Воспоминания на встрече

Вот физики говорят: время – де в обычных условиях движется равномерно из прошлого в будущее. Ни черта оно не равномерно. То как река широкая, Волга там скажем, или Енисей какой,- течёт плавно, глазу не заметно, а то зажурчит как горная река, забурлит водоворотами, забьёт в теснинах о камни, и кажется – всё, пришёл конец твой. Ан — нет, вынесет тебя этот поток на равнину и опять потечёт время спокойно, вальяжно. До следующих порогов… И плывём мы по течению не замечая движения жизни, не замечая как дни сменяются днями, а годы – годами. Времени не замечаем. Обидно. И самое обидное то, что  не замечаем мы, как это время нас изменяет. Глядишь на себя в зеркало каждый день и кажется, что всё такой же. И только когда встречаешься со своими сверстниками, понимаешь, что неумолимо-то времечко…                                      Мы сидим в небольшом уютном кафе расположенном чуть ли ни в центре города, но в какой- то подворотне, в стороне от шумных магистралей. Мы – это наш бывший десятый «А» — человек двадцать. Все, кого Лёшка сумел собрать на тридцатилетие окончания школы; собрать в кафе, ему же и принадлежащее. Вот он сидит напротив меня, всё заглядывает мне в глаза, старается подлить мне в рюмку очередную порцию дорого коньяка. Как- же, четверть века не виделись, а ведь был лучшим другом когда- то. Братьями друг друга называли. Полысел ты брат, обрюзг, живот распирает дорогущий фирменный пиджак. Но лицо важное, вальяжное. Как- же, жизнь удалась. Вот и кафе это своё, да и не одно. А я смотрю на бывших своих одноклассников. И то ли узнаю их, то ли вижу совсем не известных мне людей. Наташка, сидящая рядом, ты ли это? Когда- то худенькая хохотушка, а ныне солидная полная матрона, имеющая уже двух внуков. А рядом Мишка Николаев. Все девчонки завидовали твоей роскошной, чёрной как смоль, цыганской кудрявой шевелюре. Где растерял ты её, на каких подушках голова твоя стала плешивой? Машка, когда на лице твоём появились появились эти глубокие морщины? Знаю, жизнь у тебя была не сахар – рано овдовела, двое детей на руках. Но всё- же… Неужто и я так изменился? Словно услышав эти мысли, Марина, сидящая по левую руку от меня, повернулась ко мне:                                               — А ты всё такой же серьёзный, молчишь, смотришь на всех букой этакой!                                                                                          — Да, Маришка, задумался немного. Смотрю и грустно стало: как же мы все изменились.                                                          Она улыбнулась мне в ответ, показав свои, то ли чудом сохранённые, а скорее керамические блестящие, сверкающие белизной зубки:                                                                                              — Тебе ли, Андрюша, грустить? Выглядишь на все сто. Мы уж с девчонками всё гадали, как это у тебя получилось – заморозили тебя что ли? Как был красавчиком, так и остался.                  — Ага, красавчик. Особенно с этим шрамом в пол- лица.               — Нет, правда. А шрамы украшают мужчин, тем более, что он совсем не заметен. И плечи не обвисли, и живота нет. Стройный по- прежнему. Сразу видно – офицер!                                — Фигура в порядке – спасибо зарядке, — пробую я отшутиться.                                                                                                   — На тебя многие наши разведёнки здесь глаз положили. Ты ведь бобыль до сих пор? -  продолжала она пытать меня.           — Да,  вот, холостяк всё.                                                                       — Что же так?                                                                                         — В училище курсантом не сумел, а в армии всё некогда было. Да и никто замуж не взял-с.                                                                — Вот в школе и надо было выбирать – многим ведь нравился. Ирина по тебе уж как сохла. Она теперь в шоколаде – директор какой- то фирмы, машина служебная её дожидается. Вон посмотри на неё, какая стала!                               Я послушно посмотрел в угол, где она сидела. Да, холёная. Лицо свежее, видно, что  макияж дорогой, как и изысканная причёска. В ушках висюльки с бриллиантами, наверняка настоящими. Дорогой костюм, явно заграничный, от какого- ни будь кутюрье, прикрывает стройное ещё тело. А Марина тем временем продолжала:                                                        — Женился бы на ней, сам бы в порядке был. А ты всё ёрничал, да на Ленку заглядывался. Вот и живёшь бобыль бобылём! А что у вас с Леной произошло? Почему расстались? А знаешь, ведь она давно за границей живёт. Замужем то ли за немцем, то ли за французом…                                                              Что я мог, Марина, тебе ответить на это? Рассказать, как собирались мы с Леной сразу по окончании училища пожениться? И как перед самым выпуском я узнал, что она уже вышла замуж за моего, когда- то лучшего друга, сидящего сейчас напротив? Ну, уж нет!.. А в зале тем временем стоял гул, как в любой компании, где все уже хорошо подвыпили, и никто уже никого не слушает; все говорят разом и различимо только: «А помнишь..., а помнишь…». Вечер явно подходил к концу. Уже сказаны все тосты, уже станцованы все танцы, уже пропел на гитаре свою последнею песню наш школьный бард Славка, уже обменялись телефонами и заверениями, что «вот теперь то не забудем друг друга, обязательно созвонимся завтра, ну может послезавтра, ну, в общем, на неделе…». Многие уже поглядывают на часы и подбираются к гардеробу. Пора – скоро закрывается метро, и надо спешить к семьям: мужьям, жёнам и детям, а кто и к внукам. Некоторые, кто по богаче, заказали такси, но и они уже спешат – пора...                            Дождавшись, пока мои милые постаревшие одноклассники, кто группками, кто по — одиночке, выйдут  из кафе, побрёл к выходу и я. Когда я переступал порог зала, кто – то взял меня за локоть. Оглядываюсь – Лёшка смотрит на меня чуть прищуренным взглядом, и, как мне почудилось, немного виноватым.                                                                                   — Ну что же, мы так и не поговорим, за весь вечер, брат?                  — Отчего же, Лёша, можно и поговорить. Да только о чём?       — Всё не можешь мне Лену простить? – он невесело усмехнулся какой то кривой улыбкой. – Знаешь, песенка была такая: «если к другому уходит невеста, то, не известно, кому повезло»?                                                                                                Я ничего не отвечаю и пристально смотрю на него. Лёша поёжился под моим взглядом и продолжал:                                         — Это не я у тебя её отнял. Когда Лена узнала, что тебя после училища отправляют в Монголию служить вместо Германии, то сама меня под ручку в загс повела…                              — А ты, конечно, телок безвольный.                                                  — Любил я её и тебе завидовал. Всегда завидовал.                          — Вот уж не ожидал. Ну, хорошо, допустим. Но почему не сообщил?                                                                                                      Он посмотрел на меня как побитая собака. Довольно смешно при такой солидной комплекции, фирменном костюме, массивном золотом перстне на толстом пальце, смотреть на меня глазами обиженного ребёнка у которого отняли любимую игрушку. После некоторой неловкой заминки:                                                                                                          — Слушай, Андрей, пойдём ко мне в кабинет. Неудобно здесь, вон уже официантки прислушиваются.                                             И действительно, молоденькие девушки, убирающие посуду, косятся в нашу сторону, глазками постреливают и ушки навострили. И всё- то им секреты хозяина выведать хочется. «Ну что ж, пойдём,» — говорю я, и мы идём в другой конец кафе в кабинет Алексея… Да, ничего себе кабинетик. Я ожидал увидеть что – то вроде офиса, или конторы бухгалтерской; а здесь апартаменты целые: массивный кожаный диван, два таких же кресла ему в пару, большой журнальный столик перед ними. Напротив буфетная стойка с баром, холодильник и электроплита. В углу платяной шкаф. Рядом – компьютер на столике ( куда уж без него сегодня ) и телевизор с большим экраном.                                                           — Богато живёшь, братишка! – говорю я бывшему другу.                  — Да понимаешь, я допоздна на работе задерживаюсь, часто ночевать остаюсь. Так что комфорт, — он обводит вокруг себя рукой, — это не прихоть.                                                  Жестом руки он указывает мне на кресло, приглашая садиться, сам подходит к бару, достаёт оттуда литровую бутылку виски, из буфета два больших стакана, из холодильника нарезанный лимон на тарелочке и бутылку колы. Ставит всё это на журнальный столик и садится в кресло напротив.  Ну что же, всё солидно, на уровне. Значит, долгий нас ожидает разговор. Лёшка наливает в стаканы виски. Молча, без тостов, выпиваем. Повисает неловкая пауза, никто не может начать говорить первым. Наконец Алексей не выдерживает:                                                                                                 — Конечно, подло я поступил тогда. Думал, что в любви друзей не бывает, что с тобой как  то всё со временем утрясётся… Но и ты мне отомстил здорово. – Взгляд его вдруг из беззащитно щенячьего превратился в жёсткий, даже какой- то злой и требовательный, в упор смотрящий мне прямо в глаза. Я от изумления чуть не роняю свой стакан:                               — Что- то я не пойму, о чём ты? Что же я такого сделал?             — Знаешь наверно, что меня после института призвали отслуживать?                                                                                                 — Слышал, конечно. Когда в первом отпуске был, хотел с тобой встретиться, а повидался с Леной – она мне и рассказала.                                                                                                — Вот – вот, что с Леной! В общем, не поехала она тогда со мной. Якобы, в аспирантуру собиралась готовиться. Вот тогда я и заподозрил, что не было у неё особой любви ко мне…- он отхлебнул из стакана и на минуту замолчал.                                        — Ну не поехала и не поехала, я- то здесь причём, и какая — такая моя месть?                                                                                             — Какая? А ты не знаешь? Короче, приехала она за месяц до вашей встречи, навестила, так сказать, боевая подруга своего сокола. Побыла недельку и домой. Скучно ей стало, хотя я в городе служил. А ещё через месяц телеграмма: «Нас скоро будет трое»! Обрадовался конечно… Ну вот… Возвращаюсь домой за месяц до родов, а на вокзале Тоня, подруга жены встречает. Помнишь Тоньку то? – я киваю головой, — спрашиваю, где, мол жена моя разлюбезная? А она отвечает, что дескать роды у Лены начались – в роддоме она. Считать я до девяти не разучился ещё. И закрались у меня подозрения нехорошие…                                                                                 — И что? Мало ли что. И семимесячных рожают, — встреваю я в Лёшкин монолог.                                                                    — Да ты погоди, не перебивай… В общем родила она девочку. Знаешь наверно?                                                                   — Знаю, мама писала.                                                                           — Забрал я их из роддома. Отметили, конечно, как полагается. Радовался всё, только мысли разные всё из головы не уходят. И стал я вдруг замечать, что Тоня,- а она часто стала бывать у нас дома, — как странно ведёт себя. То намёки какие – то, то в глаза не смотрит, всё в сторону взор отводит. Не выдержал, пристал к ней. Пытал, чуть за горло не придушил. Созналась. Не сразу конечно, но созналась. Рассказала, что встречались вы с ней, покувыркались на полную катушку. И ребёнок этот твой…                                                        — И как ты поступил? – спрашиваю его, понимая уже, где собака зарыта.                                                                                                   — Развёлся, конечно. Не сразу – суд ещё долго был. Не хотели разводить нас. Лена всё утверждала, что верна мне всегда была. Да спасибо Тоне, подтвердила всё, что мне говорила. Хоть и подруга Лене была, да честная, не то, что… В общем развели нас.                                                                                          — И что дальше было?                                                                         — Дальше? А дальше, через год, где- то подцепила она иностранца, журналиста из Германии, и уехала с ним за границу. Больше я её не видел. И знаешь, мы за тот год как – то сблизились с Тоней, сдружились, ну и скоро поженились. Две девчонки у нас, взрослые уже. Вот так, Андрей, ты мне отомстил, — он замолчал и уставился в свой стакан.                              Повисла неловкая пауза. Я смотрю на друга своей юности, вспоминаю неказистую, рыжевато – белёсую, с угловатой фигурой, Тоню и думаю: « Эх, Лёшка, не знаешь ты, что Тонька только из – за тебя сдружилась с Леной. Что сохла она по тебе безмерно, что рыдала, жалуясь на то, что ты, мой друг, не замечаешь её. Что вся эта история – плод её интриги. Не знаешь и никогда не должен узнать, потому что у тебя скоро уже серебряная свадьба, потому что у тебя две дочки». И только говорю ему:                                                                                — Можешь не верить, Алексей, только ничего у нас с Леной не было. Мы и встретились только один раз. На улице. Тогда нас Тоня и видела. И весь интим у нас – поцелуй в щёчку на прощание.                                                                                              Лёшка как – то странно и дико посмотрел на меня. Встал, прошёлся по комнате взад – вперёд. Подошёл к столику, взял бутылку, плеснул в стаканы виски. Молча выпили по глотку.                  — Андрей, ты правду мне сказал? – я кивнул в ответ. – Так какого же хрена… Значит, получается… — он задумался, видно не зная, что сказать.                                                                             — Не знаю я, Лёха, какого хрена, только думаю, что давно пора закончить нам эту ссору. Сколько лет прошло, сколько лет...                                                                                                                        — Да, пора. Знаешь, Андрюха, — я все эти годы мучился…              — Знаю, чем ты мучился, — перебил я его. – Считал себя сволочью, что бросил женщину с младенцем, а меня негодяем, за то, что сделал тебя таким!                                                      — Может ты и прав… Короче, забыли, проехали…                          Мы поднимаем стаканы, чокаемся, залпом выпиваем – уже не враги, но и не друзья. И какое – то напряжение, бывшее у нас с начала вечера, вдруг спадает. Алкоголь приятно согревает желудок, растекается тёплой волной по всем жилкам, расслабляет мышцы. Но хмель проходит — как бывает у много выпивших с толком, под хорошую закуску, крепких мужиков.                                                                                      — Расскажи, Лёша, как ты дошёл до жизни такой? – он непонимающе смотрит на меня – я имею в виду всё это, — я обвожу рукой вокруг себя, — ты ведь о науке мечтал. Мама писала, что в оборонном НИИ работал, исследованиями важными занимался. И вдруг торгаш?                                                      — Да, и в НИИ работал, и наукой занимался… Только началась перестройка, затем в союз развалился. И стала эта наука никому не нужна. Зарплату месяцами не платили, а если и платили, то такие гроши… Нет, жена не корила. Только, что, я сам не вижу? Придёшь домой вечером – в холодильнике пусто. Девочки подрастают, им покрасоваться в школе хочется, а мы колготок простых не можем… Тоня бросила свою работу, челночить стала. То в Турцию смотается – кожу там всякую, да трикотаж везёт баулами, то из Китая пуховики на горбу тащит. Стыдно мне стало – здоровый мужик на шее женской сидит и ножки свешивает. Бросил я институт к чёртовой матери, стал жене помогать. Ну и пошло у нас потихоньку дело. У Тони талант к бизнесу оказался. Открыли ларек на рынке, потом магазин. А потом Тоня загорелась ресторанами. Бывшею столовую прикупили, в ресторанчик переделали, и пошло, и пошло. Тяжело было – и бандиты наезжали, и чуть пару раз не разорились. Но сдюжили как видишь. Теперь живём как люди должны жить.                                     — А как – же с наукой, не тянет?                                                         — Знаешь,  нет. Сначала тосковал, конечно, потом втянулся в дело – понравилось.                                                            Лёшка задумался на мгновение. Потом повернулся ко мне и спросил:                                                                                                       — Ну а как ты, Андрей? Расскажи как жил. Я ведь ничего о тебе не знаю.                                                                                                       — Как жил, спрашиваешь?                                                                    Я встал, подошёл к окну, приоткрыл форточку, впуская свежий февральский  морозный воздух. Прижался лбом к холодному стеклу. За окном стояла тихая зимняя ночь. Плохо освящённый двор засыпан снегом. Перед моим взором возникают картины моей далекой лейтенантской юности…             Воспоминание первое. Двадцать пять лет назад.                            