Весенние обострения

  — Здрасьте, Элеонора Карповна!
    — Здрасьте, здрасьте...
    — Вы, прям, похорошели за последнее время, Элеонора Карповна, красотой налились! Живёте-то ничего?
    — Ничего. Спасибо за Ваши добрые слова и за беспокойство.
    — Ну дай Бог Вам всего хорошего, Элеонора Карповна!
    — И Вам того же...
   Как вам экстерьер? Идёт себе вперевалочку, телесами подрагивает… Обильного, говорю, сложения женщина. И кто бы подумал, что из-за неё по весне жуткий сыр-бор, усугублённый скандалом и цирковыми выкрутасами, разгорелся.

   Я что про Элеонору хочу объяснить-то: с Борисом она нашим с пятого этажа, бирюком и аскетом, в однокомнатной квартире дверь в дверь с Геночкой-торпедоносцем, той самой квартире, после двойного смертоубийства лет не помню уж сколько назад в ней произошедшего, когда муж-буян по сильной пьянке жену свою собственную и сына их недоумка на куски топором разрубил, чего давно обещал сотворить, и время от времени по лестничной клетке жену гонял, и её и власть при этом не по-хорошему поминая, поскольку и она и власть ему, рабочему человеку, одни гадости делают, но она от него убегала и сильно при этом кричала, а он в ответ: "Зарублю, зарублю!" — а мы тогда милицию вызывали, и милиция его забирала и под замок сажала, но потом отпускала, потому что жена его в кровь изрезанная никакого заявления против мужа не писала, так вот он обещал-обещал её зарубить, а потом взял, да их обоих — жену и сына, под руку некстати подвернувшегося — всё же, значит, зарубил, на кусочки (страсти-то!) разделал, в мешок поклал и на помойку отнёс, но его быстро вычислили и судили, и топор его окровавленный как улика представлен был; так она с Борисом в квартире этой однокомнатной, соответственно, из-за того освободившейся, с тех пор проживающим (поскольку его туда поселили) сошлась — то есть с ним, с Борисом, она, Элеонора, сейчас живёт в убогой его однокомнатной халупе, если кто не понял. В марте к нему переехала.
   Мне и ни к чему — живут и живут себе два человека разнообразного пола, а оказалось, что он-то человек общедоступный, а она замужняя дама, полковничья жена!
   В Москве, конечно, полковники не большим авторитетом со стороны населения пользуются; здесь этих полковников — как тех собак нерезаных вагабондного вида, что возле метро у палаток тусуются. Но всё же полковник, да… Старший офицер самого последнего звания, выше только генералы да маршалы идут. Помню, прежний наш участковый мне жалился, что начальство ему к пенсии майора не даёт, к кадровику отсылает, а тот плечики свои узкие жмёт, говорит, права не имеет — все майорские должности заняты, — а ему охота на пенсию старшим офицером пойти, потому что на них привилегии разные с санаториями и бесплатными поездками связанные распространяются, и особые госпиталии, где можно с комфортом печень алкоголем измученную или селезенку там подлечить, выделяются. Но не получил он майора по причине отсутствия вакансии. А тут полковник, да...

