Любимый мальчик Снежной Королевы

Городская повесть «ЛЮБИМЫЙ МАЛЬЧИК СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ»
 
Посвящается школьной учительнице.
Все события происходят одной очень холодной зимой.
 
 
Часть 1
СЛОВА СТЕРТЫ МОЛЧАНИЕМ
 
Ночь. На едва освещенной фонарями зимней улице бесится метель. В такт с ее воем над дверью дома раскачивается, скрипя, деревянная дощечка на железных прутьях. На ней надпись: «Сказочник». Колючий снег на запустелой улочке ищет пристанище на Святославе. Худенькая девочка школьного возраста, с бледным оттенком лица, она трет голубые, изящно очерченные природой глаза, рыдая на всю одинокую улицу, и бешено колотя дверь Сказочника, напуганная нотками холода зимы, просясь в свою безболезненную колыбельку. Обессилев, она сползает вниз по двери, опускаясь на снег.
 
Сказочник отпирает дверь спустя долгое ожидание в ночной пижаме и с чепчиком на макушке.
 
— Святослава… — запрятав недоумение, говорит он. — Заходи. Хоть ты подтирайся снегом, он вновь белый! Ты глянь!
 
Сказочник проходит мимо нее на улицу с ведром грязной воды, выплескивает ее, наполняя и занося внутрь вновь выпавший снег. Из ведра идет пар, заполоняя угаром книжную лавку.
 
— Умоляю, я не могу, мне очень плохо, – она прижимается к полу. — Сделайте что-нибудь! Пожалуйста! Прошу вас… Я схожу с ума…
 
В лавке Сказочника повсюду разбросаны исписанные листки бумаги, все маленькое пространство окутано дымом сигарет. В белой, измазанной небрежно побелкой печи, горит огонь. Из сдавленных меж собой книг выложен трон, на котором, видать, давненько никто не восседал, ибо он обернут в пыль.
Сказочник достает веник, отряхивает им Святославу от снега у порога. Неспешно подходя к столу, он вытирает руки о грязное от чернил полотенце, отбрасывает его. Подходит к печи, греет не от холода красного цвета руки. Откручивает черный порошок, рассыпая большую часть на пол, сонно, макает чернила. Пишет: «Тем временем во дворце готической королевы…». Буквы тонко выкладывают изгиб на его желтой старинной бумаге.
 
— Третий час пробило, Свята! – потирая глаза, позевывает он. — Скрип моего пера как колыбельная для тебя в эту зиму? Я уже, ах, какой конец сказки додумал. Тебе верно пурга разболтала? Не хнычь, ты не будешь ее боготворить в конце зимы! Я по обыкновению в последней главе выворачиваю наизнанку плоть. Сдираю кожу с персонажей – окровавливаю бумагу.
 
— Кудесник! Я никогда не вожделела ее плоти. Я… Ведь я… Не налюбуюсь ее душою. – гнусным стенанием выдавливает Святослава в него слова.
 
Сказочник, не обуздав себя, прикрываясь бумагами, громко хохочет.
 
— Извини, я больше не буду. – он издает смешок. — Режиссер театра преисподней, как-то завидев танец балерины, сорвал с нее плоть, так вожделенна была душа ее для режиссера, не плоть. Увидев же душу, принудил плоть сожрать. Чей почерк? – он швыряет ей в лицо рукопись. — Что же было с душой не так, а?
 
— Она отсутствовала напрочь. – рыдая, выискивает чистые звуки Святослава.
 
— А ведь я исправляю ошибки в твоей рукописи, Свята. А как ты мне отплачиваешь?! – низко бормочет он. — Ты на каждой странице книги, без тебя нет ни одного персонажа! Да как ты дозволяешь себе быть такой жалкой?! Сотру и ту тихую главу о вас двоих к черту молчанием! И холод закутает тебя по горло, к кому бы ты ни прижалась.
 
Святослава вскрикивает, встает, идет к его столу, макает перо в чернила, расстегивает на себе верх дымчатого полотна платья и пишет на груди «ВАЛЕРИЯ». Она оборачивается на Сказочника.
 
— Боитесь автор, что мои отвратительные чувства упадут на ваше безупречное письмо?! – Святослава сжимает в руках бумагу. — Бумагу замарать боитесь?! Пишите на мне этот бред. У вас портвейн не залежался? Дверь была заперта весь январь! Ждали, пока я отморожу руки, писать больше не смогу и вы за меня допишите?
 
— Я спал. – невозмутимо выдает Сказочник.
 
— Весь январь? — выслеживает его взгляд Святослава.
 
— Мне снилась дивная небылица. Видеть неустанно сны — театр, который ты не можешь покинуть. Театр без антрактов. Ох, этот театр преисподней! Хотя, тебя я, вроде, на подмостках видел. Ты же была промеж актеров преисподней. Все! Я все видел! Ты вышла из сказки! – Сказочник хохочет. — Ты вырытый труп из книжного бреда! – он катается по полу со смеху. — Ты не в ту дверь постучала.
 
— Ох, не углядела дощечки на двери с надписью: «персонажам запрет на вход в лавку искушения». – возмущается она. — Весь декабрь мой ключ отпирал дверь, как маслом помазанный. Да и какого искушения вкусила я здесь? Я ничего не откушала с твоего стола, просто брала в долг книжки для чтения, а ты засудил меня как блудницу, поддавшуюся ночлежке для сношения с выдернутой душой, заточенной в книгу!
 
— Не та тропинка, Свята. Не тот порог истоптала. Я тебе дозволил всю!.. – недоверчиво оглядывает он ее. — Понимаешь, я измазал, выкрасил всю зиму, так как ты хотела до кончиков сорванных веток. А ты… Плетешься в конец улицы… Я думал, ты моя пурга, а ты слякоть. Обойду тебя, ногами не ступлю из лавки, но пачкать тобой бумагу больше не буду.
 
Раздается стук в дверь. Святослава накидывает пальто, скрывает лицо под капюшоном и подходит к окну, дабы разглядеть, кого там принесло. Она рукавом пальтишка расчищает запотевшее окно, вглядываясь в холод за окном.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 2
СНЕЖНОЮ ЗИМОЮ С НЕЖНОЮ ТОБОЮ
 
Вечер. Крохотная деревенька на дороге у города. У покрова изо льда собрались постыдные зрители. Скрипач пиликает трогательную мелодию так, что сердце побаливает, под нее выплясывает Святослава на ледяной синеве, изводя накопившихся порочных горожан обгаженным холодом льда. Она сдирает с себя одежду, оставаясь только в корсете цвета крови, прижимается ко льду и лижет его, берет грязный снег, красуется, обмазавшись им, сыпет снег перед собою и вдыхает его, как опиум, тащась по льду от блаженства.
Не замысловатый танец приспущенных панталончиков едва ли мог обронить на лед чьи-то кровные денежки, но Святослава, навязываясь, снует по кругу перед зрителями со шляпкой, однако, никто не бросает ни монеты. Она расстроено, подпрыгивая на одной ножке, подтягивает панталончики, сползает со льда.
 
На лед сию секунду вихрем ниспадает ржаво-рыжего цвета волосами, небрежно завитыми, девушка Ирина. Зеленые глубокие глаза ее и сухие губы скорее бы сошли за упавшую осень, но лед не трескался от ее отражения, посему опознал в ней северных дуновений чарованье. Либо слукавил. На ней белое прозрачное платьице с глубоким разрезом. И слева, где воткнуто сердце, истекает кровью стрела. По облику ее ей около двадцати восьми годков.
 
— По случаю того, что зима вступает в свои права, пора бы и попроказничать, дабы не околеть, — хитрой улыбкой зазывает Ирина. — Подвижная игра: «заморозь»!
 
Ирина выталкивает Святославу на лед, та грохается и, глумясь над публикой, вяжет повязку на глаза.
 
Святослава на ощупь рыскает чью-нибудь плоть, протягивая слоем инея покрытые руки, будто к пылающей струе рукомойника. Она неуклюже соприкасается с каким-то слабым телом, чуя как оно, с содроганием дотла, разорено от вынутых гвоздей. Святослава вдруг слышит разъяренный лай собак, и резко сдирает повязку с глаз. На нее бросаются собаки Валерии, женщины около тридцати трех лет, находившейся чуть поодаль.
 
Валерия — дьявольские зеленые глаза изверга, гибельные тяжеловатые скулы, эпатажный крупный нос, насытившиеся губы погребального цвета с впадиной в преисподнюю. Длинные, русые, кудрями струящиеся волосы ее перекинуты на один край лица, часть волос же с другого края напрочь отстрижена. Вся ее плоть окутана железными браслетами, цепями, шипами, серьгами и прочее.
 
Валерия стоит в окружении двух мужиков, один из них что-то рьяно шепчет ей на ухо. Она курит, еле держась на ногах, бухая в доску, и поплясывает, крутя в руках цепи поводков. Будто художник, она разглядывает с мужиками снеговика, и пытается как-то исправить его вид, одалживая ему на время скучной зимы свою черную шляпку с выпуклой алой хризантемой.
 
Святослава рычит на собак, стоя на корточках.
 
— К ноге! – властным и томным голосом шепчет Валерия.
 
Хозяйка Валерия, размалеванная, обмазанная пунцовым инеем, буяня, оборачивается на своих собак, бросив беглый взгляд на Святославу свысока. Собаки послушно плетутся в конуру меж ног Валерии.
 
— Какое ваше желание? – прикидываясь паинькой, выдает Святослава.
 
— Как? Хочу, чтоб снеговик превратился в готического принца, – надув губы говорит Валерия. — Ну, что он не превращается?! 
 
Валерия ударяет грубо по снеговику, тот ломается, сгорев от развязанной нежности с рук его госпожи, и гниет на снегу в позе пепельницы.
 
— Сказок начитались? – жмурясь, хамит Святослава. — Зелья надо бы заварить. Приворотного. А не попрошайничать.
 
— Слышь ты?! – хриплым голосом грубит Валерия. — Какая я тебе попрошайка?! Пошла прочь!
 
Святослава, как выброшенная соринка из глаз Валерии, отряхивается от снега, и вновь порхает по льду, продолжая развлекать зрителей.
Валерия, отрезвляясь от выпитого, стекающего на лед, сжимает руками голову, ложится и воет, упершись лицом в черную льдину, выжимает слезу изо льда. Еще и сажа с ее души измазывает лед воплем.
 
Святослава, не успев затормозить, врезается в Валерию, и с грохотом шлепается на лед. Она приподнимает голову кое-как, глядит и видит на льду пятно отражения Валерии.
 
Смеркается. Святослава сидит на бревне у крылечка бани публичной избы Настасьи, той безбожной избы, что в крохотной деревушке на дороге у города. Где сыпет с декабря по февраль только кровь зимы. Где заражены истерикой даже домовые.
 
Застуженная, погрязшая в снеге Святослава, прикладывает ко лбу лед, издавая звук раскопанной боли. У столба подле нее привязана собака Валерии, она беспокойно бегает из края в край по расчищенной от снега земле в каких чудных нарядах.
 
— Эй… Разрядили то тебя как беднягу. – Святослава поглаживает собаку.
 
Собака, скуля, бросается на колени Святославы. По двору бредет с огрызком граната Ирина.
 
— Свята… Ты здесь. – озадаченно оглядывает она Святославу. — А чего стражника особы этой хриплой  не ублажаешь? Мы ж с девками в доме переобулись уже… Ты так вспотела, побежала к бане, никто и не посягнул соперничать.
 
Святослава пожимает плечами, улыбаясь грустно.
 
— А чего сидишь тогда здесь как на снежной веранде? – вопрошает Ирина. — Подохнешь от холода. Шкура-то безделушка.
 
Святослава кивает, поглаживая собаку.
 
— Синячище то откуда, нашкодила чего? – Ирина раскапывает подошвой ямку в снеге.
 
— Я ж на лед рухнула об госпожу эту наяву. Теперь будто льдинка под кожей как заноза.
 
— Гм… На клоунаде? 
 
Ирина уходит в дворовую уборную с не запирающейся дверью.
Из бани с комком грязи на сапогах выходит Стражник Валерии.
 
— Малютка, как лампа в парилке загорается? – Стражник дергает Святославу за косу.
 
Святослава входит за Стражником в предбанник, отпирает дверь парилки и тут же отдергивает руку от горячей железной ручки. Она зажигает лампу в протухшей от дыма парной, и посреди почерневших стен, заляпанных побелкой, видит в желтом приторном свете сильно пахнущую ругательным зловонием Валерию. Та сидит на лавке, курит и прикрывается рукой с сигаретой, потирая глаза. Перед нею Лекарь травой сливового цвета в руках водит по лицу Валерии, обернувшись на Святославу омерзительным взглядом разбойника.
 
— Никого к нам не впускать! – грозно выпаливает Лекарь Стражнику.
 
Святослава, отторгнутая, шагает с порога прочь.
 
— Принцу моему миску подай с молоком, — вполголоса говорит Валерия.
 
— Собаке? – боязливо уточняет Святослава.
 
Святослава забегает в предбанник с бутылью молока. Перед крошечной печкой, в длинном потрепанном халате, стоит на корточках Ирина. Халат ее еле как завязан поясом и того гляди спадет с нее. Она держит темно-кирпичного цвета пипиську Стражника в глотке и бьет себя по щеке.
 
— Протухшим угостишь ее принца, она тебя в неглиже на виселице в зимнюю непогоду вздернет. – спохватившись, бормочет Стражник.
 
Стражник подходит к Святославе, берет у нее из рук бутыль молока, пробует на вкус.
 
— Да стой уже, я так до утра буду пол отмывать, — устало говорит Ирина Стражнику.
 
Ирина берет тряпку, поласкает ее в тазике, садится перед Стражником на корточки, и вытирает его ботинки от засохшей грязи.
 
— Что все так трясутся над ней? Что за особа такая причудливая? –  натирая ботинки Стражника, выведывает Ирина. — Из каких закромов города, что в рабах у нее водятся в избытке новорожденные купидоны?
 
— В замке Гололедицы зимует.
 
— Она нездешняя?
 
Святослава выбегает на улицу, хлопая дверью. Она отвязывает собаку Валерии, и выгуливает ее во дворе. Отойдя за баню в узкий проход, в крохотном окошке, Святослава пробует подглядеть в парилку. Она осторожно расчищает окно снегом от спутанных слов.
 
Валерия сидит на лавке — вся зареванная, стиснув зубы, вся вырезанная из кипятка пара, взмокшая в хламе парилки.
 
— Я к утру с ума сойду, – замучено шепчет Валерия.
 
Лекарь подносит чашу к ее рту.
 
— Ну, ну, ну… Тщщщ… Сокрушаться от испорченных костылей – не твой ход, и не твоя масть!
 
— Я не буду ничего глотать, кроме яда.
 
— Валерия…
 
— Куда эта боль уйдет? Куда она такая уйдет?
 
— Валерия… Ты не можешь быть так легко уязвима для эдакой чепухи! Услышь меня! Ведь кровушка стынет в жилах от одного твоего взгляда…
 
— Угораздило же меня… Ну… Мне плохо… Все! Я умру от разрыва сердца!
 
Обгоревшим от вопля ртом Валерия закуривает очередную сигарету.
 
— Как я проснусь без него. Еще и декабрь на дворе. Безлюдно так кругом.
 
— Пусть он попробует встретить зимнюю метель без твоих объятий. Пусть зима кружит в его окнах пургой твои измены.
 
— Слезами скатываясь по его стеклу. Мне его не хватает, — вскрикивает Валерия. — Подношения лицедея, безвкусица – вот что в обломках сердец!!! А любовь только в кипе книг в изобилии и врасплох. Я хочу шрам! Я выколю себе шрам! Узор, ничего не обозначающий, и вложу в него свой указ для сердца, чтоб больше не ослушалось.
 
— Вот и чудно. Дивные манеры. Королевские!
 
Валерия сдирает с шеи бусы с острием и колит себя — льется кровь. Слышно скуление собаки Валерии.
 
— Мой принц и тот уже предательски сидит у чьих-то ног. – обиженно скулит Валерия.
 
Ее кровь капает по дощатой лавке, как вдруг Валерия под лежанкой примечает краешек припрятанной рукописи, она достает ее, протирая от золы, заглядывает внутрь.
 
— «Снежною зимою с нежною тобою», – довольно читает название Валерия. — Прочтешь? – она протягивает листки пожелтевших бумаг Лекарю.
 
Святослава, смутившись, глядит в окошко предбанника, и, заступаясь за зарытую рукопись, плачет.
 
Валерия в сопровождении Лекаря и Стражника выходит из бани. Она накидывает на голову платок, дабы скрыть лицо.
 
— Все! Завтра же идем в церковь! – насмехается Лекарь.
 
— Куда? – бьющим взглядом оборачивается Валерия.
 
Лекарь хохочет, вульгарно тявкая.
 
— Колеса. – повелевает Лекарь Слуге, бантиком повязывая клетку со снадобьями. – Заскочим на рынок за свежим урожаем, пока его не соскребли толстосумы.
 
Валерия, кивая, разыскивает взглядом свою собаку. Она оборачивается и видит Святославу, стоящую на снегу в немытом платьице, будто с пугало, и держащую в руках поводок с собакой.
 
— Ко мне! – приказывает Валерия.
 
Святослава с собакой подходит к ней, видя, как в глазах Валерии притаилась пурга.
 
— Поводок из рук выпусти. – потаенно заигрывает губами Валерия.
 
— Верните книгу, пожалуйста, — стыдясь, обрывисто выговаривает Святослава.
 
— А с виду такая деревенская девчушка… Кто обучил тебя так писать? – Валерия подзывает Лекаря.
 
— Вы.
 
— Как?
 
— Вы… вряд ли будете читать такой бред. Это мое больное воображение разыгралось. Верните… Ведь… Ведь это как дневник. Сокровенно…
 
— Что скулишь как собака?! Я что выволокла на улицу твою душу?  — Валерия теребит мордочку собаки. — Загляденье! Или же ты отображаешь в книжке как угробила и закопала господ за банькой, протыкающих и без того вычурный шрам? А, может, выписываешь себе, будто Лекарь снадобья, дабы заглушить изумительный хор преисподней?
 
— Я истекаю на эти бинты.
 
— Ох! – Лекарь облизывается. – Ты не похожа на горожанку. Я ими сыт по горло.
 
— Поехали. К наступлению темноты надо обрести крышу над головой. – Валерия шагает за двор. — Заплатку пока наложи, дабы перезимовать и не истечь любовью, — бросает она Святославе.
 
— Это гнусно. – дерзит ей Святослава.
 
— Не очень.
 
Валерия берет на руки собаку, и, ласкаясь с ней, уходит. Святослава бежит за ней, выбегая за ворота, падает на не посыпанном песком снегу.
Валерия забирается в повозку, видит на сиденье крошечного слепленного из снега снеговика.
 
— Шевелись! – выкрикивает Лекарь Кучеру. – Прокачу с ветерком.  
 
Кучер ударяет по лошадям кнутом. Валерия бросает взгляд на Святославу, и скрывает лицо в повозке. Та выбегает на дорогу, глядя ей вслед.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 3
ОТРАВЛЕННАЯ РОЛЬ БАЛЕРИНЫ
 
Ночь. Святослава с Ириной едут по зимней дороге из соседнего селенья в нарочито броских кожаных платьях. Они спят мертвецким сном, будто покойницы, а крышку гроба унесло зимним ветром. Пурга бесится, связывая ветки деревьев, и разрывая в клочья зимнее покрывало, — наглеет неугомонная ведьма! Телега, свернув не туда, увы, заезжает в пасть зимы. 
Святослава, вся прижимаясь к Ирине, трется об нее носиком, кутается тулупом и пересохшим, покрытым инеем, сеном и хворостом. Дряхлая телега, убавив прыть, бежит трусостью, дабы не задерживаться наедине с дуновением заметания пути, скрипит колесами, изогнувшись, вся поломанная. Кучер, зевая, попивает портвейн, давно забыв про поводья.
 
— Что-то зима никак не кончается. Грозит вечностью сказочка. – ухахатываясь, пирует кучер. – Упасть бы уже в пивную бочку.
 
— Чего дурень? – Ирина приподнимает голову. – Тише ты, кинь душегрейку, а то вся извертелась краснощекая наша.
 
Ирина пододвигает к себе Святославу вплотную, и зарывается в нее сырыми волосами. 
 
Святослава трет глаза, ворочается отрывистыми движениями, невнятно, полудетски бредит.
 
ТЕАТР ВАЛЕРИИ — ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
Валерия бродит по подмосткам своего театра, обвешанная запретными железными цепями. Черные ткани одурманивают изморозь ее белой кожи, охриплый, огрубевший голос сурово оттачивает ее заповедный образ. За ней, дыша перегаром, сдержанно скользит ее помощник. Валерия трогает снег в ведре на подмостках.
 
— Сухой снег?! – осуждающе вздыхает Валерия. -Мои актеры не будут мерзнуть под таким снегом!
 
— Но снег тает… — оправдывается помощник, выносливо глядя ей прямо в глаза.
 
— Тогда мы репетируем на улице.
 
— Но актеры окоченеют. Я не прекословлю, но вы же видели какие заморозки вплоть до остановки сердца! В городе уже появляются в скверах странные фарфоровые статуэтки…
 
— Изо льда? Не перегибай палку. Зима – оправдание бессердечным мимам. – Валерия любуется фонарем, упакованным под слой снега — безликий свет его едва просачивается, ощущая себя стыдливо посмешищем. — А у моего театра часы сломались зимою – и зима здесь вечна со всей своей сложной красотой. Нужно просто обзавестись Лекарем. Мои актеры коченеют только без рукоплесканий.
 
Снег сыпет большими хлопьями, усевшись на крыши, заборы, причудливо целуя губы прохожих, кружась с ними в заколдованном танце без движений.
Валерия с помощником выходят из театра под волчий вой, доносящийся из перелеска за вратами театра. Людское стадо на зимней поляне, как в загоне, сжато у врат ее театра, и засунув головы меж прутьев, подшучивает над Валерией, неся всякую враль, и обмороженными руками сгребая мешками снег у ее забора. Этот снег не таял в печи – последний такой в городе.
 
Обособленная очередь вторгается во владения театра. Святослава давится меж них в костюме балерины, обмахиваясь от снежных хлопьев веером.
 
— Это кто? – Валерия бросает порицающий взгляд на очередь.
 
— Вновь прибывшие актеры в вашу труппу.
 
— Зеваки? У меня что, такая дурная репутация? Что проходной двор?! Мне нужны только школьники, вот те, валяющиеся в снегу. Прочие все портят.
 
— Все, набор окончен! – помощник разгоняет очередь.
 
— Дайте рецепт вашего снега, Валерия. Втайне, – выкрикивает кто-то из очереди, опрометчиво осмелев. — Я неговорливый.
 
— Пока она не остервенела, шел бы ты, паренек, — помощник выпроваживает толпу за забор, кидая им вслед затоптанный кем-то колпак.
 
Валерия пьет портвейн, садится на крылечко, умываясь снегом. Она обшаривает свои ноги, отыскивает в чулках сигареты, прикуривая, ставит бутылку подле себя, и кипятком ложится на снег, прикрывая глаза сражающей холодностью.
 
— Я думала она другая… Вот бы лед ее раскололся как гранат.  – Святослава выпрашивает взглядом Валерию.
 
— Кто? Эта пьянчужка беспробудная! Режиссер чокнутый! – прохожий, чиркая спичкой, показывает Святославе незатейливый фокус. — Скряга!
 
Святослава потерянно подходит к Валерии. Та лежит на снегу, лоб ее хлопьями засыпают снежинки, Святослава хочет рукой убрать их, но осознав, как скверно трогать ее руками, она опускает к ней щеку, и едва ее коснувшись, смахивает снег. Валерия распахивает глаза, опешив, и глумиться над ней, скудно улыбнувшись адски.
 
— Я думала снегирь насрал. – Валерия осуждающе окидывает ее стужей.
 
— Извините меня, что отвлекаю вас, вы, верно, какое-то гениальное творение обдумываете. Вы как бриллиант переливаетесь на этом белом снегу. Я бы хотела слепить из снега престол, но к чему вашей плоти такая рухлядь? Чушь порю… В общем, вам, быть может, нужны балерины? Я без оплаты согласна у вас потеть. Я давно слежу за вами. На каждый ваш спектакль хожу. Спасибо вам за вашу правду в постановках.
 
— Я еще столько не выпила, — Валерия глядит, щурясь, на бутыль портвейна. — На кой мне балерина — самые бездушные плясуньи. Все у них выверено, безукоризненно! Жуть! Эээ! Да мне проще достать с чердака куклу – марионетку, та и балаболить без толку не будет, и отпляшет не хуже доведенной до механизма балерины.
 
Валерия отворачивается от Святославы, облизывается, и глубже погружается в себя, прикрыв глаза.
 
— Но ведь я пишу телом. Ведь это такое истязание тела, пытка. Сложнейшее мастерство. – воюет Святослава с паром от холода изо рта. — О чем будет строчить ваша марионетка? А балерина, она ведь напрочь беззащитная, полностью уязвима с отчаянной приязнью к выражению души.
 
— Замурованная какая-то душа, я бы даже обозвала ее хромой. Не от природы.
 
Помощник, схватив Святославу за волосы, уволакивает от Валерии.
 
— Идем со мной. Живо! – помощник пытается выловить ее руки. Она прячет их в длинных рукавах.
 
— Она безобидная. Она любя. Заплачь еще. – Валерия развязывает, вспотев, корсет. — Ладно, сыграешь мне помрачение чувств и будешь играть марионетку. Поди с помощником, прочее он тебе растолкует. И не вздумай приврать. Все как в жизни чтобы было. Соблюдай чистоту чувств в моем театре.
 
— Кого сыграть? – в испуге кривит рот Святослава.
 
— С невидимыми ниточками. – Валерия потирает руки с кощунством в глазах. – Дай ей кукольное платье и укрытие на чердаке. Будет тепло, а то посинела от холода.
 
— Я не чувствую холода.
 
— Что не рада?! – Валерия ползет к ступенькам театра. — Пошла прочь из театра, чтоб я тебя больше не видела даже у забора.
 
— Но у балерины только одна отравленная роль – марионетки! Я выдержу холод. Но не лезу целоваться с кем попало, как горожане, будто из дурки все убежали.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
 
 
 
 
Часть 4
ЛЕДЯНАЯ ШКОЛА С ЛЕДЯНЫМИ ЛЕСТНИЦАМИ
 
Полночь. Лошадь еле плетется по дороге, кучер зябнет, заглядываясь на пустое кладбище у крохотной деревеньки на дороге у города. На кладбище ни одной могилы, оно закрыто. У входа какой-то старец убирает снег с цветочной клумбы. Святослава и Ирина дремлют, примерзнув к телеге, обломки битого льда паутиной обволакивают их лица. Эта неживая маска вылечивает их от полного мрака.
Вдруг на дороге возникает из мглы снега человек в маске. В одной руке у него факел, в другой развернутый свиток, волочащийся по дороге, весь исписанный вдоль и поперек. Телега налетает на сугроб и кубарем падает в край дороги по склону.
 
— Хризалидоньки мои, упорхнули?! – кучер перепугано пробует выбраться из под груза сугроба.
 
Святослава и Ирина со смехом кривляются в снеге, как русалки плавая в нем. Натешившись, они взбираются на дорогу, отряхиваясь. Девочки видят, что подле их лошади, притормозила повозка. Кучера переговариваются едва слышно между собой.
 
В повозке в свете свечей сидит Сказочник. Его белые волосы будто поцелованы снегом, мучащий взгляд вдребезги на кусочки разбивает чопорность. Тесный овраг губ, искривившись, потешается, слюнявя бумагу. Дочитав листок книги, он вырывает и выкидывает его на снег, скомкав, и будто клыками пожирает с обжорством очередной. Было что-то деспотическое, взбешенное вышито на его коже.
 
— Бог ты мой… Гляди, узнала мужчину в повозке? – Ирина дергает Святославу.
 
— Нет.
 
— Да ты что, сказок не читаешь?! Это же сам автор… — Ирина нашептывает Святославе на ухо название. — Говорят, он такое пишет! Его сранью пристойному горожанину даже попу подтирать брезгливо. Собака на улице такого дерьма не подберет. Его скандальные сказки запрещают, не успев издать. Ни одна пристойная книжная лавка ни монеты не…
 
Сказочник бросает взгляд на девочек.
 
— Право, что вам здесь мерзнуть, телегу поднимут только к утру, едва ли проедет до утра кто, – его голос играется со словами, мелодика речи плетет шелковый кокон, просодия с роскошеством оживляет цвета и запахи.
 
— Заткни уши, и не вздумай слушать его болтовню. – Ирина прохладно уклоняется от ответа.
 
— Но это невежливо. И я замерзла. – Святослава, растаявшая на полуночном солнцепеке, поглядывает на Сказочника, ублаженная. — Путников не выбирают. Потом это последний путник на ночной дороге, всех прочих украла пурга давно. Или же ты пощады от пурги ждешь?
 
— А мне как раз по пути. Вы еще можете успеть туда, куда так рветесь. – Сказочник вторит Святославе, делая глоток портвейна.
 
— Самая марающая клевета о нем, что у него на левой руке, которой он пишет, нет пальцев. – Ирина наклоняется к Святославе. — Он то ли топором их отрубил, то ли поджег в детстве.
 
— Как же он пишет?
 
— Простите, я не представился. – задушевно, стряхивая с окошка грязно-белый снег, говорит Сказочник.
 
Девочки едут в повозке Сказочника. Ирина, похрапывая, шатается по сиденью под цоканье копыт. Святослава же плетет из цветов венок, разглядывает в окне отражение Сказочника, и украдкой вглядывается в его левую кисть, всунутую в карман пальто. Тот что-то увлеченно читает.
 
— Не верится, что вы не обложка книги. – Святослава неудобно улыбается глазами.
 
— Налить тебе портвейна, согреешься?
 
— Спасибо, я уже пьяна.
 
Сказочник протягивает ей портвейн. Святослава пьет, давясь одураченная.
 
