Перекресток

«Что есть истина?» (Ин.18,38)


Глава 1
ВТОРЖЕНИЕ.

Вот уже несколько минут, распластав в голубой морозной тишине свои могучие крылья, парил над заснеженным лесом большой черный ворон. Это была уже далеко не молодая, но еще довольно сильная птица. Потускневший взор ее темных маслянистых глаз все еще с большой уверенностью мог определить малейшее, самое незначительное движение в окружающем мире. Но движения не было. Не было его ни на покрытой, выпавшим сегодня ночью снегом, земле, ни в холодном, пронизанном лучами зимнего солнца, небе. Только тишина. Только одна звенящая тишина…

С недавних пор ворон почему-то стал считать себя мудрой птицей. Когда эта мысль впервые пришла ему в голову, он улыбнулся ей. Улыбнулся и с какой-то задумчивой нежностью подумал: "Старею". Нет-нет, это не было самолюбованием! Ворон никогда не был гордой птицей. Скорее наоборот. Он прекрасно понимал, что тот мир, в котором живет, намного сильнее и умнее, чем самая большая стая птиц, какую только ему приходилось встречать на долгом своем веку. Поэтому и распирала его грудь нежность к самому себе. Вот ведь, сколько лет живет, а живет же! Не замерз, зверем лесным не съеден, свои же братья голодной зимой не заклевали. Хорошо! Ворон несколько раз сильно взмахнул крыльями и опять задумался...

Неожиданно он вспомнил как на прошлый мороз потрепала его в перелеске лиса. Глупо так получилось. Неделю ничего не ел, а в ту ночь, как на грех, метель завьюжила. Сил не было на ветке сидеть - перья тяжелым льдом покрывались. Вот и опустился ворон вниз, на трухлявый пень переждать непогоду. Посидел, головой по сторонам с опаской покрутил, но через какое-то время насыпало на него целую шубу снега - враз потеплело, ну а потом и совсем разморило. Очнулся он в зубах у этой рыжей бестии. И то хорошо, что лиса сама от голода еле ноги волочила. Насилу вырвался и бегом от нее, потому как лететь не мог - крыло то она ему хорошо успела пожевать.

Ворон чуть качнул недавно сломанным крылом и даже хрипло каркнул от удовольствия. Смотри-ка, времени с тех пор прошло всего ничего, а ведь не болит. Да что там не болит, лучше прежнего летаю! А все тот старик. Откуда он взялся - неизвестно. Наверное просто случайно наткнулся на искалеченную птицу. Подобрал, накормил, вылечил. Только вот непонятно ворону как это у него получилось. Помнит, как подошел к нему бородатый человек в латанном-перелатанном зипуне, как поднял его теплыми руками, как подышал ему в клюв горячим воздухом. Помнит еще, что исходила от его ладоней какая-то умиротворяющая доброта. И стало ворону так хорошо, так спокойно и такое умиление наполнило все его птичье существо, что он в изнеможении закрыл свои глаза и погрузился в тихий спокойный сон...

Проснулся ворон как от толчка, сразу. Кругом стояла необыкновенная тишина, нарушаемая тихим шорохом хрустящей от мороза сухой травы, которая еще кое-где торчала из-под снега. Прямо перед собой ворон увидел давешнего старика. Он сидел на корточках и смотрел куда-то вверх. По его изрезанным глубокими морщинами щекам, как по высохшим руслам рек, текли обильные слезы. Ворон прислушался. То, что он раньше счел за шорох травы, на самом деле оказалось певучим шепотом старика. А еще ворон услышал тихую мелодию, которая медленно, как-будто под собственным весом опускалась на него откуда-то сверху и, расстилаясь по земле, обволакивала собою все вокруг, как обволакивает своим молочным покрывалом еще непроснувшееся утро ранний туман.

Неожиданно старик замолчал, посмотрел на ворона и улыбнулся. Музыка незаметно пропала и в наступившей тишине было отчетливо слышно, как сверкающие в солнечных лучах снежинки, медленно кружась в неторопливом танце, тихо позвякивают будто нежные валдайские колокольчики, изредка касаясь друг друга своими ледяными упругими лучиками. Скрипя изношенными валенками, старик подошел к ворону, еще раз внимательно посмотрел на него и неожиданно громко хлопнул в ладоши. Ворон стрелою взвился с наваленного на снег лапника. Нет, он не испугался. Просто сработала годами выработанная привычка. Ворон поднялся над заснеженным лесом и только тут понял, что он не может летать с перебитым крылом. Не может, но все-таки летит! Недавно услышанная музыка торжественно заиграла в его груди. Что-то неуловимо изменилось. Мир стал другим и ворон понял, что влюбился в него. Его трепещущее маленькое сердце захватила такая радость, что ворон заплакал. И это было тоже крайне необычно. Птицы не могут плакать; ворон знал это также твердо, как и то, что нельзя летать со сломанными крыльями. И еще ему очень хотелось петь, как поют весенние птицы, радуясь наступившим теплым денькам...

Ворон встрепенулся. За всю свою долгую жизнь, ну разве что кроме этого случая, он никогда не слышал музыки. И даже не подозревал о ее существовании. Те чувства, которые овладели им тогда, были очень необычны и сейчас они нахлынули на него с новой силой. Ворон по спирали стал набирать высоту, чтобы еще раз успеть до захода солнца вдохнуть эту жизнь полной грудью. Но зимний день короток. Солнце, не успев как следует подняться над горизонтом и потратив на это слишком много усилий, торопиться скрыться за алеющими багрянцем вековыми верхушками елей. Синие тени все плотнее окутывают притихший лес, воздух на крепнущем морозе уплотняется и становится вязким, почти осязаемым.

"Ну вот, опять замечтался!"- беззлобно пожурил себя ворон, в последний раз оглядел уже почти неразличимый, сливающийся с темно-фиолетовым бархатом неба горизонт, сложил крылья и камнем упал на опушку леса, где под тяжелыми от насыпавшего снега еловыми ветвями утопала в сугробе маленькая избушка, призывно маня заплутавшего путника малиновым отблеском свечи на своем тусклом оконце.

Позже, уже поклевав хлебных крошек, сидел ворон на подоконнике и глядя сонными глазами на старика, который стоял в углу на коленях и что-то шептал, изредка сгибаясь в низком до земли поклоне, подумал, что все-таки хорошо, что он теперь не один и что есть у него теперь такой необычный друг. И еще ворону очень хотелось сделать что-нибудь хорошее и чрезвычайно приятное своему новому другу. Потом его мысли стали путаться, ворон вздохнул, опустил голову и погрузился в счастливый сон...

Минуту спустя старик вздрогнул, прислушался и покорно склонив голову на грудь, замер. Воздух за спиной старика стал осязаем и тихо зазвенел как натянутая струна. Огонек на свече всполошено заметался, пару раз мигнул и окончательно потух, погрузив избушку в тягучую, злобную темноту, которая тут же поглотила окружающие предметы, как поглощает в себя бездонный водоворот легкомысленно попавшие в его объятья щепки. Все вокруг заволокло яростное ничто, не имеющее ни цвета, ни звука, ни очертания. И почти сразу стены избушки сотряслись от страшного удара...

Глава 2
НЕУМЫТЫЙ

Отец Петр любил свой монастырь. Больше года он был в нем настоятелем и рачительным хозяином. В притче о Марии и Марфе ему больше нравилась роль Марфы, заботливой и радушной хозяйки. Отец Петр конечно понимал всю важность и первостепенность служения Марии, превосходство духовного над материальным, но вот ведь, не дал Господь высоких материй. Но и монахам даже самой высокой жизни иногда и поесть, и попить требуется. А кто этим заниматься будет, если все вдруг на круглосуточную молитву встанут? Отец Петр даже немного гордился собой. Знал, что грешно, а все равно гордился. И то правда, было за что. Монастырь ему достался в самом плачевном состоянии: разруха полная, службы уже несколько десятков лет не ведутся. Но, слава Богу, нашлись добрые люди, не замутившие в годины лютые свои души. Слава Богу! Помогли, чем могли. Кто иконы да утварь церковную, припрятанную до лучших времен, принес, кто плотничал да столярничал, а кто и просто денежкой, в тряпицу бережно завернутой, помог. Да и вообще, сочувствие и моральная поддержка всех его прихожан вселяла уверенность и придавала силы немногочисленной монастырской братии.

Уже через год интенсивного строительства отец Петр вел ежедневные службы. И хотя под начальством его насчитывалось всего двенадцать послушников, и хотя храм зимою до сих пор не отапливался, и работы всякой было еще через край, а все равно хорошо. Таежный лес, вплотную окружающий старинные красного кирпича стены, надежно оберегал от мирской суеты тихое спокойствие монастыря и размеренный уклад жизни его обитателей. Поэтому появление среди братии нового жильца, неизвестно откуда пришедшего старца, внесло некоторое разнообразие в пустынническую жизнь монахов.

Пришел он в монастырь несколько месяцев назад. Попросился на ночлег, с утра взялся помогать братии двор мести, потом еще где-то оказался полезен, вот и живет с тех пор. Сначала с братом одним келью делил, но потом, испросив у настоятеля разрешения, перебрался в сторожку, что у центрального входа стоит. Отец Петр особенно и не возражал, все равно старик этот и за привратника у них был, и за дворника, а когда и братию по утрам на службу будил. Жил старик тихо, не заметно, только одна странность в нем была - ни разу его никто ни в бане, ни у рукомойника не видел. Братья сначала подсмеивались над стариком, да за трапезой подначивали, но потом успокоились. Только прозвище оставили - Неумытый.

