ОТРЫВКИ ИЗ ЖИЗНИ (1940-1972 годы, курсант-генерал)

                                                       

                                                      
                                                  
        
 
               Константинов  Николай  Пантелеевич (1920-1982 гг.)
                               Генерал-майор артиллерии
 
 
 
                                                  Отрывки  из  жизни
 
 
 
Итак, надо описать некоторые эпизоды из жизни.  Это трудно: трудно по двум причинам: сейчас многое забыто, стёрлось из памяти (дневников-то  не велось!). Каждый, кто осмеливается взяться за перо с целью описать свою жизнь, вольно или невольно старается приукрасить её, показать себя в выгодном свете, а значит, будет уходить от истины, попросту иногда привирать. Это первая трудность. Вторая трудность – мало времени; а когда оно есть, нет большого желания писать.
Но как-бы то не было, надо писать. Заранее надо извиниться перед читателем за ошибки, просто некогда следить за ними, поэтому просьба не обращать внимания на них.
 

1. Перед войной.

 
В скором поезде Москва – Брест  мы едем к новому месту службы. Мы — это  Борис Кирпота, Сеня Гладуш, Гриша Карпов, Женя Губанков и я — выпускники 1 Московского артиллерийского училища. Нас, несколько десятков курсантов,  досрочно (в феврале 1940 года) выпустили из училища, очевидно для того, чтобы восполнить потери в войсках, которые вели боевые действия в советско-финской войне. Однако часть молодых офицеров-лейтенантов была направлена на запад. Прошло всего полгода, как закончился освободительный поход в Западную Украину и Белоруссию. Наша Красная Армия, освободив эти земли, стала лицом к лицу с немецко-фашистской армией.
Мы едем в один полк, который стоит в Брест-Литовске (так раньше назывался Брест). Выдали нам летнее и зимнее обмундирование (летнее: хлопчатобумажные бриджи и гимнастёрка; зимнее: зелёная суконная гимнастёрка, синие бриджи, сапоги, фуражка).  Снаряжение — пояса два, сумка, планшетка. В то время не было ни парадной, ни повседневной, ни полевой формы. Была только одна, которая разделялась на летнюю и зимнюю.
В плацкартном вагоне людно, накурено, идут оживлённые разговоры о закончившемся освободительном походе, о продолжающейся войне с Финляндией. Поезд отошёл утром, весь день смотрели в окно на пробегавшую местность, с нетерпением ждали, когда пересечём старую границу. К сожалению, границу пересекли поздно вечером (станция Негорелое). Мы с жадностью пытались рассмотреть в темноте недавно чужую страну, западную Украину, но толком ничего не увидели и раздосадованные улеглись спать, чтобы утром пораньше встать. На рассвете прибыли в Брест. Взяли свои нехитрые пожитки (у каждого по небольшому дешёвенькому чемодану, в котором лежали предметы туалета, да кое-что из белья) и отправились к коменданту города, чтобы через него узнать, где находится наша часть. По городу шли настороженно. Он как-то отличался от наших городов: дома другой архитектуры, люди одеты совсем иначе. Улицы пустынны, редкие прохожие с любопытством и тоже с настороженностью рассматривают нас,  19-20-летних лейтенантов. Уточнили у коменданта место нашего полка, он оказался расположенным на окраине города, в городке, которая занимала до 1939 года какая-то кавалерийская польская воинская часть.
Представились в штабе командиру полка, его заместителям. Нас определили на должности,  конечно, командовать взводами. Я получил взвод управления (разведчики и связисты батареи), мои товарищи – «огневые» взводы (два орудия). Наш полк- 25 корпусной артиллерийский полк — был частично на конной тяге, частично на тракторах (взводы управления имели в качестве средств передвижения лошадей, строевых и мобилизованных из народного хозяйства; орудия транспортировались тракторами С-60, имеющих среднюю скорость 5-6 км/ час.). Таким образом, весь полк мог совершать марши только с такой скоростью. Позднее, через четыре месяца (в мае 1940 г), когда наш полк перебрасывали в Закавказье, лошадей сменили на автомобили ГАЗ-АА.  Таким образом, у меня оказались лошади и спасибо, что в училище месяца два нас обучали элементарным правилам обращения с ними, это помогло избежать многих конфузов. Мне страшно завидовали друзья: как же, в выходной день можно было щегольнуть верхом!
Нас разместили в одной комнате какого-то флигеля, расположенного на территории военного городка. В комнате 5 коек: две в два яруса и одна отдельно, стол, два табурета и всё. Начались обычные армейские будни. Правда они были не совсем обычные: всё-таки граница, рядом немцы, а в городе оставшиеся  польские офицеры, сержанты и солдаты, вернувшиеся домой после поражения своей армии. Что такое обычные будни командира взвода? Это подъём в 7.00, завтрак на скорую руку и бегом в подразделение. Ежедневно проводим какие-то занятия, то политзанятия, то занятия по специальной подготовке, и так до обеда. Обедаем мы в городе в столовой Военторга, ужинаем там же, иногда в Доме офицеров.
Во взводе люди разные: кадровые, прослужившие по 1-2 года и призванные из запаса возрастом 30-35 лет. Очень чувствуешь стеснение: приходиться обучать людей, которые годятся чуть ли не в отцы. В этой батарее пробыл я чуть больше месяца и меня перевели на должность начальника разведки дивизиона (это командир взвода разведки дивизиона). Характер работы остался тот же.
Все мы, молодые лейтенанты, выгодно отличались от остальных командиров знанием своего дела, т.е. артиллерийской стрельбы, материальной части и, конечно, молодым задором. В полку были офицеры из запаса и офицеры из сержантов, которые практически были подготовлены хорошо, но имели более низкий общий кругозор. Поэтому мы удивляли своих старших командиров, когда успешно отстреляв какую-нибудь задачу, на требование обосновать свою стрельбу, лихо сыпали параграфами из правил стрельбы! Одним словом, приняли нас в свою офицерскую среду очень хорошо и пользовались мы приличным авторитетом.
В эту зиму мы выезжали несколько раз на полигон, где проводили стрельбы. Это проходило неподалёку от города, в районе старых укреплений времён первой мировой войны.
В свободную минуту с интересом разглядывали эти довольно солидные укрепления, лазали в казематы.  Воображение рисовало бои, проходившие в минувшей войне.  Конечно, никто не мог предположить,  что здесь, через год с небольшим,  произойдёт известное сейчас всем историческое событие,  как героическая  оборона  Брестской крепости. Занятия по боевой и политической подготовке шли своим чередом. В свободное время, т.е. в воскресенье изредка мы, молодые, выезжали на прогулки верхом в окрестности города. Были и уморительные случаи, когда например, лошадь Гладыша (сам он из колхоза Краснодарского края)  упала и не желала подниматься, лежала и иронически поглядывала, как наездник бегает вокруг неё, дёргает за уздечку и ничего поделать не может. Посмеялись мы тогда! 
Как я уже говорил, питались мы в столовой Военторга. В этой — же столовой питалась и группа немецких офицеров из комиссии по уточнению границы и установлению режима на ней. Мы с интересом разглядывали их, рассматривали чужую форму и как-то подсознательно соизмеряли их как будущих противников. В этот период времени взаимоотношения с Германией были определены заключённым договором, но всё равно старшие командиры говорили, да и сами мы были воспитаны так, что немцы – это фашисты и наши будущие враги. Конечно, никто из нас не предполагал, что, например, вот этот обер-лейтенант или гауптман, возможно, встретится в районе Сталинграда, и не он сам, а его рука или нога, выглядывающая из-под снега.
Немецкие офицеры глядели на нас равнодушными глазами, в разговор не вступали, да и мы не затрагивали их: не знали язык (хотя и учили в школе несколько лет), да и побаивались — а не припишут ли нам что-нибудь! Да, кто мог знать, какие драматические встречи могли произойти  впоследствии между нами? Я привёл только один возможный случай, а их могло быть множество. Например, этот долговязый блондин, который с пренебрежением смотрит на наше скромное обмундирование, а одет он в серый китель, блестящие сапоги, фуражка с посеребрёнными украшениями, погоны и т.д. (а  нас гимнастёрка с двумя кубарями да угольники на рукавах). Может быть, он придёт в Таганрог, дойдёт до Сталинграда и там сложит голову. А может встречу я его на Керченском полуострове, когда он будет пытаться сбросить наш десант в море,  или  на окраине Севастополя у воды, когда он пустит себе пулю в лоб или увижу его в канаве в Донбассе или на Сиваше? Кто мог тогда предполагать, какие судьбы сложатся у нас! Иногда по вечерам мы приходили в Дом офицеров (это был клуб польских офицеров), но там было пустынно и скучно. Попытались мы однажды пойти в ресторан и посмотреть, кто же там бывает? Набрались храбрости и пошли. Что удивительно: перед открытием ресторана перед входом уже толпились люди. Это было для нас странным: до войны у нас на Родине рестораны были полупусты. Зашли мы своей компанией – одни молодые лейтенанты. В зале имелись полу-изолированные кабины и открытый зал со столиками. Официанты подчёркнуто к нам первым обратились: « Чего изволят товарищи – паны?». Вокруг подозрительные личности: видно по одежде, что состоятельные люди, или по выправке, что бывшие офицеры. Впечатление такое, что они с горя пропивали свою жизнь. В спиртном топили свою грусть, грусть об ушедшей жизни, такой интересной и беззаботной. Велись подозрительные переговоры полушёпотом, чтобы не дошёл их смысл до посторонних ушей. Мне казалось, что эти «бывшие» обсуждают планы, что предпринять, чтобы освободиться от «освободителей», вернуть бывшую жизнь и своё прежнее положение.
Население относилось к нам настороженно – изучающе, следили за нашим поведением, за образом жизни. И надо сказать, что все мы вели себя, наверное, хорошо, потому что чувствовали тёплое отношение к себе, правда, со стороны трудового народа, а со стороны состоятельной публики этой теплоты что-то не наблюдалось.
Месяца через полтора нам на пятерых дали отдельную квартиру в доме возле части. В этом доме жили семьи польских офицеров, но в начале зимы 1939 года эти семьи куда-то исчезли. Куда, мы просто не задумывались. Квартира была из трёх комнат и кухни, обстановка минимальная: кровать на каждого, пять стульев, да два стола. Посуды никакой. Раз в неделю приходила убирать девушка лет 15-16 из ближней деревушки. Она была трогательно простодушна и откровенна. Мы выяснили, откуда она, из какой семьи. Оказалось, что в семье у них пятеро детей, отец и мать возделывают землицу, у неё образование  четыре класса. Так было жаль эту девушку, что мы собрали пятьсот рублей и дали ей (а оплата у неё была триста рублей в месяц). Бог ты мой, как она удивилась и обрадовалась! Для неё это было неожиданно. После этого она разоткровенничалась, стала как-то проще себя вести, осмелела и рассказала, что вот польские офицеры не так жили: вы всё время на работе с утра и до ночи, а они ходили на службу два-три часа, остальное время были дома, отдыхали. Конечно, она получила в ответ: вот поэтому польская армия и оказалась разбитой в несколько дней!
В то время мы как-то не отдавали себе отчёта, что и у нас в части никто не знал, что делать, если объявят тревогу. Чем это было объяснить, не знаю. Наверно нашим благодушием: успешно закончился освободительный поход, заключён договор с Германией, о чём беспокоиться? Не знали мы, на какие позиции выходить, с кем взаимодействовать, кого поддерживать и т.д. и т.п.
Простояли мы в Бресте около трёх месяцев. В мае неожиданно получили приказ сдать лошадей, получить вместо них автомашины и грузиться в железнодорожный эшелон. Отправляли нас в неизвестность. В одну из ночей погрузились и отправились на восток. Жаль было расставаться с полюбившимся чистеньким городом, с внимательным и почтительным отношением населения, но ничего не поделаешь — служба.
По каким-то слухам определили, что едем на границу с Турцией. Ну, а так  как туда можно попасть только через Ростов, то недолго думая, прикинув  сколько километров в сутки проходит эшелон и каков путь, приблизительно определил, когда он будет на станции Марцево (г. Таганрог). С ближайшей станции дал телеграмму домой. Я и сейчас не пойму, как всё это точно получилось! В середине дня,  сев на товарняк на станции, где наш эшелон остановили, был на Марцево! Тёплая встреча матери, сестры, тёти Ксении – одни женщины. Как водится объятия, поцелуи. А мужчин, то есть моего отца и мужа сестры (братья двоюродные малы и были в школе), не видно, на работе. Да, отец мой, такая добрая душа, не пошёл провожать меня, когда я в 17,5 лет уезжал в военное училище. И  впоследствии не ходил никогда провожать меня, прикрываясь всякими причинами. Не ходил он потому (как я понял в позже), что очень переживал. Очевидно, это передаётся по наследству: я очень не люблю, когда меня провожают, очень переживаю предстоящую разлуку.
Прибывший наш эшелон простоял на станции около часа,  и покатили мы
дальше, помахивая на прощание фуражками и посылая воздушные поцелуи. Через несколько дней эшелон прибыл в Новороссийск и здесь нас разгрузили, вернее, мы перегрузились на пароход, чтобы перейти морем в Батуми и по железной дороге прибыть в Ленинакан (Закавказский Военный Округ). Этот сложный маневр был, очевидно,  предпринят для того, чтобы дать практику нам и гражданскому пароходству в перевозке войск. Как бы то ни было, а нам – удовольствие! Поглазеть, как краны наши тяжёлые орудия, как игрушки поднимали в воздух, а затем плавно опускали в трюм парохода. В Батуми у нас была возможность посетить Ботанический сад с его растительностью. Сам город мы, ожидая погрузки,  мы тоже осмотрели и он           
нам понравился — зелёный, тёплый (была середина мая, и я не выдержал, побежал искупаться).  Я впервые увидел Чёрное море, оно было спокойное, но показалось более мощным и величественным, чем Азовское. Правда, если говорить точно, то видел я Чёрное море второй раз, т.к. ещё в 1938 году, летом я побывал в районе Керчи на судне рыболовецкого хозяйства  Таганрогского металлургического завода. Это мне папаша устроил  такое замечательное путешествие, и я побывал в Керчи, Эльтигене и в Камыш-Буруне. Вот тоже знаменательное событие: мог ли я предполагать, что через три года и шесть месяцев (т.е. в декабре 1941 года) здесь будут жаркие бои, и  я должен приложить все силы, чтобы обнаружить немецкие батареи в этом районе
Итак, в конце мая 1940 года мы рано утром выгрузились в Ленинакане. Часть наша расположилась в трёх километрах от города на обширном плоскогорье. Разбили палаточный городок, поставили материальную часть (пушки, гаубицы, транспорт и т.д.) парком. Офицерский состав разместился в казарме в одном километре от полка. Жили мы на втором этаже по 15 человек в комнате (в основном лейтенанты), старшие офицеры в отдельных комнатах. Конечно, в таких условиях жизнь каждого была на виду у всех. Да и жизнь была сурово — простая. Подъём в 7.00, наскоро позавтракав в рядом находящейся столовой, бежали в свои подразделения, занимались до 15.00, потом перерыв на два часа (обед, отдых), потом снова в подразделение; по субботам и воскресеньям ходили в кино в город.
Город Ленинакан (раньше он назывался Александрополь) расположен на плато на высоте 1600 метров над уровнем моря. Окружён со всех сторон горами в удалении 20 – 80 километров. А так как высота порядочная, зима здесь как в средней части России – морозная и снежная. Сам город типично армянский: одноэтажные дома с плоскими крышами и только в центре 4 – 5 этажные дома. Народ здесь, как и все восточные народы, шумный. Войск в районе города было много, вспоминаю, что была стрелковая дивизия (прибывшая из-под Выборга после окончания советско-финской войны), несколько артиллерийских полков и другие части. Располагался здесь же и штаб корпуса. В город мы ходили в парк Дома офицеров и в кинотеатры, да и то, как я уже упоминал, по некоторым субботам и воскресеньям. Всё время уходило на работу с личным составом. Выезжали мы на полигон в районе города Алагёз  (здесь после войны была расширена обсерватория, в которой работал академик Амбарцумян). Кстати, наши солдаты помогали в доставке оборудования в район обсерватории, которое было необходимо, как мы смутно слышали, для исследования каких-то космических лучей.
Полигон этот представлял собой  участок местности с горами и перевалами; Армения — страна каменистая, со скудной растительностью, а этот район,   в центре которого гора Голгат, вообще пустынен, что позволяло проводить боевые стрельбы. Задача разведчиков состояла в том, чтобы вести разведку наблюдением; измерять отклонения снарядов от цели с двух пунктов и докладывать их стреляющему; определять засечкой с двух пунктов координаты целей. Так что задача была не сложной, но она требовала определенных навыков, практики. Наш командир дивизиона вскоре стал командиром полка, но до этого меня назначили командиром взвода разведки полка. Это отдельный взвод и я стал полновластным командиром-единоначальником. Взвод разведки небольшой, весь со своим имуществом вмещался в автомашину ГАЗ-АА. Должность мне понравилась: я был свободен (относительно, конечно) в организации боевой и политической подготовки, вообще, во всей жизни. Программ в то время для таких подразделений не было, подумав,  решил: а буду я своим разведчикам передавать все те знания, которые получил в училище! Как показали потом события, я решил правильно. Расписание занятий на полмесяца составлял сам, большинство занятий проводил тоже. Причём, обучал разведчиков не только по материальной части приборов разведки, но и по инженерной подготовке, по строевой, по противохимической и, главное, по подготовке исходных данных для стрельбы (глазомерным  и сокращённым способом). Обучать было сложно, так как во взводе солдаты (тогда они назывались – красноармейцы) были с разным уровнем образования. У командира отделения, младшего командира Фадеева  среднее образование, у помощника командира взвода Немченко  семь классов, у красноармейца Кузнецова  среднее, у красноармейца Некипелова  всего четыре класса. Кстати, он создал мне большой авторитет перед командиром полка, когда однажды на занятиях с командирами, показал изумительную сноровку в работе с оптическими приборами и в подготовке исходных данных для стрельбы – а это совершенно не входило в обязанности разведчика! Люди мои (разведчики) совершенно разные по образованию и по характеру. Младшие командиры прошли кадровую службу по 2 – 3 года, хорошо знали своё дело, выполняли его степенно; красноармейцы, народ молодой (в этом взводе не было приписанных из запаса, и возраст их был в основном одинаков со мной), но трудолюбивый и любознательный. Встретили они меня изучающе, но я особых хитростей не проявлял, в первой же встречи  откровенно сказал, что мы должны хорошо овладеть своим делом и немного больше, чем каждому приписано. Принцип был простой:  всем всё знать одинаково, т.е. приборы, работу на них и уметь готовить данные и стрелять как любому командиру  (офицеру). Конечно, это их удивило, поначалу вызвало скептические замечания (вне занятий я допускал, если можно так выразиться, «дебаты»), но потом, месяца через четыре, они все чувствовали себя уверенно. И вот тот же Некипелов (он говорил не синус угла, а синеус!), быстро готовил исходные данные для стрельбы и прилично вёл стрельбу (конечно на имитационных стрельбах). Через несколько месяцев мой взвод разведки был подготовлен хорошо, как отмечалось в приказе по полку.
Так прошло незаметно лето; хлопчатобумажные гимнастёрки выгорели и обветшали и стали уже рваться. Мы с тревогой осматривали их, выдержат они до осени, когда можно будет одеть зимние суконные?  Кое — как дотянули до осени, хотя и пришлось уже кое-где самим штопать.
Наверное, пришла пора рассказать и о моих четырёх товарищах, которые вместе со мной окончили училище и служили в одном полку. Первый – Борис Кирпота, родом он из города Шахты, это был признанный заводила и весельчак, был он на пару лет старше нас, окончил учительский институт (2года), работал педагогом, затем поступил в наше училище. По характеру очень прямой, честный, в работе энергичный, балагур, одним словом копия поручика Борейко из « Порт-Артура». Один недостаток был у него: любил выпить и несколько цинично относился к женскому полу. Был он, одним словом, нашим вожаком. Второй – Женя Губанков, весьма интеллигентный молодой человек, москвич, тихий по характеру, закончил службу полковником, работал преподавателем стрельбы в артиллерийском училище, у него многочисленное семейство. Третий – Гриша Карпов, тоже москвич,  сообразительный,  многое делал, исходя из пользы для себя, поэтому мы его недолюбливали и даже однажды побили за подхалимство и угодничество, после этого исправился, работает сейчас преподавателем стрельбы на Центральных артиллерийских курсах в Ленинграде, полковник. Четвёртый – Сеня Гладуш, из станицы Краснодарского края, непосредственный, с крестьянской закваской, честный малый, но видно было, что звёзд он с неба не хватал. После войны уволился в звании «капитан», уехал в Краснодарский край и работал в сельском хозяйстве, связь с ним потерял. Да, Борис Кирпота, уволился в конце 50-х годов в возрасте сорока лет, под конец службы был начальником штаба бригады и по слухам изредка «закладывал за воротник». Вот такая была наша компания, дружная, оптимистичная, работе мы отводили первое место, но  и если гуляли, то изрядно.
Летом 1940 года каждый день проводили занятия, лазали по горам и долинам. Наш полк был к этому времени почти полностью развёрнут по штатам военного времени. Старшие начальники знали боевую задачу полка на случай осложнения обстановки (граница в 10 – 15 км), нас же держали в неведении, но мы знали свою задачу – хорошо подготовить свои взводы! Осенью 1940 года (в октябре) удалось поехать в отпуск, это был первый отпуск. Как радостно было повидать родителей: мать и отца, сестру, родственников, ну и, конечно, Маргариту! Конечно, хотелось и жениться, но условия были не те, да и экономическая обстановка не позволяла (675 рублей хватало только на питание и на необходимую мелочь). Пришлось отложить женитьбу на следующий год, да война помешала.
Зима 1940-1941 годов прошла в обычных занятиях. Удивило нас то, что зима в Ленинакане оказалась как в Сибири: морозы до 30 градусов, снег, сказывалась высота над уровнем моря (1600 м). Помнится, как однажды решил с взводом сделать ночью марш-бросок на лыжах, километров этак на тридцать, под конец устали все изрядно. Сейчас удивляюсь: как это я решился, ведь на лыжах почти не ходил, а принял решение и пошёл! Кстати, в Бресте как-то отвозил пакет в штаб корпуса, на обратном пути  шофёра схватил приступ аппендицита, сел за руль и повёл машину, ехал километров двадцать и это тоже первый раз в жизни! Видно в молодости мы все более смелые, до безрассудства! В старости появляется осторожность, а как-бы чего не вышло!? Это скверно, это убийственно для армии, но, к сожалению, это воспитывается многочисленными приказами старших товарищей, которые  пишутся при малейшей оплошности подчинённых, в них постоянно остерегают от смелых действий, наказывают командиров и т.д. В общем, это не дело: армия готовиться к войне, где будут жертвы оправданные и неоправданные, поэтому и командиров надо готовить смелых! Конечно, необходимые меры предосторожности надо соблюдать, но не до такой степени!
Да, так вот, совершая этот марш-бросок, попали в пургу, немного заблудились, вышли к какому-то селу, наткнулись на пекарню, где нас угостили свежим хлебом, до сих пор запомнилось это приятное чувство утоления голода!
В апреле 1941 года после истечения года со дня окончания военного училища, подал  рапорт с просьбой  разрешить поступать в артиллерийскую академию на инженерный факультет (в то время, если командир заканчивал училище на «отлично», то он мог через год поступать на инженерный факультет академии).  Вообще, в юности я думал после школы поступить на инженерный факультет академии, ещё в 1937 году можно было после средней школы подавать документы, но в 1938 году этот порядок был изменён, поэтому я пошёл в артиллерийское училище, рассчитывая после его окончания поступить в академию. Написал рапорт по команде, получил резолюцию командира полка (был тогда  командиром майор Сироватко): « Надо показать образцы в работе, а потом поступать в академию». Написал второй рапорт, в котором указал, что в приказе по полку за зимний период мой взвод был признан лучшим по полку, я получил благодарность, какие ещё образцы надо показывать и закончил: « Прошу отпустить на учёбу». Получил ответ: «Отказать». Сильно я обиделся на командира полка!  Я уже купил учебники, начал кое-что повторять, надеясь поехать на учёбу. Пришлось в сердцах всё забросить! Потом, через семь лет, после войны, в 1948 году я в звании «подполковник» встретил на Красной площади полковника Сироватко; он, конечно, меня не узнал. Я подошёл к нему первый, попросил разрешения обратиться: « Бывший лейтенант Вашего полка», напомнил, что он не разрешил мне ехать на учёбу, и всё-таки мне удалось закончить академию уже после войны, правда, не инженерный, а командный факультет. В целом встреча была хорошей. Я спросил, почему он тогда меня не отпустил и услышал: « Время было тревожное, не хотелось иметь некомплект офицеров в полку».      
 Началось лето, на западе происходила какая-то возня, немцы сосредотачивали войска, а в наших газетах писали, что это они располагаются на отдых! Вот ведь какая слепота была: буквально за шесть недель до войны публикуют сообщение ТАСС, что всё в порядке!
Мы же, на южной границе с Турцией, на операционном направлении Карс – Эрзерум, стояли в приличной готовности, почти готовые к боевым действиям. Иногда, по собственной инициативе, выезжал со своим взводом разведки поближе к границе, разглядывали в стереотрубы чужую страну и видели там пустынный ландшафт, голые горы, одинокую пограничную заставу, да один раз в сутки ползущий в Ленинакан товарный состав со скотом (из Турции) на мясокомбинат.
Одним словом, войны мы не ждали, почти каждое воскресенье ходили в кино, в парк, а  когда были деньжата, и  в ресторан. Иногда были случаи, что и дрались с местными ребятами, армянами под предлогом: «Почему они ходят в текстильное общежитие к русским девчатам?». У нас там не было никаких подружек, просто из озорства мы гоняли молодёжь. Тут не было замешано никаких националистических чувств, ничего другого, просто мальчишество (нам было по 20 лет). И вот так, в одно воскресенье (22 июня) мы пошли в город, в парк. Одели белые гимнастёрки (только приобрели), синие брюки в сапоги, соответственно, белая фуражка, пояс и т.д. Пошли пощеголять, посидеть в тени, попить пива! А в середине дня сообщение по радио: война! До этого что-то забегали военные, якобы объявлена тревога. Мы тоже помчались в полк (это в 4-5 км), быстро переоделись в обычную летнюю форму, прибежали в часть, а там как в муравейнике, все бегают, получают имущество, грузят. Быстро включились в работу. Через несколько часов выехал я с взводом своим к границе к наблюдательному пункту (НП).  Весь полк занял боевой порядок. Мы думали, что Турция тоже вступит в войну, или нам прикажут наступать, поэтому находились на боевых порядках, отдыхали ночью посменно в сарае на сене в деревушке, которая лежала в ущелье позади нашего НП  в двух километрах.
Прошла неделя, мы стоим, на турецкой стороне тишина. Проходит ещё неделя, по сводкам видим, что наши войска отступают. Возмущаемся, почему отступаем, почему нас без дела держат. Через месяц начали писать рапорта, чтобы отправили на запад, на фронт. Наши рапорта вернули и спокойно сказали: « Сидите на месте, когда надо, спрашивать не будут – пошлют!».  По вечерам сидели и горевали: вот если бы наш полк послали, то мы бы показатели немцам! Дни полетели стремительно, ещё стремительнее немцы продвигались на восток и вот, о ужас, захвачен Таганрог, Ростов! Что делается, куда смотрит начальство, почему Красная Армия бежит?!  Это же безобразие! Что там в Таганроге? Где отец, мать, Маргарита?! Состояние ужасное!  В конце сентября получил письмо от отца, он оказался в Чирчике на металлургическом заводе. Пошёл в литейщики, как когда – то работал десять лет назад. Эвакуировался на рыбачьей шхуне; мать, сестра, родственники, Маргарита остались в Таганроге! Конечно, чувство такое, что все они погибли, что их больше не увижу. Брало просто бешенство на немцев! Даже приходило отчаяние временами! Это безделье  на турецкой границе становилось невыносимым!
Наконец – то в конце октября по тревоге погрузились в эшелон и поехали в сторону Баку. Начали поговаривать, что едем под Ростов. Вот тут-то настроение стало подниматься, ведь ехали в родные края, может быть, удастся освобождать родной город Таганрог. Но, увы,  по прибытии в Махачкалу, нас выгружают и западнее города в 10 – 15 километрах мы начали оборудовать в инженерном отношении боевые порядки, т.е. строить совместно с мотострелковыми войсками полевую оборону западнее Махачкалы. Смотрели на это с большим удивлением: это что же, аж сюда допустим немца?!!! Моральный дух понижался. Но вот 7 ноября 1941 года несколько воспрянули: под Ростовом наши нанесли контрудар и освободили город! То-то было радостно. Ну, а мы что же стоим на месте?  И вот, наконец, в конце ноября погрузились в эшелон и двинулись на северо-запад,  значит под Ростов. Но  эшелон поворачивает на Краснодар, мы разгружаемся на станции Крымская, а затем своим ходом идём на косу Чушка (это в Керченском проливе). Значит, не под Ростов. Жаль! Вероятно, готовится десантная операция в Крым. Бог ты мой! Да ведь в этих местах три года тому назад я с отцом бывал: приплыл я сюда на « Буревестнике» (двухмачтовое парусно-моторное судно) один, побывал в Эльтигене, Камыш-Буруне, потом приехал отец, и мы дней пять жили в Керчи. Как это было давно и прекрасно! И вот теперь мне предстоит участвовать в десантной Керченской операции.
  На огневые позиции (ОП) и наблюдательные пункты (НП) выдвигались ночью. Заняли боевые порядки в самом конце ноября. Дней двадцать готовили системы огня. Нам уже сказали, что десант будет высаживаться в Эльтигене,  Камыш-Буруне;  потом выяснилось, что высаживался воздушный десант на Арабатской стрелке, а в порту Феодосии – морской. Севернее и  юго-западнее Керчи (в районе горы Опук) десант планировался, но не высадился из-за плохой погоды (сильно штормило).
Итак, мы стали на боевые порядки, начали вести разведку противника. Берег Крыма в этом месте довольно крутой, поэтому мы видели только прибрежный участок, а так как немцы не стреляли, то обнаружить систему огня было трудно. Изредка прилетали «Мессершмитты», сбрасывали одну-две бомбы (как нам говорили, для «острастки») и улетали. Декабрь в ту пору был малоснежный, слякотный, грязь кубанская ужасная, достаточно сказать, что за продуктами отправляли трактор, машины пройти не могли. Подходили строевые войска, стягивались плавсредства, уточнялись задачи. К 20.12.41 г. всё было готово для десантирования. Все ждали дня и часа наступления, т.е. десантирования. И вот он наступил: в ночь под Рождество 26 декабря я вступил в войну.
     

