Оранжевый снег

Героическим защитникам Ленинграда в дни вражеской блокады.
Светлой памяти Анатолия Васильевича Маслова – моего деда,
                                                                                             посвящается:              
 
 
                                    Владислав Данилов  [email protected]
 
                                                 « ОРАНЖЕВЫЙ СНЕГ »
 
 
 
                                                        Часть первая
 
                                                            Глава Первая
                                            
 
                                                                Никто не подозревал о существовании «моста».
                                                                Прочного, проложенного по досчатому полу
                                                                паровозной будки.
                                                                Похоже, и сам он не очень-то верил.
                                                                Не верил, совершая путешествия с одного берега
                                                                «Реки времени» на другой.
 
                                                                …Необходимо усилить!
 
                                                               «Водитель! Каждый лишний рейс – помощь
                                                                                                                Ленинграду!».
                                                                              Лозунг у ворот «Дороги жизни».
 
                                                                 Как рейс, помогающий Ленинграду, может быть
                                                                                                                  «лишним»!?
                                                                             Бесконечно удивлённый данным лозунгом.
 
                                                          
 
                                                                            I.
 
 
    «Утро – туманное, утро – хмельное!»
     Утро после белой ночи!
     Глубокая белая ночь и туманное утро, не очень-то отличаются друг от друга. Там – полумрак, здесь – полусвет.
     Проследить за этим чудесным превращением, в котором, в общем-то, нет ничего особенного – почти невозможно. Никому ещё не удавалось, никакими способами зафиксировать эти минуты, секунды – сказочные мгновения перед восходом солнца.
    Кругом пока ещё всё серо, но… внезапно громче начинают щебетать проснувшиеся птицы.
 
                        
                                                                            1
     Отяжелевшие от пьяной, бессонной ночи веки – перестают слипаться. Над горизонтом вспыхивает оранжевое пятнышко восходящего солнца и… ночь забыта!
                                                           
     Прожита, пропита и забыта!
     Утро!
     И лишь вдали, в окутанном пока ещё густым мраком сосновом бору, всё ещё раздаётся последнее, ночное: «ку-ку, ку-ку, ку-ку».
     — Кукушка, кукушка. Сколько мне жить осталось?
     «Ку-ку».
     И тишина. Роса. Утро!
 
     Пара блестящих ниточек рельсов, сближаясь по мере удаления к горизонту – исчезают в утреннем тумане.
     Куда-то они ведут? Ведь дороги, как известно никогда не кончаются.
 
     Небольшой островок цивилизации в виде железной дороги, так органично вписался в окружающий, девственный пейзаж, что казалось будто и в доисторические времена, когда вместо берёз и сосен вокруг, высились величественные папоротники, а в окрестностях шастали всяческие тираннозавры, диплодоки, мастодонты, добродушные травоядные бронтозавры и прочая нечисть – эти чудесно пахнущие пропиткой шпалы и отливающие серебряным блеском рельсы, уже лежали на невысокой бурой насыпи, вдоль которой, худыми, осанистыми стражниками, строго соблюдая дистанцию – выстроились телеграфные столбы.
 
     Солнце окончательно переоделось в утреннее платье. Из оранжевого превратившись в золотое! Шире раскидав свои любопытные лучики. Пронзив ими стальной туман.
     В прозрачном воздухе, почти осязаемо волнится прохлада. Трава и рельсы – мокры от выпавшей росы. Её немного, ночи всё-таки тёплые. Кажется, что промчался короткий ливень и вовсе не серая ночь задержалась над землёй, а лишь тень от породившей этот ливень тучи.
 
    Вдали на станции – гудки трудяг-локомотивов слышатся всё чаще, но мимо одинокого полустанка за всю ночь не прошёл ни один состав.
     Название у полустанка весёлое и приветливое: «Приветненское». Правда ночью, хоть и белой, места эти выглядели более чем мрачно. Пусть даже ночь коротка…
     Неприветливость полустанка подчёркивала и не слишком вежливая и не особо симпатичная билетная кассирша. Мало того что ждать её пришлось более получаса, так вдобавок, совершенно не вовремя, у неё в билетопечатающей приблуде – закончилась лента и по такому случаю, кассирша, качая более чем пышными бёдрами, обтянутыми форменной юбкой, удалилась в посёлок, а в окошке кассы, появилась картонная, от руки написанная табличка, возвещавшая о том что в пригородных поездах работают кондуктора.
 
     Расписание как таковое на полустанке отсутствовало. Видимо железную дорогу, не слишком заботило спокойствие и благополучие её пассажиров, но всё-таки нашлась добрая душа и нацарапала эта душа острым гвоздиком, на первом от платформы столбе, некое подобие расписания, обозначив направления стрелками, сильно смахивающими на рыбьи скелеты.
 