А вот отцу Петру старик сразу понравился. Было в нем что-то такое, чего в других не было. С виду вроде такой беззащитный и добродушный, имел старик стержень внутренний, сила в нем была необычайная. Да только не та сила, что подковы гнет. Другая силушка в нем была. Ох, другая!

Убедил в этом отца Петра один удивительный случай. Пришел в очередной раз Неумытый к нему на исповедь, поклонился до земли и стал душу чистить - грехи исповедовать. И вдруг заплакал. Слезы по щекам ползут, с подбородка на пол капают. Поглядел отец Петр вниз и даже дурно ему стало. Чуть не упал он от внезапно навалившейся слабости в ногах. Неумытый ступнями своих ног несколько сантиметров до пола не доставал - в воздухе висел. Слышал, конечно, отец Петр о таких чудесах, но ведь то святые были! А тут - Неумытый. Что за наваждение?

Старик же вдруг замолчал, к чему-то прислушиваясь, а потом и сказал фразу от которой отцу Петру и совсем все непонятно стало. "Еще каюсь в том", - сказал Неумытый: "что в Бога нашего, Иисуса Христа почти что и не верю". "Как же так?" - растерялся отец Петр. "Я знаю тебя как истинного христианина. Ты ведь в храм Божий ежедневно ходишь. Да что там ходишь? Приходишь раньше всех, последним уходишь, с колен всю службу не встаешь. Как же так?" "Прости меня, отец Петр!" - отвечал Неумытый. "Бог наш Сердцеведец, Иисус Христос на вопрос кто верит в Бога ответил, что тот, кто соблюдает заповеди Божии, тот и верит в Него. А как я их соблюдаю, ты сегодня, отец, доподлинно из моей исповеди узнал".

От этой короткой фразы у отца Петра как-будто глаза открылись. "Во истину так", – подумал он, - "Верить, в существование Бога - это одно. Сатана тоже верит и даже знает, что Тот, Которого он видел на заре своей жизни точно существует. Человеческая же вера должна другой быть. Вера в Иисуса Христа как в истинного и единственного Спасителя нашего, без которого все усилия по спасению души напрасны – вот основа основ православия. Не слушаемся ли мы при своем недомогании обычного врача. Не верим ли мы в то, что только точное исполнение всех его предписаний способно излечить нас. А ведь десять заповедей – это те же предписания по излечению, но только не тела, а души человеческой. И, если мы не верим врачу, то и рекомендации его не выполняем, а спешим обратиться к другому, бывает, что и самолечением занимаемся. Вот и получается, что, не исполняя заповеди Господни, не верим мы в Господа Нашего. И какое бы оправдание мы для себя не придумывали – суть остается той же – не верим!" Молчал отец Петр, пораженный такой простой и в то же время поражающей его воображение мыслью, молчал и Неумытый, погруженный в свои никому не ведомые печали.

Вдруг что-то неуловимо изменилось. Тихий ветерок прошел по всем помещениям храма и после этого вспыхнул ослепительно яркий свет. Отец Петр только успел заметить, что на голову Неумытого медленно опускается сверху невиданной красоты, блистающий золотом и багрянцем омофор, которым покрывают священники головы кающихся для совершения таинства покаяния. От нестерпимого света, причиняющего ему почти физическую боль, отец Петр с силой зажмурил свои глаза и тотчас услышал голос. Такого голоса он не слышал нигде и никогда. Столько любви и столько участия было в этом голосе, что от внезапно вспыхнувшей во всем теле радости перехватило дух. "Прощаются тебе, Сергий, грехи твои. Иди, и впредь не греши " - прозвучало под старинными сводами храма и долго еще отзвуки этого чудного голоса тихо вибрировали в нагревшемся от свечного жара воздухе, наполняя душу и тело непередаваемыми радостью и веселием…

Очнувшись, отец Петр открыл глаза и встретился взглядом со стариком, имя которого ему стало известно таким чудесным образом. Тот строго смотрел на него. Очень строго. "Смотри же, не говори никому о случившемся. Иначе я буду вынужден уйти и ты меня больше никогда не увидишь" - проговорил Сергий, повернулся и, наклонив голову к груди, пошел к выходу.

С тех пор прошло несколько недель, а отец Петр все еще находился под впечатлением происшествия. Впервые за всю жизнь он задумался над самой сутью своей веры. Неумытый же вел себя как обычно. Из сторожки своей выходил только для отправления монастырских послушаний и на ежедневную службу, всем низко кланялся, в разговоры не вступал.

Однажды вечером отец Петр после вечери ненадолго задержался у входа в свою келью. Уж больно закат был красив. Ярко-голубое небо ближе к горизонту перемежалось с оранжевой пылью кучерявых облаков и опускалось к земле ослепительной бордовой каймою.

Вдруг на заснеженной дорожке послышался скрип торопливых шагов. Отец Петр повернул в том направлении голову и увидел Неумытого. Старика явно лихорадило. Глаза его были чернее бездонного колодца, а кулаки на высохших руках сжаты так, что из-под пергаментной кожи белыми пятнами проступали костяшки. Перекрестившись, Неумытый вытер рукавицей проступивший на лбу пот и с тревогой сказал: "Беда, отец! Ставь братию на молитву!" Затем резко развернулся и быстрым шагом растворился в объятиях вечерних сумерек.
И тут грянул гром. Казалось его раскат просто рухнул всей своей тяжестью на землю. Рухнул и придавил все живое, внося в сердца тяжесть и какой-то необычайный животный страх...

Глава 3
ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Стены ветхой избушки дрогнули от сокрушительного удара, один из углов треснул и разошелся в стороны, крыша с жалобным скрипом съехала на бок и опрокинулась в сугроб. Старик лежал на полу, широко, в виде креста расставив руки, губы его что-то шептали. Ошалевший ворон, ничего не понимая, забился под лавку. С ужасом он смотрел на происходящее и на зрачках его плясали оранжевые отблески вырывающегося из разбитой печи пламени. Голос старика постепенно крепчал и вот уже совершенно отчетливо ворон услышал, как старик, умоляя Кого-то, постоянно повторял одну и ту же фразу: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй нас грешных". Воздух вокруг был наполнен чем-то таким, от чего сердце сжималось до невообразимой боли. И в довершение этого ужаса, налетевшему внезапно как ураган, прозвучал низкий утробный голос, больше похожий на рык дикого зверя. Невозможно было определить, откуда исходит звук. Старик почувствовал его у себя внутри. Это было похоже на удар тяжелого колокола, когда его звук уже смолкает, а все внутренности продолжают вибрировать в унисон и кажется, что уже не звон колеблет существо человека, а сама плоть трепетом своим порождает этот протяжный рыдающий стон.
- Замолчи. Ты меня раздражаешь. Да и бесполезно все это… - почти осязаемо запульсировала сгустившаяся и как будто даже приобретшая физическую плоть чернота.
- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй нас грешных – прошептал лежащий на полу старик.
- Замолчи. Он оставил тебя, как когда-то оставил Иова, твоего учителя. Теперь мое время.
- Господи, помилуй нас грешных.
- Нет, Артемий! Не зови Его, не придет. Только ты и я и никого больше! Где четки?
- Господи, помилуй.
- Я спросил, где четки? Ты не мог их отнести Смотрителю, ты уже слишком слаб для этого.
- Господи, прости.
- Чувствую, четки здесь. Не могу только понять, где именно. Я так понимаю, что остальные шесть столпов уже узнали о моем вторжении и накрыли тебя своими молитвами. Отдай четки, не тяни время, ты же знаешь, что силы их не безграничны. Лишенные Его поддержки, а они лишены ее и ты об этом лучше меня знаешь, они не смогут долго продержаться. Мои же силы растут гораздо быстрее по сравнению с прошлыми вторжениями, которые становятся все чаще, и время покоя между ними все уменьшается, а я с каждым разом становлюсь все сильнее.
- Господи, воззри на раба Твоего грешного. Помилуй и защити от навета вражьего.
- С тобой стало трудно разговаривать, старик. Ты не понимаешь очевидных истин. Живешь как бирюк. От жизни совсем оторвался. Да посмотри ты вокруг. Много ли таких как ты? Вас всего семеро! Семеро! И не надо мне толковать о возрождении православия. Смешно. Ходят в храмы, постятся, даже молиться пытаются. "Сыне, дай мне сердце!" Хоть ты-то помнишь, кто и зачем это сказал? А что у них на сердце?
- Господи, помилуй.
- Да погоди ты со своим Назарянином, давай разберемся. Ну, так что у них там на сердце? Не знаешь? А я тебе скажу! В их сердцах живут ими же придуманные боги: деньги, власть, удовольствия.Молодежь, еще за школьной партой спивается. Кроме безделья и бесконечных увеселений ее ничего не интересует. Взрослые же по воскресным дням спешат не богоугодными делами заниматься, а по рынкам да по магазинам – брюхо набить. Слово "дай" еще в яслях учат, а "на, возьми" навсегда из лексикона вышло. Все злые, недоверчивые, а уж эгоисты такие, что любо дорого посмотреть.
- Господи, не остави раба Твоего грешного Артемия.
- Хорошо, оставим это. Давай посмотрим на тех, которые искренне верят, что уж они-то настоящие христиане. По святым местам мечутся как угорелые, храмы у них делятся на любимые и не любимые, то же и со священниками, даже места на паперти и те распределены. А, скажи мне, не везде ли благодать одинакова? Или возьми молитву. Ну, честное слово, как дети малые. Отбарабанил скороговоркой стихотворение и ладно. Главное, чтобы с постным выражением лица было. А то, что Тот, к кому они обращаются действительно рядом стоит и ухо Свое к их устам приклоняет, терпеливо ожидая не словоблудия, а истинного покаяния, даже и не догадываются. Или как эти двуликие душонки, елеем намазанные, к иноверцам относятся? Как к лютым врагам! А ведь эти враги тоже твари Божьи. Пусть непослушные, а все равно любимые, раз Он всем до сих пор жить позволяет. И в Библии вашей - то же самое сказано: "Не одинаково ли солнце светит на голову праведного и грешного, и не одинаково ли на всех дождь проливается?" Веру чужую не принимай, но голодного иноверца накорми. Даже я это понимаю.
- Господи, прости.
- Ушла вера, кругом одна ложь и самолюбование. Да что там вера! Любовь ушла! А ведь сам Назарянин говорил своим ученикам, что главное отличие истинного христианина от язычника есть любовь. И никому ты, Артемий, со своим православием теперь не нужен. У мира сейчас другие приоритеты. Уж ты поверь мне. Я ведь это как никто другой знаю. Мои они!
- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй нас грешных.
- Хорошо, Артемий, будь по-твоему, я ухожу. Все равно мои силы уже на исходе, но срок тебе – до следующего восхода солнца. Если четок у меня к тому времени не будет, я начну убивать вокруг тебя все живое и ты, кстати, станешь моим невольным соучастником…