— Где ты сорвала цветы зимой?
 
— В сказке, надо полагать.
 
— Ведь ты нездешняя, верно? Какие изумительные цветы. Ты их что, топором срубала?
 
— Персонажу моей сказки не идет быть Королевой Зимы. Она такая красочная, разукрашенная, живая. Я ей венок на голову надену. И все. Она не будет такой свирепой и лютой.
 
— По законам драмы, ты должна бы плести венок на ее могилу. Что это за висюлька у тебя на шее?
 
Сказочник трогает крохотные железные баночки, нанизанные на шею Святославы.
 
— Так, для трапезы на период зимы. Зимой колесики часов так долго плетутся. От недосыпания у меня тревожность, смятение, и волнение – и осуждение какое-то себя. Будто я самое жалкое и никчемное подобие своих ожиданий и мирюсь с ними по неведомым мне осторожностям. Волчьего голода мне не достает. Объедками все давлюсь.
 
— Это зима – похабная блажь природы. Снег – это дурь. Вдыхай да грезами в опочивальне чертогов Снежной Королевы забывайся.
 
Святослава, довольная, улыбается от вразумительных речей, пронзающих холод выточенными словами.
 
— «Забытое слово» — моя любимая сказка. Спасибо за чудо. – Святослава угощает его еще улыбкой.
 
— Старинное чудо. Я написал ее, еще пока был щедрым. Ну, подавно, коль ты моя воздыхательница, поведай, что внутри ожерелья?
 
— Здесь кровь, тута слезы, пот, тут сака… — Святослава теребит баночки на шее. — Запаслась даже баночкой для соплей. – Святослава хохочет.
 
— Чернила. Я потрогаю твой животик. Ведь ты же не возражаешь, правда?
 
Он задирает ей ажурную блузочку и водит руками по ее животу. Святослава, безропотно, дышит.
 
— Смущаться незачем, ведь ты же, верно, балерина. Как мне ты можешь быть интересна?! Бред! Ты — самая обыкновенная балерина, которых я видывал в своей жизни в избытке. Не заурядная заметь, а именно обыкновенная. Чтобы ты вдруг не обиделась на меня. Но, ха-ха, мне-то ни тепло, ни холодно, даже если ты обидишься. Я тут заметил, что ты прихрамываешь. Прости, конечно, за нескромный вопрос, а что с тобой случилось? Мне просто любопытно потому, что, не правда ли, странно, что с обыкновенной балериной вдруг приключилось что-то необыкновенное. Было бы обидно, починка твоей ножки обойдется ой как дорого кукольному мастеру. Кто повредил твою ножку? Или ты споткнулась? Верно, учишься в ледяной школе с ледяными лестницами? Ха-ха…
 
— Сколько можно вдохновляться?! Не написали еще ни строчки, а уже всю облапали.
 
Сказочник уходит в читку книги в его руках. Святослава водит пальцем по замерзшему стеклу.
 
— А у меня спрятана одна ваша книжка за камнями в баньке, – шепотом говорит Святослава. — Вся истертая правда… Украла ее у какого-то господина, пока он мочалку натирал.
 
— По заведенному порядку, по обыкновению водится, в обрывки моих книг заворачивают в бакалее колбасу. А то и хлеще – замазывают витрины лавок, дабы приглушить свет, и заклеивают бумагой моих книг. — Сказочник устало поворачивается к окну, вчитываясь в бумаги в его руках.
 
— Оттого и очереди в бакалее такие за колбасой. Вы можете подписаться у меня на тыльной стороне запястья? — Святослава протягивает ему руку, загибая ажурный рукав.
 
— Кто после такого бесстыдства тела твоего вожделеет?
 
— Да подол задрала и полно. Сущий пустяк.
 
Сказочник выводит узоры ей на запястье пером.
 
— Такой суровой зимы давно не было, не правда ли? Ты можешь легко простудиться с непривычки. Обморозить незащищенную… Ой, душу чуть не ляпнул. — Сказочник пронзительно хохочет, насытившись.
 
Ночь. Ирина, волоча тулуп, тащит за руку Святославу, та плетется за ней, сонно зевая по сугробам.
У публичной избы Настасьи Святослава видит повозку Валерии, и притормаживает, удерживаясь рукой за забор в панике. Будто отколовшийся от небес птенец, она мягко сменяет окраску эликсиром снега на цвет трупа с просинью и безропотно садится в черную клетку, в надежде, что Валерия украсит ее своим черным опереньем, а не черные вороны.
 
Валерия стоит спиной к ней, огранка ее вся покрыта дымом сигарет. В руках у нее поводки с собаками. Они лают, завидев Святославу, обругивая ее будто ветошь какую-то.
 
— Сейчас получишь! – Валерия грубо ударяет ногой по собакам.
 
Перед Валерией стоит Анастасия с подсвечником в руках.
 
Анастасия – женщина с черными, как уголь волосами, хищным взглядом и чувственными губами с рубцом на них, будто ветер надругался над нею, искромсав перстнем. На ее славянских черт личико то и дело прокрадывается лукавство. Она стоит, никак не может укутаться в свой платок так, чтобы пурга не простудила ее к утру. Анастасия что-то говорит Валерии, та слегка поворачивает голову на Святославу. У девочки пробегает мороз по коже, но она выжидающе помалкивает.
 
Святослава и Ирина сидят у печи публичной избы, обоюдно пытаясь разломать гранат. Гранатинки с брызгом разлетаются по полу, пачкая одежду, девочки издают смешок. Анастасия дает шлепок Святославе, та виновато опускает голову.
 
— Просишь нормально, нет! Надо обязательно свое я показать! – ругается Анастасия пухлыми как булочки щеками. — Такое понаустраивают! Добесят!
 
Анастасия разгорячено закалывает волосы Святославе. Ирина вытирает грязь с ее лица слюнями.
 
— У тебя слюни воняют хуже, чем у нас в сральне, — Святослава попивает парное молоко, попрекая Ирину. — Ну, Настенька. Не нарочно же…
 
— Святка! – шепчет Анастасия. — С госпожой этошней как выдрессированная собачонка чтоб была! А то с пачкуном этим и до колодца не пущу!
 
— А что этой тетеньке…
 
— Тише ты!
 
— А что это тетеньке вдруг приспичила девочка? – Святослава враждебно жалуется.
 
— Не делай вид, будто вы не знакомы.
 
— Нет. Она мне в тыщу лет не всралась!
 
Анастасия открывает ящики столешницы в поисках брошки.
 
— А с женщиной, что делать-то положено? – Святослава запускает в Ирину гранатинку изо рта.
 
— Подглядывать надо было.
 
— А ты дверь же настежь не держишь?! А груди надо щупать или только между ног?
 
Анастасия подходит, снимает горячие кости с волос Святославы, кудри ее спадают по простенькому платью. Она отряхивается, бежит вверх по лесенке, сдерживая потоп слез.
 
Святослава, покусывая губы, входит в опочивальню, всю пепельно-бордового цвета. На софе из бордового бархата пепельного цвета шелковые подушки. На них восседает роскошная, эпатажно бешено вожделенная Валерия. Закинув ногу на ногу, стиснув их, она надменно глядит на Святославу. Та вешает на косяк двери недоеденный бублик, пододвигает поближе стоящую на столе свечу-трезубец. Валерия поглаживает собаку, дремлющую подле нее на подушке.
 
— Здрасьте. – Святослава кланяется.
 
Святослава пытается что-нибудь сотворить с ключом, заевшим в замке.
 
— Не запирай. Дом заброшен целомудрием.
 
Валерия, молча, вглядывается в нее, будто втихаря пощипывает невзрачные щеки Святославы до пунцового румянца. Та трется у занавески, в ожидании приказов госпожи, но, не дождавшись, встает на корточки, ползет к Валерии.
Святослава сидит перед ней, ждет, пока она раздвинет ноги. Валерия сыпет на деревянный пол монеты из мешочка. Святослава, ахнув, ползает, подбирает с пола их в кулак. Собрав, опускает голову низко к ступням Валерии и лижет их языком.
 
— Я не гранатовыми губами твоими пришла измазаться. – Валерия пинает ее от себя. – Меня увлекло чтение твоей корявой исповеди.
 
Святослава разжимает кулак с монетами.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 5
РАСКАЛЕННАЯ ВЛЮБЛЕННОСТЬ
 
Утро. Святослава ублажает какого-то господина в бане публичной избы Настасьи. Губы ее измазаны бурым цветом, в волосах липких, пересохших запутался необъятный цветок, розовые неспелые груди с белеющими сосками на концах холодно глядят на волосатые руки, бегающие по ним, как насекомое. Святослава заместо того, чтобы скакать на стрелке дорогих часов, катается на господине как на качелях. Он, любуясь ее порозовевшей писькой, уже рад любой утехе. Вдруг в окно ударяет снежок. Святослава оборачивается. Снова, пуще прежнего, по стеклу бьют снежки. Она дает господину отпить ковшик с прохладной водой, плетется к окну, протирает запотевшее стекло, в нем видит прижавшегося к окну Лешу, правда одноглазого, второй глаз протирать лень. Святослава бы скорее разбила бы и этот, но цвет крови с утра ей был в тягость. Она накладывает швы, прикладывая к письке снег с окна.
 
Леша — мальчик семнадцати лет, высокий, худощавый, с русыми волосами до плеч, грязными прядями торчащими как попало. Взгляд у него как у какого-то игривого хищного зверя, и он то и дело отковыривает от пересохших рук куски сухой кожи. Его захудалый видок никак не вводил в наваждение подвенечного платья. Хотя кто-то и с покойником в подвенечном платье верещит. Разбуженное мерзлым ветром лицо было сказочно оснежено.
 
Девки в стряпной комнатке у стола публичной избы Настасьи пекут какие-то пирожки, чапельником ставя вглубь печи сковороду с тестом, кочергой перебирая угли. Святослава кружится в этом хороводе, босая.
 
— Тебе последний танец. – Святослава шлет Ирине поцелуй ручонками, и кнопками к стене прикалывает вырезанную картинку с какого-то кукольного завода.
 
— Не обожгла, нет? – Ирина проносит горшок мимо Святославы беспечно.
 
— Я угодила в печь? – горланит Святослава. – Прелюбопытно, мне ведь ни капельки не тепло.
 
— Ждешь, пока обожгу, что ли?! – негодует Ирина, доставая из кладовки припасы на зиму.
 
— Ну, вытащи мне один, он же весь пылает страстью ко мне, неужто не видишь, как он весь взбух. – Святослава заглядывает в печку. — А что в печке кусненькое булькает?
 
— Бяка.
 
— Чей черед воды в баню натаскать? – проворно намекает Святослава. — А отпросишь меня у Настеньки, ну…
 
— Поди, варенье достань.
 
Святослава волочит кое-как заплесневелую банку. В стряпную комнатку входит Леша с коромыслом, и, не разуваясь, выливает воду из ведер в корыто. Девки платком вытирают потную грудь, затягивают потуже ленты на подвязках, задирая кружевные юбки и показывая свои красные попы. Он нагло бросает взгляд на Святославу, та, уронив банку, быстро прячет все под подстилку. Леша, напевая песенку, выходит на улицу.
 
— Я тебе еще и серебряную монетку подарю. Взаправду. Мне вчера их та госпожа с собаками, помнишь ее, дала. – Святослава, заикаясь, смолкает.
 
В стряпную комнатку входит Анастасия, нарушив палитру безветрия. Она идет в недошитом платье, с нее опадают лоскутки.
 
— Ткач стучится в ворота. Нужны кому отходы тканей? – Анастасия усаживается чаевничать с папиросой во рту. – Что за запах раны?! Что за белая как снег бездельница?!
 
— Я ничегошеньки стряпать не могу. Вдруг я пальцы обожгу. – Святослава с досадой глядит на Анастасию.
 
— Отвори чуть ставни и шаль подай. Я вся обмерзла. – она суется Святославе под подол. – Ты целехонькая?
 
Святослава немым голосом возражает.
 
— О тебе отзываются дурно. Один другого хуже. Хотя королевишна та, что накануне захаживала – одобрила.
 
Кое-кто из девок, зачерпнув из закромов деньжат, пускается вдогонку за ткачом.
 
— Ну, отпустите меня с ним погулять, Настенька. — Святослава отворяет ставни, резвясь. — Он не такой уж и грязнуля.
 
— У тебя ж губы намазаны были малиной, когда ты к нему выбегала?
 
— Я просто облизала их. Малина зимой ох сладкая!
 
— Или он там слизнул за банькой на заднем дворе. Нечего тебе с ним водиться, вся деревня говорит, что они баню месяцами не топят…
 
— Ой, Святонька, ко мне больше ласкаться не ложись! – язвит Ирина. — Хотя, это что за ласкам ты таким обучена, что за них серебром платят?
 
— А ты хочешь средь бела дня ему заглянуть дать в твою музыкальную шкатулку, – браниться Анастасия. – Да помои его слизывать!
 
— Мы в укромном местечке. Не на улице же кувыркаться. – обороняется Святослава.
 
На пастбище для скота тьма народу. Святослава, Леша и другая молодежь катаются с ледяной горки. Взбираясь второпях по скользкой лестнице, они валятся друг на друга, образовав огромную свалку, и в таком положении скатываются, крича и вопя на всю деревеньку. За Святославой прицепляется Леша. Они плюхаются и скатываются как попало, лежа. Святослава, пытается выбраться из этой скатившейся свалки. Хотя бы впихнуть на лицо обратно глаза, обтянуться белой кожурой – все как у людей. Густо — красное битое сердце то еще на льду можно отыскать, а нутро-то, верно, какого-то блеклого цвета.
 
— Эээ?! Где мои рукавички?  — Святослава, озираясь кругом, хохочет. — Моя попа… — она трет пострадавшую попу. — Только залили же. Кто уже дыру проделал?
 
— О, какие мы принцессы! – Леша подкалывает ее.
 
— Уродилась принцессой.
 
Святослава пытается встать со льда, но в нее врезается вновь скатившийся, она плюхается на лед.
 
— Ты когда господ ублажаешь, себя тоже принцессой чувствуешь?
 
— Таким как ты оборванцам принцессиных панталончиков вообще не нюхать ни в жизни!
 
Леша толкает ее, забрасывает ногой снегом.
 
— Ну… Отваляй и обмочись еще на меня! – Святослава хохочет. — Пошел прочь!
 
Святослава сидит на снегу у сруба, бисерным почерком черкая на нем «Валерия», Леша трется об нее.
 
— Как зима наступает, так такая тоска вдруг берется. Бессилие. У зимы мрачная красота, даже краше. Бесноватая. – Святослава вяло сердится подступающим слезам.
 
Святослава вся прижимается к Леше. Он целует ее, она отдается ему ртом, широко раскрывая его бескрайней печали влюбленности. Он просовывает ей под подол замерзшую руку.
 
— Мне нельзя сегодня. Ну, нельзя. На руки глянь.
 
На его руке примитивная кровь. Леша рисует этой кровью бантик Святославе и вытирает кровь о снег.
 
— У меня кровь течет уже с приходом зимы. Долго же да? Я будто прикована невидимыми гвоздями к зиме рассерженной.
 
— На снегу же, ничего не испачкаем.
 
Леша приспускает штаны, задирает Святославе ноги в ту позу, в которой каются в грехах.
 
— Раскаленную влюбленность испачкаем. Антураж зимы испачкаем. – Святослава дерется с Лешей.
 
— Ох, каких словечек из книжонок понабралась!
 
— Да где ты видал любовь помимо книжек?! – Святослава толкает его назад. — В каком из наших свиданий была любовь?! – она вновь толкает его назад. — Да ты слово любовь из книжек узнал, которых ты сроду не читал! Буквоед сожженных книг!
 
Леша, хохоча, указывает ей на деревяшку на палке, воткнутую в землю. На ней выцарапана надпись: «Осторожно. Возможно падение сосулек». Святослава запускает в него эту деревяшку, и садится на его лицо писькой.
 
Святослава ходит по бревнам сруба как по канату в цирке. Леша лежит с расстегнутой ширинкой, отряхиваясь от красного снега. Неподалеку от них приезжие чародеи разложили всякую муть из барахолки, и зазывают всех на ярмарку.
 
— Побежали. У меня есть кое-какие гроши. – Святослава с Лешей бегут на барахолку.
 
— Купите влюбленность. Зимой всякая привязанность насмарку. От безнадежности купите. – чародей всучивает им какую-то старую метлу.
 
Тут же к ним подскакивает другой колдун, с расписным лицом, и башмаками на голове. Его поизношенная накидка, сшитая из портьер, мастерила его силуэт.
 
— Я ничегошеньки тебе не продам. – он обступает их со всех краев, размножаясь. – Я ничегошеньки тебе не продам.
 
Святослава равнодушно кивает.
 
— Остерегайся покупать что-либо у зимы, а будет настырно навязывать, назойливо потворствовать, а того хуже подсунет когда стемнеет – замри ледышкой, и ничего у нее не бери. Она грабит, только тронь ее. – он, подозрительно скорчившись, убегает, перебросив себе мостик через незамерзающую речку.
 
Святослава видит на одном из прилавков ранец в виде толстой книги. Чародей, завидев ее взгляд, кричит с хлынувшей кровью изо рта.
 
— Забери у меня книгу, вырви из рук. Отбери! – капли его крови брызжут на богачей.
 
Святослава, соболезнуя, глядит на него и избегает его прилавка. Леша уводит ее на неприличные игры с подростками, которые стоят неподалеку шеренгами, взявшись за руки, друг напротив друга у снежной горки.
 
— Цепи-цепи кованы, раскуйте нас! – кричит закованная цепочка хором.
 
— Кем из нас? – выкрикивает в ответ расцепленная цепочка хором.
 
Святослава с разбегу разрывает слабую цепь рук, плюхаясь на перламутровый снег. Она бьет его, себя, крича и ворочаясь, пытаясь захорониться, не тратясь на услуги гробовщика. Но лишь еще больше надушившись благовонием зимы, обиженно отряхивается, сложив губки ободранной рыбкой на столе мясника.
Наверху горки лает собачонка, которую детвора посадила на картонку, и хочет спустить с горки. Святослава второпях взбирается вверх, берет ее на руки, теребит ей мордочку. На собачонке она вдруг замечает крохотную железную корону, на которой выгравировано «Готическая королева». На грани отчаяния, Святослава копошится в гурьбе певучих забияк, которые без устали подтрунивают над ее повинностью – подозрительным гостем в руках.
 
— Садись. Я тебя подтолкну. – водворяется голос поблизости Святославы.
 
Она оборачивается и видит стоящую на передвижной лестнице Валерию, которая выкручивает из фонаря у снежных перил огонь, и втыкает запретную, украденную незримую пургу. На ней черная шляпка, и высокие сапоги, испещренные черными бантиками.
Валерия подталкивает ее ногой, та катится на самодельных поломанных салазках, не капризничая. Карета ее вдруг по пути с горки престает перед ней гробом, Святослава, негодующе выпрыгивает из западни и скатывается на попе. Внизу перед ней возникают ворота. Святослава опознает их по роковому запаху, по жутким неподдельным деяниям, вобравшим в себя вдоволь терзаний. У ворот стоят два дворника — труженика, убирающих снег лопатой.
 
— Кто пожаловал? – выведывают дворники.
 
— Впустите. Здесь живет моя Королева.
 
— Вы, верно, заблуждаетесь. Здесь нет никакой Королевы. Замок заброшен столько лет.
 
— Не для меня. Я из этого замка. Я ее… Я же ее кукла. Вы что не слыхали обо мне?
 
Дворники чутко заглядываются на нее и опечаленно пожимают плечами. Святослава, прижимаясь к железным прутьям, хнычет.
 
— Ну, пожалуйста, впустите меня к ней! Королева моя, я замерзаю без тебя, я умираю без тебя! – кричит Святослава. — Не оставляй меня в зиме навсегда!
 
Она падает на снег, вцепившись в забор, дворники кое-как отцепляют ее руки, оттаскивая чудноватую крикунью.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 6
ЧЕРНАЯ ПОМАДА МОЕЙ КОРОЛЕВЫ
 
Ночь. Взбалмошные опилки снега снуют по городу вкривь и вкось, вопреки законам природы, засыпая  вереницу мыслей. Из лавки с неблагозвучным названием: «барашек в бумажке» выходит мужчина – Виктор. Необузданный от забракованных людей, затканный весь молчащими поцелуями, он забирается в повозку, будто к застеленной постели, норовя поспать в пути. Кривые, ломаные линии бровей, темно-серые волосы стоящие торчком как у черта, взгляд как у усопшего – истолковать его отутюженный образ затруднительно. То ли это наброски из опилок снега, то ли воочию всласть издевается человек над скелетом.
Зрачки его закатились куда-то за уши. Червивое яблоко болталось на шее, заместо сердца. Сандалии его с толстой подошвой, надеваемые трагическими актерами для возвышения, запечатывали пушистый снег сургучной печатью, созидая брошенные закрытые письма для никого.
 
— Папенька, ну вставайте же. Околеете. – доносится слабенький голосок Святославы.
 
Виктор выискивает глазами голос дующего ветра. Святослава сидит на снегу, почти раздетая, вся вляпавшаяся в снег в тоненьком пальтишке. Около нее лежит какой-то незнакомый ей мужчина, что-то несвязно лопочет, вдрызг бухой.
 
— Твой батька? – помедлив, вторгается Виктор.
 
Святослава бросает настороженный взгляд из-под капюшона на него, и вновь теребит мужчину, убирая снег с его шеи, будто нарисованную мелом боль. Виктор продолжает подслушивать зазвучавшие излияния.
 
— Ты сама здесь окоченеешь, пока он отоспится. – шутливо укалывает Виктор, с апатией проникая в доверие к девочке. – Не утруждай себя. Кладбище на зиму закрыто.
 
— У нас нет денег, обыщите портфель, если невтерпеж. – Святослава бросает портфель Виктору. — У меня что, на шее вывеска повешена «попрошайка»?
 
— Мое подаяние скармливать, кому бы то ни было, я бы поскупился. Где ты живешь?
 
— Ну, же, не дремли, пожалуйста. – Святослава клянчит бдения у мужчины на снегу.
 
Как неотлучный сторож, Виктор зорко караулит ее.
 
— Ведь ты же босая вовсе. Не глупи. Давай я подвезу тебя. Да и не дотащишь же ты его до дому! Не противься.
 
— Я его здесь не брошу! Его одежда… Ведь все растащат к утру.
 
Метель сдувает с головы Святославы капюшон, она вглядывается в лицо Виктора, выказывая обиду. Загораются фонари города, разоблачая воспротивившихся бродяг, снующих по пергаменту снега. 
 
— Никак не уразумею, как этот осветитель не забывает зажигать фонари каждую ночь в городе? – Святослава смягчает звуки.
 
— Должно быть на такую службу только летучих мышей берут.
 
— Поневоле. Ты не горожанин? В городе все ходят в масках.
 
— Я надел шляпу.
 
Виктор поправляет на голове шляпу в виде валторны.
 
— Ты что музыкант? Ух… — Святослава выдыхает. — А я то испугалась, что ты дровосек.
 
— Ну, судя по твоим рукам, ты прачка. — Виктор трет перчатки с шипами на руках.
 
— Я сказочный персонаж. – Святослава хохочет, возгордившись.
 
— Гм… Тогда ведьма. На метле порхаешь, вот и обтерла руки.
 
— Ох, я ведь такую кучу книжек сгубила. Будь я ведьмовской крови, давно б заговорила тебя, или угостила бы…
 
Святослава сжимает свою левую грудь, корчась от боли. Она трогает руку Виктора настырно.
 
— Угостила бы зельем. Но и я заколдована.
 
— Куда ты клонишь? Оботрись снегом. К лекарям в такой час стучатся как во врата божьи.
 
— Что они мне плоть надрежут, вынут душу, чуя неладное? – Святослава противится. — Первая вылазка в город, и краденая выпивка. – рушится на мужчину на снегу ее запальчивость. — Всюду кружку с пометом проныра добудет! Да еще и я допила до дна бутылку. Хотела выпить залпом свои потемки. Изнутри сдохнуть.
 
— Без обиняков.
 
— Поделом ему. – Святослава насыпает на мужчину снег поверх его обрюзгшего лица. — Я поеду с тобой, только у меня просьба – не приподнимай занавес.
 
— Какой?
 
— Актеры без тел на сцене. Тела такие тяжелые костюмы.
 
— Я буду слушать их крики за кулисами.
 
— И спектакль будет тебе по сердцу.
 
Святослава залезает в повозку Виктора, в цитадель завоеванную целомудрием.
 
— Ты играешь в театре? Режиссер тебе что, не дозволяет одеваться? – Виктор склоняется к беседе.
 
— Режиссер хочет, чтобы увидели душу. Надевала, что было. – Святослава качает головой. – А поперли из театра.
 
— Никудышное платье с оторванной тканью. 
 
— То и есть. Обольстительное платьишко. А режиссер рассудила, что я вырядилась.
 
Виктор прячется в повозке от вихря снега, Святослава снимает с себя пальтишко, достает помады-краски замерзшие из кармана, рассыпав их по сиденью и под, неаккуратно малюет губы, измазав лицо. Она плюет на стекло, закидывая ноги на него, слюни примерзают к окну. В повозке Виктора свисают вырезанные картинки, на которых у людей из рук что-то выливается, а то и падает, порою дохнет в руках – люди сбрасывают утраченное, но прежде оберегаемое. Головы эти на картинках столь живые, будто вот-вот молвить будут или вытянут руку, дабы утащить с тебя драгоценность. Взрослые, забытые на ребяческой площадке, едят, измазавшись, грязное черное мороженное, забавляются в песочнице, засыпанной гниющими останками людей, вросшими корнями в песок.
 
— В такой час в книжную лавку? – скептически вопрошает Виктор, всовывая монокль во впадину ока.
 
— Я к Сказочнику. Он с собой мне книжки брать возбраняет, у него читаю. Я быстренько, только страничку прочту, а то завтра может только пепел подметать будет что.
 
— Я тебя подброшу, но прежде мне нужно кое-куда заскочить. Мы недолго. Пора приглушить кое-какую мелодию.
 
— Да разве же это возможно? Ты же не тряпичную куклу убаюкиваешь?
 
— Допишу мелодию и она, помрачнев, смолкнет в  затворничестве.
 
— Отнюдь!
 
— И душу музыкой одеть в смирительную рубашку.
 
— Тряпка какая-нибудь ненужная есть?
 
— Только ворох бумаг.
 
— Отчего повозка плетется как по дорогам преисподней? Что уже заехали в преисподнюю? А ведь там дорог нет, там руки, цепляющиеся за повозку.
 
Святослава помадой-краской обводит глаза красным цветом, и рисует себе слезы.
 
— Хотите, подкрашу тебе мрачности на лицо? – выманивает Святослава его из сумрачного царства.
 
— Мрачность – это посмешище. А стоит тебе втридорога. Я сяким чудачеством более не заблуждаюсь. Выветриваю из себя мрачность вакханалией.
 
— Как мог ты бросить ее? Она радость к твоей груди прильнувшая. А ты… Уступил ее вольнодумному ветру. – обдумывает Святослава про себя. — И даже платка на голову не накинул, а для тебя зима пора траура отныне.
 
Виктор откидывается на сиденье, беседуя сам с собой, запрокинув глаза. Святослава услаждается помадами-красками.
 
— Разве у тебя нет кукол? – наблюдая за ней, предугадывает Виктор.
 
— Когда я играю куклой, ко мне подсаживаются другие девочки, а мне по душе самой придумывать, как быть персонажам.
 
— У меня где-то залежалась помада, ничья уже, под сиденьем глянь.
 
Святослава подымается со своего сиденья, слышен скрип в воцарившейся тиши. Под сиденьем исход любовных транжир Виктора — куча пыли, бретельки, хлам, зеркальце с вырванной фотографией – все наперебой шепчет о своем голоде по любви, и средь прочего заплесневелая черная помада, как выкидыш, окрашенная в черное. Святослава бережно берет ее, трепетно сжимая в руках, стряхивает с нее пыль, закрывает сиденье.
 
— Спасибо.
 
— Вся в плесени, правда…
 
— Да, мне и плесень черная – украшение.
 
Долгое затяжное молчание, испохабленное отягощающим привкусом присутствия в повозке подземного хода. Святослава наклоняется к Виктору жадно, вытирая его отражение на окне.
 
— Вот бы через сказочный бинокль подглядывать за бессонными душами людскими, — нежный гнев Святославы копошится беглыми глазами. – Хотя бы на картину души человека поглазеть бы. Но неспроста сокрыто от глаз самое занятное.
 
— Путешествие во мрак глаз – ох, оплевали бы картины. 
 
— Зато когда я обижаю помады-краски, со мной непременно случается какое-то бесщадное бедствие.
 
— К примеру?
 
— Да… Как выйду из дома, после таких запретных своих спектаклей, обязательно кто-нибудь привяжется. Меня так как-то мужчина в улочках жуткие вещи принудил вытворять… А я, как вонючая обосрашка, послушно все его прихоти претворяла в жизнь, облекая их плотью и кровью… А ведь мимо иногда, какой прохожий пройдет, а мужчина тот только штанишки подтянет, и ротик мне шарфиком оботрет. И я стою, жду, пока прохожий пройдет. Взломщикам вскоре пресытится заложниками в грязи быть. Они будут канючить снега. Но белый цвет разъест им глаза, выкапывая из под снега содеянное. — пугливый смех Святославы затыкают руки, скребущие иней на окне.
 
— Прибыли. Не пугайся.  Подождешь у повозки, пока я буду кивать просьбам скопища поклонниц спеть серенаду под их окнами.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 7
КИПЯЩАЯ БОЧКА НА СНЕГУ, СОГРЕТАЯ РУКОПИСЬЮ
 
Ночь. Святослава спит на полу в жарком затхлом залу публичной избы Настасьи. Он переполнен лежащими на полу похрапывающими телами девок. Полураздетая Святослава, вся мокрая от пота, лежит под одеялом, боясь просунуть голову. Лай собаки черт-те где нагоняет боязнь с головы до пят. Вся сырая, она елозит, окунаясь под подушку, и нашептывает: «Пусть тебе приснятся ангелочки, пусть этим ангелочком будешь ты. Пусть тебе приснятся ангелочки, пусть этим ангелочком будешь ты. Пусть тебе…». Собака зубами вырывает ее из бумажных снов Морфея.
 