     Совы не ухают. Дикие звери, возможно тоже не столь часто наведываются в эти края,
 
                                                                            2
иначе вряд ли появились бы на живописном морском берегу многочисленные санатории, пионерлагеря и детсадовские дачи.
     Небольшой уютный полустанок, но… шаг в сторону от путей и местность мгновенно
преображается. Становится неприветливой, как уже упоминалось выше.
                                                              
      И невозможно понять, в чём причина подобных перемен. Дурных воспоминаний с этим местом не связано. И всё же не нравилось Николаю, Колюшке, Колюне это место…
 
      Утро!
      Гудки локомотивов становятся будто бы ближе. Совсем скоро должен прибыть и пригородный «дизель»*, один из немногих, курсирующих по приморской ветке и делающий здесь остановку.
      Оно и понятно почему. Место ведь неприветливое, хоть и курортная зона.
      Курортников много. Их слишком много!
      Как заблудившиеся партизаны, в самых невероятных одеяниях, спасаясь от ужей и комариных туч, бродят они по окрестным лесам в поисках грибов и ягод. Ничего естественно не находя. Не сезон!
      Но остаются курортники при этом, столь же настойчивыми в своих поисках. Между набегами на леса, они оккупируют пляжи, курзалы, кафе и при этом постоянно что-то жуют…
      Курортники почему-то не сходят с ума. Когда ты на отдыхе, то не очень-то отличаешь красоту от убогости и безобразия. А если и отличаешь, то чаша весов твоего восприятия, всё более склоняется в сторону красоты. Порой тебе полуослепшему и безобразие покажется прекрасным.
      Такое случается слишком уж часто…
 
                                                                          II.
 
      «Дизель» — появился в точном соответствии с расписанием нацарапанным на столбе. Подкрался почти беззвучно. До отказа забитый курортниками.
      Конечно в вишнёвого цвета вагонах, при желании, можно было отыскать свободные места, но курортники – обилием багажа и кислыми минами на загорелых лицах, держа на коленях истошно вопящих детей, создавали иллюзию заполненного ватой пространства.
      Желание протискиваться сквозь отдохнувшие тела и распухшие чемоданы, в поисках местечка на деревянной лавке – моментально исчезало.
 
      Мужские составляющие, недавно образованных, курортных парочек, мрачно поглядывали в окна, на чинно проплывающий мимо лес, предчувствуя скорое окончание романа и неизбежные встречи с «любимыми жёнами».
      Обещали звонить, писать, не забывать и в часы отсутствия законных жён – навещать регулярно.
      Мужья – порядочные на первый взгляд люди, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся, обычными похотливыми козлами, несмотря на солидный возраст и сомнительную в известном смысле состоятельность, имевшие несчастье провести отпуск в обществе осточертевших жён и маленьких, средненьких и великовозрастно-прыщавых отпрысков – весёлостью тоже не отличались.
     Эти славные представители мужского племени – были удручены мыслями о скором выходе на работу, месячном безденежье и обустройстве осточертевшего быта.
 
 
                                                                           3
     Жёны их, располневшие на отдыхе, вполголоса обсуждали в своём кругу курортную кухню, нравы и обычаи аборигенов – населения прибрежных деревень и посёлков,
 зачастую дававших свои названия ближайшим полустанкам. Охотно шли в обсуждение рецепты супов для похудания и модные новинки сезона в изобилии встречающиеся на городских вещевых рынках.
     Скукотища…
 
     Пройдя по трём из пяти имевшихся вагонов, Николай везде обнаружил схожие картины
всё больше страдая, от похмелья и одиночества, навеянных неприветливостью места с приветливым названием.
     Похмелье, с течением времени не проходило, а напротив – становилось всё более мучительным. Перед глазами плыли зеленоватые круги, в висках стучало, страшно болел затылок и подкашивались ноги.
     Эх! Пива бы сейчас. Холодного!
     Похмелье и одиночество, возможно обостряло ещё и чувство зависти к курортникам, к их судьбам. Ведь это не Николай возвращался из дома отдыха или санатория, ведь это не он проводил тёплые белые ночи с гологрудыми блондинками в пляжных кустах, или уютной, увитой душистым хмелем беседке. Не он пил прохладные коктейли и обжигающий джин с ледяным тоником. Не он…
     Нет блондинок, теперь уже и денег на коктейли нет. Есть лишь «бодун» и долгая дорога к дому в жаркий июльский день.
    Скукотища…
    Вот скукотища есть и мог бы ею Николай щедро поделиться с пассажирами. Хватило бы на всех, да ещё и осталось бы.
 
    Николай возвращался в душный и пыльный город. Возвращался с похмельем и полностью разочаровавшись в себе. Он ругал себя за то что смог так легко поддаться на уговоры. Дешёвые посулы веселья. Сокурснички бывшие – называется!
    Проглоченным ёжиком – колола изнутри неловкость, скорее даже стыд перед той девушкой, в общении с которой, он, хлебнув лишнего, оказался столь беспомощен. Должно быть, вспоминает его сейчас, если не спит, да кроет последними словами. Современные девушки ох как хорошо это умеют делать! Ну, так ему и надо!
    Как её звали? Нет! Вспомнить невозможно. Но имя красивое, но на этот раз оно не соответствовало внешности обладательницы этого самого имени. Но как выразился Герман по прозвищу «преподобный» — старший из их компании: — «На безрыбье и рак – подлещик! На безбабье и кулак – жена!»
    Но вот ни рыбы, ни раков, лишь худой конец!
 
