Забытый город

Глава 1
«Огромный, с сотнею драконьих голов поднялся Тифон из неведомых недр Земли.
Низвергая Жизнь, призывая Хаос, в клубах дыма, столпах пепла и пламени взревел он. Властно шагнул по тверди земной.
В ужасе дрогнул небесный свод. Померкло солнце. Иссякли воды.
Затрепетав в смятенье, замерли Боги.
Один лишь Зевс-громовержец бросился на злобное творение вечной Тьмы.
Без счёта сыпались стрелы-молнии на драконьи головы. Горел воздух. Гремел гром. Плавились горы. Казалось, не будет конца беспощадному поединку. Но всё же рухнул сражённый Тифон.
Поднял тогда Зевс стоглавое чудище и низверг в породивший его Тартар, туда, где обитает Тьма, где блуждает глубинное Зло.
И теперь из мрачных подземелий грозится Тифон олимпийским Богам. Грозится всему живому. Сулит вернуться вновь, чтоб властвовать на Земле.
А пока, во мраке ужасной бездны, породил он в браке с женщиной-змеёй трёхглавого пса – Кербера, двуглавую собаку – Орфу, огнедышащую Химеру с головою льва…»
 
Внезапно в квартире на восьмом этаже девятиэтажного дома стемнело. Чуть слышно скрипнуло старое кресло. Едва заметно шевельнулись шторы.
За окном, где-то рядом, блеснула молния. Протяжно ухнул раскат грома.
Не отрываясь от чтения книги, Николай Гмырёв включил лампочку торшера. Дочитал до конца главу. Привычно вложил закладку. К тому времени стало ещё темней. Положив книгу на полку торшера, Николай вышел на балкон. Его обдало июньской жарой. Облокотившись о перила, он посмотрел во двор. Перевёл взгляд на летнее небо.
«Наверное, будет гроза!» – собираясь вернуться, решил Гмырёв. Но всё же задержался, наблюдая, как меняется недавно ещё лазоревый небосвод. Затягиваясь тучами, тяжёлое небо нависало над городом. Тесно становилось ему во владениях своих. С каждой минутой разбухало оно комом весеннего снега. Сверкало молниями. Неуклюже ворочалось, рождая грозу. А гигантские тучи, изнывая в душной толчее, опускались всё ниже. Казалось, скоро поползут они по асфальту, сметая всё, что встретится на пути.
В ожидании разгула стихии поникли, сплетаясь ветвями деревья. Смолкли птицы. Пропали куда-то собаки и кошки.
Прерывая беседы, спешили укрыться в квартирах мамаши с детьми. То тут то там захлопывались форточки, затворялись окна, балконные рамы. Гнетущая тишина опускалась во двор. Наваливалась на плечи. Давила на грудь. Сжимала виски.
И вот первые капли дождя ударили по крышам домов. Врезались в дворовую дорогу. Потом всё стихло. Запахло озоном. Снова навязчивая тишина коснулась натянутых до предела нер­вов.
«Неужели пройдут стороной?» – вглядываясь в нависшие над городом тучи, подумал Гмырёв.
Но небо вдруг прорвало. И хлынул ливень на иссушенную землю. Сразу же стало легче дышать. Бодрящая свежесть наполнила лёгкие. А косой дождь лупил уже по двору. Стекая с крыш, гудел в желобах водостоков. Обрушивался с проржавевших карнизов. Пузырился в бесформенных лужах.
Под натиском его зашумели деревья. А он, будто играя с ними, скрывался в зелени сочной листвы. Злобно терзал их упругими струями: то примирительно замирал, то, беснуясь, крушил всё вокруг. И вскоре пенистые потоки ринулись прочь со двора. А на смену им вдоль бордюров катились новые массы сошедшей с неба воды.
Вернувшись в комнату, Николай сел в кресло. И снова продолжил прерванное чтение: «Третий день затянутое тучами небо осыпает хлопьями пушистого снега эллинскую колонию город-крепость…»
В окно ударил дробинками град. В квартире стало темно, будто ночью. Гмырёв с досадой опять отвлёкся. И тогда захотелось поразмышлять ему о чём-то возвышенном, например, о причудах погоды: «Слаб человек перед силами природы! Так было всегда…»
Однако, запутавшись в мыслях, снова углубился он в увлекательное чтение.
 
Глава 2
Третий день затянутое тучами небо осыпает хлопьями пушистого снега эллинскую колонию город-крепость Ольвию.
Своенравная, непостижимая для человеческого разума стихия покорила город. Подчинила себе. Обездвижила, заполонив торжественной тишиной. С утра расчищенные улицы, площади, переулки покрывались к вечеру высокими сугробами. Нигде не видно ни конного, ни санного следа. Только извилистые тропинки, протоптанные в рыхлом снегу, разбегались в разные стороны, сплетаясь в причудливые узоры.
 
Ранние сумерки, исподволь проникая в город, окутывали его сонной дремотой. Всё вокруг замирало. Погружалось в объятия ночи. Лишь окрики постовых караулов изредка тревожили морозную тишину.
Поднимаясь над крышами домов, тянулись в небо струйки сизого дыма. Сквозь щели занавешенных окон видны блики светильников. Мирно засыпали в хлевах козы и овцы. Хозяева их тоже скоро отправятся на покой. А утром вновь окунутся в суматоху повседневных хлопот. Так было вчера. Будет завтра. Так должно быть в столь поздний час, среди студёной зимы, на этом клочке обжитой человеком земли.
Но всё же странным был этот город, возведённый в первозданной глуши, вдали от развитых цивилизаций, враждующих государств и народов. С неприкрытой тревогой смотрел он на окружающий Мир. Взирал на него с высоты башен, в просветы бойниц, глазами пеших и конных дозоров. Нигде на всём побережье Чёрного Понта не найдётся столь сильного гарнизона, столь грозных орудий, столь преданных правителю горожан.
Не сама собой, не по прихоти смертного человека, но по воле Богов появилась здесь, в низовьях Ипаниса, неприступная цитадель. Похожая на огромный котлован, взяла начало она с пологого мыса, что острым углом врезался в высокое прибрежное плато. На нём в ореоле великого таинства заложен был Нижний Город. На склонах его поднялся Средний Город. Ещё выше, на самом плато возвысился Верхний Город. Стены ощетинились бойницами. Городские врата покрылись железом. А с высот сторожевых башен просматривались дальние и ближние подступы к грозному бастиону.
За оградой теменеса, напротив Священной Рощи, подпирая небо, стоял храм Аполлона. Многоярусный, с овальными арками боковых порталов, даже с другого берега реки выглядел он мифическим исполином. Казалось, неусыпно пребывал на страже этого города, храня его тайны, оберегая покой.
Широкая, вымощенная брусчаткой дорога, беря начало у главных ворот, стелилась по Верхнему Городу. Минуя улицы, площади, переулки, простиралась вдоль торговых рядов, амбаров, постоялых дворов Среднего Города. Полого спускалась в Нижний Город. И там, оканчивая путь, упиралась в подворье правителя Ольвии бессмертного Аристея – сына Аполлона и прекрасной нимфы Кирены.
На подворье, в самом центре его, водружённый на мраморный постамент, стоял нерукотворный склеп. Днём и ночью излучал он волнующий свет. Когда-то из-за него, а верней, того, что скрыто под ним, возник здесь город-страж с прекрасным именем Ольвия, что значит Счастливый.
У входа в склеп, у затворённых врат, стояли воины-великаны. Но не знали они, какую тайну берегут. Никто не знал, что с века в век хранит правитель Аристей. Раз в год входил он в этот склеп. Спускался вниз, туда, где нет ни времени, ни света, ни пространства. Зато есть Дверь над изначальною чертой, что отделяет Мир земной от Хаоса, безумства Тьмы. Ещё там есть алтарь из чёрного гранита. На нём он умерщвлял телёнка-однолетку. И уходил обратно. Всё это длилось сотни лет. Склеп был покрыт завесой тайн. Но горожан не беспокоило соседство с ним.
Теперь опять зима. Кругом глубокие снега. Затих под толстым льдом Ипанис. Замерло всё до весны. Оставив дела, всё реже отлучались из домов горожане. Даже Аристей не покидал сейчас покоев своих. В уютной комнате, согретой пламенем камина, правитель прилёг на застеленное барсовой шкурой ложе. Отложив манускрипт «Илиады», в тишине задремал. Озаряя убранство комнаты, светильники бросали тени на атлетический стан полубога, высокий лоб, волевой подбородок, прямой нос с горбинкой, волнистые русые волосы.
В дымоходе гудел заунывно северный ветер. Старинный очаг веял домашним теплом. Сложенные стопкой дрова источали запах хвои, старой коры, зимнего леса. Проникая повсюду, не знали они преград. Вот уже расслабилось тело. Сровнялось дыханье. И сети сна окутали сладостными чарами правителя Ольвии.
Крепок, глубок сон его. Но услышав, как скрипнула дверь, Аристей приоткрыл чуть глаза. Увидел, как, мягко ступая по ковру, вошёл привратник Гектор. Поставил подле него кубок с вином. А после, затворив дверь, удалился.
Поднявшись с ложа, правитель пригубил вино. Пройдясь по комнате, присел у очага. Не роптал Аристей на судьбу. Знал, на что обречён. Но всё трудней нести нелёгкое бремя. Всё ухищрённей происки Тьмы. Всё настойчивей рвётся она к запретной Двери. Всё чаще кружит над склепом исчадие Тьмы. Немыслимо, как возродилась она! Сожженная огнём громовержца, воскресла Гургона.
«Неужели падёт воздвигнутая им твердыня? Тогда восстанет дремучее Зло!» – размышлял Аристей.
А память возвращала в тот день, когда ниспослан был он волей Богов в это дикое место! Для великих деяний снарядили его. Зная о том, не щадя сил, творил сын Аполлона. Как мог, созидал. И не пропали даром труды. Взрастая, крепнул Счастливый город. Ширилась слава о нём. Плодородны земли вокруг. Уловами богат Ипанис. Повсюду пастбища, леса, луга. За изломом реки полноводный лиман. За ним Понт Эвксинский. Воистину благодатное место для судьбоносных свершений правителя. Защищённые властью его, развивались ремёсла. Кипела торговля. Процветали искусства. Забыты лишения первых поселенцев.
Но с каждым годом всё меньше тревожат царей нужды ольвийского гарнизона. Легкомысленно забывают они, что стережёт бессменный правитель. Снова и снова взывал Аристей к всемогущим Богам. Просил образумить скупых венценосцев. И настигала каждый раз их кара небес!
Минул «золотой век» для Афин! Знал о том Аристей. Притеснения эллинских вельмож озлобили воинственных скифов. Сильна враждебная Персия. Растёт влияние Рима. Терзают распри Эллинское царство.
Всё мог понять Аристей! Но особенный спрос с него за бессрочный покой Счастливого города! Как обеспечить его, когда нет выплат ольвийскому гарнизону?
«Пора наведаться к Пирру! – с горечью подумал Аристей. – Как дать понять царям, что крепнут силы Зла, что в день, как рухнет Ольвия, падут они, падёт весь Мир?» – в который раз вопрошал себя правитель. Но не нашёл ответа!
– Отправь слугу к верховному стратегу. Пусть следует ко мне! – велел он привратнику.
А в ожидании стратега правитель вспомнил, как радовался приезду Геродота. Как по дороге из Трои наведался к нему Ахилл. Как осаждённый город-страж отбил атаки Зопириона! С досадой вспомнил честолюбца Скила. И снова загрустил, что не сберёг его…
Прервав на том чреду воспоминаний, услышал он, как в комнату вошёл Гектор.
– Прибыл стратег Тинэй! – с почтеньем произнёс привратник.
 
Глава 3
И вновь недоброе предчувствие вынудило Николая отвлечься от книги. Нахмурившись, посмотрел он в окно. По подоконнику барабанил дождь. Взорвав тишину, грохнул над крышей раскат летнего грома. За окном стемнело, будто задёрнули его чёрным занавесом. А через секунду зловонный запах гниющей падали окутал со всех сторон Николая Гмырёва.
Поморщившись, почувствовал он, что кто-то смотрит на него оттуда, из-за окна. «Что за чушь!» – с раздражением по­думал Николай.
Положив книгу на полку торшера, Гмырёв поднялся. Не издавая ни звука, замер. В квартире стало светлей. Отвратительный запах исчез. Однако седовласого жильца из съёмной квартиры не оставляло чувство тревоги, а точней, угрозы, что караулит жертву, чтобы прикончить её.
Готовый к любым неожиданностям, подошёл он к окну. Наклонившись над подоконником, вгляделся в мокрое стекло. Но за окном не происходило ничего необычного. Всё так же лил дождь. По небу ползли тяжёлые тучи. Покрывая сумраком город, озарялись они то вспышками молний, то грохотали раскатами грома.
«Что это было? – задумался Гмырёв. – Ведь была темнота! Был запах! Может, почудилось?»
Под домом, напротив окна, будто в агонии, завыла собака. Николай снова насторожился. Сосредоточившись, отступил в глубь комнаты. И там попытался определить, а верней, распознать признаки угрозы, затаившейся в тревожной тиши.
Полагаясь на дар предчувствия, проявившийся в той, прошлой жизни, понял он, что угроза была, но уже миновала.
Помедлив, Гмырёв сел в кресло. И, заглушив сомненья, заставил замолчать внутренний голос. «Здесь нет опасности! Её не должно быть! Не для того я здесь, чтоб подвергаться угрозам!» – заверил себя Николай.
Искоса глянув в окно, взял в руки книгу. И тут же волна покоя прокатилась по телу. Освежила голову. Окутав теплом, изгнала остатки тревоги. Жилец удивлённо посмотрел на книгу. Но в тот миг даже внутренний голос не ведал о роли, какую сыграет она в дальнейшей судьбе Николая Гмырёва.
А чуть ранее, оторвавшись от мокрого окна, взмыла к небу воительница Тьмы. Вровень с крышей чёрной тенью застыла она. Услышан ею призыв властелина подземного царства Тифона! Должна возвращаться она. Но после, вернувшись, продолжит свой поиск. И дальше будет рыскать по свету Гургона. Будет проникать в потаённые уголки этого несовершенного Мира. Переворачивать человеческое жильё. Заглядывать в сознание людей. Всё для того, чтоб отыскать старинную рукопись, покрытую дощечками с буквами из чистого серебра. Такой запомнилась она ей ранней весной в первозданной степи на просторах Великой Скифии. Но тогда, встретив отпор хранителя рукописи, не смогла завладеть ею.
С того дня минули века, прошли тысячелетья. Гургона утратила след рукописи. Но не могла исчезнуть она без следа. Никто не способен ни уничтожить, ни спрятать её. Избирая собственный путь, преследуя тайные цели, жила она своей особенной жизнью.
Однако теперь повелитель воинства Тьмы возжелал добыть эту рукопись. С недавних пор понадобилась она ему. В слепой ярости возомнил он, что сможет подчинить её. Тогда, обратив время вспять, добудет утраченную свободу!
Для него, повелителя своего, старалась Гургона. Недавно сама она обрела волю. Просочившись сквозь камень, пройдя сквозь толщу воды, уцелев под чарами священной печати, ещё не окрепла она. Но непременно накопит прежнюю силу. И тогда вернёт ужас Тьмы снова на Землю.
А сейчас, не найдя рукопись, вновь ни с чем возвращалась она. Вслед за ней ползли, освобождая промокший город, тяжёлые тучи. Стадом покорных чудовищ двигались они к руинам легендарной Ольвии. Выглянув из-за туч, черная тень осмотрелась. И вдруг встрепенулась, увидев, как к воротам ольвийского заповедника приближается новенький тёмно-вишнёвый джип.
Автомобиль беспечно бежал по просёлочной дороге, что вилась вдоль берега полноводной реки. И многоликая Гургона знала сидевших в машине людей. Не раз сходились они в поединках. Не единожды наносили друг другу смертельно опасные раны.
Теперь же, провожая взглядом людей, воительница Тьмы вспомнила, что водитель вишнёвого джипа очень похож на человека, читавшего книжицу в квартире на восьмом этаже высотного дома. Разница в том, что у знакомца её есть шрам на шее, похожий на белую нитку. Кому как не ей знать историю этого шрама! Она напрямую причастна к нему! А ещё знала она, что ни сегодня, ни завтра не причинить ей вреда недругам своим в новеньком джипе. Слаба она для покушенья на них.
Но всё ж, пересилив страх, метнула в автомобиль тонкую, словно соломинка, молнию. Огненной вспышкой понеслась стрела-молния вниз. Но, налетев на защитные чары, сжалась. Скользнула вбок. И, зашипев песчаной змеёй, ударилась в придорожную пыль.
Страшась ответного удара, тень бросилась в гущу рокочущих туч. Метнулась оттуда к воде. А там исчезла в глубинах древней реки.
Но неведомо о том ничего Николаю Гмырёву. Ничто не могло потревожить его. Забыв обо всём, читал он под затихающий шум дождя свою драгоценную книгу.
 
Глава 4
Посторонившись, привратник пропустил в комнату коренастого человека в перехваченном под горло чёрном плаще. Прибывший военачальник был невысокого роста. А в сочетании с широкими плечами и мощным торсом походил на гнома-переростка из старинных сказаний. Однако манеры поведения знаменитого стратега ни у кого не вызывали сомнений в благородстве его происхождения и высоком общественном положении.
 
Войдя в жарко натопленную комнату, Тинэй вскинул вверх правую руку.
– Хайретэ! – выкрикнул он, приветствуя правителя.
Глядя на него, Аристей ответил тем же жестом, а про себя подумал: «Неисправимый центурион! Даже теперь воинский этикет не пустая формальность для него, а основа суровой самодисциплины».
Вручив привратнику чёрный плащ, стратег подошёл к правителю. Присев рядом с ним, протянул озябшие руки к пылающему очагу.
От позднего гостя исходила неиссякаемая энергия. Глядя на него, любой заражался верой в себя, проникался надеждой на завтрашний день. Да и сам Аристей, как никому другому, доверял многоопытному стратегу. К тому же почтенный гость был вторым лицом в городе после него, бессменного правителя Ольвии.
Выходец из ионийского Милета, Тинэй по-прежнему считался здесь поселенцем. Однако за короткое время сумел покорить он сердца горожан. Теперь же вполне успешно совмещал посты верховного стратега и главного городского магистра.
 
Будто мгновенье промчались годы, прошедшие с того дня, когда он, заслуженный эллинский стратег, доставил в Ольвию отряд конных этеров. Однако, собравшись в обратный путь, Тинэй вдруг слёг от жестокой простуды. Тогда пришлось задержаться ему, пока не отступит внезапный недуг. Тем временем прозорливый правитель, прослышав о ратных, да и прочих делах стратега, прикладывал немало усилий, чтоб Тинэй навсегда остался в городе. К тому же, на удачу ему, стратег и сам не рвался в Афины. Устав от дворцовых интриг, пребывая в немилости царских вельмож, давно не жаждал он громких побед. Всё чаще подумывал осесть где-либо в пристойном месте, чтоб с честью окончить жизненный путь.
В те дни разменял он пятый десяток лет. Старые раны всё чаще тревожили прославленного стратега. А здесь, в умеренном приморском климате, в лоне благословенного края, забывал он о возрасте, невзгодах, о незаслуженных обидах.
Покорённый обустроенным бытом, радушием горожан, привычным укладом воинской службы, стратег недолго противился уговорам правителя. И вскоре, решившись, согласился остаться здесь, чтобы по мере сил трудиться на благо Счастливого города. И быстро по праву стал он для Аристея первым советчиком, верным соратником, надёжным помощником. Потому-то, отлучаясь из города, именно его оставлял правитель неизменным наместником.
Впрочем, в этот раз Аристей намерился нарушить заведённое им же правило. Но в то же время, сознавая ответственность такого поступка, хотел до мелочей обсудить своё решение с рассудительным Тинэем. Оттого и потревожил его в столь поздний час.
По-приятельски расположившись у пышущего жаром камина, непринуждённо пили они вино. И в неспешной беседе поведал Аристей стратегу о планах отбыть в Афины для встречи с царствующим Пирром.
Узнав о том, Тинэй нахмурил брови. Припомнив нрав эллинского царя, с сочувствием промолвил он:
– Коль Пирр не настроен на встречу, не просто добиться её! К тому же мелочен нынешний венценосец! – чуть погодя добавил стратег.
Почувствовав понимание в голосе соратника, Аристей кивнул и с горечью промолвил:
– Давно не был я в Афинах. Многое изменилось там! Кто окружает царя? К кому прислушивается он? Не ведомо мне! Но попасть к нему нужно. Необходимо! Потому намерен я заручиться поддержкой советника Паблиция, отца нашего Нармеона. По слухам, близок он к Пирру. Думаю, устроит встречу мне с ним!
И тут же вкрадчиво, словно ища совета, продолжил:
– А чтоб советник внял просьбам моим, хочу оставить сына его наместником правителя Ольвии!
На том закончив, Аристей пытливо взглянул на Тинэя. Но тот, уловив сомненья правителя, твёрдо изрёк:
– Не стоит беспокоиться! Во имя Ольвии! Во благо Счастливого города! Таковы должны быть наши помыслы.
– Хорошо, что понимаешь меня! – не скрывая радости, вздохнул Аристей. – Надеюсь, долго не задержусь. Но всё ж хочу быть уверен, что город пребудет в надёжных руках!
– Магистрат поможет молодому наместнику. Да и я приложу все силы, чтоб поддержать его! – заверил стратег.
Посидев ещё немного у жаркого очага, по-дружески простились они. Воспрянув духом, Аристей отпустил седовласого стратега. А вслед за ним посыльный слуга вновь покинул покои правителя Ольвии. По заснеженным улицам направился он к дому сына царского советника – юному Нармеону.
Не по собственной воле, по принуждению отца оказался здесь Нармеон. Второй год уж пошёл, как, оставив родной Пирей, поселился он в Ольвии. Но по-прежнему чужим оставался для него этот город. Не входило в планы его заводить тут друзей. Словно не замечая, сторонился ольвийской знати. Кичился придворными связями, богатством отца. Томился на празднествах и торжествах. Однако ползли по городу слухи, что, уединяясь с прислугой, погряз Нармеон в пьянстве, в бесконечных оргиях, не стихающих ни ночью, ни днём.
Но ропот ольвийского общества не достигал сознания сына советника. Осуждение горожан не волновало его. Вот и теперь не торопился прибыть он к правителю Ольвии. А тот, считая шаги, ходил по комнате. Временами присаживался у очага и мучительно думал: правильно ли поступает? Всё ли предусмотрел?
«Может, не следует так рисковать? Возможно, одобряя решенье его, поторопился стратег? – сомневался правитель. – Но это формальность! Так нужно. Для блага! Для процветания Ольвии! – переиначив слова Тинэя, успокаивал себя Аристей. – Не станет же светский повеса утруждать себя делами ольвийской общины. А мудрый стратег, как прежде, будет править Счастливым городом!»
Однако тревожные мысли не давали покоя. Не позволяли думать о чём-то ином. И будто спасая от нерешённой проблемы, привратник огласил прибытие Нармеона.
Пересилив волну раздражения, Аристей взглянул на сухощавого, как всегда бледного, будто измученного болезнью пирейянина.
– Проходи. Присаживайся! – хмуро кивнул он, указывая на скамью у очага.
Сняв с головы песцовую шапку, Нармеон вальяжно вручил её привратнику. Бросил в руки ему богато украшенный плащ. Нарочито медленно приблизился к очагу. Горделиво присел подле правителя.
Глядя на жаркое пламя, долго молчали они. У пирейянина пересохло в горле. До кончиков пальцев занемело всё тело. Будто нехотя, протянул он ноги к огню. Но от этого не сделалось теп­лее ему. Старинный очаг не торопился делиться с этим гостем теплом. Пирейянин зябко поёжился. Казалось, с виду безразличен он был ко всему. Но, словно в кривых зеркалах, плясало пламя в глазах его, отражаясь отблесками грядущих пожаров.
Подбросив поленья в очаг, Аристей поправил их железной клюкой. И после, прервав молчанье, сообщил:
– На днях отправляюсь в Афины. Намереваюсь передать прошение царю. На время отсутствия хочу назначить тебя наместником правителя Ольвии…
От этих слов всё вновь погрузилось в тишину. Но, смягчившись, правитель продолжил:
– Надеюсь, справишься! Ольвийским властям излишня опека. А коль понадобится помощь, дельный совет, обращайся к Тинэю. Всегда найдёшь в нём поддержку!
Дрожа от несносного холода, смотрел Нармеон осоловело под ноги. Скрывая волненье, сунул руки в карманы хитона. Холёное лицо его побледнело сильнее прежнего. Сказанное правителем встревожило сына советника! Бесспорно, почётен предложенный пост. Но рискован, особенно для него, изгоя ольвийского общества!
«По силам ли ему оказанная честь? Удастся ли сохранить порядок, отбить вторжение врага?» – терзался сомнениями Нармеон.
Сутулясь, с трудом унимая дрожь в заиндевевших руках, Нармеон, заикаясь, изрёк:
– Для чего самому ехать в Афины? Можно отправить посланника с должным прошеньем!
– Посланника? – с издёвкой переспросил Аристей. – Благодарю за совет! Моих посланников не допустят к царю. А ольвийскому гарнизону нужны деньги. Много денег! Оттого следует ехать мне самому. Чем быстрее, тем лучше!
Давая понять, что разговор окончен, Аристей встал и, глядя в лицо Нармеона, промолвил:
– Мой город особый! Он под защитой Богов. Уповай всем сердцем на них. Но, как молитву, запомни: без меня не допускай сюда чужаков! Никому не позволено приблизиться к склепу. Там обитает древнее Зло. Смертному человеку не осилить его!
Однако суровые наставленья не коснулись сознания Нармеона. За миг до того, задумавшись о чём-то своём, завороженно смотрел он в огонь. Смотрел и кивал в ответ на слова Аристея!
Через день, пробудившись с очередного веселья, провожал Нармеон в дальний путь правителя Ольвии. Путаясь в мыслях, теряясь в пьяном угаре, не вспомнил он о сказанных у камина словах. До слёз жалея себя, кляня «незавидную» участь свою, превозмогая хмельную слабость в ногах, поднялся в башню на смотровую площадку. Борясь с порывами ветра, взглянул оттуда вслед Аристею и поспешил вернуться назад.
Как в забытье, спускался по истёртым ступеням. Дрожа от холода, свирепея от злобы, торопился вернуться в покои свои, в постель, в объятия любвеобильных гетер. И недосуг заметить ему, как, появившись из тьмы, увязалась за ним многоликая тень. То заползая вперёд то, скользя по неровному следу, разглядывала его. Замирая в щелях, смотрела в глаза. Пыталась понять, что за человек он, на что способен, чего ожидать от него.
Один лишь Тинэй не спешил никуда. В перехваченном под горлом чёрном плаще неподвижно стоял в пропитанной холодом башне. Меньше всего занимало его отсутствие рядом с ним Нармеона. Не замечая ни стужи, ни ветра, взирал он, как, покинув город, отправились в путь три тяжело снаряжённых всадника. Всё дальше и дальше уходили они. И тогда щемящей болью отозвалось сердце его. Вдруг закричало оно, что не свидеться более им, что на подходе беда, что в прах превратит она эти места!
Тем временем, спустившись с прибрежного склона, три всадника ступили на кромку толстого льда. Размеренным шагом перешли по нему полноводный Ипанис. И вскоре пропали из вида, затерявшись в снежной дали.
Не близок, опасен маршрут отважных путников. Но хорошо знаком он бессмертному Аристею. Не единожды пройден был им. К богатому Пантикапею ведёт он спутников своих. А оттуда через два моря в столицу эллинского государства – блистательные Афины. Туда, где в роскоши утопают дворцы, где в вечном тепле зеленеют сады, где, словно мечты, парят облака.
А здесь, в холодной степи, зимнее солнце лишь изредка пробивается из-за туч. Куда ни глянь, лежит нетронутый снег. Ни тропы, ни дороги. Низовая позёмка заметает следы. Сиротливо торчат из сугробов кусты. Колышется в низинах камыш. То тут, то там скачут шары перекати-поля. Застыли, скованные морозом, ручьи, родники, озёра. Свирепо лютуя, впивается он в лица людей. Забирается к ним под одежды. И, будто потешаясь над ними, покрывает лица слоями мохнатого инея.
Впереди на племенном аргамаке скачет, как влитый в коня, Аристей. Немного отстав от него, едут на гнедых жеребцах стройный этер и верный привратник Гектор. Надеты на путниках шерстяные хитоны. Поверх хитонов наброшены плащи. На головах лисьи малахаи. В сапоги, подбитые мехом, обуты ноги. Каждый путник вооружён мечом. За спиною этера колчан, полный стрел. Там же лук со спущенной тетивой. Через крупы коней перекинуты перемётные сумы. Размеренно выдыхая клубы сизого пара, кони несут седоков по снежной глуши, удаляя от тёплого жилья, от сытной еды, от ставшего привычным покоя. Вокруг них ни жилья, ни хоженой стёжки. Три дня, похожих один на другой, скачут они к столице Боспорского государства Пантикапею. Ночи проводят в глубоких оврагах, в густых перелесках. Только утром четвёртого дня разглядел Аристей в морозной дымке знакомое стойбище оседлого скифского племени.
Однако чем ближе оно, чем отчетливей очертанья его, тем ощутимей казалось, что притаилась где-то костлявая смерть. Встревоженно ржали уставшие кони. Дрожа всем телом, прядали ушами, будто чуяли поступь голодных волков.
Достав из-за спины лук, этер натянул тетиву. Волнуясь, поправил колчан за плечами. Правитель взялся за рукоять меча. Изготовился к бою привратник. До рези в глазах всматривались они в близкое уже стойбище. А оттуда ни шороха, ни звука. Только десятка два остроконечных шатров, как курганы, торчали из-за высоких сугробов. Вокруг ни души. В округе не видно следов. Лишь снеговые наносы, сверкая на солнце, красовались неживой чистотой.
Въехав в стойбище, путники спешились один за другим. Не выпуская друг друга из вида, прошлись меж шатров. Но только снег да мороз встречали их здесь. Взявшись невесть откуда, ворон пронёсся над головами людей, известив о себе клокочущим криком.
– Не к добру всё это, – на выдохе произнёс чуть слышно привратник.
Однако в морозной тиши старческий голос прозвучал словно окрик. Услышав его, вздрогнул стройный этер. Заржали, попятившись, кони. После снова всё стихло. И вновь вокруг них могильный покой, тишина. А мороз злорадно нашёптывал каждому в уши: «Я здесь! Повсюду! Берегитесь меня!»
Теряясь в догадках, принялись расчищать они вход к одному из шатров. На пороге наткнулись на останки погибшего скифа. Выдернув из окоченевшего тела стрелу, Аристей опытным взглядом окинул её.
– Не скифская это стрела! И у тавров стрелы иные! – передавая Гектору находку-убийцу, помрачнев, промолвил правитель.
Взяв тёмно-красное древко стрелы, привратник боязливо, словно змею, передал её в руки этеру.
– У тавров наконечники гладкие, плоские. А этот трёхгранный, тяжёлый, – с тревогой в голосе согласился этер.
Поневоле отложив все дела, путники разрыли за стойбищем невысокий пригорок. На нём предали земле тело несчастного скифа. В ранних сумерках расположились в том же шатре на ночлег. На костре на скорую руку сварили похлёбку. Заправили её вяленым мясом. И в первый раз за время пути разделись, просушили одежду, плотно поев, отогрелись.
Поднявшись над конусной крышей, потянулась ввысь струйка сизого дыма. Утих в степи порывистый ветер. Залёг за порогом свирепый мороз. Заискрилось в алмазных россыпях небо.
Под покровом шатра усталые путники могли отдохнуть. Поудобней устроившись, крепко уснули они. У привязи, поводя ушами, стояли накормленные кони. В шатре, вспыхивая при смене ночных караулов, теплилось пламя костра. И в эту ночь, на рассвете, в последний свой караул, сонливо вздыхая, отправился привратник правителя старый Гектор.
Закрепив на поясе меч, шагнул он за пологи шатра. Проведал коней. Разминая по-стариковски отёкшие ноги, подпрыгнул, присел. И, коротая время, принялся прохаживаться по безлюдному скифскому стойбищу. Раз за разом всматривался в светлеющую темноту. Бросал по сторонам настороженно взгляды. Под куполом чёрного неба всё так же покоилась степь. На морозе замирало дыхание в груди. Под ногами поскрипывал снег. А он с каждым шагом уносился туда, где плещет тёплое море, в далёкий Коринф, где прошло безмятежное детство.
Запоздалый рассвет тем временем всё смелей подступал. Всё настойчивей пробивался он сквозь студёную мглу. И вот лучи восходящего солнца, сгоняя в овраги морозную тьму, понес­лись по бескрайней равнине. Однако, замедлив шаг, обмер в страхе старый слуга.
– Может, привиделось? Может, я сплю? – шепнули губы его.
Но, сметая сомненья, мчались, как призраки ночи, всадники прямо к нему. С криками бросился привратник в шатёр. Чрез миг появились оттуда путники, готовые к бою. А всадники уже рядом. Горячие кони совсем уж близко. Не касаясь земли, словно летели они в снежной искристой пыли. К изогнутым шеям прижаты тела седоков. В ухмылках застыли скуластые лица. Как угли, блеснули глаза. Сверкнули на солнце мечи. Легли в тетиву тёмно-красные стрелы. И понеслись вперёд, рассекая воздух, обгоняя ветер.
Иглами вонзились они в грудь Аристея. Пошатнувшись, шагнул он навстречу врагу. Выпустив меч, со стоном упал. Рядом с ним, пронзённый стрелами, рухнул этер. Словно что потерял, опустился в снег старый Гектор. Да так и умер, не увидев, как торжествует рассвет.
 
