Он утонул...

 
 
  Он утонул. Была буря. Ночь. Ветер ревел, по палубе метались страшные в своей непредсказуемости ящики, бочки сорвавшиеся с креплений. Молнии освещали чёрное небо. Сломанные мачты, улетевшие в темноту паруса. И страшные валы, перекатывавшиеся через борта. Виновата ли гнилая верёвка, или плохо затянутый узел, но он оказался за бортом. Сколько времени боролся неизвестно. А потом страшное жжение в груди и темнота.
  Так хорошо бывает только в детстве, когда болеешь. когда мать кладёт свою прохладную ладонь на твой пышущий жаром лоб. Внутри всё горело огнём. Живительные капли погасили огонь. Медленно, очень медленно поднимались налитые свинцом веки. Наконец получилось. И… Он снова утонул.
  Когда он  открыл глаза, было темно. Огонь маленькой лампы освещал угол дощатого сарая, стол и сгорбленного старика, державшего в сморщенной руке кружку. Старик услышал, как он зашевелился, подошёл и протянул кувшин. Он пил так, как будто не делал этого по меньшей мере неколько лет. Струйки пробегали по подбородку, шее, скатывались на грудь, приятно холодя её. Он со стоном лег на жёсткий тюфяк, набитый сухими водорослями и закрыл глаза. Старик присел рядом.
  — Ты должен на неё молится. Только она гуляет по берегу в такую бурю. — Старик пожевал губами. — Молиться, да… Она нашла тебя и прибежала ко мне. Только она и я выходим на берег в такую страшную бурю.
  Он молчал.
  — За небольшую плату я разрешил ей оставить тебя здесь и позволил ухаживать, пока ты не поправишься. Цени это, парень. И молись за неё. — Старик поднялся, шаркая ногами подошёл к столу и задул лампу.
 
  Когда он проснулся, солнце весело светило в щели. Он осмотрелся. Сети, бухты канатов, прочая рыбацкая снасть. Пылинки суетились в лучах. Он встал и сразу же опустился на тюфяк. Нога была повреждена. Он остался жив. Только вот нога. Дотянувшись, он поднял палку, валявшуюся рядом,  встал и проковылял к двери. Море. Каменистый берег. Совершенно незнакомый край. На столе он обнаружил нехитрый завтрак, накрытый белоснежной тряпицей. С удовольствием съел всё до крошки и снова прилёг. Сил у него было не больше, чем у котёнка.
  Так он пролежал весь день, пытаясь припомнить, что же случилось, и как он остался жив. Но ничего. Память накрепко заблокировала все, что произошло в роковую ночь. Только вой ветра, страх и темнота.
  — Ну и ладно. Я жив, а это главное! — Подумал он. — А дальше уже будет проще.
  Солнце уже опускалось за горизонт, когда он услышал, как скрипнула дверь.
  — Старик, подай попить воды, мне трудно встать. — Он приподнялся на локте, ожидая увидеть давешнего деда.
В темноте послышались шаги, и ему показалось, что они совсем не похожи на шаги пожилого человека. Он почувствовал в руке холодный металл кружки и жадно выпил. Чиркнула спичка и засветилась уже знакомая маленькая лампа. И он увидел её.
  Чёрные как южная ночь волосы, тонкий стан, точёные ладони и глаза… Зелёные, как море. И он понял, почему утонул во второй раз.
  Лёгкими движениями, чуть слышно касаясь, она сменила повязку на ноге, подошла к столу и стала доставать из корзинки еду. Хлеб, молоко в кувшине, фрукты. Потом накрыла всё это тряпицей и, уходя, лишь на секунду остановилась у двери и посмотрела на него. Ушла, так и не сказав ни слова.
  Так произошло и на другой день, и на третий. Она приходила на закате, легкая как тень. Приносила ужин, обрабатывала рану и исчезала в темноте. И не произнесла ни слова. А он страдал. Он не спал ночами, боясь, как бы её образ не растворился во время сна. Он вставал и ходил по сараю, опираясь на палку, что бы боль хоть немного отвлекала от душевных мук. Он любил. Он боялся испугать её. Любил и боялся. Что это? Молния озарения? Томление моряка, давно не ступавшего на берег? Животный инстинкт? Благодарность вернувшегося с того света?  Ни один человек ещё не смог рассказать, как это случается. Просто понимаешь, что любишь. Вот так, просто. Знаешь, что ждал её всю жизнь. И иначе быть не могло.
