Исповедь

- Благими намерениями дорого в ад вымощена... При этих словах мне на ум
всегда приходил Господь. Ведь Он первый во всем мире добряк, и
благодетель. В глазах детей даже Санта-Клаус по сравнению с Ним, будет
тем еще засранцем с мешком порно журналов для их родителей. Я люблю
Бога, и Его заповеди. Ведь это шедевр по наебательству.

Тишина. Две медленных затяжки набитой вручную сигареты всегда
расслабляли Алекса. После этих самых двух затяжек его лицо без особых
отличий с трехдневной щетиной становилось другим. Словно вспышка во
время встречи искры и пропана в газом набитой комнате, зажигала порох в
его усталом взгляде. Ухмылку сменял дикий оскал, появлялось бешенство в
глазах, и коротко стриженые волосы, почти на лысо, добавляли в его
внешность нотку сумасшествия.

- Человечество наебало самого себя. Разве это не прекрасно? Мы знаем об
Иисусе по книгам и теперь уже по фильмам, и игнорируем тот факт, что
первый писатель-фантаст существовал уже в нулевых годах нашей эры.

Александр почти не стоял на месте. Шаг за шагом с небольшой вальяжностью
он ходил кругами, периодически опираясь на что угодно, будто бы скамья,
или гротескного вида колонну, и затягивался белой самокруткой. Лишь по
бело-прозрачному облаку можно было понять, что в помещение сильный
сквозняк, наполнивший здание ужасным холодом пронизывающим не только
тело, но и душу.

- Носить на груди рядом с сердцем маленький трупик, распятый на кресте
человеческой глупостью, и гордится своей непоколебимой верой, в
последнее время может все меньше людей. – Очередная затяжка, и очередной
клуб дым был унесен потоками ветра. – Не потому что это сложно, а,
наверное, потому что их перестали крестить, силой загоняя в реку из воды
и крови.

Неразборчивая тихая речь, и словно стон, разносились по холлу, отражаясь
от стен и пола, уходили в купол над головой, в короткий миг тишины,
когда оратор делал очередную затяжку. Изначально было не возможно
понять, откуда издавалось это мычание, лишь неестественно дергающийся
лоскут ткани на одном из двух входов небольшой исповедальни стоявшей у
левой стены, выдавал местоположение источника этих неприятных звуков.

- Мне всегда твердили, что надо выговориться, и станет легче. – Идя от
одной стены, к другой, продолжался монолог Александра. – Моя исповедь,
если это можно так назвать, ничего не изменила.

Установив по центру холла стул, который теперь был окружен скамьями,
Алекс начал вытаскивать с силой что-то большое и тяжелое из той самой
исповедальни. По формам и действием, это существо напоминало толи
человека, толи большего дикого кабана. Оно нервно билось в черном мешке,
и пыталось что-то видимо сказать, но получалось лишь одно мычание с
паузами, как при нормальной речи.

- Давай! Вылезай тварь! Что-то ты слишком хорошо устроился, ублюдок! -
Дотащив рывками до стула, и прерывисто дыша, Александр, взгромоздился
над телом, спрятанным за черной тканью.

Слабый солнечный свет, пробивавшийся через грязные стекла в каменных
стенах и толщи пыльного воздуха, падал на сумку и руки исполосованные
шрамами и ожогами, с трудом пытающиеся ее раскрыть.

Лишь неровное дыхание с дрожью по всему мешку, напоминало о чьей-то
жизни внутри. Лишь невнятные молитвы больше похожие на бред
сумасшедшего, напоминали о человеке внутри испуганного, почти до смерти
существа.

- Как тебе солнечный свет? – Усадив небрежно на стул человека, спросил
без особого интереса Алекс.