Глава 5
Выключив лампочку торшера, Николай Гмырёв вложил закладку между страницами книги. Поудобней устроился в кресле. Расслабив плечи, закрыл глаза.
Ворчливо скрипнув, массивное кресло обдало его запахами присмотренного жилья. Занимая ближний угол к двери, долгие годы служило оно людям. Но, невзирая на возраст, по-прежнему сохраняло солидную монументальность и приятную для человеческого тела упругость.
Кроме этого кресла, а также торшера, стоявшего рядом с ним, вся мебель квартиры была такой же старой и исключительно добротной. К тому же хозяйка всего этого добра, женщина «бальзаковского возраста» Эльвира Ростиславовна, ревностно следила, чтоб с мебелью её и прочими вещами обращались так же бережно, как она сама. Потому-то не составляло труда для неё повышать голос, когда замечались признаки малейшего беспорядка. А ежели это не помогало, то нерадивые жильцы выселялись из квартиры, которую сдавала она внаём.
Работая бухгалтером крупного стройтреста, располагала она сносным достатком. Имела благоустроенное жильё. Но не хватало решимости у немолодой уже Эльвиры расстаться с этой квартирой, доставшейся в наследство после смерти сестры.
Ныне покойная сестра была старше её на три года. Обе были бездетными, не обременёнными узами замужества. Однако в отличие от Эльвиры Ростиславовны старшая сестра не отличалась ни здоровьем, ни житейской сноровкой.
Вот и теперь, четвёртый месяц сдавая квартиру Гмырёву, дотошная хозяйка не давала ему первое время покоя. Наведываясь дважды в неделю, шныряла по шкафам. Принюхивалась к чему-то на кухне. Заглядывала под диван. Но скоро такие визиты стали редкими. А в этом месяце лишь раз он её и видел. Очевидно, не было претензий у неё к исполнительному квартиранту. Да и он не давал повода для беспокойства.
Наперёд оплачивая проживание, Николай следил за чистотой. Не был замечен в пьянстве. Не приводил гостей. А главное – не позволял себе переставлять хозяйскую мебель со «штатных» мест. Потому-то Эльвира Ростиславовна не могла нарадоваться редкостной покладистости нового жильца. Хотя поначалу категорически отказывалась пускать его в квартиру. Ведь у него даже паспорта не было, а имелось временное свидетельство, выданное областным управлением МВД, удостоверявшее личность Гмырёва Николая Михайловича. Однако, поддавшись уговорам местного участкового, майора милиции Скрыпника Анатолия Петровича, она уступила. И скрепя сердце впустила в пустующее тогда жильё этого неприветливого человека с леденящим душу взглядом.
А майора знала она давно. Запросто называла его Петровичем. Он величал её Эльвирой. И однажды вечером, когда тот зашёл поболтать к ней по старой дружбе, узнала от него, что Николай – бывший военный, что недавно выпустили его из следственного изолятора, что родных у него в городе нет. Угощая участкового чаем, выведала она, что Гмырёв долгое время пребывал за границей. Потом, переехав сюда, хотел поселиться в этом дворе и, по возможности, остаться здесь как можно дольше.
– Он жил тут при советской власти. Даже прописан был с родителями в соседней пятиэтажке. Но после кончины отца, а затем матери квартира его дважды продавалась. И теперь живут в ней совершенно чужие для него люди! – с сочувствием поведал участковый.
Однако Эльвира Ростиславовна не преминула сама полюбопытствовать:
– За что же срок мотал? На жулика вроде не похож. Приличный с виду мужчина. Неужели бандит?
– Ничего он не мотал! Никакой он не бандит! – возмущённо возразил майор. – Николай воевал в Афганистане в составе советских войск. Потом пропал без вести. Теперь вернулся!
– Страсти-то какие! – надеясь услышать подробности, хозяйка придвинулась вплотную к участковому. – Зачем же в изоляторе его держали? – пытаясь разговорить майора, спросила она.
– Так положено! – строго ответил Скрыпник. – Нужно было выяснить и хорошенько проверить, где так долго он находился, чем занимался.
– Ну и что? Выяснили? Проверили? Может, он агент вражеский? – расширив глаза, промолвила Эльвира Ростиславовна.
– Никакой он не агент! – гневно вскричал участковый. – Он был ранен! Попал в плен к душманам. Батрачил где-то в горах Пакистана. Когда бежал, вернулся на родину! Во всяком случае, так он утверждает, – сообщил майор.
– Тебе-то, Петрович, какая забота о нём? – не унималась хозяйка.
– Так Николай сам ко мне обратился. Просил помочь с жильём. Ведь я присматривать должен за ним, пока на нём подписка о невыезде, – пояснил Скрыпник.
– Сразу бы так и сказал! Это другое дело. В таком случае пусть поселяется. Вместе присматривать будем! – согласилась Эльвира Ростиславовна.
Но тут же снова поинтересовалась:
– А деньги имеются у него? Не даром же проживать ему у меня!
– Есть у него деньги. К тому же немалые, – таинственным голосом сообщил Скрыпник. – Какая-то благотворительная организация, причём солидная, международная, перечислила ему крупную сумму в иностранной валюте. Так что при деньгах он. Всё легально! Не подкопаешься!
– Эх, мне бы какая организация, пусть даже не солидная, деньжонок подкинула! – вспомнив о возрасте, мечтательно произнесла Эльвира Ростиславовна.
Майор укоризненно посмотрел на неё:
– Тебе ли, Эльвира, жаловаться! Чего тебе не хватает? А его жизнь потрепала! Я просматривал личное дело. На нём одних шрамов пять штук от огнестрельных и, предположительно, ножевых ранений!
– Пять шрамов! – воскликнула хозяйка. И тут же гневно возмутилась: – Да как же это там, в Пакистане, с батраками обращаются? Ведь это же подлинный произвол, беззаконие! Куда смотрит международная общественность? – дав волю эмоциям, вознегодовала она.
Сообразив, что сболтнул лишнего, майор хлопнул ладонью по папке с застёжкой-молнией и, ругая себя за болтливость, стал прощаться.
– За чай, а особенно за квартиру спасибо. Но мне пора! У меня дела ещё на вечернем маршруте, – покидая впечатлительную Эльвиру Ростиславовну, произнёс он.
Так вот и поселился Николай Гмырёв в однокомнатной квартире на восьмом этаже девятиэтажного дома, выстроенного из белого силикатного кирпича в шестидесятые годы минувшего столетия. К тому же действительно жил он когда-то в этом дворе, пока, по примеру отца, не поступил в военное училище. Ну а после надолго уехал из этого города. Впрочем, никто не ждал от него иного выбора. Подростком избрал для себя он нелёгкую, полную лишений профессию. Потом много лет мотался по свету. Порою забывал, откуда родом. Принимал присяги одну за другой. Не имел права на жалость, на слабость.
Именно так с младенчества воспитан был он. Детские, а после юношеские годы, проведённые в семье офицера-десантника, забрасывали Колю Гмырёва то в большие города, то в маленькие посёлки. Повсюду ждало казённое жильё, жизнь по уставу, верховенство приказа. А после, калеча тело, закаляя волю, судьба-злодейка закружила его. Однако не сломала, не растлила, хотя и наложила особенный отпечаток. Теперь же, немало повидав на веку, пройдя сквозь пламя больших и малых войн, хотелось вернуться ему сюда, в этот причерноморский город, названный Николаевом в честь библейского святителя Николая.
Но даже сейчас, когда мечты, недавно зыбкие, как мираж, стали сбываться, жил он, как прежде, а верней, выживал, рассчитывая на себя, на свои силы, на благосклонность удачи.
По-военному неприхотливо обосновавшись на новом месте, Николай изучил украинские правила дорожного движения. Сдав экзамены в ГАИ, получил дубликат утерянного в Афганистане водительского удостоверения. Не торгуясь, купил пятилетний «Форд» чёрного цвета. Да ещё, пользуясь случаем, приобрёл рядом с домом гараж из листового железа. Гараж стоял посреди извилистого ряда таких же гаражей, ютившихся на замусоренной, поросшей акациями околице двора. И при продаже его болезненного вида толстяк, бывший владелец этого сооружения, честно признался, что документов на гараж нет, что он, как и остальные гаражи, самозастройка. А для убедительности, неловко чувствуя себя под колким взглядом странного покупателя, заверил:
– Вы только не переживайте! В ближайшее время не будут его сносить. Я точно об этом знаю!
– Он двести лет ещё простоит! – добавил толстяк. И, даже не сосчитав полученные деньги, удалился, озираясь на этого не по годам крепкого человека с пугающим волчьим взглядом.
Оставшись в одиночестве, Гмырёв осмотрел новое приобретение. Морщины на лице несколько смягчились. «Для начала сгодится! А дальше видно будет», – подумал он, запирая гараж на припасённый накануне замок.
Теперь же, делая первые шаги в новой жизни, Николай каждый день колесил по городу на чёрном «Форде». Заезжая на дальние окраины, гулял по тенистым улицам. Потом возвращался на центральные магистрали. А там, останавливаясь у людных супермаркетов, разглядывал, не выходя из машины, беззаботных прохожих.
Более четверти века опаляли его жестокие войны. Извращая душу, калеча тело, поглотили они его. Не было в них места для жалости, милосердия, а низменные инстинкты зачастую торжествовали над угнетённым разумом. Но теплилась в нём надежда, что наступит день, когда обретёт он покой. Знал, что оставит рискованное, хотя и востребованное ремесло солдата удачи.
И однажды, как нечто неизбежное, пришёл этот день. Теперь над ним мирное небо. Снова он там, где не бродят по улицам бандиты, где не рискуешь попасть в засаду, подорваться на мине. Здесь не нужно просыпаться под вой сирен, лай собак, треск автоматов. Тут не палят в воздух пьяные солдатские патрули, не наводят страх на всё живое бородатые ополченцы. Здесь всё по-иному. Здесь идёт обычная жизнь. Вокруг него мирные люди со своими радостями, печалями, заботами.
Однако не сразу, не в один день почувствовал он вкус этой жизни. Да и она не торопилась принять его снова. Как после тяжёлой болезни, учился он говорить, ходить, даже смотреть, чтоб не оглядывались на него прохожие, чтоб не вздрагивали от режущего, как нож, взгляда. Ещё долго в манерах, в поступках его, спонтанно, как вспышка на солнце, проявлялась то пугающая настороженность, то злобная враждебность, то готовность к хлесткому, как у змеи, броску. А порою накатывала на него тоска по иной, оставшейся позади, но дышавшей в затылок жизни. Тогда, сжимая сердце, охватывала его тоска по другим, донельзя простым законам, привычкам, предметам, от которых зависела жизнь. В такие минуты хотелось ощущать ему приятную тяжесть ТТ, сознавать, что прав тот, кто первый взведёт пистолетный курок!
Но время бежало вперёд. Как полноводная река, ломая лёд, освобождало от страхов, волнений, тревог. И тогда ощутил он мёртвую пустоту, обступившую круговой стеной. Неожиданно растерялся он, не зная, что делать с ней, чем заполнить её.
А внутри неугомонная память звала в недавнее прошлое. Оно и дальше распоряжалось им. Противясь реалиям, не желало залечь в уголках израненной памяти. Потому-то, боясь не совладать с собой, первые дни, а после недели редко появлялся он во дворе. Не замечая соседей, обходил завсегдатаев дворовых лавочек, охочих до сплетен стариков и старушек.
К тому же, проходя через двор, ни разу не встретились ему ни прежние приятели, ни знакомые. Хотя, может, не узнавал он их. Ведь столько лет прошло. Да и в нём не признать сейчас паренька, каким, переполненный надеждами, отправлялся он в лучший в ту пору военный вуз.
Сейчас ему под пятьдесят. Седые волосы приметно серебрились на коротко остриженной голове. Он выше среднего роста, по-спортивному подтянут, без излишеств, аккуратно одет. По углам рта, а особо над переносицей, пролегли глубокие морщины. Даже издали, даже в гуще толпы определялась в нём военная выправка, что так притягивает женский взор. Но мимолётного взгляда хватало, чтоб ощутить предельную жёсткость этого человека, чтоб отбросить желание познакомиться с ним поближе.
Прихрамывая на правую ногу, проходил он через двор. Глядя перед собой, ни с кем не здоровался. А на попытки соседей заговорить с ним отвечал отталкивающим взглядом холодных серых глаз.
Но, вопреки досужему мнению, не был он ни дикарём, ни опасным для общества социопатом. Был он человеком иных устоев, иного времени. До сих пор не изгладились в памяти его события минувших лет. Тех лет, когда был он то зверем, то охотником, то жертвой, то палачом.
А пока, уединяясь в съёмной квартире, полагался он на чары целительного времени. Веря в них как в испытанное средство, усаживался в кресло. И в который раз перечитывал книгу в зелёной обложке, где буквами цвета старого серебра было начертано: «Хроники Забытого Города».
Впрочем, в такие часы порою огорчало его, что не мог отыскать он, кто был автором полюбившейся книги. Как ни разглядывал обложку, сколько ни перелистывал страницы, оставался секретом искомый ответ. Казалось, издатель решил, что для читателя не важно, кто написал её. Да и сам издатель не обозначил себя абсолютно ничем.
Моргнув ресницами, Гмырёв открыл глаза. Дневной свет, проникая сквозь окно, освещал чисто прибранную комнату. Поднявшись, Николай прошёл на балкон. Облокотившись о деревянные перила, посмотрел во двор. Перевёл взгляд поверх крыш соседних пятиэтажек. С балкона был виден мост через Южный Буг. По мосту в три ряда двигались машины. Внизу под мостовыми пролётами по речной глади выписывали пируэты вёрткие яхты детско-юношеской спортивной школы.
После прошедшей грозы воздух насыщен был душистой свежестью. Бездонное небо сияло лазурью. Снова как ни в чём не бывало светило солнце. Омытые дождём деревья шелестели листвой. Над ними носились острокрылые ласточки. Свирепствовавшая над городом гроза уходила куда-то за мост. Удаляясь, сверкала зарницами, громыхала раскатами грома.
«Может быть, там, за рекой, чуть выше по Бугу, стоял шатёр грозного Муракана? – задумавшись, предположил Николай Гмырёв. – Почему нет? Если переехать через мост, а после следовать вдоль русла реки, до Ольвии останется километров шестьдесят, не более того. А это как раз день-два пути, необходимых для перехода многотысячной скифской армии!» – простыми расчётами подтвердил он свою догадку.
Вернувшись в комнату, Николай сел в кресло. Вынул из книги закладку и принялся за чтение следующей главы.
 
Глава 6
Дерзким вызовом, смело брошенным всем ветрам и стихиям, стоял на краю прибрежного обрыва шатёр грозного Муракана, предводителя могущественных племён кочевых саков.
Нелёгкой, но достойной степного воина жизнь была у него за плечами. Победы и поражения, болезни и ранения закалили его. Одарили мудростью странника, опытом воина, знаниями вождя. Всего достиг он, о чём только мог мечтать честолюбивый скиф его рода и племени.
 
Широкоплечий, могучий, вышел он тяжёлой поступью за пологи шатра. Вдохнув полной грудью, окинул взором бескрайние равнинные просторы. А вокруг, от горизонта до горизонта, простиралась дикая степь. Ещё не проснулась она от зимней спячки. Куда ни глянь, не видно ни зверя, ни птицы. В оврагах белели снеговые наносы. Покрывая землю бурым ковром, серебрилась прихваченная морозом трава. Носясь по степи, вольный ветер хозяйничал в лесах, лугах, перелесках. Огибая холмы, налетал на свинцовую гладь Ипаниса. Кружась над ней, выбрасывал на берег хлопья грязно-белой пузырящейся пены.
Неприветлива степь для незваных гостей. Но испокон веков родной дом она для отважных скифов. Нет милей места для них, неутомимых всадников, грозы и ужаса соседних народов. Никто не рад им! Нигде не ждут их! Но где б ни появлялись они, везде дано им право повелевать. Всюду вольны они властвовать как войной, так и миром.
Много лет прошло с той поры, как в последний раз бывал в этих краях Муракан. Но тянули сюда его связавшие ещё ребёнком волшебные нити. Лишая сна, не давали покоя воспоминания об истинном чуде.
Не ведал он, что нужно здесь ему.
Одно лишь знал: он не уйдёт, не получив ответа!
Однако не дано простому смертному, пусть даже великому вождю, познать до срока, что ждёт его завтра, что уготовлено судьбой.
Давно умчались посланные им гонцы в дальние и ближние кочевья. Осталось только ждать прихода подвластных племён. Тогда в последний раз, больше не нужно ему, изведает он удачу.
Выпив поданную слугой чашу кумыса, Муракан отёр подбородок. Посмотрел на пламенеющий восток. И узрел в лучах восходящего солнца виденье, которое ждал много дней. Бессчётное множество крохотных точек парило над линией горизонта. Словно знамение, как предвестник беды, кружились они над мёрзлой землёй. Крупинками падали вниз. Вновь поднимались вверх. Несведущий путник, взирая на них, замирал, теряясь в догадках. Но степняку с малолетства известно, что это крылатые падальщики ликуют в предвкушенье поживы. Это стаи крикливого воронья, попутчики скифов, извещают о приближении их.
В тот же день, задолго до полудня, степь ожила. Задышала. Зашевелилась живым существом. Это, двигаясь по холмам, приближались к месту, указанному Мураканом, сакские племена. Сливаясь в армаду невиданной мощи, насыщали они буйной жизнью всё пространство вокруг. Движение их будоражило землю, тревожило небо. И с высоты птичьего полёта казалось, что эта однородная масса без устали будет продвигаться вперёд, пока не достигнет намеченной цели. А в ней, в этой колышущейся толчее, таща за собою повозки, шли круторогие быки. С повозок смотрели старики, женщины, дети. Чабаны гнали караваны верблюдов, стада овец, табуны мохнатых коней. Обгоняя их, скакали всадники в остроконечных шапках.
Но с той же высоты видны были и стойбища для краткого привала. У снятых с повозок юрт стояли стреноженные кони. На кострах жарилось мясо. Утомлённые походом путники день-два отдыхали. А после снова вливались в многолюдный поток.
В одном из таких кратковременных стойбищ, у потрёпанной непогодами юрты, разделывая тушу ягнёнка, возилась старуха-служанка. Поправляя спадавшие на лицо волосы, не забывала она поглядывать на старца в домотканой накидке. А тот, будто не дыша, сидел рядом с ней на плоском камне. Ладони его лежали на манускрипте, покрытом дощечками в ширину листа. Вздрагивая в старческом сне, шевелил он жёлтыми, как пергамент, пальцами. Тогда между них вспыхивали буквы из чистого серебра, вкраплённые в заглавную дощечку загадочной рукописи.
Внезапно мимо старца промчались всадники знатного скифского рода. Взмахнув руками, служанка крикнула вслед:
– Куда несётесь, лиходеи? Людей потопчете! Нашли место, где игрища устраивать! – И, обращаясь к старцу, ворчливо добавила: – Это Барсад, сын князя Камила, развлекается. Никакого почтенья ни к старикам, ни к обычаям нашим. Избаловал отец, а образумить некому!
Разбуженный криками всадников, руганью служанки, старец вздохнул. Налетевший из-за реки ветер растрепал волосы. Зелёные, как изумруды, глаза наполнились скорбью. А уста прошептали:
К заманчивой славе мчит, как слепец,
Взращенный чужбиной беспечный юнец.
На удаль одну лишь свою уповая,
Наденет он вскоре могильный венец!
От этих слов старуха вздрогнула, как от удара. Подавленно сгорбилась и суетливо продолжила прерванное занятие. А старец долго ещё провожал взглядом лихих наездников.
Через день расшатанная повозка тронулась в путь и скоро затерялась средь множества других таких же повозок, катившихся по бескрайним степным просторам.
Прибывая к месту сбора, сакские вожди, сменив одежды, наносили визит Муракану. Их племена разводили костры, ставили шатры, чинили поклажу, молились Богам. Обвешанные амулетами шаманы умерщвляли годовалых ягнят. В сооружённые из хвороста алтари вонзались жертвенные мечи. А вокруг них тысячи человеческих голосов, крики животных, скрип колёс, топот копыт, дополняясь другими звуками кочевой жизни, неслись протяжным гулом в разные стороны света.
Дождавшись прибытия всех созванных им племён, Муракан известил вождей о сборе большого совета. И в назначенный день один за другим входили они в застеленный коврами шатёр своего предводителя. Скрестив ноги, рассаживались вокруг пышущего жаром костра. У пологов шатра, поблёскивая кольчугами, стояли нукеры. В сумрачной глубине на небольшом возвышенье восседал сам Муракан. В отблесках масляных светильников походил он на каменного идола, перенесённого из глубины веков. Даже дым костра, пугаясь его, устремлялся к отверстию в крыше шатра, а ветер уносил его дальше, к берегам Чёрного Понта.
Появившись из-за спины Муракана, невысокий слуга подал ему чашу с вином. Отпив глоток, Муракан вернул слуге ритуальный сосуд. Обойдя всех гостей с черепом-чашей, тот вышел из шатра. И остался за пологами его, дожидаясь, пока снова понадобится он.
Согретые вином, радуясь встрече, вожди переговаривались между собой. Много воды утекло с того дня, когда в последний раз собирались вместе они. Один Муракан по-прежнему молчал, погружённый в думы свои. Не отводя взгляда, смотрел в костёр. Казалось, не замечал ничего вокруг. Наконец, будто очнувшись, поднял голову. Окинул взглядом вождей. А после изрёк:
– Завтра выступаем на Ольвию!
Прервав разговоры, разом смолкли вожди. Полумрак шатра наполнился тишиной. Только хворост, пожираемый жарким пламенем, разбрасывал вокруг себя кроваво-красные искры.
Тогда, прервав молчанье вождей, самый старый из них, Варлаг, как к равному, обратился к Муракану:
– Зачем нам Ольвия? Внезапным штурмом не сломить её. Осада же затянется надолго! Загубим людей, потеряем время. У Ольвии сильный гарнизон, неприступные стены. Правителю Аристею помогают Боги. До сих пор никто не покорил этот город!
Младший брат Муракана, князь Камил, соглашаясь с Варлагом, взял слово:
– Зачем попусту тратить силы? В этих краях нас не ждут! Обрушимся на понизовья Истра. Нагрянем на понтийское побережье…
В кругу вождей послышалось одобрение слов Камила. Чувствуя это, гордо закончил он речь:
– В Ольвии нет достойной поживы! А коль увязнем здесь, по Истру, по всему приморью подготовятся к обороне, упрячут сокровища!
Довольный собою, Камил посмотрел на Муракана. Ища поддержки, перевёл взгляд на вождей. Но сторонники его, глядя в огонь, отчего-то вдруг смолкли. А костёр, завораживая их, разгорался всё ярче и ярче. Всё причудливей отражалось пламя его в глазах суровых кочевников.
И вновь гортанным голосом изрёк Муракан:
– О многом не знаете вы! Ольвия слаба, как никогда прежде. Кровавый мор унёс в Царство теней сотни ольвийских воинов. В городе нет Аристея. Он не скоро вернётся.
От этих слов вожди оживились. Обсуждая услышанное, зашумели. Всё громче зазвучали голоса в поддержку предводителя саков. Пытаясь возражать, Камил порывисто встал. Но взгляд старшего брата остановил его.
– Ольвия не выдержит осады! Город сам отворит нам врата, – уверенно заявил Муракан. И в подтверждение слов его костёр полыхнул жалящим снопом сверкающих искр.
Отшатнувшись от вспышки огня, Камил сел в круг сакских вождей. Вновь повисла в стенах шатра тишина. Сохраняя молчанье, вожди смотрели на раскалённые угли костра. Без слов понимали они, что Муракан уже принял решение. Только Варлаг теперь вправе перечить ему. Один он может посеять раздор или сберечь единство вождей. А тот, знавший Муракана ещё ребёнком, тревожно задумался. Что-то смущало его, старейшего из вождей. Теряясь в догадках, смотрел он на предводителя саков. Волнуясь, уповал, что привиделся зловещий образ, мелькнувший над языками костра.
Однако, оставив сомненья, молвил Варлаг:
– Пусть исполнится воля твоя! Все мы во власти твоей. Да незыблемо будет единство наше на страх врагам, во славу сакского рода!
Вслед за Варлагом дали согласие участвовать в походе остальные вожди. Грозный Муракан обвёл всех тяжёлым взглядом. Воздал хвалу Богине скифского рода Табити. Подал знак нукерам. Те вышли за пологи. И в скором времени стали вносить слуги в шатёр миски с дымящимся мясом, кумысные чаши, блюда со стопками румяных лепёшек. Невысокий слуга черпал кумыс из громоздкой, в половину человеческого роста посудины. Длинным черпаком разливал пенную жидкость по чашам. Разносил их гостям. А после возвращался на место своё, чтоб снова наполнять пустеющие чаши.
Позабыв о заботах, о походных невзгодах, вожди пили кумыс, ели лепёшки, рвали зубами горячее мясо. Вытирали руки о мякиши ароматного теста. Затем выбирали опять куски отборной баранины. Жадно отправляли их в рот. Снова прикладывались к чашам с терпким кумысом. Непринуждённый разговор становился всё громче, всё раскованней чувствовали себя вожди. И никто не заметил, как, подозвав нукера, Муракан шепнул что-то ему. Тот стремительно вышел. Когда же вернулся, вслед за ним шествовал, опираясь на посох, старец-вещун с коробом за хилыми плечами.
Никто не знал, сколько лет ему, какого рода-племени он. Даже Варлаг помнил его таким, каким выглядел он сейчас, с бородою по пояс, сгорбленным под тяжестью лет, с пронзительным взглядом глубоко посаженных глаз.
Поставив подле себя короб, вещун присел у входа. Слуга поднёс ему пару медовых лепёшек, чашу молока. И тут же возвратился к посудине с пенным кумысом, чтоб не прогневать вож­дей.
А они не вспоминали уже об Ольвии. Говорили о других, заманчиво доступных городах Чёрного Понта. Потом речь зашла о Барсаде, сыне князя Камила. Не сдержавшись, Варлаг упрекнул князя, что неоправданно долго держал тот сына вдали от племени, от родовых кочевий. А в довершение добавил:
– Он единственный твой наследник! Ты же оградил его от традиций предков. Лишил возможности жить по обычаям нашим. Опека вредна продолжателю сакского рода. Не взрастить воина в златой клетке! Не станет соколом синица!
Внимая словам Варлага, Камил едва сдерживал себя. Хмурился, уподобляясь клубящейся туче. Готов был разразиться грозой. И тут с высоты бездонного неба донеслось курлыканье возвращавшихся в родные края журавлей. Как порыв свежего ветра, остудили те звуки князя, заглушили речи Варлага. Проникая в сердца вождей, смягчили морщины на лицах суровых кочевников, неприкаянных странников этого Мира.
Вторя печальному кличу, сливаясь с ним, зазвучал в темноте шатра напев позабытого всеми старца. Вкрадчивым голосом пел он о степном раздолье, вольном ветре, быстроногих конях. Знакомые с детства песни чередовались со сказаньями позабытых времён. Старец пел о великих царях, непобедимых вож­дях, отважных героях, о матерях, рождавших детей во славу скифского рода, о печальных курганах, безвестных могилах и многом другом, что так тревожит неугомонные души потомков великого кочевого народа.
Внимая певцу, смолкли вожди. Склонив головы, задумались о чём-то своём. Но в хмельном задоре вновь зашумели. Наперебой вспоминали о былых сражениях, покорённых городах, добытых сокровищах. Уже не слушали они вещуна. А тот под звуки короба пел и пел. Голос его то стихал, то взлетал под высокие своды. Замирал. Снова крепчал.
Подняв голову, вдруг замер Муракан. Насторожившись, всмотрелся в темень шатра. А слова доселе неведомой песни, обжигая слух, врезались в память его:
Уж близок день, неотвратим как рок,
Когда, переступив порог,
Пришельцев незваных постигнет
Безумная кара чужих им Богов…
– Послышалось! – тряхнув головой, решил Муракан. Поднявшись, направился он туда, где находился вещун. Но замер, не в силах ступить ни шагу. Тем временем голос певца звучал всё тише и тише и вскоре совсем умолк.
Взволнованно задышав, Муракан снова присел. Взглянув на него, помрачнел старый Варлаг. Вещун же, словно подхваченный ветром, покинул, не прощаясь ни с кем, шатёр предводителя саков.
Давно стих северный ветер. С реки дохнуло полуночной прохладой. Жёлтым сыром засияла в небе луна. Наговорившись, ушли восвояси вожди. А Муракан, поджав ноги, всё так же сидел у костра. Снова казалось ему, что вещун где-то рядом, что снова поёт свои песни. Опасливо озираясь на мрачного властелина, слуги прибрали остатки еды. И вновь, как всегда нелюдим, остался один он в шатре на прибрежном обрыве под усыпанным звёздами небом.
Как только забрезжил рассвет, под звуки костяных рожков степь всколыхнулась. Заворочалась. Загудела на разные голоса. Слаженно собраны повсюду шатры. Затоптаны костры. Снаряжены повозки. И вся армада скифского табора двинулась к Ольвии, до которой оставалось всего-то два дня пути.
 
Глава 7
Вздрогнув, Николай Гмырёв оторвался от чтения книги. Потревоженный трелью звонка, всем телом напрягся. Глаза сверкнули сталью клинков. Чуть слышно скрипнуло под ним старое кресло. Положив книгу на полку торшера, Гмырёв встал. Рука привычно потянулась за спину к ТТ. Но, не найдя искомого, опустилась.
Миновав прихожую, бесшумно остановился он у порога. Подняв голову, вгляделся в табло электронных часов. Зеленоватые цифры, слабо мерцая, высвечивали 18.40. Николай прильнул к оптике дверного глазка. И без труда узнал местного участкового. Держа в руке фуражку, страж порядка переминался с ноги на ногу. Той же рукой прижимал к себе папку с застёжкой-молнией.
– Наверное, нет дома? – предположил майор.
Огорчённый, собрался он уходить. Но, не издав ни звука, дверь отворилась. Участковый растерянно замер, а увидев Николая, сердито изрёк:
– Почему не открывал? Надеюсь, не разбудил?
Однако седовласый жилец, похоже, не собирался отвечать на вопросы. Он только посторонился, пропуская майора в квартиру. Насупив брови, Скрыпник вошёл. В прихожей сразу же стало тесно и душно. По комплекции майор был гораздо полнее Николая. К тому же выглядел старше своего возраста. На груди его расстегнуты две верхние пуговицы. Милицейская рубашка выпукло облегала контуры живота. Зачёсанные наверх волосы пытались скрыть возрастные проплешины. Водворив на вешалку фуражку, Скрыпник проследовал в квартиру. Придирчиво, как и Эльвира Ростиславовна, осмотрел все помещения. Однако, в отличие от хозяйки, не стал заглядывать под диван.
– Что-то ищете? – поинтересовался Гмырёв.
– Не дерзи! Работа такая! – миролюбиво отозвался майор.
Усевшись в кресло, участковый положил на колени кожаную папку. По-хозяйски протянул руку к полке торшера. Взяв оттуда книгу в зелёной обложке, перелистал её. Расположившись напротив участкового, Николай присел на край дивана. Ненароком взглянул на книгу. Уловив тревогу в глазах квартиранта, майор задержал взгляд на Гмырёве. Снова перелистал книгу. Прищурившись, посмотрел на Николая. Но тот, взяв себя в руки, как на пустое место, взирал теперь на позднего гостя.
Буркнув что-то под нос, Срыпник закрыл книгу. Положил её поверх кожаной папки.
– «Хроники Забытого Города», – повторил он название. – Верно озаглавили! В самую точку попали.
– Это вы о книге? – насторожился Николай.
– О чём же ещё? А почему спрашиваешь? – отреагировал майор.
Сомневаясь в надобности начатого разговора, Николай задумался. Но после обмолвился:
– Прочёл я эту книгу. Только не понял, почему город забытый.
– Что ж тут непонятного? – оживился участковый. – Ведь книга об Ольвии написана! – сообщил он голосом внештатного лектора.
Имея за спиною высшее педагогическое образование, майор никогда не упускал случая блеснуть познаниями. Потому охотно вступал в беседы, когда действительно знал, о чём поведать.
– Так вот! – начал майор. – Был такой город в древние времена. Но однажды взял да сплыл! – Однако тут же поправился: – Не весь сплыл. Кое-что осталось. Но мало что напоминает сейчас о могуществе его. Канул великий город в Лету! Канул – и загадки унёс. А загадки были, ещё какие!
Заметив, что Николай увлёкся рассказом, участковый вздохнул и снова продолжил:
– Даже здесь, в книге твоей, написано. Только что видел…
Перелистав несколько страниц, обнаружил то, что искал, и с выраженьем процитировал: «…странным был этот город, возведённый в первозданной глуши, вдали от развитых цивилизаций, враждующих государств и народов. С неприкрытой тревогой смотрел он на окружающий Мир. Взирал на него с высоты башен, в просветы бойниц…»
– До чего правильно написано! – Скрыпник взглянул на Николая. – Зачем построили этот город? Что привело к упадку его? Почему разрушается? От него ведь практически ничего не осталось!
Майор выдержал паузу. А после добавил:
– Заметь! Сколько ни пытались восстановить его, всё напрасно. Каждый раз что-то мешало! Такое впечатление, что злой рок висит над ним! Не удивлюсь, если лет через сто никто не найдёт места, где был он когда-то. Мистика! Не правда ли?
Не зная, что ответить, Гмырёв пожал плечами. Но этим ещё более раззадорил участкового. Подмигнув, майор улыбнулся и с хитринкой спросил:
– Разве можно верить гипотезе, что Южный Буг, тогда Ипанисом он назывался, в самой широкой излучине изменил своё русло? Как раз напротив Ольвии равнинная река, поднявшись на пять метров, якобы затопила нижнюю часть города!
Не получив ответа, Скрыпник не огорчился, а напористо провозгласил:
– Я убеждённый агностик! Оттого, могу предположить, что это не река поднялась! Это Нижний Город опустился! Причём ушёл в глубь земли не на пять, не на десять метров, а гораздо глубже. И исчез в водах Ипаниса!
Чувствуя, что произвёл впечатление на Гмырёва, майор интригующе замолчал. Однако, не выдержав задуманной паузы, продолжил:
– Ты только вообрази масштаб катастрофы! Как в кино, в одно мгновенье ушло под воду несколько сотен квадратных метров густонаселённой земли.
Представив описанное, майор возбуждённо вздохнул. И с грустью констатировал:
– Ну а потом, размыв прибрежные склоны, река выровняла их вдоль русла. Так что теперь именно в таком виде предстают они почитателям древней истории.
На том, закончив экскурс в прошлое, Скрыпник хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. Глубокомысленно задумался.
– Но вот какие силы, несомненно, могущественные, вызвали эту катастрофу, мы можем только догадываться! А ответа так и не найдём, ни-ко-гда! – театрально разложил он последнее слово.
В комнате воцарилась загадочная тишина. Николай перевёл взгляд с майора на торшер. Снова испытующе посмотрел на участкового. И, будто выдавливая из себя слова, спросил:
– Во-первых, кто такой агностик? Во-вторых, откуда вы это знаете?
Похожий на сытого кота участковый смахнул с обложки невидимые пылинки. И снисходительно взглянув на собеседника, произнёс:
– Агностик – это такой человек, который не отрицает возможность познания Мира. Но в то же время абсолютно уверен, что полностью невозможно его познать. – И вообще, – доверительно обратился он к Гмырёву. – В неофициальной обстановке мы можем обращаться друг к другу на «ты». У нас разница в возрасте всего-то два года, – проявил он свою осведомлённость.
– Давай на «ты», – согласился Николай. – Может, сто грамм по этому поводу?
– Нет! На службе не пью! Не положено! – строго ответил участковый. – За предложение спасибо! А сам выпей. Если хочешь! Тебе можно!
– Нет особого желания! – с вызовом отозвался Николай.
Шумно вздохнув, майор развёл руками. Но обижаться не стал, а бодро произнёс:
– Вот от чайку не откажусь. Я видел чай у тебя на кухне в белом чайничке!
– Холодный или горячий? – отправляясь на кухню, спросил Николай.
– Холодный! В такую жару только чаем спасаюсь! – выкрикнул майор.
Пока Николай наливал в чашку чай, майор перелистал книгу. Прошёлся по комнате. Снова расположился в кресле. По возвращении Николая благодарно принял чашку крепко заваренного чая. Положив книгу на прежнее место, сделал глоток душистого напитка.
– Теперь отвечу на второй вопрос, откуда знаю всё это, – продолжил он. – Так вот! Раньше учителем я был. В средней школе историю преподавал.
Поглощённый воспоминаниями, Скрыпник глотнул чая и снова заговорил:
– Тогда же в Ольвию ездил. Детей на экскурсию возил. Потом принят был на службу в милицию. Кстати, на пенсию через год собираюсь.
Склонив голову, участковый взглянул на книгу:
– А Ольвию трудно забыть! Таинственный город. Мистический.
Оживившись, будто вспомнив о чём-то важном, майор опять решил блеснуть эрудицией:
– Здесь в книге о скифах ещё упоминается, – многозначительно заявил он. – Так вот, хочу заметить, что не были они азиатами. Больше походили на нас, славян. Даже Блок ошибался. Помнишь, поэт писал?
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
– Помнишь? – с энтузиазмом посмотрел он на Николая.
Однако, наткнувшись на безучастный взгляд серых глаз, утратил просветительский задор:
– Не помнишь, – угрюмо провозгласил майор. – Ладно! С кем не бывает.
И в отместку за непринятие поэтических чувств обратился к нему служебным тоном:
– По-прежнему утверждаешь, что батрачил в Пакистане?
– Вы бы съездили туда да проверили! – перейдя на «вы», ледяным тоном ответил Гмырёв.
«Перегибаю я с ним», – с досадой подумал майор. Заворочавшись в кресле, глотнул чаю. И случайно зацепил книгу в зелёной обложке.
Соскользнув с полки, она полетела на пол. Но от дальнейших событий пришёл черёд удивляться майору.
Оттолкнувшись от дивана, в сантиметре от пола Николай рукой подхватил её. Стоя на корточках, укоризненно посмотрел на гостя. Вновь сел на диван. И, положив подле себя книгу, придавил её ладонью.
– Даёшь! – сорвалось с губ майора. Потрясённый реакцией Николая, поднялся он с кресла. Прошёлся туда-сюда по комнате. Осматривая пустые полки серванта, недовольно поморщился: – Почему других книг не держишь? Или эту пока не вызубришь, читать ничего не желаешь?
И снова ледяной взгляд, как по живому, резанул участкового.
– Ладно! Не отвечай! – извиняющимся тоном произнёс майор. – Секретом хоть поделись, где купил «сокровище» своё? Никогда не слышал об этой книге, – чувствуя себя неловко, полюбопытствовал участковый.
– Не покупал! Вон там, в тумбочке, лежала, – Николай кивнул в изголовье дивана.
– Значит, кто-то из прежних жильцов оставил! – заявил майор. – Это не хозяйкина книга! Эльвира таких книг не читает. Она женскими романами увлекается или же детективами! – усевшись в кресло, подтвердил Скрыпник.
От этих слов взгляд Гмырёва потеплел. Внутри ослабло напряжение. И снова обратился он к участковому на «ты»:
– Как считаешь, почему в книге не сказано ничего об авторе? Издательство тоже не указано.
Помня о недавнем конфузе, майор поставил чашку с чаем на пол. Взял в руки книгу. Перелистал её. А после, со знанием дела, констатировал:
– Качественная бумага. Офсетная печать. Цельный переплёт. Красочные картинки. – И с огорчением добавил: – Действительно, нет упоминаний об авторе! Первый раз вижу книгу без автора! Отсутствует информация об издательстве, о тираже. Год выпуска не указан. Не-по-нят-но, – исковеркав последнее слово, задумчиво произнёс он. Но через секунду жизнерадостно заявил: – Что ж тут непонятного! Скорей всего, издавалась она в смутные «девяностые», когда рухнул «великий могучий Советский Союз», когда нагрянула «базарная» экономика. Вот тогда-то в какой-нибудь типографии и задумали втихую напечатать эту книгу, чтоб срубить на ней по-личному… Чтоб не платить налоги, издатели решили скрыть всё, за что могли зацепиться контролирующие органы, – будто раскрыв преступление века, обрадовался он. – Тираж, вероятно, был небольшой, пробный. К тому же, наверное, не окупился. Да оно и понятно! В те годы мало кто интересовался подобной литературой. У людей другие были проблемы. Потому-то твою книгу больше не издавали. Так что установить, где её печатали, не представляется возможным, – безапелляционно провозгласил майор. – Ну а кто автор, надеюсь, выясню. Для этого в Интернете покопаться придется. Но об этом в другой раз тебе сообщу! – обнадёжил он квартиранта.
Встав с кресла, участковый поднял с пола чашку. Улыбнувшись, вручил её Николаю. И, как старому приятелю, сообщил:
– Пора мне! Засиделся я тут у тебя! Дела у меня ещё на вечернем маршруте!
Сняв с вешалки фуражку, прижал он к себе кожаную папку. Прощаясь, сказал:
– Спасибо за чай. Хороший чай! Знаешь толк в чаепитиях. А вот книжек прикупил бы себе. Много сейчас современных писателей. И вообще, займись чем-то полезным, ну, например…
Однако, наткнувшись на волчий взгляд квартиранта, махнул рукой и вышел из съёмной квартиры.
Заперев за ним дверь, Николай вернулся в кухню. Выплеснул в мойку остатки не допитого майором чая. Вымыл чашку. Поджарил яичницу. С удовольствием поел. Выпив стакан сока, вышел на балкон.
Тем временем вокруг всё пребывало во власти вечерних сумерек. На смену им спешила летняя ночь. По ярко освещённому мосту тянулись дальнобойные фуры. Внизу под балконом чернел едва приметный в темноте платан. Напротив него, как солдат на посту, стоял фонарный столб. Струился из-под раструба желтый свет. Сверкая крылышками, кружилась в нём мошкара.
«Сколько лет он стоит? Наверное, ровесник двора? – глядя на столб, предположил Николай. – Всё время здесь! Один на бессменном посту».
Не первый раз присматривался Гмырёв к дворовому столбу. В такие минуты казалось ему: объединяет что-то общее их! Чем-то схожи они! Долгие годы тянут лямки свои. Стараясь на совесть, не ищут похвал. Просто делают, что умеют, понимая, что нет никому до них дела. Что, если сломаются, не поможет никто!
Но с особой теплотой всматривался Николай в фонарный столб, когда, проснувшись ночью, выходил на балкон. Видел двор, погружённый в сонную дремоту. Видел бескрайнее звёздное небо. Такие ночи не редкостью были в жизни его. Причиною их были тяжёлые, как камни, сны, от которых нельзя было скрыться. Любительской хроникой врывались они в его память.
Видел он в них затянутое дымом ущелье. Слышал свист пуль. Ощущал боль в ноге. Вокруг него возвышались глинобитные стены. Назойливо вились мухи. А он, молодой лейтенант, не мог понять, что случилось с ним, почему опухает нога? Видел себя в армейской палатке, затерянной в песках африканской пустыни. Рядом с ним обвешанные оружием люди. Растерянно отводя взгляды, уходили они. А он, не в силах остановить их, закрывал глаза, понимая, что нет им обратно пути. Вот он снова один, среди неизвестных руин. Рука его ложилась на крестообразный алтарь. В тот же миг оказывался он в полумраке жуткого подземелья. Излучая холодный свет, ступени влекли куда-то вниз. Чем дальше спускался он, тем трудней становилось дышать. Тяжестью наливались ноги. Всё громче билось сердце. Но что-то призывно звало его! Умоляло о помощи.
И во всех этих снах откуда-то из темноты выползала, медленно приближаясь к нему, мерзкая гадость, каждый раз в новом обличье. Тогда предельно ясно становилось ему, что это сон, что нужно избавиться от объятий его. Напрягая мышцы, стремился он закричать. Пугаясь крика, исчезали видения. А он просыпался на скомканной простыне.
Вернувшись с балкона, Николай сел в кресло. Включив торшер, взял в руки книгу. Не обнаружив линейки-закладки, нахмурился. Порывисто наклонился. И тут же увидел её, выглядывавшую из-под боковины кресла.
«Досталось тебе!» – ласково подумал он о книге. Сдув невидимые пылинки, вложил в неё линейку. А после продолжил чтение.
«Неспокойно ольвийским командирам, да и не только их с недавнего времени гложет тревога. Минуя кордоны, не страшась запретов, прокралась в город и понеслась скорее ветра, передаваясь из уст в уста, недобрая молва…»
В прихожей раздался телефонный звонок.
– Что за день такой… – снимая трубку, чертыхнулся Николай.
– Алло! – донёсся до него вкрадчивый голос квартирной хозяйки.
– Я слушаю вас, Эльвира Ростиславовна, – отозвался Николай Гмырёв.
– Не спали? – поинтересовалась она. Но, не дав ответить, спросила: – Майор Скрыпник приходил к вам сегодня?
– Да, приходил! Но ушёл часа два назад! – признался Гмырёв.
– Ушёл! Два часа назад! – повторила трубка. – Обещал ко мне наведаться!
– К вам-то зачем? – удивился Николай.
– Да так, поболтать! Знаете ли, мы с Анатолием Петровичем давние приятели! – известила Эльвира Ростиславовна. Но тут же смолкла, будто сболтнула что-то лишнее. – Не буду беспокоить вас, Николай Михайлович. Спокойной ночи! – промолвила хозяйка, и в трубке раздались гудки.
– Спокойной ночи, так спокойной ночи, – согласился Гмырёв.
Повесив трубку, расположился он в кресле и продолжил прерванное чтение: «Неспокойно ольвийским командирам…»
Дочитав главу, Николай положил книгу на полку торшера. Под впечатлением прочитанного задумался. После разделся. Выключил свет. И, коснувшись подушки, мгновенно уснул.
 