    Страшно хотелось пить. Противно ныло внизу живота и каждый удар в висках, отдавался покалыванием мерзких, очень острых иголочек под ногтями.
    «И что-то ведь отмечали!» — Думал про себя Николай и тут же с сожалением вспоминал, что день своего тридцатилетия провёл «всухую», из-за необходимости выхода на работу в ночную смену.
    В кои-то веки выбрался за город добровольно и так бесполезно провёл время…
 
    В конце концов, ругать себя и бесцельно бродить по вагонам Николаю надоело, и он всё же примостился в дальнем углу, на одном из свободных мест.
    Место было неудачное – спиной по ходу поезда, а Николай очень не любил подобное положение – подступала тошнота. Поездом он пользовался нечасто.
 
 
                                                                           4
    Наконец, под мерный, неторопливый перестук колёс и монотонное бормотание
 курортников – Николай очутился в объятиях морфея. Ведь он почти не спал прошедшей ночью, пытаясь сполна получить обещанное веселье…
 
                                                                         III.
 
     — Сынок! – жалобный, сдавленный возглас раздался в кухне и восстановившаяся тишина, лишь изредка нарушалась тихими стонами…
    Лежавшая ничком на каменном полу женщина, лежавшая в крайне неудобной позе, совершенно отчаялась дозваться сына и, прекратив стонать, сжала зубы.
    Приступ настиг её как всегда неожиданно. Резкая, оглушающая боль в груди, волна кашля, чёрные кляксы, покрывшие пожелтевшие, бывшие некогда белыми стены и… спустя мгновение – приятный озноб и ласково холодящая щёку твердь пола.
    Тоненькая струйка крови из рассечённой брови весело бежала на пол едва не журча, как весенний ручеёк, но упавшая женщина не замечала подобных пустяков.
    Неведомая сила вдавливала её в пол, чьи-то отвратительные, жирные пальцы влезали глубоко в горло и, сжимаясь там, в кулак, били изнутри по рёбрам прекращая стоны.
    Боль внезапно утихла, сменившись невероятной слабостью. Серая плитка пола вдруг стала голубой…
 
    Николай в тот вечер вернулся домой поздно. Переступив порог кухни, он понял – слишком поздно!
    Внутренне Николай давно готовился к ныне произошедшему, точно зная, что это случится в ближайшем будущем, и всё же…
    Вид лежащей на холодном, каменном полу мёртвой матери, забрызганные кровью стены и ножки кухонного стола, нестерпимо громкий щебет птиц – голос жизни за окном, — заставил сердце его сжаться и вызвал приступ тошноты.
 
    Николай просидел на корточках, в узком коридорчике, ведущем на кухню из прихожей, рядом с покойницей до темноты. И только когда ничего не понимающий, соседский котёнок, проголодавшись, прокрался на кухню и, издав громкое: «мяу», попытался лизнуть его ладонь и ножку стула, обрызганную запёкшейся уже кровью – пришёл в себя и поплёлся вызывать «скорую» и милицию.
 
    «Рак!». Страшное слово! Страшное – вполне понятно!
    Понятно всё! Болезнь неизлечима и, следовательно, просто обязана закончиться «уютным» кладбищенским квадратом, под сенью лип, тополей, берёз, сосен или чего-нибудь ещё, произрастающего в средней полосе.
    Потерять родную мать, по сути единственного близкого человека, пусть даже в тридцать лет, когда уже являешься вполне взрослым человеком, всё же довольно болезненно.
 
    Маму похоронили недалеко от города, на новом кладбище за Пулковскими высотами.
Церемония похорон прошла быстро: короткое прощание и полупьяные, полутрезвые могильщики, раскачав гроб, плюхнули его в затопленную, наспех вырытую могилу. Спешно закидали её землёй и, распихав по карманам засаленных комбинезонов червонцы, выданные Колей, незамедлительно приступили к рытью новой могилы по-соседству.
    Как конвейер!
 
 
 
                                                                           5
    Именно так подумалось в тот момент Николаю. Да это и на самом деле был конвейер, только работавший с частыми остановками.
 
    Постояв немного у сырого, низенького холмика, Николай воткнул в изголовье могилы дощечку с фамилией, датами рождения и смерти и какими-то номерами – выданную администрацией кладбища. Запомнил место, а затем пешком отправился в город. Пешком до ближайшей станции метро.
    «Не забыть ориентиры», — думал почти вслух Николай, провожая взглядом проносящиеся по широкому шоссе автомобили: «справа могила полковника – Коростылёв С.К… – слева дренажная канава, участок №354, от автобусной остановки – сто семьдесят три шага. Проверено в обе стороны!
    Других событий этого дня Николай не помнил…
 
                                                                         IV.
 
