Сын Ра

УДК 11

ББК 11.111

А 11



Воронин С.Э.

Сын Ра. – Красноярск, 2011. – 320 с.

ISBN 1-1111-1111-1

Эта книга является автобиографическим романом Сергея Эдуардовича
Воронина – доктора юридических наук; специалиста в области уголовного
процесса, криминалистики и юридической психологии; полковника милиции в
запасе. В настоящее время С.Э. Воронин работает в должности профессора
Красноярского института судебных экспертиз и права.

Книга рассчитана на весьма широкий круг читателей, которым не
безразлична судьба нашего народа и Отечества.

@ Воронин С.Э., 2011.

Красноярск, 2011.



Аннотация

Автобиографический роман Сергея Эдуардовича Воронина «Сын Ра» выполнен в
новом, необычном для современной литературы жанре, который представляет
собой одну из разновидностей литературного импрессионизма – это так
называемый «эзотерический роман – «колесо» (имеется в виду Колесо
Времени), написанный в жесткой хронологии «реального времени».
«Изюминка» романа – «колеса» состоит в том, что он пишется и публикуется
постепенно, по главам – по мере поступления фактов и событий,
происходящих в жизни главного литературного героя – как - бы
«считывается» автором произведения с виртуального Колеса Времени,
которое он мысленно вращает по часовой и против часовой стрелки. Этот
универсальный принцип вращения Колеса предполагает также учет
«триединства Времени» в художественной литературе, суть которого состоит
в одновременном описании автором событий прошлого, настоящего и
будущего; а также логическом увязывании их в единую сюжетную канву. Вся
сюжетная линия романа мистическим образом, своеобразным колесом,
вращается всего вокруг одного литературного персонажа, в отдельно взятой
истории которого, как в капельке росы, отражается новейшая История нашей
великой Родины.

«Роман – «колесо» имеет завершенную концентрическую форму, поэтому,
несмотря на все перипетии сюжета, финал романа, в конце концов,
обязательно сойдется с его началом. Для усиления «эффекта присутствия» в
центре описанных автором событий предусмотрено и специальное приложение
к роману с богатым иллюстративным материалом в виде фонограмм авторской
музыки и фотографий. Приятного Вам прочтения, просмотра и прослушивания!



Детство

Я родился солнечным июньским утром в небольшом, очень уютном сибирском
городке, раскинувшемся на левом берегу величественной Оби. Моя мама
долго пыталась избавиться от бремени, но я, видимо предвкушая грядущие
превратности Судьбы, упорно не хотел покидать теплое, насиженное место.
«Наверное, придется наложить «лапу»», - мрачно произнес врач-акушер
Сергеев, со зловещей улыбкой доктора Геббельса подходя к столу, на
котором лежали акушерские щипцы, называемые на профессиональном жаргоне
«лапой». Его слова определенно возымели на меня действие, и я поспешил
покинуть ставшее до боли родным убежище, возвестив мир о своем
появлении тонким противным писком. Да и то сказать, по статистике около
90% случаев применения «лапы» заканчиваются родовой травмой и слабоумием
ребенка. Это в мои и Создателя планы явно не входило.

Роддом №2 г. Барнаула, где произошло это «космическое» событие,
находится до настоящего времени практически в центре города. Слева
здание роддома соседствует с шикарным, очень любимым горожанами
кондитерским магазином «Лакомка», справа — с городским моргом и
примыкающим к нему морфологическим корпусом мединститута. Архитектор,
задумывая эту экзистенциальную архитектурную композицию, по всей
видимости, был большим философом, давая роженицам возможность изо дня в
день из окна больницы наблюдать печальную картину смерти и задумываться
над бренностью человеческого бытия. Как я понял много позднее, именно
под знаком земных удовольствий, символизируемых «Лакомкой», и
постоянного ощущения смерти, которая не пугала, нет, но всегда вызывала
почти болезненное любопытство и мистическое уважение, и присутствие
которой, как Дамоклов меч, я постоянно ощущал всеми фибрами души, и
пройдет вся моя дальнейшая жизнь. «Memento mori» - помни о смерти», -
говорили древние римляне, и как же они были правы! Лишь конечность бытия
заставляет человечество медленно, но все же двигаться вперед. Если бы
Господь вдруг, шутки ради, вздумал дать Человеку бессмертие, Он обрек бы
мир на вечную стагнацию и абсолютный хаос. Смерть — это вечный
двигатель, вселенский источник прогресса, с гениальной прозорливостью
подаренный Создателем нашему тленному миру.

Мое детство прошло безоблачно и вполне счастливо. Моих родителей
огорчало только то обстоятельство, что я рос невероятно тщедушным
«дрищем», в котором неизвестно в чем и как душа теплилась. Я мог не
есть сутками, при этом всегда был заводилой всех мальчишеских компаний,
игр и потасовок. Удивительно, но противнее ребенка, чем я, мне не
приходилось в жизни встречать. Во мне, как будто, сидел какой-то
чертенок, заставляющий делать постоянные гадости окружающим людям и
устраивать мелкие провокации, за что я, вполне законно, получал по шее
от старших товарищей, но уроков воспитания хватало ненадолго - не
успевали сойти синяки и ссадины, как я затевал очередную пакость. В
общем, старуха Шапокляк всегда была для меня невероятно притягательным
образом и практически родным существом. Некоторые мои детские поступки
до сих пор вызывают у меня чувство жгучего стыда, как будто я совершил
их вчера.

Дело в том, что в детстве я был патологическим ябедой. Провоцируя ребят
и нарываясь на конфликты, я тут же бежал жаловаться отцу, который всегда
отличался крутым нравом. За этим неизбежно всегда следовала отцовская
«вендетта», о которой во дворе ходили легенды. Мальчишеский фольклор из
уст в уста передавали «предания», в которых славный Бэтмен «папа Эдик»,
работающий в то время следователем МВД, устроил стендовую стрельбу из
табельного пистолета в парке Меланжевого комбината по бегущему кабану,
роль которого успешно исполнил дебильный сын нашего слесаря из 33
квартиры Леня. И, хотя пули из пистолета Макарова лишь свистели над
головой бедного Лени, срезая, как мачете, веточки березы, молва о
героических подвигах доморощенного Бэтмена быстро распространилась от
района ВРЗ до Жилплощадки — этих двух исторически конфликтующих
территорий Барнаула, также, как и в известном американском мюзикле
«Вестсайдская история». Не знаю, был ли в реальности этот факт, а отец
всячески открещивается от этого, но событие произвело несомненный
положительный эффект — меня стали бояться, а отца уважать. И здесь вновь
проявилась моя противная, гнилая натура. Вместо того, чтобы «почивать на
лаврах», по - павлиньи распушить хвост и радоваться жизни, я с удвоенной
энергией бросился осуществлять новые провокации и пакости, вынуждая
ребят избивать меня, несмотря на страх возмездия. И вновь заработала
привычная схема: ребенка обидели, ябеда бежит к отцу, очередная
«вендетта». Тут уже кончилось терпение у моего отца и перед каждой
«спецоперацией» он «накладывал» по полной программе уже мне, выражая тем
самым досаду на то, что стараниями сына превратился во Франкенштейна —
пугало для всего двора. А ребята, в конце концов, объявили мне бойкот.
Это был первый бойкот в моей жизни, который произвел на меня очень
сильное впечатление. До сих пор от этого бойкота у меня осталось
ощущение холода и гнетущего одиночества. А причиной послужило следующее
событие.

По соседству с нами в 35 квартире (а мы жили по адресу пр.
Комсомольский, дом 132, кв. 34) проживала семья потомственного строителя
Виктора Епифанова. У него было двое детей: Лена, моя ровесница, и
Сергей, старше меня на 2 года, что по детским меркам - очень
существенная разница. Лена Епифанова — моя первая любовь - первое
щемящее и радостное чувство без примеси сексуальности; настоящая
квинтэссенция Любви, достигаемая мальчиками только в раннем возрасте -
еще с детского сада «Снегирек», в котором мы были в одной группе.
Любовь этой смуглой девочки, похожей на очаровательную обезьянку лемура,
давалась очень не просто и стоила мне многочисленных тумаков и ударов
Судьбы. Моя павлинья сущность активно протестовала против чужого успеха;
ревностно относилась ко всяким, даже незначительным, знакам внимания,
оказываемым Леной другим, но только не моей персоне. Чтобы привлечь ее
внимание, моя креативная натура пускалась на всяческие ухищрения.

Однажды осенью наша группа детского сада была выведена воспитателем
Валентиной Александровной на прогулку. Стояла классическая «болдинская
осень», настоящее буйство красок увядающей природы. Дети, как всегда,
играли на веранде. Валентина Александровна, обычно пребывающая в угрюмо
- раздраженном состоянии, в это утро была непривычно весела. Оживленную
краску в общую палитру радостного возбуждения добавил мальчик Вася,
принесший в ведре желтые, багряные и оранжевые листья, которые высыпал
на веранде и стал охапками подбрасывать вверх. Листья феерически
закружились в воздухе, завораживая взгляд и вызывая всеобщее ликование.
«Очень красиво! Какой ты — молодец, Вася!» - молвила Валентина
Александровна, а Лена одарила Васю таким взглядом, за который я был
готов спрыгнуть с моста через Обь. Этого я не мог простить мальчику
Васе. Я взял ведро и, не уточняя, где он взял такие красивые листья,
отправился к ближайшей помойке, набрал листьев, которые щедро нагреб
дворник, пришел и с большим пафосом вывалил содержимое на веранде. Все
бы ничего, но листья, как оказалось, содержали «натурпродукт», а именно
— собачьи фекалии. Стоит ли говорить, какой эффект произвело мое
действие! Валентина Александровна в один миг навсегда избавилась от
депрессии, как заправский каратист ребром ладони врезала мне по шее, а
потом схватила за ухо и крутанула его так, что кровь фонтанчиком
хлынула из ушной раковины. Это странная физиологическая особенность
моего организма, которая объясняется, очевидно, слишком тонкими
капиллярами, близко прилегающими к барабанной перепонке, не раз потом
выручала меня в армейских драках. Обильное кровопускание из уха при
малейшем ударе, не причиняющее серьезного вреда моему здоровью,
повергало противников в панический ужас и заставляло их отказываться от
дальнейшего насилия. Валентина Александровна, помнится, тогда сильно
испугалась, повела меня в душевую, где поспешно замыла «следы
преступления», а потом перед отцом, который пришел меня забирать,
разлилась такие елеем, что мне стало противно. Родителям я ничего не
сказал про инцидент; мне было не до того — жег стыд при воспоминании о
презрительном взгляде, которым одарила меня Лена — свидетель
неудавшегося «праздника золотой осени».

Были и другие, не менее «удачные» попытки завоевать любовь этой
смазливой девочки. Однажды, насмотревшись фильм «Красная палатка», я
решил продемонстрировать перед Леной и всем двором свое презрение к
холоду. Напомню, что там главный герой, закаленный полярник, отдает свою
одежду замерзающим товарищам, оставаясь лишь в нижнем белье при 50 —
градусном морозе. Очень мне понравился тогда этот эпизод. И вот одним
морозным февральским утром, обнаружив во дворе достойную моего внимания
публику и Лену, я громогласно объявил: «Смотрите все!» - стал сбрасывать
с себя одежду в снег, оставшись лишь в трусах и майке. На доморощенного
придурка вышел посмотреть почти весь наш дом, в котором жили,
преимущественно, сотрудники милиции. Но на мою беду из магазина
возвращалась мама, которая не дала мне погреться в «лучах славы», тут
же от души всыпала «полярнику», и, схватив со снега одежду, потащила
своего «отморозка» домой. Очередная попытка завоевать женское сердце
провалилась!

И все - таки, не помню как и когда, но мне удалось переломить ситуацию –
Лена, наконец – то, ответила мне взаимностью. Мы стали дружить, и эта
дружба продолжалась с 1 по 3 класс. Главная ошибка взрослых состоит в
том, что они недооценивают детей, их несомненную эмоциональную зрелость,
иногда на равных конкурирующую с эмоциональностью взрослых. Порой мне
кажется, что Создатель, к 5 годам заканчивая формирование сознания и
восприятия человека, проносит их, практически без изменения, через всю
человеческую жизнь. Во всяком случае, сейчас я полностью идентифицирую
себя с тем влюбленным мальчиком Сережей, прекрасно помню свой тогдашний
стыд за неблаговидные поступки и свои любовные переживания, которые и
сейчас свежи в воспоминаниях, как будто это было вчера. Нежная любовь
двух маленьких существ проявлялась в довольно целомудренных вещах:
вместе мы уходили и возвращались из школы, причем я, конечно, нес
портфель Лены; по-детски неуклюже обнимались по углам; не помню точно,
целовались ли, но если целовались, то только в щечку.

А еще я одаривал Леночку подарками из маминого гардероба. Дело в том,
что 70 - е годы прошлого столетия давали посыл скромного бытия
практически во всех сферах человеческой жизнедеятельности. Женщины того
времени одевались примерно так же, как китайцы периода «культурной
революции» - не серые френчи, конечно, но очень однообразно и убого.
Глазу не за что было зацепиться на улицах города: всюду мелькала
продукция барнаульской фабрики «Авангард» одинакового покроя и
расцветки. Моя мама, гордая полячка, никогда бы не смирилась с таким
однообразным «безобразием». Куда бы мы не приезжали, на новом месте мама
всегда обзаводилась личным портным, у которой «обшивалась» по выкройкам
из советских журналов мод. И вещи у нее, скажу я вам, по тем временам
были весьма эксклюзивными. К каждой вещи: платью или костюму — мама
старательно подбирала бижутерию, скромную по цене, но подобранную со
вкусом и несомненным декоративным изыском. Хранилось все это мамино
«сокровище» в малахитовой шкатулке. Именно на эту шкатулку с бижутерией
я и «положил глаз», и именно она стала причиной истории, которую я никак
не могу вам рассказать, без конца отвлекаясь на частности.

Тактика изъятия драгоценностей для Лены из шкатулки была разработана
мной в полном соответствии с законами психологии — я выбирал неброские
украшения, чтобы мама раньше времени не заметила пропажи, причем с
учетом сезонности одежды, для которой предназначалась бижутерия. Но если
бы вы только видели, сколько счастья светилось в карих глазах Леночки,
когда я торжественно вручал ей очередной подарок из волшебной маминой
шкатулки! Нет, безусловно, моя авантюра стоила того. Однако праздник
души кончился также внезапно, как и начался.

Однажды со своим другом Андреем Маркиным я катался с горки в парке
Меланжевого комбината. Это был самый настоящий бобслей, где в качестве
боба использовались строительные носилки. С оглушительным грохотом мы
вдвоем на носилках носились по ледяной горке, испытывая чувство восторга
и адреналин заправских гонщиков. На нашу беду, на горку пришли дебил
Леня (классический олигофрен в степени дебильности из «нехорошей» 33
квартиры) и брат Лены Сережа, который тут же принялся дразнить меня:
«Жених и невеста, тили - тили тесто! Ну что, Ленкин хахаль, когда
свататься придешь? Брошку - то уже подарил!» Не знаю почему, но его
слова очень сильно задели меня. Мне стало жутко стыдно перед Андреем
Маркиным. Дело в том, что в то время все, кто дружил с девочками,
заслуживали всеобщего презрения в мальчишеской среде. Какой-то бесенок
стал нашептывать мне подлые, предательские слова — и меня прорвало: «Ха,
нашел невесту! Да, если хочешь знать, я ей ничего не дарил, она украла
эту брошь, а ты — козел, самый настоящий!» После этих слов Сергей
накинулся на меня и надавал мне довольно увесистых пинков. К нему
присоединился дебил Леня, причем под раздачу попал и Андрей Маркин.
Придя домой с заплаканным лицом и явными следами побоев, мне пришлось
все рассказать отцу, который тут же отправился выяснять отношения к
слесарю, отцу Лени, в соседнюю 33 квартиру. Через некоторое время в нашу
квартиру потянулась шумная процессия: слесарь, его жена и сам Леня
решили устроить нам большое «психопатическое шоу». И, хотя я ненавидел
этого дебила за то, что он связывал кошкам лапы и сбрасывал их на
неминуемую гибель с парашютной вышки в парке, эта душераздирающая сцена
до сих пор стоит перед глазами. Тандем кикбоксеров — слесарь и его жена
— со словами: «Ты зачем обидел Сережу?»- проводил академические серии
точных, хорошо поставленных ударов руками и ногами по дебильной голове и
филейной части туловища Лени. При этом он визжал, как свинья, а из глаз,
как у заправского клоуна, фонтанами били слезы. Тогда, уже в детстве, я
окончательно понял, что никогда не смогу работать исполнителем смертных
приговоров, хотя, как известно, «...все работы хороши, выбирай на вкус!»

Но неприятности не приходят в одиночку. Недаром народная мудрость
гласит: «Пришла беда — открывай ворота». Как - раз в это время мама
заметила пропажу брошки, а доброхот Сережа передал мои подлые слова
своей сестре Лене. Мама учинила весьма серьезный «разбор полетов», по
результатам которого прямым ходом отправилась к Лениным родителям и
вернула, наконец, потерянную брошь. Лена, как и следовало ожидать,
перестала со мной разговаривать, и, в довершении ко всему, Сережа попал
под «горячую» руку моего отца, который возвращался с работы далеко не в
лучшем настроении, увидел обидчика сына и на глазах всего двора устроил
впечатляющую, сногсшибательную в прямом смысле слова сцену «вендетты», в
которой папа - актер превзошел самого себя.

Утром следующего дня, когда я вышел во двор, стало понятно, что мир
изменился, и для меня - далеко не в лучшую сторону. Впереди, около
сараев, стояла группа заговорщически настроенных ребят, среди которых
был и мой лучший друг Андрей Маркин. Когда я подошел к ним, оживленно
разговаривающим о чем-то, ребята разом замолчали, а Андрей
демонстративно отвернулся, когда я с ним поздоровался. «Видать, они с
ним уже хорошо поработали!» - с грустью подумал я и побрел от них куда
глаза глядят. Мимо молча продефилировала Лена с обиженным лицом и
взглядом, полным презрения. Ну что же, теперь мне предстояло привыкать к
этому новому для меня статусу изгоя, в котором придется прожить
несколько месяцев вплоть до отъезда моей семьи на постоянное место
жительства в Казахстан.

Тогда, в далеком детстве, я еще и подумать не мог, что, оказывается,
Господь уже с детства начал приучать меня к одиночеству — этому поистине
самому ценному подарку Судьбы, и что именно в этом состоянии я научусь,
в конце концов, черпать вдохновение и в полной мере наслаждаться жизнью.
Теперь, благодаря этой суровой школе жизни, я подобен подводной лодке,
находящейся в автономном плавании — непотопляемой, с наглухо задраенными
люками, лишь изредка всплывающей на поверхность, чтобы лишний раз
напомнить людям, что я жив, я — все еще боевая единица и что меня еще
рано сбрасывать со счетов. Однако, тогда в детстве, я вдруг с грустью
осознал, что вместе с этим первым серьезным уроком человеческого
общения, преподанным мне самой Жизнью, навсегда закончилось мое
безоблачное детство - родился отрок Сергей, уже наделенный кое-каким
жизненным опытом ответственности за свои слова и поступки, а это —
непременный атрибут уже взрослой жизни.

ОТРОЧЕСТВО

Осенью 1974 года, в связи с переводом отца на новое место службы - в
Высшую школу МВД СССР - мы семьей переехали в Караганду. Начался
славный период моей «казахской» жизни, который продлился аж до лета 1981
года. «Запомни правило №1 — никогда не называй казахов «колбитами», -
учил меня универсальным правилам обращения с титульной нацией Игорь
Сидоров — мой одноклассник и сосед по новому дому на улице Ержанова.-
Для казахов это — такое же обидное слово, как для афроамериканцев слово
«ниггер». «Но почему, что в этом обидного? - слабо протестовал я.- Ведь
слово «колбит» производно от двух английских слов: «кол» - уголь и «бит»
- бить, что является аналогом слова «шахтер». Ведь хорошо известно, что
англичане, у которых в начале 20 века в Казахстане были многочисленные
угольные концессии, активно использовали местных казахов на работах в
шахтах». «Я не буду с тобой спорить, - говорил Игорь.-Назови так и
посмотришь, что будет. Только я помогать тебе не буду, так и знай. Мое
дело - предупредить».

Да, местный колорит в Караганде чувствовался во всем, а азиатская
экзотика на первых порах вызывала у всех нас, особенно у отца, чувство
настоящей эйфории. И, действительно, по сравнению с порядком надоевшим
Барнаулом, Караганда предстала перед нами в изумительном блеске. Мы
гуляли с папой по широкому проспекту имени Нуркена Абдирова — казахского
летчика, повторившего подвиг Гастелло в годы Великой Отечественной
войны; пили кумыс, который продавался на каждом шагу вместо кваса; ели
бешбармак в кафе «Ботакоз», что означает по — казахски «верблюжий глаз»
- в общем наслаждались жизнью по полной программе в этом, как нам тогда
казалось, благодатном азиатском крае.

Было еще одно обстоятельство, которое выгодно отличало Караганду от
Барнаула в начале 70 - х годов прошлого века и особенно радовало маму -
продуктовое изобилие в магазинах. После хронической «торричеллиевой
пустоты» на барнаульских прилавках нам реально казалось, что мы попали в
рай — сказывалось шахтерское спецснабжение в городе всесоюзного
значения.

Одно только на первых порах угнетало нас, лесных жителей Алтая —
отсутствие природы за городом. После богатого ленточного бора -
реликтового хвойного леса ледникового периода в Барнауле - казахстанская
степь, бескрайним океаном раскинувшаяся вокруг Караганды, выглядела
весьма убого. Понадобилось время, чтобы находить прелести и в этой
аскетической природе. Да и действительно, степь по - своему тоже может
радовать глаз, если вы, конечно, не агрофоб, причем ничуть не меньше,
чем леса и горы.

Особенно хороша казахстанская степь весной. Красный диск Солнца,
встающий над горизонтом как гигантский НЛО, в одно мгновение преображает
степь, добавляя в разноцветную палитру весенних цветов и трав мягкие
сюрреалистические оттенки; благоухающее разнотравье, как в замедленном
кинокадре, плавно колышется в плазме солнечного ветра; томится на
солнышке, погружая вас в волшебный мир степных ароматов. Все ваши органы
чувств работают на пределе, жадно пытаясь охватить, ощутить, вобрать в
себя все это великолепие! Создатель лишь раз в году позволяет себе «по
полной программе» расслабиться в степи, превращаясь после надоевшей зимы
из ворчливого мизантропа в настоящего весельчака и
художника-импрессиониста. Гамма используемых Им при этом красок
впечатляет: красные и желтые тюльпаны, пунцовые маки и низкорослые ирисы
с желтыми и фиолетовыми цветами, пахучие фиалки и лиловые анемоны,
легкомысленные лютики и аппетитные кустики дикой спаржи — все сливается
в разноцветную радугу, многоголосый хор запахов и акварелей весенней
степи. Мне довелось побывать и в пустыне Гоби, и в рериховских
сакральных уголках Горного Алтая. И можно поспорить, где дыхание Космоса
ощущается сильнее. Во всяком случае, мне на собственном опыте удалось
убедиться, что медитативные практики монголов - кочевников нисколько не
уступают духовным практикам тибетских монахов.

Пока шли отделочные работы в нашем новом доме, отец поселил нас в
гостиницу «Чайка» - единственную в то время гостиницу представительского
класса. Выглядела она как внушительная усадьба, обнесенная высоким
забором, с парком и даже фонтаном внутри. В нашем распоряжении был
трехкомнатный номер «люкс», с роскошной ванной комнатой и даже
диковинным для того времени биде. На территории гостиницы находилось
эксклюзивное двухэтажное бунгало для VIP — персон, а именно -
космонавтов, которых после возвращения из космоса, уставших от
длительных перегрузок, привозили с Байконура для восстановления сил. Я,
вездесущий ребенок, быстро подружился с персоналом гостиницы, который
опекал меня как своего сыночка, устраивая импровизированные экскурсии по
местным достопримечательностям. Старожил гостиницы дядя Семен, дворник с
30-летним стажем, по «большому секрету» поведал мне, что стены бунгало
помнят Юрия Гагарина, Германа Титова и Валентину Терешкову. «Милейшая
женщина, кстати, и очень скромная в быту!» - рассказывал дядя Семен, с
теплотой вспоминая именитых постояльцев гостиницы.

Фантазия дяди Семена не знала границ. В гостинице жила всеобщая любимица
персонала пожилая дворняжка Белка - вислоухая сука — альбинос с
заостренной, но очень выразительной мордочкой. Дядя Семен шепотом
поведал мне «важнейшую государственную тайну», предварительно взяв с
меня обязательство о неразглашении: «Это — та самая Белка, которая со
Стрелкой слетала в космос!» Я был поражен до глубины души этим
известием, хотя червь сомнения продолжал грызть мое детское сознание:
«А где же тогда Стрелка?» «Мы похоронили ее год назад, - невозмутимо
отвечал дядя Семен. - Хочешь, покажу тебе могилку?» Могилку героической
собачки я смотреть не стал, наконец — то, поверив в легенду «космической
одиссеи 1960 года». При этом я стал относиться к Белке с таким почтением
и трепетом, с которым, наверное, не относился бы к Валентине Терешковой,
будь она сейчас в гостинице. К сожалению, Белка не ответила мне
взаимностью и даже слегка тяпнула меня за руку, когда я пытался достать
ее новорожденного щенка, еще слепого кутенка, из собачьего закутка в
кочегарке гостиницы.

Территория гостиницы «Чайка» вплотную примыкала к высокому забору,
отгораживающего нас от городского парка-дендрария — предмета особой
гордости карагандинских ботаников. Дело в том, что разбить такую богатую
лесопарковую зону в Казахстане стоит неимоверных усилий. Всего на
глубине 1 метра в карагандинской почве залегают смертоносные для всех
растений солончаки, которые не дают корням деревьев уходить вглубь
почвы, а, значит, не дают возможности черпать из нее необходимые для
жизни соки и минеральные вещества. Поэтому труд местных ботаников,
превративших степную Караганду в зеленый оазис, безусловно, заслуживает
всяческого уважения. Пожалуй, кроме Барнаула, который по праву называют
«Зелеными Афинами», и славного города на Амуре Хабаровска, утопающего в
буйной зелени как заправский южный город, я не встречал таких
озелененных городов на просторах нашей, тогда необъятной Родины. Парк —
дендрарий широкой лентой тянулся на многие километры через весь город и
заканчивался ботаническим садом, рядом с которым и находился наш новый
пятиэтажный дом на улице Ержанова. Оглядываясь на прожитые годы, могу с
уверенностью сказать, что в Караганде на тот момент было два подлинных
чуда Света: одно рукотворное — это Ботанический сад, и второе
нерукотворное — Федоровское водохранилище.

Оказавшись в Ботаническом саду, можно было в полной мере почувствовать
себя в лесах средней полосы России, затеряться среди многочисленных
березовых аллей и дубовых рощ. Молодые березки были с такой нежной и
тонкой кожицей, что их белоснежные стволы вызывали на ощупь полное
ощущение человеческой плоти, а прикосновение к ним — почти эротические
чувства. Предметом особой гордости карагандинских ботаников, конечно же,
была оранжерея, в которой росли пальмы, баобабы и другие экзотические
деревья тропической флоры. Но объектом «плотского» вожделения мальчишек
в Ботаническом саду, конечно же, были ягоды ирги, которую в Казахстане
называют, почему-то, иргисом. Это — очень красивое дерево, небольшая
рощица которого являлась настоящим украшением Ботанического сада. Ирга в
мае покрывается белой пеной цветочных кистей, напоминающих черемуху.
Кстати, и своим вяжущим вкусом ирга также напоминает черемуху и
черноплодную рябину одновременно. Кусты обильно увешаны кистями ягод
зеленой, красной и почти черной окраски, на которые ранней осенью жадно
слетается птичья и мальчишеская братия. Особенно хороша ирга осенней
порой, когда ее листва окрашивается в оранжево-красные и пурпурные тона.
Напомню, что все это чудо было сотворено людьми в практически
безжизненной солончаковой зоне, что стоило им поистине титанических
усилий; труда и стараний этих прекрасных людей, фанатично преданных
своему делу.

Другое чудо природы — это Федоровское водохранилище, названное так в
честь пригородного поселка Федоровка. Несмотря на то, что это озеро
располагалось на территории угольного разреза, поэтому местами достигало
глубины до 200 метров, оно имело уникальную в своем роде нерукотворную
природу. Когда-то это было процветающее государственное предприятие -
угольный разрез, в котором уголь добывался открытым способом. Но в один
из несчастливых дней гигантский экскаватор задел и повредил водную
артерию земли; вода мощным потоком хлынула в разрез, похоронив под своей
толщей всю технику и тонны уже добытого угля. Однако, несмотря на
стремительность происходящих событий, людей удалось вовремя
эвакуировать. Аквалангисты, которые изредка погружались на большую
глубину водохранилища, рассказывали, что там, на дне, перед вами
предстает совершенно сюрреалистическая картина из фантастического
блокбастера — экскаваторы, грузовики и прочая горнодобывающая техника
покоится под водой практически в нетронутом виде, как будто оставлена и
брошена людьми на произвол Судьбы только вчера.

Федоровское водохранилище всегда являлось излюбленным местом отдыха
карагандинцев. Чистейшая, почти родниковая вода, обладающая свойствами
самоочищения и регенерации, приятно охлаждала в знойные летние дни, а
импровизированная лодочная станция, на которой можно было недорого взять
на прокат лодку - «казанку», делала отдых просто незабываемым, особенно
для тринадцатилетнего подростка, который «слаще» грязного пруда в
Меланжевом парке Барнаула ничего и не пробовал.

Как - то раз, мы с папой, как заправские два капитана, взяли лодку на
два часа и отправились в открытое плавание между островами,
образованными бывшими терриконами, на которых уже давно по-хозяйски
обосновалась буйная растительность. Высаживаясь на этих необитаемых
островах, мы в полной мере ощущали себя Робинзонами, но на одном из
островов нас ждало некоторое разочарование — там уже вовсю резвилась
шумная компания подвыпивших молодых парней, лишая тем самым наше
«морское» путешествие приключенческого флера. «Эдуард Ионович, товарищ
майор, присоединяйтесь к нам!» - крикнул один из молодых людей,
приветливо помахав нам рукой. Этим парнем оказался Сережа Гирько —
курсант Карагандинской высшей школы МВД СССР. Представляю, как бы мы с
ним были удивлены, если бы тогда узнали, что через 30 лет я, полковник
милиции и доктор юридических наук, буду работать в Москве под началом
генерал-майора милиции Сергея Ивановича Гирько во ВНИИ МВД России. «Леша
Ширванов как-раз раков наловил, и мы их сейчас сварим! - радостно
доложил Сергей, подготавливая закопченную кастрюлю для будущего
«изысканного» блюда. - Правда, это — ну очень маленькие раки, но по три
рубля, как у Романа Карцева!»

Удивительные пируэты все - таки порой выписывает Судьба — с полковником
милиции Алексеем Амирбековичем Ширвановым мы будем сидеть во ВНИИ в
одном кабинете, кладя «наши драгоценные жизни» на алтарь ведомственной
науки. Я с любопытством наблюдал за усатыми тварями, которых видел
впервые в жизни. Одной такой твари я даже сунул палец в клешню, за что
немедленно и поплатился. Рассерженный хамским поведением рака и гневно
размахивая укушенной рукой, в качестве наказания этого усатого негодяя я
отправил первым в кипящую воду, с почти садистским удовлетворением
наблюдая, как он покраснел от натуги и злобно «набычился» в кипятке.
Всей честной компанией мы принялись жадно уплетать раков, которые
оказались пресными на вкус, так как у ребят по «закону подлости» не
оказалось соли, но это аппетита нам совершенно не испортило и вскоре с
раками было навсегда покончено — на земле остались только панцири и
другие несъедобные предметы рачьей амуниции.

Однажды, в один их жарких июльских дней мы повстречали на Федоровском
водохранилище моего одноклассника из 47 школы Сергея Новикова, который
отдыхал на местном пляже вместе со своим отцом и старшей сестрой
Наташей. С Сергеем в школе я практически не общался, так как он казался
мне очень высокомерным малым, к которому никак не подступиться. Да и то
сказать, ему было от чего гордиться и возноситься над всеми ребятами.
Дело в том, в этой же школе работала его мама Тамара Семеновна —
преподаватель русского языка и литературы, что обеспечивало Сереже
особое положение среди одноклассников и учителей. Особому статусу Сергея
способствовали также и его живой природный ум, развитый не по годам
довольно сильный интеллект и незаурядное чувство юмора. Вопреки
ожиданиям, на пляже, наконец -то, «это божество спустилось с небес» -
благо, что там мы все голые, - и я довольно мило пообщался с Новиковым в
весьма непринужденной и располагающей к такому общению обстановке. Как
оказалось, это стало залогом нашей будущей дружбы, которую мы пронесем
через многие годы.

Семья Новиковых проживала по соседству с нами в двухэтажном кирпичном
доме постройки 50-х годов на улице Полетаева. С этой же улицы начинался
весьма внушительный микрорайон двухэтажек, который, с одной стороны,
упирался непосредственно в территорию нашей средней школы №47, а с
другой - в гастроном «Айман». Этот гастроном, прежде всего, был
замечателен тем, что он выступал своеобразной «государственной» границей
для двух соперничающих друг с другом мальчишеских группировок: так
называемых «аймановских» или привокзальных и «полетаевских» или
«зелентрестовских». Группировки находились в состоянии перманентной
войны: периодически сходились «стенка на стенку» на речке «Вонючке» -
сточном городском канале, пересекающем поперек обширный район
«зелентреста» - городской парковой зоны; устраивали вылазки в стан
противника на привокзальную площадь и ответные акции устрашения на
территории нашей 47 школы. Я никогда не принимал участия в этих массовых
драках по двум причинам.

Во-первых, наш дом на улице Ержанова стоял особняком от всех остальных
дворов, поэтому формально все ребята, проживающие в доме, не примыкали
ни к одной постоянно действующей на тот момент группировке.

Во-вторых, в отрочестве и юности я был трусоватым и невероятно тщедушным
мальчиком, поэтому никогда не рассматривался устроителями потасовок в
качестве серьезной боевой единицы.

Однако была и третья, очень грозная сила, перед лицом которой
«аймановцы» и «полетаевцы» забывали все свои былые обиды и по
возможности объединялись в одну группировку, чтобы дать достойный отпор
противнику. Это были чеченцы из Старого города — небольшого пригорода
Караганды, в котором тогда компактно проживала чеченская диаспора. Эти
жертвы сталинской национальной политики переселения с Северного Кавказа
всегда отличались в Казахстане невероятно злобным нравом, коварством и
жестокостью. К тому же они не брезговали применять холодное оружие, что
делало стычки с ними смертельно опасными. Акции устрашения, которые
организовывали и проводили чеченцы, отличались отменной организацией и
проводились по всем правилам военной тактики. На моей памяти одна такая
акция, которую провели чеченцы в Караганде 9 мая 1977 года.

Этот праздничный день начинался, как обычно, светло и радостно, не
предвещая никаких катаклизмов. По главной улице Караганды еще шел
военный парад и парад ветеранов Великой Отечественной войны, а группа
радикально настроенной чеченской молодежи из Старого города уже
готовилась устроить «феерическое» шоу — акцию возмездия за ошибки наших
предков. Дело в том, что 9 мая 1944 года — особый день в чеченском
календаре. Это — день окончания проводимой войсками НКВД спецоперации
под кодовым названием «Чечевица» по переселению чеченцев в отдаленные
районы Казахстана и Киргизии. А поводов для этого у советского
правительства тогда было более, чем достаточно. Дело в том, чеченцы в
годы войны активно сотрудничали с фашистами в борьбе с Советской Армией.


Например, существовали такие соединения Абвера, как зондеркоманда
«Бергман», что в переводе с немецкого означает «Горец», укомплектованная
исключительно чеченцами. В задачи «Бергмана» входили диверсионно -
террористические операции против наших войск, прикрытие войск Вермахта,
борьба с советскими партизанами. Северокавказский легион Вермахта
составлял достаточно серьезную силу: численность одного только
«Бергмана» насчитывала около 1200 человек спецназа, т. е. состоял из
серьезных, умелых и закаленных бойцов.

Так что операция «Чечевица» в тех условиях была исторически совершенно
оправданной и, безусловно, необходимой акцией, да еще, положа руку на
сердце, достаточно гуманной в условиях военного времени. Понятно, что
чеченцы оценивают произошедшие исторические события со своей
«колокольни», ничего не забыли и никогда не упускали возможности больно
укусить власть, демонстрируя свою независимость и «знаменитую»
кавказскую гордость. Только за все глобальные исторические решения,
принятые когда - либо властями, почему - то, приходится отдуваться
простому русскому человеку. Так произошло и на этот раз. Около 21 часа
группа чеченцев на четырех автобусах прибыла из Старого города в
Караганду. Построившись в стройную колонну, мрачная куклуксклановская
процессия двинулась от Привокзальной площади к проспекту Ленина. Чеченцы
молча промаршировали по центральной улице города, изредка, по-чеченски
гортанно, выкрикивая: «Зиг хайль!» - и вскидывая правую руку. Трусливая
казахская милиция, как обычно, попряталась по домам вместе с испуганными
жителями. Затем колонна разделилась на несколько групп, которые
ручейками потекли вглубь городских дворов и скверов. И пошла кровавая
потеха. Били всех русских без разбора, не важно был ли это парень с
девушкой, инвалид или подросток. Если кто-то оказывал чеченцам
сопротивление, то получал удар ножом. Городские больницы были
переполнены пострадавшими от ночных стычек, однако власть, по-прежнему,
бездействовала, а знаменитая, лучшая в мире спецслужба КГБ СССР
хранила «гордое» молчание и делала вид, что ничего не происходит.
Закончив акцию устрашения, «добросовестно» выполнив свою «политическую»
миссию, чеченцы, в таком же организованном порядке, что и приехали, с
чувством глубокого удовлетворения, наконец, покинули Караганду. Это
«эпохальное» событие обросло такими домыслами и небылицами в
мальчишеском фольклоре, согласно которым чеченцы разве что гаубицы и
установки залпового огня «Град» на площадь Ленина не выкатывали. Долго
еще из уст в уста передавались «предания старины глубокой», где
малолетние доморощенные «гомеры» для большего эффекта и нагнетания
жути не жалели красок, четко выдерживая классический жанр триллера и
фильма ужаса одновременно.

Событие, описанное выше, физически прошло мимо меня, так как в Караганде
я был абсолютно домашним ребенком и в вечернее время 9 мая, к счастью,
уже сидел дома. Но второй, уже реальной встречи с чеченцами из Старого
города я, увы, не смог избежать. А дело было так.

Как-то раз, в один из солнечных апрельских дней Сергей Новиков, с
которым мы уже вовсю дружили, периодически ссорясь и выдерживая
длительные артистические паузы в общении, предложил мне съездить за
компанию с ним в Старый город. Дело в том, что в единственном магазине
промышленных товаров Старого города «выбросили» в продажу очень
дефицитную в то время магнитную ленту «ТАСМА» для катушечных
магнитофонов. «Сарафанное радио» в Караганде моментально сообщило, что в
чеченский универмаг из Казани привезли большую партию этого
«сакрального» для мальчишек товара, причем самой популярной тогда длины
магнитной ленты в 480 метров. С самого начала у нас вояж не заладился —
мы приехали в аккурат к обеденному перерыву в универмаге. Я не успел
ничего сообразить, как к Новикову, прямо на остановке, подошел
коренастый чеченец лет 25, который приобнял его за плечи и страстно (во
всяком случае, такое впечатление складывалось со стороны) нашептывая ему
что-то на ухо, повел его в сторону одноэтажного здания райисполкома (над
ним развевался государственный флаг СССР), отделенный от остановки
высоким деревянным забором. Мне ничего не оставалось, как проследовать
за ними — покорно, как баран навстречу Судьбе. Вано (так звали чеченца,
судя по наколке на его правой руке) имел выразительный, бритый наголо
череп, глубоко посаженные карие глаза, хищный хрящевидный нос и плотно
сжатые тонкие губы садиста. «Ну что ребятки, доставайте мелочь из
карманов, начинается «шмон»!» - торжественно провозгласил Вано и для
убедительности своих намерений достал выкидной нож зэковской работы из
заднего кармана брюк. У Сергея была купюра в 5 рублей (огромная сумма
для мальчишки того времени), у меня мелочью набиралось 2 руб 80 копеек —
все, что я смог выгрести из маминой шкатулки для «рабочей» мелочи. Все
это «богатство» благополучно перекочевало в карман Вано. «А это что у
тебя такое, «пистон»?» - радостно спросил чеченец, запуская два пальца в
потайной карман моих брюк. «Да нет, - ответил я.- Это — старинные
дедовские брюки, перешитые мамой на меня. А карман предназначался для
часов на цепочке, которые раньше носили либо в жилетке, либо в брюках,
как - раз в этих самых «пистонах».

В этой на редкость пакостной ситуации я решил на полную мощь, что
называется, «включить дурака», и, надо признаться, у меня это очень
хорошо получилось — чеченцу мое идиотское поведение явно пришлось по
душе. «Молодец, разбираешься!» - похвалил меня Вано, которому после
удачной «охоты» захотелось культурно пообщаться. «А кто у тебя
родители?» - с неподдельным интересом спросил он меня. Судя по всему, я
ему, в отличие от Сергея, понравился. Это - редкий случай в моей жизни:
обычно по морде в неприятных ситуациях детства всегда получал я, а
Новикову удавалось благополучно избегать этой участи. Но тут все
случилось в точности до наоборот. «Мама — музыкант, а папа …, - тут я
несколько замешкался (попробуй скажи, что папа — подполковник милиции),
- тоже музыкант, валторнист». «Ишь ты - интеллигенция. А что такое
валторнист?» - озадаченно спросил чеченец. «Ну, это, знаешь, такая
здоровая изогнутая труба, туда дуть надо, что есть силы!» - ответил я с
некоторой долей фамильярности, как-будто мы были с Вано давними хорошими
приятелями. Сергей с завистью посмотрел на меня — мой вдохновенный бред
его явно удивил и озадачил. «Какой ты — молодец, во всем разбираешься!»
- снова похвалил меня Вано и улыбнулся широкой лучезарной улыбкой. «Ну,
а у тебя кто родители?» - с совсем другим лицом обратился он к
Новикову. «Папа и мама — учителя», - ответил Сергей и тут же получил
резкий удар кулаком в лицо. Он вскрикнул, а у меня вырвалось: «Не надо
его бить!» «У тебя еще есть дэнги?» - с сильным кавказским акцентом
спросил Вано Новикова и, не дожидаясь ответа, нагнулся, снял ботинки с
ног Сергея и профессиональным приемом (по-видимому, имелся определенный
опыт досмотров в тюрьме) ножом поддел стельки. Не обнаружив там ничего
интересного, чеченец разочарованно, скорее ради проформы, опять спросил
Новикова: «А ты зачем сюда приехал, гондон?» Стало ясно, что Сергей
избран им в качестве жертвы глумления и повод ему для этого был явно не
нужен.

Абсурдность происходящего особенно бросалась в глаза на фоне кричащих
декораций этого более чем странного спектакля. Весь этот «гоп-стоп», все
это лицедейство происходило, очень буднично и потому особенно цинично,
в прекрасный апрельский день напротив правительственного здания
райисполкома, в котором никого не было (как назло, была нерабочая
суббота). В перерыве между нашим «дружеским общением» к зданию
райисполкома внезапно подошли два очень красивых, как с лубочной
картинки, чеченских парня, по - видимому, знакомых Вано. Они
перекинулись с ним несколькими фразами на чеченском языке, дали ему
закурить и внимательно посмотрев на нас с Сергеем, гордо удалились. «А
ну-ка пойдем со мной,- сказал Вано Сергею и потащил его в закуток возле
здания райисполкома, используемого, по-видимому, в качестве дровяного
склада. Он завел Новикова за небольшой заборчик, через узкую щель в
котором я мог видеть происходящее там. «Надо зайти туда и ударить
чеченца кирпичом по голове», - лихорадочно стучало у меня в голове и
бросило в пот от одной мысли, что, возможно, придется убить человека.
Рядом, на клумбе, призывно лежал увесистый кирпич. Ноги стали ватными, я
опустился на землю и почувствовал, что не только не в состоянии кого-то
ударить, но и просто сделать шаг.

Внезапно я увидел, как чеченец принялся душить Сергея. Надо было
действовать. Какая-то неведомая сила подхватила меня и понесла к
остановке, на которой стояло довольно много людей — взрослых мужчин и
женщин. «Помогите! - закричал я.- Там чеченец бьет моего друга!» Мужчины
на остановке испуганно переглянулись. «Понимаешь, нам некогда. Мы
опаздываем на работу!» - наконец виновато произнес один из них, русский
мужчина (русские в Старом городе в то время были абсолютно «задроченным»
чеченцами национальным меньшинством) лет 40-45. Тогда я побежал в
сторону пивной, располагавшейся рядом с остановкой. За одним из столиков
я увидел двух мужчин, явно «измученных нарзаном», с кружками пива в
руках. «Помогите, пожалуйста, там чеченец бьет моего друга, такого же
маленького, как я!» - попросил я одного из коренастых русских мужчин за
столиком. «Петя, не ввязывайся!» - сказал долговязый собутыльник
коренастому. Тот немного подумал и коротко бросил мне: «Показывай, где
это!» Мы прошли за забор райисполкома; долговязый, что-то недовольно
бурча себе под нос, увязался за нами. Как только мы зашли за забор,
чеченец, как дикая пантера, выпрыгнул из закутка и, бешено вращая
бельмами, завопил на коренастого мужчину: «Что тебе надо? Я - чэчэн, я
здэсь живу!» «Возьмите хотя бы кирпич», - сказал я Петру, а тот только
удивленно посмотрел на меня. «Не надо, ни к чему! Это тебя он обижал?» -
спросил он Сергея, который с мертвенно бледным лицом, на ходу застегивая
джинсы, вышел из закутка. Тот только молча кивнул в ответ и прошептал
мне: «Серега, бежим отсюда!» Мы побежали так, как будто за нами неслась
Смерть с косой и со всей своей придворной свитой. На наше счастье, к
остановке подъехал автобус до Караганды, мы запрыгнули в него и, уже
отъезжая, с ужасом увидели, как к остановке несется Вано, злобно
высматривая нас среди пассажиров автобуса. Всю дорогу до Караганды мы
молчали — Сережа явно находился в шоке. Было хорошо видно, что это -
первое самое сильное потрясение в его еще недолгой жизни.

По приезду в Караганду я, конечно, обо всем рассказал отцу, который был
просто взбешен услышанным: «Надо обязательно найти эту гниду!» Через
выпускников Карагандинской школы МВД, работающих в уголовном розыске,
он пробил картотеку судимых чеченцев Старого города, тем более, что я
дал довольно хорошее описание внешности и особых примет Вано. Его поимка
— это был всего лишь вопрос времени. Однако вскоре после этого к нам
домой пришла мама Сергея Тамара Семеновна, которая попросила отца
«спустить дело на тормоза», так как у Сережи - больное сердце, он до сих
пор находится в жуткой депрессии и судебное разбирательство его
окончательно добьет. Как не убеждал отец Тамару Семеновну, что такие
вещи нельзя оставлять безнаказанными, она осталась непреклонной.

После этого события мой рейтинг среди мальчишек невероятно подрос. Утром
следующего дня я вышел во двор, где на скамейке, как наседки на
жердочке, сидели наши дворовые ребята и Сережа Новиков. «Вот он, наш
герой!» - закричал Боря Морозов, и ребята с явным уважением посмотрели в
мою сторону. Кстати, о ком - о ком, а вот о Боре, безусловно, следует
рассказать поподробнее.

Боря Морозов, был, вообще выдающейся личностью в нашем дворе. Маятник
моих мальчишеских симпатий постоянно качался от Новикова к Морозову и
наоборот. Сказать, что Боря был всегда обаятельной и во всех случаях
привлекательной личностью, конечно, нельзя, но то, что, он был парнем
харизматичным - этого никак нельзя отрицать.

Во-первых, он был старше нас с Новиковым на два года, что, конечно, нас,
салаг, подкупало. Во - вторых, он был очень начитанным, любознательным
человеком, что значительно поднимало его в наших глазах, особенно
учитывая Борино пролетарское происхождение. И потом, с ним всегда были
связаны такие смешные курьезы, что Боре прощалось очень многое — и его
невероятная жадность, и природная трусость, и маленький рост, который в
десятом классе делал его похожим на восьмиклассника. Один из таких
курьезов особенно врезался в память. У Бори был старший брат
Валера-законченный пьяница, алкогольные приключения которого являлись
предметом многочисленных анекдотов нашего двора. Особенно смешной была
Борина интерпретация анекдотических событий этой весьма занимательной
семейной хроники. «Однажды ночью я проснулся от странного ощущения,-
рассказывал нам Боря очередную историю похождения своего «легендарного»
братца, - почудилось, что кто - то стоит надо мной. Я всмотрелся в
темноту и увидел … половой член прямо перед лицом. Пригляделся — а это
как всегда пьяный брат Валерка. «Ты что делаешь, козел?» - закричал я.
«Молчи, сука», - произнес брат и больно ударил меня кулаком в челюсть. Я
разозлился и … (здесь мы все замерли в ожидании активных боевых действий
от Бори) повернулся на бок и уснул! А этот засранец ночью все-таки меня
обоссал!» Тут мы уже все не выдержали - двор разразился гомерическим
хохотом, который долго не смолкал и раскатистым эхом разносился аж до
самого Ботанического сада.

В одно время мы сблизились с харизматичным Борей Морозовым даже больше,
чем с Сергеем Новиковым. Причиной этого стало наше новое увлечение
астрономией. Надо сказать, что к 1980 году в стране началось повальное
увлечение уфологией, а наша близость к Байконуру и происходящие частые
случаи контакта с НЛО, видимо, в интересной для инопланетян зоне,
постоянно подогревало мальчишеский интерес к проблеме «летающих
тарелок». В немалой степени нашему интересу к астрономии способствовало
и увлечение моего отца работами известного тогда советского уфолога,
академика Ажажи Владимира Михайловича, который периодически шокировал
общественность того времени своими сенсационными заявлениями о внеземных
цивилизациях и их постоянных посещениях Земли. Именно тогда папа
сконструировал мой первый телескоп, найдя инструкцию по его изготовлению
в популярном журнале «Техника молодежи». На балконе нашего дома (а мы
жили на последнем пятом этаже) я оборудовал самую «настоящую»
обсерваторию, перекрыв балкон одеялом и закрепив его с помощью прищепок,
с амбразурой для телескопа, картой звездного неба, тетрадкой для записи
астрономических наблюдений, компасом и фонариком. В общем, всем
необходимым, что полагается настоящему «звездочету» по его космической
должности.

Все вечера напролет мы проводили с Борей на улице, вглядываюсь в
звездную Бездну и стремясь рассмотреть там признаки жизни. Боря тоже
сделал телескоп, который по качеству изготовления значительно уступал
моему, но зато он, в отличие от меня, уже прошел школьный курс
астрономии, поэтому более обстоятельно подходил к изучению карты
звездного неба.

Однажды Фортуна улыбнулась нам и мы увидели более чем странное явление,
от которого, помню, тогда мурашки пошли по спине. Осенним вечером,
вооружившись телескопами, мы, как всегда, обосновались во дворе,
вызывая насмешки ребят, которые, по-видимому, завидовали нашей
увлеченности и всячески стремились нас унизить вместе с Ее Величеством
Астрономией. Среди ребят был известный хоккеист карагандинской команды
«Автомобилист» мой одноклассник Миша Петров и Сергей Новиков —
неисправимый скептик, по сравнению с которым Фома Неверующий просто
«отдыхает». Боря читал нам пространную лекцию про Созвездие Ориона,
показывая его на небе, как заправский лектор планетария. Внезапно по
небу, прямо у нас над головами, по-видимому на очень большой высоте,
пронесся странный объект, похожий на бумеранг. Две яркие светящиеся
точки, расположенные друг от друга на расстоянии примерно 40 см
(понятно, что реальные габариты объекта на такой высоте оценить
невозможно), были соединены прозрачными сферами, через которые были
видны небо и искры многочисленных звезд. Объект пролетел совершенно
беззвучно, стремительно, но достаточно медленно, чтобы его можно было
все-таки хорошо разглядеть. Первыми его увидели натренированным взглядом
астрономов я и Борис. Мы только успели воскликнуть от неожиданности и
изумления, лихорадочно вглядываясь в ночное небо, надеясь еще раз
увидеть странного незнакомца. Спустя минут 15 объект опять появился в
небе, как фантастическая птица, бесшумно паря над землей. На этот раз
его увидел Миша Петров, который после, также как и мы, уже не мог
оторвать зачарованного взгляда от звездного неба. Раздосадованный
Новиков, которому опять ничего не удалось разглядеть, стал подчеркнуто
демонстративно насмехаться над нами, настоятельно рекомендуя обратиться
в клинику имени Кащенко. Однако точно через такой же интервал времени
объект вновь пролетел над нами, причем на этот раз его увидели все
ребята, кроме... Сергея Новикова. Досада его при этом уже не знала
предела — в конце концов он откровенно «расплевался» с нами и гордо
удалился домой, сказав, что ему жалко терять время с такими законченными
мудаками, как мы.

Как у большинства телескопов рефракторного (линзового) типа, у наших был
существенный конструктивный недостаток — перевернутое изображение,
делавшее их не очень удобными при наблюдениях, особенно не связанных с
астрономией. То, что наши телескопы можно использовать не по прямому
назначению и куда более «интересно», нам подсказал находчивый Сергей
Новиков. Понятно, какой «интерес» может быть у прыщеватого,
«озабоченного» подростка, «истекающего половой истомою» — подсматривать
за голыми женщинами в окнах соседних пятиэтажек. В общем, идея Новикова,
конечно, не отличалась особой новизной и оригинальностью, тем не менее,
этот посыл от Лукавого нашел отклик в наших неокрепших детских душах.

Наблюдательный пункт юные «папарацци» оборудовали на остроконечной крыше
двухэтажки Сергея. Это была очень опасная крыша, с довольно внушительным
углом наклона, так что в скользких туфлях, особенно в дождливую погоду,
там делать было нечего. Рабочая обувь «охотников до клубнички» - кеды
советского производства, в которых еще можно было чувствовать себя более
-менее уверенно на этой экстремальной шиферной крыше. Мы проводили
долгие часы в нашем логове в ожидании подходящих сюжетов-ню. Если
длительное ожидание вознаграждалось таким «веселым» сюжетом, хотя бы с
обнаженной грудью, это на целую неделю становилось предметом шумного
обсуждения во дворе, а «счастливчик» - вуаерист, хоть и на короткое
время, становился объектом неприкрытой мальчишеской зависти. Наше
общество юных эротоманов теперь пополнилось Сережей Новиковым и Мишей
Петровым, с которыми мы уже ходили на крышу, как на работу, т. е. с
завидным постоянством. Вскоре и нашей крыши нам стало мало. Мы стали
осваивать покатую крышу моей пятиэтажки. Доходило до курьезов,
граничащих со смертельным риском.

В один из летних вечеров Миша Петров, вооружившись моим телескопом,
подсмотрел подходящий сюжет с обнаженкой — зрелая привлекательная особа
на четвертом этаже соседнего здания готовилась к очередному пляжному
сезону, «обкатывая» перед зеркалом коллекцию советских незатейливых
купальников. Если с грудью у нее все было в порядке, то все, что было
ниже пояса, к большому разочарованию Мишы, было скрыто наружной стеной
дома на уровне подоконника. Увлекшись этим «фантастическим» зрелищем,
Мишаня по - пластунски пополз вперед, и, не рассчитав, вместе с
телескопом стал медленно, но верно сползать с козырька карниза. «Держите
меня за ноги!» - только и успел он крикнуть нам, и мы с Морозовым, что
есть силы, схватили его за ноги и потащили на себя. «Какой сегодня
чудесный вечер!» - восторженно произнесла внизу, прямо под нами, моя
мама, которая вышла на балкон подышать полной грудью упругим июльским
воздухом и к, счастью, не услышала нашей шумной возни на крыше. Мишаня
покраснел, как рак, и сильно вспотел, пот ручьями струился по его лицу и
шее — было очевидно, что он пережил не лучшие секунды своей жизни. После
этого неприятного происшествия мы больше не изменяли нашей, ставшей
родной, крыше дома Новиковых, которая к тому же стала еще и
спасительницей для меня в самом прямом смысле этого слова. А дело было
так.

Как - то раз, отдыхая от изрядно поднадоевших эротических сеансов, мы с
Морозовым, вооружившись телескопами, с любопытством разглядывали полную
луну. Мимо продефилировал долговязый парень с овчаркой — как я узнал
позже, это был Вова Пашко из параллельного 9 - «в» класса. Не знаю
зачем, я громко мяукнул, вызвав нервический лай его собаки. «Сейчас как
мяукну, козел, лаять научишься!» - пробурчал с тихой угрозой Пашко и
пошел дальше. На том инцидент и был бы исчерпан, но черт дернул Морозова
ляпнуть: «На твоем месте я бы догнал и дал в морду!» Недолго думая, я
так и сделал. «А ну - ка стой, падла!» - догнал я Пашко. Тот с наглой
улыбкой остановился, удобно, как специально для удара повернув свою
противную, прыщеватую физиономию ко мне, а я серьезно и очень деловито
провел красивый, поставленный «хук» слева ему в челюсть. Он опешил,
схватился за щеку, а потом панически побежал вместе с испуганной
овчаркой, на ходу выкрикивая: «Ну все, сейчас тебя убивать будем, гад!»
Прошло совсем немного времени, когда я услышал шум приближающейся толпы,
не предвещавшей для меня абсолютно ничего хорошего. Впереди шли рослые
парни, держа в руках шахтерские фонарики. «Я бы на твоем месте бежал»,-
невозмутимо сказал Морозов, сидя на деревянном столе для домино. «Бежим
со мной»,- сказал я. «А зачем? Я же ничего не делал». «Ну как знаешь!» -
уже на ходу бросил я и помчался что есть силы к подъезду, где
располагался наш любимый чердачный люк. Проворнее обезьяны я прыгнул на
лестницу и быстро поднялся на чердак.

Через амбразуру чердачного люка мне было хорошо видно, как в подъезд,
следом за мной, забежал Вова Пашко, держа в руках велосипедную цепь. Он
хотел было в горячке подняться по лестнице на чердак, но увидев мою
занесенную над ним руку с кирпичом, передумал и выбежал из подъезда.
«Пацаны, кто со мной полезет на крышу?» - услышал я его дрожащий голос,
и, не став дожидаться возможных волонтеров, полез на крышу. Расчет при
этом был прост — на крыше я себя чувствовал, как Бог или почти как Бог.
Даже если бы ребятки вдруг полезли на крышу, я бы успешно атаковал их
булыжниками, имевшимися здесь в изобилии, а в случае неблагоприятного
развития событий еще всегда оставался резервный путь отступления на
крышу соседней двуэхэтажки. И потом, на чердаке было столько потайных
укромных уголков, чтобы схорониться, что, даже имея шахтерские фонарики,
неприятелю понадобилось бы очень много времени, чтобы отыскать меня. В
данном случае время работало на меня.

Как и следовало ожидать, желающих подняться на крышу не нашлось, поэтому
я спокойно отсиделся на крыше, чутко прислушиваясь к происходящему
внизу, а когда шум там затих, осторожно спустился по лестнице и вышел из
подъезда. Передо мной предстала удручающая картина. Боря Морозов с
побитой физиономией стоял посредине дворовых ребят, в числе которых был
Сережа Новиков (он вышел из дома аккурат к финалу этой трагикомедии) и
Миша Петров. Сильно жестикулируя руками, Боря с жаром рассказывал
ребятам, как из-за придурка Воронина его избила банда Егора. Имя Егора,
этнического немца с патологическими уголовными пристрастиями, вызывала
ужас у всей 47-й школы. Это был дородный маргинал из семьи уголовников с
ростом в 190 см, который уже в десятом классе выглядел как 25-летний
мужчина. Рассказывали, что Егор с 15-ти лет сожительствовал с 30-летней
женщиной, имеющей на руках ребенка, а в школе у него в любовницах ходила
рослая девица Таня из параллельного класса по кличке «Бэби». Эта Бэби
была самая настоящая бандитка, которую боялись не только девчонки, но и
даже парни. Я был свидетелем того, как Таня мощным ударом ногой в пах
вырубила крепкого парня — хоккеиста по прозвищу «Фатима». В
«подмастерьях» у Егора ходил крупный татарин из 10 - «Б» класса Альберт
Гильманов. Именно он «накостылял» за меня Боре Морозову. В общем, по
моей скромной персоне собрался весь местный «бомонд» из соседнего
криминального двора, что меня, конечно, не могло не «радовать». «Завтра
тебе в школе будет «карачун»!» - злорадно прошипел Морозов.- Они
сказали, что в школе тебя достанут, там ты от них никуда не денешься». Я
только промолчал в ответ, так как перспектива быть избитым, если не
убитым, в школе была и так очевидной. «Не надо слов, господа присяжные
заседатели!» - угрюмо подумал я и поплелся домой. Мое удрученное
состояние не могло остаться незамеченным для родителей. «Что
случилось?»- спросил отец и нахмурился, когда я поведал ему свою
печальную историю. «Значит так, завтра, когда к тебе подойдет Пашко, а
он к тебе обязательно подойдет между уроками, чтобы насладиться твоим
страхом, ты ему скажешь: «Если что-то со мной случится, мой отец,
подполковник милиции, пришлет в школу взвод курсантов МВД и тогда
поговорим со всей вашей честной компанией по-другому!» Это был блестящий
ход моего отца. От себя я добавил небольшую импровизацию, подсмотренную
в популярном тогда фильме «Петровка -38». Там инспектор уголовного
розыска сказал ключевую фразу, которая мне очень понравилась, «горячему»
кавказскому мужчине, который необоснованно приревновал его к своей
спутнице: «Уважаемый, если вас удовлетворят мои извинения за причиненную
обиду, то я их приношу». На следующее утро все произошло так, как и
предсказывал папа. В перерыве между уроками ко мне подошел Вован и
прошипел как змея: «Ну все, готовься, хмырь, после уроков тебе будет
каюк!» Я в точности передал ему заученные слова отца, добавив от себя
понравившеюся фразу. И - о чудо! Когда я ее произнес, в глазах Вовы
Пашко появились слезы. Он молча подал мне руку, я с чувством пожал ее и
мы, очень довольные собой, гордо разошлись. Потом, уже после уроков, я
заметил, как Пашко подошел к Егору и передал ему мои слова. Тот с явным
уважением взглянул на меня, и на том инцидент был исчерпан — для меня,
но только не для Бори Морозова! Поскольку он уже закончил учебу в школе,
друзья Пашко взялись отлавливать и колотить его возле дома во дворе, в
Ботаническом саду, по дороге в магазин. Дошло до того, что он старался
гулять на улице либо ночью, либо в сопровождении родителей, и это
продолжалось до самого его призыва в армию. Так я получил свой первый
урок того, как сурово, но справедливо наказывает Судьба провокаторов и
подстрекателей.

Обитатели славного дома, на крыше которого происходили эти замечательные
события моего детства, заслуживают особого внимания в нашем
повествовании. На втором этаже, как мы уже знаем, жила семья Новиковых,
которая впятером ютилась в двухкомнатной квартире старого типа, так
называемой «малолитражке». Пятым членом семьи была престарелая, очень
симпатичная и опрятная бабушка Сережи из Целинограда (нынешняя Астана) -
по-видимому, мать Евгения Егоровича. Обстановка в квартире была
настолько стесненной, что Сереже приходилось спать на кресле-кровати,
которое он по очереди делил со своей сестрой Наташей. Справа от
Новиковых проживал известный в округе «растоман» (авт. -наркоман,
употребляющий растения каннабисной группы) с внушительным стажем Сабир
Тулеубаев. Этот молодой казах, плохо знающий русский язык, с «нежного»
возраста вовсю потреблял чуйскую коноплю, произрастающую в горных
районах Киргизии (не следует путать с Чуйской долиной Горного Алтая).
Как обычно, с утра нигде не работающий Сабир занимал излюбленную
наблюдательную позицию на балконе своего дома, тухлым от хронической
«ломки» взглядом обитателя китайских опиумных заведений всматриваясь в
лица прохожих. «Жолдас, тенге бар?» («Друг, деньги есть»?) - спросил он,
увидев меня. «Тенге жок» («Денег нет») - отвечал я, исчерпав при этом
весь свой запас казахских слов. «Кет, бала!» («Пошел вон, мальчик!» -
казахский аналог русского посыла на три буквы) — зло бросил Сабир и,
схватив лежащий рядом колун, принялся рубить мебельный хлам, хранящийся
на балконе видимо как-раз для этих целей. Двор давно привык к этим
психопатическим концертам Сабира и уже ничему не удивлялся.

Слева от Новикова проживала семья Поляковых. Сережа Поляков по прозвищу
«Пулик» с параллельного 9 - «Б» относился к той категории людей, которых
выдающийся русский психиатр Петр Борисович Ганнушкин называл
«конституционально глупыми». То есть нельзя сказать, что он был дебилом
или умственно неполноценным в прямом смысле этого слова, но его суждения
отличались такой инфантильностью, что, казалось, в мозгу у него стоит
некий блокиратор, не позволяющий ему подняться над своими простейшими
физиологическими потребностями типа «жрать» и всем, что успешно
рифмуется с этим словом. При этом Сережа был настолько тощим, что на его
фоне я, сам редкостный доходяга, чувствовал себе Арнольдом
Шварценеггером. По-видимому, речь в данном «клиническом» случае уже шла
о дистрофии, но Сережу Полякова это совершенно не заботило и не
удручало, и он всегда находился в ровном жизнерадостном состоянии духа,
чем вызывал у меня неподдельную зависть.

Слева от Пулика проживала семья таксиста Колымбергера по прозвищу
«Барыга». Барыга обладал внешностью классического, очень неопрятного
еврея — толстый, с огромным как арбуз животом; с короткими кривыми
ногами, заросшими шерстью; с напрочь отсутствующей шеей. При этом, на
зависть всему двору, это огородное пугало было женато на очень
симпатичной татарочке, которая родила этому Шреку дочь Олю — настоящую
восточную красавицу. Удивительно, как порой причудливо сплетаются такие
разные гены, образуя в союзе великолепный нежный узор, полный очарования
и гармонии. Если с внешностью у Оли все было в порядке, то об ее
характере этого совсем нельзя сказать. Это была взбалмошная,
избалованная отцом юная особа, которая позволяла себе такие вещи,
которые не позволяла себе ни одна девочка нашего двора. Как-то во время
совместной игры я поссорился с Олей, и она, ни с того, ни с сего больно
ударила меня ногой в пах. Я даже ничего не успел сообразить, как моя
рука сама залепила ей такую пощечину, что она свалилась на землю и даже
проехала еще некоторое расстояние задом по траве. Она посмотрела на меня
глазами, полными слез, но ... еще и с явным уважением. С грустью недавно
я узнал, что Оля умерла, не дожив до 18 лет, от криминального аборта и
вызванного им общего заражения крови. А виновником трагедии оказался
«счастливый отец» (кто бы мог подумать?!) - ее сосед – «мозгляк» Сережа
Поляков.

Летом Барыга, когда у него было хорошее настроение, устраивал нам во
дворе импровизированные дискотеки. Он выставлял на балкон 100 -ваттные
колонки, включал дорогущий по тем временам проигрыватель «Арктур» с
алмазной, как тогда говорили, «вечной головкой» и заводил добытые у
спекулянтов фирменные виниловые пластинки группы «АВВА» и «Boney M».
Именно на почве зарубежной эстрадной музыки Барыга сдружился с Витей
Злобиным («Катипупой»), проживающим с мамой на первом этаже, прямо под
Колымбергером. Катипупа (то есть «Пуп тети Кати — мамы Вити Злобина),
названный так с легкой руки Новикова, который всегда был большим
придумщиком дворовых «погонял», представлял из себя коренастого,
брутального парнишку с замашками заправского кулака, но менталитетом
люмпен - пролетария. Дело в том, что Витя был ленив до безобразия (что в
дальнейшем очень сильно подпортило ему жизнь), а тетя Катя, как слабая и
неуверенная в себе мать - одиночка, в конце концов махнула на него
рукой, отказавшись от воспитания великовозрастного бездельника, чем
окончательно избаловала Катипупу. После восьмого класса Витя Злобин
поступил в горный техникум, где преподавал физику и горное дело отец
Новикова Евгений Егорович.

Как-то летом, после учебы Катипупа поехал на полуостров Мангышлак,
расположенный на восточном побережье Каспийского моря в Казахстане, где
целый месяц проходил производственную практику на буровой вышке.
Вернулся он оттуда матерым, «забуревшим» мужиком - нефтяником, в
«полной» мере познавшим женщин и Жизнь. Дело в том, что там, на буровой,
в компании голодных мужиков работали поварами всего две девушки —
невзрачные девицы, с явным комплексом неполноценности и инфантильными
представлениями о Жизни. Однажды этих девиц мужички крепко подпоили на
одной из импровизированных гулянок, и весь коллектив буровой,
воспользовавшись их беспомощным состоянием, пропустил девушек «сквозь
строй» - что называется, «взяли на хор». Витя рассказывал это с таким
упоением и блеском в глазах, что было видно, как это событие «группен –
секса» изменило его все существующие представления о мире. Но больше
всего меня тогда поразило в рассказе Катипупы то, что на утро
девушки-повара подверглись такой обструкции и унижению со стороны
похотливых самцов, что были вынуждены уволиться и уехать от стыда и
позора, куда глаза глядят.

Во втором подъезде нашего знаменитого дома жили личности еще более
харизматичные и уникальные во всех смыслах. На первом этаже справа жил
вечный холостяк — фотограф лет 40 по прозвищу «Доцент», в своих
старомодных очках с толстой оправой, действительно, похожий на ученого
или преподавателя классического университета. Доцент промышлял
порнографией, которую изготавливал и сам же распространял в виде
игральных карт по казахстанским тюрьмам и исправительным учреждениям.
Доцент имел постоянную клиентуру из местных путан, не брезгуя
малолетками, которых приводили на «фотосессию» взрослые проститутки.
Понятно, что все, происходящее в «нехорошей» квартире Доцента,
будоражило наше детское воображение, вызывая жгучее любопытство и
непреодолимый физиологический интерес. К нашему большому разочарованию,
внимание милиции и «папарацци» Доценту было ни к чему, и он всегда так
тщательно занавешивал окна своей квартиры простыней, что кроме света
софитов, пробивающегося сквозь застиранную простынь, ничего никогда не
было видно.

Однажды осенью мы, как обычно, сидели на скамейке и чирикали, как стая
воробьев, когда в нашем дворе появилась очередная «сладкая» парочка,
направляющаяся к Доценту. Это была казашка Роза, которая вела за руку,
по-видимому на фотопробы, очаровательную русскую девочку лет 14. Роза,
похожая лицом и фигурой на певицу Машу Распутину, всегда считала себя, в
отличие от своих коллег по «цеху», «воспитанной» путаной, принимающей
клиентов, в основном женатых мужчин, у себя в однокомнатной квартире на
втором этаже, расположенной прямо над логовом Доцента. Иногда Роза,
чтобы пополнить свой бюджет, подрабатывала и у самого Доцента,
одновременно поставляя ему новую клиентуру для фотосъемок. Катипупа,
желая произвести на нас впечатление своей брутальностью, бросился
наперерез девицам. «Роза, возьми меня на съемки, я с удовольствием
присунул бы вам обеим!» - очень сладострастно, с большим чувством и
придыханием произнес Витек. «Ты вначале подрасти, пидор малолетний! А то
«сувалка» еще не выросла»,- парировала Роза под наш всеобщий смех.
Катипупа покраснел, как рак, не ожидая подобной дерзости, и поспешно
ретировался от бойких девушек.

Рядом с Доцентом, на первом этаже в однокомнатной квартире жила
прабабушка Розы - выжившая из ума старуха 92 лет с явным комплексом
Плюшкина. Одержимая идеей обеспечить приданым свою дорогую правнучку
Розу, старая казашка опустошала местные помойки, притаскивая их
«драгоценное» содержимое в свою квартиру, которую она превратила в
настоящую «пещеру Али-Бабы». При этом старушка, совершающая с завидным
постоянством свои челночные туры по местным помойкам, была так
уморительна, что я не мог удержаться от соблазна пошутить над ней.
Издалека завидев ее, я вставал на краю балкона и, сложив ладони
наподобие рупора, с пятого этажа громогласно вопил: «Апа, Аллах акбар!»
(«Бабушка, Аллах Велик!») Бабка замирала, смешно вздевала руки к небу и
пропевала скрипучим старушечьим голосом, как мулла на минарете: «Аллах
акбар!» Я вновь кричал: «Аллах акбар!», старушка тут же вторила мне и
так продолжалось до бесконечности. В конце концов бабка забывала о цели
своего вояжа, а я уже не мог удержаться от гомерического хохота на
балконе, держась за живот и опустившись от удушающего смеха на корточки.
Когда бабушка, наконец, к облегчению соседей отдала Богу душу, местному
ЖКО понадобилось восемь грузовиков, чтобы вывести все ее «сокровище» на
городскую свалку. Остается только гадать, где умудрялась жить, есть и
спать эта очаровательная бабулька!

И еще об одном персонаже нашей повести следует сказать несколько слов:
это — Саша Ткаченко по прозвищу «Бандера». У читателя, возможно, возник
закономерный вопрос: а было ли прозвище в детстве у автора этих строк?
Ответственно заявляю: да, было «погоняло» «Граф» (очевидно, по аналогии
с графом Воронцовым), которое совершенно вытеснило надоевшую мне с
детства «Ворону». Я очень гордился этим прозвищем и старался вести во
дворе так, как подобает подлинному носителю графского титула. Бандера
был уроженцем Западной Украины (отсюда его «погоняло») и проживал со
своей мамой на втором этаже рядом с уже известной нам Розой. Характер у
Саши был прескверный — злопамятный, агрессивный и корыстолюбивый. Именно
это корыстолюбие привело Бандеру в 1982 в дисциплинарный батальон - во
время службы в Афганистане он умудрился продать гранаты афганским
моджахедам. В свободное от учебы время Ткаченко учил языки: казахский и
украинский, - по-видимому, всерьез намереваясь стать «полиглотом».
«Знаешь, как будет по - казахски «Соловей - разбойник»?» -приставал он
ко мне. «Нет!» «Бабу - басмач! А знаешь как будет Красная Шапочка
по-украински? Червона Капуняшка! А сексуальный маньяк? Злыдень
писукатый!» - и Бандера заливался радостным визгливым смехом, обнажая
коричневые от никотина крупные лошадиные зубы. Играть с Бандерой в наши
дворовые игры - в основном, «чехарду» и «козла» - было всегда очень
рискованным занятием. Саша Ткаченко был непредсказуем и до крайности
обидчив, причем обида иногда возникала на ровном месте, но за ней
незамедлительно шла беспощадная месть Бандеры. На моей памяти, во время
игры в «козла» Пулик нечаянно задел Ткаченко, слегка испачкав ботинком
ему штаны. Ответ Бандеры не заставил себя ждать — когда Пулик в порядке
очередности встал «козлом» в известную позицию, Ткаченко разогнался и со
всей дури пихнул коленом Полякова в зад, т. е., что называется, «запорол
козла». Пулик успел только охнуть, ушел в «бреющий» полет, пробороздив
лицом асфальт. При этом он так сильно разбил себе нос и губы, что
больше мы его в этой игре не видели. Я только с удивлением успел
заметить, как на лице Бандеры в это время застыла блаженная улыбка
садиста.

Игра в «чехарду» в нашем дворе всегда была экстремальным занятием, но
«экстримом» на грани «фола» она становилась тогда, когда в игру
включался Вова Садовский — 120 - ти килограммовый верзила, ростом под
два метра, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике. Господи, как
же везло тем, у кого в команде был Вова, и как же крупно не повезло
тому, против кого играла команда Садовского. Мало того, что выдержать
«живой» вес Вовика практически никому не удавалось, но горе было
особенно тому, кто попадал под пушечный удар мячом Садовского. По
правилам игры проигравшая команда становилась в ворота, и Вова начинал
методично пробивать «сало», т. е. расстреливать несчастные жертвы
футбольным мячом. В случае удачного попадания на теле жертвы
образовывался багровый след, как от ожога кипятком, а затем огромная
гематома. Я помню, как Миша Петров, привыкший, в общем-то, к боли и
травмам хоккеист, после очередного такого попадания мяча Вовы Садовского
в область поясницы упал на землю и зарыдал! Именно тогда и произошло
событие эзотерической природы, которое особенно врезалось в мою детскую
память и о котором я хочу рассказать.