Глава 8
Неспокойно ольвийским командирам, да и не только их с недавнего времени гложет тревога. Минуя кордоны, не страшась запретов, прокралась в город и понеслась, передаваясь из уст в уста, недобрая молва, что в нескольких переходах от Ольвии грозный Муракан собирает подвластные ему племена.
Но кому ж, как не верховному стратегу Тинэю, лучше всех знать об этом? О предводителе саков также немало известно ему. Много лет назад только он откликнулся на призыв Аристея. Один привёл своё племя к осаждённой фракийской армией Ольвии. Как гром среди ясного неба нагрянули тогда в тыл захватчиков скифские всадники. Под звуки костяных рожков, с гортанными криками приближались они к бивакам Зопириона. Осадив горячих коней, мчали назад, исчезая в степи. Неслись вдоль стен осаждённого города.
Сам же Муракан намеренно сторонился и тех, и других. Он выжидал известного лишь ему часа. Как демон ночи, был он всюду, таился везде, готовый к решающему удару.
Сдали тогда нервы у Зопириона. Смятённый маневрами саков, подавленный отпором непокорного города, увёл он свою армию, утомлённую долгой осадой. Чуть позже ушёл Муракан. Теперь же снова вернулся!
«Зачем возвратился он?» – всё сильней тревожился Тинэй. К тому же раздражало его, а порой изумляло бездействие юного наместника правителя Ольвии. Когда беда стучится в дверь, когда город гудит как встревоженный улей, тот устранился от дел. Предаваясь утехам, забыл обо всём пирейянин!
Тем временем, усугубляя страх горожан, ширились вести, что множатся кочевые полчища. Тогда решил Тинэй, что нельзя более ждать. Пора, наведавшись к Нармеону, понудить его обсудить нависшую над городом угрозу.
Пасмурным утром, остановившись у подворья наместника, стратег окинул взглядом караульных воинов. Прокричав в честь его «Хайретэ!», эллины помогли Тинэю сойти с коня. А после тем же воинам пришлось долго стучать в затворённые на запоры врата.
Наконец сонный привратник, приоткрыв скрипучие створки, с трудом подбирая слова, произнёс:
– Мой господин нездоров. Он не велел беспокоить его!
Но через миг оживился слуга. Засуетился. И хохотнув, как залаяв, пропустил во двор трёх кокетливо одетых девиц. С похотливым смехом пронзили они масленичными глазками воинов. А после скрылись за спиною привратника, затворившего за ними врата.
Потрясённый бесстыдством увиденного, Тинэй вскочил на коня. Подняв на дыбы, хлестнул его плетью и помчался от жилища праздного пирейянина. Однако к полудню, вернувшись назад, полный решимости, вновь велел воинам стучать во врата.
Дрогнув пред грозным видом стратега, привратник провёл его в дом. Однако, не доходя до прихожей, свернул в неприглядную комнатушку. Велел обождать его там. А сам, шаркая ногами, отправился к своему господину.
Отведя взгляд от облезлой двери, желая чем-то занять себя, Тинэй осмотрелся по сторонам. Прежде никогда не бывал он здесь. Теперь же сражён был царившим тут беспорядком.
С облупленного потолка свисала лохмотьями паутина. Выложенные из камня-сырца стены едва прикрыты изъеденными молью коврами. Глиняный пол источал запахи пролитого вина. Но здесь же, поражая воображение, стояли амфоры редкостной красоты.
«Быть может, покидая Пирей, Нармеон захватил их с собой? А израсходовав содержимое, велел убрать с глаз подальше?» – рассеянно размышлял стратег. И тут, внезапно для себя, услышал, как в дальних комнатах привратник рассказывает Нармеону, что дважды испрашивал его какой-то сановник, утверждая, что он главный магистр!
Упомянув о высокой должности посетителя, привратник угодливо хохотнул. Вторя ему, раздался знакомый похотливый смех.
– Скажи, я занят! Не велика персона! Пусть обождёт! – заглушая смех, прокричал пирейянин.
От непочтенья к себе перехватило у Тинэя дыханье. Развернувшись, бросился он вон со двора. Пробежав мимо воинов, вскочил на коня. И снова, хлестнув ни в чём не повинное животное, понёсся по городским улицам.
Теперь-то точно знал он, что нет надежды на никчёмного наместника. Отчётливо уяснил, что всё зависит лишь от него. Потому, опираясь на полномочия власти, решил как можно скорей отправить к кочевникам своего посланника.
Утром следующего дня в алых плащах за плечами унеслась в степь полусотня бравых этеров. Держась впереди, скакал сотник Танаций. К поясу его приторочен обёрнутый материей свёрток. Именно ему поручил стратег передать вождям драгоценную вазу в подарок от города. Также велел при случае выведать причину появления их в здешних местах.
Поднявшись в башню, Тинэй вошёл на смотровую площадку. Остановившись у края её, наблюдал, как, выехав из города, скрылись за холмами эллинские всадники. Давно уж исчезли из вида они. Он же, не торопясь уходить, неподвижно стоял в перехваченном под горло чёрном плаще. Не так давно взирал отсюда он вслед Аристею. Теперь же, глядя в даль, вновь предавался злободневным тревогам: «Некстати сейчас нашествие воинственных саков! В Ольвии нет правителя! Летом холера свела в могилы сотни ольвийских воинов! Зима сократила запасы еды…»
Ослепив Тинэя, выглянуло из-за туч по-весеннему яркое солнце. Отступив от края площадки, снова задумался он: «Может, минует беда! Прежде никогда не нападали скифы на Ольвию!»
Лучи весеннего солнца опять отыскали стратега. И незаметно отвлёкся он от тревожных сомнений. Вокруг лежали степные просторы. Пробуждаясь от спячки, грелись они в весеннем тепле. Под покровом поникшей травы парила земля. В испареньях её терялись очертания далёкого горизонта. Освобождаясь от туч, лазурью светилось бездонное небо. Вольный ветер, подхватывая ароматы весны, разносил их по всей округе. Словно целебный бальзам, проникал в грудь стратега. И поглощая тяжесть прожитых лет, уносил в далёкое прошлое.
Но тут грёзы Тинэя оборвал, как удар ножа, грохот набата. До слуха его донеслись обрывки команды. Тишина сменилась топотом ног, звоном оружия, ржаньем коней. Это внутри крепости пришёл в движение и завертелся, набирая обороты, чётко отлаженный механизм обороны города.
На стенах появились лучники в кожаных шлемах. Вложив стрелы в тетиву, замерли они в ожидании приказа. Тинэй посмотрел туда, где скрылись этеры. И увидел, что мчат обратно они, а по пятам преследует их скифская конница. Однако не многим суждено вернуться назад. То тут то там падали они, пронзённые сакскими стрелами. Приглядевшись, со знанием дела отметил стратег: «Саков около тысячи! Вожак их крайне беспечен. Скифы увлечены азартом. А главное, нет у них боевой поддержки. Нет за ними основных сил кочевников!»
– Такую оплошность необходимо использовать. Нужно проучить зарвавшихся наглецов! – сделал вывод искушённый в битвах стратег.
А гарнизонные посыльные уже вбегали в башню. Оттуда мчались обратно, торопясь донести приказы стратега.
Тем временем преследователи приближались шумной оравой. Возглавляя их, скакал всадник знатного рода. И прав оказался Тинэй! В пылу жаркой погони несмышлёный Барсад, сын князя Камила, оказался здесь, под стенами всегда готового к бою города.
Одно неведомо было Тинэю: не знал он, что накануне, не помышляя о схватке, Барсад умолял отца отпустить его к Ольвии. Ему, безусому юнцу, хотелось первым увидеть прославленный город. Потакая любимому чаду, князь дал ему семьсот всадников. Но, напутствуя, велел сыну не вступать в стычки с эллинами. Настрого наказал избегать встречи с ними!
В плену томительных ожиданий племянник грозного Муракана умчался в степь. Вслед за ним отправились скифские воины. Оторвавшись от кочевой армады, быстро оставили они позади многотысячное войско. Но скоро за отцовскую щедрость постигнет Камила кара небес!
Та лёгкость, с которой дарована была власть над людьми, ошеломила Барсада. От сознания, что семь сотен всадников следуют за ним, охмелел он, как от чаши вина. Когда же, завидев горстку этеров, Барсад стал преследовать их, представилось это дурманящим сном. Наследнику древнего рода казалась забавой погоня в бескрайней степи. Не мог постичь незрелый разум его, что стрелы несли настоящую смерть. К тому же была она там, далеко впереди. А здесь, во главе отчаянных всадников, был он взрослым мужчиной, великим, как отец, непобедимым вождём. Вокруг лежали степные просторы. Резвый конь нёс в дикую даль. Дул ветер в лицо. За спиною скакали верные воины. Всё это будоражило кровь, захватывало дух. Хотелось кричать от счастья, срывая горло. Сын князя Камила забыл наставленья отца. К чему они ему, степному воину, будущему вождю!
Увидев же полусотню этеров, стал преследовать их. Как невинную шалость вообразил, что травит зайцев, пугливых ушастых зверьков. К тому же не он причастен к первой стреле. Но, увидев сражённого ею всадника, не сумел сдержать свой порыв. Поддавшись задору погони, не заботясь, достигнута ль цель, посылал одну стрелу за другой туда, где алели плащи отряда эллинов. Забыв обо всём, утратил контроль над собой! В пылу атаки крайне поздно узрел, как близки крепостные врата, что затевается что-то у них. Не знал, что ждёт его впереди.
А всадники, ускоряя бег, скатились гурьбою в лощину. Настигая этеров, неслись всё быстрее. Казалось, скоро настигнут, ещё чуть-чуть – и растопчут «трусливых» эллинов. Но за изломом лощины ждали их всех. Подняты навстречу врагу острые лезвия копий. В бранных доспехах, прижавшись плечами, замерли ольвийские копьеносцы. В четыре шеренги, закрывшись щитами, грозно стояли они. А за спинами их, готовясь к бою, обнажали мечи пехотинцы.
Вырвавшись вихрем из лощины, этеры припустили что есть силы вперёд. Завидев их, расступились шеренги суровых бойцов. Пропустили собратьев в лоно своё. Сомкнулись! И тогда увидел Барсад вереницы щитов, частоколы убийственных копий! С животным страхом вдруг осознал, что это не шалость и не игра! Это жернова той жестокой эпохи. Это орудия смерти! Им неведома жалость. Они не знают пощады. Не прощают ошибок. Ещё немного – и сомнут его как букашку! Изломают всё тело! Искрошат его кости!
Замедлив бег, растерялся он, будто малый ребёнок. Хотел рвануть наутёк, назад, хоть куда. Но им же ведомые всадники, стиснутые холмами, наседали на спину, дышали в затылок, увлекали вперёд.
«Не хочу умирать! Обратно! Скорее к отцу!» – мелькнуло в мозгу Барсада.
Но будто читая мысли его, колыхнулись шеренги бойцов! Приближая развязку, тронулись навстречу врагу. Наглухо запирая лощину, шли они в плотном строю. Чеканя шаг, слаженно двигались под грохот ритмичных ударов. Это вслед копьеносцам шагали, ударяя мечами в щиты, лёгкие пехотинцы.
Став на колено, передняя шеренга эллинов упёрла копья в землю, нацелив их остриём на врагов. Остальные шеренги, взяв копья наперевес, закрылись щитами. А навстречу им неслась, будто в пьяном угаре, скифская конница. Сломя голову бросилась телами на копья! С разбегу врезалась в стальную преграду щитов. Вздыбилась! Содрогнулась! Взревела смертельно раненным зверем. И завертелась, истекая кровью, теряя жизни. Поглощённые низиной, саки всё так же мчали вперёд. Отставшие всадники нагоняли передних. Напирали на них. Но те не властны хоть что предпринять. Никто теперь не мог им помочь!
Занимая вершины холмов, заполонили их сотни конных этеров. Мстя за товарищей, принялись осыпать они стрелами скифов. А те, не зная, что уготовлено им, катились всё дальше вперёд. Бурной рекой неслись по лощине. Налетая, волна за волной бились в шеренги эллинских бойцов. Но стойко держали защитники Ольвии таранный удар. В горниле бойни ровняли надломленный строй. Надрывно кричали. В шуме схватки глохли, немели. А грохот боя крепчал. Он свирепел израненным зверем. И тесно уж было ему средь хрипа команд, звона металла, стенаний людей. Шумно вздымался он вверх, к небесам. Там зависал, переполненный болью. Каменной глыбой давил на плечи бойцов. Но те, меняя павших, держались. Падали. Поднимались. Стояли в лужах крови, пока не вспороли от края до края брюхо врагу, пока не опрокинули навзничь его. И в скором времени встали скифы, увязнув в трупах своих соплеменников.
Однако, не давая опомниться, разомкнулись шеренги эллинов. Настал черёд лучников. Туча за тучей посыпались на всадников разящие стрелы. Мечась по лощине, спотыкались они, не зная, где настигнет их смерть. Кочевники сшибались конями. Падали наземь. А, окружая их, спускались в лощину лёгкие пехотинцы. Довершая побоище, шаг за шагом победно наступали они. Переступая чрез павших, расчётливо добивали тех, кто был ещё жив.
Не прошло и часа, как завершилась кровавая бойня. Не более двадцати уцелевших саков скрылись в дальних оврагах.
Тогда, подняв голову, увидел Тинэй, что не сияет над ним весеннее солнце. Куда-то исчезла с неба лазурь. Затягиваясь тучами, спускалось оно всё ниже к земле. Веяло стужей. Громадным шатром покрывало всю степь. Казалось, вновь возвратилась зима!
Зябко поёжившись, стратег направился к выходу. Как вдруг заметил, что замер в трёх шагах от него Нармеон. Белый как снег, смотрел он на заваленную трупами лощину. Неловко обернувшись, чуть не упал. Хотел о чём-то спросить, но издал лишь невразумительный звук.
Презрительно взглянув на него, Тинэй спустился с башни. И тут же распорядился доложить о понесённых ольвийским гарнизоном потерях.
 
Глава 9
То ли под влиянием прочтённой главы, то ли по другой причине, но не выдалась эта ночь спокойной для Николая Гмырёва. Не проспав трёх часов, проснулся он от собственного крика. Опять снилась ему армейская палатка. Как наяву, скрипнул песок на зубах. Снова обжёг лицо жар африканской пустыни. Рывком поднявшись, прошёл он на кухню. Достав из холодильника графин с водой, сделал затяжной глоток. Водворив на место запотевшую посудину, шагнул на балкон. Ночная прохлада привела в порядок нервы. Отыскав табурет, Гмырёв присел на него. И уже привычно стал смотреть в бездонное небо, усыпанное миллиардами космических галактик.
Два года прошло с той поры, как покинул он беднейшую страну Чёрного континента Анберию. В тишине кабинетов правители Мира сего, определив границы этого государства, нанесли их на карту. А оно, истерзанное войнами, взывало о помощи. Эпидемии, голод, разруха уносили тысячи жизней. Шайки разбойников грабили, убивали. Посланцы Совета Безопасности ООН, наведываясь сюда, сдержанно негодовали. Искали виновных. Прикладывали усилия, чтоб навести здесь порядок. Но не давали они желаемых результатов.
Большинство племён не признавало столичную власть. Враждуя между собой, жили они по своим древним законам. Кровавые бойни, всплески насилия, вспыхивая то тут, то там, сотрясали основы молодого государства. День за днём, год за годом погружали его в дебри первобытного Хаоса.
Опираясь на наёмную армию, чернокожий Президент и верный ему Премьер, приверженцы жёсткой диктатуры, не скупились на траты для укрепления власти. Однако как ни старались они, под контролем их оставалась только столица да прилегающие к ней окрестности. Потому-то каждый день уходили во все концы неспокойного государства армейские отряды. По пути усмиряли они племена, уничтожали бандитов. Впрочем, каждый боец анберийской армии отлично знал, что может не вернуться назад. Не редкостью были случаи, когда пропадали они в песках африканской пустыни.
Седовласый, по-спортивному подтянутый Николай Гмырёв был ветераном вооружённых сил Анберии. В звании полковника командовал одним из мобильных отрядов. Набранный из лучших коммандос, отличался он железной дисциплиной и, наверное, потому всегда возвращался с заданий.
Но в этот раз с самого начала всё не заладилось. Через день по выходу из столицы Николая свалила горячка. Потом, попав в засаду, отряд утратил всю технику, потерял половину людей. И хотя, не выдержав шквала огня, «пираты пустыни» отступили, уцелевшие наёмники вынуждены были возвращаться обратно. Однако не взяли они с собой едва живого командира. Как обузу, оставили умирать в палатке среди песка в окружении обгоревших машин.
Не веря в успех, люди Гмырёва уходили ночью. От столицы отделяли их сотни километров. Не имея запасов воды, хорошо понимали они, насколько ничтожны шансы спастись!
Когда рассвело, брошенная ими палатка скрылась из вида. А они, растянувшись цепочкой в океане песка, брели в мундирах светло-коричневого цвета. Над головами висело белое солнце. Лёгкие забивал вездесущий песок. Красный жар ослеплял глаза. Жажда сводила с ума. На первом привале упали они. Обессиленные, долго лежали. Поднялись не все. А те, что встали, двинулись дальше, увлекая шлейфы песчинок навстречу мучительной смерти.
В тот же день, когда палящее солнце набралось губительной силы, возле палатки появились полуголые люди. Бесшумно проникнув в неё, увидели умирающего Николая. С опаскою обошли его стороной. Но самый старый из них, вглядевшись в белого человека, провёл над ним дважды рукой. А после велел унести с собой.
Очнувшись в тени навеса, сооружённого из вплетённой в прутья травы, Гмырёв открыл глаза. Болезнь отступала. Жизнь постепенно возвращалась к нему. Приподняв голову, снова закрыл он глаза. Однако увиденного оказалось достаточно, чтобы понять, что это лагерь бушменов.
Он знал историю этих племён. Не было у них ни государств, ни царей, ни вождей. Избирали они старейшин. Но те не имели власти над ними. Так жили бушмены десятки тысяч лет. Были здесь единственными представителями рода человеческого, пока не пришли сюда с севера чернокожие скотоводы. Пришельцы заняли лучшие земли. Истощили почву. Нарушив систему источников воды, погубили оазисы. Враждуя между собой, принялись уничтожать всё живое.
Но бушмены выжили. Как прежде, кочуют они, охотятся, собирают растения, умеют готовить лекарства и яды. Неприметные лагеря разбивают среди кустарников. И именно в такой местности с торчащими из песка кустами стоял навес Николая Гмырёва.
Согнувшись, вошёл под навес старый бушмен. Присев на корточки, посмотрел на Гмырёва. «Это старейшина», – догадался Николай. – Но он не бушмен! Он родом из тех племён, что пришли сюда много веков назад», – предположил Гмырёв.
– Ты спас меня? – борясь со слабостью, спросил Николай.
Старик задумался. А после на распространённом в Анберии наречии ответил:
– Сила тебя спасла!
– Ты не из этого племени? – не придав значения услышанному, поинтересовался Гмырёв.
– Я бушмен! – старик тряхнул гривой непокорных волос. – Избранных искажают барьеры времени! – загадочно обмолвился он, а после ушёл.
Провожая его взглядом, Гмырёв приподнялся. Но тут же снова прилёг. От слабости кружилась голова, рябило в глазах, дрожь пробирала неокрепшее тело.
Чуть погодя, бережно неся чашу чистейшей воды, старейшина вновь появился.
«Откуда она у него?» – с удивлением подумал Гмырёв.
Добывая воду из грунтовых слоёв, бушмены пьют её грязной. Глоток такой воды – смерть европейцу. Зная об этом, Николай с благодарностью взглянул на заботливого бушмена.
С каждым днём старейшина наведывался к нему всё чаще. Приносил еду, воду. Порою засиживался подле Гмырёва. Впрочем, в отличие от старейшины, иные обитатели лагеря по-прежнему не отваживались приближаться к полковнику. Лишь издали разглядывали выздоравливающего чужака.
Во время одного их таких визитов Николай спросил бушмена:
– О какой Силе ты говорил?
И снова услышал странный ответ:
– В тебе есть Сила! Во мне есть Сила! Мы наделены властью Силы. Она защищает нас. Я взял немного твоей Силы. Тебе дал частицу своей. У нас стало больше Силы!
– Что за Сила? – не понимая собеседника, забеспокоился Николай.
– В тебе сокрыта могучая Сила! Ты не знаешь о ней. Не понимаешь её. Я вижу в тебе чёрную птицу. Здесь нет таких птиц. Смотри!
Старейшина закрыл глаза. Раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно запел. Николай почувствовал, как пробежал по телу озноб. Правая рука, похолодев, онемела. Острая боль, как от сотен иголок, пронзила ладонь. Вокруг него сгустился воздух. И вскоре исчез он в сером тумане.
Туман заколыхался диковинным студнем. Когда же развеялся, то на месте Гмырёва сидел необычно крупный ворон. Встрепенувшись, чёрная птица повела головой. Старейшина, прекратив пение, открыл глаза. А поймав взгляд ворона, обратился к нему:
– Ты должен познать свою Силу. Ты можешь управлять ею. Я научу тебя.
В тот же день Николай уже сам мог превращаться в птицу. Обратный процесс давался трудней. Но с помощью старейшины он и это освоил. И вскоре ворон стал подниматься над лагерем. Поражаясь способностям нового тела, взмывал вверх. Стремительно падал вниз. Распластав крылья, зависал в воздушных потоках.
А бушмены, не дивясь полётам невиданной ранее птицы, с песнями пританцовывали, подражая повадкам её. Пять дней Гмырёв упражнялся в полётах. Ночью спал. Утром вновь поднимался в жаркое небо. На шестой день, отыскав старейшину, заявил ему:
– Мне пора! Я должен возвращаться!
– Нет! Ещё рано! – гневно вскричал бушмен. – Ты не познал до конца свою Силу. Я научу тебя! Тебе откроются иные Миры. Ты сумеешь ходить через время. Увидишь прошлое, будущее. Сможешь оживлять, умерщвлять, передавать Силу через пространство. Для этого нужно время! Много времени!
– Зачем мне это? – раздражённо пожал плечами Николай. – Я не колдун! Я солдат! Моё место не здесь. Ты понимаешь меня?
После услышанных слов бушмен замолчал. Долго смотрел куда-то в бескрайнюю даль. А после, будто вернувшись из небытия, промолвил:
– Как знаешь! Но помни: в бездну времён ведёт дорога твоя. Рассчитывай на Силу свою! Она поможет тебе!
Много диковинного хотел он в тот день поведать неразумному гостю. Как мог, пытался докричаться до сознанья его. Сопровождал речь свою непонятными жестами, странными звуками. Но Гмырёв не стал уточнять их смысл. Он торопился в столицу. Сейчас больше всего беспокоила его участь отряда, судьба уцелевших бойцов!
Ранним утром из-под навеса, где жил Гмырёв, вылетел ворон. Рывками поднявшись вверх, расправил мощные крылья. Лавируя в воздушных потоках, направился навстречу восходящему солнцу. Услышав звериный рык, ворон замер. Склонив голову, оглянулся. И, наверное, показалось ему, что сидит возле навеса огромный лев, а рядом с ним стоит мальчик, совсем ещё ребёнок, и оба смотрят в его сторону.
Палящее солнце поднималось к зениту, а сил уже не было. Ворон терял высоту. С трудом поднимался. Вновь опускался. Волнами плыл под крылом раскалённый песок. Сверху давило жёлтое небо. Выжигая глаза, звенел воздух в ушах. Казалось Гмырёву, что нырнул он в кипящее озеро и не может выбраться из него.
Неожиданно, как во сне, увидел ворон трёх аистов. Неподвижно стояли они посреди песка. И были первыми живыми существами, увиденными во время полёта. За птицами виднелось бирюзовое марево. В нём проступали очертания города.
«Здесь нет города! Это мираж!» – вспыхнуло в сознании ворона.
Опрокинувшись, бирюзовый город исчез. Остались только надежды да белые как снег аисты. Не двигаясь, смотрели они, как нечто чёрное, бесформенное, кружась и переворачиваясь, падает в жёлтый песок. Но аистам не было дела до издыхающей птицы. Грациозно взлетели они. И продолжили путь к заболоченным низменностям далёкой России.
Вздрогнув, Николай открыл глаза. Раскинув руки, лежал он на горячем песке. Снова был человеком. Рядом с ним сидел лев с огненной гривой непокорных волос.
Пружинисто поднявшись, Гмырёв отряхнул с брюк прилипший песок. И тут же вскрикнул, согнувшись от боли. Будто сотня иголок впилась в ладонь. Не глядя на руку, Николай почувствовал, как пульсирует у основания среднего и безымянного пальцев метка в форме креста. Она появилась в тот день, когда впервые обратился он в ворона. Прежде не беспокоила. Теперь же вдруг ожила, напомнив о себе.
Гмырёв сжал, разжал ладонь. Боль сразу утихла. Вместе с ней прошла усталость. Лев также исчез. Но это не удивило Николая Гмырёва. Отлично знал он, кому обязан спасеньем!
На исходе следующего дня с высоты птичьего полёта снова увидел он город. Только теперь это не был мираж. При подлёте к пропускному посту птица свернула к кустарнику. Скрывшись в нём, окуталась туманом. А через мгновенье, осмотревшись по сторонам, Николай встал в полный рост. Вздохнув полной грудью, расправил плечи. Одёрнул светло-коричневый мундир. Ещё раз осмотрелся. И, прихрамывая на правую ногу, направился к бойцам правительственных войск.
На требование старшего офицера предъявил документы. Затем доставлен был в гарнизонную комендатуру. Там его сразу узнали. Но всё же пришлось объясняться с военным прокурором. Николай рассказал всё, что знал о нападении на отряд. Поведал о приступе подкосившей его лихорадки. К счастью, о том недуге, распространённом в этих местах, прокурору было известно. Об этом сообщалось в последней радиосвязи с отрядом. Но в скоротечном бою радиостанция была разбита. И о дальнейших событиях никто ничего не знал. Зато стало ясно теперь, что он единственный, кто уцелел из всего отряда.
Отвечая на вопросы прокурора, Николай признался, что выходили его бушмены. Не вдаваясь в подробности, сообщил, что они же помогли ему вернуться в столицу. Однако об отношениях со старейшиной, а тем более о даре превращаться в птицу, он, конечно же, умолчал.
Благодаря репутации Гмырёва поверили ему на слово. Пока он восстанавливал силы, набрали для него новый отряд. И снова полные опасностей будни закружили его. В то время до окончания анберийского контракта оставалось десять месяцев службы. А через год, переведя сбережения в Швейцарский банк, уехал он в благополучную Европу.
Сняв номер в бернском отеле, Николай свыкался с наступившим покоем. Забывал об африканской жаре. Обдумывал планы на будущее. При этом всё более казалось ему, что пора заканчивать с затянувшейся военной карьерой. И очень кстати в уютном кафе повстречался ему товарищ по афганскому плену. Звали его Павел. Выглядел он состоявшимся бюргером. Трудился в известном международном Фонде. А ещё, став подданным Германии, сменил имя на немецкое – Пауль.
Засидевшись за столиком, припомнили они памятные афганские годы. Помянули погибших друзей. Когда же прощались, то Пауль сам вызвался помочь с возвращением на родину.
На удивление скоро Пауль сдержал обещанье, благодаря чему Николай вернулся на Украину, да не с пустыми руками, а с крупной суммой, переведённой на его имя упомянутым Фондом. В денежном переводе обозначалось: «Благотворительная помощь». Хотя на самом деле эти деньги были сняты с личного счёта Гмырёва.
Там же в Швейцарии, обсуждая с Паулем перспективы новой жизни, Николай ответил отказом на уговоры остаться в Европе. Не менее жёстко отверг он предложение вернуться на родину под чужим именем или принять гражданство любой другой страны. Не находил нужным Гмырёв скрывать свою биографию. На этот счёт не было у него сомнений: не совершал он ничего преступного, нанимаясь на службу тому или иному государству! Просто делал свою работу, пока не понял, что годы берут своё, что пора уступать молодым! К тому же Союза уже не было, и надеялся он, что на Украине сможет провести отведённые ему годы не хуже, чем в чопорной Европе.
Впрочем, всё это в прошлом. И не в правилах Николая жаловаться на жизнь. «Трудности для того страшны, кто боится их!» – именно так с неприкрытой грустью наставлял необстрелянных бойцов «батяня-комбат» перед последней для многих из них, да и для него самого, атакой в горах Афганистана.
Последней могла оказаться она и для него, лейтенанта-десантника Николая Гмырёва. Однако выжил он в том кровавом месиве. Два года после ранения томился Николай в душманском плену. Там же поправился. И однажды из горного кишлака, где с такими же невольниками возделывал он плантации опийного мака, доставили его в засекреченный тренировочный центр. Здесь в полной изоляции обучались военные специалисты. Разных национальностей, званий и возрастов, с опытом боевых операций, зачастую не по своей воле попадали они сюда. Однако, отведав вкус войны, Николай быстро освоился. И вскоре подписан был им первый контракт как выкуп за освобождение из афганского плена.
Потом было много других контрактов. Но теперь не навязывались они со стороны. Теперь он сам диктовал их условия. Взамен же ждали его будни профессионала-наёмника. Надолго и прочно вошли они в его жизнь. Хотя сейчас, оглядываясь на прожитые годы, не жалел он, что при тех обстоятельствах пришлось избрать ему такое нелёгкое поприще.
Долго ещё той ночью не уходил Николай с балкона. Глядя в звёздное небо, не думая ни о чём, сидел. Наконец поднялся. Вернувшись в кухню, заварил крепкий кофе. С наслаждением вдохнул аромат изысканного напитка.
К тому времени часы показывали 04.00. Под гул мостовых перекрытий двигались через Ипанис дальнобойные фуры. В соседних домах было ещё темно. Однако уже ощущалось, что летняя ночь подходит к концу. На востоке начинало светать. Зная, что не уснёт, Николай устроился в кресле. И, глотнув обжигающий кофе, забылся в увлекательном Мире волшебной книги.
 
Глава 10
Холодным пасмурным утром, наступившим после сражения под стенами Ольвии, жуткий потусторонний крик обрушился на пробуждающийся город. Не зная пощады, выхватывал он горожан из предрассветного сна. Чудовищной какофонией носился из края в край. Сжимал сердца. Резал слух. С суеверным страхом жители Ольвии покидали жилища. Подняв головы, созерцали они, как темнеет небо над их городом, покрываясь тучами воронья.
 
Пронзительно крича, крылатые падальщики пролетали над головами людей. Носились вдоль улиц, площадей, переулков. Кружились над черепичными крышами. В полёте что-то высматривали под собой. Но, не найдя ничего, взмывали вверх. Оттуда устремлялись за городскую черту к заваленной трупами лощине. Достигнув её, обрушивались вниз, присоединяясь к пиршеству более расторопных своих собратьев.
Чуть позже, едва заметные с крепостных стен, появились разъезды кочевников. В остроконечных шапках, то исчезая в оврагах, то появляясь в лучах восходящего солнца, рыскали они по степи. А за ними, покрывая весь горизонт, как вышедшее из берегов море, двигалась скифская армада. И взирая на несметную силу её, даже Тинэй, поднявшись в башню, не мог отвести взгляд от сокрушительной мощи непобедимого войска.
С приходом сумерек, заполонивших притихший город, окружён был он огромным осадным лагерем. Нарушив спокойствие дикой степи, повсюду занимались костры. Всё ярче разгорались они. Становилось их больше и больше. Казалось, скоро затмят они числом своим количество звёзд на чернеющем небосводе.
При свете смоляных факелов, без спешки и суеты, скифы вывезли из лощины тела погибших воинов. Убрали туши коней. И лишь утром вытоптанная земля да пятна крови напоминали о недавнем сражении.
Не сводя глаз с незваных пришельцев, стояли на крепостных стенах ольвийские стражники. А за спинами их уже шла подготовка к обороне города. Снова и снова проверял Тинэй исправность метательных машин. Руководил установкой котлов со смолой. Велел усилить запоры на городских вратах. Проводил смотры гарнизонного войска. Как мог, успокаивал горожан. И много других, не менее важных дел ложилось на плечи ему. Лишь за полночь обессиленный стратег забывался коротким сном. А утром опять видели его в сторожевой башне, откуда всматривался он в линии неприятельского лагеря.
Однако, смущая стратега, скифы не спешили нападать на Ольвию. Основательно обживаясь, кочевники ставили шатры, разбивали стойбища. В ряды их вливалось новое пополнение. Лишь изредка, покидая лагерь, приближались к городу небольшие разъезды. Однако, опасаясь эллинских стрел, предусмотрительно удалялись. Один только всадник в чёрной накидке не страшился ольвийских лучников. Подъезжая к вратам, крошил их мечом. Гортанно что-то кричал, грозясь отомстить за сына.
О безумном наезднике тотчас доложили Тинэю. Узнав со слов эллинских стражников о горе знатного скифа, тот велел не причинять ему никакого вреда.
Немилосердная доля постигла князя Камила. Потерял он любимого сына. Не уберёг, утратив надежду на продолжение рода. Четверо сыновей было у него. Первенец умер младенцем от неведомой хвори. Двое других пали в бою у Могульских гор. Теперь не стало младшего – Барсада.
Может, напрасно отмахивался он от упрёков Варлага. Года не прошло, как позволено было Барсаду вернуться в родное племя. А до того, окружённый отцовской опекой, взрастал он в семье престарелого сатрапа на окраине персидского царства. Но теперь не время искать виновных! Князь сочтётся за гибель Барсада. Расплата наступит! Он отмстит! Но это будет позже. Теперь же, предав земле павших воинов, нужно отдать им последние почести.
Два дня готовились скифы к проводам в Страну печали погибших саков. Все до единого были они из племени князя Камила. И, по обычаю их рода, для них, павших в далёкой чужбине, вырыли одну общую для всех могилу. Нагромоздив вдоль верхнего края хворост, уложили на дно погибших. Украсили каждого могильным венком. По правую руку укладывали жён. Вдоль стен усаживали слуг. Жёны и слуги также были мертвы! Пронзённые священными мечами, по собственной воле уходили они из Мира сего. У ног убиенных расставляли амфоры с вином, сумки с сыром, мясом, зерном, иными подношениями стражам потустороннего Мира. Теми же мечами шаманы умерщвляли ягнят. Потрясая амулетами, бросали животных в огонь алтарей, превращая в дым – пищу Богов. Покончив с обрядами, подожгли лучинами хворост. Молочный дым, спустившись в могилу, укрыл пеленою тела. Сизым облаком поднялся над ними. А хворост, разгораясь по краю могилы, взрывался фонтанами искр. И вскоре пламя костров, запылав над ямой, взвилось над бренной землёй. Неистово бушевало оно, извергая в небо клубы едкого дыма.
После полудня, насытив разрушительный пыл, пламя пошло на убыль. И скоро угасло, открыв сакральный проход в запретный для живых Мир. Туда, куда уходят те, кто не увидит более дня.
Обступив могилу, скифы стали ссыпать в неё горсти земли. По праву верховенства вождей первую горсть бросил туда Муракан. С утра находился здесь он. На равных со всеми скорбел. Проникаясь духом магии древних обрядов, размышлял: с чем и как отойдёт сам в Мир иной?
С трудом протиснувшись сквозь толпу, нукеры подвели предводителю саков коня. Вскочив на него, направился он к своему шатру. Неспешно проезжая чрез шумный лагерь, окидывал взглядом разбитые в степи кочевья. Приветствовал их обитателей, выносливых телом, сильных духом людей, живущих по обычаям кочевого народа. Во многих дворцах, городах, странах пришлось побывать Муракану. Но не познал там он ни радости, ни утех, ни уюта. Здесь его место, пристанище вечного странника. Здесь его жизнь, среди этих людей, запахов, звуков, в окруженье костров, повозок, могильных курганов.
Остановив коня у пологов шатра, Муракан передал его в руки слуги. Тяжёлой поступью вошёл вовнутрь. В полутьме, тускло мерцая, теплились угли костра. Вдоль войлочных стен горели светильники. Слуга поднёс ему блюдо с кусочками сыра. Подал чашу козьего молока. Не проронив ни слова, незаметно ушёл.
Оставшись один, Муракан присел на ворсистый ковёр. Отведав сыр, испил молока. Глаза его утомлённо закрылись. Привычно ладонь отыскала рукоятку меча. За долгие годы сроднился он с ним. Гордился реликвией рода, подарком дяди Рафсала, наследника царя Великой Скифии Скила.
Писаной красавицей была мать царя скифов, уроженка народностей Истрии. От неё передалась сыну пытливость ума, смелость взглядов, жажда познаний. На равных общался Скил с эллинскими философами, персидскими, китайскими мудрецами. Дружил с Аристеем. Подолгу навещал его в Счастливом городе. Но с годами всё меньше прислушивался Скил к гласу народа. Озлобляя вождей, поклонялся Богам Олимпа. А тучи возмездия сгущались над ним. Напрасно убеждал Аристей честолюбивого скифа отказаться от царства. В дурмане тщеславия помутился разум его. Упиваясь властью, не внимал он советам друзей. И однажды настал час жестокой расплаты. Подняв восстанье, вожди казнили его, как отступника веры.
Но попавшая в скифскую кровь тяга к познанию не могла исчезнуть бесследно. Из поколения в поколение потомки бунтарского царя желали знать больше других. Так же влекло что-то их в таинственную Ольвию, кого с почтением, кого с опаской, кого с лютой ненавистью!
Вот и Рафсал долгие годы наведывался к ольвийскому правителю. Нередко брал с собою сметливого племянника. И как-то раз вечером, когда взрослые допоздна беседовали в роскошных покоях, пытливый мальчик вышел во двор. Подошёл к необычному склепу. Приветствуя его, тот вспыхнул оттенками лунного цвета.
У затворённых врат стояли два стража-великана. В железных латах, могучие, как атланты, казались они былинными богатырями. Даже мечи были длинней у них, чем у обычных воинов.
В тот летний вечер, не привлекая внимания, мальчик присел у ограды. Положив на колени сделанный из ясеня меч, стал смотреть на дивное сооружение. Похожее на высокий алтарь, завораживало оно своей красотой. Манило немедля разгадать сокровенные тайны его.
Тем временем подкралась летняя ночь. Полная луна засветилась в усыпанном звёздами небе. Давно уснул древний город. Только звуки шагов да окрики караулов час от часу тревожили ольвийскую тишину.
Позабыв обо всём, смотрел Муракан на светящийся склеп. Как вдруг привиделись ему две одинаково круглые луны. Одна по-прежнему сияла в безоблачном небе. Другая, тёплая, мягкая как котёнок, была рядом, за спинами богатырей. Мальчику захотелось подойти к ней поближе, коснуться рукой.
Поднявшись, невидимкой прокрался он через недремлющих стражей. Но не успел исполнить желанье своё! Обманная луна, потухнув, исчезла. Зато отворились настежь врата. За ними предстал наклонный тоннель. Играя с ним, ступени светились оттенками лунного света. Сбегая вниз, дразнили доступностью. Манили неземной чистотой.
Осилив страх, Муракан заглянул вовнутрь. И отшатнулся, увидев, как, заполняя пространство пылающей бездны, ползёт, приближаясь к нему, чудище с множеством глаз. Чёрные, как угли, глаза, пронзая насквозь, ломали волю, сковывали тело. Уже близко они! Сейчас вопьются в него! Не думая ни о чём, крича, вонзал мальчик в чудище меч. Гладкое древко застревало в покрытом язвами теле. Содрогаясь, превращалось оно в кишащую червями рану. А после падало вниз в бездну, полную Тьмы.
В тот же миг сдавленный крик раздался в шатре предводителя саков. Откинув пологи, ворвались нукеры внутрь. И увидели, как Муракан вынимает меч из вязанки хвороста, зажатой в руках у слуги. Выдернув меч, грозный скиф неподвижно застыл. Словно со стороны смотрел, как сыплется хворост, приготовленный слугой для костра. Не мешкая все молча ушли. А Муракан вновь опустился на ворсистый ковёр. Снова сомкнулись веки его. И вновь казалось ему, что он маленький мальчик, а то, что случилось потом, – это сон. Он развеется, словно туман. Вместе с ним канут в Лету прошедшие годы. Но годы, как крылатые кони, мчали вперёд. И как наследие предков, шагало за ним видение чуда. Не меркло оно. Не исчезало с годами. Поселившись внутри, шевелило лапами-щупальцами, отравляя сознание скифа.
Но не намерен мириться с ним Муракан. Кровь предков, вскипая, искала врага, чтоб, распознав, уничтожить его. Шаг за шагом, покоряя вершины власти земной, уповал он, что наступит час избавления. Верил, что вновь отворятся бездны врата. Настойчиво что-то вещало ему, что цель его небывало близка. Скоро войдёт он в загадочный склеп. Раскроет тайны его или останется в нём навсегда! Иного ему не дано! Немного осталось ждать!
На следующий день предводитель саков вновь побывал у печальной могилы. Над ней теперь возвышался курган. Вокруг него истоптана до корня трава. Ещё видны следы от огня. Повсюду витает дух прелой земли. Но скоро не станет его. Омоется курган проливными дождями. Порастёт разнотравьем. И станет похож на другие курганы, разбросанные по степям, пустыням, предгорьям как символы той кровавой эпохи.
От грустных мыслей отвлёк Муракана порыв холодного ветра. Небо запорошило курган неровным слоем мокрого снега.
«Не торопится тепло в эти края!» – разворачивая коня, подумал предводитель саков. И, будто соглашаясь с ним, новый заряд мохнатых снежинок рухнул вниз из низко нависших непроницаемых туч.
Въехав в лагерь, Муракан направил коня к повозке, где жил белобородый старец-вещун. Тревожа память, последняя песнь старика не давала покоя. Слова её связаны с ним. Он должен знать: о чём вещали уста, которые не умеют врать? Что сможет помешать ему, нарушить планы его?
Предводитель саков хотел поговорить с белобородым певцом. Желал разузнать смысл пророческих слов. Но, подъезжая к повозке, увидел, что снята с неё потрепанная непогодами юрта. Со всех сторон сходились сюда взволнованные чем-то люди. В недобром предчувствии сжалось сердце грозного Муракана. Заметив его, толпа расступилась. Тогда увидел он, о чём сам догадался уже. Вещун был мёртв! Укрытый накидкой, немощный старец лежал поверх разбросанных шкур. А на осунувшееся лицо падали и не таяли белые снежинки. В изголовье виднелся музыкальный короб. По правую руку покоился манускрипт. Слева лежал надломленный посох.
Растолкав людей, пробилась к предводителю саков служанка. Рыдая, поведала она, что ночью спустилась с неба многоликая тень. Источая смрад, принялась душить несчастного старика. Но тот вывернулся из цепких объятий. Прокричав заклинанье, сразил посохом ужасное чудище.
– Стеная от боли, тень взмыла вверх. Закружившись, ринулась в небо. А оттуда метнула в старца смертельную молнию… – давясь слезами, бормотала служанка.
С трудом разбирая несвязную речь, Муракан сошёл с коня. Шагнув к повозке, задержал взгляд на таинственной рукописи. Решившись, коснулся рукой деревянной обложки. Сейчас же вспыхнули огоньками на ней незнакомые буквы. Не дыша, приоткрыл он её. И увидел, что листы чисты, словно их не касалось перо.
Закрыв манускрипт, Муракан посуровел лицом. Вскочив на коня, миновал многолюдный лагерь. Но, подъезжая к шатру, снова увидел толпу взволнованных чем-то саков. Это были воины князя Камила. Собравшись здесь, обступили они своего вожака. Но, узрев Муракана, насторожились. Тревожно зашумели. Прорвавшись сквозь них, князь ринулся навстречу предводителю саков. Чёрным вороном закружился вокруг. Глядя в глаза, прохрипел:
– Пленён ольвийский сотник! Его узнали! Он погубил моих воинов. Позволь поквитаться мне с ним! Отдай убийцу Барсада!
Спрыгнув наземь, Муракан промолчал. Предводитель саков волен был отвечать или нет. Двинулся дальше он, к пологам шатра. Но чуть не сбив его крупом коня, свирепея, князь прокричал:
– Отдай сотника!
Блеснули мечи в руках нукеров. Сверкнуло оружие воинов князя. Однако, поникнув под взглядом старшего брата, Камил, помрачнев, отступил.
 
