туфелька для Золушки

Жили были туфли. Старые, ободранные, у одной каблук был сломан, у другой набойка потеряна. Лежали они в коробке, на самой дальней полке антресолей и спали беспробудным сном. Казалось, жизнь закончена, остались одни воспоминая о бурной молодости. Но их не выбрасывали, но и в ремонт не относили, и не одевали, и по улице в них не гуляли. Один раз в год, 3 мая, просыпались туфли от яркого света. Кто-то доставал коробку, бережно вытирал и ставил их на праздничный стол, рядом с вазой цветов. Стояли они гордо, забывая о своих травмах, впитывали аромат цветов и слушали в очередной раз быль-сказку о своей молодости. Две пары влюбленных глаз трогательно вспоминали ушедшие дни, каждый раз с новыми подробностями. Быль становилась сказкой. Глаз, любующихся и восхищающихся, увеличивалось. Иногда их даже пытались одевать. Туфли старчески скрипели и кряхтели, каблуки качались и клялись отвалиться, кожа трещала, обещая лопнуть. Но туфли стоически переносили такие пытки, потому что знали, скоро закончится праздник и погрузятся они в свой годовой сон, до следующего праздника. Но один раз традиция была нарушена. Совсем другие руки извлекли их из царства Морфея, одели на маленькие ножки, покрутились около зеркала. Туфли были испуганы, каблуки подгибались, но старались изо всех сил не развалиться. Но слишком много выпало на их долю, старые инвалиды не выдержали такого натиска и каблук на одной туфельке, все-таки отвалился. Кто-то вскрикнул писклявым голосом, потом вонючим клеем залил рану, положил их в старый саркофаг-коробку и убрал высоко и далеко. После такой экзекуции, долго не могли уснуть туфли. Клей отравлял все блаженство, старые раны ныли. Тогда правая туфелька решила поговорить, чем давным-давно не занималась. А все потому, что с левой поспорили, кто дольше промолчит. Их разговоры слышали только другие туфли, стоявшие рядом в коробках, да дрель, молотки и отвертки и всякая мелочь, что хранится на антресолях. Только произнесла первые звуки правая, как левая от радости, что выиграла, закричала:
— Вы слышите? Эй, соседи. Я выиграла. Целых два года молчала, знала, что сестра моя проиграет. Ну вот, теперь я буду вспоминать нашу молодость, а ты молчать, как договаривались.
Правая туфелька побурчала себе под нос, пыталась опровергнуть обвинения, но со всех сторон уже кричали соседи:
— Пусть рассказывает. У нас состав поменялся, пару коробок выбросили, новые прибыли, инструментов добавилось. Только я, старая дрель, знаю всю вашу историю от начала до конца. Мы ровесники. Меня то же не выбросят. Я памятник труду хозяина. Обелиск его первого опыта. Сколько мне пришлось попотеть, сколько стен сверлить, сколько сверл поменяли.
Со всех сторон послышалось шипение инструментов:
— Помолчи, ты, памятник. Каждый вечер слышим про твои боевые подвиги. Одно и то же. Сверлил, сверлил, пока не сломался. Дай послушать старых туфель. Они Париж видели и Москву. Рассказывай левая. Правую мы два года назад слушали.
Левая туфелька поерзала, пытаясь поудобнее устроиться, забыть о дурнопахнущем клее и начала долгий рассказ. А куда им торопится? На антресолях лежат только те вещи, про которые или раз в год вспомнят, или только при переезде обнаружат и удивятся, что такой хлам столько лет хранили. Но туфли эти знали, что не встретят смерть на помойке. Они память, раритет, то же памятник семьи, обелиск любви.