    Николаю не везло в жизни. Точнее, это он так считал, что не везло. Хотя любой узник, любого концлагеря времён Второй Мировой, сильно позавидовал бы такому невезению.
    Коля плохо помнил своего отца. На следующий день, как Николаю, а тогда ещё болезненному мальчику Коле, мама ласково называла его – «Кока», стукнуло пять лет, и тот ещё не успел налюбоваться и оторвать пластиковый нос подаренному маминым братом – дядей Сеней, плюшевому медведю, которому мама в тот же день пришила подаренные тем же дядей мичманские погоны, пришло к вечеру известие о том что «папаша» — отошёл в мир иной, будучи раздавленным бешеным грузовиком, по дороге с «работы», — то бишь из ближайшего кабака, в не столь поздний час.
    Известие сие печальное, принёс молоденький очкарик-милиционер, на которого без стона смотреть нельзя было. По нему самому как будто полуторка проехала и обеда лишила. Пожизненно!
 
    Папа оставил по себе «добрую» память и кучу карточных долгов. Вдобавок, спустя месяц, стало известно и о том, что «папашка», находился во всесоюзном розыске, по делу об ограблении универмага в областном райцентре. Дерзком, вооружённом ограблении.
    Странным всё это показалось маме. Ведь оружия у муженька, она отродясь не видала. За пистолет сошла зажигалка – копия «Вальтера» — венгерского производства.
    Упокой Господи, ежели ты есть, его грешную душу.
 
    Сказок об отце-герое, отце-лётчике, отце-полярнике или отце-разведчике, Николаю рассказывать было некому, а потому, окончательно позабыв вскоре папашу и его пьяный солдатский ремень, до определённого возраста, пай-мальчик Коля, вполне верил бредням, что детей приносит некий всемогущий аист, или, оные обнаруживаются в капусте.
    Причём в представлениях Коки, капуста непременно должна быть квашеной. А он её так ненавидел…
 
    И в Детском саду, после, Николая почему-то не любили.
    Матрац его, вечно сползал с койки в тихий час, а следом за матрацем, непременно зацепив ночной горшок и расплескав его содержимое – сползал с грохотом на холодный пол и сам Коля. За это его не любили нянечки и воспитатели.
    А дети?
    Дети его просто не любили…
    Даже не то чтобы не любили, просто не замечали…
 
 
                                                                          6
    Как опостылевшую овсянку на завтрак не любили, и не замечали как разговоры
взрослых меж собой, если только разговоры эти их непосредственно не касались…
    Мама в то время работала на часовом заводе. Повезло, или зрение острое помогло – но работала.
    Специальность её называлась и странно и смешно одновременно: — то ли «настройщица хода», то ли «ходячая настройщица» — на заводе хохмили по-советски, незло, но обидно. Что или кого там мама на своём заводе настраивала, Кока не знал, но твёрдо усвоил одно – ни поговорить с мамой после работы, ни посидеть, никому и ни за что не удастся.
    Слишком уж она уставала…
    Передвигаясь как пьяная по пути из сада, держа Николая за руку и засыпая на ходу, часто неприятно дёргала на свою сторону.
    Постовые, частенько пристально вглядывались в странную пару своими казёнными глазами, не решаясь впрочем, подойти, пусть даже и к не вполне трезвой женщине, но с ребёнком. Не решались они, и оглашать окрестность противным, дребезжащим свистом.
 
    Незаметно пролетел и ещё один год.
    Коле исполнилось шесть. В подарок он получил, всё от того же незабвенного дяди Сени, уже не медведя, а вещь посерьёзнее – компас! И однажды, вечером, за неожиданно для самого себя совершённый геройский поступок был удостоен материнской ласки.
 
    Так случилось, что во дворе дома, где Коля с мамой жили последний год после гибели отца, в старом петергофском дворе, как и в детском саду, у него совершенно не было друзей. Мальчишки почему-то не принимали его, разом притихшего от одиночества и оглушённого горем в свою компанию. Шумную даже чрезмерно.
    Футбол, покорение деревьев, городки и катание по очереди на единственном во дворе велосипеде, принадлежавшем Борьке – толстому коротышке, сыну военного моряка, постоянно находившемуся в походах – обходили Коку стороной.
    Из одного такого похода, по рассказам Борьки, отец и привёз ему велосипед. Хотя, ходили слухи, что велосипед этот, был собран и подарен Борьке их соседом по квартире – полуспятившим от беспробудного пьянства, слесарем Архипом, который, будучи трезвым, слыл мастером на все руки и мог починить всё: от радиолы до электрички, и по его собственному признанию, мог за пару дней из молотилки, создать самый что ни на есть настоящий бомбовоз.
    Но трезв Архип в последнее время, бывал крайне редко. И слава о нём как о волшебнике, постепенно шла на убыль.
    К сожалению, сам Архип, ни подтвердить, ни опровергнуть все эти слухи не мог, так как полгода уже покоился на кладбище в Заячьем Ремизе, оправдав лишь одну истину – что пьянство людей, до добра не доводит. Весьма красноречиво оправдав…
    Да и какое добро могло быть у вечно поддатого слесаря.
    Впрочем, Коля охотно верил этим слухам опираясь на собственный опыт. Ведь дядя Сеня тоже был военным моряком, однако велосипедов никаких из своих походов не возил, ни племяннику Коке, ни собственному сыну Григорию, с которым Коля некогда был очень дружен, но внезапно вспыхнувшая ссора по поводу дележа трёх слив, положила конец их дружбе до гроба. А последующий переезд в Петергоф и вовсе похоронил её.
 