Глава 11
Во дворе окончательно рассвело, когда, отложив книгу, Николай допил остывший кофе. Вымыв чашку, поставил её в ящик настенного шкафа. Вышел на балкон. Утренняя прохлада приятно взбодрила его.
Облокотившись о деревянные перила, посмотрел он вниз. Недалеко от платана дворник мёл площадку возле мусорных баков. Не глядя по сторонам, ранние прохожие угрюмо шли к выходу со двора. Не замечая ни бирюзового неба, ни щебета птиц, понуро брели они по дворовой дороге.
«Пора и мне собираться! Как-никак первый рабочий день. Чем не повод накатить вечером рюмку-другую коньяку?» – с иронией подумал Николай.
Имея на счету своём приличную сумму денег, мог не думать он о завтрашнем дне. Однако маяться в четырёх стенах становилось тягостной мукой для Николая Гмырёва.
Купив в начале весны машину, целыми днями колесил он по городу. И однажды пришла ему в голову идея реализовать себя в качестве водителя такси. Отлично знал он, что для этого требуется купить оранжевый гребешок. Ставь его на крышу автомобиля. А после таксуй сколько хочешь. Во всяком случае, так поступали многие владельцы легковушек, желая в обход закона пополнить семейный бюджет. Но Гмырёв не желал конфликтовать с властями. Поэтому, не без труда оформив лицензию, решил он эту проблему. Теперь же официально мог таксовать, платить налоги, а главное, считать себя полноценным членом трудового сообщества.
Гмырёв согласен был с участковым Скрыпником: пора заняться чем-то полезным. Но с его-то биографией самое большее, на что приходилось рассчитывать, так это должность охранника в каком-либо офисе. Однако не прельщало его видеть себя в роли человека, распахивающего двери перед чиновниками. То ли дело крутить баранку. Да и город он знал неплохо. Тем более что за время отсутствия его мало что изменилось тут. Разве что переименовались некоторые улицы, появились новые магазины, открылись рестораны, салоны, кафе, выросли однотипные микрорайоны.
Поэтому вчера ещё, перед приходом участкового, Николай вымыл машину. Пропылесосил салон. Проверил давление в шинах. Закрепил на крыше «Форда» пластмассовый гребешок. А сегодня, управившись с утренними заботами, ровно в 7.30 подъехал на остановку общественного транспорта, расположенную возле моста через Южный Буг.
В эту пору на оживлённой, как обычно, остановке было многолюдно. Но в то же время мало кто обращался к услугам частных таксомоторов. Люди ждали очередного автобуса, чтобы, втиснувшись в переполненный салон, уехать по своим неотложным делам.
Заняв свободное место в ряду поджидавших пассажиров автомобилей, Николай вышел из машины. Взглянув со стороны на «Форд», поправил зеркало заднего вида. Протёр лобовое стекло. Как вдруг что-то заставило его насторожиться.
Повинуясь команде внутреннего голоса, он обернулся. И увидел за спиной своей двух парней, проявлявших интерес к его персоне. Один из них, бритоголовый крепыш, ухмыляясь, разглядывал Николая. Другой же, рыжеволосый верзила, неуклюже нагнувшись, всматривался в окно автомобиля.
– Слышишь, мужик? Чего пристроился тут? – развязно обратился крепыш к Гмырёву. – От кого добро получал?
Однако вызывающий тон, каким эти вопросы заданы были владельцу чёрного «Форда», не произвёл на того желаемого впечатления.
– Не по адресу обращаешься. Мужики на лесоповале. Дневные нормы выполняют! – припомнив услышанные в СИЗО жаргонные слова, спокойно ответил Николай.
– Ах ты падаль болотная! – взревел взбешённый крепыш. – На кого, сявка, клювом хлопаешь?
В руке бандита блеснуло лезвие ножа. Рыжеволосый напарник удивлённо посмотрел на седовласого смельчака.
Тем временем настроение бритоголового бандита стремительно менялось. Намерения его становились более угрожающими. Было очевидно, что не впервой применять ему нож для достижения намеченных целей. Однако не знал ещё он, что не выдастся для него сегодняшний день!
Молниеносным движеньем руки Николай ударил бандита в кадык. Выронив нож, тот завалился набок. Рыжеволосый верзила, не успев опомниться, получил удар в пах. А когда у него переломилось надвое туловище, то, рубанув ладонью в основание шеи, Гмырёв надолго лишил его сознания.
За считанные секунды управившись с громилами, Николай усадил оба бесчувственных тела у края бордюра. И теперь, глядя на них, можно было подумать, что два приятеля, не в меру захмелев, присели на пару минут отдохнуть.
Пинком ноги Гмырёв отбросил нож к ливневому стоку. Ударившись о ржавую решётку, холодное оружие жалобно звякнуло и навсегда исчезло в глубине замусоренного колодца. Сам же Николай, словно ничего не произошло, окинул взглядом стоянку такси. И пришёл к выводу, что инцидент остался незамеченным.
Мимо него по-прежнему ползли громоздкие автобусы. За ними, пыхтя, тянулись тяжелые грузовики. Рискованно маневрируя, носились шустрые малолитражки. Люди куда-то спешили. На ходу обменивались новостями. Жаловались на жизнь, на болезни. Обсуждали недуги родственников, соседей, знакомых. Делились сплетнями о знаменитых спортсменах, артистах, политиках.
Однако, почувствовав чей-то взгляд, Николай снова насторожился. Оглядываясь по сторонам, вышел он из-за шеренги таксомоторов. И только теперь заметил чёрный джип с затемнёнными стёклами. Похожий на лакированный броневик, красовался он в тени деревьев напротив стоянки. Возле джипа, опершись об угловатый капот, стоял лысый человек преклонного возраста. Прищурившись, внимательно смотрел он на Гмырёва.
«Это его бандюганы!» – шагнув к джипу, решил Николай.
Не дожидаясь опасного визитёра, лысый гражданин расстегнул фланелевую куртку. Николай не мог ошибиться. За левым бортом её обозначились контуры короткоствольного пистолета. Замедлив шаг, Гмырёв в раздумье остановился. Засунув руки в карманы, постоял на месте. А после вернулся к своему «Форду».
Лысый гражданин тоже не стал более прохлаждаться. Сев в джип, посмотрел он на своего водителя, прыщеватого угрюмого парня.
– Всё видел? – требовательно спросил его.
Тот утвердительно кивнул в ответ.
– Что скажешь? – поинтересовался хозяин джипа.
– Может, он мент? – предположил угрюмый парень.
– Нет! Не мент! – задумчиво изрёк лысый. – Менты так жёстко не работают. А этот на поражение бил. Профессионально бил! Двух амбалов уложил так, что заметить никто не успел. Хотя народу вокруг тьма! Так и снуют туда-сюда! – с раздражением произнёс он.
– Кто ж он, если не мент? – в свою очередь спросил водитель.
– Кто-кто! Конь в пальто! – разозлился лысый, а водитель испуганно вжался в кресло. – Сам хочу знать, что за клиент в огороде моём нарисовался! – злобно прошипел лысый. – Сдаётся, не из местной братвы! Залётный фраер. Не задержится надолго! – Хотя нет! – обернулся он к водителю. – Сегодня же зайди к участковому! Поинтересуйся от моего имени, что за фрукт такой здесь объявился!
А через мгновенье, сорвавшись на крик, заорал:
– Чего торчишь? Поехали! Дела делать надо, а не хлебалом щёлкать!
Взревев мотором, джип прыгнул с места и вскоре исчез, затерявшись в потоке машин.
Через день, поздним вечером, к Гмырёву снова наведался майор милиции Скрыпник.
Приняв из рук Николая чашку крепкого чая, устроился он в кресле. И как бы между прочим полюбопытствовал:
– Зачем скрывал, что таксистом подрабатываешь?
– Не подрабатываю, а работаю! – поправил Николай. – У меня есть лицензия. В машине установлен таксометр. Так что, гражданин начальник, работаю, а не подрабатываю!
– Ладно. Не придирайся. Работаешь, так работай. Меньше времени на сказочки останется, – участковый перевёл взгляд на книгу в зелёной обложке.
– Кстати, искал я твою книгу в Интернете. Не нашёл! На разные сайты заглядывал. Всё без толку! Будто не было никогда ни книги, ни автора! – майор с опаской покосился на витиеватые буквы с книжной обложки. – Хотя не за этим я пришёл. Ты видел драку вчера на остановке возле моста?
– Заявление кто-то написал? – окатив гостя холодным взглядом, ответил вопросом на вопрос Николай.
– Нет! Никто ничего не писал!
– Откуда про драку знаешь?
– Да так, старичок один нашептал!
– Старичок, говоришь, нашептал? Нет! Не видел! Ты уж прости. Наверное, в другом месте был, – в тон майору соврал Гмырёв.
– Не беда! Не видел и ладно, – натянуто произнёс участковый. – Только тебе мой совет! Поосторожней там, среди таксистов. Не геройствуй! Не любят они чужаков, особо, если те порядки их нарушают, – посоветовал Скрыпник.
– Учту! – пожав плечами, пообещал Николай.
Однако участковый не торопился уходить. Не зная, с чего начать, он заметно нервничал. Наконец, допив чай, отдал Гмырёву чашку и, глядя под ноги, сообщил:
– Под крышей они!
– Под какой крышей? – удивлённо переспросил Николай.
Заёрзав в кресле, Скрыпник приподнялся. Снова присел. И доверительно сообщил:
– Один авторитет по прозвищу Лысый контролирует здесь нелегальный извоз!
Не отводя глаз от майора, квартирант промолчал. А участковый вымученно продолжил:
– Надеюсь, ты понял! Он взимает процент с таксистов, работающих без лицензий. Так что не конфликтуй с ребятами Лысого. Не надо!
– У меня есть лицензия! – нахмурившись, напомнил гостю Гмырёв.
– Значит, не тронут. Верней, не должны, если сам не напросишься! – неуверенно произнёс участковый.
– Ну и порядки у вас! Как в Сицилии! – язвительно отреагировал колкий квартирант.
– Да нет! Это не Сицилия. Это пережитки «перестроечного» периода, – с грустью в голосе пояснил Скрыпник. – К тому же сейчас тут давно уж не та преступность, что была лет десять назад. Хотя кое-что осталось ещё. Так что имей в виду. Если намерен работать, а тем более жить спокойно, делай правильные выводы!
– Хорошо, сделаю! – улыбнувшись, успокоил Николай позднего гостя.
Повеселев, участковый поднялся с кресла.
– Ну, мне пора! – жизнерадостно сообщил он.
– На маршрут? – не скрывая иронии, произнёс Гмырёв.
– Так точно! – бодро подтвердил майор.
Поблагодарив за чай, он, не задерживаясь, удалился. А Николай, выпроводив участкового, вышел на балкон. «Не всё спокойно в королевстве Датском!» – всплыла в памяти где-то услышанная фраза. Впрочем, слабая попытка припомнить, где или когда он слышал её, была прервана дребезжаньем телефонного звонка.
Однако Николай не стал поднимать трубку. Он был уверен, что это звонит Эльвира Ростиславовна.
«Сниму я трубку, а она опять станет интересоваться, приходил ко мне Скрыпник или не приходил, – размышлял он. – А хуже того, примется вслух сомневаться, придёт он к ней или не придёт… “поболтать”», – с досадой подумал Гмырёв.
Вернувшись в комнату, Николай принял тёплый душ. Сварив порцию пельменей, съел их. С удовольствием выпил чашку крепкого чая. И, сев в массивное кресло, открыл следующую главу своей книги.
 
Глава 12
Через несколько дней, минувших после сраженья под стенами города, Тинэй снова принял решение направить к скифам посланника. И вновь выбор его пал на сотника Танация.
Родом из небогатой, но знатной македонской семьи, десятый год служил он в ольвийском гарнизоне. Худощавый, чуть выше среднего роста, Танаций не выделялся атлетическим сложением, но мало кто в гарнизоне умел так же ловко владеть мечом, а в стрельбе из лука вовсе не было равных ему.
 
С усердием справляясь с превратностями воинской службы, македонец быстро постиг тонкости гарнизонного быта. И скоро достойно был принят в среду бывалых ольвийских командиров. К тому же с недавнего времени ни для кого не было секретом, что только ему верховный стратег доверял самые рискованные задания. Вот и теперь, вызвав к себе сотника, Тинэй без предисловий спросил:
– Готов снова встретиться с саками?
– Готов! – не раздумывая, ответил Танаций.
Но понимая, насколько опасен в нынешних реалиях визит к кочевникам, Тинэй рассудительно произнёс:
– Не торопись! Подумай. Если откажешься, никто не упрекнёт тебя в этом!
Глаза сотника блеснули, будто его сильно обидели.
– Я в чём-то виновен? Ко мне нет доверия? – с укором произнёс сотник, не знавший ранее подобных снисхождений.
Как и предвидел Тинэй, сотник по-прежнему корил себя, что не справился с предыдущей задачей. Даже друзья Танация не могли утешить честолюбивого македонца, утверждая, что в тот злополучный день не по его вине погибли этеры под натиском вероломного Барсада.
Зная о переживаниях сотника, Тинэй по-отечески жалел его. Хотел, чтоб тот снова поверил в свои силы, чтоб избавился от гнёта незаслуженной вины.
В то же время стратег сознавал, какому риску подвергает Танация, отправляя его на столь опасную встречу. Потому-то на обиду сотника строго промолвил:
– Недоверию нет здесь места! В противном случае избавил бы я тебя от нашего разговора. Кочевники могли запомнить тебя! Они не щадят кровных врагов! А от результатов твоего визита многое зависит!
– Я справлюсь! Не стоит беспокоиться! – отбросив эмоции, заверил сотник. – Похоже, скифы что-то замышляют. Иначе давно напали бы на Ольвию. Они не тронут ольвийского посланника. Сейчас это не в их интересах!
Спокойный тон, а также разумность услышанной речи убедили Тинэя в правильности выбора. Теперь не сомневался стратег: Танаций не подведёт! Он справится. Он обязательно вернётся!
Без лишних слов простились они. А утром, вручая запечатанный свиток, Тинэй наказал Танацию передать его предводителю саков.
Страшными чудищами ползли над Ольвией тяжёлые тучи. Чёрные, как смола, казалось, хотели продлить они до бесконечности ночь.
Взглянув на них, в недобрых предчувствиях поднялся стратег на смотровую площадку. Обдуваемый ветром, остановился у края её. Заложив за спину руки, замер, глядя, как выехали из города десять этеров.
Покачиваясь на крупах коней, направились они в глубь степи, туда, где в сизом тумане проступали очертанья скифского лагеря. Преодолев часть пути, остановились на невысоком холме. Ветер развевал за спинами всадников красные плащи. И с высоты башни напоминали они Тинэю полевые маки на летней поляне.
Но вдруг заметил он, как, разорвав туман, понесся к холму разъезд конных саков. С гортанными криками мчались они, намереваясь, охватив кольцом, окружить дерзких эллинов. Однако, опережая кочевников, этеры развернули коней. Разбрасывая комья земли, влетели в городские врата. И спешились, выполнив поставленное перед ними задание.
На холме остался один лишь Танаций. Оглянувшись, поправил рукой гривастый шлем. Поднял над головою скреплённый ольвийской печатью свиток. И тронул коня навстречу приближающимся скифам.
Как стая волков, набросились саки на эллинского сотника. Закружились в бешеном вихре. В глазах стратега всё потемнело. Плащ сотника исчез в клокочущей массе нахлынувших скифов. А через мгновенье повернули обратно они, покинув обезлюдевший холм.
Порыв ветра запорошил мокрым снегом стратега. Взглянув в степь, отёр он ладонью лицо. Спустившись с башни, у порога её увидел командира крепостной охраны Орэя. Похожий на борца-тяжеловеса рыжебородый командир возвышался над невысоким стратегом. Казалось, Орэй хотел что-то сказать… Но, упреждая его, Тинэй распорядился почаще проверять караулы, усилить наблюдение. А напоследок велел прибыть с докладом к нему в необычно позднее время.
Над городом выглянуло неприветливое солнце. Страшась чего-то, скрылось в узком просвете непроницаемых туч. Тяжёлое, как губка, небо швырнуло вниз заряд пушистых снежинок. Ветер разнёс их по улицам, площадям, переулкам. Прохожие скрылись в безрадостно серых домах. И только воины крепостной охраны стойко стояли на своих постах. Кутаясь в плащи, отводили они взгляд от хмурого командира. А того всё сильней одолевала тревога. Всё томительней тянулись часы ожиданья.
Скрылось за горизонтом холодное солнце. Чёрной мглой сгустились над городом сумерки. Зажглись на башнях цепочки огней. Один за другим менялись озябшие караулы. А сотник не возвращался! Снова и снова поднимался в башню Орэй. Бросал взгляд в темень степи. Но пустотой отвечала ночь. Ни топота копыт! Ни шороха шагов! Неужели не увидит он более друга своего Танация? – изводился Орэй. – Почему не рядом он с ним, как в тот день, когда спас Танация от дикого вепря?
Орэй задумался, вспоминая, как шумно праздновали ту охоту в верховьях Ипаниса! Тогда сдружились они, став, как сводные братья!
Оттого накануне, узнав о выборе Тинэя, Орэй не спал всю ночь. А утром, не смея перечить, едва сдержался, чтоб не выказать гнев! «Зачем стратег послал сотника на верную смерть?» – мучился он догадками.
Весь день, отгоняя дурные мысли, не зная покоя, не находил себе места Орэй. Час за часом вглядывался во враждебную степь. А чёрная ночь уже окутала подступы к городу. Хозяйничала на улицах, площадях, переулках. Только во вражеском лагере, как волчьи глаза, злобно мерцали костры.
Кляня всё на свете, Орэй спустился с башни. У выхода остановился. Пришла пора для доклада стратегу. Он же всё медлил. И тут с двух постов донеслось до него: «Всадник с факелом! Всадник в степи!»
Забыв об усталости, рванул командир назад. Вбежал на площадку. Вгляделся в освещённое факелом лицо. С облегчением вздохнул! Услышаны молитвы его. Свершилось чудо!
Скрипнув, открылись врата. Впустив всадника, затворились за ним. Спрыгнув с коня, сотник снял измятый, с глубокой вмятиной шлем. И тут же попал в медвежьи объятья Орэя. А вскоре шли они бок о бок по тёмным улицам к дому Тинэя. Гулко разносились по городу их шаги. Тихо вели они разговор. Отзывались на приветствия караулов. На подворье стратега встретили их слуги. А в гостевой комнате поднялся навстречу и сам Тинэй.
Приказав подать всем вина, указал он гостям на скамью у очага. Слуги разлили по бокалам вино. Зажгли светильники. Подбросив поленья в огонь, удалились. Разгоревшись, светильники озарили развешенные по стенам мечи. Убрав от очага отточенный меч, Тинэй накрыл его полотном. А Орэй без труда догадался, что стратег сам затачивал его, дожидаясь посланника.
Шествуя по тёмным улочкам, Танаций вкратце поведал Орэю о постигших его злоключеньях. Потому-то не удивился тот, когда после первых же слов поднялся со скамьи Тинэй. Да так и не присел на протяжении всего рассказа. Танаций же, выпив вина, начал с того, что, спустившись с холма, сброшен был на землю сакским копьём. Падая, выронил свиток. Вокруг него гарцевали скифские всадники. Что-то крича, спорили они между собой.
«Нужно подняться, иначе затопчут!» – подумал Танаций.
Он встал на колени. Но рубящий удар по бронзовому шлему опрокинул навзничь его!
Придя в сознание, сотник присел. Со стоном свесил ноги со скрипучей повозки. Руки его перехвачены были ремнём. От боли раскалывалась голова. Саднило плечо под погнутым щитком. Три скифа, погоняя круторогих быков, везли его в глубь кочевого лагеря. Увидев, что пленник очнулся, конвоиры перевязали повязкой глаза. Но не успев тронуться, повозка встала на месте.
Ударив оземь копытами, над головой Танация заржал взмыленный конь. Спрыгнув с коня, неизвестный всадник подошёл вплотную к нему. А через миг остриё меча коснулось незащищённой шеи эллинского сотника. Всем телом почувствовал пленник, как напряжена рука незнакомца, как едва сдерживается он, чтоб не снести ему голову! Но погодя меч был убран. Всадник умчался куда-то прочь. Продолжив путь, повозка дважды останавливалась. Потом стала надолго. Когда же с эллина сняли повязку, то был уже поздний вечер.
Танацию освободили руки. Нукеры помогли сотнику встать на ноги. Ввели в просторный шатёр. А там, ступив за украшенные пологи, очутился он будто в чертоге из персидских сказаний.
Освоившись с темнотой, увидел собравшихся здесь вождей. Рассевшись у костра, переговаривались они. Но вот один из них гортанно обратился к нему:
– Кто ты? Зачем пожаловал к нам?
Македонец размял затёкшие запястья. А после ответил:
– Я сотник этеров. Посланник магистра Тинэя. Мне поручено передать свиток предводителю саков. – И, смутившись, добавил: – Но я утерял его!
От жара костра, от запаха кожи шатра у Танация зарябило в глазах. Дрогнули ноги. Нукеры ещё плотней обступили его.
– Вот твой свиток! – не сводя глаз с сотника, изрёк тот же скиф.
Достав из-за пояса разорванный свиток, показал его сотнику. И тут же метнул в пламя костра. Танаций шагнул вперёд. Но мечи нукеров преградили дорогу ему.
Однако Муракан, казалось, не заметил реакции сотника. Невозмутимо наблюдал он, как, превращаясь в пепел, обугливается ольвийское послание.
– Я прочёл свиток Тинэя! Магистр желает знать, на каких условиях мы отсюда уйдём, – промолвил предводитель саков.
Шатёр наполнился тишиной. Сам же Муракан, подавшись вперёд, вглядывался в костёр, будто рассчитывал на совет от него! Потом посмотрел на сидевшего по левую руку вождя. И снова, окинув взглядом Танация, промолвил:
– Кто ты, эллинский сотник? Воин, не знающий страха? Или безумец, что ищет смерти?
Угрюмый вождь вперил в Танация полный горечи взгляд. И сотник понял, что это он останавливался у скрипучей повозки! Это он едва не вынес свой приговор!
Не дождавшись ответа, утвердительно заявил Муракан:
– Ты безумец! Из-за тебя погибли саки. Ты заманил в ловушку воинов князя Камила! Ты враг нашего рода!
Избегая взгляда Камила, сотник скользнул глазами за спину Муракана. И увидел там, в полумраке шатра, зловещие чаши-черепа. Выставленные в ряд, сделанные из человеческих голов, злорадно взирали они провалами пустых глазниц. Казалось, насмехались над ним. Звали не мешкая пополнить их ряд! Но, одолев минутную робость, ответил Танаций:
– Предводитель ошибается, считая, что саки угодили в ловушку!
Сотник вздрогнул от взгляда князя. И, сдерживая волнение, продолжил:
– В тот день магистр Тинэй велел мене передать вазу в подарок сакским вождям. Но ваши воины напали на мой отряд! Они погибли в честном бою! Мой город отражал вторжение врага! – твёрдо закончил Танаций.
Ненавидящим взглядом Камил всё так же испепелял Танация. А Муракан на речь пленника гортанно ответил:
– Ты отважен, ольвийский сотник. Но всё же твой город падёт, коль мы захотим!
Вожди одобрительно зашумели. Тогда, заглушая их голоса, громогласно объявил Муракан:
– Ты, сотник, свободен! Сообщи тому, кто тебя отрядил…
Скифы в недоумении смолкли. А Муракан, окинув взглядом вождей, продолжил:
– Мы уйдём, как только получим от вас всех коней, овец и, конечно, фураж!
От этих слов, прозвучавших в гробовой тишине, вожди оцепенели, будто привиделось им нечто ужасное. Удивлённо смотрели они на грозного предводителя. Даже костёр поник, словно не стало хватать ему живительного воздуха. Такого благоволения к осаждённому городу, а тем более к ольвийскому посланнику, не ожидал никто. Однако Муракан словно бы превратился в скальный гранит. Тогда вожди обратили взоры к Варлагу. А тот остановил коротким взмахом руки волну справедливого гнева.
Но не по силам укротить ему безумную ярость Камила. Как бык, ринулся тот на эллинского сотника. Навстречу князю шагнули нукеры. Нацелили в грудь Камила мечи. В глазах вождей читалось: сейчас прольётся кровь!
– Благодари Богов, что… – прошипел князь.
Однако Танаций не дослушал окончания угрозы. Развернувшись, покинул он просторный шатёр. Чуть погодя нукеры вернули ему коня, отдали оружие. И, миновав многотысячный лагерь, выехал он в уснувшую степь.
Именно так запечатлелось всё сказанное Танацием в сознании Тинэя. Не прерывая посланника, ходил он по комнате. Временами, останавливаясь, грел руки у закопченного очага.
А сотник, закончив рассказ, заметил нетронутый бокал в руке у Орэя. Сразу возникла неприятная сухость во рту. В ответ на взгляд брата рука командира протянулась к нему. Приняв бокал, Танаций допил пьянящий напиток. Но действия эти не заслужили внимания хозяина дома. Погружённый в тяжёлые думы, ходил он по комнате. Наконец, остановившись у очага, вполголоса произнёс:
– Всё это хорошо! Но каковы планы Муракана? Не овцы ему нужны! Это ясно как день! Что он задумал?
Посмотрев на стратега, Орэй и Танаций пожали плечами. А тот, заложив руки за спину, опять принялся ходить по комнате.
– Зачем Муракан так поступает? Ольвия не выдержит осады. Он знает об этом. Но всё ж готов на уступки! Что нужно ему? – изводили стратега одни и те же вопросы.
Однако не находил он ответов. Тем более не ведомы были они гостям седовласого Тинэя. У пылающего очага молчаливо сидели они, наблюдая, как ходит стратег из угла в угол.
От выпитого вина, от пережитых событий Танация сморил сон. Закрыв глаза, уткнулся он в плечо Орэя. А тот, затаив дыхание, не шевелясь, сидел, не смея потревожить уставшего сотника. Да и Тинэй всё чаще останавливался у очага. Не зная, что предпринять, злился на самого себя. Несносно болела голова. Путались мысли. Но всё же сознавал он, что что-то ускользает, как вёрткий уж от него.
Стратег отрешённо присел на скамью. И, склонив голову, обратился к гостям:
– Пора всем спать. А завтра, точнее, сегодня, соберём коллегию. Там и обсудим, как уберечь Счастливый город!
 
Глава 13
В плотном потоке машин Николай Гмырёв переехал мост. Миновав пригородный жилой массив, свернул на просёлочную дорогу. На пассажирском сиденье «Форда» лежала карта Николаевской области. Сегодня, в последнее воскресенье августа, избран им маршрут, пролегавший к руинам легендарной Ольвии. Только вчера закончился у него срок «подписки о невыезде». И теперь вполне легально мог отправиться он за пределы города, чтоб исполнить сокровенную с недавних пор мечту.
Неширокая, в две полосы, дорога «Николаев – Очаков» вилась вдоль берега Южного Буга. Пробегая мимо дачных посёлков, больших и малых сёл, она ныряла то в пологие овраги, то поднималась вверх, чтобы представить во всей красе поля, деревья, гладь полноводной реки.
Над дорогой порхали белокрылые бабочки. Стройные тополя отбрасывали серые тени. На обочинах желтели ромашки. За ними на возделанных угодьях виднелись стога скошенного сена. Рядами тянулись приземистые виноградники. Дозревали засаженные всякой всячиной огороды. Живописно зеленели сады. И будто под рукой гениального художника всё это замирало волшебным холстом, пропитанным ароматами украинского лета.
За окном мелькала дорожная разметка. Под шинами шуршал асфальт. Деловито гудел мотор. В салоне тикали часы, приближая встречу с Забытым Городом. В этот утренний час машин на шоссе было мало. Включив поворот, Николай обогнал цепочку велосипедистов. Переехав дамбу с плакучими ивами, обогнул стадо коров. Бурёнки медленно брели вдоль насыпи, помахивая хвостами. А он ехал дальше и дальше, огорчаясь лишь тем, что не взял книгу в зелёной обложке.
 
Миновав очередной поворот, Гмырёв увидел панно с надписью «Ольвия». «Не может быть! – Николай взглянул на карту. – Древний город дальше. К нему примыкает село Парутино. До него километров десять!»
Однако, присмотревшись, понял он, что так называется сельхозпредприятие. И ещё стало ясно ему, что здесь заканчивается хорошая дорога. Дорожное полотно превратилось в полосу препятствий. Вперемешку с битым стеклом валялся повсюду строительный щебень. Обочина напоминала фронтовые окопы. А выбоины будто испытывали надёжность техники, проверяли мастерство заехавших сюда водителей.
Поневоле пришлось сбавить скорость. Хотя и это не спасло от нырков в коварные ямы. Но вскоре, к радости Николая, появился указатель «с. Парутино». А дальше, при въезде в село, увидел он информационный стенд: «Национальный историко-архитектурный заповедник «Ольвия».
Не останавливаясь, Гмырёв свернул туда, куда указывала синяя стрелка. Проехав по аккуратным парутинским улочкам, подкатил к воротам с такой же надписью. Перед ними стоял охранник в камуфляжном комбинезоне с чёрными пятнами на синем фоне. Вежливо предложив оставить автомобиль под присмотром, отворил ворота. Миновав их, Николай припарковался на небольшой стоянке. Однако что-то удерживало его в машине. Завороженно сидел он, откинувшись на спинку сиденья, убеждаясь, что удалось-таки прибыть ему на эту древнюю землю.
Выйдя из машины, Гмырёв осмотрелся. В глубь заповедной зоны вела аллея, покрытая тенью ветвистых деревьев. Напротив стоянки размещался киоск, где торговали сувенирами. Рядом с ним на каменной стене была нарисована схема заповедника.
Не торопясь, Николай подошёл к ней. Стал изучать содержание. На схеме указывались места расположения двух музеев. Особенно крупно отмечались Зевсов курган, храмы Зевса, Аполлона, и уже не так броско обозначались менее значимые ольвийские достопримечательности.
Вглядываясь в схему, Гмырёв в одиночестве стоял возле неё. И тогда кольнуло его странное чувство. Почудилось, что был здесь он когда-то давно. Не придав тому значения, Николай зашёл в помещение кассы. Заплатил за посещение заповедника. И с сожалением узнал, что экскурсий пока не предвидится.
– Для экскурсии нужна группа, не менее десяти человек! – с грустью сообщили в кассе. – А вы только третий посетитель!
Сунув квитанцию в карман джинсовых брюк, Гмырёв вернулся на тенистую аллею. Следуя информационным указателям, посетил один музей. Затем зашёл в другой. Залы музеев были чисто прибраны. На стенах изображались эпизоды из жизни ольвиополитов, пригородные ландшафты, архитектурные облики известных мест Ольвии. Вдоль стен стояли музейные экспонаты, в основном терракотовые статуэтки, амфоры, расписная посуда, орудия труда.
От дверей музеев разбегались тропинки. И, судя по всему, вели они к наиболее посещаемым участкам заповедника. Выйдя из второго музея, Николай наугад выбрал одну тропинку. Шествуя по ней, оказался на прибрежном склоне. Отсюда круто спускалась к берегу Южного Буга грунтовая дорога. Однако табличка у края её извещала: «Запретная зона!» А охранник, предвидя вопрос, строго сообщил:
– Ведутся раскопки Нижнего Города. Посетителям вход воспрещён!
Взглянув на запретную дорогу, Гмырёв пошёл дальше. Взобравшись по земляным уступам, оказался на утрамбованной площадке высокого обрыва.
«Красивое место! Благодатное! Наверное, таким впервые увидел его Аристей», – залюбовавшись, подумал Николай.
С высоты обрыва видел он, как из-за поворота реки появился продолговатый сухогруз. Многотонное судно казалось отсюда маленьким, словно игрушка. Следуя за буксиром, сухогруз поднимался вверх по течению. А за кормой его кружились белокрылые чайки.
Очертания противоположного берега с трудом угадывались. Но Николай знал, что за поворотом реки начинается Бугский лиман. Чуть дальше, соединяясь с Днепровским лиманом, воды двух овеянных легендами рек впадали в Чёрное море.
Николай опустил взгляд к подножью холма. Расчищая остатки Нижнего Города, трудились там студенты-археологи. И тогда припомнились ему слова майора милиции Скрыпника, утверждавшего, что более двух тысяч лет назад именно здесь река поглотила немалую площадь земли.
«Значит, не всё погибло! Кое-что уцелело! А может, пришло время, и Нижний Город поднимается на поверхность?» – покидая обрыв, подумал Николай.
Осматривая окрестность, шёл он дальше. От избранной им тропинки ответвлялись более узкие тропки. По ним можно было бродить весь день, не чувствуя усталости, забывая о времени, проникаясь духом минувших веков. Территория заповедника представляла собой холмистое пространство, поросшее полевой травой. То тут, то там белели фундаменты древних строений. Проходя мимо них, Гмырёв читал надписи на табличках: «Дом торговца», «Дом пекаря», «Колодец водостока», «Подвальное помещение», «Керамическая мастерская».
На пути оказалась земляная насыпь с табличкой «Зевсов курган». По спине Николая пробежал неприятный озноб. В подсознании что-то болезненно ёкнуло. Насторожившись, Гмырёв обошёл вокруг насыпи.
Неприметный курган походил на обычный пригорок. Однако под толщей земли с древних времён таился погребальный склеп. Извилистые тропинки тянулись сюда со всех концов заповедника. А в черноту отворённой двери уходили тщательно отёсанные ступени.
«В книге нет упоминаний об этом склепе, о Зевсовом кургане, даже о храме Зевса, хотя нанесены они на схему заповедника…» – задумался Гмырёв.
Над входом прочёл он броскую надпись: «ІІ век до н.э. Захоронение знатного ольвиополита».
«Вероятно, появились они после описанных в книге событий! Наверное, Аристею удалось возродить сгоревшую дотла Ольвию!» – собираясь с мыслями, предположил Гмырёв.
Однако мысли его неудержимо метались, будто затягивала их воронка памяти, увлекая в неизвестный провал. Стоя у входа, Николай впервые в жизни стыдился себя! Что-то пугало его! Он искал повод уйти отсюда! Но всё же, сломив малодушие, направился вниз. И с каждой ступенькой обострялось странное чувство. Казалось, приближается он к чему-то важному для него, сугубо личному.
Освещая широкие ступени, маломощные лампочки тянулись вдоль каменных стен. Как нить Ариадны, вели к двум погребальным помещениям. Со всех сторон наползала на него неестественная тишина. Могильной плитой давила подвальная сырость. То тут, то там появлялись серые тени. Бросаясь под ноги, терялись они в паутине щелей. Крались лоскутами по следу. Всё тело пронизывал холод. Ощущалось присутствие смерти. Казалось, обитают здесь духи минувших эпох.
Рассекая воздух, пронеслось мимо Гмырёва чёрное существо. Коснувшись лица, сгустком тьмы устремилось к выходу. С писком исчезло в лучах яркого света. Остановившись, Николай поднял голову. И увидел целую колонию ютившихся под каменным сводом гнёздышек. Выглядывая из них, крохотные ласточки всматривались в него. Гмырёв зачарованно смотрел на них. И чем дольше вглядывался в бусинки-глаза, тем сильней вскипала в нём волна необъяснимого гнева.
Теряя контроль над собой, Николай бросился к выходу. Будто гнались за ним, выбежал наружу. Но жалобный зов, донёсшийся из сумрачной глубины, вернул обратно его. Спускаясь вниз, казалось, уходил он в глубь самого себя. А там, подавляя сознание, пробуждался в нём иной человек. Наткнувшись на колдовскую преграду, замер он, как неживой. Под ним колыхнулась плита. Иной человек, очнувшись от сна, владел теперь им до мозга костей.
«Это мой склеп!» – хронометром стучало в висках.
Он больше не мог отвечать за себя. Ещё миг – и бросится он на стену. Вкарабкается на неё как паук. Станет крушить гнёзда! Уничтожать птенцов! Однако, скрипя зубами, преодолел он безумный порыв. Спотыкаясь, слепо хватаясь за стены, выбрался, не помня себя, из холодного склепа. На воздухе ярость утихла. Прояснилось сознание. Утихомирились нервы. Но долго стоял ещё он у земляного кургана. Здесь всё знакомо ему!
Гмырёв закрыл на минуту глаза. И невидимкой вновь очутился в сырой глубине. Теперь тоннель как днём освещён. Исчезли в нём признаки былой старины. Вдоль стен горели светильники. Ступени, как прежде, вели его вниз. Там же на мраморном постаменте стоял саркофаг. В нём чинно лежал седовласый покойник. Тело его покрыто атласным, с бахромой покрывалом. У входа в склеп чадно дымились костры. Совершая обряд, безликие люди колдовали у них. У постамента стояли звероподобные воины. В руках у них копья! С поясов свисали мечи!
Открыв глаза, Гмырёв осмотрелся. Предельно ясно стало ему, что жил здесь он невероятно давно. Там была Священная Роща. Дальше стоял храм Аполлона, крестообразный алтарь…
Почти бегом Николай ринулся по едва заметной тропинке. Перескочив нагроможденье ракушечника, наткнулся на табличку: «Храм Аполлона».
В груди забилось сердце. Растворившись во времени, пронёсся он сквозь века. Здесь было здание общинных собраний, за ним жилые кварталы Верхнего Города!
И тут, как шанс на спасенье, увидел он на холме охранника в сине-чёрном комбинезоне. Гмырёв был готов добежать во весь дух до него, тряхнуть за грудки, чтоб услышать, что он ошибается, что алтарь и Роща были не здесь. Но не нашлось сил тронуться с места. Растаяли в нём крохи сомнений!
Будто в тумане подошёл Николай к алтарю. Коснулся его рукой. Сразу же стало легче ему. Окутала тело прохлада. Почудилось, что он заблудший путник, пришедший домой. Здесь рады ему! Помнят о нём!
В смятенных чувствах Гмырёв направился к выходу из заповедника. У таблички с надписью «Запретная зона!» остановился. Вдоль грунтовой дороги по-прежнему прохаживался охранник с переносной рацией в руке. Николай прошёл мимо. Однако, вернувшись, процедил сквозь зубы:
– Караулите? Чтоб не украли что-нибудь?
– Караулю! – добродушно ответил охранник. – Только красть там нечего!
– Почему людей не пускаете? – напрашиваясь на скандал, с вызовом спросил Гмырёв.
– Как вам сказать? – невозмутимо ответил охранник. – Опасный это участок! Особо вон те места больно нехорошие! – охранник ткнул пальцем в прибрежную полосу. – Вот и смотрю, чтоб чего не случилось!
– Чем же они нехорошие? Или вам запрещено отвечать на подобные вопросы? – не менее язвительно поинтересовался Гмырёв.
– Да нет! Не запрещено. Но объяснить это трудно с научной точки зрения! – сообщил охранник, присматриваясь к назойливому посетителю. – Ну, например, приезжают люди на экскурсию. Идёт кто-то из них к реке. Заходит в воду! И нет человека! Пропал навсегда!
В руке охранника зашипела радиостанция. Он деловито щёлкнул тумблером. Шипение прекратилось, а он продолжил:
– Или ещё! Сидит рыбак в лодке. Отдыхает! На поплавок смотрит. Потом как сиганёт за борт! А найдут утопленника, и родные узнать не могут. Скрюченный, как стручок фасоли!
Охранник укоризненно посмотрел на Николая и, по-своему расценив молчание, обиженно произнёс:
– Не верите? А я правду говорю! Много раз видел, как вода внизу рябью покрывается. Или светится, особенно ночью, в полнолуние!
Однако напрасно обижался охранник. Верил ему Николай Гмырёв! Ещё как верил! Снова шёл он по тропинке, что вела к тенистой аллее. А в сознании его возникали ольвийские кварталы. Появлялись улицы, площади, переулки. Видел он торговые ряды, людей в старинных одеждах. Впереди просматривались крепостные стены. Над ними возвышались смотровые башни. Слышалась непонятная, но чем-то знакомая речь. Доносился звон оружия, слышался цокот копыт. Мимо промчался всадник, едва не сбив его с ног.
– Прав майор Скрыпник! – прошептал Гмырёв. – Странное это место! Заколдованное!
Николай посмотрел на солнце. Но нет! Такое солнце не вызовет миражей анберийской пустыни! Тем более что скоро скроется оно в тучах, наползавших со стороны лимана.
Николай сорвал стебелёк серебристой травы. Растерев, вдохнул запах полевой полыни. У киоска с сувенирами остановился купить что-то на память. Подчиняясь предчувствию, резко обернулся. И увидел, как шествуют по аллее двое незнакомых мужчин. Оба они примерно одинакового возраста. Но даже издали бросался в глаза атлетический стан одного из них. Как две капли воды походил он на Аристея! Именно так изображался он в книге с зелёной обложкой. Даже одежда современного покроя не могла стать поводом для сомнений. С него писал художник облик правителя. Те же черты лица. Высокий лоб. Карие глаза. Волевой подбородок. Прямой нос с горбинкой, волнистые волосы…
Но более того поразился Николай, когда разглядел попутчика ольвийского правителя. Если бывают на свете идеальные близнецы, то это был тот случай. Гмырёв смотрел на спутника Аристея и видел в нём своё отражение! Даже одеты они одинаково, в чёрные джинсы, лёгкие безрукавки, кожаные туфли. Единственным отличием был шрам на шее незнакомца. Похожий на белую нитку, тянулся он от правого уха и исчезал под подбородком. Странный шрам! От таких ран не выживают! Николай знал об этом.
Тем временем дивная парочка направилась к тёмно-вишнёвому джипу. Двойник Гмырёва сел за руль. Сошедший с книжной картинки Аристей расположился на пассажирском сиденье. Джип заурчал, как сытый кот. А через мгновение исчез в ближайшем парутинском переулке.
– Мужчина! Вы будете что-то покупать? – услышал Николай сердитый голос из-за спины.
Гмырёв тряхнул головой. Но даже не глянув на продавщицу, ответил ей:
– Нет! Не буду!
Сбитый с толку избытком хаотичных событий, Николай сел в «Форд». С силой захлопнул дверцу. В этот момент отлично знал он, что сюрпризы ещё не кончились. И такая уверенность не радовала его.
Первые капли дождя обрушились на крышу автомобиля в центре села. Когда же выехал он на дорогу, то ливень лил в полную силу. Заполняясь водой, ямы сливались с дорогой. Чёрный «Форд» нырял в глубокие выбоины. Колёса бились о днище. Казалось, немного ещё – и отвалится что-то от несчастного автомобиля.
Когда же в завесе дождя показалось панно с надписью «Ольвия», у Николая затеплилась надежда, что снова поедет он по хорошей дороге. Но в этот миг, выпорхнув из-под капота, устремилась в небо многоликая тень. Он на секунду отвлёкся. Автомобиль нырнул в яму. Дёрнулся в сторону. И, завиляв по дороге, остановился у опасной обочины.
– Что за бред… – выругался Николай, выходя из автомобиля. Не обращая внимания на дождь, осмотрел повреждённый «Форд». Оба передних колеса были пробиты. Лопнули противотуманные фары.
Вернувшись в машину, Гмырёв откинулся на спинку сиденья. За окнами, не утихая, шелестел дождь. Дворники размазывали по стеклу потоки воды. Вокруг никого. Ни машин. Ни людей. До Николаева сорок километров. В багажнике – одно запасное колесо!
– Что же мне делать? – размышлял Николай, глядя в затянутое тучами небо.
И тогда внутренний голос шепнул ему: «Неплохо бы прямо сейчас очутиться в квартире! Накатить рюмочку коньяку. Усесться в кресло. И читать книгу, позабыв обо всём! Это же так просто…»
– На что намекаешь? – требовательно поинтересовался Гмырёв.
Но голос умолк. Он сделал своё дело! И теперь не хотел отвечать за последствия.
Недолго думая, Гмырёв закрыл глаза. Сосредоточился. Из-под мокрого днища пополз серый туман. А вскоре стоял на дороге необычно крупный ворон. Стряхнув капли воды, птица расправила крылья. Оттолкнулась от асфальта. И стала набирать высоту в потоках непрекращающегося дождя.
Пролетев между опорами моста, ворон влетел во двор. Свернув к девятиэтажке, взмыл на восьмой этаж. Опустился на перила балкона. Вспомнив о чём-то важном, спланировал опять во двор. Приземлившись у платана, огляделся по сторонам. Под ним заклубился туман. А через мгновенье стоял под деревом многострадальный «Форд».
Осмотревшись, Гмырёв вышел из автомобиля. Вокруг никого! Но назойливое чувство не оставляло его. Кто-то стоит рядом. Стоит и смотрит в затылок!
А дождь не стихал. Он только усиливался, низвергая потоки воды. В бессильной злобе Николай зарычал:
– Сзади нет никого!
Пересыщенный излишком необъяснимых явлений, он повернулся. Поднял голову. И, вглядевшись в столб, понял, что это он смотрит на него единственным глазом!
– Как это у тебя получилось? – не скрывая восторга, спросил фонарный столб. Вернее, хотел спросить, поскольку не умел говорить.
Махнув на столб рукой, Николай скрылся в подъезде. Переодевшись, вышел на балкон. Посмотрел на столб. А тот изо всех сил старался разглядеть «человека-ворона». Наверное, очень хотелось ему подружиться с этим жильцом из съёмной квартиры. Да и Гмырёв не торопился уходить с балкона. Задумавшись, смотрел он на фонарный столб. Вспоминал события минувшего дня. И тогда под шум дождя припомнилась ему фраза, сказанная Паулем в бернском кафе: «Неведомы пути наши! Непостижимы лабиринты судеб!»
Вернувшись в комнату, Николай выпил рюмку коньяку. Уселся поудобнее в старое кресло. И открыл книгу с загадочным названием «Хроники Забытого Города».
 