— Ну, так вот, — важно начала левая. – Сшили нас на итальянской фабрике, не на каком- то китайском конвеере. Такие туфли на антресоли не попадают, их сезон носят и на помойку.  А нас шил старый итальянец, кожу бережно натягивал на колодку, крепкими нитками сшивал, каблуки старинным клеем приклеивал, набойки обтачивал. И клеймо с боку поставил. Только вот название фирмы я забыла, но клянусь моей набойкой, фирма эта известная. Стояли мы в шикарной витрине, на атласном платке, а рядом сумка, то же шикарная, и зонтик, и перчатки. Миллион глаз смотрел на нас с обожанием, только вот не покупали. А цена наша кусалась. Хорошие туфли не каждому по карману. Да еще и в Неаполе, в самом дорогом универмаге. Опять я забыла название. Слушай, правая, не сердись. Совсем у меня от этого клея голова распухла. Подскажи, как универмаг назывался. Там еще на полу знаки зодиака и туристы как завороженные встают на них, глаза закрывают, в потолок стеклянный уставятся и бормочут что-то себе под нос.
Правая не открывала рот, из принципа. Она была очень принципиальная. Десять лет она спорила с левой и доказывала, что она главнее, что люди бывают левшами, но только на руки. А левую ногу всегда ругают, когда настроение плохое. Десять лет она рассказывала про их разудалую молодость, но левая всегда перебивала, поправляла, уточняла, исправляла. Правая конечно любила приврать, но считала, что только вносит пикантность в рассказ. Левая любила точность, да вот и ее память сквозь драные бока поистерлась. Но правая принципиально ничего ей подсказывать не будет.  Ведь она правая, значит права.
-Ну да ладно, — поохав, продолжала левая.- Не суть важны названия, а врать не хочу. Да и кто из вас поймет эти имена городов, которые люди произносят с предыханием. Рим. Неаполь, Париж, Барселона, Москва. Только про Иркутск в этих городах никто не слышал, а при слове Сибирь всех трясти начинает. Но живут же наши хозяева и замечательно живут. Когда мы на столе 3 мая стоим, то так счастливы и горды, что даже розы вянуть начинают, хотя и дорогие. Если бы не мы, то и не было бы этой семьи. А начиналось все совсем с другими хозяевами.
Так вот, стоим мы на витрине, огни нас озаряют, туристы разглядывают, женщины повизгивают, мужчины на ценник смотрят и уходят. А нам и так замечательно. То есть мне хорошо, но правая все мечтала, что бы нас купили, хотелось ей мир увидеть. Так бы и стояли вечно, но тут началась распродажа. Ранним, туманным утром продавец ценники поменял. Туристов правда меньше было, осень наступала, сырой колючий ветер даже через витрину проникал. Подошла к витрине девушка, высокая, волосы белые, локоны по плечам рассыпались, ноги длинные, юбка размером с носовой платок, груди упругие из кофты вот-вот выскочат. Стала в нас ногтем длинным, раскрашенным как потолок в Секстинской копелле, тыкать. А рядом карлик, лысый, пузатый, на кривых ножках, но важный, как Наполеон. Я, правда, потом все это увидела и Лувр, и Ватикан, но иначе эту парочку и не описать. Карлика красавица называла Папиком, щекотала его мохнатое ухо силиконовыми губками и умоляла нас купить. Я от страха даже глаза зажмурила. Тем более, что язык их был чужим, резким, слова тянулись как каша овсяная, но не было в них мелодичности. Наши продавцы говорили громко, много, но слушать можно было до бесконечности. Говорили, как будто песни пели.
— Па-пик, ну посмотри, ка-кая прелесть. Все обзавидуются. Я буду еще выше казаться.
— Куда еще выше и так в пуп тебе дышу. А цену ты посмотрела? Можно колеса на джипе поменять за такие деньги.
— Ну, котик. Ну не вредничай. Ты меня лю-би-шь?
— Покупай, только не ной. Бери деньги, я пойду, сигары посмотрю.
Девушка поставила красное клеймо в виде отпечатка губ прямо на самую макушку лысового черепа. Повизжала, ножками потопала. Дернула дверь, а она закрыта.