1. Война.

 
Некоторое уточнение: на косу Чушка мы не пошли, а развернулись в 6-8 км западнее Тамани, в этом месте ширина пролива 14-16 км, крымский берег высок, а таманский слабо всхолмлен, растительности никакой, всё с воздуха открыто. Стали оборудовать наблюдательный пункт на небольшом пологом возвышении. Работали ночью или днём при плохой видимости. А так как погода была плохая, низкая облачность, пасмурно, дождь вперемежку со снегом, основная работа велась днём. Поскольку к этому времени я уже был начальником разведки артиллерийского полка (по штату должность именовалась: помощник начальника штаба полка по разведке) мне пришлось очень трудно: данных о противнике мало (конкретных целей), а оптическая разведка почти ничего не могла дать, пришлось опираться на звукоразведку и аэрофоторазведку. Нас (артиллеристов крупных калибров) интересовала прежде всего артиллерия противника, надо было не допустить, чтобы она  смогла вести огонь по боевым кораблям и судам десанта. С грехом пополам собрали все данные и спланировали огонь.
В ночь под Рождество  стрелковые войска погрузились на десантные суда (это кроме незначительного количества специальных судов, в основном, рыбацкие «посудины»: шаланды, баркасы, каюки и другая мелочь) и начали форсировать Керченский пролив. Погода для десантирования была хорошая: тёмная ночь, мокрый снег, облачность, но вот подул северный ветер и заштормило. Все мы на наблюдательном пункте смотрим на крымский берег. Там ни  огонька.  Под покровом темноты десантники подошли к берегу и, не открывая огня, начали высадку на берег, спрыгивая  в ледяную воду. Мне поначалу была поставлена задача вместе с десантом высадиться на берег, но в последний момент командир полка приказал мне оставаться на восточном берегу и обобщать все разведданные. К рассвету передовые отряды закрепились на западном берегу, почти не имея потерь, т.к. немцы совершенно не ожидали этого десанта, а весело встречали Рождество! Через час-два после рассвета, опомнившись, противник начал вести огонь по плацдармам нашим и судам второго эшелона. Стала появляться и авиация, самолёты вываливались из-под низкой облачности и наносили удары, главным образом, по десантным судам, отдельные самолёты сбрасывали бомбы и на наш берег.  Нам стало легче в том смысле, что обнаружила себя артиллерия противника. Началась ожесточённая пальба с двух сторон. Через двадцать минут все уже были чёрные от пыли, пыли пороховой и  земляной.  Дело доходило до того, что противник выдвинул на самый обрыв батареи и начал вести огонь по нашим судам, а мы в свою очередь отвечали огнём прямой наводкой. На первый взгляд покажется странным: на 14 км и прямой наводкой! Но это было самым эффективным огнём, прицел на дальность 14 км, панорама 30-00 и, наводя перекрестие на цель, каждое орудие батареи вело интенсивный огонь по немцам. Весь день был пасмурный, низкие облака, мокрый снег периодически закрывал противоположный берег, и ничего не было видно.
В течение двух-трёх суток противник был отброшен от берега на несколько десятков километров, были освобождены Керчь(30.12.41г.) и Феодосия (29.12.41г.) и ряд мелких селений. Примерно за неделю высадившиеся войска освободили весь Керченский полуостров и остановились на Ак-Монайских  позициях (это самое начало Керченского полуострова, на севере Арабатская стрелка, на юге Феодосийский залив). Этот перешеек по фронту составлял всего-навсего около 25 км, а глубина плацдарма около 100-110 км.
Поскольку наши орудия тяжёлые и переправлять их через пролив можно только крупными судами, полк наш срочным порядком совершает марш через Анапу на Новороссийск. В середине января 1942 года пароходом идём из Новороссийска в Керчь, это150 километров: не понимаю, как всё это удалось сделать, ведь пролив был заминирован немцами, велась бомбардировка с самолётов. Как бы то ни было, ломая тонкий лёд при подходе к Керчи, утром морозным и солнечным мы выгрузились в порту. На другой день, получив задачу, органы разведки начали выдвижение на запад. К вечеру того же дня заняли наблюдательные пункты. По пути пошёл дождь, вымокли все изрядно; одежда была: сапоги, ватные брюки, фуфайка, снаряжение и шапка. А так как в ту пору не было плащ-накидок, то вся эта вата пропиталась водой, и получился холодный компресс!  Мы заняли боевые порядки можно сказать на голом месте, и прошло немало дней, пока появились траншеи, ходы сообщения, а потом и землянки. Поначалу ютились в каких-то воронках, ямах. Особенно плохо было, когда шёл дождь или мокрый снег: промокали до нитки, а сушиться негде, т.к. не было, чем топить. Поэтому, сидя в воронке, над которой натянута солдатская плащ-палатка, чтобы согреться, жгли бумагу: письма, тетради. Осталась у меня в сумке только фотография девушки с большими, удивлёнными глазами, сжигать такую карточку, ясное дело, нельзя,  а всё остальное пошло в огонь!
В первой половине февраля, с целью улучшения позиций, проводилась местная операция. Артиллерия открыла огонь в 8 часов утра, под её прикрытием начала выдвигаться пехота и танки (к этому времени на Керченском полуострове было уже две армии: 51и 44,  части усиления). Мне пришлось с группой разведчиков двигаться с пехотой, чтобы корректировать огонь. Начал накрапывать дождь, слякоть. А тут как нарочно, попали под миномётный огонь, пришлось немного поваляться в грязи прямо на поле, где невозможно укрыться. Местность как стол, только слева идёт насыпь железной дороги Керчь-Джанкой, да впереди холмы, которые надо отбить от противника. Пренеприятная это штука, лежать в пахоте, а кругом с противным визгом летят осколки от разорвавшихся мин! Вообще, откровенно говоря, в то время как то не ощущалась опасность смерти; было такое чувство, что кто-то может погибнуть, кого-то может ранить, а меня нет, не может, это исключается! Откуда такая лихость, бесшабашность? Наверное, от молодости! Со стороны это казалось, наверное, смешным: длиннющий старший лейтенант в зелёной фуфайке, шапке, сапогах, снаряжении валяется на поле и подтрунивает над рвущимися минами и над самим собой.
Как бы то ни было, к вечеру мы продвинулись на пару километров, а заветные холмы всё ещё были далеко! Через 3-4 дня  всё-таки мы выбили немцев с этих холмов. Позиции наши улучшились: с этих холмов открывался обзор на запад на глубину 6-7 км, а наши подходы прикрывались этими же холмами. Начали оборудовать наблюдательные пункты, отрывать ходы сообщения, делать блиндажи. Работа двигалась медленно, вручную, с помощью лопат, дерева на перекрытия нет, использовались шпалы и рельсы с близлежащего разъезда. К середине марта мы довольно хорошо устроились.
Наш НП (основной) располагался в 4 км от переднего края, передовой НП в двух километрах. Огневые позиции в 3-4 км от НП, а две батареи 122 мм пушек образца1931 года (дальность стрельбы 21 км, начальная скорость 900 м/сек, кроме осколочно-фугасной гранаты были и бетонобойные снаряды) заняли позиции рядом с НП справа и слева. В двух километрах слева проходила железнодорожная насыпь, за ней располагалась 44 Армия  (командующий генерал-майор Первушин);  наш полк (25 армейский) составлял армейскую артиллерийскую группу 51 Армии (командарм генерал-лейтенант Львов).  Командующим Крымским фронтом был генерал-лейтенант Козлов, член Военного совета – армейский комиссар 1 ранга Мехлис.
Таким образом, учитывая, что были ещё многочисленные части усиления, наша группировка войск была довольно солидная. Противостояли нам соединения 11 Армии (командующий генерал-полковник Манштейн), которые с середины 1941 года вели бои с осаждённым Севастополем.
Положение стабилизировалось. Наступило затишье; на фронте редкая перестрелка, налёты небольших групп авиации. Так прошёл почти месяц. Тут мы вспомнили, что не мылись больше 2 месяцев. Надо было покупаться, а где? Выход оказался простой. Нагрели два ведра воды, моющийся раздевался в штабном автобусе, выскакивал на лист фанеры  и  на него тонкой струйкой лили горячую воду — вот и вся баня. И хотя на «улице» было два градуса тепла, всё же холодновато было купаться.
 В один из дней, когда можно было уйти с НП в район штаба полка (2 км), я отправился сообщить кое-какие разведданные. Только приступил к докладу, как раздался шум, стрельба зенитной батареи, все выскочили из штабных автобусов и попрыгали в щели. Я не хотел лезть, кто-то из командиров стал ругаться, что я торчу каланчой. Наши автобусы (два) стояли в большом котловане, диаметров метров 15-20, поэтому я не счёл нужным лезть ещё в щель, да и в котловане стояло человек пять солдат. Но под действием приказа нехотя прыгнул в щель. В этот момент бомбардировщики Ю-87 начали пикировать в нашем районе, и одна из бомб попадает прямо в котлован. В результате два человека погибли, а три были серьёзно ранены. Не забыть, как лежал сержант (тогда он назывался командир отделения) навзничь, а из огромной раны на груди поднимался пар! Всё это будни фронта.
У меня наладилась переписка с отцом, намёками я написал, где нахожусь. Как-то написал отцу письмо, спросил, что он думает, если я поступлю в партию (мне исполнилось 21 год). Отец ответил очень мудро: ты уже взрослый, сам должен сознавать, поступать или не поступать в партию, т.е. он ничего мне не навязывал, полагался на моё личное убеждение. И это, конечно, очень правильно. А убеждение у меня было одно: мы всё равно победим, надо вступать в партию и ещё лучше воевать! Так меня весной 1942 года приняли в кандидаты. После того, как я был на собрании принят в партию, в один из дней сообщили, что надо поехать в политотдел 51 Армии для получения  кандидатской карточки. Приехал, захожу в землянку и вижу военного с одной шпалой (капитан) и очень знакомого.  Да это же Миша Фоменко!  В тридцатых годах он был секретарём комитета комсомола в Таганроге, и иногда я видел его на квартире дяди Миши Бондаренко. Поговорили, вспомнили старое. Мы, конечно, не знали, что лет через 30 встретимся: он – секретарь обкома КПСС, а я – генерал, помощник командующего войсками округа по военно-учебным заведениям.
 Но пора вернуться к событиям тех дней. Итак, я вступил в партию, это налагало на меня ещё большую ответственность за свои действия, короче – надо было продолжать честно выполнять свой долг.
 Мало- помалу, к середине марта 1942 года мы улучшили свои позиции: наблюдательные пункты располагались на выгодных высотах, провели инженерное оборудование боевых порядков, маскировку. Началась позиционная война. Это означало, что утром, позавтракав, производили смену дежурных – наблюдателей, на огневых позициях сортировали боеприпасы для предстоящей стрельбы и повсеместно рыли землю. Иногда противник внезапно производил артиллерийский налёт, или просто выпускал «шальной» снаряд, а это чрезвычайно неприятно! Вот стоишь в траншее, разговариваешь с товарищами, рядом в проходе стоит начальник штаба полка капитан Курлович, облокотившись локтями о бруствер, рядом стоит разведчик Николаев и вдруг свист, над головой пролетело что-то и грохот разрыва. Это происходит в считанные секунды, вернее доли секунды. Результат: разведчик Николаев буквально изрешечён осколками, капитан Курлович получил множественные ранения, но остался жив, мы оглохли на несколько десятков минут. Таким образом, противник и добивается изнурения другой стороны. Каждый день какие-то потери. Мы не остаемся в долгу: обстреливаем немцев и проводим огневые налёты по подозрительным местам.  Справа и слева от НП закопали по орудию (122- мм пушки с начальной скоростью снаряда 900 м/сек.). Эта пушка не предназначалась для стрельбы по танкам, у неё в боекомплекте – осколочно-фугасные и бетонобойные снаряды, но мы предполагали, что стрельба  бетонобойными снарядами по танкам  кое-что даст! Впереди в двух километрах передний край, между ним и нашими НП стоит 122 -мм гаубичная батарея и 37–мм зенитная батарея в лощине, как бы в засаде. Погода стоит весенняя, уже пробивается первая зелень. Затишье.
   Как- то ранним утром 22 марта 1942 года, когда рассвет только начал брезжить, кругом удивительная тишина и стоит утренняя дымка, растолкал меня разведчик и встревоженно сказал: «Товарищ старший лейтенант, танки идут на нас!». Спросонья не пойму, какие танки? Впереди были несколько  подбитых раньше наших танков, бросился я к стереотрубе и вижу, действительно ползут несколько десятков танков, тут начал доноситься отдалённый шум моторов. Как установили позже, это была 22 танковая дивизия, переброшенная из Африки (из войск Роммеля), которая сразу после разгрузки с железной дороги, даже не перекрасив танки песочного цвета, с ходу пошла в наступление. Наверное, немцы рассчитывали на психологический эффект: бросить в наступление танки, даже не проведя артиллерийской подготовки и не подавив противотанковые средства. Это им частично удалось. Я увидел густые цепи бегущей нашей пехоты, которые потеряв голову, мчались в тыл. Разбудил командира полка (майора Фимкина); тот, недолго думая, подаёт команду на открытие неподвижного заградительного огня. Но, так как это происходило ранним утром, то никаких метеопоправок ввести не успели, все снаряды пролетали через боевые порядки танков. Спешно стали корректировать, уменьшать дальность стрельбы и напрасно! Оказалось, за танками на бронетранспортёрах двигалась пехота, и снаряды накрывали её! Огонь вёл не только наш полк, к нему подключились ещё три артиллерийских полка. Пошла пальба по всему фронту! Танки же увеличили скорость, чтобы не попасть под огонь, и вот такая баталия запомнилась: мчатся с десяток танков на наш НП, впереди головная машина, на ней десант пехоты, красный флаг с белым кругом и чёрной свастикой. По ним открывает огонь зенитная батарея (37-мм пушки), но снаряды не пробивают танковую броню. Но вот немцы приближаются к 122-мм гаубичной батарее, открывают по неё огонь, выводят из строя две гаубицы, остальные, подпустив танки на расстояние 200-300 метров, открывают огонь прямой наводкой.  Несколько танков задымило, у одного сорвана башня, но они всё мчатся, головной танк совсем близко, и тут выстрел из 122-мм пушки и танк просто исчезает! Он рассыпался на  куски, десант пехоты, конечно, уничтожен. Танки откатываются назад, наша пехота возвращается в свои траншеи, с виноватым видом проходя мимо нашего НП. Мы подтруниваем: « Ребята, вы дальше огневых позиций не бегайте, помогайте подавать снаряды!». Пехотинцы беззлобно огрызаются: « Вам хорошо, а нам чем бить танки? Одно противотанковое ружьё, да и то поломалось!».
На нашем НП оживление, все в возбуждении, у всех противотанковые гранаты, стоят ящики с бутылками «КС» (с самовоспламеняющейся жидкостью).  Но нам всё это, к счастью, не понадобилось: несмотря на то, что ещё дважды 22 танковая дивизия бросалась в атаку, и дважды наша пехота-матушка откатывалась назад,  огнём артиллерии эта дивизия была разгромлена!  На поле  лежало большое количество пехоты, дымились танки, некоторые были брошены экипажем, стояли пустые с работающими моторами!  Наши разведчики народ дошлый. Осмотрев все танки, приволокли кое-какие трофеи: французский коньяк, шоколад, одеяла, а некоторые, для смеха, и предметы женского туалета: комбинации, бюстгальтеры и прочее.
После такого отпора немцы больше полутора месяцев на нашем фронте не предпринимали никаких действий. Наступило затишье. В этот период наши войска улучшали инженерное оборудование своих позиций, накапливали боеприпасы, обучали личный состав. Войск на Керченском полуострове к маю 1942 года было достаточно для проведения крупной наступательной операции, а с учётом Севастопольской группировки — можно было ставить им задачу по очистке всего Крыма. Вероятно, Главное командование наших войск так и рассчитывало, но почему-то переход в наступление откладывался со дня на день. Было досадно, что наши люди в Севастополе отражают удары врага, а мы им ничем не помогаем. В Крыму действовала 11 Армия генерал-полковника Манштейна; он, очевидно, понимал угрозу своим войскам и решил нас упредить с  наступлением.
Седьмого мая после почти месячного пребывания на НП, я отпросился в «тыл» привести себя в порядок. Тыл этот был расположен в 3-5 километрах от огневых позиций и в 5-7 километрах от переднего края. Это уже глубокий тыл, где все ходят запросто, не по траншеям, а в полный рост! Вечером помылся, лёг спать в блаженстве, а в 5 часов утра началось светопреставление! Разбудил грохот разрывов бомб,  выскочил из автобуса, бросился в траншею глубиной 0,5 метра ничком. Разрывы тут и там, большие и маленькие, земля трясётся, лежишь, закрыв глаза и уши, и поёживаешься от  падающих комьев земли! Мерзкое чувство подопытного кролика: ничего не можешь сделать и только уповаешь к господу богу, чтобы не было прямого попадания авиабомбы! Эта бомбёжка продолжалась почти весь день. Самолёты заходили с разных направлений, насчитывалось несколько десятков в воздухе! В промежутке между налётами сел в автомашину и поехал на НП, чертыхаясь и обещая себе больше никогда не уезжать с передовой в тыл.  И так немцы весь день бомбили 51 Армию, а на другой день – 8 мая 1942 года нанесли удар по 44 Армии (авиационный), высадили морской десант восточнее Феодосии (город был оставлен нами в январе) и воздушный десант в глубине обороны 44 Армии (на удалении 40-60 км от переднего края). Танки и мотопехота ударили по азербайджанской дивизии, и она покатилась на восток, на Керчь.  Войска 51 Армии понесли незначительные потери от ударов авиации (достаточно сказать, что в нашем полку был разбит один трактор, одно орудие да несколько человек ранено), но стояли без движения. Создалась нелепейшая обстановка: 44 Армия бежит слева от  нас, а у нас тишина и мы не предпринимаем никаких действий! Больше того, наши наблюдательные пункты видят, как слева немцы колоннами идут вперёд, а нам не разрешают вести огонь! А мы накопили несколько тысяч снарядов. Как потом мы узнали, произошла потеря управления фронтом, а в армиях и дивизиях не было проявлено должной инициативы. Такой член Военного совета, как Мехлис, не только не помог командующему войсками фронта генерал-лейтенанту Козлову, а наоборот запугал его и запутал всех!  К тому же через день был убит во время бомбёжки командующий 51 Армии генерал-лейтенант Львов. Почти двое суток мы стояли на месте, а слева нас обходили, и только ночью нам разрешили отойти к Турецкому валу. Вот такой парадокс: мы готовились вперёд, а побежали назад!  Турецкий вал-это малозаметный земляной вал, протянувшийся с севера на юг в 30-40 км западнее  Керчи. Никаких там позиций оборудовано не было, да и утром на рассвете мы не обнаружили даже своей пехоты. Всё перемешалось: первые эшелоны со вторыми, пехота с артиллерией, кухни с пушками. Видим, стоит наша кухня, а менее чем в 500 метрах – немецкий танк! Пока разобрались, началась стрельба со всех сторон. Но всё же немцы отошли километров на 3-4, чтобы привести себя в порядок и разобраться, кто где. Пошёл дождь, скрыл наш позор! Мы ведь бросили на старых позициях тысячи снарядов и теперь позорно отходим, а честнее говоря, бежим на восток к Керчи. К 15 мая 1942 года наши войска сгрудились на узкой полоске земли в районе города. Начался последний этап этой катастрофы. Досадно и больно это вспоминать: ведь наших войск было больше, чем немецких, наверное, в два раза (за исключением авиации, которую противник смог перебросить с других фронтов, мы же этого в то время себе позволить не могли), и всё же мы отступаем. Прекратили своё существование полки и дивизии, остались кучки вооружённых людей, которые пытались на подручных плавсредствах переправиться, кто как мог, на противоположный таманский берег. Пушки последним снарядом взрывали, автотранспорт, тракторы сбрасывали с крутого берега в море, а люди, когда немцы подходили к урезу воды, стихийно поднимались в атаку и отбрасывали противника на 3-4 километра. Вот в этот период времени часть наших войск ушла в Аджимушкайские каменоломни и оборонялась до конца 1942 года. Мы стояли перед Керченским проливом шириной 10-15 км с сильным течением воды из Азовского моря в Чёрное. Всем переправиться не на чем. Оставалось умирать за Родину!  Конечно, высшим командованием предпринимались определённые меры по спасению людей (вся техника была брошена на Керченском полуострове), и  подавляющее большинство личного состава частей удалось вывести на Таманский берег. Но какая была невообразимая суматоха, неорганизованность, а в отдельных местах и просто паника!
Когда немцы подходили почти к берегу, обозлённые, яростные  толпы желающих переправиться через пролив, бросались на противника и молниеносно оттесняли его, и так продолжалось несколько раз в день и несколько суток подряд. Для переправы были использованы пароходы, катера, рыбацкие лодки и всякие подручные средства. Мне было приказано: всё уничтожить, и кто как может  переправляться. На моей ответственности был штабной автобус и вся документация, пришлось поджечь его и бумаги, но, наверное, не все бумаги сгорели полностью, т.к. пришлось срочно отходить. До сих пор на душе «скребёт», а может, что важное и попало к немцам?!