С изрядной испариной на лбу, и сильно щурясь, на расшатанном детской
скукой и неугомонной энергией стуле, сидел усталого вида толстячок
средних лет. Он был одет в свободное одеяние черного цвета, скрывавшее
отсутствие красивой фигуры. На груди сиял большой крест с маленьким
трупиком из серебра, а на ногах были дорогие лакированные туфли с
золотым пряжками. Лицо было самым обычным, и выделало его из общей
картины лишь одно - показная доброта от уха до уха. Чисто-выбритые щеки
с подбородком, пухлые губы, нос картошкой, глаза насыщенно-черного
цвета, кругловатый овал лица, и все это скрашивает богатая мимика так
нужная для его работы.

- Словно сам Бог освещает мне путь, а кое-кому совершенные ошибки.

Александр сел на скамью, что находилась в тени, поодаль от преподобного,
и молча обдумывал каждый свой следующий шаг - каждое слово. С рождения
его отрицательной чертой было нежелание продумывать свои действия, и их
последствия наперед.

- Видимо, важно не только покаяться в своих грехах, но важно и то, кому
каешься. – Очередные затяжки тлеющей самокрутки раззадоривали Алекса. –
Моя исповедь, ничего и никому не дала.

Подойдя в плотную к преподобному, и немного нагнувшись, для того чтобы
быть с ним на одном уровне, Александр выпускал клубы дыма в его лицо,
поеденное местами оспой.

- Может, хочешь что-то сказать? – Вытаскивая из его рта комок промокшей
от слюней шерстяной ткани, спросил Алекс.

- Я НЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ! Развяжите меня немедленно! –
Требовательным тоном прозвучал достаточно нежный, словно не разу не
ломаный криком, голос пленника.

Тишина. Резкая тишина, давящая на уши, слишком быстро распространилась
после оглушительного вступления преподобного. В церкви казалось, что
даже молчание отражалось от стен, и создавало еще большую
умиротворенность окружающей обстановки.

- Кричать нет смысла. Большинство церквей было построено по особенному,
в них были места, где как бы ты сильно не кричал, тебя никто не услышит.
Данный эффект достигался с помощью толстых стен, и самое главное,
особенности архитектуры. – Когда Алекс говорил, было не возможно понять,
врет он или нет. – А просить, и тем более требовать - нет смысла. Я
зашел слишком далеко, и да, вам стоит лучше придерживаться достоинства…
Хотя бы в конце своей дерьмовой жизни.

- Но, за что?! Что я вам сделал?!

Преподобный просто вонял страхом. Его каждое слово, каждый нервный тик
источал зловоние паники и страха. Все лицо было усеяно мелкими каплями
пота, губы дрожали от слишком частого и резкого дыхания. А ноги, словно
заведенные дергались в конвульсиях, и лишь остатки самоконтроля помогали
их сдерживать.

- Мне? Мне ничего. Но я не пуп Земли - я не Бог. Вокруг меня не вертится
смысл вселенной, мне не поклоняются люди. Я не решаю судьбу всего живого
до жизни, во время жизни, и после нее. Я не отношу любое плохое действие
человека на свой счет. – Без злости, без проявления каких-либо чувств и
на одном дыхание, вымолвил скорее театрально оточено эту тираду, Алекс.
– Но, ты разрушил многое, что было создано не тобой...

- О чем вы?! - Богатая мимика мышц лица могла выручить преподобного
всегда, кроме сегодня, и сейчас.

- Как ты это делал?! Садил их на этот стул, и просил рассказать, все,
что с ними происходит? - Только топорно вырубленные чувства выражало
лицо Александра, но и по нему, можно было узнать ярость, злость, и гнев.
- Так сказать, поделиться наболевшим?

- Да о чем вы говорите?!

- Как я понимаю, они тебе все на одном дыхание рассказывали? Еще бы нет!
Ведь все эти религиозные фанатики воспитывали своих чад, как
религиозно-ущербных. – Табак, забитый в самокрутку кончился, и лишь
дымящийся бычок торчал у Алекс из уголка рта. – Ты ведь для них, как
гребанный карамельный маяк в этом море дерьма и рвоты. Как спасательный
круг в луже. Ты для них ближе, чем их родители, которые в тихоря от
своей половинки дрочат на перекаченных гомиков.