— Итальянцы лентяи. Опять сиеста. Достали. Сколько можно отдыхать. Лето кончилось, туристов мало, — и полились из надутых накрашенных губок слова, какие я до сих пор не знаю. Кошмар. В нашем доме такое не произносят даже когда в кармане пусто, а до зарплаты еще неделя. А бывшие наши владельцы, по поводу и без повода стреляют этой бранью, как пулеметы.   Мама мия, не долго мы эту блондинку крашенную ублажали. Купили нас русские, побегали по Европе. Только кроме магазинов, да ресторанов, ничего мы не увидели. А в Москву приехали, в гардероб нас поставили. Стояли в окружении сотни красавиц, всех цветов радуги. Хозяйка каждый день открывала двери, а мы ждали, кто сегодня погулять выйдет. Пару раз нас одевали на фуршеты. Комплиментов услышали много, загордились, носы задрали и бдительность потеряли. Когда хозяйка из джипа выплывала, мы по сторонам давай смотреть и попала я каблуком между камней. Хозяйка рухнула, папик да же удержать не смог. В итоге – сорванная презентация, ругань в наш адрес, за одно и итальянцам досталось. Дома война началась, а Даша домработница под руку попала. Вылетели мы на улицу заснеженную, вместе с этой девочкой. Даша нас в сумку положила и пошла на вокзал. Снег тает, грязь и ветер. Пересчитала девушка деньги в кошельке. Решила настроение шоколадкой поднять. Хрустит орешками, слеза утирает и от тоски давай обертку читать. А там сюрприз. Поездка в Италию. А заграничного паспорта нет. Какая поездка. Запихала обертку в карман и пошла на вокзал. На лавке переночевала, пирожком поужинала, кока-колой запила. Утром отправилась работу искать, только куда возьмут без прописки, без образования, без рекомендаций. Села на лавку и заплакала. Шла мимо женщина, остановилась, присела рядом и давай расспрашивать девченку горемычную. Слезы утерла своим платком, к себе пригласила. Чай пили, говорили каждый о своем. Нина Ивановна, так женщину звали, то же одна на белом свете. То же из Сибири приехала счастье искать. Училась по вечерам, работала в библиотеке секретарем-машинисткой. Повезло с директором, к пенсии квартиру маленькую получила, только вот одна осталась. Некогда ей было по танцам бегать, женихов искать, а в библиотеке, где она всю жизнь проработала, только слесарь-пьяница, да переплетчик инвалид. Но зато книг много прочитала и всю жизнь только мечтала в Италию съездить.  Тут и вспомнила Даша про обертку от шоколадки. Подарила Нине Ивановне в благодарность за ночлег. А та давным-давно паспорт оформила, только вот на поездку никак накопить не могла.  И улетела спасительница мечту свою осуществлять, а Даша осталась цветы поливать, да квартиру охранять. Десять дней пролетели. Вернулась хозяйка и давай взахлеб рассказывать, где была и что видела. Только Даша не слушала, вещи собирала, билет до дома уже купленный, в кармане лежал. Нина Ивановна на вокзал проводила, денег с собой дала и взяла обещание, что  позвонит Даша из Иркутска.
Дома встретили, поохали, поохали и пошла жизнь своим чередом. Продавцом в супермаркет пошла Даша работать, на заочный факультет в институт поступила.  За полночь домой возвращалась, падала на диван. Утром вся большая семья в очередь в туалет выстраивалась. Братья в школу, родители на работу, сестры в садик. Тоска беспросветная. В магазине вечно недостача, с зарплаты штрафы, на учебу не хватает. Хоть вешайся. В Интернет кафе ходила по выходным рефераты писать, дома за компьютер старый очередь занимала, как в туалет. И тут звонок от Нины Ивановны. Заболела она, совсем плохо, зовет приехать, и на билет денег отправит. Махнула на все Даша и опять на поезд до Москвы. Сначала Нина Ивановна ее к нотариусу отвела, квартиру на Дашу оформила. Только за эту квартиру пришлось Даше целый год уколы ставит, судна выносить, по магазинам, аптекам бегать, мыть и убирать. Работа не страшила, только вот ночью страшно было, покойников она боялась. Да и что потом делать? Но Нина Ивановна все предусмотрела, с ритуальной службой договор оформила. Все расписала: кому звонить, куда идти, кому платить. И деньги оставила. Все Даша выполнила, достойно женщину похоронила, поминки, памятник, венки, все как просили.
Села утром у окна и заплакала. Каждый угол укорял: Не твое, не заработала. Каждая вещь напоминала: Не ты купила, Не ты приобрела. Тоска зеленая. Денег немного осталось и пошла Даша тоску прогонять. Туфли итальянские достала, царапины фломастером замазала, каблук подклеила. Вперед, к искусству.