 Итак, оставалось умирать. По старому русскому обычаю переодел бельё, одел новый коверкотовый костюм со «шпалой» в петлице, новый ремень, планшетку, хромовые сапоги, проверил пистолет, ручные гранаты – всё было в порядке! Напоследок хлебнули водки из котелка, закусили сухарями со сливочным маслом и приготовились к рукопашной. В это время подбегает разведчик и докладывает: « Товарищ капитан, там сапёры привезли две резиновые лодки, одну надувают, а другая лежит в машине!». Взял четырёх автоматчиков, пошёл к берегу, вижу, действительно, суетятся сапёры вокруг лодки. Подошёл к их командиру: дайте на память лодку, в ответ слышу, берите ту, что в машине. Взяли мы её быстренько, перетащили к себе, прикрыли рухлядью, сверху посадил своих солдат и приказал сидеть тихо, а  остальной взвод взял с собой и занял высотку на берегу. Мои товарищи по несчастью просили, давайте надувать и переправляться, но я это делать запретил, потому, что видел, что народ кругом просто обезумел, и если подходила какая-нибудь посудина, то все бросались к ней, часть людей падала в воду, а когда лодка отходила от берега, то иногда по ней и стреляли. Надо было дождаться темноты, тогда и переправляться. Так и сделали. Когда лодку надули и потащили к берегу, неожиданно среди нас оказались две плачущие женщины: капитан и лейтенант медицинской службы, одна старая (лет 30), другая нашего возраста (22-23 года). Как они бедняги к нам прибились, ума не приложу. Перед посадкой вспомнил старый морской обычай: на корабле должен быть один капитан и его приказы должны безоговорочно выполняться. Сказал, что при малейшем неповиновении и панике стрелять буду без предупреждения. В лодке оказалось около 20 человек, в том числе две женщины, старший лейтенант Карпов (командир взвода, вместе со мной оканчивал военное училище), солдаты и младшие командиры; четыре весла, небольшой запас воды и еды. Я предполагал, что ночью может течением лодку вынести в открытое море и, пока доберёмся до берега, надо будет попить и поесть. От берега отвалили с наступлением темноты. Жуткая картина: по берегу мечутся тени, в некоторых местах пожары вдоль берега, стрельба, крики, ругань, и дым пожарищ стелется по воде. Я, как истинный капитан, сижу на руле (на корме) и взял курс:  север-север-восток (на морском языке: норд-норд-ост).   Ночь, небольшая волна, появились звёзды, где сзади отблески пожаров, где далеко  глухие крики, стрельба. Я знал, что были такие безумцы, которые решили вплавь пересечь пролив, да и я сам хотел было, взяв доску, попытаться поплыть, но, попробовав воду, понял, что можно «околеть», вода была градусов 8-10, и отказался от этой затеи. Если вода была градусов 20-25, то можно было и вплавь махнуть. Долго мы гребли, уже всё вокруг стихло, прошло 4-5 часов (с 22 до 2 часов ночи), а противоположного берега всё нет. Люди забеспокоились, потом притихли после моих нескольких резких слов. Забрезжил рассвет. Оглядываюсь: кругом  море, берега совершенно не видно. Нас вынесло далеко в Чёрное море. Главное, я потерял ориентировку, потом сообразил, что надо держать курс на самое светлое место горизонта – там восток, там берег. Мои спутники встревоженно поглядывают на меня и спрашивают: «Товарищ капитан, где мы находимся, и почему нет берега?». Что- то пробурчал невнятно насчёт прокладки курса, сильного течения и т.д. Потом прикрикнул, чтобы разговоры прекратили и энергичнее гребли на восток. Утро было серое, облачное, унылое, но я подумал, что это неплохо: не будут самолёты летать. Ползём потихоньку. Смотрю, на горизонте военный катер, без флага, стремительно приближается к нам. Кричу: всем  приготовить оружие, гранаты — последний бой! Подумал, что пришёл для нас последний час, потому что сдаваться в плен даже в мыслях недопустимо, но понимал, что бой будет скоротечным, что катер нас просто раздавит и утопит! И всё — таки теплилась надежда, что катер наш. Так оно и оказалось: подойдя поближе, экипаж стал махать руками, что-то кричать, физиономии русские! Тут мы успокоились. Вскарабкались на борт, нашу надувную лодку взяли на буксир, и мы пошли к таманскому берегу. Оказывается, такие катера ходили по морю и вылавливали людей. Высадили на берег часов в 12, по берегу были образованы приёмные пункты и прибывающих отправляли в свои части. Нашу группу направили в станицу Фонталовскую.
Туда мы добрались через день, оказывается, здесь уже было больше половины нашего полка и всё командование, а через несколько дней собрался почти весь личный состав. Не хватало около 150 человек, которых мы так и потеряли. Эти дни были тяжёлые. Подумать только: 7 мая 1942 года немцы начали бомбить боевые порядки 51 Армии на Керченском полуострове, а через 10-12 дней всё было кончено, две Армии были выброшены через пролив без всякой техники! Стыдно было смотреть друг другу в глаза. Кое-кто из «ретивых» пытался нас обвинить в том, что мы не оказали должного сопротивления врагу (отчасти это было справедливо), и переплыли через пролив без приказа. Но вот это, конечно, трудно было принять как свою вину: когда войска беспорядочно отступают, приказы бессильны.
Через несколько недель, в конце июня мы получаем новую материальную часть (орудия, затем трактора), и наш полк снова становится на боевые порядки на восточном берегу пролива. Всё это произошло так стремительно,  что мы были просто поражены, как быстро трудовой народ дал нам новое оружие, и мы снова почувствовали уверенность в себе!
На боевых порядках шла обычная работа: подготовили систему огня, провели инженерные работы, организовали разведку. Разведка показала, что противника на керченском полуострове практически нет: он повернул все силы на Севастополь и через несколько месяцев город — герой пал, в этом была и наша вина. Горько было сознавать, но это было так.
Где – то во второй половине июня я неожиданно узнал, что назначен на должность помощника начальника оперативного отделения штаба артиллерии  51 Армии (она  в это время находилась в районе  Ростова). Очень не хотелось уезжать из полка, но приказ есть приказ. Командир полка всё тянул с моей отправкой, однако после нескольких телеграмм, был вынужден меня откомандировать. Расставание было грустным, не знал я тогда, что никогда не увижу своего командира, что он героически погибнет под Белградом в конце 1944 года. Попросил разрешения заехать на три дня в Краснодар, там жила старшая сестра моей матери и две двоюродные сёстры. Мне разрешили, и я двинулся в путь. В поезде произошёл анекдотический случай. Ехал я в своей щегольской (коверкотовой) форме, с капитанскими «шпалами»  (мне тогда было 21 год и 6 месяцев), выглядел для такого звания слишком молодым. Да ещё бумажка, заменяющая удостоверение личности, не внушала особого доверия. Одним словом,  у меня органы госбезопасности (какой-то капитан с патрулём) отобрали документы на проверку и ушли. Сижу и думаю, если я был шпион, то я свободно спрыгнул бы с поезда (шёл он довольно медленно), если я вне подозрения, зачем взяли мои бумаги? Пошёл искать по поезду этот патруль и в одном из вагонов нашёл его. А тут как раз и Краснодар. Потребовал документы, но не тут-то было. Меня арестовали и повели в штаб. Привели во двор, там посидел часа два в компании каких-то задержанных, потом передо мной извинились и отпустили.  Зашёл к тёте, встретили меня тепло, погостил два дня и стал собираться в дорогу. Провожали со слезами, только теперь я догадываюсь, почему так смотрели на меня, с жалостью:  ведь на войну опять паренёк идёт! Увидимся ли?  Но как-бы то ни было, я сижу в поезде, а он медленно движется на север. Где-то под Ростовом находится штаб 51 Армии, где он, точно никто не знает. На станции Тимашевская случайно встретил дядю Ваню Дудко, отца Мити. Он, оказывается, эвакуировался и работает на станции. Спросил, нет ли известий от Мити (он мой двоюродный брат по матери),  служил он в Дорогобуже на Смоленщине с 1940 года в артиллерийской части.  Брат был призван в армию из института физкультуры и спорта имени Сталина в Москве;  красивый парень, рост 184 см, голубоглазый блондин, правильные черты лица, в детстве мы дружили. Вообще недавно обнаружил, что с родственниками по линии матери мы, дети, общались более тесно, теплее, роднее, а вот по линии отца дело было несколько иначе, отношения были более прохладные. Не знаю, чем это объяснить? То ли такие родственники и  их дети, то ли потому, что жили они подальше, и общение с ними было более редкое. К примеру, у отца был брат: дядя Андрей, у него было две дочери Надя и Валя, а я их почти не знал, встречались раз в год по обещанию. Была и сестра, тётя Маруся, у неё трое детей, Аня, Саша и Володя, с ними встречались два раза в год! Это предмет для психологических исследований: матери своих детей охотно пускают «погулять» к детям по своей родственной линии, а к детям по линии родственников отца такие встречи менее желательны. Вот почему, я лучше знаю братьев и сестёр по линии матери. А это не хорошо. Поэтому надо в ближайший отпуск проведать всех родственников по отцовской линии. Но я отклонился. Итак, от Мити нет никаких известий. Так мы до сих пор и не знаем, когда и где он погиб. Я догадываюсь, что, скорее всего, он погиб в знаменитом смоленском сражении, когда немцы рвались к Москве в 1941 году, и наши войска своим героическим сопротивлением дали возможность задержать врага и  наладить оборону Москвы.  Вероятно, тогда и погиб Митя! Как жаль, ведь ему было всего 20 лет! Конечно, война унесла много жизней, но больше всего жаль этих молодых ребят! Я думаю, что Митя погиб как герой, ибо по характеру он был смелым, прямым и честным парнем.
Двинулся я дальше на попутных поездах, они в то время были переполнены, вагоны только общие. Где – то под Тихорецкой днём поезд остановили в степи; по разговорам понял, что немцы прорвали нашу оборону под Ростовом и двигаются на юг и юго-восток. К этому времени я узнал, что штаб 51 Армии находится где-то под Сальском. Делать нечего, надо каким-то способом добираться до места назначения. Поезда уже в сторону Сальска не ходили, пришлось воспользоваться попутным автомобильным транспортом. Июль, жара, пыль на дорогах, не видно ни отступающих, ни наступающих, только одиночные машины на большой скорости мчатся, одни в сторону фронта, другие в тыл. На одной из попуток добрался до Сальска, там штаба не оказалось, по слухам он переместился в район станицы Пролетарской (бывшая Великокняжеская на Маныче). Ранним утром добрался  до  станицы, это места, где родился С.М.Будённый, где воевали 1 конная Армия и 10 Армия К.Е.Ворошилова. Бескрайние степи, изредка лесопосадки, да отдельные рощицы, а то и просто одиночные деревья. С воздуха  на такой местности всё видно, укрыться негде; если учесть, что в ту пору у нас авиации было мало, то можно представить, как тяжело было нашим войскам. Штаб Армии как растревоженный улей, многие офицеры в войсках для налаживания связи с частями, уточнения обстановки и задач  войскам, остальные работают в штабе. Доложил о своём прибытии начальнику штаба артиллерии Храброву  и сразу получил задачу: вернуться в Сальск и найти там истребительно-противотанковый артиллерийский полк, поставить им задачу, чтобы он развернулся на северо-восточном берегу Маныч (на окраине станицы Пролетарская) и не допустил прорыва танков на Сталинград. Начальник штаба предупредил, что штаб Армии начинает перемещаться в сторону Зимовники – Котельниково (по военному, в направлении Зимовники – Котельниково).  Добрался на попутных машинах до Сальска, никого там не нашёл, были какие-то разрозненные пехотные части, прождал сутки и ни с чем вернулся в Зимовники. Доложил, что полка не нашёл, начальник штаба артиллерии (высокий, сумрачный, с чёрными густыми бровями) иронически посмотрел на меня, хмыкнул и ничего не сказал. Потом буркнул недовольно: «Ладно, иди, знакомься с делами». А дела оказались не особенно весёлыми,
4 танковая дивизия, а затем и 6 Армия немцев начали грандиозное наступление на Сталинград. В этот период нашим войскам пришлось вести тяжёлые оборонительные бои, с боями отходить к Сталинграду, именно с боями; причём наши солдаты и офицеры в своём подавляющем большинстве показывали героизм и стойкость. Несмотря на превосходство в танках и авиации, немцы не смогли показать тех темпов наступления, которые были у них год назад. Но, как это ни тяжело сознавать, мы откатывались на северо-восток. Были случаи, конечно, и слабодушия.  Помнится, повстречался мой товарищ по полку лейтенант Ковальчук, весь грязный, заросший (он служил в разведывательном артиллерийском дивизионе), который с возмущением и гневом поведал мне, что их дивизион сильно потрепали, когда он действовал, как обычное пехотное подразделение и что произошло дальше. Когда он оказался вечером в плавнях Дона,  где немцы справа и слева двигались на восток,  его солдат сдался в плен, ходил по берегу и кричал: « Товарищ лейтенант, выходите, надо сдаваться». А Саша Ковальчук сжимал в бессильной ярости пистолет с одним оставшимся для себя патроном  и ничего не мог сделать! Или другой случай. Один из командиров роты охраны штаба панически бежал от мнимых немцев (они были в 15 км от штаба), затем был пойман и судим военным трибуналом. Суд в то время был скорый: расстрел. Собрали офицеров штаба, вывели на окраину деревни, привели арестованного (им оказался младший лейтенант запаса, лет 35). Сначала мы не знали, по какому поводу нас собрали, сидели, лежали на траве, шутили. Позже, когда стали читать приговор,  я увидел белые глаза осуждённого (то ли они побелели от страха, то ли они у него были такие от природы, не знаю), но страх в них был жуткий. Когда я увидел такие глаза, стало как-то не по себе. По окончанию чтения приговора два офицера из особого отдела скомандовали «Кругом, шагом марш», осуждённый срывающимся голосом вскрикнул: «Товарищи!», его силой повернули и, не успел он сделать и шага, как раздались два хлопка, и всё было кончено!  В подавленном состоянии мы пошли по своим местам, никто уже не шутил, все были сумрачными. И всё-таки, мне кажется, не надо было расстреливать таких людей. Нужно было отправить его в штрафной батальон, пусть искупает свою вину в бою, своей кровью! Да и для общего дела это лучше. Говорят, что маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский не утвердил ни одного приговора о смертной казни! Вот это правильно в том случае, когда человек смалодушничал, когда нет прямой измены и т.д.! Вообще чувство жалости, мне кажется, присуще каждому человеку, даже к врагу, когда он повержен. Вот как-то привели четырёх немецких солдат, посадили в пустой комнате дома (в разведывательном отделе штаба). Я пришёл по каким-то делам,  проходил мимо комнаты и увидел их. Сидят они на полу, уронив головы на руки, тоска в глазах. Потом узнал, что их после допроса расстреляли: куда девать, если отступаем? А зря, жаль стало и  их молодые жизни, может быть и из них получились порядочные люди? Но любая война есть война со всей её жестокостью и бессмысленностью!
В этот период времени оставили меня как-то в Котельниково для передачи боеприпасов отряду Макарчука (отряд был сформирован из остатков некоторых частей). Отряд Макарчука действовал  очень активно  и принёс немало потерь противнику. Сам полковник Макарчук был отчаянно смелым человеком, ходил под обстрелом, не сгибаясь, прямо, и покрикивал  насмешливо на прячущихся в ложбинках, канавах своих людей: « Ну, чего носом землю роете? Чего согнулись? Ведь по своей земле ходим!».
Но ещё отчаяннее действовал капитан Лакатош. Он со своей группой, переодетой в немецкую форму, много побил немцев и на дорогах, и в сёлах. Сам капитан был одет в форму немецкого офицера, под мундиром была наша гимнастёрка со «шпалами» в петлицах. Действовала его группа в степях калмыцких под Сталинградом с июля и до сентября 1942 года.
После передачи боеприпасов отряду Макарчука, я, то пешком, то на попутных автомашинах, добрался до штаба армии, который разместился в совхозе №2 несколько восточнее озёр Цаца и Барманцак. Этот район -  полупустыня, два-три полуразрушенных белых домика  и всё. Штаб зарылся в землю, в землянках темно,  и только «катюши» освещают их («катюша»- это гильза, сплющенная сверху со вставленным фитилём из полы шинели). Части армии закрепились на этом рубеже, по линии указанных выше озёр и ведут бои местного значения. Бои местного значения, это своеобразный вид боевых действий. Днём артиллерийская перестрелка, тут опасайся шальных снарядов. Ночью вылазка в тыл противника, побили немцев и «руманештов» и на рассвете назад.  Ожесточённые  бои за Сталинград идут где-то далеко на севере, ночью видно зарево, да гул артиллерийской стрельбы, еле слышный в ночной тишине. И вот трудно поверить, мы оказались под Сталинградом, а у всех уверенность — всё равно побьём немцев!  Приносит как-то начальник разведки артиллерии армии капитан Зайцев в нашу землянку карту Сталинграда и показывает линию фронта в городе, а она разрезает его надвое и осталось два пятачка. Вздыхает капитан и говорит сокрушенно: « Вот, гады, куда дошли!», а мы в ответ: « Всё равно погоним их назад!». Причём говорилось это без тени сомнения.
Начались будни обороны. Нам, конечно, повезло, на нашем фронте не было таких ожесточённых боёв, как в Сталинграде. Наступила осень. В самом конце октября вызвал меня вечером начальник артиллерии армии полковник Телегин Н.И. и под большим секретом начали мы планировать огонь артиллерии. Я был больше в качестве чертёжника, а полковник считал что-то, да указывал, где рисовать участки огня. Потом он отвлёкся каким-то разговором по телефону, затем снова углубился в расчёты, а я начал «крутить» по карте квадраты, как подсказывала интуиция и фантазия. Много позже я понял значение взгляда полковника, когда он подошёл к карте и посмотрел на неё. Очевидно, он подумал, что я от недосыпания очумел, так много было там участков огня!  Сказал мне: « Ладно, убери половину участков, у нас пока ещё нет столько артиллерии». Вот тут я начал догадываться, что затевается что-то большое. Через несколько дней приехал к нам в штаб начальник штаба артиллерии фронта полковник Туловский, а потом – начальник артиллерии фронта генерал Краснопевцев. После их приезда, вызвал меня, тоже под большим секретом, начальник штаба артиллерии армии полковник Храбров и приказал отправиться на восточный берег Волги, на станцию Баскунчак,  встретить там три артиллерийских полка и поставить им задачу сосредоточиться в районах 30-50 км восточнее озёр Цаца и Барманцак. До этой станции что-то около 100 км по прямой, мне представлялось это далёким тылом. На попутных добрался до Волги, ночью на пароме переплыл на другой берег. Далеко слева видны зарницы от пожаров (горел Сталинград), там шли ожесточённые бои. Под утро добрался до станции Баскунчак, выяснил, что эшелоны где-то на походе и только на следующий день прибудут для разгрузки. Делать было нечего, решил побродить по окрестности. Местность здесь пустынная, растительности почти никакой, станция маленькая, а населённый пункт итого меньше – несколько глинобитных домиков. День прошёл в томительном ожидании. Ночь провёл на деревянной лавке станции. На рассвете проснулся от страшного грохота, с потолка посыпалась штукатурка, стёкла вылетели, клубилась густая пыль. Выскочил из здания,  и увидел: на станции стоял санитарный поезд, и в этот момент несколько бомбардировщиков подлетели  на небольшой высоте и, не обращая внимания на красные кресты, бомбили поезд. В этом районе не было никакого зенитного прикрытия, местность открытая, всё, как на ладони! И вот, эти стервятники и подлецы совершали безнаказанное убийство раненых! Всё это продолжалось 5-10 минут. Когда дым и пыль рассеялись, жуткая картина предстала перед глазами: несколько разбитых вагонов, воронки от бомб, убитые и стонущие раненые.
Мы (небольшая гражданская администрация, человека четыре из военной железнодорожной комендатуры) начали вытаскивать с помощью, оставшихся в живых раненых и персонала санпоезда,  людей. Как горько было видеть убитых раненых и молоденьких девушек-медсестёр! Конечно, в горячке, особенно не переживал, а потом, когда санитарный поезд отправился куда-то дальше на север, невыразимая злость взяла и бессильная ярость!
Во второй половине дня пришло подкрепление для  нашей Армии, встретил полки, передал все распоряжения и на последней машине отправился назад в штаб, снова переплыл на пароме через Волгу  и  добрался в расположение штаба без особых приключений.
До 20 ноября 1942 года на нашем участке обороны продолжались бои местного значения, проводилось инженерное оборудование местности, подтягивание резервов. В штабе шла напряжённая работа, рассматривались десятки вариантов наступления. К работе привлекалось ограниченное количество офицеров, но всё равно почти все знали о предстоящем наступлении, только в различном объёме информации. Наконец всё было готово. А что значит всё готово? Это означало, что в штабах спланированы все задачи, они доведены до войск, до каждой батареи, подготовлены боеприпасы на каждый огневой налёт для артиллерийской подготовки и на артиллерийскую поддержку атаки танков и пехоты, организовано взаимодействие между войсками, накоплены запасы горючего и все всё знают, что необходимо делать при наступлении. Так что скрыть подготовку контрнаступления практически невозможно! Однако это нам, как показал весь ход дальнейших событий, удалось. Румыны, которые оборонялись на нашем участке, оказались застигнутыми врасплох!