— Ирушенька. Ирочка. Ты слышишь, собака лает? – Святослава будит Ирину, приютившись подле нее на животе ее, вплотную уткнувшись в него.
 
— А? Это сторожевая собака. – невнятно спроваживает ее Ирина. – Спи, Святунь, спи, ладно, под одеялком.
 
— Сходи со мной посикать. Я одна боюсь. – вымаливает Святослава.
 
— Сходи в ведро под рукомойником.
 
— Я и до него сходить боюсь. Ну, пожалуйста. А то я описаюсь уже.
 
Сонная Ирина в графитовом пеньюаре со шнуровкой садится, обхватывая себя руками, пробуждаясь. Переплетение нитей струящегося тканого цвета горячего асфальта никак не вязалось с опаской девочки в эту потерянную ночь.
 
— Вылезай. Дай руку. Пошли. Но свет зажигать не буду. В коридоре гостя какого-то положили. – Ирина вяжет узелок на спадающей канве с ее плеча.
 
Девочки крадутся по чернильной темноте зала, перешагивая через девок, ненароком наступая на чьи-то податливые, хрупкие тела.
 
— Я на ощупь шарюсь в твоей душе, коль ты не потерялась в черном цвете ее пагубы, – Ирина устрашающе хрипло хохочет, пугая Святославу. – Я подстерегаю тебя в толике тепла.
 
— Ну, Иришенька, хватит.
 
Ирина пододвигает ведро из-под рукомойника, слышен плеск загустевших помоев.
 
— Только мимо гляди не посикай.
 
— А выгляни в окно, проверь собаку.
 
— Свят, какая собака?! Ты жестко помешалась! Ворота заперты. Как бы она забежала?! Через дымоход?!
 
Мужчина, лежащий неподалеку на скрипучей кровати, поворачивается на другой бок, продолжая храпеть.
 
— Она и не была за воротами. Она из сказки сбежала.
 
— Ты сикать будешь?
 
— Собака с особыми чертами. Выгляни, коль не веришь. Схожая с послушником, но на цепи. Она брызгается слюной. И не заглохнет, пока я не вымыю ее от чернил. Я обронила что-то на улице. Я выйду. Не могу больше ухудшать оплошностью окрики эти.
 
— Я спать. Я с прошедшей ночи не спала. Дверь заперта, связка ключей в кармане моего платья у двери.
 
Святослава на ощупь пробирается к выходу, покалечив себя недосказанностью темнотищи. Она шарит по платью Ирины, силясь доискаться и обрести уже ключи, но обнаруживает, что платье без карманов и вылезает через окно, дуясь на Ирину.
Она выходит за двор на улицу деревни, подстывая на легком холоде, плетется по загрязненной дороге деревни, мокрый снег косо летит, тая борзо на беглянке. Все ставни домов закрыты, кое-где еще не погасли лампады. Хождение не спящих горячих хапуг, подбирающих все, чем не поскупилась зима, было побоку Святославе, она коченела от трусости перед искомой собакой. Приписанное псине расхныкавшимся почерком смутило Святославу, но назойливое тявканье тормошило ее выискать насупившуюся дворняжку. Повсюду из дупл деревьев за ней грустно поглядывали какие-то крошечные снежные создания. Они смущенно опускали головы, прячась за веткой, ловя ее взгляд.
Проходя мимо одного обыкновенного дома, стоящего на обрыве у незамерзающей речки, Святослава, вышедшую из конуры, взъяренную, прогневанную, остервенелую собаку, чует буквально в шаге. Спотыкаясь, она подходит к дому, стучит кованой ручкой по деревянному забору. Сонный Лешка сверху, забравшись на ворота, глядит на нее.
 
— Тебе чего? – он вяло сгребает с ворот снег на нее.
 
— Какой ты лупоглазый! Извини, что живу недалеко от тебя. И ночью прибежала к тебе. Меня Святослава зовут. У тебя собака лает. Я заснуть не могу.
 
— Ты блуждаешь, когда спишь?
 
— Нет. Я не сплю. Я же говорю. Утихомирь собаку.
 
— У тебя видать телесные наказания от собак, коль они тебе в кошмарах видятся.
 
— Да, ну, нет же. Я обыкновенная. И книг никаких не читаю, о которых судачат. И не пишу больше.
 
— Так ты еще и писательница?
 
— Я сказочница.
 
— Тебе некуда присесть? – Леша стягивает пальто с себя, кидает на снег.  – Садись, а то простудишься.
 
— Ты в деревне родился?
 
— Ага. Но я уеду, когда зима кончится.
 
— Куда?
 
— В город.
 
— Почему?
 
— Он обворожительный. Кутить поеду.
 
— Покусанный весь поедешь от собак? С растрепанной кожей. Погода ухудшится к февралю.
 
— С детства невзлюбил зиму. В школе не доучился из-за нее. Хотя я еще в последний класс попадаю. Но в такую стужу, кто ж туда поплетется.
 
— А далеко школа?
 
— В соседнем селении. Чтобы поспеть к первому уроку уже пора бы выходить.
 
— Сходим? Я не покоряюсь ночи, ты не покоряешься зиме – ежели объединить будет сокрушение.
 
— А как же зовущая тебя собака?
 
— Держи ее под замком.
 
— Я не могу тебя впустить. У меня нет этой чертовой собаки. И книг я не накупил к школе. Пока.
 
Леша спрыгивает с забора, и, топая ногами, сбивая снег с валенок, заходит в скрипучую дверь. Святослава глядит на него сквозь щелки в заборе.
 
— Подожди. С раннего утра с петухами хочешь, поплетемся. Дело твое.
 
Вечер. Святослава, вся пахнущая гарью, входит на кухоньку публичной избы Настасьи с ведром гадюшника. Она ставит его под рукомойник, и, пританцовывая какой-то старинный русский танец, вырисовывает царапины на льду ставен. Подле нее на кушетке с пружиной сношается девка с каким-то господином. Тот упорно тычет ее в сердцевину дупла, будто заталкивая избыток сбережений. Другой господин сидит, ждет на стуле своей зарисовки картины в геенне. Святослава стоит около этого гербария тел, выкручивает половую тряпку в ведро, и тут же пьет оттуда воду, черпая ее ладошками.
 
— Где все? – допытывается Святослава у девки.
 
Девка с вздохами пожимает плечами. Святослава, голодная, ищет хлеба, открывает дверцы столешницы, отодвигая мешок с рисом, выбегает крыса, отчего ожидающий господин с криком запрыгивает на стул.
 
— У вас что, крысы водятся? – пораженно сконфузившись, вопрошает ожидающий господин.
 
— Ну, не почудилось же. Кто еще скребется за дверкой, как не крысы, – Святослава неумело колотит орешки. — Обнаглевшие, к тому же. Гляди, дожевать воротится. Капканов крысы не страшатся. – Святослава задумчиво глядит на бельишко на полу. – Белье сними, я схожу, постираю.
 
— А что же мне нагому сидеть? – напыщенно ворчит ожидающий господин.
 
— Как хочешь, а ушла бельишко поласкать. – Святослава нюхает грязное белье. — Все-таки, что-то не то. Где же все?
 
Смазливая девка, привстав на кровати, зазывает ожидающего господина, обвивая ногами стул, неопытно поборов откровенность тела.
 
— Да вышли куда-то, – отвечает отталкивающе девка.
 
Бьют часы, ржавая птичка-зимородок выпирает из дверок часов и, надрываясь, щелкая клювиком, писком оповещает о стукнувшей поре. У поломанных часов заканчивается заводка, и птичка красуется без гнезда в декабрьский мороз. Святослава забирается на стул к часам, и засовывает птичку вглубь, запирая дверцы.
 
Она выходит во двор, срывая иней с веток деревьев, идет к бане. Вся парная окутана диадемой вырванных с корнем гримас распутных девок и дворовых мальчишек. Повсюду горят свечки, на полу довлеют черные камни, будто гагаты, или чьи-то сердца, почерневшие и отпавшие в осадок. Все замолкают при виде Святославы. У Ирины из рук падает книга Сказочника.
 
— В театре преисподней нужны зрители, сойдем за них? – вкрадчиво кривит Ирина языком.
 
— У тебя что, книга ужаса? – колеблясь, неприятным голосом говорит Святослава. — Страшилками друг друга пугаете? А меня что играть не берете? Боитесь, что обыграю. Я ведь тоже ведаю всяких страшилок похлеще баек выдуманных.
 
— Куда тебе страшилки, и так каждую ночь трешься об меня, просишь согреть тебя от холодов королевских. Будто зимы до сей поры не видовала?!
 
— Но и вы все никак не убаюкаетесь! – подтрунивает Святослава. — Сказку вам на ночь почитать? Сочельник все-таки. Возьмите меня поиграть.
 
— Попусту потраченное время, – заносчиво говорит Леша, лежа на лежанке с наглостью в завороте губ. — В паутине все ее дотошные сказки. И, вообще, все старинные здания в городе сносят, гляди, как бы твоего Сказочника в придачу в дремучем лесу на пьедестал не посадили.
 
— Заглох быстро! – Святослава, господствуя, ползает по деревянному прогнившему полу. — Однажды бедная девочка заблудилась в улочках города, и забрела в книжную лавку. Ведь в книжной лавке всегда накроют, даже непрошеным гостям. А то персонажи дверь колотят всю ночь, причитая! Пригласил Сказочник гостью за стол. За столом рассиживал всяк сброд – персонажи его сказок. Сказочник отпил вина, и персонаж, пьющий вино за столом, вдруг схватился за горло и задохнулся. Отщипнул Сказочник горсть хлеба, и закашлял один из персонажей и подавился. Сказочник откусил мясо, и плоть отодралась от одного из персонажей, он истек кровью. Ножом водит не насытившийся Сказочник по опустошенной посудине, и кровавые следы выводятся узорами на плоти очередного персонажа. Тут Сказочник взглянул на гостью в конце стола. Ту бедную девочку. Она скромно достала из кармашка леденец, отлепила от него волосок, и сосет его, глядя на Сказочника, и улыбка прокрадывается на ее лицо. «А у меня, видимо, разболеются зубки» — пролепетала девочка. «Нет», — ответил Сказочник. – «После такой жуткой сказки ты вряд ли уснешь, поэтому тебе незачем торопиться домой». Девочка усмехнулась. Почему девочка не испугалась?
 
— Она дочитала сказку. И она не персонаж этой сказки. Чего ей испугаться? – с очевидностью, колко говорит девка, притаившаяся в углу.
 
Святослава швыряет книгу Сказочника в таз Ирины, и разбивает все запотевшие карманные зеркальца в бане.
Ирина прикладывает к спине Святославы залипший снег с окошка, та вздрагивает, все переглядываются.
 
— А теперь твоя очередь Ириша полоскать книгу, попробуй отмыть ее от едких чернил, – просит Святослава Ирину. — Только не выдуманную страшилку, а настоящую, замучай нас ключницею. Поддай пару.
 
— Девочка, выросшая в передвижном театре, была как-то брошена в глухой деревне перед рассветом. Слух был что… Да кто как коверкает на свой лад… Что бежала она со всех ног по дороге от кого-то. Ее завидели, завели в лачужку. И долгую зиму ту ни словечко не молвила она, глядела в окно глазенками, видевшими какое-то изуверское растление, и даже не плоти, а души. Она клянчила со всех деревенщин замолчать и вслушаться в холод. А в феврале пастух наткнулся на нее в сугробах, всю в холодных ожогах. От чего бежала девочка?
 
— От чужого богатства. – ковыряясь в ногтях, строит догадки Леша, сидя на нижней ступеньке лежанки.
 
Слышен стук подъезжающей повозки, в дряхлое окошко прокрадывается желтый свет фонарей.
 
— Кого еще нелегкая принесла в такую пургу? – Ирина расчищает запотевшее окно.
 
— Может, лошадь дохлая плетется? – толкует изнеможенная Святослава. 
 
— Нет, подъезжают к забору. – зевает Ирина.
 
Дверь отпирают, и в парную входит Анастасия, как вкрапление в текст. К ее ногам плетется снег, стекая с горжета. Декольте влечет вопиющего пройдоху зимы.
 
— Ты что здесь околачиваешься? – говорит Анастасия, затевая взбучку Святославе.
 
— Пляшу. Избить пришла? – обиженным голосочком сокрушается Святослава.
 
— Утри грязь! Я тебя обыскалась. Госпожа та приехала. Одета по-городски. Назвалась Валерией. Есть к тебе поручение. Поскорей! Поскорей! Ирка приодень ее.
 
Валерия входит в баню без спросу. На ней странноватая шапка, с ушками бесовскими, на руках громоздкие кольца с камнями во всю руку, выглаженные волосы спадают до грудей, на губах морозно-вишневая краска.
 
— Подай свечку. – Валерия протягивает руку к огню.
 
— О, Госпожа, пожалуйте. Вы верно продрогли? – Анастасия прогибается перед Валерией. — На улицу нос то холодно высунуть. Декабрь, а так студит. А у нас дивная банька затоплена. Только отстроили, а как бревна пахнут. Пожелаете запереться и отогреть вас?
 
— Хочешь в мои холодные объятия? Утолишь мою боль? – хрипло говорит Валерия Святославе барственным тоном, твердо трактуя куртуазный рот. — Ты пишешь о балерине, а он восторгается ими. Посему уж попотей, но будь как та балерина театра преисподней.
 
— Как вам будет угодно, госпожа, – не артачась, отдается ее напористости Святослава.
 
— Иди играть во дворе в театр, — Валерия высыпает на деревянный пол серебряные монеты. — А отогреться я желаю в бурлящей бочке на снегу, да согретой не дровами, а бумагой! – замалчивая о козни, блещет струна голоса Валерии.
 
Она застегивает свое черное строгое пальто, окидывает взглядом огонь в печи, выходит наружу.
 
Слуга Валерии выгуливает собаку во дворе публичной избы Настасьи. Святослава таскает бумагу старых газет и книг для бочки на снегу, в которой бурлит вода, пар заполоняет собой весь двор.
 
— Да он ее не бросал, плохо разве жить в таком дворце, все наготове, да еще и постель уготована с такой-то ненасытной бабенкой, – писая в снег, рассуждает слуга. — Поговаривают, она сама его вышвырнула. Диковинный кабель! Давно пора было. Только сука эта тут же приволокла другого.
 
Из дверей публичной избы выходит Валерия, и, не раздеваясь, залезает в бочку, лежит, брызгаясь, невзирая на замысел зимы, будто гарпуном ворожа смятение холода. Слуга, разинув рот, голубеет.
 
— А ежели бы твоя лютая Валерия захотела искупаться в бочке, согретой твоей рукописью? – накупавшись, горячо вопрошает Валерия у Святославы.
 
— Ее холод бы это не прельстило. Она бы заморозилась в секунды.
 
— Ты привыкла, что хвалят и рукоплещут за чувства. А чувствами руководит то и дело режиссер. А тут ты вдруг порознь с режиссером. И сильно бьющееся сердце остаться сердцем хочет. Полезай-ка в повозку. – Валерия кутается в шкуру.
 
Святослава садится подле Валерии в ее повозку, на другом сиденье посапывают собаки. Повозка вяло трогается.
 
— Куда-то едем? – обеспокоенно шепчет Святослава.
 
— В конец улицы города, я тебя там выброшу. Меня удручает это захолустье. Тебе что не у кого заночевать в городе? В трактире посидишь до петухов.
 
Святослава пожимает плечами, дует на завиток на лице, задувая свечу в повозке.
 
— Он пишет композицию какую-то… Ты уже бывала в его подвале – музыкальной жиже, где он пишет мелодии?
 
— Композиция о женщине с узором октавы на животе. – вырывается у Святославы.
 
— И с какой же примесью нежности он ее поет, а то будто бесы в постель просятся, глаз сомкнуть не могу с приходом зимы. – вопит Валерия.
 
— У вас, верно, окна выходят на проезжую часть. А когда кто-нибудь в капюшоне проезжает, кажется, все, не зря я сегодня свернула на полпути и не стала надевать платье бордовое, распускать волосы, и волочиться по улочкам. Он так поет, будто бесов из себя изгоняет, пытаясь изгнать ваше холодное дыхание. Зазнобу холода.
 
— Да попросту пой.
 
— Госпожа, ведь у меня вовсе нет слуха, – дрожит Святослава. 
 
— Да у тебя вообще ничего нет. И ничего… Перо же пишет. – компрометирует ее Валерия.
 
— Но ведь от меня все ноты, клавиши и струны убежали, покидав звуки в чемодан, их и след простыл уже. – умоляет Святослава.
 
— А ты как слышишь отголоски своей лютой Валерии в пурге? Тебе же тоже пурга спать до утра не дает. Жребий будто не тот тянешь. Признайся. Девицам платят за кутеж. А ты гнушаешься, и опозоренная управы домогаешься у зимы. – набрасывается на нее Валерия.
 
— Урвать бы хоть одну струнку ее обиды. Я вижу ее лицо в порхающем снеге, я слышу ее голос в воющей пурге, я касаюсь ее кожи в леденящую стужу, и я хочу ее холода как никого, когда она шрамы вырисовывает на моей мертвой коже. Валерия… Не весь же снег заклинать в бокал декабря, и мне подлей. Не оскудеет.
 
— Дельце будет к тебе. Схоронить его. Так, чтобы, будто не существовал. Только лицо натри защитной мазью от мороза. Трескучий мороз, колючий ветер – зима нынче не промозглая.
 
Валерия высовывается из повозки, ломает ветки деревьев, выхватывая их, залезает обратно.
 
— Холодно, черт. — Валерия кусает ветки, и жует их.
 
— Я подобным делам не гожусь. Вы обознались. Тот, кто нужен вам, госпожа, живет в доме номер двадцать восемь в городе. Прозвище Сказочник.
 
— Ты не услышала, что я сулю тебе за это дельце. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 8
ИЗВИНИ, РУКИ ЗАМЕРЗЛИ — ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
День. На подмостках театра Валерии идет репетиция. Актеры корчат рожи, пытаясь смастерить себе некую подземную часть их персонажа. Костюмер кроит на подмостках душу, вырезая ее образ ножницами из чьих-то останков. Бутафоры таскают туда-сюда ларцы и лукошки, из которых капает кровь, пачкая сцену. Гримеры зализывают царапины залежей наигранности. Валерия — потолок этих небес преисподней, идет, будто ледокол к подмосткам, дымя сигаретой. Святослава в полинявшем костюме куколки-марионетки, завидев Валерию, выкрикивает свой текст под заводкой.
 
— Мое сердце бьется только ради него, – швыряет Святослава актеру-собеседнику. – Я не разлюблю. Стерплю его безжалостность и буду ближе его боли.
 
— Вам не хватило места? Здесь есть еще одно. Все думают, что оттуда ничего не видно. Но это не так, – актер толкает Святославу в угол декораций чердака, погружая во мрак. — Взгляни же на спектакль любви надуманной уединением с ряда преисподней! И взаперти обнажи же душу, грациозная фиалка природы! Что, думаешь тебе забвенье в обители кукловода?!
 
— В театре новая душа – отыскалась, наконец, кукла-марионетка. — обрывает актеров на полуслове Валерия. — Вы, пожалуй, уже познакомились. Балерина. – окидывая взглядом Святославу, улыбается она. — Продолжайте. Ссать охота.
 
Валерия берет ведро для декораций, и писает в него. Все неловко пялятся.
 
— Передышка только для режиссера, — нагловато продолжает Валерия.
 
Валерия сидит на ведре со спущенными панталончиками, вглядывается в сценарий, обдумывая нечто. Не совладав со своими мыслями, и с презрением, но, не отрываясь, приковывает взгляд в шорох бумаг в руке.
 
— Мои карманы пусты, какая душа? Гора льда… — продолжает Святослава. — А лед не чеканят в монетном дворе. Домыслами поверенных слуг твоих одурачить меня норовишь? Я отсутствую без рук кукловода. Механизм души моей приводит в движение дыхание зимы. Так искушай же мою душу предосудительными осколками льда, а не остатками света в погасшем фонаре.
 
— Что ты наигрываешь то? – вульгарно возмущается Валерия. — Что за ссаная срань! Будто сели и насрали посреди сцены! Это пруха, что я за такое не выкидываю из театра! Каждое слово — грязь, все неправда! Кто автор этой писульки? Ладно, оплачено. Кто помнит, что там по сценарию дальше? 
 
Валерия швыряет сценарий прочь, листки разлетаются по лужайке сцены. Все актеры, потупив глаза, бегают в поисках сценария, будто исполняя погребальный танец.
 
— Что надрались уже где-то? – со злорадством вырывается у Валерии. — Вы что думаете, что кто-нибудь из зрителей поймет хоть что-нибудь из той околесицы, которую несете вы двое. Сейчас лопату в снег воткну и вязанку дров приволочу, будете меня омрачать. Текст в урну, пердильник обтирать и то паскудно.
 
Валерия, сидя на ведре для декораций, закуривает очередную сигарету.
 
— Говори как есть. – обращается она к Святославе. – Ты адресом не ошиблась. Тебе, быть может, на Готическую улицу, дом восемь – в сумасшедший дом. Ты путаешь то, что на кончике пера. Здесь не старинный кукольный театр. Раздевайся.
 
— Что прям догола? – Святослава краснеет.
 
— До души. Разбросай все чувства по подмосткам, как книги из книжного шкафа. Душа же не разорена, верно? А то игра твоя будто нераскрытые запылившиеся книги. Ты близко от зрителя. Хочешь, чтобы он смрад сидел, нюхал от гнили и плесени. Он идет в гости к чужой душе в мой театр. А зима обостряет нюх. Я тебя взяла в театр, ибо ты не чувствовала холода. Ты в очереди той не коченела. Ведь этот так называемый горожанами «холод» — выдумка. Люди просто забыли искусство. Я полагала, ты это знала назубок. Отчего кругом зима – дурман горя. — Валерия с указкой бродит по подмосткам. – Коль уж ты числишься в моих актерах, потрудись растолковать душу этой куклы-марионетки. Ступай на сцену!
 
Святослава бродит по некрашеным полам сцены в платье с вырезом. Убранство сцены было скуднейшим. Полусгоревшая свеча заляпала собою дорогие книги, со стен будто нарочно соскребли обрывки газет и штукатурки, мебель было жутью передвигать, когда же до этого доходило, то под бронзовыми резными комодами, зеркалами с консолью, этажерками, дубовыми журнальными столами, расписными постаментами, креслами с пружинами, лампами с абажурами, напольными часами высвобождалась груда пыли, которую с лихвой бы сбывать старьевщику, не уступая в ценности. Роскошью была пыль заместо снега для театра.
 
— Ты кукла-марионетка. – приговаривает Валерия. — Валяешься на чердаке в пыли, грезя о кукловоде. Чахнешь. Дела у кукловода идут неважно, и он выволакивает тебя на сцену.
 
Над Святославой загорается софит.
 
— Нет, вы только вслушайтесь в закипевшую кровь этого корифея! – с издевкой, читает сценарий вслух Валерия. – «Молитва чистой скрипки, смычок, растапливающий лед. Под ногами подарок – сердце, тяжелое, как фраза людоеда, что я хочу согреться тобой, как рана, покрывшаяся коркой». Брехня! – Валерия бросает изливающийся взгляд на музыкального актера. — Пой душераздирающую песню! Пока срань мою сожрать не принудила! – Валерия с прискорбием глядит на Святославу. — Но ты уморила зрителей, покуда чертыхалась в руках кукловода. Ты бежишь к подмастерью, и  он вкручивает тебе болтик души. Писака этот, верно, ежевику переел!
 
Святослава бросает монеты на деревянный пол сцены.
 
— Я тут наскребла гроши, мне копеечную душонку бы какую-нибудь. – померкнув, шепчет Святослава.
 
— Как же ты предаешь такую любовь? – вглядывается в Святославу с ухмылкой Валерия. — Механизм завода куклы-марионетки треснул. Ты порвала любовь. Неисправный изъян – душа. – добавляет Валерия. — Кукловод избивает тебя. Но ты даже не просишь его о пощаде, даже не дрогнула, и только одинокая ледяная слеза вытекает из глаз куклы-марионетки.
 
Актер-кукловод изображает, будто бьет Святославу.
 
— Избей ее по-настоящему. Кулаками. Ремеслом. Это не школьный театральный кружок! – грубо говорит Валерия.
 
Актер-кукловод, боязно, ударяет Святославу, та закусывает губу.
 
— Я что заумными речами какими-то заморскими изъясняюсь?! До крови. Пока марионетке будет не холодно от этих избиений. Пока она не свыкнется с холодом. Пока она не уймет свою подлейшее влечение к кукловоду.
 
Святослава, изуродованная, запуганно глядит на Валерию.
 
— И нынче тебе нет крова даже в его сундуке. Как же ты предаешь такую любовь? Пусть в капкане, ловушке, но все же его сокровищнице. – Валерия уходит с издевкой. — Плачь льдом как заводная кукла, если не смогла повиноваться как балерина. Репетиция окончена. Все, пока.
 
Валерия восседает у зеркала в гримерке, читает запоем книгу. Актеры переодеваются шепотом, усердствуя не докучать Валерии, и потихоньку разбредаются. Святослава заходит, стирает кровь, пытается вылезти из костюма куклы-марионетки, вдобавок пытается свыкнуться с мыслью, что рядышком сидит сама Валерия, и ищет любой повод задержаться подольше.
 
— После сгорания эта книга будет особо изыскана. – Валерия кидает книгу прочь. – Все раздольные души скуплены.
 
Валерия оглядывает гримерку, и не замечает никого помимо Святославы. Та не набирается храбрости поддержать беседу.
 
— Зачерпни со двора горсту снега обтереться, что-то худо мне, – огорченно говорит Валерия.
 
Святослава бросается бежать на улицу и нежданно быстро прибегает в гримерку со снегом в руках. Валерия брезгливо смотрит на снег, он замаранный от рук Святославы.
 
— Что с твоими руками, замарашка? Перепачкалась, пока рыла мою могилу, – отпихивая ее, плюет на снег Валерия.
 
— Ну что вы… Снег чистый, только выпавший.
 
— Даже бездомный зимой из снега может слепить себе гроб. Самая щедрая на поделки пора, сказочница моя. Портной где? – приподнимая воротник, пирует Валерия с рюмкой в руках.
 
— Разбрелись уже все, даже бутафор. Хотя он в отъезде.
 
— Польстился на топор. Слюна бежит от плахи. Это была прелюдия, моя девочка, наплевать зрителям на твою душу. Феерия без нужных слов – вот то, что потруднее сыграть. Завтра мы займемся искажением твоей… – она делает паузу, тасуя колоду карт. – Пригоршни души.  Платье подогнать помоги.
 
Валерия раздевается за напольной картонной ширмой, Святослава помогает затянуть Валерии корсет на платье, будто гончая собака, сходя с ума от ее запаха, посильно желая сбежать за двойную дверь, а то и заколоть себя гвоздями в сундук. В ней зарождается, но не срывается с языка незнакомая роскошь трепещущей болезненной души, и преданная она идет к амуру, недостижимой для нее никогда зимы.
 
— Затяни потуже. – Валерия через зеркало бросает на нее беспощадный взгляд. Под ее глазами Святославе чудятся синяки, смягчающие ее каменные глаза.
 
У Святославы дрожат руки, она не попадает в петельку. Валерия раздраженно ждет.
 
— Извините, руки очень замерзли. – скрытно бережно стережет близость с нею Святослава.
 
Не сдержавшись, Святослава опускается перед Валерией на колени, задирает ее подол платья, целуя ее ругательством до исступления против зимы, против души, против всех слов, не пришедших на ум.
 
— Что за… болезненная беспардонность! – разъясняя прочее взглядом, отталкивает ее Валерия.
 
Валерия опускает подол, уходит из гримерки. Святослава неподвижно, разучившись молить, выпустив из рук клятву, прижимается к полу. Вдруг она, пронзительно крикнув, отворяет окошко, в котором Валерия подходит к повозке.
 
— Валерия… Подождите, ведь я хотела вам столько сказать. Ведь я же вам еще ничего не сказала… — кричит Святослава ей из окошка.
 
Валерия запрокидывает голову на Святославу, и, глядя на порхающий снег, ждет ее.
Святослава выбегает к ней, несясь по снегу босиком, мучаясь от секретов снега, она спотыкается и падает на него. Ненавидя, она целует снег, вгрызается в снег. Но на снегу нет ни рыданий, ни крови, ни даже гроздьев венков – никакой грязи, только лишь принуждение к игре, принижая тебя в ней. Святослава подбегает к Валерии, не отряхиваясь от снега.
 
— Я всю зиму сплю в грязи, в незнакомой избе. Утешьте меня хоть чем-нибудь, не бросайте. Ударьте меня хоть в наказание за то, что я позволила себе. Я каждое утро встаю, расчищаю снег у дома, чтобы, когда вы придете, вам было легко пробраться ко мне.
Я штопаю разорванные бесами платья, чтобы вам не брезгливо было меня коснуться, когда вам будет холодно, и я буду вам нужна.
Я кутаюсь шарфом, чтобы голос не пропал, когда я руками в чернилах перо сломаю, и буду говорить вам, как я люблю вас.
 
Валерия, отряхивает снег с себя, садится в повозку.
 
— Бросьте мне хоть слово, чтобы мне прожить без вас еще хотя бы один день. – Святослава тянется к ее коже.
 
— Трогай! – зажав губу, диктует Валерия.
 