Ходит по залам Третьяковской галереи, всматривается в картины, вспоминает образы. Только никак не получается отвлечься. В мозгу червь завелся: Что дальше делать? Учиться дорого в столице, без диплома никуда не берут. А тут уже братцы звонят, просят наследством поделится. А какое наследство: хрущевка старая, диван дранный и тарелки треснутые.
Споткнулась Даша и чуть не упала. Руки крепкие подхватили, усадили, воды предложили. Подняла Даша глаза и поняла, что пропала. Утонула в глазах голубых, в шевелюре рыжей, в руках с конопушками.
— Ну, кто же такие каблуки в музей одевает? Что же вы, девушка? О чем думали? За полчаса Третьяковку не обойти.
— Да ни о чем я не думала и в музей пошла, что бы только учительский упрек исправить. Она смеялась, что в Москве была, а в Третьяковку не ходила. А туфли мои развалились, а денег нет, вот и одела чужие. Думала, хоть повыше буду. А то вот я какая, маленькая, плюгавенькая.
— Ну и кто вам такие глупости наговорил? Вы очаровательная, изящная, хрупкая, миниатюрная. Вас хочется на ладошку посадить и под солнышко подставить, что бы щечки заалели, что бы глазки заблестели.      
 Голова от таких слов кругом пошла и забыла Даша про все печали. Бросили они залы с картинами. Дошли до первого магазина, купили балетки дешевые, но веселые. И понеслись по паркам гулять, аромат весны вдыхать. Говорили, смеялись, опять говорили и все никак наговориться не могли. Казалось, что вечно друг друга знали, только вот давно не виделись. А паренек конопатый оказался земляком. В одном городе учились, на одной улице жили, да друг друга не видели. День пролетел, как мгновение. Пригласила Даша паренька в гости, а он и не отказался. Андрей, так его звали, последний день по столице гулял, последние деньги прогуливал.
Только первый лучик солнца пробежал по лицу милому, самому родному и дорогому, только тут Даша и очнулась. Лежит добрый молодец, посапывает носом курносым. Солнце веснушки золотит, волосы как пшеница на подушке рассыпались.
— С добрым утром, дюймовочка. Как спалось?
— Замечательно, как в сказке.
— Ну и что же ты нос повесила?
— Да вот, пытаюсь вспомнить, что ты мне вчера говорил. Та домой собрался? Ты же поступил, все у тебя впереди.
— Я вчера вокруг общежития обошел и понял, что ничего меня в этом городе не ждет. Студенты в университет на Мерседесах ездят. Ты подумай, в Москве сотня богатых, а все остальные на эту сотню пашут. Квартиру я не куплю, в институтах исследовательских копейки платят. В Сколково мне не попасть, рожей не вышел. Да и фамилия подкачала, Сидоровых в столице, как таджиков и украинцев. Медаль моя золотая никому не нужна. Да и мама болеет, как ее одну оставить?
— Так давай вместе жить. Квартира есть. Будешь учиться, а я заработаю нам на пропитание. С голоду не помрем.
— Ну уж нет. У жены на шее сидеть не буду.
— Это кто жена?
— Ты конечно, дюймовочка моя. Ты против?
— Это предложение?
Андрей одним рывком с кровати спрыгнул, на колено без порток встал и руку протянул:
— Сударыня, предлагаю вам свою руку и сердце. Нас свела судьба и итальянские туфли. Если вы доверите мне свою судьбу, то не пожалеете. И в новых туфлях по Риму гулять будете. Только наберитесь терпения и вас ждет долгожданная награда.
— Я ваша на веки.
Молодые, наивные, счастливые покатились по кровати. Объятия и поцелуи поставили штамп в их отношениях.
И понеслись дни, месяцы, годы. И только через пятнадцать лет осуществилась мечта.
— Я сейчас заплачу. Тебе, левая, романы писать. Можно еще и сериал снять про наших хозяев, — разразилась старая дрель. Вот у правой рассказ проще был. Все конкретно, все по делу.