Глава 14
После полудня в Верхнем Городе трижды ударил колокол. Звуки его разнеслись по улицам, площадям, переулкам осаждённой Ольвии. Услышав их, члены городской коллегии поспешили в недавно построенное здание общинных собраний.
 
Переняв черты афинского стиля, удачно вписывалось оно в архитектурный облик старого города. Со всех сторон вели к нему массивные террасы. Парадный вход украшали мраморные львы. Внутри здания был единственный зал с высокими арочными окнами. Ребристые колонны достигали в нём основания крыши. Пол в зале вымощен мозаикой в виде ковра. Вдоль стен, слева и справа от входа, в три яруса возвышались ступени-сиденья. Верхний ярус занимали магистры во главе с Тинэем, судьи, жрецы, городская знать из влиятельных ольвийских семейств. На средних ступенях располагались гарнизонные командиры. А на нижнем, самом демократичном, рассаживались богатые купцы, состоятельные ремесленники, зажиточные мещане.
Как только кворум городской коллегии был собран, поднявшийся с места стратег Тинэй известил почтенную публику о выдвинутых скифами условиях. Когда же он смолк, тишина в зале в один миг взорвалась.
Обсуждая схватку с всадниками Барсада, взятие города в осаду, горожане, негодуя, взывали к Богам. Но всё же главной темой дня оставались требования сакских вождей.
Узнав, что скифы не покушаются на городскую казну, местная знать настаивала на принятии условий скифов:
– Нельзя допустить нападения на город! – заявляли городские магистры.
– Нужно идти на уступки! Надо снять осаду! Вернётся Аристей, возвратим всё, что утратим! – вторили им аристократы.
На нижнем ярусе рьяно протестовали. Там не желали потакать далёким от тяжёлого труда сановным особам:
– Кто возместит нам убытки? Кто заплатит за зерно? – кричали обозлённые купцы и мещане.
– Затянем осаду, потеряем всё, что имеем! Жизнями поплатимся! – твердили им с верхнего яруса.
Требуя надёжных гарантий, нижний ярус скандально, как на базаре, шумел. Впрочем, с каждой минутой всё меньше оставалось там былого согласия. Большинство спорщиков, поразмыслив, принимало сторону местной знати. Вспыхивая то тут, то там, постепенно стихали сумбурные перепалки. Только средний ярус, не привлекая внимания, молчал. Потупив взоры, ольвийские командиры признавали, что сейчас разумней всего откупиться от воинственных скифов.
С каждой минутой в зале становилось всё тише. И тогда представители городской общины обратили взоры к торцевой стене, где восседал наместник правителя Ольвии Нармеон.
В перекинутой через плечо белой гимантии свысока взирал он надменным взором на собравшихся тут людей. Казалось, безразличен был ко всему, что происходит здесь.
На самом же деле за лживым спокойствием скрывался панический страх. Холёные руки до боли стиснуты в кулаки. Лицо искажено гримасой. Нармеон не знал, что делать ему, как поступить. Но в то же время уязвлённое самолюбие кипело от возмущения. Как посмел ничтожный «карлик» Тинэй, минуя его, провести переговоры со скифами? Почему он, наместник правителя Ольвии, узнаёт о них здесь, в зале общинных собраний?
От напряжения перехватывало дыхание. Тяжестью наливался затылок. А хуже всего было то, что последнее слово на этом сборище неприятных людей принадлежало ему. И, признавая бессилие, хотелось броситься вон из зала. Но куда бежать? Кругом враги! Как в стенах города, так и за ними!
Как наказанье, рухнувший на Нармеона груз ответственности давил его, вынуждал изменять привычкам, лишал покоя. А в день, когда появились кочевники, стало ясно, что город не видит в нём правителя, пусть даже временного. Жители Ольвии, привыкшие к покровительству Аристея, осуждали наместника. Ждали от него решительных действий. А их не было! Их не могло быть!
Все помыслы пирейянина заключались в том, как вырваться из этого странного города, как вернуться в привычную роскошь Афин. В который раз упрекал себя он, что, поддавшись на уговоры отца, оставил дворцовый уют, где так славно жилось. С детства, не зная нужды, рос он в среде таких же богемных сверстников. Лучшие учителя обучили его наукам, придворным манерам, этикету избранного общества. Хорошо владел он мечом. Сносно стрелял из лука. Неплохо разбирался в оружии. Но карьера воина не прельщала его. Вся жизнь его протекала в праздных поступках, пирушках, бездумных забавах, приводящих к тратам семейного состояния. И однажды, отчаявшись образумить беспутного сына, отец потребовал от него уехать из развращённых Афин.
В расстроенных чувствах Нармеон согласился. И по совету приятеля отправился в Ольвию, где рассчитывал за спиной Аристея переждать родительский гнев. Теперь же винил во всём он «бессердечного отца».
А время неумолимо текло. Члены коллегии с тревогой всматривались в сидящего на троне человека, в руках которого по воле судеб оказались они сами, их семьи, будущее всего Счастливого города.
Однако, не проронив ни слова, пирейянин поднялся. Возвышаясь над залом, стоял он бледный как мел, в белой гимантии, с тонкими чертами лица. Казалось, вестник смерти предстал горожанам. По залу пронёсся испуганный ропот. От стен повеяло стужей. Нармеон же, сойдя с трона, вышел из зала. Для себя решил он, что требования скифов будут исполнены!
– Лишь бы ушли! Тогда, не дожидаясь Аристея, оставит он Ольвию! – снизошло на него озаренье.
Сразу же стало ему легче. Появилась уверенность в себе. И меньше всего заботило его, что случится с этим городом, что станет с жителями его.
В просторном шатре Муракана снова людно. Земляной пол застелен коврами. В жаровнях тлеют благовония. Слуги наполняют бокалы тёмно-красным вином, вносят заморские сладости. Сегодня принимают здесь наместника правителя Ольвии, а также трёх прибывших с ним ольвийских командиров.
У пылающего костра сидит Муракан. По обе стороны от него расселись сакские вожди. Напротив них полукругом расположились эллины. У входа затаился толмач в цветастом тюрбане. Однако помощь его вряд ли понадобится. Кочевая жизнь саков вынуждала знать языки соседних народов.
Слуги раздали бокалы с вином. Поставили блюдо со сладкими финиками. И затаились безмолвно у пологов шатра.
Поблагодарив хозяев за угощение, ольвийские командиры воздали хвалу Богине скифов Табити. Следуя традициям степняков, рыжебородый Орэй стал интересоваться здоровьем вождей. Но тут, привстав с ковра, прервал его Нармеон. Глотнув густого, как кровь, вина, наместник выкрикнул срывающимся голосом:
– Я готов принять ваши условия…
Однако не досказал. Как подкошенный, сел, потрясённый ужасающим зрелищем. Из-за спины Муракана смотрели на него пустыми глазницами зловещие чаши-черепа. Кровавыми брызгами капли вина выплеснулись из дрогнувшего бокала. Наместник испуганно обернулся к Орэю. Но тот и не думал продолжать прерванный разговор. Муракан также не спешил с ответом. Неподвижно сидел он, поджав под себя ноги, и с любопытством смотрел на юного Нармеона.
От тяжёлого взгляда забилось, как раненая птица, сердце. Чужим стало тело. Когда же гнёт тишины стал невыносимо велик, наместник, слегка заикаясь, спросил:
– Могу ли надеяться я, что, сдержав обещанье, уведёте вы свои племена?
И вновь, не досказав, уразумел, что жизнь его повисла на волоске. Вожди угрожающе загудели. По лицам эллинских командиров пробежала мрачная тень. Слуги поспешили за пологи шатра. Удалился толмач. А хозяева и гости замерли в тревожном ожидании.
Но Муракан, казалось, не слышал нелепый вопрос. Невозмутимый, большой, как глыба, сидел он и смотрел, как дрожит бокал в руке Нармеона. Могучий скиф медленно перевёл взгляд на пламя костра. И тихо молвил:
– Наместник молод! Оттого невдомёк ему, что лукавство – удел слабых. Саки сильны! Они не бросают слов на ветер! Мы уйдём, как только получим фураж, лошадей…
Однако Нармеон не воспринял ни слова. В глазах его плыли красные полосы. Над костром кружились чаши-черепа. Расплывались лица сакских вождей. Холодный пот стекал по бледному челу пирейянина. Он не помнил, как подоспевший слуга принял из рук недопитый бокал. С трудом поднявшись, вышел за пределы шатра. И только там, ощутив капли дождя на лице, вернулся в окружающий Мир.
Оставив в шатре вождей, Муракан направился проводить ольвийскую делегацию. Ступив за откинутые пологи, вдохнул полной грудью. Шагнув к Нармеону, схватил его за рукав. Властно привлёк к себе. Глядя в глаза, произнёс:
– Полагаю, наместник не откажет Муракану взглянуть на светящийся склеп?
Едва держась на ватных ногах, пирейянин в ответ прокричал:
– Всё сделаю! Всё исполню! Я покажу склеп!
Рука скифа отпустила измятый рукав. Обретя свободу, Нармеон не мешкая вскочил на коня. И помчал, не разбирая дороги, в сторону теряющегося в сумерках города.
Отстав от него, возвращались назад эллинские командиры. В смятенных чувствах хмурыми взглядами провожали они удалявшегося наместника. Более всего хотелось им позабыть об этом позорном визите, будто не было вовсе его!
Вернувшись в шатёр, Муракан присел в круг вождей. Над пламенем костра вздымались красные искры. Монотонно бил дождь по обтянутому кожей шатру. Расслабляя пояса, сакские вожди готовились к трапезе. После ухода ольвийцев лица их уже не выглядели пугающе суровыми. Приветствуя исход переговоров, вожди оживились. Как прежде, не чаялось им покинуть эти места. Всё так же стремились они к богатым понтийским городам. Готовы хоть завтра уйти от стен неприступной Ольвии, где томились который уж день.
Слуги подали жареное мясо. Разложили стопки румяных лепёшек. Вожди принялись за еду. Шумно переговариваясь, бросали в огонь обглоданные кости. А расторопные слуги без устали подливали кумыс, подносили лепёшки, подкладывали мясо на пустеющие блюда. Только Камил ничего не ел, не пил. Глядя в огонь, размышлял: «Как отомстить за сына? Как поквитаться с ольвийским сотником? Кочевники не желают штурмовать Ольвию! Они снимают осаду!»
Злобно взглянув на предводителя саков, князь словно прозрел. Давно немолод, хоть и силён Муракан! Быть может, скоро он сам займёт его место! Тогда никакой правитель, никакие стены не спасут ненавистный город!
Насытившись, Варлаг вытер руки о хлебный мякиш. Знавшие его повадки вожди прекратили беседу. А он, повернувшись к Муракану, изрёк:
– Хорошо, что покидаем мы эти края. В верховьях Ипаниса местами крепок ещё лёд. Он выдержит переправу. Но дорога неблизкая! Пора торопиться!
Старый Варлаг взял в руки чашу с пенным кумысом. И словно зная о последних словах Нармеона, промолвил:
– Послушай меня, Муракан! Не простой это склеп. Ты знаешь о том! Не ходи туда! Не гневи Богов!
Ещё один вождь поддержал Варлага:
– Не приглянулся мне ольвийский наместник! Нельзя доверять ему. Не ходи в город!
Но даже не глянув на добровольных советчиков, Муракан промолчал. Не намерен он отвечать ни сейчас, ни потом. Слушал он, как гудит степь под порывами ветра. Внимал, как шелестит дождь за пологами шатра. Смотрел, как, разбрасывая искры, трещит хворост в костре. Грозный предводитель погрузился в думы свои. И не допустит он в них никого, особенно теперь, когда цель его так близка!
 
Глава 15
До окончания осени оставались считанные дни. Над городом свинцовыми гирями висели хмурые тучи. Холодный дождь не переставая лил с утра до вечера. Шелестя остатками листвы, ветер разносил по дворам сырость утренних туманов. Неприглядные дни растворялись в сумраке безлунных ночей. Всё живое погружалось в апатию. И, глядя в окно, мало кто отваживался пройтись без причины по слякотным улицам.
Наверное, потому в эту промозглую ноябрьскую субботу Гмырёв решил устроить себе выходной. Сделав утреннюю зарядку, принял контрастный душ. Запарив несколько щепоток мюслей, съел их. Выпив чашку кофе, вышел на балкон. Зябко поёжившись, посмотрел на фонарный столб. Постоянный объект внимания его одиноко стоял среди оголившихся деревьев. И глядя на него, Гмырёву сделалось мучительно грустно. Захотелось «накатить» рюмочку коньяку. Присыпав сахаром, разжевать дольку лимона. А после, усевшись в кресло, окунуться в завораживающий Мир своей книги.
Вернувшись в кухню, достал он из шкафа стеклянную рюмку. Протёр её салфеткой. Но тут тишину квартиры всколыхнула трель дверного звонка.
Николай посмотрел на часы. Стрелки показывали 09.42. Гмырёв удивлённо пожал плечами. Никто не посещал его в столь раннее время – ни участковый, ни квартирная хозяйка!
– Может, кто из соседей пришёл? – направляясь в прихожую, предположил квартирант.
Прильнув к круглой линзе в обивке двери, Гмырёв разглядел в ней Эльвиру Ростиславовну. Но даже мутная оптика дверного глазка не могла скрыть волнения на её лице.
Николай насторожился. Сейчас же донёсся до него запах оружейного масла, армейского снаряжения. Дали знать о себе другие признаки опасности, затаившейся с той стороны двери.
Снаружи снова нажали кнопку звонка. Грохнули в дверь. Бесшумно отступив в глубину коридора, Гмырёв прокричал:
– Сейчас открою! Одну минуту!
Сам же, шагнув на балкон, выглянул через перила. Внизу у платана прохаживались трое парней. На головах у них плотные шапочки. Одеты они в однотипные куртки.
«Это не бандиты! – понял Николай. – Кто-то из силовых структур! Значит, придётся открывать. И чем быстрее, тем лучше!»
Последовав в прихожую, Гмырёв повернул ключ в замке. Оглушённый ударом, оказался на полу. Люди в масках защёлкнули на запястьях наручники. А через пару минут, не пытаясь понять, что происходит, ехал он в затемнённой машине.
В комнате для допросов было холодно, неуютно, сыро. Влажный пол источал запах хлорки. В зарешёченное окно стучал дождь. Освещая стол с кнопкой для вызова конвоя, гудела на потолке люминесцентная лампа.
Николай сидел на деревянном табурете. Напротив него расположился следователь, похожий на состоявшегося дипломата или доцента из престижного университета. Он высокого роста, с правильными чертами лица. У него цепкий взгляд прищуренных глаз. На нём тёмно-серый костюм, кремовая рубашка с полосатым галстуком. На ногах начищенные до блеска туфли.
– Следователь по особо важным делам службы безопасности Украины подполковник юстиции Каштанов Михаил Юрьевич, – представился он Гмырёву.
– Вы задержаны по подозрению в террористических действиях. Статья 258, часть 4, – сообщил Каштанов, а также пояснил, что по этой статье ему грозит и на какие права он может рассчитывать.
Гмырёв посмотрел на следователя. Но, выдержав колкий взгляд подопечного, теперь тот сам внимательно разглядывал его.
– Вам приходилось бывать в Анберии? – приступил к допросу Каштанов.
– Да! Я служил там в правительственных войсках! – не задумываясь, ответил Николай.
– Зачем скрывали этот факт?
– Я знал, что на Украине преследуется наёмная служба.
– Когда вами подписывался контракт с властями Анберии, вы не были гражданином Украины!
– Я военный! Плохо разбираюсь в подобных вопросах!
– Почему власти Анберии обвиняют вас в терроризме?
– Мне неизвестно. Я кадровый офицер! Терроризм не мой профиль!
Записывая в протокол скупые ответы, следователь почему-то верил Николаю, даже сочувствовал ему. Нахмурившись, Каштанов поднялся. Заложив руки за спину, подошёл к залитому дождём окну. Будучи профессионалом, не понимал он: «Зачем понадобилась спешка в задержании Гмырёва? Только вчера в бюро Интерпола поступила информация, что Гмырёв Николай Михайлович разыскивается государством Анберия! А сегодня уже взяли его тёпленьким!»
Постояв у окна, следователь принялся прохаживаться по комнате. Искоса поглядывал на Николая. А тот, не двигаясь, сидел с непроницаемым взглядом серых глаз.
– Ну, выяснили, что вернулся он на Украину. Установили, где проживает. Для чего с задержанием торопиться? – не мог уяснить Каштанов причины поспешных действий коллег из милицейского ведомства. – Для начала необходимо было проследить за ним. Установить круг общения. Узнать, чем занимается. Какую жизнь ведёт. А главное, убедиться, достоверна ли информация Интерпола.
Каштанов закурил. Не нравилось ему это дело! «Если Гмырёв террорист, – рассуждал он, – почему живёт под своим именем? Имея немалую сумму денег, не скрывает их? Каким образом попал в Анберию? Что делал там?» Вопросов много! Ответов нет! Зато оперативники уже отчитались перед начальством. Записали в показатель задержание «международного террориста». А теперь разбирайся, что к чему!
– Хотя, тёмная лошадка этот Гмырёв. Один взгляд чего стоит! Такой горло перережет – рука не дрогнет!
Следователь стряхнул сигаретный пепел. «Но всё это эмоции! Доказательств никаких нет. Впрочем, отпускать тоже нельзя. Так что пусть посидит! Дальше видно будет, что делать! К тому же суд наверняка примет решение об аресте!»
Затушив сигарету, Каштанов дал Николаю подписать протокол. А через день под усиленной охраной перевели Гмырёва из милицейского изолятора в Николаевский СИЗО. Снова, как год назад, шагал он по гулкому коридору тюремного здания.
– Стоять! Лицом к стене! Принимайте свеженького! – гаркнул конвойный через порог камеры.
За ним захлопнулась дверь. Со скрежетом повернулся ключ в замке. И вот он в ином Мире, втиснутом в тесное пространство тюремной камеры. Здесь приторно кислый воздух. Дневной свет едва просачивается сквозь маленькое окно. Возле двери стоит перегородка, отделяющая парашу с умывальником. Дальше двухъярусные нары. С порога бросается в глаза белая занавеска, сооружённая из простыни. За ней обитает самый авторитетный уголовник: «смотрящий за положением». В центре камеры установлен покрытый клеёнкой стол. За ним, перебрасываясь в карты, сидели арестанты.
Оставив игру, с любопытством посмотрели они на прибывшего Николая.
– Подследственный Гмырёв. Статья 258, часть 4, – по-военному чётко отрапортовал тот.
– Так это ж Колян Гмыря! – радостно известил сокамерников байданщик Вадюня, щуплый зэк в линялой тельняшке. – Я с ним в соседней хате прошлой зимой чалился!
Поднявшись из-за стола, байданщик танцующей походкой подошёл к Николаю:
– Не думал, что снова свидимся! А ты, Колян, в масть пошёл! Растёшь, в натуре. Тяжёлая статья. На волю не скоро откинешься!
Не обращая внимания на ужимки Вадюни, Николай направился к незанятым нарам. Бросил на них скатанный в бухту матрац. Однако, выискивая повод развлечься с тоски, байданщик не отставал от него:
– Сдаётся, прошмонать тебя, Гмыря, не мешало бы! Ну как караульная служба чего не просекла! А ты нам бац – и хату взорвёшь!
Юродиво кривляясь, коснулся он брюк Гмырёва. А через миг тщедушное тело Вадюни, взмыв вверх, грохнулось о бетонный пол. По камере пронёсся приглушённый вздох. Однако никто не тронулся с места!
Застелив нары, Николай прилёг. А байданщик всё не мог прийти в сознание. Наконец, пошатываясь, Вадюня встал на колени. Мотая головой, пополз к смотрящему. Возле стола остановился. И, глядя на пожилого зэка с наколками на руках, запричитал:
– Ты видел, Чалый? Видел? Разве это по понятиям? Чтоб дешёвый фраер честного вора обижал!
Облокотившись об острое колено Чалого, байданщик хотел подняться. Но от пинка ногой снова очутился на холодном полу.
– Заглохни, губошлёп. Не по теме выписываешь! Не тебе, шушарью привокзальному, сидельцев шмонать! – презрительно произнёс смотрящий.
– Я ж по приколу хотел! А он, бивень, не просекает. Бодается ещё! – чуть не плача, оправдывался Вадюня. – Кидают на тюрьму шелупонь всякую! Беспредел разводят. Может, он террорист, в натуре?
– Не кроши батон! Может, и террорист! Тебе какой прогон, фанера бестолковая?
Поднявшись из-за стола, Чалый по-хозяйски подошёл к нарам Николая. Опёрся о них ногой:
– Ты, мил человек, не кипишись тут! – властно заявил зэк и, будто нехотя, убрал ногу. – Не лепи козыря! – буравя глазами седовласого храбреца, угрожающе заявил смотрящий. – Коли честный фраер, живи, как все! По понятиям! А коли гнида, урою! Догнал мой базар? – растягивая слова, изрёк Чалый, обнажив при этом потемневшие от чифиря зубы.
– Успокойся! Понял! – прикрывая глаза ладонью, невозмутимо ответил Николай.
Вернувшись к нарам с занавеской, смотрящий холодно взглянул на Вадюню. Пригрозил ему кулаком с воровскими кольцами на пальцах и хрипло произнёс:
– Ты тоже не баклань! Сядь на фитиль. Штемпа этого прощупай, по-тихому, – кивнул он в сторону Гмырёва. – А борзеть будет, под корень обломаем!
Заискивающе глянув на Чалого, Вадюня угодливо улыбнулся. Когда же тот скрылся за занавеской, байданщик набросился на безобидного заключённого со второго яруса нар.
– Чего локшаешься, Медуза? С каких делов пол в хате загажен? Порядочные бродяги падают на ровном месте! – кричал он на флегматичного соседа.
Тучный Медуза неуклюже спустился вниз. Кряхтя от усердия, принялся протирать пол тюремной камеры. А сидевшие за столом заключённые снова взялись за карточную колоду. Однако через минуту, спрятав карты, прервали игру. Снаружи послышались шаги надзирателя. Со скрипом отворился проём дверного окошка. Глянув на притихших сидельцев, охранник затворил его. Потом направился дальше по гулкому тюремному коридору.
Тем временем Гмырёв лежал на нарах. Смотрел в потолок и думал: «Не радостно принимает родная земля. Может, следовало остаться в Европе? Ведь Пауль даже стихи читал ему в бернском кафе:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне.
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно,
Я бы запретил…»
Не дослушав, Николай резко прервал собеседника:
– Сам сочиняешь? В свободное от работы время?
– Нет! Это стихи Геннадия Шпаликова, известного советского поэта! – блеснув стёклами очков, ответил Пауль. – Не читал?
– Нет! Не читал, – обронил по окончании разговора Гмырёв.
Однако услышанное запомнил. И теперь эти слова растревожили его память. Вспомнил он также комбата, вставшего в полный рост под пулями в Паншерском ущелье.
– Ведь мог не делать этого! Был бы жив-здоров, – рассуждал Николай. – Но комбат выполнял приказ! Значит, не мог поступить иначе. Нельзя осуждать солдата, если тот выполнял свой долг! – заверил себя Гмырёв.
Желая отвлечься, повернулся он на спину и мысленно открыл особо значимую для него главу «Хроник Забытого Города».
 
Глава 16
В условленный день из отворившихся ворот потянулись в сторону скифского стана тяжело нагруженные обозы. Туда же под охраной ольвийских воинов погнали стада овец, повели табуны лошадей. Предрассветная тишина сменилась скрипом повозок, окриками погонщиков, блеяньем и ржаньем испуганных животных. Горожане, а с ними свободные от службы воины выходили за крепостные стены. Там собирались беспорядочными толпами. Тихо переговаривались. И все как один злобно взирали в сторону затянутого утренним туманом неприятельского лагеря.
 
Держась в стороне, стояли благородные этеры. Сегодня навсегда прощались они с четвероногими друзьями. И не было среди них такого, кто без слёз, без боли в сердце мог бы расстаться с верным товарищем. Со дня появления на свет растили они своих питомцев. Делили с ними кров, пищу, всей душой привязывались к доверчивым животным. Теперь же, наперекор властям, немало из них противилось решению городской коллегии. Таких ослушников разоружали, заключали под стражу, а коней отбирали силой.
Собранные в беспокойные табуны разных мастей и окрасов кони жалобно ржали. Высматривали хозяев. Поднимаясь на дыбы, вглядывались влажными глазами в толпы людей. А главное, не могли понять: в чём провинились они? Куда, зачем их уводят?
Над потревоженной степью хмурилось пасмурное небо. Капли дождя стучали по крышам домов, врезались в воды Ипаниса, орошали прихваченную морозом землю. Казалось, этот унылый день не закончится никогда, как и череда повозок с громоздким ольвийским откупом.
Выползая из города, преодолевая ложбины, холмы, овраги, двигались они к кочевому стану. Стихийная дорога напоминала сначала коричневую стёжку. Но с каждым часом расширялась она. Слеталось к ней вороньё. Птицы дрались за оброненное зерно. Носились над головами людей. Бросались под ноги испуганных животных. Разлетались по всей округе. И вновь возвращались, оглашая криками понурое шествие, что тянулось по этой дороге.
Под вечер полетели на землю хлопья мокрого снега. Пропало вороньё. Задул северный ветер. Покрывшись грязью, опустела дорога. А жители Счастливого города с тяжёлыми мыслями о завтрашнем дне расходились по жилищам, готовясь к новому испытанию. Словно мало им сегодняшнего бесчестья. Будто в укор слабости их, в упрёк покорности вознамерился посетить Счастливый город сам предводитель кочевых саков грозный Муракан.
И раз уж суждено тому случиться, стратег Тинэй изо всех сил старался спасти свой город; как мог, пытался уберечь его от беды, что витала в воздухе, носилась по улицам, площадям, переулкам, заглядывала в окна, стучалась в двери домов.
Сзывая командиров, требовал он:
– Быть начеку! А в день визита не есть, не спать. Зорко следить за коварным врагом. Немедля упреждать любые козни его!
Снова изводил он Орэя, твердя ему:
– Не своди глаз с Муракана! Не отступай от него, особенно у склепа!
Не смея перечить, Орэй со всем соглашался. Послушно кивал, заверяя, что всё сделает, строго исполнит. Хотя никак не мог понять: «Что так тревожит мудрого Тинэя? Какая угроза таится в этом визите?»
– Отыщи вблизи у склепа надёжные места. Укрой там сотню лучших пехотинцев. Извести стражей о визите саков! – настаивал стратег.
– Зачем? – пожимал плечами Орэй. – Лишь Аристею послушны стражи-великаны. Преданы ему, как боевые псы!
А Тинэй, заложив за спину руки, ходил по комнате. Чувствуя удивление во взглядах Орэя, сомневался стратег: «Может, поведать ему о тайне своей?»
Но что-то сдерживало его! Велело молчать, что прошлой ночью во сне привиделся ему алтарь у храма Аполлона. Проснувшись, шагнул Тинэй во мрак притихших улиц.
– Хайретэ! – приветствовали его недремлющие караулы.
– Хайретэ! – звучал его голос в ответ.
А сам стратег почти бежал. Всем телом ощущал, что следует за ним, как тень, какой-то злобный дух. Но вдруг злой дух исчез. Замедлив шаг, Тинэй вздохнул. «Что это было?» – расправив плечи, терялся в догадках. Одно лишь точно знал: Священная Роща, близость её спугнули тот ночной кошмар!
В морозной тишине стратег продолжил путь к величественному храму. За оградой свернул к алтарю. И увидел, что сияет он лучами лунного света. Обступив его, безмолвно стояли жрецы. Лица их застыли в изумленье, как маски. Взволнованно блестели глаза, взирая на невиданное чудо. А алтарь словно ждал появления стратега. Окутавшись дымом, вспыхнул огнём грядущих пожаров!
В шаге от алтаря остановился Тинэй. Рассеянно посмотрел на него и вполголоса молвил жрецам:
– Тревожно сейчас в Ольвии. Среди этеров ропот. Не снята осада. Огласка знамения посеет панику…
Запнувшись, смолк внезапно стратег, будто лишился жизненных сил. Спазмы сдавили горло. Сбилось дыхание. В этот миг понял он, что город его обречён: скоро случится такое, от чего расколется земля, померкнет солнце, содрогнётся небо.
Ссутулившись, Тинэй поник. Не дожидаясь ответа, шагнул от пламенеющего алтаря. Не разбирая дороги, побрёл напрямик в сплошной темноте. У храмовой ограды остановился. А обернувшись, увидел, что алтарь снова стал таким, каким помнил его долгие годы. Развеялся дым. Исчезло свечение. Только жрецы, обозначив собой контуры священного камня, всё также стояли у потухшего алтаря.
Борясь с пробирающим насквозь ознобом, стратег поёжился. Сунул руки в карманы плаща. И, не оглядываясь, покинул территорию священного теменеса.
А через день, как полноправный владыка подлунного Мира, подъехал к городским вратам Муракан. За спиной могучего скифа колыхалась расшитая золотом накидка. Вороной конь раздувал бока. Буланый меч свисал с пояса предводителя саков. Глядя на него, излишни были сомненья, кому дано право повелевать, кто волен казнить, кто может миловать!
Переполненный необузданной силой, внушал он всем трепетный страх. Даже Камил, сдерживая коня, не решался приблизиться к нему. Чуть приотстав от братьев, скакали десять нукеров в железных кольчугах.
Поджидая их, стоял у ворот Нармеон. За спиною его, как гора, возвышался Орэй. Снося ухмылки нукеров, эллины взирали снизу вверх на конных скифов. Тогда предводитель саков тоже сошёл с коня. За ним спешилась свита. У ворот остались четверо нукеров. А остальные вошли вслед за вождями в осаждённый город.
Молчанием встретила их древняя Ольвия. Обступила враждебной тишиной. Затаилась тревожным ожиданием. Казалось, восстанет сейчас она. Без помощи людей отыщет способ покарать ступивших на землю её пришельцев!
Не зная ещё личины врага, Муракан ощущал уже близость его. Не ведая о природе смертельной угрозы, об истоках, питавших её, он насмехался над ней. Выманивал на живца засевшую в нём первопричину навязчивых снов, чтоб навсегда уничтожить её.
Без провожатых знал Муракан дорогу к склепу. Шаг за шагом уверенно спускался по ней. По правую руку шёл угрюмый Камил. Сзади, держа на изготовке мечи, следовали нукеры. Сбавляя шаг, князь то отставал, то нагонял грозного брата. Стиснув зубы, молил Богов о встрече с эллинским сотником. Любой ценой сегодня же хотел расправиться с ним. Спрятан за поясом скифа смазанный ядом клинок. Ладонь сжимала рукоять меча.
Слева от Муракана шёл Нармеон. В пурпурном плаще, приметный издалека, едва поспевал он за поступью Муракана. Будто скользя по хрупкому льду, пирейянин взмахивал руками. Боясь упасть, смотрел неотрывно под ноги. Испарина покрывала бледное чело наместника. Его знобило, хотелось пить. Не унималась дрожь в холёных руках.
След в след Муракану шагал Орэй. Будто в укор наместнику, ольвийский командир выглядел спокойным, уверенным в себе. Исполнил он все задания стратега, кажется, всё предусмотрел. Даже Танация отправил на дальнюю сторожевую башню, чтоб не попался на глаза безумному князю.
Так молча шли они, не глядя друг на друга. Только топот шагов, шорох плащей да звон кольчуг сопровождали их. Как в позднюю ночь, не видно никого на оживлённой обычно дороге. Безлюдны улицы, площади, переулки. Пусты торговые ряды. Безжизненным куполом нависла над Ольвией тишина. Лишь ветер разгуливал по древнему городу. Но знал Орэй, что смотрят им в спины тысячи взволнованных глаз.
Спустившись в Нижний Город, ступили они на подворье правителя. Замедлив шаг, остановились у мраморного постамента. И показалось Орэю, что засветился склеп ярче прежнего. Повеял холодом. Поверхность его покрылась инеем. Предвидя беду, стих ветер. Померкло солнце. Чёрная тень легла на затворённые врата. А два стража-великана, шагнув навстречу визитёрам, нацелили копья в грудь сакских вождей.
Как на слугу, взглянул Муракан на Нармеона. Побитым псом побрёл тот к лунному склепу. Расступившись, богатыри пропустили его меж собой. И вновь стали плечом к плечу, не предвещая ничего хорошего настырным пришельцам.
С трудом взобравшись на постамент, Нармеон оказался вровень со стражами склепа. Дымчатым шлейфом скользнула к нему многоликая тень. В тот же миг, почернев лицом, выхватил он из-за пояса нож. Наотмашь ударил им в шею одного воина. А после вонзил свой меч меж латами другого великана.
С грохотом упали копья могучих стражей. Пошатнувшись, осели они. Обливаясь кровью, потянулись к мечам, да так и замерли, не покинув постов.
Не веря глазам, застыл Муракан. Перевёл изумленный взгляд на Орэя. Но тот скрылся уже в ближайшем проулке. Оттуда донёсся пронзительный звон. И покатился от башни к башне, сливаясь в набат, перезвон колоколов. Покинув укрытия, бросились к склепу эллинские воины. Из покоев правителя вышли ещё три стража-великана. С мечами в руках направились к сакам. А от стен крепости понеслись в скифский лагерь четыре нукера.
– Измена! Измена! – разнеслось по кочевому стану. В едином порыве ринулась на город армада. Мчалась она, чтоб снести Ольвию, растоптать её, сравнять беспощадно с землёй.
Тем временем, преступив тела могучих стражей, Муракан велел нукерам отворить врата. С трудом открыли они их. И предстал пред ними туннель под высоким наклонным сводом. Переливаясь оттенками лунного света, ступени манили к себе. Завораживая неземной чистотой, влекли вниз, в бездну, полную Тьмы.
Позабыв обо всём, Камил приблизился к склепу. Остановившись у входа, призывно взглянул на брата. А тот, будто прощаясь с детским виденьем, смотрел на тела окровавленных стражей. Отведя взгляд, схватил за рукав Нармеона. Будто пушинку, втолкнул его в лунный туннель. Едва не упав, тот застыл на первой ступени. За ним шагнул Муракан. За братом вошел под своды туннеля Камил. Отозвавшись раскатистым эхом, склеп принял их всех. Но, поравнявшись с наместником, осознали они, что нет обратно пути. Диким зверем ворвалась в них враждебная человечеству Сила. Растерзала в клочья сознание. И увлекла к изначальной черте на расправу кровожадным твореньям Тартара.
Не ведая об участи скрывшихся в склепе вождей, нукеры затворили врата. Преданные им до конца, подняли навстречу эллинам мечи!
Всё тише в туннеле шаги. Всё ближе защитники Ольвии. Но вздрогнула вдруг земля. Выплеснулись сквозь щели врат глубинные испарения. Кисельным студнем заволокли постамент. Клубясь, сползли на подворье. От удушья померк свет в глазах нукеров. Рухнули, не добравшись до них, великаны. Роняя оружие, падали эллинские воины. Задыхаясь, не видели они, как, сорвав врата, вырвалась из бездны заточенья двуглавая Орфа.
На длинных, как у гиены, шеях подняла к небу пёсьи морды. И замерло оно от победного крика. Грохот пещерных обвалов, звуки побоища, вой зверей слились воедино в нём! А набат всё громче звенел. Не прерываясь, катился по Ольвии. Вырываясь за стены города, уносился далеко за пределы его.
В унисон ему затрубил сигнальный рожок. На него отозвались другие. Лавина скифской конницы, замедлив бег, остановилась на полпути к городу. Вырвавшись вперёд, Варлаг направил коня на пригорок. К нему устремились остальные вожди. В растерянности вглядывались они в неприступные стены. Пытались понять, что за ними там происходит. И тогда от страха вскрикнул Варлаг. Цепенея, увидел, как кружит над Ольвией мерзкое чудище.
– Это Гургона! – с трепетом молвил Варлаг. – Она здесь! Значит… – Однако толчок земли не дал договорить ему.
– Уходим! – звенящим от волнения голосом прокричал старый вождь. И не пришлось повторять ему дважды. Сакские вожди разворачивали уже коней. Уже неслись прочь, подальше отсюда.
А в городе, заполонив улицы, площади, переулки, спешили жители Ольвии к открытым настежь вратам. Спасая семьи, бросая добро, бежали в степь, чтобы переждать там бедствие, постигшее их.
Туда же, мягко ступая по вымощенной гравием дороге, направилась огромная Орфа. Казалось, безразлична она к толпам сновавших повсюду людей. Но каждого, кто оказывался на её пути, ждала ужасная смерть.
На миг остановилась собака. Обернувшись, уставилась двумя парами широко посаженных глаз на выход из склепа. А вокруг него вздымалась и опускалась земля. Взрывалась фонтанами пепла. Лопалась трещинами провалов. В руины превращались кварталы Нижнего Города. Рушились кровли, стены домов, погребая своих обитателей. Это глубоко под землёй пробирался по следу Орфы ещё один узник тёмного Царства – трёхглавый Кербер.
Исторгающим лаву вулканом обрушивался он на узкие для него своды туннеля. Высекая снопы искр, кромсал их когтями. Рвал зубами. Всем телом бросался на них. Шаг за шагом приближался к желанному выходу. Откликнувшись на призыв злобного пса, выползла из недр земли чёрная туча. Обволокла склеп непроницаемым шаром. И принялась крушить его ударами молний.
Но Орфа не стала дожидаться медлительного брата. Двинулась дальше она, оставляя капли коричневой пены, стекавшей со страшных клыков. При выходе из Среднего Города на пути её встали три ряда копьеносцев Орэя. Но гигантским прыжком оставив их позади, собака продолжила шествие к Верхнему Городу.
На Орфу сыпались стрелы. В неё летели копья. Пытались пронзить её мечами. Но оружие смертных людей не могло причинить ей вреда. Приближаясь к желанному выходу, неуязвимым тараном шла она к цели.
А в этот час у храма Аполлона запылал крестообразный алтарь. Очертив контур его, незримая лента скользнула за город. Оббежав торопливо вокруг него, замерла, затаившись за стенами Ольвии.
Казалось, преодолён последний оплот. За спиною Орфы остались кварталы Верхнего Города. Показалась арка открытых ворот. Несколько шагов отделяли её от свободы. Но вдруг упёрлась она в непроходимый барьер. Зарычав, отступила назад. Ринулась всей массой вперёд. И вновь была отброшена неведомой Силой.
От собачьего рёва дрогнули крепостные стены. Потемнели воды Ипаниса. Почернело небо от стай воронья. Крылатой фурией, взлетев на башню, ринулась Орфа в вольную степь. Но та же Сила, прервав полёт, снова швырнула обратно. Чудовище повторило прыжок. Но опять калёным железом обжёг её неодолимый заслон.
Ураганом понеслась Орфа вдоль крепостной стены. Бежала вперёд. Кружилась на месте. Бросалась назад. Но не было выхода! Обманом обернулась близость свободы! Город не отпускал её! Он заточил исчадие Тьмы в пределы свои!
Тогда заметила собака алтарь в окруженье жрецов. Хищным зверем метнулась с разбегу на крест. Но снова отброшена вспять! Вот источник враждебных ей Сил! – осознало свирепое чудище.
В бешенстве дохнула она на жрецов. Замертво пали они. Орфа издала неистовый рык. И снова увидела рыжебородого командира. Снова, устрашая её, выстраивал он шеренги бойцов. Но теперь не избежать им расправы. В мгновение ока растерзаны были они.
Кроша всё вокруг, оставляя руины домов, вырванные с корнем деревья, понеслась собака по Ольвии. А вслед за ней, изливая буйство в утробном крике, мчалась чёрной тенью Гургона. Весь день метались они по улицам, площадям, переулкам. Набрасывались на всё, в чём теплилась жизнь. Только к вечеру, насытив ярость, утолив злость, спустилась собака в Нижний Город.
А там предстала ей безмолвная пустошь. В бессчётных провалах, в грудах камней походила она на преддверие Ада. Только склеп нерушимо стоял на постаменте своём. Как символ надежды, сиял он в центре мёртвых руин. Нерукотворные своды отбили удары молний. Выстояли перед натиском Тьмы. Усмирили безумство трёхглавого Кербера.
Склонив головы, легла Орфа на землю. Издала не то стон, не то крик. И взмолилась родителю своему Тифону:
– Отец, я возвращаюсь! А ты покарай этот город! Сожги его подземным огнём!
Отряхнувшись от пыли, смахнув с загривка налипшую грязь, она поднялась. Зло взглянула на ненавистный ей город. Скрылась в темноте породившего её подземелья. А через миг вспыхнула пучком соломы Ольвия. Жарким пламенем занялась земля. Запылали улицы, площади, переулки. Как масло плавились камни, факелами горели люди. Выползая из недр земли, клубы дыма затягивали город. Вздымаясь вверх, пронзали они небо чёрным столбом. В сутолоке нависших над Ольвией туч сверкали молнии. Стрелами впивались они в горящую землю. А меж них, не страшась ничего, носились белесые существа с округлыми, как блюдца, глазами. То исчезая в дыму, то появляясь вновь, метались они над гибнущим городом. Беснуясь, упивались триумфом дремучего Зла. Сбиваясь в стаи, плодились. В бесовском угаре пожирали подобных себе. И изредка поглядывали на невысокого человека в перехваченном под горло чёрном плаще.
Стоя на башне, взирал он, как в прах превращается крепость. Всё видел он. Всё осознал. Но ничего не мог поделать! И, отбирая силы, вилась над ним чёрной тенью Гургона. Травила дурманом. Терзала сердце. Наконец оставила, как ненужную вещь, истощённого старца с потухшим взглядом слезящихся глаз.
В один лишь миг длиною в день лишился он всего, чем жил, к чему стремился. Истлело всё внутри. Осталась боль да старческая немощь. Старик отвёл свой взгляд от пламени пожарищ. Не торопясь снял плащ. Взял в руки меч. Поднёс к груди. И рухнул на него!
– Нет! – вскричал вбежавший в башню Танаций. Споткнувшись о порог, бросился к умирающему стратегу. Приподнял голову. Но струйка крови, растекаясь по каменным плитам, уносила жизнь из коренастого тела.
Увидев брошенный плащ, сотник укрыл им Тинэя. На прощанье коснулся его рукой. Сражённый невосполнимой утратой, приблизился к краю площадки. Ещё недавно стоял здесь стратег. Но теперь уж не видеть ему, как жарче разгорались пожарища, как гуще становился дым, как молнии испепеляли город.
А там, откуда пришла беда, бросая обозы, шатры, стада, уносились в степь племена кочевых саков. Спасаясь от отворённых ими же врат, безоглядно бежали. Спешили скрыться, избегая возмездия. Но губительным шквалом катился за ними огонь. Просачиваясь сквозь поры земной коры, набрасывался он на беззащитную степь. Взбирался ползком на холмы. Растекаясь меж ними, занимался кострами. Испепелял всё, что попадалось ему на пути!
В пространстве, охваченном сотнями больших и малых костров, метались толпами люди. Горожане и скифы в отчаянии сходили с ума. Терялись в дыму. Взывали о помощи. Задыхаясь, падали. Умирали в немыслимых муках.
Склонив голову, Танаций направился к краю площадки. Отвёл в сторону взгляд. И лишь тогда заметил, что древняя река по-прежнему катит воды свои.
А клубы дыма всё ближе подбирались к нему. Горячей волной ворвались на площадку. Волчком закружились по ней. Но не нашли там бравого сотника. Он был уже далеко, за стенами города. Выбиваясь из сил, не жалея себя, увлекал он людей к полноводной реке.
Не многие, устояв пред натиском Тьмы, встретят завтрашний день. Но те, что чудом спаслись, бежали вдоль русла реки. Увязая в песке, спотыкаясь о камни, уходили, не зная куда, от гибнущего в дыму и пожарах Счастливого города.
 