  Он сидел на своей убогой кровати и совершенно неосознанно строгал ножом деревяшку. А потом, с удивлением понял, что у него вышла замечательная маленькая фигурка собачки. Он поставил её на стол, и подумал, что это понравится. Закрыл глаза и незаметно уснул с улыбкой на губах.
  Весь следующий день он мучился. Он мысленно разговаривал с ней. Пытался сказать, что то самое главное, самое важное.  Придумывал и отвергал. Снова придумывал, и снова ему казалось, что это бесполезно и глупо. И она отвернётся от него. А ещё он боялся. Боялся открыть свои чувства и наткнуться на холодную стену непонимания, или ещё хуже, презрения...
  — Зачем она спасла меня? Для того, что бы я раз за разом умирал каждый вечер, когда она скрывается в темноте? Как я признаюсь? Кто я такой, что бы любить ангела? — И он решил уйти этой же ночью.
  Всё случилось, как и прежде. Она неслышно подошла к столу и поставила свою корзинку. Зажгла лампу и вдруг увидела фигурку. Осторожно, кончиками пальцев, как очень хрупкую вещь, она взяла собачку и поднесла к лицу. Он видел, как загорелись прекрасные глаза! Как осветила милое лицо улыбка. И она стала похожа на маленькую девочку, которой на Рождество подарили самую замечательную, самую желанную, настоящую куклу! Вдруг, словно очнувшись, она замерла, искорки пропали из глаз, и она поставила фигурку на место. Суетливо достала из корзинки бинты и подошла к нему.
 -Я сделал эту собачку для тебя. — Он смотрел ей прямо в глаза. — Я хочу хоть что- то сделать для тебя.  Я хочу всегда, что то делать для тебя. Всю жизнь. — Он решил уйти ночью и перестал бояться. Не думал уже, хорошо это или плохо будет, но знал, что не может не сказать. — Я люблю тебя. Я любил тебя всегда. — Он смотрел в её глаза, и вдруг заметил, как на побледневших щеках вспыхнули две звёздочки. Слезинки. Вдруг она порывисто наклонилась и прижалась мокрой щекой к его, заросшей давно не бритой щетиной. Потом взяла его лицо в ладошки и, посмотрела в глаза. Прошёл лишь миг, но он показался ему вечностью. И он прочитал во взгляде ответ. Она так же порывисто поцеловала его в губы и стремглав выскочила из его убогого жилища.
 -Я люблю тебя. — Её голос бархатный, немножко низкий от волнения, вызывал в нём целую бурю чувств, а слова, которые она произносила, заставляли сердце биться так часто, что оно готово было выскочить из груди. — Я знала, что люблю тебя, когда только увидела среди валунов и морской пены. Сердце мне сказало, что это ты. Я верю тебе! Я знаю! — Она сидела рядом с ним, сложив руки на коленях, не поднимая глаз.
 Он схватил её ладони и прижал к губам.
  Время шло, и они были счастливы. Любить было так легко и светло! Он называл её Птичка, потому, что она напоминала ему ласточку. Она называла его lindo.  Теперь она приходила и днём. Они вместе обедали простой и здоровой снедью, разговаривали обо всём на свете и были счастливы! Он рассказывал ей о своей жизни, о морских приключениях, о своей Родине. А она смотрела на него и улыбалась. Они ходили гулять к морю. Нога заживала быстро и он лишь чуть прихрамывал. Он пытался было расспросить её о жизни, но она отмалчивалась и быстро меняла тему. Он удивлялся, но вопросы задавать перестал. " Всему своё время!" — подумал и успокоился. Устраиваясь на плоском тёплом камне, подолгу смотрели на волны и молчали, думая каждый о своём. А может и не думая. Просто хорошо! Они любили!
  Ему казалось, что знает её всю жизнь.
 А однажды, он увидел её не берегу. Она стояла и смотрела на море. Он решил не звать, а пошёл к ней. Когда она услышала его шаги и обернулась, он поймал её взгляд и увидел в нём столько боли, невыносимой тоски и грусти! Она быстро опустила глаза и отвернулась. А когда он взял её ладони и заглянул в глаза, увидел ту же счастливую и ласковую птичку, которую знал. Она убрала руки и, повернувшись, побежала по белому песку к его жилищу. Он, изумлённый таким оборотом прихрамывая, пошёл следом.