    Отец-то у Борьки, несомненно, был, вот только никто и никогда во дворе его не видел.
    С самого раннего утра и до наступления темноты, Борька ошивался во дворе и своё нежелание идти домой, объяснял тем, что панически боится мышей, кои в изобилии водились в коммунальных кухнях.
 
 
                                                                          7
    Но старики за шашками и бабушки за вязанием, конечно, знали, чем занимается борькина мать днями и вечерами.
    Чинно здоровались они с её многочисленными «коллегами по работе», навещавшими её в строго определённое время, загадочно при этом улыбаясь в кулак.
    Уж они то знали, чай не дети, что, нигде не работая и живя на пенсию, назначенную по случаю потери кормильца, моряка, но не военного, бывшего лишь боцманом на одном из кронштадтских буксиров – иметь коллег по работе невозможно.
    Смысл слова: «проститутка» — Николай понял спустя несколько лет и, конечно же, гораздо раньше, чем следовало бы…
 
    Коля неоднократно пытался сблизиться с дворовой шпаной, но все попытки неизменно оканчивались провалом.
    А однажды, после очередной вылазки во двор, мальчик вернулся домой, хвастая громадным «фонарём» под левым глазом и совсем не плача, ибо плакать одному, в пустой квартире совершенно неинтересно и бессмысленно.
   
    Вечером, ему же и влетело от вернувшейся с работы, уставшей пуще, чем обычно матери. Та даже и интересоваться не стала, откуда фингал. Молча сняла со стены ковровую выбивалку, как в мультфильме про Малыша и Карлсона, отсыпала пару-тройку ощутимых шлепков, несмотря на усталость по покорно подставленной заднице и молча улеглась спать, как обычно позабыв про ужин.
    И в этот раз, претерпевая экзекуцию, Кока не проронил ни слова, ни визга. Не уронил ни единой слезинки, так как в этом случае плакать было бы стыдно.
 
    После фингала, обиды на дворовых, почему-то не осталось. Ведь мальчик не видел лиц обидчиков, даже не успел ничего сообразить. Он едва заглянул внутрь старого, дровяного сарая, где обычно отлёживалась нагонявшаяся мяч ребятня, как тут же получил в глаз и гордо удалился зализывать раны.
 
    Постепенно Коля свыкся с одиноким своим положением, и, выходя во двор, более получаса, там не задерживался.
 
    Так и в этот, памятный всему дому вечер, Коля мирно сидел за доминошным столом, вертя подаренный дядей Сеней компас и вызывая тем самым, чёрную зависть пацанов.
    Отсидев положенные им самому себе полчаса, и умудрившись за это время совершить два воображаемых кругосветных путешествия, Коля засунул компас в карман коротких фланелевых штанишек и, снявшись со скамейки, не спеша, направился к дому, попутно пиная ногой половинку выеденного яйца.
    Большой оранжевый самосвал въехал во двор, разогнав шпану. Развернулся кузовом в сторону подъезда и, почихав немного сизым дымом, затих. Из кабины выбрался утомлённый водитель и, оглядевшись подозрительно по сторонам, скрылся в том самом подъезде.
    «Татра» Самосвал!» — заключил Коля и передумав идти домой, вернулся к доминошному столу.
    Несколько минут спустя и представилась ему возможность совершить тот самый героический поступок…
 
 
 
 
 
                                                                          8
 
 
    Во дворе не было песочницы. Не успел покойный ныне Архип сколотить простенький деревянный ящик. Слишком много у него находилось других, более важных и неотложных дел. Хотя просьбы о создании во дворе песочницы, он получал регулярно. От родителей самых маленьких жильцов дома.
 
    Доски для песочницы, Архип, правда, заготовил, но до пилы, молотка, рубанка и гвоздей, руки у него так и не дошли. То состояние здоровья не позволяет, то нет подходящего угольника… одним словом не успел. Эх, Архип! Вот и приходилось малышне возиться в куче грязного песка, невесть откуда взявшегося и пахнущего плесенью.
    Неоднократно, дворник, дядя Варлаам – высокий, круглолицый грузин, зимой и летом не снимавший свою войлочную шапочку, появившийся во дворе, как и песок, невесть откуда два года назад – пытался ликвидировать кучу, но малышня и родители бурно протестовали против этого.
    Родители – неоспоримыми доводами о том, что песок удерживает детей в границах двора, малышня – пронзительным, нестерпимым для уха человеческого визгом.
    Дядя Варлаам отвечал на это приглушённой грузинской бранью и добродушно улыбаясь большим своим ртом, кланялся оперевшись на метлу.
 
   Уже месяц, песок пересыпался ручонками белобрысой Машки из девятой квартиры. Лето! Вся остальная ребятня разъехалась кто куда, оторванная от любимой кучи родительскими отпусками.
 