Глава 17
Прикрыв ладонью глаза, Николай Гмырёв лежал на нарах. Изнывая от безделья, невольно прислушивался к перебранке сокамерников.
Год назад, при первой отсидке в СИЗО, заметил он, что от бывалых уголовников редко услышишь матерное слово. Тогда же стало ясно ему, что разговор закоренелых воров – это не просто набор слов или фраз. Это представление, наполненное сочетанием красочных монологов, пауз, надрывных интонаций, звуковых перепадов, замысловатых жестов.
Доподлинно осознал Николай, как дорожат они своей речью, какова ей цена. В местах заключения заменяет она им предметы роскоши, развлечения и прочие наслажденья, доступные лишь на воле. Добротный жаргон тюремного обитателя подтверждает статус его. Весом, как арсенал.
Лежал Николай и думал: «Сколько времени понадобилось, какие условия нужны были, чтоб родилась эта речь? Какие источники питали её? В какой среде вызревала, где утверждалась? Каким образом насыщалась правилами, оборотами, разящими штампами? Даже актёру не подделать её! Не каждому заключённому даётся она. А подражание ей выглядит комично нелепым!»
В коридоре послышались шаги. Со скрежетом отворилась дверь.
– Гмырёв! На выход! – выкрикнул надзиратель.
Скоро три месяца минет, как Николай находился в СИЗО. А его лишь раз вызывали к следователю.
– Стоять! Лицом к стене!
Ему надели наручники. Толкнули в спину. Однако повели не к следователю, а в комнату для свиданий. И уж кого не ожидал он там увидеть, так это майора милиции Скрыпника.
Отделённые стеклянной перегородкой, сидели они друг напротив друга. Расстегнув пиджак, Скрыпник приветливо улыбнулся. «Без формы выглядит он моложе», – рассеянно подумал Николай.
– Как ты тут? – поинтересовался майор.
– Нормально, – ответил Гмырёв.
– Дали адвоката?
– Приходил какой-то тип. Только зачем он мне? Я не виновен!
Не разделяя такой убеждённости, майор нахмурился и, глядя в пол, возразил:
– Как сказать! Запутанное твоё дело. Доказательств вины нет. Ты прав! Но отпустить вряд ли кто отважится! По базе Интерпола проходишь как «террорист». С таким клеймом не выпустят на свободу!
– Нужно сделать запрос! Это ошибка! Я знаком с Президентом, меня знает Премьер Анберии. Мне присвоено звание полковника! Меня не могли объявить в розыск! – выкрикнул Гмырёв.
– Беда, что газет ты не читаешь. Новостями не интересуешься, – укоризненно произнёс майор. – Свергли их за две недели перед твоим задержанием. А из СБУ направляли уже запросы в Анберию. Не отвечают на них…
– Но есть ещё штаб-квартира Интерпола! – оборвал его Николай.
– И туда обращались! Оттуда сообщили, что руководствуются заявлением нынешнего правительства Анберии. Оно как следует, получено, оформлено и принято к исполнению.
– Анберии наплевать на меня! Очевидно, новые власти объявили вне закона всех, кто близок был к свергнутому правительству. Теперь же сами не знают, как выйти из этого положения, – сбавив тон возмущения, предположил Гмырёв.
– Скорее всего, так и было. Но ты тоже пойми! Новые власти не признают ошибок. Не пойдут на попятную! – поделился мыслями майор.
– Что же мне делать? – снова повысил голос Николай.
– Я здесь при чём? Почему год назад не признался, что служил в наёмниках? – попрекнул его Скрыпник. – У меня сразу возникли сомнения, что в батраках двадцать лет околачивался. Не похож ты на покорную овечку. На матёрого волка смахиваешь! А если решил скрыть прошлое, почему не сменил имя, фамилию? С твоими-то деньгами это плёвое дело!
– Ладно, прости, – примирительно махнул рукой Николай. – Тебе откуда всё это известно?
– Есть знакомые в СБУ. От них узнал, по большому секрету!
– Не боишься, что после свидания со мной, «террористом», попрут с работы?
– Могут быть неприятности. Не отрицаю! Но я в отпуске. А выйду на службу, до пенсии рукой подать. Тебя жалко! Таких упрямых запросто тут ломают! Как спички! Потом не склеишь, – вздохнул участковый. – Да и Эльвира Ростиславовна просила привет передать!
Задумавшись, Гмырёв замолчал. Однако, вспомнив о сроке свидания, обратился к Скрыпнику:
– Ты, майор, если такой жалостливый, выполни просьбу! Перед задержанием я за квартиру заплатил на полгода вперёд. Три месяца осталось. Уговори Эльвиру, чтоб не брала новых квартирантов!
– О чём речь? Какие квартиранты? – перешёл на шёпот майор. – Опечатана квартира! Знать бы, когда выберешься отсюда! – покачал он головой. – Хотя в твоей истории трудно что загадывать…
Майор неожиданно смолк. На лбу его блеснули капельки пота. Взглянув на Николая, зачем-то он оглянулся. А после испуганно прошептал:
– Глупостей только не делай! Не надо! Может, образуется всё!
Переступив порог камеры, Гмырёв замер на месте. За ним захлопнулась дверь. Но он так и стоял с отсутствующим взглядом серых глаз.
– Чего застыл, как памятник на морозе? – жизнерадостно подал голос Вадюня. – Греби поближе, поведай, о чём со следаком чирикал!
– Не видел я следователя, – очнувшись, ответил Гмырёв. – Участковый приходил! Проведать!
Дав понять, что не намерен продолжать разговор, подошёл он к нарам. Не раздеваясь, лёг на них. Задумавшись, уставился в потолок. Предельно ясно стало ему, что попал сюда надолго.
– Хотя, что мешает, обернувшись вороном, проскользнуть сквозь решётку? А там поминай как звали! – обратился он к внутреннему голосу.
– Ничто не мешает! Дальше-то что? – отозвался голос. – От Интерпола не сбежишь. Найдут! Не век же крыльями махать.
И тогда в сознании Николая мелькнула книга в зелёной обложке.
– Вот бы пронестись сквозь столетия. Оказаться в древней Ольвии. Стать участником тех событий, – мечтательно вздохнул он.
Если книга не врёт, в чём Гмырёв не сомневался, то смог бы он остановить Муракана, устранить Нармеона! Да мало ли чем пригодился бы бессмертному правителю!
Досадно оборвав нахлынувшие мечтания, донеслась до Николая задушевная песня:
Не жди меня, мама, хорошего сына,
Твой сын уж не такой, как был вчера.
Меня засосала опасная трясина… –
со слезами на глазах выводил Вадюня.
Гмырёв перевернулся на бок: «Может, попробовать? Старый бушмен говорил, что я тоже Избранный. Дал понять, что скрыта во мне какая-то Сила. Хотел научить ходить через время. Значит, такое возможно! Пусть же научит. Прямо здесь! – изобразив подобие улыбки, Николай усмехнулся. – Старейшина утверждал, что Силу можно передавать через пространство. Нужно найти его! Попросить! Он поможет!»
Проникая в сознание Гмырёва, несбыточные фантазии, затмив реальность, поглотили его. Сознавая абсурдность мистических планов, он уже не мог отказаться от них. Тюремная обстановка, потревоженный рефлекс выживания вынуждали к действиям. Не важно, что мысли его противоречат здравому смыслу. Нельзя сдаваться без боя! Умеет же он обращаться в ворона! Какая наука даст этому объяснение?
…если посадят меня за решётку,
В тюрьме я решётку пробью,
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я всё равно убегу… –
навзрыд голосил Вадюня.
Поднявшись с нар, Николай направился к Чалому. У нар с занавеской остановился. Не скрывая удивления, старый вор взглянул на него. Позволил присесть рядом.
– Чего подорвался? Проблема какая истомила? – спросил смотрящий. – Выкладывай! Коль в понятиях, обмозгуем твой головняк.
– Поговорить нужно, – произнёс Гмырёв. А после паузы пересказал встречу с участковым.
Уголовник выслушал его и со знанием дела констатировал:
– Глухо попал ты. В десятку! При таких раскладах не скоро откинешься!
Тогда, взглянув на собеседника, Николай сообщил, что хочет бежать из СИЗО.
Лёжа на нарах, Чалый приподнялся на локтях. Пронзив сидельца недоверчивым взглядом, нахмурился. А после расхохотался, вздрагивая жилистым телом.
Отодвинув коленом Гмырёва, старый вор сел рядом с ним:
– Ну, приколист! Ну, рассмешил! – вытирая слёзы, не мог успокоиться смотрящий.
Наконец, отдышавшись, посуровел он лицом. И объявил:
– Ты, Гмыря, крепкий клиент. Штиповый. Но пургу не гони! Запечатай в свою бестолковку. Рывок с этой крытки – дохлое дело. Хочешь линять? Линяй! Но дождись, как на зону съедешь. Там можно на лыжи стать! Прожевал? Только не здесь! Сечёшь, о чём толкую?
– Сколько же ждать, пока на зону переведут? – сжимая кулаки, переспросил Гмырёв. – Год? Два? Может, три?
– Как масть ляжет! – коротко ответил Чалый. – Или под горло кранты поджимают?
Будто не слыша вопроса, Николай смотрел в бетонный пол. Тогда, глядя на него, Чалый добавил:
– Туфту ты затеял! Горбатую. Но коль напряг долбит, подпорки прощупаю. Тут без базара! А в остальное впрягаться не буду. Не в тему мне эта канитель!
Допев задушевную песню, байданщик в одиночестве сидел за столом. Посмотрев на Вадюню, смотрящий перевёл взгляд на Николая и рассудительно молвил:
– От судьбы не уйдёшь! Чиполлино, и тот в тюряге сидел. Для тебя, чайника неотесанного, один способ спрыгнуть со шконки  – вперёд ногами!
Хлопнув Николая по плечу, Чалый собрался лечь. Но Гмырёв остановил его:
– Бежать буду отсюда! – заявил он. – Мне нужно подготовиться!
– Лады! Точи копыта. Мешать не будем. Отвечаю!
– Мои поступки покажутся странными. Вели своим, чтоб не обращали внимания!
Чалый опять рассмеялся:
– Ты, Гмыря, по жизни чувак двинутый! Чего на тебя брызги пялить! Не пухни. Путём всё будет!
В тот же день поздно вечером, когда меж арестантами пошла вторая кружка чифиря, Гмырёв сел на нары. Поджав под себя ноги, положил на колени руки. Закрыл глаза. И скоро с нар его донёсся монотонный звук, похожий на стон раненого зверя.
Встав из-за стола, Вадюня подошёл к Николаю. С опаской коснулся его рукой. В недоумении почесал затылок. Вернувшись, потоптался у нар Чалого. Вежливо прокашлялся и тихо сообщил:
– Колбасит пассажира. Никак, кумар долбит?
– Чего звякаешь понапрасну? Вялится Гмыря по своим раскладам! – донеслось из-за занавески. – Не трожь его по-пустому!
Вадюня опять почесал затылок и, похотливо улыбаясь, спросил:
– Может, сеанс ловит?
– Почём знаю? Не наш он подсолнух. Может, сеанс! Может, ещё какое кино крутит! – неохотно отозвался смотрящий.
Не прошло и полчаса, как Вадюня снова подошёл к Чалому. Вновь, набравшись смелости, заявил:
– Чалый! Братва бузит! Кент малахольный твой кемарить мешает. Я тоже в пределах! По третьему кругу чалюсь. Имею право на шконке ухо придавить. А не могу из-за какого-то бича голимого. Что ж он, гнида, поганку мутит. Воет и воет. Мочи нет!
– Фильтруй базар! Не кент он мне! Ответишь за косяк! – показав кулак с воровскими перстнями, прошипел Чалый.
От обидных слов байданщик топнул ногой. Невнятно пробормотал что-то под нос. Кляня «террориста», забрался на нары и вскоре, угомонившись, затих.
А утром, когда в камере ещё спали, Гмырёв со стоном открыл глаза. Не понимая, где находится, хрипло вздохнул. В груди гулко билось сердце. До тошноты кружилась голова. Правая ладонь опухла. Николай хотел подняться. Однако, не устояв, упал. Разбуженные заключённые стали просыпаться. С удивлением смотрели на Гмырёва. А байданщик, склонившись над ним, прошепелявил:
– Что, мудила, сеанс не в жилу пошёл! Как измотало шалавого! Гляди, сыграешь на сундук с замутками своими!
Подняв голову, Гмырёв посмотрел на Вадюню. Попятившись, тот сразу смолк. Левый глаз Николая покрыт был сеткой лопнувших сосудов. На подбородке виднелось пятно застывшей крови. Нижняя губа искусана, как в припадке!
– Шиза! – глядя на него, фыркнул Вадюня.
Два дня Николай ничего не ел. Только пил воду да спал. Невероятным усилием воли удалось ему ночью в глубоком трансе всколыхнуть естество своей Силы. Прочувствовал он присутствие бушмена. Увидел его в облике льва. Огромный лев тряс огненной гривой. Разевая пасть, сверкал зубами. Затем величественно сел. Окинул взглядом Николая. И узнал в нём анберийского командира!
Вглядываясь в глаза Гмырёва, лев читал его мысли. Николай вдруг почувствовал, как, разрывая тело, устремился в него поток знаний, символов, видений. Но длилось это недолго. Откуда-то сверху обрушилась на них чёрная тень. Окутав всё запахом гнили, погрузила их в непроглядную тьму. В ней потерялся огненный лев. Лучом света оборвался поток познаний.
На третий день силы стали возвращаться к Гмырёву. А вечером вразвалку подошёл к нему похожий на обезьяну гоп-стопник Гиббон.
– Вставай! Бугор кличет! – с ухмылкой пещерного людоеда произнёс бандит.
Шаманя над изготовлением чифиря, старый вор сидел за столом. По пояс был обнажён. Воровские наколки обильно покрывали грудь, плечи, руки. За спиной его, переминаясь с ноги на ногу, топтался Вадюня.
Николай подошёл к Чалому. Облокотившись о стол, присел рядом.
– Не спелась гамма? – растягивая слова, спросил смотрящий.
– Споётся! В следующий раз получится! – твёрдым голосом произнёс Гмырёв.
Тогда, прервав занятие, смотрящий заявил:
– Предъява к тебе имеется. Сдаётся братве, вальты тебя клинят! Стрёмно им с тобой в хате!
– Я в норме! Одна попытка, и вы забудете обо мне, – сверкнув глазами, заверил Гмырёв.
Окинув Николая ненавидящим взглядом, Вадюня прильнул к уху Чалого. Стал нашёптывать что-то ему, орошая «смотрящего» слюной из щербатого рта. Освобождаясь от байданщика, Чалый дёрнул плечом. А повернувшись к Николаю, огласил:
– Валяй! Но после замри! Усёк?
Сплюнув, Вадюня улёгся на нары. Долго ворочался. Шумно вздыхал. Но всё же смирившись, беспокойно уснул.
Через неделю, немного окрепнув, Николай снова уселся на нары. Закрыл глаза. Сосредоточился. И опять протяжный стон разнёсся по камере.
С разбегу, зацепившись об угол стола, Вадюня бросился к Чалому. Рванул на груди линялый тельник. Припадочно заорал:
– Урою лярву! Достал в натуре! Век воли не видать!
– Ша, овца! Скрути шарниры! Завтра уроешь! – остудил его голос из-за занавески.
Потирая ушибленный бок, Вадюня вернулся к нарам. Камнем упал на них. Не находя места, крутился с бока на бок. А на рассвете неуклюжий Гиббон разбудил заснувшего под утро байданщика.
– Там Гмыря… – гнусаво прошепелявил гоп-стопник. – Я на парашу намылился. А он запал на шконке. Вылитый жмур! И атмосферу не тянет…
Скрипнув зубами, Вадюня выдернул из-под матраца заточку.
– Порву, сучёныш! Кранты! – прохрипел он, бросаясь к нарам Гмырёва.
Однако, увидев Николая, байданщик запнулся. Ему стало нехорошо. Рядом замер Гиббон. Напротив них, поджав ноги, сидел Гмырёв. На груди его бантом расплывалось кровавое пятно. Бордовыми струйками сукровица вытекала из носа, струилась из ушей. Левая рука была неестественно вывернута. Правая ладонь напоминала варёную свёклу. Лицо покрывал глянцево-серый налёт. Сквозь веки просматривались налитые кровью глаза.
– Чую, безносая на подлёте, – озираясь на сокамерников, прошептал Гиббон.
Натыкаясь друг на друга, арестанты попятились.
– Чего сдрейфили, жабы? – опомнившись, рявкнул на них Вадюня. – Лепилу зовите! Мертвяка только нам не хватало!
Растолкав сидельцев, Гиббон бросился к двери. Что силы принялся молотить её кулаками и срывающимся голосом горланить:
– Доктора! Доктора! Человеку плохо! Доктора!
– Капец! Съехал, шиза оторванная! – всматриваясь в безжизненное тело Гмырёва, хмыкнул Вадюня. – Здесь таких не выхаживают! На журню и в ящик! Самое клёвое для тебя место! – удовлетворённо произнёс байданщик и танцующей походкой направился к Чалому.
 
Глава 18
В погожий средиземноморский полдень, сопровождаемый криками чаек, вошёл в гавань пирейского порта крутобокий боспорский корабль. Пришвартовавшись у пирса, закачался на невысоких волнах. Матросы перебросили через борт дощатые сходни. Первым, ступив на них, сошёл на берег воин атлетического сложения. Осмотревшись, поправил меч на боку. Перебросил через плечо дорожный плащ. И тут же смешался в сутолоке многолюдной толпы.
 
Давно не был Аристей в Пиреях. Но мало что изменилось здесь, в морской гавани блистательных Афин. Всё так же залетал сюда морской ветер. Носясь по пристани, смешивался со зловонием сточных канав, скотных дворов, тяжёлым духом складских бараков. А после, ошалевший, кружил, как пьяный матрос, по извилистым пирейским улочкам.
Десятки кораблей, соседствуя с утлыми судёнышками, покачивались в подковообразной гавани. Одни уходили в море. Другие возвращались. Совместно наполняли они округу хлопаньем парусов, стуком вёсел, отголосками разноязыких команд. С раннего утра до позднего вечера кипела здесь, не прекращаясь, работа. Чинились корпуса, обновлялись снасти, набирались экипажи. И, как магнит, притягивало это место множество торгового, мастерового люда, искателей приключений, оборванных проходимцев, да и просто любопытных зевак.
За шумной пристанью, на вымощенной булыжником площади, громоздились лавки денежных менял. Там же обосновались винные погреба, обители портовых гетер. Меж ними теснились конторы портовых учётчиков, постоялые дворы, молельни, дешёвые таверны.
Чуть дальше за площадью, на колоритном по-восточному базаре, перекрикивая друг друга, бедовые продавцы зазывали покупателей. Сплотившись, отгоняли своры надоедливых нищих. А после снова принимались расхваливать свой товар, норовя сбыть его подороже.
На прилавках лежали овощи, фрукты, рыба, мясо. В торговых рядах неимоверная теснота. Ни пройтись! Ни протолкнуться! За спинами торговцев, не смущая их, валялись смердящие отходы. Собранные в огромные кучи, становились они пристанищем птиц, котов, бродячих собак. Над ними вились тысячи мух, гудели сонмища ос.
По замусоренной, но всё же живописной набережной вальяжно прогуливались отпрыски пирейских вельмож. Обгоняя их, спешили по делам служанки с корзинами, полными продуктов. Путаясь под ногами прохожих, носилась босоногая детвора. По узкой обочине плелись рабы в сопровождении надсмотрщиков с кнутами.
С первого взгляда несведущему путнику казалось, что безнадёжная сумятица властвует здесь повсюду. Но вскоре убеждался он, что каждая пядь этой земли пребывала под надзором строгих эллинских стражников, служила вотчиной для мытарей, перекупщиков, вездесущих приказчиков.
А далее, в глубине полуострова, возвышаясь над лазурным заливом, возлежал провинциальный Пирей. Надменно взирал он с высоты вожделенного благополучия на шумную пристань, людную набережную, беспокойный базар.
Направившись в город, Аристей зашёл в тенистую рощицу, расположенную на невысоком холме. Присев под кроной оливкового дерева, откупорил купленный в таверне сосуд. Взболтнув его, стал поглощать небольшими глотками пахнущее спелой вишней вино. Глядя на белые, как сахарная пена, облака, вспомнил о заснеженной степи, о струйке дыма в морозном небе, о всадниках с раскосыми глазами.
Однако не знали те всадники о могуществе бессмертного Аристея. Не ведали о Силе его! На исходе дня жизнь вернулась к нему. Превозмогая боль, извлёк он из груди стрелы. Поднявшись, заметил следы на снегу. Глядя на них, догадался, что всадники умчались дальше, на запад, откуда пришли сражённые ими путники.
Лишь двое разбойников остались зачем-то здесь, расположившись в знакомом Аристею шатре. Вскипев гневом, правитель пронзил обломком стрелы одного наездника. Не дав опомниться, свернул шею другому азиату. В темноте шатра с радостью увидел свой меч. Ничем не приметный, был брошен он заезжими всадниками возле порога. У привязи, недалеко от шатра правитель нашёл длинноногого аргамака. А верный конь, заслышав шаги его, разразился заливистым ржанием.
На утренней заре, захоронив в мёрзлой земле павших товарищей, Аристей продолжил свой путь. Торопясь как можно дальше уйти от скорых на расправу разбойников, подгонял он коня. Однако напрасны были тревоги его. Никогда не узнает он, что, дойдя до Ипаниса, встретятся азиаты с племенем грозного Муракана. И там же полягут на берегу реки в схватке с саками.
Сам же Аристей, достигнув Пантикапея, нашёл там радушный приём. Незаметно прошли дни ожиданья, пока по велению Боспорского царя снаряжали ему корабль. И вот оставлен под присмотром преданный конь. А он отправился дальше, за два моря, в далёкие Афины. Снова готов к невзгодам, лишениям, тревогам. Однако Боги морских стихий берегли сына Аполлона. Ни единым шквалом не потревожили они боспорский корабль. И вскоре благополучно прибыл он в пирейскую гавань.
Теперь же, по замыслам Аристея, предстояло ему встретиться с царским советником Паблицием, с тем самым вельможей, сына которого назначил он своим наместником.
Насладившись прохладой, Аристей вышел из-под тени оливкового дерева. И чем дальше уходил от шумной пристани, тем чище становились улицы. А вскоре одна из них привела его к дому влиятельного советника.
Возведённый в восточной части города, вдали от шума, от мирской суеты, считался он лучшим в Пиреях. Ни в чём не уступали формы его помпезным жилищам афинской знати. Каменные террасы поднимались к высокому цоколю. На них стояли статуи Богов, Богинь, Героев. Верхнюю террасу охраняли эллинские воины, одетые в тёмно-синие туники.
Сообщив охранникам о намерении встретиться с советником, Аристей остался ждать у дверей, сделанных из красного дерева. А вскоре в сопровождении привратника прошествовал в дом.
Миновав несколько изысканных помещений, Аристей вошёл в зал. Отсюда вела на второй этаж мраморная лестница. Зал разделён был на части колоннами с лепными узорами. Стены расписаны эпизодами мифических сражений, обильных застолий, танцев сатиров с нимфами. На мозаичном полу, как в зеркале, отражались свисавшие с потолка светильники. С подставок тончайшей работы благоухали благовония. У дальней стены стояли три ложа, покрытые шелковистыми покрывалами. На одном из них, облокотившись о подушки, возлежал Паблиций. Увидев Аристея, он, тут же поднявшись, поспешил навстречу ему. Придерживая сползавшую с плеч гимантию, советник словно катился по гладкому полу. Полноватый, невысокого роста, с лысой головой, всем видом источал он доброту и радушие.
Растроганно глядя на гостя, хозяин взял правителя Ольвии под локоть. Прошёлся с ним через зал к покинутому ложу. Заботливо усадил рядом с собой. Собственноручно поднёс бокал с тёмно-красным вином. Поинтересовался причиной непредвиденного визита.
С почтеньем выслушал правителя. Как показалось Аристею, облегчённо вздохнул. И произнёс слащавым голосом:
– Безмерно благодарен я, что сын мой назначен на столь высокую должность! Благодеяния правителя не знают границ. Всем сердцем уповаю, что Нармеон оправдает доверие!
Напыщенные любезности, прозвучавшие из уст советника, выглядели притворными. Слушая их, Аристей невольно насторожился. Но, склонив голову, Паблиций заверил его:
– Завтра же сделаю всё возможное, чтоб уладить недоразумение, приведшее вас сюда! Хотя, – потупив взор, признался хозяин дома, – устроить визит к Пирру не обещаю! Самодержец занят неотложными делами. Высочайше склонен он к тем, кого сам желает видеть! Но я попытаюсь! – одарив гостя улыбкой, обнадёжил советник. Будто вспомнив о чём-то важном, он взволнованно засуетился: – Что же мы с порога всё о делах! Правитель Ольвии, полагаю, устал в дороге. Не мешало бы отдохнуть. А лучшее средство для этого, конечно же, баня!
При мысли о бане у Аристея улучшилось настроение. Утихли тревоги. И в ответ только развёл он признательно руками.
– А вечером, – таинственно обмолвился Паблиций, – нас ждёт скромное пиршество, где сможем продолжить начатый разговор! – полушёпотом сообщил он, поглаживая себя по бокам.
Хлопнув в ладони, советник призвал темнокожую служанку. Указывая дорогу, провела она правителя в отведённые ему покои. После сопроводила чрез можжевеловую аллею в банные комнаты.
Отпустив служанку, Аристей вошёл внутрь. Первая комната, предназначенная для переодевания, поражала ослепительной чистотой. Мраморный пол сиял молочной белизной, веял прохладой. По углам стояли высокие вазы с душистым жасмином.
Сбросив одежду, правитель посетил душевую кабинку. Омывшись, вошёл в парильное помещение. Здесь также повсюду был мрамор. А сквозь отверстия в полу поступал сюда невыносимо горячий воздух.
До ломоты в костях сносил Аристей целительную жару. Когда же терпеть становилось невмоготу, с криком бросался он в ледяную воду бассейна. Затем повторялось всё снова и снова. Без счёта! До изнеможения! Наконец, чувствуя себя счастливейшим человеком этого Мира, прилёг он на скамье у парапета бассейна. Покрасневшее тело дышало открытыми порами, играло мышцами. Лицо светилось неземным блаженством.
«Наверное, так ощущает себя змея, выползая из старой изношенной кожи», – набрасывая на плечи пушистое покрывало, подумал Аристей.
Омывшись в душе, взглянул он на шрамы, оставленные разбойничьими стрелами. Как обычно, затягивались они. И скоро не останется от них ни следа, как от иных ран, какими награждала его судьба вечного воина.
Надев чистые одежды, Аристей вернулся в свои покои. Осушив бокал виноградного вина, прилёг на прохладное ложе. И тут же погрузился в сон праведника, уставшего от великих деяний.
Средиземноморский вечер невесомо спускался на землю. Предвещая безмятежную ночь, путал мысли, вызывал сонливость. Но вдруг шорох за дверью прервал блаженный покой. Не обнаружив меч под рукой, Аристей через секунду был на ногах. И тут же нашёл его под сброшенным покрывалом.
Открыв дверь, правитель увидел темнокожую служанку. Пряча взгляд, девушка произнесла:
– Советник ждёт вас, мой господин. Он велел проводить вас к нему!
Узнав от служанки, где состоится пиршество, Аристей отпустил её.
– Скажи советнику, сам приду!
Облачившись в гимантию, правитель надел на ноги сандалии. С сожаленьем оставил у ложа свой меч. Выйдя из покоев, без труда отыскал зал, где общался с хозяином дома. Возле распахнутых дверей остановился. Посреди зала кружились в танце девушки в коротких туниках. Играя на свирелях, расположились между колонн музыканты. Развалившись на подушках, Паблиций следил за слугами, уставлявшими стол блюдами с румяными персиками, гроздьями винограда, гранатами, другими дарами щедрой природы.
Увидев Аристея, радостно всплеснул он руками. Предвкушая затяжное застолье, погладил себя по округлым бокам. Правитель присел рядом с ним на пустующее ложе. Тогда хозяин дома хлопнул в ладони, и расторопный слуга тут же наполнил два бокала пенной жидкостью янтарного цвета.
Не сводя глаз с Аристея, советник осушил свой бокал. А правитель, сделав первый глоток, не в силах уже был прерваться. Впервые в жизни отведал он этот густой искристый напиток с неповторимо сытным вкусом.
Но, упреждая очевидную похвалу, советник воскликнул:
– Я знал, что понравится вам моё угощенье!
– Отменный напиток! Никогда не пробовал такого! – искренне признался Аристей.
Слуга снова наполнил бокалы. И теперь, смакуя каждый глоток, не спеша осушили они их.
– Изобретенье германцев! – таинственно сообщил советник. – Грандиозное творение века! Саксы скрывают способ приготовления. Но я узнаю секрет! Или выкуплю за кругленькую сумму! – хохотнув, подмигнул он Аристею.
А напиток действительно был хорош. От него пахло солодом, хмелем, хлебом. Он освежал, успокаивал нервы, располагал к беседе.
Советник хлопнул в ладони. По залу засновали слуги с разносами. На столе появились копчёные окорока, жареные куропатки, отварная оленина и много иной мясной снеди. Потом подали заливную стерлядь, устриц, угрей. С неимоверной быстротой менялись соусы, приправы, вина различных сортов. Советник, не уставая, нахваливал поваров. Рекомендовал отведать то одно, то другое блюдо. Не упуская случая, сообщал рецепты их приготовления. И очень скоро неприхотливому в еде Аристею стало ясно, что он имеет дело с редкостным гурманом, подлинным ценителем кулинарного искусства. К тому же все блюда действительно были вкусны, а аппетиту советника можно было позавидовать.
С жадностью набрасывался он на облюбованные яства. Запивал их изрядным количеством вина. И настолько заразительно было смотреть, с каким наслажденьем хозяин дома наполняет желудок, что заморский гость, дивясь себе, не отставал от него в этом занятии.
Когда же, ощутив признаки пресыщения, сотрапезники омыли руки и блаженно откинулись на мягкие подушки, сам собой завязался разговор о нравах современной молодёжи.
– В былые времена для эллинского юноши благородного происхождения почётно было померяться силой с достойным противником в честном единоборстве! – промолвил Аристей.
– Да! Наслышан я о поре, когда в чести были подвиги, посвящённые Богам, славе, величию нашего отечества! – высокопарно поддержал его советник. – Но сейчас другие времена, – не преминул заметить Паблиций. – Для нынешней молодёжи увлекательней наблюдать за бойнями рабов, где один варвар приканчивает другого, чтобы продлить себе жизнь!
– Постыдное зрелище! – согласился Аристей. – Я слышал, такие поединки собирают толпы людей. Там заключаются ставки на победителей!
– Рушатся устои нашего Мира! Увязли мы в излишествах, роскоши, разврате! За эти пороки придётся платить! – словно с трибуны, изрёк советник. И сейчас же, перейдя на шёпот, сообщил: – Наверное, известно вам, как быстро распространяется по свету новая вера! Вера в Единого Всемогущего Бога! У неё всё больше приверженцев! Проповедники новой веры отличаются убеждённостью, самоотверженностью, твёрдостью духа!
Насторожившись, Аристей посмотрел на советника. А тот взволнованно продолжал:
– Единый Бог обещал людям Спасителя, который примет чужие грехи! Он накормит голодных. Защитит обездоленных. Для тех же, кто не имел радости в жизни, дарует в смерти вечное блаженство!
Правитель нахмурился. Отставив в сторону бокал, намерился он выведать всё, что знал Паблиций о новой вере. Но тут, распахнув дверь, вошла в зал шумная компания из четырёх явно нетрезвых парней.
На деле подтверждая слова о нынешней молодёжи, юноши потребовали от слуг вина. Не замечая ни советника, ни гостя, разбрелись по залу. Музыканты испуганно прекратили играть. Увёртываясь от бесцеремонных гуляк, танцовщицы бросились врассыпную по залу. Сам же предводитель компании нетвёрдой походкой подошёл к столу. До краёв наполнил бокал. И стал смотреть, как гоняются за девушками его товарищи.
– Постеснялся бы гостя нашего, правителя Ольвии знаменитого Аристея! – не скрывая горечи, обратился к нему Паблиций.
Юноша равнодушно посмотрел на ольвийского правителя. Поставил на стол недопитый бокал и, пошатываясь, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Вслед за ним, не поймав танцовщиц, последовали трое друзей. Зал погрузился в тишину. Музыканты и девушки, попрятавшись, не решались показываться на глаза. А Аристей, поначалу с ухмылкой наблюдавший за выходками повес, обратил внимание, что предводитель компании очень похож на оставшегося в Ольвии Нармеона.
– Это младший мой сын, Тристомен! – подтверждая догадку, сообщил Паблиций. – Такой же пустоцвет, как и старший брат! – добавил он, виновато взглянув на Аристея.
Чувство тревоги снова охватило правителя Ольвии. Помрачнев, поблагодарил он хозяина дома за угощение. И поднявшись, ушёл в отведённые ему покои.
А утром, когда сверкающая золотом колесница увезла советника в Афины, Аристей отправился на прогулку по пирейским улочкам. С давних пор знал он этот город, расположенный на обласканном морем полуострове. Когда-то давно на месте рыбацкого посёлка появилась здесь небольшая пристань. От неё стал разрастаться в глубь материка город-порт. Позднее обнесён был он стенами, соединившими Пирей с Афинами.
Прогуливаясь по городу, правитель посетил шумный базар, прошёлся по набережной. Ненароком очутился в кварталах дальней окраины. А там, почувствовав голод, остановился у двери, над которой изображались два дельфина. Это была таверна. Зайдя в неё, спустился он в большую прохладную комнату. Присел на деревянную скамью у грубо сколоченного стола. В углу таверны горел закопчённый очаг. На нём дородная гречанка готовила разную снедь. Вдоль стен мерцали масляные светильники. Под ними стояли лавки, где могли отдохнуть захмелевшие посетители.
В этот час в таверне находилось несколько человек. Судя по одеждам, это были матросы с каботажного судна. Они пили вино. Закусывали жареной рыбой. Шумно переговаривались между собой.
Аристею подали тушёное мясо, свежую зелень, бокал игристого вина. На удивление, мясо оказалось вкусным, да и вино было не худшего качества. Тем временем разговор за соседним столом становился всё громче и вскоре привлёк внимание Аристея. Там, в тусклом свете коптящих фитилей, скуластый моряк, несомненно, умелый рассказчик, развлекал товарищей историями о морских Сиренах. С его слов, это были девы невиданной красоты. Своими песнями завлекали они моряков. А после, обратившись в уродливых птиц, пожирали их, разрывая на части. Рассказчик заверял, что видел одну из них. Но когда дева начала петь, он закрыл уши, чем и обязан спасением!
Последняя история моряка вызвала сомнение товарищей. Выпив не по одному бокалу вина, принялись они шумно спорить, хватать друг друга за одежду. Спор их грозился перерасти в потасовку. Но Аристей не стал дожидаться развязки. Расплатившись с хозяйкой, вышел он из таверны. А вскоре по тенистым улочкам вернулся к дому советника.
Став под струи холодной воды, правитель омылся в душевой комнате. Выйдя из неё, миновал можжевеловую аллею. Вошёл в покои. Прилёг на пахнущую цветами постель.
За окнами быстро сгущались вечерние сумерки. Закрыв глаза, Аристей задремал. Но тут настойчивый стук разбудил его.
Проснувшись, открыл он дверь. И тогда прошёл мимо него крайне взволнованный Паблиций. Приглашая присесть, советник первым опустился на примятое ложе. Протянув руку, взял из вазы виноградную гроздь. Тут же положил её обратно.
– Пирр не желает принимать правителя Ольвии! – как заученную фразу, вымолвил Паблиций. – Впервые за всю мою службу так резко разговаривал он со мной! – пожаловался сановник. – Царь сказал, что накануне войны с Римом преступно сорить понапрасну деньгами. Он велел вам уезжать отсюда. Велел, чтоб сами заботились о нуждах Ольвии!
От вида поникшего Паблиция Аристею сделалось беспричинно смешно. Желая подбодрить толстяка, правитель хлопнул его по спине и весело произнёс:
– Не Пирр повелевает мною! К тому же предполагал я подобный ответ. Знаю теперь, как поступать! Ни один царь не вправе противиться мне!
Воспрянув духом, Паблиций расправил плечи. На лице его засияла улыбка. Мгновенно преобразившись, бодро воскликнул он:
– Полагаю, это достойный повод приятно провести вечер! Замаялся я на службе. Об отдыхе пора думать! – потирая ладони, заявил советник.
– Готов составить компанию! – засмеявшись, поддержал его Аристей.
Соскочив с ложа, Паблиций смахнул слёзы умиления. Обнял, как давнего друга, правителя Ольвии за талию. И увлёк его к столу, заставленному наилучшими яствами.
 