Ворон открыл глаза и с удивлением огляделся. В печке догорали уже слегка подернутые седым пеплом рубиновые угли, возле заиндевелого оконца на стылом подоконнике стояла оплывшая некрасивым комом свеча, а стены избушки были целехонькие. "Привидится же" – ворчливо подумал ворон и покосился на старика. Старик, стоя по своему обыкновению на коленях в углу, молился. Взъерошив на груди перья, ворон задремал. И приснился ему сон, что будто летит он куда-то по очень важному делу, от которого зависит жизнь его любимого друга и спасителя. И знает ворон, что обязательно должен долететь. Вот уже и дома какие-то показались. Красивые такие дома, с позолоченными круглыми крышами. И раздается от этих домов звон по всему небу, ввысь к самому солнцу поднимается и уже оттуда, постепенно смолкая сваливается за далекий горизонт, наполняя сердце радостным ожиданием чуда…

Проснулся ворон от легкого толчка в бок. Открыв глаза, он увидел перед собой старика. В руках у него были какие-то бусинки, нанизанные на шерстяную нитку. Старик внимательно смотрел на ворона, как будто пытаясь прочесть его мысли. Затем он одел ему на шею эту непонятную нитку, перекрестил и, подставив под лапы свою сухую ладонь, вынес его на двор. Там он, ласково обнял птицу и прошептал ей в самое ухо: "Тебе нужно найти отца Сергия. Лети прямо за солнцем и поторопись – у нас совсем не осталось времени". Ворон, конечно же, ничего не понял, но послушно взмыл вверх и стрелой полетел на запад, догоняя уходящее на покой солнце и приходя в невольное изумление от того, что будто когда-то с ним все это уже происходило.

Ворон знал, что лететь ему придется очень долго и поэтому, спустя некоторое время, сбавил темп. Тем более что панорама, окружающая его впечатлила настолько, что он даже захотел сделать пару широких кругов для того, чтобы получше запечатлеть в своей памяти ту красоту, которая раскинулась под ним. А красота действительно была поразительной. Покрытая непроходимыми лесами холмистая поверхность ближе к горизонту плавно перетекала к уже подернутой вечерней дымкой, но все еще ослепительно сверкавшей миллиардами ярких иголочек равнине. Ворону даже на секунду показалось, что он пролетает над застывшим в своем гордом величии океаном. Впечатление усиливал голубоватый снег, махровым покрывалом укутывающий верхушки высоких елей. Кое-где это ледяное царство было покрыто еле уловимыми розовыми пятнами, отблесками солнечных лучей, отражающихся от белоснежных облаков, неподвижно висевших над всем этим великолепием.

Незаметно для себя ворон все ниже и ниже спускался к земле, пока не почувствовал какой-то необъяснимый холод, который казалось не впитывался телом из морозного воздуха, что было бы делом обычным, а догонял сзади, причем приближение его становилось с каждым мгновеньем все стремительнее. От запоздало накатившего страха у ворона перехватило дыхание, и он что есть мочи замахал крыльями, со всей силой отталкиваясь от воздуха, мгновенно ставшего вязким, почти липким студнем. И чем быстрее ворон пытался оторваться от приближающейся неизвестности, тем плотнее и непреодолимее становилось окружающее пространство. Силы были на исходе, и тогда ворон каркнул, вернее, простонал с такою тоской и безысходностью, что со стороны могло показаться, будто в вечернем небе заплакал маленький, внезапно осиротевший ребенок.

И тут грянул гром. Грянул и мгновенно обрушился на бедного, уже мало что понимающего ворона, вдавливая его в снежный сугроб с такою силою, что уже не только пошевелиться, но и просто вдохнуть не было никакой возможности. Последней мыслью умирающей птицы стало сожаление о том, что она так и не успела сделать ничего хорошего для своего нового друга…
Погиб ворон, но ослабла и та сила, которая с дикой яростью вдавливала его в глубокий сугроб. Видимо, она тоже не была безграничной. Да, откровенно говоря, и боролась-то она не с этой беззащитно слабой птицей, а с той ниткой бусинок, которая до сих пор висела у ворона на шее. Боролась и проиграла, а проиграв, вынуждена была и на этот раз до времени отступить…

По заснеженному лесу, утопая по пояс в сугробах, шел человек. Глаза его были почти закрыты, но шел он очень чутко, с уверенностью огибая встречающиеся ему на пути поваленные деревья и заросшие непроходимым кустарником лесные опушки. Казалось, человек прислушивается к самому себе, к своим ощущениям, впрочем, так оно и было. Отец Сергий уже давно не жил своими желаниями. В самом начале своего трудного монашеского пути предал он волю свою Тому, кто лучше кого бы то ни было знает, что в данный момент лучше всего для человека. Какие мысли или поступки могут ввести в грех, а какие – в Царствие Небесное. Предал и ни разу не пожалел. Неожиданно для самого себя отец Сергий остановился. Снег под его ногами слегка вибрировал и был теплым. Это ощущалось даже через толстые войлочные валенки, которые были одеты на ногах монаха. Присев на корточки, отец Сергий стал осторожно выкапывать лунку в снегу и через короткое время, засунув в нее руку почти до самого плеча, извлек нитку с нанизанными на нее бусинками. У старика на глазах проступили слезы, отражавшие в своей глубине бледно-зеленоватую луну, единственную свидетельницу происходящего. Поцеловав находку, старик перекрестился и с благоговением прошептал: "Четки Антония Великого, первого на земле монаха. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!"



Глава 4
ГОНЕЦ ПОДНЕВОЛЬНЫЙ

Ярким солнечным днем по тихому провинциальному городу неторопливой походкой шел сержант милиции Говоров Анатолий Евгеньевич. На его чуть сжатых губах лежала легкомысленная мечтательная улыбка. Еще бы, было ему от роду целых двадцать лет, и вся жизнь со всеми ее прелестями была впереди. Покрытое розовой дымкой будущее, нежно ласкало задумчивый взор молодого сержанта. А что! Кому-то должно в этой жизни счастье улыбнуться? Сегодняшний разговор с начальником отдела майором Черных только послужил этому очередным подтверждением. "Ни куда-нибудь, а в саму Москву посылают!" - с удовольствием думал Анатолий Евгеньевич. Отучусь, вернусь с повышением, а то, глядишь, и в столице останусь. Найду себе красавицу жену, нарожает она мне детей, опять же перспектива продвижения по службе. Красота!

Войдя в дом, Толик крикнул с порога: "Мам, а где бабуля? Она мне пирожков напечь обещала".
- В храме она - ответила мать, входя в прихожую.
- Что так, сегодня же не воскресенье? - удивился Толик.
- Митрополит приехал, сегодня сам службу правит - сказала мать, отряхивая с сына снег и одновременно прижимаясь головой к его широкой груди.
- Понятно, подождем - улыбнулся Толик, обнимая мать за плечи.
Лежа на диване, Толик лениво переключал телевизионные каналы, когда услышал в прихожей возню наконец-то пришедшей бабушки. Молча поцеловав подошедшего внука в щеку, она отказалась от обеда, легла в своей комнате на кровать, отвернулась к стене и о чем-то напряженно задумалась. Сын с матерью в недоумении переглянулись. Зайдя через некоторое время в бабушкину комнату, Толик обнаружил ее стоящей на коленях перед небольшим иконостасом. Не желая мешать, он развернулся на цыпочках, но старушка, не оборачиваясь, жестом остановила его. Еще некоторое время она беззвучно шевелила губами, потом, кряхтя, встала и повернулась к внуку.
- Ты должен выполнить одну мою просьбу - почти прошептала она.
- Какую? - удивился Толик.
- Ты должен передать это в Москве Патриарху.
- Кому?
- Не кричи. Я говорю: нашему Патриарху.
- А что это?
- Четки.
- Какие еще четки? Да ты хоть представляешь кто такой Патриарх? Это же все равно, что президент. Да меня просто не пустят к нему.
- Что ты кричишь? Это просто четки и ты должен их передать Патриарху.
- Ты хоть можешь сказать, зачем? - насупился Толик.
- Нет! Единственное, что ты можешь знать,- это то, что от тебя будет зависеть судьба многих и многих людей.
- Бабуля, но я же, все-таки, милиционер. Я не могу играть в непонятные мне игры!
- А это и не игра, внучек - дрогнувшими губами прошептала старушка и неожиданно жестко добавила: "Игры кончились! О четках никому ни слова!" Потом медленно перекрестила внука и прошептала: "Я буду молиться за тебя". Глаза ее стали наполняться слезами и она, еще раз перекрестив внука, улеглась на кровать. Губы ее беззвучно шептали молитву, начинающуюся со слов: Господи, помилуй нас грешных…