19 ноября севернее Сталинграда Донской фронт начал наступление, а наш Сталинградский перешёл в наступление 20 ноября. Было туманное осеннее утро, начал срываться снежок, небо серое, но настроение у всех приподнятое. Началась артподготовка.  Сотни орудий и миномётов открыли интенсивный огонь по противнику, всё кругом  гудело. Из тыла подходил к участку прорыва механизированный корпус генерала  Вольского, а за ним выдвигался и кавалерийский корпус генерала Кириченко.  В первых цепях пехоты было очень мало танков, но в результате точного огня артиллерии и ударов авиации, противник был практически уничтожен на глубину до трёх километров и наши войска двинулись вперёд. Наступление было успешным. Уже появились первые пленные и первые трофеи. Глядя на пленных румын, мы удивлялись, как такие замызганные  «цыгане»  могли нам противостоять и оказались здесь, в калмыцких степях? Какой позор! С ещё большим ожесточением наши войска теснили врага.
Наш механизированный корпус идёт на Калач для соединения с Донским фронтом, а основные силы 51 Армии идут на внешний фронт окружения немцев (в том числе и кавалерийский корпус на самом правом фланге); день за днём идут бои и на внутреннем фронте и на внешнем. К середине декабря наша 51 Армия находиться на внешнем фронте, её войска растянулись на 120 км. В это время по роду службы пришлось «мотаться» вдоль линии фронта с одного фланга на другой, от Верхне-Курмоярской на Дону до какого-то Тумдутово в калмыцкой степи.
20 декабря 1942 года (свой день рождения) я встречаю в районе Котельниково (что лежит по железной дороге к Сталинграду), распластавшись на снегу под усиленной бомбёжкой немецкой авиации. Светит яркое солнце, блестит небольшой снежок, и я в бессильной ярости трясу кулаком в небо, застигнутый с каким-то распоряжением на дороге Котельниково – станция Зеты. Вспоминается забавный эпизод. Как-то поздно вечером полковник Телегин вызвал меня и приказал срочно выехать на левый фланг Армии, снять там два армейских полка, с целью расположить их на пути рвущейся к Сталинграду группировки  генерал-фельдмаршала Манштейна. Это тот Манштейн, который выкинул нас с керченского полуострова меньшими силами.   Ночью добрался до полков, еле нашёл их в этих однообразных районах, где очень трудно ориентироваться на местности, передал приказ срочно переместиться в район Котельниково. Довольный вернулся в штаб под утро и  лёг спать, так как очень устал. Но что произошло дальше. Когда меня посылали к этим полкам, то немцы ещё не перешли в наступление в районе Котельниково и, очевидно, полковник Телегин думал один или два полка снять с левого фланга, или по половине каждого полка, чтобы была возможность направить их на угрожаемое направление. В тот период времени он ставил мне задачу на перемещение двух полков, я записал в свою рабочую тетрадь: «Снять два полка и направить их в район Котельниково». А позже полковник засомневался, не опасно ли это. Как-бы то ни было, но часов десять утра меня, спавшего на полу на шинели, разбудили и сказали: « Срочно к Телегину, он там бушует!». Ничего не подозревая, я бросился в дом к Телегину, доложил и слышу раздражённую реплику: « Кто вам «капитана» присвоил, мальчишка! Почему два полка снял?», и пошло, и поехало. Когда буря немного улеглась, я спокойно ответил, что звание «капитан» мне присвоил маршал Советского Союза Будённый, что два полка снять было сказано  перед поездкой, о чём есть запись в моей рабочей тетради, приказ выполнил, ничего не выдумывая от себя. В этот момент зазвонил телефон и сообщили, что немцы ударили в районе Котельниково! Инцидент, таким образом, был исчерпан и меня с миром отпустили. Позже полковник Телегин признал, что я был не виноват.  А немцы всё давят, вот уже взяли две станции Жутово 1 и Жутово 2; до окружённой группировки им оставалось 30-40 км. Конечно, если бы не подошла к нам на помощь 2 Гвардейская Армия генерал-лейтенанта Малиновского, плохо было бы нам! Была большая вероятность прорыва немцами кольца, не было бы победы под Сталинградом!
С подходом свежих сил, мы начали успешно двигаться на юго-запад. Уже в новом 1943 году образовался Южный фронт. Новый год мы встречали где-то между Зимовниками и Сальском, в каком-то небольшом населённом пункте. Встреча заключалась в том, что мы собрались (офицеры штаба артиллерии), выпили по 100 граммов, закусили тушёнкой и опять за работу. А работа была напряжённая. Вот её характер. Днём войска переместились, вечером начинаем собирать данные, где находится артиллерия, наносим на карту для принятия решения командармом (командармом стал генерал-лейтенант Захаров, позже он получил звание «генерал армии» и умер в пятидесятых годах).  И так каждый день. Ночью, когда приляжешь отдохнуть после нескольких бессонных суток, звонок поднимает с лавки, в комнате  полумрак от горящей «катюши» и отвечаешь на всякие вопросы по памяти, не глядя на карту. Лейтенант Балабанов (он теперь главный инженер шахты) удивлялся моим докладам по телефону, где находится артиллерия, когда я  лежал на каком-то тулупе, закрыв глаза. А удивляться нечего: ведь жил этими вопросами!  В редкие дни удавалось передохнуть. Отдых заключался в том, что мы выжигали вшей с помощью той же «катюши». Стоял хохот, кто-то кричал: «Давай им Сталинград!». Потом мы основательно обмывались водой и чувствовали себя на седьмом небе, когда меняли бельё, а старое выбрасывали: стирать было некому, а самим – негде!  Как это бывает на войне, одежды у нас было мало: бельё, гимнастёрка, брюки, сапоги (летом шили брезентовые, которые закрашивали гуталином), фуражка да шинель. Правда, шинель в зиму 1942/ 1943 годов у меня где-то затерялась, и я носил неизвестно откуда-то появившуюся кавказскую бурку! Вообще на одежду мало обращали внимания, всё это считалось мелочами жизни, о которых думать было некогда.  Кстати говоря, я вернулся с войны с таким «богатым» гардеробом: брезентовые сапоги, брюки, китель, фуражка, плащ-палатка, в которую завернуты пара портянок, полотенце, кусок мыла, два подворотничка и два носовых платка!
Итак, мы продолжаем медленно, но неуклонно двигаться на Ростов. Январь в ту пору не был особенно холодным, малоснежен, и даже в конце января чувствовалось приближение весны. Часто приходилось ездить по сальским степям для передачи приказаний, для уточнения задач, организации взаимодействия. Эти поездки проводил сам или с каким-нибудь офицером, или, уже с генерал-майором артиллерии, Телегиным Николаем Ивановичем. Он с каждым днём всё чаще и чаще брал меня с собой в поездки. Вообще, у нас в армии такая традиция: командующий выезжает  в войска всегда с офицером-оператором, такое правило существует во многих армиях других стран. И это правильно, так требует обстановка. Этот офицер не адъютант. Адъютант занимается бытовыми вопросами: где накормить командующего (командира), где уложить спать, приготовить кое-что из обмундирования и т.д.   У офицера-оператора другая задача. Во-первых, он должен хорошо ориентироваться на местности днём и ночью, знать на память положение и состояние войск (где находятся, их укомплектованность, какие задачи выполняют, обеспеченность боеприпасами и т.д.), уметь хорошо вести (корректировать) рабочую карту и составлять оперативные документы. И вот мы вчетвером (генерал и водитель впереди, я и адъютант сзади) на автомобиле «Виллис»  мчимся по дорогам. В то время очень хорошо я запомнил расположение дорог, и мы никогда не «блуждали» по местности.
Все мы стремились быстрее выйти к Ростову, чтобы отрезать всю кавказскую группировку, но это нам не удалось; всё же основные силы немцев ушли за Дон, а часть осталась на Кубанском плацдарме, на «голубой линии».
К февралю 1943 года мы подошли к Ростову (со стороны Батайска). Ростов открылся нам на высоком берегу Дону. Берег казался неимоверно высоким и угрюмым. Подумалось, сколько голов надо сложить, прежде чем мы его возьмём! Пасмурный февральский день, с серого неба падают мокрые снежинки,  лёд на Дону очень слабый, подтаявший, так  что техника по нему не пройдёт. Начали организовывать наступление. Надо было подтянуть артиллерию, подвести боеприпасы, поставить задачи для ведения огня, организовать взаимодействие. Всё это отнимало уйму времени и поглощало все мысли. Это может быть и к лучшему, так как помогало отвлечься от тяжёлых мрачных мыслей: ведь в Таганроге остались мать, сестра и Маргарита! Что с ними? Щемило сердце, иногда наступало отчаяние, как помочь им? Возникала фантастическая мысль, попроситься в разведку в Таганрог (перейти по льду через пролив) и повидаться со всеми родными людьми! Но это всё, конечно, осталась только в  мыслях.  А пока дни бежали в заботах. И не думал, что через 28 лет я буду на том месте, где мы лежали на мокром снегу в лозняке на берегу Дона,  разглядывая в бинокль укрепления немцев на  противоположном берегу,   есть шашлык в ресторане «Курень».
К нашему счастью, нам не пришлось в лоб штурмовать Ростов, с северо-востока со стороны Аксая, город освободила соседняя армия, и мы ночью в середине февраля въезжали в город. Вот и улица, площадь, где стоит большой театр имени Горького (построенный в 1936 году). Вспомнились довоенные годы, когда я приезжал в гости к тёте Ксении, дяде Мише Бондаренко и Гарику, их сыну (они жили в то время в гостинице «Ростов» на проспекте Будённого), где они?  В городе много разрушенных домов, сам театр смотрит тёмными провалами окон, ни огонька! Мы движемся на северо-запад от Ростова, к сожалению, не на Таганрог, а на Матвеев — Курган. К концу февраля вышли к Миусу. Не зная истинного положения дел, всё думалось, что вот-вот освободят Таганрог. Но войска не продвигались дальше и остановились здесь надолго, до августа 1943 года, т.е. на полгода!  
Наша 51 Армия вышла на фронт Матвеев-Курган – Ворошиловград (Луганск). Перед нами лежал Донбасс, который близко я увидел впервые. Но раньше, в феврале-марте, мы неоднократно пытались прорвать фронт обороны немцев под Матвеев-Курганом, но все наши попытки были безуспешными. Обидно было видеть, как много мы теряли здесь людей. К примеру, в результате атаки Кубанского кавалерийского корпуса было много потерь, думалось, и кто это бросает кавалерию по снежному полю на высокий берег Миуса? Какая-то бессмыслица! В это время армией командовал генерал-лейтенант Захаров, очень шумный и не особенно выдающийся полководец! Мы видели бесперспективность таких неподготовленных атак, но кто ослушается приказа сверху, да ещё во время войны? Был момент, когда танковый корпус (это всего-навсего около трёх десятков танков!)  прорвался в Амвросиевку, но его там окружили, через трое суток стал выходить назад, попал под огонь нашей артиллерии и понёс потери. После этих событий наступление наших войск до августа не предпринималось. Началась позиционная оборона. Штаб наш переехал Ровеньки (в 20 км западнее Краснодона), в то время мы ничего не знали о героях-краснодонцах!
Проводили мы местные операции по улучшению позиций, на фронте велась редкая артиллерийская перестрелка. М ы находимся в шахтёрском посёлке на восточной окраине Штеровки (севернее Красного Луча). Почти все шахтёрские домики повреждены, жителей нет. В домах брошена утварь, вещи, мебель. Вот попали под обстрел, заскочили в домик, здесь жила какая-то семья, всё разбито.  Стали философствовать, зачем люди до войны приобретали обстановку, посуду и прочую рухлядь? Теперь всё это брошено, побито и потеряло всякую ценность. Приходим к выводу: кончится война, если будем живы,  то такой глупости не допустим. Будем хорошо одеваться и питаться, всё остальное не нужно. Обстановка должна быть минимальной, простой, только такая, которая достаточна для жизни человека, без излишеств. Приводили пример из жизни Ленина, вот он-то жил правильно! К такому выводу пришли единогласно. Нам казалось тогда, что  так думали все. А что получилось после? Ведь сейчас поднялся какой-то ажиотаж нездоровый, погоня за барахлом, фетишизм вещей! Вот сосед купил гарнитур, дал на «лапу» 500 рублей, а я что, хуже? Какая-то «купеческая» психология! И откуда она взялась? А мы ничего ей не противопоставляем, а иногда и поддерживаем. И напрасно. Ведь человеку очень немного надо для нормальной жизни, и он должен все свои усилия и способности использовать во благо людей, а не применять их для приобретения ненужных вещей. Попроще, поскромнее, но со вкусом надо «обставлять свою жизнь!» Это мысли сегодняшнего дня, а тогда мы думали просто: ненужное барахло – не нужно! Наступила весна, она здесь в апреле в  полном разгаре. Идёт почти мирная жизнь.  22 марта мне присвоили звание «майор», исполнилось мне в ту пору 22 года и 3 месяца. Я даже удивился, за что? В конце прошлого 1942 года меня наградили орденом «Красная Звезда» за бои под Сталинградом, было это понятно, а вот звание дали такое высокое, казалось, не за что.  На мой вопрос по поводу звания, один из работников штаба сказал: «Берите на плечи побольше звезд, а в голову потом наберёте!». С этим согласиться, конечно, было трудно. Поэтому я большим рвением стал работать. В эти «мирные» дни не раз приходилось попадать под обстрелы и бомбёжки. Несли мы потери, и хотя они были небольшие, но людей терять всегда тяжело.
 В начале июля получили  телеграмму из штаба фронта о том, что ожидается наступление немцев в ближайшие дни. Штаб наш в это время находился в селе Пятихатки. Всё у нас было приготовлено к отражению наступления. Приближалась знаменитая Курская битва. А у нас тишина, живём мы в селе, питание наладилось, наконец-то получили обмундирование по летнему плану (гимнастёрка и брюки хлопчатобумажные), и я с удовольствием выбросил опостылевшие ватные штаны!
Началась Курская битва, а у нас наступление в районе Ворошиловграда, но оно не принесло успеха, попытки нанести удары были на многих участках фронта, но они были безрезультативны. В лучшем случае происходило небольшое вклинивание в оборону противника, на том дело и кончалось. Такое положение сохранялось в июле и в первой половине августа 1943 года. Наконец в конце августа в районе Куйбышево удалось прорвать оборону немцев, и мы стремительно двинулись вперёд. Вот наступило и 30 августа 1943 года – освободили Таганрог! А я в каких-то 100 км севернее его иду на запад и не могу обратиться с просьбой, что бы меня на пару дней отпустили домой. Считал это недопустимым: идём в наступление, а тут по личному вопросу надо обращаться, если так каждый будет делать, то и наступать будет некому! А напрасно я не отпросился, надо было это сделать. Многое в моей жизни, возможно, изменилось бы! Ну, да прошлое не вернёшь!
Суть да дело, а мы идём вперёд. Проходим многие населённые пункты. На этом направлении (Куйбышево-Мелитополь) нет больших городов, только районные центры, сёла, хутора, иногда попадаются всякие «Найдорфы», да «Нойштадты» — это всё колонии немцев, которые обосновались здесь с незапамятных времён.  Немецкие дома построены добротно, но населения, естественно, нет. Многие деревни горят. Знаете ли Вы запахи пожарищ, запахи войны? Это не приятный дымок костра на рыбалке, а едкий, неприятный запах от горения разных материалов. Попадаются трупы немцев. Мы наступаем так стремительно, что аккуратные немцы не успевают убирать тела погибших. Вот группа убитых лежит у обочины дороги, а вот у лесополосы целые штабели их, некоторые  полураздеты, вероятно, были застигнуты при наступлении врасплох. Завоеватели завоевали себе могилу!
Часто попадаем мы под бомбёжку. В течение дня не раз приходится укрываться то в канаве, то в воронке, и пережидать налёт. Ночью кругом зарево, а войска в движении.  Как-то получил задание найти полк, дали довоенную автомашину «Эмку» (М-1) и поехал искать в полной темноте. Глубокой ночью наткнулись на колонну, не поймёшь, кто это: не то наши, не то немцы. Подъехал, открыл дверцу, какая-то тёмная фигура подошла к машине, стоит и молчит, и я молчу: думаю, вдруг немцы, первым не заговорю. Пауза затянулась, я уже пистолет потихоньку подготовил к стрельбе.  Наконец-то фигура заговорила: «Спичка есть?». Вздох облегчения! Такие поездки с розыском частей, уточнением задач были частыми. Иногда офицеры штаба попадали прямо к врагу и погибали. Помнится, где-то на подступах к Мелитополю, ехал я куда-то, остановились в посёлке перекусить и отдохнуть. Догоняют нас две грузовые машины. На первой старшим бравый майор, молодой с шофёрскими очками на фуражке, а с ним группа солдат. Остановились, спросили какая вокруг обстановка. Что мне было известно, рассказал. Поехали они дальше, где-то впереди в 6-8 километрах  был ещё один населённый пункт. Не успели мы поесть, как возвращается одна из этих двух машин, вся побитая.  Оказывается, когда они подъезжали к данному пункту, были обстреляны из танка, первая машина была сразу подбита, вторая успела частично уйти от обстрела. Майор и несколько солдат погибли. Так что эти поездки, когда противник отступает, весьма опасны из-за неясности обстановки.  Да что простые офицеры! В октябре 1943 года при подходе к Днепру в районе Запорожье – Никополь, командование 44 Армии (эта армия освобождала Таганрог) в составе командарма, командующего артиллерией армии, трёх офицеров и нескольких солдат, на двух «Виллисах» ночью выехали в расположение противника. Стрельба, гибель почти всех! Управление 44 Армии расформировывается, соединения её передаются в другие армии. Вот и к нам в штаб артиллерии пришли несколько офицеров, которые рассказали эту печальную историю.
Сентябрь и первую половину октября 1943 года мы проводим в небольших боях между Мариуполем и Мелитополем, в треугольнике Пологи – Большой Токмак — Гуляй-Поле. Это места, где в Гражданскую войну властвовал Махно! Сёла здесь зажиточные, население жило здесь неплохо. Но людей мало, часть угнали в Германию, часть ушла с немцами. Приходилось видеть и повешенных нашими органами полицаев. Помнится, в одном из населённых пунктов на площади болтается на виселице труп, на груди дощечка «Начальник полиции», или просто (в другом месте), «Предатель». И  понимаешь, что изменник, а всё же неприятная эта картина!
Из-за того, что обстановка быстро менялась, часто приходилось попадать под бомбёжку даже своей авиации. Должен признаться, что когда лежишь в кювете под завывание пикировщиков Ю-87, это как-то легче и понятнее, чем, когда тебя  «утюжат»    наши воздушные танки, знаменитые штурмовики «ИЛ-2», немцы называли их «Чёрная смерть».  В этом случае очень досадно! И главное, нет возможности подать сигнал, что здесь свои!
К середине октября добрались наши войска до реки Молочная (на ней стоит Мелитополь). Я не знал, что есть такая река с таким приятным названием. Да вот обстановка оказалась не совсем приятной. В виду того, что фронт здесь постепенно сужался (по мере наступления войск на запад), нашу 51 Армию вывели во второй эшелон. Начали мы получать пополнение за счёт молодёжи, которая была освобождена в ходе наступления. Бог мой! Это были ребята в возрасте 17 лет, совершенно не обученные, дети!  А некоторые командиры посылали их в бой, послали, попросту говоря, на смерть. Кого можно винить за это? Конечно, сейчас трудно разобраться, кто и какой мере виноват в этом. Но что это неправильно, говорили многие.
Итак, пехота, танки и другие части нашей Армии оказались во втором эшелоне, а вся артиллерия, за исключением полковой и батальонной, была придана (или оказывала поддержку)  соединениям первого эшелона фронта – 2 гвардейской Армии, 28 Армии. В состав 4 Украинского фронта входили: 2 гвардейская Армия, 5 ударная Армия, 28 Армия, 51 Армия, Механизированный корпус и Кубанский кавалерийский корпус (44 Армия была расформирована). К нам на должность командующего войсками армии был переведён  генерал-лейтенант Крейзер, а наш командарм стал командовать 2 гвардейской Армией вместо него. Причиной такого перемещения послужило то, что 2 гвардейская Армия с ходу не смогла форсировать реку Молочная, она не смогла преодолеть её и после планомерной подготовки. Всё дело в том, что местность здесь своеобразная. С востока к реке примыкает равнина почти без всякой растительности, а западный берег господствует над ней, да он ещё покрыт густыми садами.  Западнее реки (в 3-4 километрах) проходит железнодорожная линия Запорожье-Симферополь, в насыпи которой находились многочисленные укреплённые сооружения, орудия и обкопанные танки немцев. Все попытки наших войск прорвать эту оборону были безрезультатными. Артиллерия 51 Армии усиливала войска первого эшелона, поэтому нам пришлось работать в штабах частей, организовывать огонь.  Для этого надо было иметь точные данные, представление о системе огня противника. Надо было организовать разведку и добыть эти данные. Работа проходила  под частыми бомбёжками и обстрелами. Был и такой случай. Захватили на окраине Мелитополя винный завод, но не смогли удержать. Через несколько часов опять заняли его, но отступили снова. Итак, несколько раз. К этому уже привыкли и с утра спрашивали, у кого завод?  Нам приходилось нелегко, несли потери, а попытка точно уточнить места огневых позиций ведения огня не удавалась, и очередное наступление приводило к потерям личного состава и танков. В то время и увидел представителя ставки Верховного Главнокомандования – маршала Советского Союза Василевского А.М.