— Валерия! — Святослава плачет, глядя ей вслед.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 9
В ГОРОДЕ, ГДЕ НИКТО НЕ ВЕРИТ В ТЕБЯ, Я У ТВОЕЙ ДВЕРИ СИЖУ В ХОЛОДНОЕ ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
 
Ночь. Святослава бредет по дороге города, увитая снегом, перевязывает раны от колкого льда, царапающего руки. Сколько в этих трескучих морозах скопилось музыки, сколько телеграмм, сколько мольбы – монолог зимы был трелью заколдованных птиц в эту чарующую ночь. Инфернальная, она выталкивала со двора карманных воров заполнять карманы не ржавеющим снегом. Не поодаль от Святославы притормаживает телега.
 
— До деревни на дороге. – еле шевеля ртом, сглатывает слова Святослава кучеру.
 
— Нетушки. — кучер качает головой утомленно, возражая.
 
— Почему в ту сторону никто не едет?
 
— Город закрыт, все скачут в объезд. Пурга дорогу завалит к чертям собачьим. Кто бросил тебя на холоде в такой мороз?
 
Святослава швыряет ком в повозку. Та исчезает в тумане. Вдруг она слышит, как позади нее хлопает какая-то дверь. Она оборачивается. Неподалеку горит свет в лавке, и, верно, одни в городе не задернутые шторы. На железных прутьях со скрипом раскачивает пурга дощечку «Сказочник». Святослава, вся продрогшая, бежит к лавке.
 
Зайдя внутрь, она видит бессчетное количество макулатуры на деревянном полу, после белоснежных красок улицы ей слепит глаза от букв и слов храма книг. И ведь если вдруг занадобиться душе какое-то определенное угощение – нужно назубок знать пристанище каждого грязного клочка бумаги. Душа больше сердца – что скажешь, глядя на эту утварь какого-то заигравшегося творца. Святослава подходит к заваленным книгами полкам и, трясясь, отогревая руки, притрагивается к порченому листку бумаги.
 
— Ищете что-то конкретное?
 
Святослава резко оборачивается и видит за столом сидящего Сказочника, вооруженного пером.
 
— Все, что Бог растерял, я подобрал. – Сказочник беспощадно разглядывает ее вспотевшими глазами. – Трудная ночка? Хочется подохнуть?
 
— Ой… Здрасьте. Я погреться забежала.
 
— Понятное дело, не за книгой же.
 
Когда Сказочник произносил слова, его рот искривлялся до затруднительной голой вульгарности. Кажется, он способен избить, принизить, совратить, издеваться и позорить тебя одними этими взыскательными губами. Глаза его заглядывали насквозь. Он вынуждал отбрасывать стеснение, щекоча с изнанки.
 
— Я потрясена. А вы не скупитесь на книги. Какая давка книг у вас на полке! Они продаются?
 
— Возьми себя в руки. Чем подкупать будешь, паинька моя, отказывающаяся от крайностей, но посягнувшая на завидную роль?
 
— Как? – Святослава прижимается к голым стенам и споласкивает лицо ледяной водой.
 
— У тебя такая нетронутая сказка в глазах. Но глаз подбитый. Сглатываешь кровь, не плюешься. Тебя хочется погладить по головке, а потом пороть ошейником.
 
— Благодарю. Не твоего поля ягода. Я не подзаработать сюда забрела.
 
Святослава безнаказанно выбирает с книжной полки попавшуюся под руку книгу, вытягивает ее, вовлекаясь в тучу пыли. Из книги выпадает закладка – заколка. Святослава плетет косу и прикалывает ее заколкой.
 
— Хоть на огонек заглянула. – Сказочник отвязывает черную прочную паутину с потолка, и ложится на нее, покачиваясь. Святослава задевает краешком платья огонь в печи, подол сгорает, и Свята поправляет короткое платьишко.
 
-Ты одета не по погоде.
 
— Мне несказанно повезло, да? Воняет как в бюро похоронных услуг. – Святослава беспрерывно копается в книгах, наводя куда больший беспорядок.
 
— Книги так долго стеснены, что уже верно пропитались ядовитым затишьем друг друга, – он глядит удручено в окно. — Когда прекратятся эти стенания снега?! Ты только взгляни, белый лист бумаги! Наказать решила безмолвием зима. Как я, автор, должен писать на снеге? А к утру опять все засыплет! Мести двор?
 
— Еще не начали убирать снег с улиц. – Святослава подрагивает от его близости.
 
— Дары зимы. Взгляни. Сумасшедший художник мешает краски на картонке озябшими от холода руками, объятый инеем. Но тщетно касается мазком холста. Как можно нарисовать на белой бумаге зиму? Он бы еще мольберт на снег уронил, смухлевав. — Сказочником наблюдают в окно за мастерами. — Стекающий пот танцовщицы на снег каплю греет прохожих, и, кажется, руки ее и ноги рассыпаются по снегу пеклом огня, но напрасно.
Скульптор возомнил себя продавцом снега?! Будто у него остался последний снег в городе и прохожим некуда больше пойти. Ха! Тленно. Оглянитесь, что пурга стелет у вас перед глазами — крах перед навечно наступающей зимой. И даже от моих раскаленных слов бумага не загорится в такую стужу. А их пустые глаза, что ищут в моих книгах? Да самая обостренная строка, самая изощренная фраза, самое ошпаренное слово не поможет им не с пустыми глазами зреть на зиму, что они могут в ней разглядеть… Я увлекся. – Сказочник приближается к изнеженной Святославе. — А ты?
 
— Я вообще блудница в публичном доме на дороге, из борделя — меня это вообще не касается. – Святослава, закусывая губу, хихикает. — Вы, видать, запамятовали, как-то ночью на дороге двух потаскушек красующихся у колесницы.
 
— Ох, что вытворяла ты на моих бумагах, – он касается ее подбородка, не сводя с нее глаз. — Помню твой кривой почерк – ругань. Сближение с персонажем отторгает собственные упущения. Кого ни попадя в книгу не вовлекай. Это тебе не из избы сор выносить. Это гораздо хуже. Это сказка, которую тебе хочется прочитать еще, еще, и еще, и еще… И обрести ее в самых нежных образах. И ты скупаешь все слова о ней, выжидая, что однажды подавишься. Но чтобы подавиться, надо угодить в порченную сказку, подталкивая себя к погрешностям, додуматься до вожделения, безоружно обольститься  и устыдиться того, что стережешь в книге, но не сберегла в откровенной пытке.
 
Святослава садится за стол Сказочника, опершись на руку. 
 
— Здорово, наверно, перед тобой ничтожный белый лист бумаги, от твоих рук предстает перед горожанами в сказочный шедевр.
 
Сказочник кладет перед ней бумагу.
 
— Зачем пачкать бумагу зря. – неподкупно глядит на него Святослава.
 
— Сказка оживает, когда находит пристанище на бумаге.
 
— «В городе, где никто не верит в тебя, я у твоей двери сижу в холодное первое декабря». — читает Сказочник пустой лист бумаги перед Святославой. – «Следов твоих на снегу нет, даже заметенных, но я плетусь, просыпаюсь и засыпаю каждый день у твоего дворца».
 
Святослава как ошпаренная вспрыгивает из-за стола, пятится к выходу, будто за ее мыслями погоня.
 
— Вы читаете то, что я даже не пишу?
 
— Не бей в набат. Не искажай. И не суди строго эту сказку. Я лишь слизываю с твоего языка, и выплевываю на бумагу. Изукрасив прежде, конечно.
 
— Не трогай меня. Не читай… — Святослава прекращает стоять в оборванном платье и надевает мужское пальто с петли на себя. — Не обкрадывай… Убирайся прочь из моей сказки. Никто ей в подметки не годится! – вопит Святослава.
 
— Что же ты спряталась от холода у меня в лавке? Иди. Пальто надела и иди.
 
— Проводи меня. – дурачится Святослава.
 
— Ты  пишешь как напуганная девочка. Перед тем как перо в руки взять, ты так ее любила? Я рассердился! – высказывается Сказочник. — Но это чревато. Покажи рукопись. Я могу помочь.
 
— Правда? – говорит она сквозь издевку. – Этого наваждения не может быть со мной.
 
Сказочник моет в ведре снега морошку и кушает ее.
 
— Конечно. – кивает Сказочник.
 
— Подлинник краден одной знатной госпожой города.
 
— Растяпа, — хохочет Сказочник. — Может, ее украл сошедший со страниц персонаж, пытающийся сбить тебя с толку?
 
— Корыстная кража, не более того… Я чуть-чуть согреюсь у тебя, – платье сползает с плеч Святославы, она садится поближе к огню. – Озябла. Я непоправимую клевету описала, кляузу. Я ябеда, я… В заложниках у меня не персонажи, а чертовы куклы.
 
— Ты пересказываешь позабытую прочитанную книгу? Святослава? Или же свергаешь с бумаги персонажей? У излюбленной куклы ломается рука – ребенок не навредит ей, вправив руку. Позже ребенок ее долго излечивает, и клянется одаривать, а ночью леденеет от страшных сказок. Да?
 
Святослава приотворяет дверь на улицу, подглядывая за непроглядным мраком ночи.
 
— Затвори дверь, – задевает ее Сказочник. – Ты запаздываешь куда-то?
 
— Ничуть, но я от мужиков так мочалкой не моюсь, как после твоей лавки мыться хочется. — Святослава презрительно кланяется.
 
Ночь. Святослава бредет по деревеньке в сопровождении заговаривающей ей зубы пурги о том, что без толку приставать к холоду, отвязывая согревающие костыли. Святослава постанывает неподвижными буквами, дабы перекричать пургу и видит, как толика деревенских подростков стекается в конец улочки на холме. Выслеживая их, Свята набредает на заброшенную школу. Перед входом на промерзшей почве лежат лишенные легкости портьеры. На проделанной дырке в школьном заборе Святослава видит неуклюже записанную вывеску: «Гадюшник». Она отворяет дверь. Внутри сидит старая женщина, беспрестанно качая головой, видать старческое. Старуха плюет по пальцам, швыряет в нее бумагу, чтобы спровадить ее. Святослава вчитывается: «Предостережения: спать в одной комнате на соседних кроватях, выглядеть загляденьем, раздевшись догола, пачкаться углем, прислоняясь к стенам, не одалживать книги после выключения света в школе, не ощущать холода внутри».
 
Свята комкает бумагу и входит внутрь школы и примыкает под очень-очень громко скрипящую, но не причиняющую вреда музыку к оттягивающимся под нее. Она подмечает, что только один парень обнимает девочку, та же опирается на него, будто у нее поколочены ноги. И больше никто на дискотеке не прикасается друг к другу. Леша среди завсегдатых, спинами сидящих к присутствующим. Он оборачивается, нагло улыбаясь, заприметив Святославу, подходит к ней.
 
— Позавчерашняя ночная незнакомка. В читальню записаться пришла? Я сразу оговорюсь, что не собираюсь корону на тебя одевать, на санях тебя ташить до дому…
 
— Но холод в глаза мои упрятать сумеешь, видать. – перебивает его Святослава.
 
— Ну, вдруг тебе осточертели твои зимние блужданья, и ты парня себе искать сюда пришла, как и другие. Я возню эту с чувствами не люблю.
 
— Но ты, я гляжу, глаз от меня оторвать не хочешь.
 
— Меня Лехой зовут.
 
— Что надумал кувыркаться?
 
Свята хочет убраться прочь, он грубо хватает ее за голову, прижимает к себе.
 
— Не спровадишь меня как прошедшей ночью курткой. – шепчет Святослава.
 
— Держи рот на замке. Девочки в избе Настасьи более податливые. – пододвигаясь поближе, подзадоривает ее Леша.
 
— Загвоздка в том, что боюсь ты промотал все деньги, что был в силах потратить на меня, дабы согреться, пренебрегая курткой. Как ты их добываешь кстати?
 
— Запечатываю послания, заготовленные на зиму.
 
— Здесь всю ночь крутят одну и ту же песню.
 
— Пошли на задний двор школы, я сыграю тебе другую. – он хмуро глядит на нее. — Ты, правда, держала в руке перо Сказочника?
 
— Ты почитатель его творчества?
 
— Озлобленный.
 
Святослава, вымученная, отступает назад, скрываясь в грязно-желтом цвете объятий грязного двора, подкрепляя голод загроможденной, но недоеденной щедростью пыли.
 
— Мне надо выслушать его… Стоя. Ведь я пешечком из города пришла. – Святослава распутывает волосы, взъерошенные от пурги. — От спрятанного внутри меня запах, верно, тот еще?
 
Леша прижимает ее, нюхает, и овладевает ею.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 10
ДУША НЕ В ПРОРУБИ, А ПОДО ЛЬДОМ
 
Ночь. Телега скачет по пропасти тумана, на ней полеживают, развалившись, деревенщины, ожидая очереди за каким-то объедком лакомства. Святослава взволнованно любуется огнями покинутого сказочного города. Накопившиеся звуки в ней сотрясают заваленную любовью землю. Муравейник деревенщин в драной паутине взахлеб ведает друг другу какие ни попади небылицы.
 
— Сновидец просыпается, тут же ложит на бумагу, все что приснилось, и выбегает на улицы города, показывая, то, что случится уже к обеду. – заключает деревенщина, овладевая взглядами.
 
— Не морочь голову. За своей свежей могилой приглядывай. Про тебя-то тоже все выводится на надгробии. – осуждающе подстегивает его другой деревенщина.
 
— А я ни одной буквы не могу прочесть, ну и почерк же у старейшин города. – сорит словами деревенщина.
 
— Не остывший пока, в бреду писанный. Обмакнуть чернила в мышьяк, и обобрать до нитки обновки души. – бросает украдкой слова Святослава. 
 
Телегу тормозят на выезде из города городовые стражники в намордниках. Они досматривают мешки, узелки всех в телеге. Святослава пытается припрятать книги Сказочника под подол.
 
— Слезь с телеги. – указывает Святославе городовой стражник тонкими зверскими губами, невозмутимой безжалостностью вылавливая ее кротость.
 
— Почему? – ерзает по телеге Святослава.
 
— Слезь с телеги. – приказывает беспощадно стражник.
 
Святослава спрыгивает покорно с телеги, пытаясь гребнем распутать волосы.
 
— Ноги шире. – стражник засоряет ее руками, шаря по телу Святославы, обыскивая ее.
 
Другой стражник швыряет на дорогу ее мешочек, находя книги. И  пропускает взглядом то, как стражник, обыскивающий Святу, грубо, без надобности щупает ее, держа за локоть, потешаясь над ней.
 
— Я не украла книги. Автор дал их мне. – забивает слова в них Святослава.
 
Стражники города и деревенщины в телеге хохочут.
 
— Книжонки этого автора запрещено вывозить за пределы города. Это заповедь города. Каждая бродяга наслыхана. А ты, видать, этим ядом подторговываешь? В сговоре с этим выродком?!
 
— Нет… Я их читаю.
 
— Я бы тебя пожалел, но ты такая дивная. – ухмыляется стражник. — Бумагу будем составлять о воровстве.
 
— Нет… Пожалуйста. Я подторговываю другим ремеслом. Товар сей зимой так дорог. Ночи в России долгие зимою. А девки на Руси ох жаркие… А вам задаром сказку на ночь прочту.
 
На дороге у публичной избы Настасьи притормаживает повозка червового цвета. Из нее выкидывают чьи-то ноги Святославу, и руки в красных перчатках вышвыривают панталончики ей вслед. Вся повозка окутана светом красных свечей, странноватых, будто повозка прибыла из преисподней. Только вот снежная крыша повозки загаживала обворожительных гостей. Святослава встает со снега, сдергивает со щиколотки повисший ремень и швыряет в повозку, та ускакивает. В оборванном платье Свята нехотя близится к дому, в руках сжимая книгу Сказочника. У дома на скамейке и около нее куча жителей деревни. Святослава оглядывает их раненым взглядом.
 
— Розовый туманный рассвет был закопан в сугробе белого бездорожья. – Святосалва заглядывает в открытую книгу Сказочника в руках. — Откуда у рассвета лопата? Да и не до всех княжеств добрался сугроб. Ему в остаток каменные озера. Да и те так хитро окрасились, вроде и не белые, но странно голубые, будто просто спрятали снег под водой. Ох, окунуться бы, да проверить. Но вода коварная. Когда это белый цвет успел стать страшнее других? Когда это лед успел стать столь потрясающим. Видать, замерзла в нем моя глыба сердца. И радуга вся облачилась в тон зимы.
 
У забора плачут детишки, перебивая ее, и заглушая бездонные проруби деревеньки.
 
— Почему дети плачут? – в замешательстве вопрошает Святослава.
 
— Устыдись шваль! Тебе все сходит с рук, но такое… Всыплю, да ногами втопчу в снег. К кому на ступеньках не подсядешь прикурить, о тебе все треплются. Завязывай с продажами книжонок этого…
 
— Сказочника. Я обуза?
 
— Что за всадники были? – выпячивается кто-то из жителей.
 
— Из развалин оранжереи, – улыбаясь, тихо говорит Свята. — У них там такая винтовая лестница соблазнительная. Портреты по всей оранжереи роковых традиций города сокрыты. Ныне они содержат в стенах их ломбард, можно заложить душу – то бишь, книги, задорого – нектара напиться. Только меня обуревали сомнения: зашел какой-то завсегдатай гость, и оранжерея как выдохлась. Душа будто драная висела на ветке. Говорят, берет он только неподдельное подношение, книги без помарок. Из кожи вон лезут, чтобы снискать доверие его червонное.
 
— Хватит! Заядлая сказочница! Ты уже, верно, наворовала немерено книжонок его, что хватит уже и на трон тебе. Склади себе трон из книг его, да и сиди на нем без крова.
 
Кто-то хохочет. Святослава грубо обволакивает их взглядом, заковывая в дурку.
 
— Я вопрос задала. – перечит Святослава.
 
— Ирина утонула. – крадет Леша слова со слез детишек.
 
— Как…
 
— Девки с реки прибежали, Ирина под лед провалилась. Девки у печи отогреваются.
 
— Душа не в проруби, а подо льдом. Как школьница за партой, измываешься над книгой в руках,  – выкрикивает сама себе Святослава. — За дряхлой завесой обтирая тело, угощая небрежных зрителей. – Святослава воет, затыкая саму себя. — Как только у тебя язык поворачивается? – Святослава отталкивает Лешу и заходит внутрь, двинув мерзлую задвижку забора озлобленным бряцанием. — Вымораживаешь меня чумазый пень!
 
Святослава забегает в баню. Леша пытается загородить ей дорогу, она забирается под лавку, вылезает, бесясь, швыряет ковш, камни, мочалки, тазы. Леша забивается в угол, устало.
 
— Попарь меня. Только прям с болью, без объятий. – Святослава заваливает его беспокойным взглядом.
 
Леша раздевает ее и парит веником, жаром, отваром растирая ее больные места; поливает, потряхивает над ней ветвями плакучей березы.  В довершении, спрятанными внутри веника нежными, шершавыми листиками крапивы, проводит затяжно по ее телу. Святослава садится на лавку, раздвигает перед ним ноги.
 
— А теперь люби меня до крови! Лиши меня святости, любя. Надругайся надо мной, любя. Опорочь, любя. Оскверняй любовь в плохую погоду.
 
— Да ладно, попросту поплачь, что ты?
 
— Что не любишь меня? А я люблю. Всего-то подружилась со Сказочником, а вся деревня как с цепи сорвалась! Всех собак на меня спустили.
 
— Вот несуразица-то? В чем твоя провинность? Святонька загадочная, будто у тебя со Сказочником таинство исповеди какое-то, которой мы глупцы не ведаем.
 
— Перо не поднести?!
 
— Сыграем в «правду или выкуп»?
 
— От правды не откупишься. Про Сказочника выведать хочешь?
 
— Про что захочу. – Леша забирается на лежанку. – По ночам он тебе сказку помогает писать?
 
Святослава кивает.
 
— Правду выведать проще простого, – игрой нот голоса ощущает Леша ее душу. – Я посыльный, я ношу его письма каждый день.
 
— Он принудил меня писать.
 
— Тебе так нужна эта рукопись? Ах, да… Я забыл. Валерия. Кто такая Валерия?
 
Святослава отворачивается.
 
— А ты, я гляжу, заготовил этот вопрос на зиму. – стоя спиной выбирает слова Святослава из спутанных прощальных писем ему. — Уши навостри, когда обо мне будут шушукаться на лавках и выведаешь кто.
 
— Кто такая Валерия? – выкрикивает Леша.
 
— Это выдуманный персонаж книги. Сумбурный…
 
— Что за персонаж такой, что ты бредишь каждую ночь, просыпаешься, и околесицу несешь какую-то, так воя, что скотина у соседей копытами бьет?
 
Святослава, жалобно, скулит.
 
— Я выгоняю тебя прочь из моей книги, и тебе не будет в моей зиме ни одного дня. – Святослава целует дорогой ненужный вкус влечения, загородивший любовь. – Ну… Ну, ты сейчас заплачешь.
 
Леша стоит, сдерживая слезы.
 
— Все, пока. Я всю ночь буду гулять. – Свята уходит, повздорив и переругав несказанность и неведение, не опробовав и побоявшись родную тишь.
 
— Ведь ты же не придешь, ведь не придешь…
 
— Поздно. Я на все согласна ради нее. Ради этой бумажной любви. Боль прекращает видеть скупость. Я слышу смех с ее хрипом, я вижу шляпу на ком-то ее, и жизнь моя заканчивается. Моя черная госпожа задевает сердце. Меня ведь прогонят из деревни, да?
 
— Конечно.
 
— Все. Пока. Лех, я подружилась с тобой только потому, что ты был посыльным, и я думала, что у тебя-то подавно будет адрес Валерии. Что ты знаешь тропинку к ее дворцу. Я только адрес ее хотела у тебя раздобыть. А Сказочник он… знает.
 
— Она же выдуманная?
 
— Да, но он обещал сохранить во мне прежние чувства к ней.
 
— Ежели бы и знал адрес, запутал бы и указал неверную дорогу. А горожане злющие тебя даже поправлять не будут, только усмехаться украдкой. Я думал, ты хочешь разлюбить ее.
 
— Да, но до конца зимы еще ведь долго. Я могу попробовать остаться собой. И дойду до ее дворца. И пусть дворца нет, и он только отражается во льду. Ежели ничего не найду, весной вернусь в деревню. Не называй это любовью. К концу зимы это влюбленное сердце поостынет. Да и вообще, будет у меня в груди как чужое.
 
Святослава накидывает влажное длиннющее платье,  выбирается из бледно-белого пара, обволакивающего баню. И на снегу пишет, укрывшись от посторонних: «Повсюду пронзающая боязнь, оттого что ты живешь, а я без тебя не могу. И мне завидно, что ты сумела, а я без тебя не могу. Я не могу наглядеться на тебя. От тебя ничего давно нет, но я довольствуюсь зимою, которую ты боготворила. Черная госпожа».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 11
ПЕТЛЯ ЗАЦВЕЛА НА ШЕЕ
 
Ночь. Сказочник отпирает дверь в свою лавку, будто его прошиб понос, за ним входит Печник разгильдяйской походкой, поддерживая свое пудовое пузо, мясистый как поганка, он прячется под плед, и сверху торчит лишь шляпка-цилиндр с муаровым узором. С неутолимой жаждой он выпивает воду из грязного ведра, подставленного под дырки в крыше.
 
— Ржавая комнатка, вода течет отовсюду. Не снег, заметь, а вода. – поучает Сказочник, отходя в запертую комнатку.
 
Печник видит, как Свята резко выкарабкивается из-под штор и выбирается в окно. Он в испуге глядит на нее.
 
— Господин, Господин?! Здесь какая-то попрошайка пряталась за шторой и выпрыгнула в окно. – потерянно выкрикивает Печник.
 
— Да? – с изумленной улыбкой выглядывает Сказочник из-под штор запертой комнатки.
 
Сказочник протягивает руки в окно, Святослава входит в его объятия, он приподнимает ее и затаскивает внутрь лавки, целуя в лоб. Свята поправляет волосы, ложится у печи. Рыдая, она пером надавливает на подгоревшую бумагу. Тело ее исцарапано, все в синяках, порезах, крови. На ней прозрачное пышное платье, как попало сшитое: нитки с иголками воткнуты в кожу – подкожный шов руками бухой портнихи – прорехи.
 
— Это Снежная Королева оттаяла, не заостряйте внимание. – отпихивает рукой ее след Сказочник.
 
— Так что здесь делать-то Снежной Королеве? – недоумевает Печник.
 
— Поддерживаю огонь в печи, отапливаю лавку, – глядя на огонь, говорит Свята.
 
— Подождите, ведь эта та девочка из деревни, все судачат о ее пропаже. – ворочается вокруг нее Печник.
 
— Пропажа… Пропажа?! Да я, наконец-то, отыскала себя.
 
— А чьи побои? – указывает на ее кожу Печник.
 
— Пера. Перо оно, знаете, в чьих-то руках заостренное копье, в других молоток для колки льда. – безбурно говорит Сказочник, прислонившись к книжному затемненному шкафу.
 
— А в чьих-то посох. – злорадствует Святослава.
 
— Ладно, заходи на днях, сегодня допоздна нет повода задерживаться, – выпроваживает пришедшего гостя Сказочник.
 
Печник выходит за дверь, нанюхавшись влаги в коморке.
 
— Вот прилипала! – Сказочник жалостливо глядит на Святославу. — Новый Год все-таки, Свята!
 
Сказочник достает из закромов хлеба, тухлой рыбы, и кое-каких огрубевших овощей, накрывает стол, включает ночник над столом.
 
— А где она? Я же платье сшила для нее.
 
Святослава сидит у печи как завалявшееся творение, к которому поостыл художник.
 
— Откуда мне знать?!
 
— Ты же был на площади. Не видел ее повозки?
 
— Я был не на площади.
 
Сказочник крутит в руках песочные часы. Раздевается. Наполняет корыто деревянное водой, сверху сыпет цветы – белые розы с красной росой и плюхается в него. Вода заливает лавку. Бумага и книги плавают по полу – кораблики без маяка.
 
— А где? – в безразличии топит слова Святослава.
 
— Читал поклонникам новогоднюю сказку. Площадь забита доверху людьми. Заночуешь здесь?
 
— Что мне слоняться по городу, милостыню просить?! На снежном облаке зимы спать? Хотя, продам твое дорогое перо.
 
— Да за него и пыль-то никто не отдаст. Попробуй походить с моим сердцем, неженка.
 
Сказочник снимает с рук варежки. Святослава видит его подожженную ладонь.
 
— А как же ты страницы переворачиваешь?
 
— Зима переворачивает прислужником ветром.
 
— Ты ослушался! Трус! Ты запустил книгу! Ты… У тебя первая и последняя страница схожи, так тебе и надо! Сквозняк впустил в книгу!
 
— Это проба пера. А вот ежели ты не разлюбишь Валерию до паводка, я брошу твою плоть на съедение ее собакам. И пока они будут обгладывать твои кости, твоя душа проникнет во дворец Королевы. Или ты промокнешь в подворотне без инея.
 
— Хочешь, чтобы я поступила к тебе на службу и плевала под твою диктовку?! – кричит Святослава. — У тебя за столом, пока тебя не было, сидела какая-то умершая барышня. Книгу так и не открыла. У нее вся душа была в ушах. И нет ни одного рта. Только ушами все обтыкано. Они приросли к ней. Вот моя душа, верно, таскает на поводке мертвых собак. 
 
Святослава подходит к столу Сказочника, утирая грязные слезы, будто сточные канавы из глаз льют. Его же пером она выводит на бумаге крупными буквами: «Помогите, Христа ради. Умерла… учительница».
 
— Ты не собьешь меня с пути. – Святослава берет бумагу. — Я пошла попрошайничать.
 
В дверь стучат недружелюбно. Глиняная стена содрогается и обсыпает сухими кусками лавку. В окне просвечивает чей-то до боли знакомый силуэт. Святослава, побоявшись, беспомощно вздыхает.
 
— Почта! Новогодняя посылка! – вторгается голос Леши.
 
Сказочник подходит к двери истошной поступью, глядит в замороженное окно, выказывая одобрение. Он берет полотенце и вытирает со стен кровавые надписи Святославы, вынимает ножницы у нее из рук, и сажает ее на кровать.
 
— Пора вить гнездо. – велит он Святославе. — Он весь в белом. Занюханный заступник. Ты бы хотела свору собак, но… Стлать вам постель? Подложить под подушку книгу.
 
Сказочник хохочет, Святослава гневно хватает его порцию рыбы, и поедает ее.
 
— Задрал уже своими прибаутками, лекарь душ чертов, – кривит рот Свята. — Я притворюсь мертвой. Рыбы плывут и не роняют следов за собой. Но они при жизни такие пестрые их… панцирь, как он называется? В общем, выследить легче.
 
Сказочник опускает голову мрачно.
 
— Отворите дверь. Здесь скверная погода, – настырно вкрадывается голос Леши. — Посылка. Еще мешок с подарками волочить. Ну же!
 
— Извините, я заболел. Вы заразитесь. Извините, что так вышло. – спутано говорит Сказочник.
 
— Ну, что же делать? Ведь времени почти нет. Ночь на исходе. – упорствует Леха.
 
— Распишитесь за меня. С новым годом.
 
— Отвори! А иначе я окно выбью осколком льда! – колотит дверь бешено Леша. — И голову твою отрежу. Отрежу. И только голову закопаю под кроватью псевдобога.
 
— Здесь есть черный ход или подпол? – возюкается Свята. — Он искромсает меня. Он нетрезвый. Он вырежет из меня черную фигуру.
 
— Не прекословь. Поклонись ему наперекор холоду.
 
Сказочник отпирает дверь, просунув писчее перо в замочную скважину.
 
— Постой. Посмотри на нее. – загораживает Сказочник тропинку Леше. — У нее петля на шее зацвела. Не трогай ее. Уходи. Заглохни.
 
Леша глядит на изорванное васильковое платье и тело Святославы. Она соскабливает со стены черную плесень, причудливыми узорами расползающуюся у подогретого угла.
 
— Ты что приукрасил ее к празднику? – окидывает ее взглядом Леша.
 
— У нас тут скромный уютный писательский кружок. – ухмыляется Сказочник.
 