Глава 19
Не суждено было исполниться радужным надеждам уголовника Вадюни. Выжил Николай Гмырёв. К тому же не в тюремном лазарете выхаживали его, а в военном госпитале, куда доставлен был он по распоряжению подполковника юстиции Каштанова.
Хотя не так давно смерть этого заключённого была бы поводом отправить дело в архив, так и не выявив состава преступления. Однако в ходе следствия возник ряд вопросов к международному Фонду, перечислившему крупную сумму на имя Гмырёва Николая Михайловича. По этой причине Каштанов ездил уже за рубеж, где провёл с пользой время. И теперь дело Гмырёва не казалось ему бесперспективным. Даже напротив, могло стать поводом пустить пыль начальству в глаза. А оно, это начальство, недолюбливало подполковника, подозревая в служебной нечистоплотности. Избавились бы с радостью от него. Но потомственный чекист Каштанов, вышколенный советским КГБ, не оставлял зацепок, способных вывести его на чистую воду.
Вот и теперь не составило бы ему труда обставить это дело так, будто лично им раскрыта международная схема по отмыванию денег.
«Не важно, что заработаны они честным путём. Кто такой Гмырёв? Кому интересен? Кто вступится за него? – размышлял Каштанов за чашкой крепкого кофе. – Нужно лишь роль подобрать для этого фигуранта. На главаря он однозначно не тянет. Зато как соучастник вполне сгодится!»
Потому-то Каштанов приложил немало усилий, чтоб обеспечить Николаю должный врачебный уход, благодаря чему тот, выжив, пошёл на поправку. Теперь же следователь всё чаще наведывался к Гмырёву. Беседовал с ним. Расспрашивал об Анберии, Швейцарии. И в то же время старался не спугнуть его. Жёсткий прессинг начнётся для него позже, по водворению в СИЗО. Там-то сумеет выбить он из Николая нужные показания. Умел Каштанов это делать. Имелись у него эффективные методы. Не таких упрямцев обламывал! А здесь, в госпитале, нет для этого подходящих условий. Тем более что с таким человеком, как Гмырёв, следует держаться предельно осторожно. Лечащий врач, и тот подчеркнул в докладной записке: «…чрезмерно скрытен, неадекватно агрессивен…»
И вот после трёх месяцев интенсивного лечения Николай снова переступил порог тюремной камеры.
– Гляди, братва! Гмыря оклемался! – завидев его, провозгласил гоп-стопник Гиббон.
Шагнув к Гмырёву, бандюган дёрнул Николая за рукав рубашки. Хлопнул по плечу. И, кривляясь, добавил:
– Живой, лохушник фартовый! Отмазался от безносой! Век воли не видать! Бесогон прибацаный!
Будто впервые увидев его, Николай холодно взглянул на Гиббона: «Действительно похож на обезьяну. Покатые плечи. Длинные руки. Узкий лоб. Шеи почти нет. Сутулится. Избыток волос на теле. Чем не примат из зоопарка?»
И в тон уголовнику поинтересовался:
– Не ждали? Небось, поминки справили?
– Гонишь, братан! В натуре, ждали! Тоска заела без косячни твоей горбатой. А поминки отложили. На время! Верные люди отзвонились, что не загнулся, на хату скоро зарулишь. Вон и шконарь твой не занят. Заваливай! Отдыхай! – махнув ручищей, благодушно прохрипел Гиббон.
Гмырёв подошёл к нарам. Бросил на них скатанный в бухту матрац.
– А где Вадюня? – мимоходом спросил он гоп-стопника.
– Нет больше Вадюни! Отмучился, братишка! – давясь слезой, прошепелявил уголовник.
– Как отмучился? – удивлённо переспросил Гмырёв.
Дурашливо присев, Гиббон хлопнул себя по коленям.
– Да спок, чувак! Жив Вадюня! Не бзди! На зону съехал! Приветы шлёт! – оскалившись, прокричал гоп-стопник под общий хохот сокамерников.
– На зону так на зону, – равнодушно произнёс Гмырёв.
Застелив нары, задумчиво постоял он возле них. Тщательно разгладил складки войлочного одеяла. А после, прихрамывая на правую ногу, подошёл к смотрящему. По-свойски присел рядом с ним:
– Здравствуй, Чалый!
– Тебе тоже не хворать! – приветливо отозвался старый вор.
Отодвинув занавеску, Чалый также сел на нарах:
– Долго латали! Никак крепко припечатало, по-взрослому? – поинтересовался смотрящий.
– Да нет. Всё нормально. Жить буду, – уверенно сообщил Николай.
Тогда уголовник поманил его пальцем и чуть слышно прошептал:
– Маляву мне на днях притаранили. Прессовать тебя здесь будут! По беспределу! Для того на тюрьму вернули.
Гмырёв пожал плечами:
– Теперь это не важно. Я готов к побегу!
С сожалением посмотрев на него, Чалый всё же спросил:
– Отчего с креста не слинял? Режим там пожиже нашего, кичманского!
– Согласен! Но на мне долг перед тобой! Предлагаю вместе бежать! – рассудительно произнёс Гмырёв.
– Каким же макаром когти рвать будем? – грустно усмехнувшись, спросил смотрящий.
– По воздуху! – указав в потолок, твёрдо заявил Николай.
Чалый натянуто хохотнул на эти слова:
– Ты, Гмыря, забей на долги! Прощаю! Не пляшет мне до срока оставлять дела земные! – смотрящий также кивнул в потолок. – А ты валяй! Коли такая пацанская воля. Чем могу, помогу!
– Как хочешь! Другого случая может не быть, – сдержанно реагируя на смех, обронил Николай. – Потом не жалей. А от помощи не откажусь.
Будто не было недомолвок предыдущего разговора, Николай придвинулся к Чалому. И, перейдя на шёпот, стал излагать план предстоящего побега.
Поначалу старый вор молча слушал. Убеждаясь, что собеседник окончательно «съехал с катушек», пару раз сочувственно посмотрел на него. Но вдруг, изменившись в лице, оборвал на полуслове Гмырёва.
– Кончай мельтешить, урод! – заорал смотрящий на заключённого в больших роговых очках. – Сгинь, мурло поганое, пока ухо не отгрыз!
– Кто это? – сбитый с мысли, досадливо поморщился Николай.
– Да так, новый клиент, барыга. Вчера прописался, – с раздражением ответил Чалый. – Мутный дятел. Под лоха косит. Зуб даю, что наседка! Пасёт кого-то!
Коренастый заключённый нехотя переместился в дальний угол стола. Поправил на переносице очки. И недовольно стал разглядывать узоры на цветастой клеёнке.
Снова не подвело чутьё прожжённого сидельца Чалого. По легенде барыга, на самом деле был агентом следователя Каштанова. Действительно получил он задание присматривать за Гмырёвым. Однако как ни напрягал свой слух, как ни пытался угадать слова по губам, всё, что удалось разобрать ему из разговора на нарах с занавеской, так это: «…на выгуле, …Медуза,… вертухаи…».
После очередного взгляда, свирепо брошенного в сторону барыги, тот поднялся. И злобно зыркнув на смотрящего, забрался на нары возле умывальника с парашей.
На следующий день согласно внутреннему распорядку обитатели камеры вышли на прогулку. В сопровождении надзирателей строем прибыли в тюремный дворик. Там разрешалось им подышать свежим воздухом, покурить, размяться на турникетах. С грохотом захлопнулась за ними железная дверь. Стихли шаги надзирателей. И вот остались они наедине с собой в замкнутом пространстве, окружённом стенами с осыпавшейся штукатуркой. Подняв головы, сидельцы могли видеть солнце, ограждённое от них мощной решёткой. Сваренная из толстых прутьев, ни у кого не вызывала она сомнений в надёжности. Даже ребёнку не удалось бы просунуть сквозь неё голову. К тому же, наблюдая за арестантами, обеспечивая тишину и порядок, прохаживались над двориком надзиратели.
Сидельцы привычно разбрелись по дворику. Как вдруг неуклюжий Медуза, неловко споткнувшись, навалился на барыгу в больших роговых очках. Оба они грузно упали. Словно ожидая этого момента, рухнули на них ещё четверо сокамерников. Размахивая кулаками, Гиббон принялся бегать вокруг кучи человеческих тел. Не давая подняться, пинал всех, куда придётся. Когда же, сверкнув на солнце, выкатились под ноги ему очки в роговой оправе, гоп-стопник с хрустом раздавил их ступнёй 44-го размера.
Тем временем Медуза истошно вопил. Товарищи вторили ему на разные голоса. Побледневший от натуги барыга не мог выбраться из-под груды невзлюбивших его арестантов. А надзиратели уже спускались вниз к двери, намереваясь прекратить затянувшуюся бузу.
Гмырёв решил: «Пора!»
Присев у скамьи, сосредоточился. Его окутал серый туман. А через мгновенье выпорхнул оттуда необычно крупный ворон. Птица расчётливо выбрала самую большую в прутьях ячейку. Сложила крылья. Что было силы вонзилась в неё. Но прутья поймали дерзкого беглеца. Цепко сдавили в стальных объятьях.
– Кранты! Приплыли! – сдавленно выдохнул Чалый, наблюдавший за действиями Гмырёва.
Но ворон трепыхнулся. Подался всем телом вперёд. И выпорхнул из железной решётки.
На пол опустились два чёрных пера. А вольная птица, преодолев ограждения тюремной стены, превратилась в едва заметную точку.
– Ну, жиган! Ну, Гмыря, клоун-чудила! Ему бы в Шапито выступать. Бабло лопатой бы грёб! – прошептал Чалый, потрясённый увиденным зрелищем. А про себя с тоской подумал: – Чего тусанулся? Прицепом мог закогтиться. На волю бы соскочил кучеряво!
Однако, прервав раздумья его, распахнулась со скрежетом дверь: «Всем лежать! Мордой вниз!»
Ворвавшись в дворик, надзиратели принялись лупить всех без разбора резиновыми дубинками! Согнув в локтях руки, Чалый лежал на полу. От удара ныла спина. А он смотрел на берцы охранников и успокаивал себя: «Базара нет, на воле клёво! Но разве там жизнь? Сплошные нервы!»
По иронии судьбы, белая девятиэтажка, где снимал квартиру Гмырёв, находилась недалеко от мрачного здания Николаевского СИЗО. Меж ними располагалась огороженная забором территория воинской части, расформированной после распада Союза. Дальше от образованного этим забором тупикового закоулка начиналась короткая улица с двумя рядами двухэтажных домов. От неё ответвлялась дворовая дорога. Она пролегала через двор, где стоял девятиэтажный дом из белого силикатного кирпича. Потом, круто поворачивая, выходила к мосту через Южный Буг.
Миновав пустующие ангары воинской части, ворон оказался над улицей. И тогда до слуха его донеслось завыванье тюремной сирены.
– Хватились! Один-ноль в мою пользу! – подвёл итог Николай.
Птица пронеслась над домами. Влетела во двор. Развернувшись над платаном, опустилась на перила балкона. Однако Николай не спешил обращаться в человека. Если в квартире засада? Если там ждут?
Взмахнув крыльями, ворон перелетел на деревянный табурет. С силой опрокинул его. На шум никто не вышел. Значит, в квартире никого. Тогда ворон окутался туманом. И вновь Николай принял человеческий облик.
Осторожно отворив балконную дверь, Гмырёв вошёл в кухню. С досадным чувством заметил, что там покрыто всё матовой пылью. От застоявшегося воздуха запершило в горле. На столе по-прежнему стояла стеклянная рюмка.
В комнате также кругом была пыль. Здесь появился уже запах нежилого помещения. Все вещи, на первый взгляд, находились на своих местах. Хотя глаз наёмника не мог не заметить следов обыска. Однако не это беспокоило его! Самое главное, что книга в зелёной обложке лежала на полке торшера! Не тратя времени, он сдул с неё пыль. Положил в пластиковую сумку. Затем открыл платяной шкаф. В кармане джинсовой куртки хранились его водительские документы. Но там их не оказалось!
– Наверное, при обыске изъяли! – решил Гмырёв.
Той же причиной объяснил он отсутствие барсетки с деньгами, банковской карточкой, со связкой ключей от гаража, машины, квартиры. Тогда беглец достал с антресолей чемоданчик с инструментами для домашнего обихода. Там, в металлической коробке, держал он дубликаты пропавших ключей. К счастью, были они на месте!
Вернувшись в кухню, Николай взял пачку парафиновых свечей, спичечный коробок. Положил их в ту же сумку.
Бесшумно отворив дверь, вышел на лестничную площадку. Обернувшись, заметил свисавший с дверного полотна клочок пожелтевшей бумаги. Заверенная круглой печатью, извещала она: «Квартира опечатана. Вход запрещён!»
Николай закрыл за собой дверь. Однако лифтом пользоваться не стал. Спустившись по ступенькам во двор, направился к гаражу. Почему-то Гмырёв был уверен, что ни гараж, ни машина не привлекли внимания следствия.
– Лишь бы аккумулятор не «сдох»! – беспокоился Николай. – Семь месяцев без подзарядки могли отразиться на нём! Хотя при покупке продавец заверял, что качество аккумулятора соответствует цене. А выбирал он его из самых дорогих!
Ускорив шаг, Гмырёв оказался у гаража. Как и предполагал, гараж не опечатывался. Его не пытались вскрывать. Внутри не видно было признаков постороннего присутствия.
Николай положил рядом с собой сумку. Поправил зеркало заднего вида. В нём увидел жилетку, оставленную на заднем сиденье. Сейчас же припомнил он, что в последний раз надевал её, когда покупал моторное масло. Там, в верхнем кармане, должна оставаться сдача. Так и есть, убедился он, извлекая из кармана две купюры по двадцать гривен.
– Неплохо в моём положении! – мысленно отметил Гмырёв. – Только б машина не подвела!
Николай вставил ключ в замок зажигания. Привычно повернул его. Аккумулятор крутанул стартер. Но капризный двигатель не желал заводиться! Разжав пальцы, Николай возвратил ключ в прежнее положение. На лбу появилась испарина. Пальцы рук слегка задрожали.
– Сдают нервишки. Это плохо! – упрекнул себя Гмырёв. – Нужно успокоиться. Ещё одна попытка! Получится – хорошо! А нет, то для нас, «птиц», небо дом родной! – попробовал он пошутить.
На втором запуске двигатель фыркнул. Всосав порцию бензина, набрал обороты. И устойчиво заработал! Повинуясь воле водителя, автомобиль тронулся с места. Выкатился из гаража. Послушно остановился. Выйдя из машины, Николай осмотрелся по сторонам. На удачу, летний зной да полуденное время избавили его от случайных прохожих. Поблизости не было никого. Только рыжая собачонка мирно спала в тени старой акации.
Он обошёл вокруг «Форда»: «Неплохо бы шины подкачать! Но нет для этого времени».
Николай закрыл гараж. Удовлетворённо вздохнув, сел в машину: пока всё удачно, без сюрпризов.
Надавив педаль газа, направился к мосту. Однако при выезде со двора пронзил затылок его чей-то сверлящий взгляд.
«Это фонарный столб! – сообразил мгновенно Гмырёв. – Как мог я забыть о нём?» – И, обернувшись, просигналил бдительному приятелю клаксоном автомобиля.
 
Глава 20
За стенами царского дворца громыхала гроза. Тысячи тонн воды, низвергаясь с небес, заливали блистательные Афины. Налетая с берега, штормовой ветер нёс запах йода, водорослей, гнул деревья, сбивал с ног афинян.
 
Царь Пирр сидел на троне в украшенном витражами и фресками зале. Сохраняя величавую осанку, думал о предстоящей войне с Римом. Однако шум дождя становился всё громче. Проникая сквозь открытые окна, отвлекал от государевых дум. Нахмурив брови, Пирр намерился отчитать нерадивых слуг, как вдруг в проёме окна сверкнула молния. За нею ухнул раскат грома. Невольно Пирр закрыл глаза. А открыв их, увидел у ног своих разверзшуюся бездну.
Языки пламени, вырываясь оттуда, обжигали тело царя. Покрывали его кровавыми язвами. И не было спасенья от боли, от смертельного ужаса. Каменным изваянием застыло тело эллинского самодержца. Только глаза созерцали, как на стене дворцового зала струились огненными буквами слова, излагая древнюю притчу. В ней рассказывалось об отважном Зевсе, о поединке его с Тифоном, о подземельях Тартара, об Аристее, что стережёт врата Хаоса, рождающего чудовищ!
Впитавшись в стену, буквы исчезли, будто не было их никогда. Захлопнулась страшная бездна. Очистилось тело от язв. В зале снова стало, как прежде, светло. Только Пирр, обомлев, всё так же сидел на золотом троне. Холодный пот струился по лицу эллинского царя. Дрожали ноги. Стучали зубы.
Чуть слышно хлопнув в ладони, царь вызвал распорядителя:
– Отыщи… – прошептали царские уста. – Доставь ко мне советника Паблиция, – из последних сил произнёс царь.
А за несколько дней до этого, взяв рыбацкую лодку, Аристей вышел из пирейской гавани. Достигнув к вечеру Коринфа, вошёл в храм Аполлона. Денно и нощно взывал он к отцу. Но не слышал ответа. Без устали сжигал приношенья Богам. И только утром четвёртого дня заискрились контуры алтаря. Зазвенел пропитанный свежестью воздух. Под храмовым сводом возник златокудрый лик Аполлона.
– Будет исполнена просьба твоя! – услышал Аристей. – Теперь же возвращайся! Не медли! Боги помогут тебе!
Златокудрый облик исчез. Стих перезвон. Померкло свечение внутри алтаря. Но не такой представлял Аристей встречу с отцом. Небывало скоротечной оказалась она. Никогда прежде не видел он в чертах Аполлона столько печали.
С тяжёлым чувством неотвратимой беды возвращался правитель в дом советника. Рыбацкую лодку швыряло в волнах. Над Афинами громыхала гроза. Ползли по небу чёрные тучи. В ожидании стихии вымерла набережная, притих порт, обезлюдел пирейский базар.
Добравшись до берега, Аристей направился к дому советника. Окликнув служанку, отдал ей промокший плащ. В своих покоях прилёг на застеленное покрывалом ложе. Охваченный размышлениями, закрыл глаза.
Однако не долгим оказалось уединение его. Распахнув дверь, ураганом ворвался к нему взволнованный Паблиций.
– Я только что из дворца! Меня вызывал Пирр! – кричал он, размахивая руками. – Царь сказал, что даст денег для Ольвии! Он снаряжает два корабля, – вне себя от восторга излагал советник.
– Зачем два? – удивился Аристей.
– Один вам! Второй моему сыну, Тристомену! – потирая ладони, ответил тот.
– Что делать Тристомену в Ольвии? – продолжая удивляться, спросил правитель.
– Царь сказал, что кто-то должен присматривать за тем, как тратятся его деньги. Я рекомендовал Тристомена! И он согласился! – радостно провозгласил Паблиций.
Намереваясь обрушиться с упреками в адрес скаредного царя, Аристей поднялся. Но тут взгляд его задержался на сияющем от счастья советнике. Только теперь осознал он, как долго искал тот повод отправить подальше от родительского дома беспутного сына!
Сменив гнев на милость, правитель обнял советника за плечи. И, сдерживая улыбку, обратился к нему:
– А не устроить ли пир по этому поводу?
Залившись смехом, Паблиций хлопнул себя по округлому брюшку. Взял Аристея под локоть и увлёк его в зал с лепными колоннами.
Не минуло и месяца с того дня, как стояли у пирейского пирса, покачивая мачтами, два корабля, похожие, как братья-близнецы. Над палубами возвышались капитанские рубки. За ними размещались штурвалы. Под палубой вдоль бортов сидели закованные в цепи гребцы-невольники. Меж ними прохаживались надсмотрщики с кнутами в руках. Наверху полуголые матросы драили палубу. Карабкаясь по реям, крепили снасти. Подначивая друг друга, перекрикивались между собой.
Под присмотром широкоплечего капитана заканчивалась погрузка корабля, предназначенного для Аристея. Под рубку, в укромное помещение, помещён уже ларец с царскими деньгами. Ближе к полудню на корабль поднялись десять эллинских воинов. Вслед за ними взошёл Аристей.
Никто не провожал его в дальний путь. Только советник, прощаясь, просил позаботиться о непутёвых сыновьях. А ещё, заглядывая в глаза, истребовал заверений, что при первой, пусть даже случайной, оказии правитель снова наведается к нему.
Чуть погодя, переваливаясь с ноги на ногу, Паблиций побежал к соседнему кораблю, где пёстрая толпа провожала наряженного, как на светский бал, Тристомена.
Аристей печально смотрел вслед удаляющемуся от него советнику и думал: «Славный человечек! Но разве такие сподвижники нужны царю, жаждущему мирового господства? Впрочем, окружение делает Царя!» – припомнилась ему известная фраза.
Поднявшись в рубку, правитель выслушал доклад капитана о готовности выйти в море. И вскоре под размеренный скрип вёсел корабль покинул подковообразную гавань. Вслед за ним отчалил корабль Тристомена.
– Штиль! Это надолго, – с досадой заявил Марсар.
Подчёркивая степень неудовольствия, грохнул он кулаками по поручням капитанской рубки. Широкогрудый, пропахший морем, чуть сутулый, чем-то напоминал он клещеногого краба, способного усмирить любого, кто посмеет перечить ему. Но Аристей не намерен был досаждать опытному капитану. Просто стоял рядом с ним, наблюдая, как парят над водой белокрылые чайки. Смотрел, как расплывается пенная дорожка, как удаляется пристань с застывшими у пирса кораблями, утлыми судёнышками, рыбацкими лодками.
Впервые оказавшись в море, эллинские воины столпились у бортов. Вглядываясь в изумрудные воды, дивились красотам морских глубин. Свободные от вахты матросы, посмеиваясь над ними, бездельничали под брезентовым тентом.
Тем временем солнце накаляло несносно палубу. Слепило глаза. Обжигало тела. Словно предупреждало, что не будет шутить, не оставит моряков ни на минуту в покое.
Над пирейской гаванью замер воздух. Ни ветерка! Ни облачка! Только скрип вёсел, плеск воды да надсадное уханье гребцов-невольников нарушали полуденную тишину.
Отстав от головного судна, следовал корабль Тристомена. Оттуда доносились звуки музыки. С палубы слышался женский смех.
– Как на прогулку собрались! – бурчал Марсар. – Танцовщиц даже взяли с собой, – в недоумении пожимал он плечами. – Не к добру это!
Соглашаясь с Марсаром, Аристей хмурился. Глубоко вздыхал. Но всё же не отвечал на слова капитана.
Миновав гавань, корабли взяли курс на Босфор. И каждый взмах вёсел удалял их от блистательных Афин, от шумной набережной, от пирейского базара.
Шевеля рядами длинных вёсел, шли они вдоль прибрежной полосы. С наступлением сумерек подходили к пустынным берегам. Марсар оставлял на корабле надсмотрщика с рабами, двух воинов, вахтенных матросов. А остальные члены экипажа, рассевшись по шлюпкам, переправлялись на берег.
Там разводили костры. Поужинав, располагались на ночлег. Матросы сдружились с эллинскими воинами. У них нашлись общие интересы. Было им о чём поговорить, чем поделиться. Иногда вспыхивали меж ними перепалки. Но тут же стихали, поскольку Марсар и Аристей были рядом. А одного взгляда любого из них достаточно было, чтоб в лагере воцарялись мир и покой.
Среди своей команды в первый же день Аристей распознал матроса, развлекавшего посетителей припортовой таверны рассказами о Сиренах. Звали его Порфириусом. И действительно, был он чересчур компанейским. А любознательность его не знала границ. Уже на второй день пути наладил он приятельские отношениях с Аристеем. Всякий раз норовил выведать какую-то историю или легенду, каких правитель знал немыслимое множество. Будто нарочно, оказывался в одной шлюпке с бессмертным полубогом. К тому же не упускал случая брать на себя роль слуги, исполняя любые желания Аристея.
Поглядывая на приставания Порфириуса, Марсар поначалу ворчливо негодовал. Но вскоре смирился, не находя в том ничего плохого. К тому же как матрос пирейский балагур был достоин похвал. Сноровке его могли позавидовать иные матросы. Эллинские воины прислушивались к нему. А на отдыхе, в своей среде, Порфириус становился душой всей компании.
Впрочем, так повелось, что с первого дня на привалах экипажи кораблей располагались отдельно друг от друга. Да и сам Аристей не стремился наладить общение с сыном советника. А вечно угрюмого Марсара тем более устраивала удалённость стоянок Тристомена, где всю ночь не стихали пьяные кутежи.
– Неплохо бы поберечься в такую погоду! – бросая косые взгляды в сторону соседнего лагеря, бурчал Марсар.
И в этом Аристей поддерживал бывалого капитана. Гнетущая усталость всё более одолевала их экспедицию. Изо дня в день под палящим солнцем продвигались они вдоль пустынных берегов. Лавируя меж безлюдных островов, огибали опасные мелководья. А штиль изводил жарой. Давил удушьем, словно издевался над эллинскими мореходами, забредшими в эти края.
Измотанные бездельем, матросы то и дело поглядывали на свёрнутый парус. Бросали рассеянные взгляды в безоблачное небо. Воины бесцельно бродили по палубе. Всё чаще вспыхивали на корабле беспричинные ссоры. В людях накапливалось раздражение. Оно проникало в каждого, кто был на борту. И не было от него спасения. Горячий воздух безнадёжно застыл на огромном пространстве, пропахшем рыбой, павшей птицей, затхлой водой. Запах пота. Адский зной. Перезвон невольничьих цепей. Тысячи надоедливых мух. Всё это казалось пыткой. И только ночной привал прерывал дневные мучения. Но с утра начиналось всё снова, весь день, без перерыва, пока не наступал долгожданный вечер.
– Пролив! Вижу пролив! – прокричал с носа вперёдсмотрящий матрос. Все бросились к бортам. Особо нетерпеливые вскарабкались на мачту. И действительно, увидели они, как обозначилось впереди устье пролива. Не более дня пути оставалось до Понта Эвксинского. Оттуда неслось уже дыхание холодного моря. Там слышался шум прибоя. Даже вода стала немного светлей. Но чем явственней представляли матросы, как вырвутся на безбрежный простор, как врежутся носом в волну, тем томительней тянулось время, тем реже опускались тяжёлые вёсла.
И снова изнурительный вечер привёл их на пустынное побережье. Снова ни ветерка, ни облачка. Натянув канаты якорей, экипажи спустили на воду шлюпки. Налегая на вёсла, направились к берегу. А там ждали их горячий песок, сухая трава да заросли колючих кустов.
Как обычно, Порфириус расчистил полянку. Набрав хвороста, развёл небольшой костерок. Вполголоса напевая, принялся готовить ужин. Привычно устроившись подле него, расположился на отдых Аристей. Чуть позже присоединился к нему Марсар.
Как вдруг из темноты вышел к ним Тристомен в сопровождении подвыпившего приятеля. Порфириус не мешкая отошёл в сторону. А Аристей и Марсар так и остались сидеть у костра, поджидая незваных гостей.
Приблизившись к костру, младший сын Паблициуса остановился. С первого взгляда стало понятно, насколько плохо ему. Лицо юноши отдавало лимонной желтизной. Глаза превратились в узкие щёлки. От виска не отнимал он пропитанный снадобьем платок.
В отличие от Тристомена, приятель его выглядел бодрым, весёлым и даже довольным собой.
– Я болен! Не могу продолжить плаванье! – слегка заикаясь, сообщил Тристомен. – Я возвращаюсь, – чуть слышно произнёс он.
– Как же быть с порученьем царя? – не удивляясь услышанному, поинтересовался Аристей.
Не зная, что ответить, Тристомен промолчал. Переминаясь с ноги на ногу, стоял, как провинившийся школяр. Тогда приятель его, глядя сверху вниз на правителя Ольвии, надменно провозгласил:
– Не вашего ума дело…
Но фраза эта так и осталась недосказанной. Мгновенья хватило, чтоб, вскочив на ноги, Аристей поверг наземь зарвавшегося наглеца. А после, обернувшись к Тристомену, увидел, как закатились у того зрачки и рухнул тот без сознания рядом с товарищем.
Поморщившись, Аристей переступил бесчувственные тела. Снова присел рядом с Марсаром. Одобрительно буркнув, капитан перевёл взгляд на Порфириуса. Понятливый матрос сейчас же бросился к распластанным телам. Не жалея воды, поливал их, растирал. И старанья его не пропали даром. Первым очнулся Тристомен. Чуть погодя, застонав, поднялся приятель. Отерев душистым платком лицо, с трудом подбирая слова, Тристомен произнёс:
– Не стоит беспокоиться! Отец всё уладит!
Придерживая один другого, побрели они к своему лагерю. А вскоре исчезли в сгустившихся сумерках.
– Предупреждал я, что нужно беречь свои силы! – желая разрядить тишину, заметил Марсар. Но Аристей промолчал, давая понять, что не намерен обсуждать неприятный для него инцидент.
Давно спит уставший лагерь. На мачтах мерцают сигнальные огни. Тихо плещет прибой. Перекликаются караулы. Звенят цикады. Радуясь ночной прохладе, замерло всё до утра. Только Аристею не спится. Взывая к отцу, забыв о времени, сидит он у потухшего костра.
На травяной подстилке заворочался Порфириус. Сонно открыл глаза. Почудилось ему, что появился над правителем Божественный лик в сверкающем облаке. Матрос хотел подняться. Но сомкнулись потяжелевшие веки. И вновь погрузился он в сон.
А как забрезжил рассвет, Аристей стоял на берегу. Зайдя по щиколотку в тёплое море, смотрел, как окрашивается золотом восток. Вокруг него просыпалась природа. Всё звонче распевались птицы. Волнуя поверхность моря, бриз уносился куда-то в даль. К Аристею подошёл Марсар. Подняв голову, заметил перистые облака.
– Погода меняется! Будет ветер? – промолвил капитан.
– Будет ветер! Такой, как нам нужен! – подтвердил Аристей.
– Всё же уходят они! – Марсар перевёл взгляд на соседний лагерь.
Аристей посмотрел туда, где в спешке заканчивалась погрузка на судно. И вскоре, ударив вёслами по воде, корабль-близнец лег на обратный курс, завершив бесславный поход.
– Может, и нам пора собираться? – взглянув на правителя, спросил Марсар.
Но тот не спешил с ответом:
– При попутном ветре когда достигнем берегов Тавриды? – задумавшись, обмолвился Аристей.
Капитан окинул взглядом небо. Посмотрел на море и рассудительно произнёс:
– Надеюсь, дней за десять доберёмся! Если, конечно, не…
– Никаких «если» не будет! – твёрдо заверил его Аристей. – Пойдём напрямик! Через море к Ипанису. Нам следует запастись водой, провизией. Лишь тогда отправимся в путь!
С сомнением посмотрев на Аристея, Марсар нахмурился. Однако возражать не стал. Похожий на клещеногого краба, направился он выполнять распоряжение правителя, но тот остановил его:
– На время, пока будет грузиться корабль, хочу, чтобы переправили на берег рабов! – требовательно заявил Аристей.
– Зачем? – обернувшись, не своим голосом выкрикнул капитан.
– Пусть отдохнут. Помоются. Они тоже люди! – невозмутимо пояснил правитель.
Многое мог стерпеть Марсар. Но с таким новшеством мореходного устава не был согласен он.
– Рабы не должны покидать корабль! Такие прихоти не указ для меня! – прокричал капитан.
– Тогда сам этим займусь! – с вызовом ответил правитель.
Однако капитан не стал более слушать его. Побагровев от гнева, Марсар ушёл. Потемнели глаза Аристея. И тень раздора впервые пролегла между ними.
Три дня не обмолвились они ни словом. Не замечая друг друга, каждый занимался своим делом. Но, несмотря ни на что, трюм был заполнен. Чётко выверен парус. Надраена палуба. Снова, к радости экипажа, корабль готов был к отходу. Впрочем, особую отраду принесла эта стоянка гребцам-невольникам. Ступив на берег, ощутили они твёрдую почву. Почувствовали землю. Увидели траву, деревья, солнце. И не было предела их благодарности великодушному правителю.
Тем временем ветер крепчал. Грядами волны катились на берег. Глухо гудели канаты. Матросы поглядывали на капитана. Хотелось скорей им поднять скучающий парус. Но Марсар, стоя на мостике, медлил. Он выжидал, пока установится ровная погода. А ветер будто дразнил его. То налетал, то стихал. Менял направление. Кружился на месте. Капитан искоса бросал взгляды на Аристея. И, наконец, принял решение идти через пролив на вёслах. «А дальше, – думал он, – время покажет, насколько благосклонны Боги к правителю Ольвии».
Марсар подал команду. И, подняв якоря, корабль направился к Босфору, слаженно шевеля рядами длинных вёсел.
 