Сидели как-то в подвале дома какого-то совхоза, занимались планированием. Вдруг кто-то подал команду «смирно», мы вскочили и увидели небольшого роста, плотного телосложения военного в комбинезоне, без знаков различия, с ним группа генералов и офицеров. Нас попросили из этого подвала на «воздух», так как начался налёт, а этой группе надо было продолжить работу по организации наступления. Маршал произвёл очень хорошее впечатление, извинился, что вынужден нас побеспокоить, сказал, чтобы мы оставались, да куда там! Мы как горох высыпали из этого подвала, и нашли для себя безопасное место в другом укрытии. Кстати, хотелось бы задать вопрос самому себе. Почему так получается: от одного командира все бегут, как от чумного, прокажённого,  а к другому наоборот?  Причём вот, что странно. Все мы, коммунисты, т.е. представители союза единомышленников. Однако бывают такие единомышленники (военноначальники), что не приведи господь  с ними встретиться. Такой начальник – самодур, имеет безграничную власть и помыкает людьми как хочет!  Почему? На каком основании? И управы на них  никакой нет. К этой категории, к сожалению, относятся даже такие военноначальники, как Жуков, Чуйков и другие. Есть и противоположные примеры, когда наоборот, такие большие люди как Василевский, Рокоссовский  (не говоря уж о Шапошникове), вызывают к себе настоящее, искреннее уважение и почтение за их скромность, человеческое отношение к людям. Под началом таких командиров приятно и служить!
Но вернёмся к событиям второй половины октября 1943 года. Наконец-то нам удалось подавить систему противотанкового огня около железнодорожного полотна,  прорвать оборону противника  на этом рубеже  и  23 октября освободить Мелитополь. Началось движение вперёд, но это движение приносит удовольствие, несмотря на то, что опять бессонные ночи, бомбёжка, обстрелы и другие неудобства. Вспоминается один неприятный инцидент. Как-то поехала с инспекцией по частям группа офицеров с генерал-майором  артиллерии  Телегиным;  по пути попали под бомбёжку, повалялись в канаве, затем пришли на наблюдательный пункт одного командира артиллерийской батареи. Спрашивает генерал, есть ли боеприпасы, продовольствие, горючее. Отвечает командир, что всё есть в достатке. Генерал: «А что делает противник?», в ответ: « Видите, зарывается в землю». Действительно, в 500-600 метрах невооружённым глазом видно, как немцы нахально ходят в полный рост и окапываются, роют траншеи. Голос генерала стал ещё тише: «Ну а вы, что делаете?», и слышит  ответ: «Жду заявку от пехоты». Тут мой генерал взорвался, схватил лопату и по спине командира батареи, капитана! Я даже в первый момент растерялся: насколько это было для меня, да и для всех неожиданным!  Схватил я генерала за руки, придержал их на мгновение. Наверное, понял он в этот момент, что сделал глупость. Неудовлетворённые  уехали мы с этого НП. Какая-то неловкость овладела нами. После этого случая был Военный Совет Армии, нашему генералу объявили выговор! Всё это происходило в конце 1943 года, а вот, по рассказам ветеранов, в 1941-42 годах были случаи и похуже. Конечно, в то тяжёлое время это было объяснимо и, может быть, оправданным.
Потихоньку-помаленьку, а мы идем вперёд. Вот уже освобождена Аскания-Нова. Это замечательный заповедник птиц и животных. Представьте себе, бескрайняя степь  и вдруг зелёные дубравы. Правда,  в этом заповеднике мало что осталось от животного мира, да и администрации нет. Побродили мы по пустым комнатам главного здания, везде следы поспешного бегства: раскрыты письменные столы, какие-то бумаги на немецком языке, сброшенные портреты фашистских главарей. Здесь я впервые увидел не карикатурные портреты Гитлера, Геббельса,  Розенберга, Коха.
От Аскании-Нова до Перекопа недалеко. Войска 4 Украинского Фронта (к концу года так стал называться  Южный Фронт), выходили частью сил к Днепру, частью на Перекоп.  Наш штаб остановился в Строгановке. Это довольно большое поселение, по-моему, тогда это был районный центр. Приехали мы поздно ночью, кое-как расселились по домам, решили немного поработать. Куда там!  Немцы с Литовского полуострова Крыма начали вести огонь на изнурение. А надо сказать, что Строгановка  находится  на берегу Сиваша, поэтому при выстреле на Литовском полуострове гул идёт по воде, перекатываясь по улицам села.  К этому добавляется шелест летящего снаряда и затем грохот разрыва. Причём этот обстрел идёт исключительно беспорядочно, т.е. с разными интервалами времени и по разным районам.
Представьте себе, глубокая осенняя ночь, ни огонька, только сосредоточишься над картой, а тут рядом грохот разрыва, затем разрыв где-то далеко, потом разрыв снаряда ещё ближе первого, и так несколько часов. Конечно, это трёпка нервов изрядная! Кто-то в доме громко кричит: «Сашка, пойди, крикни гадам, чтобы перестали стрелять!». Кончилось это тем, что через несколько дней наш штаб перешёл в дальнюю деревушку, вне зоны досягаемости огня артиллерии противника.
А положение войск к ноябрьским праздникам было своеобразное. На правом фланге армия захватила центральную часть Перекопа, на флангах так называемого Турецкого вала сидели немцы и впереди были сильно укреплённые  Ишуньские позиции. На левом фланге был захвачен небольшой плацдарм на крымском берегу, а ещё левее, в районе Чонгарского моста, были тоже части нашей армии. Интересно, что  здесь заканчивалась гражданская война, М.В. Фрунзе разгромил в Крыму Врангеля. И что удивительно, тот же самый проводник, который показывал дорогу через Сиваш войскам Фрунзе, в ноябре 1943 года (через 23 года!) ведёт войска Красной Армии по старому маршруту, только в Крыму сидит не Врангель, а гитлеровские войска, которых захлопнули на полуострове! Очень в этих местах неприглядная голая степь, кое-где лесопосадки, а с Сиваша дует холодный пронизывающий ветер, слякоть и, если бы не война, оставаться бы здесь надолго не захотелось, тоскливая погода. Но тут не до погоды. Несколько месяцев шли бои на Турецком валу и, несмотря на все наши усилия, овладеть им не удавалось. Система огня у немцев была продуманна досконально и  защищена инженерными  заграждениями. Мы несли потери, а результата никакого. В конце года стали поступать к нам дивизионы особой мощности (210 и 315 мм) со снарядами весом около 100 кг. Но не применяли их, всё уточняли огневые точки неприятеля и накапливали боеприпасы. По всему видно было, что в ближайшее время мы в наступление не перейдём.
К этому времени участок Перекопа был передан 2 гвардейской Армии, и наша Армия могла сосредоточить  свои  силы на захваченном в ещё октябре плацдарме на крымском берегу. Этот плацдарм находился на совершенно открытой местности, не было не только деревьев, но и кустов. Не знаю, может и трава не росла, кругом солончаки и Сиваш. Так что маскировки никакой!  Много пришлось потрудиться нам на этом пятачке.  Сапёрам надо было построить мост, но  глубина Сиваша в этом месте 40-60 сантиметров, а во время прилива вода поднималась до уровня 1-1,5 метра! Этот мост авиация нещадно бомбила, правда, с переменным успехом.  Иногда были частичные разрушения  его, но сапёры быстро мост восстанавливали.
Помнится такой эпизод. Послали меня на этот плацдарм, не доезжая до моста 1,5 — 2 километра, услышали хлопки зениток, проехали ещё с километр и остановились, переправа была закрыта. Выскочил из машины и наблюдаю такую картину. Облачность была очень низкой, метров 200-300. Мост охранял зенитно-артиллерийский полк (37 мм орудия).  Из облаков вываливается бомбардировщик Ю-88, несколько залпов орудий, правое крыло отваливается и самолёт,  перевернувшись, падает в воду. Через несколько минут появляется второй, несколько хлопков зенитной артиллерии,  самолёт круто наклоняется и врезается в землю. У третьего тоже отваливается крыло, у четвёртого – хвост, пятый загорается в воздухе, шестой взрывается, седьмой резко снижается и падает в Сиваш, восьмой переворачивается на спину и боком падает, девятый задымил и сел на землю по ту сторону Сиваша. Итак, за какие-то 3-4 минуты сбито девять бомбардировщиков Ю-88. Такого эффективного огня зенитной артиллерии (да ещё калибра 37 мм)  я никогда больше не видел! Конечно, кругом шум, радостные крики, в воздух полетели всякие головные уборы. Кое-кто побежал к упавшим самолетам за трофеями. Экипажи все погибли бесславно. Рассматриваю фотографии с одного самолёта.  Вот семейная фотокарточка: отец, мать, две девочки и два парня, один из них в военно-авиационной форме, вот фото девушки (в нескольких видах), наверное,  невеста, вот снимки экипажа бомбардировщика в разное время и в обстановке (в полёте, на заправке, на пирушке). Все молодые арийцы, «сверхчеловеки». Вот только нет последнего фото, как их сбивают. Промелькнула в мыслях жалость к ним:  жил молодой человек, была семья, невеста, и всё сразу кончилось!  Потом другие мысли пришли: зачем к нам полезли? Вот и получили по заслугам! И поделом! Может он бомбил города и мой дом?!
Кстати, к этому времени я уже знал, что отец вернулся в Таганрог из Чирчика, где он работал литейщиком, что мать и сестра живы, что Маргарита тоже жива и здорова. Только некоторых родственников угнали в «Неметчину», как я потом узнал, там оказались тётки две (Ксения и Катя) и их дети (Гарик,  Борис и Аня).  Какую жизнь они там прожили – это особый разговор и, к счастью, все они вернулись домой в 1945 году. После войны узнал, что Гарик был в концлагере, принимал участие во французском движении сопротивления, в 1945 году бежал из лагеря, стал солдатом, воевал несколько месяцев до конца войны. Сейчас уже известный писатель, ответственный секретарь редакции журнала «Дон».
Эти поездки мои на плацдарм скоро закончились, так как на нём организовали передовой командный пункт армии, и я перебрался сюда окончательно. В трёх километрах от переднего края был организован большой наблюдательный пункт, на нём сразу могли находиться человек 15 – 20. Были отрыты землянки, оборудованы блиндажи, соединенные ходами сообщения, так что к концу 1943 года мы устроились весьма основательно, т.е. зарылись в землю капитально.
Началась позиционная оборона, которая продолжалась почти полгода (с ноября по апрель 1944 года). Мы в эти месяцы вели разведку, иногда осуществлялись местные операции по улучшению своих позиций, продолжались инженерные работы в войсках. Конечно, каждый день попадали или под обстрел артиллерии, или под бомбёжку авиации противника. Но потери были очень незначительные. Одной из основных проблем было питание людей. Дело в том, что кругом не было ни одного населённого пункта, основная база находилась в северной Таврии, на противоположном берегу Сиваша. Доставляли нам продовольствие нерегулярно, то мост разобьют, то забудут вообще его захватить. Немцы после того случая, когда было сбито сразу 9 бомбардировщиков у моста, недели две не показывались, а потом приспособились наносить бомбовые удары одиночными самолётами Ме-109  и иногда разрушали мост.
Расскажу о своих товарищах по штабу артиллерии 51 Армии.
Начальник оперативного отделения подполковник Скворцов Анатолий (направлен был к нам из 44 Армии, когда её расформировали), очень спокойный, уравновешенный, общительный, с большим тактом офицер. Относился он ко мне уважительно. Старший офицер подполковник Былинский Андрей (другим старшим офицером был я в звании «майор»), весьма степенный и вдумчивый, большую часть времени он находился в штабе и редко выезжал в части, больше приходилось мне выезжать. Но он не особенно горевал, целыми днями что-то писал, чертил и мурлыкал себе под нос разные песенки. Старший лейтенант Балабанов Леонид (он был офицером запаса, окончил институт и работал до войны в шахте инженером), по возрасту он, как и все офицеры, был старше меня, очень оригинальный человек. Роста высокого, около 185 см, блондин, серо-голубоглазый, всё делал обстоятельно, оптимист и человек с критическим умом. Отличало его то, что он говорил напрямую, что думал, и, наверное, поэтому не все его любили (если так можно выразиться). Однако он не унывал и частенько говорил, что после войны незамедлительно уйдёт из армии, поэтому отношение начальников к себе его ровным счётом не волновало! Он даже был иногда бесцеремонным в выражениях. Как-то вызвал его генерал Телегин и предложил стать адъютантом (прежнего, уже не помню за что, отправили в тыл, а перед этим генерал даже лупанул его по физиономии!). Балабанов на это предложение ему отвечает: « Нет, это не пройдёт, да и вам, товарищ генерал, не выгодно брать меня адъютантом».  На вопрос  почему, слышит в ответ: « Вы можете, вгорячах,  меня ударить, а я человек невыдержанный и обязательно дам сдачи!» и при этом он выразительно посмотрел на свои ручища. На этом разговор и кончился. Было ещё два младших лейтенанта для связи (Рожков Саша и Соловьёв Гриша). Рожков – молоденький, круглолицый, глазки пуговками и рот чуть приоткрыт. На вид глупенький, но малый сообразительный. Звали мы его, почему-то, «мымрочка». Соловьёв, в противоположность Рожкову, красивый и тоже сообразительный.  Саша Рожков теперь работает в ГУК МО СССР (уволился в звании «капитан»), а Соловьёв, бедняга, потерял ногу, встретился с ним в 1945 году, он был проездом в Москве, просил писать, не терять связь. Но как уехал, так ничего не написал мне, где он теперь и что делает сейчас, совершенно не знаю. В разведотделе начальником был подполковник Зайцев Павел Петрович, душа – человек. Этим, пожалуй, всё сказано. Майор Корецкий – среднего роста, с подбритыми бровями и бакенбардами щёголь, но хороший товарищ, капитан Рыжков – высокий, рыжий, молчаливый человек. Чертёжником был у нас Ветров Саша, художник из Баку, лет около 30. По внешности он похож на Бориса Ливанова, степенный, но одновременно  балагур и юморист, вообще порядочный человек. Но не все были хорошими людьми. Вызывал антипатию один из офицеров, подполковник. Не буду называть его фамилию. Выше среднего роста, лысовато-блондинистый, с бесцветными глазами и вечно курящий. Он был самонадеян, и чувствовалось, что он не уважает тех, кто по служебной лестнице ниже его хотя бы на одну ступеньку. Пробыл он у нас недолго, выпроводили его в какую-то часть. Начальником штаба артиллерии после полковника Храброва (ему присвоили звание «генерал-майор», он получил назначение – командующий артиллерии Армии) был полковник Шведов.        
Несколько слов о генерал-майоре артиллерии Телегине, с которым я часто общался. Генерал был своеобразным человеком, обладал обширными знаниями не только в артиллерии, но и вообще в военных делах. Одно время (в 1942 году)  командовал стрелковой дивизией. Постоянно стремился перейти на общевойсковую должность, он понимал, что со своими способностями может больше приносить пользы,  но все его просьбы  почему-то не удовлетворялись. У генерала  была  рабочая тетрадь, в которой он наглядно всё изображал: группировку артиллерии, задачи её, обеспеченность и т.д. Я перенял это хорошее дело, и моя рабочая тетрадь оказывала хорошую помощь и всегда выручала меня  по необходимости.
Авторитет у генерала Телегина был высокий не только у артиллеристов, но и у всех общевойсковых командиров. По внешности он был среднего возраста, волосы ёжиком, глаза маленькие, нос чуть с горбинкой, когда говорил, рот почти не открывал, как будто цедил слова через зубы. Был строг, но справедлив. После овладения Мелитополем представил меня к награждению орденом Отечественной Войны II степени, который я и получил накануне седьмого  ноября 1943 года.
Конечно, нужно сказать несколько слов о командующем  войсками 51 Армии генерал-лейтенанте   Крейзере Якове Григорьевиче. В ту пору ему было около сорока лет, среднего роста, чернявый, тёмнокожий, с громким, но спокойным голосом, все между собой называли  его «цыган» (по национальности  он был еврей). Характера твёрдого, держался с чувством собственного достоинства. Управлял войсками армии успешно, и уважали его все. Один недостаток был у него: уж очень боялся своей супруги, которая периодически приезжала к нему и первым делом разгоняла всех хорошеньких (мало-мальски) официанток. После её отъезда эти официантки благополучно возвращались назад!
Об остальных командирах сказать особенно нечего: одни были хорошими офицерами, другие – посредственными. Но в целом работали все дружно.
Так незаметно и прошла зима, здесь она своеобразная, бесснежная, относительно тёплая, но промозглая и сырая.  Вот и весна наступила, это была весна 1944 года; где-то на западе идут успешные наступательные действия, уже прошла Корсунь-Шевченковская операция, уже освобождается правобережная Украина, а мы всё стоим на месте. Попытки прорваться  на  перешейке в направлении Джанкой успеха не принесли. В ходе местных боёв, установили, что немцы оборудовали «лисьи норы» (это в ходах сообщения выкапывается  укрытие на одного человека в виде норы) и достать их оттуда тяжело: надо прямое попадание снаряда калибра не менее 122 мм с установкой взрывателя на фугасное действие. Всё это мы стали учитывать при планировании наступления.
В конце марта на плацдарме сосредоточилось уже много войск, их стало так много, что маскироваться  стало бессмысленным, поэтому каждый снаряд или бомба находили свои цели.  Вот так однажды и получил смертельное ранение командир артиллерийской дивизии генерал Гапонов, который проходил по ходу сообщения к нам на наблюдательный пункт.
Но, как-бы то ни было, а наступление назревало. В нашем штабе стали проводить занятия и рекогносцировки. К началу апреля, когда уже совсем потеплело, всё было готово к наступлению. Как это иногда бывает, на участке главного удара у нас не было должного успеха. А на левом фланге образовалась маленькая прореха;  здесь был маленький, в 3 км шириной перешеек, огонь нашей артиллерии смог подавить  почти все огневые средства противника. И вот, к чести нашего командующего фронтом, он решительно меняет задачу механизированного корпуса генерала Васильева и направляет его в образовавшийся прорыв на Джанкой. Его захватили с ходу и после этого немцы покатились с Перекопа и Чонгара, а тут и Отдельная Приморская армия с Керченского плацдарма успешно перешла в наступление.  Освобождали Крым три армии:  2 гвардейская Армия, 51 Армия и Отдельная Приморская армия, это не считая механизированного корпуса и других частей усиления.  И если в Донбассе мы разгромили войска генерал-фельдмаршала Манштейна (того самого, который вытеснил нас из Крыма в мае 1942 года), то здесь мы уничтожили 17 Армию генерала Йенеке.
 Наступление наше в Крыму поистине было молниеносным, за несколько дней были освобождены Керчь, Симферополь, Евпатория, затем Ялта и Феодосия. Наши части к концу апреля подошли  вплотную  к  Севастополю. И немцы оказались в кольце, в обороне!  В 1942 году наши войска обороняли город почти год, сколько времени немцы будут сдерживать наши войска? Мы думали, что несколько месяцев нам придётся биться здесь, зная какие мощные  укрепления были построены для обороны от немцев в 1941 году. Но оказалось, они смогли сопротивляться десяток дней. Вот как это произошло. С севера к Севастополю подошла 2 гвардейская Армия, с северо-востока наша 51 Армия, с востока Отдельная Приморская армия.  Перед нами Сапун-гора, самый мощный узел обороны противника. Срочно сосредотачиваем на участок прорыва всю артиллерию, причём на прямую наводку ставятся все калибры, вплоть до 210 мм. К нам приезжает представитель ставки ВГК маршал Советского Союза Василевский А.М. И вот после майских праздников все войска переходят в наступление. Наш наблюдательный пункт находится в полутора километрах от Сапун-горы, с него виден белоснежный город, а за ним синева моря. Невооружённым глазом не видно, что почти все дома разрушены и поэтому город кажется прекрасным! Грохот артиллерии и интенсивная бомбёжка нашей авиацией позиций немцев заглушают все остальные звуки боя, всё в дыму. Вот  уже и пошли наши танки вперёд. А позади нашего НП в  горном ущелье разместился штаб Армии, рядом с ним в каких-то пещерах прячутся местные жители, крымские татары. Часть татар после оккупации Крыма немцами перешли на службу к ним. Через несколько дней после освобождения полуострова всё местное татарское население, включая женщин и детей,  будет погружено в эшелоны и вывезено вглубь страны.
Танки и пехота рванулись вперёд и  после ожесточённого боя  немцы  отступили к морю. Сгрудилось их на полуострове Херсонес несколько десятков тысяч. Часть успела эвакуироваться на кораблях, но большинство было вынуждено ожесточённо сопротивляться. Выбросить белый флаг они не захотели, поэтому бомбили и стреляли по ним нещадно!  Многие немцы закончили жизнь самоубийством. В общем, получилось зеркальное отображение событий майской катастрофы наших войск в 1942 году. Девятого мая всё было кончено. Москва салютовала в честь освобождения Крыма. Для меня на этом война и закончилась! Это была победоносная весна! Наши войска почти полностью освободили Украину, у немцев оставались Белоруссия и Прибалтика, но видно было, что скоро конец войне. Все думали, что к осени будет окончательная победа наших войск.
Наступили тёплые, майские дни. Войска приводили себя в порядок, отдыхали. Нам, офицерам, удалось даже побывать в Ялте, посмотреть знаменитый курорт, народу там (как это ни странно) оказалось много, все дома целые. Как потом мы поняли, на нашем курорте отдыхали и лечились после ранений немцы. Через населённые пункты идут вереницы военнопленных. Вот среди них немецкий подполковник, на кителе около десятка наградных ленточек (орденов и медалей), но уже не тот пошёл немец, вид унылый и совершенно не похож на тех горделивых вояк, которые попадали к нам в плен и на вопрос, кто победит в войне, презрительно усмехались.  
Весна, всё цветёт! Настроение самое радужное. К концу мая 1944 года все мы как-то посветлели, на лицах улыбки, всё кажется праздничным. В самом начале июня вызывает меня генерал Телегин и говорит: « Пришла разнарядка — послать одного офицера на полный курс артиллерийской академии. Так вот тебе надо ехать! Что думаешь по этому вопросу?». А что тут думать: наши войска освободили почти всю нашу землю, к осени война закончится и исполняется моя давняя  мечта об академии. Надо ехать!
 