    Заслышав рычание въезжающего во двор самосвала, Машка из девятой квартиры, пулей вылетела из кучи грязного песка и спряталась между гаражей. Но, увидав, что самосвал не собирается причинять вред ни ей, ни выстроенным ею куличам, боязливо озираясь, выползла из убежища и, вернувшись к брошенным в панике совку и ведёрку – продолжила свою достойную работу.
    Коля по-прежнему вертел компас. Совершая уже третью кругосветку, изредка косясь на Машку.
    Та, сопя и недовольно урча, пыталась выстроить третий кулич из рассыпающегося, высушенного солнцем до последней песчинки, грязного песка.
 
    Выстрелила дверь подъезда. Вышли водитель самосвала и дядя Миша из шестой квартиры. Дядя Миша, являлся счастливым обладателем «Жигулей-копейки» и старенького 407-го «Москвича». В его личном автопарке, кроме того, числился и хромой милицейский «Урал» с коляской, служивший незаменимым транспортным средством для поездок дяди Миши с друзьями за «зелёным змием», на рыбалку, на близкие расстояния вообще. Имелся у дяди Миши, нахальненький огородик на берегу речки Кикенки.
    Дядя Миша указал водителю на кучу грязного песка, за которой предусмотрительная Машка и укрылась в очередной раз, захватив с собой совок и ведёрко. Причём укрылась так искусно, что не была видна даже её ярко-красная панама.
    Затем водитель и дядя Миша, прошествовали вместе к одному из гаражей. Дядя Миша отпер огромный висячий замок, нырнул в тёмную прохладу гаража, и секунду спустя, вышел оттуда, неся две бутылки водки. Одну он зажал под мышкой, другая помещалась в левой руке.
 
 
 
                                                                          9
    — Ну а насчёт цемента как? – Обратился дядя Миша к водителю самосвала, пытаясь свободной рукой навесить замок обратно.
    — Как договаривались. Завтра-послезавтра, — ответил тот, глотая слюну.
    — Ну и ладушки! – Дядя Миша справившись, наконец, с замком, широко улыбнулся и торжественно вручил бутылки водителю.
    Тот не мешкая, рассовал их по необъятным карманам комбинезона.
    — Твёрдая валюта! – Улыбаясь в свою очередь, произнёс он.
    — Твёрже не придумать, — констатировал факт дядя Миша и дружески похлопав водителя по плечу, предложил: — Пойдём! Отобедаем!
    — Можно, — согласился водитель после недолгого раздумья.
 
    Собеседники удалились, и Машка вновь приступила к прерванным занятиям.
    Кока продолжал вертеть компас.
 
    Минут десять, максимум пятнадцать прошло и дверь подъезда, выстрелила в очередной раз.
    Не совсем уверенно теперь шагая, водитель самосвала подошёл к машине, огляделся, и, обнаружив полное отсутствие поблизости лиц как женского, так и мужского пола, со вздохом облегчения помочился в промежуток между кузовом и кабиной, затем залез внутрь, завёл мотор и закурил.
    Машка повторила своё путешествие к гаражам. Вскоре убедившись в том, что самосвал лишь урчит и кусаться не собирается, вернулась, опасливо озираясь к куче.
    Коля безучастно наблюдал за происходящим, как вдруг…
    Водитель выбросил недокуренную папиросу и слегка пригнувшись в кабине, потянул на себя какой-то рычаг. Рычаг, похоже, поддавался с трудом, поскольку искажённое лицо подвыпившего водителя побагровело.
    Кузов, меж тем, медленно, со скрежетом пошёл вверх. Машка, выстраивавшая тысячный за день кулич, и ухом не повела сидя спиной к самосвалу.
    Коля обмер. Мокрый, тяжёлый песок, беззвучно начал протекать в щели между крышкой и стенкой кузова, готовясь хлынуть лавиной. Комочки, не рассыпаясь, падали, а Машка продолжала сосредоточенно, надув румяные щёки ковыряться в ведёрке.
    Коля не сразу понял, какой ветер подбросил его со скамьи и заставил метнуться к ничего не подозревавшему ребёнку. Он не сообразил, откуда взялись силы схватить, упитанную, громко завизжавшую Машку в охапку и, напрягая все свои детские мускулы рвануть вместе с ней вперёд, вон из-под полутора тонн смертоносного, мокрого песка.
    Будто кто-то напильником с грубой насечкой, провёл по Колиной спине и, прихлопнув сверху, мягкой, холодной ладонью, заставил, упав на живот, выпустить из объятий верещащую Машку.
 
    Спустя минуту, самосвал с рёвом выезжал со двора, опрокинув пару мусорных баков и оборвав верёвку с бельём.
    Хмельной водитель, похоже, и не думал заглядывать в зеркала заднего вида, сосредоточившись на созерцании и милом сердцу бульканье согревающего содержимого бутылок, бережно переложенных из карманов комбинезона на кожаное сиденье.
    Машка – громко всхлипывая, тёрла одной рукой глаза, другой – царапину на коленке, полученную от встречи с неудачно подвернувшимся при падении совочком из тонкой жести. Бант, которым были стянуты на затылке её жиденькие волосы, растрепался и свисал двумя концами над Колей.
    Красный распустившийся бант – единственное, что запомнилось ему, придавленному мокрым песком, до того момента как он потерял сознание.
 