Вот и закончено, наконец, училище, где четыре года нам вдалбливали военные науки, вручены на главной площади города дипломы, обмыты шампанским «поплавки» на выпускном банкете из отполированной гильзы от крупнокалиберного снаряда. Первый офицерский отпуск… Стараюсь не вспоминать о Лене и друге – получается плохо, но потихоньку боль притупляется. Скоро в часть уезжать, –  что там будет, как пойдёт служба? Наконец получены служебные загранпаспорта; и вот мчит нас, группу молодых офицеров, скорый поезд «Москва – Улан-Батор» на восток в неведомую даль… В штабе армии получаю направление в дивизию расположенную на китайской границе. Снова поезд, теперь уже на юг. Состав медленно плетётся среди гор окружающих город. Но вот горы постепенно перетекают в невысокие холмы, и наконец, поезд, набирая ход, вырывается на бескрайную, залитую ярким солнцем, долину. Прибываем поздно вечером. Последняя станция перед границей, крупная по местным масштабам. ПАЗик – раздолбанный армейский автобус, отвозит нас в гарнизон. Привозят нас, на первое время, в гостиницу. Ну, гостиница – громко сказано. Просто это квартира в жилой пятиэтажке – хрущёвке. Армейские стандартные солдатские койки и тумбочки, обшарпанные: стол и стулья. Но после недели пути и этому рады – не привыкать! Встаём рано утром, выходим с товарищами во двор, оглядываемся вокруг. Два пятиэтажных панельных дома, пара десятков двухэтажных деревянных – «бруски», как их здесь называют. Несколько, также деревянных, длинных здания, в которых размещены офицерские общежития для холостяков, столовая, военторг. Напротив столовой – офицерский клуб, напоминающий своей архитектурой какой-то заводской ДК. Дальше – бетонный забор, за которым начинаются казармы и парки с техникой воинских частей. Называется всё это «Северный городок» — огромная прямоугольная площадка, окружённая со всех сторон невысокими, дотла выжженными солнцем, холмами. На некоторых из них вращаются огромные антенны РЛС зенитного дивизиона. Между домами, кое – где, чахлые топольки. Да, прямо скажем, картина не радостная. В двух – трёх километрах от нашего городка ещё один, мотострелковый, полк с небольшой жилой зоной и медсанбат – это городок «Южный». Рядом с ним небольшой монгольский посёлок, состоящий в основном из юрт, называемый, почему-то, городом. И на десятки, а в некоторые стороны, и сотни, километров, ни одной живой души. Одно слово – пустыня. По фильмам и книгам мне представлялись, песчаные барханы с кустами саксаула и перекати – поле. Но Гоби не такая. Невысокие, выжженные палящим ярким солнцем,  холмы за холмами, почва твёрдая – сплошной мелкий камень, словно галечный пляж, только на тысячу километров… После завтрака идём вдоль бесконечного бетонного забора в свой полк. Вот один КПП, второй, третий… Наконец наш артиллерийский полк. Дежурный провожает нас в штаб. Проходим мимо огромного плаца к длинному одноэтажному зданию, выкрашенному охрой в жёлто – красный цвет. Казармы ничем не отличаются, разве только чуть поменьше. Собирают нас в актовом зале штаба. Перед рядами деревянных кресел -  длинный стол, на котором стопкой лежат наши служебные дела. За столом сидят начальник штаба и командир полка. Нас вызывают по очереди, читают совсем тоненькие дела, задают пустые вопросы. Зачитывают приказ о назначении. И вот я уже командир огневого взвода шестой батареи второго дивизиона. Короткое представление нашим начальникам – комбатам и комдивам… Ко мне подходит высокий старлей. «Вова Раков. Ну, с приездом» — как – то несолидно говорит он и протягивает руку. Теперь, уже мой, комбат слегка картавит: «Вова Гаков» слышится мне. Вова всего года на два — три постарше меня, но выгладит весьма представительно, даже грозно. Я не маленький, а он чуть не наголову выше, и, пожалуй, раза в полтора шире. Живот у него тоже не хилый, но не жирный. Мускулы так и распирают форму. «Вот уж поистине верста с гаком» — проносится у меня мысль.  Его ладонь, широкая как лопата, так сжимает мою кисть, что чуть не вскрикиваю от боли. Но этот, весьма суровый, вид, неожиданно смягчает добрый насмешливый взгляд синих, чуть выпяченных глаз, опушенных белёсыми густыми, какими – то поросячьими ресницами. «Ну, давай сходим в тыловую часть» — говорит он мне и под руку ведёт из кабинета в кабинет, где меня ставят на вещевое и продовольственное снабжение, выдают ордер на заселение в офицерское общежитие. Наконец, выходим из штаба.                                             — А теперь, лейтенант, пойдём служить, — торжественно и чуть насмешливо произносит Вова, — сначала в парк, технику покажу.                                                                                                            — Что ж, служить, так служить! – в тон ему отвечаю я, и мы идём —  вдоль длинного ряда казарм, мимо спортивного городка, большой кирпичной, также выкрашенной охрой в красной цвет, столовой. Вот и наша техника: гаубицы М — 30, стоящие колёсами на поддонах, с задранными в верх, зачехлёнными, тупорылыми, короткими стволами; восемь, стоящих в ряд, трёхосных, бортовых, покрытых тентами автомобили ЗИЛ 131. Мы обходим эти старые, сорок четвёртого года выпуска, орудия, проверяем машины.                           — Товарищ комбат, откуда же такое старьё? – указываю я на гаубицы, — я думал, что это можно только в музее увидеть!          — Ты, Андрей, не смотри на возраст. Орудия надёжные, исправные. А для нашего воина -  чем проще, тем лучше, — важно изрекает он, — нагляделся? Пошли тогда в казарму с личным составом знакомиться.                                                              Тем же путём возвращаемся обратно к расположению батареи. Время  обеденное и когда мы подходим к казарме, батарея уже построена повзводно в колонну. Раков останавливает мой взвод, командой поворачивает к нам лицом. Представляет меня взводу. Я смотрю на восемнадцать разноплеменных лиц солдат и сержантов: русских и украинцев, узбеков и казахов, кавказцев, чуть ли не всех народов… «Как мне будет служится с вами, смогу ли я управлять вами»? – проносится у меня в голове. Они тоже, кто с интересом, кто настороженно, а кто и с усмешкой (мол, посмотрим, что ты за командир такой), рассматривают меня.             — Ладно, лейтенант, пойдём в канцелярию. Там по книге учёта ознакомишься с людьми, — говорит комбат, отпуская взвод. – И учти — о солдатах заботься, но никого близко не подпускай. Помни – куда солдата не целуй – везде жопа, — наставляет меня по дороге Раков.  Мы заходим в казарму. Прямо напротив входа дверь  канцелярии батареи. Возле неё стоит дневальный возле тумбочки дежурного и тревожного пульта. Лицо дневального, по виду кавказца,  при виде командира батареи, становиться каким- то, то ли грустным, то ли испуганным.                                                                                               — А, Разаков! – говорит грозным голосом комбат. – Никуда не уходи, сейчас вызову.                                                                Мы проходим в канцелярию. Четыре письменных стола, двухстворчатый шкаф, вешалка и небольшой сейф в дальнем углу у стола – обстановка этого помещения. За столами сидят два молодых офицера.                                                                                  — Ну, вот вам и новый коллега, прошу любить и жаловать! – представляет меня Вова. – Знакомьтесь ребята.                                  Знакомимся. Старший офицер батареи, старлей Бабенко, — украинец с хитрым прищуром маленьких глазок, шмыгающим постоянно носом, — сразу не нравится мне. Второй, лейтенант Воронов, высокий сухощавый парень, с добродушным мягко очерченным лицом, больше мне по – нраву. Как оказалось впоследствии, первое впечатление было правильным. Хитрюга Бабенко вечно старался переложить свои обязанности на других, но с начальством был услужлив и подобострастен. Воронов же – ряботяга и умница, всегда готовый помочь…                                                                                       — Познакомились? – спрашивает Вова, и кричит в сторону двери: – Разаков, заходи!                                                                                — Сейчас цирк увидишь, — шепчет мне на ухо Воронов.                В канцелярию заходит Разаков, докладывает о прибытии и сразу почему-то становится в угол. Раков подходит к нему вплотную, прижимает к стене бедного воина своим мощным животом и начинает ласковым голосом ласковым голосом внушать:         — Что же ты, боец, службу так несёшь, а? Ночью на тумбочке уснул, туалеты не вымыл. Не хорошо. Ведь Родина требует героев, а кого мамы рожают? Ну, ты ведь исправишься, Разаков, а?                                                                   При каждом слове комбат то отодвигается от солдата, то снова надвигается на него. Со стороны его движения похожи на штормовую морскую волну с силой набегающий на берег. Мы потихоньку хрюкаем от смеха, а у несчастного солдата только вырывается звук «хрр» при каждом наплыве волны живота Вовы.                                                                                                  — Ну как, Разаков, усвоил?                                                                         — Так точно, товарищ старший лейтенант! – еле выдавливает из себя боец.                                                                           — Ладно, иди и смотри у меня, — говорит ему Вова.                        Когда Разаков на дрожащих ногах выходит, комбат обращается уже к нам:                                                                                     — А теперь, товарищи офицеры, отметим прибытие.                      Он открывает сейф и достаёт из него большой графин, доверху наполненный прозрачной жидкостью, четыре гранёных стакана, банку тушёнки и батон белого хлеба                   — Это что, водка? – спрашиваю я.                                                        — Ну что ты, лейтенант, — отвечает мне Раков. – Чистый спирт! У зенитчиков в кинг выиграл.                                                               Не успевает Вова разлить по стаканам огненную жидкость, как вдруг раздаётся команда дневального: «Батарея, смирно!». Дверь открывается и в комнату заходит невысокий, крепко сбитый, с загорелым дочерна, морщинистым лицом, майор -  командир дивизиона Горюнов. «Товарищи офицеры!» — командует Раков и, с тоской, смотрит на неубранный обратно в сейф графин. Мы дружно вскакиваем.                                                                                                    — Вольно, вольно, — говорит комдив. – Ну как, лейтенант, осваиваешься? – обращается он ко мне.                                                — Так точно, товарищ майор!                                                              — Вот и хорошо… Водички у тебя нет, комбат? – спрашивает он Вову, снимая фуражку, обнажая седые волосы и потный лоб.                                                                                         Вова, не зная, что ответить, молчит. И только кадык у него начинает ходить вверх – вниз, как будто он подавился слюной.                                                                                                        -  А, вот же у тебя графин! – продолжает Горюнов, вытирая платком внутренний ободок фуражки и взмокший лоб.                                                                                                                   Он наливает доверху стакан. «Господи, что сейчас будет»! А комдив спокойно пьёт. На лице его не дёргается ни одна морщинка, только глаза начинают укоризненно косить на Ракова. Мы, в изумлении, замираем. Комдив ставит на стол, вытирает платочком губы, надевает фуражку,  поворачивается и, молча, выходит из канцелярии. Но, открыв дверь, останавливается, и, повернув в нашу сторону голову, говорит:                                                                                                           — Ребята, я могу пить всё, что угодно. Но надо же предупреждать! – печально вздыхает и добавляя:  – Чтобы не напиваться! – выходит и запирает дверь.                                                     — Видал? Вот это закалочка! Настоящий афганец! – восклицает комбат, бодая меня локтём в бок.                                        — А он что, в Афганистане воевал? – спрашиваю я Вову.                   — Ещё бы! Ты думаешь, ему сколько лет?                                        — Ну, сорок наверно, — отвечаю я, вспоминая седые волосы Горюнова.                                                                                            — Тридцать с небольшим. Вот так, брат. Ладно. Чего ждём? Наливай, Бабенко, по – половинке.                                               Мы пьём спирт. Огненная жидкость обжигает мне рот, но я стараюсь держать марку и не морщиться.                                             — Не вдыхай! Не вдыхай воздух, — учит меня Воронов. – Вот, молодец! – А теперь закуси, — говорит он, протягивая мне тушёнку и ложку с хлебом.                                                                       Раков одобрительно смотрит на меня, покачивая головой.                                                                                                                — Наш человек. Будет толк. Как, товарищи офицеры, будет? – спрашивает он взводных.                                                          — Так точно, будет! – хором отвечают они, и я понимаю, что первую проверку прошёл успешно.                                                       — Так, Андрей, иди теперь в общагу. Отдыхай, устраивайся. А завтра на подъём.                                                              Я, стараясь не пошатываться от ударившего в голову хмеля, ухожу из полка. В общежитии, вечный дежурный, он же каптёр, с заспанной рожей,  берёт мой ордер, смотрит списки в большой амбарной книге, подхватывает мои чемоданы, набитые формой, и провожает меня в комнату, которая станет моим домом на несколько лет. Обстановочка, прямо скажем, сиротская:  две солдатские койки, заправленные синими байковыми одеялами, квадратный стол с потёртой столешницей, два стула, стенной шкаф. В углу, возле двери, кран с раковиной. Не густо… Мой соседом оказывается невысокий весёлый татарин, командир взвода управления нашего дивизиона – лейтенант Равиль Ниязметов. Он как раз пришёл на обед. Знакомимся. Жмём руки.                    — Располагайся. Вещи в шкаф, чемоданы под койку, зубы на полку, — шутит он.                                                                                  — Слушай, а где здесь помыться можно? – спрашиваю его.  — Все удовольствия – туалет и душ – в торце здания. Только горячей воды нет. У нас два раза в сутки воду дают – утром и вечером на пару часов. Так что, пока под краном умойся. Да по быстрей, а то обед пропустим. А поесть тебе надо! – отвечает смеясь Равиль, глядя на мои окосевшие глаза…                                                                                                                Утром едва не просыпаю подъём – даёт себя знать большая разница в часовых поясах. Едва протираю глаза и бегом в полк. Батарея уже встала. Голые по пояс солдаты строем бегут в спорт – городок. У дверей казармы меня встречает комбат.                                                                                          — Тебе что, лейтенант, будильник купить? Ладно, пошли в казарму, порядок посмотрим.                                                                           Мы проходим в большой зал спального помещения. У входа нас встречает дежурный по батарее и докладывает, что происшествий не случилось. Но тут цепкий глаз Вовы замечает в дальнем углу спальни укрытого с головой, мирно спящего солдата.                                                                                                               — В порядке значит! А это что за чудо? – грозно спрашивает дежурного комбат, указывая на спящего. Тот вздыхает и, молча, поводит плечами.                                                    — Это кто?                                                                                               — Сержант Садыков, — отвечает дежурный.                            — Так-с, дедушкой Советской армии себя почувствовал, значит?          Раков тихо подходит к койке Садыкова, молча смотрит несколько секунд на похрапывающего сержанта и вдруг резко садится прямо на его живот. Сетка кровати прогибается чуть не до пола. Ничего не понимающий спросонья Садыков пытается встать. Но куда там! Сто двадцать кило комбата – это вес! Лицо сержанта буреет – видно воздуха не хватает, руки и ноги дёргаются в конвульсиях. Садыков пытается чего – сказать, но никак не может и слова произнести. А Вова в своём, знакомом мне уже, репертуаре:                                                                                                       — Ты что- же не встаёшь на зарядку, а, Садыков? Заболел никак? – ласковым вкрадчивым голосом спрашивает комбат, похлопывая сержанта по — голове своей лопата образной ладонью. – Или устал, бедный? Ты же у нас дедушка, как – никак.                                                                                                      Наконец, комбат встаёт, поднимает за ухо провинившегося бойца и даёт такого пинка, что тот, чуть ли не вылетает из казармы.                                                                                  — Так. Порядок навели… Андрей, — обращается Раков ко мне – посмотри на стене расписание занятий и подготовься, время ещё есть. И позавтракать не забудь.                                         Вот так и началась моя служба. Занятия в классах и на полигоне. Полевые выходы, изматывающие марши, строевая на плацу, обслуживание техники. И бесконечные наряды – караулы, дежурство по полку, патрули в городках. Дни идут сплошной чередой. Сутки, недели, месяцы – сливаются как ручьи в единый, без продуха, поток жизни…                                      …Из глубин моей памяти меня поднимает на поверхность голос Лёшки:                                                                      — Что же, тебе так и вспомнить интересного нечего? Одна рутина, что ли была?                                                                                   — Да нет, почему? Всякое было. Только выделить что-то интересное трудно. Вот разве что…                                                              …Как-то раз, зимой, ещё в первый год службы, подняли нас по тревоге. Обычно плановые учебные тревоги с утра были. А здесь, мы как раз на обеде в столовой были. Вдруг, в зал вбегает сначала один посыльный, потом другой, третий, да всё с разных частей, и орут: «Тревога»! Значит дело серьёзное – всю дивизию поднимают. Срываемся с места, на ходу обед дожёвываем. Когда прибегаем, сразу в парк – личный состав уже там, технику заводит, кузова грузит, орудия цепляет. Мат– перемат стоит – мороз за тридцать, машины плохо заводятся, а время идёт. Больше всех суетится Бабенко. Бегает вокруг машин, руками машет, визгливым голосом покрикивает на солдат – кипучую деятельность изображает. Особенно когда комдив с начальником штаба мимо проходят. В общем, очки гребёт. Ну, кое-как, завелись. Полк уже по — батарейно, по – дивизионно, в колонны вытягивается. Слава богу, успели. А теперь марш в районы сосредоточения, на самую границу с Китаем. Через пару часов достигаем, наконец, запасной район. Колонна полка распадается на отдельные ручейки батарей – все по своим местам.                        Раков по радиостанции связывается со штабом дивизиона – докладывает, что прибыли. Теперь можно и расслабиться, покурить, потравить анекдоты в ожидании проверяющих и команды «отбой». Не тут-то было! Через пол – часа из-за холмов выкатывается машина со штаба дивизиона. Сзади, с прикреплённой к борту огромной катушки, провод разматывается. Из кабины выскакивает Равиль и подходит комбату:                                                                                                           — Вот, Вова, связь к тебе протянул, — говорит он, здороваясь с офицерами. – Подсоединяйся скорей, комдив поговорить срочно хочет.                                                                                     