 
 

1. Между войной и миром.

 
 
Итак, война для меня закончилась. Обмыли мой орден Отечественной  Войны первой степени, полученный за Севастополь, и стали  укладывать свои штабные пожитки, так как  получили распоряжение о перемещении нашей Армии в Прибалтику. Я отправился в нашем воинском эшелоне до Синельниково, ехали весело, пели песни, зная, что никакой бомбёжки не будет. Я был почему-то уверен, что конкурсные экзамены сдам успешно и буду учиться в московской артиллерийской академии. На станции Синельниково  пересел на поезд, чтобы добраться до Таганрога (отпросился на недельку домой).  С грехом пополам добрался до Ростова и после обеда приехал в Таганрог. Поезд остановился у блок-поста (теперь здесь новый вокзал), спрыгнул  я  с вагона и зашагал в город. Дома были отец, мать, сестра и племянница. Жили они теперь не в центре города, а в заводском посёлке, именуемом «колония завода им. Андреева». Конечно, встреча была радостной, я теперь представляю, как были все рады, особенно родители, ведь им было 44-47 лет, т.е. моложе, чем сейчас мне. Встречали сына с фронта, живого и невредимого! Это, конечно, была большая радость для всех! Пробыл я в Таганроге дней пять, всё-бы хорошо, если бы только непонятная до сих пор для меня некоторая враждебность моих родственников к Маргарите. Я понял это, как обычное заблуждение родителей, что для их сыночка нет подходящей пары для женитьбы кроме, может быть, Василисы Прекрасной! Как бы то ни было, но получился скандал, я уехал в Москву, так и не поженившись с Маргаритой, хотя желание было у нас давно, ещё с 1938 года; но то не стал ещё на ноги после окончания училища в январе 1940 года, то помешала война. Одним словом, я оказался в Москве, а Маргарита в Таганроге, да ещё обиженной! Конечно,  в то время я поступил по отношению к ней нехорошо, но летом 1945 года свою ошибку исправил.
С июля по август 1944 года мы занимались на подготовительном курсе, повторяли материал за среднюю школу, причём, кто хотел серьёзно учиться, тот занимался усердно, ибо все помнили слова полковника Столбошинского: « На ордена смотреть не будем, будем принимать за знания, и только!». А кто не думал учиться, а таких было немало, тот гулял по Москве. Эти  офицеры в открытую говорили, что не собираются сидеть на свекольном супе, что приехали они гульнуть в столице, а в конце августа уедут назад в свои части. Поэтому в коридоре общежития часто можно было слышать такой диалог: « Миша, ты сдал физику? – Да, сдал! А ты что сдал? – Да всё уже сдал, осталось сдать только одеяло и подушку!».
Наконец наступили экзамены. К ним, как мне казалось, я подготовился успешно, да и забыть  за годы  войны  полученные в школе знания  особенно не успел, ведь прошло всего шесть лет после окончания средней школы, поэтому  быстро всё восстановились в памяти. Худо-бедно, а я сдал конкурс и был зачислен в академию по счёту 54-м.  Всего приняли 83 человека!  Вообще я не пойму, почему так мало принимали в ту пору на первый курс, наверное, потому что шла война. Конечно, были и разные случаи в ходе сдачи экзаменов. Например, сдавал экзамен майор Соколовский (по тактике был экзамен),  преподаватель – угрюмый полковник. Слушал, слушал  его, а потом и говорит: « Генерал Армии Соколовский – Ваш отец?». В ответ, бодрое: «Так точно!» (он действительно был сыном маршала Советского Союза Соколовского).  Полковник мрачно посмотрел на него и отвечает: «Не похоже! Вам двойка по тактике, больше поставить не могу». Так его и отчислили. Со мной тоже была неприятность. Попался в билете вопрос: доказать, что в ромбе диагонали пересекаются под прямым углом. На все остальные вопросы я ответил хорошо, а вот при доказательстве, наверное, мои ответы были неубедительны. И когда я закончил своё бормотание, то преподаватель (подполковник Гарг С.И., ныне  полковник-инженер, доктор математических наук, профессор, начальник кафедры академии имени Ф.Э. Дзержинского), промолвил, что он не убеждён, что эти диагонали пересекаются под прямым углом! И снова я что-то начал лепетать и опять неубедительно. И так продолжалось ещё два раза. Выдохшись, я сокрушённо заметил: « Наверное, они не пересекаются под прямым углом, а под каким-то неизвестным углом, а может, они вообще не пересекаются!» и бросил мел. Этот инцидент всё же не помешал моему поступлению в академию.
С первого сентября 1944 года начались плановые занятия. Кроме занятий нам приходилось нести и караульную службу, ходить часовыми на пост. Можно было в то время видеть, как бравый майор с орденами и медалями стоит на посту, вытянувшись во фрунт и, дурашливо выпучив глаза на заведующего складом  старшину, зычно рапортует: « На посту усё в порядке, барахлишко не уворовали!». Так и проходили дни – частью на занятиях, частью в карауле.  Занятия в академии вели известные учёные, известные, конечно, в военном мире. Широкая публика их не знала. Эти имена: Гельвих П.А., Дроздов Н.Ф. и другие, ничего не говорили студенту гражданского института и даже большинству преподавателей. В то время это были очень интересные люди. Например, генерал-полковник артиллерии Дроздов Н.Ф. был царским генерал-лейтенантом, в артиллерийской академии он преподавал внутреннюю и внешнюю баллистику, человек высочайших математических способностей, написавший  ряд капитальных работ по баллистике. Среди военных преподавателей выделялись такие талантливые преподаватели, как полковник Блинов (впоследствии доктор наук, профессор, генерал-лейтенант артиллерии), полковник Москвин (преподаватель электрорадиотехники), полковник Шор (преподаватель инженерного дела). Все эти преподаватели читали захватывающие лекции  без всяких конспектов, и поэтому преподаваемый ими материал усваивался нами очень хорошо. Остальные военные преподаватели ничем особенным не выделялись, а часть из них попросту была бездарной и никаким авторитетом у нас не пользовались.
Начальником академии поначалу был генерал-лейтенант артиллерии Свиридов, который запомнился только  тем, что придя как то на лекцию, сел в конце зала, подремал там, а когда выходил, сказал: «Надо свет выключать, экономить электроэнергию!». Вскоре его сменил генерал-полковник артиллерии Хохлов В.И., энергичный, деловой и общительный человек. Заместителем начальника академии был доктор наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, генерал-лейтенант артиллерии Благонравов А.А. Это был человек науки, впоследствии он стал академиком и иногда выступает по телевидению по проблемам космоса. Он не засекреченный руководитель космических полётов. Иногда он выступал перед нами, журил за бескультурье, за слабые стремления к науке, за лень в учёбе и т.д. и т.п. Его выступления мы слушали с интересом, но через день опять принимались за своё, т.е. проявляли сплошь и рядом несерьёзность. Среди гражданских преподавателей большинство было хорошо подготовлено, запомнились хорошие методисты и знатоки своего дела: профессор, доктор математических наук Тумаркин Л.А, доцент Тарг С.М. (ныне он начальник кафедры теоретической механики в инженерной академии им. Дзержинского, профессор, доктор наук, заслуженный деятель науки и техники РСФСР). Одним словом, это были довольно солидные преподаватели, поэтому мы относительно легко и прочно усваивали премудрости математики, механики и других наук.  Правда, впоследствии эти сведения мало кому пригодились, но общий уровень развития  эти знания подняли довольно таки высоко.
Академия в ту пору находилась в Москве на Солянке. 12 (сейчас здесь размещена военно-инженерная академия имени Дзержинского), в старом здании, постройки середины или даже начала 19 века. Классная база была не плохая, полевая база – в зачаточном состоянии и находилась в Гороховецких лагерях (под городом Горький). Туда мы выезжали летом на месяц для проведения боевых стрельб и практических занятий  по некоторым предметам обучения.  Ежегодно по два раза ходили на парад, а в июне 1945 года и на парад Победы. Ходить на парад, это значит, что за 1,5-2 месяца до него почти каждый день надо было заниматься тренировкой по часу. Ходить надо было в шпорах и при шашке, а это очень неудобно при поездках в трамвае или на автобусе, когда давка неимоверная. Сейчас это кажется даже смешным, ходить при шашке и шпорах, а тогда считалось нормальным делом.  Почти у каждого был, кроме того, чемоданчик или портфель (для получения продовольственного пайка).  В этот портфель или чемоданчик мы, холостяки, обязательно подкладывали какие-нибудь металлические предметы своим женатым коллегам, сами же пайка не получали, т.к. питались в столовой. Кормили нас неважно: постоянно свекольные щи, да маленькие мясные котлетки на второе, так что кушать хотелось частенько!  Но в целом это было нормально. Жили мы по 8-10 человек в комнате, народ был дружный и весёлый. Первые два года в основном преподавались теоретические общеобразовательные дисциплины, которые давались мне легко. Надо сказать спасибо учителям школы № 2 имени А.П. Чехова в Таганроге, которые вложили в нас хорошие знания по математике и физике. Знания были  прочными,  ибо через шесть лет после окончания школы, они быстро восстановились. Изучаемые предметы первого семестра я сдал на «отлично», и в новом 1945 году у меня были в основном пятёрки.  Правда, я напрасно радовался этому, так как первый курс я окончил, имея несколько четвёрок, за что склоняли меня на всех собраниях и при каждом удобном случае, обвиняли во всех смертных грехах. Говорили, что я понизил требовательность к себе, что ленюсь, не понимаю обстановку в стране и не выполняю свой долг перед Родиной и партией, и т.д. и т.п.  Получалось, что я, сдав экзамены на «отлично» и «хорошо»,  всё равно был виноват! Это, конечно, возмущало, вызывало напряжение в отношениях  с начальством. Как я потом узнал (через добрый десяток лет),  стоял даже вопрос о моём отчислении из академии! Вот до чего доходило дело. Это, между прочим, объяснялось и тем, что мы все не любили нашего начальника курса, подполковника  Иванова В.Э., который поступал вместе с нами, не прошёл по конкурсу и вдруг был назначен нашим начальником. Вроде бы ничего, если бы он вёл себя подобающим образом, а то ведь он подглядывал в замочную скважину во время контрольных работ, с радостным криком врывался в класс и забирал шпаргалки, а затем с торжествующим видом распекал на построении провинившихся. При таком поведении его мы, конечно, платили ему той же монетой. Дело доходило до того, что ему на квартиру доставляли похоронные венки, заказанные слушателями с оплатой доставки на дом из бюро. В остальном же мы были всё — таки прилежные слушатели и занимались прилично.  Наверное, около 15 человек из нашего выпуска стали генералами, правда,  лет через пятнадцать-двадцать  уволилось из армии около 20-25 человек. Это были люди, для которых академия была ступенькой, трамплином для скачка на высокие должности в «гражданке». Я пишу это потому, что зря их учили в академии, нужно было принимать тех, кто хотел посвятить всю свою жизнь службе в армии. Ну да, бог с ними!
Прошло время, и мы окончили первый курс, а второго июля 1945 года  Маргарита и я поженились! После длительного периода колебаний, сомнений и мучительных переживаний мы  теперь вместе. Прошло уже более 27 лет нашей совместной жизни, всё было: и  светлые минуты и трагические дни, обиды и радости, горести и веселье. Но это исключительно интимная сторона жизни, о которой трудно писать. Но как бы то ни было, через год появился у нас сын. А пока мы живём на частной квартире, снимаем тёмный, сырой угол на первом этаже где-то в Замоскворечье, недалеко от Третьяковской галереи. Этот небольшой дом стоял во дворе капитального многоэтажного дома, где жили состоятельные люди, Русланова и др.  Мы её изредка видели, когда она важно выезжала со двора, не обращая внимания ни на кого. Так мы прожили до весны 1946 года, а весной нам дали комнату (на две семьи) размером в 20 кв. метров. Её перегородили и получились две комнаты по 10 кв. метров на семью. Вот так и жили два майора, у каждого жена да вскоре появилось и по ребёнку. А в 1948 году мы после окончания академии разъехались в разные города в звании «подполковник» и думали, что уже не будем жить в таких стеснённых условиях, но мы ошиблись. Чтобы покончить с этим жилищным вопросом, скажу только, что жили мы после 1948 года ещё семь лет в очень плохих условиях, в 16 кв. метров комнате с общим коридором (в Тбилиси). Потом снимали комнатёнку площадью 5,8 кв. метров (в Москве) за 400 рублей, когда я учился в Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова (академия Генерального штаба).  И только после окончания этой академии, когда в 35 лет в звании «полковник» был направлен на Дальний Восток, жилищные условия стали  нормальными. Как хорошо изменилась жизнь сейчас, через 15 лет. К примеру, в настоящее время в Новосибирске лейтенант получает однокомнатную отдельную квартиру со всеми удобствами. По квартирному вопросу больше писать не буду, просто показал, в каких условиях жили в то время даже старшие офицеры. Когда поступал в академию Генштаба и стоял за анкетой, заполняемой при приёме, услышал, что впереди стоящий полковник, лётчик, Герой Советского Союза, награждённый более 10 орденами, говорит: «Учиться я, к сожалению, не буду. Нет жилья, ходил по частным квартирам и как только скажу, что двое детей, как двери захлопываются! Уеду в войска, куда-нибудь на Восток!». Это был конец 1952 года. Но я отвлёкся. Закончился первый год обучения, закончилась Великая Отечественная война.
 