Алекс вернулся на скамью, которую теперь освещали лучи восходящего
солнца с силой пробивающиеся через толщи пыли. Все убранство церкви, не
менявшиеся десятки лет, при свете дня имело скудный вид. Скамьи,
полностью потертые, словно их специально шкурили для окраски, но в
последствие забыли об этом. Колонны местами осыпались, а витражи были
покрыты слоем грязи. Нет той благородной таинственности, которая была в
ночном полумраке.

- Чтобы ты не сказал - это не изменит настоящего, прошлого, и будущего.
– Поднимая с каменного пола грязную тряпку, пропитанную осевшей на нее
пылью и уличной грязью, объяснял Алекс. – Ты сдохнешь очень скоро. Я
тебе не дам умереть, ты у меня именно сдохнешь. Как дикое животное,
съевшее свое потомство лишь за то, что их коснулась рука человека.

С кляпом во рту преподобный лишь беспомощно дергался. Дергался словно
новорожденный, чтобы проверить, на что он способен, и что может вообще
сделать. Это не было предсмертными конвульсиями, когда в страхе от
приближающегося конца, мышцы отказывают, и начинают, бешено сокращаться,
словно в агонии.

Солнце уже было в зените. Оно освещало полностью все здание – свет более
не крался украдкой в поисках прорех в толстых каменных стенах - он
пробивался без особого труда сквозь слои грязи на витражах, и небольшие
щели в куполе.

Алекс сидя на обшарпанной скамье смотрел в окна с раскрытыми ставнями.
Лучи солнца, проходя сквозь них, менялись в цвете, и создавали
неописуемую игру света на ледяном полу. Витражи в этой церкви на
редкость были разнообразны, в одном из окон стояли даже черно-белые
стекла. Но произведения на них были, как и везде. Лишь непогрешимые
святые и в частности наш спаситель изображенные не самым реалистичным
способом.

- Наверное, пора… – Алекс медленно встав, начала озираться.

Его взгляд скользил по всему помещению, периодически останавливаясь,
заметив что-то знакомое или необычное. Повнимательнее всмотревшись,
Александр продолжал дальше оглядывать все стены и темные углы. Не найдя
того, что искал, он двинулся по проходам смотря под скамьи.

- Бог всем нам судья. Но дело в том, что он судит лишь после жизни, а
все неприятные случайности, будто бы болезнь, или даже смерть,
происходящие с грешниками – это лишь случайности. – Голос Алекса звучал
напряженно - он с силой доставал что-то металлическое из под скамьи. –
Меня ждет участь немногим лучше твоей. Ведь для Господа нашего нет
разница, за что убит человек, ему важен сам факт нарушение его заповеди.
Богу никогда не оценить смысл поговорки: «правила созданы, для того
чтобы их нарушать» - высший интеллект! Понять может, а оценить нет – вот
в чем ирония.

Александр шел практически от входа церкви к преподобному, который
находился прямо под куполом в центре здания. В руке у него была
темно-зеленая канистра по звукам полная чуть больше, чем на половину.
Лицо же его не выражало никаких эмоций, лишь взгляд был полон ненависти
и некой печали.

- Я тебе не дам последнего слова. – Одна рука держит канистру, другая в
кармане джинс сжата в кулак - Алекс немного сутулился. – Гореть, в
прямом смысле данного слова – это то же самое, что засунуть член с
утренней эрекцией в газонокосилку. Ничего приятного.

Взяв крепко в обе руки канистру, Алекс стал выливать жидкость с резким
запахом на священника. Это был не бензин. Скорее смесь, словно коктейль
Молотова.

- У данной жидкости большая температура горения, и она гораздо легче
воспламеняется, чем большинство горючих жидкостей по одиночке. Я кстати
добавил только что в нее святую воду, чувствуешь жжение на коже? Значит,
она вступила в контакт со смесью.