— Что ты разахался?! – нервно кричит Свята Леше. — Я умерщвляла разводы на бумаге. Намалевала порезы. Это мой новогодний костюм. Переборщила немного с пурпурной краской.
 
— Костюм кого?
 
— Как кого? Подснежник после распускания.
 
— Больше схоже на пустоцвет. – встревает Сказочник.
 
— А ты вообще не лезь! Потайной шов по-мастерски сделать и то не смог!
 
— Где же Валерия? – щупает взором лавку Леша.
 
— Я хочу Валерии глаза видеть сквозь тебя. Закрасться и прокрасться сквозь тебя к глазам ее таинственным. – ползет к Леше Свята. — К душе своей пробраться и капелькой взгляда ее возбудить в душе восторженные стенания к жизни взаперти любви. К Валерии хочу. К Валерии хочу. К Валерии хочу.
 
Святослава берет керосиновую лампу и швыряет ее в печь. Книгами она разбивает окно и укладывается на пол рыдать.
 
— Пожалей меня. Не уродуй меня. – заимствует у Леши Свята человечности.
 
Сказочник проваливается в кресле у печи и пьет настой из трав, покусывая испеченный кусок печенья. Леша подкрадывается к печи и пытается убрать осколки напортаченного отуманенного свистом ветра черного задора.
 
— Треснутый лед играет в прятки отражения. Русская зима водит – кто не спрятался, я не виноват. Иней на глаза – повязка, раскрутит пурга – ищи зловещего гостя трость. – цепенеют слова Сказочника в тиши. – Не утруждай себя.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 12
ЧИСТКА СЛЕДОВ
 
Святослава чистит обувь прохожих горожан, повесив на шею картонку: «Помогите, Христа ради. Умерла… учительница». На ее коробку для подошв с наклеенным плакатом «ЧИСТКА СЛЕДОВ» кладет ногу некая госпожа с белыми сапогами. Святослава подымает голову, и видит до боли знакомый пышный литературный рисунок – корень айсберга желтых страниц книг.
 
— Пошустрее. – говорит она без пара изо рта.
 
Святослава усердно начищает белой глиной и без того ее снежно-белые сапоги.
 
— Из-за тебя следов никто отыскать не может, стало быть, – говорит она, подпуская улыбку. – И пускай. Кому очень нужно отыщет и с завязанными глазами. – продолжает она. – Не люблю слякоть. Будто кто-то на другом языке рисует. Поддельными глазами. Сидя на заржавевшей винтажной лесенке в ботинках, ходивших по нагаженным тропам. – госпожа убирает ногу с коробки Святославы, бросает ей ледяные осколки и уходит. — То ли дело зима. – оборачиваясь, говорит она.
 
По тропинке без трости в руках идет Слепец. Он волочит за собой потертый коричневый чемодан, штанины его заправлены в громоздкие боты, а поверх глаз дыры с просинью. Он спотыкается о Святославу.
 
— Простите. Тропинка левее. – поправляет его Святослава.
 
— Я поранил тебя? – разгребает из снега шляпу Слепец.
 
— Нет. Вы подделали себе дырявые глаза?
 
— Мне мои разонравились.
 
— Вы, верно, провидец. Раз посягнули на чужой гроб.
 
— А вы, верно, скромница? Вот я и ищу развилку. Без глаз я, наверняка, верно сверну.
 
— Клад ищете? Пиратский.
 
— Усопший – загрязненный. – оправдывается Слепец.
 
Он уходит во мрак. Святославу вдруг обваливают внушительные хлопья снега. Она пытается отряхнуться и глядит наверх, негодуя. По крыше невысокого кирпичного жилого дома пляшет девочка Дашенька. Искусанные губы, почерневшие слегка зубы от не чистки, подымающие на смех каждого глаза. На шее у нее ажурная черная плетеная висюлька с затененной фиолетовой розой из шелка, и мавританскими зубчатыми резными узорами. Девочке около четырнадцати лет. Дашенька выполняет на снегу крыши пируэты и па де сизо. Она взбивает ногами снег, превращая его в белое повидло; выпрямляет снежную осанку, запрокидывая бесстрашно корпус в сугроб; роет быстро ножками ложбинку в снеге и с размахом срывает с себя снежную почву.
 
— Эй! А можно прежде глядеть вниз, что как чертенок гарцуешь! – потягивается на снегу Свята сонно.
 
Дашенька, запыхавшись, глядит на дощечку Святославы, повиснув над крышей.
 
— И какой же урок вела эта училка? – вываливается изо рта Дашки.
 
— Кружок театральный, – волнующе выискивает слова Святка.
 
— А что ей школа деньги не собирает?
 
— Она со мной отдельно занималась.
 
— И в спектаклях ты одна играла?
 
— Играла без публики. Мне не монеты нужны, просто подпишись. А то Слепца просить как-то неловко. 
 
— Повсюду петарды будут допоздна перекрашивать небо в цвет охры. Уходи. Зажуй свою скрижаль несъедобную и учини погром не здесь. – говорит Дашенька, сползая с крыши, поправляя пинетки меховые на ногах. — Да, и сегодня обещают самую холодную ночь за зиму. – оборачивается Дашенька улыбкой теплейшей.
 
— Народные приметы?
 
— Суеверия. Да.
 
— Хочу понюхать тебя. От тебя пар идет. Что-то с твоей душонкой не то, обыкновенные балерины так не обучены плясать.
 
— Я худшая ученица в классе. По наитию двигаюсь.
 
— Учитель забросил балет, а ты все никак не отречешься от него.
 
— Да какой балет – все, что есть от него. Пушинки балерины в приглушенных потемках. Скоро балерин на поминки будут звать танцевать.
 
— Прочерк. – хохочет Святослава. — Везет тебе, школьница, а я потеряла портфель. А вы синонимы в школе уже прошли? – выразительно говорит Святонька.
 
— Да, кажись. – задумывается Даша. – По звучанию не схожи, но близкие оттенками. Совпадают, то бишь.
 
— А к балерине какой синоним? – устрашающе хрипит из черноты ночи Свята. – Тихо только.
 
— Подвижная кукла. Подставное лицо. Порабощающая чуждость. Доверенное лицо Бога покорности – никогда не выходит из себя. Та, кто копит боль, дабы опорочить инстинкты. Каждое движение ее — молитва. Ни один мастер не смеет хвастаться такими инструментами, которыми выковывает печать она.
 
— Пожалуй, рукопись нуждается в новом персонаже из тесного закоулка города, дабы сбросить с себя вступительную часть в предательство. Описываемые события далее – посмешище для выживших после найденного волоска на рамке гениальной картины сумасшедшего художника. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 13
В ЧЕРТОГАХ ГОТИЧЕСКОЙ ГОСПОЖИ — ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
Валерия без света сидит в окружении приближенных актеров на подмостках в удушливой копоти бездушья. Святослава как из горящего дома выбегает вся потерянная на сцену с коробкой в руках, обернутой розово-желтой лентой. Один из актеров, ускользая пальцами от клавиш фортепиано, заблудившись во мраке сцены, натыкается на Святославу.
 
— Какие ноты? Ноты замерзли. – раззадоривается Валерия.
 
Колени Валерии поглаживает портной, занятый шитьем ее кричащего костюма, одалживая первому попавшемуся огонек для прикуривания.
 
— Симфония стужи. Да. С бубенцами. – выкрадывается голос Валерии.
 
— Извините, что досаждаю в столь поздний час Валерия, посыльный примчал посылку, изволите положить под сукно. – с опущенной головой проистекает голос Святославы.
 
Обрывки грязной темноты скрывают от нее всю Валерию, выгоревшие глаза актеров облепляют ее. Валерия берет красными перчатками черную коробку как замусоренный сверток.
 
— Кстати, – выплевывает слова Валерия. – Вы слыхали, кто прибыл в город! Сам автор пьесы. Сказочник. – ухмыляется Валерия. – говорят, он откроет здесь книжную лавку, в которой можно будет купить жизнь.
 
Из обоих глаз Святославы текут слезы. Валерия открывает коробку — с верхней крышкой открывается и дно коробки, к ногам ее сыпется лед, врезаясь в ее кожу. Она переступает через него, ковыляя к другому пустому стулу. Актер-ухажер, обсыпанный белым тальком, берет запыленное письмо к коробке, разворачивает. Святослава как статуэтка неподвижно дотрагивается до обезображенной души.
 
— «Горожане нарекли смерть от обморожения самой подслащенной смертью», – читает письмо актер. – «Когда тебе долго холодно, тебе вдруг в какое-то мгновение делается как в пекле, и ты нараспашку расстегиваешь все пуговицы. А после замерзаешь напрочь, но это не больно, ты только лишь уснешь. Я начинаю страдать до изнеможения и в глыбе льда пекло для меня. Мне больше не нужен твой лед. Моя любовь сыпется к твоим ногам. Извини за корявый почерк – руки замерзли». Уличной дворняжкой запаслась в берлоге на декабрьский собачий холод? – поворачивается актер-ухажер к Валерии.
 
— Смети быстро. – повелевает Святославе Валерия.
 
— И все-таки? – не отступает актер-ухажер.
 
— И все-таки я не хочу об этом говорить. – отнекивается Валерия.
 
Святослава собирает осколки льда веником в совок. Холодная тень ее падает на пол, и она так жаждет смести ее тоже в совок. Запутавшаяся в пыли, она кашляет.
 
— Пошлите ко мне в будуар. – зазывает Валерия портного. — Пот холодный прошиб от этих криков. Черт, что за Тмутаракань?!
 
Бухая Валерия с актерами пытается пробраться к выходу, у нее что-то выпадает из кармана. Свята бежит помочь ей поднять сломанное неизлечимое сердечко.
 
— Я рассердила, да, своей несусветной гнусностью? – говорит дьявольски Свята, повторяя неоднократно эти подвальные словечки. – Не нравится, когда я так себя веду?! – кричит обозлено Свята. – А как тебе нравится?! – Свята встает на корточки, и, виляя попой, ползет к ней, лижет ее ноги. – Так нравится?!
 
Валерия с актерами из тени глядят на нее. Опозоренная Свята паясничает, упрашивая ее продать лед.
 
— Я с ума от тебя схожу. – шепчет, плача, Святослава, пользуясь небрежно преподнесенными испачканными секундами близости с Валерией.
 
Свята скидывает все с их стола: их алкоголь, сигареты, прочее.
 
— Не трогайте ее. Она безобидная. Она любя. – обволакивает ее голос Валерии. – Святослава, все, вставай с коленок. Прекрати свои дерзновения.
 
Валерия помогает ей подняться с колен, подавая руку, но Свята никак не хочет очнуться от оцепенения, зарываясь в черствую пыль, Валерия за локоть подымает ее на ноги.
 
— Извините меня Валерия. Пожалуйста. – вбирает в себя распущенность печали Свята, выделяя слова буквальные, завязывая противившиеся двери.
 
— Не розгами же мне тебя наказывать? В печь усадить, моя всколыхнувшаяся Святослава? – Валерия дает ей взгляд своих зелено-серых глаз с просинью.
 
Слой пыли на глазах ждет ее прихода.
 
— Не проще ли наведаться в чертоги Снежной Королевы. Говорят, ты едва ли не одна, кто еще на ее санях не катался. – завидно говорит актер-отморозок.
 
— У меня свои салазки есть. Краше ее саней, – свирепствует Святослава. – Не нужны мне ее подачки. Как роль зазубриваете все обещанную книгу. Ей некого любить. Некого. Да и не нужна ей любовь. Ковыляет себе, мнет цветы под снегом. Возвела себе дворец до неба.  И его не подожжешь никаким оправданием. Не обрушить его никакому злодею любящему. Может, у марионетки будет хоть какое-нибудь нутро? А то это так тривиально. Что она какая-то безликая.
 
— А ты хочешь сделать из нее готическую пугающую куклу? – вопрошает Валерия. – Занятно, но к чему задаривать зрителя ложными стезями.
 
Святослава уходит, бредет по улице города. Снуют люди, рубя елки, ряженые бегают со списками, не умещаясь в лавках подарков, вплоть до того, что окна выпячиваются уже наружу. Святослава пытается разглядеть который час, но часы покрыты инеем. Во льду погрязли замерзшие тела в разных положениях, дворники и по сей день не пытаются расколоть лед и вытащить замученных людей. Кто-то щедрый лишь иногда подносит к их рту воды или горстку теста. Они торчат из красноватого льда, поглядывая на прохожих смиренными очами. В гневе неудачливые музыканты топят во льду гитары и скрипки – драгоценности, статуэтки; выливают на лед алкоголь, хохоча, и школьники, тут же бросая портфели, катаются по опьяневшему льду.
Влюбленные парочки, примерзнув друг другу, идут, плюя ругань, но что теперь поделаешь – тела заросли тиной льда навеки воедино.
Какая-то женщина ликует, теснясь среди прохожих. Все оборачиваются на нее награждающим взглядом, но остерегаясь подойти ближе, лишь из-за закоулков подкрадываясь к ней. Все ведают, она, она купила тепло задорого и выкарабкалась из зыбкого льда. И теперь, покрытая лишь тонкой корочкой льда, лезет в наболевшую повседневность дивного городища.
Рыбаки с удочками колют лед, зубами кусая его. Повар в передничке с деревянной лоханью, переполненной рыбой, бегает из лавки в лавку, грабастая добычу.
Святослава прячет под колючей варежкой носик, и хлопает белыми ресничками, глядя вокруг этого пожизненного морга. Как и ей хочется примерзнуть к Валерии. Быстрым шагом она врезается в повара, у того из рук уплывают все рыбешки. Он достает из кармана, пришитого к попе, скалку и дубасит их по головам.
 
— Я помогу, скользко только. – утирая слезы, говорит Святослава.
 
— Бутылку притащи с постоялого двора, пока кто-нибудь не провалился в нее. – говорит Повар.
 
— Ну, ладно. Только мне ее не дадут. Мне до совершеннолетия далеко.
 
Святослава забегает на постоялый двор с врожденным названием «ИЗО ЛЬДА». На голову ее капает со снежного фонаря вода. Свята заподазривает неладное.
Внутри стоит человек за ледяным прилавком весь в потасканных шкурах и тряпках. Изо льда вырезаны: люстра, цветы в горшках, подсвечники, зеркала, торшеры, бокалы и даже черепица и дно. Скульптор, видать, лизал сосульки на рассвете.
Дворник то и дело заливает бадьей лесенку, видать, чтобы приезжие с нее скатывались на попе, а не шоркали подошвой.
Носильщик с трудом тащит по недоделанному трапу чемодан вверх. Ремешок чемодана отстегивается, и по лесенке ниспадают книги.
 
— Как снег на голову! – говорит Святослава с учащенным сердцебиением, подкарауливая занятного постояльца.
 
Святослава стоит в неуютной ледяной комнатке постоялого двора, держа в руках стопку книг.
 
— О! Спасибо. – Сказочник сидит в деревянной бочке, натирая волосы мылом.
 
Он обтирается, одевается, берет у нее из рук стопку книг, бросает в печь.
 
— Носильщик обронил. – приковывает слова Святонька. — Вам здесь не холодно? Даже печь изо льда. Хоть бревна не изо льда. И хоть не сыро.
 
Сказочник мажет щетину белой краской.
 
— Бритвенный станок тоже изо льда? Проверь? – громыхает Сказочник.
 
Святослава забегает в уборную.
 
— Да. У вас неубрано. Окурки понатыкано всюду. Что вы забыли в нашей глубинке? – балаболит Свята подосланной окраской нот голоса.
 
— Других постоялых домов в городе нет.
 
— Это правда. Наш город называют Чертогами Снежной Королевы. Замануха для скитальцев и путешественников.
 
— Самозванка это твоя Снежная Королева. Сыщика на нее нет. Хотя она без свиты не рукодельничает, полагаю. А ты ее воспитанница?
 
— Сбрендили?! Мы из рогатки в нее снежками кидаемся. Везет же вам, мерзнете. – восторгается его дрожью Святослава.
 
— Чужеземцев сразу видно в толпе.
 
— Еще бы, обхохочешься порой. Мы все больны просто — простужены, а вы приезжие здоровы.
 
— Кто-то прикарманил все тепло. У тебя снежинка нарисована на щеке, будто она под кожей. Любопытно-то как!
 
— Это шрам. Слава Богу, хоть не уродует лицо. А в снежинку вырисовался порез. Швы снимут скоро. Рана уже почти затянулась.
 
Сказочник оглядывает ее щеку, щупая.
 
— Работа ювелирная. Сама Снежная Королева, верно, на улице? – выведывает щекотливые подробности Сказочник.
 
— Душеприказчик ее. Я с нею не знакома.
 
— Не гони пургу. Врушка! — Сказочник берет бинокль, глядит в окно, здороваясь с городом.
 
— Впрочем, я засиделась. Я ведь к вам по делу. Вы автор сценария, в котором я имею роль. Я одна из прохожих города с кровоподтеком, как тут обзывают актеров театра Валерии.
 
Святослава, нервничая, перебирает ледяные куски у Сказочника на столе. Он оглядывает свой гардероб, достает слюнявчик, дает подзатыльник Святославе и обнюхивает курительную трубку, пробует ей писать на столе, спалив поверхность, покашливает от дыма.
 
— Чутье… Чутье. Остерегайся, не темни пресыщенным отшельникам. – вычитывает Сказочник. – Палач зимы – я бы сгодился на сию роль.
 
— Перепишите конец, пожалуйста. Если нужно, я пальто сниму и наброшу любой смрад похоти. Все, как возжелаете. Этот конец слишком греющий для нашего студеного городка. Нам бы так, чтобы зрители инеем покрылись. Похлопочите, прошу. – соприкасается с его телом Святослава.
 
— Я не ослышался?! Ты хочешь, чтобы я оставил марионетку на чердаке кукловода?
 
— Не я, режиссер хочет.
 
— А кто режиссер?
 
— Вы ее не знаете.
 
— Не заносчивая Снежная Королева, я надеюсь?
 
— Некая госпожа Валерия. А после осмотреть город сможете. Я вам все покажу. На площади есть изваяния трона Снежной Королевы. На Тихой Алее статуя ледяного сердца Кая. Руины правда, кто-то сгоряча покусился… И в тупике проулков есть бедный тот домик, где жила Герда — отрада Кая.
 
— Какая Герда? – злобится Сказочник ее обходительности. — Это же город — чертоги Снежной Королевы. Где ее дворец? – домогается Сказочник.
 
— Вам соврали. Видать, навариться городские плуты хотят. Самого дворца нет.
 
Сказочник у родника в стене обтирает лицо. Берет сверток из тайника медного за циферблатом, выдергивает из него небрежно какую-то бумагу.
 
— Нашла кому врать. Вот конец сказки. А ты многим поступилась ради нее. — Сказочник протягивает ей листок бумаги.
 
— Пропади пропадом ваш приговор. Блюститель колкости. – вредничает Святослава. — В городе шумиха из-за какого-то дворца в конце улицы. А там просто черепушки разлагаются. Вдоль всей улицы к ее дворцу тела разлагаются, и так дивно пахнут из-за сумрака, под которым лежат. Соцветие черепов. 
 
— Укажешь мне дорогу без россказней или у тебя табу теми тропами не ходить, мастерица?
 
— О, но ведь это так далеко! Ваше сердце к тому времени, когда вы туда доберетесь, станет уже ледяным как у Кая. Вы ведь не это помышляете? Или горите желанием отведать на ужин блюдо из сердца, приготовленное Снежной Королевою. И выпивку на мостовой с писателишками под юбкой. Посмотрим то, чем примечателен город изнутри и уезжайте. – постскриптум шепчет Свята.
 
— А театр? – возобновляет Сказочник свою трель.
 
— Нечего вам этот бульварный театр посещать. Просто поставьте печать на бумаге, что вы согласны на переделывание конца сценария.
 
Святослава толкает его назад, и он выпадает прочь, раскалывая собой ледяное окно. Святослава видит на руках следы от потрескавшегося льда. Она усаживается за стол, и пишет окончание сценария, плохим тембром напевая песенку.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 14
КУКЛОВОД — СЛУГА БАЛЕРИНЫ
 
Вечер. Девочки четырнадцати лет занимаются у станка в классе хореографической школы. Играет пианистка. Учитель, мужчина двадцати восьми лет, шагает по классу, грубо отстукивая удары руками в такт музыки. Его руки покрыты серо — золотистыми волосками, чересчур изящными для мужчины, но длинные пальцы околдовывают взгляд. Нахальная улыбка делает его губы еще более укалывающими. На глазах его чуть затемненные очки и челка цвета сеновала. На подбородке ямочка, которую он потирает внушительным перстнем среднего пальца. 
 
— И раз, и два… Сюр ле ку-де-пье! Задержали! – ударяет он ученице по руке. — Локти! Корпус подтянули! На полупальцах! Опорную ножку выворачиваем! Пам! Точку показали! Реще! Реще Холодова! Оглохла! Пам! Холодова точку показала! Стоп! – он хлопает в ладоши оглушительно, пианистка тут же убирает руки от клавиш. — На всю школу тебе кричу! Делай одна!
 
От его криков даже пыль вставала на носочки. Девочка по имени Дашенька спешно выполняет па.
 
— Раз! И два! Носок тяни, и задержи, — ударяет он ей по носку. — Все, выйди в раздевалку, не трогай станок, бестолковая! Это что за ноги! Как мне тебя учить?! Родителей на урок позови, пусть увидят твои ноги, и не приводят тебя больше! Почему каждый урок меня принуждаешь тебе об этом напоминать?! – неистовствует он. 
 
Дашенька уходит в край класса и, забившись у станка в углу, скромно, потупив глаза, стоит, толкая станок.
Святослава с ведром воды, ползая на корточках, моет деревянный пол в краю класса.
 
— Намочи пол. – спрятав ярость, тихо говорит учитель.
 
Святослава мочит тряпку и, не выжимая ее, ходит у станков, брызгая воду на пол.
 
— Этот запах только что вымытого пола. – Учитель выворачивает наизнанку губы, выдыхая. – Есть такие, кто не участвует в новогодней постановке?
 
Дашенька тянет руку, с обиженным величием.
 
— После станка все свободны, кроме Холодовой.
 
По завершению поклона, все девочки теснятся в раздевалке, туго пахнущей не стираными колготками и панталончиками, потливыми подмышками и натертой влагой между их пальчиками. Святослава, зажав носик, выжидает их выплеск переживаний друг другу, и пока что подглядывает за действом в классе. Дашенька сидит на полу в полушпагате. Учитель ходит вальяжной поступью по классу, разглядывая ее истасканные пуанты. Дашенька, раскрасневшаяся, кивает, сглатывая слюну.
 
— Вслушайся в музыку. – Учитель включает патефон.
 
По завершению урока с Дашенькой, Святослава натирает пол, оттирает станок в приглушенном свете одного ночника хореографического класса. Она пристально вглядывается в мышиный цвет станков, натертых до блеска, и опускает тряпку в ведро, Святослава касается руками станка, он запотевает от ее рук. Она пробует сделать адажио, затяжно выводя ногу вверх, и задыхается от истерики привязанности к станку ее рук невидимыми оковами.
Святослава ступает на середину класса, исполняя безукоризненно какую-то партию, начищая своими босыми стопами пол, здрагивая от неслышной музыки, будто ей снег за шиворот попадает, и, плывя кистью надуманному образу, будто из пряжи его вяжет. Тут она прерывается, завидев, что за ней наблюдают. У двери на выходе из раздевалки стоит Дашенька, в изумлении глядя на нее. Святослава, молча, подходит к ведру, выжимает тряпку, продолжая натирать пол.
Она домывает, заходит в темную раздевалку, снимая косынку с головы. На скамейке сидит Дашенька и осторожно отдирает от ноги пуанты с засохшей кровью.
 
— Отвернись. – говорит Дашенька, переодеваясь. — Ты что пялишься?! Я нарочно ошибаюсь. Балетки до дыры натерла.
 
— Да ладно. Мне плевать.
 
— Невмоготу. Брошу к черту этот балет сраный!
 
— Брось.
 
— Негоже. Изобьют до полусмерти.
 
— Учитель тебе нравится?
 
— Балетмейстер? Что сдурела?
 
— Прикинь, он своей женушке в постели тоже так: «точку держи, точку, ноги выше, реще, и раз, и два, точку показала»…
 
— Попу не оттопыривай. – хохочет Дашенька.
 
— Меня Святой зовут.
 
— Имя какое мудреное. Тебя, наверно, в школе дразнят?
 
— Не знаю. Я в школе сроду не была.
 
— Везет тебе.
 
— Что везет то, дурочка. Как тебя звать?
 
— Даша.
 
— Дашенька. Ты в галошах припрись на урок и все. Подразни учителя. Или никто еще не искал жемчужинки в твоей ракушке?
 
— Чего?
 
— Никто пирожок в твою печку греться не пихал? Или ты ножки раздвигаешь только на горшке?
 
— А у тебя мальчики верно в очереди теснятся? – смущенно переводит диалог в другое русло Дашенька.
 
— Лез один без очереди. А я окурком под его валенком быть не стою. Зима, чтоб ее… сковала льдом мою душу. Сама виновата, держала ее нараспашку!
 
Дашенька и Святослава идут по улице, прикрываясь от пурги. Ненужный винтажный ветер наигрывает на губной гармонике им мелодию, одевая на них снежную фату.
Они сворачивают на крохотную улочку, затесненную серыми домами. Одинокий возница и тот испаряется в дымоход печной трубы, прячась от выходок пурги.
Меж домов зажата склеенная с соседскими дворами лавка горящего тепло-розового цвета, на витринах которой горят огни. На дощечке надпись: «КУКОЛЬНАЯ МАСТЕРСКАЯ».
 
— Забежишь со мной? – промерзнув, хриплым голосом говорит Дашенька. — Что на улице мерзнуть? Такой мороз. Я быстро, только пуанты куплю, а то эти не годные.
 
Девочки забегают в лавку. Внутри все в розовом, фиолетовом, белом цвете. Огромные полки забиты пуантами, висят и валяются пачки. Коробочками завален стол, на них надписи: «банты», «ленты», «заколки» и прочее. Свисают куклы-марионетки. Святослава разглядывает их, Дашенька же меряет пуанты.
 
— Надвигается туманность, – выглядывает в окно Подмастерье. — В пору? – спрашивает он Дашеньку.
 
Та пробует сделать па на пуантах, любуясь собой в трельяже.
 
— Мммм… Достаньте мне те с верхней полки.
 
Подмастерье тянется за пуантами. Заодно с ними с полки спадает какой-то болтик.
 
— Белые, что вы черные даете?! – улыбнувшись, говорит Дашенька.
 
— Будешь готической балериной в театре преисподней! – Святослава открывает всякие коробочки.
 
— Тебе бы сказки писать.
 
— А вы не будете ничего брать? – Подмастерье подбирается к Святославе, пряча болтик в карман длинного пальто.
 
— Что, к примеру? Болтик души, который вы только что припрятали в карман исподтишка?
 
— Как? Болтик души? – опешив, переспрашивает Подмастерье.
 
— Разве к вам не захаживают куклы-марионетки купить душу? – заковыристо играется Святослава. — Ладно, что наинеобходимейшее у балерины? Чтобы было, очевидно, что, ох, гляньте — балерина!
 
— Кукловод ее слуга. – Подмастерье протягивает Святославе коробочку.
 
Святослава видит на коробочке этикетку: «тряпичная душа».
 
— Балерина оттопчет, всю жизнь хромать будешь, — Дашенька берет пуанты. — Я возьму эти. А то поздно уже…
 
— Ты старые пуанты выкидывать будешь? – Святослава поглядывает на Дашеньку через трюмо.
 
— Да… Обряд сожжения проведу. – Дашенька понюхивает пуанты. — На талисман они точно не сгодятся.
 
Святослава протягивает руку.
 
— Они же вонючие и дырявые, – противится Дашенька.
 
— Заштопаю.
 
— Ты чего? Не надо. Здесь балетки за гроши отдают. Я тебе куплю.
 
Дашенька кладет из кармашка монеты на прилавок. Святослава идет к выходу, Дашенька удерживает ее за шарф.
 
— Обиделась? – втискивается Дашенька.
 
— Прощения проси.
 
— Держи, — Дашенька протягивает балетки. — Но тебе они вряд ли нужны, чтобы на носочки подняться.
 
— Проси лучше.
 
— Как? Я, правда, не хотела тебя обидеть.
 
— Проси еще. Мне кажется, тебе шарф мешает просить прощения как нужно.
 
Дашенька убирает шарф со рта.
 
— У тебя губы растресканные все. На холоде любишь целоваться? – Святослава трогает ее губы, будто разворачивая сложенный листок.
 
Святослава за руку тянет ее на улицу, и целует под снегом нежно в губы, хохоча.
 
— Ведь это была казнь марионетки! – неожиданно вслух читает с ее губ Дашенька.
 
— Все, прикрой рот шарфом как прежде. Нагрелись как самовар губы!
 
Святослава второпях идет по улице, набивая морду пурге, Дашенька бежит за ней. Беспризорники, изображая паровоз, мчатся на вокзал в объятия бога сновидений – Морфея.
 
— Что тугоухая?! Я видела уже это прошлой зимой. Нас с классом водили на балет приезжего театра какого-то на площади. Спектакль был про марионетку. И ты в классе в темноте исполняла ту самую партию в конце, я тогда на площади обрыдалась. Это была партия казни марионетки! 
 
Святослава, останавливаясь, оборачивается.
 
— Знаешь, как глухонемые изображают небеса. — Святослава выполняет жест руками.
 
— Чудно. – Дашенька разглядывает повреждения невростенички пурги. Она с хрустом раскалывает ставни, застилая постель снегом везучим горожанам.
 
— Раз она не хочет слышать моих слов, исповедь мою не читает, я буду языком тела с ней состязаться. – Святослава обволакивается в ночной снег. — Но и танец мой будто во мраке. Она не видит его. Как назло. Диву даешься табличке тупик.
 
— Кто ты? – напугано отпускает ее руку Даша.
 
— Почему ты притворяешься худшей ученицей в классе? – вопрошает Свята.
 