 
 

1. После войны.

 
 
Парад Победы  24 июня 1945 года мы праздновали под сильным дождём. Открывали парад сводные полки от каждого фронта, затем шли академии, потом различная военная техника. В наших рядах было много фронтовиков, имевших по три и более боевых ордена. Конечно, настроение у всех самое радостное, смех и слёзы перемешивались. Смеялись люди, что победоносно закончилась война, что остались живы близкие и родные, плакали, что многие не вернулись домой. Среди моих родственников неизвестна была судьба тёток, братьев Гарри и Бориса, сестры Ани (двоюродных), которых угнали в Германию. Отец мой вернулся уже как год из Чимкента и работал на металлургическом заводе имени Андреева на хозяйственно-административной работе.
Праздники Победы прошли, мы перешли на второй курс академии, приступили к занятиям, а войска в то время перебрасывались на Восток. Прошло около двух месяцев, и 2 сентября 1945 года Япония капитулировала,  главным образом потому, что была разгромлена Квантунская Армия. Наступил окончательно долгожданный мир!
Эти три с небольшим года (до осени 1948 года) до окончания артиллерийской академии, прошли быстро. Как обычно шли занятия, контрольные, экзамены и т.д. На последних двух курсах шли только «чисто военные» дисциплины, мы осмысливали практический опыт, получали хорошую теоретическую базу. По окончанию обучения в октябре 1948 года было распределение: я был назначен начальником штаба полка в Закавказский военный округ. Приехали в Тбилиси глубокой осенью, остановились у дальних родственников. Вещей у нас было немного: пара чемоданов, пук с одеждой и ящик, в котором были крупа, мука, несколько кусков мыла и прочая хозяйственная мелочь. Главную ценность составлял сын – Игорёха, которому было уже 2,5 года, он бегал всюду и разглядывал с удивлением окружающий мир.
Через несколько дней по прибытии,  начальники рассмотрели мой приезд как возможность  укрепить штаб офицеров округа, и я был назначен старшим офицером боевой подготовки штаба артиллерии  ЗакВО.  Дали комнату в четырёхэтажном доме, который стоял далеко за городом как одинокий корабль. До него добирались на двух трамваях. Частенько воды в доме не было и приходилось таскать её в вёдрах из колонки. А так как гражданской одежды в ту пору у большинства офицеров не было, то я в чине  «подполковника» исправно выполнял работу водовоза. Правда, и Маргарите частенько приходилось выполнять эту роль, когда я уезжал в командировки.
Потянулись обычные, будничные дни работы в штабе и периодически в войсках. Войск было много, поэтому и работы было более чем достаточно. Несколько слов о начальниках. Командующим артиллерией округа был генерал-полковник  артиллерии, Герой советского Союза Сокольский Александр Кузьмич.  Было тогда ему всего-навсего 45 лет. Выглядел он моложаво, небольшого роста, чернявый, без седины, нос с горбинкой,  взгляд серьёзный, чем-то он напоминал Наполеона!  Характер был крутой, резкий, не стеснялся грубовато разговаривать с подчинёнными,  да и с  начальниками особенно не церемонился.  Вообще, мы его побаивались.   Начальником штаба артиллерии округа был полковник  Каврайский  Юрий Анатольевич, вскоре ему присвоили звание генерал-майора артиллерии. Он был среднего роста, лысоват, рыжеват, голубоглазый, чем-то напоминал Барклая де Толи. Он  был начитан, эрудирован, до тонкости знал своё дело.   По характеру душевный.  Мы все его все уважали и работали на совесть, он также относился к нам хорошо. Жизнь его очень занимательна.  В начале двадцатых годов (рождения он 1905 г.),  где-то в 1923-25 годах служил в Средней Азии,  потом окончил Ленинградскую артиллерийскую школу в 1927 году. Служил в Закавказье (в Армении), встретил армяночку с сыном и дочерью, как говорят в простонародье,  отбил её у мужа-армянина, вырастил сына и дочь, и сейчас благополучно доживает свой век в Ленинграде в чине генерал-лейтенанта артиллерии в запасе.
Года через два (в 1950 г.)  командующим артиллерии был назначен  генерал-майор артиллерии Гусаков Александр Александрович, так как  Сокольский по болезни уехал в Москву.  Он долго лечился, потом командовал в Ленинграде  филиалом артиллерийской академии.
Генерал Гусаков А.А. был видный мужчина, ростом 185 см., лихо носил фуражку набекрень, но когда её снимал, то неожиданно блестела лысина. Любил лихость, смелость, правдивость. Работать было легко с ним. Между прочим, он вместе с Каврайским и направил меня в 1952 году в академию Генерального штаба, хотя не хотел, как он откровенно об этом говорил.
Командующим войсками ЗакВО числился маршал Советского Союза Толбухин, но он лежал в больнице в Москве, а фактически командующим был  генерал Армии Антонов Алексей Иннокентьевич (по штату первый заместитель командующего округа). Конечно, генерала Армии Антонова знал почти весь мир, он был с 1942 года начальником Главного оперативного управления, затем заместителем начальника Генерального штаба, а в конце войны – начальником Генерального штаба  ВС СССР. Достаточно сказать, что последние два года войны он лично, ежедневно докладывал т. Сталину об обстановке на фронтах, соображения по ведению операций и т.д. и т.п. Один этот факт о многом  говорит. В военных делах Сталин, как Верховный Главнокомандующий, не терпел ограниченных, тупых людей.
Антонов обладал исключительной работоспособностью, умом, тактом (никогда не повышал голос)  и красивой внешностью. Все офицеры от  него были без ума. Один пример, говорящий о том, как ценил он труд офицера. Если офицер готовил какую-то директиву, приказ и записывал всё в свою рабочую тетрадь (ни в коем случае не печатал!), приносил тетрадь генералу Армии Антонову, тот,  или читал этот черновик (если почерк разборчив), или  просил прочитать исполнителя. Лично исправлял, если ему что-то не нравилось, после чего говорил: «Печатайте». И когда приносили отпечатанный документ, то он, почти не читая его (а может быть схватывал разом всё содержимое),  подписывал, причём не в обычном месте между напечатанным званием и фамилией, а сверху всех титулов, звания и должности простой крупной подписью «Антонов».  
Работа в штабе округа в отделе боевой подготовки, а потом в отделе оперативной подготовки очень трудоёмка и конца края не видно. Очень много надо было разрабатывать документов и все они важные, и все их необходимо подготовить «к утру!». Поэтому у штабных работников и поговорка сложилась: « У нас времени много – целая ночь!».  Но и сама работа обогащала офицера, и если он поработал хотя бы пару лет в штабе округа, то сразу выделялся среди других офицеров. Выделялся большим кругозором, оперативностью в работе, инициативой и высоким чувством ответственности. Попросту говоря, он знал, что хотят старшие военноначальники!
Эта напряжённая работа в штабе ЗакВО продолжалась четыре года с 1948 по 1952 год. Осенью 1952 года мне выпала большая честь поехать учиться в Высшую военную академию имени Ворошилова К.Е. (она сейчас называется – академия Генерального штаба), рекомендацию подписал генерал Армии Антонов А.И.   При поступлении в эту академию экзаменов не сдают,  но надо иметь за плечами какую-то академию.  Правда, не для всех это правило существует, несколько человек, не закончившие других академий,  всё же были приняты на учёбу по «блату». Эти люди (как правило) оказывались в последствие проходимцами «высшей пробы»!  Вернее, не оказывались, а фактически уже были к тому времени таковыми.
В этой академии коллектив преподавателей был очень сильным. Люди, прошедшие войну на больших должностях, такие, как генерал Армии Курасов, маршал бронетанковых войск  Ротмистров,  генерал-полковник артиллерии Хлебников и другие.  Поэтому знания давали обоснованные, прочные, проверенные войной. Должности после окончания академии предоставляли не ниже начальника штаба дивизии.
Два года обучения с 1952 по 1954 год прошли быстро. Военная стратегия, оперативное искусство давались легко, наверно потому, что память была хорошая, организм сравнительно молод (33 года).  Изучали мы армейские и фронтовые операции. Как водится в любой школе, доставали шпаргалки, например, на авиационном отделении брали у лётчиков предложения начальника штаба фронта на наступательную операцию, а им давали решения командующего воздушной армии! Прибегал такой «добытчик» с «жилой» (или с «точняком», то есть, разработанной на кафедре методикой) и громко кричал: « А ну, садись, бери перья, диктую!». Мы старательно  записывали всё из методички (например:  во фронте 2156 танков, 4570 орудий и миномётов и т.д. и т.п.).  Но все понимали, что при докладе преподавателю эти цифры надо изменять, как правило, несколько уменьшать. Но находились такие «полководцы», которые  при вызове преподавателя слово к слову повторяли записанное.  Тогда «ментор» вызывал такого «сообразительного малого» к доске и говорил с улыбкой: « Ну, товарищ полковник Байда, давайте рассчитаем, откуда у Вас набралось 2156 танков?». И вот, как не бился у доски сей полковник, а у него не хватало 120 танков! После этого, конечно, преподаватель долго распекал. Но всё равно, несмотря на шпаргалки и прочие недозволенные приёмы, наши способности оперативного мышления всё-таки улучшались с каждым днём.   Уже на втором курсе мы почти все свободно владели расчётами, кратко и всесторонне докладывали смысл задачи, оценку обстановки и решение за командующего армией или командующего войсками фронта. Не обходилось и  без курьёзов. Как-то мне не хватило времени записать в рабочую тетрадь предложения начальника штаба фронта (в динамике наступления), а тут вызвал преподаватель.  Я быстро открыл первую попавшую тетрадь (оказалась тетрадь по немецкому языку) и не спеша начал водить пальцем по воображаемой  записи. В течение  15 минут  бодро докладывал свои предложения  и получилось, наверное, неплохо. Преподаватель по окончании моей речи  глубокомысленно заметил, что доклад получился неплохой, с освещением всех необходимых вопросов и сжатый, да вот только один недостаток – чересчур большая привязанность к тетради! Я еле сдержался от смеха и в душе поблагодарил всевышнего, что преподаватель не подошёл во время доклада к моему столу, быть бы конфузу!
Так потихоньку набирались мы уму-разуму. Этот период теперь всегда вспоминается  с удовольствием. Одно только обстоятельство омрачало его: 19 апреля 1953 года умер отец!  Болел он, бедняга, не долго, четыре месяца и всё было кончено – рак легких. Ушёл из жизни очень добрый, душевный отец. Он никогда меня не ругал, не говоря о том, чтобы дать подзатыльника или какого-либо шлепка. Эту утрату переживал я тяжело. Прошло уже двадцать лет после его смерти, а сердце часто щемит! Ведь рано отец ушёл из жизни, всего 56 лет ему было, мог бы ещё лет двадцать  пожить, да видно не судьба!
Глубокой  осенью 1954 года закончилось обучение в академии и в январе 1955 года мы втроём  (я, Маргарита и сын Игорь)  покатили поездом на Дальний Восток в посёлок Раздольное, что в 25 километрах южнее Уссурийска. Назначили меня начальником штаба артиллерийской дивизии. Уссурийский край (Приморский край по теперешнему административному делению) очень своеобразный. Тайга, всхолмленные участки без леса или с орешником, со смешанной растительностью: дикого винограда и ели, каких-то лиан и сосны, дуба и пробкового дерева. Правда, тайга эта, находится вдали  от  магистральных дорог на расстоянии 15 – 30 километров, а вдоль дорог  растительность не такая пышная.  Лето не жаркое, дождливое, частые туманы с Тихого океана, а прохладный ветерок с севера  не даёт ходить в лёгкой одежде. Зима довольно холодная, но малоснежная,  земля в трещинах, так как  ветер выдувает выпадающий снег, и на учениях, при ветре, холод  сквозь полушубок (тулуп)  всё равно пробирает!  Работа была интересная, её было много, кто был на штабной работе, тот знает, что это такое. Всё самое главное и не главное разрабатывается штабом, все сведения стекаются в штаб; всё   изучается, обрабатывается и вырабатывается в штабе. Поэтому три года на этой работе пролетели быстро.
В январе 1958 года мы уже на грузопассажирском  пароходе  «Витебск» (из серии «Либерти», полученных нами по ленд-лизу из США) шли  на Сахалин, так как я попросился на командную должность. Мою просьбу удовлетворили, и я был назначен командиром отдельной пушечной бригады. Во время плавания в Японском море разыгрался сильный  шторм, и нам пришлось добираться до порта Корсаков в течение пяти суток, при этом заходить в бухты Находка, Ольга, Владимира, чтобы переждать непогоду. Сахалин встретил нас трёхсуточной пургой ещё на подходе к нему, но ветер уже стихал, и утро высадки было солнечное, тихое. На грузовой машине, буксируемой трактором (дороги были занесены снегом), мы добрались до бригады. Она стояла отдельным гарнизоном в двух километрах от дороги Корсаков – Южно-Сахалинск. Рядом располагался  и офицерский городок из деревянных домиков (часть финских, часть нашей конструкции). Жизнь в таком гарнизоне несколько замкнутая, кроме солдатского клуба пойти некуда, поэтому большим развлечением по воскресеньям были прогулки пешком или на лыжах зимой. Вокруг гарнизона был в непосредственной близости смешанный лес, преимущественно хвойный. У нас-то, военных, работа была интересной, учения, боевые стрельбы, различные занятия, а вот жёнам, наверное, было не очень весело, правда  много времени отнимала у них  домашняя работа  (надо было приносить воду, стирать, растапливать печь, чтобы готовить еду и др.), о современных удобствах можно было только мечтать.
Два года службы здесь прошли как-то быстро. Я говорил своим офицерам, есть такое волшебное слово, с помощью которого можно всё сделать, это слово «труд». Действительно, трудились мы хорошо. Но и условия работы на Сахалине идеальные, только боевая подготовка. Никаких отзывов личного состава на уборку урожая, заготовку овощей для своих нужд, разгрузки военных грузов на станциях и других работ у нас не было. Это была самая хорошая пора в моей жизни, результаты  работы были видны, как на ладони, и бригада считалась одной из лучших в округе. На проверках мы показывали отличные результаты, открывали огонь в 2-3 раза быстрее, чем требовал норматив, а по точности в пределах норм  на отлично и хорошо. Проводили мы и стрельбы по морским целям (по буксируемым щитам). Незабываемыми остались картины синего Охотского моря, жёлтого песка и безоблачного неба. Но купаться, к сожалению, было нельзя, даже в августе температура воды не достигала восьми градусов.
   В январе 1960 года я был назначен начальником политического отдела артиллерийской дивизии. Штаб дивизии стоял в посёлке Пограничный (железнодорожная станция Гродеково)  Приморского края. В то время было признано целесообразным, чтобы командиры были на командной, штабной и политической работе. Вообще говоря, это очень и очень правильно. К сожалению, не все  офицеры могут пройти  эти ступени. Работа начальника политотдела дивизии нелёгкая и хлопотная, надо всё время заниматься с людьми. Но конечно, она не может сравниться с загруженной работой начальника штаба дивизии или ответственностью командира дивизии. Работал я в этой должности десять месяцев,  а потом восемь месяцев исполнял обязанности командира дивизии и начальника политотдела одновременно. Самая лучшая работа – это самостоятельная работа, а это значит быть командиром,  и для меня самой интересной и лучшей была работа командира отдельного взвода разведки и командира отдельной бригады. Вот почему, через полтора года службы в должности начальника политотдела, я с радостью узнал, что меня назначают командиром 75 гвардейской артиллерийской дивизии (этой же дивизии, где я был начальником политотдела).
Работа командира дивизии ответственная, интересная и разносторонняя. Район тот, где стояли полки дивизии (Пограничный, Сергеевка, Высотное), примыкает  к китайской границе (сама граница в восьми километрах от штаба дивизии). Местность здесь безлесная с небольшими горами (сопками). Лето сухое, тёплое, вырастают помидоры и огурцы; зима холодная (до 35 градусов мороза),  но почти бесснежная, поэтому переносится трудно, да ещё  ветер вносит свою лепту. Квартира была рядом со штабом, Игорь уже учился в восьмом классе, а Маргарита  трудилась по домашнему хозяйству.
На этой должности в феврале 1963 года мне присвоили высокое звание генерал-майора артиллерии, было мне тогда 42 года, возраст уже зрелый, сейчас почему-то говорят, что молодой! Работал я тогда очень много, результаты нашей работы были неплохие, дивизия при проверках получала хорошие оценки.
Осенью 1963 года меня вызвали в Москву и предложили должность начальника Ленинградского артиллерийского училища. И хотя на эту должность (ради дальнейшего роста) мне не следовало идти, я всё же согласился. Согласился потому, что сыну надо было заканчивать  среднюю школу и поступать в институт, потому что надоело жить в деревнях и посёлках, надо было уже обосновываться в приличном городе и, можно так сказать, завершать службу.
Таким образом, осенью 1963 года мы покатили в поезде через всю страну в Ленинград. Работа начальника училища, по моему глубокому убеждению, одна из самых трудных и в несколько раз хуже работы командира дивизии. Во-первых, начальник училища скован рамками программы обучения курсантов, они занимаются ежедневно, а выполняемых работ очень много (и по хозяйству, по материально-учебной базе и т.д. и т.п.). Обслуживающие подразделения очень малочисленны и не могут быть оторванными от обеспечения занятий, обслуживания техники и т.д. Что же остаётся делать начальнику училища? Снимать с занятий курсантов, а потом «за счёт методики» в укороченный срок обучать курсантов по полной программе, что приводит к ухудшению подготовки будущих офицеров. Очень часто в училища на преподавательские должности направляют офицеров, которые в войсках себя зарекомендовали плохо. Вот и получается, что большие руководители утверждают, что в стенах училищ находится будущее наших Вооружённых Сил, а на местах командиры из-за местнических интересов «сплавляют» таких офицеров в военно-учебные заведения. Правда, слава богу,  сейчас происходят изменения в кадровой политике. Теперь, чтобы назначить офицера на должность старшего преподавателя,  надо согласие  Управления кадров соответствующего вида Вооружённых Сил. Это, конечно, как-то должно оградить училища от нежелательных офицеров.
Во-вторых, в училище нет хозяйственных подразделений, а жизнь требует, чтобы они были, так как приходиться опять-же отрывать курсантов от учёбы.
В-третьих, программы обучения раздуты, почти каждый год изменяются и усложняются, объём учебной информации увеличивается, а продолжительность обучения остаётся прежней, курсант «захлёбывается», и не в состоянии   качественно усвоить программу. 
В-четвёртых, количество принимаемых курсантов ежегодно растёт, а жилые фонды остаются прежние, бытовая неустроенность увеличивается с каждым годом.  Но самая главная трудность это повседневная работа с сотнями людей. Почти каждый день происходят всяческие нарушения курсантами дисциплины, разные неприятности в жизни коллектива – это колоссальная нервотрёпка, одним словом, начальнику училища приходится несладко!
На этой должности пробыл  три года и совершенно неожиданно  для себя был выдвинут осенью 1966 года на должность помощника командующего войсками Ленинградского военного округа по военно-учебным заведениям.
Новая работа потребовала ещё больше усилий, ведь училищ стало десять! Да ещё надо было заниматься военными кафедрами (а их 28) гражданских институтов, учебными заведениями ДОСААФ (в которых готовят молодёжь по военным специальностям), подготовкой офицеров запаса, начальной военной подготовкой призывной молодёжи в школах, техникумах, профтехучилищах, на заводах, фабриках, колхозах и совхозах. И все эти вопросы надо решать в масштабе всего Северо-запада страны (Ленинградская, Мурманская, Архангельская, Вологодская, Псковская и Новгородская области и Карельская АССР). Вот и пришлось «мотаться» из области в область. Но работа была интересной и многогранной. Так продолжалось более трёх лет. Работал я сначала под руководством  генерала Соколова С.Л.,  а   потом генерал-полковника Шаврова И.Е.  Результаты были неплохие, всё шло, как будто, не плохо, получал всяческие поощрения. И вдруг я был вызван к руководству, и мне было предложено  выехать в ответственную загранкомандировку.
 

1. Египет.