Как-то раз, апрельским вечером мы, разделившись на две команды, как
обычно, стали играть в «чехарду». Все шло нормально до того момента,
пока на школьном дворе не появился Вова Садовский и попросился в игру.
Бросили жребий, и Садовский, к нашему большому ужасу, оказался в команде
противника. Нам выпало стоять «конем». Тактика «чехарды» очень проста и
хорошо известна — надо найти и прыгнуть в самое слабое звено «коня».
Понятно, что таким слабым звеном являлся я - как иногда называла меня
мама, «комар на тонких ножках». В такой ситуации победа команде Вовы
Садовского была обеспечена. Я стоял посередине, впереди меня стоял
Сережа Новиков, сзади — Катипупа. Первым на нас прыгнул Боря Морозов. Он
благополучно приземлился на Новикова, так что его вес мы даже не
почувствовали. Пришла пора прыгать Садовскому. Он разбежался, шумно дыша
и тяжело, как носорог, топая своими ножищами (казалось, что земля
тряслась и ходила ходуном под его весом), громко хрюкнул как боров и
прыгнул аккурат на меня. Мне показалось, что на спину упал бульдозер,
кости мои затрещали, но что странно — ноги, немного согнувшись в
коленях, все же выдержали невероятный для меня вес. Дополняя эту
«картину маслом» и, видимо, желая добить меня, сверху Вовы Садовского
взгромоздился Саша Ткаченко. Таким образом, весь этот умопомрачительный
вес пришелся на мою бедную костлявую спину. «Граф, держись!» - завопил
Катипупа, и, что удивительно, в определенный момент я, действительно,
перестал ощущать эту неподъемную тяжесть. Кровь горячей волной прилила
к голове и шумно стучала в моих висках, как - будто желая пробить
височную кость. Но теперь всей этой громоздкой конструкции предстояло
пройти двадцать долгих, бесконечных шагов до футбольных ворот. «Конь»
медленно, но верно двинулся в свой последний, трагический путь. Всю
дорогу, пока мы шли «конем», перед моими глазами стоял образ некоего
безбородого мужчины около 40 лет в белом хитоне, сидящего в какой-то
белой комнате. Да, я забыл сказать, что этот образ преследует меня с
самого раннего детства и появлялся всегда, когда мне было плохо
(например, во время пневмонии) или когда грозила какая -то реальная
опасность. Уже много лет спустя я узнал в этом мужчине третьего Ангела с
удивительной и самой загадочной в Истории мирового искусства иконы
Андрея Рублева «Пресвятая Троица» (см. фото 1). Тогда, в далеком
детстве, я не придал этому факту особого значения и быстро забыл о нем.
И все-таки мы дошли до конца, победив наших более чем достойных
соперников. Вова Садовский с явным недоумением смотрел на меня, до конца
не понимая произошедшего. «Воронин, ты сейчас поставил мировой рекорд по
тяжелой атлетике, если брать в расчет твой «заячий» вес!» - пробормотал
он. «Ну ты, Граф, даешь!» - с восхищением произнес Сережа Новиков, а
Катипупа с большим пиететом протянул мне свою влажную руку. Это было
первое серьезное признание моих заслуг самца в этом суровом мужском
мире. Однако, титаническая «борьба с гравитацией» не прошла для меня
даром — я заработал варикозное расширение вен в паху, которое изредка
напоминает мне о былых победах и которое я теперь «гордо» несу по жизни.

На следующее утро, как и следовало ожидать, я заболел - по- видимому,
серьезно надорвался и вдобавок простыл. Температура под 40, насморк,
сухой, противный кашель, полубредовое состояние - в общем,
«джентльменский» набор универсальных в таких случаях земных «радостей».
В воспаленном воображении вставал уже знакомый с детства образ Ангела с
иконы «Пресвятая Троица» и еще одного странного субъекта с птичьим
клювом, который в руках держит Анх — древнеегипетский крест с петлей на
конце. Много лет спустя я увидел эту картинку в реальном времени в
красноярском краеведческом музее, который, почему-то, изначально
задумывался и строился, как точная, только уменьшенная копия музея
древнего Египта на площади Тахрир в Каире (см. фото 2). Оказалось, что
на ней был изображен древнеегипетский Бог Ра с головой птицы, дающий с
помощью Анха («ключа Нила») жизнь своему сыну — фараону. Много
тысячелетий спустя символ «Анх» получит название «зеркало Венеры» и
будет использоваться в генетике для обозначения женской икс - хромосомы,
т. е. женского начала. Поверьте, это было не первое послание Бога Ра,
адресованное исключительно моей «скромной» персоне.

Однажды в программе «Очевидное -невероятное» академик Сергей Петрович
Капица рассказывал о загадочных кругах на полях, происхождение которых
до сих пор науке не известно. На одном из кругов я увидел уже знакомый
мне символ женского начала - «зеркало Венеры» (см. фото 3). Сверху
«зеркала» была изображена сфера — символ Бога Ра, а внутри самого
«зеркала» помещена пятиконечная звезда — символ Божественного Человека.
Я сразу догадался, что данная композиция по смыслу в точности повторяет
известную мне фреску древнего Египта — Бог Ра с помощью Анха (земной
женщины) дает жизнь своему Сыну — фараону - «наместнику Бога на Земле».

И еще один, более чем странный образ во время болезни запомнился мне
тогда. Весь мой мозг, охваченный жаром, заполняла, давила абсолютно
черная Пустота, огромная Бездна. Она была бесконечна, но при этом
совершенно не пугала меня, а притягивала каким-то особым магнетизмом,
засасывая в себя, словно «Черный квадрат» Малевича. Внезапно в этой
Бездне, прямо из ниоткуда появились вращающиеся песочные часы. Они, как
в компьютерной графике, из маленькой точки начинали расти и превращаться
в огромные сосуды, которые теперь страшным грузом, что есть силы давили
на все мое детское существо, полностью заполняя воспаленное сознание
своими прозрачными тяжелыми сферами. Потом все это видение так же
внезапно исчезло, как появилось, и я уже, как - бы сверху, видел эти же
песочные часы, только в миниатюре, которые лежали на огромной мужской
ладони. Несмотря на то, что я видел эту картинку сверху, у меня
возникало полное ощущение того, что эта ладонь - все-таки моя, так как
сквозь горячечный бред физически ощущал на своей влажной детской ладони
огромную, несоизмеримую тяжесть этих космических песочных часов, хотя
они и выглядели, по сравнению с рукой, как микроскопическая песчинка.
Удивительно, но спустя десятилетия я увидел и узнал эти песочные часы на
фотографии, сделанной американским космическим телескопом «Хабблом» (см.
фото 4). На снимке была зафиксирована потрясающая картина гибели
сверхновой звезды, которую я сразу мысленно окрестил «приветом из
далекого детства».

Вообще, надо сказать, состояние транса хорошо мне знакомо с самого
раннего детства. Дело в том, что я страдал «лунатизмом», что только
добавляло дополнительные штрихи к моему одиозному имиджу «очень
странного мальчика». Мой сомнамбулизм иногда становился причиной весьма
курьезных и пугающих родителей происшествий.

Однажды осенью 1980 года (это было 16 ноября — я, почему-то, хорошо
запомнил эту дату) мой одноклассник и приятель Игорь Куприянов, о
котором я расскажу чуть позже, дал мне всего на один день почитать
уникальную книгу о космонавтике и покорении Луны. Это было шикарное,
прекрасно иллюстрированное издание, где автор, человек очень сведущий,
что называется «в теме», позволил себе помечтать о будущем человечества
на пути освоения дальнего и ближнего Космоса. Я так увлекся чтением, что
не заметил, как наступила глубокая ночь. Мама уже тихо посапывала в
соседней комнате (папа в это время уже служил в Хабаровске и ожидал
моего окончания карагандинской средней школы), когда я решил тоже
отправиться на «боковую». То, что произошло со мной дальше, можно
назвать состоянием глубокого транса или сомнамбулизмом — думаю, что вряд
ли эти определения смогут в полной мере объяснить природу данного
психического явления. Короче, как только я встал с кресла и выключил
торшер, мое сознание отключилось. Тихий мужской голос приказал мне взять
ножницы, подойти к нашему большому персидскому ковру, висящему над
кроватью мамы, и вырезать из него большой кусок. Я принялся за дело,
причем толстый ковер миниатюрные мамины ножницы с загнутыми концами
резали легко и непринужденно. Наконец я закончил свое «черное» дело, а
дальше наступил полный «провал» в памяти. Очнулся я от громкого крика
мамы уже утром, сидящий на кровати с большим куском ковра в руках. Мама
в ужасе смотрела на меня, ничего не понимая. Позднее она мне рассказала,
что я был действительно страшен в этот момент — мои ничего невидящие
глаза в розовой поволоке делали меня похожим на настоящего зомби. Ничего
не говоря, мама только тихо всхлипнула, взяла цыганскую иглу и с большим
трудом пришила отрезанный кусок к несчастному ковру. Только на следующий
день она осмелилась спросить меня: «Ты зачем это сделал?» «Да не знаю,
мама, был голос, сопротивляться не было никакой возможности!» - отвечал
я. «А если этот голос в следующий раз тебе прикажет меня зарезать, а ?»
- нервно спросила мама. Я ничего не ответил, так как сам находился в
шоке от содеянного. Существование некоего мощного влияния на мое
сознание извне, признаться, меня самого тогда сильно напугало. Хотя
интуитивно я с самого детства и ощущал, что Там, Наверху, (я почему-то
сразу мысленно назвал Его Ра) есть Живое, Любящее Существо, которое явно
приложило руку или какую-то другую часть своего тела к моему появлению
на свет; всегда защищает меня и помогает Жить! В этот раз, видимо, Оно
устроило мне очередную, немножко экзотическую «проверку связи».
Удивительный факт, но 16 ноября 2010 года я прочитал в Интернете
сообщение американских ученых НАСА о том, что им удалось с помощью
рентгеновских телескопов открыть самую молодую «черную дыру» в нашей
области Вселенной (см. фото 5). При помощи этих телескопов удалось
«засечь» рождение этой «черной дыры» всего через 30 лет после взрыва
сверхновой звезды. Произведя нехитрые расчеты в уме, я пришел к выводу,
что именно в этот день 16 ноября 30 лет назад я проделал большую
«черную» дыру в нашем фамильном ковре, который до сих пор висит в
детской комнате у моих дочерей и давно стал семейной «легендой».

Ну а теперь настала пора поговорить о музыке и том месте, которое она
занимала и занимает в моей жизни. С самого детства с музыкой у меня
складывались, прямо скажем, непростые и очень противоречивые отношения.
Моя мама, сама преподаватель в детской музыкальной школе по классу
фортепиано, попыталось было отдать меня в семь лет в свою школу. С
самого начала эта попытка была обречена на провал. Я с первых мгновений
возненавидел школу, начальные уроки сольфеджио, которые вел бородатый
молодой мужчина, от которого веяло откровенной «голубизной» и явным
комплексом мужской неполноценности. Задания, которые он нам давал по
нотной грамоте, оценивались по шестибальной шкале,причем ставились две
оценки: одна за правильность написания нот, скрипичного ключа и знаков
альтерации; другая — за «чистописание», т.е аккуратность и изящность
исполнения задания. Высшая оценка «6/6» по заведенной «голубым» традиции
вознаграждалась шумными аплодисментами всей группы, состоящей,
преимущественно, из девочек. Поскольку я был переученным «левшой», мне
особенно тяжело давались мелкие знаки и музыкальные символы, впрочем
также как прописные буквы и цифры. На нотном стане у меня плясали и жили
своей странной жизнью огромные уродцы в виде кривоногого скрипичного
ключа; сильно покореженные, как будто с похмелья, «нотки», не
помещавшиеся на двух и даже трех строчках нотного стана. Понятно, что
мои стабильные оценки из-за этого совершенно справедливо варьировали в
диапазоне «2-3», так что услышать аплодисменты в свой адрес мне
совершенно не грозило в обозримом будущем. Зато моя завистливая натура
каждый раз отчаянно бунтовала, когда мы хлопали очередной счастливой
девочке, получившей заветные «6/6». Но чаша моего терпения
переполнилась, когда самой высокой оценки удостоился мой извечный
конкурент и сверстник Костя — сын маминой подруги Людмилы Коноваловой,
работающей преподавателем в этой же школе. Я откровенно «наехал» на
маму, после чего она изящным каллиграфическим почерком, при этом изо
всех сил стараясь не «переборщить», изобразила за меня очередное задание
учителя.

Кстати, уже будучи в Караганде, моя мама, талантливая во всем, явно
перестаралась, выполняя за меня домашнее задание по рисованию за 7
класс. Она «дорисовалась» до того, что меня, не умеющего, как следует,
изобразить на бумаге даже правильный круг, выдвинули на международный
конкурс юных художников Азии. А теперь только на миг представьте себе,
какая от меня потребовалась незаурядная изворотливость ума и
находчивость в 14 лет, чтобы отбиться от участия в этом злополучном
конкурсе, а потом еще целый год дурить бедную учительницу по рисованию,
всерьез уверовавшую в мой выдающийся талант живописца!

Понятно, что женский почерк был слишком явным, чтобы принадлежать мне, и
одна, очень правильная девочка голосом, полным возмущения, произнесла:
«Это он не сам рисовал!» Учитель изучающе, с явным осуждением посмотрел
на меня и сказал: «Друзья мои, давайте похлопаем Сереже!» - но никто из
класса в знак протеста, естественно, не стал хлопать. Это был довольно
чувствительный удар по моему самолюбию, и я каждый раз после этого
случая насиловал себя, идя на эти уроки начального сольфеджио.

Наконец, к моему огромному облегчению, две недели этой пытки
закончились, и мама определила меня на уроки по специальности к самому
лучшему преподавателю в Барнауле по классу «фортепиано». Но и здесь меня
ждал очередной конфуз. Не знаю, может быть эта женщина и была
замечательным педагогом (к сожалению, я не успел оценить это), но то,
что она страдала очень сильным косоглазием — это факт, непреложный и
«железобетонный», как конструкция саркофага на Чернобыльской АЭС. Для
моей тонкой натуры судьба этого педагога была решена окончательно и
бесповоротно на первом же уроке. Я решил симулировать болезнь. «Сережа,
музыкальный лад состоит из 7 нот: до, ре, ми , фа, соль, ля, си»,-
объясняла несчастная учительница, упорно глядя мимо меня куда-то вбок.
«Причем здесь фасоль, чечевица и прочие бобовые?» - зло подумал я и
решил заплакать. «Что с тобой, Сережа?» - всерьез испугалась
учительница. «Голова болит, к маме хочу!» - захныкал я, и она в панике
побежала за матерью в соседний класс. Моя эвакуация с урока прошла, что
называется, «без шума и пыли», и больше я в этой школе никогда не
показывался. Обескураженная учительница в течение еще целого года
интересовалась у мамы, когда же я все-таки приду на следующее занятие,
мама что-то невнятно объясняла ей, но время шло, потихоньку все
забывалось, и вскоре я стал абсолютно свободным от противных уроков и
всяческих обязательств по обучению музыке.

Только спустя десятилетия я понял, что Ра умышленно увел меня от рутины
академического музыкального образования, развив природный талант
импровизатора. А пока я искренне и беззаботно наслаждался музыкой,
слушая виниловые пластинки на нашей старенькой «Ригонде», как пчела,
насыщаясь нектаром «Итальянского каприччио» Петра Ильича Чайковского,
под которого мы с бабой Сашей (престарелой мамой отца, которую он привез
в Барнаул из Подмосковья) устраивали сеанс «одновременного плача». Потом
душераздирающее, плаксивое «Каприччио» сменил первый советский мюзикл
Геннадия Гладкова «Бременские музыканты», две пластинки которого по
большому блату в 1971 году где - то раздобыл отец. Эта жизнеутверждающая
музыка тогда разносилась из каждого жилого дома Барнаула, а песня
бременских музыкантов «Ничего на свете лучше нету» стала самым настоящим
хитом сезона.

Меня абсолютно не тяготило то обстоятельство, что при маме — педагоге я
не умею играть на фортепиано, но когда бабушки - соседки ставили мне это
в совершенно законный упрек, мне становилось очень стыдно; в порыве
чувств я «наседал» на маму, она разворачивала ноты, и мы приступали к
упражнениям и этюдам, но и здесь, дома, меня хватало максимум на один
месяц, а потом я вновь на долгие годы забрасывал свои занятия музыкой.
Мама никак не могла подобрать оптимальную методику моего обучения игры
на фортепиано, так как я был крайне не усидчив и, к тому же, быстро
уставал за инструментом. Один Ра знал, чем можно завлечь и
заинтересовать мою неуемную «близняцкую» натуру (по гороскопу я —
классический Близнец). «Шерше ля фам», - как говорят французы в таких
случаях, что означает: «Ищите женщину!». И Ра нашел для меня такую
«женщину». Ею стала черноволосая хорошенькая девочка с голубыми глазами
из моего же класса Лена Митерева, удивительно похожая на мою первую
любовь Лену Епифанову; к тому же, случайно это или нет, но так же, как
она, обучалась в музыкальной школе по классу аккордеона.

Как писал Льюис Кэрролл в своей «Алисе в стране чудес» вокруг красивой
девочки всегда происходит «большая путаница». Так было и в нашем классе.
Оказалось, что у Лены Митеревой здесь было по меньшей мере 4 тайных
«воздыхателя»: Игорь Куприянов, Миша Петров, Сережа Новиков, ну и я, Ваш
покорный слуга! А началось все с банального мальчишеского розыгрыша.
Однажды в 5 классе, в начале урока я, как обычно, полез за учебником в
свой ранец, как вдруг оттуда выпала записка. Я поднял ее с пола и с
удивлением прочитал: «Сережа, я тебя люблю! Давай встретимся после
уроков. Лена Митерева». Краска бешенства бросилась мне в лицо - я,
почему-то, сразу подумал на Вадика Макарова, хулиганистого парнишку, с
которым уже целый год сидел за одной партой. У нашего классного
руководителя Эльзы Григорьевны Райн была такая своеобразная тактика
рассаживания учеников в классе: хулигана всегда усаживали рядом с
«правильным», с ее точки зрения, мальчиком. Вадим Макаров, родом из
потомственных «зека», проживал в карагандинском поселке Унша, одно
название которого наводило ужас на тогдашнюю ребятню. Поселков, подобных
Унша, всегда было много в СССР, как, впрочем, сейчас и в России: это и
поселок Куета возле Барнаула, и поселок Чесноковка возле Новоалтайска, и
многие другие «злачные» места на просторах нашей необъятной Родины.
Объединяло их всех то, что в таких поселках проживали преимущественно
«откинувшиеся» после отбытия срока наказания уголовники и их
маргинальные семьи. По-видимому, желая для Вадика иной, чем у них,
Судьбы, родители отдали его в народный цирк, работающий тогда на
общественных началах во Дворце горняков. Как ни странно, Макарову очень
понравилась эта учеба и работа в цирке, он стал прекрасным акробатом и
всегда на школьных уроках физкультуры, по многочисленным просьбам
мальчишек, удивлял нас изящными сальто и прочими акробатическими
экзерсисами. Однако гены все же брали свое, и криминальные наклонности,
нет да нет, время от времени проявляли себя. Вадик был «честным
клептоманчиком» - не было вещицы, мимо которой он мог спокойно пройти,
не прикарманив. Закономерным итогом этой «богопротивной» деятельности
была постановка Макарова на учет в детской комнате милиции, чем он,
впрочем, всегда очень гордился. Естественно, что тень моего подозрения
сразу же пала на эту ближайшую ко мне «харизматическую» личность. В
негодовании я сунул записку ему в физиономию, да еще при этом больно
ударил его в плечо своим костлявым кулачком. «Воронин, ты что себе
позволяешь на уроке?» - сердито закричала Эльза Григорьевна, для которой
мои действия на первом ряду, конечно, не остались незамеченными.
Макаров в недоумении поднял скомканную записку, бегло прочитал ее и
заржал, как конь. При этом он лукаво посмотрел на сидящую сзади Лену
Митереву, кокетливо подмигнув ей — дескать, я в курсе твоей тайны.
Тогда, много лет назад, в порыве гнева я даже не успел сообразить, что
почерк -то в записке был отнюдь не Вадика. Но было поздно - маховик
«общественного скандала» раскручивался вовсю. Записка пошла по рядам,
вызывая гомерический смех у «вождей» класса — Вити Чернышева и Бори
Арсеньева; ну а далее, как водится, пошла «цепная реакция» - вскоре уже
весь класс был в курсе этого происшествия. Даже сейчас, спустя
десятилетия, я так точно и не знаю, кто же был, все-таки, автором этой
скандальной записки, но явная обида на меня Лены Митеревой и ее
осуждающий взгляд, который изредка после этого я ловил на себе в течение
длительного времени, все чаще заставляют меня задумываться над тем, что
именно она и была этим «неизвестным» автором! В общем, я «лопухнулся»
с прекрасным полом в очередной раз.

Однако, вся эта история с запиской пробудила неподдельный интерес
мужской половины нашего класса к смелой девочке - «эмансипе», а для
четырех юнцов стала своеобразным детонатором мощного «гормонального
взрыва», который втянул их, как сказал бы известный гламурный сутенер
Петя Листерман, «в последний и решительный бой за «лохматое золото». В
этой «четверке отважных», как водится, сразу же наметились лидеры
(Сережа Новиков) и откровенные «аутсайдеры» (Игорь Куприянов). Да и то
сказать, у Игоря не было ни малейшего шанса выиграть в этой бешеной
«гонке с препятствиями». Это был некрасивый, с изрытым оспой лицом
юноша; как он сам выражался, сын простых «мэнэсов» (младших научных
сотрудников в лаборатории металлургического комбината в Темиртау),
постоянно жалующийся на бедность и житейские проблемы своей многодетной
семьи. К тому же, носки Куприянова источали такое «амбре», что лишь
добавляло дополнительных малоприятных штрихов к его и без того
непривлекательному образу. Кстати, последнее обстоятельство сыграло
роковую роль в том, что Игорь так и не смог прижиться в нашем ВИА
(вокально-инструментальном ансамбле), куда он долгое время просился в
качестве гитариста — мы смогли выдержать всего одну репетицию его
неповторимое «амбре».

Это была поистине блистательная и одновременно авантюрная идея Сережи
Новикова — создать ансамбль с людьми, практически (если не считать моих
скудных навыков игры на фортепиано) не умеющими играть на музыкальных
инструментах, чтобы с ансамблем выступить затем на школьном вечере,
произвести фурор и покорить, наконец, сердце юной красавицы Лены
Митеревой. Костяк этой музыкальной «банды», как водится, составили я
(клавишные), Сережа Новиков (бас-гитара) и Миша Петров (ударные). А вот
эти наши «фирменные» музыкальные инструменты, безусловно, заслуживают
отдельного рассказа.

С большим трудом мне удалось «раскрутить» маму на миниатюрный клавишный
инструмент «Фаэми», от которого всего за 70 рублей волшебных звуков,
конечно, ждать не приходилось, но зато, когда я его ставил на табуретку
под наше фамильное пианино «Petrof» и пытался со всей дури колошматить
по двум клавиатурам одновременно, вид у меня был ничуть не хуже (во
всяком случае, тогда мне так казалось), чем у лучшего органиста мира
Джона Лорда. Сереже в «складчину» мы приобрели последний писк тогдашней
моды — звукосниматель и тембро - блок для гитары. Убрав лишние струны
на обычной советской «деревяшке», с помощью тембро - блока нам удалось
добиться звучания почти настоящей бас-гитары. Папа Новикова — народный
умелец, поколдовав с паяльником над старым автобусным громкоговорителем,
по нашему пламенному заказу и на «радость» моим соседям по дому снизу
«сваял» нам чудо - усилитель на 10 ватт, оборудовав его подобием
микшерского пульта со входами для нескольких инструментов и звуковыми
колонками. А вот с барабанами возникли непредвиденные проблемы.
Оказалось, что этот, в общем-то, самый необходимый инструмент в
эстрадном ансамбле, одновременно является и самым дорогим. Зайдя в
магазин музыкальных инструментов, мы были шокированы ценой ударных
установок «Амати» - две с половиной тысячи рублей при средней зарплате
инженера того времени в 120 рублей. Понятно, что о покупке установки или
даже чего - то отдаленно напоминающего ее, не могло быть и речи. Решение
проблемы пришло, как всегда, неожиданно.

Как-то раз меня в коридоре на перемене поймала наш комсорг школы-
некрасивая тридцатилетняя немка Изольда, которая попросила меня помочь
ей убрать из пионерской комнаты всяческий ненужный хлам. Как только я
переступил порог этой комнаты, то понял, что Удача сама спешила к нам в
руки — оказалось, что подлежали списанию с добрый десяток пионерских
барабанов, из которых вполне можно было выбрать достойные и более -
менее целые экземпляры. После уроков мы с Мишей отнесли все это
«сокровище» на нашу главную музыкальную базу — в мою квартиру, где затем
старательно отобрали самые подходящие барабаны по тону, тембру и окраске
звучания. После того, как Боря Морозов с «барского плеча» из своего
гаража пожертвовал нам старую жестяную банку из-под белой эмали (правда,
на одной из последних репетиций эта эксклюзивная баночка взорвалась под
давлением скопившихся в ней газов, облив лицо и одежду Мишани краской,
так что вид он имел весьма «бледный»), которая издавала такой дивный
звук, что стала самым любимым ударным инструментом Миши в его, наверное,
самой экзотической перкуссионной группе в мире, процесс комплектования
ударной установки можно было считать законченным.

И, наконец, в один из осенних дней 1979 года все это великолепие грянуло
во всю свою «природную» мощь, «оттянувшись» после долгого звукового
«воздержания», Ниагарским водопадом внезапно обрушившись на
«счастливых» жильцов моего дома (благо, отец в это время уже служил в
Хабаровске, а мама работала практически ежедневно до 22 часов). Вскоре
после начала этого звукового «цунами» ко мне прибежала насмерть
перепуганная соседка снизу двадцатилетняя симпатичная Люся Фролова, но
«старый» обольститель Сережа Новиков быстро ее очаровал и успокоил,
пообещав, что пытка «музыкальной шкатулкой» будет продолжаться всего
один раз в неделю и не более 4-х часов. На том и порешили, а Люсе со
временем даже понравилось слушать наши репетиции. Но теперь предстояло
самое ответственное дело — придумать название нашей группе. «Старый»
хулиган и выдумщик Сережа Новиков предложил эпатажное, на западный манер
кричащее название «Mudis Liplis», что в переводе с тарабарского языка
означало «Муди слиплись». Хорошо известно, что «как корабль назовешь,
так корабль поплывет». Вплывать в Историю мировой рок-музыки «слипшимися
мудями», понятно, не очень-то и хотелось, поэтому мы придумали другое,
более академичное, хотя слегка припахивающее нафталином название
«Пассаж». Если бы мы только знали тогда, какое будущее напророчили
нашей музыкальной «банде» этим названием! Действительно, «пассаж», да
еще какой, не заставил себя долго ждать.

Однажды нашему неформальному лидеру коллектива, как сказали бы сейчас,
креативному директору арт-группы «Пассаж» Сереже Новикову пришла в
голову гениальная идея — выступить на школьном вечере -концерте,
приуроченному ко встрече выпускников 8 классов. Дело в том, что в
девятом классе мы с Мишей Петровым и еще тремя мальчиками, практически,
остались в «гордом» одиночестве среди девушек 9 - го класса:
большинство парней ушли в ПТУ и техникумы, Новиков и Куприянов
перевелись в элитную школу №3 с физико-математическим уклоном, а Лена
Митерева и еще одна девочка Лариса Мигранова — в карагандинское
музыкальное училище. Учителя нашей школы решили устроить встречу
выпускников «а ля ностальжи», на которую планировалось пригласить
музыкальный коллектив из нашей шефской организации «Автопарк №9» «Песни
дальнобоя», которые Новиков, в свойственной ему ернической манере, сразу
окрестил «Песнями долбо...ба». Этим обстоятельством мы и решили
воспользоваться. Шефы имели отменную для того времени аппаратуру, на
которой мы могли в полном блеске проявить свой «незаурядный» талант и
«выдающиеся» музыкальные способности. А чтобы придать данному событию
большей значимости и официоза, Сережа решил перед началом выступления
обратиться с пламенной речью к нашим бывшим одноклассникам и посвятить
им это «эпохальное» выступление. На совете коллектива, из нашего, прямо
скажем, совсем еще небольшого репертуара, мы отобрали всего два
подходящих произведения: известную песню рок-группы «Animals» «Дом
восходящего Солнца», русский текст для которой написал Новиков, и
инструментальную пьесу французской группы «Спэйс» из альбома 1978 года.

Вечер состоялся в пятницу 13 октября 1980 года — я на всю жизнь запомню
эту «пятницу 13-го»! С самого начала все складывалось у нас далеко не
лучшим образом.

Во-первых, по странной традиции в Казахстане всех мальчиков допризывного
возраста в десятом классе военкомат заставлял в те годы бриться наголо.
В итоге мы с Мишей Петровым со своими голыми черепами накануне этого
сакрального вечера стали похожими на каких-то гуманоидов или кришнаитов,
ожидающих прихода долгожданного Бога Кришны, что, конечно, совсем не
добавляло привлекательности нашему, еще совсем юному музыкальному
имиджу. Зато этой участи успешно избежал Сережа Новиков, так как его
элитная физико-математическая школа не разрешала военкомату производить
подобные экзекуции над своими дорогими питомцами.

Во-вторых, в день выступления Сережа сильно простудился, заработав
ангину и совершенно потеряв голос. Он в панике с утра прибежал ко мне
домой и проскрипел противным голосом: «Серега, у тебя есть эвкалипт?»
Мама была еще дома и навела ему для полоскания горла раствор эвкалипта.
«Ты знаешь, что у нас еще один «облом» - Миша сегодня уехал на
соревнования по хоккею, - нанес мне еще один удар «ниже пояса» Сережа.-
Так что мы с тобой, к тому же, остались и без ударных!» «Серж, все
складывается к тому, чтобы отменить выступление», - мрачно подытожил я
сложившееся положение вещей. «Вот уж хрен, все равно будем выступать, мы
не можем терять такого шанса быть услышанными. Тем более, что вчера я
позвонил Лене Митеревой и пригласил ее с Ларисой Миграновой на наше
выступление!» Ну что же, теперь отступать было некуда. С учетом
сложившейся ситуации решили играть «Спэйс», а барабанщика из шефского
коллектива попросить подыграть нам на ударных.

С тяжелым сердцем, как на Голгофу, шли мы с Сержем в душный,
переполненный людьми спортивный зал 47-й школы, где через несколько
минут должно произойти одно из двух событий: либо на нас обрушится
вселенская слава, либо нас закидают тухлыми яйцами, а то еще и дадут от
чистой души по шее за самонадеянность. Увидев Лену Митереву, стоящую
возле окна вместе с Ларисой Миграновой, мы подошли поздороваться, после
чего Сережа торжественно объявил: «Скоро мы с Графом будем играть!» Лена
с неподдельным интересом посмотрела на меня. Было очевидно нескрываемое
женское любопытство, а в голубых глазах юной прелестницы читался почти
профессиональный вызов: «Ну-ну, посмотрим на что вы, лабухи, способны!»
«Дальнобойщики» отработали пять или шесть песен под одобрительный гул
толпы, извивающейся огромной змеей в танцевальном «шейке» - предтече
современного «хип-хопа», когда мы отважились, наконец, подойти к
музыкантам и предложили им взять кофе-паузу, предоставив инструменты
нам. Я подошел к рыжему длинноволосому барабанщику и спросил:

Ты не мог бы нам подыграть первую композицию 1978 года группы «Спэйс»,
а то у нас ударник заболел!

Да не вопрос. Конечно, смогу! Мы тоже играем эту композицию. Она у вас в
ля-миноре?

Да!

Ну вот и отлично! Сыграем.

Мы заняли места согласно «боевому расчету»: я, соответственно, за
двухрядным немецким органом «Vermona»; Сережа — с мертвенно — бледным
лицом и огромной бас-гитарой на плече за стойкой микрофона. Да, честно
говоря, было отчего побледнеть. Мы первый раз в жизни видели
профессиональные инструменты такого высокого класса! Если даже у меня
вид органа, имеющего, в общем-то, такую же клавиатуру, как и мой любимый
«Petrof», вызвал тихую панику в душе одним только видом тумблеров и
регистров, то что надо говорить о Сереже, который первый раз в жизни
взял в руки бас - гитару, гигантский гриф которого чуть ли не в 1,5 раза
был длиннее его «деревяшки» со звукоснимателем. «Я сразу понял, что
играть на ней не буду; я просто не знал, где и какие ноты надо брать по
этим огромным ладам!» - рассказывал потом Новиков, но я то этого не
знал и начал, как правильный музыкант, добросовестно играть вступление к
пьесе, стараясь не замечать огромную толпу, в любопытстве придвинувшуюся
практически вплотную ко мне и моему инструменту. Поскольку я склонил
голову над органом, вид у меня был абсолютно сюрреалистический — толпа
могла видеть только мой голый череп и бегающие по клавишам руки. Звук от
органа был абсолютно писклявый и очень тихий, который к тому же
многократно отражался от стен акустически неприспособленного спортивного
зала, но я уже не мог переключать регистры, так как руки были заняты; к
тому же я боялся, что в результате моих манипуляций на незнакомом
инструменте картина со звуком может стать еще хуже. Заканчивался второй
такт моего вступления, я выходил уже на третий круг, а обещанной
звуковой поддержки «виртуозной» бас-гитары и ударника все не было. Я
бросил через плечо быстрый взгляд на Новикова, тот в растерянности
крутил и щелкал тумблерами бас-гитары, делая вид, что пытается сделать
звук громче. Барабанщик же невозмутимо сидел за ударной установкой и,
судя по его отрешенному виду, вовсе не собирался подыгрывать. «Мы так не
играем!» - сквозь все более нарастающий гул толпы прокричал он мне.

В такие критические моменты моей жизни во мне, откуда - то из глубины
души, кипящей лавой поднимается злость на себя и на весь мир, которая
заставляет меня вдруг собраться, полностью блокирует страх, делает злым
и упрямым. Как ни в чем не бывало, как-будто испытывая терпение толпы, я
начал играть очень длинную и довольно монотонную основную часть
«Спэйса». Через минуты две моих «пассажей» толпа начала терять терпение:
«Эй, ты, лысый хер!Уе...й оттуда на х.., а то щас наваляем так, что мама
не горюй!» Я, как ни в чем не бывало, продолжал невозмутимо играть, а
толпа от такой неслыханной дерзости впала в какое-то странное оцепенение
и внезапно притихла — думаю, вряд ли она была настолько очарована
«дивными» звуками, тихо струящимися в спертом воздухе спортивного зала
из-под моих влажных от волнения пальцев! Почтенная публика просто
обалдела от такой беспрецедентной наглости лысого чувака! Последние
такты я доиграл уже в абсолютно гробовой тишине, не предвещавшей ничего
хорошего. Наконец, я закончил эту многострадальную пьесу, и мы, как во
сне, спустились с Сережей с эстрады; толпа при этом молча расступилась и
угрожающе пропустила нас, как сквозь строй, к выходу из зала. Когда мы
проходили мимо Лены и Ларисы, я поймал их откровенно жалостливые
взгляды, а ухо уловило обрывки девичьего разговора:

А что это была за пьеса?

Да, по-моему, что-то из репертуара «Спэйса».

Выйдя из душного зала на промозглую осеннюю улицу и испытав от этого
огромное облегчение, мы с Сережей искренне порадовались тому, что не
стали посвящать свое «феерическое шоу» выпускникам 8 - «А» класса.
Тогда, на школьном дворе, посреди опавшей листвы, под холодным осенним
дождем два товарища горячо поклялись друг другу навсегда запомнить эту
проклятую «пятницу, 13-го»! Да, нам пришлось испить эту горькую чашу
поражения в полной мере, и, все же, я благодарен Ра за это первое мое
«боевое крещение». Как тут не вспомнишь великого пророка Заратуштру:
«Все, что не убило нас сегодня, завтра сделает сильнее!»

Однако, данное происшествие заставило нас в корне пересмотреть наше
отношение к музыке.

Во-первых, мы решили полностью отказаться от публичных выступлений.
Стало абсолютно ясно, что сыграть хорошо на чужих, совершенно незнакомых
инструментах невозможно, а играть плохо уже не хотелось.

Во-вторых, мы решили работать на запись, чтобы зафиксировать и сохранить
для себя и «благодарных потомков» все наши музыкальные экзерсисы.

В-третьих, мы приняли довольно дерзкое решение записывать только
«большие форматы» - крупные жанровые произведения типа рок-опер или
мюзиклов. Надо сказать, что 1980 год был очень интересным в плане
музыкальных открытий. Как-раз в этом году из-за «железного занавеса»,
наконец - то, к нам в СССР из Англии прорвалась культовая опера аж 1970
года Эндрю Ллойда Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда». Под явным
впечатлением этого гениального музыкального произведения Алексей
Рыбников в 1980 году написал свою первую рок-оперу «Звезда и смерть
Хоакина Мурьетты» о судьбе знаменитого чилийского бандита, которую
успешно поставил режиссер Марк Захаров в театре имени Ленинского
комсомола - «Ленкоме». И, наконец, в этом же году культовая английская
группа «Пинк Флойд», играющая знаменитый психоделический рок, грянула по
всему миру своей самой мощной эпохальной работой — альбомом «Стена», в
которой, в абсолютно сюрреалистическом свете, превращающем «Стену» почти
в библейскую притчу, перед очарованным слушателем предстает ужасающая
своей безысходностью панорама жизни современного Человека. Удивительно,
но мы всего за полгода, наслушавшись до одури всей этой блистательной
музыки, практически на одном дыхании сумели написать два крупных
музыкальных «полотна» - мюзикл «Та счастливая жизнь золотого Клондайка»
по мотивам произведений Джека Лондона и рок - оперу «Джимми —
шизофреник» - пронзительную историю американского учителя — хиппи,
случайно убившего полисмена и казненного на электрическом стуле,
написанную под явным впечатлением пинкфлойдовской «Стены» и
«Американской трагедии» Теодора Драйзера (гениально описанная в романе
судьба Клайда Гриффитса, казненного на электрическом стуле). Конечно,
большая часть музыкального материала была заимствована нами из известных
рок — опер, но были и собственные оригинальные находки, за которые мне и
сейчас не стыдно. Я, например, очень горжусь своим финалом в «Той
счастливой жизни золотого Клондайка» - ведь до этого момента я никогда
сильно не увлекался поэзией и тем более сочинительством:

«Да, тот Клондайк нам показал оскал свой хищный,

Уродливо лицо его, как смерть.

Здесь человек теряет смысл жизни,

Венец ли он природы? Нет!

Он - раб своих желаний и стремлений,

Он здесь потерян в сумраке ночей,

Здесь начинается его падение

В тот мир, куда не проникает свет лучей!

В мир, где безраздельно правит равнодушие,

Где человек во власти желтого песка,

Где жажда золота испепеляет души,

В мир, где идет смертельная борьба добра и зла!»

После этих слов автора, полных экзистенциального смысла, следовал
пронзительный, берущий за душу реквием, основную тему которого я
использую через 30 лет в своей более поздней рок-опере «Спецназ: история
моего современника».

Последние полгода до окончания школы мы работали, как одержимые, боясь
не успеть закончить «Джимми -шизофреника». Особенно удивлял и
одновременно радовал Мишаня — он, с большим трудом выкраивая время в
своем жестком спортивном графике, как заведенный, ходил на все
репетиции, в совершенстве освоил свою уникальную ударную установку и
порой выдавал такие «вкусные», замысловатые синкопы и виртуозные
ритмические проходки, которые сам же всего через пару минут уже не мог
повторить. Теперь, чтобы сэкономить время на дорогу, Миша всегда
приходил ко мне с огромным баулом хоккейного снаряжения, который
вызывал восхищение и любопытство (тогда хоккей был в особом почете у
народа) всей детворы нашего дома. Все музыкальные партии и сцены
рок-оперы мы записывали на мой, довольно неплохой для того времени
катушечный магнитофон «Сатурн -201», а чтобы не занимать драгоценное
репетиционное время, в отсутствие ребят я, методом проб и ошибок,
пытался найти в комнате оптимальные, с точки зрения акустики, сектора,
куда следовало поставить микрофоны.

Мы работали, как оглашенные, с фанатичным блеском в глазах, вплоть до
июня 1981 года — последнего моего лета в любимой Караганде. Подходила
ответственная пора выпускных экзаменов и надо было срочно заканчивать с
музыкой. Наконец, «Джимми — шизофреник» был полностью записан, но нам не
хватало «благодарного» слушателя, чтобы оценить достоинства нашей
титанической работы. Вскоре было найдено решение и этой проблемы — мы
решили выставить колонки на балконе и устроить, таким образом, наше
первое публичное выступление во дворе моего дома. Так мы и поступили, а
сами при этом, спустившись инкогнито вниз на улицу, из укромного
местечка стали с интересом наблюдать за реакцией импровизированного
зрительного зала на наш дебют. Был прекрасный июньский полдень, на улице
было полно млеющего от жара народа, так что время для демонстрации
аудиозаписи было выбрано как нельзя кстати. И грянул наш «Джимми -
шизофреник» на всю Вселенную. Рок-опера начиналась очень эффектно — с
душераздирающего вопля Сережи Новикова: «Убили!» - и сразу же, «с места
в карьер», очень динамично, как в детективах Чейза, разворачивался
захватывающий, почти детективный сюжет о судьбе несчастного хиппи,
который окончательно запутался в своих исканиях смысла жизни и обрел
покой только на электрическом стуле. Музыка произвела во дворе эффект
разорвавшейся бомбы. Несколько минут после того, как закончилась запись,
во дворе стояла гробовая тишина, а потом жильцы дома, среди которых были
молодые женщины с детьми и многочисленные подростки, стали шумно
обсуждать услышанное, пытаясь понять, что же, все-таки, им такое
интересное и одновременно очень странное показали. Насколько мы могли
судить по обрывкам фраз, доносившихся до нас, ни у кого из них даже не
возникло мысли, что это было произведено в кустарных условиях обычной
квартиры, причем их же дома. Все они пришли к единому выводу о том, что
им показали какую-то новую постановку радиоспектакля на американский
сюжет, в которой сыграли, безусловно, профессиональные артисты.
Признаюсь, это доставило нам троим тогда немало приятных мгновений.
Тогда я вдруг отчетливо понял, какая, все-таки, это заразная вещь -
«звездная» болезнь! Когда отзвучала в эфире наша музыка, мы с грустью
посмотрели друг на друга, внезапно осознав, что на этом премьерном
показе рок-оперы закончилась не только наша совместная творческая
жизнь, но и счастливое, беззаботное детство.

Наконец, наступило долгожданное лето 1981 года, а вместе с ним и
горячая, ну просто очень горячая пора выпускных школьных экзаменов.
Здесь, я считаю, пришло время сказать несколько теплых слов о моих
дорогих и горячо любимых учителях 47-й школы, которым я, поистине,
обязан всем, что имею в этой жизни!

Учитель математики Вера Гавриловна Краснова (к большому моему сожалению
я недавно узнал, что она умерла) преподавала математику в моем классе с
5 по 10 классы. Она жила с мужем и приемной дочерью в соседнем подъезде
нашего дома. Это была очень приветливая, высокая, худенькая женщина с
добрым лицом святой Матроны Московской и очень доброжелательным
отношением к людям. Совсем недавно, в 2008 году, в Москве я узнал от
мамы Сергея Новикова Тамары Семеновны о том, что Вера Гавриловна всегда
очень любила меня почти материнской любовью. Я, конечно, чувствовал это
и понимал, что неспроста эта замечательная женщина пять лет не вызывала
меня к доске по математике, заботясь о моем душевном здоровье, а в конце
10-класса сделала все, чтобы у меня в аттестате стояло «хорошо» по
алгебре и геометрии вместо законного «трояка». Дело в том, что мне с
детства абсолютно не давались точные науки, и Вера Гавриловна, конечно,
сразу это поняла. Причем мудрость этой женщины состояла в том, что она
спокойно приняла этот факт, не устраивая сцены ревности к своему
предмету, как это постоянно делала молодая физичка, считавшая, что я
игнорирую ее предмет, отдавая предпочтение другим учебным дисциплинам.
Проблема была еще и в том, что я всегда блистал по всем предметам
гуманитарного цикла, что, конечно, давало определенный повод так думать.
Но нет (сейчас я могу сказать об этом во весь голос), эта женщина
глубоко заблуждалась — я был беспросветно туп для естественных наук, а
когда речь заходила о тригонометрии, вообще превращался в идиотствующего
солдата Швейка. Уж насколько Сережа Новиков, прирожденный учитель,
опрометчиво пообещав моей маме, попытался что-то сделать в этом
направлении, особенно накануне выпускных экзаменов, но и тот безнадежно
махнул рукой со словами: «Ну вы, батенька, и тупица!» Конечно, мудрая
Вера Гавриловна, Царствие ей Небесное, сделала самое лучшее, что было
возможно в данной ситуации, оградив меня от публичных выступлений и
демонстрации моих «недюжинных» математических способностей, но
одновременно этим самым она превратила меня и в заложника ситуации —
стоило только ей заболеть и поменяться учителю, как журнал в моей графе
по алгебре и геометрии моментально начинал пестрить «двойками». Так
что ни о каком переезде нашей семьи в другой город до окончания школы
не могло быть и речи — я реально рисковал в новой школе остаться без
аттестата о среднем образовании.

Второй, дорогой мне человек, о котором я хочу рассказать — это Эльза
Григорьевна Райн, наш бессменный в течение долгих и счастливых 6 лет
классный руководитель, учитель русского языка и литературы. Эльза
Григорьевна была чистокровной немкой, переселенной в Казахстан из
Поволжья в годы Великой Отечественной войны. В нашем классе училась и ее
дочка Лиля - изящная, как фарфоровая куколка, всегда аккуратная, в
белоснежном фартучке, с неизменным румянцем на пухленьких щечках.
Характер и у мамы, и у ее дочки был дай Бог каждому! Это были очень
приветливые, искренне доброжелательные к людям, милые женщины, всегда
готовые всем и вся прийти на помощь. С самого начала у нас с Эльзой
Григорьевной возникла взаимная симпатия, которая с годами только крепла
и переросла почти в родственную привязанность. Эльза Григорьевна была
превосходным педагогом: к каждому уроку она, по-немецки педантично,
очень тщательно готовилась, каждый раз придумывая что-нибудь этакое,
чтобы нас заинтересовать. В мою память врезался такой замечательный урок
по литературе в 6-м классе. Эльза Григорьевна с большим чувством
рассказывала нам о самой удивительной в Мировой истории искусства иконе
Андрея Рублева «Пресвятая Троица». «Ребята, посмотрите, это -
удивительно! Вся икона изобилует животными, а ведь в византийской школе
иконописи, к которой принадлежал Андрей Рублев, категорически
запрещалось рисовать животных. Видите, над третьим Ангелом справа
изображен варан, как - бы прижавшийся к скале, в нем мы видим медведя с
поднятой кверху мордой, а в медведе — воющую собаку. Что хотел сказать
этим Андрей Рублев — никто из специалистов в области иконографии не
может ответить на этот вопрос. В левой нижней части иконы, смотрите -
прямо на раме, можно разглядеть рукоятку сабли или кинжала, а под ней -
лицо неизвестного мужчины. Внизу иконы, в зеленой платформе, на которой
сидят Ангелы, явно угадывается океан, из которого выглядывают диковинные
рыбы и по которому плывут миниатюрные кораблики. Вот такая странная,
загадочная икона, ребята! Я думаю, что три Ангела, изображенные на иконе
«Пресвятая Троица» - это инопланетяне, прилетевшие на Землю из Космоса.
Посмотрите, нимбы вокруг их голов очень похожи на шлемы космонавтов, а в
руках у них — лучевое оружие!» Как зачарованные всматривались мы в,
казалось бы, такую знакомую и, оказывается, совершенно незнакомую икону,
удивляясь, что раньше не замечали всех этих интригующих деталей. Через
многие десятилетия Ра заставит вспомнить меня этот сакральный урок Эльзы
Григорьевны и всерьез, по всем правилам науки, заняться исследованием
«Пресвятой Троицы».

Понятно, что с такими замечательными учителями на выпускных экзаменах по
математике и русскому языку можно было особенно не волноваться. Так оно
и вышло — Вера Гавриловна пустила по рядам готовое решение задачи, а
Эльза Григорьевна в моем сочинении собственноручно расставила
недостающие знаки препинания. Зато с экзаменом по физике вышел полный
«облом»!

Накануне экзамена по физике я решил расслабиться и, несмотря на
предупреждение по радио о высокой солнечной радиации (в Караганде
постоянно шел мониторинг ультрафиолета, связанный с деятельностью
Байконура), отправился загорать на озеро в городской парк. Результат
этой авантюры не заставил себя долго ждать — я получил весьма ощутимую
дозу солнечной радиации с характерными для нее симптомами, так что на
следующее утро с трудом смог подняться и, как зомби, уныло побрел на
злополучный экзамен.

Воистину, настал «звездный» час физички. Она не стала вникать в
состояние моего, прямо скажем, сильно пошатнувшегося здоровья (слишком
уж велика была ее антипатия ко мне) и решила напоследок «оторваться» по
полной программе. Как сейчас помню, мне попался в билете принцип работы
генератора. И ведь, вроде бы, учил, но в моей больной голове сейчас
ощущалась абсолютная «торричеллиевая пустота». В общем, мой ответ на
экзамене очень напоминал известную анекдотическую ситуацию, когда
учитель спрашивает ученика: «Как работает генератор?» «У-у-у!» - загудел
находчивый ученик. «Все, можешь идти, ты свободен!» - мрачно обронила
физичка. «Это - «двойка»?» - равнодушно спросил я. «Ну почему же, с
первым вопросом билета на «три» ты наговорил». Я вышел из аудитории и,
совершенно потерянный, побрел домой. Странно, но «тройка» по физике в
аттестате меня совершенно не расстроила, была лишь легкая досада на
самого себя — учил ведь, в «поте лица» учил эту проклятую физику, а
результат все равно «превзошел» все мои ожидания! Придя домой, я
рухнул, как подкошенный, на кровать и ненадолго забылся болезненным
сном. Проснулся я от того, что в дверь квартиры позвонили. Я открыл
дверь — на пороге стояла Лиля Райн. «Сережа, мама послала за тобой,
чтобы ты шел пересдавать физику, тебя уже ждут!» - сказала она. Эльза
Григорьевна, как всегда, опять выступила в роли моего Спасителя и с
большим трудом договорилась с физичкой о пересдаче моей злосчастной
«тройки». Как не морщилась она и не пыхтела недовольно, но все — таки
эта строптивая женщина не рискнула пойти против коллектива учителей
школы (Воронин - то уйдет, а ей там еще работать и работать) и вынуждена
была поставить мне эту вымученную «четверку».

Приближался день расставания нашего, как любил говорить Новиков, «трио
бандуристов из города Одессы». У меня был уже взят билет на самолет до
Барнаула ровно через день после выпускного вечера. Наш последний
школьный вечер прошел в тихой, почти семейной обстановке, с родителями
выпускников, шампанским и танцами до утра, ночной прогулкой «а ля
ностальжи» с одноклассниками и Эльзой Григорьевной в Ботаническом саду.
Моя мама не смогла прийти на вечер, так как в это время вместе с бывшими
сослуживцами отца занималась переездом из нашей шикарной трехкомнатной
квартиры в двухкомнатную «хрущевку» на улице Тепловозной возле вокзала.
Этот неравноценный обмен мама затеяла для того, чтобы хоть как-то
сохранить карагандинскую квартиру для семьи. Дело в том, что основной
причиной перевода отца на новое место службы в Хабаровск был его очень
серьезный межличностный конфликт с начальником карагандинской школы МВД
СССР генералом Бесеновым — редкостным самодуром и «марамоем» (т. е.
маразматиком на тюремном жаргоне), хотя о покойных и не говорят плохо.
Бесенов, чтобы хоть как-то насолить Воронину - старшему, дал команду
своим «шестеркам» отобрать у его семьи трехкомнатную квартиру, когда -
то предоставленную нам этим знаменитым в Караганде милицейским
заведением. Но затея не удалась: да и то сказать, что может
противопоставить всем известные казахская нерасторопность и природная
тупость кочевников польской пассионарности и незаурядной
изобретательности моей мамы! Она очень быстро договорилась со своими
коллегами - музыкантами, которые с превеликим удовольствием отдали нам
свою «полубомжатскую» «хрущевку», оперативно, пока мы не передумали,
въехав в наши шикарные апартаменты. Проблема была лишь в том, что, уходя
на выпускной вечер, я не уточнил у мамы адрес нашей новой квартиры на
улице Тепловозной. Больше двух часов, основательно уставший после
ночного бдения, я бродил, как тень, возле вокзала, окончательно заплутав
в серых пятиэтажках, пока, наконец, случайно не увидел маму, выносящую
мусор из нашего нового жилища. Зайдя в «убитую» «богемными» жильцами
«двушку», насквозь пропитанную чужеродными запахами, я тут же лег в
постель и проспал глубоким сном до самого вечера.

На следующее утро в аэропорт меня пришли провожать Сережа Новиков и Миша
Петров. Здесь наши дороги окончательно расходились — я уезжал поступать
в Алтайский государственный университет в Барнаул, Сережа — в Московский
энергетический институт, и лишь Миша оставался в Караганде, решив
поступать в местный политехнический институт. Ту-154 со мной на борту
разогнался по взлетной полосе, тяжело оторвался от земли и, сделав
прощальный круг над городом, серебристым облачком растворился в
ультрамариновом небе. Друзья еще некоторое время пристально
всматривались в горизонт, словно пытаясь уловить исчезающий фантом
самолета, а потом вдруг с грустью и щемящей тоской посмотрели друг на
друга — в глазах обоих парней стояли слезы. Ведь и ежу понятно — кому ж
охота навсегда расстаться с безоблачным детством и поменять тихую,
уютную гавань на открытый, бушующий Океан, в котором если и можно
обрести покой, то, наверное, только на дне! Тут поневоле задумаешься —
как же, все-таки, хорошо быть подводной лодкой!



Юность

«На кой ляд тебе сдался этот юридический — ерундический факультет! То ли
дело медицинский институт, - с жаром убеждала меня баба Лена — польская
бабушка по материнской линии. - Представь, ты - молодой, талантливый
терапевт, а к тебе приходит на медосмотр прелестная девушка с красивой
грудью! Это же не работа, а песня, вечный праздник души для молодого
мужчины!» Баба Лена очень хорошо знала, на каких струнах моей страстной
натуры можно сыграть лучше всего. «А может тогда лучше гинекологом?» -
продолжал я тему эротики в профессиональной деятельности врача. «Ни в
коем случае, потому что это — натуральная «угробиловка» мужчины в
половом отношении. Это я тебе по опыту моих коллег - врачей совершенно
точно говорю», - категорически возражала мне бабушка. Дело в том, что
всю свою сознательную жизнь она проработала хирургом, причем в больнице
скорой помощи, а это фактически то же самое, что работа военного хирурга
на передовой, только в мирное время. Этот занимательный разговор
происходил 2 июля 1981 года в квартире дедушки и бабушки по маминой
линии, которая на время превратилась в базу для подготовки будущего
студента Алтайского государственного университета.

Прошла ровно неделя, как я покинул Караганду и прилетел в Барнаул - свой
родной город, и все это время бабушка изо дня в день настойчиво
уговаривала меня поступать в медицинский институт, чтобы продолжить
династию врачей. И ведь практически уговорила! Останавливало меня только
то, что в медицинский институт надо было сдавать физику и химию, с
которыми у меня с детства сложились, прямо скажем, очень непростые
отношения. К тому же, было жаль, мучительно жаль титанического труда
моих родителей, которые с восьмого класса целенаправленно готовили меня
для поступления на юридический факультет - папа, соответственно,
занимался со мной по Истории Отечества; мама, сама филолог по
образованию, русским языком и литературой. В общем, со всеми этими
душеспасительными разговорами весь мой ум пошел «нараскаряку» - я
превратился в сплошной комок «терзаний и сомнений». К счастью, в
Барнаул приехал отец, подстраховать меня при поступлении, и все встало
на свои места - на семейном совете было решено, к большому огорчению
бабушки, продолжить династию юристов.

И началась «горячая» пора подготовки к экзаменам. Меня закрыли вместе с
учебниками в бабушкиной комнате, из которой я выходил только по нужде и
для приема пищи, и я начал, изо дня в день, интенсивно «грызть гранит
науки». Вскоре я мог легко «блеснуть» по любому вопросу военной Истории,
причем проиллюстрировать свой ответ на листочке картой - схемой боевых
действий в битвах мирового значения, а также уверенно процитировать их
емкой цитатой из трудов классиков марксизма-ленинизма. Еще лучше
обстояли дела по литературе. Я выучил такой объем стихотворений, что
когда на экзамене по литературе и русскому языку мне попался вопрос про
творчество Федора Тютчева, у экзаменаторши просто «полезли глаза на лоб»
от удивления - я не только бодро продекламировал целый каскад стихов
этого великого поэта, но и учинил их подробный филологический анализ,
которому мог позавидовать господин Белинский, сам Виссарион
Григорьевич. «Молодец, Воронин, ставлю вам «отлично»!» - воскликнула
экзаменаторша, которой, как выяснилось впоследствии, оказалась член -
корреспондент РАН, доктор филологических наук Вера Анатольевна
Пищальникова — крупнейший в России и Европе специалист в области
психолингвистики. Вот бы мы, наверное, с ней удивились тогда, если бы
узнали, что в 2001 года Вера Анатольевна будет работать (правда, штатным
совместителем) под моим началом на кафедре уголовного процесса
Барнаульского юридического института МВД России.

Определенные трудности у меня возникли на вступительном экзамене по
английскому языку. Дело в том, что весь 10 класс учительница по
иностранному языку в Караганде проболела, поэтому я основательно
подзабыл английский, по которому, кстати, очень неплохо занимался в 8 и
9 классах. Пришлось, в очередной раз, подключить свою «павлинью» стать —
я расхвастался на совершенно диком английском языке с никому
неизвестным доселе «алтайским» диалектом, так что две очаровательные
молодые экзаменаторши ласково заулыбались, слушая мой откровенный бред,
и, очевидно, пожалев меня, все -таки, поставили «отлично».

В финалу вступительных экзаменов я подошел с очень неплохим результатом,
набрав 22, 5 балла. Однако, уже в процессе экзаменов, «проходной» балл
для абитуриентов, не отслуживших армию, поднялся до 23 единиц, и мне
катастрофически не хватало для поступления в университет заветных 0, 5
баллов. Для таких «проблемных» ребят декан юридического факультета
Валентина Платоновна Колесова устроила личное собеседование с целью
поближе познакомится с будущими студентами. Пришлось опять «распушить
павлиний хвост», вспомнив незабвенного «Джимми -шизофреника»; немножко,
совсем чуть — чуть, для пущего блезира приврав при этом, пообещав
совершить настоящий прорыв в художественной самодеятельности факультета
в случае моего поступления.

Мое великолепное портфолио, определенно, возымело действие, и вот мы
вместе с отцом едва не падаем в обморок от радости, найдя свою фамилию в
заветном списке поступивших абитуриентов. В честь такого случая отец
повел меня в ресторан «Центральный», что возле главного корпуса
университета, и я, впервые в жизни, по - взрослому, выпил водки вместе с
отцом, сидя в шикарном ресторане и получая какое-то новое для меня,
доселе неиспытанное, «жлобское» наслаждение от лакейской услужливости
официанта.

На следующий день бабушка устроила в честь моего поступления в
университет праздничный семейный банкет.

Боже, как же я любил эти семейные банкеты! Наш героический дед
-фронтовик, полковник КГБ в запасе Василий Федорович Соколов - надевал
свои боевые ордена и медали и являлся к праздничному столу прямо как
Божество с Олимпа.

Да, мой дедушка Василий Федорович имел выдающееся боевое прошлое,
которое, безусловно, могло бы стать темой отдельного повествования
военно — патриотического характера: после тяжелого ранения и контузии в
боях за Москву в декабре 1941 года он был переведен для дальнейшего
прохождения службы в военную контрразведку «СМЕРШа» («Смерть шпионам»),
где в период с 1942 по 1945 годы включительно активно боролся со
шпионами и диверсантами различных мастей, а также подавлял кровавое
восстание «бандеровцев» в Западной Украине.

Дед был всегда очень скуп на подробности той страшной войны. Из детства
мне только и запомнился его шокирующий рассказ о том, как «бандеровцы»,
которые, как известно, никогда добровольно не сдавались в плен
«чекистам», перед тем, как пустить себе пулю в висок, из какого-то
особого бандитского куража (дескать, чтобы даже после смерти ничего
ценного не досталось этим «поганым москалям»!) стреляли себе в левую
руку, где почти у каждого находились именные часы — подарок Вермахта
«верным сынам и истинным освободителям Украины»).

После короткой «героической» прелюдии деда - орденоносца бабушка
с торжественным видом ставила на стол прозрачный, как вода в горном
ручье, графин с охлажденной водкой собственного приготовления (она
абсолютно не доверяла заводской водке, готовя эксклюзивный домашний
напиток из чистейшего, 90-градусного, медицинского спирта); стол
ломился от всевозможных явств, от которых у нас с Женькой (Женя – это
мой младший кузен, с которым мы росли в семье как родные братья) просто
«слюньки текли» в предвкушении грядущей «царской трапезы». Вскоре за
столом важно собирается весь семейный «бомонд», и начинается
традиционное фамильное «шоу», которое я с почти «садистским» нетерпением
ожидаю весь вечер — бурные семейные дебаты по поводу роли личности
Сталина в Истории.

Традиция праздничных банкетов в нашей семье берет начало аж с
шестидесятых годов прошлого столетия, когда была еще жива родная сестра
бабушки тетя Витя — Виктория Викентьевна. Отец бабушки и тети Вити —
Викентий Павлович - был польским революционером, сосланным в 1905 году
царским режимом в сибирский город Томск, откуда, собственно, и берет
начало весь наш род по материнской линии. По-настоящему, бабушку звали
Геленой, поэтому вплоть до совершеннолетия она проходила Галиной, и
только с получением паспорта в 18 лет стала называться Еленой. К
сожалению, у бабы Вити не было своих собственных детей, поэтому всю свою
нереализованную материнскую нежность она изливала на нас с Женей. Стоит
ли удивляться тому, с каким восторгом мы с братом всегда бежали, со всех
ног спешили в гости к тете Вити, где нас ласкали, кормили всякими
разными «вкусностями», одаривали щедрыми подарками.

Только тетя Витя и моя бабушка умели готовить такие изумительные
польские блюда, как «бегос» (на Алтае его называют «бигусом») – тушеное
блюдо из свежей капусты с копченной колбасой и свиными ребрышками; утку
в яблоках и салат с рыбными фрикадельками и черносливом! Все настолько
вкусно, и всего так много, слишком уж много на столе, что у моего отца,
у которого постоянно перед глазами стояло голодное военное детство,
после банкета всегда было жуткое несварение желудка.

Первой идеологическую атаку, традиционно, начинает тетя Рита. Она
совсем недавно закончила философский факультет Свердловского
государственного университета и всеми фибрами души ненавидит «культ
личности» Сталина. Дед, напротив, являлся ярым сталинистом; отец же
всегда относился к так называемой умеренной оппозиции «колеблющихся»,
время от времени меняя свои политические взгляды на Историю России, так
что «шоу» обещает быть очень ярким и запоминающимся! Тщетно бабушка
перед началом банкета со всех его участников берет «подписку» о том,
чтобы не «заводить» деда - после первой же рюмки водки все повторяется с
завидным постоянством.

«Папа, я тебе говорю — Сталин был настоящей демонической личностью, под
стать Гитлеру! Гитлер и Сталин — это «два сапога - пара». Да что там
говорить! Даже Гитлер, фашист, не издевался над своим народом так, как
это делал Сталин!» «Много ты понимаешь, малявка! -начинал заводиться
дед. - А ты знаешь, какая махровая конрреволюция расцвела в конце 30 - х
годов? Да если бы Сталин не начал репрессии, «кирдык» бы пришел стране!»


«Да нет, папа, ты не прав, - вступал в спор отец. - Вот дядя Сережа,
например, говорит: то, что сделал Сталин в армии — это самая настоящая
диверсия. Перебить весь комсостав армии накануне войны — это же полный
маразм!» «Многое твой дядя Сережа — штрафбатник — понимает (родной дядя
отца, будучи летчиком - истребителем, в самом начале войны попал в
немецкий плен, а после побега из лагеря - в советский штрафной батальон,
поэтому паталогически ненавидел Сталина и все, что с ним связано)!»
«Папа, в том, что он в начале войны попал в плен, не успев даже взлететь
с аэродрома — тоже доля вины Сталина. Что, разве Рихард Зорге не
предупреждал его о грядущей войне? Ведь даже точную дату начала войны
сообщил нашей разведке, и ничего, никакой реакции Сталина», - защищал
дядю Сережу отец, начиная при этом сильно заикаться от волнения -
последствие сильного испуга в далеком военном детстве. «Эдик, ты не
представляешь, что у нас творилось накануне войны, - горячился дед. -
«Деза» (авт. - дезинформация) перла со всех сторон — из Германии,
Японии, Англии. Поди разберись в этом потоке лжи!» «Поэтому лучше, на
всякий случай, расстрелять военного гения Тухачевского, Уборевича,
Блюхера!» - настаивал на своем отец. «Да какой он гений, этот проходимец
польский! - взорвался, наконец, дед. - А то ты не знаешь, как поляки к
нам относятся исторически? Этот подонок готовил реальный военный
переворот — об этом сейчас уже открыто говорят все историки. Что
оставалось Иоське? Сидеть и ждать, когда придут польские жиды и его
повесят?» «Друзья, может хватит, а? - взмолилась бабушка. - Неужели
нельзя хоть раз посидеть и попраздновать тихо и без скандала?» «А твой
дядя Сережа - самый настоящий предатель Родины, раз попал в плен к
немцам. Приказ «живым не сдаваться» все знали тогда очень хорошо!» -
никак не мог угомониться дед. Ну, это уж для отца было слишком! «Кто,
дядя Сережа — предатель? Да, если хочешь знать, папа, в плену он был в
киевском антифашистском подполье у героя Советского Союза Мирончука, - с
обидой в голосе, заикаясь сильнее обычного, закричал отец. - А его после
этого «упаковали» в фильтрационный лагерь, а затем - в штрафбат! И
потом, знаешь, предателя Родины не поставят после войны главным
инженером завода «ЛиАЗ»!» «Да «прибор» я хотел положить с яйцами на
твоего дядю Сережу и этого - как его? - Мирончука!» - так, в
традиционной манере, своей коронной фразой из славного армейского
прошлого, дед победно закончил эту шумную политическую дискуссию за
столом. А семейный праздник шел своим чередом аж до позднего вечера, но
только уже без бабушки, которая в слезах убежала на кухню, в который раз
расстроившись из-за своих «доморощенных придурков».

Иногда тактическая ситуация за праздничным столом развивалась совсем по
другому сценарию — все молчали, как партизаны, не желая первыми начинать
спор. В таком случае дед, которому становилось очень скучно за столом,
сам начинал провоцировать спорщиков, заводя свою старую изъезженную
«песню»: «Нет, что не говорите, а Иоська (авт. - Иосиф Сталин), все -
таки, - супергений планетарного масштаба - какую великую страну
«поднял»! Не то, что современные политические «карлики»! Ну скажите мне,
пожалуйста, что такое Брежнев? Полное ничтожество и одна жалость!» Такой
«политической близорукости и критиканства» философ тетя Рита, конечно,
не смогла стерпеть - с жаром и задором настоящего бойца она вновь и
вновь, как на амбразуру, бросалась в идеологическую схватку, подняв
«брошенную перчатку» деда и доставляя ему тем самым огромное, ни с чем
не сравнимое удовольствие. Я подозреваю, что у деда, определенно, была
зависимость, почти наркотическая зависимость от подобных идеологических
споров — и он чувствовал себя «не в своей тарелке», если праздник
проходил на «сухую».

Наконец, наступило долгожданное утро 1 сентября 1981 года, а вместе с
ним и первый в моей университетской жизни День науки. Придя в наш
юридический корпус на проспекте Социалистическом, несмотря на
праздничный антураж этого мероприятия, я совершенно растерялся от такого
количества незнакомых, слишком взрослых, как мне тогда показалось,
людей. Это усугублялось еще и тем, что субъективно, на фоне этих
взрослых «дядь» и «теть», я почувствовал себя абсолютным ребенком.
По-видимому, подобным образом, судя по их презрительным взглядам, в
реальности меня воспринимали и эти «дяди» с «тетями». В какое - то
мгновение мне ужасно захотелось повернуться и бежать из университета,
куда глаза глядят — вдруг охватил панический ужас, что придется пять
долгих лет провести с этими абсолютно чужими, взрослыми людьми. Причем у
меня даже не возникало мысли, что за 5 лет я сам могу повзрослеть -
казалось, что я навсегда так и останусь маленьким мальчиком Сережей.

Этими взрослыми людьми, конечно, были рабфаковцы (абитуриенты с рабочего
факультета) - ребята, уже отслужившие армию и имеющие приличный стаж
работы (от 3 до 5 лет) в правоохранительных органах и народном
хозяйстве. И можно представить себе ту степень раздражения, которое
испытывали к нам - вчерашним школьникам эти уже «пожившие» люди.
Некоторые из них, например, Валя Осипова, по три раза безуспешно
поступали в университет, штурмуя неприступные «бастионы» юрфака. Все
эти три года, потерянные для университетской учебы, Валя проработала
контролером войскового наряда в следственном изоляторе города Барнаула -
насмотрелась там такого, что не дай Бог никому!

Среди рабфаковцев сразу выделялись, какой-то своей, особенной, статью и
удивительной харизмой, два гиганта — Саша Калиничев по прозвищу «Калина»
и Сергей Кандрин с внешностью знаменитого французского актера Жерара
Депардье. Вот и сейчас, в вестибюле главного корпуса университета, они
на целую голову возвышаются, прямо скажем, над тоже совсем немаленькими
армейцами, поступившими на юрфак в этом году.

«Калина» 2 года прослужил «срочную» в секретном подразделении ГРУ,
готовившем подводников — диверсантов (так называемых «боевых пловцов»),
о которых мы тогда вообще не знали и даже слухом не ведали. Это был
отряд суперпрофессиональных киллеров (агент «007» Джеймс Бонд тут просто
отдыхает), которых в особом снаряжении для подводного плавания
сбрасывали с самолета или вертолета в воду, они уходили на глубину и
ставили мины на вражеские корабли. Можно только представить себе уровень
подготовки людей, способных осуществить такое! Кроме того, Саша обладал
такой громадной физической силой, которая, вкупе с секретными приемами
рукопашного боя спецназовцев, превращала его самого в грозное боевое
«супероружие».

Однажды наша студенческая группа, как обычно, отправила нас с «Калиной»
за пивом в ближайший к университету пивной ларек на улице Песчаной.
Когда мы с ним пришли туда, нас, как всегда, встретила огромная
«километровая» очередь «страждущих» - картина для того времени типичная
в Барнауле — катастрофически не хватало пивных точек для сильно пьющего
местного населения. Наш «диверсант», конечно, не собирался скромно
стоять в очереди и терпеливо ждать, а невозмутимо подошел к раздаче,
легким движением руки сгреб и отодвинул от себя с десяток «синяков», а
второй рукой подал продавцу две пустые канистры. Возмущенная толпа,
вроде бы дернулась вначале, но тут же горько пожалела об этом — на
грязном, залитом пивом полу уже лежали три «бездыханных» тела - это
«Калина» молниеносным движением руки «отключил» их.

Эту историю я рассказал деду, и она ему так понравилась, что он еще и
еще раз просил меня повторить ее. Я с удовольствием выполнял его
просьбу, дополняя историю новыми забавными подробностями, в «лицах» и
красках изображая картину этого произошедшего в «пивняке» «сакрального»
события. «Короче, заходим в пивную, - вновь рассказывал я эту
душещипательную историю, - а там трясущиеся «синяки» (авт. - бывшие
«зека» или алкоголики на тюремном жаргоне), такие противные и вонючие -
бррр!!! «Калина» сгреб их вот этой рукой, - я показал на деде, как и чем
он это сделал, - и легко отодвинул от стойки, а там было человек 30! А
потом как дал пятерым, они все тут же и попадали!» Дед смеялся радостным
заливистым смехом, представляя себе эту занимательную картинку. Очень уж
он, истинно русский человек, любил сильных, отважных людей; их дерзость
и молодецкую удаль! «Подходяще, Серега, подходяще! - это было любимое
слово у деда. - Ай да «Калина», ай да сукин сын! Силен, бродяга, ничего
не скажешь!» Так дед навсегда, заочно, бескорыстной «платонической»
любовью полюбил этого русского, почти былинного, богатыря из спецназа.

Второй персонаж, о котором следует рассказать, был Сережа Кандрин
(«Депардье») - самый взрослый студент на нашем курсе — ему исполнилось
уже 26 лет. Он был родом с Мамонтовского района - одного из самых
живописных лесных районов Алтайского края, успел 3 года отслужить
«срочную» в морфлоте и поработать в сельском хозяйстве. Особое внимание,
конечно, заслуживает его служба на Тихоокеанском флоте. Дело в том, что
Сережа, благодаря своим незаурядным способностям и познаниям в области
радиоэлектроники, служил шифровальщиком на флагманском ракетном
крейсере, который, к тому же, не вылезал из боевых походов по дальним
морям и океанам. Шифровальщик - это второе лицо на судне после командира
корабля, и можно только себе представить, какая служба была у
«Депардье». «Не жизнь, а малина!» - как поется в известном шансоне тех
лет. Когда Кандрин доставал из - под кровати в студенческом общежитии
свой дембельский альбом и начинал с гордостью показывать свои флотские
фотографии, у нас, салаг, не служивших в армии, просто дыхание
перехватывало от зависти.

Вот Сережа, загоревший до черноты, в шортах и тропическом пробковом
шлеме под огромными пальмами стоит в обнимку с очаровательными
вьетнамками, которые ему всего по пояс и «дышат в пупок». А на этом
снимке он уже позирует перед камерой, сидя на слоне в Шри Ланке. Лаос,
Камбоджа, Кампучия - трудно назвать место, где бы не побывал вездесущий
«Депардье». И, заметьте, это в советское то время, в которое, дальше
дружеских стран соцлагеря, обычному человеку прорваться за границу было
просто невозможно.

Оказавшись в университете, я, хорошо помня свою торжественную клятву,
данную декану юрфака на собеседовании, отправился в местный студенческий
клуб - предложить свои эксклюзивные услуги музыканта. Но здесь меня
ждало жестокое разочарование: на юрфаке, за исключением ансамбля
политической песни «Глория», больше ничего такого не было. В этом
ансамбле, напрочь заидеологизированном, в то время пели Юра Дранишников
(мой однокурсник), Саша Петров, Олег Пронин и Галя Лисицына (студентка
последнего, 5 курса), которая, собственно, и была инициатором того,
чтобы меня, все - таки, взяли в этот ансамбль — мужская часть группы
уперлась «рогом» и была категорически против нового члена коллектива.

В то время декан юрфака Валентина Платоновна Колесова проявила просто
недюжинные организаторские способности, сумев где-то раздобыть для
факультета великолепный концертный рояль «Эстония», по стоимости равный
тогда автомобилю «Волга». Этот рояль был настолько хорош своими звуком и
дизайном, что заниматься на нем приходили, испросив заранее
«высочайшего» разрешения у декана, преподаватели барнаульского
музыкального училища (например, известный в России органист Сергей
Будкеев), расположенного неподалеку от корпуса юридического факультета.
Именно этот рояль стал главным Учителем в моей жизни, определив на
долгие годы мои музыкальные пристрастия и развив незаурядную технику
игры на фортепиано.