   Я редко когда утром рано просыпаюсь. Потому что не спится мне по ночам. Заснуть не могу от ума. А супруга хрючит себе рядом — ей-то что! Люди, я читал, насчёт старости разные понятия имеют. Философы полагают, что чем старее — тем мудрее, потому что опыт с годами в голову входит и там оседает, а медики, наоборот, уверены в ослаблении с древностью умственной деятельности до полного слабоумия и разжижения мозга до самых последних пределов, отчего организм сам собой помирает, потому что не понимает даже, что ему дыхание и сердцебиение потребно. Вот такие разные мнения, и я с обоими ими согласен. Просто количество прожитых лет на каждого по-своему действует — мне, например, силы в мозг суёт, а от жены убавляет.
   Я говорю, редко когда утром сам рано просыпаюсь, а тут вскочил — звук меня разбудил. Рёв, будто быка под окнами кто выставил и промеж задних ног его бичом угостил. На сигнализацию не похоже. Спросонок даже подумал, откуда в Москве быку взяться, разве что из зоопарка какой сбежал, тем более, он не по-бычьи, а по-русски ревёт. Выглянул — естественно, не бык. Полковник, вашу… Да… Я, конечно, удивился. Интересно стало — чего это он там ревёт, с чего бесится?
   А погода между тем самая весенняя стоит. Снег уж сошёл, из земли прогретой трава вовсю прёт, почки на тополях защёлкали, воробьи чирикают, зяблики поют на берёзах (у нас тут зяблики развились от хорошей экологии) — красота! Возбудительная, в общем, стоит погода — по гормонам, у кого остались, верно, сильно ударяет.
   А полковник ревёт для громкости, чтоб жене его с пятого этажа было лучше слыхать. Агитирует её возвернуться и жизнь их будущую расхваливает. А наш дом, я понял, ему, вишь, не нравится!
   "Разуйте глаза, Элеонора Карповна, взгляните вокруг — в каком хлеву вы обитаетесь! В какую грязь и мерзость запустения завела вас ваша разгульная плоть! Мало — дом урод, так ещё и заселён уродами — вон, рожи изо всех окон повысовывались! Опомнитесь, Элеонора Карповна, вернитесь в семью. Я изменой вашей попрекать вас не стану в силу того, что мы двадцать шесть лет совместно прожили и детей общих имеем."
   Стоит он прямо возле подъезда аккурат между двух надписей белой краской по асфальту, что прошлой осенью тут появились: "С днём рождения, Светка!" и "Думай что пьёшь!" -  стоит большой широкий в талии человек в плаще оливкового цвета, рыло кверху задрал, а треух свой серого каракуля, чтоб с головы не свалился, в пятерне держит и бьёт им себя в грудь для убедительности доводов.
   "Меня, — ревёт, — скоро в генералы произведут! Я квартиру на Рублёвке для нас выбью! Двухкомнатную, семьдесят два метра. А нынешнюю трёхкомнатную мы детям оставим — пусть делят, они уже взрослые. Это я к тому, если вас жилищные условия наши не устраивают."
   А она ему сверху в ответ: мол, не позорьтесь, Твердянский, а лучше идите-ка отсюда. Не пристало, мол, вам, генералу недоделанному, так себя унижать — возле вертепа с открытой головой околачиваться, словно вам здесь мёдом намазано, и со мною, падшей женщиной, вас совершенно недостойной, снизу вверх разговаривать.
   Он ревёт: "Неправда! Достойны вы меня, Элеонора Карповна!"
   А она: "Сами же говорили..."
   А он: "Сдуру, Элеонора Карповна! Больше не скажу!"
   А она: "Нет! Поздно, Твердянский, поезд ушёл — ту-ту! Тем более, что Борис мой любимый меня во всех смыслах удовлетворяет, и с ним я готова в этом вертепе всю жизнь кантоваться! Засим до свидания и более мне с вами разговаривать не об чем!"
   И слышу — рама хлопнула, скрылась, то есть, она с полковничьих глаз.
   Тут полковник зубами заскрипел, ногами затопал, шапку свою, высокий треух  серого каракуля размером с хорошую папаху, словно запустить ею в окно на пятом этаже вначале желает, но после всё же не решается, и она с небольшой высоты прямо в руки ему планирует. Бегает он, значит, как плохой жонглёр, за своей шапкой и используя матерные выражения популярно объясняет непонятно кому, чем и как Борис наш его супругу удовлетворяет. Тут опять рама хлопает, и, слышу, Элеонора такую пафосную речь произносит:
   "Дурак вы совсем, Твердянский, если всю мою духовную суть в некие плотские утехи запихиваете, которыми меня Борис Константинович будто бы приманил. А чем он меня приманил вам, Твердянский, никогда не понять, потому что душу вы внутри подлую имеете, если любовь неземную в зефирах парящую до одних упражнений низводите вроде физподготовки армейской. Чёрствый, пошлый вы человек! Двадцать шесть лет мы с вами прожили, в одной постели засыпали, и ни разу за все эти годы не назвали вы меня так красиво, как Борис Константинович меня ежедневно называет, стихов вы не писали и ласковых слов не говорили. Были вы двадцать шесть лет чурбаном — им и остались, а я духовно поднялась, крыльями обросла и улетела. Вы меня теперь не поймаете, а я вас терпеть не могу, так что убирайтесь к чёрту!" И снова рамой хлопнула.
   Полковник от последних её слов вмиг скис, даже шапку серую забыл поймать, и она в лужу шлёпнулась. Подошёл он, шатаясь, к своей машине служебной, которая проход в наш подъезд перегородила, брякнулся на шофёрское место, руки на руль положил и разрыдался, несчастный человек, мне его даже жалко стало!
   Порыдал он так немножко, шапку из лужи вынул, мотор завёл и уехал. И больше не приезжал. Такой цирк.

   Решил я порасспросить тогда Бориса-чемпиона нашего, как это он умудрился жену у без пяти минут генерала умыкнуть, — ведь из мебелей у него только стол, стул, тахта да шкаф платяной, что от предыдущих жильцов — душегуба и страстотерпцев — остался? Даже телевизора с холодильником нет. Да что телевизора — абажуров нет, лампочки пустые на проводах везде свисают, — во обстановочка! Отловил его на лестнице. "Ну, — говорю, — Борис, не в службу, а в дружбу — растолкуй ты мне, какими такими словами ты свою шикарной конституции женщину околдовал, а я тебе за это, если хочешь, дрель одолжу."  А он мне: "Брось, старик, шутить! Я уж и не знаю куда её и деть; прилепилась как банный лист, а я к одиночеству привычный. К мужу она, понятное дело, не вернётся, а более идти ей некуда, а мне теперь хоть вешайся от её обильного присутствия!" "Ладно, — говорю, — это всё ваши дела, ты мне ответь, как ты её интимно называешь?" "Как-как! Рыбкой — с намёком на отчество, а так в основном — Лебедь белая. Я, когда её впервые увидел, то так и сказал: " О, Лебедь белая плывёт!" — хотя в одежде её ни капли белого цвета не было. А как мы с ней сошлись, то я ей стих посвятил под тем же названием. Верлибром, правда, сочинил." Я говорю: "Хорошо, что верлибром. Красиво, наверное… Почитай, что ль..." И он мне почитал, да я не запомнил, а передать другими словами вам не могу — стих всё-таки. Вот, думаю, что любовь с людьми делает! А про Элеонору подумал, что тяжеленько ей будет между иллюзиями и реалиями существовать.

   Да, к чему это говорю-то: я супруге своей это всё пересказал, и теперь она как из окошка Элеонору увидит, так хохочет, заливается, прям, и меня зовёт. "Иди, — кричит, — посмотри, как Лебедь белая с сумками к Борьке нашему топает — на пятый этаж без лифта воспаряет!" Завидует, то есть, чужому счастью.



М., 2004, 2005.