— Пусть думает, что я не слышу его, и мне плевать на его хореографию, и…
 
— Ты для него лишь замкнутая заспанная ученица, ни то в подковах, ни то в галошах.
 
— Тяготеть к книгам куда осмотрительнее будто бы! – передразнивает ее Дашуленька.
 
— Давай не ругаться или не мириться. Пошли водопой искать.
 
  — Да ты чего, батенька алкоголь учует, такие увечья мне трезубцем обцарапает.
 
— Боже. Не тошно тебе быть такой правильной-правильной! Противоядие попробуй. Снотворное для души и бешенство плоти. Корону заместо панталончиков померяешь. Ношение одежды подавляет изведать трофей. Пусть яд сочится.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 15
ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ
 
Ночь. Холодная ночь проникает в дома, трескаясь на окнах. Попытки спастись от холода тщетны так же, как и достать воду из колодца, вытряхивая из бадьи снежинки. Непоседливые Даша со Святой скользят по льду, ничком трепыхаясь на нем. Девочки подбегают, отряхиваясь, к бару «Грот» — домишке из белого кирпича, с овальной деревянной дверцей, дощечкой «ГРОТ». Желтый фонарь качается над дверью, невзирая на холод. Горожане обходят этот бар, безвкусицу припечатывая к его дверце, истинно же этот бар был для приезжих из одного небезынтересного городка. И даже ежели бы прочие бары, кабаки были битком, горожанин не сворачивал сюда.
Святослава и Дашенька подбегают к входу, глядя на стекающихся в него жутких людишек. Пронзающая жуткость была в том, что от них шел пар.
 
— Боже, ведь очень далеко от дома! – пугается Дашуля.
 
— Скажешь родителям, что тебя забрала в чертоги Снежная Королева.
 
— В такую отговорку родители уже давно не верят.
 
— Я подарю тебе ледяное сердце для доказывания своей сказки.
 
На входе девочкам загораживает путь Зазывала метлой в руке.
 
— Маску, пожалуйста. В ходу носить маски. – Алая девушка на входе протягивает им маски.
 
Девочки переглядываются, хихикая.
 
— Нам не нужно. Мы балерины. – щебечет Свята.
 
Святослава берет у Алой девушки из рук фонарик и заходит внутрь, ведя за руку Дашеньку. Они спускаются по кривой лесенке вниз, где неглубокая пещера с узким проходом в нее. Все в известняковых отложениях, на потолке белые сосульки из мела, стены шероховаты, кривы. В белых фонарях горит желтый свет. Дверцы были крошечные; лесенками, исключая подошвы людей, пользовались как полками для крепкого питья, и кусков льда. Подавальщицы были переодеты в воробушков, на них были лишь высокие белые стоячие шапки, белые перчатки, пушистые угги на ножках. Они сидели в кормушках на ниточках, как на качелях и по зову посетителей спускались и подносили им питье.
 
— Откуда этот сброд? – вопрошает Дашенька, слоняясь по залу.
 
— Знатоки жаркой погоды. У них в городе отворены окна. Лекарей даже нет, все выздоровевшие, – обсыпает их взглядом Святонька. – И не ходят они по сугробам, а шлепают по грязным лужам.
 
— Да, ладно они прикидываются.
 
— Чуешь запах дерьма?
 
Дашенька издает смешок, разглядывая их мокрые от пота лица.
 
— Это пот. Или говенный дождь. – копошится Свята со своими шнурками на сапожках.
 
— Как же хочется коснуться ладонью их теплой кожи, – пригвожденным взором озирается Дашенька.
 
Свободной скамьи в залу не было, даже обшарпанный стул за пианино и тот был занят голой девушкой, в пьяной позе пытавшейся играть на инструменте, извиваясь от одинаковых нот. Замешкавшихся девочек перехватывает белокурая девушка с пудреницей в руках.
 
— Глядите, горожанки. – разинув рот, ахает девушка, втыкая себе перо в волосы.
 
К ней тут же подбегает Подавальщица с повинным видком.
 
— Это прислуги господ нашего городка. – оправдывается Подавальщица, указывая на девочек. – Они из балетного кружка. К сожалению, кружок закрытый, посему они показывают ремесло здесь. – Подавальщица поворачивается к девочкам, помрачнев. – Глядите, не запачкайте тут все снегом.
 
Подавальщица волочит ноги к аромату на кухне блюда из морских глубин.
 
— Вы так согреваетесь? – невзирая на крики, любопытствует белокурая девушка. – Или холод выгнал вас?
 
— Мне назначили здесь свидание. – находится Свята. – А вы хотите, верно, быть бледны как полотно. Как мы здесь.
 
— О, нет. Хотя ежели поразмыслить, цвет вашей кожи одинаково взрачный. – высунув язык к краю губ, ухмыляется она.
 
Девушка эта говорила нетерпимо еле-еле, долго, нерасторопно вырисовывая слова пухлыми губами, припрятывая каждый раз что-то под языком, прихорашиваясь, заглядывая в пудреницу то и дело.
 
— Я коллекционер, – девушка достает из нагрудного кармашка в шелковой обертке ридикюль, внутри которого таится книжка в дивном переплете. – Я до сих пор придумываю первую строчку, пусть пристыдит меня, но окажет милость начать за меня мое повествование.
 
— Он тоже назначил вам здесь свидание? – потерянно озирается Святослава.
 
— Нет. – девушка достает портсигар. – Но и на доме у него висячий замок. Не знаете кратчайший путь к лавке Сказочника?
 
— Глядите, не простудитесь. – уклоняясь от ответа, Свята тянет за руку Дашеньку, желая побыстрее убраться от нее.
 
Девушка хватает Святославу за руку, шепчет на ухо, прижавшись к ней.
 
— Я, быть может, пишу книгу всей своей жизни, без нее город опустеет, и я не хочу, как вы только отражаться во льду. Скажи мне, где он. Я пришла из-за тебя сюда. – допытывается девушка.
 
— От тебя пахнет клумбой цветов, корзиной цветов и ручьем. Не беспокой его тяжелой зимой подобными запахами. Он любит, когда блюда подают холодными. — Свята отталкивает ее на накрытый стол, и подходит в краю зала к пивной бочке и, поперхнувшись от пыли, взбирается на нее, Дашенька следом.
 
— Пойло изволите? – подходит к девочкам Подавальщица.
 
— Молоко, чтоб крепко спалось. – Святослава кидает прочь короткие сапожки.
 
Ведущий ударяет в гонг, в воцарившейся гробовой тишине на стойку бара водворяется сатанинский голос Виктора. Все горожане пляшут, пьют, курят. Подавальщица подносит белую мутную жидкость, Святослава дает Дашеньке отпить ее. Та, в щенячьем восторге от выпитого, кидает свои панталончики на стойку Виктору, завывает под его мелодию, пляшет, Святослава ухмыляется.
 
— По случаю того, что у виртуоза преисподних города… — читает по бумажке Ведущий. — Ох, пафосно-то как! Ну, этих писак! – он швыряет бумажки прочь. — Словом сказать, для Виктора на стойке выступает школьный хореографический кружок с партией «Бамбола». Поддержим обнаглевших девочек! Балет хулиганок замерзшего города!
 
Посетители хлопают. Святослава в дымчатой сорочке с чепчиком на волосах кидается на стойку, выныривая из-подо льда, вытряхивая из себя снег, раскаиваясь, что затрагивает подогретых людей своей холодной жаждой близости с запретными ощущениями. Дашенька танцует в пачке и на пуантах, но прежде сбросив с себя шелковый белый халат с ледяным узором, кружась в нем излишествами зимы, под пачкой у нее чулки на подтяжках, волосы собраны лентой в небрежный пучок. Публика, бесконечно подвыпившая, оторвавшись от алкоголя, хмуро проявляет жалкую долю раскаяния, не противясь поглазеть на не береженые ноги балерин. Святослава приближается к Дашеньке, учащенно вдыхая ее соблазнительный мороз, еще державшийся на ее коже. Уткнувшись лицом в ее плечо, она белыми ресницами повергает ее в смущении. Невзначай механизм патефона заедает, и музыка обрывает их трепыхания.
 
После исполнения партии Святослава и Дашенька мелом пишут на бочке всякие неприличные слова вроде: «ДАШУНЯ+УЧИТЕЛЬ = (сердечко), СВЯТА — ОБОССАКА и подобное. Святослава, завидев позади себя Виктора, хлопает в ладоши.
 
— Браво! В бешеном упоении содрогаюсь от твоих мелодий.  – порочно говорит она Виктору. — Вы скрипичный ключ к душе моей! Не верите, взгляните, мои ободранные пуанты до сих пор все красные. А когда они краснеют, такое бесстыдство вытворяю.
 
Виктор прижимает Святославу в кладовке бара «Грот» к стене обшарпанной, отчего обсыпается штукатурка. Он водит языком по ее мокрому рту. Святослава отодвигает в край панталончики, показывая ему свою письку, слюнявит ладонь, мочит ее, дает ему понюхать свои пальчики, он теребит ее письку рукой.
 
— Я в уборную. Я перехотела… Это безобразно… — Святославу бросает в жар.
 
— У тебя так набухла. Убери руку от двери. — Виктор приподнимает ее ногу, кладет на деревянную коробку, бьет ее по письке. Святослава откидывает голову на обшарпанную стену, зажимая рот руками. И воображает дозволено Валерию и Виктора, занимающихся любовью на рояле, а Святослава играет им на клавишах мелодию, с любопытством разглядывая, как они ласкают друг друга в позе 69. Хоть ей это и не по карману, она вся мокрая, тяжело дыша, хнычет, вытирая бесконечные слезы, закрывая лицо руками, опускается по стене на деревянный пол, хватаясь за ручку не запирающейся двери.
 
 
Часть 16
ЗИМА 1844
 
Ночь. Святослава перелезает через забор публичной избы Настасьи, ищет припрятанный ключ от бани, отпирает ее, входит внутрь. Она отодвигает камни у печки, достает книги Сказочника, роняя на пол всю потертую его книгу. Святослава берет ее, чтобы бросить в мешок, как и прочие, но замечает подпись внизу страницы: «Зима 1844 года». Она выходит во двор, везя на санях за собой книги, после складывает книги в черную от угля коробку, копает яму глубокую руками продрогшими, бросает туда их, закапывает, накидывая на голову черный платок.
 
ЧЕРТОГ ПУТАНИЦА – ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
Деревянная дверь. К ней подходит женщина в образе учительницы и пишет на двери мелом «ЧЕРТОГ ПУТАНИЦА». Дверь со скрипом отворяется.
Святослава лежит на полу, усыпанном бумагой, разорванной в клочья, как снежные хлопья. Святослава отряхивается. Оглядывается вокруг. В комнатке стены из шероховатой белой штукатурки, на веревках висят развешанные книги. На полу раскрытые книги.
Леша во фраке, будто дирижер пером задает темп книгам к переворачиванию.
 
— Боже, кто заглянул ко мне на огонек, — повернувшись к Святе, но не прекращая дирижировать, говорит Леша.
 
Личико Святославы все избито: синяки, засохшая кровь, на ней разорвано платье.
 
— Мой подол от пурги разорвался. Ой, и башмачки мои истоптанные. Истоптала ими весь снег у порога ее дворца. – оправдывается боязно Святослава.
 
Леша, не прекращая, листает страницы книг пером.
 
— Ну, не надо… — умоляюще говорит Святослава.
 
— Я пытаюсь поднять тебя с колен перед ней. Глумишься над своим подопытным персонажем? Поделом тебе. – обругивает Леша ее.
 
— Это искаженный текст. Я провела со Сказочником ночь за чтением книг. Я ненавижу зиму.
 
— Но ты трогаешь снег. И плетешься к нему каждую ночь.
 
— Оттираться от снега.
 
— Не лги мне! – выкрикивает Леша, отчего книги подрагивают, колыхнувшись.
 
— Просто этот снег своеобразного цвета. Затруднительно не задребезжать от такого. У меня будто два, а то и четыре сердца в груди. Я ковыряюсь в его книгах, чтобы переводить часы на зимнее время.
 
Леша, скрывая обиду, переодевается из фрака в свои отребья. На мгновенье он вглядывается в свое отражение. Отвлекшись, берет лупу и разглядывает сквозь нее одну из книг Сказочника, держа эту пакость на коленях.
 
— Невежа. Я бы не стала пачкать тобою и черновик. Вами всеми устроена лукавая сказка в городе,  – беззвучно засыхает голос Святославы в книге. — Она просится в вашу постель обогретую. Весь город сызмальства напуган, что они вот так же падут к ногам ее, если не запрутся за дверью. Я слышу, как буквы перешептываются, и длинные строки ползут в конец улицы к ее дворцу. Там, где была зачата любовь. Я хочу знать, почему я бросила ее, почему я предала ее и бежала из ее дворца. Что произошло? Ведь я же никогда не найду ее в зиме без сказки. Сможешь согреть меня так же как моя сказка, сдирай с меня платье. А нет – умру в ее холодных объятиях.
 
Из запястий Святославы течет кровь, стекая по ее телу. Леша отрывает кусок листка, перевязывает ей запястья. Святослава хочет что-то сказать, Леша обматывает ей рот. Он трогает и лобызает ее тело.
 
— Сколько ты хочешь за свою книгу? – вдруг вопрошает Леша.
 
— Название улицы, где живет Валерия. – испещренная его поцелуями, говорит Свята.
 
— В городе на то есть указатели.
 
— Я с трудом из сугроба ноги вырываю. Кто воткнет указатель в такую стужу к невообразимой любви, моей больной любви, моей тупиковой любви. – вздрагивают слова Святы. — Плевать хотели простуженные на любовь.
 
Леша застегивает ее платье.
 
— Ты замерзнешь, оденься. – выпроваживает слезы Леша. – Я провожу тебя, на улице скользко.
 
— Я должна Сказочнику кучу признаний, за то, что жгла его бумагу.
 
— Ладно.  – Леша собирается с духом. — Вниз по улице. На развилке побеседуй с книготорговцами, они подскажут пивнушку. Валерия там пьет и пытается перестать писать. Она купит твою рукопись, ежели ей понравится. Своих книг она не показывает. Да, и мне неведомо, что ты не ведаешь, что она постоянный покупатель в лавке Сказочника книг под прилавком. – Леша затосковав, отходит от Святославы. – И расстегни душу как полагается. Ты такая грустная Свята, затухающая, порванная рукопись. Пропахла дымом твоя рукопись.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
Святослава ворочается на скамейке школы у перил деревянной лестницы, покрашенной побелкой, Дашенька пытается ее разбудить.
 
— Кошмар приснился? – тихо поглаживает ее Даша.
 
— Не знаю, не помню, — Свята вытирает влажное лицо. – А уже неурочное время, да?
 
Дашенька садится около нее на лестницу.
 
— Вообще, быть беде я чую. Девочки говорят, новый учитель. Точнее учительница. А я на урок опоздала. – Даша запрыгивает на перила, скатывается, отряхиваясь от побелки.
 
— Как учительница? А твой школьный учитель?
 
Даша прислоняется в стене, сползая вниз.
 
— Другой класс взял. Давно уже слух ходил. Я не верила. У него есть группа постарше, те его любимчики. Он столько танцев разучил уже той группе. – Даша кладет голову на плечо Святы. – А ты то чего домой не идешь? Пол вроде подтирать нет нужды.
 
— Мне негде сегодня ночевать.
 
— А где ты прежде ночевала?
 
Святослава недоумевает, что солгать.
 
— Корзину с бельем за меня разберешь? – прижимая ее к себе, говорит Даша.
 
— Я бы предпочла тебе расстелить постель.
 
По школьной лесенке пробегает девочка, глухо вздымая пыль пуантами.
 
— Побежала звонить в колокольчик, – визжит девочка.
 
— Эй, а как училка? – вопрошает Даша.
 
— Злюка. – эхом раздается ее лепет.
 
Святослава сочувственно глядит на Дашеньку, та пачкает пальцем картину в деревянной рамке на стене с изображением какой-то балерины. Вдруг она ошарашено глядит наверх лестницы, распуская свои снежно-голубые глаза.
 
— Я прошу прощения за опоздание. – одеревенев, говорит Дашенька.
 
Святослава оборачивается на того, перед кем так преклоняется Дашка.
 
— Госпожа учительница. – говорит Валерия, разглядывая свою обувку, и постукивая по полу, отряхивая снег с них.
 
— Госпожа учительница. – провинившейся стрункой прокрадывается голосок Дашеньки.
 
— Так это ты марионетка?
 
Даша разглядывает ее выжидающе, чуть пухло сомкнув губы, подглядывая за ее выражением из-под насупленных бровок.
 
— Так и будешь стоять с закрытым ртом? Заправь блузку в юбку и волосы убери за уши.
 
Даша, улыбаясь, выполняет ее указы.
 
— Ну, хорошо. Пойдем. – Валерия шагает наверх, туша докуренную сигару обувкою.
 
Даша бегло глядит на Святославу, сидящую в куче дерьма, и убегает за учительницей.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 17
ГОРОД ДЫМЯЩЕЙСЯ БУХТЫ
 
День. Святослава прорывается в огонь сгорающей лавки Сказочника. Обрывки книг пургой кружат над ее растрепанными волосами, она задыхается от гари, но просится вовнутрь его убежища.
 
— Никого не впускать! Никого! – слышен голос Стражника города сквозь ненасытную пургу. – Любую из его книг недожженную не открывать, не выдирать листков, не читать! – строго-настрого запрещает он собравшимся горожанам, крича на всю улочку.
 
Стражники города оттаскивают ее, кидая на снег. Она, пытаясь высвободиться, открывает глаза обессилено, обволакивающиеся тут же густым черным дымом. Горожане любуются сгоревшей книжной лавкой Сказочника, одобрительно кивая в такт с озорником пламенем, выпрыгивающим из лавки, ржаво-красными лентами, и кружась в дыме своего спектакля.
 
— Это девка захаживала к нему в постельку. – пытаясь повалить на снег неугомонную Святу, настороженно прислушиваются Стражники к зову людей.
 
— Затравленный зверек его, стало быть. – подымает на себя ее взгляд Стражник. – Неслабо. Подыскивай себе другое заведение.
 
Святослава бредет по улочкам окольными путями, избегая горожан, перепачканная сажей с головы до ног. Вдыхая гарь своей одежды, она спотыкается о кромку тротуара. Перед ее взором мальчишка лазает по крыше здания на шатающейся поломанной лестнице и расчищает занесенную снегом надпись: «Голубиная почта». Ведьмовским костюмом своим она отворяет дверцу неболтливой почты.
Внутри пруд пруди горожан, теснившихся в очереди. Полно паутины, и заместо ящика для писем, лежит гнездо, куда все бросают свои послания.
Святослава, хныкая, докрасна дотирая глаза, встает последняя в очередь. У прилавка стоит Леша и обслуживает посетителей и видит, как входит обиженная девочка.
 
— Девочка, ты чего плачешь?! – окидывает ее взглядом кто-то в очереди. – Тебя кто-то обидел?
 
Святослава стоит, роняя ледяные слезы, не прекращая рыдать.
 
— Ты потерялась? – вызывается кто-то в очереди.
 
Святослава прячет голову в шарф, вздрагивая беззащитно.
 
— Пусть напишет, раз она не может об этом сказать, – вдруг откликается Леша за прилавком, протягивая ей листок с пером.
 
Свята вглядывается в него и, подбодрившись, со ссадиной на лице от пылающего огня, обрушивается на листок бумаги.
 
— Подожди секунду, ладно. – Леша тихонько сажает ее на чемодан у прилавка, продолжая обслуживать посетителей.
 
— Ты что вздумал, — продолжает Леша беседу с каким-то парнем у прилавка с письмом в руке. — Ты тут черкнешь письмо багровыми чернилами, забрызгаешь промокашку слезами, исцарапаешь бумагу пером, и она приползет к тебе с дымящейся бухты?
 
— Какой почтарь города дымящейся бухты письма твоего дотронется с печатью то нашего городка? Город сокрушен непристойностью домыслов, слывет сумасшедшими писателями, пастушками… — добавляет кто-то из очереди по наитию.
 
— Люди, успокойтесь! Город закрыт наглухо! Поищите другой способ отсылки писем. Подходите только те, кто перевязал письмо лентой — поздравительные послания горожанам.
 
— Как?! Разве вы посылки больше не посылаете? – вдруг пронзается обожженный голос Святославы.
 
— Ты позднейший посетитель. – проскальзывает по ней взглядом Леша. — Лавка закрывается на всю зиму.
 
Леша отворяет двустворчатые дверцы шкафа с надписью «Вернуть все вспять», и внутри отдирает небрежно с полок прилипшие, подсохшие письма.
 
— Какое содержание у твоей посылки, — обслуживая прочих посетителей,  раззадоривается с ней Леша.
 
Свята, сидя на чемодане, наигрывает на расстроенном паутинном пианино скверные ноющие мелодии и без очереди подходит к Леше, высыпая на его стол куски льда из подола платья рукой с забинтованным запястьем, тут же протягивая ему исписанный листок, перепачканный сажей. Леша читает: «Растоптанные книги Сказочника сгорели дотла».
 
— Тоже мне трагедия, – осуждающе вихляет кто-то из очереди. – Котельную пора бы состроить из его лавки.
 
— Прикуси язык. – говорит взмокший Леша. – Какой адрес? – глядя на лед, вопрошает он.
 
Святослава пожимает плечами с белыми как мел щеками.
 
— Дощечка на двери гласит, что вы отыщете любого адресата. – запинается Святослава. – Дворец готической королевы.
 
— Но это недостоверный адрес.  Да и та надпись уже подтаяла. – публично обругивает ее Леша. – Ты нездешняя, да? Тебе придется свыкнуться с нездоровым цветом изгородей города, и с клубящимся дымом, и с похищением незапертых книжных полок.  – подойдя вплотную, белесыми губами шепчет он ей, доканывая ее. 
 
Люди в очереди, изрядно задымленные от Святославы, и ожидавшие непонятно чего, костлявыми пальцами постукивали по прилавку, наперебой протягивая Лехе свои грязные письма. Допотопная бумага гнила в их руках, а противоядие запуталось в расплетенных волосах всхлипывающей Святославы.
 
— В чем суть отсылать письмо по недостоверному адресу ее? Какому почтарю нужно блин будет искать адресата! – встревает кто-то из очереди. — Это какие-то подпольные писаки его так обозвали. Дворец этот. В парашу закинь письмецо. Книгами и письмами все только подтираются в нашем городке. – разубеждает он Святу. 
 
— У моей боли сделка с ткацкой фабрикой на издание книги. – обороняется Святослава.
 
Женщина в очереди, прятавшая лицо под воротником, втыкает в Святославу свой взгляд коричневой кровью. Ее пальто было до жути почищено щеткой, более того веником. Было похоже, что она трудилась чистильщиком города. Замызганные цвета выдавали ее.
 
— Он тебя надоумил книгу писать? – ухмыляется женщина.
 
— Дописать. Буду слышать только отголоски вопля под переплетом моей книги. Я же его поклонница. – Святонька оборачивается от женщины к Леше. — Мне коробку для льда. Сколько?
 
— Десять монет. Но лед оттает. – колеблется Леша.
 
Святослава кладет на прилавок Леши серебряные монеты, он отодвигает их от себя.
 
— Здесь не берут подобных монет. Где твой шарф? Возьми вот. – встревожено говорит Леша, протягивая ей шарф.
 
— Я не чувствую холода. Да и как согреет меня твой истасканный шарф?
 
Леша вырывает из рук чье-то письмо.
 
— Поторопись в печатный двор. – бессвязно поучает Леша Святославу. — Боюсь, на первой полосе досужих газет будет то, что нынче утром лавка Сказочника обрушилась под снегом. Для читающих на ходу сойдет. Потом, к чему зазря обыскивать под кусками стен его разнузданные книжонки.
 
 
 
 
 
 
Часть 18
СО СКАЗОЧНИКА — ПОРТВЕЙН, С ВАЛЕРИИ — ОТСТЕГНУТЫЕ ПУГОВИЦЫ, С БАЛЕРИНЫ — ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА
 
День. Зима. Люди, на полпути забывая куда отправляются, вдруг задаются вопросом: «Зачем куда-то плестись»? и заходят обратно в дом. Оброненные слова люди слизывают с ледяных луж, и заплеванные снежинками они торопятся укрыться дома. Пустые столики со снежной скатертью, стаканы, напоенные льдом, крепостью зловещих звуков пронзают завернувшихся от снега горожан.
Святослава, вытирая снегом лицо, бредет вдоль недостроенных домов по улочкам города. Неприкрытая от снега, она протирает рукавичками окна домов, и глядит, как любители зимней природы из-за своих рваных одежд, не выходят даже в подворотню. Все льды отражают ей только Валерию, сходящую с ума от снега, глотая его, и вдыхая пургу. Свята опускает глаза, сокрушаясь на снег.
 
Отряхнувшись, она вдруг видит в отражении окна дома проезжающую по дороге повозку Валерии. Святослава бежит за ней, вырываясь из хватких снежинок. Повозка ее притормаживает, Святослава, вся запыхавшись, еле плетясь, видит, как Валерия входит в какой-то двор на улочке.
 
— Госпожа, подождите, пожалуйста! Госпожа! Госпожа! – выкрикивает ей Святослава, комкая снег. — Валерия! – отважившись, зовет ее Свята.
 
Валерия оборачивается, но не видит того, кто ее окликнул.
Валерия – как же она была роскошна в зиме. Ее шаги по льду были смычком по скрипке, иней на замках домов вздрагивал от ее голоса и ломался, пурга припадала к ее ногам, выжидая ее дыхания, снежинки повисали в воздухе, никак не налюбуясь ею, календарь изодрал все дни, кроме зимних, навечно согласный коротать зиму в ее глазах, — и из глубины снега произрастал еще один день для бескровной Святославы в холоде Валерии.
Святослава бежит к дому. На нем надпись резными буквами «ПЕЧАТНЫЙ ДВОР». Святослава забегает вовнутрь. Валерия стоит у станков, где печатаются листы бумаг.
 
— Что вы здесь делаете? – перепугано вопрошает Святослава.
 
— А ты? – с издевкой передразнивает ее Валерия.
 
— Вот. — Святослава копается в кармане в поисках серебряных монет. — Я больше таких услуг не оказываю, посему прошу…
 
— Что, темному принцу не приглянулась купленная кукла? Кукла дала изъян? Кукле оторвали душу?!
 
Святослава протягивает монеты, окутываясь безвольностью.
 
— Ваши монеты оказались ржавыми, – обтирает губы Святослава от вырвавшихся наружу непослушных слов.
 
— Бракованные? Поразительно.  – Валерия глядит на перевязанный фонарь в руке Святославы. — Купи себе на них перо и чернила и допиши книгу.
 
— Мои запятые кружат пургу над городом. Точки обвалят город снегом. – откапывает слова Святонька.
 
— С твоего письма Королеве можно грести деньги лопатой.
 
Святослава подходит к станкам, и наблюдает как на твердую бумагу наливают металлом шрифт, ждут его остывания, выпуклые узоры натирают порошком графита. Буквы делаются разборчивыми: «Исповедь марионетки».
 
— Исповедь марионетки?! – ломая замок на рту, выкрикивает Святослава.
 
— Кто позарится на книгу с твоим сопливым заглавием? На гробу себе ту сопливую надпись можешь выгравировать. Ты должна быть в щенячьем восторге, что твою книгу печатают. Ежели ты не допишешь, я найду того, кто подпишется под твоей рукописью. Породистой собачонкой хочешь быть в моих руках?
 
— У Сказочника на подставку рукопись обдумывать будете. Краденным топориком по разделочной доске писать! – плачет Свята. — Ну, хорошо. Можете пакостничать как угодно госпожа с этой печатным подражанием. Подлинник верните. Что вы вздумали, что моя рукопись это ошейник на моей шее? И сколько же вы отстегнете пуговиц от прибыли книги?
 
Валерия не вздрогнув, бечевкой обшивает сердце Святославы, бегло пробегая по ее растроганному лицу.
 
— Долго же ты не могла перевернуть страницу. – высказывается она. – Потеряю все пуговицы, – глумиться Валерия. — Ты больше не спускаешься по ночам в театр преисподней? Играть в ее театральной оргии. Ежели ты допишешь заместо того, что я расстегну пару пуговиц…
 
— Не за закоулком же. Приезжайте в публичную избу ноченькой. В парилку. Я и допишу. – сглупив, вскользь говорит Свята.
 
Валерия усаживается на плетенный стул в коморке, выуживая подоплеку россыпи ее слов.
 
— Ночью у Сказочника. С него портвейн, с меня пуговицы, с тебя… — Валерия подбирает слова. – Проливной дождь.
 
— С меня моя последняя зима.
 
Святослава хочет выбежать из двери.
 
— Да подожди ты! – заводится Валерия. — Святослава.
 
— Чего?
 
Валерия хватает ее за руку. Святослава оборачивается. Валерия видит, как ее глаза переполняются слезами, но, не высыпаясь, бесследно таятся глубоко в сугробах ее заброшенного взгляда на Валерию.
 
— Свят, глупо обижаться и таить злобу так долго.
 
— Ну… Пусти.
 
— Этого вынудил спектакль. Ты бы мне так запросто это переживание не отыграла. Ведь подобный пример у тебя был на других постановках моих, как зритель ты ведала о моем режиссерском подходе.
 
— Да я подметила. Все актеры играют у тебя только раз. Раз. Самого себя дважды не сыграешь? Выверено и безукоризненно! – с лютой обидой выдавливает Святослава слова. — Ты для драки сплетников газетных, для того чтобы дорожили рукой твоей мастерской и не тускнела она во мраке, для того чтобы зрительный зал в сырости зреть?! Ты для этого вывела меня на сцену?! Да ты покровитель обезображенного искусства – без прикрас, в наготе души. Ты хочешь конец сказки. Душа была невидима для зрителей, да и Валерия ее видит чуть.
 
