Переломный возраст

 
 
После промозглой ночи под навесом на вокзале Федор, продрогший и голодный, быстрыми шагами двигался по разбитой центральной улице города в поисках двух вещей: еды и крова. Он, после трёх лет отсутствия, вернулся в родной город, правда – один, а уходили семьей.
Что-то в памяти отложилось – ноги на базар сами привели. За единственным прилавком, покрытым инеем, стояли несколько плотно укутанных торговок с кучками яблок, орехов, кусочками малая (кукурузного пирога) и кувшинами с вином. Покупателей не было, разве что солдаты из любопытства поглазеть подходили, долго смотрели, расспрашивали и мимо шли. Федя же не уходил, он примостился у соседнего прилавка и жадно смотрел на съедобное, притом молча: что говорить-то без денег? Он уже уходить собрался, когда одна торговка подозвала и несколько яблок дала, вторая орешков ему отсыпала. Он быстро ушанку сорвал с головы для гостинцев, в нее пирога промерзшего также подкинули. Поблагодарив всех, Федя жадно стал кусать все подряд, улыбаясь жалко как-то укутанным дамам. Переложив затем остатки продуктов в торбу, что на лямке носил, наш герой ночлег решил искать.
Стоял ноябрь сорок четвертого, третий месяц, как город от врага очистили. Улицы пустовали, изредка человека можно было увидеть, спешно пробегающего. Бои в городе проходили с применением пушек и танков, поэтому найти целым хоть один двор было редкостью. На развалинах двухэтажного дома Федор наткнулся на худощавого мальчика, опрятно одетого, который ковырялся в груде книг. Поздоровавшись, наш герой попросил разрешения тоже поискать что-либо интересное. Мальчик лет четырнадцати внимательно оглядел пришельца и показал книги, им отобранные. Худощавого паренька Игорем звали, жил он невдалеке с родителями. На вопрос – не знает ли он поблизости цельную хибару для укрытия, Игорь пожал плечами, затем, что-то вспомнив, сказал, что в угловом дворе видел целой кухню в двухкомнатной квартире с дырявыми потолками, показать может.
Комнатка-кухонька действительно сохранилась, даже небольшие оконца в дверях целыми оказались. Конечно, Игорь про родителей спросил, а Федя сторонился его, чтоб хорошего мальчика вшами не заразить. Поэтому он велел Игорю домой уйти, дня через два-три (после дезинфекции на вокзале) встретиться можно. Но Игорек не уходил, пока комнату не убрали, протопили печь с плитой.
К ним постучала и вошла пожилая женщина, тетя Варя, жительница двора. Разобравшись, принесла стакан, две тарелки, нож, кастрюльку с картошкой. Да, еще солонку. А вечерком тетя Варя старое-престарое одеяло занесла. Федя же, преодолев усталость, потопал на санобработку, чтобы гадам не позволить прижиться в хате новой. А там ему санитарка постричься посоветовала полностью, коль от пакости очиститься решил.
Улегшись на одеяло прямо на полу в натопленной комнатушке, Федя блаженствовал, что есть крыша над головой, что тишина вокруг, и его ночью не подымут для проверки документов. Во всяком случае, подумал Федя, если мамка вернется, то и принять есть куда, стаканы еще нужны, ложки… И ему непривычно всплакнулось, вспомнились мама, брат и сестричка, совсем малюсенькая. «Кончилась бы война, а там найдутся, кто жив...»
*
Первыми в городе зашевелились строительные работы. Нужна была целая вереница помещений для расселения создающейся власти, да и возвращаться в освобожденный город стало все больше людей. Воинский стройотряд приступил к восстановлению двухэтажной развалины под жилье для офицеров. Федя еле успел вечерком еще кучу книг к себе перетащить. Тут же он узнал, что КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть) приглашает вольнонаемных на работу. Парень он был рослый, выглядел старше своих лет, и принять согласились, но документ его в виде сельской справки с двойным именем внушал опасение. Велено было к майору Быстрову обратиться, начальнику.