Попав в ансамбль политической песни «Глория» я, как всегда, от всей
души, влюбился в мою патронессу Галю Лисицыну. Галя это, конечно,
чувствовала своим чутьем замужней женщины, но относилась ко мне с
подчеркнуто материнской нежностью, как к ребенку, которым я, в
сущности, и был в то время. Желая меня, как следует, закрепить в
ансамбле, Галя заставила меня даже спеть своим трескучим
«сифилитическим» голосом в холодном помещении барнаульского
драматического театра, но не с моим голосом и моей «дыхалкой» это
следовало бы делать! Наглотавшись во время репетиций и концерта в
драмтеатре холодного осеннего воздуха, я на полгода вперед, вплоть до
самого лета, заработал такой бронхит, что преподаватели юрфака с
сердитыми воплями выгоняли меня из аудитории, когда я своим лающим
кашлем мешал им вести занятия. Пришлось отказаться от моих «незаурядных»
вокальных данных и использовать меня только в качестве аккомпаниатора.
Но и здесь не обошлось без курьеза.

Однажды ансамбль «Глория» пригласили на концерт в честь 23 февраля во
Дворец культуры, секретного в то время, предприятия «Ротор» в поселке
Южном города Барнаула. С самого утра этот день, накануне концерта, сразу
же как - то не заладился. Я проснулся в своей холостяцкой двухкомнатной
квартире на Потоке (результат удачно спланированного квартирного обмена
с Карагандой, очень грамотно произведенного моей талантливой мамой) и
почувствовал, что у меня сильно распухла левая щека. Подойдя к зеркалу,
я просто ужаснулся — на щеке, в самом нехорошем месте на стыке с шеей,
назрел огромный фурункул. Надо заметить, что в тот период жизни на мой,
видимо, чем - то ослабленный организм, без конца нападала всякая
«нечисть» - различные инфекции, так что к атакам вредоносных бацилл я
уже успел основательно привыкнуть. Но в этот раз мне сразу стало понятно
- все было гораздо серьезнее. Почувствовав в душе отвратительный холодок
от нависшей смертельной угрозы, я со всех ног побежал во вторую
городскую поликлинику, обслуживающую студентов Алтайского
государственного университета. Встретившая меня молодая женщина - хирург
с практиканткой, не скрывая тревоги, тут же уложила меня на операционный
стол и начала аккуратно вскрывать гнойник, удивленно говоря при этом
практикантке: «Ты посмотри, какая образовалась глубокая полость, еще бы
немного — и все!» Я с радостью понял, что интуиция меня не подвела на
этот раз, и я вовремя спохватился. Встав с операционного стола, я, с
гордостью раненного в бою солдата, обнаружил у себя на щеке огромную
повязку, через которую обильно просачивалась кровь. «Ну что же,
концертное шоу обещает быть веселым и запоминающимся!» - с иронией
человека, у которого самое страшное осталось позади, подумал я и
отправился в университет.

Увидев мою окровавленную повязку, Галя от ужаса всплеснула руками и чуть
не упала в обморок. «Как же ты теперь будешь выступать, Сережа?» -
воскликнула она. «Ничего, на месте разберемся», - оптимистично заявил я
и, действительно, разобрался — приехав на Южный, распорядился поставить
рояль таким образом, чтобы моя левая, располосованная хирургом, щека
была повернута в противоположную от зала сторону - прямо к хору.
Аккомпанируя на рояле в песне «Улицы без конца» с очень трагическим,
военным содержанием (как - раз в тему моего «боевого» ранения), я с
удовлетворением «павлина» успевал отмечать про себя, как качаются в
полуобморочным состоянии хористки с первого ряда, с жалостью и страхом
взирающие на мою окровавленную повязку. При этом я был чрезвычайно горд
собой и своим «беспрецедентным» мужеством, безусловно, оцененным этими
симпатичными девушками из хора.

В «Глории» я еще поработал некоторое время и даже успел сняться в какой
- то идиотской программе на краевом телевидении, посвященной
политической песне; но, как только из ансамбля по окончанию университета
ушел мой бессменный «продюсер и меценат» Галя Лисицына, Петров и Пронин,
все - таки, «выдавили» меня из коллектива, сославшись на мою абсолютную
«профнепригодность» и слишком шумный инструмент. Дальше они делали свою
«музыкально - политическую» карьеру уже без меня, а я подался в
студенческий театр юрфака имени комиссара Мэгрэ (так называемый СТЭМ —
студенческий театр эстрадных миниатюр).

У театра имени комиссара Мэгрэ на тот период, как это не удивительно,
было сразу два художественных руководителя. Это были преподаватели
Барнаульского института культуры Женя Синицкий и Саша Витрук, которые
последовательно ставили на нас свои режиссерские эксперименты. Один из
них (Синицкий) представлял школу так называемого «театрального
кубизма», строя из наших, прямо скажем, совсем не «гуттаперчевых» тел,
какие-то идиотские фигуры в стиле 30 - хх годов прошлого столетия.
Второй (Витрук) был абсолютно помешан на работах итальянского режиссера
Федерико Феллини и, в частности, его культовом фильме «Амаркорд». Этот
«модернист хренов» совершенно замучил нас своими велосипедистами,
роллерами и самокатами, то и дело, ни с того, ни с сего появляющимися на
сцене в самый разгар театрального действия, шокируя почтенную публику,
которая, видимо, еще не доросла до гениальных «проходок» этого
доморощенного «Феллини». Однако, посреди всей этой режиссерской «шелухи»
иногда попадались и самые настоящие «самородки».

Таким «бриллиантом» в «сумасшедшем» репертуаре нашего театра, я считаю,
была постановка «Трех мушкетеров», в которой особую роль сыграла наш
бессменный театральный хореограф Наташа Деюн (к сожалению, эта настоящая
русская красавица с роскошной, до пояса, русой косой, несомненно
талантливый хореограф, недавно умерла, окончательно спившись и
оказавшись в Барнауле, без поддержки родных и близких, на самом низком
социальном «дне» - о, это наше подлое, жестокое, равнодушное время!).

Действия этого замечательного спектакля происходили примерно в той же
хронологической последовательности, что и в романе Александра Дюма,
только были перенесены уже в наше время и на наш любимый юридический
факультет. С этой театральной постановкой в 1985 году мы успешно
гастролировали по Хакасии, где в известном после 17 августа 2009 года на
всю страну, благодаря страшной аварии на Саяно - Шушенской ГЭС, поселке
гидростроителей «Черемушки» по окончании спектакля нам даже устроили
самую настоящую овацию!

В спектакле мне досталась, как всегда, самая интересная для меня работа
— писать музыкальную партитуру к этой «грандиозной» вокально -
хореографической «оратории». Конечно, я не стал утруждать себя
непомерным объемом сочинительской работы, а, не долго думая, для
некоторых сцен в спектакле взял хорошо известные арии из «Иисуса Христа
-суперзвезды»; в финальной сцене - «тутти» использовал «Приглашение к
танцу» Карла Вебера, а в немногочисленных вокальных номерах -
проверенные временем хиты знаменитой ливерпульской четверки «Битлз».

Роль Д,Артаньяна в спектакле совершенно гениально, на мой взгляд,
исполнил Сережа Булыгин - известный на юрфаке «бузотер» и пьяница со
смазливой внешностью известного киноактера Игоря Костолевского. Роль
Портоса, тоже весьма талантливо, исполнил Олег Казаков — наш
«неформальный» лидер в театре, долговязый студент - старшекурсник,
который, несмотря на свои габариты и чрезмерную тучность, совершал в
воздухе во время финальной «проходки» такие умопомрачительные «голубцы»,
что у нас аж дух захватывало! К сожалению, в 2001 году всем известный в
Барнауле адвокат Олег Рудольфович Казаков, окончивший университет с
красным дипломом, попал в секту «Свидетелей Иеговы», адепты которой
обобрали его как «липку», и из которой он не может выбраться по сей
день, потеряв квартиру и семью.

Но, конечно, самой блестящей актерской работой, признанной даже высокими
профессионалами из барнаульского драматического театра, посетившими
как-то наш спектакль, была роль Атоса в исполнении Жени Сысоева.
Потрясающая природная пластика, яркая внешность и бесподобная актерская
харизма сделали свое дело, и, на сегодняшний день, Евгений Юрьевич
Сысоев является самым высокооплачиваемым «бандитским» адвокатом в городе
Барнауле, а это, как говорится, «дорогого стоит»!

Пришло долгожданное лето 1982 года, а вместе с ним - самая страшная и
самая трудная, потому что первая, летняя сессия на юридическом
факультете. Однако, эта сессия, которой всех студентов пугали с начала
учебного года, ко всеобщему удивлению, прошла без особых потрясений - и
даже самый «страшный» преподаватель советского государственного права
Александр Павлович Власов, парторг университета (по существу, тот же
замполит в армии), несмотря на всю строгость во время семинарских
занятий по отношению ко мне и Олегу Коробкову, с которым мы уже хорошо
сдружились, поставил нам обоим по «отлично». Не знали мы тогда и,
конечно, не могли знать, что Судьба вновь сведет нас с Александром
Павловичем, но совершенно в иных обстоятельствах. А дело было так.

С Олегом Коробковым, студентом из Новосибирска, мы сошлись на первом же
курсе на почве туризма. Олежа был заядлым туристом, и каждое лето, как
заведенный, уезжал на турбазу «Алтай» в Бийск, где работал проводником
туристических групп в Горном Алтае в течение почти всего лета.
Впоследствии к этому достойному уважения занятию он приобщил и меня, о
чем я еще расскажу чуть позже. Но была еще одна вещь, один предмет,
который нас объединял: это - любовь к литературе.

Однажды Олег предложил мне на одной из скучнейших лекций доцента
Адиханова написать роман про трагическую историю старого зоофила
Африканыча, полюбившего «неземной» любовью свою козу Зорьку и павшего
вместе с ней от рук проклятого злыдня, сексуального маньяка, зоотехника
Арнольда. Не знаю, где подсмотрел или подслушал эту поучительную
историю Коробков, но только ничего более идиотского и абсурдистского я в
жизни не встречал. Писать было решено на самых скучных лекциях: у
Адиханова — по экологическому праву, у Тена — по гражданскому праву и у
Федосеева - по гражданскому процессу. И пошла работа, кропотливая
литературная работа, про которую Владимир Маяковский так хорошо сказал в
свое время: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды!»

Мы работали, как одержимые, охваченные литературной «горячкой»: абзац -
Олег, абзац - я. Наконец, это бессмертное произведение было написано, и
мы решили на лекции Тена целиком прочитать его, чтобы составить
целостное впечатление об этой «классике нового времени».

Да, «Манькина любовь», действительно, впечатляла галереей тщательно
прописанных образов и характеров, брала за душу «величественной»
панорамой сельской жизни современной советской деревни! Особенно
потрясала своим трагизмом сцена, когда несчастный Африканыч,
склонившись, рыдая, над бездыханным телом жестоко изнасилованной и
убиенной Арнольдом козы Зорьки, с криком бедолаги Карандышева из
«Бесприданницы»: «Так не доставайтесь же вы никому!» - ударом серпа, в
одно мгновение, оскопляет себя. Дописывая эту жуткую кровожадную сцену,
мы чуть оба не заплакали от жалости к несчастному старику, потерявшему
свои «драгоценные» яйца во имя Великой Любви к животному; захотелось
просто зарыдать во весь голос на этой маразматической, просто
«отстойной» лекции Леонида Васильевича Тена, который с невозмутимым
видом Далай - ламы рассказывает нам о каких - то никому не нужных
поставках. Причем здесь поставки, пени и прочие неустойки, когда здесь
кипят такие нешуточные страсти!

Прочитав свой литературный «бестселлер», мы с Олегом пришли в ужас
только от одной мысли, что это «криминальное чтиво» может попасть в
чужие руки, и поклялись никому и никогда не показывать его. Но, как
говорится, «свежо предание»!

Как-то раз Олег, шумно отметив какое - то очередное знаменательное
событие в студенческом общежитии, не удержался и устроил там громкую
групповую «читку» «Манькиной любви» в одной из девичьих комнат, в
которой проживали наши дорогие однокурсницы. Во время чтения этого
«эпохального» произведения в девичьей стоял такой жуткий, просто
гомерический хохот, что проходящие мимо соседи по «общаге» просто
недоумевали: что же так могло развеселить этих легкомысленных девчонок?
Они буквально катались по полу от смеха, держась за животы, но …. не
долго музыка играла! Как водится, нашлись «доброхоты», которым это
мероприятие не совсем понравилось; вернее сказать - совсем даже не
понравилось. И вскоре грянула буря: нас вызвал к себе в кабинет парторг
университета - наш старый «добрый» знакомый Сан Палыч Власов. Мы даже не
сразу смогли догадаться, по какому поводу назначено рандеву.

Как только мы зашли в кабинет парторга, то сразу же увидели сердитого,
чем - то крайне раздраженного Сан Палыча, который стоял у окна в
напряженной позе доктора Геббельса и уже издали, зачем - то, показывал
нам очень некрасивую, просто безобразную «факу» (авт. - крайне
неприличный и оскорбительный жест в молодежной субкультуре), из - за
которой я тут же мысленно окрестил его «Факером». Только потом мы с
Олежей догадались, что в детстве Сан Палыч, очевидно, сломал средний
палец на правой руке, он неправильно сросся, и парторг на всю жизнь был
обречен всему, столь несовершенному, миру показывать эту свою
непроизвольную «факу» - начальству, жене, друзьям, детям; а теперь вот и
нам, несчастным студентам, как крысам, загнанным в угол. «Ну что,
ребятки, доигрались, достукались, что вами уже КГБ заинтересовалось! -
«с места в карьер» пошел в атаку «Факер». - А ну - ка отвечайте, что вы
там за дрянь написали?» Мы с Олегом в недоумении переглянулись. Ведь я
то, в отличие от Коробкова, еще не знал о «литературных чтениях» в
общежитии. Сан Палыч стал возмущенно, взад и вперед, ходить по кабинету.
«Ну что же вы молчите, как напакостившие школьники? Вот читайте, какую
бумагу на вас из КГБ прислали!» Он бросил нам на стол бумагу с грифом
«Управление КГБ СССР по Алтайскому краю», в которой мы прочитали
тяжелые, как смертный приговор, строчки: «Студенты юридического
факультета Алтайского государственного университета Воронин С.Э. и
Коробков О.Л. написали и устроили в студенческом общежитие публичное
чтение некоего литературного произведения антисоветского содержания
«Манькина любовь», порочащего образ жизни советской деревни». «Ну что,
прочитали? -спросил нас «Факер», когда мы, оглушенные, наконец подняли
головы от бумаги.- В общем так - садитесь и пишите объяснения!» Он
рассадил нас за разные столы и дал по ручке и чистому листу. Когда мы
закончили писать, он велел Коробкову выйти, а мне остаться. Оставшись
наедине со мной, парторг начал свою вкрадчивую душеспасительную речь:
«Сережа, ну как же ты это сделал? Ведь мы же столько лет дружим с твоим
отцом (это, действительно, было так). Представляешь, как он расстроится,
когда узнает о содеянном? Зачем ты связался с этим евреем (У Олега отец
- русский, а мать, Елена Наумовна — еврейка)? Да «сдай» ты этого
Коробкова со всеми его жидовскими «потрохами», и пусть он уходит в
армию - от греха подальше!» «Нет, Александр Павлович, я так не могу,
если надо, мы уйдем в армию, но только вместе!» «Ну как знаешь! Ты сам
сделал свой выбор, Сергей!» - раздраженно сказал Сан Палыч и позвал
Олега обратно в кабинет. «Значит так, ребятки, сегодня же идите в
военкомат, падайте в ноги к военкому и уговаривайте, чтобы он вас забрал
в этот же весенний призыв! Это - единственный для вас выход в данной
ситуации. Но вначале принесите тетрадь!»

Мы со всех ног помчались ко мне домой и стали лихорадочно переписывать
роман в специально купленной для этого общей тетради. За 3 часа
титанического труда мы сумели превратить «жесткое порно» в «легкую
эротику», выбросив все самые откровенные сцены, сохранив при этом
главного литературного героя романа - очаровательную козу Зорьку.

Когда мы принесли новую, изрядно «прилизанную» версию романа «Факеру»,
он почитал ее неохотно, громко крякнул и сказал, как-то без особого
энтузиазма: «Да у вас здесь вообще голимая порнография!» Мы не стали
вдаваться в набившую всем оскомину дискуссию, чем отличается «порно» от
«эротики», а отправились прямиком в военкомат Октябрьского района по
месту моей прописки, зашли к военкому и поведали ему свою печальную
историю. Он оказался, на редкость, мудрым человеком. «Ребята, вы даже не
представляете себе, что значит служить в армии с неоконченным высшим
образованием? Вам сразу же дадут «погоняло» «студента», и из нарядов вы
не вылезете никогда — ну не любят в армии недоучек. С высшим - то
образованием трудно служить, а так вообще - жуть! В общем, не дурите,
идите и спокойно заканчивайте свой 5 курс, все само собой рассосется. А
потом уже - «милости просим», как говорится!»

Нет, все - таки везет мне, ой как везет на хороших людей, которые
изредка, время от времени, благодаря Ра, попадаются на моем пути. На том
и порешили. Мы продолжали сдавать сессию, как ни в чем не бывало, когда
к нам однажды в коридоре юрфака подошла куратор нашей группы доцент Вера
Васильевна Тихонова (жена известного криминалиста, профессора Евгения
Николаевича Тихонова). Я никогда не любил эту женщину, так как сердцем
музыканта всегда чувствовал в ней какую - то тщательно скрываемую
фальшь. «Ребята, что у вас произошло с Александром Павловичем Власовым?
- противно гримасничая, спросила Вера Васильевна.- Я слышала, что вы
уходите в армию?» «Никуда мы не уходим, ни в какую армию -только через
«труп» Александра Павловича!» - вдруг разозлился я, да так, что у
Тихоновой поползли вверх очки от удивления и неожиданности. «Ну ладно,
тогда я ему так и передам», - тихо и угрожающе сказала она и пошла на
кафедру. А вскоре мы узнали от нашей сокурсницы Вали Долженко о том, как
Вера Васильевна торжественно объявила в нашей группе, что «мальчики
уходят в армию -защищать Родину!»

К счастью, мы успешно сдали сессию и «умотали» на все лето с Олегом в
Горный Алтай, который надежно укрыл нас от этих полусумасшедших «пашей,
от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей», - как когда - то в
сердцах написал Михаил Юрьевич Лермонтов, уезжая служить на Кавказ.

В сентябре 1985 года ко мне домой прибежал насмерть перепуганный сосед,
мой университетский приятель Миша Татьянин, который поведал мне
«страшную» тайну: оказывается, 1 сентября в крайкоме партии была
расширенная коллегия, на которой присутствовал и отец Миши - редактор
крупной районной газеты. На коллегии с докладом выступил первый
секретарь крайкома КПСС Попов, который рассказал присутствующим о
состоянии дел на идеологическом фронте Алтайского края. При этом он
зачитал справку, подготовленную КГБ, из которой следовало, что студенты
ЮФ Воронин и Коробков отчислены из университета за антисоветское
произведение «Манькина любовь» вместе с 30 «панками» из педагогического
института. Таким образом, Сан Палыч решил перестраховаться, подав в
крайком ложную информацию о нашем отчислении из АГУ. На этом инцидент с
Александром Павловичем Власовым и его могущественной организацией был
исчерпан.

Все это время, пока мы «бодались» с Сан Палычем, нас поддерживали, как
могли, наши добрые университетские друзья — Коля Макеев и Юра Корчак.

Коля Макеев (Макеша), родившись в семье простых рабочих и не имея
никакой серьезной социальной поддержки извне, всего в жизни добивался
сам. Он стал, назло «каркающим» врачам, прекрасным борцом, хотя имел
врожденный порок сердца; он сделал прекрасную для того времени карьеру
по комсомольской линии, хотя не имел ни «толкачей», ни, как это принято
сейчас называть, каких - либо серьезных «спонсоров». Кроме того, Макеша
со всей мощью своей страстной натуры беззаветно любил животных и птиц,
которые всегда в изобилии водились у него дома, что уже о многом говорит
— не может злой и жестокий человек так любить зверушек, как это делал
Коля Макеев. Он очень рано, со средней школы, начал свой сознательный
путь по комсомольской линии; причем, шел очень настойчиво и
целеустремленно для невзрачного подростка из рабочей семьи, поднявшись
до секретаря комсомольской организации университета. Несмотря на столь
стремительный для того времени карьерный рост, это нисколько не
отразилось на его человеческих качествах — Макеша был и остается щедрым,
добрым и отзывчивым товарищем; даже сейчас, когда дослужился до первого
заместителя прокурора Республики Хакасия.

Юра Корчак пришел к нам на юрфак из Барнаульского высшего военного
летного училища, которое готовило тогда летчиков для штурмовой авиации.
На втором курсе училища он серьезно простудил почки и был списан по
состоянию здоровья. Болезнь очень сильно отразилась на характере Юры; да
это и понятно — постоянные почечные колики и связанная с нефритом
интоксикация кого хочешь доведет до бешенства. Несмотря на постоянное
раздражение и вспыльчивость, Юра был и остается хорошим товарищем, да и
просто хорошим человеком. К сожалению, Судьба нанесла ему страшный,
сокрушительный удар — Корчак несколько лет назад заболел рассеянным
склерозом, и сегодня этой страшной болезнью прочно прикован к постели в
городе Херсон, что находится в Украине.

Мы познакомились друг с другом на втором курсе, и, с тех пор, стали
друзьями «не разлей вода», в буквальном значении этого слова. Всегда и
везде мы были вместе. Наша общая студенческая жизнь изобилует такими
«эпохальными» событиями, как: уборка многоступенчатой готической крыши
кинотеатра «Россия» от снега в марте 1984 года (очень нам с Олегом
пригодился этот опыт для будущей службы в армии), многочисленные походы
по ресторанам и по «девочкам» (тут уже я «банковал», так как часто, по
вечерам, в «мертвый» для музыкантов сезон, подрабатывал «сессионным»
«клавишником» в ресторанах «Центральный» и «Сибирь»); экстремальный
сплав на дырявой фанерной лодке по Оби, только что освободившейся от
апрельского льда, от турбазы «Обские плесы» и до поселка Бобровка,
который тогда едва не закончился плачевно - и многое другое, о чем
иногда с ностальгией и большой теплотой вспоминают «бойцы» при редких,
особенно в последнее время, дружеских встречах.

«Пойти по девочкам» - на нашем, только нам четверым понятном жаргоне,
означало «сходить в «Петушок». Это легендарное кафе — мороженое на
проспекте Ленина возле кинотеатра «Россия» издавна славилось в Барнауле
необыкновенной доступностью девушек очень «легенького» поведения
(очевидно, на момент открытия «Петушка» в 1984 году как - раз пришелся
пик «сексуальной революции» в Барнауле), которых там всегда собиралось
предостаточно каждый вечер, со скучающим видом терпеливо ожидающих за
своими столиками очередного эротического приключения. Для нас же это
было всего лишь разновидностью обычной охоты, только без ружей (с
ружьями мы начнем охотиться с Макешей только в 1998 году и занимаемся
этим по сей день) и не на водоплавающих, как обычно, а на каких -то
доселе неизвестных науке представителей фауны под названием «девочки из
«Петушка». Удивительно, но в этой «сексуальной охоте» из нас четверых
особенно успешным был Юра Корчак. Очевидно, была в нем некая харизма -
нечто такое, что энергетически непреодолимо притягивало представительниц
прекрасного пола. На правах победителя ему всегда доставалось самое
«лакомое» место — моя комната с широкой кроватью, где он мог без помех
до самого утра предаваться сексуальным утехам. Нам же, трем «лузерам»,
приходилось делить сравнительно небольшую комнату зала на троих. Места в
«плацкарте», при этом, традиционно распределялись следующим образом:
Макеше доставалось очень узкое пространство между диваном и кладовкой,
за что мы и прозвали его «задиванных дел мастером»; Коробок уютно
располагался с партнершей на диване, кое - как стоящим на четырех
стопках книжных томов ввиду отсутствия ножек; ну и я, Ваш покорный
слуга, скромно укладывался с очередной, доставшейся мне пассией на полу
возле пианино. Все эти вечера «отдыха» (почти, но еще не промискуитет)
представляли собой весьма комичное зрелище — все вокруг пыхтело,
кряхтело и стонало; за диваном возле кладовки всю ночь не прекращалась
какая - то жуткая возня, которая периодически прерывалась истошным
девичьим воплем и отборным матом Макеши — это на него и его партнершу, в
очередной раз, опрокидывался диван с Коробком и его девушкой.

Полюса притяжения в нашей «отважной» четверке, удивительно похожей на
знаменитую французскую четверку — Д, Артаньяна и трех мушкетеров —
распределились следующим образом: я больше тяготел к Коробкову, а Коля
больше тянулся к Корчаку. Роль Д, Артаньяна в этой четверке, очевидно,
исполнял я - этому, безусловно, надо было соответствовать, поэтому роль
«заводилы» - гасконца в нашей компании я всегда решительно брал на себя.


Одно только удивляло наших веселых барнаульских «мушкетеров», причем
удивляло до глубины души — как я умудрился без особых проблем и нервных
потрясений прожить в течение 5 лет один, в своей двухкомнатной
квартире?! Я же не мог им сказать, что живу не один, что живу с Ра!
Боюсь, что тогда, как впрочем и сейчас, они бы неправильно меня поняли.

Я очень любил и люблю свое «холостяцкое бунгало» на Потоке (самом
промышленном микрорайоне города Барнаула еще со времен Хрущева). Эту
любовь не омрачает даже то, что под окнами моей квартиры на втором этаже
находится оживленная промышленная трасса, по которой денно и нощно
проносятся, громыхая кузовами, тяжелые грузовики.

Все мое «логово» пропитано звуками пианино «Тюмень», которое дед с
бабушкой подарили маме на мой день рождения 4 июня 1964. Таким образом,
мы с ним — абсолютные ровесники; он - мой брат, друг, жена и любовница в
одном флаконе. По этому поводу мой однокурсник Миша Гальцов посвятил мне
замечательную эпиграмму, хорошо отражающую суть данного явления:

«Вы не подумайте, что Серж наш - импотент.

Сказав подобное, вы были бы не правы.

Все очень просто: инструмент для Сержа - баба,

А женщина — всего лишь инструмент!» - Ра долгое время старательно
оберегал меня от женщин - этих идеальных «сосудов для греха»; видимо, я
Ему нужен совсем для другого!

Мы совершенно срослись с ним, с этим неказистым черным «парнем» из
Тюмени — подарком Бога Ра на мой день рождения. Я мог сутками сидеть за
пианино в свободное от учебы время, что - то тихонько наигрывая себе под
нос. Не зная нотной грамоты, пришлось научиться фиксировать возникающие
неизвестно откуда музыкальные темы на свой старенький, но надежный, как
автомат Калашникова, магнитофон «Сатурн».

Как - то раз, весной, я, как обычно, сидел дома за фортепиано и вдруг
отчетливо почувствовал: «Вот она весна пришла, как паранойя!» - как
поется в известной песне Николая Носкова. В душе что - то «запело»,
«засвистело», «засвербило» и «заскрябало», подмывая написать что -
нибудь этакое, значительное, - чтобы все окружающие окончательно
«обалдели»! В конце концов, «павлин» спал целую зиму. Пора, наконец,
проснуться и встряхнуть этот вечно спящий мир своим замшелым за зиму
хвостом! Так пришла идея написать рок-оперу «Степной волк» по мотивам
известного романа Германа Гессе.

А началось все со стихотворения Андрея Вознесенского «Фрагмент
автопортрета» из его поэтического сборника «Микеланджело» 1975 года. Мне
так понравились эти стихи, отвечающие тогдашнему моему ипохондрическому
настроению, что я сразу «положил» на них блюз. И пошло, и поехало!

«Я нищая падаль. Я пища для морга.

Мне душно, как джину в бутылке прогорклой,

Как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,

Арахна свивает свою паутину.

Моя дольче вита пропахла помойкой.

Я слышу — об стену журчит мочевина.

Угрюмый гигант из священного шланга

Мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.

Полно на дворе человечьего шлака.

Дерьмо каменеет, как главы соборные.

Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!

Горд вашим доверием. Но я же не урна.

Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:

Ужасен мой лик, бороденка - как щетка.

Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!

Паук заселил мое левое ухо,

А в правом сверчок верещит как трещотка.

Мой голос жужжит, как под стеклянкою муха.

Из нижнего горла, архангельски гулкая,

не вырвется фуга плененного духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.

Но если серьезно — я рад, что горюю,

Я рад, что одет, как воронье пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.

Чем горше, тем слаще становится участь.

Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешев парадокс, но я радуюсь, мучась.

Верней нахожу наслажденье в печали.

В отчаянной доле есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелек. Какие детали!

Зато в мочевом пузыре, как монеты

Три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты

Послужат оберткою в бакалее

И станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,

К иным поколеньям взвивал свой треножник?!

Все прах и тщета. В нищете околею.

Таков твой итог, досточтимый художник!»

Последнее четверостишие Андрея Вознесенского станет программным,
ключевым и вскоре послужит эпиграфом к моей новой рок-опере.

Роман Германа Гессе «Степной волк», опубликованный в Германии в 1927
году, сразу же стал эпохальным, знаковым событием для своего времени.
Дело в том, что в нем, как в зеркале, отразился необычайно возросший
тогдашний интерес общественности к так называемому психоанализу Йозефа
Лэнга - ученика знаменитого Карла Юнга. По существу, Магический театр,
описанный в романе, есть не что иное, как психоанализ Лэнга. Главный
герой романа «Степной волк» Гарри Галлер, безусловно, прототип самого
Гессе, находится в жутком душевном кризисе, в странных полубезумных
метаниях между миром Духа и миром Материи. Однажды, во время бесцельных
блужданий по городу он встречает «черного человека», которые передает
ему небольшую книжку - «Трактат о Степном Волке», который повествует о
некоем Гарри Галлере по прозвищу «Степной Волк». Естественно, главный
герой сразу же узнает себя в этом «Волке» и ему становится жутко от
этого; тем более, что жизнь у него с этого момента начинает развиваться
именно в той хронологической последовательности, как это было описано в
данном «Трактате». Совершенно запутавшись в собственных переживаниях и
изрядно уставший от своего почти шизофренического «раздвоения личности»,
Гарри, в конце концов, решает совершить самоубийство, однако встречает в
ресторане странную девушку, которая отговаривает его от суицида,
предлагая вначале убить себя. В общем, сюжет романа более чем странный и
очень психоделический. Как - раз то, что было нужно в моем нынешнем
весенне - депрессивном настроении.

Роль девушки было решено отдать моему брату Жене, которому только что
исполнилось 14 лет, поэтому голос у него еще не мутировал и был
удивительно похож на девичий. Как только в магнитофонной записи
появлялся эротический, с очаровательной хрипотцой изрядно подгулявшей
девицы, голос Жени, мы с Виталием Фефеловым не могли сдержать улыбки.
Виталий Фефелов - это звукооператор ДК «Моторостроителей», в котором я
играл тогда в местной рок-группе. Он любезно согласился на мою просьбу
помочь записать все саундтреки к рок - опере, а заодно блестяще сыграл
роль директора Магического театра. Все театральные сцены мы записывали в
моей кладовке, чтобы добиться «плоского», натурального звука и
избавиться от абсолютно ненужного в нашем случае эффекта реверберации.
Только сейчас я понял и оценил всю сложность работы актеров, работающих
в радиоспектаклях — попробуй - ка голосом, только его интонациями и
ничем больше, передать всю гамму человеческих переживаний!

Наконец, «Степной волк» был записан, но явно не хватало публики, которая
могла бы по достоинству оценить эту «эпохальную» работу. Фефелов, радио
- электронщик от Бога, предложил использовать последние достижения
научно - технического прогресса. Для этого он притащил ко мне домой
мощный 100 - ваттный усилитель, который мы подключили к радиоточке в
моей квартире. К усилителю подключили магнитофон и в 21.00 (когда
большинство людей уже дома) запустили в эфир рок - оперу «Степной волк».
Усилитель на время трансляции полностью перекрыл местное краевое
радиовещание в районе примерно двух кварталов (а это тогда, да и сейчас,
было подсудным делом), и люди были просто вынуждены слушать нашу
экзистенциальную, «запредельную» для человеческого понимания, музыкально
- литературную композицию. Жаль, что мы не могли «насладиться» их
реакцией, а без этого, конечно, не было полного удовлетворения от
содеянного.

К сожалению, моя личная копия «Степного волка» где-то безвозвратно
потерялась — от всего этого титанического труда у меня осталась всего
одна, правда центральная тема самого Гарри Галлера, написанная
специально для кларнета (см. фонограмму 1). Но я точно знаю, что
оригинал этой «нетленной» рок - оперы, по-прежнему, остается у Виталия
Фефелова, который до сих пор бережно хранит его в память о нашем
совместном Творчестве.

1 июля 1982 года я с большим «энтузазизмом» отправился в свой первый
студенческий строительный отряд «Русичи» юридического факультета АГУ
(потом будут еще два). Нас было 30 парней с разных курсов и всего 5
девушек - поварих. Так что, судя по всему, ожидалось большое «гендерное»
шоу, особенно когда мы узнали, что место дислокации стройотряда — это
огромное алтайское поле в 30 км от деревни Шелаболиха в Павловском
районе. Нас «купил» у факультета известный в Алтайском крае директор
совхоза «зеркального карпа» Герой социалистического труда Сапунов,
которого мы между собой за его чересчур нудный характер сразу же
окрестили «председятелом».

Когда мы прибыли на место дислокации стройотряда, я был просто потрясен
той величественной панорамой, которой открывалась перед нами такая
знакомая и, оказывается, совершенно незнакомая природа Алтая. До чего же
красивая, все-таки, эта «малая» моя Родина!

Передо мной раскинулось великолепное изумрудное поле, как в сказке
Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». Солярные пятна от
пылающего июльского солнца поднимали с волшебного поля струи горячего,
раскаленного до бела воздуха, в мареве которого слабо колебались силуэты
дальних околков, в беспорядке разбросанных по полю, и наших двух
строительных вагончиков, убого стоящих на краю березовой рощи. Все
пространство вокруг вагончиков, даже на тех редких черно - белых
фотографиях, что остались от этого стройотряда, залито каким-то
фантастически нереальным, ослепительно белым солнцем.

Рядом с нашими вагончиками стоял большой фургон на колесах, в котором
жили водители скреперов и грейдеров (авт. - дорожно - строительная
техника), приехавшие сюда на «калым» из Тальменки. Мы вместе с ними
должны были строить новый пруд для «зеркального карпа».

Первая ночь в строительных вагончиках для всех прошла просто кошмарно.
За день раскаленный, обшитый листовым железом вагон превращался в такую
сауну, что до 3 часов ночи уснуть было совершенно невозможно. Затем,
наконец, кое - как уснув под утро, через час вы уже просыпались от
дикого холода — оказывается, эти тонкие, фанерные стены вагончика не
могли сохранить тепло и были абсолютно беззащитными перед ледяным
алтайским утром.

Утро следующего дня сразу же омрачилось печальным происшествием, в
котором мы все усмотрели дурной знак и предзнаменование. Когда я вышел
из вагончика, то увидел, что возле фургона рабочих из Тальменки
происходит какое-то очень нехорошее движение: рабочие бегали,
возбужденно размахивая руками, и что - то кричали, а на земле в это
время лежали, абсолютно безучастные к происходящему, два человека, между
которыми носилась, как заведенная, наш врач стройотряда Света Самойлова.
Света с отличием закончила шестой курс Алтайского мединститута и теперь
была интерном. В стройотряд она была направлена институтом для
прохождения послевузовской учебно - производственной практики, которая
так трагично и, в то же время, так нелепо стартовала сегодня.

Оказывается, двое рабочих, желая опохмелиться после вчерашнего шумного
застолья, уже с раннего утра хлебанули тормозной жидкости, от которой
один умер мгновенно, а второй, видимо, покрепче, еще долго мучился и
мучил нашу Свету, которая рыдала в голос от собственного бессилия и
кричала, как полоумная: «Если бы у меня только была сыворотка,
противоядие, он бы не умер!» Целый день трупы лежали под палящим
солнцем, а работяги теперь нашли «законный» повод еще раз выпить и не
пойти на работу — достойно, как полагается, по - русски помянуть
«безвременно ушедших».

Света понравилась мне с первого взгляда. Она была некрасива, но с каким
- то особым шармом, которым обладают актрисы с похожей внешностью — Энди
Макдауэлл и Барбара Стрейзанд. Я полюбил ее чисто платонической любовью,
и мы на долгие годы стали настоящими друзьями, что очень редко случается
между мужчиной и женщиной.

Уже на второй день нашего пребывания в стройотряде, мы вышли на
производственный объект. Суть нашей, совсем несложной, работы состояла
в следующем: как я уже говорил, мы строили пруд для элитного
«зеркального карпа» — скреперы и грейдеры готовили «чашу» бассейна для
него, а мы должны были, соответственно, подготовить и забетонировать
пространство вокруг шлюзовых створов и трубы, подающей воду в бассейн
пруда. С самого начала капризная алтайская природа стала мстить нам за
нашу самонадеянность, безалаберность и легкомыслие.

Руководил всеми работами очень «веселый» гидротехник из Павловска Петр
Семенов - мужчина 45 лет, недавно заочно окончивший факультет мелиорации
Алтайского аграрного института и поэтому, как все настоящие заочники,
чувствующий в себе просто необыкновенные силы и желание «повернуть
северные реки вспять». Это был настоящий «гигант» гидротехнической
мысли, который не уставал изо - дня в день удивлять нас, убогих и сирых
студентов. Каждый раз, когда он придумывал для нас что - нибудь этакое,
новаторское, мы вновь и вновь брали в руки увесистые березовые чурки
для трамбовки грунта, и, как рабы на галерах, обливаясь потом под
безжалостным июльским солнцем, с большой «теплотой» вспоминая всех
ближайших родственников гидротехника, начинали исступленно месить какую
- то очень странную синюю глину, отвратительной «кашей» проступающую
сквозь землю в шлюзовом канале.

На объекте возникла очень непростая гидротехническая ситуация. Дело в
том, что на Алтае грунтовые воды залегают очень близко от поверхности
земли. Даже фотосъемка с космоса (я лично убедился в этом на научно -
практической конференции географического факультета АГУ, которую посетил
в 1993 году) показала, что под всей территорией Алтайского края,
сравнительно на небольшой глубине, раскинулось огромное артезианское
озеро. Это подземное озеро, как - раз, и питают многочисленные водные
артерии и «капилляры», которые сейчас безжалостно нарушили скреперы и
грейдеры, срезавшие верхний слой земли. Как пораненный зверь, земля
сейчас просто истекала «кровью», ежеминутно выделяя обильные грунтовые
воды даже под действием простой лопаты.

Каждый раз, приходя утром на объект, мы с огорчением обнаруживали, что
вся наша трехдневная работа за ночь смыта водой и смешана со странной
синей глиной, которую в таком количестве я встречал только на Алтае и
которой местные жители приписывают невероятные целебные свойства. Под
действием грунтовых вод в земле образовывались многочисленные «карманы»
и «пустоты», в которые легко можно было загнать по самую «шляпку»
трехметровую арматуру. И вновь прибегал наш «веселый чертик» -
гидротехник, сангвинически размахивая руками и с энтузиазмом
умалишенного призывающий нас не «опускать» руки, а «весело и
непринужденно» начать все с начала. И снова мы, как оглашенные, начинали
трамбовать склоны и дно шлюза, а на следующее утро наблюдалась все та же
привычная картина разрушения. Получался какой-то бездарный, совершенно
бесполезный «сизифов труд». Первым не выдержал Валера Хмыкин. «Да е...
этот п....техник (авт. - ругательство в адрес плохого гинеколога)! -
гневно воскликнул он однажды. - Доколе же еще этот «долбоюноша» будет
испытывать наше терпение?»

Валера Хмыкин — рослый, видный из себя парень 24 лет с внешностью
известного в то время актера Евгения Киндинова и бесподобным, просто
незаурядным чувством юмора. Он пришел к нам в университет уже
«взросленьким» из советской армии, где отслужил «срочную» в милицейском
батальоне внутренних войск в Иркутске и даже умудрился охранять
Московскую Олимпиаду 1980 года. Валера к тому времени был уже женатым
человеком, имеющим на иждивении жену и маленького ребенка, поэтому
пользовался в стройотряде безусловным авторитетом, являясь нашим
«неформальным» лидером. Сложная материальная обстановка в семье вскоре
вынудит его перевестись на заочное отделение юрфака и устроиться на
работу в милицию.

С водной стихией, безусловно, можно было совладать при условии
надлежащей организации производственного процесса, которой как - раз у
«героя труда» Сапунова не было и в помине. «И за что только ему дали
«героя соцтруда»?» - все время недоумевал Хмыкин. Как только мы
подготавливали площадку, тщательно утрамбовав ее тяжелыми березовыми
чурками, надо было срочно бетонировать ее, а у Сапунова, как всегда, не
был готов цементный раствор. Опять день вынужденного простоя, и на утро
приходилось начинать все с самого начала. В конце концов, в результате
этой вопиющей безалаберности и бесхозяйственности совхоз «зеркального
карпа» остался без пруда, а мы без заработка, съездив в стройотряд
вхолостую, в отличие от счастливых коллег по «Ермаку» и «Скифу».

Как - то раз, во время завтрака я обнаружил, что совсем не могу держать
столовую ложку — на правой ладони вздулась огромная шишка. В панике я
побежал к Свете Самойловой, которая тут же вынесла свой неутешительный
«приговор»: «Сережа, дело плохо! У тебя надорвался внутренний мозоль и
образовался обширный абсцесс. Надо срочно оперировать, а то можно
потерять всю руку. Здесь, в полевых условиях я не рискну делать эту
операцию на твоей «драгоценной руке». Езжай в город, причем срочно!» Да
за что же Боженька так на меня рассердился, что я такого Ему сделал,
крамольного — уже второй раз за год приходится ложиться под нож
хирурга!

Приехав в Барнаул, я тут же, со всех ног, помчался в уже знакомую мне
вторую поликлинику, где на этот раз меня принял пожилой врач -мужчина.
«Ничего страшного, - оптимистично заявил он и назначил мне прогревание
на УВЧ. А к вечеру руку «разбарабанило» уже по самое запястье. «Сережа,
тянуть до понедельника никак нельзя, - сказала бабушка, с тревогой
осматривая руку, - сейчас пятница, за два выходных абсцесс поднимется до
локтя. Надо резать, причем немедленно, но будет очень больно.
Выдержишь?» Я только молча кивнул головой. Брат Женя, которому едва
исполнилось 12 лет, с интересом расположился рядом в ожидании волнующего
душу зрелища. Бабушка протерла спиртом маникюрные ножницы, обработала
руку, и молниеносным движением руки вырезала мне довольно приличный
кусочек воспаленной плоти. В глазах моих потемнело, а Женька громко
заголосил: «Ты что делаешь, ему же больно!» Я побежал в туалет и меня
тут же стошнило от боли. Когда я вернулся, бабушка принялась, что есть
силы, выдавливать гной из ладони, а потом заставила опустить мою руку в
горячий соляной раствор.

Когда в понедельник утром я пришел к хирургу в поликлинику, он ревниво
посмотрел на мою обновленную, практически здоровую руку и спросил, явно
уязвленный: «Тебе кто сделал операцию?» «Бабушка, она - тоже хирург!»
-ответил я. «Хорошо сделала,» - только и смог сказать этот врач -
неудачник.

За время этого злополучного стройотряда мне пришлось еще раз обратиться
к Свете за медицинской помощью. А дело было так.

Как - то раз, вместе с Сашей Сафроновым, редкостным пьяницей и
забулдыгой с моей же академической группы, я отправился к ближайшему
околку полакомиться земляникой, которая обильной россыпью, как
драгоценными самородками, усеяла все окрестные луга. Наевшись досыта
земляники, мы стали весело резвиться на солнышке, как водится в таких
случаях, швыряясь набившей оскомину ягодой друг в друга. А потом
принялись шумно бороться и кататься по изумрудной траве, как не на
шутку расшалившиеся медвежата, покрывая свои тела обильными рубиновыми
каплями от раздавленной под нашей тяжестью луговой земляники. Однако,
суровая расплата за эту детскую шалость и легкомыслие вскоре не
заставила себя ждать.

Вернувшись в лагерь, я с ужасом обнаружил у себя трех здоровенных
клещей, «мертвой» хваткой вцепившихся в мошонку. «Валера, что делать?» -
чуть не плача, обратился я к Валере Хмыкину, нашему безусловному
«авторитету» в стройотряде и просто надежному товарищу, показывая ему
свою сильно распухшую от укусов клещей мошонку. «Да, однако! Эка тебя
«разбарабанило», - сочувственно сказал Валера, и, видимо, желая хоть
как-то успокоить меня, добавил: «Ты, Серега, не переживай сильно по
поводу своих яиц; знаешь как меня укусила одна бл... на Московских
Олимпийских Играх 1980 года - до сих пор залупа ноет, как вспомню.
Стояли мы тогда в патруле с одним сержантом из Новосибирска в Парке
культуры имени Горького. Нас, «пепсов» (авт. - ППС патрульно-постовая
служба) тогда в Москву со всей страны согнали. Идем мы ночью по парку,
кругом ни души; вдруг, слышим - где-то баба орет! Мы с товарищем в кусты
и видим: лежит баба, а ее «обрабатывают» два голых мужичка. Вот такие
неприглядные, «скотомогильные» дела (это было его любимое выражение)! Мы
оба подумали тогда — в парке совершают групповое изнасилование. Одного
мужичка, того, что на бабе, я, не долго думая, огрел рукояткой пистолета
по голове, да так, что он потерял сознание. Погнался было за вторым, да
он где-то спрятался, голый, в кустах. Мой товарищ, как в ступоре, все
это время стоял рядом, разинув рот, и просто смотрел, как я геройски
расправляюсь с «бандой маньяков». А баба, вместо благодарности, и
говорит нам, очень так сердито: «Вы что, мусора, наделали? Дескать, у
нас тут все было по добровольному согласию, а вы чуть моего еб... не
убили!» Оказалось, что эта «пресвятая троица» работала в каком - то
московском НИИ, и каждые выходные устраивала себе «большое эротическое
шоу». Тут уж пришла моя очередь рассердиться. «Ну, тогда соси, - говорю,
- сука, за «ложный вызов!» Вот она и «пососала», от «всей души»
прикусив член, чтобы я впредь был вежливым с дамами. Такая вот история
случилась, а ты говоришь: «Яйца мои, яйца! Член — вот это да!» Очень
меня позабавила тогда и немного успокоила эта «поучительная» история
Валеры Хмыкина.

Положение мое было «хуже губернаторского» - ведь не показывать же свое
«хозяйство» нашему врачу Свете Самойловой, к которой я питал такие
нежные и возвышенные чувства. Но делать было нечего — пришлось,
все-таки, отправиться в медсанчасть. Света внимательно выслушала, дала
нитки и вазелин, объяснив, как извлечь клещей из столь нежной плоти. И
вскоре я, уже счастливый, рассекал по лагерю с гордым видом победителя
этой мерзкой твари, посланной Создателем на Землю, видимо, в назидание
людям.

Дальнейшая Судьба Валеры Хмыкина сложилась очень драматично. Сразу же
после стройотряда, он по семейным обстоятельствам перевелся на заочное
отделение юрфака и устроился инспектором уголовного розыска в Ленинский
РОВД города Барнаула. Вскоре, всего через полгода службы, он был
задержан, арестован и осужден, к счастью условно, за неосторожное
убийство при задержании преступника. А дело было так.

Как - то раз осенью, на пульт дежурного по Ленинскому РОВД поступило
криминальное сообщение, что из местного лесхоза двое неизвестных на
«КАМАЗе» похитили прицеп с лесом. Для задержания преступников немедленно
послали группу быстрого реагирования (ГБР), в составе которой и был
молодой инспектор уголовного розыска Валерий Хмыкин. Машину с похищенным
лесом нашли очень быстро. За рулем «КАМАЗа» сидел молодой солдат —
срочник первого года службы, а рядом с ним капитан - артиллерист из
дивизиона ПВО, дислоцированного в поселке Березовка недалеко от
Барнаула. Началась погоня, в процессе которой Хмыкин, как в детективном
кино, эффектно прыгнул на подножку военного грузовика и начал бороться с
солдатом за руль, принуждая его остановиться. В этот момент и произошел
самопроизвольный выстрел (это выстрелил снятый с предохранителя
пистолет в правой руке Валеры), пуля попала в сидевшего рядом капитана,
убив его наповал.

И начались долгие, мучительные мытарства Валеры. Весь РОВД бросился на
защиту Хмыкина (надо признать - любил его, все - таки, народ) — эксперты
- криминалисты нарочно подрезали боевую пружину спускового механизма у
его «ПМ», доказывая тем самым, что выстрел, все-таки, был
самопроизвольным из-за технического дефекта оружия; руководство РОВД
выставило на суд целых трех общественных защитников и наняло для защиты
Хмыкина самого лучшего адвоката в городе Барнауле - Шпица. Но все эти,
поистине титанические, усилия оказались тщетными и судимости, даже
условной, все же избежать не удалось. Хмыкина уволили из органов,
исключили из университета, и он был вынужден, чтобы содержать семью,
длительное время работать токарем на Алтайском моторном заводе (АМЗ),
делая дизели для прекрасных отечественных танков «Т-72» и «Т -80».

Как - то, много лет спустя после описанного события, я случайно встретил
Валеру на улице Барнаула — передо мной стоял уже зрелый, много
переживший в жизни мужчина с совершенно седой головой. «Эка тебя
«поколбасило», однако!» - подумал я тогда.

Только Валера Хмыкин с его незаурядным комбинаторным мышлением
настоящего оперативника мог придумать и провернуть в стройотряде такое
экзистенциальное представление, как трагико — комическая постановка под
названием «Кораблин повесился». А дело было так.

Однажды в августе 1982 года, Володя Кораблин, невероятно тщедушный и
тощий, прямо как Кащей Бессмертный, 25 - летний студент из параллельной
группы, получил письмо от любимой девушки, которая извещала его, что
уходит к другому мужчине. Хмыкин и еще пара старшекурсников,
задумавших всю эту «оперативно - тактическую комбинацию», постарались
сделать так, что, накануне грядущего события, все ребята в стройотряде
узнали об этом шокирующем письме. Володя, совершенно «раздавленный
горем», целый день, голодный, ничком лежал на своей панцирной кровати в
нашем душном вагончике и хватался за сердце, всем своим видом показывая,
что «ему жизнь не мила». Я, реально испугавшись попытки суицида, вызвал
к Кораблину Свету Самойлову, которая тут же дала ему успокоительного.
Так продолжалось до самого вечера.

Ночью мы все проснулись от ужасного истерического вопля, почти как в
незабвенном «Джимми - шизофренике»: «Висит!» Это истошно кричала наша
повариха Ольга Маршина. По цепочке побежала жуткая новость: «Кораблин
повесился!» Тут со мной случилась самая настоящая истерика. «Ведь я
знал, знал ведь и ничего не сделал, чтобы он остался живым! Я, только я
виноват в его смерти!» - кричал я на весь вагон и громко рыдал. «Ну
повесился и повесился, хер с ним!» - философски изрек Миша Татьянин и
повернулся на другой бок - спать дальше.

Всей толпой мы побежали к опушке леса, где в свете полной луны зловеще
раскачивалось на ветру тело несчастного висельника. Прибежав на место,
мы все в ужасе оцепенели, не решаясь подойти к «покойнику»: жалкое тощее
тело Кораблина в его неизменном, очень трогательном голубеньком капюшоне
на голове (петлю он накинул поверх головы) качалось из стороны в сторону
под отвратительный скрип старой березы. «Ребята, он еще может быть жив!»
- закричал Саша Каширский и схватил Кораблина за ноги, пытаясь вытащить
из петли. Однако, в руках его остались только кроссовки, а из-под старых
рваных штанин торчали две корявые березовые палки. «Что это за херня?» -
удивленно произнес Каширский и сорвал бутафорское «тело» с березы. Оно
упало на землю, а из капюшона выкатился наш любимый футбольный мячик. «Я
этого Кораблина сейчас действительно повешу!» - крикнул Саша, и шумной,
очень возбужденной толпой мы принялись искать Кораблина по всему лагерю.
Однако, в ту ночь мы его так и не нашли, так как предусмотрительный
Хмыкин, ожидая подобной реакции народных масс, загодя спрятал Вову в
своем вагончике.

Только через два дня Володя Кораблин рискнул появиться на людях, подошел
ко мне и сказал с большим чувством благодарности: «Спасибо, Сережа, за
твое сочувствие и человечность — только ты по - настоящему пожалел меня
в той непростой ситуации!»

Несмотря на тотем «Сухой закон», гордо и многообещающе стоящий посреди
лагеря, который мастерски вырезал из дерева горноалтаец Слава Тюхтенев
по прозвищу «Маршал», Хмыкин и проживающие вместе с ним в вагончике
старшекурсники регулярно «побухивали». Отвратительное пойло, продукт
деревенского самогоноварения, им, день через день, привозили местные
ребята из Шелаболихи. Они с шумом и треском приезжали к нам на своих
мотоциклах, и подолгу, за полночь, засиживались за спиртным в соседнем
вагончике.

Однажды, поздно вечером, накануне отъезда в Барнаул по завершению
стройотрядовского сезона, я лежал в своем вагончике и мучился от
страшной зубной боли (от ледяной родниковой воды, которую мы пили каждый
день, воспалилась надкостница зуба), когда к нам зашел молодой
симпатичный парень из Шелаболихи и спросил: «Кто здесь Сережа Воронин? Я
его - троюродный брат». Оказалось, что это — мой дальний родственник
Петя по линии моего двоюродного брата Жени. Мой дядя, Валерий Степанович
Гулимов, сам родом из Шелаболихи, радостно сообщил своей родне в
деревне, что по соседству с ними в стройотряде нахожусь я. Вот Петя и
решил познакомиться со мной - своей дальней родней из Барнаула. С этим
«веселым» родственником однажды произошла крайне неприятная и
одновременно удивительная история.

Однажды Петя катался на своем любимом мотоцикле «Ява» (самом модном и
престижном в то время), вдрызг пьяный. Уснув за рулем, он, вместе с
мотоциклом, совершил невероятный акробатический кульбит с 20-метрового
обрыва в Обь, сломал себе тазовую кость в нескольких местах, но, самое
удивительное - не утонул при этом на самой стремнине могучей реки и даже
не проснулся от боли. Река благополучно доставила его, спящего, на
берег, где его и подобрали рыбаки. Лишний раз, своим личным уникальным
опытом Петя доказал всему миру, что «пьяному - действительно, море по
колено»!

Наконец, пришла пора расставаться с нашим чудным природным уголком, в
котором прошло два месяца моей счастливой безоблачной юности. С грустью
и большой нежностью взирали мы на два убегающих вдаль вагончика, убого и
печально стоящие посреди огромного луга - брошенные и позабытые всеми
на многие годы временные жилища для трех десятков молодых балбесов (по
рассказам моего сокурсника Юры Дранишникова, который недавно ездил туда,
они до сих пор находятся там, на том же самом месте, вместе с одиноко
торчащим посреди поляны деревянным тотемом «Сухой закон», изрядно
позеленевшим от времени и сырости).

Приехав в конце августа 1982 года в Барнаул, я, первым делом, отправился
в местную поликлинику, где «на дорожку» поставил укол обезболивающего
лекарства. Впереди было 5 суток трудного пути — я первый раз ехал к
своим родителям в Хабаровск на поезде.

Приехав в Хабаровск, я был приятно поражен природой и людьми этого
чудесного края. Особенно понравились мне девушки Хабаровска - томные
южанки с пронзительно жгучими черными очами, с идеальными греческими
носами и роскошными обольстительными фигурами — удачная помесь казацкой
и еврейской крови (сказывалась близость и влияние Еврейской автономной
области).

Передо мной открывалась величественная и совершенно завораживающая
панорама великого Амура: его живописных берегов и прекрасной набережной,
речного порта и удивительным образом вписанных в уссурийскую природу
старинных, но очень широких и просторных (даже по современным меркам)
улиц.

Прекрасные пейзажи (вид на стрелку Уссури и Амура) открывались даже с
балкона родительской квартиры, выходящей окнами прямо на Амур, так что я
не удержался и в первый же день пребывания в Хабаровске сделал
несколько замечательных фотоэтюдов (см. фото 6-11). На одном из снимков
(см. фото 12) как-раз запечатлен тот самый лодочный причал, с которого
мы отправились в скором времени на катере в «легендарный» поход по Амуру
(Дэрсу Узала рядом не «валялся», отвечаю!).

Как - то раз в сентябре, заместитель начальника Дальневосточного
юридического института МВД РФ по учебной работе Александр Плотников
предложил нам с отцом эксклюзивную прогулку вниз по течению Амуру. Мы,
«старые морские волки» и авантюристы, с радостью на это согласились. И
хотя, старенькая «казанка» Плотникова без конца глохла, захлебываясь
собственным бензином, нам все-таки удалось, с Божьей помощью, завестись
и тронуться в этот «опасный», полный приключений путь. Поначалу все шло
гладко. Мы шли по узким протокам, старательно огибая многочисленные
острова, заросшие густым ивняком и населенные полчищами совершенно
обезумевших комаров - «крокодилов» (таких огромных я нигде не встречал
еще в своей жизни), делая на некоторых из них кратковременные из-за
комаров остановки. Мне дали даже порулить немного катером в знак особого
доверия, и я был горд этим неимоверно, лихо закладывая виражи и обливая
холодной забортной водой сидящего слева по борту отца. Гладко у нас
было ровно до тех пор, пока мы не стали приближаться к государственной
границе СССР и Китая. Сан Саныч Плотников, ввиду важности момента,
пересел за руль катера и с невозмутимым видом направился прямо к нашему
пограничному «сторожевику», примерно в 100 метрах от которого уже стоял
катер китайских пограничников. Позади китайцев достаточно хорошо
виднелись пагоды китайской деревни Фуюань (ныне — развитого
промышленно - туристического центра северной провинции Хэйлудзян, от
которого кормятся в настоящее время тысячи «барыг» из Хабаровского
края).

Вначале советские пограничники не обращали на нас ровным счетом никакого
внимания, видимо, принимая за свое, изрядно «подгулявшее» начальство, но
потом, хорошенько разглядев в бинокль, явно занервничали — и вот
пограничный катер уже завел двигатель и угрожающе двинулся в нашу
сторону. Тут уже шутки в сторону - мы не стали больше искушать Судьбу, а
резко приняли влево от фарватера, причалив к нашему советскому берегу,
где стоял одинокий пограничный столб; достали из бардачка коньяк и
закуску, торжественно отметив столь знаменательное событие.
Пограничники, увидев обычное пьянство «наших соотечественников», да еще
на границе, сразу же потеряли к нам всяческий интерес и вернулись на
исходную позицию в центре фарватера, а мы, опустошив бутылку, с
радостным чувством до конца исполненного долга, отправились в обратный
путь.

Однажды, в один из теплых сентябрьских дней мы с отцом сходили в гости к
его хорошему знакомому - бывшему заместителю начальника Хабаровского
ГУВД Павлу Сигизмундовичу Шелутинскому, который ныне, уже находясь на
пенсии, работал архивариусом в Управлении внутренних дел края. «Ребята,
у меня в архиве есть такое уголовное дело, от которого у вас волосы
«встанут дыбом»! - радостно сообщил нам Шелутинский. - Это - дело
рядового Терехова, который из 1941 года переместился в 1948! Просто
мистика какая -то!» Он дал нам почитать это уникальное дело, от
которого у нас с отцом, действительно, зашевелились волосы на голове.

Эта история произошла в июле 1941 года под Оршей. Во время разведки боем
рядового Терехова оглушило взрывом мины, после чего он пришел в себя уже
в немецком блиндаже. Увидев вражеского пулеметчика, он сразу на него
набросился. Озлобленные поступком пленного немцы решили его расстрелять.
Когда рядового повели к ближайшему лесу, неожиданного небо озарилось
ослепительным светом и раздался пронзительный свист. Открыв глаза,
советский боец обнаружил, что лежит на зеленой траве среди деревьев, а
рядом без сознания его конвоиры. Он быстро собрал их автоматы, растолкал
их, приказав поднять руки вверх, повел немцев в том направлении, где
предположительно находилась наша часть. Вскоре, к изумлению Терехова,
лес кончился, а на дороге он увидел приближающуюся телегу, в которой
сидели старик и девочка.

- Здравствуй, отец! – поздоровался солдат, когда они подъехали совсем
близко.- Наши далеко? Я тут в переделку попал, да, вишь, выкрутился,
троих гадов веду.

При этих словах старик вытаращил глаза, стал неистово креститься и
нечленораздельно мычать.

- Ты что, глухонемой? – с сочувствием спросил рядовой. Тут на помощь
пришла девочка, сообщив, что он вместе с пленными немцами находится на
…Дальнем Востоке, а на дворе – лето…1948 г… И тут едва не онемел
Терехов…

Энкеведисты, подозревая какую-то провокацию, тщательно изучили досье
солдата и установили, что он действительно участвовал в злополучной
разведке боем под Оршей и затем был занесен в список пропавших без
вести. Во Владивосток были вызваны несколько бойцов из части, в которой
служил Терехов. Они опознали своего сослуживца и с удивлением отметили,
что за семь прошедших лет он не изменился и выглядел будто
«заспиртованный». Неутомимые чекисты в одном из лагерей для
военнопленных на Волге разыскали офицера из роты, в которой в 1941 году
служили плененные Тереховым солдаты вермахта. Он подтвердил их
показания.

Несмотря на то, что следствие вели долгое время лучшие «спецы», ответить
на вопрос, каким образом советский солдат вместе с тремя немцами
«перенесся» на Дальний Восток, и где все четверо находились целых 7 лет,
так и не удалось. В конце концов, дело закрыли: немцев отправили в
лагерь для пленных, а Терехову приказали крепко держать язык за зубами,
что он и делал 50 с лишним лет. Вот такие удивительные истории случились
со мной в мой первый, самый интересный и запоминающийся, приезд в
Хабаровск - замечательный город на великом Амуре, ставший для меня
вторым родным городом.

В июле 1985 года, скрываясь от вездесущего «Факера» Сан Палыча Власова,
мы с Олегом Коробковым приехали на турбазу «Алтай», расположенную в
живописном уголке старинного «купеческого» города Бийска. Прибыв на
место, мне надо было срочно определиться — по какому, все - таки,
маршруту вести «чайников» - туристов. Накануне, в апреле, я, как
положено, «по — взрослому», закончил дополнительные университетские
курсы факультета общественных профессий (ФОП) для инструкторов по
горному туризму, а уже в мае прошел самое настоящее «спецназовское»
обучение на турбазе «Катунь» под руководством известного на Алтае
суперпрофессионала в туристическом деле Сергея Зяблицого. Для нас,
«чайников», эта личность была харизматичной и экстраординарной во всех
смыслах. В 1980 году Сергей вместе со своей будущей супругой успешно
окончил юридический факультет АГУ, однако, по специальности,
естественно, работать не стал, а целиком посвятил себя любимому делу -
туризму, которому был предан до абсолютного фанатизма и в котором
преуспел чрезвычайно, снискав заслуженное уважение в туристическом мире.
Кстати, в настоящее время супруги Зяблицкие являются успешными хозяевами
весьма приличного туристического комплекса в поселке Манжерок, что в
Майминском районе Республики Алтай, которому в свое время посвятил свою
знаменитую песню известный советский композитор Оскар Фельцман.

Зяблицкий преподал нам, будущим инструкторам по горному туризму,
настоящую спецназовскую школу выживания в тайге, а затем организовал
такое «эпохальное», такое памятное для нас восхождение - нисхождение в
полном альпинистском снаряжении в кратер потухшего вулкана на горе
Луковка. Там, на дне этого кратера нас встретило такое фантастическое
зрелище, что словами передать просто невозможно - готовая декорация к
фильму по роману Жюля Верна!), поэтому «рвался в бой» применить свои
теоретические познания на практике в полном объеме. При этом я всегда
завидовал «белой» завистью Олегу, который к тому времени был уже бывалым
«туриком» и водил «чайников» по самым сложным пешим маршрутам Горно
Алтая - «76» и «77», на которых чувствовал себя одинаково уверенно.
Из-за этого Коробков по приезду на базу моментально преображался и вел
себя подчеркнуто важно, даже высокомерно — как, наверное, бывалый в
многочисленных «переделках» боец из немецкой дивизии горных егерей
«Эдельвейс» ведет себя с еще необстрелянными фашистскими «сосунками».

Однако, для меня проблема пеших маршрутов вообще никогда не стояла
ввиду полного отсутствия в моей голове «природного компаса». Я мог
часами плутать даже «в трех соснах» родного Барнаула, не говоря уже о
Горном Алтае с его непроходимой, порой совершенно непролазной тайгой. С
такими «незаурядными» способностями я мог реально завести группу в такую
глухомань (такие прецеденты уже были на турбазе с другими инструкторами,
когда бедных, измученных многодневными скитаниями туристов приходилось
эвакуировать из тайги вертолетом), куда «Макар телят не гонял». Поэтому
свой выбор, в конце концов, я остановил на так называемом «матрасном»,
318 -ом маршруте.

318 - й маршрут — это сплав по Бии от «золотоносного» поселка Артыбаш, в
котором как - раз происходили исторические события времен гражданской
войны, показанные в известном советском боевике 1975 года «Пропавшая
экспедиция», и аж до самого Бийска. Объективно вышло так, что это
пугающее название фильма мистическим образом определило всю дальнейшую
Судьбу и нашей туристической группы — мы также «пропали бесследно», не
уложившись в график маршрутного листа и опоздав на базу на целых 4 часа.

«Маршрут, в общем -то, совсем несложный — всего один порог и две шиверы
возле Артыбаша (авт. - небольшие перекаты на каменистом дне реки) на
пути следования, - объяснял мне «расклад» заместитель директора турбазы
«Алтай», очень тучный и вечно пьяный Витя Мазуров по прозвищу «Дизель».-
Твоя основная задача — это идти на плотах четко по фарватеру и следить
за его указателями по берегам реки. Самое неприятное, что может с тобой
случиться — случайно забрести в «запонь» - тогда «пиши - пропало», вовек
не выберешься!» «А что это такое - «запонь»? - с неподдельным интересом
спросил я. «А это - очень узкая протока Бии, доверху забитая
полусгнившим лесом, оставшимся от сплава. Да, и еще. Держись подальше от
«отбойников» (авт. - деревянные сооружения на реке, «отбивающие» во
время сплава бревна от берега). У нас был случай недавно, когда двух
байдарочников затянуло под «отбойник», и они оба погибли. Сейчас в
Артыбаше уже три дня сидит твой друг Юра Корчак с группой туристов из
10 человек и с нетерпением ждет тебя с лоцией. Дуй туда, как можно
быстрей, а то туристы, говорят, уже начали бунтовать от безделия!»

Добравшись на «Ракете» до Артыбаша, которая легко преодолела это
расстояние вверх по течению всего за 4 часа (наш сплав вниз по реке
займет ровно неделю), я увидел «почерневшего» от «бухла» Корчака, в
абсолютном «депресняке» сидящим в пропахшей какой - то отвратительной
кислятиной перкалевой палатке. «А нельзя ли было побыстрее ехать! - с
явным раздражением пробурчал Юра. - Я уже не знаю, чем их тут занять.
Совсем выпряглись «чайники»!» Я спокойно объяснил, что это от меня не
зависело. Мне сказали — я сразу приехал, какие могут быть претензии ко
мне. «Ну, тогда давай договоримся, - «запел» свою привычную «песню»
Корчак, которого всегда привлекала власть в любой ее форме. - Я буду
капитаном, поскольку уже хорошо знаю эту группу, а ты - лоцманом!» «Да
ради Бога, Юра!» - радостно воскликнул я, которого всегда угнетала
ответственность за других людей - неизменный спутник любой разновидности
власти.

Основной костяк группы (а это 6 человек - 2 девушки и 4 парня)
составляли выпускники барнаульской средней школы №79— самый опасный
своей непредсказуемостью контингент. Кроме них, были 3 студентки
педагогического института и один крайне неприятный тип — майор -
замполит челябинского танкового полка Виталий, у которого, «как всегда
не вовремя», вспыхнул знойный роман с одной из студенток - Таней. В
общем, расклад сил для безупречного похода был, прямо скажем, не «ахти».
В нашем распоряжении были два надувных спасательных плота (ПСН), четыре
палатки и много - много всякой разной еды — тушенки, сгущенки, которую
всегда в изобилии выделяла турбаза «Алтай» туристическим группам водного
маршрута. Старт мы назначили на завтра, а сегодня решили еще раз
основательно подготовиться к сплаву, тщательно проверив походное
снаряжение. Вода - она и в Африке вода! Как говорится, не прощает!

Не буду утомлять читателя совершенно неинтересными подробностями
походной жизни, которая везде и всегда одинакова. Скажу только, что в
жизни я так психологически не уставал, как на этом проклятом водном
маршруте. Весь поход прошел в вечном страхе капитально «присесть» в
тюрьму за какого - нибудь сгинувшего в «пучине» подростка, под
аккомпанемент недовольного ворчания «гребаного» замполита, которому,
почему - то, абсолютно все не нравилось в этом походе, и он стремился
установить свои, привычные ему, армейские порядки. Хорошо помня наказ
Олега Коробкова, что надо, во чтобы - то ни стало, сломать
«неформального» лидера (легко ему говорить - попробуй - ка сломать 35
-летнего майора -танкиста, у которого у самого в подчинении 200
человек), появившегося в группе, я весь поход только этим и занимался,
окончательно измучив себя и группу, но так и не добившись желаемого
результата — этот упертый майор так и остался «при своем интересе».
Единственное светлое пятно в этом откровенно неудачном походе — это
восхитительная природа пойменной части Бии — одной из красивейших рек
Западной Сибири, второй по водоносности в Алтайском крае и Республике
Алтай после Катуни.

Бия — мать, в отличие от бешеной Катуни, с грохотом несущейся с гор и
сметающей все на своем пути, берет свое начало в «жемчужине» Горного
Алтая - Телецком озере, поэтому в своем течении такая же неторопливая и
даже несколько флегматичная, как степенная и рассудительная женщина -
северянка. Тем не менее, в своем верхнем течении эта спокойная, в целом,
река довольна порожиста - изобилует водоворотами и перекатами
(шиверами), из которых самый крупный - «Кружило» (2-я категория
сложности) и последний, что в 2 км от села Турочак, порог «Кипяток»
(1-я категория сложности).

Несмотря на то, что Катунь («кадын») в переводе с древнетюркского
означает «женщина», на мой взгляд, в этой реке очень мало женского
начала. Она, в отличие от Бии, все - таки, олицетворяет грубую
сексуальную Энергию — с утра до вечера долбится о камни с настойчивостью
сексуального маньяка, производя на свет пороги невиданной силы и грохот
никогда не затихающей строительной площадки. Вы когда - нибудь пробовали
спать в палатке возле Катуни? Попробуйте, получите незабываемое
впечатление! Это будет просто большой удачей, если вам хоть на час
удастся сомкнуть глаза в этом нечеловеческом реве!

В районе Бийска этот резвый, сексуально озабоченный юноша -джигит по
имени Катунь все же догоняет в ужасе убегающую от него очень спокойную и
очень положительную девушку Бию, от всей души совокупляется с ней, не
спрашивая ее разрешения при этом, рождая в результате девицу еще более
брутального вида и поведения — Обь, на которой, как - раз, родился и
вырос ваш покорный слуга — автор этих «нетленных» строк. Такая вот
древняя алтайская легенда в новом, как модно говорить сейчас, актуальном
прочтении «а ля Роман Виктюк»!

Основной «сыр - бор» с замполитом Виталием у меня происходил всегда
из-за места стоянки. Каждый раз, когда подходило время ночлега,
начинались шумные дебаты по поводу того, где группе лучше всего
расположиться. В активный спор в майором вовлекались вчерашние
школьники, превращая «принципиальную» дискуссию в обычный базар. В конце
концов, мне вся эта ругань изрядно надоедала, и я проявлял «невиданный»
доселе «волюнтаризм» — самолично определял место стоянки.

В один из таких «дискуссионных» дней, ночь застала нашу группу в селе
Усть - Пыжа, в котором произошло событие, изрядно отдающее мистикой.

Затащив плоты, доверху набитые провиантом, на лодочную пристань Усть -
Пыжи, мы с Юрой Корчаком остались на охране туристического имущества (в
основном от местных жителей), расположившись прямо на берегу Бии, а
группу отправили отдыхать — в конце концов, для нас это - работа, а для
них - оплаченный летний отдых. Чтобы хоть как - то противостоять сну, мы
с Юрой вскипятили котелок с горячей водой и бросили туда пачку
цейлонского чая. С этим мы, конечно, явно переборщили, и, хотя до
«чифиря» дело явно не дошло, «купец» получился очень знатный (авт.-
очень крепкий чай в тюрьме, но еще не «чифирь»).

С наслаждением прихлебывая чай и заедая его приятную горечь сгущенными
сливками, внезапно мы выронили кружки с чаем из рук и оцепенели от ужаса
— прямо вдоль русла реки, примерно на высоте 20-30 метров над нами,
пронеслась огромная полупрозрачная сфера в форме птичьего крыла или
бумеранга, удивительно похожая на ту, что мы видели с Морозовым в
далекой Караганде. Корчак даже вскрикнул от удивления и неожиданности,
увидев такое впечатляющее зрелище. Примерно через 15 минут сфера вновь
появилась, но летела уже значительно медленнее, поэтому на этот раз мне
удалось разглядеть ее достаточно хорошо.

Это было явно не материальным объектом, во всяком случае, в том смысле,
в котором это принято обычно понимать. «Бумеранг», по всей видимости,
обладал консистенцией какого - то сверхлегкого газа, еще неизвестного
науке. В этой полупрозрачной сфере, через которую можно было легко
разглядеть реку, деревья и стоящие на другом берегу деревенские дома, не
было ничего, что указывало бы хоть на какие - то признаки жизни - если
только не предположить, что сфероид сам был живым.

Мы еще долгое время молчали, потрясенные увиденным. «Что это было, Юра?»
- наконец вымолвил я. «Черт, это был определенно черт!» -прошептал
Корчак и, суеверно, трижды, перекрестился.

На следующее утро замполит, как всегда, выбежал на свою традиционную
утреннюю пробежку. Подбежав к нам с Корчаком, он, подчеркнуто вежливо, с
явной издевкой, поздоровался и собирался было бежать дальше, когда
Корчак неожиданно брякнул: «Виталий, а мы вчера черта видели - вон там!»
- и он показал рукой в сторону реки. Замполит удивленно посмотрел на
наши «измученные нарзаном» лица с огромными кругами под глазами от
ночного бдения, зачерпнул кружкой густого, наваристого чаю из котелка,
отхлебнул, тут же сплюнул, ядовито заметив при этом: «Однако! Да с
такого «чифиря» еще не то привидится!» И вот тут случилось событие,
предвестником которого, видимо, и было появление ночного «бумеранга».

Студентка Таня, проснувшись утром и разомлев от ночных сексуальных утех
с замполитом, решила слегка освежиться, искупавшись в утренней прохладе
Бии. Но как - только девушка зашла по колено в воду, внезапно она
вскрикнула и, как подкошенная, упала в обморок прямо в реку, благо это
было на мелководье. Виталий проворно подбежал, подхватив ее на руки. Из
правой ноги Тани резвой алой струйкой бежала кровь — она со всего маху
наступила на зазубренное бутылочное горлышко. Мы положили девушку на
старое верблюжье одеяло и, взявшись вчетвером, понесли ее в фельдшерский
пункт села Усть — Пыжа. Пока несли, Таня пришла в себя. «Ничего, Танюша,
не переживай — мы сбросимся всей группой и купим тебе шикарный протез!»
- весело сказал я, желая хоть немного ее подбодрить. Она улыбнулась в
ответ и благодарно пожала мою руку.

В медсанчасти фельдшер тщательно обработал рану девушки и наложил швы,
сделав укол от столбняка. Со всеми этими событиями мы потеряли около 4
часов и совершенно выбились из «контрольного времени», установленного
местной контрольно - спасательной службой (КСС — это прототип
современного МЧС), чем заслужили в свой адрес крепкие идиоматические
выражения со стороны невероятно сердитого и возбужденного «Дизеля»,
встретившего нашу группу на речном причале города Бийска.

