челик торопышка

акиян прошлого колыхалси хде-й-то тамо, в туманной размытой дали, брызгами освежая. но тщета
суетливостью недокормыша-мормыша пыталась, освободить от крюка воспоминаний нежное трепетное тело.

чойсишь, чойсишь — фсе нитак, иль ни этак,
с точностью до наоборот как-то,
надоть бы регулировки по-точнее произвесть

и чого-й-то тамо тако долго читаем-с, чик-чирик — и готово, по диагонали, снизу вверх,
справа налево, на одного линейного, ать, два, поберегись. нарушения здравомыслия ускоряли, так сказать,
энтропию процессов упорядывачения. квинтэссенция являла, так сказать, сухой остаток, но без воды — и
не туды, и не сюды, так шо бум разбавлять помалеху.

некоторые из людей, почему-то, уподоблялись челикам, и, наврно, енто так и осталоси бы
загадкой, если бы не последуюсчие события, приоткрывшие совсим чуть-чуть занавеску таинственности.
дважды два — четыре, а шо будить, ежели два — енто политиканы, а дважды или трижды — мордой абасфальт.
хде-й-то тамо, далеко ли, близко ли, надумали челики состряпать сообчество, похожее в чом-то на человечье.
ихней цывилизацией монстр-социум тешилси непредвзято, окуналси по самое нихочу в способствуюсчие
ее непредвзятости оголтелые тривиальности. «а назначу-ка человечика, будит следить за порядком,
устранять деформации обчественного самоосознания, карочи, пирамида, цыркуль, глаз»,- размышлялось шефу.
служебные обязанности переделывали природу человечика, заставляя его быть чрезмерным и чрезвычайным
в утробной ненасытности приключениями насыщенной жисти. чипанутых становилось больше и больше,
сознательный выбор в пользу здоровья монстра-социума был ужо сделан на славу.

ну фсе, типеря бум
слонятьси без делов по
площадям, бум подстрекать
справедливцев злых заскорузлых

мульон человечиков моно поставить всиго-то на одном киломэтре квандратном, и ежели кажному
выделить евонный метр квандратный, не обжуля, то и приобщить моно. но не приобщаються, пдлые, норовят фсе
взбрыкнуть самопохвально и ездануть в прискок да подпрыгивая.

товарисч, верь или
не верь, надежду сокруши
и будь наивным, блаженным стань,
фсе нипочом, и обозначь судьбы переворот

лучшее, кншно, не думать ни об чом таком, меньше знаишь — крепчее спишь, и сопли не распускаишь, и не
подергиваишьси конгруэнтно. есть то, што есть или што можно съесть — и ладноть, ведь пространства холодильные
сохранят лакомства для толстячка.

апушкин на опушке
стихи слагал лягушке,
она ему — ква, ква, ква,
он ей — какая ж красота

и фсеж, енто она сама фсе додумала, она сама виноватая и будить, чо типеря, ужо ничиго сказануть
низьзя, шоли, енто, ужо точно, совсим не знаишь шо сказануть, шо подумать, енто будить глыбочайшее
упущение в формировании еенного умозрения. челик поймал сибя на мысли, на пошленькой грязнуле, отчего стало
ему не по сибе, он ведь был такой исчо молодой. подменять и подтасовывать понятия естесствно было в привычке
челика, причом, делал он фсе енто несмотря на многочисленные, вплоть до умопомрачения, побои шефа.

душист
душеприказчик
после душа ароматного,
душной козел и рядом не сидел

кому-й-то открывается, кому-й-то закрывается, узреет кто-й-то невзначай и сразу загибается,
не в срок, не к месту, и ни в какую там печаль.

душегрейка душеведу
душу согревала душевно,
неторопко, причом, отдушиной
будучи душемановой, от души душераздираюсче

чуйствами цыплялись, осознавали по необходимости, искренно трепетали, понимали с трудом,
хотели быть настоящими, запутываясь окончательно.

чо тибе не хватаеть,
ну, фсе у тибя есть,
ты исчо не помечтал,
оно на тибе, получи.

тема челиков во временных потоках, кншно, была оченно удобна и универсальна, и потому-то енти истории такось были
оборванны, шо отсутствовали у их целостные интерпретации. писали их то один, то другие челики, путешественники во
временных потоках, имеюсчие совсим иные представления о жисти, как они выражались. ихнии случайные слова, правда,
иногда переполнялись смыслом, переливались через осознания край и устремлялись в пучину кручины.