Глядя на его внешний вид, секретарша к Быстрову не пустила, а выставила, даже грубо. На улице водитель старенького уазика попросил его рукоятку машины прокрутить, чтобы мотор завести. Ну и упал наш герой в голодной обморок от первой же крутки. Далее помнит, что злобная секретарша ему лицо утирала и дурой себя обзывала. Еще чаем с сухарями угостила и, разогнав посетителей, попросила Быстрова парня выслушать, а то он опять обморок устроит. Быстров Владимир Владимирович оказался нормальным мужиком, дал Феде высказаться, справочку посмотрел и в стенку кулаком постучал. Пришла секретарша.
— Полина, возьми мальца и к Шумилину отведи на склад, пусть он ему солдатское обмундирование выдаст с учетом зимы, это первое. Оформляй на работу к малярам и удостоверение выпиши на имя Сигалова Федора, отчество по справке. Что? Так надо, мальчик… На довольствие поставишь. Фото есть у тебя? Сделаешь срочно. Стой, еще аванс дай ему. Чему радуешься? Полине спасибо скажешь. Все, зови моих.
Пришедший вечерком Игорь удивился изменениям в облике друга, который, наголо побритый, был одет в солдатскую форму, чуть великоватую, правда. Комната прибрана, на плите котелок солдатский грелся с пахучей кашей, у левой стенки шкафчик без дверец появился, полный книг, табурет в глубине стоял. Конечно, оба у книг встали, разглядывая тома Пушкина, Чехова, Лондона, Катаева и много произведений на французском языке. Это Федя натащил по просьбе Игоря. Вот из них они сделали связки и понесли их к читателю «по-французски». Им оказался Александр Владимирович Иванов, потомственный дворянин России и отец Игоря. Будучи участником первой мировой войны, на румынском фронте он попал в плен, отсидел в лагерях, освободили в девятнадцатом году, затифовал, в госпиталь попал. А там Бессарабия к румынам отошла, граница появилась, и российский пленник застрял, притом надолго. Да, еще от контузии изредка путался со временем и местом пребывания, настойчиво звал слугу Митю, который в бою при нем погиб. Это была колоритная личность, рассказ о нем еще впереди.
— Замечательный подарок мне, мальчики, вы принесли. Это философы Дидро, Декарт, Огюст Конт, кажется, а у этой обложки нет, разберемся после. Благодарю вас, друзья. Садитесь к моему столику. Вы, значит, молодой человек, и есть сирота детдомовская, про которого Игорек рассказал? Вид-то у вас молодцеватый, скажу. Говорите, потому, что вольны и без надзирательства сейчас? Правильно, Федор, не все неволю выносят, особо индивидуальности, по плену помню. Некоторые шли на смерть, не выдержав надругательства плена. Поручик Корсунов, помню, безоружным бросился на...
Александр Владимирович сидел за небольшим столиком в беседке во дворе многонационального анклава. На столике были машинка для набивки папирос, коробка с табаком, небольшая тетрадь и книги. Сам же он манерами, взглядами на жизнь и абсолютной беспомощностью выглядел белолицым интеллигентным старцем из прошлого, ибо никогда и нигде не работал. Выйдя из госпиталя в 19-м году, он оказался выброшенным на улицу, никому ненужным. Настоятель православной церквушки отец Василий пожалел его и пристроил дворником в храм, с ночлежкой. Живущая через дорогу вдова Лунгу Мария там и присмотрела его. Муж ее на фронте пропал, сама же портняжничала в салоне одежды у хозяйки с утра до ночи. А в выходные прогуливалась нарядной у решетчатого забора церкви, пытаясь обратить на себя внимание, но тщетно. Застав же его однажды зимой простуженным, с перевязанным горлом, подошла, за руку взяла и к себе через дорогу повела. С тех пор и жили вместе: выпускник петербургского университета дворянин А.В. Иванов и портниха, еле читающая по буквам, Лунгу М. И.