Прибыв на турбазу «Алтай», я увидел там очень приятную девушку, похожую
на австралийскую певицу Кайли Миноуг, поклонником которой являюсь до
настоящего времени, гуляющую в гордом одиночестве в тенистой аллее
старых тополей. Что - то неосознанное, очень мощное подтолкнуло тогда
меня к ней, заставив подойти к девушке. Мы познакомились - ее звали Оля
Истомина, родом она была из Новосибирска, где в 1984 году окончила
институт народного хозяйства и была распределена в отдел кадров
барнаульской швейной фабрики «Авангард». Завтра у нее заканчивалась
путевка, и она уезжала в Барнаул. Целый вечер мы гуляли с Олей и весело,
непринужденно общались. Оля была чрезвычайно приятным собеседником и
сразу же мне понравилась. Но черт меня дернул, однако, взять ее домашний
адрес, который она сунула мне на следующее утро прямо в руку, садясь на
рейсовый автобус до Барнаула.

Приехав в августе 1985 года в Барнаул, я первым делом побежал к Ольге.
Она встретила меня более, чем прохладно, объяснив это следующим: ей
предстоял очень болезненный разрыв с молодым человеком, с которым ее
связали двухлетние близкие отношения. С моей помощью, то есть человека,
к которому у нее вспыхнули такие сильные и нежные чувства, она
надеялась, что это разрыв пройдет более - менее спокойно. Уже после
этих слов мне следовало развернуться и уйти - ведь очевидно же,
совершенно понятно было, что меня уже с первой встречи втягивают в очень
нехорошую историю, самого превращая в жертву непонятной интрижки.

«Понимаешь, Володя - человек хороший, в нем очень много всего, чего -то
недосказанного, -объясняла Оля свое решение о разрыве с любимым
человеком.- Но я слишком долго ждала от него заветных слов, ждала, пока
он наконец «разродиться»!» Не трудно было догадаться, каких именно слов
ждала от него Оля — конечно же, предложения выйти замуж, но Володю,
очевидно, что - то сильно удерживало от этого шага. Что именно — это я
скоро пойму на «собственной шкуре».

Представляю, как бы я удивился тогда, узнав, что Оля по гороскопу
Близнецы, такие же, как и я, только с разницей в 3 дня (она родилась 7
июня, а я - 4). Но, наверное, еще больше удивился бы я, узнав, что все
без исключения женщины, встречающиеся на моем жизненном пути, будут
абсолютными Близнецами (моя супруга Наташа — тоже Близнецы, родившаяся 9
июня). Нет, без вмешательства Неба здесь, конечно, не обошлось - вряд ли
можно объяснить простой случайностью такую странную закономерность. И у
меня есть определенные соображения на этот счет.

Это был «кастинг» Бога Ра, а Ра - это Время, которое Всегда знает, что
делает! «И мысли и дела он знает наперед!» - гениально написал в своем
знаменитом стихотворении «Смерть поэта» Михаил Юрьевич Лермонтов. Время
— это живое, мыслящее и чувствующее Существо! Человек создан по образу
Его и подобию! Эмоциональная сфера Человека — это точная «калька»
чувственно - эмоциональной сферы Ра. Также, как Человек, Ра любит и
ненавидит. Радуется и грустит. Смеется и плачет, холодным осенним дождем
оплакивая свое горькое, безмерное разочарование в созданной им
человеческой природе!

А с Олей начались проблемы, причем «конкретные» проблемы, вполне
объяснимые двойственностью ее «близняцкой» натуры. Не успели мы
избавиться от мастера с Котельного завода Володи, как на горизонте,
нежданно — негаданно, «выплыл» агроном Сережа (то, что мы с ним - тезки,
еще больше оскорбляло), с которым Оля познакомилась в совхозе, куда
ездила с фабрикой на уборку картофеля. И пошло - поехало! Пришлось мне,
видимо для очередного Опыта, в полной мере познать всю глубину женского
коварства.

Как - то раз осенью 1985 года Оля пришла ко мне в необычайно приподнятом
настроении и осталась на всю ночь. На утро она нежно поцеловала меня и
пошла на работу, сказав, что у нее сегодня очень ответственное дежурство
на фабрике. Занятия у меня на пятом курсе уже закончились, а учебно -
производственная практика в РОВД еще не началась, так что заняться мне в
то время было абсолютно нечем. Не хуже Гарри Галлера из «Степного
волка», я отправился блуждать по осеннему Барнаулу, «наматывая» по
мокрому серому асфальту десятки километров. Вскоре ноги сами принесли
меня к кинотеатру «Родина» и находящейся рядом с ним фабрике «Авангард».
Внезапно я увидел знакомый силуэт в, до боли знакомой, пятнистой, «под
леопарда», искусственной шубке. Это шла моя «драгоценная» Оленька в
обнимку с красивым высоким парнем (выше ее и меня на целую голову),
которые нежно ворковали, и меня, очевидно, не успели заметить. Я
стремительно шмыгнул в ближайшую подворотню и стал оттуда внимательно
наблюдать за ними. Парочка прошла к кассе кинотеатра и купила билеты на
дневной сеанс фильма «Сто дней в Палермо». Я еще постоял некоторое время
возле кинотеатра, а затем отправился домой - «переваривать» увиденное.

Вечером, около 21 часа, я отправился к общежитию Оли на улице Юрина. Это
были всем известные в округе 4 общаги под названием «ЦПХ» (центральное
п...хранилище), как их цинично окрестили барнаульские мужики,
пользующиеся иногда услугами этого заветного «хранилища». В третьей
девятиэтажке, на третьем этаже, как — раз, и проживала Оля. В ее комнате
горел свет - значит, они были уже дома. Я вошел в подъезд соседней
общаги, и, поднявшись на седьмой этаж, стал наблюдать за окном ольгиной
комнаты.

Вид отсюда был просто замечательный - даже без театрального бинокля я
мог разглядеть все происходящее во всех деталях. Передо мной предстала
феерическая картина человеческой страсти и «звериной» похоти, достойная
«кисти» великого мастера эротического кино Тинто Брасса. Как в
замедленном кадре, медленно раскачивалась вниз - вверх поджарая,
спортивная задница агронома, совершающая фрикционные движения в
интимном, приглушенном свете ночника, под которым когда-то лежали я и
позабытый всеми несчастный «котельщик». «Убью суку!» - зло подумал я и
с ужасом осознал, что, действительно, готов в данный момент убить
человека, так как стал очень хладнокровно обдумывать план убийства и
ухода от уголовной ответственности.

Наконец, агроном закончил свое «грязное» дело и ушел, видимо,
подмываться. А Оля осталась лежать в неге, «живописно» раскинув ноги и
мечтательно заложив руки за голову. Больше смотреть на все это, почему
- то, совсем не хотелось. Я пошел домой, совершенно раздавленный женским
коварством и человеческой подлостью, не чувствуя в душе ничего, кроме
презрения к себе. Так вот почему «котельщик» Володя настойчиво передавал
Ольге просьбы встретиться со мной - он хотел искренне предупредить меня
именно об этой стороне характера «роковой» девушки.

Оля пришла ко мне ровно через 3 дня, как обещала, и, как ни в чем не
бывало, стала чирикать, рассказывая последние новости «светской» жизни
фабрики «Авангард». Я вяло слушал ее, а потом ни с того, ни с сего
брякнул: «А я недавно ходил на прекрасный фильм «Сто дней в Палермо!»
Оля тут же осеклась и изучающе посмотрела на меня. «Когда ходил?» Я
назвал день и сеанс ее «легендарного» похода в кино. Она смутилась еще
больше. «Да нет, говорят фильм - так себе!» - только и смогла произнести
девушка. «Знаешь что, Оля, - решительно сказал я. -Нам надо прекратить
наши отношения. Это — уже давно не любовь, а сплошные ложь и обман! Для
нас обоих так будет лучше - расстаться, расстаться навсегда!» «Ну и
пожалуйста!» -закричала Оля и горько заплакала. Она побежала к двери,
поспешно оделась и ушла - ушла навсегда из моей жизни, чтобы изредка
возвращаться из небытия в виде давно позабытого, печального образа.

Однако, порвав всяческие отношения с Олей, я явно переоценил свои
возможности. У Стефана Цвейга есть по этому поводу изумительная новелла
«Амок» (авт. - болезненное состояние умопомрачения, вызванное какой-либо
навязчивой идеей). Герой новеллы врач-гинеколог, одержимый страстью к
своей пациентке, гоняется за ней по всему миру, чтобы овладеть ею, и, в
конце концов, окончательно сходит с ума, узнав о смерти (отчасти по его
вине) этой девушки, ставшей «запретным» плодом, который ему так и не
удалось сорвать. Нечто похожее, по - видимому, произошло и со мной. Я
еще долго, в течение 5 месяцев, вплоть до самой армии, мог часами стоять
возле ее общежития, лихорадочно вглядываясь в окно ее комнаты в надежде
увидеть хотя бы силуэт этой «роковой» красавицы, причинившей мне такую
сильную душевную боль. Какой - то садомазохизм, самый настоящий
садомазохизм по-алтайски!

В марте 1986 года закончилась, наконец, наша трехмесячная учебно
-производственная практика в РОВД. В Барнаул приехал Олег Коробков,
который, желая отвлечь меня от любовных переживаний, вызванных разрывом
с Ольгой, предложил мне очередную, сногсшибательную авантюру -
«экстремальный тур» в Ташкент и Самарканд, имея при себе всего по 50
рублей и используя в качестве гостиницы для ночевки вагон поезда. А
чтобы поездка имела более или менее определенную цель, было решено
нанести дружеский визит хорошему знакомому Олега Рафаэлю Хизматуллину, с
которым он познакомился в одном из походов по Горному Алтаю.

Всего за двое с половиной суток мы покрыли огромное расстояние
практически до самого Узбекистана, проехав по унылым казахским степям в
купейном вагоне на фирменном (тогда еще очень даже приличном) поезде
«Иркутск -Ташкент». Все шло спокойно до тех пор, пока мы не приехали в
Чимкент, расположенный прямо на государственной границе Казахстана и
Узбекистана. Там, в Чимкенте, с нашим поездом произошла крайне
неприятная история, которую вполне можно было расценить как дурной знак
в начале этого «эпохального» путешествия.

А произошло то, что наш тепловоз со всей дури протаранил грузовик на
переезде, в результате которого погибли два казаха, находящиеся в кабине
грузовика. Мы все вышли из поезда и целых четыре часа ждали, пока,
наконец, приедет следственно - оперативная группа и произведет осмотр
места происшествия. Все это время, пока стоял поезд, водитель - казах
продолжал агонизировать и умер буквально на наших глазах от травм, не
совместимых с жизнью.

Я обошел кругом наш тепловоз и просто восхитился, как ребенок — это же
какая мощь у этого агрегата, что он так легко поддел и перекинул через
себя, как игрушку, грузовик весом в три тонны, а затем еще 50 метров
протащил его, как детскую коляску, своими вагонами по железнодорожному
полотну! От всего этого ужасного, просто убийственного действия у
тепловоза осталась, на память, лишь легкая царапина на бампере и
нескольких вагонах — и больше ничего!

Приехав в Ташкент, мы с Олегом сразу же погрузились в дивную атмосферу
знаменитого Алайского рынка, не успевая насыщать свою ненасытную
студенческую утробу самыми настоящими узбекскими чебуреками и мантами,
заедая все это великолепие душистым лагманом. Да, тогда мы могли себе
это позволить!

На билеты туда и обратно у нас было отложено по 40 рублей, и по 10
рублей (целых 10 рублей!) еще оставалось на пропитание. Так что мы
реально «шиковали»!

Глядя на странных субъектов, за обе щеки уплетающих очередной четвертый
чебурек, очаровательная девушка — узбечка, наконец, не выдержала,
изнывая от женского любопытства, и спросила прелестным, как журчание
ручейка, голоском: «А вы откуда, ребята, такие?» «Мы - из Сибири!» -
гордо сказал Олег, тщетно пытаясь выпрямить свою вечно сутулую спину.
«Ой, как у вас там, наверное, холодно! - с жалостью и большим
состраданием протянула узбечка. Желая произвести на нее еще большее
впечатление, я многозначительно изрек, в очередной раз «распушив свой
павлиний хвост»: «Мы относимся к очень редкой сибирской народности,
занесенной в «Красную книгу» - «чалдонам»!» Я как-раз, накануне поездки,
прочитал «Царь - рыбу» Виктора Астафьева, где впервые в жизни встретил
это странное название сибиряков в Красноярском крае. Девушка в восторге
всплеснула руками и от всей души подарила нам еще один чебурек, желая,
видимо, подкормить этот удивительный «исчезающий вид».

Бесцельно болтаясь по Ташкенту, мы решили зайти в первый попавшийся нам
на глаза РОВД. По легенде, мы приехали в Ташкент узнать про свою будущую
работу в милиции, куда попали по распределению (в то время у нас в АГУ,
действительно, было одно место в следственный отдел ГУВД, только не
Ташкента, а Чимкента). Оказавшись в РОВД, мы зашли в кабинет, на котором
висела табличка «заместитель начальника следственного отдела майор
милиции Мухамедшин». В кабинете нас очень вежливо, по - восточному
гостеприимно, встретил здоровенный узбек, откормленный за годы «тяжкой»
службы в милиции до размера породистого «элитного» борова на ВДНХ,
которому мы сунули в физиономию свои стажерские удостоверения (ничего,
что с просроченным сроком действия), оставшиеся от учебно -
производственной практики, и нагло заявили при этом: «Нас распределили
в ваш отдел! Хотелось бы заранее познакомиться с условиями работы!»
Окрыленный «волшебной» перспективой работать с «самими чалдонами» (я и
тут уже успел подурачиться от души), доверчивый узбек, как Остап Бендер,
стал с жаром рисовать нам чудесные перспективы работы в «славной»
ташкентской милиции. Мы поняли из его пространной речи только одно —
если мы будем правильно себя вести с руководством РОВД, мы не только
сделаем здесь блестящую карьеру, но и заработаем много денег!

Не знали мы тогда, и, конечно, не могли знать, что грядет знаменитое на
всю страну «хлопковое дело» Гдляна и Иванова, которое в скором времени
основательно встряхнет и обновит всю правоохранительную систему
Узбекистана.

Вскоре Ташкент нам порядком поднадоел, и мы решили изменить диспозицию —
поехать в древний Самарканд (захотелось чего «новенького» или «хорошо
забытого очень старенького»).

Наш выбор на Самарканд пал совсем не случайно. Этому предшествовал
активный «промоушн» Олега, который почти кричал во весь голос, убеждая
меня: «Ну когда ты еще в жизни будешь в Узбекистане? Ты же специально не
поедешь на экскурсию в Самарканд! А быть в Узбекистане и не посетить
Самарканд — это же полный абсурд! Представляешь — могила Тамерлана,
Авиценна, Регистан! Это же просто песня! Нет, конечно, Бухара - тоже
неплохо (мы вначале собирались ехать туда), но Самарканд — все же лучше,
гораздо лучше!»

И вскоре мы уже ехали на видавшем виде поезде в практически пустом
плацкартном вагоне. Засыпая, я только успел заметить, как подозрительно
посматривал на нас, лежащих на нижних полках, пожилой узбек -
проводник.

Не успели мы проснуться, как к нам в купе вновь заскочил услужливый
узбек — проводник, который почти сладострастным шепотом сообщил нам:
«Ребята, там, в соседнем купе играют в классную игру - «секу». Вас
приглашают поиграть!» Мы равнодушно посмотрели на него, не проявив
никакого интереса, по крайней мере, по двум причинам: во-первых, мы оба
с Олегом всегда были равнодушны к картам и прочим азартным играм;
во-вторых, после стажировки в РОВД мы чувствовали себя матерыми
«следаками», которых так просто не проведешь на мякине. Но и «на
старуху, как говорится, бывает проруха»!

Раз гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе. И вскоре в нашем
купе появилась веселая троица: русский заводила лет 45 с внешностью
матерого «зека» и невероятно сиплым, испитым голосом; и два молодых
симпатичных узбека. «Ребята, - радостно приветствовал нас «Сиплый»,
активно изображая из себя массовика - затейника. - Вам скучно, нам
скучно, давайте поскучаем вместе!» И он начал сыпать дебильными шутками
— прибаутками, которые явно относились к жанру тюремного фольклора, а
потому были нам хорошо знакомы из курса криминалистики. «А давайте
сыграем на «интерес» в классную игру - «сека» называется. Всего две
карты — а сколько счастья!» «Нет, мы не играем в эту херню», - грубо
отрезал я, но «Сиплый» все не успокаивался. В конце концов Олег, не
выдержав его натиска, сказал мне: «А давай сыграем, Серега, проигрывать
то все равно нечего». И мы сели играть.

«Сека» - довольно примитивная картежная игра, где принцип игры примерно
такой же, как в аналогичных картежных играх, типа «буры» и «ази». Как
обычно, выигрывает карта по старшинству, причем «небиткой» здесь, почему
-то, являются два валета. Вторая комбинация «небитки» - это валет и
дама. В Караганде я совсем неплохо играл, и даже иногда выигрывал у
Новикова и Морозова, которые были всеми признанными во дворе картежными
«асами», но здесь, в вагоне, в чужой стране - совсем другое дело!

Первый кон, как водится эта троица дала нам выиграть по 10 рублей
каждому. Все самое интересное, как всегда по закону жанра, начиналось
во второй игре. Мне досталась практически «небитка» - валет с дамой. Но,
очевидно, этим троим пришла тоже неплохая карта, потому что они тут же
подняли ставки аж до 25 рублей. Но самой скверное в нашем положении было
то, что и Олегу, по - видимому, пришла очень хорошая карта, потому что
у него загорелись глаза. и он стал поднимать ставки, а ведь деньги у нас
были общими. Вскоре банк дошел до 200 рублей (наших 100), и нам было
уже нечем поддерживать кон. Надо было срочно определяться - кому
оставаться в игре. «Серега, уходи, у меня отличная карта!» -прошептал
Олег. «Так ведь и у меня, прямо скажем, неплохая!» - слабо возразил я и
все же сбросил карты. Игра продолжилась. «Все, ставки приняты! -
торжественно провозгласил «Сиплый» и открыл свои карты — у него была
«небитка» в два валета. Нам же с Олегом он раздал по даме и валету,
психологически все очень точно рассчитав. Карты, конечно же, были
«кропленные».

Таким образом, всего за 10 минут игры «Сиплому» удалось выудить у нас
все деньги, включая деньги на обратную дорогу до Барнаула. Я решил
действовать. Выхватив из кармана стажерское удостоверение, я громко
закричал: «Стоять, милиция, банк конфискуется!» - и накрыл деньги рукой.
Узбеки сильно побледнели; «Сиплый» тоже было вначале растерялся, но
потом быстро «взял себя в руки» (видимо, сказывалась тюремная закалка) и
прошипел, как змея: «Что такое, менты, проиграли, так платите, вы что,
правил не знаете, что ли?» - и он проворно сгреб все деньги со стола
себе в карман со словами: «Здесь вам, ребята, не Сибирь, здесь вам,
ребята, Азия! Здесь такие вещи не проходят, и можно очень быстро
оказаться «жмуром», сброшенным с поезда. Вас здесь даже искать никто не
будет. Ладно, дорога есть дорога - вот вам по 3 рубля каждому на
«поддержание штанов», и гуляй, Вася, «жуй опилки»!»

Троица поднялась и гордо удалилась в соседний вагон, весьма довольная
собой. Мы сидели с Олегом, совершенно раздавленные, не видя абсолютно
никакого выхода из создавшегося положения.

Приехав в Самарканд, мы сразу же взяли билеты на обратный путь до
Ташкента (он как - раз стоил 3 рубля - «Сиплый» то оказался настоящим
гуманистом). Предстояло целый день проходить голодным в Самарканде без
копейки денег в кармане.

Но раз приехали, надо путешествовать, несмотря ни на что. И мы
отправились в Регистан.

Регистан (от «рег» - песок, «стан» - место; буквально - «место, покрытое
песком») - традиционное название главных площадей в городах Среднего
Востока. Площадь Регистан в центре Самарканда относится к знаменитому
архитектурному ансамблю ХV -ХV11 веков, центром которого являются
медресе Улугбека, медресе Шердор и медресе Тилля -Кари. Таким образом,
Регистан в Самарканде есть не что иное, как архитектурно-религиозный
комплекс, состоящий из трех медресе, последовательно соединенных между
собой, и площади между ними (см. фото 13).

Нам с Олегом очень понравился Регистан, особенно его мозаичное панно с
геометрическим орнаментом, выполненное из цветных кирпичиков, поливной и
резной керамики. Ну и, конечно, традиционная атрибутика медресе —
роскошные минареты, купола и стрельчатые арки.

Только сейчас, выйдя из Регистана, мы почувствовали - до чего же
хочется есть! С водой без денег в Самарканде тоже был большой «напряг»
- приходилось пить воду из - под крана в туалете железнодорожного
вокзала. Немного окрыляла лишь мысль, что в Ташкенте у Олега живет
давний знакомый по туризму Рафаэль Хизматуллин. Вся наша надежда была
только на него. А вдруг его не окажется дома? Об этом даже не хотелось
думать.

Бесцельно блуждая по Самарканду, чтобы «убить» оставшееся до поезда
время, мы случайно забрели на мусульманское кладбище, стоящее на
возвышенности между автомобильной трассой и небольшой абрикосовой
рощицей. По кладбищу «дефилировали» здоровые бугаи азиатского типа с
отвратительными, зверскими рожами. Они злобно посмотрели на нас и,
видимо удивленные нашей наглостью (незнание реальной ситуации придает
иногда храбрости - «храбрости безумия»), почему -то не решились напасть
первыми. Я только потом понял, что это Ра отвел тогда от нас реальную
смертельную угрозу — это были крымские татары, всегда отличавшиеся
невероятной жестокостью. Они не зря так разозлились на нас, ведь на
кладбище крымских татар в то время русским вход вообще был категорически
запрещен.

Наконец, мы, кое-как, дотянули до вечера, и вот уже сидим,
«счастливые», в душном грязном вагоне, забитом узбеками как сельдями в
бочке. Ведь надо же было знать, что на выходные, по старинной азиатской
традиции, самаркандские родственники едут в гости к родственникам
ташкентским. А мы как-раз оказались в дороге в этом злополучном вагоне
именно в такую «семейную» субботу — восемь человек на одной полке и
вечно падающий на нас сверху вдребезги пьяный узбек (наверное, он себе
во время этих падений все ребра переломал!). В вагоне периодически
кто-то выключал свет и раздавался истошный женский вопль на узбекском
языке, понятный и без переводчика: «Украли!» В вагоне всю дорогу
орудовала банда воров.

Приехав в Ташкент, мы первым делом отправились на поиски нашего Рафаэля,
моля Бога, чтобы он оказался дома. Однако, Бог нас не услышал, и в
квартире на третьем этаже обычной пятиэтажной «хрущевки» (только в
отличие от наших, в подъездах нет отопительной системы) нам никто не
открыл. «Но где же твой Микеланджело?» - с сарказмом и безмерной горечью
спросил я Коробкова. Положение было «хуже губернаторского».

Чтобы хоть как-то заработать денег на еду, Олег предложил отправиться на
вокзал - разгружать вагоны. Но не тут - то было («Здесь вам Азия, а не
Сибирь», - правильно сказал «Сиплый»). Придя на вокзал, мы увидели
бригаду резвых бомжей, разгружающих вагон с мясными тушами. Подойдя к их
русскому «бригадиру», я поинтересовался, сколько стоит вагон и предложил
свои услуги грузчика. Он отреагировал очень резко: «10 рублей за вагон,
но вы, ребята, лучше валите отсюда, по добру - по здорово! Нам
конкуренция не нужна. Идите на вторую платформу, там сегодня рыбу
разгружают, но только расценки совсем низкие -всего 4 рубля за вагон».
Но даже за такие деньги, за эти несчастных 4 рубля, нас и оттуда
поперли, пригрозив хорошо поколотить.

Делать нечего - оставался только один выход — это, все - таки,
попытаться найти нашего единственного Спасителя Рафаэля. И вновь мы
отправились к уже знакомому дому, лелея тайную надежду с помощью
татарина попасть, все - таки, домой, в родную Сибирь. Мы шли по аллее,
усыпанной белыми лепестками от цветущей черешни и абрикосовых деревьев
(все - таки это удивительно - в марте, в одно мгновение ока, как по
волшебству, перенестись из холодной сибирской зимы в теплую азиатскую
весну, почти сибирское лето!), когда увидели молодого узбека с торчащим
из живота ножом. Узбек со страдальческим видом направлялся прямым ходом
к нам. В голове сразу же возникла пугающая своей реальностью юридическая
зарисовка о задержании по подозрению в убийстве местного жителя двух
непонятного вида «чалдонов», неизвестно зачем и к кому приехавших в
Узбекистан без копейки денег. Мы, не на шутку испуганные такой
перспективой, что есть духу, «сиганули» по аллее от раненого в живот
узбека, периодически оглядываясь и с ужасом убеждаясь, что он, по -
прежнему, бежит за нами.

На этот раз Судьба была к нам более благосклонна — наш добрый гений
Рафаэль оказался дома. «Ребята, как же вам повезло! Ведь мы сегодня всей
семьей собирались на два дня уехать на дачу!» С большим сочувствием
Рафаэль выслушал нашу печальную историю неудачного вояжа в Самарканд
(утаили мы лишь постыдный факт картежной игры, сказав, что в поезде
имела место заурядная кража), но особенно жалостливо и нежно на нас
смотрела его 18 -летняя дочь Динара - очаровательная татарочка, глядя на
которую я вдруг отчетливо понял, что надо быстрее «делать отсюда ноги»,
иначе я рискую остаться в Ташкенте навсегда!

Раф без излишних вопросов выделил нам из семейного бюджета 100 рублей,
которые мы ему отправим по почте сразу же по приезду в Барнаул; мы
купили два билета на поезд до «столицы мира», а еще огромную душистую
дыню «Торпеда» - для чего, скажу ниже.

Ташкентская дыня «Торпеда» предназначалась для одного замечательного,
очень талантливого портного - дальнего родственника Олега по материнской
линии - огромного двухметрового еврея с роскошными персидскими глазами и
непомерно большими руками морфана, которыми он легко, как картонную
бумагу, разрезал портняжескими ножницами толстенное двухслойное сукно. А
задумка у Олега была следующая - он затеял после вручения дипломов
«поход века» - сплав по реке Песчаной на катамаране, состоящем из двух
гондол, доверху набитых надутыми презервативами. Это было «ноу - хау»
Коробкова; его, просто блестящая, инженерная мысль - гондоны выполняли
роль отсеков в подводной лодке, делая катамаран практически
непотопляемым. Когда мы объяснили портному эту идею сплава, он долго
смеялся, а потом вдруг помрачнел и сказал, уже печальным тоном: «Ребята,
я не возьмусь за эту работу - не хочу брать грех на душу. Ведь вы же
утонете на этой страшной горной реке! Как же я буду смотреть после
всего в глаза тете Лене (матери Олега)?!» Тут уж Олег проявил весь свой
дар красноречия, убедив его, все — таки, сшить нам из крепкой
брезентовой ткани эти две вожделенные гондолы. Чтобы придать большей
прочности столь ненадежной, с его точки зрения, конструкции, портной
сложил и прошил брезент в два слоя (потом, на реке, мы не раз вспомним
добрым словом этого замечательного человека, который за свой
титанический труд, кроме дыни, не взял с нас ни копейки).

25 июня 1986 года, на второй день после вручения университетских
дипломов, наша «экспедиция» стартовала.

Реку Песчаная третьей категории сложности для сплава мы выбрали,
конечно, не случайно. Дело в том, что на этой реке есть все, что
составляет «голубую» мечту настоящего водника: в верховьях Песчаной
можно вполне расслабиться в отсутствии порогов любой категории сложности
и получить удовольствие «матрасного» туриста, с огромной скоростью
несясь себе и закладывая виражи, как заправский гонщик, по извилистой,
устремляющейся вниз трассе реки.

Но есть и особое место, которое так привлекает даже настоящих «водных
барсов» (так принято называть в туристическом мире опытных сплавщиков),
алчущих очередной порции адреналина. Это — 23 - км ущелье - каньон
недалеко от села Солоновка, в самом низу Песчаной, берега которого
усеяны многочисленными печальными крестами, установленными здесь в
память о водниках, отдавших Богу душу в этом живописном месте.

Прибыв со своими огромными «баулами» - станковыми рюкзаками (авт. -
только в станковые рюкзаки на алюминиевой раме может уместиться большое
снаряжение водного туриста) в Бийск, нас встретил там бессменный
директор турбазы «Алтай» Виктор Петрович Васильев — сам водник с большим
стажем: «Ой, ребята, не вовремя вы затеяли свое мероприятие! «Большая
вода» еще не пришла, будете сидеть на камнях до полного посинения. И
потом, видите, что у нас творится!?» - и он показал рукой на большой
сверток в целлофане, лежащий в военном грузовичке под палящим июньским
солнцем. «А что это такое?» - поинтересовался я. «Военный летчик, только
что закончил барнаульское военное училище и решил отметить это событие
одиночным походом на байдарке. Затянуло в «мясорубку» в Аккемской
«трубе»!»

«Аккемский прорыв» или как его еще называют - «Аккемская труба» - на
реке Катунь, названный так в честь горно - алтайского поселка Аккем,
рядом с которым она и находится — сакральное место, хорошо знакомое
любому туристу водного маршрута (см. фото 14). Это очень узкий каньон,
со всех сторон зажатый неприступными скалами, длиной около 5 км и очень
большим углом падения — временами перепады уровней воды доходят до 10
метров, фактически образуя водопады в миниатюре. Я хорошо знаю это
место — однажды мы с Олегом сплавлялись от села Усть - Кокса и
проходили его. Особую опасность в этой «трубе» представляют так
называемые «мясорубки» - скалы, стоящие прямо посреди Катуни, в которых
мощный поток этой сумасшедшей реки образует глубокие подводные промоины
— так называемые «карманы». Мы бросали, как очумелые, в эти промоины
бревно и с ужасом наблюдали, как оно, вдребезги разбитое, совершенно
изуродованное выплывало с другой стороны скалы. Именно в такую
«мясорубку» и попал этот летчик, рискнувший в одиночку, без страховки
пройти это гиблое место.

Я подошел к целлофановому свертку и слегка развернул его в области
головы. Передо мной лежал молодой красивый парень в прекрасном
гидрокостюме иностранного производства (мечта любого водника), на
окаменевшем, скульптурном лице которого не было уже никаких
переживаний и эмоций — душа - «скрипка» его была уже очень далеко
отсюда, а здесь остался всего лишь безжизненный, никому не нужный
«футляр». Судьба этого несчастного летчика накануне нашего «эпохального»
похода, который пройдет, по сути, также без всякой страховки, показалась
мне весьма дурным предзнаменованием.

Зарегистрировавшись в КСС (оставив спасателям «контрольную точку» для
нашего возвращения), мы в тот же день отправились в немецкий поселок
Ильинка, что в верховье Песчаной, откуда и запланировали начало нашего
сплава.

В Ильинку мы приехали уже поздно вечером, зашли в ближайший двор и
спросили у миловидной пожилой женщины, где здесь находится выход к
Песчаной, с которого, обычно, водники начинают сплав. «Завтра мой сын, -
она показала на угрюмого белокурого немца лет 30 («Истинный ариец»,
-подумал я про него тогда), - поедет туда на своей «молоковозке» и вас
отвезет. А сейчас пока располагайтесь на ночлег в нашем дворе, только не
замерзнете - ночью у нас бывает холодно».

В этот наш «эксклюзивный» во всех отношениях поход мы решили отступить
от обычного правила и не брать с собой палатку, а только спальники и
целлофановый мешок от дождя. Уютно расположившись на поляне возле дома
немцев и укрывшись теплым верблюжьим одеялом, предусмотрительно взятым
Олегом из дома, мы тут же заснули крепким сном праведников.

Утром, чуть забрезжил рассвет, женщина разбудила нас и щедро угостила
парным молоком. Наш «веселый молочник» с угрюмым видом «карателя СС»
загрузил на «молоковозку» увесистые рюкзаки, тщательно привязав их к
борту машины, и за всю дорогу не вымолвил ни слова. Так же, ни слова не
говоря, он довольно грубо сбросил наши рюкзаки на землю и уехал, даже не
попрощавшись. «Однако, «ласковый немец» попался!» - подумал я, несколько
удивившись суровым нравам местного нордического населения.

Как только наша небольшая, прямо скажем, команда спустилась к реке, мы
тут же, не теряя времени, принялись заготавливать ивняк для будущей рамы
катамарана. Это было делать очень непросто в тех условиях — ивняк рос на
левом берегу, и, чтобы до него добраться, надо было по пояс в воде
преодолеть 15 метров в бурлящем потоке Песчаной. Течение было настолько
сильное, что уже по колено в воде река совершенно сбивала с ног и не
давала подняться. Мимо нас проплыла раздувшаяся зловонная туша коровы,
которая, видимо, попала в аналогичную ситуацию и, переходя реку вброд,
была сбита и унесена стремительным водным потоком. Пришлось мне
обвязаться альпинистской веревкой и уже со страховкой Олега перебраться
на тот берег. Аналогичным способом я вернулся назад, загруженный по
самый подбородок ивовыми ветками для будущей рамы.

Наконец, рама для катамарана была почти готова, когда вдруг из соседнего
ивняка послышались громкие человеческие голоса - мы даже замерли от
неожиданности. Мы пошли на эти голоса, и вскоре перед нами предстала
очень странная картина: большая перкалевая палатка на 8 человек (очень
дорогая и дефицитная по тому времени), два плота на колесах от «КАМАЗа»,
на которых лежали, привязанные веревками, две расколотые пополам
байдарки. Рядом со всем этим «хозяйством», в изрядном подпитии, стояли
3 парня и одна девушка. Мы разговорились. Оказалось, что это были
москвичи, которые легкомысленно, без предварительной разведки, решили
преодолеть Песчаную (в это то время года!) на байдарках. Поход
закончился очень плачевно, не успев начаться - байдарки сразу же
разбились о камни на быстром мелководье. Тогда ребята сошлись с местным
населением, которое за деньги и спиртное москвичей соорудили им два
плота, но, не желая отпускать «богатых спонсоров», решило вытянуть из
них все деньги до конца. В итоге, вся четверка уже просто «почернела» от
пьянства, вынужденная с утра до вечера «злоупотреблять» с
«гостеприимными» хозяевами. Мы только посочувствовали ребятам, выпили на
дорожку по рюмке водки и отправились на своем «чудо» - катамаране в
«большой» путь. Больше нам о судьбе москвичей ничего неизвестно, но
только однажды, уже подплывая к Солоновке, мы вдруг увидели
проплывающие мимо нас останки их разрушенного плота и одной из байдарок.
Живы ли сами владельцы этой байдарки - я и теперь не знаю.

Река Песчаная на всех существующих лоциях четко делится на участки,
весьма отличающиеся друг от друга по своему характеру и степени
сложности. Ниже Ильинки, около поселка Барагаш, у водников, как правило,
возникают самые неприятные проблемы, которые только можно себе
представить — это так называемые «расчески» (низко свисающие над самой
водой поваленные деревья), которые, всегда неожиданно, «выплывают» из-за
крутого поворота реки, преграждая путь катамарану в узких протоках
Песчаной. В одну из таких «расчесок» однажды угодили и мы с Олегом.
Произошло это так.

Песчаная, в очередной раз, грациозно сделала изгиб, развернувшись почти
на 90 градусов вправо, и вдруг, вырулив из-за поворота, в темном тоннеле
из скрученных между собой деревьев, мы увидели лежащую поперек реки
громадную «расческу». «Серега, держись!» - только успел крикнуть мне
Олег, как его уже подняла вверх какая -то неведомая сила, грубо сорвала
с катамарана и сбросила в бурлящую вокруг «расчески» воду. Теперь настал
мой черед падать. Под действием всех существующих законов физики,
неожиданно оставшийся один на неустойчивом «судне», я делаю эффектный
«оверкиль» (авт. - опрокидывание катамарана) и оказываюсь под водой,
потеряв при этом весло. Тут меня стало «колбасить» и швырять рекой из
стороны в сторону, и только спасательный жилет не дал мне захлебнуться и
утонуть в этой ситуации. Помня о том, что сопротивляться горной реке
совершенно бесполезно, я полностью отдался во власть бурлящего потока,
который, к счастью, вскоре вынес меня мокрого, как водяную крысу, на
песчаный пустынный берег.

Немного погодя, на горизонте появился насквозь промокший Олег, который с
сердитым видом буксировал опрокинутый катамаран к моему же берегу. «Ведь
я же тебе кричал - держись! А ты зачем спрыгнул с катамарана?» - со
злостью сказал он мне какую - то очередную глупость, чтобы хоть как - то
сбросить свое раздражение, накопившееся за время холодного купания в
горной речке. «Кто, я спрыгнул? - удивленно воскликнул я.- Олег, о чем
ты? Тебя же самого «расческа» первым сбила с катамарана, а потом уже и
меня опрокинуло!» «А ты зачем весло потерял?» - уже немного
успокоившись, больше для проформы, спросил Олег, которому, все-таки
хотелось, хоть в чем-то меня «уесть». «Не удержал в руке, ну что тут
поделаешь!» И, действительно, ничего страшного не произошло. Благо, что
запасливый Коробков, загодя, сорвал со стульев в университетской
аудитории с добрый десяток спинок для будущих деревянных весел.

На этом песчаном берегу и было решено сделать стоянку на ночь, чтобы
хорошенько просушиться и привести себя в порядок после неудачного
«оверкиля». Я, как всегда, «кашеварил», готовя на костре лапшу с
мясной тушенкой (типа «макароны по-флотски»). С собой у нас была полная
фляжка чистого медицинского спирта и бутылка полусухого красного вина, к
которым, что самое удивительное, мы даже не притронулись за время всего
похода — и без того хватало «гормонов радости», вызванных
величественной, просто неописуемой природой Горного Алтая (швейцарские
Альпы просто «отдыхают»). Расположившись возле костра, мы предались
воспоминаниям и мечтам - заветным мечтам настоящих «водных барсов»,
которыми мы себя ощущали в тот момент. А мечта у нас была одна на двоих—
пройти реку Чулышман 6 - й (самой опасной) категории сложности, не
случайно выбранную для международных соревнований водников «Сплав-Рафт»,
ежегодно проходящих в Горном Алтае.

Порожистая и красивейшая в Сибири река Чулышман, являющаяся главной
питающей артерией Телецкого озера — этой подлинной «жемчужины Алтая» -
протекает в высокогорной зоне восточной части Республики Алтай,
расположенной на территории очень живописного природного заповедника
Улаганского района. Красота Чулышмана, его просто неописуемая красотища
уже давно по достоинству оценена многочисленными туристами, в том числе
и из-за «бугра»: не случайно, что Чулышманский каньон, поражающий
воображение, в 2008 году был успешно номинирован на конкурс «7 чудес
России» (см. фото 15 и 16). Глубокие узкие каньоны Чулышмана сравнимы
разве что со знаменитым Гранд — Каньоном в Америке, при этом, по-моему,
нисколько не уступая ему. Долина Чулышмана удивительно живописна,
изобилует красивейшими водопадами и мощнейшими порогами, местами
совершенно не проходимыми для катамаранов. Кстати, самый грандиозный в
Горном Алтае каскадный водопад Учар (Чульчинский) тоже находится в
долине Чулышмана — только не на самой реке, а на ее правом притоке
Чульче (а левым притоком Чулышмана, к сведению читателя, является
легендарный Башкаус — тоже «совсем не хилая горная речушка» 6 - й
категории сложности), что в 12 км от места впадения этой сравнительно
небольшой реки в Чулышман.

Олег рассказал мне, что директор турбазы «Алтая» Виктор Петрович
Васильев в мае 1986 года тоже принял участие в «Сплав — Рафте» на
Чулышмане в составе сборной СССР по водному слалому. Американцы -
каякеры (каяк — это тип гребной лодки, наподобие одноместной байдарки,
предназначенной для гребного слалома), пройдя далеко не самые сложные
сливы Туданского каскада (см. фото 17) заявили, что «только сумасшедшие
русские могут сплавляться по этой безумной сибирской реке» и отказались
от дальнейшего сплава по Чулышману, позорно снявшись с международных
соревнований. Команда Петровича, которая, как известно, «не лыком шита»
и «не пальцем делана», мужественно прошла всю реку до конца, чем
заслужила огромный «решпект и уважуху» во всем «водном мире».

После разговоров о водном спорте, как водится, завели речь о женщинах —
об этих милых природных созданиях, приносящих нам, мужчинам, столько же
радости, сколько и несчастья. В очередной раз посетовав на коварство и
непостоянство Ольги Истоминой, с которой Олег был также знаком, как и
я, с лета 1985 года, Коробок рассказал мне почти анекдотичную историю
своего неудачного знакомства с прелестной девушкой Мариной. А дело было
так.

В конце августа 1983 года мама Олега Елена Наумовна решила познакомить
его с девушкой Мариной из хорошей еврейской семьи известного сибирского
ученого — атомщика, проживающего в Академгородке близ Новосибирска.
Девушка сразу же понравилась нашему «счастливому» жениху, и на следующий
«уикэнд» молодые люди, в честь грядущей помолвки, решили устроить пикник
на одном из живописных островов Обского моря. Пикник был приурочен к
открытию осеннего охотничьего сезона и должен был пройти в стиле
«сибирского сафари». С этой целью Олег предусмотрительно взял с собой
надувную лодку и старенькое ружье «тозовку» 12 калибра, принадлежащую
когда - то еще его героическому еврейскому деду - фронтовику. Марина же
взяла на себя интендантскую роль, обеспечив эту многообещающую
эротическую экспедицию всем необходимым провиантом. А чтобы картина
«веселенькой сексуальной охоты» была логически завершенной, Олежа взял с
собой своего любимого эрдельтерьера Беляша. Как выяснилось позже, этим
самым он совершил роковую ошибку!

«Понимаешь, Серега, когда Марина разложила на траве колбаску, огурцы и
молоко — у меня сердце екнуло, - с нервическим смехом рассказывал
Коробок. - Возникло спонтанное ощущение, что я делаю что-то не то,
потребляя весь этот натюрморт. Но потом мы заговорились и под разговор
«подмяли» огурчики с молочком. Когда надули лодку, я уже почувствовал в
животе «пуччини». Сели, поплыли и где-то на полпути к острову я
почувствовал, что просто умру, причем здесь же, в лодке, если «не выпущу
воздух» из живота. Решение проблемы созрело моментально. Увидев
пролетающую утку, я вскинул ружье, громко крикнув Марине: «Пригнись!» и
выстрелил, одновременно с выстрелом «гулко, как конь, издав
непристойность». Однако, к моему ужасу, старенькое ружье деда дало
осечку, и мой утробный звук громовым раскатом пронесся по всему Обскому
водохранилищу. Марина оказалась девушкой на редкость воспитанной и
только тихо произнесла: «Ничего страшного: все, что естественно — совсем
не безобразно!» Эх, я тоже так вначале подумал, что ничего страшного не
произошло, пока не понял, что здесь, в этой проклятой лодке, не только
громко пукнул, но еще и обосрался жидким поносом! Теперь задача состояла
в том, чтобы побыстрее добраться до острова и подмыться, да так, чтобы
Марина не заметила этого. Причалив к берегу, я сказал Марине, чтобы она
шла выбирать место для стоянки, а я пока затащу на берег и разгружу нашу
резиновую шлюпку. Как только Марина ушла, я проворно скинул испачканные
трусы, брезгливо забросил их в кусты ивняка и хорошенько подмылся.
Вернулся я к Марине уже чистеньким, глубоко довольный собой и своей
невероятной находчивостью. По глазам девушки я понял, что неприятный
инцидент на воде, к счастью для меня, уже начал забываться. Мы разожгли
костер, открыли красное полусухое вино (кстати, такое же, как у нас
сейчас) и уже приготовились к приятным эротическим играм, как в это же
самое время долбаный Беляш притащил к нам из кустов мои обосранные
трусы!» Здесь мы оба громко засмеялись, в красках и лицах представляя
эту, на самом деле, совсем не веселую ситуацию. «Ты бы только видел
глаза Марины, эти округлившиеся от ужаса и брезгливости девичьи глаза,
когда перед ее изумленным взором предстало это жуткое, просто
отвратительное зрелище моих трусов!» - давясь гомерическим смехом
нервно восклицал Олежа, с содроганием вспоминая пережитое им это крайне
неприятное происшествие. Понятно, что вскоре девушка поспешно
засобиралась домой, при этом даже не заботясь о благовидном предлоге, и
романтическое знакомство при костре у них на этом бесславно закончилось.
Как говорится, «любовь прошла, завяли помидоры!»

Конечно, если бы эта неприятная история произошла в самый разгар романа,
в самый пик сексуальных отношений, когда люди становятся уже достаточно
близкими — то это еще полбеды. Но когда романтические отношения между
молодыми людьми только начинаются, как писал Стендаль в своем знаменитом
«Трактате о любви», «находясь в стадии так называемой кристаллизации
чувства», здесь даже самый ничтожный пустяк во внешности партнера может
оказаться роковым и положить конец так и не начавшимся любовным
отношениям.

Размышляя надо всеми этими превратностями олежкиной Судьбы, я,
незаметно для себя, тихо уснул в своем любимом спальном мешке возле
гаснущего костра, слабо мерцающего в летней ночи своими красноватыми
искрящимися углями.

На следующее утро я проснулся, весь в поту, когда, судя по солнцу,
стоящему в самом зените, было уже около 12 часов дня. Рядом еще спал,
сладко посапывая в своем спальном мешке, Олег Коробков. Передо мной же
предстало совершенно фантастическое зрелище альпийских лугов Горного
Алтая. До сих пор этот незабываемый горный пейзаж стоит у меня перед
глазами.

Мы лежали (казалось, вдвоем во всей Вселенной) на этой огромной
изумрудной поляне, залитой ослепительным горно - алтайским солнцем. Все
вокруг благоухало запахами мяты, душистых незабудок и ярко - желтых
купальниц (недаром, алтайский мед из разнотравья альпийских лугов
является одним из самых вкусных и полезных в мире). Вокруг кипела жизнь
— волшебная гамма запахов и звуков. Весело жужжали пчелы, стрекотали
кузнечики, на все голоса пели птицы. Я заметил, что цветовые тона
окружающей нас природы в полуденном красноватом солнце все же оставались
какими-то приглушенными, не яркими, как на знаменитых картинах
фламандских художников.

Примерно в 800 метрах от нас гордо возвышалась неприступная скала, в
свете солнца какого — то особенного, золотистого цвета, которая своей
заснеженной вершиной, как острой пикой, безжалостно пронзала
ультрамариновые небеса. «Картину маслом» дополняла уютно шумящая возле
нас горная речка, которая как - раз в этом месте делала свой
очаровательный, весьма эротический изгиб.

Следующую остановку на ночлег мы сделали в стойбище у алтайских
пастухов, перегонявших скот из Монголии. Пастухи любезно предоставили
нам два спальных места с краю на огромных деревянных нарах,
рассчитанных, по-видимому, человек на десять - двенадцать, застеленных
вконец засаленными матрацами, уже давно потерявших форму и цвет,
источавших отвратительный запах затхлости и плесени. За это мы, «от
щедрот своих», подарили пастухам две банки кильки в томате, на которые
они тут же накинулись жадно, как туземцы, никогда не видевшие консервов.
Благодарные мужики за это навалили нам здоровенную тарелку только что
выловленного и хорошо прожаренного хариуса, которого мы с Олегом,
основательно проголодавшиеся, моментально смолотили за «обе щеки»,
попросив еще добавки. Вкуснейшего серебристого хариуса на стоянку принес
высокий молодой ковбой, загорелый на солнце до жуткой черноты, который
ловил рыбу на блесну, прямо не сходя со своей низкорослой коренастой
«монголки», стоя по самое лошадиное колено в ледяной воде на перекате
горной реки.

После ужина сытые и довольные пастухи, как водится, захотели зрелища.
Под громкое улюлюканье варваров, которое, видимо, символизировало
простое «мужицкое» счастье, ковбои устроили, прямо здесь же, в загоне
для скота, самые настоящие собачьи бои, стравливая между собой огромных
мохнатых волкодавов. Глядя на костюмы, природный грим всех этих
необыкновенных, просто удивительных актеров, а также окружающий нас
горный ландшафт как декорацию столь волнующего зрелища собачьего боя, на
ум невольно приходили давно позабытые образы из любимых с детства
рассказов Джека Лондона про Белого Клыка и мужественных старателей из
Клондайка, живших на Аляске во времена «золотой лихорадки». Сдается мне,
что с тех пор мало что изменилось в образе жизни этих так удивительно
похожих друг на друга людей, проживающих на таких разных континентах и
разговаривающих на таких разных языках.

Через два дня мы, наконец, достигли того сакрального места, из-за
которого и затевался, собственно, весь этот «сыр - бор» - большого
каньона реки Песчаной. О его приближении мы узнали уже за 2 часа до
вхождения в ущелье — ужасающий грохот от падающей сверху воды стоял на
всю округу в радиусе 5 км.

Мы начинаем на катамаране медленно и плавно, прямо как в женщину,
входить в каньон, еще даже не подозревая, что нас ждет впереди.
Оказавшись в верхней точке падающей вниз реки, зажатой со всех сторон
черными гранитными скалами, я просто ужаснулся, увидев, как куда — то,
очень глубоко вниз, стремительно уходит Песчаная. С этой точки обзора
возникало полное ощущение того, что выхода из каньона просто не
существует (видимо, из - за этого визуального эффекта ущелье на Песчаной
и назвали «большим каньонам» в пику американскому «Grand Canуon»). Потом
мне удается с большим трудом разглядеть узкую щель между скал справа, в
которую стремительно «ныряла» капризная река, и куда, в конце концов,
затягивает и нас, безумцев.

И вот мы уже оказываемся подхваченными мощным водяным потоком реки, с
ревом уносящим наш катамаран навстречу четырехчасовой кошмарной
«мясорубке» «большого», только совсем не американского, а алтайского
каньона. Впереди нас ждало незабываемое зрелище - испытание -
непрерывный каскад порогов, которые ни на минуту не давали возможности
не только расслабиться, а хотя бы просто отдышаться.

Веслом приходилось работать непрерывно, да так, что руки окончательно
онемели от усталости. Несмотря на наши «титанические» усилия, река
делала с нами все, что хотела, обнажая наше абсолютное, полное
ничтожество. Сейчас, спустя два десятилетия, я понимаю, что только Богу
Ра, который, собственно, и устроил для нас это трансцендентальное
испытание водой, мы обязаны жизнью. Были моменты, когда мы просто
обреченно бросали весла, полностью отдаваясь на волю безумного потока, а
нас, после мощного броска в очередную «бочку» (авт. - миниводопад на
горной реке), когда мы с головой до самого дна вновь и вновь
погружались в кипящую пену, катамаран вдруг легко выбрасывал из-под
воды на поверхность, чудесным образом избегая, казалось бы, такого
неизбежного, страшного удара о скалу, грозящего неминуемой гибелью. От
нас здесь ровным счетом ничего не зависело. Ра полностью отдал нас на
откуп реке.

Однако, Олег уже сильно устал и все чаще бросает весло, опасно
подставляя левый бок катамарана под удар ревущего потока, стремящегося
опрокинуть нас в кипящую пену. Я в исступлении кричу на него, потому что
начинается второе ущелье каньона с самой мощной водой.

Внезапно путь нам преграждает огромная скала розоватого цвета — это
«Розовый Бом», который выступает справа от нас почти в половину реки и
знаменит так называемой «имитацией прижима» (то есть прижим водой к
скале по всем законам физики, как — бы, должен быть, а его, почему - то,
нет). Здесь река вновь делает большую петлю вокруг скалы, поворачивая на
180 градусов, и вот он, самый страшный, особенно в «большую» воду, порог
- «Челюсти», он же «Абрамыч». Для нормальных, не «психобольных»
водников перед прохождением «Челюстей» всегда обязательна тщательная
предварительная разведка - так то для нормальных людей, а для нас,
«чайников», это - всего лишь очередное приключение. К счастью,
«Абрамыча», вопреки ожиданиям («чайникам» всегда везет в первый раз), мы
проходим без особого труда.

И вот, наконец, долгожданный выход из каньона. В последний раз река
разогнала наш катамаран до «сверхзвуковой» скорости и со всей дури
ударила о гранитную скалу; да так, что пополам треснула и переломилась,
как спичка, толстенная передняя перекладина рамы. И все - здесь Песчаную
как-будто «выключили» - из бурной горной реки она вдруг превратилась в
спокойную равнинную речку. Дальше сплавляться не было абсолютно
никакого смысла. Мы вытащили катамаран на берег и стали собирать вещи.

В это самое время к нам подъехал на коне пастух неопределенного возраста
с черным от вечного загара лицом. Он прямо на своей коренастой, играющей
мощными грудными мышцами «монголке» наехал на Олега со словами, полными
угрозы: «Э, малый, а ну - ка отдавай свой гидрокостюм!» Гидрокостюмы,
которые мы с большим трудом, под честное слово одолжили у Лены
Ядрышниковой — тоже водника, причем с весьма приличным стажем —
отдавать, конечно, никто не собирался. Я невозмутимо поднял свой ледоруб
с земли и вальяжной походкой подошел к всаднику, имея искреннее желание
и весьма серьезное намерение отрубить ему ногу. По-видимому, в моем
взгляде было нечто, что заставило его повернуться и быстренько
ретироваться.

Только приехав в Барнаул, я понял, что именно испугало этого несчастного
пастуха. Когда дверь моей квартиры открыла мама, приехавшая в Барнаул
навестить деда с бабушкой, она в ужасе отшатнулась от меня со словами:
«Боже мой, Сережа, это - ты?» «А в чем, собственно, дело?» - удивился я
столь неожиданной маминой реакции. «Да ты посмотри только, на кого ты
стал похож!» - и я стремительно ринулся к зеркалу. Оттуда на меня
глядела просто ужасная, покрытая струпьями от беспощадного горно -
алтайского солнца, отвратительная рожа совершенно непонятного возраста и
пола. В результате постоянного действия «линзы» воды и солнца вся кожа
на лице и руках превратилась в абсолютно не эластичный пергамент, а руки
— так вообще опухли до неимоверности и под действием мацерации кожи
очень напоминали знаменитую «перчатку смерти» у утопленника.

Вот так я «весело и непринужденно» сходил в свой последний поход своей
счастливой юности!

Через два дня после возвращения из Горного Алтая, я заглянул в свой
почтовый ящик и обнаружил там повестку в военкомат. «Ну все, лед
тронулся, господа присяжные заседатели!» - мрачно подумал я, с
любопытством разглядывая листок серой бумаги, на котором меня приглашали
завтра в 10.00 в 16 кабинет.

Придя на следующее утро в военкомат Октябрьского района, я заглянул в 16
кабинет — там, почему - то, никого не было, а на столе стояла картонная
коробка с личными делами призывников. Какая-то неведомая сила (теперь я
точно знаю, что это был Ра) подтолкнула меня в спину, и я уверенно, по
-хозяйски, зашел в пустой кабинет, тихонько затворив за собой дверь.

Рассматривая ящик с делами и надписью на боку «Команда 23 - Чернобыль»
(в апреле 1986 года он как - раз «прогрохотал» на весь мир), я обнаружил
в увесистой стопке свое личное дело и еще дело Юры Павлова - студента с
экономического факультета, с которым мы вместе в 1986 году играли в
ансамбле клуба ВРЗ (авт. - вагоноремонтный завод) и которому я сразу же
позвонил, сообщив о «пренеприятном известии».

Я и сейчас очень далек от мысли, что пустой кабинет в военкомате был
простой случайностью. По - видимому, моя служба в Чернобыле совершенно
не входила в планы Ра.

Настроение мое упало ниже «ватерлинии». Придя домой, я все рассказал
маме, которая чрезвычайно расстроилась. Стремясь хоть как - то развеять
мои тягостные раздумья, мама со своей родной сестрой Ритой стали
частенько брать меня с собой на городской пляж — Булыгинское
водохранилище (так называемое «Пионерское озеро»).

В одно из таких посещений городского пляжа я познакомился с
очаровательной следовательшей из Октябрьского РОВД города Барнаула
Ириной Шевелевой. Ира была на два курса старше меня, и мы так
понравились друг другу, что она сразу же дала мне свой домашний адрес.
Я сходил до армии пару раз к ней в гости, но романа у нас так и не
получилось. Да и какой там «знойный» роман, скажите на милость, может
развиться из отношений, возникших на «братской сексуальной могиле» - на
городском пляже?! Разве что «Записки из склепа» - и больше ничего!

Все круто, в одночасье, изменилось, когда в Барнаул приехал Олег
Коробков — решать вопрос с военкоматом Центрального района (он решил
уходить в армию вместе с нами из Барнаула, чтобы попасть в одну
команду). «Сережа, ты что - кретин? Хочешь стать импотентом и всю жизнь
работать на лекарства? - с жаром убеждал он меня. - Не валяй дурака!
Завтра же иди в военкомат, снимайся с воинского учета и поезжай по
распределению в эту «долбаную» Панкрушиху. А потом, в октябре, уйдем все
вместе в армию, с одного призывного пункта!»

Я очень благодарен Олегу за тот дельный совет, и по «гроб жизни» обязан
ему! На следующий день я так и поступил - снялся с воинского учета,
предъявив военкому приказ о моем распределении юрисконсультом в славное
село Панкрушиха Алтайского края, и на целых 2 месяца «выпал» из оборота
крайвоенкомата (по приезду в Панкрушиху, благодаря халатности кадровика
райпо, я так и не встал на учет местного военкомата). И вот я уже еду на
поезде в «заветное» село Панкрушиха, в котором пройдет два месяца моей
уже совсем не студенческой юности.

Эти два месяца жизни в Панкрушихе пролетели совершенно незаметно и так
стремительно, что и вспомнить то особо нечего. Моими постоянными
атрибутами «внешней» формы жизни в деревне стали абсолютно бездарная,
бессмысленная работа юрисконсульта в районном потребительском
кооперативе и беспробудное, повальное, просто «вселенское» пьянство
местного населения. Панкрушиха оказалась готовой прекрасной
иллюстрацией к нашему бессмертному произведению «Манькина любовь» - те
же образы, те же характеры, та же близость к природе, та же Любовь! ( и
где только наш незабвенный Сан Палыч «Факер» узрел в нашем с Олегом
романе откровенную ложь и клевету на советскую деревню?! Его бы сюда!)

Особенно четко параллель с «Манькиной любовью» просматривалась в местной
деревенской пекарне, где я изредка подрабатывал пекарем, чтобы хоть
как-то свести «концы с концами». Там, прямо на моих глазах, развивался
«знойный» деревенский роман между техником - алкашом Михайлычем и
брутальной, под два метра ростом, женщиной - пекарем Варварой, которая
легко, играюче, жонглировала раскаленными «формами» с хлебом и
передвигала по залу огромные жбаны с тестом. Когда мы все вместе обедали
за общим столом, влюбленный Михайлыч с неизбывной нежностью во взгляде
ласково просил Варвару: «А ну-ка, «кунка» свиная, передай - ка мне
хлеба!» И счастливая «кунка», радостно смеясь, кокетливо бросалась в
Михайлыча душистым горячим хлебом. Глядя на эту трогательную,
«идиллическую» сцену деревенской Любви, я невольно вспоминал слова
популярной в то время народной песенки про незабвенную Акульку:

Ты помнишь, родная Акулька,

Ту первую нашу любовь,

То первое наше свидание

В коровнике возле коров?

Ты пойло месило корове,

Я чистил совхозный сарай,

Ты на ногу мне наступила,

Как будто, совсем невзначай.

А я ж тебя, дуру, лопатой,

Огрел по широкой спине,

Ты крикнула: «Черт волосатый!»

В ответ улыбнулася мне.

Теперь же, родная Акулька,

Ты долго и ласково мстишь,

То в чайник клопов накидаешь,

То с крыши меня обоссышь!

Однажды я опрометчиво, без «предварительной разведки», зашел в душевую
пекарни, где находилась в это время в абсолютном «неглиже» «прекрасная»
Варвара. Она нисколько не смутилась, в отличие от меня, а очень так
эротично позвала меня страстным шепотом: «Ну иди ко мне, моя куколка!»
От ужаса я задал из пекарни такого «стрекача», что только меня там и
видели. Спаси и сохрани! Так ведь недолго, и без злосчастного Чернобыля,
стать импотентом - «ИМПО -1986»!

Наконец, наступил октябрь 1986 года -начался осенний призыв.

Призывная компания и сопутствующая ей медицинская комиссия не случайно,
уже издавна в России, является предметом многочисленных «мужских»
анекдотов. Все дело в то, что в этих комиссиях очень часто проходят
стажировку молоденькие девушки - врачи. Уже сам этот факт содержит в
себе значительный элемент интриги — ведь нам приходится обнажаться
догола, а женщина, хоть и врач, «она и в Африке - женщина!» Вот и моя
призывная компания не стала «приятным» исключением из этого правила.

Очередной конфуз на медкомиссии произошел из-за моих кальсон. Я всегда
носил армейские кальсоны деда, обильно заляпанные жирными пятнами (у
деда была странная привычка обедать за столом в нижнем белье). Мало
того, на этот раз, видимо спросонья, я надел кальсоны деда прямо на
голое тело, и пожилой прапорщик в военкомате, намертво вцепившись в мое
исподнее, заставил меня снять их совсем. Представляю, как выглядел я на
общем «одетом» фоне призывников со своими скукоженными от холода и стыда
гениталиями.

Заглянув в кабинет, где сидели молоденькие медички, я понял, что
никогда, даже под страхом смерти, не смогу зайти туда в костюме Адама.
Быстренько побежал в раздевалку, надел свои кальсоны, подвернув их
наподобие брюк для гольфа.

Но и это не спасло от курьеза. Молоденькая симпатичная девушка - врач,
пристально глядя на мои вызывающие пятна, прямо и без обиняков спросила
меня: «Ты что, онанизмом занимаешься!» Я опешил от неожиданности и
брякнул, не подумав: «Да это не я, это - дед!» Она громко засмеялась.
Вслед за мной зашел высокий прыщеватый парень дегенеративного вида,
которому девушка сказала: «Снимите (она имела в виду его плавки) и
положите на стол!» Парень, не долго думая, снял плавки, и, по очереди
задирая ноги, аккуратно положил свое «хозяйство» на стол, прямо перед
лицом ошарашенного врача. «Вы что себе позволяете, молодой человек, что
это за хамство!» - гневно воскликнула она и ударила парня, правда не
сильно, указкой по гениталиям. «Да, есть многое в природе, друг Горацио,
что и не снилось нашим мудрецам!» - просто хочется воскликнуть словами
Гамлета при воспоминании об этих «золотых денечках».

Наконец, эти долгие медицинские мучения закончились и нас повезли на
краевой сборный пункт, где стали формировать команды для отправки в
войска. В этом изрядно загаженном учреждении - «бомжатнике» мы провели
целых трое суток, пока нас, грязных и изрядно заросших щетиной, наконец,
не разбросали по командам (Олега сразу же выдернул какой-то высокий
красивый майор - «покупатель» с дальневосточной мотострелковой дивизии,
дислоцированной в городе Облучье Амурской области). Меня же, вместе с 15
моими однокурсниками, отправили на поезде в город Омск. Как сейчас помню
- было уже 11 ноября 1986 года, а Барнаул, «роняя слезы», прощался со
мной теплым летним дождем.

Прибыв в Омск, мы поняли, что это, оказывается, тоже еще не все. В 14 -
м военном городке связистов, куда нас привезли, в большом спортивном
зале начался второй, последний, этап формирования войсковых команд.
Здоровенный майор - танкист сразу же отделил от остальных нашу группу из
15 человек, оставив только меня одного, стоящим посреди зала. «А этого
почему не берешь?» - спросил его подполковник с эмблемой войск связи.
«Да на хрена мне нужен этот «дистрофан», - сказал майор -танкист,
презрительно показывая на меня. - Он ведь обсерится в танке, когда
снаряд в 40 кг поднимет!» И меня, уже никому ненужного, отвели в
сторону от скомплектованной из моих сокурсников команды танкистов. Вот
так, походя, между прочим, была решена Судьба «раба» на этом омском
«невольничем рынке Занзибара».

Какой - то сержант с эмблемой артиллериста (только потом, спустя
некоторое время, я узнаю в нем сержанта Мезенцева) отвел меня и
Каширского в пустую казарму 14-го городка. Саша Каширский ( с которым мы
практически не дружили и не общались в университете) молча взгромоздился
на второй ярус солдатской кровати и уснул.

Я долго еще не мог заснуть в эту первую свою армейскую ночь, обуреваемый
сильными чувствами и переживаниями. В голове назойливо крутилась невесть
откуда взявшаяся пронзительная мелодия для саксофона — тема ностальгии,
которая пройдет печальным лейтмотивом через всю мою армейскую службу
(см. фонограмма 2).

Ведь там, позади, где - то очень далеко, осталась моя светлая и
счастливая Юность. Впереди меня ждали лишь беспросветный мрак и полная
неопределенность!





Армия

«Ты пошто так на меня глядишь зверообразно? Али я тебе не нравлюсь?
Обещаю, что скоро ты меня полюбишь больше, чем родного отца!» - с такими
зловещими словами встретил меня в ишимской гвардейской учебке
артиллерийского полка старшина батареи прапорщик Уколов. Пожалуй, это
была самая харизматичная личность, которую я встретил в армии. Старшине
Уколову было что-то около 45 лет, из них 20 он провел в солдатских
казармах. Армия уже давно заменила ему семью, а казарма - дом и уют, так
необходимые любому человеку. Прапорщик имел довольно странное
продолговатое лицо, сплошь испещренное сосудистыми прожилками, с
оттопыренными в сторону ушами, обмороженными во время службы на Крайнем
Севере, и огромным мясистым носом, который Создатель наспех, кое-как
прилепил к его и без того крайне непривлекательному лицу. Несмотря ни на
что, это был лучший старшина, которого я встречал в войсках; настоящий
воин - профессионал, на которых, собственно, испокон веков и держится
русская армия.

С омской пересылки нас с Каширским привезли в старинный купеческий
городок Ишим, что на юге Тюменской области. На железнодорожном вокзале
нас довольно сурово и очень прохладно встретил сержант Мержинский -
богатырь исполинского роста, как две капли воды похожий на легендарного
боксера - «супертяжа» Виталия Кличко, в крепко пахнущих гуталином
огромных кирзовых сапожищах 47 размера, с высокомерным взглядом
польского шляха, не выражающим абсолютно ничего, кроме презрения ко
всему и вся на этом свете. Как затравленные зверьки, смотрели мы из
открытого кузова армейского «Урала» на сумрачный осенний город, в
котором нам предстояло провести полгода, постигая все «прелести» и
мудрости солдатской жизни. Но, несмотря на жуткий стресс от
происходящего вокруг, Ишим мне сразу же понравился — уж больно похож он
был на родной Барнаул: та же спокойная энергетика, тот же неторопливый
ритм бытия, тот же гостеприимный, добродушный, хотя и несколько
быдловатый южно-сибирский народец.

По прибытию в казарму сразу же начался долгий и мучительный процесс
превращения нас в «настоящих воинов». Шоу с переодеванием длилось
несколько часов подряд - в итоге, я получил солдатскую форму 52 размера,
хотя в армию уходил, имея всего-то 46 размер. «Ничего, еще поправишься
на казенных харчах, как - раз в пору будет!» - как мог утешал меня
прапорщик Уколов. В своей раздувающейся на ветру робе я был похож на
странное мифологическое существо — безобразный пузырь с перетянутой
солдатским ремнем осиной талией и нахлобученной сверху пузыря маленькой
головкой. Картину маслом дополняли огромные, явно не по размеру кирзовые
сапожищи, громыхающие при каждом шаге как рыбацкие бахилы. Утешало
только то, что окружающие вокруг люди выглядели не намного лучше меня.

Наконец, феерическое шоу с переодеванием закончилось, и мы, теперь
совершенно неузнаваемые от солдатского единообразия, встали в строй.
Пришло время выхода на сцену блестящего прапорщика Уколова. Московский
театр «Сатирикон» Константина Райкина просто отдыхает, когда старшина
исполнял свои легендарные репризы. «Солдатики, сегодня вы получили новую
форму, - вкрадчиво начинал свою знаменитую речь Уколов, по — кошачьи
мягкими шагами прохаживаясь вдоль строя. - Вы получили новые ПШ (авт. -
полушерстяные китель и брюки - галифе), прекрасные зимние шапки. Вы
получили нательное зимнее белье, нательное летнее белье. Вы получили
шерстяные портянки зимние и хлопчатобумажные летние»,- здесь прапорщик
картинно выдержал долгую, многозначительную паузу, очевидно, хорошо
помня о том, что чем больше пауза, тем гениальнее актер, и вдруг, как
внезапно проснувшийся вулкан, взорвался, разразившись раскаленной
словесной лавой: «А теперь возьмите все это, порвите и проеб..., бл...,
суки! Понабрали в армию дураков, пирожки домашние еще из жопы не вышли,
обезьяны хреновы! Здесь вам — не тут, здесь вам — армия, олухи Царя
небесного!» И он начинал, как оглашенный, носиться вдоль курсантского
строя, осыпая нас проклятиями и ругательствами. В этот момент он был так
похож на «великого» дуче Муссолини, что просто хотелось подойти и
сказать ему по-свойски: «Ну что же вы, Бенито? Ваш выход, Бенито!
Грацие, сеньор Бенито!» Ошарашенные этим феерическим, почти цирковым
зрелищем и ровным счетом ничего не понимая в происходящем театральном
действе, как завороженные, взирали мы снизу вверх на нашего небожителя —
будущего властителя солдатских дум и судеб. Однако, энергетические пассы
старшины вскоре закончились также внезапно, как и начались, и вот уже
спокойный, даже апатичный Уколов ведет нас, как пастырь послушных овец,
в городскую баню на первую в нашей жизни солдатскую «помывку».

Пожалуй, нет в армии более сакрального для солдата места, чем баня,
особенно, если эта баня - городская, цивильная. Только там можно на
целый час забыть об армейском дурдоме, блаженно вытянуться на скамейке в
парной, подставляя под раскаленный пар промерзшее на лютом сибирском
морозе и ветру тощее солдатское тело. Лица у курсантов в этот момент
такие же блаженные, как, наверное, у обитателей опиумной курильни или
тибетских монахов — полная Нирвана и Абсолютная Пустота. И только
отвратительный голос - «стеклорез» сержанта Мезенцева, как удар хлыста,
возвращает вас в убогую армейскую реальность: «Закончить помывку!» Час
блаженства, такой долгий и короткий одновременно, закончился, иллюзии
тают как дым фимиама, и мы, правда уже чистые, а потому безмерно
довольные, расслабленным строем бредем по старинным улицам Ишима в
родную казарму.

С сержантом Мезенцевым, нашим замкомвзвода, у меня как-то сразу не
сложились взаимоотношения по службе. Не знал я и, конечно, не мог знать
тогда, что все шесть месяцев учебки пройдут у меня под знаком лютого
противостояния между мной и этим неуемным сержантом. Это был стройный
юноша с атлетически развитой фигурой, с бледным психопатическим лицом,
на котором гримасы, как маски в японском театре «Кабуки», непрерывно
сменяли одна другую; да еще, как я уже говорил, с противным визгливым
голосом — так называемым «стеклорезом». В общем, личность это была
отталкивающая во всех смыслах. Антипатия друг к другу у нас возникла
где-то очень глубоко, на уровне энергетики, и абсолютно не имела четко
выраженной причины и мотивации. Именно такие антипатии, я считаю, в
нашей жизни наиболее опасны, потому что побудительными мотивами в этой
необъявленной войне характеров в полной мере руководит подсознание, а не
Разум, что всегда чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Юрий Мезенцев был уроженцем старинного сибирского города Томска, откуда,
впрочем, родом моя мама и бабушка, но, благодаря психопатическим
выходкам этого более чем странного сержанта, томичи навсегда стали для
меня нарицательными персонажами. Этот «юноша бледный со взором горящим»
сразу же напомнил мне до боли знакомый образ из моего далекого детства —
Сашу Ткаченко по прозвищу «Бандера», о котором я уже писал ранее. Как
тут не вспомнишь старину Леонгарда с его великолепной теорией
акцентуированной личности! Действительно, внешне похожие люди,
относящиеся к одной типологической группе (акцентуанты), к одному
психотипу, почти всегда в определенных ситуациях выдают абсолютно
идентичные поведенческие реакции. Кстати, у нас в батарее служил курсант
Леонгард из Омска, что, на мой взгляд, глубоко символично — ведь я со
студенческой скамьи изучал и рассматривал людей через призму знаменитой
теории выдающегося немецкого психиатра Карла Леонгарда.

В 1984 году Мезенцев успешно окончил томский техникум радиоэлектроники —
очень престижное для того времени учебное заведение и был призван на два
года в армию, где за свои незаурядные способности был оставлен сержантом
в учебном дивизионе ишимского гвардейского артполка. Конечно, во многом
Мезенцев подражал своему кумиру старшине Уколову, благодаря которому он,
прилежный ученик, в совершенстве овладел искусством шокировать
почтенную публику. Если какие - нибудь чересчур расшалившиеся курсанты
затевали шумную возню в казарме, например, борьбу или дружескую
потасовку, живописно расписывая ногами натертый до блеска паркет жирными
гуталиновыми полосами, сержант тихо подкрадывался к ним, и, склонившись,
подобно прапорщику Уколову, принимался вопить прямо в ухо дерущимся:
«Ломай ему хер, ломай ему яйца, рви ему жопу! По два наряда вне очереди
каждому!» Это действовало всегда безотказно, также отрезвляюще, как
ледяной душ, и долгое время после этого не находилось больше желающих
устраивать в казарме подобные «олимпийские» игры.

Рабочий день в учебке начинался очень рано — в 6.30. Ослепительный свет
лампы в казарме и отвратительный «стеклорез» Мезенцева катапультой
подбрасывают меня со второго яруса панцирной койки, и вот я уже лечу
ногами вниз прямо на голову своему соседу снизу Саше Каширскому (эх,
знать бы тогда, что я так лихо, по - кавалеристски оседлаю будущего
генерал-лейтенанта таможенной службы), который, громко чертыхаясь, уже
кое-как напялил брюки и сует босые ноги в кирзовые сапоги. Это была
маленькая солдатская хитрость. Дело в том, что времени на то, чтобы
хорошо завернуть портянки, с утра ни у кого не было. Однако все курсанты
хорошо знали, что с утра дается немного времени для отправления
естественных надобностей. Именно это время и можно с успехом
использовать для того, что хорошо завернуть портянки, причем солдаты
делают эту операцию так почтительно, с таким большим пиететом, что,
пожалуй, даже своего новорожденного ребенка будущие отцы так не
пеленают, как свою любимую солдатскую ногу. Да и то верно — плохо
завернутая портянка чревата кровавыми мозолями, а это в армии смерти
подобно.

И вот мы уже выбегаем из теплой казармы в ишимское морозное утро.
Подобно резвым, за ночь изрядно застоявшимся жеребятам, мы устремляемся
за бегущим сержантом, громыхая сапогами по замерзшему асфальту. Бежим
молча, остервенело, тяжело дыша и часто сморкаясь. Я с детства плохо
бегал на длинные дистанции (только в 35 лет в военном госпитале врачи
определили, что у меня врожденный порок митрального клапана), поэтому
старался бежать ровно, ритмично дыша и внимательно прислушиваясь к
ударам своего сердца. Сзади нас догоняли курсанты со второй батареи
минометчиков, проживающих на втором этаже нашей же казармы.
«Гауебишникам привет!» - весело приветствовал нас сержант второй батареи
Мамедов. «Миньетчикам наше с кисточкой»,- каркнул в ответ Мезенцев, и
«коробочка» второй батареи, еще не уставшая от бега, ушла далеко вперед,
обойдя нас на повороте.

(

*

V

Z

Ae

O

-



"

$

&

(

*

,

Z

?

‚

Ae

O



B

???????????

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

?

R

<

T

шоу - «слабонервных просят удалиться». До самых турников мы идем так
называемым «гусиным» шагом, от чрезмерного физического напряжения гулко
наполняя прозрачный утренний воздух Ишима утробными запахами и звуками.
На корточках, с заложенными за голову руками мы, действительно, похожи
на очумелое стадо гусей, чудом сбежавших со скотобойни и окончательно
спятивших от счастья, что все-таки остались живы. Это было бы смешно,
если бы не было так грустно — стоило какому-нибудь ослабевшему «гусю»
упасть, нарушив строй, как следовала беспощадная, как хлыст, команда
сержанта: «Батарея, упор лежа принять!» - и мы начинаем с остервенением
совершать фрикционные движения, хотя, как в известном анекдоте про
китайца и француза, «дама уже ушла, а мужчинка - то этого и не заметил».
Так в армиях всех времен и народов на уровне рефлекса солдатам
вдалбливают в голову главный закон воинского братства: «один за всех, и
все за одного!»