В неразберихе скопившихся мальчуганов за раздачей газеток, Святослава выбегает на улицу, очутившись в самой жуткой статье газеты о том, что бескровная проказница со Сказочником: «… Определенно, самая роскошная пара этой зимы».
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 19
БЛЮДО «УВЯДШИЙ ЦВЕТОК В СЫРОЙ ЗЕМЛЕ»
 
Вечер. Святослава бродит по улице, шоркая по снегу. Скучные дворецкие покачивали на дверной ручке прогноз погоды: «Заморозки». Дорогу преграждали только выписавшие из желтого дома, снегопад был ничто для них, они рисовали мелом себе зиму, запертые, оттого, что снег засыпал их пороги.  У выкапывавших уголь для котельной выпачканных дворников, посерели их фарфоровые глаза. Пыль скопилась в кулаках.
Святослава, зазевываясь на прохожих, бьется об полено, выпирающее из закусочной «Харчевни», набивая себе шишку. У входа в двери с грустью поглядывает на битый снег, булыжниками падающий на прохожих, некая дамочка. Святослава входит в харчевню, съежившись от переполнявших ее людей. Посреди Харчевни бурлит котел с ржавой водой. Под не застегнутой рубашкой Подавальщика была черная паутина. Выбитыми зубами он предлагает ей выбрать из перечня кушаний: «увядший цветок в сырой земле». И, пренебрегая ее кивком, уходит за блюдом на холодную кухню, которую, похоже, не топят вовсе.
Святослава сидит, обложившись книгами, пробует писать, но лишь зачеркивает напортаченность.
Мальчуган, с плохеньким запашком междуножья, кушает слюни с рукава, сидя за столиком неподалеку, и перелистывает газету, выедая глазами неприкрашенные заголовки. Святослава поглядывает на него, клюя носом.
 
ПОВОД СХОДИТЬ В ТЕАТР – ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
Святослава соскальзывает к сгрудившимся у мальчугана людям на улочке городка. Он бегает по улице, продрогший, протягивая газеты прохожим.
 
— Спектакль по готической сказке скандального Сказочника, актеры из труппы преисподней, на подпевке -  Бесы. Режиссер – богиня преисподней — чертовка Валерия! Хороший повод сходить в театр?! Ух! Вот ночка-то разжигает кострище! Муфточки прочь, стучитесь в ее загробные чертоги!
 
Святослава подымает кинутую прохожим газету и, расчищая снегом грязь от содержания, вчитывается в неприкрашенную статью.
 
— «Долгожданный спектакль ставит подножку и сбрасывает с лестницы в театре преисподней». – читает Святослава поблескивающее под снегом толкование заголовка.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
— Что-то жуткое привирают? – указывая на газету, выспрашивает Святослава у мальчугана.
 
— А ты что хочешь обновку? – скучно говорит он.
 
— Сплетников газетных обновку просить пошить?! Работы с моими отрепьями будет непочатый край.  – Святослава кочергой шарит по дамочке за столиком неподалеку. — Хочу докурить окурок той барышни.
 
Святослава указывает на некую дамочку. Та, вся обвешанная железными украшениями, подвесками из камней, ползает по полу, стерев подол пылью, в поисках чего-то упущенного.
 
— Ты что же ее не обознал?! – вопрошает Святонька у мальчугана. — Это же Марионетка, самая скандальная в городе проститутка, – шепчет она. — Видимо, она потеряла свое самое ценное украшение – подвески ее кукловода. Поговаривают, чтобы перепихнуться с ней, мужчина должен повесить на нее какое-то украшение. Отсюда и прозвище.
 
— Слышь, из прачечной на углу пропало все ее тряпье в прошлогодней зимою? – гудит мальчуган.
 
— Тише. Тяжело носить столько украшений на шее. – сочувственно говорит Святослава.
 
— Но быть писателем, что бы там ни было, тяжелее, – бросает из-под столика вгрызающийся взгляд дамочка на Святославу. – Носить книги тяжелее.
 
-О, барышня, извольте извиниться. – Святослава загнанно на бегу подносит ей кипяток, несдержанно заручаясь не сквернословить более. – Барышня… Не изволите ли приткнуться к моему разведенному огню.
 
— Убраться бы прочь поскорей, тут такой затхлый запах, – обругивает грошовую Харчевню дамочка. — Додумалась, где быть привалу! Уж лучше в пургу украшения упустить, нежели в такой плесени.
 
Дамочка, шебурша вязальными спицами, коими она покушала что-то паленое, не обнадеживающе поторапливается к выходу.
 
— Постойте. Не уходите. – срывается Святослава. — Я докучать не буду. Буду немногословна, пока вы не заговорите со мной. И платье вам отглажу. Вы ведь наверняка держите путь куда-то на костюмированный бал, надобно не быть хотя бы скомканной. Бросьте свое украшение в этой плесени.
 
Под потолком спутанных задернутых кулис Святе привиделось, что дамочка пастельная это наигрывала ей на небывалом музыкальном инструменте, звучанием задавая трепку ее душе. У дамочки на лице, позабыла сказать, бордовая вуаль. Она распутно кладет ногу на ногу, и руками упирается в бока, усаживаясь перед Святославой. Глаза плутоватые черные, на губах стертая красная помада и ныне след от нее.
 
— Объедение. – Святослава рыхлит и жует землю, поднесенную Подавальщиком. — Плачу книгами Сказочника.
 
Подавальщик с опаской трогает книгу, прячет ее под передник.
 
— И утюг. – вышвыривая на столик еще книгу Сказочника, говорит Святослава.
 
Подавальщик уходит по дощатому полу на кладовку.
 
— Да, его куча дерьма. Не продохнуть, – заглядывая в книгу, говорит дамочка. – Уши вянут.
 
— Вы что его любовница? – поглаживая книгу, говорит Свята.
 
— Но не поклонница же его книг!
 
— И, правда, было бы дико такой-то барышне таскать набор перьев с чернилами. А как же любовь? – бьет бумажными словами ее Святослава.
 
— Любовь – ухищряется, как-то, выкрашивать узорами пурги, заброшенные мной окна любви. – не оборачиваясь на здравость ума, говорит дамочка.
 
— А что отражается в твоем окне в такую пургу, что вы бежите в город дымящейся бухты? Ведь вы же туда бежите? Здесь делают привал только те, кто бежит туда, – таращась на нее из-под кулис бесстыжести, укалывает Святонька. – Ну же, мы же не за партой.
 
— Что отражается? Вечные снега серого растоптанного неба.
 
— Заказать вам закисшего снадобья какого-нибудь? – чуть не подавившись, говорит Святослава. — Я ведь могу просто перевернуть вашу лодку пургой, чтобы вы не попали в город дымящейся бухты. Не уходите.
 
Дамочка подымается из-за столика, опрокидывая посудину Святославы.
 
— Ты воруешь мою жизнь! – кричит на нее дамочка, пропащим тембром. — Почему ты пишешь?! Почему?! – и еще сотня слов, безусловных и не нуждающихся в воспроизведении. Глаза дамочки бегают по глазам Святославы, как по строкам до дыр зачитанной книги.
 
— Потому что ты, просыпаясь, накидываешь на себя повязку от чулок, заместо того, чтобы не вылезать из-под покрывала! – подперев щеку кулаком, говорит Святослава, разглядывая ее сквозь театральный бинокль. — Измазала своими губами столько тел, а к ее ядовитой коже так и не прильнула. Загляните в книгу.
 
— Тебе это не дает покоя?! Рана никак не затягивается? – уходя, говорит дама, завязывая на шелковый бантик шляпку.
 
— Хотя бы просто подержите ее в своих руках, пожалуйста. – прибедняется Святослава.
 
— Нет другой тебе партии в ее театре. Нет секретной почты для отсылки писем ей. Нет конца тропинки. И нет в вывернутых карманах твоих снега.
 
Святослава, дуясь, прячет лицо под книгой.
 
— Ну, и травись дальше. – начхав, выплевывает дамочка.
 
Подавальщик кладет угольный утюг на столик.
 
— Раздевайтесь. – слюнявым пальцем трогая утюг, говорит Святослава.
 
Святослава гладит на полу шелковое платье дамочки угольным утюгом, ошпаривая то и дело до дыр платье ее неуклюже, пока дамочка в корсете и чулках, с упавшими с плеч лямками, пляшет под хриплый патефон.
 
Святослава доглаживает платье и одевает его на себя. Дамочка вожделенно — затяжно скользит, прижимаясь телом к стене, обрывисто дергает им вдоль стены из края в край, и со стенанием сползает вниз. Лоскутки бордового платья согревают ее паром утюга.
 
— Почему все бегут в тот город дымящейся бухты, там, что, не тают снега? – вопрошает Святонька.
 
— Это кладбище города. Там прах душ… Свернешь с тропинки? – заигрывает голоском под патефон Дамочка.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 20
ВЕСЬ ЗАЛ СЛЫШИТ, КАК БЬЕТСЯ МОЕ СЕРДЦЕ – ВИДЕНИЕ СВЯТОСЛАВЫ
 
Вечер. Зима обостряла холод, превращаясь из нарисованного февраля в живой, выкарабкиваясь из мольберта. Я собственными глазами лицезрела, как запертые, убаюканные под колпаком инея люди пробуждались в котле с этикеткой «уголь» в лавке мясника.
Промерзшее зеркало пропало с его застекленного окна бесследно – он затолкал в него до упора заложников продрогших, а тех, что не влез, запихал в два фонаря, после отпорол себе руки и понатыкал заместо них коромысло, и, свесив на него фонари, бежал из города. Холод был почтеннейшим господином в городе после Валерии и ее театра, и лишь ее актеры не сковывались от холода. Валерия – их панацея! Зима побаивалась ее, не зазывая играть в снежинки и заметая протоптанные тропинки к ее театру, задабривая ее разбросанными шедеврами бежавших из зимы художников.
 
В театре Валерии попахивало предрассветной премьерой перелопаченного спектакля. И завывания пурги только пуще прежнего напоминали о тикающем по часовой стрелке господине феврале.
Валерия восседает на громадном стуле, перед ней выступает труппа ее актеров, она созерцает сие действие. Поначалу она вообще не поглядывает на сцену, тащится от какой-то готической мелодии, напевая ее. Она вся в упоении водит языком вокруг рта, лаская свою собачонку, сидящую перед ней на столе. Собачка убегает, Валерия запрокидывает ноги, заскучав, роняет голову на стол и засыпает.
У Святославы на подмостках вдруг деревенеют ноги, она падает, глядит на свои руки и ноги, и видит, что к ней привязаны ниточки. Она кричит. Актеры хохочут.
К ней быстренько подбегают подлые пери и наносят много мела на нее, ее лицо от этого делается белым. Кукловод ниточками поднимает на зрительный зал лицо Святославы. Кукольное неподвижное личико хлопает ресничками.
 
— Я думаю, никто не будет против, если мы отдадим эту ночь в ее власть.  – говорит в микрофон Подлая Пери, обрывая слова хитрющей улыбкой. — Без нее эту суровую зимнюю пургу нам не преодолеть. У нее есть душа… — жестоко улыбаясь, зазывает недошедших зрителей Подлая Пери. — У нее есть сердце. И она дарит их вам! Господа! Прелестная и потому восхитительная марионетка.
 
— Чем она прелестна? – вдруг раздается голос кукольной Святославы.
 
Актеры охают. Суфлер, сидящий в своей будке, протестует руками.
 
— Слезы – вода из дырявого ведра, улыбки — грим краской для обуви! – кричит Святослава, дрыгая повязанными ручонками.
 
— Стоп! – строго срывает ее раздолье Валерия, отчего каждый оборачивается, убоявшись ее запальчивости. — А почему марионетка живая? Разве это не бездыханная кукла.
 
— А ты переодетая королева! – выкрикивает ей Святослава.
 
Актеры опять охают. Валерия облизывает языком губы по кругу рта, и нагло хохочет с актерами. Подлые пери, низко кланяясь, пятятся задом к Святославе.
 
— Весь зал слышит, как бьется мое сердце, что тебе еще надо?! – выплескивая накипь с сердца, канючит ее Святослава.
 
— Ее.
 
Святослава, не разобрав, вглядывается в Валерию.
 
— Ее сердце. – закалывая улыбку на краешек губ, говорит Валерия. — А ты завидный персонаж. Никто не хочет быть тобой, но каждый вожделеет глядеть на тебя. Ведь ты впускаешь даже не между ног, а в сердце. Прелюдно. Немудрено, что ты не можешь справиться со своими чувствами. Сердца зрителей засыпаны давно презрением к каждой секунде настоящего, а твое… Лишь оживает на несколько жалких драгоценных мгновений, когда это взбредает в голову кукловоду. Я надеялась, ты поймешь… Ты то, что было ни о чем для меня.
 
Одинокая слеза вытекает из глаз Святославы. Подлые пери быстро стряхивают ее с нее губкой.
 
— Заново! – командует Валерия грубо.
 
— Валерия, извините, я подвернула ногу, я не смогу сыграть партию ожившей марионетки… — слетает с губ Святы. — Ведь это неправда. Я слышу ее мольбу. И вы не можете заставить меня предать эту любовь. Она бы никогда не бросила кукловода.
 
Актеры в шоке глядят на Святославу. Она разматывает ленты пуант, и идет к выходу из театра.
 
— Но ведь бросила же. – бессердечно говорит Валерия. — Добро пожаловать в мои холодные чертоги. Что не любишь меня больше? Даже прощай мне не скажешь? Ведь ты глядишь на меня последний раз в жизни. Не попросишь не красть у тебя пусть даже столь ничтожную роль в моем театре?
 
— Спица в колеснице моя роль. И душа, зачитанная до дыр. А все, о чем я хотела вас попросить, я просила тем утром у вашей повозки.
 
Валерия издает смешок.
 
ОКОНЧАНИЕ ВИДЕНИЯ СВЯТОСЛАВЫ
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 21
САМАЯ РОСКОШНАЯ ПАРА ЗИМЫ
 
Ночь, от вторжения которой проку нет, но люди отравленные отодвигали часы. Зараженные, они прогуливались до ступенек своего домика в закутке улочки. И книги держали в птичьей клетке, задвигали полки, отпугивая сквозняк морозный. И разоренные на чувства, все искали одежонку поприличнее. Однако ж поздновато. На парадном крыльце их домов уже пригвоздил господин февраль белые вывески с наружной рекламкой их платяного шкафа, забитого багажом – беглецы. Не люди, а беглецы!
 
Святослава расчищает окно в лавке Сказочника, пытаясь разглядеть, кого принесло.
 
— Это извозчик Валерии. – обрисовывает Святослава странного гостя. — Не отворяй дверь. – диктует она Сказочнику.
 
Святослава запирает задвижку на двери.
 
— Двери не выдерживают морозы, Святонька. – Сказочник касается замерзшей щеколды. – В лавку задул пронзающий охолодевший ветер.
 
— И, вообще, Сказочник, вы же зимой не пишете? Как там… Отряхивать бумагу не успеваете от падающего снега? Сидите себе скромно, отогреваетесь у печи?! – передразнивает она Сказочника.
 
Сказочник глядит на Святославу, приближая к себе керосиновую лампу.
 
— И, правда, драгоценному камню нужен полный мрак, чтобы он засверкал, как надлежит, но настоящий бриллиант и снег выкрасит в мертвенно — обесцвеченный цвет. Отопри дверь. Я дарю тебе вольнодумную главу на пол-листа бумаги. – Сказочник роняет на пол книгу.
 
Святослава отпирает дверь. Извозчик отряхивается от снега, теребя в руках полозья.
 
— Извините, на двери вывеска «Наждачная бумага и бродячая балерина». А я буду к Сказочнику. Я ведь верно прибыл?
 
— Вы от кого будете и по какому же вопросу поздновато закрадываетесь? – крутя в зубах перо, говорит Сказочник.
 
— Я спрятал в горшке с цветами книгу от Госпожи Заснеженного Закоулка.
 
— Ну же, Свята, пригласи гостя к столу. Чего ты как снежинка к окну приклеилась? – ухмыляется Сказочник. — Дописала? Скрупулезно строчит, прислужница Сказочника? Продолжения сказки ждите, когда она вдохнет на стекло.
 
— Подождите за дверью, – обращается Святослава к извозчику.
 
Тот послушно ступает за порог, обронив по пути погнутое и шершавое ведро. Засохшая краска не вытекает из него, отдает лишь помойным запахом.
Святослава подходит к книжным полкам. Глядит на Сказочника, разматывая на себе шнурок корсета. Она рукой держится за полку, пыль стоит столбом от падающих книг на пол, обволакивая ее в ядовитый цвет.
 
— Вы предатель. – говорит Святослава Сказочнику.
 
Сказочник прикладывает палец к губам, приказывая ей затихнуть.
 
— Зима от пера не извилистее. Почему я обучена писать? Ведь не для того, чтобы долг вернуть замученной пурге? – прокричать вдруг принудила себя Святонька.
 
Святослава пришивает к сапожкам новую подошву.
 
— Прерогатива балерины дело рук композитора, а не писателя.
 
Святослава уходит из его лавки, закуривая трубку извозчика, покуда он пытается свыкнуться с холодом, укутавшись в рыбацкие сети.
 
— Намело-то как, – оглядывается Святослава. – Я к вашим услугам извозчик.
 
— Да, я не извозчик. У ней ко дворцу не проездная дорога. Посему я на волокушах вожу госпожу. – пристыжает он ее владения. – «Бери сугробы. Грабь снега» — на калитке надпись. Непригодный для оттепели дворец. Все наперекосяк.
 
Святослава подходит к извозчику, открывает пробку от чернильницы и выливает чернила на снег. 
 
— Что ж поторопиться бы пора. – говорит Извозчик. – Следы перемешались на снегу между собой. Приди к цветочнице с пустыми руками. Большая часть тропинки из камней. Не наскочи на камень. Зайдем в лавку, и ты купишь горшок с гортензией. Ежели денег за него попросит, скажешь, что куст гортензии под сосульками продрог, а цветок то не излюбленный зимушкой. Я подле цветка того с книжкой оброню платок. 
 
Святослава с Извозчиком входят в лавку к Цветочнице.
 
— Натоптала ты снегом в моей лавке, не входи даже на порог без топота сапогами, стряхивай снег с них! –
обругивает Святославу Цветочница.
 
Святослава прячет осуждение глупой затеи в отведенных глазах, и, противясь отряхиваться от снега, уходит из лавки без книги. Извозчик преграждает ей тропинку.
 
— Отвянь. Я не хочу побороть холод. Так и доложи госпоже. А коли не довольствуется подобной выходкой, пусть идет к Сказочнику. Он перед продажей взвешивает все книги на чаше весов. Весы его пристыдят завравшуюся книгу.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 22
ПОЧЕМУ КАЙ БЕЖАЛ ИЗ ЧЕРТОГ СНЕЖНОЙ КОРОЛЕВЫ?
 
Утро. Святославу разбудили акварельные краски, капающие на нее с крыши. Человек за роялем на крыше закрывал свой порванный зимний зонтик и сквозь ледяные прутья глядел на нее спящую. Святослава глядит на песочные часы и второпях из-за потраченных на сновиденья часов, несется сквозь узкие улочки, отталкивая развешивающих диковинное белье людей.
 
Ученики сидят за партами в классе хореографической школы. Учительница ходит по классу. Дашенька, облокотившись на парту, зевает и калякает в тетради для контрольных работ сказочных персонажей.
В класс стучится Святослава с мешочком мела.
 
— Я прикорнула, провинилась. – кланяется Свята перед учительницей, и намочив тряпку в ведре, уже порывается вытереть доску, но видит на ней надпись: «Контрольная работа по сказке Г. Х. Андерсена «Снежная Королева».
 
Святослава ползает по полу с ведром и тряпкой, вытирая пол. Дашенька, скучая, отбивает такт ногами под партой.
 
— Вопрос номер восемь: как назывался город, в котором жила «Снежная Королева»? – учительница бродит по классу, постукивая каблуками по пыльному полу.
 
Дашенька оглядывается на Святославу, та подсказывает ей что-то беззвучно. Дашенька не может разобрать. Святослава, якобы оттирая пол, подползает к парте Дашеньки и пишет ей мелом на юбке: «Город, которого нет», та отряхивает.
 
— Ты что не читала?! – дивится Святослава.
 
— Вопрос номер девять: осколки какого предмета ранили Кая?
 
— Козе понятно. – зевает Дашенька, глядя на часы. — Я с хореографии сбегу, форму где-то просрала,  – шепчет она Святоньке. — Сбегай в читальню, я, кажется, у парты ее швырнула.
 
— Поломойщица, ты никак подсказку даешь? – выталкивает ее из-под парты учительница. – Быть может, к доске выйдешь и поведаешь о Снежной Королеве ученикам? Твои познания о ней ученикам невдомек.
 
Весь класс хохочет. Святослава с провинностью подымается, потупив взгляд.
 
— Мел закончился. Сходить? – Святослава роняет в ведро весь мел с доски.
 
— Вот, возьми. – протягивает ей мел из-под стола учительница.
 
Святослава пишет на доске: «У него была душа, а она ее в упор не видит».
 
— Какой необычный почерк, — каблуком пробуя отодрать с пола тягучую смесь вроде смолы жевательной, говорит учительница. – Почерк Сказочника.
 
— Выходит, читаете его книги. – вытирая мел с рук, говорит Свята. – Злачные лавки города знаете?
 
Дашенька вспрыгивает со стула.
 
— Я потеряла купальник и лосины по хореографии, а их не так-то просто раздобыть в городе,  – плача, говорит Дашенька. — Позвольте мне поискать их в предыдущих классах и коридорах школы. Я дописала сказку.
 
Дашенька закрывает свою тетрадь и толкает Святославу в пустом коридоре школы, покуда ученики горюют в классах.
 
— Ты знакома со Сказочником?! Ты знакома со Сказочником?! Кража за кражей! И ничегошеньки не поведала! Вышколенная врушка! — диву дается Дашенька.
 
— Ну, не за прялкой же я вечера коротаю. Ты не спросила ни разу. Да, я всю зиму в котловане его сидела. Прокипятить его книги от зимы порывалась… И от корки до корки знаю каждую его сказку.
 
Дашенька прикрывает рот руками, ахая, и убегает прочь от нее. Святослава с ведром в руках подходит к кабинету с заголовком «Читальня», заходит внутрь.
 
— Ищете что-то конкретное? – выглядывает из-под очков учительница читальни, стряхивая пыль с полок книжных.
 
— А мне дозволительно книги брать? – размахивая мокрой тряпкой, говорит Святонька.
 
— А ты что обучена букварю?
 
— Я в коридоре прочту и до звонка занесу. – кивает Святослава.
 
— По какому уроку книгу дать?
 
— Не по уроку. Но книга про балерину. Должна быть здесь в хореографической школе. «Исповедь марионетки». Автор, вроде, безымянный.
 
Учительница достает книгу, кидает на стол перед Святославой. Та трогает трепетно обложку, сачком выхватывая ее, изнемогая от самой себя, взахлеб читая ее на лесенке школы.
Ученики старших классов подымаются по лестнице, заглядывая Святославе под ее платьице.
 
— Ажурный у тебя ночник. Быстро накаляется? – подтрунивают они над Святой.
 
Святослава, игнорируя их, перелистывает книгу.
 
— А почему поломойщицы без панталон полы драят? – подразнивает другой, глумясь нагловато.
 
— И себе заодно надраить.
 
Святослава сверху лестницы выливает из ведра им грязную воду на головы.
 
— Что сдурела?! – орут ученики ей.
 
Они бегут к ней вверх по лестнице, хватают ее за ноги и платьице, и хлещут грязной тряпкой. Звенит звонок. Ученики убегают, плюнув на нее. К лесенке подходят Дашенька и другие девочки.
 
— Дашь… — окликивает ее Святослава. — Отыскала мешок?
 
Стоит гул бегающих школьников, девочки перекрикивают их.
 
— Постучусь заплаканная вся к учителю. Делов то.  — Дашенька посылает ей поцелуй. — У тебя что, книга в руках в такую несусветную рань? Ты плохо кончишь.
 
Дашенька слышит звонок на урок и второпях бежит по лестнице, но соскальзывает на мокрых ступенях Святославой пролитой воды и грохается с лестницы. Святослава бросает книгу прочь, та падает в ведро и тонет в грязной воде.
 
Святослава заходит в хореографический класс с ведром воды. Две ученицы стоят у станка, растягиваются, и отрывают от снежинки из бумаги, сорванной с окна, края. Святослава видит у станка, где стояла Дашенька, рвоту на полу.
 
— Обнимет, поцелует, под юбку залезет, к черту пошлет, обнимет, поцелует, под юбку… — ворожит одна из учениц.
 
— Все, ты встряла. Только подмойся, а то его тоже вырвет. – хохочет другая ученица.
 
— Где Даша? – оглушает учениц Святослава.
 
— Учитель ее к лекарю повел. Ее вырвало на уроке. Жуть. Позор вообще, он так на нее наорал. Еще и нога у нее была порченная.
 
— Что ты взяла и растрепала вообще непонятно кому?! – попрекает ее другая ученица.
 
— Короче, здесь ее больше не жди. – выпроваживают ее ученицы.
 
Святослава глядит на свое ведро. В нем утонувшая в грязной воде книга.
 
Святослава бежит из хореографической школы. На улице гулянья по поводу проводов зимы. Люди захватывают снежный городок, сжигают чучело Зимы. Святослава вся в золе и пепле, перетресканная пуще льда, запрыгивает в первую попавшуюся повозку.
 
— К богеме города. – диктует Святонька, кидая из повозки в слепленную Снежную Бабу снежок.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 23
ОТСЫПЬТЕ СНЕГА ДЛЯ ТРОПИНКИ, Я ВДАЛЬ ПЛЕТУСЬ К ЕЕ ДВОРЦУ
 
Вечер. Кучер прихлестывает лошадей, Святослава в строгой блузке и шляпке из шкуры ежа, глядит на дорогу, высунув голову из повозки. На дороге в земле на обочине воткнут указатель — перечеркнутое слово «ГОРОД» и далее указатель «СУД ЗАКОНОВ ИСКУССТВ ДРАМАТУРГИИ». Надпись пропадает под туманом города. Неподалеку виден дворец из красного кирпича. Он весь обвешан фонарями, и, кажется, будто горит кровавым костром. Владелица дворца, увитая снежинками, скрывается в ледяном гроте.
 
— Боженьки… Ведь это же… Чертоги Снежной Королевы. – сбивчиво говорит Святослава.
 
— Не хотел бы я угодить в ее лед, – ускользает фраза кучера с пургой.
 
Зал суда будоражит пылью, столбом стоящей от книг, заполоняя шаткое пространство. Толпа горожан теснится у темно-зеленых занавесок и покашливает. Стены темно-коричневого цвета, приглушенный свет, курево, чьи-то шаги, шаркающие по потолку, люстра, завернутая в газету – все было схоже с сундуком с отшвырнутыми похищенными безделушками. На изрезанном ремесленниками стуле сидит Судья с серьгой в ухе из латуни и камней — изящные усы, выразительные сумрачные голубые глаза очерчивают его карманы. Он подмешивает в чернила какую-то твердую краску, и встряхивает баночку. Водя по лицу краем пера, он читает книгу, периодически вглядываясь в Святославу, и вдыхая черный порошок чернил в ноздри. Протирая платком противень на судейском столе, он припрятывает якорь от ночного сборища. Под ворохом книг он взглядывает на Святославу сызнова как на сломанный рассвет. Огрызок в жестяной коробочке и бутылочка, испачканная в женской помадой, были натюрмортом на исцарапанном столике Святославы.
 
— «Хорошенькая нимфетка последнего класса школы» – это пятнадцать? – читает Судья, застревая на строках.
 
— Это шестнадцать давно исполнилось. – уткнувшись в камешки на ботинках его, говорит Свята.
 
Судья опрокидывает навоз на черный каменный пол, и затаптывает его ногами.
 
— Ну же, будь более раскрепощенная. Ты приписываешь Сказочнику воровство твоей рукописи и дописывание конца твоей сказки.
 
Святослава кивает, раздосадованная, будто в лавке книжной на нижней полке гвозди выпрямляет.
 
— Под поезд его! Задрал давно! В подземелье чахнуть его! – выкрикивают горожане из толпы.
 
На их головы обрушиваются залежавшиеся книги из комода, причесывая их веревкой.
 
— Допечатная проверка черновика рукописи была? – вопрошает Судья.
 
Святослава пожимает плечами, суя палки в колеса сама себе. Хрусталики ее глаз плывут по толстым пожелтевшим книгам на полках.
 
— Конец пришелся тебе не по душе? Сказочник изувечивает персонажей без стука в твою дверь? – продолжает подсыпать Судья черный бедовый мороз в булькающую заварушку.
 
Святослава кивает.
 
— Конец, мое дивное создание, взывает к перипетии – неожиданный поворот фабулы. Видит читатель, это была не любовь. – черным золотом поучает ее Судья.
 
— Обувь на босу ногу надела, вот и завоняло любовью. – толпа, выглядывая из-под книжных висячих полок, тычет в Святославу соломенными перьями. 
 
— Да такая любовь бывает раз в тыщу триллионов лет! Потому и зовется – сказочная. Видит читатель?? А персонаж должен потакать читателю по законам драматургии? Подождите… Не потакать… Обманывать читателя. А что отличает быль от сказки?
 
— А ты пишешь для никого? – вздыхает Судья. – Выпей молока. Я тебе сварю.
 
Судья встает и не поодаль от своего резного стула заваривает молоко. К нему тут же подбегает портниха, видать, со стужи, вся продрогшая, и зашивает дырку на черной рубахе его.
 
— Ты же смышленая девочка, сама так наглядно, очертила все это в своей сказке. – говорит Судья, помешивая молоко. – Тебе с пенкой или без?
 
— Без. – обиженно говорит Святослава.
 
— Сказочник, что вы можете сказать в свое оправдание? – обращается Судья к Сказочнику, улыбаясь как старому другу.
 
— Бинт, снятый с раны, мое продолжение ее рукописи. – пододвигая шкаф с книгами к себе, говорит Сказочник.
 