Глава 21
Выехав со двора, чёрный «Форд» ненадолго задержался на перекрёстке. Втиснувшись в поток двигавшихся через мост машин, направился к выезду из города. А позади него, откуда-то издалека, доносились уже протяжные звуки сирен. Всё злобнее завывание их! С каждой минутой всё ближе они!
В зеркало заднего вида увидел Николай, как три милицейских автомобиля пронеслись мимо остановки. Скрипя тормозами, свернули во двор. Не сбавляя скорости, устремились к белой девятиэтажке.
– Два-ноль в мою пользу! – подсчитал Гмырёв, не зная ещё, что на другом конце моста уже ждали его. Там, на треугольном выступе, разделявшем транспортные потоки разных направлений, затаилась серебристая «Шкода» с надписью на дверях «ДПС ГАИ г. Николаев». В трёх шагах от неё у края проезжей части стоял худощавый сержант в чёрном бронежилете. Он пристально вглядывался в номера выезжавших из города машин. В салоне просторной «Шкоды» сидел полнолицый капитан с автоматом на груди. Не сводя глаз с напарника, прислушивался он к доносившимся из радиостанции сообщениям.
А тот, задержавшись взглядом на чёрном «Форде», выдул из свистка отчаянную трель. Взмахнув жезлом, сержант указал Гмырёву место для остановки. Сам же заученным движением руки расстегнул кобуру табельного «ПМ».
– Извини, друг! Сегодня играем по моим правилам! – нажимая педаль газа, безрадостно произнёс Николай.
Через мгновенье, сорвавшись с места, серебристая «Шкода» устремилась за ним в погоню. Вспыхивая огнями проблесковых маячков, набирала она скорость. «Принять вправо! Остановиться! Немедленно остановиться!» – громыхал из неё милицейский голос, усиленный мощной аппаратурой.
Этот приказ касался всех, кто оказывался впереди патрульной машины. Большинство водителей тотчас уступало дорогу. Обладатели «крутых тачек» порою медлили, но в итоге также подчинялись требованиям оглушительного голоса. Расстояние между «Шкодой» и «Фордом» стремительно сокращалось. В зеркале Гмырёв отчётливо различал лица преследователей.
– Пора! – решил Николай.
Круто свернув в переулок, сбавил он скорость. На удачу, никого там не оказалось. Автомобиль окутался серым туманом. И выпорхнул из него необычно крупный ворон.
Чёрная птица взмыла как можно выше вверх. А через секунду ворвалась в переулок серебристая «Шкода». Завизжав тормозами, развернулась. Как вкопанная остановилась. Погасли маячки. Стих вой сирены. Озираясь по сторонам, вышли из неё оба инспектора ГАИ.
– Куда делся? Сюда же свернул! – не веря глазам, кричал капитан. – Впереди тупик! Я знаю этот переулок!
– Может, во двор нырнул? – робко предположил напарник.
– Какой двор? – лицо капитана покрывалось бордовыми пятнами. – Не видишь, какие люди тут живут? – негодуя, указывал он на особняки, облицованные декоративной плиткой. – Такие не будут укрывать беглого зэка, когда милиция за ним гонится! Да и не успел бы он! След в след мы свернули!
Капитан в сердцах сплюнул. В недоумении сев в машину, положил на колени автомат. Пытаясь осмыслить случившееся, какое-то время молчал. А после сбивчиво доложил по радиостанции о результатах преследования «Форда».
– Получим сегодня! По полной программе! – после томительной паузы сообщил он удручённому сержанту.
Нарочито медленно капитан достал из пачки последнюю сигарету. Прикурив от пластмассовой зажигалки, глубоко затянулся. И уже спокойнее произнёс:
– Поехали! Начальство ждёт! Объяснения писать будем!
Тем временем ворон летел над шоссе. Под ним, сверкая на солнце, проносились вёрткие легковушки, громыхали запылённые грузовики. Выстроившись в почётном карауле, стояли вдоль обочины стройные тополя. За ними виднелись бескрайние поля, приземистые виноградники, сельские огороды. Как и много столетий назад, Южный Буг катил свои воды к Чёрному морю. Покрываясь барашками пены, зелёные волны спешили, обгоняя друг друга, влиться в полноводный лиман.
За спиною птицы остался пруд с плакучими ивами. За поворотом мелькнуло панно с надписью «Ольвия». За ним показался участок дороги, покрытой выбоинами. Ворон снизился. Коснулся асфальта. И вот уже снова бежит по шоссе чёрный «Форд».
Подъехав к заповеднику, Николай не стал заезжать на стоянку. Оставив автомобиль у ворот, сдержанно кивнул приветливому охраннику. По тенистой аллее направился к кассе, чтобы заплатить за посещение заповедной зоны.
Туда же вошла женщина лет тридцати в соломенной шляпке. Брезгливо поморщившись, посмотрела на него как-то странно. Почувствовав неприязненный взгляд, Николай отступил на два шага назад. Только теперь ощутил он, как разит от него запахом пота, смешанным со стойкими тюремными ароматами.
Женщина подошла к кассе. А Гмырёв так и остался стоять, упрекая себя, что, покидая квартиру, не воспользовался хотя бы дезодорантом. И тогда внутренний голос шепнул ему: «Ты бы ванну ещё принял!»
Улыбнувшись, Николай расслабился. А в мыслях ответил капризной женщине: «Не до ванны было! Простите, мадам!»
Оплатив квитанцию, Гмырёв вышел из кассы. Мельком взглянул на часы. «До полуночи девять часов!» – подсознательно зафиксировал он запас свободного времени.
Не торопясь, беглец прошёлся по склонам Среднего Города. С земляного холма посмотрел на прибрежную полосу с остатками Нижнего Города. В смятенных чувствах подошёл к крестообразному алтарю. Коснулся его рукой. Тут же, сменив усталость, пришла навязчивая дремота. Отыскивая место для краткого отдыха, Гмырёв осмотрелся. Однако вокруг него виднелись одни артефакты, охраняемые государством. Тогда взгляд его остановился на гранитной глыбе, похожей на спящего медведя. Камень был большой, гладкий и совсем не походил на музейный экспонат.
Николай утомлённо присел на него. Сами собой закрылись глаза. А через мгновение увидел он кабинет следователя Каштанова. Подполковник стоял возле сверкающего лаком стола. С высоты двухметрового роста смотрел на сидевшего перед ним участкового.
– Я не намерен угрожать тебе, майор! Не хочу запугивать! Но если тебе что-то известно, где может быть Гмырёв, ты должен сообщить мне об этом! – чеканя слова, твердил Каштанов.
Вытирая пот, Скрыпник смотрел под ноги. В изнеможении третий час отвечал он на одни и те же вопросы.
– У Гмырёва нет родственников! Он снимал квартиру! Промышлял извозом! Это всё, что я о нём знаю! – повторял участковый, облизывая пересохшие губы.
– Без поддержки с воли невозможно бежать из СИЗО! Кто помогал ему? – цедил сквозь зубы Каштанов.
– Откуда мне знать? – отвечал майор. – Он не делился со мной секретами!
– Учти, майор! Если узнаю, что что-то скрываешь, загремишь на нары вместо Гмырёва! Я тебе это устрою! Не сомневайся! – изрекал переполненный злобой Каштанов. – Ты должен понять! У него отклонения в психике. А интеллект – как у ручной гранаты. Нужно поймать его! Изолировать! Он опасен для общества!
– Может, общество опасно для него? – не сдержавшись, повысил голос Скрыпник. – Где было оно, когда пропал он в Афганистане? Почему не искало его? Когда же сам вернулся, сразу в кутузку…
– Не надо демагогию разводить! – сорвавшись на крик, оборвал его Каштанов. – С одной кормушки хлебаем, майор! Одно дело делаем!
Побелевшими пальцами следователь сломал ни в чём не повинный карандаш. Он был вне себя от гнева! Дерзкий побег разрушил «коррупционную схему». Лишил надежды на почести и награды.
– Можешь идти! Свободен! – Каштанов бросил в корзину обломки карандаша. – Но если вспомнишь что, сразу ко мне! Ты понял? – вдогонку выкрикнул он измотанному участковому.
– Как не понять! – вполголоса произнёс Скрыпник, покидая кабинет следователя.
Через миг увидел Гмырёв, как рыдает в подушку Эльвира Ростиславовна. Только что ушли от неё два милицейских лейтенанта. Дерзко оскорбляя её, пытались они выведать что-то о нём.
В череде нахлынувших видений возник образ уголовника Чалого. Жестоко избитый, лежал он на полу тюремного карцера! Дрожал всем телом. И тихо стонал от леденящего холода.
Позже узнал беглец, что в областном управлении МВД подготовлен уже приказ о понижении в звании капитана, упустившего его в тупиковом переулке.
До боли закусив губу, Николай покачал головой: «Эх, люди! Люди! В чём я виновен? Сами себя грызёте. Рвёте на части! Потом крайних ищете! Психика вам моя не нравится. Интеллект не устраивает! Ну, не заканчивал я академий ваших, хотя до полковника дослужился. Со смертью на «ты» разговаривал…»
Рядом с ним раздался шорох осторожных шагов. Вздрогнув, открыл он глаза. Возвышаясь над беглецом, стоял охранник в строгом камуфляжном комбинезоне. Мышцы Гмырёва напряглись, как у хищного зверя. Глаза сверкнули сталью клинков.
– С вами всё в порядке? Помощь моя не нужна? – поинтересовался охранник.
– Я в норме! Всё в порядке! – агрессивно ответил Николай. – Жарко! Вот и присел отдохнуть!
Однако видя, что охранник миролюбиво настроен, Гмырёв кивнул на гранитный монолит:
– Не вписывается как-то в общий пейзаж! Откуда он взялся? – глядя в глаза охраннику, требовательно поинтересовался Николай.
– Кто его знает? – стушевавшись под пугающим взглядом, произнёс тот. – Давно здесь лежит! Вроде не мешает никому.
Поднявшись с загадочного камня, Николай подошёл к алтарю. Не останавливаясь, коснулся его рукой. Взглянув на часы, направился к выходу. Обернувшись, увидел, что охранник вновь принялся бродить меж ольвийских развалин. И тогда окончательно успокоился.
– Не мог предать меня Скрыпник! – с благодарностью подумал Николай об участковом. – Хороший педагог получился бы из него, если б профессию не сменил!
Покинув заповедник, Гмырёв купил в парутинском универсаме пачку печенья. Прощаясь с этим Миром, прогулялся по сельскому скверу. Сев в чёрный «Форд», выехал на дорогу. Свернув к поросшей кустарником поляне, остановил там машину. Достав из багажника сапёрную лопату, вырыл ямку. Старательно утрамбовал ладонью стенки. Положив на дно пучок травы, присыпал её хворостом. Снова посмотрел на часы. До полуночи оставалось три часа сорок минут.
Снова сев в машину, Николай съел два печенья. Бережно взяв в руки книгу, открыл её на последней главе: «Миновав Босфор, эллинский корабль врезался в холодные воды Чёрного Понта…»
Задумавшись, беглец закрыл глаза: «Главное, не ошибиться во времени! Тогда будет шанс изменить историю!» – наивно предположил Гмырёв.
По разбитой дороге всё реже проезжали автомобили. Полыхнув закатом, скрылось за горизонтом июльское солнце. Приятной прохладой повеяли вечерние сумерки. Звонко запели повсюду сверчки. Первые звёздочки несмело стали появляться на темнеющем небосводе.
В 23.45 Гмырёв вышел из машины. Расставив по периметру ямы свечи, присел возле неё. Глядя перед собой, отсчитал последние секунды. Ровно в 24.00 зажёг свечи. Поджёг траву. Вспыхнув, огонь обжёг пальцы. Дохнул в лицо жаром плавильного котла. Свечи таинственно зашипели. От них пополз дурманящий аромат.
Всматриваясь в языки пламени, прижал он книгу к груди. Стоя на коленях, замер у разгорающегося костра.
– Может, не надо? Обратной дороги не будет! – испуганно прошептал внутренний голос.
Очнувшись, Гмырёв обречённо вздохнул. Чужим голосом произнёс несколько бессмысленных слов. Склонив голову, положил в костёр книгу.
В тот же миг свежестью наполнился воздух. Тело окутало неземное тепло. Расслабившись, опустились плечи. Разгладились морщины. Закрылись веки. В лучах лунного света образовался правильный круг. Стали проявляться в нём диковинные символы. В одночасье погасли свечи. Всё замерло! И абсолютная тишина опустилась куполом на поляну.
Объятая пламенем, книга окуталась дымом. Покрылась трещинками. Жидким серебром растеклась. Дым от неё скользнул к Николаю. Запеленал его плотным туманом. Оттуда взмыл ворон. Над ним закружились звёзды. Стала красной луна. А ворон поднимался всё выше и выше. Внезапно замер. Прижал крылья! И камнем рухнул в кипящий металл!
Брызги расплавленного серебра выплеснулись из магической ямы. Фонтан искр осветил фейерверком поляну. И поглощённое бездной времён, кануло всё в пропасть клокочущей Тьмы.
 
Глава 22
Миновав Босфор, эллинский корабль врезался в холодные воды Чёрного Понта. Повинуясь небесной воле, задул попутный ветер. Гребцы убрали вёсла. На палубе засуетились матросы. Под окрики капитана вскарабкались они на реи. Ловко управились со снастями. Наполняясь воздухом, пополз по мачте парус. Хлопнув серым полотнищем, выпятил грудь. И понёсся корабль в безбрежные морские просторы.
 
За кормой исчезли крикливые чайки. Скрывшись из глаз, растворился пустынный берег. Воины вновь, как в день выхода из Пирея, обступили борта. Увидев открытое море, почудилось им, что корабль увяз в густой, как масло, воде. Но, присмотревшись, убеждались они, что, рассекая чернильную воду, мчит их судно вперёд. Отталкиваясь от бортов, морские волны очерчивали расплывчатый след. А серый парус нёс корабль дальше и дальше, унося его в Мир, где правят Боги водных стихий.
Позади осталась изнурительная жара. Спрятавшись в облаках, угомонилось южное солнце. Насыщенный свежестью ветер разгуливал по палубе. Выдувал затхлые запахи. Освежал головы. И, наполняя бодростью тела, вселял надежду на благополучный исход пути.
Третий день неслись они по волнам. Казалось, трудности все позади. Свободные от вахты матросы отдыхали в кубрике. А воины с восхищением наблюдали, как корабль то ныряет в волну, то, взмывая вверх, обдаёт их горьковатой водой.
С виду похожий на неуклюжего краба, стоял в рубке Марсар. Рядом с ним пребывал Аристей. Оба молчали. И в то время как правитель думал об Ольвии, капитан злился на самого себя.
«Зачем дал согласие идти через море? – казнился Марсар. – Шёл бы, как прежде, вдоль берега! Тот путь хорошо знаком. Он не таит угроз! А здесь, в открытом море, даже ему неуютно! Куда ни глянь, не видно земли! Границы неба размыты водой. Будто звери, ревут злобные волны. Крепчает ветер. Под днищем непроглядная тьма, где таится неведомо что!»
И тут, усугубляя страх капитана, донёсся с бака корабля голос вперёдсмотрящего Порфириуса.
– Сирены! Сирены летят! – кричал матрос, указывая на правый борт.
Аристей отвлёкся от размышлений. Посмотрел вправо. И увидел, как, касаясь крыльями волн, приближается к ним стая уродливых птиц.
– Всем укрыться! – прогремел голос правителя.
Палуба тотчас опустела. Отстранив рулевого, Марсар встал у штурвала. В рубке остался один правитель. Наблюдая за диковинными созданиями, смотрел он на них. А они, как пришельцы из прошлого, летели к нему. Издавая протяжный скрежет, принялись набирать высоту. Над палубой, расправив крылья, зависли. Правитель поднял над собою щит. И обрушились вниз десятки острых, как лезвия, перьев. Они вонзались в палубу. Резали снасти. Рвали парус. Одно, отскочив от щита, упало у ног правителя Ольвии. Продолжив полёт, уродливые создания удалились. А на палубу поднялись потрясённые воины и матросы. Но Аристей отложил объяснения до лучших времён. Делая разворот, чудища готовились опять напасть на корабль!
Правитель велел матросам укрыться. Воинам приказал занять позиции вдоль левого борта. И сам встал в один ряд с ними!
Глядя на эти приготовления, Марсар неодобрительно хмыкнул. Пережив первый обстрел, не желал он более рисковать.
– Достаточно подвигов! – решил бывалый капитан.
Закрепив штурвал, поспешил он в каюту. А воины, вложив стрелы в тетиву, изготовились. На позициях замерли, ожидая, пока подлетят поближе незваные гости. Вот уже рядом они! И взвились в небо эллинские стрелы. Дважды стреляли воины. Редкая стрела не достигла цели. Но не могли пробить они броню из бронзовых перьев. Только две птицы, отделившись от стаи, рухнули вниз. Подняв фонтан брызг, упала одна в волну. Другая камнем грохнулась о дощатую палубу.
Следуя примеру Аристея, стрелки присели у борта. Подняли над головами щиты. И вновь дождём обрушилась на корабль разящая смерть. Скалывая щепу, перья вонзались в штурвал, в палубу, рвали парус. Одно перо задело эллинского воина. И тот, вскрикнув от боли, скончался у всех на виду.
Когда же шум крыльев стих, Марсар с опаской покинул каюту. Посмотрев на изорванный парус, на беспорядок на палубе, нахмурился. И с раздражением заметил, что правитель вновь готовится к обороне. А гадкие птицы опять, сомкнувшись клином, приближались к неповоротливой жертве. Казалось, намерились они уничтожить во что бы то ни стало эллинский корабль.
– Сейчас потеряем парус… – торопясь вернуться в каюту, сокрушался Марсар.
Но вдруг оцепенел, став свидетелем невероятной картины. В пространстве меж кораблём и скопищем чудищ вскипела пузырями вода. Отвесной стеной поднялась до небес. И, накрыв гребнем крылатых пиратов, увлекла их в морскую пучину! Будто не было их, исчезли они. А Марсар всё так же стоял, взирая, как, накатываясь одна на другую, чернильные волны стирают из памяти это видение.
Смахнув капли пота с лица, капитан опустился на палубу. Рассматривая последствия крылатого нашествия, удручённо вздохнул. На ветру щёлкали оборванные снасти. Полотнище паруса зияло дырами. Палуба усеяна от носа до кормы перьями. У борта лежал погибший воин. Невдалеке от него распростёрлась сражённая птица. Над нею склонился Порфириус. Сзади толпились матросы. Разглядывая странное существо, как дети, дивились они бронзовым перьям, медному клюву.
Задрав к небу когтистые лапы, околевший «пират» лежал на спине. Из подпушка под шеей торчала стрела. Один из матросов отважился потрогать мёртвую птицу. Но, схватив смельчака за руку, Аристей сдавил её так, что тот вскрикнул от боли.
– Не смей! Перья отравлены! – указал он на погибшего воина.
Отпустив матроса, правитель взял птицу за голову. И со словами: «Отправляйся к сородичам!» – вышвырнул её далеко за борт.
– Как они называются? – не удержавшись, поинтересовался Порфириус.
– Стимфалийские птицы! – скупо пояснил правитель. Про себя же, сокрушаясь, подумал: – Не всех истребил их Геракл!
Изнывая от избытка вопросов, Порфириус снова открыл было рот. Но, повинуясь окрикам капитана, матросы бросились наводить на корабле порядок. Остаток дня чистили они палубу, чинили снасти, штопали парус. Почтив память погибшего воина, предали его морским глубинам. И утром следующего дня ничто не напоминало о недавнем сражении.
А через день, стоя у штурвала, Порфириус никак не мог дождаться, когда же сменят его. Уж очень хотелось ему, оставшись наедине, взглянуть на бронзовое перо, спрятанное в укромном месте.
– Когда вернусь домой, никто не подвергнет сомнению, что видел я стимфалийскую птицу! – гордясь собой, думал Порфириус.
Но, прервав мечтанья матроса, опустился на палубу ещё один монстр на чешуйчатых лапах. И настолько огромен был он, что позавчерашние птицы казались в сравнении с ним воробьями. Вокруг шеи мерзкого чудища извивались чёрные змеи. А взгляд круглых, как блюдца, глаз прикован был к Аристею. В мгновение ока очистилась палуба. Почуяв беду, замерли в трюме невольники. Прощаясь с жизнью, побледнел, скованный страхом, Марсар. Стих ветер, как перед внезапной грозой. Умерив пыл, поникла морская волна.
В гробовой тишине увидел Порфириус, как напряглось тело правителя, как вздулись вены, побелели пальцы. Стойко снося сокрушительный взгляд, Аристей пристально вглядывался в зрачки крылатого монстра. И, наконец, распознал, что таится под этой личиной! Сойдясь в поединке, изготовились к бою враги. Забыв обо всём, выискивали слабину, чтоб туда нанести смертельный удар. Оттого не заметил никто, как сам не свой прокрался в рубку Порфириус. Держа в руках лук, матрос натянул тетиву. Звонко пропела стрела. И вонзилось древко её в грудь ужасного монстра.
Вздрогнув, чудище отвело убийственный взгляд. Уставилось на оперенье стрелы. Вспыхнув, золой осыпалось древко её. Вскинув загнутый клюв, захохотала злобная тварь. Дохнула запахом трупного тлена. Махнув крылом, обратившись в чёрную тень, взмыла вверх! Затмила собою полнеба! Драконом бросилась вниз на корабль – к Аристею! Но, упреждая жуткую напасть, поднят навстречу ей меч! Будто живой, завибрировал он. Сросся с рукой полубога. Став намного длинней, потянулся вперёд. Заискрился лучами лунного света!
Избегая удара, тень ринулась испуганно вбок. Зашипела песчаной змеёй. Схватив рулевого, исчезла в затянутом тучами небе.
В тот же миг, взорвав тишину, грянул над кораблём раскат грома. Озарив небо, сверкнула молния вспышкой огня. Столбом пламени вонзилась в потемневшее море!
– Что это было? – вжав голову в плечи, чуть слышно прошептал капитан. – Где Порфириус?
Но Аристей не сразу нашёл в себе силы ответить. Пошатнувшись, опустил он потяжелевший меч.
– Нас посетила Гургона, – так же тихо ответил правитель. – Это исчадие Тьмы! Прислужница Тифона!
– Где Порфириус? – настойчиво переспросил Марсар.
– С ним не свидеться более в этом Мире! – устало обмолвился Аристей.
Хлынувшая через борт волна обдала корабль сонмом брызг. Схватившись за поручни, Аристей склонил голову. И, закрепив на поясе меч, покинул капитанскую рубку.
– Не к добру всё это! – вслед ему изрёк Марсар.
Поставив к штурвалу нового рулевого, капитан велел убрать злополучный лук. Дав волю кулакам, разогнал собравшихся на палубе матросов. А после зло пробурчал:
– Не многовато ли тут исчадий? Или как их там называют!
Весь день не показывался Аристей на палубе. Положив подле себя меч, лежал в каюте. Смотрел в подволок. А к вечеру с носа корабля донеслось:
– Земля! Земля!
Только тогда вновь появился в рубке правитель.
– Таврида! – сообщил Марсар, упреждая вопрос Аристея. – Зайдём завтра на Березань. Нужно пополнить запасы воды. Оттуда направимся в Ольвию!
Ничего не ответив, правитель кивнул. Снова спустился в каюту. Да и Марсар облегчённо вздохнул. Рад был он отсутствию Аристея в капитанской рубке. С каждым днём убеждался Марсар, что в правителе причина всех бед, постигших корабль. Ведь это его корабль, его экипаж! Ольвийский правитель тут гость, пассажир. Лишь он, капитан, здесь хозяин. Не сходя с мостика, знал он, что происходит в невольничьем отсеке, что делают воины, чем заняты матросы. Вся жизнь на борту знакома ему. Здесь не большая земля. Тут правит он, капитан. Здесь всё во власти его! Так гласит мореходный устав! Оттого всё более раздражал его вольнодумный нрав Аристея.
Впрочем, бодрящий ветер, плеск волн, близость берега развеяли тягостные думы капитана. Теряясь в сумерках, исчезли очертанья таврийской земли. Нырнуло в закат утомлённое солнце. Дымка тумана заволокла небосвод. Убаюкивающая темнота окутывала эллинский корабль. В задумчивости Марсар глотнул запасённой на суше воды. Но брезгливо сплюнул её. Почудилось, отдаёт она мерзостной тиной. Тряхнув головой, втянул он воздух. И подогнулись в коленях ноги его. От болотного духа перехватило дыхание. Спазмы схватили желудок. Стало ясно, что зловоние исходило не от воды. Волнами распространялось оно от слизняков, что, выползая из мрака, копошились в носу корабля.
Будто обруч сдавил сердце Марсара. Слабость обвила члены. Как свеча, угасало сознание. Но вдруг упала с неба застилавшая его пелена. В окружении мерцающих звёзд засияла луна. Пропало зловоние. Исчез губительный мрак. Порыв ветра вернул силы эллинскому капитану. Поднявшись с колен, задышал он в полную грудь. Расправив плечи, опёрся о поручни рубки. А лунный свет, будто искупая вину, как днём, освещал теперь палубу. Парус нёс, как прежде, корабль по волнам. Рулевой держал начертанный курс.
«Неужели привиделось? – всматриваясь в звёздное небо, подумал Марсар. – Вот уж кому всё нипочём!» – позавидовал он небесным светилам.
Однако засомневался в своей правоте. Сорвавшись с места, блеснула серебряным следом звезда. Вспыхнув, исчезла в бессчётных Мирах. Однако луна не заметила гибели безвестной звезды. С вселенских высот взирала она, как хлипкий кораблик рвётся к намеченной цели и скоро достигнет её. Хранимый Богами, казалось, заговорён он от происков Тьмы.
Но не привиделся Марсару жуткий кошмар! Ранним утром, поднявшись в рубку, увидел Аристей, как уложили на палубе скончавшихся ночью трёх гребцов, надсмотрщика и матроса. Тела покойных были скрючены, как стручки фасоли, а лица обезображены гримасами боли.
– Матрос нёс вахту вперёдсмотрящего. Надсмотрщик с гребцами находились в носу корабля, – недобро окинув взглядом правителя, пояснил Марсар. – Команда напугана. Ждём новых бед. Потому корабль обойдёт Березань. Направимся прямо к Ольвии! – с вызовом заявил он.
Заглушая щемящее чувство досады, Аристей не ответил. Исподлобья взглянул на капитана. И будто тисками сдавил поручни капитанской рубки.
Вынырнув из дымки тумана, летнее солнце поднималось к зениту. За бортом показался, а вскоре исчез скалистый остров Березань. Обогнув косу, корабль вошёл в устье лимана.
– Спустить парус! Готовь вёсла! – прокатился по палубе голос капитана.
Вскарабкавшись на реи, матросы принялись усмирять серое полотнище. Скатывая в бухту, вязали на нём узлы. А оно, сопротивляясь, не желало повиноваться.
– Зачем сворачивать парус? Ветер сопутствует нам! – не удержавшись, спросил Аристей.
Но Марсар сделал вид, что не расслышал вопроса. Задрав голову, стал подгонять он забравшихся на реи матросов. Под палубой защёлкали кнуты. Донеслись оттуда вздохи гребцов-невольников. И вот, поднявшись вдоль бортов, вспенили речную воду тяжёлые вёсла.
«Поднадоел я нашему капитану!» – с горечью подумал правитель.
Желая занять себя, стал всматриваться он в знакомые места. А там, за бортом, проплывали прибрежные склоны. Под ними тянулись песчаные берега. Глядя на них, Аристей погружался в волнующие воспоминания. Будоража память, вселяли надежду. Обещали финал непростого пути.
«Может, напрасны мои опасения!» – подбадривал себя правитель. – Скоро снова увижу свой город! Встречу друзей! – тешил себя он мечтами.
Но с каждой минутой поглощала его ползучей заразой тревога: «Что-то случилось в этих краях!»
Мужаясь, сжимал Аристей поручни капитанской рубки. Всё грозней становился облик его. А за бортом всё так же царила полуденная тишина. Вокруг залёг безветренный штиль. За кормой пузырилась нагретая солнцем вода. Извиваясь в ней, плавали длинные водоросли. Так было прежде! Так должно быть всегда! Но, вопреки благоденствию лета, терзало его чувство беды! Казалось, жизнь оставила эти места. Казалось, всюду притворный обман, что скоро предстанет взгляду такое, от чего вспыхнет разум, свернётся кровь, остановится сердце!
Напрягая память, вспомнил он, что у входа в лиман не встречали их чайки! Почему у склонов не вьются стрижи? Куда исчезли ястребы? Откуда доносится запах гари? Отчего сладковатый привкус во рту? Раня душу, накатывались вопросы.
А корабль, покачивая бортами, достиг уже изгиба реки. Шевеля лопастями вёсел, вышел из-за него. И вскричали в один голос все, кто был на борту! Перед ними от кромки песка до линии горизонта простиралась сожжённая пожарами пустошь. Вязким пеплом укрыто всё было кругом. Вокруг ни души. Только храм Аполлона белел над стенами Ольвии как одинокий маяк.
Вразнобой застучали в портиках вёсла. Лопастями процарапали борт. Вспенили воду. По спинам гребцов полоснули кнуты. Но, сбиваясь с ритма, невпопад ворочали они громоздкие вёсла. Снося удары, как и весь экипаж, не могли отвести взгляд от выжженной, как кратер вулкана, степи.
Вздулись мышцы на спине Аристея. Стоном вырвался сдавленный крик. Жалобно хрустнув, сломался в руках его поручень рубки. Забыв об обидах, Марсар взглянул на правителя. Не зная, что предпринять, замешкался. Но, совладав с собою, сбежал по ступеням на палубу. А там набросился на толпившихся у борта матросов. Под окрики капитана кинулись они отдавать якоря, спускать на воду шлюпку.
Вернувшись в рубку, пряча глаза, произнёс капитан:
– Мы прибыли! Нужна моя помощь?
– Нет! Это мой город! – изменившись в лице, изрёк Аристей.
Развернувшись, задел он плечом Марсара. Едва устояв на ногах, тот промолчал. Только косо взглянул, как направляется в каюту ольвийский правитель.
Появившись на палубе, Аристей нёс царский ларец. Через плечо его перекинут дорожный плащ. Взобравшись на борт, спрыгнул он в шлюпку. Матросы налегли на вёсла. Вёрткий просмоленный ялик заскользил по притихшей реке. А вскоре, заскрежетав о гальку, уткнулся в жёлтый песок.
Сойдя на берег, Аристей вздохнул.
– Слава Богам! Вновь подо мною земля! – бодрясь, произнёс правитель.
Поставив у ног ларец, присел на гранитный камень. Благодарно взглянул на вспотевших матросов. Те же, не проронив ни слова, упёрлись вёслами в каменистое дно. Оттолкнулись. И понеслись обратно, озираясь на выгоревший город.
Дождавшись их, подняли на корабле якоря. Невольники развернули судно. Но, опасно кренясь, неуправляемо рыскало оно по реке. Забыв о штурвале, рулевой смотрел куда-то в чёрную даль. Туда же глядел капитан. А там, ломая волю людей, взирало на них драконьим глазом гранатовое солнце.
Шевельнув волосы на голове Марсара, пронёсся вдоль реки степной ветерок. Очнувшись, рулевой выровнял курс. Капитан отвёл взгляд от зловещего солнца. А после, не замечая удушливый штиль, скомандовал:
– Ставить парус!
Как от ушата воды, встрепенулись матросы. Избавляясь от чар наважденья, взобрались на реи. Развязали узлы. Потянули за шкоты. Повинуясь им, поползло к небу полотнище серого паруса. Морщась, не понимало оно, зачем в такую погоду беспокоят его. Неприглядно болтаясь, провисало мешковиной на реях. Но всё ж поднатужилось. Зацепилось за ветер. И потащило корабль к морскому лиману.
Наблюдая, как Марсар норовит обуздать шальной ветерок, Аристей усмехнулся:
– Вот и избавился от меня капитан! – с досадой подумал правитель. – Что ж, теперь он свободен как птица. Пусть же удача не оставляет его!
Провожая корабль, правитель долго смотрел ему вслед. Когда же тот скрылся из вида, склонил голову на грудь.
– Наконец-то я прибыл, – подвёл он безутешный итог. – Вокруг руины! Всё безнадёжно мертво! – скорбел Аристей. – Зачем я здесь? – вопрошал себя сын Аполлона.
Не замечая времени, сидел он недвижимый на камне.
А в сознанье его, возвращая события вспять, вплывала гибель Счастливого города. Видел он, как двуглавая Орфа разорвала в клочья Орэя. Будто рядом стоял, наблюдал за кончиной Тинэя. Созерцал смерть жрецов, проникался ужасом не сумевших спастись горожан, окружённых пожарами скифов.
«Кому нужны эти жертвы? На чей алтарь принесены они? Чем оправдать их погибель?» – думал он, приходя в отчаянье.
А заполняя бездну утраты, ложилась на плечи усталость. Давила надгробной плитой. Поглощала зыбучим песком! И потакая ей, решил он так вечно сидеть. Хотел не двигаться, не дышать, чтоб врасти в этот камень. Мечтал, не думая ни о чём, взирать, как проходят года, как катит воды древний Ипанис.
Но всплеск волны вырвал Аристея из сонного забытья. Открыв глаза, увидел он, как вскинулась невдалеке рыбина. Покрывшись рябью, дрогнула водная гладь. Заплескавшись у берега, чуть не смыла крошечных крабов. Карабкаясь к вершине мокрого валуна, усердно отталкивали они друг друга.
– Жизнь продолжается! Я не один! – глядя на поединок клещеногих бойцов, улыбнулся Аристей.
Стараясь не потревожить воинственных крабов, правитель поднялся с похожего на медведя камня. Прижал к себе царский ларец. Глядя под ноги, стал подниматься к ольвийским вратам. На полпути остановился. Обернувшись, посмотрел туда, где скрылся корабль.
– «Чувство зависти рождает вниманье! Жалость не достойна его!» Кажется, так говорил мой друг Геродот, – молвил Аристей.
И гордо подняв голову, продолжил свой незавидный, по краю вечности проложенный путь.
 
Глава 23
Гранатовое солнце немилосердно обжигало нагое тело человека, а точнее, не совсем уже человека, неведомо как попавшего сюда, в жуткую, как кошмарный сон, пустошь.
Меткой смерти отмечено это место, схоронившее тысячи жизней. Ещё витали здесь души безвинно погибших людей. Пугая их, носились призраки Тёмного царства. Да ещё многоликая тень наведывалась по ночам во владенья свои.
Покончив с жизнью, подземный огонь вернулся к питавшим его истокам. А там, где бушевал он, осталась толща зловонного пепла. Покрывая землю, лежал он повсюду. Источал тяжёлый туман испарений. Насыщенные смрадом пары поднимались фиолетовым облаком к небу. Зажигались в нём лучами неоновых радуг. Травили ядами воздух, почву, чтоб не поднялся здесь степной колосок, не проник сюда зверь, не наведалась птица. Ни дождь, ни ветер не забредали больше сюда. Даже время увязло в трясине дремучего зла. Лишь чёрная туча, выползая из мрака Тартара, в душной тиши метала молнии в мёртвую землю.
Опираясь на дрожащие руки, Гмырёв присел. Застонав, открыл глаза. Воочию увидел свою наготу. Но обескровленный мозг, как камень, молчал. С неимоверным трудом открыл он свинцовые веки. В ответ пронзала боль иголками тело! Закружилась юлой голова. Зазвенело противно в ушах. Его несносно знобило. Обдавало жаром. Виденья менялись пустой темнотой. Рыхлая память не знала: откуда он? Где он? Кто он такой?
Чтоб не упасть, Николай присел на корточки. Запах гари перехватил дыхание. Липкими щупальцами обвил его страх. Изо всех сил отгоняя его, знал он, что за страхом последует паника. А это конец! Людское начало покинет его!
Ползком перебравшись на кочку, Гмырёв кое-как снова присел. Расправив плечи, поглубже вдохнул. На выдохе кругом пошла голова. Но в этот миг почувствовал он, как трепыхнулось где-то сознанье. Выходя с коматозного клинча, сомневалось оно: нужен ли разум этому человеку? Для чего он ему?
Калейдоскопом хаотичных событий донимала, пульсируя, память. Временами казалось ему, что прошлой ночью какая-то Сила протащила его сквозь века, а может, Миры. Но перед тем разорвав, раздробила на части. Теперь же, собравшись вместе, возмущались они. В отместку мстили ему. Сжимали мышцы. Терзали сердце. Рвали желудок. А он, скрипя зубами, терпел! Иногда на минуту становилось легче ему. Капля за каплей энергия жизни вливалась в него. Но что-то случилось с его головой. Всё ниже опускалась она. Пугающе хрипела гортань. Чугуном наливался затылок. Коснувшись лица, отдёрнул он руку. Но всё же скользнула она по клиновидному клюву.
Николай со стоном привстал. Сейчас же согнулись в суставах колени. Потеряв равновесие, он упал на бок. Полежав, упрямо поднялся. Ощупал дрожащими пальцами голову. Шатаясь, взглянул на себя. Посиневшее тело безобразно испачкано пеплом. Лихорадило руки. Ходуном ходили непослушные ноги. Уплывала куда-то земля. Кружилось разноцветное небо. Мелькала в глазах мишура.
– Почему у меня голова ворона? – собравшись с мыслями, задумался Николай и тут же похвалил себя за чёткий, хотя и нелепый вопрос.
Ответа он не нашёл! Зато услышал внутренний голос: «Предупреждал, что рискуешь! Не слушался! Красуйся теперь! – Впрочем, желая задобрить хозяина, скромно добавил: – Могло быть и хуже!»
Не соглашаясь с жёстким, хотя и справедливым вердиктом, Николай хотел возразить. Но, не найдя никаких аргументов, оставил в покое внутренний голос.
Превозмогая боль, двинулся он дальше, к покрытым туманом ольвийским вратам. «Опоздал! Всё пропало. Ничего не исправить!» – думал он, оставляя на пепле цепочку следов.
Шаги отдавались ноющей болью. Провалы сознания не оставляли его. Но теперь без прежнего страха он выбирался из них. Только клюв, раздражая, маячил в глазах. Вибрируя, нырял вниз, задирался бессмысленно вверх. Издавал какие-то сиплые звуки. Как мог, Гмырёв пытался не смотреть на него. Однако напрасны были его ухищрения!
– Ничего! Привыкну. Приспособлюсь! – успокаивал себя Николай.
А внутренний голос снова шепнул:
– Скажи что-нибудь!
– Раз! Два! Три! – не утруждаясь в раздумьях, произнёс он.
– Кра! Кра! Кра! – разнеслось по степи.
Голос многозначительно промолчал. Человек же, махнув рукой, понуро продолжил свой путь.
– Может, стать вороном? – осенила блестящая мысль. – Это же так просто! Не буду больше уродом!
– Нет! Нужно найти Аристея! – решил он, направляясь к открытым вратам.
На подходе к ним увидел тропинку. Она вела к храму. И вовсе не удивился бы Николай, повстречайся ему стоглавый дракон. Но сочная зелень листвы Священной Рощи повергла его в благоговейный трепет.
У ограды, свернув к алтарю, увидел он человека в одежде жреца. Тот сидел на скамье. Казалось, не замечал ничего.
– Жрец храма Аполлона! Они же погибли! Или не все? – забеспокоился Николай.
Что-то предательски скрипнуло под левой ступнёй. А через миг остриё меча кольнуло между рёбрами в грудь.
– Свиделись! – под взглядом «жреца» вздохнул Николай.
Стоя напротив измазанного пеплом бродяги, Аристей удивлённо смотрел на него. Опустив меч, вглядывался в птичьи глаза. В лице его читалось недоумение.
– Так вот кто ниспослан в сподвижники мне! Что ж, садись, коль пришёл, – жестом указал правитель на скамью у крестообразного алтаря.
Без единого слова понимая его, Николай читал мысли правителя. Однако, не решаясь приблизиться, смущённо стоял. Застеснявшись неприкрытого тела, повернулся спиной.
Тогда Аристей направился к храму. Вынес оттуда дорожный плащ. Бросил пришельцу. Поймав на лету одеянье, Николай облачился в него. Измученный переходом, устало присел рядом с правителем.
Погружённые в думы свои, какое-то время оба молчали. Казалось Гмырёву, давно знакомы они. Зачем-то расстались. Теперь же снова пути их сошлись!
Взяв руку Николая, Аристей посмотрел на ладонь. У основания пальцев вдруг ощутимо стал покалывать фиолетовый крестик. Будто зная, что ищет, правитель задержал взгляд на крестике. И чем дольше вглядывался в него, тем больше проникался доверием к необычному гостю. Наконец, отпустив руку, успокоил его:
– Поправим внешность твою!
Однако сейчас не это тревожило Николая. Озираясь по сторонам, вертел он уродливой головой:
– Чего-то здесь не хватает! Что-то должно быть ещё!
Глядя на него, Аристей усмехнулся:
– Ты ищешь большой, похожий на медведя, камень?
Дёрнув клювом, Гмырёв утвердительно «каркнул» в ответ.
– Он рядом, на берегу Ипаниса, – сообщил правитель. – Но, очевидно, ты прав, здесь он нужнее!
– С кем ты был в ольвийском заповеднике? – задал Гмырёв виртуальный вопрос.
Правитель недоумённо пожал плечами. Надолго задумался.
– Не ведомы пути наши! Непостижимы лабиринты судеб! – промолвил он.
– Я слышал эту фразу! – насторожился Николай. – Так говорил Пауль в бернском кафе! – Гмырёв замотал головой: – Не может быть! Я смертный! Мой век короток!
– Верно! – подтвердил правитель. – Ты смертен! В своём времени. Но только не здесь! – Впрочем, я тоже могу ошибаться! – правитель Ольвии отвёл взгляд от развалин Счастливого города.
– Всё кончено! Зачем я здесь? – не к месту потревожил его Николай Гмырёв.
Аристей холодно взглянул на него:
– Мы здесь! Значит, так нужно!
Не сговариваясь, поднялись они, два избранных силами Света бойца. Под шелест вечнозелёной Рощи вошли под своды высокого храма.
А над Ольвией сгущались уже тяжёлые тучи. Ветер рвал пелену испарений. Вскипая волной, ревел могучий Ипанис. Собиралась вот-вот разразиться гроза! На исходе жаркого дня обрушился на землю невиданный град. Миллиарды кусочков невероятно твёрдого льда лавиной без счёта падали вниз. Дробинками отскакивали от панциря чёрного пепла. Снова и снова врезались в него, пока не пробили массу отверстий. Тогда разверзлись окнами небеса. И хлынул из них сокрушительный ливень.
Потоки небесной воды сочились в пробоины заскорузлого пепла. Растекаясь повсюду, собирались в лощинах, низинах, оврагах. Омывали пригорки. Обтекали холмы. Заполняли улицы, площади, переулки.
Разбухнув, пробуя силы, колыхнулась поверхность земли. Шумно вздохнула, и затрещали пласты ядовитого пепла. Вздрогнув, раскололись на части они. Тем временем дождь всё сильней поливал. Размывал слой за слоем залежи слипшейся грязи. Вскипая пеной, потоки воды вбирали в себя скопления нечистот на пути. Цепко хватая их, неслись клокочущей жижей по склонам погрязшей в зловоньях реки. Так длилось всю ночь, весь день, снова ночь, пока не стих спасительный ливень.
Когда же забрезжил рассвет, в Священной Роще запел соловей. Степной ветерок коснулся верхушек деревьев. Стряхнул с них прозрачные капли воды. И зашумели они, приветствуя возрождение Счастливого города, встречая лучи золотистого солнца.