Лежа на верхней полке в купейном вагоне, Толик раз за разом мысленно прокручивал свой разговор с бабушкой. Все было непонятно. И, в конце концов, Толик так измучился своими размышлениями, что у него даже разболелась голова. К Патриарху он все же решил сходить, если получиться, конечно. На этом и порешил. Обрадованный хоть каким-то достигнутым результатом, Толик легко спрыгнул с полки и от неожиданности замер на месте. Этого не могло быть, но напротив него, внизу сидел человек. Толик точно помнил, что запер купе на два оборота замка, и открыть снаружи его могла только проводница. Тем не менее, посторонний мужчина в купе присутствовал, в этом не могло быть ни малейшего сомнения, галлюцинациями сержант милиции пока, слава Богу, не страдал.
- Кто Вы? - осторожно спросил Толик.
- Сядьте! - властно потребовал неожиданный попутчик. Толик, молча, подчинился.
- Само поручение, возложенное на Вас, меня не интересует. Я о нем ничего не знаю и знать не хочу. Себе дороже! Мне поручено проследить, чтобы доверенные Вам четки попали в руки именно Патриарху и ни в коем случае никому другому.
- Кто Вы? - тихо повторил Толик, явно осознавая всю нереальность происходящего.
- Я Смотритель. Хотя это Вам ничего и не объяснит, тем не менее, большего я Вам не скажу - Вы все равно не поймете. А Вы - Гонец. Правда подневольный, но это сути не меняет.
- Почему я?
- Вы в Бога не верите, в происходящем ничего не понимаете, в Москву едите по собственным делам. Поэтому Вас очень трудно, почти невозможно выследить. Хотя в последнем, исходя из своего опыта, я очень сильно сомневаюсь.
- Ничего не понимаю - ошарашено произнес Толик.
- И поверьте мне, в этом Ваше спасение и шанс... не уцелеть, нет, но хотя бы выйти из этой передряги с минимальными для Вас потерями.

Толик непроизвольно сжал кулаки. Заметив это, мужчина снисходительно усмехнулся, но тут же внутренне напрягся, взгляд его застыл на какой-то точке в пространстве. Мгновенно что-то изменилось, это заметил даже Толик. Мигнула и загорелась в полнакала лампа под потолком. В воздухе закружилась то ли дымка, то ли что-то другое похожее на нее. Было видно, как воздух в середине купе скручивается в спираль и все быстрее и быстрее начинает вращаться.
- Уходите! Немедленно! - крикнул мужчина.
- А Вы?
- Четки у Вас! И помните, чтобы не случилось, они должны попасть к Патриарху лично в руки. Чтобы не случилось!

Толик подскочил к двери, судорожно крутанул ручку замка, ударил плечом и вывалился в коридор. Обернувшись, он почувствовал, как у него на голове начинают шевелиться волосы.
Купе не было. Не было ничего! Чернота. Головокружительная и бездонная чернота. Толик чувствовал, слышал, как она манит к себе, ломая его волю и подавляя здравый смысл...

Глава 5
ПАТРИАРХ

"Кто думает, что война с дьяволом происходит во внешнем мире, с помощью святой воды, чудотворных икон и крестов, нарисованных на дверях жилищ православного люда, тот, можно с уверенностью сказать, постиг только первую, ритуальную, а потому совсем не главную ступень великого искусства понимания и служения Господу нашему Иисусу Христу. Поле боя находится совершенно в другом месте – а именно, в человеческом сердце. И каждый раз, когда человек делает в своей жизни выбор между правдой и обманом, верностью и предательством, любовью и презрением, в сердце его разгорается смертельная битва, а победным трофеем служит бессмертная душа. И тем более ошибаются те, кто думает, что результаты этих сражений влияют исключительно на их личные судьбы. Церковь Христова как духовный союз верующих – соборна, то есть каждый член православного общества зависит от всех других членов. Невозможно не страдать всему телу, если в нем болит всего лишь один зуб. Не верьте тому, что только слова и дела суть видимы, доступны для оправдания или порицания окружающими, а вот мысли – невещественны, невидимы, а поэтому и не судимы. Существует огромный мир, населенный разумными и могущественными тварями. Это духовный мир, мир ангелов и демонов. В этом мире мыслями разговаривают, мыслями смотрят, мыслями слушают. Поэтому душа человеческая в этом мире, вся ее сокровенная сущность вывернута наизнанку и представлена на обозрение всем желающим, которым совершенно не все равно, за кем останется победа, потому что от этого зависит их степень блаженства или низость падения.

Но и это еще далеко не вся правда. В нашем мире, кроме человеческой души, еще существуют души храмов, как бы состоящих из всех душ их прихожан, души городов, составленных из душ их православных жителей, души митрополий, стран, и наконец, мира. И вот здесь бои ведутся уже в сердцах людей, поставленных на стражу вверенного им стада. Жизнь священнослужителей изначала делилась на две противоположные стороны. Соблюдение ритуала и соблюдение духа. За основу нашим Первоначальником был положен дух. Ритуал же был нужен только для еще вступающих на трудный путь подвижничества, для облегчения возжигания их любви к Господу и для слабых духом, чтобы поддерживать их колеблющуюся веру. Но такова уж воля Божия: все, что полезно - имеет вкус горечи и сопряжено с многотрудными заботами, а все, что губительно – сладостно и легкодоступно. А иначе как поймешь, кто перед тобой? Человек, ведомый любовью к Богу или человек, наполненный любовью к самому себе? Зная слабость людей, всегда можно предположить, что человек, потерявший Бога и сделавший центром Вселенной самого себя, скорее всего изберет путь наименьшего сопротивления и наибольшего удовольствия. Всегда легче отстоять воскресную двухчасовую службу и вернуться к мирским заботам и чаще всего не лишенным греха удовольствиям, чем ежедневно, а то и ежечасно встречая на своем пути чужие боль и страдания, помогать, мирить, прощать и всегда любить. Проще наскоро помолившись с утра и отвлеченно на ночь, считать себя вполне выполнившим свой долг перед Богом, чем, углубившись в себя, искренне исповедать перед Отцом Небесным свою давнюю неприязнь к ближнему, пойти и от всего сердца попросить у него прощения. Вы спросите меня: а если вы не виноваты в той давней ссоре? Спрошу и я: в чем был виноват перед иудеями распинаемый Иисус Христос и, если ни в чем, то зачем просил у Отца Своего для них прощения? Слаб человек, и поэтому ритуальное отправление его религиозных чувств гораздо проще и легче, а лучше сказать комфортнее для него, чем напряженный подвижнический путь служения делу Христову. Большинство людей идет по этому ложному широкому пути. Жить в духе и истине могут не многие. Но именно благодаря таким людям еще стоит православная Русь".

Патриарх Пимен оторвал взгляд от рукописи, лежащей перед ним на большом, покрытом цветным лаком столе и задумчиво поглядел в заиндевелое окно, за которым яркими всполохами разгоралось морозное зимнее утро. Книга, которую он перечитывал уже во второй раз, требовала от него большого умственного напряжения и усилия всех его душевных сил, но не это тревожило душу немолодого и уже страдающего многочисленными старческими болезнями патриарха. Вчера к нему во внутренние покои был доставлен шестой гонец с той же удручающей вестью, что и предыдущие пять: человечество в очередной раз встало на край гибели. Сатане опять удалось получить вход в наш мир, чтобы проверить "на прочность" любовь к Богу оставшихся семи столпов, семи старцев, ради которых и стоял еще, по церковному преданию, этот погрязший во всех мыслимых и немыслимых грехах мир. Пришло время усиленного противостояния добра и зла, время выбора. Пришло время, которое издревле называлось стогн. Мир встал на очередной перекресток.