  Войдя со света в тёмный сарай, он не сразу увидел её.
 -Милый! — голос был ещё более низким, чем в минуты сильного волнения, но от этого ещё более волнующий. — Иди ко мне.
  Теперь он видел её. Плавные изгибы, загорелая, с медным отливом кожа, тёмные соски, выделявшиеся на прекрасной груди, стройные сильные ноги, черные, как смоль волосы, — она была прекрасна! Она была богиней! Его богиней! Она смотрела на него, не стесняясь своей наготы. Она ждала его!
 Время не существовало! Мира не было! Был только хоровод звёзд в беспредельном космосе любви. Они любили друг друга нежно, страстно, они плыли по волнам наслаждения, качались, кружились, и волны накрывали их с головой, заставляя задыхаться, умирать и рождаться вновь, что бы быть накрытыми новой, ещё более огромной волной.
  Сколько прошло? Месяц?  Год? Век? Они не задумывались об этом. Они жили в счастливом месте и любили.
  — Останься! — Но она лишь грустно улыбалась, нежно целовала его и исчезала в темноте. И как были прекрасны дни, так же невыносимы были для него ночи. Он не понимал, почему она не может быть с ним всегда. Он помнил тот взгляд на берегу и боялся расстроить навязчивыми вопросами. Она улыбалась, проводила ладошкой по его щеке и говорила, что ему надо набираться сил, отдыхать и вообще, если он не будет немножко скучать, то скоро разлюбит её. И уходила.
  А в тот день она не пришла… Он ждал. Он выходил навстречу по каменистой тропинке, он бродил по берегу, возвращался, снова выходил. Тщетно. В тот день она не пришла. И на следующий. И потом. Он не знал что делать. Волнение разрывало его. Он порывался идти, бежать, искать. Но куда? И как уйти, если она может появиться! Вон там, на тропинке. Что делать?! Решившись, бродил по окрестным селениям, заглядывал в лица, боясь расспрашивать. Искал, искал, искал… Он возвращался в  надежде застать её в счастливом месте, увидеть хоть намёк её пребывания. Нет!
  Он устало шагал домой по знакомой тропинке и замер. Дверь в его ветхий сарай была приоткрыта! Ноги понесли его быстрее ветра. Он рванул створку ворот, и… Стон отчаянья вырвался у него из груди! Он упал на колени и зарыдал. За столом сидел старик, — хозяин.
  — Выпей парень. — Старик достал из-под стола зелёную бутылку. — Выпей.
  Он не почувствовал как спирт обжигает. Он не чувствовал ничего, кроме пустоты. Дед налил себе в стакан немножко, разбавил водой, подождал чуть, выпил и стал крутить самокрутку.
— Тебе пора уходить, парень. — Старик размахнул ладонью клубы тяжёлого дыма. — Уходи, не ищи её.
— Ты мне скажешь, где она, или я тебя убью. — Бесцветным голосом ответил он.
-Вот, возьми. — Дед протянул ему сложенную вчетверо бумажку, — И уходи.
  Его руки дрожали, когда он разворачивал записку.
  " Люблю. Прости." — Всего два слова, которые выжгли его душу.
  — Так- то парень, — дед захмелел, пока он пустым взглядом шарил по стенам, пытаясь осознать увиденное, — несвободная она. А я то, старый дурак и не подумал! Так то! Уходи, парень, не рви её сердечко!
 Плохо понимая, что творится вокруг, он встал и на негнущихся ногах пошёл к двери. Он очень осторожно прикрыл створку, и нетвёрдые шаги его пропали в темноте.
 
  В маленький белый дом старосты постучался и вошёл высокий худощавый человек. Через некоторое время он вышел и слегка прихрамывая, отправился по направлению к морю. Хозяин с крыльца смотрел ему в след, а потом, подкинув на ладони мешочек, скрылся за дверью.
  — Кто это приходил? — спросила жена. — Что хотел?
 -Просил разрешения построить лачугу на утёсе. Подозрительный какой-то. Да пусть живёт. Денег дал достаточно. А там посмотрим.