На турниках ситуация «один за всех, и все за одного» в точности
повторяется. Десять курсантов обреченно повисают на перекладинах и ждут,
когда какой-нибудь «мешок», наконец, сподобится подтянуться еще хотя бы
раз. Роль «мешков» в нашей батарее традиционно исполняют курсанты
Кельгеватов, Кашин и Юпитов. В их адрес сыпятся старые, как мир,
идиоматические выражения, так или иначе связанные с таинством
деторождения, которые изрыгаются из уст несчастных «висельников»,
окончательно потерявших от долгого безвольного висения всяческие силы и
терпение. Однако невозможно помочь словами там, где откровенно
«отдохнула» природа, наградив «пышнозадых» представителей «сильного»
пола непомерно слабыми руками.

Наконец, это злосчастное физкультурное шоу к радости курсантов
заканчивается, и мы, изрядно уставшие и взмокшие от пота, направляемся в
казарму приводить себя в порядок и готовиться к завтраку.

На завтрак мы идем уже совсем чистыми и опрятными. В большом светлом
зале столовой рассаживаемся визави по 5 человек за прямоугольным столом,
заставленным невиданными доселе явствами. К чести наших поваров следует
признать, что кормежка в учебном дивизионе была более чем отменной. Все
повара были выпускниками новосибирской поварской учебки, про которую
говорили, что кто ее прошел, тому не страшен Бухенвальд — уж больно
суровые нравы царили в этом военном подразделении. В свои неполные 20
лет наши бравые повара были окончательно спившимися «бухарями» - пили
все, что горит: лак для волос, стеклоочистители, одеколон «Шипр»,
предварительно смешав все это «сокровище» с компотом собственного
приготовления. Несмотря на этот прискорбный факт, дело ребята знали
туго, и попав в регулярные войска, я долго еще с ностальгическим
чувством вспоминал запах душистого борща и вкус хрустящих котлеток в
панировочных сухарях, которые с большим старанием и трепетом готовили
повара в нашей учебке. В бийской мотострелковой дивизии я столкнулся уже
совсем с иной реальностью —будучи в наряде по столовой, я сам лично
видел, как повар — узбек сварил из свинины с опарышами «дивный» супчик
для «неверных», накормив своих же сослуживцев самой настоящей падалью,
от которой потом всю неделю дивизион не покидал сортиров и жрал
угольные таблетки. Самый настоящий джихад по - алтайски!

После завтрака начиналась боевая учеба. Занятия проводили наиболее
подготовленные сержанты, среди которых выгодным образом выделялся
сержант Мезенцев - прирожденный педагог. Объективности ради следует
признать, что материал он давал очень интересно, на хорошем литературном
языке, в весьма доступной форме. Очень жаль, что Юра Мезенцев, обладая
незаурядными способностями, так и не смог найти достойного места в жизни
в наше злополучное, «ну очень смутное» время, окончательно спился в
своем родном Томске и где-то конкретно «забомжевал» (об этом мне поведал
недавно Саша Каширский, к которому в новосибирскую таможню и приезжал
полупьяный Мезенцев).

Занятия по теории стрельбы проходили в совершенно неотапливаемых
классах, так что зимой после двух часов учебы китель ПШ становился
просто стеклянным и ледяной коркой примерзал к верхнему нательному
белью. Чтобы хоть как-то согреть курсантов, сержант периодически
прерывал занятия и командовал: «Отделение, упор лежа принять!» - и мы
вновь начинали свои эротические телодвижения, вспоминая некую даму,
которая почему-то ушла, так и не дождавшись чего — то или кого-то.
Удивительно, но только в армии я с удовольствием освоил прикладную
математику вкупе с геометрией, с которыми никогда раньше не дружил и без
которых совершенно немыслима артиллерия. Особенно понравилась и хорошо
давалась мне баллистика — наука о полете снаряда. Я научился виртуозно
выстраивать параллельный веер из 6 орудий батареи, используя дорогую
артиллерийскую оптику — буссоль, панораму и коллиматор. Я в полной мере
познал основы так называемой «реперной» стрельбы, когда в качестве
ориентира используется разрыв снаряда. Только теперь я, наконец, понял,
почему морские офицеры являются высшей кастой среди всех других
служителей «Бога войны», которые и без того, сами по себе являются
самым привилегированным сословием в действующей армии. Ведь раньше,
когда еще не было спутниковой навигации типа ГЛОНАСС и самонаводящихся
ракет типа «земля - земля» и «земля - воздух», единственным способом
ориентирования на море являлся репер. Но задача, стоящая перед морским
наводчиком, осложнялась еще и тем, что ситуация наведения постоянно
изменялась — ведь двигалось не только орудие наведения, но и огневая
цель. В таких сложных условиях морской артиллерист мог полагаться только
на свой боевой опыт и интуицию.

Кстати, с подобной ситуацией ориентирования на местности я столкнулся и
на учениях в пустыне Гоби Монгольской Народной Республики, куда спустя
год отправился вместе со своим артполком на боевые стрельбы, будучи уже
в регулярных войсках. Ведь кроме какающих монголов (а они, надо
признаться, ребятки, начисто лишенные комплексов; настоящие природные
люди, справляющие нужду там, где прихватит), в Гоби нет никаких
ориентиров для артиллерийской стрельбы. Поэтому за каждым артполком шла
большая машина - будка, стоимостью в 1 млн. долларов — так называемый
космический гирокомпас, который представляет собой спутниковый
радиоэлектронный указатель географического меридиана, необходимого для
определения азимута (пеленга) и привязки орудий в такой проблемной
местности, какой, например, является пустыня Гоби.

После учебы в классах мы дружно надеваем шинели и идем замороженным
строем на занятия по тактике и боевой стрельбе, которые проходят уже на
открытом воздухе. На улице нас встречает все та же лютая ишимская
стужа, но занятия, естественно, никто не отменял, и мы, совершенно
скукоженные от холода, обреченно идем к своим орудиям возле плаца,
которые своими казенниками и вздыбленными кверху стволами уже издали
вызывали неприятные ощущения от скорого близкого контакта с вконец
простуженным железом.

На вооружении гвардейского артиллерийского дивизиона в Ишиме в то время
стояли 122 -мм гаубицы «М-30» образца 1938 года. Некоторые из них имели
«заплатки» от осколочных попаданий времен Великой Отечественной войны,
и, очевидно, многое повидали на своем веку. В общем-то, это было
хорошее оружие для своего времени, очень надежное, как автомат
Калашникова, и достаточно простое в обращении. Если бы не одно «но» -
его очень трудно накатывать на исходную огневую позицию. И дело даже не
в том, что эта гаубица весит почти 4 тонны. В регулярных войсках я
служил уже на тяжелой 152 - мм гаубице «Д-1», которая весила на тонну
больше, чем 122 - мм, однако мы вдвоем с наводчиком без особого труда
накатывали ее на нужную позицию. В чем же здесь дело? А дело все в длине
ствола. Гаубица «Д-1» в Бийске имела четырехметровый ствол, что
позволяло легко находить и уравновешивать центр тяжести орудия. Совсем
по-другому обстоят дела со 122 -мм гаубицей, которую из-за короткого
ствола приходилось поднимать на уровень груди, чтобы уравновесить центр
тяжести. С этой задачей даже всемером справиться сложно, особенно в
гористой местности. При такой трудоемкой операции особенно опасны
армейские «филоны», которые лишь имитируют взятие веса, и все 4 тонны
орудия тяжким бременем падают на остальные номера боевого расчета. А это
очень опасно. Только на моей памяти - разможженая ступня, тупая травма
живота и разрыв селезенки у трех курсантов из-за того, что кто-то
предательски бросил вес. Поэтому накат орудия по вырубленной во льду
аппарели — зрелище не для слабонервных. Жуткие маты, бурлацкие хрипы и
стоны, а также чрезмерная всеобщая подозрительность при малейших
признаках утяжеления орудия — вот типичная картина наката 122-мм гаубицы
на исходную огневую позицию. С завистью и злостью смотрим мы на соседей
слева из второй батареи минометчиков, которые тут же легко и
непринужденно, как малые дети, разминаются со своими изящными
минометиками - просто игрушками по сравнению с нашими железными
монстрами. Завидуем мы «черной» завистью и «пушкарям» из третьей батареи
противотанковых орудий справа, так как их 100 - мм «рапиры» имеют такие
длинные стволы, что с ними может справиться даже один человек.

Но больше всего, пожалуй, я боялся за свои музыкальные руки во время
транспортировки орудия. В этом случае приходится полностью полагаться на
ювелирную работу водителя «Урала», который должен аккуратно завести
фаркоп артиллерийского тягача под станину орудия, после чего солдаты
пристегнут гаубицу к автомобилю. Все это время, пока водитель сдает
назад, расчет держит станину орудия на уровне фаркопа и молится Господу
Богу, чтобы водила не сдал назад слишком резко. В этом случае травма
просто неизбежна, причем оторванные пальцы здесь абсолютно не в счет -
речь идет о куда более серьезных травмах. Однако, для меня и потеря
пальцев всегда была смерти подобна.

Только теперь, спустя четверть века, я понял, какой поистине царский
подарок сделал мне Ра в армии, поставив пианино прямо в казарме учебки.
Это просто какая-то мистика: ну откуда, спрашивается мог взяться в
Ишиме, в артполку точно такой же инструмент «Petrof», как у моих
родителей в Хабаровске? Мало того, дорогой чешский инструмент с немецкой
механикой сохранился в прекрасном состоянии, находясь под неусыпной
охраной сержантов учебки, которые надежнее церберов охраняли его от
быдловатой солдатни. Таким образом, мое безбедное существование в учебке
было обеспечено самим Провидением до конца срока обучения. Как только
звучала команда «Отбой» вокруг инструмента собирались все сержанты
учебки и дембеля «постоянки»; я, как Божество с Олимпа, спускался вниз
со своей панцирной койки на втором ярусе, садился за инструмент и
начинал священнодействовать над клавишами, наполняя духовное и
физическое пространство казармы, которое буддисты называют «акашей»,
божественными звуками фортепиано. К счастью, за время студенческих
подработок в барнаульских ресторанах я сформировал такой увесистый
репертуар классической и эстрадной музыки, что мог без труда играть 4
часа подряд. Молва о «чудо-музыканте» вскоре разнеслась по всему полку,
и я начал купаться в лучах славы, наслаждаясь всеобщим уважением и
любовью. И только один человек стал ненавидеть меня еще больше, всеми
фибрами души; съедаемый комплексом «Сальери», он искренне желал, чтобы
мне оторвало руку, а лучше две, или чтобы я где-нибудь окочурился от
холода. Этим человеком был Юра Мезенцев.

Однажды, во время послеобеденного отдыха наши сержанты попросили меня
сыграть что-нибудь для души. Я сел за инструмент и сыграл попурри на
тему «Битлз». В это самое время в казарму зашел старшина батареи Уколов,
который замер возле двери и оцепенело уставился на меня- он явно не
ожидал услышать такое музыкальное чудо в казарме. Когда я закончил
играть, он помолчал некоторое время, а потом громко, чтобы все слышали,
сказал Мезенцеву: «Чтобы этого человека ты больше не ставил в наряды! Не
для того Бог дал ему такой талант, чтобы он таскал параши в столовой. Я
вообще удивляюсь, что он делает в нашем дурдоме!» Я только успел
заметить, как нехорошо загорелся глаз и скривилось нервическое лицо
Мезенцева. Стало ясно, что с этого момента мне объявлена тайная,
беспощадная война, виной которой - обыкновенная человеческая зависть.
Закономерным итогом этой войны станет мои 32 наряда по столовой за 4
месяца — абсолютный рекорд за все время существования ишимской учебки,
достойный Книги рекордов Гинесса.

Для начала боевых действий Мезенцеву нужен был хороший повод, и он его
вскоре нашел. Этим поводом стала строевая подготовка. Дело в том, что у
меня с детства выработалась очень и очень своеобразная походка, которая
превращала меня в армии в самого настоящего строевика - «иноходца».
«Понимаешь, Серега, у тебя нога, как на шарнире, сгибается в коленке при
каждом шаге, - говорил мне Толя Фролов - рослый красавец из Кемерово,
много лет занимавшийся в ансамбле народного танца. - Твою эксклюзивную
походку даже изобразить трудно. К тому же у тебя такая вывернутость
стопы, которой могут позавидовать артисты балеты. Только здесь, в армии,
это не нужно ни тебе, ни тем более сержантам». И все-таки, несмотря ни
на что, сержант Мезенцев бросился рьяно исправлять мой строевой шаг, не
жалея на меня ни сил, ни своего личного времени. «Скорее Мезенцев сможет
забеременеть и родить, чем у Воронина выпрямится нога в коленке», -
смеялся курсант Леша Юпитов, с моей легкой руки получивший прозвище
«Пожилой» за большое сходство с вечно пожилым актером Леонидом Марковым.
И Толя Фролов, и Алексей Юпитов в 1986 году оба успешно окончили
Кемеровский государственный университет и за свой каллиграфический
почерк вскоре были взяты на службу писарями в штаб.

Наконец, сержант Мезенцев начал терять со мной терпение и во время одной
из тренировок на плацу неосмотрительно обозвал меня «пидором». «Сам ты
пидор», - ответил я словами «мальчика Бананана» из культового фильма
Сергея Соловьева «Асса», за что получил два наряда вне очереди. Так
начался мой знаменитый «кухонный» марафон длинной в 32 наряда.

Однако одних нарядов по столовой сержанту Мезенцеву, очевидно, было
мало - нужна была убедительная психологическая победа надо мной на
глазах у всей батареи. Являясь хорошим психологом, Юрий решил связать
меня в одну связку с местным казарменным «чмо» курсантом Кельгеватовым.
С этой целью замкомвзвода стал изо дня в день перед строем склонять
только фамилии Воронина и Кельгеватова с целью выработать у курсантов
батареи стойкий ассоциативный ряд «Воронин + Кельгеватов = Чмо».

Дима Кельгеватов - дебелый еврей ростом под 2 метра со странным
продолговатым, как у гигантского червя, телом, узкими плечами и
непомерно широким тазом. Из-за своего висячего книзу огромного носа, а
также странной манеры говорить, сильно пришлепывая губами, он получил
прозвище «индюк». И действительно, когда Кельгеватов сердился,
раздувался и краснел, возникало полное сходство с этой ископаемой птицей
— пожалуй, самой странной и несуразной во всем птичьем сообществе. Дима
был сыном крупного строительного магната в Омске, если так можно было
назвать в 1986 году начальника крупного строительного треста. В 1986
году Кельгеватов упешно окончил юридический факультет Омского
государственного университета и даже успел немного поработать на
аттестованной должности в уголовном розыске, хотя, как известно, туда не
брали без армии простых смертных. По прибытии в учебку, Дима прямо и
безапелляционно заявил нам, что не собирается «тащить» солдатскую службу
и скоро покинет нас, постылых, перейдя на службу в военную прокуратуру
или трибунал. Однако где-то там, наверху, произошел досадный сбой,
договоренности отца с командованием дивизии рухнули в одночасье, и Дима
вынужден был остаться в учебке до конца всего периода обучения. Это
обстоятельство периодически вызывало у него шумные истерические
припадки, которые всех основательно достали в казарме: и курсантов, и
сержантов, и нашего замечательного комбата капитана Адамова. Все эти
люди искренне желали, чтобы сбылась, наконец, сокровенная мечта
Кельгеватова - стать военным юристом, - и он, ко всеобщей радости,
навсегда покинет Ишим. Кроме того, Кельгеватов относился к весьма
презираемой в армии касте «нехватчиков» - он постоянно что-то жрал, как
крыса шурша по ночам конфетными фантиками, что только добавляло
неприятные штрихи к его и так малопривлекательному образу.

Соседство с «чмо» Кельгеватовым в наряде по столовой меня абсолютно не
беспокоило. Дело в том, что в столовой меня встретили «решпект и
уважуха» в лице моих земляков — поваров с Алтая, к тому же поклонников
моего музыкального таланта. Благодаря их поддержке, я сделал
стремительную «карьеру», пройдя путь от посудомоя до помощника повара. И
вот я уже виртуозно шинкую салаты, готовлю пасировку для борща и даже
по-хозяйски покрикиваю на нерасторопных «зальных». Подкармливаемый
услужливыми поварами - земляками, я сильно раздобрел за месяц в наряде
на борще и вкусных хрустящих котлетках, так что сержант Мезенцев,
однажды зайдя в столовую, был неприятно удивлен, когда вместо ожидаемого
им ходячего «трупа» Воронина, измученного непосильным трудом и
хроническими недосыпами, он увидел округлившуюся ряшку очень сытого и
довольного боровка. И вот, наконец, случилось то, что давно должно было
случиться — как говорят англичане, Юрок «потерял свой нерв».

В один из январских дней, выполнив все поручения повара, я отправился в
зал пообедать. За столом, любовно накрытом для наряда по столовой, я
сидел уже один, так как все давно пообедали. В это время в столовую
зашел дежурный по батарее сержант Мезенцев, а за ним гигант Мержинский
(«Кличко»). Вслед за ними в дверь вошли мои земляки курсанты Саша
Каширский и Женя Мякишев. Увидев меня, Мезенцев зло ухмыльнулся и громко
произнес: «Все жрешь, Воронин?» Я невозмутимо продолжал уплетать
котлетки, не обращая на него ровным счетом никакого внимания. Это только
взбесило сержанта. «Встать, Воронин, когда с сержантом разговариваешь! -
закатив глаза завопил своим «стеклорезом» Мезенцев.- Я вижу ты совсем
«забурел», Воронин! Что, волосы уже отрасли? Одембелел вконец?» Я решил
встать, хотя Устав в этой ситуации был ко мне более чем благосклонен.
Продолжая молча стоять за столом, со своей неизменно очаровательной
улыбкой, я погладил себя по непривычно жесткому «ежику» - действительно,
волосы уже достаточно хорошо отрасли, чтобы обратиться к услугам
парикмахера. И вот тут случилось непредвиденное, но давно ожидаемое
событие — этот давно зревший «фурункул», наконец - то, прорвало. Как
коршун, Мезенцев подлетел ко мне и со всей дури ударил, а скорее толкнул
меня ладонью в лоб. Я стремительно полетел на пол, причем по довольно
странной траектории, параллельной земле, поскольку ноги на уровне
коленок оказались подсеченными стоящей тут же скамейкой. Мимо, буквально
в миллиметре от виска, «просвистел» угол стола. Далее все происходило,
как в тумане - похоже, я опять впал в транс. Как кошка, я легко
запрыгнул на грудь Мезенцева, обхватил его ногами, почти как в известной
позе Камасутры, и принялся хладнокровно душить сержанта воротником его
же кителя со словами: «Ну все, парнишка, достукался, сейчас я тебя буду
пялить. Ты сгниешь в дисбате, падла!» Боковым зрением я успел заметить,
как тихо «растворились» из столовой мои «дорогие землячки» Каширский и
Мякишев, по-видимому, не желая быть втянутыми в этот конфликт; как
застыло в ужасе гипсовое лицо сержанта Мержинского. Не знаю как, но
Мезенцеву все-таки удалось сбросить меня с себя. Он стоял, испуганно
вращая глазами, по лицу градом струился пот. «Воронин, как ты меня
назвал? - дрожащим голосом пролепетал Юрок, сейчас не грозный сержант
учебки, а жалкий и испуганный ребенок. - Ну ничего, мы с тобой после
отбоя разберемся!» - и, резко повернувшись, он почти выбежал вон из
столовой. «Совсем обнаглели курсанты!» - тихо пробормотал сержант
Мержинский, укоризненно качая огромной медвежьей головой, и тяжелой
походкой также направился к выходу. Весь остаток дня до «отбоя» прошел
для меня в ожидании сержантской вендетты. Воспаленное воображение
рисовало душераздирающие картины, одна краше другой. И вот я уже вижу
себя поверженным в солдатском сортире, а над моим бездыханным телом
склонились свирепые сержантские рожи. Однако все прошло более чем
спокойно и, на удивление, пацифично. После того, как в казарме
прозвучала команда «отбой», Мезенцев вызвал меня в туалет и начал
сбивчиво объяснять что-то, как - будто извиняясь за свое поведение.
«Понимаешь, Воронин, ты мне очень не нравишься, вот не нравишься и все
тут, даже не знаю почему!» «Да вы мне, между прочим, тоже не нравитесь,
товарищ сержант, но это же не дает мне право бить вам морду!» «Ты
сегодня был очень агрессивным в столовой, но я все равно бы справился с
тобой!» «Не надо молоть чушь, товарищ сержант, вы сами довели ситуацию
до края. Знаете, когда я уходил в армию, - начал я вдруг очень вкрадчиво
и проникновенно, - мой дед, кадровый военный, полковник КГБ сказал мне:
«Сережа, научись в армии терпеть оскорбления и издевательства со стороны
военного начальства. Старайся просто не обращать внимание на эти мелочи
жизни. Но есть одна вещь, которую нельзя прощать ни при каких
обстоятельствах: это - удар в лицо. Бей в морду сразу, не задумываясь,
не взирая на лица и звания, и не думая о последствиях!» До настоящего
момента я так и жил. Разве я хоть раз ответил на ваше словесное
оскорбление?» «Твой дед все правильно сказал, - Мезенцев начал сильно
волноваться и от этого несколько сумбурно говорить. - Но ты даже не
представляешь, что такое должность сержанта, это — не дай Бог никому!
Это с вами комбат Адамов такой демократ, а ведь ты даже не знаешь, что
весь сержантский террор происходит в батарее с ведома и молчаливого
согласия Адамова. Он просто «загребает жар» нашими же руками. А после
«отбоя» в канцелярии батареи от всей души «прочищает» нам «гузно» за
вас, сраных курсов!» «В общем, давайте договоримся, товарищ сержант, - я
резко и довольно бесцеремонно прервал эту неуместную здесь, в сортире,
дискуссию.- Если вы еще хоть раз ударите меня или какого-нибудь
курсанта, я напишу заявление в военную прокуратуру гарнизона, и вы не
доживете до дембеля!» Мезенцеву оставалось всего полгода до конца
службы, и, немного подумав, он согласился на мои условия.

Это была полная и безоговорочная капитуляция. В первом раунде я одержал
убедительную победу, однако рано было успокаиваться, ой как рано!
Ответный удар сержанта, по - иезуитски подлый и коварный, не заставил
себя долго ждать.

Дело в том, что я, несмотря на полную и очень эффектную победу,
по-прежнему, продолжал, как на работу, ходить в наряд по столовой.
Очевидно, Мезенцев ждал, что я побегу ябедничать старшине Уколову, и
сержант при этом в полной мере насладится моей слабостью, но тут
неожиданно проснулась и заговорила моя польская гордость, и мы оба, что
называется, «закусили удила». Как любил говорить мой дед, Юрок просто
«положил прибор с яйцами» на «исторический наказ» доброго «мецената»
прапорщика Уколова, чтобы этим самым подчеркнуть собственную
исключительность и свое особое привилегированное положение в дивизионе.
Этот «самопиар» Мезенцева стоил мне очень и очень дорого.

В декабре 1986 года командир нашего учебного дивизиона полковник Шутов
запланировал трехдневный полевой выход, который включал в себя 40 -км
маршбросок на лыжах в полной выкладке до полигона ВАП (авт. -
винтовочный артиллерийский полигон), учебные стрельбы и артиллерийские
учения. В предвкушении этого грандиозного шоу, вся казарма, как
растревоженный улей, пришла в движение. Все ринулись на склад из старого
лыжного хламья выбирать более - менее пригодные для похода экземпляры. В
процессе отбора все курсанты вконец переругались — да это и понятно:
слишком уж пугала перспектива из-за сломанных лыж остаться одному, на
лютом морозе, посреди заснеженного поля. Прекрасно зная о сложной
ситуации с лыжами и предстоящем марш - броске, Мезенцев накануне
умышленно «законопатил» меня в очередной наряд по столовой, не дав
возможности прилично подготовиться к походу. Придя поздно вечером с
наряда, уставший и совершенно разбитый, я не стал проверять снаряжение,
а рухнул в кровать и уснул мертвецким сном.

Проснувшись рано утром, я лишний раз убедился, что чудес на этом свете
не бывает, и веселый казарменный домовой сам, по своей личной
инициативе, ночью не починит сломанное крепление у моих лыж, «заботливо»
оставленных для меня «добрыми» сослуживцами. В день полевого выхода
выдалась добротная сибирская зима, термометр фатально показывал 35
градусов ниже ноля, а на город опустился густой, промозглый туман,
многократно усиливающий и без того пронизывающий до костей лютый холод.
Но доброхотов и филантропов в армии, как известно, нет — ведь не для
того командир учебного дивизиона Шутов дослужился до полковника, чтобы
из-за какой-то презренной погоды отменять свое «царское» решение о
предстоящем марш — броске. И вот мы уже стоим на лыжах в русле замерзшей
реки Ишим - притока великого Иртыша — и ждем команды: «Начать движение».
С высоты птичьего полета колонна нашего дивизиона очень похожа на
гигантское реликтовое пресмыкающееся, которое опрометчиво выползло из
своего теплого гнезда и теперь очумело ползло по льду навстречу
неминуемой гибели.

Как и следовало ожидать, очень скоро мое лыжное крепление слетело с
бесформенного армейского валенка, и я был вынужден остановиться. Сзади
напирала колонна, грубо и очень нецензурно требуя освободить лыжню, и,
пропуская лыжников вперед, я сделал неловкий шаг влево, внезапно по
колено провалившись в речную проталину; мокрые лыжи, валенки и ватные
штаны на морозе моментально схватились твердым ледяным панцирем, и вот
я, для всех потерянный бедолага, как в известном хулиганском
стихотворении, уже «стою на асфальте в лыжи обутый; то ли лыжи не едут,
то ли я еб...й». Ситуация «ни туда, ни сюда» - хуже не придумаешь.
Дивизионная колонна уже исчезла вдали, а я не продвинулся ни на метр на
своих ледяных лыжах. Вскоре подъехал Мезенцев: «Что случилось, Воронин?»
Я объяснил, осторожно заметив при этом, что, наверное, мне лучше
вернуться в полк. На бледном лице Мезенцева вспыхнула злорадная улыбка,
он произнес с фальшивым пафосом: «Обратной дороги нет, Воронин. Умри, но
догони колонну!» - и помчался на своих добротных лыжах догонять
дивизион. Делать нечего, надо ехать - «сиди не сиди, а пьяным не
будешь». Я снял лыжи, достал штык - нож и начал остервенело соскабливать
лед со своих бедовых деревяшек. Ехать стало заметно легче; и все равно,
при каждом спуске с горки я растягивался во весь рост, автомат и
набитый хламом вещмешок каждый раз при падении больно бил меня по
затылку, да так, что в глазах темнело.

Примерно через час беспрерывных кульбитов на снегу я вдруг отчетливо
увидел свой нос, не сразу поняв, что случилось нечто неординарное.
Занятый лыжами, я совершенно забыл про мороз, и он не преминул о себе
напомнить — от души обморозил мой нос, да так, что он стал похож на
сливу, висящую перед глазами и закрывающую обзор местности. Я выехал из
оврага и увидел стоящий на пригорке «УАЗ - 469» командира дивизиона
Шутова. Шутов, как две капли воды похожий на артиста Георгия Жженова,
выскочил из машины и сердито закричал на меня: «Воронин, ну что же вы
так плохо подготовились к службе в армии? Ничего не можете!» «Виноват,
товарищ полковник, я учился, дневал и ночевал в библиотеках и как-то об
армии не думал!» «Очень плохо, что не думал. А кто Родину будет
защищать? Все, ты убит, капитально нос обморозил, теперь отвалится, как
у сифилитика!» Тут же вызвали находящуюся на полигоне полковую машину
«Скорой помощи» и мне оказали первую помощь. Сержант — фельдшер, с
тревогой осмотревший мой обмороженный нос, с дури протер его спиртовым
тампоном, да так, что я чуть не выпрыгнул из автомобиля в форточку от
боли. Было полное ощущение, что к лицу поднесли горящий факел. Вскоре мы
подъехали к ВАПу, где я увидел нашего комбата капитана Адамова.
«Дерьмовый из меня солдат получился», - грустно сказал ему я, на что он
улыбнулся и сказал с сангвиническим задором: «Ничего, Сережа, всякое
бывает, главное ты свои руки не обморозил. Они у тебя — настоящее
сокровище!» Комбат относился ко мне с очень большим пиететом.

Дело все в том, что Николай Петрович Адамов (он же «Петрович») был очень
большим меломаном. Частенько он снимал меня с наряда по столовой, и мы
шли с ним в солдатский клуб, где я 2-3 часа играл ему на стареньком, но
хорошо настроенном пианино «Тюмень», а он внимательно и умиротворенно
слушал мою музыку, закрыв глаза и думая, судя по блаженной улыбке на
лице, о чем - то своем, очень приятном. Именно Адамов договорился с
начальником клуба капитаном Лариным, чтобы он почаще ставил меня в наряд
по клубу — самый престижный и желанный наряд во всей учебке. Все
курсанты хорошо знали о том, что только находясь в этом наряде, можно
сходить, причем без особого риска быть «запаленным», в «самоход» в
примыкающую к клубу «Кулинарию» и поесть там настоящих, гражданских
блинчиков с мясом или курагой, попить кофе с молоком, а потом заесть все
это великолепие сладкой «корзиночкой». После этого, умиротворенный
сытной и вкусной едой, я любил заходить в старинный православный храм
Покрова Божией Матери, находящийся здесь же поблизости, и похожий на
деревянный чудо — теремок, стоящий посреди убогих, серых пятиэтажек (см.
фото 18). Уютная обстановка храма и божественное пение церковного хора
действовали всегда успокаивающе, и из храма я выходил уже обновленным и
хорошо отдохнувшим, как после добротного сеанса высокооплачиваемого
«долларового» психотерапевта. С этим храмом связана история, о которой
я хочу рассказать и которая еще совсем недавно потрясла меня до глубины
души.

Уже находясь в статусе полковника милиции и доктора юридических наук, в
2006 году я проходил действительную службу в Хабаровске в должности
профессора Дальневосточного юридического института МВД России. Однажды,
сидя в офицерской гостинице, в которой мне пришлось прожить почти 2
года, я чуть не подпрыгнул на диване от неожиданности, когда в репортаже
про «Ишимское чудо» увидел до боли знакомую казарму нашей батареи - все
также одиноко стоящий в углу «Petrof», все те же двухярусные кровати,
все тот же натертый красной мастикой пол! Каково же было мое удивление,
когда в настоятеле храма Покрова Божией Матери отце Петре я узнал нашего
тренера по рукопашному бою в учебном дивизионе ишимского артполка
капитана Олейникова Петра Ивановича. Оказывается, выйдя в отставку, он
принял сан священника, и именно в его приходе произошло так называемое
«Ишимское чудо», которое потрясло весь православный мир у нас и за
рубежом. В своем интервью журналисту «Московский комсомолец» отец Петр
рассказал, что однажды осенью 2003 года он подошел к образу «Спас
Нерукотворный» и обомлел от неожиданности: на стекле, закрывающем образ,
чудесным образом отпечатался, как на негативе фотопленки, образ Христа
Спасителя. Расстояние между стеклом и иконой было около 5 см, поэтому
краска никак не могла излучаться и передавать изображение. Не могло оно
перейти на стекло и под воздействием тепла, света. Когда отец Петр
внимательно рассмотрел изображение, то обнаружил на стекле некое подобие
воска и масла. А потом начались вообще абсолютно мистические вещи.

Как-то в Ишим в гости к своим родственникам приехала семейная чета из
Липецой области. Гостям решили показать в церкви местную
«достопримечательность». Женщина в сопровождении своих родственников в
храме осеняла себя крестным знамением, подходила к иконам, возле
некоторых зажигала свечи. Наконец, она приблизилась к иконе «Спас
Нерукотворный» и черно - белому изображению Спасителя на стекле. В эту
минуту женщину сильно затрясло, она стала мужским голосом всячески
злословить храм и его служителей. Родственники попытались хоть как-то
упокоить женщину, но она вырывалась из рук и кричала так, что всем
присутствующим стало не по себе. «Господь упорно не подпускал одержимую
женщину к Себе, - рассказывал журналисту отец Петр.- Тут для меня стало
абсолютно ясно, что эта икона - необычная, а все происходящее вокруг нее
— самое настоящее чудо!» По старой военной привычке отец Петр тут же
подал рапорт на имя архиепископа Тобольского и Тюменского отца
Димитрия, в котором подробно изложил факты произошедшего события. Спустя
некоторое время, внимательно рассматривая икону «Спаса Нерукотворного»,
отец Петр с удивлением заметил, что лицо на стекле принадлежит вовсе не
Иисусу Христу. Во-первых, овал лица слишком широкий для худощавого
Иисуса; во-вторых, у него - очень жесткий, почти свирепый взгляд, что
совершенно не вяжется с привычным образом Спасителя и его ангельским
смирением. По-видимому, такой облик Христос будет иметь в свое Второе
Пришествие на Землю.

А теперь настала пора рассказать о нашем легендарном комбате капитане
Адамове, нашем замечательном «Петровиче». Николай Петрович Адамов —
невысокий, коренастый мужчина, как писал Сергей Есенин в своей
знаменитой поэме «Черный человек», «хоть с небольшой, но ухватистой
силою», и внешностью известного киноактера Андрея Ростоцкого. Характер
у Адамова был просто «волшебным» для подчиненных и «отвратительным» для
военного начальства. Впервые в жизни в лице комбата я увидел сангвиника
в «чистом» виде, которых, как известно, не существует в природе. Солдаты
Адамова просто обожали, и, всякий раз, когда он, как солнышко, появлялся
в казарме, красивым баритоном изрекая свое знаменитое: «Батарея, сись!»
(авт. - садись), у всех курсантов заметно поднималось настроение.

Комбат был человеком гипержизнерадостным, как колибри, которая живет,
наслаждаясь жизнью и душистым цветочным нектаром, и которой нет дела ни
до чего, что могло бы ее расстроить. Наверное, именно за это Господь
подарил Адамову красавицу жену с ангельским характером и непобедимым
женским шармом, в которую я влюбился с первого же взгляда, как только
увидел ее в офицерской пятиэтажке ишимского полка, куда однажды прибежал
посыльным во время «тревоги». Из-за своего независимого и ироничного
характера «Петрович» явно задержался на капитанской должности, хотя ему
исполнилось уже 35 лет, но, похоже, что это его мало трогало; в жизни
его занимали совсем другие вещи, например, музыка. Он обладал прекрасным
баритоном, который не очень вязался с его небольшим ростом и слишком
моложавым лицом. На одном из новогодних концертов мы даже исполнили с
ним романс «Я встретил вас», который он, для дилетанта, исполнил просто
замечательно. Несмотря на свое фантастическое жизнелюбие, комбат
абсолютно не боялся смерти, являясь убежденным фаталистом.

Однажды во время учений на полигоне в Юрге Кемеровской области
(крупнейшем артиллерийском полигоне в Сибирском военном округе), в
канале ствола моей гаубицы застрял 122 - мм снаряд. Возникла ситуация,
как говорится, «хуже некуда». Дело в том, что снаряд, вошедший под
действием пороховых газов, в канал ствола, автоматически снимается с
предохранителя и становится взведенным, готовым в любую секунду, от
любого прикосновения взорваться. В наставлении по боевой стрельбе в
таком случае рекомендуется перезарядить орудие новой пороховой гильзой и
вновь произвести выстрел, протолкнув таким образом снаряд по каналу
ствола. Понятно, что операция эта — крайне взрывоопасная в прямом
смысле слова. Адамов без колебаний отвел весь расчет на безопасное
расстояние, перекурил папиросу, зарядил орудие гильзой и произвел
выстрел, благополучно освободив гаубицу от такого опасного бремени.
Вернулся он к нам, совершенно невозмутимый, как будто ничего не
произошло. Ровно через год, на том же самом юргинском полигоне, примерно
при таких же обстоятельствах минометному расчету повезло гораздо меньше
— бракованный снаряд мины взорвался в канале ствола, угробив весь боевой
расчет, то есть двух человек. Останки этих несчастных ребят мы долго
еще, всем дивизионом, собирали в брезентовые мешки по необъятному
юргинскому полю.

Приближался Международный женский день 8 марта. Начальник клуба капитан
Ларин готовил праздничный концерт, в который, как обычно, были включены
уже проверенные временем «классические» для нашей батареи номера: романс
на стихи Михаила Юрьевича Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» в
исполнении комбата Адамова под мой аккомпанемент; песня на стихи Юрия
Галича в исполнении Лехи Юпитова, который со студенческих лет был его
преданным фанатом и апологетом; русский народный танец в исполнении Толи
Фролова. Словом, все, как обычно, довольно гладко, но и без всякой
изюминки. С местным батарейным «шалопаем» и «бузотером» Лехой Грязновым,
курсантом из Новосибирска, мы решили добавить «перчинки» в «преснятину»
ларинского, идеологически выдержанного концерта; причем сделать это
абсолютным сюрпризом для всех в дивизионе.

Алексей Грязнов, несмотря на свой хулиганистый вид и вызывающее
поведение, с отличием окончил физико-математический факультет
Новосибирского государственного университета, что находится в
Академгородке; был артиллерийским вычислителем от Бога, прекрасно пел и
играл на гитаре. В этот раз он решил прочитать стихи про Женщину. Я же,
желая хоть немножко эпатировать нежную публику, решил спеть свою новую
песню «Афганский синдром» (см. фонограмма 3), которую из-за очередного
мезенцевского наряда по столовой не успел спеть на концерте, посвященном
мужскому празднику 23-го февраля. И это ничего, что песня абсолютно не
подходила к тематике концерта, главное — спеть с душой!

Наступило 8 марта 1987 года. «Концерт, посвященный международному
женскому дню объявляю открытым!» - торжественно объявил начальник клуба
Ларин, и начался праздничный концерт. Все шло гладко до того времени,
пока я не сунулся в программу выступлений со своим «синдромом Дауна». Я
вышел на сцену и начал тихо петь эту экзистенциальную акапеллу, полную
страсти и обличительного гнева:

«А у него в руках был автомат,

А у него на языке балдел отменный мат.

На поясе вихлялась кокетливо граната,

И он ее бросал в своего собрата!» - тут я резко садился за пианино и,
почти срываясь на крик, начинал громко петь под свой аккомпанемент
душераздирающий припев песни:

«Он делал так и в небеса вздымалася земля,

Он делал так и в небеса улетал человек,

Которого назвали врагом!» - после этого я уже полностью входил в «раж»
и, с еще большим надрывом, не давая публике опомниться, продолжал
нагнетать страсти:

«Он в юности бывало в лицо плевал,

Но никогда врагов не убивал.

И потому, и потому теперь, болел душой,

Его лечили анашой!

И обещали любые блага,

Лишь бы росла отвага!

Он делал так и в небеса вздымалася земля,

Он делал так и в небеса улетал человек,

Которого назвали врагом!» - этими пронзительными словами припева я,
наконец, закончил свою нравоучительную песню; в зале стояла гробовая
тишина, затем кто-то «жидко», очень неуверенно похлопал; эти хлопки
поддержали офицеры, вначале робко, затем более уверенней; начались
аплодисменты, и, вскоре, курсанты и солдаты «постоянки» устроили мне
самую настоящую овацию, шумно аплодируя и выкрикивая: «Браво!»

Наступила очередь Лехи Грязнова. Он уверенной походкой настоящего
артиста разговорного жанра вышел на сцену, картинно встал в позу
Александра Сергеевича Пушкина (не хватало только его знаменитых
бакенбардов) и начал свой поздравительный стих, видимо собственного
сочинения, посвященный женщинам:

«Пол фунта правды, пуд коварства,

Три грамма верности, пуд зла,

Нахальства 10 килограммов,

Притворства 22 ведра.

1/8 грамма чести,

И постоянства один грамм,

Три тонны жадности к деньгам.

Теперь сложить все это вместе,

Добавить дури два ведра,

Поставить все в холодном месте,

И вот вам женская душа!» - понятно, что после таких стихов Лехе никто,
особенно женская аудитория, не стал аплодировать, зато грянул
грандиозный скандал. Дело в том, что стихи очень не понравились жене
командира нашего учебного дивизиона Шутова. Не знали мы тогда, да и не
могли знать о семейной трагедии несчастного полковника — у него жена
была законченной истеричкой, к тому же больной шизофренией. С ней прямо
там, на концерте, случился очередной припадок истерии; она требовала
наказать, порвать, растоптать Грязнова за то, что тот публично осмелился
оскорбить и опозорить всех женщин планеты Земля, да еще когда — в их
самый Священный, сакральный День 8-го марта! Скандал кое-как удалось
замять, а ни на шутку разбушевавшуюся жену Шутов, наконец, вывел из
зала.

«Что же ты наделал, Сергей, - с осуждением и явной обидой сказал после
концерта начальник клуба Ларин.- Ведь твой комбат Адамов уже со всеми
договорился, чтобы тебя оставили после учебки киномехаником в моем
клубе. Теперь об этом можно забыть — командир полка и полковник Шутов
даже слышать об этом не хотят. Как же ты додумался — исполнить такую
пацифистскую песню в самый разгар афганской войны? Теперь поедешь в
войска, а Грязнов и еще дальше — руководством принято решение отправить
его служить в ДРА». Это было экстраординарное решение для нашего
артполка — хотя наше учебное подразделение, особенно минометная батарея,
целенаправленно готовило команды для так называемого резерва
Генерального Штаба, направляемые в Афганистан, существовала негласная
Инструкция командования армии не направлять в район боевых действий лиц,
имеющих высшее образование. В этом случае, по-видимому, начальство
руководствовалось здравой логикой, что для государства очень и очень
«накладно» превращать «законченных» специалистов в «пушечное мясо» в
этой бестолковой, никому не нужной войне. Выяснилось, что инициатором
этого «аутодафе» над Лехой Грязновым была сумасшедшая жена Шутова,
которая своего добилась в полной мере, постоянными «накатами» на
слабовольного и нерешительного в семейных вопросах мужа - Леху,
действительно, отправили служить в Афганистан командиром орудия. К
счастью, он вернулся оттуда живым и здоровым, к тому же имеющим боевые
награды. Меня же решили отправить служить в родные места на Алтай; что
называется, «под огородом» - в бийскую мотострелковую дивизию.

Гвардейская учебка ишимского артиллерийского полка навсегда останется в
моей памяти как образец настоящей русской армии, какой она должна быть в
идеале везде в нашем великом Отечестве. В ней был собран тогда весь
цвет русского офицерства, его самого передового и образованного отряда -
артиллерийской братии, которая смогла добиться того, что в 1987 году
учебка по всем показателям была признана лучшим воинским подразделением
в СибВО. Конечно, не обошлось здесь без хитрости и солдатской смекалки.

Так, комбат Адамов по большому секрету поведал мне, как они, офицеры
ишимского полка, стали заранее, очень тщательно, готовиться к осенней
призывной компании. Было решено собрать в учебном дивизионе лиц, имеющих
высшее образование, причем преимущественно сибиряков. С этой целью во
все военкоматы Сибири были направлены секретные депеши, что, дескать,
производится набор в «элитные» войска, с просьбой организовать
тщательную проверку кандидатов по месту их жительства. А я то еще
удивлялся, зачем наш участковый в Барнауле ходил и пугал моих соседей,
так подробно расспрашивая их о моем образе жизни, характере и вредных
привычках.

Именно благодаря этому прекрасному воинскому коллективу, гвардейский
артиллерийский полк издавна пользовался заслуженным уважением и любовью
местного населения в Ишиме. Это я ощутил в полной мере, когда в марте
1987 года «загремел» в городскую больницу (в Ишиме не было своего
военного госпиталя) с острым гайморитом — закономерным и вполне
ожидаемым последствием того неудачного марш - броска. Женщины в больнице
окружили меня такой любовью и лаской, что я очень удивлялся, если утром
не обнаруживал на своей тумбочке очередные домашние сладости и
деликатесы, которые каждый день несли мне со всех палат заботливые
мамаши. За все время существования учебки во время «увольнительных» в
город не было ни одного серьезного ЧП с участием курсантов. Совсем по -
другому обстояли дела в соседнем полку внутренних войск, охраняющем
колонию особого режима для особо опасных рецидивистов, дислоцированную в
городе и известную в СССР своей радиоэлектронной продукцией, а именно -
усилителем «Ишим - 003» и железным громкоговорителем — так называемым
«колоколом», вывешиваемым в те, еще славные советские времена на столбах
в деревнях, пионерлагерях, школах и войсковых частях. А ведь ребята,
собственно, были и не виноваты, что попали служить в такое «злачное»
место; между тем, местное население люто ненавидело «красноперых»,
поэтому в город солдат отпускали большими группами по 10 человек и
только в сопровождении офицера. День через день во время построения нам
зачитывали приказы и сообщения о страшных суицидах или неудавшихся
попытках самоубийства солдат внутренних войск, совершаемых прямо на
вышках во время несения караульной службы. В такие моменты я всегда с
радостью отмечал про себя - как же мне, все-таки, повезло, что я попал
служить именно сюда, а ведь мой боевой дед, правда от чистого сердца,
хотел «законопатить» меня в охрану следственного изолятора города
Барнаула, используя все свои фронтовые регалии и связи в органах
госбезопасности. К счастью, тогда в СССР военкоматами неукоснительно
соблюдался принцип экстерриториальности, и всех без исключения
призывников направляли в другие регионы — служить подальше от дома. Так
закончились мои полгода «новой», в общем - то счастливой, солдатской
жизни и теперь предстояло узнать совсем другую армию.

В мотострелковую дивизию города Бийска, расположенного южнее Барнаула в
двух часах езды на автомобиле, мы поехали втроем: я, Саша Каширский и
Женя Мякишев — все земляки с Алтая. По дороге Мякишев, очень
экзальтированный и беспокойный юноша, клялся мне в вечной дружбе и
преданности, повторяя, как бесконечную мантру: «Серега, мы тебя в
войсках никому не дадим в обиду!» Я только улыбался в ответ, прекрасно
помня о поведении «дорогих землячков» во время моей драки с Мезенцевым.


В Барнаул мы приехали 8 мая 1987 года - стоял теплый майский день
накануне великого Праздника Победы, а до поезда в Бийск было еще целых 3
часа. Я решил заехать к дедушке и бабушке. Старики моему приезду
обрадовались безумно - дед с гордостью и большим пиететом поглаживал мои
сержантские погоны, с неподдельным интересом военного человека
разглядывая мою новенькую, с иголочки, «парадку» (перед выпуском в
учебке нам выдали абсолютно новую парадную форму, при этом старшина
Уколов чуть не плакал, сокрушаясь и жалобно причитая, что ее все равно
украдут у нас в войсках в первый же день — так оно, впрочем, и
случилось). «Подходяще, Серега! Подходяще!» - повторял довольный дед,
рассматривая мои армейские фотографии с учебки, которые я, на всякий
случай, решил оставить у стариков в Барнауле (и очень правильно сделал,
иначе бы их в войсках постигла печальная участь «парадки»). Бабушка
рассказала мне последние новости семейной хроники — тетя Рита вышла
замуж за стареющего и очень больного художника Василия Рублева, переехав
жить к нему в казенную мастерскую на Сулему - «спальный» район города
Барнаула. Двоюродный брат Женя конкретно «задружил» с девочкой из
машиностроительного техникума Оксаной Тисленко и в свои неполные 18 лет
уже всерьез подумывал о женитьбе. В общем, жизнь шла своим, привычным
чередом, и никому не было дела до моих армейских переживаний, в которых
оказались спрессованные Временем вся моя личная История и весь мой
уникальный армейско - доармейский Опыт.

В Бийск мы приехали ранним утром 9 мая. Я раньше много раз бывал в этом
старинном купеческом городке, кстати, очень похожем на Ишим. Наверное,
они все похожи — эти сибирские купеческие города. Попав в войска, в
контрасте с благородной учебкой, мне показалось, что я попал в какой-то
невероятный, изрядно отдающий сюрреализмом, паноптикум человеческих
характеров и типажей. Из персонажей третьего артиллерийского городка,
дислоцированного недалеко от вокзала, прямо напротив знаменитого
Бийского котельного завода (так называемое, производственное объединение
«Сибэнергомаш»), можно было с успехом собрать местный, с алтайским
колоритом, музей Кунсткамеры (причем, Питерский музей здесь просто
«отдыхает»). А сцена нашего знакомства с обитателями местной казармы в
первый же день прибытия в бийский артполк очень напоминает известную
сцену в тюремной камере из советского комедийного боевика «Джентльмены
удачи», только с неповторимым кавказским акцентом.

Все происходящее вокруг смахивало на какой - то невероятный, просто
немыслимый театр абсурда. Мы идем с Каширским и Мякишевым, как зомби,
втянув головы в плечи, между рядами «одноэтажных» панцирных кроватей, на
которых сидят обезьяны, самые настоящие человекообразные обезьяны, типа
горилл или орангутангов - изрядно заросшие шерстью спереди и сзади,
издающие какой - то жуткий обезьяний рык вместо членораздельной
человеческой речи. Один из них, по - видимому, чеченец, с хрустом
почесал грудь, с интересом разглядывая выпавший оттуда большой клок
шерсти и пытаясь отыскать в нем заблудившихся мандавошек, громко, но
лениво прорычал нам вслед: «Э, сэржант, скоро вэшаться будэш, ищи
веревка! Ты еще не понял, куда попал, уебище?» Это он зря так говорит,
совершенно зря - я уже все очень хорошо понял; причем, понял с первой же
минуты пребывания в этом «изумительном» месте.

На «тумбочке», прямо по курсу, стоит двухметровый русский верзила, своей
богатырской комплекцией очень похожий на сержанта Мержинского («Кличко»)
- дневальный по дивизиону, к которому внезапно подскочил проходивший
мимо с полотенцем таджик, ростом и внешностью похожий на известного
голливудского актера Дэни Де Вито, и нанес точный удар верзиле прямо в
солнечное сплетение. Тот только громко хрюкнул и безвольно осел на
тумбочке, при этом не сказав ни слова, хотя на поясе угрожающе висел
штык - нож. Вечером верзила сдал наряд и, сидя на кровати, прямо
напротив моей койки, тихо и устало произнес, как - будто в пустоту:
«Завтра - «дембель»!» Все, приехали! Жуткая «картина маслом» была
закончена - Творцом ли, Дьяволом — не знаю, но все же полностью
закончена и выставлена на всеобщее обозрение! Я был окончательно сражен
этой новой для меня, страшной, просто абсурдной реальностью.

А на завтра предстояло еще более интересное, очень познавательное
знакомство с нашим непосредственным начальством — людьми не менее
экзотическими, чем дикие обитатели казармы. Утром меня вызвали на
рандеву в штаб полка, где начальником штаба полка майором Скоробогатовым
я был торжественно представлен своему новому командиру дивизиона майору
Бухтееву. Надо сразу уточнить, что дивизион — это «звучит слишком гордо»
для такого «потешного» войска, каким являлся бийский «кадрированный»
артполк. «Кадрированный» - это значит полк, который разворачивается до
размера обычного воинского подразделения только в условиях военного
времени. В мирное же время на одного целого офицера приходится половинка
солдата. Особенно забавно видеть, как выглядит тревога в «кадрированных»
частях: бегут заполошные офицеры (в Бийске их почему-то солдаты называли
«шакалами»), держа в руках огромные чемоданы с документацией на
резервистов; вся эта команда военных клоунов выстраивается на плацу,
причем на двух офицеров полка с чемоданами приходится один калека —
солдат, настоящий «слуга двух господ».

Майор Бухтеев, низкорослый лысый толстяк, похожий на маленького смешного
хряка, с бабьей внешностью и голосом «кастрата Фаринелли», сразу же
торжественно объявил мне, что, поскольку я - юрист, он будет доверять
мне самые деликатные поручения в управлении дивизионом. По большому
секрету, доверительно, почти как другу, Бухтеев поведал на «ушко», что
очень скоро мне будет поручена весьма ответственная миссия - разобраться
с неким сержантом Дзагоевым, который на днях должен вернуться из
новосибирского дисбата (авт. - дисциплинарного батальона). Я изобразил
радостное лицо от такого беспрецедентного доверия ко мне и заверил
майора, что мы с ним, безусловно, «сработаемся», и я сделаю все, что
нужно на благо «родному» дивизиону. Педерастическое лицо Бухтеева
озарилось радостной улыбкой, и он, как колобок, покатился в казарму
похвастаться перед офицерами в канцелярии дивизиона столь ценным
кадровым приобретением для своего «потешного» войска. «Он еще не знает,
с кем связался, кретин!» - зло подумал я в тот момент и вслед за
Бухтеевым вышел из штаба. Там, возле штаба, я увидел еще одного
замечательного персонажа из нашего дивизиона — майора Черкасова по
прозвищу «Кадет», так как в далеком детстве он закончил московское
суворовское училище.

Черкасов своим внешним видом и харизмой был очень похож на
генералиссимуса Суворова Александра Васильевича, только «сильно
измученного нарзаном». Не было дня, чтобы пьяный «Кадет» не попадал в
разные неприятные истории с мордобоем и «членовредом», так что майор
Бухтеев давно смирился с неизбежным и безропотно ходил в бийские
районные отделения милиции вызволять своего неуемного сослуживца, почти
как на работу.

Майора Черкасова очень не любили в казарме. Его изуродованный алкоголем
мозг порой совершал такие пируэты, которые совершенно невозможно было
предсказать. Особенно страшен был «Кадет», заступивший ответственным или
дежурным по полку. А выглядело это примерно так: солдаты в Бийске, в
отличие от «правильной» ишимской учебки, после «отбоя» сразу не
ложились, а еще некоторое время бродили по казарме, курили и громко
трепались. Никто не догадывался, что за дверями казармы в это время
зреет самая настоящая буря, свирепое торнадо. Внезапно дверь в казарму
открывалась и стремительной тенью в помещение влетала «волшебная»
летающая табуретка, как у культового итальянского кинорежиссера Федерико
Феллини вдруг, из ниоткуда, в кадре появлялись мотоциклисты,
велосипедисты и прочие движущиеся объекты. «Так то Федя Феллини», -
скажете вы, а здесь, в казарме, Вова Черкасов - «сам себе режиссер»!
Хорошо, если удалось увернуться от летящего табурета, а если нет? Вслед
за табуреткой в казарму залетал Сам. Моментально угомонившиеся «хачики»
пускались на хитрость - из разных углов казармы они начинали тихо,
вполголоса скандировать: «Черкасов - чмо, Черкасов — чмо!» В конце
концов, «Кадет» не выдерживал, выхватывал из кобуры пистолет и, бегая,
как угорелый, между солдатскими койками, начинал реветь диким голосом:
«Да я - чмо, я - чмо, но пусть хоть один пидорас выйдет и скажет мне это
в лицо!» На этом шоу, как правило, заканчивалось до очередного дежурства
«Кадета».

Удивительно, но всем этим кавказско — азиатским стадом, как, впрочем, и
всей Россией, «успешно» управляли всего два еврея: командир части
полковник Елсукович и его правая рука — замполит подполковник Коротич.
Это было самое настоящее «жидовское царство», как бы его метко окрестил
сейчас Федор Михайлович Достоевский, где все руководство вверху было
представлено московскими евреями — выпускниками столичных военных
училищ, а внизу — спившимися и контуженными, а потому хорошо
управляемыми русскими офицерами из Сибири и Урала. Единственной заветной
мечтой полковника Елсуковича было побыстрей смыться из «проклятой
Сибири», особенно невыносимой после престижной и комфортной службы в
ГСВГ (авт. - группа советских войск в Германии). Обещанный ему перевод в
Московский военный округ слишком затягивался по совершенно непонятным
причинам, что вызывало у Елсуковича частые приступы бешенства,
сменяющиеся шумными истериками. Тут явно попахивало тяжелой
психиатрической клиникой — такого идиотизма, который устраивал данный
командир полка, непосвященному трудно даже себе представить. Стараясь
хоть чем - то занять себя (а его семья категорически отказалась
переезжать в Бийск, оставаясь жить в Москве), он устраивал солдатам
подъемы в 3 часа ночи, абсурдные ночные досмотры в казарме; часами сидел
в засаде возле КПП, пытаясь отловить «самовольщиков». Не отставал от
него и Коротич, соревнуясь с командиром полка в количестве отловленных
после «отбоя» солдат.

Наш «потешный» дивизион, возглавляемый «кастратом» Бухтеевым, насчитывал
всего 6 человек и представлял собой «мощную» интернациональную команду:
двое русских - я и водитель Саша Шевелев, два азербайджанца — Аладдин и
Вагиф, один напрочь «отмороженный» чеченец — Джамалов, один дикий
полудурок - тувинец - Саян — Оол. «Картину маслом» вскоре должен был
дополнить осетин Дзагоев, возвращение которого из дисбата с таким
нетерпением ожидал весь полк. «Ничего, сэржант, скоро придет Дзагоев, он
тэбэ покажет!» - пугал меня Аладдин, которого я только что «пропесочил»
за какую-то бытовую мелочь. Этот Волшебник из «Тысяча и одной ночи» по
совместительству «работал» еще «багдадским вором», пытавшись
«обчистить» меня в первую же ночь пребывания в казарме. А дело было
так.

Уже предупрежденный о казарменном воровстве, пышно процветающем в Бийске
(здесь воровали абсолютно все — полотенца, портянки, подшивку; даже
пропавшая тетрадь по английскому языку, которую я завел для подготовки
ко вступительному экзамену в аспирантуру, вскоре обнаружилась
использованной по «прямому» назначению в солдатском сортире) перед сном
я положил военный билет с деньгами под подушку. Проснулся я поздно ночью
от тревожного чувства, как - будто в ухо мне заползло какое-то
насекомое. Кто - то явно шарил рукой под моей подушкой в поисках денег.
Заглянув под кровать, я увидел там лежащего ничком субъекта в трусах и
майке. Первым моим желанием было ударить солдата стоящим на тумбочке
графином по голове, но я передумал — не хотелось в первый же день
пребывания в части начинать с такого серьезного инцидента. Я сделал вид,
что заснул и внимательно проследил, куда пойдет ночной воришка. Вор
прополз под кроватями, собирая всю пыль, и, сделав вид, что возвращается
из туалета, лег на крайнюю от окна кровать. Все ясно! Это был Аладдин
Гасанов. Я сделал вид, что ничего не заметил, затаившись до времени.
Знание — это всегда грозное, очень мощное оружие, которое надо уметь
применять своевременно!

Еще одно обстоятельство стало сильно осложнять мою армейскую жизнь в
Бийске — внезапно проснувшееся либидо. Дело в том, что в учебке эта
проблема вообще не стояла — слишком велики были там физические нагрузки,
чтобы думать о «прекрасном». Здесь же жаркое июльское солнце и
отсутствие полноценных физических нагрузок сделали свое коварное дело —
мои чресла переполнились жизненным соком, а «утомленная солнцем» плоть
все более настойчиво и бесцеремонно требовала свое. И подходящий для
этого случай не заставил себя долго ждать.

Однажды наш комбат капитан Широков отправил меня в центральный склад
артполка за ветошью для орудий дивизиона. Начальником склада там была
очень полная прапорщица Люся, лет так 30 — ти; с рябым некрасивым лицом
и довольно комичной походкой «уточки», какой обычно ходят все полные
женщины мира. Я зашел в душный, разогретый солнцем склад, и попросил у
Люси ветошь. Женщина прошла в подсобку и в своей короткой форменной юбке
весьма неосмотрительно, чересчур низко, нагнулась за ветошью, обнажив
свой пышный «фасад», туго обтянутый чистым белоснежным бельем. В голове
моей помутилось, и я, не долго думая, как ковбой, проворно оседлал Люсю,
утопив ее рябое лицо в грязной пыльной ветоши. И как только бедняжка не
задохнулась?!

Когда все закончилось, прапорщица задумчиво произнесла, закурив
сигарету: «Таких наглых солдат у нас в полку еще не было!»
«Извини...те», - смущенно сказал я и, на ходу застегивая брюки, поспешно
направился к выходу. «Подожди, солдатик, ты забыл ветошь — эх, ты;
совсем забыл, за чем пришел, мормышка», - беззлобно засмеялась Люся, и я
понял, что инцидент на этом исчерпан. Больше мы с ней в интимной
обстановке не встречались; однако, по кокетливым взглядам других
прапорщиц в полку я понял, что наше небольшое эротическое приключение,
благодаря Люсе, стало достоянием широкой общественности.

С командиром «условной» батареи нашего «условного» дивизиона капитаном
Широковым — следующим замечательным персонажем нашего повествования - мы
познакомились также при весьма экзотических обстоятельствах. А дело было
так.

Как-то комбат заступил дежурным по части и повел наше обезьянье стадо на
обед. Выглядело это всегда примерно одинаково: двери столовой с шумом
распахивались, и «хачики» с ревом неслись к бачкам с пропитанием,
вытаскивая оттуда самые вкусные куски мяса и разливая отвратительно
приготовленный суп на столе и жирном полу. Широков попытался хоть как-то
упорядочить это хаотичное «броуновское» движение, да не тут то было -
«звери», как всегда проворно, уже расхватали самую съедобную
составляющую этого так называемого супа. Не дожидаясь, когда меня,
который день голодного, оставят еще и без сладкого, я запустил руку в
тарелку с сахаром и захватил полную горсть «белой смерти».
Незамедлительно последовал удар логарифмической линейкой по голове — не
столько больно, сколько обидно. «Воронин, ведь ты же — юрист, какой
пример ты подаешь для молодежи?» - с укором сказал капитан Широков.
«Знаете, а ведь это вы, офицеры, виноваты во всем этом бардаке! Нам в
учебке такое даже в кошмаре не снилось. Превратили солдат в стадо
свиней, самых настоящих свиней!» - с возмущением, почти как Клим Самгин
на баррикаде, толкнул я обличительную речь перед изумленной моим
красноречием солдатней. Михаил Широков молча посмотрел на меня странным,
изучающим взглядом и отошел к другому столу.

Как всегда, в этом хаосе мне не досталась столовая ложка. За ложкой я
отправился в поварскую. Возле котла там стоял огромный двухметровый
повар — армянин с черпаком в руках. Помня, как нас в учебке учили
обращаться к младшим по званию военнослужащим, я подошел к нему и
строго спросил: «Товарищ солдат, мне не досталось обеденной ложки!» От
изумления черные, как смоль, густые сросшиеся брови армянина поползли
вверх. Одной рукой схватив меня за грудки, он легко оторвал меня от
земли, так что в воздухе, оставшись без опоры, по инерции я продолжал
болтать ногами, и принялся лупить меня черпаком по голове, приговаривая
при этом: «Товарищ солдат, товарищ сэржант, на тебе ложку, на, сука!» Из
глаз посыпались искры, было жутко обидно и стыдно за свое беспомощное
состояние. Внезапно армянин поставил меня на землю — в поварскую зашел
капитан Широков, заподозрив неладное. «Воронин, что здесь происходит?» -
спросил он, глядя на мой растрепанный вид. «Ничего не произошло, товарищ
капитан, просто я зашел за ложкой», - бодро, насколько это возможно,
ответил я, а повар услужливо протянул мне столовую ложку. Широков
подозрительно посмотрел на нас обоих, и, ничего не сказав, вышел из
поварской. Через два дня армянин подошел ко мне на плацу с виноватым
видом и извинился: «Я не знал, что ты - юрист, такой взрослый парень.
Спасибо, что не сдал меня «шакалу». Если нужна какая-то помощь, смело
обращайся ко мне», - мы ударили по рукам и разошлись, довольные собой.

Прием пищи в бийском артполку всегда было экзистенциальным мероприятием
— самой настоящей борьбой за выживание. Из 55 солдат в полку только 7
имели славянские корни. Мои «дорогие землячки» Мякишев и Каширский
попали в соседний кавказский дивизион и, забыв про свои дорожные клятвы,
не желая осложнять себе и без того трудную жизнь, полностью «легли» под
чеченцев (я их за это совсем не осуждаю — в этой ситуации каждый
выживает, как может). Я, как всегда, остался в полном одиночестве, в
очередной раз доказывая всем, что, все-таки, даже «один — в поле воин».


Однажды, во время обеда, я как всегда остался без хлеба, мяса и масла. С
голодной злостью глядя на чавкающих «зверей», я, недолго думая, нагло
запустил пятерню в тарелку лысого азербайджанца по имени Азер,
аппетитно уплетающего куски вкусной говядины - самого взрослого из
сидящих за столом, очень похожего на легендарного Саида из культового
советского фильма «Белое солнце пустыни». Азер в бешенстве вскочил из-за
стола и со словами: «Я твой маму е..., я твой папу е...», - нанес мне не
очень сильный удар в челюсть. «А я тебя е...»,- сказал я и опрокинул
бачок с уже остывшим супом прямо ему на голову. Все сидящие за столом
«звери»: узбеки, таджики, ингуши — разом вскочили из-за стола и, окружив
меня, начали со всех сторон тыкать мне под ребра ложками. «Я вас,
баранов, всех в дисбат «законопачу»!» - в бешенстве закричал я,
отмахиваясь от них черпаком. В это время подоспел дежурный по части
майор Черкасов (на этот раз очень даже вовремя), который в корне пресек
эти «массовые беспорядки» в столовой.

После «отбоя» Азер вызвал меня в туалет (Господи, да у меня, наверное,
де жа вю!), и начал свою вкрадчивую «персидскую» речь: «Воронин, ты
знаешь на кого сегодня руку поднял? Я — иранец, перс!» - с гордостью
произнес новоявленный ариец. «Что - то я не слышал о такой
национальности в СССР - «иранец», - сказал я. - Азер, а ты зачем первым
стал оскорблять моих родителей? У меня «железное» правило — в таких
случаях сразу бить морду!» «Ладно, сержант, извини, я не знал, что ты —
такой резкий. Я, как и ты, окончил очень хороший университет, только в
Баку. И я тебя уважаю, ты — молодец, не испугался! Знай, что я здесь — в
большом «авторитете»; если что — обращайся, всегда помогу, чем смогу!» -
так, в очередной раз красиво, бескровно закончился этот дурацкий
«едальный» конфликт — что называется, «много шума из ничего».

В июле 1987 года наш командир полка, прирожденный московский торгаш
Елсукович, решил на нас заработать «калым» — на три недели «продал» меня
и еще 10 солдат на бийское оборонное предприятие «Сибприбормаш». Это
были, поистине, золотые деньки. Три недели цивильной кормежки по талонам
в заводской столовой, а также возможность на обратном пути погулять по
городу (с утра для солдат администрация завода подавала в воинскую часть
автобус) — это дорогого стоит! Руководство предприятия определило нас в
самый «проблемный» цех по производству столь необходимых народному
хозяйству бензопил «Дружба-1» (наш юморной народ издавна в связи с этим
«Дружбой — 2» называет обычную двуручную пилу). «Проблемным» этот цех
был потому, что в нем были самые низкие расценки на всем
«Сибприбормаше», поэтому в этом цехе соглащались работать только пожилые
женщины, ученики УПК и вот теперь мы, солдаты — дармовая рабочая сила.
Удивительно, не знаю почему, но это, в общем - то незначительное событие
в жизни, прочно запало в мое подсознание, и спустя четверть века мне
иногда снится и этот цех бензопил, и примыкающий к нему новенький корпус
тогда секретного «гальванического» цеха. Вот уж, действительно, тайны
человеческого подсознания непостижимы!

В цехе нас встретил испитой мужчина Петр лет 50 по прозвищу «Петруччио».
Конечно, итальянского в нем было мало, кроме желания чего -нибудь
выпить. Однако, в отличие от итальянских гурманов, Петруччио источал
вокруг себя такой запах «амбре», как - будто его какие -то «доброхоты» -
маляры от всей души покрасили изнутри жутко токсичной ацетоновой
краской. Петруччио служил когда - то майором автобата в бийской
мотострелковой дивизии, вышел в отставку и устроился в самый престижный
на «Сибприбормаше» цех гальваники, в котором зарплата рабочих в то время
в месяц составляла от 500 рублей и выше. За его алкоголические фокусы
администрация предприятия периодически наказывала Петруччио рублем,
переводя его на определенный срок в низкооплачиваемый цех бензопил.
Работать ему там совершенно не хотелось, поэтому он очень обрадовался,
когда увидел солдат, направленных ему в помощь. Это событие он решил
отметить с помпой, и не успел я оглянуться, как 5 из 10 моих солдат (я
был назначен командиром полка старшим группы) были пьяны, издавая вокруг
себя отвратительный запах ацетона. Оказывается Петруччио угостил их
своим фирменным «нектаром амброзия», приготавливаемого из клея «БФ». Для
этого в банку клея в качестве абсорбента бросается щепотка поваренной
соли, содержимое банки хорошо взбалтывается и из «заветной»
спиртосодержащей жидкости удаляется образовавшийся в результате
абсорбции каучуковый шарик клея. Я был просто в ужасе! «Вы все
подохнете, болваны!» - гневно кричал я на пьяных солдат, а Петруччио
только довольно ухмылялся пьяной ухмылкой и сангвинически успокаивал
меня: «Да ничего не будет, мы уже здесь три года клей пьем и ничего».

На меня он не мог нарадоваться. Дело в том, что мне очень понравилась
работа на сборке бензопил - самой квалифицированной операции в этом
цеху, и я выдавал по две нормы за смену — «за себя и за того парня». За
это после вкусного обеда в заводской столовой мне полагался
послеобеденный сон. Я уходил на склад готовой продукции и, укрывшись
грязной ветошью, под рев проверяемых мастером ОТК бензопил, забывался
глубоким, но каким - то болезненным сном. Просыпался я всегда от одного
и того же — меня со всех сторон, со всей дури «долбили» заводские комары
— какие - то жуткие инопланетные мутанты, научившиеся жить и
размножаться в сплошных бензиновых парах.

Но самым замечательным в этой краткосрочной командировке был, конечно,
обратный путь с завода. Не доезжая до своей воинской части, я выходил на
трамвайной остановке «Стадион «Локомотив» и уверенной походкой
направлялся в расположенный здесь ДК «Химиков». Я уже знал, что в этом
ДК находится прекрасный концертный рояль красного цвета. Я обнаружил его
однажды на сцене, во время очередного «самохода» (в тот раз, помнится,
пришлось проворно, дворами, уходить от военного патруля, как легендарный
черно - бурый лис «Домино», петляя и ловко запутывая след среди
однообразных бийских «хрущевок»), затрясся от радости, как наркоман в
предвкушении долгожданной «дозы», и на два часа абсолютно выпал из
реальности. На звуки музыки из подсобки выскочил звукооператор клуба,
но, увидев за роялем «убогого» солдата, удалился, не сказав ни слова. С
его молчаливого согласия, находясь в «самоходах», я стал частенько
«заруливать» к своему красному Спасителю, чтобы целиком, хоть на час,
отдаться своей Музе. Именно там, в ДК «Химиков», я сочинил свое самое
сложное полифоническое, с весьма замысловатым полиритмическим рисунком,
произведение «Фантазия на тему Джорджа Гершвина», которое на протяжении
двух десятилетий не перестает удивлять и шокировать изумленных
слушателей (см. фонограмма 4).

Наконец - то произошло главное «событие года» - из новосибирского
дисбата вернулся рядовой Дзагоев. Кавказцы бийского полка устроили
своему «заслуженному» земляку шумную встречу, а Аладдин, как змея,
злорадно прошипел: «Ну все, сэржант, теперь вешаться будешь!» К тому
времени я был уже закаленным бойцом — там, где мне не хватало силы в
борьбе с напастями, справлялся хитростью, которой мне всегда было не
занимать, поэтому меня трудно было чем - то удивить, а тем более
испугать. Да и вообще, чем можно испугать человека, который с детства,
как родное существо, не только не боится, а глубоко уважает и
почитает Ее Величество Смерть, воспринимая ее как Начало новой Жизни!

Дзагоев «королем», в сопровождении «придворной свиты» зашел в казарму и,
как на королевском троне, сел на заботливо застеленную дежурной
«шестеркой» кровать. К нему тут же подобострастно подбежал Аладдин
Гасанов и старательно принялся стаскивать с него сапоги, при этом что-то
нашептывая ему на ухо, заговорщически показывая на меня. Я с
любопытством рассматривал этого знаменитого героя армейских «комиксов»,
который за вымогательство и грабеж в казарме на год «загремел» в
дисциплинарный батальон. Это был рослый, атлетически сложенный осетин,
спереди и сзади густо заросший шерстью, с явными следами вырождения на
лице (впоследствии мои наблюдения полностью подтвердились актом
стационарной судебно-психиатрической экспертизы, проведенной в рамках
очередного уголовного дела — шизофрения). «Вот что я вам скажу, сынки, -
великодушно угощая благодарных слушателей дешевыми конфетами из
солдатской чайной, начал он свой весьма поучительный рассказ. - Нет
места страшнее новосибирского дисбата. Кто прошел его, тому не страшен
Бухенвальд. Там сержанты такие звери, такие звери!» Тут я сразу вспомнил
актера Александра Калягина в роли пьяной тетушки Чарли в фильме
«Здравствуйте, я - ваша тетя»: «Там, в Бразилии, так много диких
обезьян. Они как прыгнут!» Завороженные рассказом солдаты благоговейно
взирали на своего кумира.

С самого начала своего появления в казарме Дзагоев стал устанавливать в
дивизионе свое неформальное лидерство. Интуитивно чувствуя, что имею
дело с не вполне адекватным человеком, я избрал тактику невмешательства,
до поры до времени не ввязываясь в неизбежный конфликт с сумасшедшим
осетином. Этим я окончательно рассердил и разочаровал майора Бухтеева,
который ждал от меня активных действий, а точнее сказать -
«стукачества», презираемого в отечественной армии во все времена и всеми
народами. Комдив «бухтел» с утра до вечера, полностью оправдывая свою
фамилию; как всегда, срываясь на фальцет «кастрата Фаринелли». «Хрен
тебе, а не доклад, «ушлепок» несчастный!» - угрюмо подумал я, стоя в
канцелярии дивизиона на очередном сеансе бухтеевского маразма, с
любопытством глядя на распаленного собственным криком «кастрата».

Как и следовало ожидать, мое бездействие привело к тому, что Дзагоев
окончательно обнаглел. Он стал гадить мне постоянно, по любому поводу,
любыми способами. Он мог украсть у меня пилотку, одну портянку, один
сапог — в общем, делал все, чтобы я, наконец, потерял свой «нерв». Я был
готов к такому развитию событий, так как был уже «закален» казарменными
кражами — в таких случаях я либо шел в соседний дивизион, либо в
каптерку нашего же дивизиона и крал там недостающий предмет. Глядя на
это тихое противостояние и явно сочувствуя мне, Саша Шевелев, водитель
нашего дивизиона, сказал как-то: «Воронин, ну сколько можно терпеть
выходки Дзагоева — ты либо подерись с ним, либо пожалуйся Бухтееву. Ведь
это так долго продолжаться не может, народ в дивизионе совсем выпрягся и
обнаглел из-за отсутствия власти!» «Всему свое время, Саша, я знаю, что
делаю!» «Ну-ну, посмотрим!» - скептически заметил Шевелев и отправился в
автопарк к своему любимому «мустангу» - автомобилю «Урал», в котором
заботливо перебрал и перемыл своими руками каждый винтик. В конце концов
мне удалось полностью притупить бдительность Дзагоева, и наступила фаза
активных боевых действий.