Пустившись на собственные хлеба, портниха стала самостоятельно пошивы делать для дам города, и довольно успешно, ибо Мария Илларионовна с тех пор в достатке сама и кормила семью, не упустив возможности дважды матерью стать. А дворянин Иванов (ударение на первый слог) писал уже много лет историю Российского государства XVIIвека, которую во Франции обещали издать князья Румянцевы.
Визит в семью Игоря затянулся до ужина, на котором присутствовала старшая сестра Нелли с мужем Серго Гелашвили, как его представили. За столом было весело, смеялись, про Федю поведали так же, об его самостоятельности, о побеге из детдома и работе на стройке. Мария Илларионовна персонально лучший пирожок вручила ему. Зять же Серго с чуть заметным акцентом неодобрительно высказался по образу жизни «беглеца», как он Федю назвал.
— Во-первых, мальчика наверное ищут органы, во-вторых, малолетнего на работу взяли, что запрещено. Ему учиться надобно и жить в детдоме, предназначенном для таких сирот. Условия там невыносимые, говорите, калечат детей? Все же живут там и уживаются как-то? Может Федя с запросами, и т.д.
Федя по-тихому встал, попрощался и ушел. Его уже в воротах нагнали Игорь с Серго и просто руку пожали.
— Ты что, Кацо, обиделся на меня? Я же юрист, Федя, и служу законам… Приходи еще, а то его благородие мне голову снесет. Хорошо, идите вдвоем. До встречи, биджо.
*
Еще два знаковых события в жизни Федора увязаны с именем Серго.
Двадцать второго ноября был день рождения в семье Ивановых у двух именинников сразу: отца и дочери. Тетя Маша Федору из какой-то цветной трофейной простыни рубашку сшила зеленоватого цвета, отчего он опять помолодел, мальчиком став, когда гимнастерку большущую снял. В качестве подарка ему удалось у дяди Васи на работе провод с патроном выклянчить и провести свет в беседку. Провод они с Игорем протянули от дома. Именинник был очень доволен. А Нелли Федор две книжки подарил.
Отмечали торжество очень даже хорошо: пели, танцевали под патефон. Нелли сказала, что Федя очень симпатичный мальчик, и она с ним танцевать хочет, если муж не возражает. Серго что-то буркнул в ответ. Вернувшись к мужу после танца, Нелли похвалила парня, который впервые танцевал, за деликатность. Выиграв позже фант в игре среди молодежи, Нелли снова Федю танцевать пригласила, и зря, ибо Серго кавказец. Короче, грузин, не дождавшись конца танца, уже одетым, жену домой позвал, извинившись перед всеми. «Служба гонит», – добавил он. Нелли с жалкой улыбкой попрощалась и одеваться побежала, но скоро вернулась с сообщением, что подаренные мужем золотые сережки пропали из родительской спальни. Наступила тишина, патефон смолк. Серго опять разделся и спросил жену, хорошо ли она все посмотрела. Та подтвердила. Гости спешно расходиться начали. Серго велел Феде остаться и провел его в спальню стариков. Усадил на стул и незнакомым, грозным тоном сказал, что если Федя через десять минут не сделает признание и не вернет сережки, то его допросят в другом месте и по-другому.
— Ты меня понял, вольнодумец? Оставляю одного на десять минут, или сразу признаешься? Молчишь? Пожалеешь, когда вернусь. Нелли, выходи тоже, танцы кончились. Или с кавалером остаться хочешь, потанцевать еще желаете?
— Стоп, Серго, я все поняла. Это твои проделки, чекистские, верни серьги сейчас же! А танцевала я с ним вторично, потому что одинок он, сирота, пожалела мальчишку, а ты… Мне стыдно за тебя, Серго, приревновал к рослому мальчику. Верни сейчас же сережки мне, или домой один вернешься. Что? Федя исчез? Оставляй себе цацки. Ты куда?
*
Кабинет, за столом Серго Гелашвили в форме подполковника. Звонит телефон.
— Да, слушаю. Хорошо, введите.
Серго открывает окно, ночь. На часах 03-35. Вводят Федора, грязного с окровавленным лицом, прихрамывающего.