Пимену вспомнился день его избрания в патриархи. Отзвучали умилительные стихиры торжественного богослужения, стихли вполне искренние, а у кого-то и неприкрыто подобострастные поздравления и уже на праздничный стол было подано одно из последних блюд, изготовленное по рецепту древнего монастыря, стоящего на берегу Белого озера в Карелии. Все присутствующие пребывали в приподнятом настроении, но сам Патриарх, оставаясь в роли радушного хозяина, мыслями уже блуждал по необъятной, вверенной ему Промыслом епархии, охватывая и удерживая в памяти все, что предстояло исправить или наладить заново в самое ближайшее время. Сзади к Пимену наклонился один из послушников и почтительно прошептал в самое ухо, что Его Святейшество ожидают в его внутренней келье. Патриарх вопросительно глянул на незнакомого молодого монаха, но тот еще ниже наклонил свою голову, покрытою вышитой узорами камилавкой и тихо отошел в сторону. Пимен промокнул губы хлопчатобумажной салфеткой, встал и прошел в свои покои, на ходу жестом остановив келейника, который услужливо бросился открывать дверь своему новому Владыке. Войдя в достаточно просторную и чисто убранную комнату, Пимен увидел, что в углу на маленькой скамеечке – подставке для ног, сидит древний старик в монашеской одежде, вид которой выдавал в нем схимника. Увидев Патриарха, старик опустился на колени и, опустив седую голову, застыл в земном поклоне. У Пимена от внезапно наступившей слабости дрогнули колени. Духом или, как говорят мирские, шестым чувством он угадал, кто, согнувшись в глубоком поклоне, стоит перед ним и сам, совершенно неожиданно для себя, рухнул на колени перед этим таинственным старцем…

Спустя короткое время они сидели за небольшим столом, стоящим возле самого окна и пили чай. Старец от сахара отказался, но с удовольствием взял конфетку, предложенную Пименом, однако есть не стал, а спрятал ее куда-то в складки своего одеяния. Минут десять просидели в полном молчании. Старец, понемногу отхлебывая из чашки, о чем-то думал, испытующе поглядывая на Патриарха, Пимен же, как зачарованный не сводил взгляд со старика, каждой клеточкой своего тела ощущая любовь и спокойное умиротворение, исходящее от его неожиданного гостя и разливающееся вокруг головокружительным благоуханием.
- Непростое тебе, Ваше Святейшество, предстоит служение – наконец произнес старец, - вверена тебе в руки душа самой России, а значит и судьба всего мира, потому как гибель России послужит началом последних времен, описанных Иоанном.
Пимен осторожно вздохнул, но ничего не ответил, прекрасно понимая, что старец от него ждет абсолютного понимания, а отнюдь не праздного любопытства к своим словам.
- Россия же будет стоять до тех пор, пока в ней будет жить дух православия, переданный вам древневизантийскими отцами. И чем больше праведников будет на вашей многострадальной земле, тем животворнее дух, с которым Россия будет противостоять злобному сатанинскому натиску. Но существует определенное ограничение наименьшего количества преданных Богу людей – это число семь. Ровно столько праведников подобно каменным столпам смогут удержать Русь от падения. Если их хотя бы на самое короткое время станет меньше, Россия погибнет, то есть на время подпадет под власть сатаны, затем – конец света. Отец лжи знает об этом и, желая подстраховаться, мы еще при святой Ольге взрастили семь подвижников учением, переданным всем вам Господом нашим Иисусом Христом. Учение это также просто и легко для понимания, как почти невозможно для исполнения потому, что большинство людей хотело выполнить предписанное Господом, пропуская учение через свой разум – высокомудрие было их пленом. Младенец или отрок только тогда будет всесторонне развиваться в правильном направлении, когда он беспрекословно будет следовать всем советам своего мудрого наставника - так же, как наивный ребенок вверяет свою жизнь и дальнейшую судьбу в руки горячо любящей его матери, если же не так, то будущее его – неизвестно. Всецело положиться на волю Христа, полностью отречься от себя, от своего "я" – вот кратчайший путь, по которому должен идти желающий служить Господу. Так, какой-нибудь болтик не может знать строение всего механизма, а значит, и своего места в нем, и своей значимости. Изобретатель и конструктор - знает. Поэтому и имеет высший авторитет и доверие.

Старец немного помолчал, словно давая Патриарху время усвоить услышанное, и затем продолжал:
- Задолго до своей смерти каждый столп готовит себе замену из числа монастырской братии, тем самым обеспечивая непрерывность защиты. Но для дьявола существует еще один путь свержения Православия – это четки Антония Великого. Они обладают неиссякаемой силой, но с одной оговоркой. Направление силы зависит от того, кто обладает четками: если владельцем является праведник – то сила направлена против зла, если отступник – то против добра. Сатана, завладев четками, сможет сделать так, что ни один человек, кроме существующих столпов, не сможет понять внутреннюю силу Божественного учения и тем более применить его на практике. Настанет момент, когда семи старцам просто не из кого будет выбирать и, в случае смерти любого из них, гибель России неизбежна.

В обычное время объединенной силы старцев, питающейся помощью Господа нашего Иисуса Христа, вполне достаточно, чтобы надежно скрывать четки от нашего вечного врага, но помощь эта иногда прерывается и тогда только молитва Всей Церкви может как-то попытаться уберечь четки от похищения. Тут главное, чтобы они находились в твоих руках, Ваше Святейшество, так как все молитвы православных будут направлены на тебя как на главу и земного наместника Самого Христа, вся сила верующей России будет защищать тебя от вражеского действия. Ни о чем не беспокойся, гонцы от старцев предупредят тебя о приближении к перекрестку, а один из них принесет четки. Твоя же обязанность: на это время ввести по всем монастырям круглосуточную молитву и не расставаться с четками ни на единый миг до тех пор, пока за ними не придет посланный от столпов человек. Скорее всего, это будет Смотритель.
- Мимоидет же нас чаша сия, но да будет во всем воля Твоя, - заключил старец свою речь, встал, вновь поклонился Патриарху до земли и вышел.

Пимен, вдруг спохватился, что может быть, старец в чем-нибудь нуждается на обратный путь, и быстрым шагом вышел в приемную, стараясь догнать собеседника, но увидел только своего келейника, сидящего на лавке и терпеливо ожидающего выхода Владыки. На вопрос, куда делся монах, тот удивленно поглядел вокруг и ответил, что за последние полчаса из покоев Патриарха никто не выходил.

Глава 6
ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ

Кто знает, для чего живет на свете человек? Многие просто не задумываются над этим вопросом. Кто-то пытается найти ответ в различных философских нагромождениях кичливого человеческого разума, кто-то - в собственных умозаключениях. Если попытаться найти аналогию в простых житейских вещах, то пытливый наблюдатель неизбежно приходит к единственно правильному выводу: нельзя исследовать свойства и назначение какой-либо системы, находясь внутри самой системы. Недаром ведь говорится, что за деревьями леса не видно. Нельзя узнать, что такое океан, разглядывая каплю морской воды и ничего нельзя узнать о пустыне, взвешивая на ладони невесомую песчинку. Чтобы узнать, что такое человек и выявить его назначение в этом мире, познать смысл бытия, надо либо подняться над видимым, вещественным миром, как бы выйти из него, либо довериться авторитету того, кто может это сделать. Но не каждый, кто может находиться вне созданного пространства, в равной степени достоин доверия. Слишком много существ, целый мир находится за порогом нашего восприятия. Кому же из них можно доверять? На первый взгляд вопрос достаточно сложный и много копий в свое время сломалось при попытке решить его. Как ни странно, но правильный ответ на поставленный вопрос может найти только благодарный человек. Потому что только для благодарного несомненно одно – абсолютного доверия достоин Тот, Кто уже однажды погиб за нас, отдав Свою бесценную жизнь во имя нашего вечного спасения. Имея все силы и возможность погубить своих мучителей, Он предпочел смерть во имя нашей жизни.
Создавший этот мир в своем учении так определил цель нашего бытия – достижение Царствия Небесного. Цель эта истинная и единственная, но способов к достижению ее много. Давным-давно, на заре христианства монахи долгими молитвами и строгим постом с внимательным наблюдением за всеми своими сердечными помышлениями приобретали благодать Святого Духа, который, действуя в них по Своему произволению, соделывал их достойными Царствия Небесного. Несколько позже достойными становились те, кто сознательно шел на верную гибель, не желая ни словом, ни делом изменить своей вере. Сегодня благодати приобщаются те, кто терпеливо, без ропота несет свои скорби и болезни. Но в течение всего времени один способ оставался неизменным. Это возможность и сознательное желание погибнуть "за други своя". Сама Голгофа является тому неоспоримым доказательством…

Сознание неохотно возвращалось к сержанту милиции Говорову Анатолию Евгеньевичу, медленно вытягивая его из окружающей вязкой пустоты. Сначала сквозь неясный шум в ушах стали пробиваться бессвязные отрывки из разговора окружавших его людей.
- Вроде живой.
- Отойдите, дайте больше воздуха.
- Молоденький, а уже такой болезненный.
Затем обступившая Толика тьма сменилась серыми пятнами, которые, закручиваясь, превращались в цветные переливающиеся кольца. Наконец, открыв глаза, он увидел себя, лежащего в коридоре вагона на ковровой дорожке и склонившуюся над ним проводницу со стаканом воды в руке. Вспомнив происшедшее, Толик рывком приподнялся на локте и заглянул в открытую дверь своего купе. Купе было на месте. И все внутри было по-прежнему за исключением того, что странный попутчик Толика отсутствовал. Отказавшись от врачебной помощи, он извинился перед проводницей за причиненное беспокойство, встал и, немного пошатываясь, зашел в купе. Оставшись наедине с собой, Толик достал из кармана четки, завернутые бабушкой в носовой платок, и стал рассматривать их. Четки как четки, ничего особенного. Только вот… Толик с удивлением посмотрел на себя в дверное зеркало. На его щеках горел яркий здоровый румянец, и все его тело чувствовало, как оно наполняется необычной, возвращающей к жизни энергией.
В Москве, не зная, к кому обратится за помощью в поисках Патриарха, Толик зашел в первый, попавшийся ему на пути храм. Женщина, стоявшая за свечным ящиком, удивленно глядя на него, посоветовала обратиться в Новодевичий монастырь, расположенный напротив Лужников. Там Толику предложили подойти со своим делом к отцу Иоанну, который и был поставлен Патриархом для связей с общественностью, но видя его непреклонность к личной встрече, отослали в Загорский Свято-Троицкий монастырь, где сейчас и находился Пимен.
Еще издали, только сойдя с электрички, Толик залюбовался раскинувшейся перед ним панорамой Загорска. Время приближалось к полудню. На многочисленных золотых куполах святой обители ярко блестело солнце, игриво рассылая во все стороны веселые солнечные зайчики. Черными точками на ослепительно голубом небе над городом с громким карканьем кружилось воронье. Хруст под ногами свежевыпавшего снега радостной песней отзывался в сердце и даже шум уходящей электрички не мог заглушить тягучий перезвон монастырских колоколов.