— Ведь ты той ночью сделал все, чтобы я успела к ней. Она почти уехала… — кричит Святослава Сказочнику.
 
— Она бы притормозила на дороге помочь вам с перевернутой телегой.
 
— Не притормозила бы!
 
— Прения ваши беспочвенны. Захлопну живо в книге обоих про лютую зиму, не поостынете! – ударяет Судья молотком по подставке. – И пей свое молоко, стынет. – говорит Судья Святоньке, зевая. — Автор, то бишь, ты, берет за волосы и втаскивает во дворец этой готической Королевы. И, да и да, читатель не налюбуется ею! Но есть опечатка. – Судья читает рукопись Святославы. — «Душа отсутствовала напрочь». Или… Не опечатка. Почему?
 
— Как почему? Ведь Королева не видит ее душу. – пытается задеть за живое Свята.
 
— Посему, по законам драматургии, читатель не верит и не дорожит такой любовью… — обобщает Судья. — Ты что же приволокла свидетелей? Постыдилась бы своего отражения…
 
— Стыд же в книгу не запрешь.
 
— С зеркала ширму сдерните! – приказывает Судья присяжным.
 
Присяжные опрокидывают книжный шкаф, подходят к бордовой ширме и отодвигают ее от зеркала. В зеркале девочка с рассыпавшимися по затылку волосами вырисовывает поправки на зеркале, изображая «32 февраля».
 
— Замолчите же, и вслушайтесь в холод! – тихо плачет Святослава.
 
— Суд оглашает приговор. Неоспоримый конец Сказочника! – Судья ударяет молотком по подставке. — То бишь, «Балерина бежит из дворца Королевы, ибо приняла за любовь проказы да козни насмехающейся королевы февраля. – фальшивыми нотами говорит Судья.
 
— Пускай. Мне до фонаря твои законы… И твой февраль. Я ее не брошу, что бы вы тут не начеркали, – бурными рукоплесканиями закрывая книгу, говорит Свята.
 
— Пускай?! Персонажи не колотятся в твою дверь?! У тебя на глазах в агонии не багровеют?! – проваливается голос судьи в колодце Святославы.
 
— Нашел о ком печься! Укрылся за печатным станком как лодка на причале в непогоду. – смекалкой говорит Свята.
 
— Хватит орать, нимфетка заборная! Станок не забарахлит от твоего ора! Ну, поведай, как же ты собираешься заточить персонажей в книгу? Будь снисходительна к нам невеждам и лапотникам.
 
— Эта книга написана почерком шестнадцатилетней девочки. Вам, быть может, отвратно до изнеможения читать этот бред, но в ней вся моя нежность. А вы опустошили мою копилку нежности. На что теперь мне жить… Я нищенка! Буду воровать! Еще прибежите, и на коленях приползете, потому что не сумеете закрыть книгу!
 
— Нищенка или притворщица? – вслед ей шепчет Судья. — Сколько зим тебе нужно, чтобы не плестись каждую в конец улицы к ее дворцу? Пол-листа бумаги и полтона голоса кающегося в любви! А ты на коленях подползти не хочешь, прежде, моля отучить тебя писать?
 
Святослава падает на черный каменный пол, как подобает отодранному навязчивому колючему репейнику.
 
— Отсыпьте снега для тропинки, я вдаль плетусь к ее дворцу, а то мне, я чую, снега уже не хватит по законам драматургии. – воцаряется в книге, но разбивается в зеркале голос Святославы.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 24
БЕЖАТЬ СО ВСЕХ НОГ ОТ НАРИСОВАННОГО ТРОНА КОРОЛЕВЫ
 
Ночь. Святослава подходит к заброшенной школе в деревне, на ней надпись «Вырытое болото», кое-как обрисовывается музыка. Святослава входит внутрь.
Немного девочек и парней танцует в полутемном коридоре, кто-то курит, лежит на полу, прячась от бессонницы. Святослава съедает все из пепельницы и сворачивается клубком на полу. Леша играет на гитаре для деревенских ребят, те перешептываясь, оглядываются на Святославу.
 
— Эй, Святка иди-ка на пару словечек. – зазывают ее девки.
 
Святослава подходит к девочкам, не читая ничего в их глазах.
 
— Ты что забыла, что тебе нельзя сюда пристраивать свое захолустье бесстыжее? – упрощая заумные изотворения, говорят девахи.
 
— Да. – бездушно соглашаясь, соизмеряя с одиночеством морозным, обжигает губы Святослава.
 
— А что не пляшешь, балерина преисподней? Раз уж снизошла до болота. – ворошат обрывки сплетен девки.
 
— Да. – выхватывает струнки затяжной нотки Свята, звучащей в углу, похожей на чьи-то чувственные шаги, желанными и живые.
 
Девочки окружают ее и пляшут. Свята опознает на себе теплую зимнюю одежду и жаждет распродать ее, приходя в другую погоду, где нужна одежда черного цвета. 
 
— Ты, блин, под ноги гляди, ты куда прешь? Что косолапая, не зря она тебя выперла! – сопровождает ее звуками девка в легкой пижаме.
 
— Да. – соглашается Святослава.
 
Девочки толкают Святославу, та не сопротивляется. Леша подбегает, выронив из рук неподвижного птенчика в музыкальной шкатулке, взглядом надевая на девок смирительные рубашки.
 
— Тебе что плясать больше негде?! – сонными губами глотая из горлышка бутыли пойло, плюется Леша. — Ты что трон Королевы твоей здесь ищешь? – оборачивается он на Святославу. – Хочешь на стене обшарпанной его нарисую… Леша ищет на полу кусок мела или камешка пишущего. — Вот, кусок кирпича… Ох! И красный, как ее дворец!
 
Леша рисует уродливый дворец на неровной пепельной стене, кирпичик крошится в его руках, пачкая пальцы в полутьме. Святослава сквозь глазок запертой боли своей подглядывает за его мрачным рисунком, крохотными шажками порываясь к Леше. Он подносит к рисунку сиреневый фонарь, заступаясь за увиденное, и обливает пойлом живой рисунок. Ручеек, пузырясь, бродит по красному дворцу.
 
— Я заблудилась. В баню под свою лавку хочу. Отведи меня, пожалуйста. – человеческой брошенностью ворочаясь, говорит Святослава, наматывая на палец черную нитку, оторванную от кого-то.
 
Леша взглядом изрисовывает ее зимними красками, и больше не глядя на нее, уходит с фонарем в руке на снежную тропинку. Свята идет за его следами. Вдруг Леша тормозит на неосвещенной тропе деревенской, разворачивается.
 
— Почему? – в темноте скупой слезой глядит на него Святослава.
 
Леша толкает ее в снег грубо. Наглое тело Святославы с мускулами от занятий у станков злит его до исступления. Она скользит по сугробу, как под водой, плавностью кутаясь в белую ткань снега. Леша вторгается в ее танец, закрытыми глазами вынимая ее ноги из подошвы следов, ползая с ней под снегом, привязывая ее к письменному столу, выдвигая сундук с ее душой с чердака кукловода.
 
— Ты обещала к зиме покончить со своей книжкой. Чьи отголоски? «Заглядывай в феврале». – в промежутках шепчет Леша.
 
— Февраль ведь еще не кончился.
 
— А ты успеешь бросить ее до того, как растает снег?
 
— Я не знаю, о каком таком театре строчу. Почему прозвала его театром преисподней? Вы ведь все ведаете, что я нездешняя. Но упрямо играете со мной в молчанку. Я у старух выведаю все, да и те передохнут на днях, или память и вовсе стухнет их.
 
— Не ври. Я читал. Подглядывал за тобой давно еще в бане, но заместо похоти — мокрые от пара чернила, расплывчатые на бумаге… Пахло паленой бумагой.
 
— Сказочник на все мои расспросы говорит, что я пытаюсь исправить случившуюся беду, якобы запамятовав о ней. – отряхивается Святослава.
 
— Как? Запершись с чернилами и бумагами как он, став затворником?
 
— Он так однажды в детстве учудил. Ему не приглянулся конец какой-то сказки, он скупил все книги этой сказки в городе, сперва тлея надежду, что хоть в одной из них, все будет по егошнему, а позже нагло вырвал конец и доклеил свой.
 
— Твоя рукопись не выдуманная сказка, чтобы бумагу вырывать. – Леша трет шею от колючего шарфа Святославы.
 
— Перо неуклюжее орудие, но кладезь покаяния. – Святослава плюхается в снег, доволакиваясь в нем. — У деревенщины как ты все должно быть заурядно! Но не будет у балерины преисподней!
 
— Вот тебе мое заурядное суждение, почему ты предаешь любовь…
 
— И без тебя догадалась. – перебивает его Святуня. — Потому что Королеве плевать на нее.
 
Святослава садится на сугроб и хнычет, не сдержавшись.
 
— Свята, горе мое луковое… зажигает свет фонаря Леша и булавкой прикрепляет оторванный трепет к своим словам.
 
Фонарь раскачивается в руках Леши, освещая сказочный растроганный предрассветный двор ее очага. Он подходит к Святославе как к двери, взламывая щеколду.
 
— Я не допущу, чтобы моя рукопись оканчивалась словом бегство. Как не дозволю опалить мою рукопись каплей воска снисхождения с брызгом взмокнувшей плоти. А после вы вольны сдирать плоть и заглянуть вовнутрь запыленной души. Вопреки пыли на книге, она же заглянула в нее.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 25
СПЕКТАКЛЬ СОРВАН ПУРГОЙ
 
Ночь. Сказочник дремлет в подземелье в камере. Святослава, зажимая нос, спускается к нему за стражником с фонарем в руке по каменно — песчаной лестнице. Стражник хочет отпереть ключ замка.
 
— Не нужно. – трогает его руку Святослава.
 
Стражник уходит, поднимаясь по лестнице во мрак. Святослава глядит на Сказочника за железной решеткой. Но решетка эта — не прутья, вколотые в землю, а корявые железные буквы, кривые от небрежного черканья пером. Сказочник спит, кутаясь в прозрачный черный платок. Зашнурованные ботинки его от не мытья снегом кричат борделевским языком. Повествования его засохших губ не хватило бы и на литературную беседу. Когда рисуешь такое, как у него выражение лица подчиняешься перемешанным между собой краскам в пенале школьника. Редкие звуки его сновидений выглядывали из кармашка пальто. Святослава ковыряет в носу, пользуясь законными восемью минутами до его пробуждения. Запах здесь был отвратный. Так пахло в россказнях про городских блудных девиц, засунутых в черные повозки. 
Святослава льет на Сказочника портвейн, делая то и дело глоток из бутылки. Он пробуждается, глядит на Святославу.
 
— Пробуждайтесь, злоключенный! Балерина снизошла из театра преисподней! – Святослава водит ногой по железным буквам.
 
— Что за пиршество? Прелесть моя. Проказница моя. – покусывая кончик ее прихоти, говорит Сказочник.
 
— Пиршество? Траур о книге непутевой моей. Ах, да Сказочник. – бухая, едва держась на ногах, выгадывает Святослава. — Сюжет немного подкачивается в коленках… Бродячий сюжет меня этот так задрал… — она приставляет два пальца к горлу, жест рвоты. — Я тут такого отчебучила. Сперла ключи, прикончила персонажей каких-то посредственных, покидала клад в шкатулку и удрала из запертой книги.
 
Святослава открывает шкатулку, достает перо и чернила, кладет на пол и прижимается руками к железным буквам решетки, сползая по ним вниз, рыдая, дыханием прижимаясь к балету своих слов.
 
— Пишите все что угодно, избавьте меня от дум о ней, от пленения ею, — полуоторванным голосом занудствует она. — Оскверняйте любовь, но выкрадите меня из ее чертог. Я подпишу, хотите, даже белый лист бумаги. Черкните хоть молитву для моей исповеди. И я буду читать ее и только ее. Изгони ее с каждого клочка моей бумаги. Разубеди в ее совершенстве. – подтирает Свята руками пыль с букв.
 
— Что, спектакль о балерине, скрывающейся за личиной марионетки, провалился в театре преисподней? – стежками калечит ее Сказочник.
 
— Спектакль был сорван пургой.
 
— Пурга твою Валерию не сдула? Снегопадом ее не завалило? В снежной мгле не пропала? Ледяные осколки в нее не вонзились? Даже в сугробах не тонет? Невредимая только твоя Валерия, сотканная из избитых слов книги. Ох… Ну, не любовь же это?
 
— Сотканная из снега. Правда, грех с небес не падает. Не ворчи! – открывает шкаф с его книгами Святослава.
 
— Что ж ты топчешь ее? – подходит взглядом к лестнице Сказочник.
 
— А мне с лопатой выйти на улицу и прибраться у двора дома?
 
— Приберись у себя в книге.
 
— Как ты слывешь королем сказок, ни черта не ведая?! Перо грабит надежду. Грабит Валерии моей следы! По кочкам прочь меня увозит.
 
— Давняя затаенная обида, что она тебя бросила в этой беззащитной деревне? Увы. Пакость похолодевшей погоды декабрьской.
 
— Я созидаю из снега костер, который она завидит. И достучусь до ее холодного сердца. Не лопатой пишу же я.
 
— Валерия знает, что ты здесь. Видать, она хочет, чтобы ты была здесь. Здесь. Здесь. А не у ее чертог. Прости ее и люби ее также холодно.
 
Святослава сидит на полу, прислонив голову к обшарпанной стене, глядя на сотканную для Сказочника клетку.
 
— Какого хрена, задроту как ты, всучен дар проучать?! – трещиной во льду говорит она.
 
— Дар? Все исписанные тобой бумаги хоть на ничтожную секунду смолкали твое сердце, которое сжималось от боли, потому что к тебе привязаны ниточки, но в театр тебя не берут? Куда ты с привязанными ниточками добредешь? Их длины хватит едва ли до забора. Но ниточки невидимые, и никто посему тебе их отрезать не отзовется. Будешь слыть сумасшедшей, как я. Прочти припрятанный конец, и я дарую тебе подсказку. Буду поводырем по зимней тропинке.
 
— Конец прочесть?
 
— Я тебе конец писать не буду. Перо в моих руках пуще орудия палача. Я отсеку тебе душу. Ты же об этом пришла просить. Но я коплю редкие книги.
 
Святослава, плача, достает скомканную бумагу из-под платьишка, разглаживает ее в руках.
 
— Я ухожу из ее дворца. – читает Святослава. — Одни и те же здесь протирают тропинку коленями, стертыми до крови. Одни и те же оглушают стенаниями один и тот же порхающий пепельный снег. И в воцарившейся тиши мой невнятный лепет не в силах нарушить их покой. Я скатываюсь по ледяным перилам из ее школы преисподней, сияющая. Оттого что без запинки исполнила партию марионетки. А исправления заглотала отравой. Моя любимая учительница отучила от декаданса.
 
— Жизни добавь в свою сказку и все. Кто может быть этой горсткой жизни? – кричит он, впиваясь в решетку железных букв. — Как не стыдно тебе?! Как не просишь ты прощения ее?! Как? – прогнившими словами безыскусными над бессонницей ее потайные свечи зажигает он.
 
Прохладный прозрачный текст красуется на его подошве, попирая непритворную трепетульку Святославу.
 
 
 
 
 
Часть 26
ТЫ ДАЖЕ НЕ ПОЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕТ
 
Ночь. Зрители толпятся в проходной зрительного зала театра Валерии, разбирая бумагу с программой спектакля. Святослава входит в зал, садится на последний ряд с краю, ищет глазами кого-то.
 
— У вас здесь свободно? – вопрошает зритель, указывая на стул подле Святославы.
 
— Занято.
 
— Но уже прозвенел последний звонок.
 
— Занято. – звуков сломанного инструмента касается Святослава.
 
Свет гаснет по приказу колокольчиков. Ручейки фонарей обволакивают зал. Тяжелые мешки обсыпают снегом сцену. Мертвый ветер хохочет озлоблено из медного рупора. Художник по куклам презирает свой труд. Скрипач переполняет сцену замками и узлами.
Вдруг на сцену брызгает затуманенный свет на марионетку с опущенной головой, которую исполняет Дашенька. Кукловод тянет за невидимые ниточки. Зал ликует. Даша подымает на зрителя кукольное личико. В Святославе вспыхивают все забытые, заржавелые раны.
Сзади к Святославе подходит кто-то, касаясь ее шеи неторопливо, она оборачивается.
 
— Извини. Кое-как отыскал в кромешной тьме театр преисподней. – шепчет Леша, убирая от ее глаз колючие ветки.
 
Святослава обнимает его, срывая с него предрассветный поцелуй, пользуясь всем богатством этих секунд, жертвуя спектаклем для постирушек.  
 
— Я за снегом схожу, оботрусь, а то засну. – касается ее Леша комочком дыхания.
 
— Я тоже. Здесь все от лукавого… — крадется за ним к выходу Святослава.
 
— Удираешь со спектакля любимого режиссера? – меркнет голос Леши, понуждая к серости.
 
— Я хочу с тобой на холоде целоваться. Далась мне эта издерганная марионетка!
 
— Ты что зимы до этого никогда не видела? – говорит кукловод на сцене своей марионетке.
 
— Никогда. – откликается Дашенька, стирая улыбку с лица. — Я не влезу больше в костюм марионетки. Это моя последняя зима.
 
Марионетка обрывает веревки с рук. Запястья, куда были привязаны веревки, кровоточат.
 
— А вдруг бы я оторвала веревки не перед тобой, а на чердаке запертая. Ты бы почувствовал, что я оборвала любовь. Почувствовал бы, что ее больше нет?? Скажи, ведь я умираю на твоих глазах! – не по сценарию сказывает Дашенька слова.
 
Леша притормаживает у выхода из театра, оборачивается нехотя на сцену.
 
— Боже, что она вытворяет? – охает он со зрителями.
 
Святослава расстроено глядит на Дашу.
 
— Как же ты предаешь такую любовь? – шепчет Святослава слова Даше и выбегает из театра, сжав до следов руку Леши. Она обтирается снегом, кусает губы, сдерживая боль.
 
— Да уж ну и скандал будет. Завораживающее зрелище. Приукрасила девочка старомодную сказочку. – влюбившись в замок театра, хохочет Леша.
 
Леша подходит к Святославе, скрывающей лицо у красно-кирпичной стены театра. Он сдувает с нее снег и занимается с ней обучающей любовью. Святослава, руками цепляясь за стену, сдирает обрывки выцветшего плаката. На нем ее портрет. Она сдирает свое изображение и кончает, крича. Леша, настырно целуя ее, подтягивает штаны, Святослава опускает подол платья, они идут к забору театра.
 
— Потеплело. – глядит на картину зимы Леша.
 
— Отвергнутая зима запаздывает.
 
У забора стоит некая госпожа и курит спиной к театру, переполненная одержимостью ваятеля. Святослава узнает в ней Валерию.
 
— Нет… — жалобно скулит Святонька. — Перелезем через забор. – дергает она за руку Лешу.
 
— Почему? Вы знакомы с ней?
 
— Мне стыдно перед этой тетенькой. – закрывает лицо руками Святослава.
 
— За что?
 
Святослава складывает наказанные слова в предложение, но они и не помышляют слушаться.
 
— Это Валерия. – падают в пропасть ее поспешные струнки.
 
— Да, ладно. – ахает Леша, разглядывая госпожу.
 
Валерия докуривает сигарету и поворачивается к студеной парочке.
 
— Какие люди. – своим оправдывающим безумства голосом говорит Валерия.
 
Святослава стоит, опустив голову, жаждая палача.
 
— Моя девочка, подглядывающая за мной сквозь чердачное окно. – с трепетом говорит Валерия и, улыбаясь, уходит от некомфортной ей драгоценности.
 
— Я позолотой пуант у ее дворца постукивала, а она кидала к моим ногам настоящее серебро.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 27
НЕ УХОДИ
 
Ночь. Опустошенная скукой она привязывает звезды и украшает водорослями деревья, досаждая горожанам черным солнцем своим неприкаянным. Большой корабль, треская белый лед, увозит заблудившихся странников к обыденности, что кривить душой, куда им одолеть непроходимые снега. Озябшими, похожими на сердца, следами.
Леша спит на затасканной простынке в своей лачужке. Святослава обнаженная, в ажурных панталончиках лежит подле него, пишет пером на его груди у сердца: СВЯТА+ЛЕША = (рисует сердечко), и закрашивает его цветом чернил. С сердца стекает краска, и под сердечком Святослава изображает упорхнувших вниз бабочек, бегущих от каплей грязи. Не удержавшись, она выводит на груди «Валерия». В конце она с силой нажимает на перо, протыкая кожу, льет кровь. Леша просыпается, глядит на грудь, оттирает чернила рубахой.
 
— Так! В подушку уткнулась, и перо выкинь в окно! И прикрой груди, батька на полу ляжет. – обругивает ее Леша.
 
Святослава отворачивается к стене, отодвигает его попой от себя.
 
— Что разлегся на всю постель, подвинься! А что мы не будем играть в пирожок в печке? – шепчет жалостливым голоском она.
 
— А суть пирожок в холодную печку пихать?
 
— Не холодную.
 
— Ты же у нас избалованная, под сказки на ночь только засыпаешь. – подтрунивает над ней Леша.
 
Святослава обиженно глядит на него, выветривая брань.
 
— Ну, давай вонзай в меня осколки холода, снеговик! Или же морковка и та грохнулась?! – огрызается Святонька.
 
Леша закрывает глаза. Святослава гладит его тело, вся прижимаясь, лижет его, скулит, устало подымается с постели и садится у окна. В окно стучит пурга. Святослава испуганно залезает обратно под покрывало, прячется на груди у Леши.
Они дремлют. Святослава ворочается, что-то невнятно бормочет, из глаз ее льют слезы. Она пробуждается.
 
— Все мое тело избито снегом! – хнычет Святослава.
 
У нее перед глазами в окне расплывается город, и окрашивается туманными красками бордового, серого, черного кошмара.
 
— Окстись! Тебе надо на улицу. – сонно бормочет Леша. — Холодной водой облейся. А лучше окунись с головой в прорубь. 
 
— Я боюсь зиму. Я же бросила ее, я же предала ее, я же никогда ее не найду в зиме, где ее искать…
 
— Кого?
 
— Валерию! – выкрикивает разбивающимся воплем Святослава. — Уходи. – шепотом говорит она Леше.
 
Леша одевается, идет по заснеженной улочке, пробуя полюбить мороз на коже, но попутная пурга таит в слове «Город» куда больше рисунков, чем показывает ему этой нерадивой ночью.
 
— Извините господин, – окликивает он прохожего.
 
— Да. Что я могу для вас сделать?
 
— Извините. Не подскажите ли где лавка «Сказочника». Писателя городского того.
 
— Это внутри города. Не здесь. Неприметная лавчонка. Но, думается, вы отыщете. Пойдите в сердцевину города. Купите какую-нибудь скудную книжонку у уличных писак, прочтите, горсткой слов отзовитесь о ней, и они вас сопроводят к самой узкой улочке города, на ней помещаются только по одному человеку. Двоим не пройти. Идите в конец улочки.
 
— Благодарю, господин.
 
— Я к вашим услугам. Приятной ночи.
 
Господин исчезает в пурге. Леша, прикрываясь воротником старого потрепанного пальто от мороза, натыкается-таки на лавку Сказочника.
 
— Я уже закрываюсь. – потакает холоду Сказочник.
 
— Мне нужна пустая обувь, в которой прежде никто не ходил.
 
— Боюсь, вы ошиблись лавкой. К кочегару тут недалеко зайдите.
 
— Пожалуйста.
 
— На снегу куча обуви. Ботинки и валенки и сапоги – пустые без людей. Отребья за забором, да, Леша?
 
— Она болеет. Она простудилась. Она кашляет. Ее знобит. Холод поражает ее слабую осложнениями. Температура зашкаливает.
 
— Постельный режим для прокаженных. 
 
— Ну, пожалуйста.
 
— Это привычное дело. В городе все больны. Немудрено было, что она изнашивала тепло кормушки, и не терлась у порогов, не более — она нездешняя, но, видать, заразилась. Высвобождается тепло и переохлаждение заглядывает к ней на огонек. Пополнять тепло нет ни способов, ни инструментов. Исчерпано. Вскоре она будет подлинной горожанкой.
 
— Но ведь ты же способен ей помочь. Она такая бледная.
 
— Боюсь, было чересчур длительное пребывание на холоде. Холодовая травма ее ведомая тебе затрагивает не только кожу. Кристаллы льда приводят к потере службы. Зато теперь ей открыты двери Снежной Королевы. А у нее дивный дворец. – Сказочник хохочет.- Хотя, кому я рассказываю, ты там бывал почаще моего, мой Кай. Я тронут, что ты пришел. Убранство в белых выпуклых снежных узорах, стекающих белым льдом по дворцу. Подвезти тебя к ней, мне как раз по пути. – ухмыляется Сказочник, притрагиваясь к его глухой боли оброненным ключом от чертог Снежной Королевы.
 
— Замолчи, – затворяет дверь за собой Леша и входит в лавку. — Она такая беззащитная, ну помоги ей, пожалуйста. Она сидит на снегу и ждет. Вытащи ее из этого холода.
 
— Пусть сама себя вытаскивает.
 
— Она не сумеет.
 
— Я не хочу ее даже видеть, коль она испугалась зимы, трусиха! Пусть сидит на снегу, ей больше некуда податься.
 
— Она не может даже открыть книгу, она говорит, ей мерещатся черные чучела заместо персонажей, и они бегут со страниц. Они боятся своего автора. И отворачиваются, завидев ее, накидывая капюшон. Они глядят на нее так, будто она предала их. Их страх заливает страницы черными лужами чернил, в которых тонут все ее слова трепета к Валерии чертовой.
 
— Куда заводят тропы больной любви? К зиме бездорожной. Где заметаются все следы. Где белый снег — пустой лист бумаги. Где холод прикосновений сводит с ума – где ты восторгаешься чертогами Снежной Королевы, в которых не может быть любви. Но влюбленная Святослава никогда в это не поверит, и каждую зиму будет околачиваться у дверей дворца своей госпожи, сколько бы ее не выпроваживали, и проситься назад в чертоги преданной любви. Не трать слов.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть 28
ТЫ МОЯ ТРАГЕДИЯ
 
В хореографической школе урок литературы. Святослава оттирает окна, лазая по подоконнику, любуясь падающим снегом в безветрии. Ученики судорожно повторяют стихи о зиме.
 
— Я проверила ваши контрольные работы. Вадька, раздай. – учительница кидает на стол зеленые тетради, ученик подбегает и, зевая, швыряет на парты скомканные оценки.
 
Дашенька не дожидается своей тетрадки и подымает руку.
 
— Да, балованная Холодова, – оборачивается на нее учительница, продолжая бережно писать мелом на доске.
 
— Моей тетрадки нет.
 
— А ты ничего не перепутала?
 
— В смысле? – коричневыми шелковыми бантиками воротя туда-сюда голову, говорит Дашенька.
 
— Встань Холодова. Сотри с доски.
 
Дашенька выходит к доске, переглядываясь со Святой. От учительницы пахнет тухлой рыбой. Сгнивший забор, без досок обтер ее платье, видать, она, подражая ученикам, проспав, перелезает через зазоры в заборе.
 
— Бездельники! – попрекает она ее. – Что за дудки, будто ты знакома со Сказочником?
 
— Нет, учительница.
 
— Сколько раз повторять, чтобы вы не вздумали совать свой нос в лавку этого пажа зимы, – бродит, вороша книги, по рядам класса учительница. — Куда же ты бегаешь после школы, пропуская занятия хореографией дважды на этой неделе. – вглядывается она в измазанные руки Дашеньки.
 
— Показываю мальчикам кое-что.
 
Ученики хохочут, Святослава убирает с лица взмокшие волосы.
 
— Тихо! – указкой ударяет по парте учительница. – Что же?
 
— Как нужно красить забор. Мальчишки мне помогают.
 
— Почему ты босиком?
 
— А после того, как мальчишки покрасят забор, я разрешаю облизнуть мою подошву.
 
Учительница дает ей пощечину.
 
— Я зачитаю твою контрольную работу всему классу, пусть послушают подрастающую сказочницу, – учительница открывает тетрадь. – На вопрос: каков конец сказки «Снежная Королева», Дашенька пишет…
 
— Так нельзя! Я все расскажу директору.
 
— Это мне объявляет ученица, сроду не выучившая ни одного стиха.
 
— Я подготовилась сегодня. И готова рассказать кое-что из того, что выучила про зиму.
 
— Что же? – складывает руки на груди учительница.
 
Дашенька прячет глаза.
 
— Это обрывки. Бумага была скомкана, я ее на снегу нашла. Автор безымянный.
«Сугробов снежная пучина, госпожа Валерия,
Ты, не кутанная в простынях, госпожа Валерия.
Обсыпаешь снегом боль, госпожа Валерия,
Ты плевок с иконы льдом, ты, моя Валерия.
 
…Плетью к сердцу привяжи, госпожа Валерия.
 
Побрякушки изо льда, госпожа Валерия,
В колыбели у меня, госпожа Валерия.
А пурги твоей походка, госпожа Валерия,
Узоров трепета воровка, госпожа Валерия.
 
…Провоняет холод твой, госпожа Валерия,
Плотью, вдохом, и душой, госпожа Валерия.
 
…Ну а я живу тобой, ты моя трагедия».
 
Окончив, Дашенька взглядывает боязно на Святославу, та прижимается к стеклу окна, не веря своим глазам. Дашенька подбегает к ней.
 
— Что? – бегает глазами Дашенька по снежному городку.
 
— Боже, это же Снежная Королева в лавку мороженого зашла.
 
— Скорее, скорее! – окрикивает Дашенька учеников. – Сани Снежной Королевы притормозили у лавки мороженого.
 
Все ученики кидаются к окну и, пихая друг друга, забираются на подоконник.
И пока прочие ученики закидывают бумажными снежками Снежную Королеву, Святослава с грустью глядит через дорогу на лавку Сказочника, храня трепет своей сказки в его топке — на полке брошенных книг.