                                                                          10
 
    Потерял сознание впервые в жизни. Хотя однажды, он уже был близок к этому, в тот момент, когда у него брали кровь на анализ. Кровь из вены. Но тогда боль была мимолётна и длилась менее секунды. Лишь ощущение металлической полой иглы пропускавшей через себя густую горячую кровь, стекавшую в пробирку досаждало. Теперь же боль была сильной, почти невыносимой. Мокрый песок вгрызся в икры, сковал движения неимоверной тяжестью и Кока чувствовал себя совершенно беззащитным. Ужасно слабым. Но плакать не хотелось. Хотелось заснуть…
    «Вот так, наверное, умирают расстрелянные коммунисты» — успел тогда ещё подумать Коля…
 
    В по-детски безмозглую ещё голову Машки – всё-таки пришла мысль позвать на помощь.
    Первым примчался дядя Варлаам. Откопал Колю и бережно, будто бы нёс спящую красавицу или кувшин с драгоценным вином, уложил его на доминошный стол, затем подошёл к куче песка оставленной самосвалом и долго пинал её еле живым ботинком, смачно ругаясь на грузинском.
    Грузинского во дворе не знал никто. Чем Варлаам и пользовался.
 
    К тому времени во двор высыпали все кто находился дома в это время дня. Вызвали «скорую». Врач осмотрел Колю, не нашёл никаких угрожающих жизни повреждений. Многочисленные ушибы? Нет. Вывих всего один – вывих ступни, вправленный за пару секунд.
    Дядя Варлаам во время этой процедуры, громко стонал, потрясая метлой над своей головой покрытой войлочной шапочкой.
 
    Коля легко отделался. Пара ссадин и нервное потрясение.
 
    К приходу матери, Коля был почти в порядке и по прежнему вертел свой компас за доминошным столом. На вывихнутой ступне красовалась лёгкая шинка. Лубочек.
    Машка ревела в кухне квартиры номер девять. Оттуда её ещё долго не выпускали во двор.
    Дядя Варлаам – улучив момент, до полусмерти изметелил невменяемого дядю Мишу, выбивая из него адрес и имя водителя самосвала и разметав по двору свежепривезённую кучу песка, отправился за досками для песочницы.
    Коке от уставшей матери, конечно, влетело, но… зато во дворе, он стал почти героем и уже никто не смел, называть его Кокой или пренебрежительно обращаться к нему:
    — Эй, ты! – Или – Эй, пацан!
    Уважительно, с почтением:
    — Колечка! Николай!
    В первый раз это тихое, закомплексованное существо, люди много старше его называли полным именем. Жаль отчества не прибавляли.
    А история с самосвалом, дядей Мишей и песком, окончилась ничем…
 
                                                                          V.
 
    Николай проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
    — Молодой человек! Проснитесь! Приехали, — голос принадлежал полной женщине с авоськой, битком набитой спелыми помидорами.
 

11
 
    Николай тряхнул головой. Не помогло. Ни сон, ни похмелье – не улетучились. Пошатываясь, вышел он из опустевшего вагона на залитый солнцем перрон.
    «Зеленогорск». Здесь нужно пересаживаться на питерскую электричку.
    Солнце начинало припекать и становилось труднее дышать. Душно как перед грозой. Страшно тошнило и в висках снова застучали противные молоточки. Удары молоточков сопровождались появлением мерцающих чёрных точек перед глазами.
    Николай запустил руку в карман брюк и извлёк оттуда пригоршню монет. Там же обнаружилась и пара сотенных бумажек.
    «На билет и пиво должно хватить» — подумал он и зашагал к подземному переходу.
 
    На привокзальной площади царила суета. Отъезжали набитые курортниками автобусы, по левую руку шумел импровизированный рынок, а справа, небольшая кучка пожилых демонстрантов с транспарантом на котором корявыми буквами было начертано: «Вернём Зеленогорску историческое имя – Териоки!».
    «Финны! Вконец обрусевшие. Не иначе!» — было второй мыслью промелькнувшей в Колином мозгу с момента пробуждения. Бессмысленно поозиравшись по сторонам, он зашагал в сторону продмага.
 
    — Девушка! Пиво холодное? – обратился Коля, к молоденькой продавщице срывающимся на ультразвук голосом.
    — В такую-то жару!? – ответила та не слишком вежливо, смерив Николая с головы до пят критически-оценивающим взглядом.
    — Давайте девушка, какое есть.
    — Скажите спасибо, что хоть какое-то есть!
    — Спасибо, — Николай отсчитал мелочь и осторожно ссыпал её в блюдечко перед кассой.
    — Пожалуйста, — девушка шустро сгребла деньги, пересчитав их цепким взглядом, швырнула их в ящик и шмякнула на прилавок запылённую бутылку тёплого, нелюбимого Николаем пива. – Открыть?
    Коля кивнул утвердительно. Говорить он уже был не в состоянии. Комок тошноты слишком близко подступил к горлу.
    Выйдя из магазина, он услышал шум уходящей в сторону Питера электрички.
 