Пройдя главные ворота, Толик в нерешительности остановился. Не зная, куда идти дальше, он глазами выискивал в людском море, к кому можно было бы обратиться за помощью. Неожиданно его окликнули по имени. Толик оглянулся и увидел монаха в черной ризе, из-под которой снизу нелепо выглядывали мятые спортивные штаны. Монах призывно манил его к себе рукой.
- Анатолий Евгеньевич, я здесь, идите сюда!
- Кто Вы? – спросил Толик, выходя вместе с монахом обратно из монастыря на торговую площадь, оккупированную местными предприимчивыми пенсионерами, продающими доверчивым иностранцам различные безделушки.
- Я доверенное лицо Патриарха. Отдайте мне четки и я передам их Его Святейшеству.
- А откуда вы знаете про четки, - подозрительно спросил Толик.
- Вот те раз! – даже как-то обиженно произнес монах, - Сначала посреди ночи будят Патриарха, кричат, не пойми чего в трубку: какой-то гонец, какие-то четки, а теперь сами же и спрашивают.
- Так это наверное вам наш митрополит звонил, - успокоено произнес Толик.
- Не знаю, мне не докладывали, - буркнул монах, - давайте четки, холодно ведь на морозе!
- Мне велено передать их лично, - неожиданно для самого себя вдруг заартачился Толик.
- Лично нельзя, Патриарх болеет, - по-бабьи взвизгнул монах и, предупреждая следующее возражение, добавил – оттягивать тоже нельзя, потому как дело срочное.
- Нет, - вспомнив категорический наказ Смотрителя, покачал головой Толик, - только лично в руки.
- Значит, все-таки успели обработать, - злобно прошипел монах. Зрачки его превратились в узкие, как у дикого зверя, щелки, верхняя губа приподнялась в волчьем оскале, обнажая ряд плотно посаженных зубов с двумя передними изогнутыми клыками.
- Да кто они есть тебе, что ты так ревностно исполняешь все их приказы? Секта неудачников, почитающих своим божеством Распятого! А ты? Ты ведь не веришь и никогда не верил в Бога! Сделаем так: ты сейчас отдаешь мне четки и мы забываем о твоем существовании. Если нет… Нашу силу ты уже видел. Кстати, знаешь, что причиняло наибольшую боль Распинаемому? Думаешь вбитые в тело гвозди? Нисколько! К тому времени Он уже находился в полубессознательном состоянии, а в этом положении боль притупляется. Терновый венец – вот та боль, которая по-настоящему терзала Его. Поверь мне, шипы, медленно, но неумолимо разрывающие кожу головы, а затем вминающие в мозг кости, намного страшнее и невыносимее многих других пыток. Впрочем, тебе решать…

Ложный монах замолчал, глядя из-под лобья на напряженно что-то обдумывающего Толика.
- Буду с тобой откровенен, - продолжал он, - Ты нравишься мне. Мужественный и дерзкий. Я люблю таких. И поэтому открою тебе маленькую тайну. Пока четки с тобой, ты под их защитой, да и бабуля твоя старается не на шутку – всех святых на помощь позвала. Но это до тех пор, пока четки с тобой. Отдашь их Пимену и станешь слабым и беззащитным. Род твоего наказания ты теперь знаешь. Подумай, зачем тебе это. Ты ведь даже не понимаешь того, за что хочешь погибнуть. Не твое это дело – оставь его и иди дальше по жизни, ты ведь еще молодой и все у тебя еще впереди…

Монах долго продолжал бормотать что-то усыпляющее, вселяя в своего собеседника непреодолимую апатию ко всему происходящему, но тут Толик сквозь монотонный гул, который отдавался в его голове, подавляя всякую волю к сопротивлению, отчетливо услышал бабушкин голос: "Это не игра, внучек! От тебя зависит судьба многих и многих людей".
Толик внимательно поглядел на стоящего перед ним человека в рясе, затем четко как на плацу повернулся через левое плечо и решительно шагнул по направлению к Лавре.
- Дурак! Сдохнешь ведь. Мучительной смертью сдохнешь, - прозвенел у него в ушах яростною злобой чей-то незнакомый и глухой как из-под земли голос…

Выйдя из покоев Патриарха, Толик медленно спустился с высокого каменного крыльца. Спешить ему теперь было некуда. Он знал это совершенно точно. Жизни оставалось всего на несколько мгновений, но страшно почему-то не было. Толик задумчиво посмотрел на снующих под его ногами взъерошенных воробьев, отчаянно дерущихся за невесть откуда взявшуюся крошку хлеба, потом поднял глаза к верху и тут лицо его скривилось от боли. Обхватив голову руками, Толик повалился в сугроб, судорожно елозя ногами по шершавым плиткам тротуара. Через весь лоб вокруг головы выступили у него страшные кровавые раны. По-детски всхлипнув, Толик последний раз дернулся и затих. Вокруг его головы, подтапливая слежавшийся снег, расползалась ярко красная лужа…

Неожиданно на главном храме звонко, по-праздничному радостно ударил колокол. Проходивший мимо послушник удивленно вскинул голову – неурочный звон привлек его внимание. В лазурной глубине освещенного ярким солнцем неба летел ослепительной белизны одинокий голубь. Почти не махая крыльями, он поднимался все выше и выше, пока, превратившись в еле заметную точку, не исчез из вида…

Глава 7
Совет нечестивых

В парке им. Горького, не смотря на распростертую над ним похожую на смог серую мглу, вовсю шло буйное веселье. Народ праздновал День любимого города. Из динамиков, развешанных чуть ли ни на каждом столбе, ревела оглушительная музыка. Тут и там, в бурлящей толпе шныряли массовики-затейники. Отдыхающими в основном были молодые люди. Они пили пиво, целовались друг с другом, скапливались перед импровизированными сценами, откуда их веселили тоже слегка подвыпившие артисты и потом снова растекались разноцветными ручейками по бесконечным тенистым аллеям парка.

Возле детских аттракционов, на одной из многочисленных скамеек сидел средних лет мужчина в дорогом темно-вишневом костюме, из нагрудного кармана которого на старый манер кокетливо выглядывал накрахмаленный до ослепительного блеска носовой платок. Мужчина, вальяжно облокотившись на спинку, блаженно улыбался, глядя на проходящих мимо него людей. И, хотя все лавочки вокруг были заняты молодежными компаниями, на эту никто не подсаживался. Люди, скользили мимо нее невидящими глазами и проходили мимо, огибая лавку так, что вокруг образовывалось довольно большое пустое пространство.

Мужчина мельком взглянул на дорогие с изящным золотым браслетом часы и медленно огляделся вокруг. Тут же из толпы выскочил одетый в мятое спортивное трико человек и, вежливо поклонившись, пристроился на дальнем краю скамейки, подальше от внимательно смотрящего на него импозантного мужчины. Над их головами стал медленно сгущаться тяжелый липкий туман, заволакивая неясными очертаниями загадочную пару. Вскоре сквозь него уже ничего нельзя было рассмотреть, да и делать это было похоже не кому. Проходящие мимо люди абсолютно ничего не замечали, как-будто все это происходило не у них на глазах, а в каком-то другом измерении.Впрочем, и внутрь уплотнившегося до резиновой упругости тумана, поблескивающего на своей поверхности маленькими фиолетовыми молниями, теперь не проникало ни звука.
- Ну что? Как идут наши дела? – спросил импозантный мужчина.
- Ну… - неопределенно пожал плечами подошедший, - делается все возможное, но Вы же знаете Строитель, как много времени требуется на подготовку.
- Знаю, - внезапно вспылил названный Строителем, - но и ты должен помнить, что время власти, отпущенное нам Распятым, небезгранично. Прошло уже полгода после вторжения, поэтому мы не можем не торопиться. Нам нужны четки. Это последнее препятствие, мешающее Царю наконец-то занять, законно принадлежащее ему в этом мире место. Неужели это так сложно? Неужели той силы, которая дарована вам, недостаточно для выполнения возложенной миссии?
- Подготовка на заключительном этапе, Строитель, - тихо проговорил мужчина в спортивном трико, - я прошу всего лишь еще несколько дней. Я справлюсь.
- Ну-ну, - уже гораздо спокойнее проговорил Строитель,- только помни, Царь очень внимательно следит за каждым твоим шагом и, если ему не понравится твоя старательность, ты знаешь, что тебя ожидает. А теперь иди.

Туман рассеялся, открывая изумленному взору гуляющей публики, совершенно пустую среди бурлящей толпы скамейку. Весело щебеча и пересмеиваясь, ее тут же заняла стайка молодых девушек. Оживленно беседуя, они изредка бросали заинтересованные взгляды на проходящих мимо молодых людей. Один из них, обратив внимание на девушек, остановился и что-то игриво проговорил. Неожиданно одна из них изменилась в лице. Злобно посмотрев на своего собеседника, она брезгливо процедила сквозь зубы: "Иди отсюда, придурок!" Парень удивленно вскинул брови. "Дура!" – резко выдохнула сидящая рядом подруга и с силой дернула ее за волосы. Одновременно в разных концах парка в истерике закатились дети. Возле торговых рядов завязалась потасовка между милицией и группой подвыпивших молодых парней. Не прошло и минуты, как место гуляния стало похоже на стремительную горную реку, с шумом разбивающуюся своими бурлящими волнами о подводные, покрытые скользкими водорослями камни.