— Садись, биджо. Что, все одно ничего не скажешь? И не надо. Я сам все скажу. Понимаешь… чуть приревновал, глупость допустил. Прости, а! А теперь домой иди. Еще скажи, куда поездом поехал? Не знаешь куда. Хорошо. Если в детдом вернуться захочешь, скажи, помогу устроиться. Понял, тебе от меня ничего не надо. Дежурный, ко мне в машину его. Стой, только звякнем. Нелли… Федора домой везу, нашел. Целую!
Серго разжимает кулак левой руки и долго смотрит на золотые сережки...
*
Жизнь у Феди потихоньку стала налаживаться, в смысле работы маляром и питания. Он готовился в школе с нового года восстановиться, продолжал в свободное время по развалинам шастать, читал много, с Игорем общался. Управдом, правда, его доставал с незаконным проживанием, грозился…
В глубине одного двора Федя наткнулся на квартиру, разрушенную снарядом, но не раскулаченную еще. Целый мешок вещей набрал: посуды, консервы и пластинок кучу с разбитым патефоном рядом. Странный голос спросил его про пластинки: нужны ли ему они, и какие записи в стопке. Они вместе стали их перебирать. Этикетки были на немецком языке, но голос предложил послушать записи у него дома, где патефон есть. Помявшись, Федя согласился пойти, но только после посещения дома, куда мешок занесет…
Так Федя познакомился с Юрием Козенковым, парнем лет семнадцати-восемнадцати, который выглядел ходячим скелетом из-за худобы и странных движений ногами и головой. Федя же, услышав чарующие звуки музыки, которые давно не слышал, растаял весь от блаженства и старался не замечать уродства парня. Юра, окончивший десятилетку, согласился оказать помощь с подготовкой к школе. Даже во время проверки нашего героя по математике Федя просил не отключать патефон, а лишь приглушить.
Квартира Юрия была шикарная, многокомнатная, с ванной и туалетом. В салоне, где ребята сидели, стены все зеркалами увешаны, стеллажи до потолка книгами напичканы. Конечно, наш Федя в такой роскоши сроду не был. Постучавшись, вошла очень красивая женщина, мать Юрия, и предложила чай с коржиками, познакомились. Ребята за стол сели, и Федя в зеркале увидел, как Елена Федоровна на кухне поднос готовит. Он очень внимательно Юрину маму разглядывал широко открытыми глазами, это заметили и улыбнулись ему.
Юра был старше его, опытнее по жизни, поэтому Федя с интересом слушал наставления интеллигентного парня, что касаемо всего вокруг и женщин, конечно, тоже. Юра также рассказал о своем несчастье, которое является наследственным от отца. Мать, пожалев однокурсника, которого все сторонились, вышла замуж за калеку, надеясь на свою здоровую наследственность, но – увы. Елена Федоровна оказалась заложницей своего поступка, проводя всю жизнь с уродом-сыном, вечно болеющим. Практически мать жила лишь сыном, потому что отцу женщина давно не нужна, он жил лишь работой очень талантливого экономиста, занимая высокие посты. Юра, в отличие от отца, был обречен из-за сердечного зажима какого-то в груди. Он об этом знал и спокойно говорил, что с его уходом мать оживет, к своей матери уедет. Они так договорились. Трудно поверить в такие разговоры матери с сыном, но Юра уверял, что так и живут.
Федя дважды в неделю приходил к Козенковым на двухчасовое общение обо всем под песни Вертинского, Шаляпина, Петра Лещенко и др. Во время бесед он часто прохаживался по комнате, садился то в кресло, то рядом, но обязательно, пусть ненадолго, садился на место за столом, где кухня в зеркале просматривалась. Его взволнованный взгляд там часто встречал улыбку этой прекрасной женщины, притом, как ему казалось, что она рада, что к ней заглянули. Он страшно смущался, взгляд отводил, но в следующее посещение тоже повторялось. Заходя к ребятам в комнату, мама приветливо здоровалась, целовала сына и нежно проводила рукой по плечу Феди, как будто только приметила гостья. И все, уходила к себе. Ничего себе – игры мамы с другом сына, скажете вы, правда? Я ничегошеньки не скажу, и зачем, коль встречи невинные чуточку радости приносили обоим.