Закончив обливать горючим преподобного, Алекс встряхнул канистру - она
была полностью пустой. Отбросив ее в сторону, он начал похлопываниями
проверять все свои карманы, которых было не так много.

6

z

?



P

R

?

?

E

Ue

,Подойдя со спины священника Александр, стал проверять точно также его
карманы, и в нагрудном с левой стороны, он нашел то, что искал. Достав
небольшую серебряную зажигалку всю обляпанную черными отпечатками, Алекс
поджег очередную самокрутку.

Стоя позади преподобного, он вдыхал и выдыхал белый дым. Пуская кольца,
или как паровоз столб пара - Алекс пытался его обратно вдохнуть.

- Тебе сейчас, наверное, удобно. – Сломав ударом ножку стула, священник
с грохотом завалился на левый бок. – Так думаю получше будет.

Под навесом громоздкого купола, толстых стен и гнетущих обстановку
колоннами в центре своего маленького мира стоял Алекс со священником у
ног. Потушенные свечи, находившиеся повсюду, добавляли некую
завершенность происходящему. Как в давние времена, когда в театре
заканчивались все представления - на ночь тушили огоньки всех восковых
свечек – порой их количество доходило до десяти тысяч.

- Я не жду прощения, и ты не жди. – Согнувшись в коленях, Алекс говорил
последние слова в жизни этого человека. – Все мы животные, но в отличие
от меня - ты стервятник за которым давно мечется гиена огненная.

Завораживающее пламя зажигалки колыхалось из стороны в сторону. Ночной
сквозняк лишь ослаб, но все также блуждал по церкви. Оторвать взгляд от
маленького огонька было не так просто, не в этой ситуации.

- Да будет свет!

Алекс скорее обронил зажигалку, чем бросил. Словно вода течет по руслу
реки, так и пламя бежало по намеченной смесью дорожке. Прямо от его ног
к преподобному, который четно пытался отползти, как можно дальше от
надвигающегося огня.

Крик разразился, как гром в ненастную погоду. Его не могли удержать не
одни стены. Священник был весь в огне – кожа начала плавиться, все лицо
в волдырях, остатки одежды прилипали к мясу и костям. Крест с трупиком
спасителя углубился в груди, волосы спалены полностью, левое ухо
продолжало плавиться на полу.

Чуть позднее все крики и стоны прекратились. Помещение снова наполнилось
той давящей тишиной, только иногда можно было услышать потрескивание
пламени на преподобном. От священника, от личности – пусть не самой
лучшей, осталась лишь небольшая часть бездыханного тела. Мышцы ниже
колена сгорели полностью, только кости в засохшей от огня крови были
распластаны по полу. Остатки рясы не могли скрыть вырвавшиеся наружу
обгоревшие внутренности. На месте темно-черных глаз были лишь глазницы
полные загустевшей крови, направленные в сторону палача, и креста с
Иисусом в полный рост.

Осмотревшись еще раз вокруг, Алекс ухмыльнулся камере закрепленной под
навесом с цветами у входа в помещение. Не оглядываясь назад, он шел к
массивной расписной двери закрытой на старый уже проржавевший засов.
Приложив не мало усилий, задвижка со скрипом, и взметнувшейся в воздух
рыжей пылью, была сдвинута. Распахнув двери настежь, Алекс неторопливым
шагом направился к цивилизации.

Церковь находилась поодаль от всего современного, суетливого мира. Она
стояла на окраине города среди деревянных домов, и маленьких улочек.
Вдали виднелись высотные здания, которые по сравнению со всем остальным,
словно небоскребы, задевающие облака. Тут же в спальном районе, все было
приземленным, созданным для спокойной жизни законопослушных граждан.

В этом городке было не так много высоток: с населением в пятьсот тысяч
человек, все в основном жили в двухэтажных домах со своим двориком -
двориком мечты. Велосипеды, игрушки, и многие другие вещи почти все
летнее время хранились на улице под открытым небом – и в дождь, и под
солнечным пеклом - не боясь ничего.