 
 
В апреле 1970 года  я  оказался на древней египетской земле в должности советника Главного Управления боевой подготовки по военно-учебным заведениям. Всё произошло, как это бывает у военных, внезапно. Правда, «прощупывание» шло с осени 1969 года, но как-то слухи прошли и затихли, потом в быстром темпе последовала команда: надо пройти медкомиссию мне и Маргарите, комиссия признала нас здоровыми, а жене сказали, что ей в самый раз надо ехать в эти края, климат  полезен при хронической пневмонии. Но дело в том, что нас, мужчин, разрешили отправлять, а жён пока не пустили. Шла бомбёжка окрестностей Каира, и неизвестно было чем кончиться эта новая вспышка агрессии израильтян! Делать было нечего, пришлось вылетать одному (жена прилетела позже).  После краткого инструктажа в Москве (я был назначен советником по военно-учебным заведениям ГУ боевой подготовки вооружённых сил Египта – ОАР, потом АРЕ), вылетело нас 85 человек, офицеров в штатской одежде. Самолет ИЛ-18 (со звёздами) взял курс на юг, в Симферополе сделали посадку для  дозаправки. Через час снова взлетели, пересекли Чёрное море, Турцию, Кипр, Средиземное море и  со стороны Александрии подлетели к Каиру. Погода была хорошая, солнечная и всё с воздуха хорошо было видно. Под крыльями показался  большой город с плоскими крышами (как потом выяснилось, это было кладбище) и центральная европейского вида часть города, отчётливо были видны магистральные улицы со снующими по ним автомобилями.  На западной окраине города, разделённого Нилом, видны знаменитые три пирамиды, вокруг города жёлтые пески. Прилетели мы на старый аэродром, он был как военная площадка, а рядом в полутора километрах возвышалось новое здание каирского аэропорта. Аэропорт принимает  самолёты разных типов («Боинги», «Каравеллы», наши  «Ил-18», «Ан-12» и др.),  и  находится на восточной окраине города в 10 километрах от Гелиополиса — пригорода Каира.  Было около 19 часов, когда  вышли мы из самолёта, увидели  солдат-египтян, окопы из мешков с песком, зенитные орудия. Всё выглядело по-фронтовому, вспомнилась молодость военная! Отвезли нас в гостиницу, поместили по 2-3 человека в номере. Гостиница находилась в спортивном городке, который строился в предвидении олимпийских игр в Каире, намечавшиеся  в 1967 году, но агрессия Израиля помешала их провести. Название этого городка  «Наср-сити», т.е. «Победа»!  Весьма символично! Несколько домов занимали наши советники,  остальные — местное население.   Наши советники размещались в разных местах.  Советники при академии имени Насера жили в центре Каира, другие – в  Гелиополисе в разных районах: в Хелмесе, Дауде, Наср-сити.  В центре Гелиополиса находились все управления  вооружённых сил Египта, кроме ВМФ, штаб которого размещался в Александрии. Вообще, Гелиополис – это аристократическая часть пригорода Каира. Здесь почти все виллы построены в первой половине двадцатого века, небольшая часть – в конце девятнадцатого. И уже за последние годы, после революции 1952 года, построено и строится множество частных домов. Средняя буржуазия поняла, что выгодно вкладывать капитал в виллы и дома, а потом сдавать их под жильё мелкой буржуазии и получать постоянный доход. Частная собственность здесь в виде домовладений, магазинов, мелких предприятий, кафе, ресторанов охраняется законом и в ближайшем обозримом будущем останется неприкасаемой! Каир со своими пригородами вполне современный город с четырёхмиллионным шумным населением, хорошим климатом и давно привлекает к себе внимание друзей и врагов арабского народа. Много домов европейского типа, в центре города  улицы довольно чистые, бесчисленное количество магазинов и лавчонок, обилие всякой рекламы. А по вечерам и не подумаешь, что египтяне воюют: на улицах толпы праздной молодёжи, преимущество юношей и мужчин среднего возраста, женщин мало, они  ещё не получили полной свободы, сильны традиции мусульманского мира. В этом отношении арабы похожи на наши кавказские народы, мужчины гуляют, а женщины должны сидеть дома. В ресторанах официанты только мужчины. Женщин можно встретить в магазинах, школах, некоторых учреждениях. Одежду носят европейскую (зажиточная часть населения) и национальную (подавляющая часть в сельской местности, а  в городе бедные слои населения). Национальная одежда у мужчин —  это белое или голубое платье до пят, у женщин такое же, но только чёрного цвета. Жители в европейской одежде не носят никогда головных уборов, в национальной — обязателен головной убор: чалма, тюрбан из куска материи. Бедные люди очень трудолюбивы, с утра до ночи копаются в земле, худы до невозможности.  Питаются  в основном фасолью, овощами, мясо едят очень редко. К нашим людям относятся хорошо, дружелюбно.  Очень религиозны. Да и государство, в лице средней и мелкой буржуазии, которая пришла к власти, всячески укрепляет религию. К примеру, в годовом бюджете на образование выделяется 3 миллиона фунтов, а на религиозные цели – в два раза больше!  Конечно, шейхи всех мастей поддерживают президента  Садата, который, вообще говоря,  занимает прозападную ориентацию. Средняя и мелкая буржуазия разделилась  на три части, одна часть за сотрудничество  с СССР, другая поклоняется Западу, третьи – нейтралы. Какое соотношение этих частей  нам трудно определить, потому что не общались с населением (не знали арабский язык), мы видели только внешнюю сторону жизни людей, а значит, не могли хорошо ориентироваться во взглядах, мнениях всего населения.
Несколько слов о военной прослойке арабского общества.  Большинство офицеров – это люди состоятельные, имеющие собственный дом или несколько вилл. Сдавая их в аренду, получают от 90 до 500 фунтов ежемесячного дохода, а средний заработок квалифицированного рабочего около 25 фунтов в месяц! Конечно, есть и беднее. Но нет  ни одного офицера, выходца из рабочих или крестьян. Да и не удивительно: для поступления в военный колледж (училище) требуется среднее образование, которое получить могут только  состоятельные  люди.  Офицеры в возрасте 45-55 лет старой английской школы, хорошо владеют английским языком, консервативны, работать не любят, обязателен внешний лоск, монокль и трость. Молодые офицеры уже английский язык знают прескверно, у них более прогрессивные взгляды, но работа тоже не в почёте. У всего офицерского состава одно мнение: солдатами должны заниматься только сержанты. Ни один старший по званию офицер никогда не сделает замечание младшему офицеру. Боже упаси, если на разборе операции командир дивизии  скажет, что командир роты с заданием не справился. Этого быть не может, все офицеры хорошо работали, а вот солдаты ошибались: не вовремя вышли на рубеж атаки, не туда наступали, не вели разведку противника и т.д. и т.п.
Вот эта деликатность в обращении друг с другом была для нас странной, мы к этому не привыкли. У нас как начнут «стегать» в присутствии всего честного народа, так только  «перья летят»!  Критику арабы не любят! С ними можно работать, если в неторопливой беседе будешь говорить, что всё прекрасно, что бригадир (звание среднее между полковником и генерал-майором) хорошо работает и всё понимает, но вот надо бы сделать ещё одно небольшое дело  и будет всё отлично!  А это небольшое дело начисто отметает всё то, что делал бригадир! Но только так можно было с ними работать и что-то добиваться.  Такова уж военная дипломатия. Некоторые наши советники, не зная таких особенностей характера египетских офицеров, рубили с плеча, разносили всё в пух и прах, поэтому таких советников не любили и всячески избегали. А порой доходило до того, что местные офицеры с неприязнью относились к нашим советникам.  Помню, как начальник Главного Управления боевой подготовки генерал-майор Хасан Кадар с нескрываемым презрением  смотрел на нашего генерал-майора Самсонова (советника). И хотя этот взгляд можно было понять, генерал Самсонов резко критиковал работу офицеров в войсках, но мне, как советскому офицеру, было досадно, что какой-то «абрек» так смотрит на нашего человека, который прошёл войну, имеет боевые награды и вообще говоря, старается,  передаёт свои знания для улучшения военной подготовки египетской армии!  Как и везде, офицеры к нам относились по-разному, одни дружелюбно, одни враждебно, одни безразлично. Правда, враждебно к нам относились единицы, большинство хорошо. Но вот особенность, к будущим офицерам-курсантам наших офицеров не допускали. В академии имени Насера (где обучались старшие офицеры), в командно-штабном колледже (где обучаются офицеры званием не ниже майора), на различных курсах наши преподаватели, через наших переводчиков английского или арабского языков, имеют прямой контакт с обучаемыми офицерами. Командование египетской армии было уверено, что старшие офицеры не станут социалистами под влиянием политических взглядов советских специалистов. А вот в таком военном колледже, где обучаются курсанты по профилям: пехотный, танковый, артиллерийский, разведки, связи и тыла, нет ни одного советника. В военно-воздушном колледже работает только один советник, в военно-морском и техническом колледжах есть наши советники, но они не обучают курсантов, а консультируют арабских преподавателей.  Таким образом, и здесь наши советники ограждены от возможности общения с молодёжью. Так что это дело арабы вели хитро!
Когда работал в Египте,  мне удалось осуществить два положительных дела. Во-первых, переделать все программы в сторону привития практических навыков, удалось даже «прорваться» в высший военный колледж и там всё изменить. Я потому так говорю «прорваться», так как в этот колледж под всякими предлогами нас не допускали. Вопрос о привитии практических навыков стоял очень остро. Дело в том, что по своей натуре, египетские арабы  очень любят поговорить, в теории они очень хорошо разбираются, могу излагать дельные мысли, не пользуясь шпаргалками. Но ни один из них никогда не скажет, что не знает какого-либо вопроса, обязательно будет стараться  ответить на любой заданный вопрос!  А вот когда офицер выйдет в поле и ему надо не рассуждать, а командовать, отдавать распоряжения, вот тут и получается полный провал. Надо было перестроить программу и вообще учебный процесс. Программы изменили, а вот весь учебный процесс перестроить не удалось, тем более  что после моего отъезда из Египта, через полгода почти все советники были отозваны!  Правые, «прозападники» перебороли в верхушке государственной власти.  Да и как им было не перебороть, ведь много наших ответственных людей за границей (в частности, конкретный пример Египет) работают плохо, подчас озабочены не работой, а материальной выгодой. Куда это годится, если военный атташе в Египте контр-адмирал Ивлев приезжает к нам в штаб советников утром 15 мая 1971 года и спрашивает, что произошло в правительстве. А произошёл разгром левого крыла президентом Садатом!  Что же там делал военный атташе, если он ничего не знал и не подозревал до самого последнего момента? Или другой пример. Работает в Египте наш посол Виноградов, который разъезжает по городу на последней модели американского автомобиля с укреплённым красным флажком со звездой и серпом и молотом. Ведь он представляет наш Советский Союз! Неужели  посол не понимает, что вся его работа, агитация за дружбу с СССР идёт насмарку.  Арабы смеются,  когда он говорит о могуществе  Советского Союза, о том, что наша страна может оказать в любом объёме  техническую и другую помощь развивающимся странам, и видят, что наших послов Союз не может обеспечить отечественными представительскими автомобилями. Если уж есть «Форд», пользуйся, но не прикрепляй наш флаг на этот автомобиль! Неужели такой прописной истины не понимают столь высокопоставленные лица?  
Во-вторых, что удалось сделать, так это ликвидировать некомплект офицеров (около 10000 человек) за счёт переподготовки сержантов,  прослуживших год и имеющих среднее образование (6000 человек) и за счёт подготовки студентов, заканчивающих институты. Это предложение сначала никто не хотел рассматривать, но потом удалось убедить арабское командование в необходимости и возможности такого пути. Вся остальная работа, это мелкая, повседневная работа по составлению планов различного назначения, проверок школ, где проходят переподготовку офицеры различных родов войск,  разработка и создание учебно-материальной базы и т.д. и т.п. Это, конечно,  было не главным! Несколько слов надо сказать о подготовке египетской армии.  Личный состав своеобразен, солдаты очень старательны и послушны, а вот господа офицеры, оказывается, страшно трусливы.  Я думал, что арабы храбрецы, а оказывается наоборот!  Вот эта трусость офицеров никогда не позволит им военным путём решить проблему освобождения захваченных земель! Может, лет через двадцать, новое поколение справится с этой задачей.
Так в работе и прошли два года службы. В начале февраля 1972 года вернулся я с Маргаритой из Каира, закончился мой египетский поход. Но надо сказать несколько слов о Египте. Я побывал в Александрии, Мерса-Матрухе, Порт-Саиде, Исмаилии, Суэце, Асуане, Луксоре (город на месте старого города Фивы). Места эти древние и очень своеобразные. Вокруг пустыни, песчаные и каменистые, в верхнем течении Нила горы,  почти везде  отсутствует растительность. И только там, где есть вода, образуются оазисы с пышной зеленью пальм, деревьев, тростника.
Немного истории. Около 3000 лет до нашей эры в долине  Нила существовало два царства, Верхнее и Нижнее, которые враждовали между собой.  Объединить царства удалось первому фараону Египта Мину, он же и основал и первую столицу Мемфис. В древнем Царстве фараоны начинают строить пирамиды для увековечивания своего пребывания в этом мире. Джосер строит ступенчатую пирамиду-мавзолей, остальные фараоны не отстают от него.  Фараон Хеопс возводит грандиозную пирамиду с некрополем вокруг неё. Но некоторых фараонов после бальзамирования хоронили глубоко в земле. В гробницах температура и влажность практически не изменялись, сохранилось очень много мумий. Правда, почти все гробницы были в то или иное время разграблены, но  гробница Тутанхамона  осталась необнаруженной древними ворами.   
Луксор – одна из столиц Древнего Египта. Город разделён на две части, «город мёртвых»  и  «город живых»,  знаменит храмами. На правом берегу Нила  достопримечательность, это  знаменитый Луксорский храм и аллея сфинксов, на левом  — «город мёртвых», где располагается некрополь  (долина царей и долина цариц).  Когда мы были в Луксоре, то почти весь день бродили  по гробницам. В помещениях погребальных комнат  на стенах сохранились до наших дней красочные фрески. Впечатлений было много!   Потом побывал на Асуанской плотине, и хотя был декабрь, температура воздуха достигала 30 градусов тепла. Плотина грандиозна, протяжённость её около километра. Благодаря ей, образовалось громадное озеро, названное именем Насера. Сама электростанция кажется небольшой по отношению к плотине, но когда зайдёшь внутрь, видишь её значительные размеры. При строительстве плотины пришлось выполнить большую работу в конце 60 годов по переносу храмового комплекса Абу-Симбел  (дворец Рамзеса) на другое место, в противном случае он бы оказался под водой.
Суэцкий канал не произвёл большого впечатления, едешь по пустыне и вдруг вода голубовато-зелёного цвета. Канал прорыт 100 лет тому назад, без всяких шлюзов, но сделан добротно и будет «стоять» ещё не одну сотню лет. Если двигаться по каналу из Средиземного моря в Красное, то левый берег более высокий как за счёт естественного возвышения, так и счёт вынутого грунта. Здесь господствуют западные ветры, поэтому, чтобы канал не засыпало, грунт выбрасывали на восточный берег. Этим воспользовались израильтяне, вал укрепили, сделали в нём огневые точки, убежища, опорные и наблюдательные пункты. Ширина канала в среднем 150 метров, длина около 160 километров. Но он сейчас «заперт»:  с одной стороны рухнул мост, а с севера у Порт-Саида затонул поперёк канала корабль. Внутри, на Большом Горьком озере осталось 13 кораблей разных стран. Сидят сейчас на этих кораблях сокращённые экипажи, охраняют суда, получают «деньгу», загорают, купаются, ловят рыбу!
Порт-Саид город средней величины, до 1967 года там проживало около трёхсот тысяч человек, сейчас он пустынен, жителей всего тридцать тысяч. Стоят брошенные дома, заколочены двери и окна, но дома почти все целые. Видно, что это был шумный портовый город. Восточнее города проходит коса шириной метров 600, на ней размещён батальон, а при батальоне советник, майор Попов. Вылезает из землянки этот офицер,  с невозмутимым видом показывает свой участок обороны, а кругом живого места нет, всё изрыто воронками от бомб и снарядов.  Спрашиваю у него, давно ли он советником здесь. Улыбается и отвечает, что уже  восемь месяцев! Представьте себе, узкая полоска песчаной земли, слева Средиземное море, справа канал, сзади в четырёх километрах  Порт-Саид. И сидит здесь русский человек под бомбами и выполняет свой интернациональный долг! Ну не герой ли?!
Исмаилия стоит на западном берегу канала в северной части Большого Горького озера. Город очень красив, весь в зелени. Вообще весь западный берег весь зелёный, цветущий, потому что рядом с судоходным каналом проходит пресноводный канал. Разрушенных домов с десяток, злые языки говорят, что богатые арабы заплатили евреям, чтобы они не разбивали их дома. Был на месте, где погиб полковник Тихонов, советник при командире пехотной бригады египетской армии. Он выехал на левый фланг бригады, чтобы уточнить вопросы взаимодействия с соседней бригадой, так как на этом участке размещался кувейтский батальон, но затем он был отведён в тыл. Египетский командир бригады по обыкновению не захотел посетить свой левый фланг, где изменилась обстановка, и наш  советник  с переводчиком выехал в этот район. Подъехали они к мосту через канал, и так как дальше проезд был невозможен (мост обстреливался артиллерией при появлении на нём машин), они решили перейти канал по пешеходному мостику. В это время на большой высоте пролетал «Фантом», сбросил мощную бомбу, взрыв. Два египетских солдата убиты, наш переводчик ранен, полковник Тихонов убит осколком.   Остались у полковника жена, дочь и сын.   Во время Великой Отечественной войны он спас много евреев, оставшихся в концлагере, и может быть один из сыновей этих спасённых, обученный в США и ставший лётчиком, убил спасителя его отца или матери. Мог ли думать Тихонов, что спасает свою смерть?!  Что же руководило полковником? Это чувство долга! Он его выполнял, несмотря на опасность для своей жизни!
Суэц почти весь разбит, особенно Порт-Тауфик (на восточной стороне).  Вид города напомнил мне о   разрушенных во время войны наших городах. Мы долго, спотыкаясь о камни и обломки зданий, пробирались к каналу. Стояли пустые коробки зданий, сломанные деревья. Видно было, что здесь было «жарко» во время налётов авиации. Городок был разбит авиацией потому, что на востоке берег  низменный и болотистый  и артиллерии негде было разместиться. Посмотрели через стенные проломы на  «егуди», так арабы называют евреев, они открыто укрепляли земляной вал с помощью бульдозеров.
Александрия осталась в памяти как красивый город. Основана  Александром Македонским в 300 году до нашей эры. Стоит на берегу Средиземного моря, вся в зелени, много цветов и пальм, живёт обычной  жизнью, много людей, бойкая торговля. Совершенно не заметно, что идёт война. Знаменита в прошлом Александрийским  100- метровым маяком и библиотекой.
Побывал я и в Мерса-Матрухе, в бывшей ставке Роммеля. Вспомнился март 1942 года, когда мы разгромили 22 танковую дивизию, прибывшую отсюда, из Африки, в Крым на керченский полуостров. Посмотрел на бункер, где жил Роммель, где размещался его штаб. Сам городок маленький, типично восточный, мало воды, соответственно мало и зелени. Но бухта здесь хорошая, позволяющая разместиться большому количеству кораблей.  
Вот и все места, где я побывал в Египте.
 

1.   Снова мирная жизнь.

 
Приехал я из Египта в феврале 1972 года в связи с болезнью (диагноз —   инфаркт задней стенки и перегородки левого желудочка). Но при обследовании в Москве одни врачи сказали мне, что никакого инфаркта не было. Это после изучения привезённых электрокардиограмм, по которым наши молодые врачи полевого госпиталя уложили меня на два месяца, а потом самолётом отправили  на Родину. Но другие об этом так категорически не заявили, говоря, что трудно судить, что произошло, но все сказали, что мне повезло, легко отделался! Но облегчения я не почувствовал, ибо в течение двух с половиной месяцев морально сильно переживал, как говорится, несколько раз помирал и воскресал. Да и сейчас иногда думаю, что жизнь человека висит на волоске, и он может в любую минуту умереть! Но эти мрачные мысли надо гнать к чёрту, иначе и жить нельзя будет! Вот я их и гоню!
Итак, приехал на Родину, и после непродолжительного ожидания работы назначили меня помощником командующего войсками Сибирского военного округа по военно-учебным заведениям.  В конце апреля 1972 года мы всем семейством перебрались в Новосибирск. Работа у меня такая же, как в Ленинграде, но расстояния здесь большие, климат суровый, так что приходится приспосабливаться к новым условиям. Но главное — было бы здоровье, остальное всё может быть решено! Опасаюсь, что холодные зимы не пойдут впрок моей семье и, дай бог здоровья, после увольнения со службы (ориентировочно через четыре года), надо будет куда-то уезжать, уже окончательно.
 Итак,  добрался  я до финиша своего повествования. Конечно, всё, что здесь написано, это только слабое отражение жизни, не сказано многое, потому, что не было времени, да и нет соответствующей подготовки. Чтобы писать понятно, доходчиво, образно, ярко, надо иметь талант, способности хорошо выражать свои мысли. Ни того, ни другого у меня нет, да простит читатель (если он доберётся до этого листа) за ошибки, несуразности, а может быть и за скуку, которая пришла во время чтения этих отрывков из жизни.  
 
 
Март-декабрь 1972 года.
Ленинград — Новосибирск