  Он построил себе хижину из обломков досок плавника и прочего разного хлама, что в достаточном количестве появляется на берегу после шторма, и зажил отшельником. Изредка только спускался со своей скалы в деревню, что бы обменять на самое необходимое пойманную рыбу. Был нелюдим и в разговоры вступал очень редко. Люди не знали его и относились с подозрением. А он и не стремился к общению. Вездесущие мальчишки рассказывали, что если он не выходил в море на небольшой лодке, то подолгу сидел на большом плоском камне и смотрел, как солнце медленно закатывается за горизонт. Потом он уходил в свою хижину и был виден свет в маленьком окошке. В конце концов, люди решили, что он не в себе и оставили его в покое. Изредка, пыхтя и проклиная все утёсы на свете, к нему приходила пожилая женщина, — кухарка, что бы заказать какую-нибудь определённую рыбу. Говорливая по натуре, она присаживалась на грубо сколоченный табурет и заводила разговор. Только это был скорее монолог, так как в ответ хозяин лишь изредка кивал головой. Дружбой это конечно не назовёшь, но кухарка была женщина добрая и жалела его, непонятно за что.
  Шли годы. Ничего не менялось в маленькой  деревушке. Ничего не менялось и на скале, высоко стоящей над морем. Люди привыкли видеть фигуру высокого человека и огонёк в окошке его жилища. Но однажды он не принёс вовремя заказ, чем немало удивил кухарку, которая привыкла к его пунктуальности в отношении обещанного. Чувствуя что то неладное, она отправилась к утёсу и застала его, лежащим на грубо сколоченном топчане, обессиленного лихорадкой. Он горел. Он бредил. Кого- то звал и стонал так, что на глазах у женщины выступили слёзы. Она просидела рядом всю ночь, а утром он умер.
  Староста сказал, что какой бы ни был, но похоронить нужно как положено и послал мужчин сделать всё необходимое. Он лежал на своём топчане худой и прозрачный. Мужчины завернули тело в саван и присели за стол. Один достал бутылку вина, хлебнул и передал по кругу.
  — Теперь ему уж ничего не пригодится, — сказал один из них, пожилой, в чёрной мохнатой шапке. — Посмотрю, может найду что-нибудь для хозяйства. Чайник, лампа… Ничего, что бы приглянулось хозяйственному глазу.
— Что это? Бумажки какие то… — Он вертел в руках пачку пожелтевших листков. — А ну- ка, посмотри! — Он протянул бумаги более молодому приятелю, — может важное что?
  — Письма какие-то неотправленные. Стихи. Хлам. — И он бросил листки в огонь. Плотная бумага не хотела загораться, и он пошевелил её палкой. — Ну что понесли что ли?
Огонь погас, но один маленький листок так и не сгорел. Обуглились края, он стал ещё меньше, и если бы кому-нибудь захотелось прочитать, что там написано, он бы увидел всего два слова: — " Люблю. Прости."
  Его похоронили на маленьком кладбище за околицей. Всплакнула кухарка. А мужчины, постояв для порядка, быстро засыпали землёй могилу. И покурив, пошли, закинув на плечи лопаты.
  Некоторое время спустя, кухарка с удивлением увидела на утёсе фигуру стройной женщины. Ветер теребил её темные волосы. Она стояла и смотрела на море. Рядом стоял  юноша, лет пятнадцати,  и держал её за руку. Кухарка отвернулась, что бы позвать мужа, — посмотреть на невесть откуда взявшуюся гостью, но когда вернулась, на скале уже никого не было. Она с удивлением пожала плечами, смутно ощущая, что где то уже видела похожего на юношу человека. Но её окликнули, и она выбросила образ из головы, занятая повседневными делами.
  Холодный  ветер гулял по ветхому строенью. Закручивал маленькие вихри, хлопал перекошенной дверью, свистел в щелях. На грубых досках стола лежала роза. Яркое пятно, среди убогого, покинутого жилища. Ветер особенно старался оборвать нежные лепестки и в конце концов справился. Закрутил, закружил по пыльному полу и вынес вон.
  А ещё через несколько дней, лачуга сгорела. То ли молния, то ли схулиганили мальчишки. Неизвестно. И все забыли, что когда то там жил странный человек, который любил смотреть на море. Только кухарка, остановив взгляд на закопченных камнях, вздыхала и пожимала плечами.