— Замолчи, — зашипели соседи по полке.- Так радостно на душе. Пусть рассказывает.
— А я чуть не уснул, — проскрипел старый утюг. – Бла-бла-бла. Мыльная опера. Богатые то же плачут. Скряги наши хозяева. Даже меня выкинуть не могут. Сами гладят, сами стирают, вечно копейки считают. Пашут с утра до ночи. Где она романтика?
— Ты не знаешь, потому что тебя на день знакомства не достают. И не слышишь ты речей хвалебных и благодарных. А в меня даже хозяин вино наливал и ногу хозяйке целовал. И пил за нас, туфлей итальянских. Ведь благодаря нам, семья родилась.
— Ну и лежи теперь в коробке и гордись.
— Хватит. Молчи утюг. Продолжай левая.
— Ну так вот. Продали они квартиру, только не за рубли российские, а за валюту зеленую. Пока на поезде домой ехали, тут в стране дефолт произошел. Уехали из дома нищими, а приехали миллионерами. Андрей умный, старый маленький заводик купил. Десть лет с его мамой жили. Деньги в завод вкладывали. И бандиты их пугали, и налоговая, и милиция с пожарниками. Выстояли. Простую бумагу туалетную для простого народа штампуют. Даша двух детей родила, по ночам учила,  рефераты писала, но финансовый институт закончила. Сама бухгалтерию ведет и пироги печет. Братья, сестры помогают. Все при деле. Бизнес не большой, но спрос постоянный. Современный народ газетой не удовлетворишь. Все хотят красиво не только одеваться, но и по нужде с комфортом время проводить. Были конечно и ссоры и обиды. Устанет Даша копейки считать, взятки давать, перед бандитами выгибаться. Разревется, кричит: Давай все бросим, уедем. Только Андрей – кремень. На руки ее возьмет, зацелует, заласкает.
— Дюймовочка моя! Еще чуть –чуть потерпи и все будет отлично.
— Да сколько можно терпеть? Надоело. Опять полночи носки твои штопала. Завод имеем, а сами скоро газетой будем пользоваться.
— Выше нос, дорогая. Завтра контракт с супермаркетами подписываю. На пятнадцать лет знакомства едем в Италии. Ты давай вещи собирай. А детей маме оставим.
— С ума сошел. Мама ели ходит, а ты еще и двоих детей хочешь ей оставить. Никуда не поеду. Потерплю еще немного, ты только целуй покрепче.
Но все у них получилось. Любовь помогла и вдохновила. Поехали в Италию всей семьей, даже маму взяли. Любовались красотами, вдыхали запах апельсин и сосен. Оливки ели, вино пили, пиццей закусывали. Чемодан туфель накупили, платьев и костюмов. Все музеи, соборы облазили. Ватикан, Флоренцию, Сан-Марино и еще десяток городов объездили. Мне потом все туфли новые рассказывали. Только они в гардеробной стоят. Их Даша одевает в театры и в рестораны. Правда в Иркутске грязь по колено и асфальт вечно разбитый. Но Сидоровых этим не напугать. Им трудности нипочем. Весна придет, яблони зацветут, на стол нас, туфель старых, поставят и смеются и поют до утра. А потом Париж и Барселону посетили и где только не были. Но быстро устают от поездок заграничных, Андрей любит сибирской энергией наполнятся. Поедут всей семьей на Байкал. Утром туман ледяной быстро в чувство приводит. И опять дебит с кредитом считать. Учить детей. Дом построили большой, сад-огород засадили, бассейн и баню, беседку и мангал. Все есть. Живи и радуйся. Только не умеют они без работы жить. Сами дрова рубят, сами помидоры выращивают, сами забор красят, соленья-варенья заготавливают. А все потому, что всегда вместе. С любовью ничего не страшно, любые преграды по плечу.
— Ура. Бис. Браво. Наливай за здоровье Сидоровых, — хохочут соседи по полке. Всем весело. Даже правая туфелька рассмеялась и левую похвалила, что весело вечер провели. Можно спать до следующего праздника. До праздника вечной любви семьи Сидоровых, которые познакомились благодаря туфлям итальянским.
3.04.2013          Ольга Вершок