Серая мгла, накрывавшая парк с отдыхающими, начала медленно рассасываться. "Насколько же эти ничтожные людишки стали ручными! На них уже и специально давить то не надо. Одного нашего присутствия достаточно, чтобы они потеряли голову " – удовлетворенно подумал Строитель, отъезжая от центрального входа на шикарном черном автомобиле.

Глава 7
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

«Насколько горд сатана в мнимом своем величии, настолько же и хитер в своих многовековых кознях против ненавистного ему человечества. Казалось бы, уничтожив в сознании людей Бога, он предпримет попытку своего возвеличивания. Но дело обстоит совсем иначе: нет Бога, но нет и дьявола. Все это сказки, миф, глупые бредни малограмотных предков. Раз Бога нет, то не кому и молиться, с другой стороны – дьявола тоже нет, а значит и бороться не с кем. Но он существует! Люди, отпав от Бога и лишившись Его помощи, невидимо подпали под власть дьявола. Ненасытное утоление многочисленных нужд своего тела, комфорт и обеспеченность привели к тому, что люди стали забывать о том, что кроме бренного тела обладают еще душой и духом. А ведь в этом можно легко убедиться путем простого размышления.

Вот человек наелся, напился и справил остальные свои естественные надобности. Казалось бы тело полностью удовлетворено. Но что это? Одному из нас хочется почитать книгу, другому посмотреть телевизор, третьему послушать музыку. Какую часть себя мы удовлетворяем, приводя в исполнение такого рода желания? Понятно, что не тело, которое уже полностью насыщено и вполне может обойтись без всего вышеперечисленного. Часть эта называется душой. Отличная от тела, она является вторым составом нашего естества.
Далее, мысленно представим себе, что мы лишились одной руки. Очевидно, что тело изменилось, но неужели и по своей сути мы изменились? Неужели мы уже не те, кем были раньше? Ни тот же ли у нас характер, ни те же ли привычки, память, мировоззрение. "Отсечем" себе еще одну руку, затем ногу – все то же самое. Изменяясь телом, мы остаемся неизменными по своей сути. Суть эта называется духом. Отличная от тела и души, она представляет собой третью составную часть нашего естества.
Эти три части по значимости различны для человека. Ведь насколько менее важна для него вещь, которую он должен завтра отдать хозяину, чем та, которая будет ему принадлежать всегда. Но человек, отпав по своей гордыни от Бога, направил все внимание на самого себя. А так как инстинкт самосохранения – самый сильный инстинкт всего живущего на земле, то и все усилия человек направляет на поддержание как можно более долгой и максимально комфортной жизни своего тела. Умопомрачившись в самолюбивой гордости, люди теперь не сомневаются в своем одночастном плотском составе. Но в том то весь и фокус. Мы все силы, всю свою жизнь тратим на поддержание жизни тела, которое все равно рано или поздно исчезнет в могиле, а душа, которая призвана к вечности, оставляется нами в стороне, почитаясь за что-то эфемерное и реально не существующее. Мы сами себе готовим дорогу в ад. Дьяволу лишь остается радостно потирать руки. А мы в своем сонном неведении предаемся плотским утехам, одурманенные и обманутые не понимаем своего положения, ведущего к вечной погибели. Мы проигрываем свое сражение, даже не зная, что участвуем в нем.

Хлеба и зрелищ! Насыть плоть и ублажи душу! Именно отсюда началось великое падение древнего Рима. Страна, граждане которой забыли о своем соборном духе, подлежит уничтожению, как не справившаяся с возложенной на нее задачей.

Дух православия перешел в Византию и сделал ее вторым Римом. Однако и здесь люди не смогли удержать Его. Буйными красками расцветший ритуал, заглушил мистическую основу Православия. "Сыне, дай мне сердце!" – настойчиво взывали египетские монахи, но призыв их оставался гласом вопиющего в пустыне. И, в конце концов, турецкое нашествие завершило распад пришедшей в духовный упадок империи.

По промыслу Божьему Россия стала Третьим и последним Римом, хранительницей истинного Православия. Мы отнюдь не лучше других народов, а в чем-то наверняка даже хуже, но на нас возложена исключительной важности задача – сохранение Православия. В этом наша харизма и, если хотите, национальная идея.Но история ничему нас не научила. Несколько веков с душевным трепетом храня живительное Слово Господа, теперь мы свернули на проторенную первым Римом дорогу падения. Совпадают даже мельчайшие детали. Дело осталось за малым. Конец близок".

Патриарх Пимен остановил свой взгляд на последних прочитанных словах в лежащей перед ним рукописи. "Дело за малым", – мысленно повторил он, - "знать бы еще наверняка, что составляет это малое. Столпы, объединив свои молитвенные усилия, денно и нощно воссылают к Вседержителю мольбы о пощаде, вся монастырская братия, всемерно соблюдая строгий пост, из последних сил поддерживают изнемогающих старцев, четки Антония у меня на руке. Все условия вроде бы выполнены. Но вырождение, состоящее в нравственно-духовном падении народа, продолжается. Страна, сама того не замечая, встала на путь собственного разрушения. В средствах массовой информации царит дьявольская вакханалия, отвлекая и одурманивая людей перед их окончательной гибелью, лишая возможности осмыслить, оценить, исправить создавшееся положение. Экранные, чужие страх и разрушения сменяются, когда завуалированным, а чаще открытым до непристойности развратом, который в свою очередь уступает место разнузданному веселью. Пир во время чумы…

Что еще? Что же еще нужно сделать для восстановления равновесия? Как сойти в правильном направлении с этого смертельно опасного перекрестка? Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй нас грешных".

Глава 8
ЧЕТКИ

Мог ли знать древний египетский монах Великий Антоний, что его полустертые от ежечасных молитв четки, будут играть такую большую, если не сказать решающую роль в деле извечной борьбы добра и зла? Мог ли он предположить, что сила, заключенная в них, окажется последней каплей или лучше сказать той малой силой, которая качнет коромысло весов противостояния белого и черного воинства? Может быть, знал, а может быть, и нет. Кто теперь с достоверностью скажет об этом? Но неисчислимое множество пламенных молитв, которые произнес святой, перебирая в руке свои четки, привлекли на них величайшую благодать Божию, превратившую их в один из самых сильных сдерживающих факторов, мешающий силам зла до конца поработить человечество. Без этих четок люди, сознательно отвергнувшие своей греховной жизнью Бога, оставались без малейшей поддержки сил света и добра. Они лишались малейшей надежды на спасение потому, что уже не могли сами без посторонней помощи оценить всю меру опасности, которой они подвергались. Да и подчас не могли даже осознать наличие этой опасности, в их мнимо защищенной, полной различных утех и удовольствий жизни.

Патриарх, сидя у раскрытого окна своего кабинета, находящегося на втором этаже личной резиденции в Лавре, невидящим взглядом смотрел во двор на нескончаемую очередь богомольцев, выстроившихся перед главным входом в церковь с мощами преподобного Сергия. Он очень устал за последнее время. Внутреннее напряжение достигло окончательного предела. Патриарх с самого утра ощущал невидимо витавший в воздухе дух перемены. Боялся и желал его одновременно. "Что-то произойдет, что-то обязательно произойдет" – в который раз мысленно повторял он, задумчиво перебирая четки сухими пальцами правой руки.

В дверь постучали, и на пороге появился какой-то молодой человек, которого патриарх, впрочем, через секунду узнал. Это был тот самый последний гонец, молодой парень, принесший ему Антоньевы четки. Только одно событие, что мир сошел с перекрестка, могло привести его сюда – это патриарх понял сразу. Понял и возликовал. Груз тяжелой ответственности снежной лавиной рухнул с него. Руки старика безвольно опустились, на глазах то ли от нахлынувшей радости, то ли от пережитого волнения появились слезы. "Наконец-то" – только и смог дрожащим голосом вымолвить патриарх, с поклоном протягивая вошедшему висящие на руке четки. Гонец, не проронив ни единого слова, принял их. "Я буду до конца дней молиться за тебя", – продолжал Пимен, - "скажи мне только, как твое имя". Гонец взялся за дверную ручку и, сделав один шаг в коридор, оглянулся. Его глаза встретились с глазами патриарха. Пимен вздрогнул как от невидимого толчка. Глаза его в ужасе расширились. На него смотрел волк в человечьем обличии. Суженный в звериные щелки взгляд горел неистребимой яростью, с обнаженных клыков на пол капала тягучая желтая слюна. "За себя помолись" – утробно прорычал он, - "хотя теперь тебе это уже вряд ли поможет". Одним быстрым, неуловимым, как молния прыжком оборотень оказался в коридоре, но здесь натолкнулся на стоящих друг за другом семерых старцев. Резко развернувшись, он ворвался обратно в кабинет патриарха и с тоскливым воем закрутился волчком на одном месте.