Однажды утром после развода мы с Шевелевым и Саян - Оолом отправились в
парк дивизиона. Как известно, главной задачей кадрированного полка
является поддержание техники, находящейся на длительной консервации, в
надлежащем состоянии. Иначе говоря, чтобы 18 наших 152 -мм гаубиц «Д-1»
и 18 автомобилей «Урал» были всегда готовы сняться с колодок, на которых
они висят без движения иногда по пять и более лет, и выдвинуться
уверенной колонной к месту боевых действий. В этот день мы с Шевелевым
и Саян — Оолом, как обычно, занимались МТО дивизиона — нашей
автомастерской (авт. - материально техническое обеспечение). В МТО
находятся верстаки, токарный станок, сверла и другой необходимый для
ремонта орудий и автомобилей инструмент. Вскоре в парк приперся
вальяжный Дзагоев с явным намерением по полной программе, наконец - то,
разобраться со мной. Поднявшись по лестнице в будку МТО, он не стал
тратить время на ненужные дипломатические пассы, а как Гитлер, без
объявления войны, решил сразу же напасть на меня. «Сейчас я тебя урою,
чмо!» - закричал он и нанес мне два точных, довольно болезненных удара.
Один удар пришелся в мой правый глаз и рассек бровь, второй удар — в
левое ухо, да так, что из него, как обычно в таких случаях, фонтанчиком
брызнула кровь. Дзагоев остановился, оторопело глядя на красный фонтан,
бьющий из моей ушной раковины. В глазах у меня потемнело, я схватил с
верстака увесистый молоток и нанес им удар Дзагоеву прямо в грудную
клетку. Он скрючился, после чего мощным ударом ноги я вытолкнул
зловредного осетина из будки МТО, да так, что он, со всего маху,
«загремел» тазовой костью о землю с высоты примерно 1,5 метра. Проворно
спрыгнув с лестницы ногами прямо на лежащего Дзагоева, я с огромным с
наслаждением принялся крутить ему уши: «А - а, больно, ухи, мои ухи!» -
смешно заголосил Дзагоев, и я тут же отпустил их. «Сережа, да хватит,
все, успокойся, ты же - мужик, хватит ему!» - закричал Шевелев, вместе с
Саян - Оолом растаскивая нас с Дзагоевым в разные стороны. «В следующий
раз я убью тебя, обезьяна!» - тяжело дыша, злобно прохрипел я. «Воронин,
я тебя уважаю, потому что ты - «старый»; я и шел сюда сказать тебе об
этом, а ты налетел сразу», - жалобно промямлил Дзагоев и поплелся вон из
парка, на ходу потирая свои многострадальные уши.

Это была победа - абсолютная, убедительная победа духа над коварным и
крайне опасным врагом! После этого случая Шевелев смотрел на меня с
явным уважением и гордостью за русскую нацию, которая, в очередной раз,
в моем лице, доказала свою боеспособность и несгибаемую волю к Победе!

Саша, также как и я, воспитывался родителями - сибиряками в лучших
традициях русского воинства, поэтому очень хорошо знал вкус и цену такой
Победы. Он родился и вырос в сибирском селе Шушенском, что на юге
Красноярского края, который хорошо известен тем, что там в свое время в
длительной ссылке находился Владимир Ильич Ленин. В Шушенском, насколько
я знаю, местные мужики до сих пор по праздникам дерутся «стенка на
стенку», а некоторые из них, особенно отчаянные, как раньше их деды и
прадеды, в одиночку ходят на медведя.

Саша, пожалуй, был единственной живой душой в этом доме сумасшедших под
названием «бийский артполк». Особенно мы сдружились с ним, водителем от
Бога, на учениях в пустыне Гоби, куда отправились с дивизионом летом
1987 года. Это был во всех смыслах запоминающийся вояж - настоящее
эзотерическое путешествие по сакральным местам поистине планетарного
значения. Вот только одна, небольшая зарисовка из этого путешествия,
чтобы читателю было понятно, о чем я говорю.

Как только мы пересекаем пограничный переход в поселке Наушки,
находящемся в 250 км от столицы Бурятии Улан-Удэ, то оказываемся в очень
странной и очень загадочной стране Монголии. Наш курс — Южно - Гобийский
аймак, а если короче — великая пустыня Гоби. Гоби - одна из величайших
пустынь мира. Она растянулась огромной дугой на 1600 км — от Северного
Китая до юго-восточной Монголии. Само название в переводе с монгольского
означает пустынную, безводную и бесплодную местность. С древних времен
эта местность была известна под именем пустыня Шамо. Ее площадь
составляет 1, 5 млн. км и по территории примерно равна Аляске. Эти
пустынные районы на протяжении уже 65 млн. лет остаются практически
безводными и неизменными. За столь долгое время свирепые ветры выдули
тонны песка с поверхности и обнажили кости доисторических динозавров,
привлекающие внимание ученых со всего мира.

Эта сакральное место Земли, являясь естественной границей обитаемого
мира, и сегодня остается абсолютно чистой от присутствия человека, и
лишь на короткое время, ограниченное запасами воды, сюда проникают
научно - исследовательские экспедиции; да еще мы - вездесущие военные.
Пожалуй, это — самое малонаселенное место Земли в настоящее время.

Например, в Южно - Гобийском аймаке Монголии проживает всего 47 тысяч
человек. И это особенно удивительно, что здесь, на краю Света, в самом
безлюдном месте планеты, русский красавец - сибиряк Саша Шевелев едва не
встретил свою Судьбу.

Девушку Таню, на которую вскоре так «запал» Саша, мы встретили по дороге
в административный центр Южно - Гобийского аймака Даланзадгад, что в
переводе с монгольского переводится как «город 70 колодцев». Мы шли
последними (в армии из суеверия принято говорить «крайними») в колонне
дивизионных «Уралов», когда увидели очаровательную русскую девушку,
голосующую на дороге, и не поверили своим глазам — откуда здесь, в этом
пустынном месте такое чудо? Я приказал Саше остановиться. Девушка
попросила нас подвести ее в Даланзадгад. Я потеснился в кабине, девушка
села рядом, и мы поехали догонять колонну. Таня (так нам представилась
девушка) родилась и выросла в Даланзадгаде в семье потомков русских
эмигрантов — так называемых «семеновцев», попавших в Монголию еще в те
давние времена, когда белое движение в Забайкалье возглавлял атаман
Семенов. Она была метиской, так как мама у нее — чистокровная монголка,
а папа - русский. Однако русские гены все же пересилили монгольские, и
азиатская кровь лишь слегка добавляла тонкого, неуловимого шарма яркой
славянской внешности. Таких девушек в России называют «семеновками», и я
помню, как наш бесноватый замполит подполковник Коротич истошно, как
доктор Геббельс, вопил на своих идиотских политзанятиях: «Не дай вам Бог
связаться в Монголии с этими «семеновками»! Это - самые настоящие
вражины, махровая контрреволюция, убежденные антисоветчики!» И вот
сейчас эта «вражина» сидит у нас в кабине, весело чирикая на чистейшем
русском языке, и нам от ее присутствия становится так хорошо, так уютно,
что лучше не бывает!

Мы уже долго едем по этой безжизненной пустыне, глядя на которую на ум
приходят гениальные слова из стихотворения Михаила Юрьевича Лермонтова:
«Пустыня внемлет Богу!» До чего же точно они передают суть этого
космического явления! За окном мелькают скалистые горы, глинистые и
каменистые гамады; наша машина с трудом взбирается на очередную крутую
гору, объезжая обширную котловину с редким, выгоревшим на беспощадном
(летом в Гоби +40, зимой -40 градусов по Цельсию) солнце оазисом. Здесь
Таня просит Сашу остановиться по нужде, и, совершенно нас не стесняясь,
задирает подол и доверчиво, по-детски, садится на корточки прямо возле
«Урала». Продолжаем движение. Таня задумчиво смотрит на окружающий нас
лунный пейзаж и говорит: «А хотите я вам расскажу, что говорят старики
об этих местах?» «Конечно, хотим!» - в один голос воскликнули мы с
Сашей. «Так вот, старики говорят, что это - волшебная пустыня, -
таинственно начала девушка. - В ней нет ни птиц, ни зверей, потому что
им здесь совершенно нечего есть. И вдруг случается чудо: едут
путешественники по этой страшной пустыне, и какой-нибудь путник отстает
от своих товарищей. Он пытается догнать их и чудится ему, что товарищи
зовут его по имени. Он идет на их зов, а оказывается - это злые духи
пустыни ведут его в такое место, откуда ему никогда не вырваться, где
ждет его неминуемая гибель. В пустыне Гоби очень много злых демонов и
горячих ветров, встреча с которыми не сулит ничего, кроме смерти. Вот
почему все путешественники единодушно утверждают, что постоянно слышат
демонов, играющих на музыкальных инструментах, а, чаще всего, на
барабане. Те, кто встречаются с духами лицом к лицу, гибнут все до
единого. Сколько не вглядывайся в пустыню, не узнаешь, как пройти через
нее; и единственный указатель пути на ней - это высохшие кости на песке,
когда - то погибших здесь путников». Таня закончила свой трагический
рассказ; отвернулась к окну, чтобы скрыть от нас навернувшиеся слезы,
печально глядя на стремительно уносящиеся вдаль пустынные ландшафты. Мы
еще долго молчали с Сашей, потрясенные этой мрачной легендой пустыни
Гоби. Наконец, я произнес: «Таня, я не пойму, что же тебя держит в таком
мрачном месте? Почему не вернетесь на Родину, в СССР?» «Родители, дом
держат, - ответила девушка.- Отец никуда не хочет уезжать - говорит в
России нас не ждет ничего хорошего; все будут без конца попрекать нашим
белогвардейским прошлым. За все свои 18 лет жизни я не была нигде, кроме
озера Хубсугул на севере Монголии. Это — правда очень красивое место, а
озеро переводится с монгольского как «синяя жемчужина». «Ты сама, как
жемчужина, только розовая, в этом жутком, просто страшном месте!» - не
удержался от комплимента Саша. Девушка ласково улыбнулась Шевелеву в
ответ, с интересом и женским любопытством посмотрев на него. «Все -таки,
она — прелесть, просто прелесть; настоящее сокровище в этом аду!» -
подумал я.

Наконец, мы прибыли в Даланзадгад, где дислоцировалась советская
мотострелковая дивизия — конечный пункт нашего назначения. Мы высадили
Таню практически возле самого ее дома; перед этим Саша в своем
солдатском блокноте тщательно записал ее координаты — и поехали дальше.
В зеркале заднего вида я еще долго видел печальную фигуру хорошей
девушки Тани, прощально машущей нам рукой, и вдруг мне стало очень
грустно, почти тоскливо — стало жаль, нестерпимо жаль юности этой
красавицы, так бездарно проходящей в этом безжизненном, Богом забытом
крае.

По прибытию в дивизию мы с Сашей сразу же обратили внимание, что все
артиллерийские тягачи у них почему - то разбитые и сильно покореженные.
«В чем дело, а, воин?» - спросил у проходящего мимо водителя такого же
разбитого «Урала» Шевелев. «Да ни в чем! - зло пробурчал водила. -
Засыпаем за рулем, когда идем в колонне». Оказывается, ехать в колонне
по пустыне — это самая настоящая пытка. Водители без конца засыпают от
однообразия ландшафта и «таранят» впереди идущую машину.

А Саня то наш, кажется, здорово влюбился в Таню — влюбился, можно
сказать, без памяти, с первого взгляда; к ужасу майора Бухтеева,
собравшись жениться на ней и даже сообщив об этом решении своим
родителям в Шушенское. Началась долгая, мучительная «проработка» со всех
сторон этого вконец «зарвавшегося» парня. К этому процессу подключился
комбат Широков. Тщетно он апеллировал к здравому смыслу солдата,
который, похоже, уже давно покинул его - остались одни эмоции! День
через день Саша бегал в Даланзадгад к дому красавицы и даже познакомился
с ее родителями. Понимая, что его доводы к разуму «ослепшего» и
«оглохшего» от любви Шевелева не принесут никаких результатов, Бухтеев
пошел другим, проверенным путем.

Однажды, к родителям Саши в Красноярском крае пришли суровые люди в
штатском, разъяснили щекотливость сложившейся ситуации и возможность
международного скандала; посоветовали им - хорошенько, по — родительски
настойчиво, воздействовать на своего сына — начинающего антисоветчика.
Насмерть перепуганные родители стали бомбить Шевелева письмами с
угрозами, родительским шантажом и жалобной мольбой. И он, наконец, не
выдержал родительского натиска — вырвал вместе с чувством из своего
сердца горячий кусок, а из головы - образ прекрасной Танюши. Насколько я
знаю, Саша покорно вернулся после армии в родное Шушенское, женился там
на местной скромной девушке и от души «настрогал» троих детей.

За время учений в Гоби я еще больше сблизился с нашим комбатом
Широковым. Михаил Широков был личностью экстраординарной, очень
интересной, причем во всех смыслах. Родом с Украины, он там же, в городе
Хмельницком, в 1981 году с отличием окончил высшее артиллерийское
училище и был направлен для дальнейшего прохождения службы в ГСВГ
(Германию). Служба в Германии до глубины души поразила Широкова, и,
попав в бийский артиллерийский полк, он никак не мог опомниться и
освоиться в новой реальности. Сидя с нами в парке дивизионной техники,
с голым атлетическим торсом загорая на солнышке, он мрачно смотрел, как
мы с Саян-Оолом перебираем затворную часть нашей гаубицы «Д-1», и
говорил, не скрывая сарказма: «Воронин, то, чем вы сейчас занимаетесь,
это — даже не ранний феодализм, это — первобытно общинный строй. Нет,
нельзя воевать на такой технике в конце ХХ века. У нас в Германии были
только самоходные орудия, в которых уже стояли метео - баллистические
сумматоры (авт. - прототип боевого компьютера; прибор автоматического
наведения на цель, без участия человека вносящий поправки на ветер и
угол деривации снаряда), и была автоматическая подача снарядов. Это же -
просто песня! «В Берлине не жизнь, а малина!» - как поется в одном
известном шансоне. А это что? Какой - то беспросветный мрак и жуть, -
как говорила Эллочка Людоедка».

Ведя занятия с офицерами запаса на курсах переподготовки, Миша прямо
говорил им: «Давайте смотреть правде в глаза и не лукавить! Я - военный
человек, а, значит, моя профессия — убивать людей, хотя можно сказать и
иначе - защищать свою Родину. И я должен это делать эффективно, грамотно
и очень качественно. Ведь в чем глубинная философская суть артиллерии —
убивать как можно больше людей меньшим количеством снарядов. Эта -
суровая правда жизни. Хотим мы этого или не хотим, но армия создана для
войны, а в мирное время, в условиях длительного бездействия, она
неизбежно впадает в маразм, что нам прекрасно иллюстрирует великолепная
история бравого солдата Швейка, рассказанная когда - то Ярославом
Гашеком!»

Еще находясь в Монголии, Широков начал со мной активную работу, агитируя
остаться в армии. «Ведь ты только подумай, Воронин, где ты еще сможешь
за казенный счет съездить в такую экзотику, как пустыня Гоби, пострелять
от души, а тебе за это, за твое же удовольствие, государство еще и
заплатит; причем, большие деньги, которые ты никогда не увидишь на
гражданке? В юности я серьезно занимался триатлоном (между прочим,
мастер спорта), а ты знаешь, что такое триатлон? Это же «лошадиный
спорт». Триатлон включает в себя плавание, велогонку и бег по шоссе.
Однажды я здорово упал на велотреке и получил серьезную травму, так что
пришлось уйти из большого спорта. Это был очень тяжелый момент в моей
жизни. В одночасье рушились все мои жизненные планы, все мои юношеские
амбиции. Тогда отец сказал мне правильную вещь: «У тебя, сынок, было
всего два пути в жизни — либо спорт, либо армия. Значит, иди в армию!»
Что я и сделал, о чем абсолютно не жалею!»

Как — то, в октябре 1987 года, я шел по мокрому осеннему плацу артполка
и вдруг увидел, как ко мне, через весь плац, бежит, какой-то чересчур уж
взвинченный, комбат Широков, заступивший накануне в наряд дежурным по
части. «Ну, все, Воронин, пишите письма мелким почерком, - с
нескрываемой обидой и злостью сказал он.- Тебя забирают в военную
прокуратуру!» Оказывается, Саша Каширский, которого месяц назад уже
забрали в военную прокуратуру, порекомендовал мою кандидатуру новому
прокурору Бийского гарнизона Сергею Николаевичу Чепурнову, прибывшему к
нам для дальнейшего прохождения службы из Краснодара. Прокурор сразу же
направил в часть депешу, которая так расстроила Мишу Широкова. «Мы тебя
никому не отдадим!» - исступленно вопил в канцелярии «кастрат» Бухтеев,
размахивая своими руками — сосисками. - Мы тебя, урода, на «губу» (авт.
- гауптвахта) «закатаем»; там тебя, засранца, никакой прокурор не
найдет!» Так начался откровенный саботаж офицеров нашего дивизиона, не
желающих выполнять приказ командира дивизии, которого подключил к
решению моего вопроса Сергей Николаевич Чепурнов. В конце концов,
потерявший терпение прокурор сам приехал в часть и устроил шумные
«разборки» с командиром полка Елсуковичем. Тот вызвал Бухтеева, который
шумно «расплакался», что ему не с кем ехать на учения в Юргу — дескать,
солдат совсем не осталось в дивизионе. Решили пойти на компромисс —
отложить вопрос о моем переводе до возвращения из Юрги. Так я, волею
Судьбы и бийских военноначальников, отправился в свой «последний
крестовый поход».

До Юрги, крупнейшего полигона СибВО в Кемеровской области, мы добирались
в самых настоящих «теплушках» времен Великой Отечественной войны. Нам
выдали суточный сухой паек, а на остановках возле эшелона солдаты
хозвзвода выкатывали полевую кухню и кипятили чай. В нашей «теплушке»
стояла печка - «буржуйка», которая изрядно коптила, поэтому двери в
вагоне мы никогда не закрывали. Ночью, когда я встал по нужде и слез с
деревянных нар, передо мной предстала абсолютно сюрреалистическая
картина: «бьется в тесной печурке огонь» под уютное сопение спящих
солдат; этот древний, в огромных щелях вагон, жутко раскачивающийся и
громыхающий колесами в открытую настежь дверь; эта полусгнившая дверная
перекладина, на которую можно осторожно облокотиться, со страхом
вглядываясь в кромешную ночную тьму и собственную бегущую тень на земле.
Меня опять не покидает ощущение «де жа вю» - где -то я уже это видел.
Вспомнил — ну, конечно же — в старых хрониках военных лет и
художественных фильмах про войну.

Юрга (в переводе с тюркского - «гнилая яма») полностью оправдала свое
название, в день приезда встретив нас ледяным дождем и шквалистым,
пронизывающим до костей ветром. При разгрузке эшелона возникла
неожиданная заминка, невольным виновником которой вновь оказался я -
«историческая» личность, в смысле постоянного попадания в нехорошие
истории. Дело в том, что «Кадет» Черкасов до отправления эшелона выдал
мне трехдюймовые гвозди, строго наказав - как следует закрепить
«башмаки», фиксирующие движение, под колеса орудий и дивизионных
«Уралов». Я выполнил его поручение с обычным рвением бравого солдата
Швейка, от души «законопатив» десятисантиметровые гвозди в платформу
состава по самые шляпки. Началась разгрузка, майор Черкасов попытался
снять мои «башмаки», но не тут то было — «сделано в СССР - сделано на
совесть!» «Еб...й Воронин, что ты наделал! - завопил «Кадет», безуспешно
пытаясь поддеть «башмак» гвоздодером. - Да чтоб у тебя руки отсохли
вместе с яйцами, лупень ты несчастный!» «Я же говорил вам, что вы еще
горько пожалеете, что не пустили меня в военную прокуратуру и взяли с
собой в Юргу», - заявил я Черкасову, у которого тут же отвисла челюсть
от подобной наглости. Сзади напирали, смачно матерясь, другие дивизионы
— по закону подлости наша платформа стояла прямо в центре эшелона.
Наконец, с горем пополам, коллективными усилиями удалось отодрать мои
«башмаки» от платформы, но, как говорится, «осадок остался». Начало
«большого пути» было положено — весьма и весьма недурно для настоящей
авантюры!

При разгрузке платформы возник еще один непредвиденный конфуз: наш
водитель Аладдин Гасанов, по-видимому, в свое время купивший
водительские права в Баку, дрожа от страха, как осиновый лист, наотрез
отказался съезжать с платформы на своем «Урале» по узким,
раскачивающимся во все стороны стапелям. Долго наблюдавший эту
занимательную картину Широков вскоре не выдержал, и, здорово психанув,
сам сел за руль «Урала», ювелирно съехав с платформы состава.

Разгрузив платформы и вагоны со снарядами, колонна, наконец, двинулась
через Юргу в сторону полигона. Лагерь мы разбили в очень живописном
месте - на обрывистом берегу реки Томь, прямо в центре березового
околка. Природа здесь почти такая же, как на Алтае, и все же чем - то
отличается — чем-то очень неуловимым в ландшафте и растительности
окружающей местности, выбранной нами для бивака.

Разбив палатки и обустроив быт, до начала стрельб мы три дня ровным
счетом ничего не делали, слоняясь по лагерю и тупо маясь от безделия. В
такие моменты на ум идут всякие криминальные мысли и хочется, как
Карлсону, пошалить.

Однажды я предложил Аладдину сделать «налет» на офицерскую палатку, пока
офицеры находятся на полигоне — накануне они завезли туда из Юрги ящик
свежего «Жигулевского» пива. Аладдину идея очень понравилась, однако в
палатку он идти отказался, оставшись на «стреме». Я «профессионально»
забрался в офицерскую палатку, рассчитанную на четырех человек, пошарил
в вещах Бухтеева и Широкова, не обнаружив там ничего интересного; зато у
«Кадета» под походной кроватью стоял ящик пива, бутылка водки и вещмешок
с тушенкой. Взяв две бутылки пива и банку гречки с мясом, я благополучно
покинул палатку. Уютно расположившись на берегу Томи, мы открыли пиво и
с наслаждением стали пить этот горьковатый «благодатный» напиток. Очень
быстро «балда» ударила нам в отвыкшую от алкоголя голову. «Воронин,
теперь ты стал таким же вором, как и я!» - заплетающимся языком радостно
сообщил мне Аладдин, потягивая «трофейное» пиво - я уже успел ему
рассказать про свое ночное открытие в казарме в первый день моего
пребывания в части. Я довольно вытер пивные губы платком и изрек с
нарочитым пафосом: «Нет, я даже вор гораздо лучше тебя!» Гасанов громко
засмеялся радостным, заливистым смехом расшалившегося ребенка.

Свои набеги на офицерскую палатку мы повторили еще пару раз, дальше это
делать стало опасно, так как офицеры стали замечать пропажу пива и
каждый раз после возвращения с полигона обнюхивать нас. Однако трудно
было что - либо учуять офицерскому носу из дурно пахнущих луком
предусмотрительных солдатских ртов.

Особый предмет моей гордости — изощренные издевательства над толстым
прапорщиком Саврасовым - интендантом столовой артполка. Это был ворюга,
каких свет не видывал. Толстяк, по - видимому, страдал клептоманией,
потому что тащил все, что попадалось на глаза. В Бийске, именно
благодаря Саврасову, мы питались такой отборной падалью, что не дай Бог
никому - он умудрялся неделями оставлять нас без рыбных консервов и
тушенки, которые прапорщик, как заботливый глава семейства, каждый день,
целыми сетками тащил из воинской части домой.

Как - то раз, проходя во время обеда мимо интендантской палатки, я
увидел прапорщика Саврасова, который в предвкушении вкусной трапезы
стоял возле входа в палатку и безмятежно курил. В моей иезуитской голове
моментально созрел коварный план. Я обошел палатку с тыла и заглянул в
окно — зрелище предстало просто изумительное: жареная картошка со
свиными шкварками; 100 граммов водки, аппетитно накрытые соленым
огурчиком и яичница, посыпанная зеленым лучком. Я по пояс влез в окно
палатки, «махнул», не глядя, 100 своих «законных фронтовых» грамм;
закусил огурчиком, и, набив полный рот картошкой с яичницей, поспешно
ретировался. Но ведь очень хотелось посмотреть, какой эффект произвела
на прапорщика моя хулиганская выходка! Я спрятался в кустах напротив
палатки и стал с интересом наблюдать. Наконец, Саврасов докурил свою
сигарету и зашел внутрь палатки. Через пару секунд его разъяренную тушу
вынесло вон из палатки — как медведь, поднявшийся на дыбы, как огромное
каменное изваяние стоял он на опушке леса, в бешенстве вращая головой в
поисках неизвестного «лесного» вредителя. Через несколько минут он
немного успокоился и, тяжело вздохнув, оставшись без обеда, усталой
походкой побрел на ПХД (авт. - парко -хозяйственный день).

Наконец, начались долгожданные учения с боевыми стрельбами. По дороге на
полигон «Кадет» Черкасов опять, в который раз, испортил мне
настроение. Дело в том, что на очередной колдобине у нашего «Урала» с
«мясом» вырвало фаркоп, гаубица с грохотом отцепилась и провалилась в
лужу, погрузившись почти до казенной части ствола в грязную осеннюю
жижу. Аладдин выскочил из кабины и начал, как всегда, по - бабьи
причитать: «Сэржант, что делат, что делат?» Я попытался в луже отыскать
фаркоп, но это мне никак не удавалось. Тут из кабины вышел раздраженный
майор Черкасов и стал внимательно наблюдать за моими действиями.
Внезапно, ни с того, ни с сего, со словами: «Как же ты меня достал,
студент, чтоб тебя, б..., разорвало!» - он стремительно подскочил ко
мне и нанес прибойником (деревянным досыльником для снаряда, похожим на
бейсбольную биту) очень чувствительный удар по шее. В глазах моих
потемнело. Я сорвал с орудийной станины лом и в бешенстве пошел на
«Кадета». Однако в последний момент я одумался и начал, что есть силы,
колотить ломом по казеннику орудия, да так, что лом изогнулся дугой.
«Ну, убей меня, Воронин, убей!» - подначивал меня Черкасов, но я, уже
обессиленный, опустился на станину гаубицы: из глаз обильно текли слезы
- от боли и незаслуженной обиды. «Успокойся, Воронин, всякое в жизни
бывает», - сочувственно сказал Широков, и мы все вместе принялись искать
фаркоп в злополучной луже. Найдя его, мы, наконец, пристегнули орудие к
«Уралу» и продолжили марш.

Прибыв на полигон, мы стали устанавливать, не спеша, «с чувством, с
толком, расстановкой» нашу гаубицу «Д-1» и прицелочную пехотную пушку
«ЗИС -76» на заранее выбранную Бухтеевым огневую позицию. Затем Бухтеев
с Аладдином уехали на КНП (авт. - командный наблюдательный пункт), чтобы
оттуда корректировать огонь нашего «условного» дивизиона, а мы остались
с Черкасовым и Широковым оборудовать огневую точку.

Артиллерийские расчеты сводных армейских подразделений, согласно
установленному на учениях боевому порядку, расположились от линии огня
тремя небольшими эшелонами. Первый, самый маленький эшелон - наш убогий
дивизион и еще пять 122-мм гаубиц горно — алтайской дивизии,
дислоцированной в то время в Ташанте. За нами шел дивизион «саушек»
(авт. - самоходных орудий) - 152 мм «Гиацинтов - С» и 203 - мм «Пионов»
из юргинской дивизии. Это — мощные самоходные орудия на гусеничной тяге,
предназначенные для поражения не только живой силы противника на марше,
но и его долговременных оборонительных сооружений. В этих орудиях уже
тогда были предусмотрены мощная гидравлика, подрессоривание торсионного
типа и метео - баллистический сумматор, о котором с такой ностальгией
рассказывал Миша Широков. С одним из «Гиацинтов» на этих учениях
произошел очень неприятный конфуз.

Капитан Широков приказал мне пробросить полевую связь до орудий
горноалтайцев. Как только я размотал по всему фронту десятки метров
телефонного кабеля, соединив его концы между собой клеммами древних, как
мир, аппаратов полевой связи, внезапно, откуда ни возьмись, появился
этот, совершенно очумелый, «Гиацинт». На башне «саушки» очень важно
восседал здоровенный русский верзила, который в своем танкистском
шлеме, как Будда, абсолютно ничего не слышал и почти ничего не видел.
Своим мощным гусеничным шасси «Гиацинт» в одно мгновенье собрал в кучу
всю мою 2-х часовую работу, намотав на гусеницы вместе с телефонным
кабелем два аппарата полевой связи. Я побежал вслед за «убегающими»
телефонами, истошно крича и размахивая руками, но ничего не слышащий
верзила остановился только через 100 метров. «Ты что наделал, мудила?» -
гневно закричал я на него, а он только виновато хлопал ресницами,
выдергивая остатки телефонного кабеля из — под гусеницы. Пришлось
начинать все с начала.

И, наконец, третий, самый дальний от нас эшелон — дивизион реактивной
артиллерии из абаканской дивизии — установок залпового огня «Град»,
дальность стрельбы которого, в отличие от нашей архаичной гаубицы,
больше 20 км.

«Гребень укрытия» (высаженная для снегозадержания лесополоса из высоких
старых тополей) находился от моего орудия на расстоянии примерно 11 км.
Пока офицеры устанавливали и оборудовали палатку для управления огнем,
я, не торопясь, окопал и закрепил гаубицу, принявшись за аппарель и
«щель» для снарядов. Имея под рукой приличный шанцевый инструмент из
МТО, я довольно быстро выкопал небольшой (2 на 1,5 метра), уютный
окопчик, который, как выяснилось позже, очень пригодится мне в эту
морозную октябрьскую ночь. «Кадет» Черкасов лихо «оседлал» нашу пехотную
пушку «ЗИС-76» и начал для корректировщиков огня исступленно, как
маньяк, вести прицелочную стрельбу, закрывая одной рукой ухо, а второй
вставляя маленький изящный снаряд этой миниатюрной и очень изящной,
особенно на фоне тяжелой гаубицы, пушчонки в клиновидный затвор. Это он,
между прочим, правильно делает, так как звук у «ЗИС» просто
отвратительный — резкий, лязгающий, больно бьющий по барабанным
перепонкам. Даже наше тяжелое орудие «Д - 1», производя во время
стрельбы гулкий, басовитый звук, куда легче переносится (правда с
открытым «во всю варежку ртом»), чем пронзительный визг этой маленькой
пехотной пушки.

Наконец, все было готово, и наступила затишье перед боем. «Орудие к
бою!» - закричал комбат Широков. - Прицел - «8-5», отражатель - «ноль»,
осколочно - фугасным, взрыватель - осколочный, беглый огонь!» - и пошла
работа, настоящая мужская работа, благодаря которой только и появляется
хоть какой-то смысл существования армии в мирное время. Стрелять «беглым
огнем» - это, значит, производить один выстрел за 6 секунд. Примерно
через минуту ведения такого огня солдат уже, как собака, «высовывает
язык на плечо», с него градом катится пот, а ноги подламываются под
тяжестью 50 - килограммового снаряда. А теперь помножьте это все на 7 (в
кадрированном дивизионе я один «исполнял» все номера боевого расчета),
и «картина маслом» будет полной.

К тому же, не следует забывать, что я уходил в армию, веся всего 57 кг.
Как я уже говорил, 152 - мм снаряд моего орудия весил 50 кг. Образно
говоря, мне приходилось с помощью увесистого деревянного прибойника с
колена запихивать самого себя в узкое жерло гаубицы, да еще под углом
примерно в 70 градусов — именно такой угол возвышения имеет орудие «Д-1»
при стрельбе на 10 и более километров. Результат этой простой арифметики
не заставил себя долго ждать - очередной снаряд выскальзывает из моих
ослабевших рук и гулко падает на землю, а вслед за ним уже я, во весь
рост, растягиваюсь возле орудия. Где - то сзади нас сильно ухают,
сотрясая землю, тяжелые «Гиацинты» и «Пионы». По небу чиркают молнией,
неуловимые, как тени, сигарообразные ракеты «Града». В общем, война -
она и в Африке война!

Наконец, боевая стрельба закончилась и с КНП приехал наш «кастрат»,
шумно размахивая «крыльями» и захлебываясь словами от радости: «Вы
представляете, Черкасов положил 8 из 11 мишеней! Мы там, на КНП, просто
все охренели!» «Вот тебе и алкаш «Кадет»!» - удивленно подумал я. Дело в
том, что в стрельбе на 14, 5 км, почти запредельной по дальности
выстрела для нашей гаубицы, по инструкции допустимой является
отклонение снаряда на 40 - 50 метров. Наш «чудо — стрелок», благодаря
своему феноменальному глазомеру и природному артиллерийскому чутью, дал
дивизионам такие точные координаты стрельбы, что они умудрились
снарядами попасть в 8 из 11 деревянных щитов, что, конечно, просто
невероятно!

Вечерело, и офицеры дивизиона засобирались в лагерь. «Воронин, мы тебя
оставляем на охране объекта — смотри, не прое... оптику, ты с нами тогда
вовек не рассчитаешься!» Черкасов при этом злобно ухмыльнулся, наверное,
подумав: «Чтоб ты, падла, окочурился здесь от холода!» Это была месть,
изощренная месть «шакалов», за то, что я покидал их и уходил в военную
прокуратуру. «Ну, ничего, посмотрим, кто - кого!» - со злостью подумал
я, провожая взглядом отъезжающую с офицерами машину.

Вскоре потянуло пронизывающим арктическим холодом — это суровая
сибирская ночь настойчиво вступала в свои права. Надо было срочно найти
решение этой проблемы. Я внимательно осмотрелся на местности и обнаружил
вокруг орудия очень много превосходного подстилочного материала -
тыквенной ботвы от убранного недавно урожая. Оставалась одна маленькая
проблема — просушить ее от дождя. Я сбросил в свой окопчик пустые ящики
из-под снарядов и поджег их. Высушенное, хорошо прокрашенное дерево
вспыхнуло, как порох, дав много дыма и тепла. Я разложил на палках,
прямо над костром, мокрую ботву, периодически снимая просушенную и
подкладывая мокрую. Вскоре у меня образовалась довольно приличная кучка
хорошо высушенной травы, которой теперь можно было выстелить дно моего
окопа. Я с наслаждением лег на мягкую, еще теплую от костра, подстилку,
сверху укрывшись бушлатом и тыквенной ботвой, и уснул глубоким,
блаженным сном праведника. Проснулся я от голоса комбата Широкова,
который смотрел на меня сверху вниз с удивлением и нескрываемым
уважением: «Ты - прямо как индеец, Воронин, самый настоящий индеец в
прерии! Молодец, смог выжить в суровых климатических условиях! Объявляю
тебе благодарность!» К окопу подошел вечно недовольный, очевидно, с
глубочайшего похмелья майор Черкасов. «Это так вы охраняете орудие,
товарищ сержант!» - с явной издевкой, подчеркнуто официально, сказал
«Кадет» и рысью побежал в палатку проверять сохранность орудийной
оптики. Вышел он оттуда очень разочарованным и до самого лагеря больше
не проронил ни слова.

В последний день учений выдался такой чудесный солнечный день,
совершенно не похожий на обычный холодный октябрь в Сибири, что я решил
по-человечески попрощаться с лесом и рекой, ставшими за это время такими
родными и близкими. Зайдя в сосновый, самый настоящий «корабельный» лес
на берегу Томи, я по - домашнему вальяжно разлегся на мягкой теплой
подушке из опавшей хвои и уснул - так сладко - сладко, под пение лесных,
по осени уже совсем немногочисленных птиц. Мне приснился родительский
дом в Хабаровске - папа и мама, сидящие за накрытым обеденным столом на
нашей любимой кухне — такие трогательные, до боли родные лица, что мне
даже во сне стало нестерпимо грустно от ощущения нереальности
происходящего.

Вернувшись из Юрги в свою, за полгода окончательно опостылевшую,
воинскую часть, я, никому не говоря ни слова и ни с кем, кроме Саши
Шевелева, не попрощавшись, деловито собрал в вещмешок скромные
солдатские пожитки и, имея готовое предписание на руках, направился на
свое новое место службы — в военную прокуратуру Бийского гарнизона. Так
тривиально, очень буднично, начинался третий (юридический) этап моей
армейской службы.

Сергей Николаевич Чепурнов, военный прокурор Бийского гарнизона, был
родом из Краснодара, куда впоследствии был направлен для дальнейшего
прохождения службы после окончания Московского военного юридического
института - очень престижного в то время высшего учебного заведения в
нашей стране. К нам из Краснодара он прибыл осенью 1987 года и сразу же
решительно заявил о себе командованию бийской дивизии. Он стал
регулярно, не по-детски, «дрочить» командира дивизии, прибывшего недавно
с Кубы двухметрового верзилу, выбивая из него автомобиль, солдат и
криминалистическую технику.

Сергей Николаевич был ярким южным красавцем 27 лет, с внешностью Аль
Пачино, только покрепче и пошире в плечах. Являясь, безусловно, очень
талантливым человеком, он сделал бы головокружительную карьеру в армии,
если бы однажды осенью 2000 года, будучи в должности прокурора флотилии
в городе Новороссийске, не исчез при загадочных обстоятельствах. Со слов
его супруги, очаровательной и очень умной женщины, накануне исчезновения
поздно вечером к Сергею Николаевичу пришли два милиционера кавказской
наружности и увезли его в неизвестном направлении. С тех пор Сергея
Николаевича Чепурнова больше никто не видел. Поговаривали, что у него
были какие-то «темные делишки» с чеченцами, за что он и поплатился. Так
ли это - теперь мы уже не узнаем никогда.

За три месяца службы в военной прокуратуре мне запомнилось только две
вещи, о которых следует рассказать: тамошние крысы и дело «прапорщика
Емельянова».

Бийские крысы - очень непростые крысы. Я никогда не видел более умного и
наглого существа, чем крыса в городе Бийске. До сих пор с содроганием
вспоминаю, как я проснулся однажды ночью в нашем кубрике на втором этаже
«шконки» и с ужасом обнаружил на своей голове это омерзительное
существо. Она деловито копалась в моем лысом черепе, пробуя его на
зубок. Не помню как, но ударом кулака я сбил ее на подушку (эта была
довольно упитанная серая крыса средних размеров), которая злобно
посмотрела на меня (я хорошо запомнил этот умный, холодный взгляд
ненавидящего существа) и, не торопясь, спустилась вниз; не спеша,
вальяжно, прошлась по спящему Каширскому и удалилась в свою нору. На
утро со мной чуть не случилась истерика — по дивизии ходила эпидемия
туляремии (опасной инфекции, распространяемой грызунами), от
самовнушения я начал чесаться и со всех ног побежал в медсанчасть.
Женщина - военврач долго копалась в моей голове, и, не найдя никаких
следов укусов, сказала раздраженно: «Шли бы вы, сержант, отсюда лечить
свой застарелый сифилис! Делать мне нечего больше, как лечить ваши
фобии».

Как - то раз я сидел в своем кабинете в прокуратуре и подшивал наряды. В
соседнем кабинете прокурор допрашивал какого-то очередного свидетеля по
уголовному делу. Внезапно раздался жуткий треск, шум и визг в деревянном
простенке между кабинетами. Шумная возня продолжалась недолго, и, к
моему ужасу, в моем кабинете явилась огромная крыса, каких свет не
видывал. Она, изрядно покусанная своей соплеменницей (очевидно, две
самки бились за гнездо для будущего потомства), направилась в мою
сторону. Я, как легендарный джедай Оби-Ван (авт. - герой «Звездных войн»
Джорджа Лукаса), взлетел над письменным столом и двумя ногами
одновременно опустился прямо на голову крысы. Я стал неистово топтать
ее, при этом она два раза, извернувшись, попыталась тяпнуть меня за
ногу. На шум и гам прибежал Чепурнов, и, глядя на «охотничий» трофей в
моих руках, изумленно произнес: «Однако, ломоть!» Разглядывая крысу, я
обнаружил у нее набухшие соски, и мне, почему — то, стало жаль ее так
и не родившегося потомства.

Война с крысами в армии, ожесточенная война не на жизнь, а на смерть,
велась в Бийске денно и нощно, впрочем, без особых боевых успехов. По
устоявшейся традиции за хозблок в прокуратуре отвечал я, готовя обеды на
всю нашу немногочисленную прокурорско - следственную бригаду. Во время
«готовки» все внизу, где - то неглубоко под полом, внезапно приходило в
хаотичное движение. Искушаемые вкусными запахами, крысы шумно толпились
возле выхода из норы, не решаясь выползти на «белый» свет. При этом они
покусывали самую слабую крысу, вынуждая ее пойти на разведку.
Вооружившись кочергой, я отхожу за дверь и начинаю с любопытством
наблюдать за происходящим. Молоденькая крыса выползла из норы и,
осторожно пройдясь по периметру комнаты, спустилась обратно в нору.
После этого вышла крыса побольше, и они, уже с молодой, знакомой мне
особой, деловито обошли кухню, обнюхивая ножки стола и стульев. И только
после этого появился их «босс» - королева, огромная толстая крыса с
непомерно длинным хвостом и воинственно вздыбленной холкой. И тут на
сцене появляюсь я - «легендарный» зверобой со своей неизменной кочергой.
Что есть мочи, я начинаю молотить крыс, причем, те две так и не решились
скрыться в нору раньше королевы, которая со своим толстым задом плотно,
как Винни-Пух, застряла в узкой норе, дав возможность мне спокойно
расправиться со всеми «незваными гостями» по отдельности.

В январе 1988 года наша военная прокуратура оказалась в центре событий,
вызвавших во всем Алтайском крае очень большой общественный резонанс и
получивших название «дела прапорщика Емельянова». 31 декабря 1987 года
прокурор любезно отпустил меня на два дня в Барнаул встретить со
стариками Новый год. Когда я вернулся 2 января передо мной предстала
жуткая картина — вся контора была заставлена картонными коробками с
окровавленными тряпками; беспорядок и хаос царили во всех кабинетах.
Навстречу мне вышел почерневший от недосыпа и нервных переживаний
Каширский, который сердито бросил мне: «Ты еще не зае... отдыхать, а,
«Курс»?» Я понял, что случилось нечто экстраординарное. А случилось
следующее.

В новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января 1988 года прапорщик моего
бывшего артполка Николай Емельянов, находясь в наряде по КТП (авт.
-контрольно - технический пункт) в состоянии сильного алкогольного
опьянения, выстрелами из табельного пистолета убил двух гражданских лиц.
Я хорошо знал этого прапорщика. Он пришел к нам из пенитенциарной
системы — долгое время Емельянов служил контролером в колонии общего
режима города Барнаула (авт. - учреждение УБ-14/1, так называемая
«Шинка») - и сразу же стал активно насаждать у нас жестокие тюремные
порядки. Запомнился же мне это бесноватый «кусок» своими замечательными
философскими «откровениями»: «Солдат - он хуже «зека», - любил повторять
Коля Емельянов. - Он - полное «чмо», его надо е... и еще раз е...Может
быть тогда, солдат станет человеком. А так нет, навсегда останется
обезьяной! Хоть кол на голове чеши!» Емельянов был законченным алкашом,
и я сразу подумал, что в этом кроется главная причина ночного
происшествия. Так оно, собственно, и было. Сидя в новогоднюю ночь на
КТП, Емельянов в одиночку «осушил» бутылку водки, заев ее для пущего
эффекта таблеткой димедрола, и «отважного героя» потянуло на
приключения. Он пошел прогуляться по улице Угольной, прилегающей к
забору части, бросив пост и прихватив с собой заряженный пистолет. И
«приключение» не заставило себя долго ждать. По дороге прапор встретил
двух отвязных, пьянющих «в стельку» девиц, которые предложили ему
«догнаться» «бормотухой» (авт. - дешевое, обычно яблочное, вино в СССР)
и устроить салют в честь Нового, 1988 года. А потом случилось то, что в
свое время, очевидно, случилось с печально известным майором Денисом
Евсюковым — его «переклинило» на почве алкоголя. Этот «бухой в дрова»,
начисто потерявший рассудок прапорщик устроил самую настоящую стендовую
стрельбу по «бегущим кабанам», начав палить без разбору во все, что
шевелится: в девиц (к счастью, промахнулся), в какого - то старика,
сделавшего ему замечание, убив его наповал; в молодого парня, которому,
просто так, «на всякий случай» навылет прострелил бедро. Затем Емельянов
сел в такси и приказал таксисту, которому в этот день как-раз
исполнилось 40 лет, ехать в Барнаул, а когда тот наотрез отказался,
произвел два выстрела ему в голову. Очевидно, у этого бесноватого
прапора от перепоя окончательно «сорвало кукушку», которая и в лучшие то
времена «редко бывала дома».

Вот такая «картина маслом»! Всю ночь Чепурнов и Каширский, фактически,
шли по следам убийцы, осматривая еще не остывшие трупы старика и
таксиста, по мере поступления сообщений об очередном убийстве. Легко
понять состояние Каширского, которого «проколбасило» таким образом в
течение всей этой бесконечной ночи «длинных ножей»!

Своими действиями Коля Емельянов добился того, что местное население
Бийска устроило самый настоящий террор в отношении всех офицеров,
имеющих такие же, как у прапорщика, черные погоны и эмблемы с
перекрещенными пушками. Их стали лупить везде, где только они появлялись
в военной форме. Понятно, что это скверно пахнущее дело сразу же попало
на особый контроль Главной военной прокуратуры, поэтому Чепурнов,
расследуя его, старался как никогда, а для нас это уголовное дело стало
просто хорошей учебно - производственной практикой. Не каждому
следователю еще выпадает такой случай - расследовать уголовное дело,
находящееся на контроле ГВП — это дорогого стоит! В 1989 году Николая
Емельянова, чтобы «не дразнить гусей», «скоренько» и «тихонько»
расстреляли по приговору военного трибунала, который привели в
исполнение в следственном изоляторе города Кемерово, имеющем на тот
момент особый статус учреждения, исполняющего смертные приговоры.

Наступил апрель 1988 года, и нам уже пора, к великому огорчению Сергея
Николаевича Чепурнова, отправляться на курсы подготовки офицеров
наземной артиллерии в поселок Шилово Новосибирской области. В последний
раз я зашел в кабинет начпрода дивизии — к очаровательной прапорщице
Надежде — «чертовски привлекательной» женщине с несомненным шармом, хотя
и бальзаковского возраста. Надя все три месяца моей службы в военной
прокуратуре не скрывала своих чувств ко мне и фактически предлагала
близкие отношения. «Ну ты и дурак, Сережа! Не был бы я женатым; эх ты,
«Курс»!» - стыдил меня Каширский. А я просто боялся, почему - то очень
боялся в то время женщин, особенно таких красивых и ярких, как Надя; не
зная еще великого иранского пророка Заратуштру, который сказал по этому
поводу такие замечательные и очень точные слова: «Настоящий мужчина -
это всегда ребенок, а женщина для него — всегда игрушка, очень опасная и
потому слишком дорогая!»

5 апреля 1988 года мы с Каширским прибыли в артполк, дислоцированный в
поселке Шилово, что на юге Новосибирской области. Судьба за все время
армии прочно связала нас с Сашей, поэтому мы решили на «дембель» уйти
вместе, отметив это дело, как следует, в Барнауле - «столице мира». Я
поведал Каширскому, что перед уходом в армию, специально для такого
случая, предусмотрительно положил в кладовке, в надежном темном месте,
бутылочку прекрасного болгарского коньяка - бренди «Слынчев Бряг»
(«Солнечный берег»), и сам Бог велел нам распить эту вожделенную бутылку
с такой хорошей, армейской выдержкой. Идея Саше очень понравилась. Еще
бы!

В Шилово никакой учебы на офицеров - командиров огневого взвода,
понятно, не было и в помине. Оказалось, что нас, 35 «срочников» с высшим
образованием, имеющих за спиной «гигантский» опыт стройотрядовского
движения, командование СибВО специально откомандировало в Шилово, чтобы
за 1,5 месяца построить там военный лагерь для резервистов — ожидалось
широкомасштабное развертывание новосибирской мотострелковой дивизии. Все
это время мы занимались привычным стройотрядовским делом - копали,
пилили, строгали, строили, так что, кроме работы, там и вспомнить
особенно нечего. И вот, наконец, случилось то, что рано или поздно
должно было случиться - пришел долгожданный дедушка «Дембель»! И ведь
мы знали, очень хорошо знали, что «дембель неизбежен», а он все равно
подкрался незаметно — грянул неожиданно, «как обухом по голове»! 1 июня
1988 году, наконец - то, был подписан долгожданный приказ о нашем
увольнении в запас, и вот мы с Каширским уже едем на стареньком
венгерском «Икарусе» домой, проезжая такую родную алтайскую Тальменку.

По приезду в Барнаул выяснилось, что бабушка, как всегда, потеряла ключи
от моей квартиры, которые я ей оставил на ответственное хранение. Мы тут
же отправились с Каширским на Поток (почему - то нелюбимый горожанами
промышленный микрорайон Барнаула, заложенный еще во времена Хрущева),
где находилось мое холостяцкое «бунгало», и стали ногами, пугая соседей,
методично «высаживать» дверь. Но эта продукция советского
деревообрабатывающего комбината, к нашему удивлению, оказалась сделанной
«на совесть» и спокойно выдержала наш солдатский натиск. На шум и гам
вышел мой сосед по лестничной клетке старик Галацевич, который, с
помощью топора и невесть откуда взявшейся у него «фомки», помог нам,
наконец, открыть эту злополучную дверь. Я ринулся, первым делом, в
кладовку, откуда извлек на «белый» свет вожделенный коньяк. Забрав
«нехитрую» закуску, которую нам принес из дома наш любезный друг -
старина Галацевич, мы с Каширским отправились в дендрарий — пожалуй,
самое изумительное место в нагорной части Барнаула, расположенное на
базе знаменитого на всю страну института имени академика Лисовенко.

В дендрарии мы выбрали для «сабантуя» также самое красивое и завидное
место - на высоком скалистом обрыве, с которого открывался
замечательный вид и на живописную обскую протоку, и на дачный поселок
«Кораблик» - «нахаловку», появившуюся на карте Барнаула аж с 1905 года.
На траве аккуратно расстелили клеенку, на которую в центре «стола»
водрузили вожделенный «Слынчев Бряг». «Махнули» по первой, затем по
второй за «успешное окончание службы»! Третий тост, стоя, «за тех, кто
не вернулся». И вновь, как всегда после третьей рюмки, во мне проснулся
и распушил хвост роскошный сибирский павлин. «А ты знаешь, что Бог Ра
существует?» - я решил шокировать Каширского до конца, причем до самого
«победного». Он посмотрел на меня, как на идиота, и промолчал. «Да нет,
это - не аллегория никакая и не метафора для фигуры речи — Бог точно
существует, я тебе говорю, иначе, без помощи Ра, мы бы просто не смогли
пройти то, что, все - таки, сумели пройти в армии!» «Нет, конечно,
что-то определенно есть там, наверху, - задумчиво сказал осторожный
Саша. - Не знаю Ра ли, Иисус Христос или кто-то другой — наверняка
должен быть!» «А давай выпьем, Саня!» - внезапно у меня созрел
великолепный тост. «Выпьем за Великого Бога Ра, без которого Жизнь на
Земле абсолютно теряет смысл, а человечество, как гигантский, совершенно
неуправляемый корабль, остается без компаса и любой другой навигации в
кромешной тьме необъятного Океана Вселенной!» «Как ты хорошо сказал,
«Курс»!» - воскликнул Саша, и мы разом допили остатки бренди.
Обуреваемый противоречивыми чувствами, да еще возбужденный крепким
алкоголем, от которого совершенно отвык за полтора года армии, я
взобрался на огромный серый валун, одиноко торчащий из - под земли на
самом краю обрыва, и, что есть мочи, прокричал прямо туда, вниз, в
самую Бездну:

«Я люблю тебя, Жизнь!

Я люблю тебя, Ра!

Да здравствует Жизнь!

Да здравствует Ра! Ура! Ура! Ура!»

И долго еще мое троекратное, победное «Ура!» (на древнеславянском языке
гиперборейцев «Ура» означает «У Ра» или «С Богом!») раскатистым эхом
разносится по необъятным обским просторам — всего лишь убогий писк
комара, одинокого комара во Вселенной, живущего слабой надеждой, что
«Кто-нибудь его, все-таки, услышит!» (см. фонограмма 5)

(см. клип Сергей Воронин «ДМБ -1988» на You Tube)



Филармония

«Серя, вот и смотри сам, кем тебе выгоднее работать сегодня — рок —
музыкантом, то есть быть всегда в «шоколаде» и при деньгах, или
несчастным следователем в вонючей «ментовке» - без денег и всяческих
перспектив, - с жаром убеждал меня низкорослый бородач Юра Макаров после
очередного концерта нашей «легендарной» группы «Конвой», которая вместе
с Михаилом Муромовым - автором «бессмертного» произведения «Яблоки на
снегу» - довольно паршиво отыграла сегодня две свои песни в так
называемом «компоте» (авт. - сборный концерт - «солянка», собранный из
нескольких, как правило, неизвестных публике артистов) на барнаульском
стадионе «Динамо». И, между прочим, этот «вечный студент» Юра Макаров
(он умудрился 8 лет проучиться на юрфаке АГУ) на этот раз был абсолютно
прав — даже за этот срамной, я бы сказал, позорнейший в «новейшей
Истории» концерт, продолжительностью всего в 1 час, продюсер Михаила
Муромова, здоровенный хитрющий татарин Рафаэль Мазитов, отвалил нашей
«пятерке отважных» из «Конвоя» по 200 рублей каждому — практически одна
месячная зарплата следователя МВД.

Уже два месяца, как я пришел из армии, в сердцах швырнул диплом о высшем
образовании в «дальний пыльный угол» своей «хрущевки» и, поддавшись
уговорам Юры Макарова и Николая Грибуцкого, решил, наконец,
осуществить свою заветную мечту - «целиком посвятить» свою жизнь
эстрадной музыке.

Одиозная фигура Рафаэля Мазитова, внешностью и повадками очень похожего
на «легендарного» продюсера группы «На-на» Бари Алибасова, на
музыкальном небосклоне Алтая появилась совсем неслучайно. Перестройка и
пресловутый горбачевский Закон от 26.05. 88 г. «О кооперации в СССР»,
как мощный гидравлический пресс, в том же «революционном» 1988 году
выдавили на поверхность советской общественной жизни в виде грязной пены
много подобных дельцов, трудоустроенных в 10-15 местах и «стригущих
купоны», где только можно и нельзя, по всей нашей необъятной Родине. Вот
и Мазитов, сам родом из Казани, имел на тот момент больше десяти
трудовых книжек в различных организациях страны, так или иначе связанных
с шоу-бизнесом. Был он трудоустроен и в Алтайской краевой филармонии.
Являясь довольно успешным организатором многочисленных музыкальных
«компотов», Рафаэль фактически содержал наш доведенный перестройкой
почти до полной нищеты симфонический оркестр, периодически внося в кассу
филармонии деньги за очередной «компот» - будущую зарплату бедным
музыкантам оркестра. Без этих эпизодических, но довольно щедрых подачек
Мазитова, им попросту было бы нечего есть. За это руководство Алтайской
краевой филармонии просто молилось на Рафаэля и готово была уже при
жизни поставить ему памятник.

Именно Мазитов привез на Алтай и трудоустроил в нашей филармонии
«величайшего композитора и певца всех времен и народов» москвича
Михаила Муромова; и именно он, этот неугомонный Рафаэль, стал
инициатором создания нашей «легендарной» группы «Конвой» вместо недавно
распавшейся в Барнауле местной группы «Манжерок».

Название «Конвой» нашей группе придумал Миша Муромов. Он знал, что в
коллективе было три юриста: я, гитарист Геша и барабанщик Виталий
Быковский. Юристом у нас также являлся и бессменный руководитель нашего
ансамбля Коля Грибуцкий, который официально на тот момент работал
директором студенческого клуба АГУ. «Представляете, я буду выходить на
сцену под «Конвоем», как «зека»!» - смеялся Миша и, действительно, на
некоторых концертах по Сибири, которой, как известно, исторически тема
тюрьмы всегда была очень близка и понятна, иногда слегка эпатировал
публику, выходя впереди нас с заложенными за спину руками.

Мы были далеко не единственным проектом Рафаэля Мазитова. Он также
умудрился трудоустроить в Алтайскую краевую филармонию группу «Фристайл»
из Полтавы, в которой на тот момент солисткой была великолепная Нина
Кирсо и которую вскоре сменил очень сентиментальный певец - лирик Вадим
Казаченко; а также московский шоу-балет «Проспект». С очаровательной
танцовщицей из этого танцевального столичного коллектива Ларисой
Рафаэль закрутил на тот период весьма непродолжительный по времени, но
очень «бурный» по эмоциям и переживаниям роман. Этот роман для Ларисы
закончился тогда очень плачевно.

Однажды Рафаэль в сентябре 1988 года пришел к нам в репетиционную
комнату в филармонии в крайне расстроенных чувствах и поведал свою
печальную историю о том, что его «бедный Лорик» больше не приедет на
гастроли в Барнаул в составе шоу-балета «Проспект». А случилось
следующее.

Сильно соскучившись по Ларисе, Мазитов решил позвонить своей
возлюбленной в Москву, и любовники стали нежно ворковать по телефону,
абсолютно забыв про время и окружающий их враждебный мир. П...ц в виде
ревнивого мужа Ларисы подкрался незаметно. Он тихо подошел к Ларисе,
изумленно слушая ее эротический бред, из которого ему было понятно
только, что она хочет, прямо сейчас, не откладывая, взять и положить
какие - то сокровенные части тела Мазитова, как лучшие в мире леденцы,
себе в рот и проглотить. Придя в бешенство от услышанного (и его вполне
можно понять в данной ситуации), обманутый супруг тут же нанес в лицо
Ларисы удар такой сокрушительной силы, что сломал ей нижнюю челюсть -
причем, в двух местах, обеспечив ей, как минимум на месяц, «веселую»
жизнь с трубочкой между зубов. Тут уж, как говорится, не до «леденцов»!
Вскоре после этого крайне неприятного инцидента супруги подали на
развод.

С Ниной Кирсо я познакомился 13 августа 1988 года во время концерта на
барнаульском стадионе «Динамо». В день этого злополучного концерта
выдалась очень холодная, необычная для начала августа, промозглая
погода, а я был одет всего лишь в легкий парусиновый костюм испанского
тореадора (из-за отсутствия денег у нас в рок - группе не было
единообразных костюмов, и каждый член коллектива одевался, кто во что
горазд). Глядя на меня, окончательно посиневшего от холода, Нина,
наконец, не выдержала и отдала мне со своего «барского плеча» теплый
мохнатый свитер, который еще хранил тепло ее роскошного тела и сразу же
согрел меня. Этот явно женский свитер уже издалека всем бросался в глаза
и стал еще одним ярким штрихом в моем и без того совершенно
абсурдистском костюме. Почему же концерт, все - таки, злополучный —
наверно, спросит любопытный читатель? Да потому, что он состоялся в
пятницу 13, как и тот злосчастный концерт в Караганде в далеком 1980
году. Только сейчас ситуация была еще хуже, чем тогда, в «розовом»
детстве.

Дело в том, что прямо там, во время концерта на стадионе, у меня, как
всегда, «полетел» мой старенький синтезатор «Korg - РА800». Сказать, что
он сломался — значит, ничего не сказать. Синтезатор в один момент
сбросил все свои «дивные» тембра и звуки, и играть мне просто стало не
на чем. Ситуация осложнялась еще и тем, что в отличие от Михаила
Муромова и Нины Кирсо, мы играли «вживую», а вступление ко всем без
исключения песням должно было играться на моих клавишных.

Начинать свое выступление мы должны были своей «эпохальной» песней
«Идет конвой», которая была написана нашим вокалистом Сережей Мациевским
явно под впечатлением очень популярной тогда ленинградской группы
«Авиа». После моей виртуозной «проходки» на синтезаторе, Мациевский,
обычно, эффектно вскидывал ножку вверх, как в канкане, и начинал петь. В
этот раз все пошло совершенно по другому сценарию.

Коснувшись клавиш, я вместо звука флейты на привычном регистре
инструмента услышал лишь какое-то отвратительное шипение, наподобие
шипения змеи; причем, шипело очень громко - на весь стадион. В панике я
начал перебирать все регистры на синтезаторе, но там везде была все та
же ужасающая картина — одно шипение, и больше - ничего. Но надо же
понимать, читатель, что в это время наши несчастные музыканты уже
играли вовсю эту дурацкую песню, выходя на третий круг, безуспешно
ожидая моей «могучей» интродукции, а Мациевский уже основательно
подустал без конца подбрасывать свою пухленькую еврейскую ножку вверх,
каждый раз, как немая рыба, смешно открывая рот, в очередной раз
приготавливаясь петь. «Кац, да ты зае...л уже всех, залупа!» - истошно
завопил на меня, не выдержав моих бесконечных «фальц - стартов», наш
непревзойденный басист Саша Кораблин (с его «легкой руки» меня в
ансамбле окрестили Кацом за некоторое сходство с этим легендарным
маэстро - дирижером новосибирского симфонического оркестра). Его слова,
определенно, возымели действие — наконец - то, я нашел в инструменте
какой-то чудом сохранившийся отвратный, просто паршивый звук и, с грехом
пополам, изобразил свою долгожданную партию - соло. Итог нашего
«сакрального» выступления вполне закономерен — нас от души освистали.
«Колхозники!» - громко и сердито кричали нам с трибун стадиона, и мы,
понуро опустив головы, поспешили убраться с футбольного поля от этих
«неблагодарных фанатов» - так, на всякий случай, чтобы «не дразнить
гусей» - случай то, дорогой читатель, «как известно, бывает всякий»!

«Сережа, зачем тебе это нужно! - горячо убеждала меня, совершенно
подавленного после этого проклятого концерта, Нина Кирсо. - Шоу - бизнес
— это сплошная грязь, а у тебя такая прекрасная профессия юриста. Тем
более, в армии уже отслужил. Тебя же везде, в любой юридической конторе
просто «с руками оторвут». Бросай ты это грязное дело, пока не поздно!»
Я потом часто вспоминал ее мудрые слова, но только сейчас понял,
насколько она тогда была права.

Ну а сейчас, наконец, пришла пора рассказать про наш замечательный
творческий коллектив — «легендарную» рок - группу «Конвой» и его
«выдающиеся» персоналии.

Самой харизматичной личностью в нашей музыкальной «банде», конечно, был
Юра Макаров — бессменный звукоинженер группы и, по совместительству,
грузчик музыкальной аппаратуры (несмотря на свой рост в 1 м 60 см, он
обладал невероятной, просто медвежьей силой). С Юрой я познакомился еще
в 1985 году, когда он сам, без приглашения, пришел к нам в театр имени
комиссара Мегрэ. На сцене он оказался прирожденным комиком, причем
Чарли Чаплин, что называется, «рядом не валялся» со своими однообразными
ужимками и изрядно поднадоевшими пантомимическими «проходками». Юрины
репризы всегда отличались большой импровизационной смелостью и
представляли собой психологически точно выверенные театральные этюды -
зарисовки. И что самое удивительное - ведь он нигде и никогда не учился
сложному актерскому ремеслу, но при этом спокойно мог «дать фору»
любому студенту Щукинского училища. Талант, как говорится, он и в Африке
талант — его не пропьешь!

За свою неизменную окладистую бородку Юра получил свое знаменитое на
весь Алтай прозвище «Борода». Вскоре после демобилизации, 15 июня 1988
года я пришел в гости к Бороде в студенческое общежитие АГУ на улице
Крупской. Глядя на более чем скромное житие - бытие Макарова, мне вдруг
стало очень жаль его - этого вечно неприкаянного мытаря, но черт меня
дернул за язык, однако, предложить Бороде, от «щедрот своих»,
перебраться ко мне на постоянное жительство в свою «хрущевку» на
Потоке. Естественно, Юра после долгих лет скитаний по студенческим
общагам, с радостью и без колебаний согласился на мое предложение, а мы,
в результате, на целых полгода обрели самый настоящий «геморрой» от
совместного проживания двух совершенно разных взрослых мужчин с
застарелыми холостяцкими привычками и каждый со своими жуткими
«тараканами» в голове.

Но вначале все было вроде бы «тип-топ» и, казалось, ничего не предвещает
каких-то более - менее серьезных бытовых катаклизмов. На радостях, с
большим энтузиазмом Юра сразу же бросился производить капитальный ремонт
моей «халупы», изрядно обветшавшей за время армейской службы. А руки у
него были, надо сказать, «дай Бог каждому» - из «правильного места»
росли эти «золотые» руки Бороды!

Однажды, во время нашего грандиозного ремонта мы подняли с пола
старенький, «видавший виды» ковер и обнаружили под ним мятый червонец —
это «задиванных дел мастер» Макеша зимой 1985 года, боясь, что некая
Лариса, девушка - клептоманочка весьма «облегченного» поведения из
легендарного «Петушка», «стырит» во время очередного сеанса «группен
секса» последние деньги из кармана его брюк, «закурковал» этот
несчастный червонец под ковер, при этом совершенно забыв про него.
Червонец благополучно пролежал в своем потайном месте целых 3 года (я
как-то не особенно утруждал себя капитальной уборкой квартиры,
довольствуясь малым), и теперь пришелся, как нельзя кстати, к моему
недавно свершившемуся дембелю. Это дело мы решили хорошенько отметить —
было решено «просадить» упавший с Неба «чирик» в шикарном ресторане
«Алтайские зори», что находится недалеко от моего дома на Потоке.

Выходя из подъезда, мы обратили внимание на молодого парня с
экзотической косичкой на голове и зачехленной гитарой, уныло сидящего
возле первого подъезда моего дома — видимо, парень остался без ключей от
квартиры. «Это же Женька Лобанов!» - воскликнул Борода и направился
прямиком к парню. Не знал я тогда и, конечно, не мог знать, какая это
для меня будет судьбоносная встреча. Женя Лобанов, преподаватель
философии в АГУ и сын члена Союза композиторов СССР Алексея Федоровича
Лобанова, был к тому времени уже известным в Барнауле автором и
исполнителем очень самобытных лирических песен, которые и сейчас бы
украсили любой концерт добротной, очень качественной эстрадной музыки
- что называется, не «попсы». И надо же - с такой «мегазвездой» я прожил
в одном доме целых 7 лет, даже не догадываясь об этом. Вскоре мы с
Лобановым, после бесславной «кончины» «Конвоя», создадим свой
собственный музыкальный проект «Дилетант», с которым покорили многие
концертные площадки Барнаула в «лихие» 90-е годы и который дал такой
мощный толчок нашему совместному Творчеству, что оно не прекращается и
по сей день (см. клип Сергей Воронин «Урод» на You Tube).

Мы с Женькой, до сих пор, все такие же друзья «не разлей вода» и, как
только выдается свободная минута, совместно «ваяем» нашу эксклюзивную
музыку, записывая уже третий по счету альбом в его студии, что находится
в поселке Ганьба недалеко от Барнаула.

А недавно мы записали в этой замечательной студии и мою старую,
проверенную временем композицию «Вакханалия», с которой мы, обычно,
начинали свое выступление на концертах в 1990 году. Женя «сварганил»
такую обалденную аранжировку этого «бессмертного» произведения на своем
удивительном, просто «чумовом» синтезаторе «Korg – Тритон студия», что
я, по-павлиньи, опять не смог удержаться, предлагая читателю послушать
эту великолепную запись, чтобы было понятно направление и стиль нашего
многолетнего музыкального Творчества (см. фонограмму 6).

«Женька, пойдем с нами в ресторан!» - пригласил Лобанова Борода. Лобанов
вежливо отказался, объяснив, что из-за язвы желудка он совсем не пьет; и
по этой причине, кстати, его не взяли в армию. Мы отправились в
«Алтайские зори» вдвоем — пропивать червонец Макеши — очередной, такой
неожиданный подарок Ра.

Придя в ресторан, мы с Бородой стали невольными свидетелями очень
забавного происшествия. Заказав по салату, бифштексу и картофелю «фри»,
а также графин молдавского коньяка «Белый аист» (аккурат на 10
макеевских рублей), мы с большим удовольствием стали слушать песенку
«Чубчик кучерявый» в исполнении известного тогда, да и сейчас, в
Барнауле музыканта Сергея Ломовацкого («Лома») - двоюродного брата
Сергея Кандрина - того самого Депардье с моего курса, про которого я
уже писал в начале романа. У Лома был прекрасный тенор (в точь — точь,
как у Петра Лещенко); к тому же он блестяще закончил барнаульское
музыкальное училище и институт культуры, поэтому, в прекрасное
дополнение к его замечательным природным данным, он был еще и
грамотным, очень умным (что случается крайне редко в музыкальной среде)
вокалистом:

«Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,

Развевайся, чубчик, по ветру.

Раньше, чубчик, я тебя любила,

А теперь забыть я не могу.

Пройдет весна, настанет лето.

В саду деревья пышно расцветут,

А мне бедно — бедному мальчонке

Цепями ручки - ножки закуют!»

Когда Ломовацкий вышел на последний куплет песни, внезапно случилось
следующее:

«Но я Сибири, Сибири не страшуся,

Сибирь ведь тоже русская земля.

Эх, вейся, вейся, чубчик кучерявый,

Развевайся, чубчик, по ветру!» - сразу же после этих проникновенных
слов, со своего места из — за крайнего столика слева сорвался пожилой
мужчина лет 65 - очевидно, бывший «зека», - который стремительно
подбежал к Лому и, захлебываясь слезами радости, начал исступленно
целовать ему руки, смешно причитая при этом: «Ой, спасибо, сынок,
сыночек мой дорогой! Это же — Петр Лещенко!»

Не выдержав этой душераздирающей сцены из-за другого столика в центре
зала вдруг поднялся молодой парень лет 25 и нетвердой походкой
направился к эстраде, пытаясь поднять упавшего на колени перед Ломом,
как перед только что сошедшим на эту грешную Землю Великим и
Могущественным Божеством, основательно захмелевшего старика. Этим парнем
оказался Вадим Колокольников («Колокоша») - будущий самый молодой «вор в
законе» в «новейшей Истории России». Поток и ресторан «Алтайские зори»
всегда были его традиционной «вотчиной». «Пошел на х.., пидорас
вонючий!» - закричал на него дед, яростно отбиваясь руками и ногами от
опешившего, совершенно растерявшегося в этой ситуации Колокоши. Вадим
смертельно побледнел от такого страшного для любого мужчины оскорбления,
а тем более - для криминального «авторитета», привыкшего в любой
ситуации «отвечать за базар», но, здесь надо отдать ему должное — он
ничего не сказал и даже не ударил деда в ответ, а только вежливо, вместе
с двумя другими уголовниками, вывел вконец распоясавшегося старика из
зала ресторана. «Вот она — волшебная сила Искусства!» - пафосно подумал
я тогда, с уважением и какой-то особой завистью музыканта глядя на
счастливого Сережу Ломовацкого, купающегося в «океане народной любви»,
как избалованный всеобщим вниманием дельфин.

Мы просидели с Бородой за коньяком до 23 часов, то есть до самого
закрытия ресторана, а потом решили отправиться к нему в студенческую
общагу и продолжить так хорошо начавшийся, спонтанно возникший праздник.
К тому же, в моей квартире жутко пахло токсичной ацетоновой краской, так
что спать там, да и просто находиться какое-то время внутри помещения,
было совершенно невозможно.

Не торопясь, мы дошли до проспекта Ленина и встали очень нелепой
скульптурной группой (невероятно тощий «доходяга»в армейской куртке и
толстый низкорослый бородач) на троллейбусной остановке, аккурат
напротив ДК «Трансмаш», дожидаясь последнего троллейбуса №1. Наши
одинокие фигурки в ночи, освещенные ярким светом дорожного фонаря, уже
издали бросались в глаза редким в этот поздний час прохожим. На мне, как
всегда, была надета военная камуфляжная куртка «афганка», которую в 1987
году привезли для «пробы» на армейские вещевые склады в сравнительно
небольшом количестве и только в действующую армию (первое время после
увольнения в запас мне очень нравилось подчеркивать окружающим свое
«дембельское происхождение»). Кстати, в ней я сидел и в ресторане,
вызывая многочисленные любопытные взгляды скучающих тамошних дамочек.

Мимо нас продефилировала изрядно подвыпившая «троица»: двое парней и
девушка лет 16 — 18. Парни периодически взбрасывали правую руку вверх и
громко выкрикивали: «Зиг хайль!» «Заткнись, крыса арийская!» - мрачно
пробурчал Борода, обращаясь к одному из парней - со своей белокурой
головой он, действительно, походил на «истинного арийца». Парни отошли в
сторону, о чем-то недолго посовещались, а потом принялись выламывать
штакетник в находящемся рядом палисаднике. «Серя, встаем сюда!» - сказал
Макаров, схватив меня за локоть и подтолкнув к стене двухэтажного дома,
построенного еще в 40 - е годы японскими военнопленными. Мы встали
рядышком, локоть к локтю, плотно прижавшись спинами к кирпичной стене,
готовые одновременно отражать нападение.

Вскоре из темноты вынырнули две зловещие фигуры. Парни вальяжно подошли
к нам: один держал в руке деревянную штакетину, второй — длиннющую
заточку. «Ну что, мужики, делать будем?» - хрипло произнес «ариец»,
держащий в руке палку. Я решил не дожидаться его атаки и напал первым,
нанеся серию точных, но, видимо, не очень сильных боковых ударов в худое
продолговатое лицо «арийца». Он скрючился, но в это же самое время
подбежал второй, чернявый парень и нанес быстрый, совершенно незаметный
для глаза удар острой, как шило, заточкой прямо мне в грудь. Тут уж я
окончательно взбесился: схватив лежащую на земле штакетину, я начал
колотить ею, как очумелый, по голове чернявого. От боли и страха,
заливаясь кровью, он выбросил на проезжую часть свою заточку и, что есть
силы, бросился наутек. Вслед за ним побежали «ариец» и брошенная своими
кавалерами девица. Догнав девицу, я отвесил ей такого «сочного» пинка
под зад, что она вылетела из своих босоножек и во весь рост растянулась
на асфальте, громко всхлипывая и по - детски размазывая на своем
испачканном лице девичьи слезы.

Все это произошло так стремительно, что Борода даже не успел вмешаться,
продолжая стоять, как вкопанный, возле стены дома. Только сейчас, после
драки, я почувствовал сильную боль в левой части груди. Расстегнув
«афганку», я с ужасом обнаружил, что заточка прошила насквозь куртку и
майку, слегка испачкав ее кровью. Пробив очень тонкую в этом месте кожу,
заточка, однако, не прошла дальше, а чудесным образом уперлась в ребро,
аккурат напротив сердца. Вокруг маленького отверстия моментально
образовалась небольшая гематома с кровоподтеком. Вот так Ра в очередной
раз закрыл меня, дурака, своей огромной грудью и уже в который раз
подарил мне такую бесценную и такую хрупкую Жизнь. И как Он только это
делает? - до сих пор ума не приложу! Подозреваю только, что здесь дело
явно не обходится без вмешательства Ра в гравитационное поле Земли —
только так, в данном конкретном случае можно объяснить Божественное
воздействие на направление и силу удара холодным оружием.

Однако, на этом наши приключения еще не закончились. Под «занавес» этого
более чем странного спектакля - «буффонады» Ра решил показать нам свой
«коронный» номер - «фокус с исчезновением»!

Так и не дождавшись троллейбуса, мы с Бородой двинулись по Ленинскому
проспекту в сторону улицы Северо — Западной и вдруг увидели идущую нам
навстречу толпу из 20 парней с битами в руках. Впереди толпы быстрым
шагом шел наш «веселый ариец», который громко и визгливо вопил на всю
ночную улицу, точь в точь как бесноватый фюрер, поторапливая идущих:
«Ребята, быстрей, пока они не ушли!» «Вот он — конец!» - подумал я, со
всей ясностью увидев жуткую картину наших лежащих на асфальте тел,
истерзанных разъяренной толпой. Помощи в этой ситуации нам ждать было
абсолютно неоткуда. Борода крепко взял меня за правое предплечье и тихо
произнес: «Серега, идем спокойно, в глаза не смотри!» И вот здесь
случилось чудо, самое настоящее чудо — толпа во главе с «арийцем» прошла
мимо нас на расстоянии всего лишь вытянутой руки. По-видимому, Ра
временно лишил этого белобрысого парня, который просто не мог нас не
запомнить, памяти и рассудка, обеспечив нам безопасное прохождение
сквозь толпу. Свернув за угол, мы задали такого «стрекача» по улице
Горно - алтайской, а потом через дворы вплоть до самой улицы Северо —
Западной — бежали, как очумелые, не останавливаясь, еще до конца не веря
в свое такое невероятное, просто чудесное спасение. «Серега, это просто
чудо, что мы победили - вопреки всему, вопреки здравому смыслу! Мы
победили толпу!» - восторженно восклицал Борода, и я, конечно, не мог не
разделять его чувства в тот момент.

Где - то в середине июня 1988 года, в самый разгар нашего «эпохального»
ремонта, ко мне заехал из Новосибирска Олег Коробков. Он решил с
каким-то новосибирским товарищем еще раз сплавиться по Песчаной и для
этого попросил у меня снаряжение для катамарана. С собой он принес «на
хвосте» очень много «свежих» новостей из «светской» жизни, от которой я
совершенно отстал с этим злополучным ремонтом.