    Залпом, осушив полбутылки, Николай отдышался и, войдя в прохладный зал ожидания зеленогорского вокзала, приблизился к расписанию.
    Следующая электричка в сторону города, ожидалась почти через час, и Николай решил не совершать лишних, мучительных переходов по жаре. Взяв билет, уселся тут же на длинную скамью зала ожидания, допивать пиво.
 
                                                                        VI.
 
    — Журавлёв?
    Николай, безусловно, хорошо помнил свою фамилию, но очень уж торжественно прозвучала сейчас она. Будто бы принадлежа вовсе не ему, а другому, взрослому человеку, герою или большому начальнику. От волнения Коля стоял, разинув рот и краснея – потому и промолчал.
    Учительница – пожилая дама в больших очках с седой шевелюрой, уложенной в высокий батон, громоздившийся на темени, проводила перекличку.
    — Журавлёв!? – строго с нетерпением в голосе повторила училка.
 
 
                                                                          12
 
    — Я, — пискнул Николай и зачем-то поднял руку. – Я.
    — Фамилию свою забыл? – учительница уничтожающе посмотрела на Колю из-под больших очков.
    — Я, — зачем-то ещё раз ответил Николай.
    — Что якаешь, время идёт. Ты задерживаешь всех! – наставительно произнесла учительница и перекличка продолжилась.
 
    Коля хорошо запомнил свой первый день проведённый в школе. Никого из дворовых в его классе не было и всю первую перемену, он молча просидел у окна в коридоре.
    В первый день он так ни с кем и не познакомился.
 
    Выдали учебники, на втором уроке объяснили правила школьного распорядка. Зашёл директор – маленького роста, лысый мужчина в чёрном костюме, под которым ослепительным, белым пятном сияла идеально отутюженная сорочка.
    Директор передвигался мелкими шажками, слегка прихрамывая и вытянув руки по швам, оттопыривая ладони в стороны, за что и схлопотал своё прозвище – «Пингвин».
    Он поздравил класс с вступлением в новый период жизни, именуемый школой, что-то шепнул на ухо строгой учительнице и так же смешно переваливаясь, вышел из класса.
 
    Строгую учительницу звали Светлана Александровна, это она сообщила после переклички и добавила, что будет сопровождать их класс все три года начальной школы.
 
    В первый день состоялось всего два урока и после четвёртого звонка, ребятня повалила в гардероб, где наготове уже стояли встречающие родители, с носовыми платками, бутербродами и игрушками в руках. Глаза родителей были влажными от слёз умиления и радости за любимых чад.
 
    Коля тоже было влился в поток одноклассников, но не успел он дойти до гардероба, где висел его зелёный мешок со сменной обувью, как был остановлен Светланой Александровной:
    — Журавлёв! А ты куда? Ты же на продлёнке!
 
    Вместе с Колей на продлёнке, очутились ещё трое его одноклассников: рыжая Юлька из параллельного класса и два мальчика, имён которых Коля не знал и в первый день так с ними и не познакомился.
    Мальчишки постоянно о чём-то шептались, хихикали и громко чавкая, жевали что-то непрестанно, доставаемое ими из одинаковых ранцев.
    Юлька, – которую Светлана Александровна представила, приведя из соседнего класса, весь остаток продлённого дня, просидела молча, старательно мусоля карандаш и что-то выводя в своих прописях.
    Вскоре, за ней примчалась запыхавшаяся, взъерошенная бабушка и Юлька молнией кинулась в её объятия.
    Поблагодарив за что-то Светлану Александровну и извинившись за то, что так поздно смогла забрать ребёнка, бабушка, держа Юльку за руку, гордо осанясь вышла из класса.
    Смешливых обжор, забрали через полчаса.
    Остаток дня, Коля провел, держась за руку Светланы Александровны.
 
 
 
 
                                                                         13
 
 
    Он погулял по школьному двору, пообедал, сидя с ней за одним столом. Светлана Александровна, как выяснилось, тоже не брезговала бесплатными школьными харчами. И даже сметанку ей в щи добавляли, и хлеб был белый.
    Немного порисовал закорючки в прописях, не совсем уяснив для себя смысл этого занятия, ведь он умел писать все буквы – Дядя Сеня постарался.
    Затем снова погулял, пока в семь часов, за ним, наконец, не пришла как всегда чертовски уставшая мама.
    Продлёнку Николай возненавидел.
 
                                                                         VII.
 
    Николай вновь навестил продмаг. Тёплое пиво, всё-таки избавило его от зелени и мельтешения точек в глазах. В голове прояснилось. Начатое «лечение» решено было продолжить.
 
    Электричка появилась у перрона точно по расписанию. Ещё одна удача! Николай прошёл в полупустой вагон, уселся у окна и под мерное жужжание компрессора, вновь погрузился в сон.
    Стеклянная арка зеленогорского вокзала – последнее, что он видел перед падением в бездну сна.
 
    Поезд мчался в Питер. Спустя час с небольшим, он мчался прочь из города, снова увозя в неизвестность крепко спящего, избавившегося от мук похмелья, но с переполненным мочевым пузырём Николая…
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
                                                                          14