Вошедшие вслед за ним старцы взяли в кольцо беснующегося волка и, воздев к небу руки, громко произнесли хором: «Да мимоидет нас всех чаша сия, но да будет во всем воля Твоя. Именем Господа нашего Иисуса Христа, верни четки истинному владельцу". Взревев, оборотень намотал четки на руку и, засунув ее за пазуху, присел на корточки, согнувшись и закрываясь всем телом от обступивших его столпов. "Белиар, ты обещал мне помощь!" – истошно завопил он – "И ты ничего не говорил об их вмешательстве. Одному мне не справится!" Над головой оборотня медленно стала закручиваться большая воронка, постепенно приобретая бледно-фиолетовое свечение и распространяя вокруг себя неповторимый тошнотворный запах гниющего, уже начинающегося разлагаться трупа. Внутри у старцев, сотрясая все их внутренности, прозвучал хорошо им известный низкий утробный голос, похожий на рык дикого зверя: "Четки мои, они отданы добровольно".
- Нет – ответил один из старцев, - имело место насилие над сознанием.
- Кто бы говорил, - с усмешкой произнес голос, - вот уже почти двадцать веков вы только этим и занимаетесь.
- Сейчас не время для пререканий, - возразил старец, - сегодня последний день твоего очередного воплощения. Отдай четки и ты сохранишь за собой право когда-нибудь попытаться еще раз воспользоваться своим разрешением на вторжение.
- Именно. Только лишь попытаюсь воспользоваться, - произнес голос, - а, если не отдам, то у вас больше не будет праведников и, со смертью любого из столпов, я наконец-то приобрету весь этот мир в собственность.
- Довольно, - старец, наклонив голову, протянул руки перед собой и коснулся ими вращающейся воронки. Его примеру последовали все остальные. Воронка, незаметно приобретшая почти иссиня-черный цвет, начала быстро набирать обороты, с каждой секундой все больше и больше искажая окружающее ее пространство. Раздался громкий хлопок, который как-будто разбудил оборотня, до сих пор безмолвно лежащего на полу. Визжа и разбрызгивая вокруг себя слюну, он изогнулся дугой, мелко задрожал, и вдруг как-будто в нем что-то оборвалось - оборотень обмяк и с глухим стуком упал на пол. Воронка, оставив после себя смердящий трупный запах, исчезла. В воздухе повисла напряженная, готовая в любую секунду взорваться, тишина.

Артемий, стоящий ближе всех к погибшему, наклонился над ним. Рука старца скользнула оборотню за пазуху и замерла там. Через секунду, резко выпрямившись, Артемий встал и, медленно переводя взгляд с одного старца на другого, с трудом произнес: "Четок нет… Время, оставшееся для перехода через стогн истекает завтра, то есть его фактически у нас уже нет. Свершилось! Последние главы Апокалипсиса начинают исполняться. Наше поколение последнее из живущих на земле". Немного помолчав, он устремил наполнившийся слезами взгляд в открытое окно и тихо прошептал: "Свершилось!"

Глава 9
СЛЕЗИНКА

Все получилось до смешного просто. Газеты, телевидение, интернет, рассказывая о грядущем конце света, просто разрывались от непонятного мазохизма. Назывались точные места и даты, указывались конкретные люди. В безумном калейдоскопе гадалки и экстрасенсы, сменялись астрологами и предсказателями судеб. Многочисленные секты плодились, как грибы после дождя и каждая тянула ошарашенного обывателя под свое крыло. Мир бешено вращался в дьявольском водовороте и постепенно, сначала очень медленно, но затем с каждым днем все быстрее и быстрее опускался на дно, навстречу своей гибели. Опускался и не замечал этого. Не замечал и продолжал веселиться, превращая свою жизнь в сплошное телевизионное шоу.

Но семь столпов, ради которых и долготерпел Господь, все еще были живы. Каждый день они умоляли Творца, смилостивится над гибнущим людским родом, каждый день они окидывали внутренним духовным взором необъятные просторы нашей страны в надежде усмотреть себе приемника. Но тщетно. Напрасны были все их усилия, приемника не было. Да и откуда он мог бы взяться? Такие слова, как честь, верность, любовь в лучшем случае вызывали в людях снисходительную усмешку, а чаще всего необъяснимую ярость. Все, что нельзя было купить или продать окончательно исчезло из круга человеческих отношений.

И вот настал день, на который еще три дня назад указала отцу Артемию Пресвятая Богородица, явившись ему в тонком сне во время ночной молитвы. Это был день его смерти. Утренняя заря, окрасившая кроны высоких елей в чуть заметный бледно-розовый цвет, разогнала сгустившийся на лесной опушке ночной туман. Надрывно стрекоча, будто о чем-то предупреждая, над избушкой пару раз пролетела легкомысленная сорока. Старец, стоя на коленях перед иконой Спасителя, впервые за долгие годы своей жизни не молился. Напряженно размышляя, он пытался понять, что же все-таки помешало человечеству в очередной раз сойти с перекрестка? Почему в этот раз четки оказались во вражьих руках? И что нужно сделать, чтобы вернуть их обратно? Да и возможно ли это?

Присутствие чужого, враждебного начала старец почувствовал мгновенно, но полуприкрытые веки его глаз даже не дрогнули. Много лет назад он перестал бояться таких неожиданных вторжений в свое сознание. А теперь, за несколько шагов до смерти, что могло устрашить его, убеленного сединами? Только будущая участь, которая до самого начала своего воплощения остается неизвестной.
- Ну что, Артемий? – услышал внутри себя знакомый голос старец, - ты готов к смерти? А к концу света ты свой народ приготовил?
Старец, низко опустив голову, молчал.
- Скажи мне, Артемий, - продолжал глухой, как-будто доносящийся из-под земли голос, - неужели ты и правда думал, что я, первый из всех созданных существ, равносильный Богу имею шанс проиграть? Неужели ты надеялся, что четки смогут вечно оставаться у вас и я никогда не найду способа вырвать их из рук недостойных? Ты умираешь, Артемий! А я вслед за твоей смертью получаю ничем не ограниченную власть и могущество! Жаль, ты этого не увидишь…
- Будь ты проклят, Сатана!!! – с решительной твердостью проговорил старец, и его бездыханное тело медленно опустилось на пол…

Мир дрогнул. Волна, прокатившаяся по нему от начала и до конца несла всему живущему на земле смерть и разрушение. Но это был еще не окончательный конец. Сатана наконец-то приобрел возможность воспользоваться одним из человеческих тел. Раньше он мог, да и то только после дарованного разрешения, внедряться в сознание, но теперь… О!!! Теперь он мог не только властвовать над миром, но и чувствовать его так же, как чувствуют его люди. Это было непередаваемое ощущение. Только никогда не обладающий телом мог до конца понять торжествующую сатанинскую радость…

Во дворе жилого дома почти в самом центре Москвы с огромным белым мячом играла пятилетняя девочка. В коротком платьице, с большим старомодным бантом на миниатюрной головке она весело скакала по асфальтной дорожке мимо припаркованных машин и весело напевала себе под нос какую-то незатейливую песенку. Девочка так заигралась, что даже не заметила проходящего мимо молодого человека. Только натолкнувшись на его ногу, девочка испуганно вздрогнула и, поглядев на незнакомца, вежливо протараторила: «Ой, простите меня пожалуйста. Я вас и не заметила». Молодой человек, присев на корточки и глядя девочке в глаза, неожиданно спросил: «Ты в Бога веришь?»
- А кто это? – хитро прищурившись, улыбнулась девчушка. Парень игриво помахал девочке указательным пальцем: «Ну, неужели не знаешь?»
- Нет, - бесхитростно заверила его маленькая собеседница.
- А знаешь, кто я?
- Кто? – широко раскрыв глаза, таинственно прошептала девочка.
Парень выпрямился и, глядя куда-то поверх крыш домов, торжественно произнес: «Я – Царь! Через несколько минут все, что ты видишь вокруг, будет принадлежать мне! Я стану могущественным властелином. Я буду повелевать всеми силами природы. Всё вокруг подчиниться мне. Но сначала я уничтожу людей. О, этот ненавистный род! Тысячи лет я ждал этого момента. Ты только начала жить и я хочу, слышишь, я хочу, чтобы ты увидела начало моего могущества и конец своей так и неудавшейся жизни!».

Внезапно налетевший порыв ветра вырвал мяч из слабеньких рук девочки и, бестолково кружа, понес его прочь. В почерневшем небе полыхнули молнии, наполнив воздух низким тягучим гулом. Мелко, едва ощутимо задрожала земля. Парень оглушительно захохотал и его смех как-будто надломил небо. Потеряв невидимую опору, оно, закручиваясь в гигантскую воронку, стало стремительно падать на землю.
Парень опустил глаза и посмотрел на притихшую девочку. Ее плотно сжатые губы сотрясала мелкая нервная дрожь. «Боишься?» - злорадно спросил он. Девочка шмыгнула носом, потом неожиданно шагнула навстречу незнакомцу и обняла его за колени.
- Царь, ты ведь не всегда был таким злым, правда? – прошептала она, - люди добрые, только они об этом давно забыли.
- Я не человек, - резко произнес парень.
- Все равно, ты совсем одинок и тебя никто не любит, - еще плотнее прижимаясь к ногам незнакомца, произнесла девочка, - не убивай людей. Если хочешь, я буду с тобой дружить или, если хочешь, то стань моим старшим братом и мы будем любить друг друга. Нам будет очень хорошо вдвоем, вот увидишь. По ее щеке скатилась маленькая прозрачная слезинка.
- Прочь! – вскрикнул незнакомец, отталкивая от себя девочку, - ты не знаешь, о чем просишь.
Но было уже слишком поздно. Простая, открытая и бесхитростная, но именно поэтому всемогущая любовь, в очередной раз, ломая суровые законы реальности и переходя все немыслимые границы бытия, взяла верх над разрушительной сатанинской злобой и ненавистью. Перекресток в очередной раз был пройден…

Над миром, медленно раскручиваясь в обратную сторону, в полной тишине медленно вращалась гигантская воронка. На сухом, выщербленном глубокими трещинами асфальте, широко раскинув в стороны руки, лежал бездыханный незнакомец. Лицо его покрывала гримаса бешеной ярости. Безумные глаза неподвижно глядели прямо перед собой. Недалеко от мертвеца, сжавшись в маленький клубочек, сидела на корточках так ничего и не понявшая девочка…