Олежка печально поведал мне, что Виктора Петровича Васильева, директора
турбазы «Алтай», в мае 1988 года осудили на 3 года условно за нарушение
техники безопасности на воде, повлекшее смерть туриста. Этим погибшим
туристом оказался следователь Железнодорожного РОВД города Барнаула
Николай Егоров - однокурсник и друг нашего неформального лидера в
театре имени комиссара Мегрэ Олега Казакова (да — да, того самого,
который в «лихие» 90 — е попал в коварные сети тоталитарной секты
«Свидетелей Иеговы»). А дело было так.

Однажды весной 1988 года супруги Васильевы предложили Коле Егорову, с
которым они уже давно дружили, сплавиться на тримаране по уже знакомой
читателю реке Песчаной. Тримаран — это довольно редко встречающееся в
водном туризме плавсредство, используемое только в тех случаях, когда
нет пары одному из гребцов, и катамаран немного не дотягивает до
«четверки» (гондола для третьего «пассажира» с двусторонним байдарочным
веслом прицепляется к раме катамарана - «двойки» сзади).

Вначале сплава вроде бы ничего не предвещало этой страшной трагедии.
Троица за два дня благополучно достигла знаменитого ущелья, где вовсю,
как в раскаленной до бела кастрюле, «кипела» и бурлила взбесившаяся от
апрельской «большой» воды Песчаная. Практически сразу же после входа в
каньон тримаран совершил грациозный «оверкиль»; при этом, супругам
Васильевым, каким - то чудом, удалось выбраться на неприступный
каменистый берег каньона. А вот Коле Егорову на этот раз, можно сказать,
совсем не повезло - бешеным течением реки его утащило вниз в ущелье,
где и разбило насмерть мощным водяным потоком об острые, зазубренные
камни.

Так, знаменитое ущелье Песчаной пополнилось еще одним печальным крестом,
вскоре установленным водниками в память о барнаульском следователе МВД
и просто хорошем человеке Николае Егорове, которому так и не суждено
было покорить Песчаную — очередная дань этой своенравной, капризной, но
такой прекрасной алтайской реке, которая впускает всех, но далеко не
всех отпускает «с миром».

Оказывается, это была не единственная потеря на турбазе «Алтай» в том
злополучном 1988 году. Знаменитый «доктор Дизель», бессменный
замдиректора турбазы, окончательно спился и, став жертвой квартирных
аферистов, потерял свое жилье в городе, а вскоре после этого «отдал
концы» в каком - то «бомжатнике» на барнаульском железнодорожном
вокзале.

Но и это еще было не все. Коробок с загадочным видом поведал мне, хитро
подмигивая при этом своим совершенно нетипичным еврейским глазом цвета
ультрамарин, как он однажды летом встретил на улице Новосибирска Ольгу
Истомину. Они тепло, очень сердечно поздоровались, даже обнялись, как
старые закадычные друзья, и разговорились. Из короткого рассказа
Ольги, Олег понял, что ее отношения с агрономом потерпели полное
«фиаско». Она, почему - то, со скандалом уволилась из отдела кадров
барнаульской фабрики «Авангард» и переехала в Новосибирск, где,
собственно, и проживала всегда вся ее рабочая семья, устроившись в отдел
кадров на какое-то предприятие тяжелого машиностроения. Про меня она
ничего не спрашивала, а Олег из деликатности не стал бередить ее
застарелые душевные раны.

Про этот скандал, связанный с увольнением Ольги, мне однажды
рассказывала и тетя Маша — моя сильно пьющая соседка по квартире с
третьего этажа, всю жизнь проработавшая швеей на барнаульской фабрике
«Авангард». Из ее слов выходило, что все конфликты у Ольги на работе так
или иначе были связаны с мужчинами. По всей видимости, Оля была
законченной нимфоманкой и совершенно не знала меры в своих лихорадочных
поисках «идеального» мужчины.

Выпалив, наконец, все свои новости «светской хроники», счастливый
Коробок укатил в Горный Алтай, а мы с Бородой остались доделывать этот
бесконечный, основательно поднадоевший ремонт «бунгала».

Однако, вскоре мне надоел не только этот злополучный ремонт квартиры,
но и сам Борода. У Юры Макарова в быту оказался просто отвратительный,
на редкость неуживчивый характер, поэтому наше совместное проживание
превратилось в какой-то сплошной затянувшийся конфликт длиной почти в 1
год. Он прожил у меня до апреля 1989 года, а потом я, все-таки, приложил
максимум усилий, в том числе и с помощью своей будущей супруги Наташи,
чтобы принудительно выселить его из квартиры.

Весной 1989 года, к моему огромному облегчению, несносный Борода покинул
мой дом и вернулся на «круги своя» - в свое, ставшее для него родным,
общежитие АГУ на улице Надежды Крупской. До самой смерти он так и не
смог простить мне это «великое переселение народов», которое Юрок,
почему - то, расценил как откровенную подлость и предательство с моей
стороны. Отчасти, наверное, он был прав — как писал Антуан де
Сент-Экзюпери, «мы в ответственности за тех, кого приручили»!

В июне 1995 года Юра Макаров трагически погиб, выпав по пьянке из окна
восьмого этажа студенческой общаги (я всегда ощущал кармическую печать
обреченности на нем, которая сквозила во всем этом трагикомическом
облике Бороды - в народе это называется «не жилец»). Как говорится, «Бог
дал, Бог взял»! Ра сохранил Юре Макарову жизнь в 1988 году, чтобы
забрать ее в 1995. Ну что же, Ему виднее — кого, когда и как (ККК)!

Следующий персонаж, о котором я хочу рассказать и который вполне достоин
нашего эзотерического повествования, это Саша Кораблин - непревзойденный
басист группы «Конвой». Кораблин пришел к нам по приглашению Коли
Грибуцкого из симфонического оркестра филармонии, где он долгое время
играл и до сих пор играет на контрабасе. Это, безусловно,
психопатическая личность 30 - ти с небольшим лет был предан музыке до
какого - то болезненного, просто исступленного фанатизма. Музыка (причем
в любых ее формах) всегда составляла главный интерес и смысл всей его
жизни.

Как и все басисты, Кораблин довольно часто любезничал с «зеленым
змеем», который, между тем, совсем не мешал ему в любом состоянии быть
виртуозным музыкантом; в отличие, например, от меня, нетрезвого,
которого алкоголь всегда наотмашь «бил по рукам» и которому абсолютно
нарушал всякую координацию движений.

Придя в группу, Саша Кораблин в один момент стал нашим неформальным
лидером. Конечно, это было совсем не трудно — стать лидером для трех
безграмотных юристов, дилетантов - «лабухов», абсолютно не знающих
нотной грамоты и не имеющих ни малейшего представления даже об
элементарной теории музыки. Это обстоятельство, конечно, страшно бесило
профессионального музыканта Кораблина, который на репетиции, не выдержав
очередного «кикса» нашего барабанщика, тоже юриста Виталия Быковского
(«Быка»), гневно восклицал: «Что это за «жопкин хор», марамойка
хренова?» - и швырял в голову Быка маракас или шейкер, не ко времени
попавшийся ему под руку. Бык при этом тоже в долгу не оставался — он
невозмутимо снимал с кронштейна ударной установки увесистый ковбел
(металлическая призма, имитирующая в ударной установке звук «коровьего
колокольчика» - отсюда и название от английского «cov - bell») и
запускал его в Кораблина, стремясь попасть в грудь или живот этого
неуемного басиста (в голову он просто — напросто убил бы его). Меткий
бросок Быка всегда сопровождался отборным матом «пораженной цели», но
вскоре репетиция уже шла своим привычным чередом, как будто ничего и не
произошло.

Почти каждая репетиция у нас заканчивалась портвейном «777». Пьяный
Кораблин, которого в этом состоянии часто «пробивало» на сентиментальное
настроение, лез ко мне целоваться со словами: «Кац, Кацуля дорогой, как
же я тебя люблю! Да мы с тобой скоро таких дров наломаем! Мы станем
знаменитыми на всю Россию! Что ты так смотришь на меня, как на
долбо...ба? Не веришь, что ли? Обязательно станем - помяни мое слово!
Вот только Быка и Гешу из группы выгоним, потому что они — полные
марамои!»

Это он зря, совершенно зря так говорит. Если говорить о Быке, то этот
высокий белокурый парень из Кишинева, обладающий огромной физической
силой, был барабанщиком «от Бога», имеющим в голове самый настоящий
природный метроном. У Быка было просто фантастическое ощущение
темпоритма, и он «долбил» сильные доли в ансамбле с такой ритмичностью и
аккуратностью, абсолютно не взирая на нас, «лабухов» (это самое ценное
качество для ударника — играть, слушая только свой внутренний ритм, а не
«тащиться» вслед за «безбашенными» музыкантами), что мы все относились к
нему с очень большим уважением и вполне заслуженно называли его «сердцем
«Конвоя».

То же самое можно сказать и о Геше (Гене Селезневе) — гитаристе из
Заринска. У Геши (кстати, тоже юриста) была очень самобытная, просто
уникальная техника игры на гитаре. Абсолютно не зная нот, он выделывал
на ней такие виртуозные вещи, которые часто были не под силу и многим
профессионалам, окончившим музыкальное училище.

Если Быковский был «сердцем рок - группы», то Саша Кораблин, безусловно,
был ее «предстательной железой», которую врачи называют еще «вторым
сердцем мужчины». Кораблин своей музыкой источал в ансамбле такую мощную
сексуальную энергию, которая просто завораживала всех нас, заставляя
безропотно выполнять все его «гениальные» задумки.

Являясь мощным генератором музыкальных идей, Кораблин постепенно прибрал
в коллективе все бразды правления, изрядно потеснив нашего руководителя
Николая Грибуцкого, в том числе и в решении кадровых вопросов. Желая
хоть как - то разбавить нас, юристов, профессиональными музыкантами,
Кораблин привел в «Конвой» нового вокалиста Сергея Мациевского и
клавишника Марата Рябенко.

Сергей Мациевский («Мацик»), смазливый жиденок лет 25, обладал
великолепными вокальными данными, но, к большому сожалению для нас, по
известной классификации выдающегося русского психиатра Петра Борисовича
Ганнушкина, относился в группе акцентуантов конституционально - глупого
типа; что называется, «тупой и еще тупее»! Это, на самом деле, тяжелый
случай, аналогичный тому, который имеет место уже в наше время с
известный тенором Николаем Басковым. Природная глупость певца никогда не
даст возможность раскрыть ему даже самые гениальные вокальные данные —
он, просто — напросто, не сможет донести идею и чувства музыкального
произведения до своего слушателя.

Так случилось и с Мациком. Мы полгода, как «рабы на галерах», по 12
часов в сутки готовили программу выступления (в основном, составленную
из произведений собственного сочинения), до блеска отточили все
ритмические синкопы, используя в своих «продвинутых» джаз - роковых
композициях абсолютно авангардные, еще до нас никем неиспользуемые
средства орнаментики и аранжировки, а Мацик своим вокалом, «одним
росчерком пера» «смазал» всю нашу работу — очередная комиссия по
тарификации Алтайской краевой филармонии, возглавляемая в то время
дирижером симфонического оркестра Бураковым (музыканты в оркестре «за
глаза» называли его «наш Дураков»), прослушав нас в ноябре 1988 года,
вынесла свой безжалостный вердикт: «музыка у рок - группы «Конвой»
прекрасна и соответствует европейским стандартам, а вот вокалист Сергей
Мациевский не смог донести до слушателя ни одну идею представленного на
суд комиссии музыкального произведения». Поэтому мы, уже второй раз в
этом году, остались даже без этой скудной ежемесячной зарплаты музыканта
краевой филармонии 7 - го разряда, равной на тот период времени 70
рублям. Это обстоятельство, а еще грядущие дебильные гастроли в Кемерово
с Михаилом Муромовым подтолкнули меня в декабре 1988 года к
окончательному и довольно болезненному (уж больно жалко было своей
титанической работы музыканта за эти полгода в группе) решению об уходе
из «Конвоя».

Еще большим музыкальным «фруктом» в нашем творческом коллективе был,
без сомнения, Марат Рябенко. Марат с отличием закончил теоретическое
отделение Барнаульского музыкального училища и до «Конвоя» два года
отработал клавишником в культовой в 80 - годы прошлого столетия
барнаульской арт - группе Жени Чикишева «Дядя Го». У «Дяди Го», к тому
времени, была уже всесоюзная известность в мире рок - музыкантов, и
даже Борис Гребенщиков как - то в одном из своих интервью с большим
пиететом отозвался о ней. Попала она и в знаменитую, прекрасно
иллюстрированную «Антологию рок - музыки», изданную в Москве в 1990 году
Артемием Троицким — бессменным организатором рок - фестивалей в
Барнауле, проводимых с 1986 по 1989 годы. Поэтому у Марата,
одержимого, как и все евреи, безграничным тщеславием, были все
основания заболеть «звездной болезнью».

И Марат, надо сказать, почти сразу же, «в полный рост» «зазвездил» в
нашем совсем еще не «старом» музыкальном коллективе — думаю, ничуть не
хуже Филиппа Киркорова в свое время, храбро атакующего «розовую
кофточку».

Как - то, Борода, не выдержав на репетиции очередных «звездных» капризов
Рябенко, от всей души «зарядил» ему в «бубен», довольно сильно разбив
при этом губу. Однако, и этого урока мужского воспитания от Бороды
хватило совсем ненадолго — немного поплакав, по - женски тихо пожалев
себя, Марат уже на следующей репетиции был, как всегда, в «собственном
амплуа» - «звездил» напропалую, по - хозяйски покрикивая на нас,
«бедных, несчастных» юристов.

Не успел Рябенко по приглашению Кораблина прийти в «Конвой», как тут же
начал, в «лучших» еврейских традициях, «плести» подлые интриги,
сталкивая между собой членов коллектива их музыкальными лбами.

Однажды Геша случайно подслушал разговор подвыпивших Марата и Кораблина,
вдвоем оставшихся в филармонии после репетиции за любимым «портвешком».
Суть разговора состояла в том, что заговорщики задумали провести
«масштабную» кадровую перестановку в «Конвое», убрав, для начала, меня и
Гешу, и пополнив ряды рок - группы профессиональными музыкантами из
училища. «Вот я удивляюсь Кацу, - недоумевал пьяный Рябенко. - Не
поймешь, кто он - «лабух» или не «лабух»?! Нотной грамоты не знает
абсолютно, даже руку ставит неправильно, но ведь играет, и причем,
неплохо играет для дилетанта! Но все равно - его надо убирать; причем, в
первую очередь, убирать из нашей группы. Очень, я тебе скажу, вредный
человек в коллективе!»

Я передал содержание этого разговора, почти слово в слово, Коле
Грибуцкому. Он был просто поражен, узнав, что так фатально, незаметно
для себя, утратил всяческий контроль над ситуацией в рок — группе. В то
же время он клятвенно заверил меня, что скорее Марат и Кораблин уйдут из
«Конвоя», чем я и Геша — кстати, его лучший друг еще со студенческих
лет.

Судьба жестоко наказала Марата Рябенко за его эгоизм, зависть и
непомерную гордыню — весной 1999 года он повесился в туалете своей
однокомнатной квартиры, простояв на коленях в петле (такое ощущение, что
он молился перед смертью) больше двух недель. На столе следователь нашел
предсмертную записку: «Работа закончена, теперь жизнь потеряла смысл».

Непонятно, чего не хватало этому более чем странному человеку? Папа
Марата, генеральный директор крупнейшего в Алтайском крае силикатного
завода, сделал все, чтобы его сын был счастлив. Он купил ему отдельную
квартиру, машину, шикарный по тому времени синтезатор - портостудию
«Yamaha». Рябенко с отличием закончил композиторское отделение
Новосибирской консерватории и устроился преподавателем в Барнаульское
музыкальное училище, заочно поступив в новосибирскую аспирантуру.
Казалось бы, жизнь удалась! Правда, незадолго до самоубийства от Марата
ушла уже вторая по счету жена, но, вряд ли, это обстоятельство можно
считать серьезным поводом, чтобы свести счеты с жизнью преуспевающему во
всем молодому человеку. В общем, я конкретно недоумевал, совершенно не
понимая, что еще было нужно этому человеку в жизни.

Все стало понятно после визита к моему давнему другу, владельцу шикарной
звукозаписывающей студии в ДК «Химиков» Юре Бородину, который в
настоящее время, вместе со своим сыном Арсением, живет в Москве и
работает звукооператором в популярной столичной группе «Челси». Зимой
2000 года родители Марата Рябенко принесли ему синтезатор и попросили
«сбросить» на компьютер всю работу сына в портостудии за последние 3
года. Оказывается, Марат последние три года работал над какой - то
симфонией. «Хочешь послушать звуки ада?» - с дрожью в голосе спросил
меня Бородин. «Давай!» - сказал я, весьма заинтригованный его таким
неожиданным заявлением. Он включил запись, которая, кстати, длилась
всего 15 минут. И эти 15 несчастных минут молодой, «талантливый»,
«перспективный» композитор записывал целых 3 года?!

Но что это были за звуки, читатель?! Это, действительно, были звуки Ада.
Тональные и гармонические реминисценции этой так называемой «симфонии»
сразу же вызывали к жизни страшный образ Люцифера. Вопиющие диссонансы
данного музыкального произведения, которое я бы назвал «На пороге
преисподней», просто шокировали, а сверху всю эту жуткую какофонию для
усиления «адского эффекта» Марат накрывал еще тяжелым, как кувалда,
симфоническим басом, от инфразвука которого просто «мурашки по коже»
шли и, как живые змеи Горгоны, шевелились редкие волосы на моей уже
лысеющей голове!

Теперь «суду все было ясно», как говорится — Марат Рябенко, движимый
своей непомерной гордыней, в какой - то период жизни заключил сделку с
Сатаной, став его верным слугой — самым настоящим «сатанистом»! Стоит ли
удивляться тому, что «всегда честный и искренний в своих намерениях»
Дьявол однажды взамен забрал его непутевую жизнь, напоив до безумия
водкой и уготовив «шикарное» место для самоубийцы в своей подземной
епархии — в Аду!

В декабре 1988 года Рафаэль Мазитов решил взять нашу рок - группу вместе
с Михаилом Муромовым и группой «Фристайл» на двухдневные гастроли в
Кемерово. Эта «эпохальная» поездка была запланирована на 12 декабря.
Рафаэль предложил нам к этому сроку подготовить для выступления два
произведения, которые особенно ему понравились из всего нашего, прямо
скажем, не очень увесистого репертуара: это — рэгтайм «Прогулка в
Сочи» и рок - баллада «Сибирь». Мы начали активно готовиться к
гастролям, репетируя эти две музыкальные вещи по 12 часов в сутки — уж
больно хотелось произвести хорошее впечатление на взыскательную
кемеровскую публику.

Автором главной музыкальной темы в рэгтайме «Прогулка в Сочи» являлся
Геша. Он пришел, как всегда, трезвый и очень опрятный, на нашу очередную
репетицию — этакий сверхскромный «чел» - и просто наиграл нам эту
простую и в то же время гениальную мелодию на своей превосходной,
добротной «акустике» «Cremonе». Легкая, искрящаяся тема гитары сразу же
нам всем пришлась по душе. И тут за дело, как всегда, с большим
энтузиазмом взялся Саша Кораблин, решив аранжировать «Прогулку» в стиле
«фьюжн» (в переводе с английского означает «сплав»), то есть придать
этому, по существу, очень камерному произведению характерное джаз -
роковое звучание.

Чтобы сохранить изящность и чистоту гешиной мелодической линии, было
решено в «Прогулке» вовсе отказаться от электрогитары и сохранить
основную тему на «акустике». «Великий» теоретик музыки Марат, как
всегда, не удержался и вставил (хотя, надо признаться, на этот раз очень
грамотно и к месту) в наш рэгтайм фрагмент «Хорошо темперированного
клавира» Иоганна Себастьяна Баха. Ну и, наконец, чтобы основательно
«сломать» и изменить до неузнаваемости ритмический рисунок произведения,
Кораблин добавил свои любимые синкопы (ритмическое смещение сильных
долей в такте музыкального произведения) на «хрюкающем» басовом
«слэпе» «Фендера». Так, в итоге, у нас и получился этот довольно
«аппетитный продукт» подлинного коллективного творчества под названием
«Прогулка в Сочи» (см. фонограмму 7).

Второе произведение «Сибирь», которое мы готовили на концерт в Кемерово
наряду с «Прогулкой», также являлось результатом совместного «мозгового
штурма» участников «легендарной» рок — группы «Конвой». Музыку к рок -
балладе «Сибирь» написал я, слова — Саша Кораблин, хотя подозреваю, что
такие пронзительные, откровенно «тюремные» стихи мог написать только
родной брат Кораблина, отбывавший на тот момент очередное наказание в
колонии строгого режима УБ - 14/3 в поселке Куета, что недалеко от
Барнаула:

«Сибирь давно пропахла креозотом,

Тяжелый запах тюрем и казарм.

Куда нас приведет веление рока,

Отчаянных потомков каторжан?

Где взять нам всем, Господь, сегодня веры

Неверию и страху вопреки?

Нам не помогут милиционеры

И верные латышские стрелки!»

Покойный Юра Макаров очень любил эту нашу психоделическую рок-балладу,
и, надо сказать, что он был далеко не одинок в своей любви к «Сибири» -
мы часто замечали на концертах, как странно замирала публика во время
исполнения этой проникновенной философской песни, а в зале вдруг
устанавливалась «мертвая» тишина - что называется, «комар пролетит - и
то слышно» (см. фонограмму 8).

И вот, наконец, наступил долгожданный день 12 декабря 1988 года — мы
едем всей группой «Конвой» в грязном плацкартном вагоне в сибирский
город Кемерово навстречу «вселенской славе и мировой популярности». Всю
дорогу в поезде мы, как водится, «пробухали», причем я, конечно,
«слегка» догадывался, что это — всего лишь прелюдия к грандиозной пьянке
с однополчанами (если читатель помнит, то мои лучшие «кореша» из
ишимской учебки Леха Юпитов («Пожилой») и Толя Фролов («Танцор») были
родом из Кемерово.

Не успели мы приехать в Кемерово и разместиться в гостинице возле
вокзала, как у Рафаэля Мазитова сразу же возникли проблемы с местной
«братвой» - бритоголовые ребята явно криминального вида требовали, чтобы
он немедленно заплатил «дань» в кузбасский «общак» за концерт на
подотчетной им территории. Скупой до безобразия Мазитов, естественно, не
собирался никому ничего платить, а тут же позвонил в Казань, и уже к
вечеру этого дня в Кемерово ближайшим рейсом прилетела бригада рослых,
здоровенных татар, которые быстро и без серьезных потерь разрешили эту
неожиданно возникшую проблему, довольно грамотно «разрулив» ситуацию с
местной «мафией».

Пообедав в ресторане гостиницы, мы в полном составе отправились во
Дворец спорта, где с 16.00 должна была начаться настройка аппаратуры и
генеральный «прогон». Во Дворце спорта, неожиданно для себя, мы застали
весьма неприглядную картину — Миша Муромов уже успел где-то «нажраться»
и во всю свою столичную дурь куражился на этой презренной
«провинциальной» сцене. Он пел, вернее ревел пьяным дурным голосом,
очевидно, «разогреваясь», надоевшие до рвоты всем землянам и ему,
прежде всего, «Яблоки на снегу», только подставляя под набившие
оскомину слова своего музыкального «шедевра» отборную матерщину:

«Еб ее на снегу,

Розовую на белом.

Что же мне с нею делать,

Еб....й на снегу?»

Таким «веселым» Муромова я еще никогда не видел. Справедливости ради,
надо заметить, что Миша в то время редко позволял себе подобный эпатаж,
практически не злоупотребляя алкоголем. Это сейчас он — окончательно
спившийся старик, который влачит в Москве жалкое, «полубомжатское»
существование, кое - как коротая свой бестолковый, никчемный век. А
тогда, в 1988 году, Муромов — любимчик Фортуны и женщин, которые каждый
раз на его концертах в истерике гонялись за ним по стадиону, желая
прикоснуться любой частью тела к этому новоявленному Божеству. Уже в
1989 году звезда «пленительного счастья» Муромова окончательно
закатилась — впрочем, также неожиданно, как и взошла.

В лихие 90 — е Миша неожиданно для всех поклонников решил повторить свой
«феноменальный» эстрадно - коммерческий успех, устроив в 1993 году в
Барнауле нечто, отдаленно напоминающее современный ночной клуб; но, как
известно, «нельзя в одну реку войти дважды». Он через Колю Грибуцкого
арендовал зал ДК Меланжевого комбината, установил прямо в зале на месте
сидений для зрителей столики с каким - то второсортным «кормом» (опять
же, как всегда, его подвел московский «жлобизм» — дескать, все сожрут
эти сибирские свиньи) и «всего» за 3 тыс. рублей пригласил на свой
концерт бритоголовых парней в «малиновых пиджаках» - по - видимому,
рассчитывая таким образом найти алтайских «лохов» - потенциальных
спонсоров для своего «нетленного» творчества.

Ну что же, банкет у Михаила Муромова, надо признаться, «удался на
славу» в тот памятный вечер - банкет всем на «радость» и всем на очень
большое «удивление»! Как всегда, перебрав перед концертом с алкоголем,
Муромов выполз на сцену, пьяный в «дрова». Петь ему, понятно, совершенно
не хотелось, а вместо этого он для начала обрыгал всю сцену этого
старейшего и уважаемого в городе Дворца культуры. После этой потрясающей
«утробной феерии», испытывая, по - видимому, определенное чувство вины
перед «слегка» огорошенной публикой, Миша, все - таки, решил исправить
свою роковую ошибку и вернуть залу вконец испорченный аппетит, а себе —
утраченное в один миг уважение зрителей. Он, по — свойски,
взгромоздился на краю сцены, свесив ноги в грязных ботинках прямо в зал,
и начал проникновенно беседовать с «малиновыми пиджаками», что
называется «за жизнь», а когда те стали шумно протестовать против
автобиографических откровений Муромова, он с пьяной обидой принялся
щедро «угощать» их «факами», всем без разбора в зале показывая средний
палец. Тут уж у всякого терпение лопнет, а тем более у «братков»!
Разъяренные «братки» стащили Мишаню со сцены и уже собирались было
поколотить его, как следует, но подоспевшая охрана клуба вовремя успела,
все - таки, вырвать из хищных лап толпы бренное тело «живого классика»
- автора бессмертного произведения «Яблоки на снегу» - как говорится,
«нетленки» нашего времени!

По мере протрезвления у Муромова начало катастрофически портиться
настроение, и он «зазвездил» на этот раз больше обычного. Подошедшего к
нему с подносом пожилого усатого кларнетиста из «Фристайла», внешне
очень похожего на Преснякова — старшего (тоже кларнетиста, кстати), он
ударил ногой по подносу - в результате, алкогольный коктейль,
предназначенный для «мегазвезды», целиком опрокинулся на концертный
костюм пожилого музыканта. Молча утеревшись рукавом своего недорогого
поношенного пиджака, кларнетист только грустно покачал головой на эту
беспардонную выходку «великого» певца и, совершенно униженный, удалился
со сцены.

Завидев нас в зале, Мишаня вдруг голосом, не терпящим возражений,
безапелляционно заявил, что не будет играть в одном концерте с такими
«гондурасами», как мы. Рафаэль Мазитов, естественно, пошел навстречу
пожеланиям «мегазвезды». Так, в одночасье была решена судьба «Конвоя» —
мы безнадежно «пролетели, как фанера», мимо нашего первого, а затем и
второго гастрольного дня. Ну что же, руки у меня теперь были полностью
«развязаны» (играть то, наверняка, больше не придется) и, позвонив Леше
Юпитову, я в тот же день «пустился во все тяжкие» вместе со своими
верными добрыми друзьями - однополчанами.

Возвратившись в Барнаул, я окончательно и бесповоротно для себя решил:
«Пора «делать ноги» из «Конвоя»!» Как в свое время сказал старина
Блэкмор, уходя из легендарного «Дип Перпла»: «Мне стало слишком тесно в
формате данной рок-группы!» Пускай ребятки - «конвоиры» идут к «мировой
славе», но только уже без меня!

В тот же день, тайком от Грибуцкого и Бороды, я побежал в краевую
прокуратуру к Коле Макееву, который работал в то время прокурором отдела
кадров и попросился на работу в прокуратуру Алтайского края. «Сергун,
мест в городе сейчас совсем нет, но зато буквально вчера освободилось
место в спецпрокуратуре — тамошний помощник Барнаульского прокурора по
надзору за соблюдением законов в ИТУ Сергей Деречей перевелся в военную
прокуратуру. Пойдешь прокурором в тюрьму?» - спросил меня Макеша.
«Конечно, пойду!» - не задумываясь, почти сразу же согласился я, и меня
повели на прием вначале к начальнику отдела кадров Красноперову, а затем
на аудиенцию - представление к прокурору Алтайского края Ивану Павловичу
Гущину. Вскоре вопрос о моем трудоустройстве был решен положительно, и
уже 2 января 1989 года я должен был, безмерно счастливый в предвкушении
новой, очень Светлой трудовой Жизни, выйти на службу в должности
помощника Барнаульского прокурора по надзору за ИТУ.

Сообщив о своем судьбоносном решении покинуть рок - группу Коле
Грибуцкому, я, конечно, этим очень сильно его расстроил. С жаром он
долго еще уговаривал меня остаться; даже пытался давить на «совесть»,
убеждая, что нельзя его бросать в такой тяжелый для «Конвоя» момент. «Я
до сих пор не могу рассчитаться с Рафаэлем Мазитовым за те наши дурацкие
гастроли в Кемерово!» - смешно причитал Коля, но все это было уже
бесполезно — как говорится, «мавр сделал свое дело, мавр может уходить»!

А вскоре после меня группу покинули Геша и Быковский — тоже не стали
дожидаться, пока их «выпрут» «настоящие профессионалы». И «Конвой» сам
собой, без посторонней помощи, тихо «скончался» в начале 1989 года — как
говорится, «почил в бозе», чтобы только в 1997 году, как легендарная
птица Феникс, «восстать из пепла» - вновь возродиться уже в новом
качестве и совершенно ином составе в Барнаульском юридическом институте
МВД России. Но это, дорогой читатель, уже совсем другая История!

Тюрьма

«Завтра, на концерте, посвященном Международному женскому дню 8 - го
марта, ты, Соловьев, почитаешь что - нибудь из нетленной классики, а
лучше всего Пушкина - он у тебя очень хорошо получается!» - с такими
словами обратился замполит учреждения исполнительной системы УБ-14/8
майор внутренней службы Саломасов к долговязому тощему «зека» лет 40, от
пяток и до шеи татуированному куполами, женскими ликами и огромными
живописными пауками, один из которых умудрился «сплести» паутину даже на
шее и щеке осужденного. «Ну, Пушкина, так Пушкина — мне без разницы», -
индифферентно заявил Юрий Борисович Соловьев и, приняв картинную позу,
начал громко и с выражением декламировать «Евгения Онегина»,
переложенного местными «умельцами» на тюремное «арго»:

«Мой дядя, падла, вор в законе,

Когда зависнул на кресте,

Он оборзел, как бык в загоне,

Хоть с виду был уже глиста.

Его прикол — другим наука:

Но стремно — век я буду сука!

Сидеть с «доходом» день и ночь -

Не выпей, не поссы, не вздрочь!

Какой же, блин, дешевый «зехер»,

Мне с бабаем играть в жмурка,

Ему смандячив кисляка,

Колеса гнать за делать нехер,

Вздыхать и бормотать под нос:

«Когда ж ты кони шаркнешь, пес!»

«Ой, хватит - хватит, Соловьев, все, заканчивай всю эту херню! -
холерически замахал на «чтеца» Саломасов. - Ты что, рехнулся, выставлять
на концерт для женщин такую «блевотину»? А Лермонтова знаешь, «Смерть
поэта», например?» «Знаю, - усмехнулся Соловьев, - почитать? «Погиб
поэт, невольник чести...» «Ну вот, это - совсем другое дело, - резко
оборвал его Саломасов, - его и будешь читать на концерте!»

Весь этот занимательный разговор происходил в одном из самых
«сакральных» учреждений Алтайского края УБ-14/8 строгого режима,
специально созданной для осужденных туберкулезников, присланных сюда со
всего Советского Союза. Я уже год являюсь надзирающим прокурором в этой
колонии, работая, «не жалея себя и не покладая рук», в барнаульской
спецпрокуратуре. Отгуляв после армии положенное «дембелю» и всего
полгода поработав музыкантом в Алтайской краевой филармонии, я, недолго
думая, устроился на работу в тюрьму, руководствуясь тем принципом, что
тюрьма, наверное, является еще более экзистенциальным местом, чем армия,
а, значит, мне это будет, безусловно, интересно!

На этот концерт, посвященный Международному женскому дню, меня пригласил
начальник моей поднадзорной колонии Василий Петрович Шульга. И вот я уже
сижу в престижном первом ряду для гостей вместе с руководством ИТК и с
большим интересом наблюдаю, как на сцену, вразвалочку, выходит уже
знакомый мне осужденный Юрий Борисович Соловьев и торжественно объявив:
«Стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Смерть поэта», - начинает
очень напыщенно, с чрезмерным пафосом, как заправский артист
разговорного жанра, декламировать:

«Урыли честного жигана

И форшманули пацана.

Маслина в пузо из нагана,

Макитра набок — и хана!

Не вынесла душа напряга,

Гнилых базаров и понтов.

Конкретно кипяшнул бродяга,

Попер, как трактор...и готов!

Готов!...не войте по баракам,

Нишкните и заткните пасть.

Теперь хоть боком встань, хоть раком,

Легла ему дурная масть!

Не вы ли, гниды, беса гнали,

И по приколу, на дурняк

Всей вашей шоблою толкали

На уркагана порожняк?

Куражьтесь, лыбьтесь, как параша -

Не снес наездов честный вор!

Пропал козырный парень Саша,

Усох босяк, как мухомор!

Мокрушник не забздел, короста,

Как это свойственно лохам:

Он был по жизни отморозком

И зря волыной не махал.

А хуль ему?...дешевый фраер,

Залетный, как его кенты,

Он лихо колотил понты,

Лукал за фартом в нашем крае.

Он парафинил все подряд,

Хлебалом щелкая поганым;

Грозился посшибать рога нам,

Не догонял тупым калганом,

куда он ветки тянет, гад!

….......................................................................
.......................................

Но есть еще, козлы, правилка воровская,

За все, как с гадов, спросят с вас.

Там башли и отмазы не канают,

Там вашу вшивость выкупят на раз!

Вы не отмашетесь ни боталом, ни пушкой,

Воры порвут вас по кускам,

И вы своей поганой красной юшкой

Ответите за Саню - босяка!»

И грянул скандал, каких свет не видывал! Офицеры ржали, как кони, едва
не попадав под кресла зала «красного уголка», в котором и происходило
все это «священнодейство»; женщины громко возмущались, и лишь Юрий
Борисович Соловьев стоял посреди сцены со своей неизменной презрительной
ухмылочкой, весьма довольный произведенным эффектом в зале. Помню, тогда
мне стояло очень большого труда «отмазать» Соловьева от штрафного
изолятора (ШИЗО) - уж больно зол был на него Василий Петрович Шульга,
которому он, по существу, сорвал официальное мероприятие.

Поведение осужденного Соловьева, который всегда был на хорошем счету у
администрации ИТК-8 и даже занимал должность директора «зоновской»
столовой, потеряв в одночасье все ради какого-то непонятного куража,
заставило меня всерьез задуматься о «загадочной русской душе» нашего,
отечественного, заключенного. Уж больно много в наших «зеках» есть
такого, чего не встретишь в никаких других нациях. Об этом, а также о
«психотипе русского преступника» я и хочу поговорить в настоящей главе.

Феномен так называемой «загадочной русской души» уже порядочно
набил оскомину как в художественной, так и научной литературе, давно
превратившись в предмет многочисленных спекуляций шовинистического
толка. Постулат «это и есть загадочная русская душа» часто звучит
бравадой в устах отдельно взятого русского человека для оправдания
своего пьянства, невежества и безделия. Природа русского человека в силу
ее сложности, самобытности и парадоксальности всегда вызывала и вызывает
раздражение у европейцев, которые, не утруждая себя экзистенциальным
анализом особенностей русского характера, создали его достаточно
примитивный имидж пьяницы и совершенно неуправляемого бездельника. По
образному замечанию Ф.М. Достоевского, «…в лице России европейцы видят
лишь спящее, гадкое, пьяное существо, протянувшееся от финских хладных
скал до пламенной Колхиды, с колоссальным штофом в руках».

Пьянство в России – одно из многих и весьма своеобразных
проявлений предельной экзистенциальности русской натуры. Не случайно
Снегирев в «Братьях Карамазовых» восклицает: «В России пьяные люди у нас
и самые добрые. Самые добрые люди у нас и самые пьяные!». Очень глубокая
мысль. Самыми добрыми являются лишь люди в ненормальном состоянии. Каков
же нормальный человек в этой России? Видимо, норма – зло. Последняя
часть высказывания не оставляет места для двусмысленности - пьют добрые.

Экзистенциализм русского человека доведен до крайности и насквозь
пропитан духом садомазохизма, часто ведущим к полному разрушению
личности как в моральном, так и физическом плане. Пьянство – лишь одно
из проявлений такого саморазрушения, которому русский человек отдается
самозабвенно, со всей страстностью своей необузданной натуры.
Саморазрушитель вообще, как известно, несет в себе мощный деструктивный
заряд, в т.ч. направленный на окружающих людей. Может быть это отчасти
объясняет то обстоятельство, что русский человек испокон веков является
прекрасным воином, и гораздо в меньшей степени – строителем.

Испытывая ипохондрию и жесточайшую скуку от ежедневного
систематического труда, русский человек в силу эмоционально-волевых
особенностей его психотипа более склонен к аффектированным поступкам,
часто направленным на разрушение, чем на созидание. Не случайно
энергетике русского преступника более отвечают преступления
корыстно-насильственной направленности. Здесь есть агрессия и
побуждающий к активным, часто разрушительным действиям, весьма
привлекательный для русского человека корыстный мотив.

Так, доля осужденных, отбывающих наказание за корыстно-насильственные
преступления в исправительной колонии УБ-14/1 общего режима, составляет
43,7%; в колонии строгого режима УБ-14/3 эта доля уже составляет 53,2%.
Учитывая, что доля этнических русских в данных исправительных
учреждениях преобладает (97%), указанные цифры являются достаточно
репрезентативными для логических умозаключений о национальных
предпочтениях вида и способа преступления у русского человека.

Однако доведенный до крайности русский экзистенциализм проявляется
и здесь – русский человек может успешно создавать, когда им овладевает
глобальная национальная идея, например, всемирного общественного
переустройства (опять же осуществляемого в соответствии с русскими
представлениями о «всемирном счастье»). Поэтому вполне очевидно, что
коммунизм как теория садомазохистского толка бросил семена на весьма
благодатную российскую почву – ведь пожертвовать собой во имя даже самой
абсурдной и утопичной идеи для русского человека гораздо легче, чем
заниматься ежедневным систематическим трудом созидания.

Весьма своеобразное отношение в России и к уголовщине. Великий
русский актер Федор Иванович Шаляпин в своих мемуарах по этому поводу
писал: «Игра в разбойники привлекательна, вероятно, для всех детей
повсюду, во всем мире. В ней много романтического – враг, опасность,
приключения. Но особенно любима эта игра российскими детьми. Едва ли
где-нибудь в другой стране разбойники занимают такое большое место в
воображении и играх детей, как у нас. Может быть, это потому так, что


было много разбойников и что в народной фантазии они срослись с
величественной декорацией дремучих лесов России и великих российских
рек. С образом разбойника у русского мальчишки связано представление о
малиновом кушаке на красной рубахе, свободолюбивой песне, вольной,
широкой, размашистой жизни. Быть может, это еще и потому, что в старые
времена, когда народ чувствовал себя угнетенным барами и чиновниками, он
часто видел в разбойнике-бунтаре своего защитника против господского
засилья. Кто же из разбойников особенно полюбился России? Царь-разбойник
– Стенька Разин. Великодушный и жестокий, бурный и властный, Стенька
восстал против властей и звал под свой бунтарский стяг недовольных и
обиженных. И вот замечательно, что больше всего в Разине легенда
облюбовала его дикий романтический порыв, когда он, «веселый и
хмельной», поднял над бортом любимую персидскую княжну и бросил ее в
Волгу-реку – «подарок от донского казака», как поется о нем в песне.
Вырвал, несомненно, из груди кусок горячего сердца и бросил за борт, в
волны… Вот какой он, этот популярный русский разбойник!»

В этом примере также отчетливо просматривается русское
садомазохистское начало – как в образе самого Стеньки Разина, так и в
русском этносе вообще.

И далее Ф.И. Шаляпин пишет: «Не знает как будто середины русский
темперамент. До крайности интенсивны его душевные состояния, его
чувствования. От того русская жизнь кажется такой противоречивой, полной
резких контрастов. Противоречия есть во всякой человеческой душе. Это ее
естественная светотень. Во всякой душе живут несходные чувства, но в
серединных своих состояниях они мирно уживаются рядом в отличном
соседстве. Рядом с поэзией и красотой в русской душе живут тяжкие,
удручающие грехи. Грехи-то, положим, общечеловеческие – нетерпимость,
зависть, злоба, жестокость, но такова уж наша странная русская натура,
что в ней все, дурное и хорошее, принимает безмерные формы, сгущается до
густоты необычной; не только тоска наша особенная – вязкая и
непролазная, но и апатия русская – какая-то, я бы сказал, пронзительная.
Сквозная пустота в нашей апатии, ни на какой европейский сплин не
похожая. Быть может, это от некоторой примитивности русского народа, от
того, что он еще «молод», но в русском характере и в русском быту
противоречия, действительно, выступают с большей, чем у других,
резкостью и остротой. Широка русская натура, спору нет, а сколько же в
русском быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Предельной
нежностью, предельной жалостью одарено русское сердце, а сколько в то же
время в русской жизни грубой жестокости, мучительного озорства, иногда
просто бесцельного, как бы совершенно бескорыстного. Утончен удивительно
русский дух, а сколько порою в русских взаимоотношениях топорной
нечуткости и оскорбительной подозрительности, и хамства. Да,
действительно, ни в чем, ни в хорошем, ни в дурном, не знает середины
русский человек!»

Туземное, иногда совершенно первобытное начало проявляется в русском
человеке и в мотивации совершаемых им преступлений, порой поражающих
воображение своей бессмысленностью, несоразмерностью желаемого и средств
для достижения преступной цели. Вот как об этом просто говорит, причем с
понимающей улыбкой на губах главный персонаж романа Ф.М. Достоевского
«Идиот» князь Мышкин: «Два крестьянина, и в летах, и не пьяные, и
знавшие уже давно друг друга, приятели, напились чаю и хотели вместе, в
одной каморке, ложиться спать. Но один у другого подглядел, в последние
два дня, часы, серебряные, на бисерном желтом снурке, которых, видно, не
знал у него прежде. Этот человек был не вор, был даже честный и, по
крестьянскому быту, совсем не бедный. Но ему до того понравились эти
часы и до того соблазнили его, что он, наконец, не выдержал: взял нож и,
когда приятель отвернулся, подошел к нему осторожно сзади, наметился,
возвел глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькой
молитвой: «Господи, прости ради Христа!», зарезал приятеля с одного
раза, как барана, и вынул у него часы».

Этим примером можно хорошо проиллюстрировать определенно
экзистенциальное отношение русского человека и к религии, и к чужой
жизни. В этой связи вспоминается уголовное дело об убийстве бывшего
осужденного колонии строгого режима г. Новоалтайска Никифорова. Несмотря
на тривиально-бытовой характер данного убийства, описанная ниже
криминальная ситуация демонстрирует весьма своеобразное отношение
русских людей к общечеловеческим ценностям и нормам общественного
поведения.

Три товарища, три бывших осужденных колонии строгого режима,
отбывавших наказание в хозобслуге учреждения, шумно и с обильным
возлиянием спиртного праздновали «светлый» праздник Октября. Все трое
мужчин возраста 25-30 лет по существующей тюремной иерархии, безусловно,
относились к касте так называемых «козлов». «Козлы» – это открытые
сотрудники администраций колоний, которые согласились принять
какую-нибудь должность – завхоза, заведующего клубом, библиотекаря,
коменданта зоны, либо те, кто вступил в СПП – «секцию профилактики
правонарушений», т.е. во внутреннюю полицию лагеря. Еще их называют
«суками». «Ссученный» – согласившийся работать на тюремщиков.
Администрация называет козлов «активом», «лицами, твердо вставшими на
путь исправления». Конечно, зэки относятся к ним плохо, а если учесть,
что на каждой зоне между администрацией и заключенными война идет – то
«холодная», то настоящая, - такое отношение станет понятным».

Несмотря на столь экстремальные, прямо скажем, экзистенциальные
условия совместного отбывания наказания Никифоров, Новичихин и Егоров
сдружились друг с другом, продолжая поддерживать отношения и на свободе.
Эта дружеская встреча оказалась последней и роковой для хозяина квартиры
Никифорова.

Казалось, ничего в этом заурядном застолье не предвещало столь
драматичных событий. Плавно лилась беседа и водка в стаканы,
воспоминания из тюремной жизни «а ля ностальжи» будоражили ум и навевали
сентиментальные настроения. И тут, после очередного стакана, Никифоров
поставил в упрек Егорову то, что, дескать, тот выставил его в невыгодном
свете перед «кумом», передав последнему недовольство Никифорова методами
и стилем управления исправительной колонией, ее администрацией. «Кум» –
заместитель начальника колонии по режимной и оперативной работе (в
настоящее время – зам. по БОР), помнится остался тогда недовольным
высказыванием Никифорова и чуть не перевел его в разряд «петухов»,
заставив убирать «запретку» (запретную зону исправительного учреждения –
исключительную «привилегию» касты «опущенных»). Егоров, в свою очередь,
возразил, что сделал это в отместку Никифорову, который, получив посылку
от родственников, не поделился с земляками куревом и чаем. Никифоров,
постепенно раздражаясь, заявил всем, что не собирается делиться с
«крысами», волей судеб проживающими с ним в одном боксе. В колонии он
проживал в одной комнате с Егоровым и Новичихиным в отряде
хозяйственного обслуживания. Тут пришла пора раздражаться Новичихину,
который, не обладая ораторскими способностями двух своих друзей, одним
ударом кухонного ножа разрубил «гордиев узел» вспыхнувшего спора –
воткнул нож в глазницу Никифорова. Последний только и успел прохрипеть:
«Суки!» – и замертво повалился на пол. «Нет, ты смотри, как он нас
обозвал!» – воскликнул Егоров и, схватив топор в углу, раскроил
Никифорову череп. И пошла «потеха» двух озверевших зеков – глумление над
уже мертвым телом.

Наблюдательный читатель уже, наверное, заметил, что русский человек
вообще склонен к аффектированным поступкам. По-видимому, в русском
национальном психотипе все же присутствует акцентуация конституционально
- возбудимого типа, великолепно описанная в свое время выдающимся
русским психиатром П.Б. Ганнушкиным, предопределяющая склонность
субъекта к эмоциональному порыву, экстремальному поведению.

Это косвенно подтверждают и данные обследований осужденных в одной из
исправительных колоний строгого режима Московской области, полученные
психиатрами-экспертами института им. Сербского.

Было установлено, что 75% обследованных имели различные психические
расстройства, из них 8,9% были признаны психопатами возбудимого круга.
По данным Ю.М. Антоняна этот процент психопатов возбудимого круга в ИК
строгого режима несколько варьирует и составляет 14,7%.

Не буду утомлять читателя натуралистическими сценами глумления над
трупом Никифорова, исполненными в «славных» традициях маркиза де Сада.
Скажу только, что после основательной разделки убитого герои нашего
криминального повествования Егоров и Новичихин, совершенно обессилев,
наконец, вышли покурить во двор и обсудить создавшееся положение. Опять
оказаться в тюрьме положительно не хотелось. «Находчивый» Егоров,
критически оглядев фигуру Новичихина, заявил: «А ты, знаешь, фактурой
очень похож на покойного. Давай отрежем у него голову и спрячем. Менты
не сообразят, кто кого убил: хозяин ли тебя, либо ты хозяина. А мы тем
временем – в бега». Сказано – сделано. Началась кропотливая работа по
расчленению трупа, который никак не поддавался, так что раздосадованный
Егоров в сердцах воскликнул: «Ну надо же, козел, еще суками нас
обозвал!». И схватив нож, на ягодицах трупа вывел слово «фуфел». Наконец
титаническая работа была закончена, голова Никифорова выброшена в
мусорный бак, а удовлетворенные подельники сели допивать остатки
спиртного.

Финал этой драмы, читатель, может показаться неожиданным, но на
самом деле является абсолютно экзистенциальным и предсказуемым. На утро
Егоров и Новичихин, ужаснувшись от содеянного, отправились в Центральный
РОВД г. Барнаула, где они весьма эмоционально признались в совершенном
преступлении, доставив следственно-оперативной группе, прибывшей на
место происшествия, настоящее «эстетическое удовольствие».

Экзистенциальность ситуации заключается в том, что сработал жесткий
поведенческий стереотип Егорова и Новичихина. В местах лишения свободы
они, являясь «козлами», в сложных житейских ситуациях всегда искали
защиты у администрации учреждения. Так и здесь, оказавшись в
нестандартной, для них неразрешимой проблемной ситуации, они
инстинктивно отправились за помощью психологического ли, юридического
плана – это не столь важно – к работникам территориальной милиции, а в
их восприятии – все к той же администрации исправительной колонии.

В описанной криминальной ситуации есть еще один психологический
момент, на мой взгляд, заслуживающий внимания. Мотивом преступления, как
это не парадоксально звучит, является отношение русского человека к
слову, в данном случае ругательному. Следует отметить, что у русских
людей вообще очень трепетное, порой доведенное до абсурда, отношение к
слову. Слово-символ, но русский в этот символ привносит слишком много
экзистенциального смысла. По образному выражению А. Камю, «символ
предполагает два плана, мир идей и мир впечатлений, а также словарь
соответствий между ними. Трудней всего установить лексику словаря. Но
осознать наличие миров – значит пойти по пути их тайных
взаимоотражений».

Русский человек по своей природе является стихийным символистом,
поэтому не случайно, что символизм как арт-направление начала ХХ в. так
органично вписалось в самобытную культуру России. Экзистенциальное
отношение к слову отражено и в русском фольклоре: «Слово – не воробей,
вылетит – не поймаешь», «Что написано пером – не вырубишь топором» и
т.д. Поэтому не случайно, что к оскорблению словом русский человек
относится часто более ранимо, более болезненно, чем к оскорблению
действием или физическому насилию.

Русский символизм как экзистенциальное отношение к слову доведен до
крайности в отечественной пенитенциарной системе. Известный
правозащитник В.Ф. Абрамкин пишет по этому поводу: «Матом в тюрьме и
лагере ругаются гораздо реже, чем на воле. Во-первых, это запрещено
тюремным законом. Для арестанта мать – понятие святое. Поэтому на
строгом режиме, например, мата практически не услышишь. Во вторых,
выругаться матом – значит почти в любом случае оскорбить кого-то. В
условиях зоны послать человека на х… означает, что ты считаешь его
«петухом». Если этот человек «петухом» не является, ты будешь держать
ответ за свои слова, и кончиться для тебя это может плачевно.

Нельзя также называть человека козлом, если он не козел. Козла,
кстати, на х… посылать тоже нельзя – он же «козел», а не «петух». Нельзя
сказать разгорячившемуся человеку: «Ты чего петушишься?».
Барак-развалюху, в котором живут мужики, нельзя курятником называть.
Вообще лучше все «птичьи» названия из своей речи исключить.

На зоне вообще ответственность за слово гораздо выше, чем на воле.
Прежде чем сказать что-то, дать оценку происходящему, рассказать о себе,
особенно отозваться о другом человеке, арестант должен не до десяти, а
до тысячи сосчитать».

Поэтому не случайно, что грубое либо нецензурное слово, сказанное
не вовремя и ни к месту, часто становится причиной «чисто русского
убийства».

Символизм как экзистенциальное явление, процветающее в русской тюрьме,
позволяет успешно рассматривать данное явление с позиции семиотики –
науки о знаках и символах в широком смысле слова. Семиотические процессы
в субкультуре мест лишения свободы часто используются и администрациями
исправительных колоний для решения вопросов управления этими
учреждениями, в частности, при моделировании знаковых ситуаций,
позволяющих развенчивать криминальные авторитеты.

Например, по такому принципу была организована исправительная
колония с романтическим названием «Белая лебедь». Эта колония была
специально создана для воров в законе, став для них кошмарным сном,
почти мистическим ужасом с превращениями осужденного, подобно персонажам
Кафки, из «авторитета» в «опущенного». Не случайно, автор оригинальной
идеи «Белой лебеди» был заочно приговорен криминалитетом к смерти. Суть
идеи состояла в том, что вор в законе помещался в колонию, где весь
обслуживающий персонал (так называемая тюремная «хозобслуга»): повара,
посудомои и т.д. – сплошь состоял из осужденных, относящихся к касте так
называемых «опущенных». Символизм в русской тюремной жизни запрещает
брать различные предметы, а особенно еду, из рук «опущенного». Человек,
игнорирующий данное правило либо по незнанию, либо по невнимательности,
неважно, рискует стать «зашкваренным», т.е. фактически все тем же
«опущенным». Можно себе только представить глубину нравственных мучений
голодного вора, вынужденного в конечном счете выбирать либо голодную
смерть, либо статус изгоя. И ведь речь идет о развенчании не одного
десятка воров в законе, разрешивших эту сложную дилемму в пользу жизни.


Кстати, уже знакомый нам осужденный Юрий Борисович Соловьев также
стал заложником ситуации, связанной с русским тюремным символизмом,
получив свой очередной срок в виде 5 лет лишения свободы за злостное
хулиганство. А дело было так.

Соловьев, после освобождения из мест лишения свободы, в мае 1985
года устроился на работу водителем речного буксира в порт поселка Затон,
находящийся близ города Барнаула и славящийся на всю округу своей
замечательной деревенской пекарней. В один из погожих июньских дней Юрий
Борисович на своем речном толкаче («РТ») перегонял баржу, груженную
щебнем. Капризной Судьбе было угодно столкнуть его лоб в лоб с его
бывшим сокамерником по барнаульскому СИЗО Владимиром Лебедевым, который
возвращался в порт уже «пустым» также на своей новенькой «эртэшке».
Кстати, надо заметить, что я как-то гостил в Затоне у Соловьева,
которому помог после освобождения из ИТК — 8 устроиться на работу в
Барнаульский речной порт, и был «приятно» поражен, обнаружив, что
практически все речники, присутствующие на праздничном «банкете» в мою
честь, практически до третьего колена, имели там судимости за самые
различные преступления - причем, в основном, против личности. «Здорово,
петух!» - злорадно прокричал в рупор Лебедев Соловьеву, с которым у него
еще с «тюряги» были крайне неприязненные отношения. «Сам ты - петух,
козлина «красноперая»! Сейчас я тебе «куку на каку» делать буду, урод
«дырявый»!» - протрубил Юрий Борисович в ответ, после чего Лебедев решил
перейти к фазе активных боевых действий. Как только его «РТ» поравнялся
с судном Соловьева, Лебедев довольно метко метнул, словно бумеранг,
попавшуюся под руку монтировку в Юрия Борисовича, угодив прямо в рубку
его любимой «эртэшки» и разбив при этом стекло. Мужественно стиснув зубы
и вперив в противника свирепый взгляд, как легендарный летчик Гастелло,
Соловьев, поигрывая тугими желваками на бронзовом от загара лице, без
тени сомнения, направил свой буксир с тяжелой баржей прямо на судно
Лебедева, со всей дури протаранив его в бок и буквально в течение 5
минут отправив на глубокое песчаное дно Оби. Сам Лебедев,
непосредственный виновник инцидента, как ни странно, выжил при этом
совершенно идиотическом «абордаже», а Соловьев получил за свое злостное
хулиганство на воде, да еще с использованием транспортного средства,
срок в 5 лет с отбытием наказания в УБ-14/8, где мы с ним и
познакомились при описанных выше обстоятельствах. Когда я знакомился с
личным делом Юрия Борисовича в спецчасти учреждения, то не мог сдержать
улыбки, представляя, какой чудесный рассказ, достойный пера Василия
Макаровича Шукшина, мог бы получиться из этой трагикомичной и
одновременно такой русской истории — прямо в «духе нашего времени».

Надо сказать, что русский человек вообще, в силу преобладающей в его
национальном характере акцентуации конституционально - возбудимого типа,
весьма склонен к реактивным истероидным состояниям, бурным
психопатическим концертам, преследующим цель эпатировать окружающих либо
хотя бы привлечь внимание к своей персоне. Иногда формой такого
эпатажного поведения является совершение экстраординарных преступлений.

В качестве примера приведем дело людоеда Александра Маслича,
возбужденное в 1994 г. Рубцовской прокуратурой по надзору за соблюдением
законов при исполнении уголовных наказаний. В помещении штрафного
изолятора исправительной колонии УБ-14/9 г.Рубцовска за различные
нарушения режима находились осужденные Маслич, Дзюба и Голузов. Все трое
практически ровесники. Александр Маслич в свои двадцать три уже четыре
раза был судим – грабежи и угоны. Алексей Голузов на два года постарше,
а судимостей на одну меньше – все по кражам и грабежам. У третьего
сокамерника, Алексея Дзюбы, в двадцать три вторая судимость и тот же
набор – грабеж, кража, угон. Правда, Маслич был единственным среди них,
имеющим статью за убийство, – уже в колонии задушил осужденного из-за
«возникших неприязненных отношений». Распорядок в ШИЗО спланирован и
утвержден на века: подъем, отбой да прием пищи. В промежутках скучно.
Можно спать, а можно и просто, одурев от ничегонеделания, «чесать»
языки. Несмотря на меньший опыт «отсидок», самым заводным в компании
оказался Дзюба. По вечерам он рассказывал страшилки да фантазировал:
дескать, неплохо бы посмотреть на мир, а для этого безотказный способ
перевода в другую колонию – убийство. За убийство осужденного, как
правило, много не дают – всегда можно сослаться на «самооборону»,
договорившись с группой свидетелей. Дзюбе долго не пришлось уговаривать
корешей – убить так убить, чего же проще! Тем более, что Маслич –
специалист. Придумали задушить первого, кого подсадят к ним в камеру.
Новый сотоварищ оказался идеальным кандидатом. Во-первых, Л. был на
десяток лет старше заговорщиков, во-вторых, дружелюбием не отличался.
Ночью, когда контролер прикорнул на посту, Маслич и Дзюба накинулись на
жертву. Но то ли Л. оказался посильнее, то ли поопытнее – ему удалось
освободиться и отделаться синяками. На следующее утро, подыскав предлог,
Л. перевелся в другую камеру. Троица затаилась в ожидании новой жертвы.
Как-то вечером Дзюба предложил: «А что если нам человечинки попробовать?
Людоедов обязательно на экспертизу в Москву отправят – покатаемся. А
если повезет – под придурков закосим!» Идея понравилась. Маслич
припомнил, что когда был маленьким, слышал несколько историй, когда
закрывали кафе и рестораны из-за того, что там, якобы, обнаруживали
пирожки с человечиной. Саше тогда хотелось попробовать, как это все на
вкус… Голузов, по природе своей более инертный – он и выглядел
недоразвитей всех – к предложению отнесся без эмоций. Но ему тоже
хотелось в Москву. Маслич чертил по вечерам на куске картона: «Хочется
съесть кого-нибудь». Эта записка потом попадет в дело. Но больше в
камеру никого не подсаживали. И однажды, когда Дзюба отправился спать,
его сокамерников осенила идея: убить и съесть самого инициатора – Дзюбу.
Практически в тот же вечер Маслич выработал план, как всегда
сопровождая свои мысли рисунками: на карточке появился маленький
расчлененный человечек и бачок для питьевой воды, водруженный на огонь.
«Жертвоприношение» было намечено на ближайшую ночь, но сорвалось – по
коридору почти до утра осужденных водили в душ. Дверь же в камеру, в
которой сидели эти трое, была сетчатая, чтобы легко наблюдать за
происходящим внутри. Но следующий день выдался на редкость спокойным.
Контролер отправился на пост, соседи в камерах угомонились, а Дзюба на
удивление быстро заснул. Маслич и Голузов дождались до полуночи и
приступили. Перед тем, как задушить, Дзюбу из каких-то соображений
разбудили. Маслич накинул жертве тесемку на шею, а послушный Голузов
ухватил за ноги. Дзюба даже не сопротивлялся. Потом приступили к
разделке тела обломками от безопасной бритвы. Легкое Масличу показалось
темным и малоаппетитным, и он выбросил «требуху» в унитаз, куда перед
этим вылили кровь жертвы. Бачок для воды укрепили над унитазом, развели
костер из одеяла и брюк Дзюбы. Как можно сварить мясо в камере с
сетчатой дверью, чтобы контролер в трех метрах ничего не учуял?
Следователи прокуратуры утверждают: именно сетчатая дверь и сыграла свою
роль – дело происходило летом, на окнах только решетки без стекол, и дым
из камеры выдувало сквозняком в окно. Осужденные из соседних камер потом
рассказывали, что в «двойке» всю ночь пели песню «Белый лебедь на пруду»
и смеялись. В 6.15 утра патруль начал обход. «Эй, гражданин начальник,
сначала к нам подойдите, – закричал Маслич. – Мы Дзюбу съели!
По-настоящему!». Уже находясь в следственном изоляторе в ожидании суда,
Маслич задушил еще одного сокамерника, который проиграл ему в карты, а
отдать не смог.

В деле Маслича зафиксировано, что, являясь сиротой, в 12 лет он
попал в интернат для малолетних преступников, где в течение ряда лет
подвергался чудовищным издевательствам со стороны других подростков с
трудной судьбой – пыткам, избиениям, изнасилованиям. Описание этих
издевательств Масличем в ходе судебного допроса вызвало у многих
присяжных заседателей слезы. Именно тогда закладывалась экзистенциальная
сущность будущего убийцы-людоеда, поклявшегося на крови всей своей
жизнью жестоко отомстить уголовному миру. Поэтому не случайно, что всеми
жертвами Маслича были осужденные ИК и заключенные СИЗО. Изученные мной
заключения судебно-медицинских заключений показали, что мы имеем дело
скорее не с реальным людоедством, а с его искусной симуляцией: органы и
части человеческих тел были лишь надкусаны Масличем. В этом, на мой
взгляд, и состоит квинтэссенция «русского куража» – некая бравада,
дескать, смотрите и удивляйтесь, какой я омерзительный и страшный тип!
Судебно-следственная практика показывает, что многие преступления
корыстно-насильственной направленности и преступления против личности,
совершенные в России, содержат элементы этого «куража»: маниакального,
абсурдного желания эпатировать общество, запомниться хотя бы в таком
варианте.

Особый интерес для криминолога представляет открытое Ломброзо явление
аналгезии – притупленной чувствительности преступников к боли. Это
явление уже само по себе является абсолютно устойчивым симптомом многих
форм психических расстройств, что также косвенно подтверждает наши
данные о высоком проценте распространения психопатий среди осужденных.
Работая помощником прокурора по надзору за соблюдением законов в
исправительных учреждениях, мне не раз доводилось убеждаться в
истинности данного вывода. И речь идет не столько о проглоченных гвоздях
и пуговицах, пришитых к телу, сколько о безразличном, поистине
экзистенциальном отношении к своему здоровью и жизни.

В этой связи вспоминается случай массового «харакири» или «секуку»
по-русски осужденных в одном из учреждений строгого режима Алтайского
края. Из режимных соображений возникла необходимость перевода на
тюремный режим вора в законе Пачуашвили по кличке «Пачуня». Естественно,
перспектива оказаться в тюрьме европейской части России, где уголовный
мир крайне негативно относится к сибирякам, его не устраивала, и он
забросил в помещение ШИЗО-ПКТ директивное письмо («маляву») с приказом
организовать осужденным в знак протеста против перевода вора в законе
массовый суицидальный шантаж администрации ИК. Что и было сделано!
Прибыв на место, я с ужасом увидел, как из камер в общий коридор алыми
ручейками стекает кровь. Около 30 осужденных, находящихся в ШИЗО, с
безразличными лицами обитателей китайских опиумных заведений сидели на
полу камер с гвоздями в животах и вскрытыми венами на руках. Им была
оказана срочная медицинская помощь с хирургическим вмешательством,
причем без наркоза, во время которой осужденные не издали ни одного
стона.

Вообще у русского человека весьма своеобразное отношение к тюрьме.
Тюрьма в русском менталитете может быть чем угодно: «родным домом»,
«школой жизни», «обителью страдальцев» – только не средством исправления
и наказания за совершенное преступление. Может быть, в этом виновата
специфика отечественной пенитенциарной системы – осужденному некогда
задуматься о содеянном, раскаяться. Человек вынужден с первых дней
пребывания в колонии включаться в систему непривычных и очень сложных
социальных отношений. В противном случае в национальной тюрьме не выжить
и можно потерять всякое человеческое достоинство.

В этом убеждают многочисленные примеры из судебной и прокурорской
практики. Экзистенциальная формула становления «настоящего мужчины» в
России – «отслужил – отсидел» – по-прежнему жива в национальном
менталитете. Правда, не совсем понятно, зачем, ради какой идеи
«отсидел», но формула безотказно работает и все также завораживает
сердца несовершеннолетних преступников воровской романтикой.

Так, достигшие совершеннолетия осужденные воспитательной колонии
просят суд перевести их на взрослый общий режим, хотя есть возможность
остаться в ВК до 21 года. При этом мотивация их более чем абсурдная, но
вполне вписана в национальную концепцию поведения «настоящего мужчины».
Осужденный объясняет это так: «Я не могу явиться в родной двор, в родной
город, деревню из детской колонии. Это не престижно: все равно, что
пришел из пионерлагеря». Ореол мученика и страдальца иногда достается
дорогой ценой, попадая в исправительную колонию, воспитанник ВК часто
становится жертвой насилия и глумления со стороны взрослых осужденных,
пополняя ряды отверженных криминального мира – «петухов». Спустя 6-8
месяцев администрации воспитательных колоний получают слезливые письма
от своих бывших подопечных с просьбой перевода их обратно в ВК, но
обратной дороги нет.

На данное явление обращает внимание и известный криминолог А.И.
Гуров, подчеркивая, что опасность здесь таится не столько в подражании
несовершеннолетними, сколько в усвоении ими элементов уголовно-воровской
субкультуры. В беседах с преступниками молодежного возраста выяснилось,
что каждый из них знал символы татуировок, расшифровку аббревиатур,
значение «звезд» и «перстней». Очевидно, не случайным является и то, что
70% несовершеннолетних преступников, имеющих татуировки, поддерживали
связь с ранее судимыми.

Экзистенциальное отношение к тюрьме выражается и в особом колорите
личности служащего российской пенитенциарной системы. Только в
отечественной тюрьме могло возникнуть и успешно существовать длительное
время поистине трансцендентное, совершенно запредельное для европейского
понимания шоу под названием «9 кругов ада». «9 кругов ада», созданные
отнюдь не гениальным воображением Данте, а изощренным умом алтайских
служащих уголовно-исполнительной системы, как в зеркале, отражают
особенности национальной тюрьмы и отношение российского общества к ней.
Подобно Эжену Франсуа Видоку, бывшему уголовнику и шефу французской
уголовной полиции Сюртэ, полагавшему в конце ХIХ века, что побороть
преступление сможет только преступник, сотрудники барнаульского
следственного изолятора считали, что бороться с заключенными также нужно
методами заключенных.

Придуманная ими тактическая операция была удивительно проста, но
весьма эффективна. Попадая в переполненную камеру СИЗО, подследственный
начинал тернистый путь от «непрестижного» места возле параши к месту
возле окна камеры. Поскольку текучесть «кадров» в следственном изоляторе
высокая, подследственный имел шанс в течение двух-трех недель проделать
этот непростой путь по тюремной иерархической лестнице. Но служащие СИЗО
виртуозно превращали движение заключенного в сизифов труд, без конца
переводя его из одной камеры в другую, где он вновь и вновь был вынужден
возобновлять свои попытки приблизиться к заветному окну. Работая в
тандеме со следователем, оперативные работники тюрьмы добивались при
этом неплохих результатов – после третьего-четвертого перевода, как
правило, получали признание подследственного в совершенном им
преступлении.

У русского человека весьма своеобразное отношение к смерти, в т.ч. и
к своей. Оно совсем не похоже ни на мудрое и уважительное отношение к
смерти китайских даосов, ни на стоицизм перуанских индейцев, воспетых
доном Карлосом Кастанедой. Скорее, это – тупая покорность судьбе
туземца-дикаря. Только в России могло возникнуть суицидальное
представление под названием «русская рулетка». Бессмысленная игра со
смертью русского человека совершенно не похожа на самопожертвование
камикадзе. Если в последнем случае мы всегда имеем дело с идейным
самоубийством, то в случае «русской рулетки», уважаемый читатель, все та
же бравада, все та же борьба со скукой, все тот же русский кураж.

Хорошей иллюстрацией этого, на мой взгляд, может служить «бытовая
картинка в современном вкусе», описанная выдающимся русским писателем и
журналистом В.Г. Короленко в свое время нашумевшем очерке о смертной
казни «Бытовое явление». Ему случилось 3-4 января 1909 г. ехать вечерним
поездом из Ставрополя Кавказского. Ехали, как обыкновенно ездят в
вагонах третьего класса, и разговоры шли обычные. На первой остановке в
вагон вошел мужчина в опрятном костюме, который на Кавказе носит
название «хохлацкого». Фигура тоже бытовая, обычная, и ее тотчас же, по
обыкновению, приобщили к обычному вагонному разговору: кто? откуда? по
какому делу? торговля? Оказалось, что едет он в Таврию и дела у него не
торговые… А какие? «Да так…несчастие маленькое вышло…» Что ж, и это дело
обычное. «Со всяким человеком случаются несчастия. Без этого невозможно.
Дело житейское». «Болен кто-нибудь?» «Никто и не болен… Сына повесили».
Всех поразил спокойный тон этого ответа. Известие было неожиданное и не
совсем обычное. Кое-кто, может быть, сразу и не поверил. Но «спокойный»
незнакомец вынул из кармана «документы» и прочитал их.

Смерть для русского человека часто является продолжением его
доведенного до абсурда желания самоутвердиться в обществе. Проявляется
это как в замысловатых способах суицида со все тем же сакральным
желанием эпатировать публику, так и в не менее абсурдной страсти русских
бандитов к возведению памятников и надгробий еще при жизни.

В этой связи мне вспоминается репортаж с похоронной процессии,
подготовленный журналистами телепередачи «Человек и закон». В Москве
хоронили преступного авторитета из так называемой «орехово -
борисовской» бригады, застрелянного членами «солнцевской» преступной
группировки. Помпезные похороны обошлись «общаку» в 100 тыс. долларов
США. В ходе интервью одному молодому человеку, члену «ореховской»
бригады возраста около 20 лет, задали вопрос: о чем он мечтает в жизни?
Тот совершенно искренне заявил, что мечтает быть похороненным с такой же
помпой, как и его босс. Вот какова глубина экзистенциального понимания
сложнейшего философского вопроса жизни и смерти.

Проблема отношения русского человека к смерти, на мой взгляд,
включает в себя и виктимологические аспекты, т.е. вопросы поведения
жертвы в момент совершения преступления. Как известно, между убийцей и
его жертвой в момент совершения преступления возникает жесткая
психологическая связь, исследование которой с помощью экзистенциального
анализа, возможно, позволило бы выделить в юридической психологии
самостоятельный раздел знаний «Экзистенциальная виктимология». Он мог бы
включать в себя данные о национальном психотипе не только преступника,
но и его жертвы, поведенческих особенностях потерпевшего русской,
еврейской и другой национальности, пороге его психологической
выносливости и пороге фрустрации; степени виктимности жертвы в
зависимости от национального менталитета. Рискну выдвинуть
предположение, что есть нечто в русском характере, провоцирующее
преступное посягательство на личность. О пристрастии к алкоголю как
одной из причин бытовых убийств в России мы уже говорили. Это -
очевидный провоцирующий фактор преступления. Речь сейчас пойдет о
бравадном поведении русского человека – наиболее типичном виктимном
признаке русской жертвы.

Как я уже отмечал выше, в поведении русского человека, особенно
женщины, часто присутствует элемент театральности, игры на публику,
который часто становится причиной аффектированных убийств. С гениальной
точностью именно такое поведение Настасьи Филипповны описал Ф.М.
Достоевский в романе «Идиот». Настасья Филипповна со свойственным ей
размахом устраивает в своем доме феерическое шоу со сожжением ста тысяч
рублей. «Ну, так слушай же, Ганя, – говорит она своему бывшему жениху, –
я хочу на твою душу в последний раз посмотреть; ты меня сам целые три
месяца мучил; теперь мой черед. Видишь ты эту пачку, в ней сто тысяч!
Вот я ее сейчас брошу в камин, в огонь, вот при всех, все свидетели! Как
только огонь обхватит ее всю – полезай в камин, но только без перчаток,
с голыми руками, и рукава отверни, и тащи пачку из огня! Вытащишь –
твоя, все сто тысяч твои! А я на душу твою полюбуюсь, как ты за моими
деньгами в огонь полезешь». По ходу повествования психопатический
концерт Настасьи Филипповны неоднократно повторяется, но достигает
своего апогея в сцене с капитаном, которого она исхлестала по лицу
плетеной тросточкой только за то, что он выразил негодование ее
недостойным поведением в обществе незнакомых людей .

Финал нескончаемого эпатажа Настасьи Филипповны в романе Ф.М.
Достоевского хорошо известен – она была убита из ревности купцом
Рогожиным. Но как же часто повторяется эта история в России и спустя сто
тридцать лет после описанных в романе событий. И как же часто образ
Настасьи Филипповны, как в зеркале, находит свое отражение в
психологическом портрете современной жертвы аналогичных преступлений.

В обоснование данного тезиса приведу выдержку из заключения
судебно-психологической экспертизы, проведенной по личности потерпевшей
Фоминой, убитой 31 декабря 1989 г. на почве ревности своим мужем
(главным инженером крупного предприятия г. Барнаула): «Характер упрямый,
волевой, быстро раздражающийся. Капризна, театральна. Поведение и в
быту, и на работе носит характер «игры на публику». Высокомерна,
завистлива, злопамятна, взбалмошна, истерична, привязанности непрочны,
интересы неглубоки. Главная цель в жизни – обратить на себя внимание.
Претензии на безусловное лидерство в семье». Согласитесь, классический
набор виктимных качеств жертвы «чисто русского убийства». И таких
примеров великое множество. Реактивное, психопатическое поведение
русского потерпевшего часто провоцирует преступление против личности,
заряжая убийцу агрессией по принципу бумеранга.

Кстати, я очень хорошо помню это крайне неприятное дело главного
инженера Сергея Сергеевича Фомина. Это, как — раз, было мое первое
дежурство в качестве следователя прокуратуры по городу Барнаулу. Как
сейчас помню, 2 января 1989 года я вышел на работу в свой первый день
службы в Барнаульской спецпрокуратуре по надзору за соблюдением законов
в ИТУ. Вообще - то, по заведенной в прокуратуре давней традиции,
помощники Барнаульского прокурора за соблюдением законов в ИТУ не ходили
на суточные дежурства по городу (подразумевалось, что мы находимся в
перманентном дежурстве в курируемых нами исправительных учреждениях), но
в этот день старший следователь Октябрьской прокуратуры города Барнаула,
с сотрудниками которой мы делили свой двухэтажный деревянный «курятник»
на улице Сизова, Валерий Дмитриевич Иванов (старейший и опытнейший
следователь прокуратуры Алтайского края) попросил подменить его во время
суточного дежурства, так как ему надо было срочно выехать из города по
семейным обстоятельствам. «Серега, тебе и делать то на дежурстве ничего
не придется — народ после новогодних праздников «отмокает» и ему явно не
до криминала!» - уговаривал меня Валерий Дмитриевич. Надо сказать, тут
он совершенно не угадал — за ночь я «поднял» 6 «жмуров», из них 2
криминальных и 4 самоубийцы. Это дежурство, дорогой читатель, я
запомнил на всю жизнь.