Церковь же была изгоем. Белой вороной. Крест на куполе возвышался над
домами, как маяк для заблудших душ. Вся крыша была усеяна сломанной
черепицей, и птичьим дерьмом. По бело-серым стенам шли трещины разных
величин, создавая неописуемый узор разрухи, и вечности. В основание
здания все поросло мхом, территория же вокруг была покрыта сорняком, и
полевыми цветами.

Отойдя, как можно дальше, Алекс не заметно снял медицинские перчатки
телесного цвета. От их продолжительного использования его руки были в
мелких каплях пота, а ладони стали мягкими и морщинистыми. Убрав
перчатки поглубже в карман джинс, он свернул влево к небольшому
кирпичному домику. Открыв со скрипом потрепанную калитку, Алекс
направился прямо к местами прогнившей лестнице. На втором этаже в
отличие от первого, была только одна дверь, полностью покрытая мелкими
трещинами и царапинами. Наклонив ручку влево, Алекс толкнул дверь
вперед.

Маленький мир. Свой, безопасный, может быть иногда скучный, но такой
родной маленький мир находится за каждой дверью каждого дома. Вещи,
интерьер, даже обои на стенах местами ободранные - отображение души
владельца.

В квартире Александра, как назвали бы некоторые люди, был минимализм.
Старый кожаный диван у стены, напротив него на полу небольшой телевизор,
стоящий под наклоном вверх. В углу кофейный столик, заполненный тремя
высокими стопками книг, и подпертый двумя книжками, чтобы не шататься.
На подоконнике небольшой цветок, гордо раскинувший пару пыльных листьев.
Стены же были девственно чисты, только кое-где виднелись вырезки из
газет, и детские рисунки.

Взяв часы с подоконника, Алекс завел на них будильник. Посмотрев на
отражение в треснувшем стекле круглого циферблата, он закинул их под
диван, а сам, откинув голову назад, оперся на спинку дивана, и под
отдаленное нудное тиканье механизма задремал.

Все любят спать. Во время сна мы ни о чем не думаем, ничего не решаем -
просто наслаждаемся приятным моментом. Наслаждаемся мягкостью спального
места, тишиной вокруг, отсутствием чего-то осмысленного. Мы любим сон не
только из-за того, что у нас есть возможность отдохнуть от трудовых
будней, и нытья детей. Нам нравится быть тупыми. Нравится, когда мы не
видим, как нас обманывают, нравится всему и вся верить, нравится быть
хоть какое-то время свободными. Мы просто наслаждаемся бессмысленным
времяпровождением, и отсутствием постоянно нудящих мыслей о том, что
время проходит зря.

Звон. Такой резкий, и противный звон может быть только у будильника,
который должен разбудить какого-нибудь лентяя мечтающего о еще часе сна,
о еще часе тупости.

Открыв глаза, Алекс просто встал и ушел из своей квартиры, из своего
маленького мира. Снова не закрывая на ключ дверь, а просто ее прикрыв,
вышел на улицу. Пройдя не далеко от дома, он купил свежую газету еще
теплую, только что привезенную из печати.

Не читая крикливых заголовков, не рассматривая ярких фотографий -
Александр, сложил ее вдвое, и прижал рукой к боку, а руки засунул в
карманы джинс, где еще лежали теплые и немного влажные медицинские
перчатки.

Пройдя немного дальше, Алекс свернул у аптеки на плохо-протоптанную
тропу, которая, петляя, вела к опушке небольшой рощи. Не было слышно
щебетания птиц среди строгих берез, и раскидистых елей.

Пройдя через нагромождение из деревьев и кустов, он вышел на небольшое
свежескошенное поле.

Маленький золотистый остров среди каменных джунглей. Словно песок лежат
аккуратно колосья на земле. Поле окружают высокие деревья, местами
разросшиеся камыши, и с одной стороны маленький ров, наполненный мутной
от грязи дождевой водой. В небе же нет ни облака, только вдали на
горизонте виднеется белая пелена.