Попытки Феди соединить друзей не увенчались успехом. Игорь просто не мог привыкнуть к образу Юры, его уродству и своеобразной речи. Он хотел быть с ними, но не получалось.
*
На неделе дворянин Иванов зачитывал близким очередную главу из своего исторического трактата, где подробно освещалась роль Петра в становлении Российской империи. Постольку, как сказал Александр Владимирович, в истории мелочей не бывает, то читка главы затянулась на три часа. Конечно, затем все хвалили автора, его труд, и отдавали должное величию Петра. Игорь, еле дождавшись конца церемонии, потянул друга за руку на улицу, поговорить. Серго при всех демонстративно громко с Федей поздоровался, похлопал по плечу и спросил тихо насчет детдома, не надумал ли еще. Чекисту лишь улыбнулись в ответ. А Игорь посетовал, что с Ритой, его подругой, вчера сильно поругался, и вот – она на встречу не пришла. Он попросил Федю разведать у Риты обстановку и замять ссору. Что ради друзей не сделаешь.
Дома же Федю сюрприз ждал – записка управдома Дулова, где его приглашали на беседу. Короче, Федю просто выселяли из квартиры, так как вернулись, якобы, довоенные жильцы. Ему дали сутки на выселение. Вошедший участковый также подтвердил решение о выселении и обещал назавтра к 17-00 придти с поселенцами, поэтому просил подготовиться.
Сиротское счастье кратковременно, подумал наш герой, растапливая печку. Пришел Игорь, которого печальная новость сильно огорчила. Тетя Варя заглянула и с горечью сообщила, что это все проделки Дулова и участкового, ибо этот толстый возвращенец сроду здесь не проживал, она-то помнит всех, но что делать – не знает. Как выход, она предложила к ней поселиться, в ее комнатенку, во второй сын-калека с девицей проживал, но на улицу парня она не позволит выкинуть…
Игорь надолго задержался у друга, книги собирали, вещички повседневные. Затем с улыбкой привет передал от Риты и ушел. Конечно, наш герой не спал, ворочался, лампадку зажег и к утру все опять разложил по местам, вслух пробурчав: «советские не сдаются», затем сел, перекусил и на работу пошел.
К 17-00 у Феди уже сидели тетя Варя и Игорь. Без стука первым зашел подвыпивший участковый, вторым управдом влетел, последним тот толстый претендент протискиваться стал боком в узкую дверь, пока весь вошел. Далее, как догадываетесь, был скандал с выбрасыванием вещей и книг на улицу, составлением протокола о нарушении законодательства бомжом Сигаловым, и напрасной попыткой выбросить мальчишек и тети Вари, сидящих прочно на старом одеяле, на полу. Тетя Варя негодяям пыталась о Боге напомнить. Пьяный мент орал, пугал, уже за кобуру взялся, когда в комнатушку вбежал Серго в военной форме:
— Извини, биджо, начальство задержало. Вот мое удостоверение. А сейчас ваши документы на стол, пистолет тоже. На кого пошел, лейтенант? На детей и женщину. Вон отсюда все. Завтра за документами придете в КГБ, подполковника Гелашвили найдете. Стойте, занесите, что выбросили...
— Серго, – обратился Игорь, – пусть убираются, мы сами...
— Я это никогда не забуду, товарищ Гелашвили… – волнуясь, начал Федя…
— Какой «товарищ Гелашвили», Серго я тебе, кацо. Женщина, зачем меня перекрестили, атеиста? Чтоб небо мое добро отметило, говорите. Спасибо тогда. Мне пора. Слушай, Федя, а где кровать твоя, почему на полу? Некрасиво это. Петров! Где Петров? Есть задание на завтра: кровать, постель, тумбочку завезешь. Ах, ты на работе будешь, Федя… Тетю Варю найдешь, правильно назвал вас, дама? Тогда пока.