Приехав на место убийства Фоминой, в дверях криминальной квартиры
меня встретил следователь прокуратуры Индустриального районы Пинчуков -
крайне неприятный тип лет 40, который сразу же оценив, что перед ним еще
«неоперившийся птенец», начал «грузить» меня по «полной»: «Послушай,
парень, преступление совершено на моей территории, я уже все осмотрел,
там нет 103 (статья 103 УК РСФСР, предусматривающая ответственность за
убийство), там — «чистая» 108 (статья 108 ч. 2 УК РСФСР,
предусматривающая ответственность на тяжкие телесные повреждения,
повлекшие смерть потерпевшего). Так что спокойно возбуждай уголовное
дело по ст. 108 и «балдей» дальше на своем дежурстве!» И с сознанием
выполненного долга Пинчуков удалился с места происшествия. Его маневр
был предельно прост и бесхитростен — возбуждая уголовное дело по ч. 2
ст.108 УК РСФСР, Пинчуков избавлялся от абсолютно ненужного ему
уголовного дела, которое автоматически уходило в подследственность
территориальных следственных органов МВД.

Войдя в эту злополучную квартиру, я увидел вдрызг пьяного мужчину
лет 45, который сидел возле кухонного стола, трагически обхватив голову
обеими руками. Прямо перед ним, лицом вниз, в луже темно — бурой, уже
засохшей крови лежал труп красивой молодой женщины. Быстренько осмотрев
место происшествия, я приступил к допросу Фомина, хотя по закону должен
был отложить данное следственное действие до его полного вытрезвления.
Но у меня еще свежи были студенческие познания в области криминалистики,
которая гласит, что нет более эффективного тактического приема, чем
допрос «по горячим следам», когда преступник еще не готов оказывать
следствию активное противодействие и довольно хорошо «колется».

А обстоятельства убийства были следующими. Сергей Сергеевич
Фомин, главный инженер Барнаульского завода АТИ (завод
асбестотехнических изделий) 2 года назад женился на Людмиле Фоминой,
которая почти на 20 лет была моложе Сергея, весьма благородно удочерив
двух ее детей от первого брака. Супружеская жизнь сразу же не
заладилась, так как Людмила оказалась нимфоманкой, а у Фомина, возможно
из - за долгих лет работы на этом крайне вредном предприятии, начались
расстройства в половой сфере. Бесконечные укоры и упреки жены только
усугубили эту проблему.

2 января 1989 года Фомин решил устроить своей супруге романтический
ужин при свечах, купив цветы, шампанское и тортик, предварительно
отправив дочерей к теще. Однако все с самого начала не заладилось.
Людмила пришла около 20 часов с новогоднего «девичника», под «шафе» и
явно в плохом настроении. С самого начала она набросилась с упреками на
Сергея, не забыв напомнить ему, что он не только слабый в сексуальном
отношении мужчина, но еще и плохой хозяин — даже обои на кухне не сумел
наклеить к празднику. Фомин тут же бросился в кладовку за обоями и
сапожным ножом, поспешно принялся замерять и кроить их, намереваясь
произвести хотя бы «косметический» ремонт. «Нет, вы только полюбуйтесь
на этого идиота! - истерически завизжала Людмила. - Новый год, однако, а
он вздумал делать ремонт! Нет, Фомин, уйду я от тебя, дурака — к
молодому, сильному мужчине!» Ну это уже совершенно переполнило чашу
терпения Сергея: в аффекте он бросился на жену, дважды буквально
прорубив ей грудную клетку острым, как бритва, сапожным ножом. «Что ты
наделал, Сергей, дочки остались сиротами!» - тихо произнесла Люда и
отдала Богу душу. Фомин схватил уже бездыханное тело жены, обнял ее, и,
уливаясь горячими слезами, начал исступленно целовать лицо любимой
женщины. Через некоторое время он позвонил в милицию, сообщив, что
совершил убийство и до приезда следственно - оперативной группы
принялся, как воду, глушить на кухне водяру без закуски. В этом
состоянии мы его и застали на месте преступления.

Послушавшись Пинчукова, я возбудил уголовное дело по ч. 2 ст. 108 УК
РСФСР (и где только этот недоумок усмотрел признаки данной статьи?!).
Реакция на мое процессуальное действие последовала незамедлительно.

На следующий день ко мне в прокуратуру позвонил Саша Поротников —
начальник следственного отделения Индустриального РОВД, а в
университетском прошлом бессменный и довольно успешный командир отряда
«Ермак» - главного конкурента «Русичей» на то время - и очень
требовательно, с металлом в голосе произнес по телефону: «Сергей, ты
почему возбудил дело по ч. 2 ст. 108 УК? Это же — не твоя, а наша
подследственность! Будь любезен тогда приехать к нам в отдел и выставить
регистрационную карточку на совершенное преступление!» Я тут же побежал
к Валерию Дмитриевичу Иванову и рассказал ему о сложившейся ситуации. Он
нахмурился и мрачно изрек: «Серега, это - конкретная «подстава»!
Пинчуков подставил тебя, да и меня вместе с тобой! Не думал я, что он -
такая гнида! Никакой карточки тебе выставлять нельзя — нас обоих тогда
«потащят» в краевую прокуратуру!»

Следуя совету матерого «следака», я стал избегать Поротникова,
упорно не отвечая на его звонки, но Саша оказался тоже «не лыком шитый»
- так и не дождавшись от меня положительного ответа, он пожаловался на
мои процессуальные действия в Следственное управление прокуратуры
Алтайского края. Поскольку я являлся еще совсем «юным» сотрудником
прокуратуры, на «ковер» к прокурору края Ивану Павловичу Гущину
«потянули» Валерия Дмитриевича Иванова. Он вернулся оттуда мрачнее тучи;
однако, ничего мне не сказал, ни слова упрека, а только угрюмо прошел
мимо меня в свой изрядно прокуренный кабинет, где ожесточенно, с каким -
то садомазохистским остервенением запыхтел своей неизменной, как у
Шерлока Холмса, трубкой, заполняя густыми клубами табачного дыма все
окружающее его пространство на первом этаже прокуратуры.

Настроение мое упало ниже «ватерлинии» - получалось, что я уже в
свой первый день работы умудрился довольно серьезно «подставить»
старшего товарища! Мое удрученное состояние не осталось незамеченным для
нашего единственного следователя спецпрокуратуры Сергея Аркадьевича
Карасева — брутального мужчины 40 лет, очень крупного и весьма
представительного, к тому же бывшего десантника, сосланного к нам с
понижением из прокуратуры Алтайского края за ДТП, совершенное в пьяном
виде. Желая хоть чем-то утешить меня, он поведал мне почти
анекдотическую историю из жизни моего главного на тот момент обидчика -
следователя Пинчукова.

«Знаешь, Серьга, почему Пинчукова «за глаза» все зовут
«очколомателем»? - интригующе начал свой рассказ Карасев.- А дело было
так. Однажды в феврале 1983 года я был вызван в Индустриальный суд на
допрос в качестве свидетеля по своему же уголовному делу. Я на тот
период работал старшим следователем по особо важным делам Следственной
части прокуратуры края. Зайдя в здание суда, я увидел жуткую и
одновременно комичную картину: два здоровенных медбрата, сквозь строй
посетителей, на носилках несут несчастного следователя Пинчукова,
который лежал на животе, накрытый белой простыней и стонал, а сквозь
простынь проступала его окровавленная задница. «Что случилось?» -
спросил я у медбрата, находясь в полном недоумении. А произошло
следующее: вызванный на допрос в суд Пинчуков опрометчиво решил перед
процессом сходить в туалет, где по недомыслию взгромоздился вместе с
ногами на унитаз; старенький «срандель», как водится, не выдержал его
кабаньего веса и развалился на части, сильно поранив ему при этом
задницу. Говорят, в больнице Пинчукову даже зашивали порванное «очко»!
Так что, Сержик, Бог — не Тимошка, видит немножко!»

Эта «удивительная» история, действительно, несколько утешила меня, и
вскоре я совершенно забыл об этом неприятном инциденте на моем первом
дежурстве по городу Барнаулу.

За три года службы в прокуратуре я больше 30 раз ходил дежурным
следователем по городу, и даже брал с собой на некоторые дежурства
своего двоюродного брата Женю, с которым мы всегда были роднее самых
родных братьев и которому, к тому времени, уже исполнилось 19 лет — так
что он вполне созрел для настоящей полицейской работы. Именно эти наши
ночные «вояжи» и определили Женю в выборе его будущей профессии — до
настоящего времени Евгений Валерьевич Гулимов, уже подполковник милиции,
успешно работает экспертом - криминалистом в Железнодорожном РОВД города
Барнаула.

Наши ночные экспедиции активно поощряла бабушка, которая провожала
нас на дежурства, как, наверное, женщины провожали своих мужчин на
войну, снаряжая всем необходимым провиантом и говоря ласковые
напутственные слова. Из всех наших ночных дежурств одно, почему - то,
особенно глубоко врезалось в мою память. Это было в апреле 1989 года.
Мы с Женей, который неофициально при мне исполнял функцию внештатного
помощника следователя, прибыли в дежурную часть ГУВД Алтайского края и,
не успели зайти в комнату отдыхающей смены, как нас уже вызвали на
осмотр места происшествия. В Центральном районе города Барнаула в
девятиэтажке по улице Крупской на батарее парового отопления повесилась
70 — летняя бабушка.

Обстоятельства этого происшествия даже тогда показались мне более чем
странными. Бабушка проживала в отдельной комнате в трехкомнатной
квартире своего сына, у которого была жена и двое детей. В этой
«дружной» семье, как обычно, шла ожесточенная война между свекровью и ее
невесткой, где сын полностью встал на позицию своей супруги, также
ополчившись против матери. Не выдержав издевательств со стороны бойкой
невестки и иезуитского предательства сына, однажды вечером бабушка ловко
закрепила на трубе парового отопления бельевую веревку и каким - то
непостижимым образом умудрилась повеситься в крайне «неудобном» сидячем
положении, в котором она просидела, судя по трупным явлениям, больше
недели. Примечательно, что домочадцев совершенно не обеспокоил факт
длительного отсутствия пожилой женщины в местах общего пользования, и
они хватились ее только тогда, когда из - за плотной двери бабушкиной
комнаты, наконец, потянуло запахом разложения. Только после этого
«любящий» сын догадался вызвать следственно - оперативную группу.

Мы прибыли на место происшествия в эту квартиру на девятом этаже
панельного дома около 22 часов. Дверь бабушкиной комнаты оказалась
запертой изнутри — очевидно, бабулька, преследуемая всякими разными
фобиями, постоянно закрывалась от своих «дорогих» домочадцев на ключ.
Участковый, вооружившись топором, проворно взломал дверь: и тут нас
окатила такая удушливая, тошнотворная волна зловония, просто сбивающая с
ног — отвратительного запаха гниения человеческого тела, к которому
невозможно привыкнуть, - что все домочадцы, участковый и Жека ринулись
вон из квартиры на лестничную площадку. Однако запах и там основательно
их достал, поэтому вскоре они уже дружно бежали галопом по лестничному
маршу на улицу (лифт, почему - то, по закону подлости не работал), где
на тот момент уже собралась приличная толпа жильцов с 8 и 9 этажей,
также учуявших в своих квартирах это неповторимое «амбре». Возле бабушки
остались только я и пожилой судмедэксперт Алтайского краевого бюро СМЭ
Николай Васильевич Фролов — самый опытный и самый юморной судебный медик
в Барнауле; да, пожалуй, и во всем Алтайском крае.

Глядя на мое позеленевшее лицо (меня вот-вот должно было стошнить),
Фролов бросился открывать окно в бабушкиной комнате. Судорожно, как
рыба, полной грудью вдохнув свежего воздуха, я приступил к осмотру тела.


Зрелище было явно не для слабонервных. Несчастная бабулька походила
на изрядно сморщенный гриб — сморчок, из - под которого обильно
растекалась зловонная лужа темно - бурого цвета наподобие той, которая
образуется иногда при нарушении условий сушки белых грибов. «Человек
вышел из Океана, туда, очевидно, и уходит после смерти!» - философски,
очень глубокомысленно заключил я про себя, вспомнив академическую лекцию
нашего чудесного преподавателя по судебной медицине в АГУ Александра
Ильича Зорькина. Зорькин рассказывал нам как - то, что во время
вьетнамской войны американским солдатам из-за нехватки плазмы вливали в
вены простую морскую воду, и они, что удивительно, при этом выживали.
Дело в том, что кровь по своему химическому составу полностью идентична
морской воде, что лишний раз доказывает наше океаническое происхождение.


Руки висельника походили на перчатки печально известного убийцы
-маньяка Фреди Крюгера, потому что невероятно раздулись под действием
трупных газов до размера хоккейной краги, а толстые, как сосиски, пальцы
украшали 8-сантиметровые, хищно загнутые когти. Ужас! Хичкок здесь
просто отдыхает!

Понятно, что в таких экстремальных условиях я очень быстро закончил
осмотр. Теперь предстояло «кантовать» несчастное тело с девятого этажа
на улицу, где уже стояла городская «труповозка». Родственники бабушки и
Женя по понятным причинам сразу же отказались принять участие в этом
«сакральном» мероприятии. В итоге труп потащили втроем — я, участковый и
Николай Васильевич Фролов. Бабушка попалась весьма «упитанная», а тащить
предстояло аж 9 долгих этажей. Мы положили ее на верблюжье одеяло,
«любезно» предоставленное (ему явно было жаль этого одеяла для «любимой»
мамочки) сыном покойной, и понесли; причем участковый и судмедэксперт
Фролов были вверху, а я держал концы одеяла снизу. Где-то между 6 и 7
этажами из бабушки неожиданно хлынул зловонный ручей и прямо на мою
новую курточку, которую мне совсем недавно соорудила ко дню рождения моя
талантливая во всех отношениях мама. Благо, что предусмотрительной
мамой куртка сверху была покрыта непромокаемой плащевой тканью, но все
равно — радости, как вы понимаете, очень мало от подобного «освящения»
предмета. Когда мы, наконец, спустились со всей этой траурной процессией
вниз, стоящая на улице толпа вдруг, как от прокаженного, судорожно
метнулась от меня в сторону — такое жуткое «амбре» источала моя дивная
курточка.

Всю обратную дорогу, пока я ехал на милицейском «УАЗе», заполняя
салон автомобиля тошнотворным запахом, я мечтал только об одном —
побыстрей добраться до сортира ГУВД края и замыть свою несчастную
куртку. Однако, и это мне сделать толком не дали. Не успел я зайти в
туалет и подойти к крану холодной воды, как ко мне со всех ног уже бежал
Женя — нашу следственно - оперативную группу срочно вызывали на
очередное происшествие — групповое изнасилование. «Носятся со своими
п....ми, мокрощелки несчастные!» - сердито ворчал каждый раз Валерий
Дмитриевич Иванов, с большой неохотой приступая к расследованию
очередного уголовного дела об изнасиловании, которое традиционно страшно
не любят и никогда не любили все без исключения следователи прокуратуры.
Грубо и смачно выругавшись в адрес всех «мохнатых чемоданов» вместе
взятых, я обреченно побрел вслед за Женькой в сторону парадного подъезда
ГУВД Алтайского края, где нас нетерпеливо дожидался дежурный «уазик».

Это изнасилование, совершенное в нагорной части Центрального района
Барнаула, было совершенно нетипичным и порождало больше вопросов, чем
ответов. Прибыв в Центральный РОВД я начал с допроса потерпевших. Их
было трое, этих девочек от 16 до 19 лет. Самой словоохотливой из них
оказалась 16-летняя, очень смазливая девушка Ира. Она охотно поведала
мне печальную историю «группен секса» и выразила пожелание, чтобы я,
такой молодой и симпатичный следователь, вел их дело до конца. Две
другие девицы неожиданно замкнулись в себе; молчали, как партизаны,
отрицая даже сам факт полового акта. Убей меня Бог, но я никак не мог
усмотреть признаки насильственных действий сексуального характера по
отношению к потерпевшим — они пошли в дом трех только что освободившихся
зеков совершенно добровольно, несколько раз выходили на улицу до
магазина за спиртным и имели возможность позвать на помощь, но этого
упорно, почему-то, не делали. «Я что-то ничего не вижу и ровным счетом
ничего не понимаю в этом абсолютном «глухаре», Боря!» - обратился я к
старшему оперуполномоченному уголовного розыска Центрального района
Борису Комарову, с которым рос вместе в доме на Комсомольском проспекте.
«Если бы ты, Серега, видел подозреваемого Свиридова, ты бы сразу все
понял. Такому и бить не надо - сам дашь, куда угодно!» Как оказалось,
Свиридов — это двухметровая горилла, очень похожая на боксера -
«супертяжа» Николая Валуева, причем, неоднократно судимая за разбой.
Именно он, по предварительным данным, изнасиловал несовершеннолетнюю
Ирину.

Делать было нечего — я направил всех трех девиц на судмедэкспертизу.
Причем ГУВД края не нашло ничего лучшего, как направить за потерпевшими
девушками небольшой военный грузовичок «ЗИЛ», на высокий борт которого я
с большим трудом помог им забраться. «Другого транспорта у этих олухов
не нашлось, что ли?» - сердито подумал я и вдруг с ужасом обнаружил, что
у всех трех девиц нет трусов. Вспомнил — это же я сам заставил их снять
в РОВД все нижнее белье, которое направил на биологическую экспертизу.

Через некоторое время ко мне в Центральный РОВД позвонил «вечно
дежурный» по городу судмедэксперт Фролов, который задал мне всего один
вопрос «в лоб»: «Сергей, ты в своем постановлении поставил вопрос о
половом акте в извращенном виде? Так мне надо, все-таки, брать мазок из
ануса или не надо?» «Да нет, Николай Васильевич, не надо — я поставил
этот вопрос больше для «проформы», из обстоятельств дела это никак не
вытекает, - отвечал я. - Мне нужно от тебя только одно — являлась ли
девственницей несовершеннолетняя Ирина и имел ли место у нее половой акт
со Свиридовым?» «Ну, здесь ты можешь совершенно не волноваться, - со
смехом отвечал мне Фролов. - Эта Ира — «просто дыра», просто
«волшебница» - такой разработанный аппарат, дай Бог каждому. А спермы у
нее во влагалище я не обнаружил — по - видимому, имел место
незавершенный половой акт. Сам понимаешь, бывший «зека», возможен «сбой»
от длительного полового воздержания!»

Вскоре я вместе с братом Женей и экспертом - криминалистом Алексеем
Янченковым (через 8 лет мы будет работать с ним на одной кафедре
уголовного процесса и криминалистики в Барнаульском юридическом
институте МВД РФ) на дежурном «УАЗе» отправился на осмотр места
происшествия.

Эти злополучные события, так похожие и одновременно не похожие на
«классическое» групповое изнасилование, произошли в частном секторе
возле кинотеатра «Алтай» в нагорной части Центрального района города
Барнаула, где с давних времен обосновались оседлые цыгане и бывшие
уголовники. Длительная эволюция и естественный отбор привели к тому, что
в этом самом криминальном районе города издавна жило, последовательно
сменяя друг друга, не одно поколение «славных» алтайских «зека».

Основываясь на показаниях потерпевшей Ирины, я сразу же нашел
«заветное» место в заброшенной стайке, где Свиридов сзади овладел
девушкой. На влажном песке четко отпечатались две миниатюрные дамские
туфельки и огромные медвежьи следы Свиридова 48 размера. «Алексей, надо
бы снять гипсовые отпечатки с этих следов; это — просто чудесная
«привязка» к показаниям потерпевшей и прекрасное дополнение к протоколу
осмотра места происшествия!» - обратился я к эксперту — криминалисту
Янченкову. «А у меня нет гипса с собой, уважаемый!» - бодро отрапортовал
тот. «Ну, тогда силиконовую пасту «К» давай!» - не отставал я от него.
«А этого у меня тем более уже давно нет в отделе!» - почти радостно
воскликнул Янченков. «Ну ты — просто «ай маладца», Леша! - с неприкрытым
сарказмом язвительно произнес я, удивившись такому странному, совершенно
непонятному мне пренебрежительному отношению к своим профессиональным
обязанностям. - Мощно подготовился к осмотру, паря, нечего сказать!»

В течение всего времени, пока я проводил осмотр места происшествия,
хозяин этого «нехорошего» бревенчатого дома, уже давно превратившегося в
притон для бывших алтайских «зека», пожилой мужчина лет 60, внимательно
смотрел на меня своими хитрыми, прищуренными глазами, а потом, услышав
мою прозвучавшую в ходе осмотра фамилию, неожиданно спросил: «А скажите,
гражданин следователь, Эдуард Воронин вам не батюшкой приходится
случайно, уж больно вы на него похожи?» «Так точно, это — мой отец!» -
удивленно ответил я. Оказалось, что мой отец в 1969 году расследовал
уголовное дело в отношении этого деда, гражданина Черепанова,
причинившего тяжкие телесные повреждения другому гражданину Игнатову,
повлекшие его смерть. «Ваш батюшка — такой замечательный, такой хороший
человек! - с волнением в голосе громко восклицал Черепанов. - Знаете,
как он помог мне тогда? Ведь мне реально «корячился» «вышак», если бы не
ваш отец!» А дело было так.

Однажды Черепанов, тогда еще совсем молодой человек, пришел к
своему двоюродному деду — пасечнику Игнатову попить медовухи с водочкой.
Дед этот обладал страшной, почти медвежьей, физической силой, а в пьяном
виде становился совершенно неуправляемым, абсолютно теряя рассудок. В
разгар веселья они, как водится, поругались, дед накинулся на внучка и
начал его душить. Чувствуя, что еще немного, и он отдаст Богу душу,
Черепанов с трудом дотянулся до колуна, стоящего возле печи, и нанес им
по касательной удар в висок деда, почти сразу же убив его. Шансов ему,
рецидивисту, уже ранее судимому за убийство, избежать высшей меры в
таких обстоятельствах было практически невозможно. Мой прозорливый папа
сразу же «просек» эту непростую ситуацию; смог убедить Черепанова,
все-таки, дать правдивые показания (он совершенно замкнулся в себе в
ходе следствия, смирившись с неизбежностью) и с помощью многочисленных
экспертиз доказал убийство, совершенное в состоянии необходимой обороны,
чем фактически спас Черепанова от неминуемой смертной казни. Вот такая
удивительная история, столь неожиданно обнаружившая историческую связь
поколений отцов и детей на Алтае, произошла в это ночное дежурство по
городу в апреле 1989 года!

Однако, предавшись «сладостным» воспоминаниям о «золотых денечках»
моей славной прокурорской юности, мы, как всегда, слишком отвлеклись от
нашего основного эзотерического исследования - этой «сверхзагадочной»
души русского преступника.

Мои наблюдения в отечественной тюрьме показали, что в нашей,
совершенно непредсказуемой русской жизни довольно часто случаются
метаморфозы, когда жертва жизненных обстоятельств вдруг неожиданно
становится преступником.

В качестве примера трансцендентного превращения добропорядочного
гражданина и прилежного семьянина в закоренелого рецидивиста может
послужить уголовное дело в отношении Владимирова, обвиняемого в
совершении преступления, предусмотренного п. «в» ст.102 УК РСФСР.

Николай Владимиров уроженец Алтайского края, 37 лет, женат, отец
двоих детей, имел три непогашенные судимости. Первую судимость получил в
возрасте 30 лет. Работая водителем-дальнобойщиком, в апреле 1985 г.
направлялся с грузом в г. Томск. По дороге решил отдохнуть и отогнал
автомобиль на край обочины. Лег спать, забыв при этом включить на своем
КАМАЗе габаритные огни. В середине ночи услышал удар по прицепу,
которому не придал значения, а на утро обнаружил под прицепом своего
автомобиля перевернутый мотоцикл «Урал» с коляской и трупы двух мужчин.
За совершенное преступление суд назначил Владимирову наказание в виде 5
лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима.
Начальник отряда отмечал в журнале индивидуальных бесед с осужденными,
что Владимиров очень переживал случившееся, скучал по семье и долгое
время не мог адаптироваться в местах лишения свободы. Кроме того, он
очень чутко реагировал на оскорбления со стороны администрации и
осужденных из категории так называемых «блатных». Возникали и конфликты
с последними, в результате одного из них Владимиров, обладающий большой
физической силой, ломом проломил голову осужденному Григорьеву,
пытавшемуся его изнасиловать. Уже в колонии был вторично осужден за это
преступление по ч.2 ст.108 УК РСФСР (тяжкие телесные повреждения,
повлекшие смерть) и переведен в колонию строгого режима. «Воровская»
почта сработала, и «блатные», к касте которых принадлежал потерпевший
Григорьев, устроили Владимирову сильное психологическое давление. Однако
последний никому не жаловался, страдания переносил стоически, при этом
потеряв надежду когда-нибудь выйти на свободу. Конфликт при
попустительстве администрации ИУ был неизбежен, и в результате драки в
промышленной зоне учреждения Владимиров острозаточенным предметом нанес
смертельные ранения «приблатненному» Бочкареву – представителю
«рубцовской» преступной группировки. За это преступление Владимиров был
осужден уже по ст.103 УК РСФСР (умышленное убийство), признан особо
опасным рецидивистом и направлен в колонию особого режима. Опасаясь
мести со стороны лидеров отрицательных группировок, администрация
колонии поместила Владимирова в одиночную камеру штрафного изолятора
(ШИЗО), оградив его тем самым от осужденных. Здесь у Владимирова,
который вел себя крайне агрессивно, вызывающе, постоянно требуя свидания
с женой, возник конфликт с прапорщиком Наумовым – контролером войскового
наряда, неоднократно оскорбляющим осужденных нецензурной бранью. Во
время раздачи пищи Владимиров в ответ на очередное оскорбление Наумова
через окно раздачи втащил контролера в камеру и задушил его. Следователь
прокуратуры предъявил осужденному Владимирову обвинение по п. «в» ст.102
УК РСФСР, т.е. в совершении умышленного убийства в связи с выполнением
потерпевшим своего служебного долга.

Извечная тема конфликта типа «охранник - заключенный», имеющего
такую же трагическую развязку, как и в деле Владимирова, очень хорошо
раскрыта в рассказе Виктора Гюго «Клод Ге». Описывая историю
взаимоотношений заключенного Клода Ге и смотрителя мастерских в
парижском исправительном доме, трагической развязкой которых явилось
убийство последнего и казнь заключенного, Гюго эмоционально обращается к
власть придержащим: «Посетите каторгу. Соберите вокруг себя всех
каторжников. Осмотрите одного за другим этих отвергнутых человеческим
законом. Измерьте все эти профили, ощупайте эти черепа. Каждый из этих
падших людей имеет своим прототипом какое-нибудь животное; создается
впечатление, что каждый стоит на грани между тем или иным видом
животного и человеком. Вот рысь, вот кошка, вот гиена, вот ястреб.
Выходит, таким образом, что главная вина за все эти неразвитые головы
падает, прежде всего, конечно, на природу, а затем – на воспитание.
Природа плохо вылепила, воспитание плохо отшлифовало».

Очевидно, что без тщательного анализа жизненной ситуации, в которой
находился преступник и его жертва, без учета психологических и
национальных особенностей характеров обоих участников конфликта
невозможно понять механизм преступления, его внутреннюю, глубинную суть.
Этому и призван, на мой взгляд, служить экзистенциализм как метод
научного исследования.

Следуя логике нашего эзотерического повествования, я не могу обойти
стороной вопрос об отношении русского человека к собственности – к своей
и чужой. Здесь не все так просто, как может показаться на первый взгляд.
Дело в том, что у русского человека в отношении к вещам часто
проявляется парадоксальное сочетание крайнего вещизма и по - туземному
неадекватной оценки потребительской стоимости вещей.

Кражи в России – национальное преступление, что в свое время
выдающийся русский историк Н.М. Карамзин облек в предельно лаконичную
формулу: «А что Россия? Крадут-с!» Причем в своем желании обладать той
или иной вещью или удовлетворить свою насущную потребность русский
человек не остановится ни перед чем. Вспомним хотя бы хрестоматийный
образ бандита из песни «Мурка», ставшей почти народной классикой и
весьма поэтично воспевающей романтику криминальной жизни. «Раз пошли на
дело – выпить захотелось!» Мотивация преступления понятна абсолютно всем
русским людям и предельно проста. Подобно тому, как дикари-туземцы в
желании обладать зеркальцами и стеклянными бусами не останавливались ни
перед чем, в т.ч. перед убийством «белого божества» – испанских
конкистадоров, русский человек из-за глупости и сиюминутного желания
поразвлечься идет на преступления корыстной и корыстно-насильственной
направленности.

Данную ситуацию очень хорошо описал в своем рассказе «Злоумышленник»
великий русский писатель А.П. Чехов. Сюжетная канва рассказа посвящена
суду деревенского мужика за то, что он отвинчивал гайки, которыми
прикрепляются рельса к шпалам. Диалог написан в добрых традициях театра
абсурда.

«…Судебный следователь спрашивает Дениса Григорьева:

Для чего же тебе понадобилась эта гайка?

Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем…

Но для грузила ты мог взять свинец, пулю… гвоздик какой-нибудь…

Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше
гайки и не найтить… И тяжелая, и дыра есть.

Дураком каким прикидывается! Разве ты не понимаешь, глупая голова, к
чему ведет это отвинчивание? Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы
сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!

Избави господи, ваше благородие! Зачем убивать? Нешто мы некрещеные или
злодеи какие? Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не
токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было…

А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов? Отвинти две-три гайки,
вот тебе и крушение!

Это мы понимаем… Мы ведь не все отвинчиваем.., оставляем… Не без ума
делаем.., понимаем».

Абсурдности судебной ситуации А.П. Чехов мастерски добился описанием
именно этого, абсолютно туземного, отношения Григорьева к совершенному
преступлению, который воспринимает свой поступок как угодно, но только
не как кражу, тем более за которое возможно уголовное наказание.

Парадоксальное отношение русского человека к собственности давно
является темой исследования русских писателей (М.Е.Салтыков - Щедрин
«Господа Головлевы», Н.В. Гоголь «Мертвые души», В.М. Шукшин «Мой зять
украл машину дров», «Калина красная», В. Астафьев «Царь-рыба» и т.д.).
Ясно одно, что такое отношение, очевидно, имеет экзистенциальную
природу, обусловленную традиционно низким уровнем жизни русского народа.
Отсюда неадекватная оценка материальных ценностей, несоразмерность
средств, выбранных преступником для достижения цели.

Еще один экзистенциальный штрих в национальном психотипе преступника
– отношение русского человека к власти и правоохранительным органам.
Садомазохизм русского человека весьма своеобразно проявляется и здесь. В
российской ментальности присутствует стойкое неприятие официальной
власти, а противодействие ей (причем в любых, иногда совершенно
абсурдных формах) часто оценивается обществом как проявление мужской
доблести.

К такому выводу подводят многочисленные наблюдения за поведением
задержанных в дежурных частях ОВД России. Бравадное, откровенно
вызывающее поведение задержанных лиц по отношению к сотрудникам милиции,
как правило, заканчивается одним и тем же – применением к «буйному»
богатого арсенала спецсредств, в т.ч. милицейского «ноу-хау» под
трогательным названием «поза кубика - рубика». Понятно, что в этом факте
ничего замечательного для нашего исследования нет, но любопытно другое,
возвращаясь в камеру, «жертва полицейского произвола» с гордостью
рассказывает сокамерникам об изуверствах сотрудников милиции по
отношению к нему, моментально окружая себя ореолом народного мученика.
Это и есть, на мой взгляд, экзистенциализм в действии, обусловленный
историческими условиями развития российского государства, выработавшими
у русского человека абсолютно нигилистическое отношение к
государственной власти и ее представителям. Правовой нигилизм гораздо в
большей степени присущ русской ментальности, чем законопослушность, что
определенно отличает нас от немцев и японцев, а также накладывает
отпечаток на природу преступности в России как явления вообще.

Однако парадоксальность русской натуры часто проявляется и в
отношениях с властями. Как результат, иногда образуются совершенно
удивительные симбиозы преступников и сотрудников правоохранительных
органов.

Пример такого замечательного симбиоза, полагаю, хорошо описал В.
Гиляровский в книге «Москва и москвичи». Описывая криминальный быт
обитателей Хитровки (одного из самых злачных районов Москвы в начале 20
века), Гиляровский отмечал, что «…всем Хитровым рынком заправляли двое
городовых – Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков
действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими
представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из
тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех
преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой
службы… И «благоденствовали» хитрованцы под такой властью. Рудников был
тип единственный в своем роде. Он считался даже у беглых каторжников
справедливым, и поэтому только не был убит, хотя бит и ранен при арестах
бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру.
Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
Такова каторжная логика» .

Примеров подобного симбиоза преступников и сотрудников
правоохранительных органов можно найти и в современной правовой
действительности. Это и часто возникающая дружба между оперативными
работниками уголовного розыска и их конфидентами, и сращивание
сотрудников отделов ОВД по борьбе с незаконным оборотом наркотиков с
наркомафией.

Понятно, что явление коррупции сотрудников правоохранительных органов
имеет место практически в любой стране мира, но в российской
интерпретации оно приобретает иногда совершенно причудливые формы,
которые я также склонен рассматривать как одно из проявлений самобытного
отношения русского человека к государственной власти и ее
представителям.

Такие вот «странные» выводы о «загадочной русской душе» и «психотипе
русского преступника», основанные на своих личных наблюдениях за
осужденными и их охранниками в отечественной пенитенциарной системе, я
сделал за три года работы в должности помощника Барнаульского прокурора
по надзору за соблюдением законов в ИТУ.

Однако пришел август 1991 года, а вместе с ним - знаменитый «путч»
ГКПЧ. Всю страну вдруг залихорадило, «заколбасило», как — будто некий
злой шутник с размаху швырнул ее в глубокий омут, с садистским
любопытством наблюдая за тем — «выплывет она, все-таки, или не
выплывет»?

Тюрьма надоела мне за эти три года, хуже пареной редьки, и я решил
вновь сменить «место дислокации» - перейти из прокуратуры на службу в
МВД России.

Так, очень буднично и тривиально, в августе 1991 года начался мой
17-летний милицейский марафон под названием «Опупей»!











«Здравствуй, Ра!»

«Да ты поставь свой инструмент на верхнюю полку, - с фальшивым участием
уговаривал меня молодой киргиз, расположившийся на второй полке нашего
купе, прямо надо мной. - Там он сохраннее будет. Да и тебе спокойнее!»
Я, не обращая на него никакого внимания, запихнул «Roland» под свою
нижнюю полку, куда он встал просто идеально, и осмотрелся. Контингент в
купе попался - «дай Бог каждому» - один другого «краше»!

Напротив меня сидел (это просто невероятно) самый настоящий, живой
«Антибиотик»! Не в смысле лекарства, конечно, а в смысле артиста Льва
Борисова, гениально, просто бесподобно сыгравшего роль «мафиози» в
культовом сериале «Бандитский Петербург». Такого невероятного, просто
«обалденного», сходства в жизни мне еще не приходилось встречать!

Кроме «Антибиотика» в купе едут еще двое: подозрительный киргиз, о
котором уже говорил, весьма криминальной наружности; и дебелый еврей
Виктор, внешне очень похожий на уже известного читателю «героя моего
романа» из славного армейского прошлого - Диму Кельгеватова.

Рядом, в соседнем купе, уже началась шумная попойка, которая, как
выяснится позже, продолжится в течение всего пути. В общем, эта поездка
с самого начала обещала быть «захватывающей», во всех смыслах этого
слова!

«Ох и не нравится мне все это, ой не нравится! - лихорадочно стучала в
голове одна и та же мысль. - Ведь говорила мне жена — бери билет на
фирменный поезд «Москва - Красноярск»! И ведь я же сказал, вполне
членораздельно сказал об этом московскому кассиру. Как же так оказалось,
что я очутился на этом «адском» поезде «Москва — Братск», несущемся в
преисподнюю?» Только много времени спустя я пойму, что это Ра умышленно
втолкнул меня в этот злополучный поезд, устроив своему сыну очередное
испытание на прочность!

Я еду на этом «веселом» поезде из Москвы не куда — нибудь, а домой, в
родную Сибирь, оставляя за спиной 17 лет безупречной службы в МВД
России. За эти годы произошло много знаменательных событий, которые,
конечно, не уместятся на страницах одного романа, даже такого
необычного - эзотерического! Служба, бесспорно, многое мне дала в
жизни- только благодаря МВД России я успешно защитил кандидатскую и
докторскую диссертации, весьма интересно и продуктивно послужил в
Барнауле, Красноярске, Хабаровске и даже Москве, в которой, собственно,
и вышел в отставку, совсем недолго поработав в одном, очень «загадочном»
и очень «секретном» ВНИИ МВД РФ.

Начальником «адского» поезда был маленький азербайджанский еврей Яша лет
30 - 35, который с важным видом королевского пингвина расхаживал по
вагону, давая своим подчиненным ценные указания. Я сразу же успел
заметить, что его явно связывали близкие отношения с проводницей нашего
вагона, которую я мысленно окрестил «Мерилин Монро» - той самой, которая
проявила на посадке столь повышенный интерес к моему музыкальному
инструменту. Они часто вдвоем уединялись в ее купе для проводников и о
чем - то нежно ворковали, при этом деланно смущаясь, когда кто - то из
пассажиров проходил мимо.

«Антибиотик», которому уже явно было за 60, на правах старшего начал
активно «банковать» за столом, взяв на себя неблагодарную роль дорожного
массовика - затейника. Своими дурацкими шутками — прибаутками он опять
мне очень напомнил одного персонажа из моей «веселой» юности - того
самого «Сиплого» из Самарканда - я даже вначале подумал, что у меня
опять «де жа вю». Из своей дорожной сумки - поклажи «Антибиотик» извлек
на Свет Божий шмоток копченного сала, ароматную буженину и бутылку
водки. С бутылкой мы, конечно, вчетвером очень быстро покончили, после
чего «Антибиотик» с заговорщическим видом извлек 100 — граммовый
«мерзавчик» «горилки» и, хитро посмотрев на меня, сказал: «Я, конечно,
ни кого не заставляю пить - как говорится, хозяин -барин!» Я, ни о чем
не думая, вылил все содержимое бутылочки себе в стакан (тут, как
говорится, и одному маловато будет!) и одним залпом выпил, закусив
кусочком вкусной буженины. «Э, послушай - ка, любезный, на закуску – то
шибко не «налегай», а то ее и так совсем мало осталось!» - вдруг ни с
того, ни с сего запричитал «Антибиотик» и проворнее макаки выхватил
увесистый кусок мяса прямо у меня из рук. «Да пусть ест, вам что — жалко
мяса?» - неожиданно вступился за меня еврей Виктор, удивившись такой
невероятной жадности старика. От выпитого в моей голове пошла приятная
«балда», я разомлел, а поскольку у «Антибиотика» все спиртное уже
иссякло, решил сходить в ресторан поезда — «догнаться» еще и хорошенько
поесть.

В ресторане я «принял на грудь» еще 150 граммов, заев их вкуснейшим
украинским борщом. Тут мне стало совсем «хорошо», и я вышел прогуляться
в тамбур. Наш поезд, в это время, сделал длительную остановку во
Владимире — как - раз, напротив старинного православного собора.

Глядя на золоченые кресты, гордо возвышающиеся над куполами древнего
храма, я вдруг отчетливо услышал, как Ра сказал мне: «Сынок, будь
осторожен, впереди — серьезная опасность!» Уточню, что это был даже не
голос в прямом смысле этого слова, а, как — будто, бегущая строка внизу
«голубого» экрана, которую я легко и непринужденно считывал со своего
нетрезвого в тот момент сознания. Впоследствии я привыкну к этой
строчке, как к родной, и научусь очень спокойно и рассудительно читать
ее, отделяя от собственных мыслей, а тогда, в первый раз, это было
совершенно новое, незнакомое, а потому немного пугающее (я всегда боялся
шизофреников с их «раздвоением» личности, бесконечными «голосами» и
видениями) ощущение.

«Я не пойму, во Владимире вообще по графику стоянка всего 15 минут, а мы
уже стоим 45!» - возмущенно сказала «Мерилин Монро» проводнице из
другого вагона, а я вдруг отчетливо осознал, что эта стоянка
предназначается исключительно для меня, чтобы хорошенько все обдумать и
приготовиться к очередному испытанию Ра.

В тамбур вошел киргиз, который заботливо, с большим участием сказал мне:
«А вы что же здесь один, неужели так интереснее? Вы бы хоть переоделись,
а то в костюме уже 4 часа ходите по поезду!» «Да успею еще, дорога
длинная!» - сказал я, отвернувшись от киргиза к окну, всем своим видом
давая понять, что я не желаю общаться с неинтересным мне собеседником.
Киргиз повернулся и вышел, а вслед за ним в моем тамбуре появился
начальник поезда Яша, который, с не меньшими, чем у киргиза, сочувствием
и жалостью, спросил: «Вам, наверное, плохо?» «А с чего вы вдруг это
взяли?» - удивился я, которому было очень даже «хорошо» в тот момент.
«Ну, вы так странно, - еврей изобразил мое лицо на вытянутой вперед шее,
- уставились в окно, что я и подумал - наверное, человеку плохо!» «Нет,
не беспокойтесь, все в порядке», - ответил я, и Яша убежал дальше по
своим делам. Такое повышенное участие окружающих к моей скромной персоне
показалось мне тогда более чем странным и очень подозрительным.

Мимо, видимо из ресторана, прошел офицер с эмблемой связиста, который
ехал в крайнем купе рядом с туалетом. Мы разговорились - майора звали
Дмитрием, я представился полковником милиции, и он пригласил меня на чай
в свое купе. Я обещал зайти как-нибудь, и еще некоторое время постоял в
тамбуре один. Но, делать нечего - пора возвращаться в свое «родное»
купе, в которое, почему - то, мои ноги «сами не шли». Что — то
непонятное, совершенно неведомое, упорно отталкивало меня от этих
подозрительных и крайне неприятных соседей.

До самого вечера мы сидели в купе и вели пространные споры о политике,
напрочь забыв о непреложной истине, что «вагонные споры - последнее
дело», как поется в известной песне Андрея Макаревича. Я уже
окончательно протрезвел, когда меня вызвал в коридор киргиз и сказал
угрожающим тоном: «Послушай, ребята с соседнего купе просили меня
передать, чтобы ты сам, добровольно отдал свои деньги. Так будет лучше
для тебя самого!» Не знал этот «дятел» - кому он такое говорит! «Что
такое, я не понял? Какие деньги и кому надо отдать?» - со злостью
прошипел я, но киргиз уже поспешно удалялся от меня по коридору вагона.


В это самое время из соседнего купе, где все это время шла попойка, а
сейчас стало подозрительно тихо, вынырнул «Антибиотик» с чрезвычайно
испуганным лицом и заговорщическим видом. Все сразу встало на свои
места. «Так ты с ними заодно, сука?!» - закричал я и нанес левой рукой
«Антибиотику» сокрушительный удар в челюсть, от которого он замертво,
как подкошенный, рухнул на пол. Тут же из купе выскочили двое мужиков -
один с комплекцией Арнольда Шварценнегера (по - видимому, «бугор» этой
криминальной команды), и второй, чуть поменьше, находящийся в изрядном
подпитии. «Вы за что ударили пожилого человека? Как вам не стыдно? Да
как вы смели?» - ханжески заревел верзила «Шварц». «Значит, смел, потому
что я - полковник милиции, а в моем купе едут вагонные мошенники!» «Чего
- чего? -недоверчиво протянул верзила.- Какой там еще полковник?» «А
вот такой, «не мазаный и не сухой», - прорычал я, которого все
происходящее здесь уже здорово начало бесить. Я отправился прямым ходом
к проводнице. Увидев «Мерилин Монро», я почти прокричал ей в ухо: «Я —
полковник милиции, вызывай патруль, в моем купе едут воры и мошенники!»
«Никакой милиции я вызывать не буду, а позову начальника поезда -пусть
он с вами разбирается», - раздраженно пробурчала крашенная блондинка
«Мерилин». «Да на хера мне сдался твой начальник! Все и так ясно - ты
с ними тоже заодно!» - сказал я и быстро пошел в купе.

«Слушай, ты что себе позволяешь? - вдруг начал «наезжать» на меня
«Длинный», стоящий рядом с верзилой возле моего купе. - Да если хочешь
знать, я воевал в Афгане, в ВДВ, и не позволю, чтобы какой — то «хер с
горы» обижал стариков!» «Ну и что, я тоже воевал в Афгане!» - не
моргнув глазом соврал я. «Чего - чего? - от неожиданности удивленно
протянул «Афганец».- Ну и где ты служил, позволь тебя спросить?» «Под
Кандагаром, артиллерийский блок-пост гаубицы «Д -30», - бодро
отрапортовал я и с гордостью добавил: «Слышал, небось, про «3 ШК -1»
(авт. - запрещенный международными конвенциями снаряд с иголками,
наподобие японской «шимозы», применяемый нашей артиллерией только в
высокогорных районах Афганистана при стрельбе с дистанционной трубкой)?
Моя работа!» «А я ему не верю! - «благим матом» заревел «Афганец»,
вырываясь из рук с трудом сдерживающего его «Шварца». - Пусть назовет
«точку», назови «точку», придурок!»

Мне сразу вспомнился тогда незабвенный Буратино, который кричал истошно
из кувшина злосчастному Карабасу - Барабасу: «Дверь, где находится
дверь, презренный!» «Сейчас я тебе покажу эрогенную «точку», пидор
гнойный!» - сказал я и угрожающе двинулся к «Афганцу». И вот тут
случилось то непонятное и странное, чему я до сих пор не могу дать более
- менее внятного объяснения.

«Шварц», который, по — видимому, слишком долго терпел и уже не мог
сдерживать свою накипевшую злость, с ловкостью и проворством,
удивительными для его гигантского веса, со страшным звериным рыком
прыгнул на меня, обрушившись на стройного, изящного «павлина» 120 - ти
килограммовой тушей «слона». Повалив на пол, он оседлал меня сверху и со
словами: «Ты сел не в тот вагон, падла!» - стал своими огромными
кулачищами «долбить» мне прямо в лицо. Но …. ни один из ударов не достиг
желаемой цели! А теперь я попытаюсь подробно описать все свои ощущения в
этот момент, чтобы читателю стало более — менее понятно, что же на
самом деле произошло в том злополучном вагоне (хотя мне самому, честно
говоря, ничего не понятно).

Мое первое ощущение, когда эта «горилла» прыгнула, что на меня обрушили
огромный бульдозер — такой примерно силы был удар в мою «пернатую»
грудь; при этом боли, что удивительно, я совершенно не почувствовал.
Потом я ощутил неимоверную тяжесть на своем животе (казалось, он
прогнулся под тяжестью этой «гориллы» до самого пола), что не выдержал и
испустил звук вместе с воздухом на весь вагон. Затем вес «Шварца»
внезапно куда - то исчез — было такое ощущение, что его кто -то резко
снял с меня.

Несмотря на весь этот кошмар, мой мозг продолжал с необычайной для
данной ситуации ясностью и холодностью четко фиксировать и анализировать
все происходящее вокруг. В голове пронеслась пугающая своей
откровенностью мысль: «Ну все, п....ц тебе, Сережа; допрыгался,
воробышек! Сейчас они тебя сбросят с поезда и «никто не узнает, где
могилка твоя»!»

Внезапно я увидел всю эту картину происходящего как - бы сверху: вот я
лежу, распластанный на полу, а сверху, по моей голове, что есть силы,
молотит своими огромными «кувалдами» Шварц. Рядом с нами стоит
испуганный еврей Яша, и, как попугай, вызывает по рации милицию.

Опять же, спокойно и отстранено, как - будто это касалось вовсе не
меня, а другого человека, я отметил про себя, что лежу не на полу - то
есть на полу, но, почему - то, его не касаюсь. Между мной и полом было
небольшое пространство - зазор, своеобразная «воздушная подушка»,
благодаря которой я не почувствовал боли и не заработал ни одного
синяка, когда со всего маху, со страшным грохотом рухнул на пол.

Верзилу, сидящего на себе, я почти не видел, слышал только его голос и
ощущал зловонное дыхание от перегара - от «Шварца» меня отделяла
какая-то странная розоватая пелена, вязкая по консистенции и приятно
обжигающая в районе шеи и висков, в которой, по - видимому, и вязли его
смертоносные удары (любой пропущенный удар по моей голове этой
стокилограммовой гориллы, без сомнения, грозил неминуемой смертью).

Потом все внезапно закончилось - словно пьяный киномеханик очнулся ото
сна и резко остановил кинопроектор; и вот я уже иду с кулаками на
пятящихся от меня по вагону «Шварца» и «Афганца» с искаженными от ужаса
лицами (эти гримасы ужаса я скоро буду очень часто наблюдать на лицах
людей, имеющих со мной дело). «Ты у меня сейчас хер грызть будешь,
пидорас толстый! - истошно завопил я, да так, что весь вагон попрятался
по своим купе. - Ты у меня, падла, сейчас говно жрать будешь ложкой из
параши!»

Не знаю, чем бы закончилась эта «замечательная» сцена, если бы из
соседнего с нами купе (из того, где накануне был пьяный дебош) не
выскочила, как чертенок из табакерки, по - видимому, их атаманша или
просто жена одного из «братишек». Она испуганно подбежала ко мне, нежно
хватаясь за руки, пытаясь успокоить: «Ой, не надо, пожалуйста, не надо!
Вас как зовут?» «Сергей», - сказал я и внезапно успокоился. «Нет, а по
батюшке?» «Эдуардович». «Сергей Эдуардович, вышло досадное
недоразумение, завтра мы вас приглашаем на обед в ресторан, только без
спиртного, согласны?» «Ладно, согласен!» - сказал я и улыбнулся своей
неизменно очаровательной улыбкой.

К нам подошел начальник поезда Яша с перекошенным от страха лицом.
«Послушай, уважаемый, - начал «прорабатывать» его я, - если твои
«гориллы» еще раз сунутся ко мне, я возьму вилку и воткну им в глаз, и
мне за это ничего не будет !» «Это еще почему?» - быстро спросил он.
«Потому что диагноз такой — шизофрения!» - сказал я и многозначительно
закатил глаза. «Зачем же вы пили эту водку с клофелином?» - внезапно
проговорился еврей. «А, так вот чем давеча потчевал меня твой
«старче»! -воскликнул я в негодовании. - Между прочим, я тебя с твоей
голубушкой - проводницей сразу же «срисовал», еще на перроне: с того
момента, как она расспрашивала меня про инструмент; потом появился ты,
ты подсадил этого «левого» киргиза, чтобы он меня обобрал на дистанции
пути — в общем, картина вполне понятная. Милый, у меня 19 лет опыта
оперативного внедрения, -начал вдохновенно врать я.- По сравнению со
внутрикамерной разработкой, твой паршивый вагон с этими гнусными
«отморозками» - всего лишь детский лепет!» «Да, я сразу понял, что вы -
профессионал! - льстиво заявил еврей. - А документы не покажете?» «Какие
документы? Я — уже пенсионер МВД со вчерашнего дня. Форму полковника
милиции покажу, если хочешь! А вообще, сегодня ты очень рисковал вместе
со своим «балаганом» — а если бы сейчас труп состоялся? Все, тебе тогда
кранты, как начальнику поезда».

Еврей растерянно похлопал глазами, а потом жалобно так промямлил: «А вы
не будете писать заявление в милицию? Меня самого все это уже достало, я
сам тут - подневольный человек». «Да не буду я никуда писать, надоело
мне все это на моей милицейской службе».

Зайдя в купе, я обнаружил там лишь дебелого еврея Виктора — ни
«Антибиотика», ни киргиза на месте уже не оказалось. Через некоторое
время к нам заглянул Яша: «Э, мужики, ребята боятся идти в купе, не
обижайте их, ладно?» Тут уже прорвало Виктора, который, видимо, долго
пытался сдерживаться во всей этой ситуации. «Послушай, любезный, может
хватит бандитствовать, а? Я хочу доехать домой живым и здоровым, что за
бардак вы здесь устроили за наши же деньги? Ничего себе - «пользуйтесь
услугами железнодорожного транспорта!» «Ладно, ладно, все будет
нормально!» -попытался успокоить его Яша и поспешно скрылся за дверью.

Через мгновение в купе зашел «Антибиотик», в страхе прижимаясь от меня
к нижней полке. «Дед, а ты зачем хотел меня клофелином отравить?» -
нарочно сердито спросил я. «Да ребята попросили с соседнего купе, -
вялым тоном, даже не пытаясь оправдываться, ответил старик. «Послушай, а
если бы они тебя попросили кого - нибудь зарезать, ты тоже бы это
сделал? Ты уже одной ногой в могиле стоишь, скоро на отчет к Богу
пойдешь — и в каком же виде, прости Господи, ты перед ним предстанешь,
а?» Старик, ни слова не говоря, лег на полку, хрипло дыша и без конца
тяжело вздыхая.

Вскоре на горизонте «нарисовался» киргиз. «Ну, а ты, киргиз, -
обратился я уже к нему, - чем думаешь? Если ты завтра, не дай Бог,
попадешь в русскую тюрьму, тебя там будут, с большим удовольствием,
долбить в зад, как «зверя», утром и вечером, вечером и утром. Так что
тебя ждет блестящее будущее конченого пидора, если ты не одумаешься и не
будешь жить, как все нормальные люди!»

Наконец я угомонился, а все, кроме меня, сделали вид, что уснули. Сон
никак не шел, да это и понятно после пережитых треволнений. «Весь сон
сломали, козлы!» - пробурчал я и пошел к проводнице за чаем. «Налей -ка
мне чаю, «Мерилин» хренова!» - с нескрываемой злостью бросил я
«блондинке в шоколаде», которая испуганно принялась заваривать мне чай.

Вернувшись в купе, я вновь и вновь задавал себе вопрос: «Что же, все
-таки, произошло сегодня? Это что — галлюцинация или у меня,
действительно, шизофрения?» С этим же ощущением я проснулся и утром.

Вспомнив вчерашнее, я стал ощупывать свое тело — вроде бы нигде ничего
не болело. Я встал и посмотрелся в зеркало — на лице не было ни одного
видимого синяка или кровоподтека. Задрал рубашку — все тело было покрыто
мелкими синяками, которые при надавливании, однако, не вызывали
абсолютно никаких болевых ощущений. На спине и затылке также не было
никаких следов от падения. И только на кончиках пальцев обеих рук были
две небольшие царапины от фиксирующей планки для коврика в коридоре
вагона (я упал спиной навзничь, широко раскинув руки — видимо, под
руками спасительной «подушки» уже не было). Целыми оказались и золотые
часы - подарок моего ученика Миши Чернякова - а ведь именно ими я
должен был со всей силы удариться о пол во время нашей шумной возни с
«дружищем Шварцом». И что самое удивительное - никаких, даже малейших
признаков похмельного синдрома (обычно я очень сильно болею после
подобных возлияний, а ведь здесь дело усугублялось еще и клофелином).

«Кто я -Ангел?» - спросил я себя и даже самому стало неловко от этой
крамольной мысли. «Нет, ты не Ангел, Ангелы живут на Небе, а ты —
Человек: это - гораздо «круче» Ангела. Ты - мой сын, сынок, сыночек! Ты
- моя отрада!» - ответил мне тихий вкрадчивый голос где-то очень глубоко
в затылке. Это был Ра.

Наконец -то, Он решил показать свое Лицо. «Ну, здравствуй, Батя!» -
громко и членораздельно произнес я вслух, и «Антибиотик» с ужасом
посмотрел на меня, как на идиота.

Киргиз до самого Екатеринбурга предпринял еще несколько попыток
«стырить» мой инструмент, но я денно и нощно находился на «охране
вверенного мне объекта», «тащил службу исправно», так что в конце
концов, несчастный азиат «нажрался в стельку» и со словами: «Меня сейчас
завалят!» - вывалился в крепкие объятия нетерпеливо ожидающих его с
«музыкальным товаром» из Москвы «бандюков». Но мне его, почему - то,
было совсем не жаль.

Весь оставшийся путь до Красноярска «гориллы» вместе со своим евреем
Яшей ходили вдоль «стеночки» вагона, старясь меня не задевать и не
смотреть в глаза. Это было очень приятно, но для полной моральной победы
настоящего «павлина» уже мало. Я решил устроить парад в свою честь -
свой последний парад МВД России на пути в Новую Жизнь.

Уже с утра я облачился в форму полковника милиции, которая, на
удивление, совершенно не помялась в китайской полиэтиленовой сумке,
вышел в коридор, и все присутствующие в вагоне обомлели. Затем я
уверенной походкой подошел к молодому проводнику - сменщику «Мерилин»,
который единственный из всей этой «дурной компании» проявлял хоть какие
- то признаки сочувствия ко мне в нашей непростой ситуации, и сказал
ему: «Парнишка, ты хочешь жить долго?» «Да хотелось бы, вообще - то!» -
испуганно ответил он. «Тогда тебе надо быстрее сваливать с этого поезда.
Он - проклятый!» «И давно?» - спросил изумленный проводник. «Да прилично
уже, - важно сказал я, умышленно не называя даты для большей
убедительности - пусть он сам накладывает на мою «мульку» известные ему
события, произошедшие за все время в поезде. - И надо вызвать батюшку -
осветить этот вагон. Я как вошел в него - меня так «торкнуло», что даже
закачало - здесь присутствует жуткая «нечистая сила». Ты же видишь, что
у вас творится в вагоне - сплошная чертовщина! Видимо, не я - первый, не
я — последний, верно?» Он только молча утвердительно кивнул на это. «А
этому своему еврею Яше передай - очень скоро, если он не бросит свое
криминальное ремесло, он «склеит ласты» - почернеет от страшной болезни
и умрет. А его подруга, эта «блондинка в шоколаде», будет без конца
болеть по женской линии и, в конце концов, станет бесплодной. Ее всю
«испластают» хирурги в городской гинекологии Братска. Передашь им все
это?» И он опять в ужасе кивнул головой.

Выходя со своими огромными «баулами» в Красноярске, я решил «добить»,
напоследок, и «Антибиотика». «Старик, - сказал я, - видишь этот кофр с
инструментом? В нем, считай 500 тысяч рублей (у деда от изумления
отвалилась челюсть)! Вот смотри - инструмент стоит 250 тысяч (на самом
деле 55 тысяч), а в него я положил расчет за 10 лет службы в МВД - тоже
250 тысяч (на самом деле 150 тысяч). Так что в правильном направлении
вы со своими «гориллами» работали. Да только ничего бы у вас все равно
не вышло — инструмент то «намоленный». Я знал, что предстоит такая
«веселая» поездка в «адском» поезде, поэтому хорошо подготовился!» И
оставив изумленного старика в полной прострации, я сошел с поезда.

Если у кого - то из моих читателей возникли сомнения в правдивости
рассказанной истории, произошедшей в этот «нехорошем» вагоне, то для
особых скептиков, желающих самостоятельно проверить описанные факты, я
сообщаю: это сакральное событие произошло 12 ноября 2008 года в поезде
«Москва - Братск», а в Красноярском ЛОВД на транспорте по данному факту
имеется материал об отказе в возбуждении уголовного дела за
отсутствием состава преступления, а по существу — ввиду отсутствия
всяческой его судебной перспективы.

Да и какая еще, скажите на милость, может быть судебная перспектива у
дела, отдающего столь откровенной мистикой? Ведь мистика то, как
известно, вообще неподсудна!

«СМЕРШ» — смерть «шакалам»

«Ну что это за хрень опять москвичи прислали, а?» - громко возмущался
майор ФСБ Климович, невысокий лысеющий толстячок с бабьим лицом и
откровенными повадками пассивного гомосексуалиста, размахивая на
оперативном совещании перед своими коллегами очередной ориентировкой из
Москвы. «Вот, пожалуйста, почитайте: «Воронин Сергей Эдуардович,
полковник милиции в отставке, доктор юридических наук, профессор.
Находясь в Москве, в период с апреля по ноябрь 2008 года, работая во
ВНИИ МВД РФ, активно распространял рок - оперу «Спецназ: история моего
современника» собственного сочинения, откровенно ваххабистского
содержания. А в «мировую сеть» на You Tube Воронин С.Э. недавно выложил
свой скандальный видеоролик «Чечня — не родина моя», проповедующий ничем
не прикрытый чеченский сепаратизм. Убыл в Вашем направлении, нуждается в
оперативной разработке». Не хватало нам только этого «доморощенного»
композитора - ваххабита, черт бы его побрал! Ну скажи, Гриша, что мне
делать с этим московским придурком?» - с холерическим жестом обратился
Климович к майору Железняку -начальнику аналитического отдела. «Петя,
тебя учить, что ли? Группы из 5 человек вполне хватит на этого
милицейского «лоха», тем более, что он всю жизнь был преподавателем и
понятия не имеет об оперативной работе». На том и порешили - была
сформирована небольшая оперативная группа наружного наблюдения из 5
человек: двух женщин и 3 мужчин.

Команда подобралась просто «супер»: Люда Канарейкина, которую за
обильные прыщи на лице офицеры Управления «за глаза» называли
«Гонорейкиной»; Катя Гец, за свой совсем немаленький рост прозванная
«Каланчой»; спившийся майор Осокин 50 лет по прозвищу «Петрович»;
старший лейтенант Баранов по прозвищу «Баран» - невысокий худощавый
брюнет лет 25-27, и капитан Закурдаев по прозвищу «Упырь» — тощий, с
лицом землистого цвета и пружинистой походкой шатен 35 лет, на которого
в группе возлагались «особо деликатные» поручения. Наконец, вся команда
(«отряд коммандос») была в сборе, и оперативная разработка «лоха»
началась - такая «нужная» государству и такая «опасная» работа этих
«славных» «рыцарей плаща и кинжала»!

Для начала, как водится, решили «обложить» квартиру «Полковника» (так
условно назвали операцию по разработке этого «лоха») «жучками». Старший
группы Петрович, как всегда, поручил это электронщику от Бога Баранову.
Полковник проживал на последнем десятом этаже обычного двухподъездного
дома, и дождавшись, когда он выйдет в магазин, Баранов отправился на
задание, прикрываемый Петровичем, который в «видавшем виды» пальто «а
ля бомжара» остался «на стреме» возле подъезда.

И вот здесь случилась первая неприятность, которых много еще будет в
этом крайне неприятном и даже, по — настоящему, жутком деле - Полковник
неожиданно вернулся домой. Петрович стал быстро названивать по
мобильному телефону «Барану», чтобы тот срочно «делал ноги». Но время
было упущено — полковник уже подъезжал на лифте к своей квартире.
Баранову в этой ситуации ничего не оставалась, как мышкой юркнуть в
пространство между лифтовой и квартирой «лоха». Затаившись в своем
«убежище» и задержав, насколько это возможно, дыхание, от волнения он
мог слышать даже стук собственного сердца, который кувалдой больно
отдавался в ушах; по лицу и шее градом катился холодный пот.

Услышав шаги на лестничной площадке, Баранов нагнулся, решив
посмотреть, что там, снаружи, возле квартиры «объекта», все - таки,
происходит. В это же самое время Полковник тоже нагнулся, повинуясь
каком-то особому, звериному чутью, и их глаза внезапно встретились. «Ты
что там делаешь, а?» - спросил этот страшный, навевающий какой - то
мистический ужас мужик. «Да я просто так, сижу!» - что - то невнятное
промямлил «Баран». «Значит так! - сказал Полковник, громко чеканя фразы.
- Даю тебе 15 минут на то, чтобы ты свернул все свое хозяйство
(«Очевидно, он меня принял за обычного подъездного бомжа», - пронеслось
в голове Баранова), и исчез отсюда. Иначе я так тебя вые..., что твой
зад ни одна больница не склеит!» После этих слов, явно рассерженный
Полковник зашел к свою квартиру. Перспектива разорванной жопы, понятно,
нисколько не прельщала, поэтому Баранов осторожно выбрался наружу и
отправился на доклад к Климовичу.

«Что, оскорблять офицеров ФСБ при исполнении? Да я ему покажу, этому
засранцу - менту! - истошно вопил Климович, строя жуткие педерастические
гримасы и носясь, как оголтелый, по кабинету. - И вы, Баранов, тоже
хороши - простейшей «наружки» не можете организовать. Ну что же,
Полковник сам подписал себе смертный приговор. Приказываю: ликвидировать
его — нет у меня больше времени возиться с каким - то сраным
пенсионером! Как говорится, «нет человека — нет проблемы!»

Ликвидацию решили провести по обычной схеме ДТП. Ответственным за
«мероприятие» назначили «Упыря» Закурдаева - у него был большой
практический опыт по «этой части». Для усиления оперативной группы в нее
добавили двух громил - спецназовцев «Сашу+Пашу», которых за их «дружный
тандем» и удивительную похожесть в Управлении называли «Добчинским и
Бобчинским». Оставалось лишь ждать удобного момента для проведения
оперативно - тактической комбинации. И этот момент вскоре наступил.

На следующее утро, как обычно, Полковник вышел из дома и направился за
продуктами в соседний магазин. Этот пенсионер МВД, странным образом,
нигде не работал, то и дело «шляясь» по продуктовым магазинам. За ним
послали «Каланчу», которая проворно проследовала за Полковником в
Универмаг. «Гонорейкина» осталась снаружи, а «Добчинский и Бобчинский»
расположились напротив магазина на обочине дороги. «Упырь» же в это
время сидел в автомобиле «Тойота» без номеров, с уже включенным
двигателем, на обочине дороги справа от магазина. «Ну что он так долго
не выходит?» - с раздражением подумал Петрович и вслед за Каланчой вошел
вовнутрь универмага.

Полковник стоял возле книжного прилавка и с нескрываемым интересом
рассматривал книги на стеллаже. Недалеко от него расположилась
«Каланча», которая делала вид, что тоже рассматривает видеофильмы на
DVD. Петрович смешно, по — гусиному, вытянул шею, пытаясь через плечо
«лоха» рассмотреть название на обложке книги, но это ему никак не
удавалось из - за плохого зрения.

Наконец, Полковник поставил книжку на стеллаж и направился в сторону
выхода. «Каланча» поспешно проследовала за ним. Выйдя из магазина,
«лох» двинулся прямым ходом в направлении «Добчинского и Бобчинского»,
которые тут же по рации передали «Упырю» готовность «номер один». Упырь
снял машину со сцепления и двинулся по трассе, вдоль которой шел, сильно
размахивая руками, ничего не подозревающий Полковник. Увидев эту жалкую
фигуру в черной куртке и вязанной спортивной шапочке, у «Упыря»
неожиданно что-то екнуло в груди, но он привычным усилием воли подавил
это спонтанно возникшее неприятное чувство и направил свою «Тойоту»
прямо на «лоха».

Внезапно руль автомобиля какая-то неведомая сила потянула влево. «Упырь»
попытался было вернуть руль в прежнее положение, но - не тут то было.
Автомобиль стремительно пронеся мимо «объекта» - буквально в сантиметре
от Полковника. К тому же тот, каким-то невероятным образом, успел
нанести страшный удар левой рукой по зеркалу заднего вида, по которому
тут же тонкой паутинкой пошла трещина. С ужасом ощущая, что он
полностью потерял контроль над автомобилем, «Упырь» кое-как затормозил,
сделав неуклюжий разворот и, наконец, остановился напротив обувного
киоска.

Выскочив из машины, Закурдаев почувствовал, что волосы на голове у него
встали дыбом. «Еще немного, и я получу инфаркт!» - с ужасом подумал
«Упырь», разглядывая разбитое зеркало заднего вида. Мимо, ни слова не
говоря и как ни в чем не бывало, продефилировал страшный Полковник. Все
члены группы пребывали в такой растерянности, что вся «наружка»,
совершенно забыв про «объект» наблюдения, собралась возле машины «Упыря»
- коллективно «переваривать» случившееся.

«Да вы что, издеваетесь надо мной, что ли? С каким - то пенсионером
хором не можете справиться? Теперь я тем более не могу оставить его в
живых — он знает в лицо не только Закурдаева и еще четырех наших
агентов, но и наши «замечательные» методы работы!» - вновь в исступлении
орал на них Климович и направил на «объект» лучшего снайпера Управления
майора Осадчего.

Осадчий прибыл на «объект» уже поздно вечером, что-то около 22.00 часов.
Удобно расположившись на крыше соседнего дома со своей безотказной
снайперской винтовкой «СВД», снабженной глушителем, с которой он
полностью сросся за годы безупречной службы в единое целое и теперь
представлял собой просто идеальную «машину для убийства», снайпер
быстро нашел и взял на прицел этого противного «лоха». Полковник сидел
за компьютером и печатал какой - то текст. «Опять, поди, какую-нибудь
крамолу строчит, козел!» - удовлетворенно подумал Осадчий, аккуратно
беря его на мушку. Через оптику «СВД» этот «лох» выглядел таким
маленьким, игрушечным, совсем не настоящим, что убивать его было совсем
не жалко.

Позиция, выбранная снайпером для стрельбы, была просто идеальной. Не
долго думая, Осадчий прицелился и, задержав дыхание, плавно спустил
курок и....ничего не произошло! Он с силой протер глаза - но нет, этого
просто не может быть - Полковник все также невозмутимо сидел за
компьютером и что-то печатал. Снайпер в замешательстве отодвинул
затворную раму и убедился в отсутствии патрона в патроннике — значит,
пуля, все-таки, «ушла»: весь вопрос — куда? В исступлении Осадчий стал
давить на курок, как дрессированная обезьяна, практически не целясь,
расстреляв больше 30 патронов и.....опять ничего! Это было уже слишком
даже для такого матерого «зверобоя», каким он себя всегда позиционировал
в Управлении. Чувствуя, что он тихо сходит с ума, Осадчий сгреб в охапку
снайперскую винтовку и снаряжение и, сломя голову, в паническом ужасе,
побежал — вон, как можно быстрее, вон с этой проклятой крыши!

Все происходящее вокруг это странного Полковника все больше и больше
стало походить на какое-то коллективное безумие — групповое
помешательство сотрудников всего Управления. Климович просто рвал волосы
на голове, истерично требуя хоть каких-то результатов, а сотрудники -
участники этой злополучной операции только виновато опускали головы и
грустно отводили глаза в сторону. Больше месяца Управление «толкалось на
месте», «стянув» на этого проклятого Полковника уже более 30 человек —
самых лучших сотрудников госбезопасности - и никакого толку!

Пробовали осуществить так называемый «заход на плечах», когда группа
спецназовцев под видом лифтеров в течение часа производила такой
демонический шум в доме, одновременно работая тремя перфораторами, что,
казалось, обвалятся крыша и стены панельного дома, но Полковник, вопреки
всем расчетам, из квартиры так и не вышел, сведя на «нет» все
титанические усилия спецназовцев. Пробовали и новейший нервно -
паралитический газ, «любезно» предоставленный токсикологической
лабораторией, капсулу с которым опускали в вентиляционную шахту на
уровне квартиры Полковника, но и он оказался совершенно безвредным для
этого «монстра».

Наконец, Климович совсем «потерял свой нерв» и на очередной планерке
заявил совершенно упавшим голосом всем присутствующим: «Еще немного — и
нас всех можно смело отправлять в «Кащенко»! Все, заканчиваем весь этот
«балаган»! В последний раз попробую направить к Полковнику двух
снайперов с винтовками Лобаева. Если и это не поможет — все, сворачиваем
операцию! Здесь очень сильно попахивает мистикой — а это уже выше нашей
компетенции, так и доложим руководству!»

Снайперская винтовка Лобаева (СВЛ) — самое мощное снайперское оружие в
настоящее время, которое находится даже на вооружении службы охраны
Президента России. Эта винтовка, калибра 408 (авт. - специальный, самый
крупный калибр «Chey-tak» для снайперских винтовок), имеет эффективную
дальность стрельбы до 2 км 200 м. Патрон «СВЛ» на расстоянии 1000 м
способен легко «прошить» броню БТРа, фактически работая как
противотанковое ружье времен Великой Отечественной войны. Поэтому не
случайно, что выбор Климовича пал именно на это «супероружие» - уж если
оно не способно пробить «невидимую стену», защищающую злополучного
Полковника, то тогда уже точно - ничто не поможет!

Но в сложившейся ситуации у этого оружия был один, весьма существенный
конструктивный недостаток — для него не были предусмотрены съемные
глушители, поэтому звук от него, с учетом калибра 408, получался
примерно такой же, как звук от выстрела «СВД», помноженный на «5».
Понятно, что «шуметь» подобным образом в жилых кварталах города было
крайне не желательно. Поэтому было решено приурочить «операцию» к
Новому 2009 году, чтобы замаскировать звуки выстрела «СВЛ» под
праздничные новогодние хлопушки и фейерверки.

1 января 2009 года два лучших снайпера Управления со своими
супервинтовками Лобаева заняли удобные позиции в двух девятиэтажках
напротив дома Полковника и стали ждать появления главного «фигуранта».
Примерно около 12 часов дня Полковник вышел на балкон, одетый в свою
неизменную черную куртку и вязанную шапочку, и снайперы начали свою
«ювелирную работу», со страшным грохотом, на который в страхе озиралась
вся немноголюдная после праздника улица, произведя по «объекту» три
прицельных выстрела. Когда все стихло, перед глазами изумленных
снайперов предстала абсолютно сюрреалистическая картина — в
ослепительном сиянии январского Солнца на балконе стоял живой и
невредимый Полковник со своей детской, такой непосредственной и
очаровательной улыбкой на губах.

….......................................................................
.....................................

С тех памятных событий прошло уже больше 40 лет. Мне уже «стукнуло» 88
и, честно говоря, я основательно подустал от всей этой земной канители
(«Все суета сует и томление духа!» - как же верно и очень поэтично
определено это наше земное существование в книге Екклесиаста), что
ужасно хочется отдохнуть! Я знаю, что в ближайшее время покину этот мир
и предстану с обстоятельным отчетом перед Ра. Я уйду, умиротворенный, в
совсем даже не пугающую, а такую родную и близкую мне Бездну, с ее
совершенным Космическим Величием и Абсолютной Пустотой, без сожаления
оставив свой «футляр» на Земле, чтобы, как великий пророк Заратуштра,
«вернуться и начать все сначала»! Жизнь — это «Вечно Крутящееся Колесо»,
где Смерть является отнюдь не Концом, а лишь началом нового жизненного
Акта. Жизнь — это «сталкинг», а «сталкинг» - это Искусство; причем,
Искусство боевое - и чем искуснее «сталкер», тем правильнее, разумнее и
красивее обычная человеческая Жизнь, щедро подаренная нам Небесами!

Ну что же - мы с Ра для первого раза совсем неплохо потрудились - «я
так думаю», как говорил известный и очень харизматичный киногерой
Фрунзика Мкртчяна! Подобно приличному «сталкеру», мне удалось, все -
таки, достойно пройти свой земной путь (где главным «бонусом»
«сталкера» является вход в Царствие Небесное), который любимый Ра
заботливо расписал для меня, «как по нотам», до последней секунды, -
собрав множество убедительных, стопроцентных артефактов существования
Всевышнего - нашего Единого Бога — Отца, Любящего Всех и Вся Творца!
При этом из нас с Батей получился такой блестящий, такой восхитительный
дуэт — просто чудная команда Божественного Спецназа, где Батя –
«ведущий», а я – «ведомый» от слова «вед», что означает древнейшую
ведическую традицию у славян - гиперборейцев! И, как говорится,
результат — налицо!

Передо мной лежит многострадальная, но уже не голубая планета Земля -
теперь она полностью окрашена в зеленый цвет — цвет Ислама: да не
простого, а научного — так называемого «зерванизма» (да-да, эта та самая
религия Бога Зервана - Абсолюта Абсолютов (Времени) у древнеиранских
зороастрийцев, несправедливо позабытая нами аж на 3 тысячелетия),
который, спустя 2000 лет с момента Пришествия Иисуса Христа, через
Абсолютное Знание, наконец - то, принесет на Землю долгожданный Мир и
Порядок! Машаллах — как говорится в Коране, «на все Воля Аллаха»!
Значит, пришла Его пора — Время Ра! Аллах Акбар, дорогой Ра, Аллах
Акбар!



(см. клип: Сергей Воронин «Аллах Акбар» на You Tube)

КОНЕЦ



СОДЕРЖАНИЕ

Детство.................................................................
...............................4

Отрочество..............................................................
...........................12

Юность..................................................................
..............................69

Армия...................................................................
...............................155

Филармония..............................................................
.........................225

Тюрьма..................................................................
..............................254

«Здравствуй,
Ра!»....................................................................
...........298

«СМЕРШ» - смерть
«шакалам»......................................................310