Встав примерно по центру, Алекс развернул немного мятую, но все такую же
теплую газету. Мельком осмотрев первую полосу, и словно в знак согласия,
кивнув, он, открыв последнею страницу начал внимательно читать.

Глаза достаточно быстро прыгали со строки на строку, иногда цепляясь за
какое-нибудь слово. Дочитав довольно внушительный текст, Александр
уставился на фотографию расположенную в правом верхнем углу. Улыбнувшись
по шире, он выкинул газету, подхваченную легким ветром, разносившим
пыльцу устоявших перед косой цветов.

Уложившись по удобнее на теплую землю, нагретую от жаркого солнца июня,
Алекс отдался приятному моменту тупости в дали от цивилизации. Сон был
необычайно ярок и светел, полный всех цветов и радостных моментов из
жизни.

Простым движением руки, газета превратилась из маленького комбината
новостей и народных советов в мусор. Из печатного издания созданного
человеческим трудом не больше часа назад, в ненавистный столетиями всеми
людьми мусор.

В летающий над городом первой полосе была написана срочная статья,
пододвинувшая готовящуюся больше месяца рубрику «Сад, или огород?»

Жирным шрифтом красного цвета во всю строку был заголовок «Свят ли тот,
кто носит рясу?», а ниже текст наскоро написанный редакционным
журналистом:

«Сегодня нам в редакцию позвонила женщина с заплаканным голосом, и
тихими стонами где-то позади. Она сообщила нам, что в церкви Святого
Иоанна Предтеча был найден ныне покойный священник Димитрий, жестоко
убитый неизвестным, или группой неизвестных.

Приехав на место преступления, мы обнаружили труп, теперь уже мало
похожий на человека. Он был расположен в виде распятого Иисуса. Все тело
полностью обгорело, и картина сама по себе была ужасна.

Полиция отказалась от комментариев, но нам известно, что камеры
видео-наблюдения в этот день были отключены, и что никаких следов
преступник не оставил. Также нам известно, что в полицейский участок
поступило одно и тоже письмо из тридцать двух разных городов, с текстом
о том, что надо проверить задний двор преподобного. К письмам
прилагались фотографии с пока неизвестным нам содержанием.

Мы скорбим, и помним всеми любимого отца Димитрия, но не смотря на наше
к нему уважение, нами было решено разобраться, что к чему. Благодаря
этому мы узнали, что преподобного привлекали по девяти делам, как
подозреваемого. Все дела были связанные с похищением, убийством, и
насильственными действиями в отношении детей. Так преподобный посетил
семь городов, и наш оказался последним.

Так кто же он? Невиновно убитый священник, или казненный за свои деяния
грешник?

Все это покажет время, а сейчас вы можете ознакомиться на последней
странице с некрологом по усопшему».

В квартире Алекса на стопке книг лежал лист с написанным от руки
текстом. По содержанию он был похож на памятку. Александр знал, что
написано на листе наизусть, но всегда по вечерам его перечитывал. Не
красивым, но легко-читаемым почерком было написано письмо:

«Вера… Надо верить в своих детей, семью, в себя. Верить в добро,
будущее, в счастье. В то, что все будет хорошо. Во что-то хорошее в
других людях.

Доброе, справедливое высшее существо, которое любят все, и которое любит
всех. Разве это не странно? Обычно за показной добротой, кроется
нечисть. Волк в овечьей шкуре.

Меня уже тошнит, только от одной мысли о вечном счастье и доброте. От
белых облаков, бесконечной заботы, и от члена в сорок сантиметров.

Человек со всеми своими недостатками, и пороками, есть поистине высшее
существо.

Нет счастья без боли. Мы настолько тупы, что не можешь оценить
чего-либо, не попробовав противоположного. Наше место здесь – среди
пороков и счастья, среди грехов и доброты. Наше место здесь – среди
дерьма, что мы сами насрали».