Пока связисты присоединяют полевые телефоны к кабелю, мы болтаем с Ниязметовым, расспрашиваем, что слышно, как долго торчать на морозе будем.                                      — Да чёрт его знает, ребята, — отвечает Равиль, — сам не знаю, но наверно долго, а то зачем кабель тянуть приказали бы?                                                                                                                  Наконец, аппараты подключены. Раков о чём-то долго говорит со штабом. И по выражению его недовольного лица мы понимаем – придётся здесь задержаться. Комбат подзывает нас к себе.                                                                                  — В общем, так, — говорит Вова, — приказали оборудовать огневые позиции, ставить палатки. Всем понятно?                              — Чего не понятного! – недовольно присвистывает Бабенко. И, чуть не плача, добавляет: – Роем окопы под орудия, а грунт – то, грунт – то здесь как камень.                                    Земля здесь ещё та! Её и летом то лопатой не возьмёшь, а сейчас, в мороз – это сплошной бетон высшей марки. Даже из-под кирки при ударе искры сыпятся. Чешу затылок и я. Мало орудийных окопов, надо ещё и другие отрывать – и под ящики с выстрелами, и укрытия для личного состава.                           — Ничего, ребята, зато солдаты согреются, а то вон уже, как цуцики от холода скукожились, — улыбаясь, говорит комбат. И вдруг, что-то вспомнив, спрашивает Бабенко:                         — А кирки с ломами дополнительные взяли?                                  Тот молчит, демонстративно укоризненно поглядывая на меня. А Воронов флегматично добавляет:                                         — И запасное питание для раций и телефонов не взяли. Да и палатки только две.                                                                              Вова чертыхается про себя, зло смотрит на нас и голосом, не предвещающим ничего хорошего, спрашивает:                                      — Ну, мать вашу, воины, родины защитнички, что делать будем, а? Шанцем орудийным до утра долбиться будем. А людей где ночью разместим? – и, негодуя, сплёвывает через плечо.                                                                                          Комбат замолкает на несколько минут. Молчим и мы. А что тут скажешь? Кто же знал, что так будет.                                               — Ладно, господа ахвицера, — с сарказмом говорит Раков, — прорвёмся. Вот что, Андрей, — обращается он ко мне, — бери машину и дуй в часть. Всё захватишь и обратно.                              — Какую брать? – спрашиваю я.                                                          — Взвода управления. – Отвечает он и кричит – Эй, Мусоян, ко мне бегом.                                                                                  Подбегает водитель – армянин из Еревана, маленького роста, тщедушный солдатик, с невероятно хитрой физиономией, Самвел Мусоян.                                                            — Рядовой Мусоян, с товарищем лейтенантом едешь в полк, — приказывает комбат, и, обращаясь ко мне добавляет:            — Поспеши, темнеет рано, как бы, не заблудились.                       Я заскакиваю в кабину. Трогаемся. Да, надо спешить. В пустыне небо темнеет почти без сумерек. Ночь сразу падает на землю как огромное покрывало, а зимой — ещё и рано. Вот только – только светило солнце, и уже темень, хоть глаз выколи. Хорошо хоть вызвездило – таких ярких, близких, бесчисленных звёзд  я ни когда не видел на родине. Хоть время и поджимает, но приказываю не гнать – как бы с дороги не сбиться. Здесь, в Гоби, нет асфальтированных шоссе, нет, даже до самого Улан-Батора, укатанного грейдера, обозначенного столбиками – только направления. Нет даже укатанной колеи в снегу, потому, что снега тоже нет. «Что такое, зимой и летом — одним цветом»? – в шутку задают у нас вопрос новичкам. И ответ: « Монголия»!                                                   В свете фар едва угадываются следы от прошедшей днём колонны. И как их только Мусоян различает? Так мы проехали половину пути. В кабине тепло, меня начинает размаривать. Как вдруг, откуда-то из двигателя, раздаётся: «хррум»! Машина дёргается несколько раз и резко останавливается. Меня бросает вперёд; и от неожиданности чуть не ударяюсь в лобовое стекло. Мусоян в испуге оглядывается на меня:                         — Товарыщь лэйтэнант, — от волнения акцент у него становится сильнее обычного, — что это?                                                   — Что-что! Приплыли, Самвел! Пойдём, двигатель посмотрим, — отвечаю я ему.                                                                           Выходим из кабины, забираемся на бампер, открываем капот. В свете подкапотной лампы осматриваем движок. Мусоян суетливо дёргает проводки, ремни генератора, стартера, и явно ничего понять не может. От догадки у меня холодеет внутри. Вынимаю масляный щуп, и всякая надежда пропадает – так и есть, щуп сухой.                                                               — Придурок! – кричу я водителю. – У тебя же двигатель стуканул. Смотри, дебил, масла в картере нет! – и в злобе стучу ему кулаком по шапке.                                                                    Мусоян, в растерянности, смотрит то на меня, то на щуп, словно пытаясь решить какую-то задачу. Я спрыгиваю с бампера, залезаю под машину. Ну, точно, картер весь мокрый от масла, тоненькая струйка которого ещё сочится из-под сливной пробки.                                                                                             — Что же ты, гад, машину не осмотрел? – выговариваю я солдату.                                                                                                              Мусоян молчит, виновато опустив голову. Да и что тут скажешь? Мы закуриваем «Охотничьи» — вонючие сигареты без фильтра, которые выдают на паёк. Надо думать, что делать дальше. Можно, конечно, обождать – может какая машина пройдёт? Нет, вряд ли. До утра ещё ой как далеко, а ночью никто не поедет. Да и днём надежды мало. Местность холмистая, – пройдёт машина метрах в ста в стороне, — не заметят. А мороз – то, крепчает. Небось, за сорок перевалило. Щёки и нос уже щиплет во всю, ресницы и усы инеем покрылись.                                                                                                     — Может, пойдём пешком? – спрашивает Мусоян.                           Я смотрю на него: из тёплой одежды на нём только солдатская утеплённая куртка. А на ногах сапоги юфтевые. Только и гулять по морозу. И тут я вспоминаю, что, не вдалеке, впереди должен быть комендантский пост, — тёплая будка с печкой и дежурный тягач.                                                                    — Вот что, Самвел, я пойду, комендачей поищу – они невдалеке должны быть, а ты оставайся. Если с дороги собьёмся, то тебе, в твоей кацавейке, далеко не уйти, — говорю я водителю. – Если через несколько часов не вернусь – жги запаску. И смотри, в кабине не спи, — замёрзнешь.                                      Стараясь казаться перед солдатом уверенным, иду в ночь, оставляя машину за спиной. Мусоян гасит фары, чтобы не разряжать аккумулятор, и я остаюсь в полной темноте. Жутковато немного. Кажется, что я остался совсем один в этом пустом, холодном мире; и только звёзды в промёрзлом небе сопровождают меня в пустынной голодной степи. Чтобы отвлечься от этих пугающих ощущений, погружаюсь в свои мысли, стараясь вспомнить хорошее, радостное. Вспоминаю встречу с Леной, когда был в отпуске…                                                — Знаешь, Лёшка, — прерываю я свой рассказ, — вот ты столько лет переживал эту встречу, накручивал себя, воображал невесть что, а зря. Не скрою, когда я увидел её, что-то ёкнуло в сердце, но и только. Во время разговора, я вдруг понял, что нет у меня к ней прежней любви, а может, никогда и не было. Сам себе удивлялся. Как же так? Когда узнал, что она замуж вышла, от отчаянья чуть головой об стену не бился. И вот стою, спокойно разговариваю о том, о, сём, как будто со старым знакомым, и никаких эмоций. Короче, чмокнули друг – друга в щёчки, и разошлись в разные стороны навсегда. Только много лет спустя понял я, что в молодости совсем всё по-другому. И эмоции ярче, и чувства сильнее, и каждая маленькая бедка кажется непоправимым горем, а каждая мелкая неприятность катастрофой. Сдруживаешься и влюбляешься быстрее, загораешься как порох, и как порох быстро згораешь.                                                                                       — Ну, а дальше – то, что было? – спрашивает Алексей после минутного, задумчивого молчания. И я продолжаю…          — И так шагаю я по пустыне, вспоминаю, размышляю о своей службе. Многие думают, да и сам я когда-то думал, что жизнь офицера – это сплошная героическая романтика. А на самом деле – тяжелая работа от зари до зари, почти без выходных, особенно у молодых офицеров. Это серые напряжённые будни, огромная ответственность за подчинённых, за вверенную технику. Размышляя так, совсем не замечаю времени. Одет я тепло: толстая зимняя офицерская куртка и брюки на ватине; на ногах — высокие валенки, на руках – меховые варежки. Да ещё, под бушлатом шерстяной свитер. Со стороны посмотреть – ну прям Винни Пух. Идти во всей этой амуниции тяжело, хорошо хоть земля под ногами твёрдая. Зато не холодно, даже жарко стало, не смотря на мороз. Липкий пот заливает лицо, струйкой стекает по спине между лопаток вниз. И вдруг ловлю себя на мысли: « А где же пост»? Смотрю на светящийся циферблат часов, — оказывается, иду я почти час. Значит, прошёл не менее четырёх километров. Оглядываюсь вокруг – не видно ни дороги, ни огонька, только невысокие холмы, теряющиеся в темноте, без конца и края. Да безлунное звёздное небо над головой. Лёгкая паника сжимает сердце в груди. Понимаю, что видно из-за неровности шага забрал в бок, что сбился с пути. Испугался ли я? Не знаю. Знаю только, что нельзя терять самообладание, иначе смерть. Слава богу, полярная звезда хорошо видна, а идти мне надо точно на север. Возвращаться назад? Нет, не найду пути. Только вперёд! Соображаю, что идти ещё километров пятнадцать, надо только чуть влево повернуть, в крайнем случае, упрусь в железную дорогу. Прочь сомнения! Ну что такое, какие – то пятнадцать, да пусть двадцать километров? Так, прогулка часа на четыре. И с такими словами, успокаивая и обманывая себя, снова отправляюсь в дорогу. Так иду один час, другой. Устал, очень устал. Ноги заплетаются, пот щиплет глаза, во рту пересохло. Отдохнуть, надо отдохнуть. Вон, впереди, бугорок удобный. Посижу немного, хотя бы пять минут. Тепло пока не ушло из тела, и меня охватывает равнодушное расслабляющее блаженство. Веки наливаются свинцом. Всё, вдруг, исчезает вокруг – и вымерзшая пустыня вокруг, и чёрное, безлунное, звёздное небо. Я в прекрасном весеннем саду. Цветущие вишни и яблони склоняются надо мной, ласковое солнце приятно греет моё тело. Но откуда- то сверху раздаётся голос: « Вставай, вставай миленький мой»! С усилием размыкаю смёрзшиеся веки. Как быстро уходит тепло из тела. Руки и ноги уже холодные, щёк и носа почти не чувствую. Растираю лицо варежкой, с усилием встаю и снова начинаю свой путь: шаг за шагом, час за часом, под мёрзлым безлунным звёздным небом, по бескрайней враждебной пустыне. Иду уже в каком – то равнодушном оцепенении, ни о чём не думая, ничего не соображая. Только бы идти, не останавливаясь и не засыпая. И когда отчаянье вновь начинает овладевать мной, вдруг впереди вижу какие то странные звёзды впереди, выстроившиеся в один ряд. Ба, да это же огни фонарей по периметру городка! Из последних сил плетусь к полку. Вот и пропускной пункт. Вваливаюсь в дежурку и без сил, почти падаю на стул. Вечный дежурный на время тревог, начальник клуба капитан Егоров с удивлением смотрит то на меня, то на помощника – прапорщика из строевой части, как бы спрашивая: «это что за чудо явилось»?     — Ты откуда, лейтенант? – спрашивает он меня.                            Я не отвечаю – в горле пересохло, язык как рашпиль дерёт нёбо. Вижу на столе графин, полный воды, и стаканы. Наливаю один из них доверху и жадно выпиваю. Затем второй, третий. Прапорщик изумлённо переглядывается с дежурным и вертит пальцем у виска, мол, парень или пьян в стельку, или умом тронулся. Я, молча, с наслаждением, уже не спеша, выпиваю четвёртый стакан, почти опустошая графин и, наконец, докладываю о том, что случилось.                                              — Покажи-ка, где ты встал? – спрашивает Егоров и подходит к карте района, висящей на столе.                                              — Да не может быть! – недоверчиво восклицает капитан, когда я показываю ему точку на карте. – Ведь тут только по прямо четверть сотни вёрст!                                                                          Молча пожимаю плечами: «что поделаешь, всё в жизни бывает».                                                                                                          — Вот что, часа через два грузовик в запасной район пойдёт, — говорит мне дежурный. – Сейчас, ночью, тягач не найдём. Иди, лейтенант, отдохни. Посыльный разбудит перед выездом.                                                                                                         На заплетающихся ногах захожу в свою казарму. Вдруг перед глазами всё начинает плыть, ноги подламываются, и меня едва успевает подхватить под руку подбежавший дневальный…                                                                                          Я прерываю свой рассказ; встаю с мягкого кресла и подхожу к окну. На улице стоит глубокая тихая зимняя ночь. Спать бы давно пора, но сон прошёл. Алексей наливает по полстакана виски, один подаёт мне. Молча выпиваем.                                        — А что дальше то было, — не выдерживает Лёшка затянувшейся паузы, — машину то нашли, водитель твой не замёрз?                                                                                                            — А дальше, Лёша, анекдот был. Рано утром, едва рассвело, выехали мы из полка. Хоть поспал я всего часа два, и меня едва добудились посыльный и дневальный, но чувствовал себя уже значительно бодрее. Тот путь, что я шёл часов шесть, проехали за каких-то минут сорок. Свой «Зил» я заметил уже издалека. Подъезжаем. Что такое? Мусояна нигде нет. Дрова на месте, запаска не тронута, кабина закрыта. Неужели ушёл стервец? Где теперь его искать. И тут, водитель дежурной машины, толкает меня в плечо, жестом указывает чуть в сторону. И я замечаю метрах в двухстах будку комендантского поста. Захожу в неё – мирно спит мой водитель в уголке рядом с печкой. Оказалось, что не прошло и часа после моего ухода, как кто-то из солдат поста вышел до ветру, и Самвел увидел свет в открытом дверном проёме. Вот как бывает глупо в нашей жизни…                                                          Алексей, слушая меня, ухмыляется потихоньку. Улыбаюсь и я. Сейчас вся эта история, конечно, выгладит смешной. А тогда мне было совсем невесело.                                          — Всё у тебя, Андрей, служба, да служба! А что, и отдыха, и выходных не было? И жизни никакой, кроме казармы? – спрашивает меня мой друг Лёшка.                                                         — Ну, какие выходные у лейтенанта? – отвечаю я. – Впрочем, через год уже освоился потихоньку. Приехали новые выпускники, а мы уже вроде как «старичками» старичками стали. Появились свободные вечера и даже, иногда, выходные. Но вспоминать то особенно нечего. Какой может быть отдых в богом забытом гарнизоне? Кино, да танцы в доме офицеров. Но женщины – то, в основном, все замужем, а мужья не очень – то подпускают к ним холостяков. Ну, ещё, застолья в праздники. А в основном – книги и карты по вечерам. Вот, вспомнился один такой. Хочешь, расскажу?                         Воспоминание первое, продолжение.                               Мы, четверо офицеров, сидим в моей маленькой комнате офицерского общежития, вокруг стола, стоящего возле окна, и расписываем пульку в преферанс – главную нашу карточную игру. Напротив меня – мой сосед по комнате Равиль Ниязметов, по бокам – лейтенант Катрикадзе и старлей Ванька Ломов. Живут они в соседней комнате и служат в соседнем дивизионе. Катрикадзе грузин только по деду, но видно с генами передалась ему южная горячая кровь, вспыльчивость и страсть к женщинам. Парень он весёлый и компанейский. Другое дело Ломов. Закончил он училище в один год со мной и уже получил батарею, явно не заслуженно – особых талантов у него нет, зато есть папа – генерал в министерстве обороны. Характер у него угрюмый, иногда злобный. Его у нас недолюбливают за хамовитость и высокомерие. Впрочем, товарищ он не плохой, особенно с равными, не стукач, и не подлиза начальства. Играем, почти не разговаривая: о службе надоело, о женщинах ещё рано – выпили недостаточно. Слышно только карточное: « Пики, кресты, пас…». В самый разгар игры открывается дверь, и к нам заходит майор Истратов.                                                                           — Здорово, ребята! В компанию примите? Я не с пустыми руками, — весело улыбаясь, говорит он и достаёт из внутренних карманов джинсовой куртки две бутылки хорошего молдавского коньяка и банку сардин.                                                        — Конечно, Иван Степанович. Только стол пока занят, — радостно отвечаем мы хором.                                                                         — Вижу. Ничего, я пока на коечке посижу.                                          Истратову мы действительно искренне рады. Майор всеобщий любимец офицеров полка. Прекрасный специалист, всегда вежливый, ровный с подчинёнными, но при этом требовательный на службе и весёлый балагур вне её, он пользуется уважением всей нашей части. Ему за тридцать, давно бы дивизионом командовать, но он всё ещё начальник штаба. Наши гарнизонные кумушки сплетничают, что Истратов, мол, у нас как бы в ссылке. Якобы, он любовницей жену какого-то большого начальника сделал, и, вдобавок, уж очень непочтителен был. Не знаю, так это или нет, но с начальством майор действительно всегда холодно не зависим. Да и женщины его обожают. Ещё бы не обожать! Высокий тёмно-русый красавец с ярко синими васильковыми глазами, всегда элегантно, изысканно одетый, душа всех компаний — не одной он местной красотке голову вскружил. Причём, бегали они за ним сами, а Истратов, как истинный джентльмен, никого не обижал. Тем более, что был он холост, и поэтому жил, как и мы, в общежитии; правда, один в отдельной комнате.                                                                                      — Ну что, мужики, когда к трапезе приступим, — спрашивает нас Истратов.                                                                                  — Да вот, пару конов осталось, Степаныч, мы быстро — отвечаю я.                                                                                                     — Хорошо, ребята, не спешите. Я вам пока на гитаре поиграю. Равиль, где она там у тебя? – обращается он к моему соседу.                                                                                                                — Вон, в шкафу стоит. Только я наладить её не успел.          — Ничего, как ни – будь, управлюсь.                                                Майор достаёт гитару, снова садится на койку, опираясь спиной о стену. Слегка настраивает инструмент, берёт несколько пробных аккордов, тихо перебирает струны длинными холёными пальцами, и музыка полилась… Играет Истратов хорошо, просто отлично, как настоящий профессионал. И даже расстроенная гитара не портит мелодию. Все заслушались, оставив карты. Только, бесчувственный Ломов, сосредоточенно подсчитывает висты в пульке. Вот и последняя нота. Иван Степанович отставляет гитару в сторону:                                                                                           — Всё, мужики, пора к столу. Катрикадзе, наливай!                      — А сколько наливать – то?                                                                 — У тебя что, зрение подводит, краёв не видишь?                            Но не успевает Сашка розлить по стаканам ароматную коричневую жидкость, как дверь в нашу комнату приоткрывается, и, в образовавшийся проём, пролезают голова и плечи начальника продовольственного склада прапорщика Никодимова.                                                                      — Пьёте, да? Мужики, налейте мне, а? Трубы горят! – жалостливо – просящим тоном спрашивает он, видно, не замечая, или делая вид, что не замечает Истратова.                    Вот это нюх! Как он только учуял? Прапорщик молод, наш ровесник, но уже успел спиться на своём складе. Вот и сейчас, морда у него красная, глаза мутные, опухшие. Видно, что уже пьян в стельку.                                                                            — Закрой дверь с другой стороны!- на повышенном, но ещё спокойном тоне отвечает ему Равиль.                                      — Ну, жалко, что ли, налейте, а? – продолжает канючить Никодимов.                                                                                                     — Пошёл вон, прапор! – не выдерживая, кричит Ломов и бросает в него яловым сапогом.                                                              Дверь мгновенно закрывается, и сапог ударившись об неё, падает не достигнув цели.                                                                       — Ну, жмоты, ответите! – слышится из коридора визгливо  — обиженный голос Никодимова.                                                             Мы успеваем выпить по несколько глотков, когда дверь  распахивается и снова появляется прапорщик.                                              — Всё пьёте? Вот вам на закуску! – и с этими словами он выхватывает из-за спины гранату, выдёргивает чеку и бросает её к нам под стол. Слышится характерный щелчок, отлетает рычажок – это взвёлся запал! Мы замираем в оцепенении. Ломов стремительно наклоняется, хватает гранату, и выбрасывает её в окно. Благо, что в этот тёплый вечер оно нараспашку. Против ожидания, взрыв раздаётся совсем тихий, как удар хлыста. Я чувствую, что поджилки у меня слегка трясутся, в животе холод. Посматриваю на других – они не лучше. Катрикадзе белый как мел, у Ниязметова челюсть отвисла. И тут раздаётся нервный смешок Истратова:                        — Что, герои, испугались? Да ведь граната – то учебная, только запал боевой вкручен был!                                                           — Ну, гад! Всю обедню испортил, дебил! – восклицает Ломов, резко встаёт и решительным шагом выходит из комнаты.                                                                                                          Через несколько минут мы слышим плачущий голос Никодимова: «Не надо, Ваня»! И сразу несколько глухих ударов – Ломов занялся воспитанием прапорщика. Судя потому, что кулаки у Ваньки пудовые, – наказание шалунишки весьма будет суровым. Экзекуция проходит чинно, благородно, без криков и шума. Только после каждого шлепка слышно какое-то похрюкивание – как будто поросёнка чешут по пятачку, и он повизгивает от удовольствия. Через некоторое время он возвращается, молча садится, доливает доверху стакан и залпом выпивает коньяк.                                             — Уф, отпустило. Надолго, сволочь, запомнит!                                Глядя на сбитые до крови костяшки на кулаков старлея, мы согласно киваем головами.                                                                   — Ну что, ещё в картишки? – предлагает Катрикадзе, но желание после пережитого что-то у всех пропало.                                 — Вот что, друзья, спою – ко я вам лучше какой – нибудь хороший романс, чтобы вы отошли немного, — предлагает майор Истратов.                                                                                          — Просим, Иван Степанович! – дружно соглашаемся мы.             Истратов часто в компаниях играл на гитаре, но как он поёт ещё никто, кроме избранных, не слышал. Видно и его выходка идиота Никодимова зацепила.                                                   Майор взял гитару в руки, задумался на минуту отрешённо, и запел, ласково перебирая струны:                                             В том саду, где мы с Вами встретились…                                Странно, этот старинный, забытый уже романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду» как-то раньше совсем не трогал меня; я даже считал его приторно – пошловатым, может быть от того, что слышал в исполнении камерных певиц – но сейчас, что-то глубоко задевает мою душу. Голос у Степаныча — не громкий баритон, но такой чистый, проникновенный в самое сердце, что все замерли очарованные, боясь даже шевельнуться. Даже хамовитый, совсем не сентиментальный  Ломов, о чём-то глубоко задумался, подперев лицо ладонями и опустив взгляд в пол. Мне даже показалось, что в уголках его глаз блеснула слеза. Вот уж от кого не ожидал! Наконец пропета последняя строка: «…но любовь всё живёт в моём сердце больном!», и Истратов, в последний раз перебрав струны, замолкает. Молчим и мы, боясь нарушить впечатление от романса.                                                                              — Понял теперь, чем майор женщин берёт? – спрашивает меня через некоторое время Равиль. – Как заиграет, как запоёт, да ещё в глазки пристально посмотрит, так у всех дамочек ножки враз и подламываются!                                                   — Да у всех у них, у блядей, ножки подламываются. Все они одинаковые, у всех вдоль, а не поперёк. — подаёт свой голос грубиян Ломов.                                                                                — Зачем, зачем так о женщинах говоришь? Женщины чистые, святые создания! – вскрикивает Катрикадзе, подпрыгнув от возмущения.                                                                      — А кто три дня назад с такими «чистыми» в бутылочку на раздевание и поцелуйчики, и ещё кое на что играл, а? И «святые» твои замужем все! – наливаясь злобой, отвечает ему Ломов.                                                                                                           — А ну-ка, петухи, по местам, и шум прекратить! – приказывает Истратов. И после того, как они, отвернувшись друг от друга, замолкают, продолжает:                                                        — Женщины, они конечно, разные бывают: и потаскухи, и порядочные есть. А вот говорить так, да ещё всех с дерьмом мешать нельзя. Мы же джентльмены, офицеры, а не твари подзаборные! Ты понял меня, Ваня?                                                         — Да понял, Степаныч, — отвечает Ломов, отвернувшись к стене, как будто что-то ища на ней. – Только, что же Вы тогда до сих пор не женаты?                                                                                    — Сложный вопрос. Как ты, Ваня, метко заметил, — улыбнувшись, отвечает Истратов, — все они одинаковы. А мне хочется — непохожею. А вообще, жену надо тщательно выбирать. И сразу детей настрогать, чтоб она от безделья и скуки не маялась, а то с работой – то сами знаете как в наших гарнизонах. Сидят дома, не зная чем заняться, вот и тянет некоторых на приключения. У меня друг через такую жизнь свою загубил. Рассказать?                                                                    — Конечно, товарищ майор, расскажите! – мы все обращаемся во внимание.                                                                           — Так вот, был я тогда таким же сопливым летюхой, как вы сейчас. И был у меня друг, однокашник мой, офицер прекрасный, и человек замечательный. Женился он сразу после училища на красивой девице, даже очень красивой, надо сказать. И направили нас в дальний забайкальский гарнизон, ни чуть не лучше этого, только побольше. Приятель мой на службе целый день, а дома – ногти полирует. А детей иметь не хочет – фигуру испортить боится. И скоро такая жизнь надоела ей; стала она погуливать. Мы говорили ему, чтоб поглядывал он за женой. А он не верит ни в какую. Любил её очень. И как-то стоит он в карауле, а тут звонок ему: «Стоишь ты в карауле, олень рогатый, а жёнушка, пока ты Родину защищаешь, в постели кувыркается с любовником!». Сколько мы потом не искали, так и не дознались, какая гадина позвонила. Ну вот, запрыгнул друг в караульную машину, и по газам в жилую зону. Заходит тихонько в квартиру, смотрит, и точно – пыхтит там на ней один, со штаба дивизии. Процесс в самом разгаре. Володька, — так друга звали – долго смотреть не стал. Достал «Макарова» и разрядил в них. Одну обойму в него, одну в неё. Жену сразу наповал, а этот гад, представьте, выжил – все пули в филейные части попали.                                         — И что с другом Вашим стало? – спрашивает Равиль, поражённый рассказом.                                                                                   — Что-что… посадили, конечно. Десятку дали. Вышел недавно. Только сломался он, запил, бичует где-то. Пробовали мы ему помочь — куда там! Кончился он.                                                         Долго ещё мы в задумчивости сидели, после этой истории, размышляя о жизни, о судьбе, о бренности этого мира…                                                                                                            Вот так, друг мой Лёшка, мы отдыхали. За повествованием своим я совсем не замечал время, но, вдруг, в поле зрения попали настенные офисные часы. Батюшки! Метро уже скоро открывается.                                                                           — Не торопись, Андрюха. Тебя домой мой ночной дежурный водитель отвезёт, — говорит мне Алексей.                        — Ну да, надо же вечернюю смену домой после закрытия отвозить: официанток там, поваров. Рестораны ведь до поздна работают. Ты вот лучше расскажи – давно собираюсь спросить – откуда у тебя шрам появился? Из Афгана?                         — Да нет, Лёш. Гранатометание у нас боевое было, где-то за полгода до моего перевода. Бойцы гранаты кидали, а я рядом находился, контролировал, что бы они их правильно снаряжали и правильно по мишени бросали. Стою в окопчике, солдаты заходят, запал вкручивают, метают – в общем, конвеер. И тут боец один на очереди. Смотрю, бледный весь. Вроде смелый парень, а тут замандражил совсем. Руки трясутся, никак запалом в резьбу попасть не может. Я успокоил его как мог. Вроде пришёл в норму. Вырвал он предохранительное кольцо, и вдруг в ступор впал. Держит гранату на ладони, смотрит на неё, а бросить не может. Я схватил гранату и выкинул её из окопа. Тут же по шее воина врезал, чтоб он упал на дно, и сам за ним. Но замешкался немного – в воздухе граната разорвалась. Ну и посекло меня немного. Рана пустяк, но крови порядочно было.                                 — Наградили? – спросил меня Алексей.                                            — Ага, наградили. Тремя сутками ареста за нарушение мер безопасности. – отвечаю я. – Но знаешь, благодаря этому случаю, чуть моя жизнь не изменилась.                                                        — Это как так?                                                                                        — Поместили меня после стрельб в санбат – личико зашить, уколами попичкать, да подождать, пока опухоль сойдёт. Морда у меня тогда была – увидел бы ты, Лёха – уржался бы. Заведовала травматологической палатой там фельдшер прапорщик – молоденькая девушка после медучилища. Завербовалась в армию, чтобы подзароботать немного. В Монголии, как-никак двойной оклад был. Нельзя сказать, чтобы она раскрасавицай была. Но тёмно – каштановые волосы, большие синие глаза, белая бархатистая кожа, стройная фигура, весёлый лёгкий характер, делали её, весьма очаровательной. Многие на неё засматривались, пытались ухаживать, а выбрала она почему-то меня. И это несмотря на мою физиономию, а может, и благодаря этому. Кто поймёт логику женщины? Таня – так её звали – ухаживала за мной как за родным. Сама перевязки делала – медсёстрам неопытным не доверяла. Хирурга упросила, чтобы швы мне поаккуратней сделал. То, что сейчас шрам почти не виден – её заслуга. Так мы и сдружились. И после выписки продолжали встречаться: когда в кафе посидим, когда на танцы сходим. А со временем, стала она и к себе в гости звать. Жила она в Южном городке, делила напополам однокомнатную квартиру на третьем этаже пятиэтажки с такой же медичкой из санбата – весёлой полненькой хохотушкой. Нет, страсти у меня к ней не было. Но было легко и просто. Постепенно и поцелуи пошли, и обнимания. И может быть, это вылилось бы, во что-то серьёзное – к тому всё и шло, но… однажды под вечер подзывает меня к телефону дневальный. Подхожу, беру трубку – Таня. Плачет в телефон: «Приди, Андрюшенька, пожалуйста, ко мне сейчас, ты очень нужен!». Я бегом к ней. Захожу – она вся в слезах, толком объяснить ничего не может. Как мог успокоил её, стал расспрашивать. И оказалось вот что: приехал к нам в дивизию с проверкой хлыщ один, с большими звёздами на погонах, из отдела боевой подготовки армии. Этакий самовлюблённый нарцисс, безгранично уверенный в своей мужской неотразимости и безнаказанности. Ходили слухи, что он ездит по частям не столько на проверки, сколько для того, чтобы девок незамужних, да и замужних тоже, пощупать. И вот теперь эта гнида на мою Танюшку глаз положил. Он приказал ей – да, Лёша, именно приказал, чтобы она встретила его сегодня вечером, и ублажила по полной программе. А соседку, чтобы не мешала, в ночное дежурство отправили. И если откажется, то пригрозил всякими карами по службе. Как узнал я это, взбеленился не на шутку. Такой наглости нельзя прощать! «Ладно, оставайся дома» — говорю я Тане, а сам думаю, что делать – время — то уже к восьми; придёт, гад, скоро. И надумал. В подъезде ни одной горящей лампочки нет – или перегорели, и повыкручивали. Решил я встретить этого донжуана на лестнице, и будь, что будет. Точный оказался, подлюга – ровно в девять на служебной «Волге» подъехал. За рулём – прапорщик, порученец его. Я уж испугался, что он шефа своего до квартиры проводит. Но тот не захотел видно свидетеля, один пошёл. Слышу топот шагов – поднимается. А меня от волнения потряхивает, в животе холод противный. Ну вот, поднялся он; и хоть темно, но через окно фигуру видно немного. Меня он не заметил, наверное. Подбежал я к нему. Одной рукой за плечо развернул к себе, а второй двинул по челюсть со всей силы, какой мог, со всей ненавистью, что горела в душе. Крепко врезал – он аж подлетел и по лестнице кувырком. А я ещё ускорение ему ногой под зад, до первого этажа, придавал. Потом взлетел вверх по лестнице, через чердак по лестнице на крышу, потом в другой подъезд спустился. И бегом в общагу свою.                            — И что, поднял начальник шум? Что дальше – то было? – спрашивает меня Алексей.                                                                           — Шум? Да он «мама» сказать не мог. Челюсть я ему хорошо поломал, да и рёбра он об ступеньки изрядно отрихтовал. А потом и сам видно понял, что помалкивать надо, иначе себе дороже выйдет. Официально объявили, что несчастный случай был. Но шила в мешке не утаишь – пошла молва по гарнизону. У нас ведь как в деревне – все всё знают. Через неделю перевели Таню от греха подальше в Читу, в окружной госпиталь. А в скором времени и меня в Союз отправили. Так у нас всё и закончилось.                                                    — И вы не пытались встретиться, списаться хотя бы?                      — Пытался, Лёша, пытался. Писал на адрес госпиталя, но ответа не было. А потом, всё-таки, пришло короткое письмо, где Таня сообщала, что вышла замуж.                                                   — А после так никого и не встретил? Не влюблялся и жениться не пытался? – чуть ли не стихами продолжает расспрашивать меня Лёшка.                                                                   — И встречался, Лёша, и пытался, — отвечаю я ему. – Да так и не зацепил меня никто. А влюбиться? Было и это. Хотя может это и не любовь была, так, страсть. Сейчас и не разобрать. Слушай, — продолжаю я, — утро уже. Не пора ли разъезжаться?                                                                                                       — Да, уже и утро настаёт. Но ты, всё — таки расскажи, ладно? Заинтриговал ты меня. А потом и по – домам.                           — Ну, хорошо, уговорил! – соглашаюсь я и снова мысленно погружаюсь в те, далёкие уже, годы.                                            Воспоминание второе. Двадцать лет назад.                   Прошло несколько лет с тех пор, как я уехал из Монголии. Служу я в небольшом белорусском городе. Гарнизон наш расположен на самой окраине, прямо в сосновом бору. И бор этот переходит за стенами крайней части, за малыми учебными полигонами, в дремучие леса и болота белорусского полесья. Теперь я уже командир артбатареи танкового полка и ношу капитанские погоны. Правда, батарея моя, как и вся дивизия, сокращённого состава. И личного состава в ней меньше, чем раньше было в одном взводе. Но я не жалуюсь – служить полегче, времени свободного побольше. Начальство в части неплохое, только с командиром полка не повезло. Я единственный раз за всю свою службу видел такого командира, которого ненавидели все – от последнего солдата, до первого заместителя. Неимоверно толстый, с такой же заплывшей жиром красной рожей, он всегда ходил по полку чем-то недовольный, всегда придирающийся ко всем по всякому поводу, а чаще без повода. И особенное наслаждение ему доставляло оскорбление людей, прикрываясь, якобы, интересами службы. И не только солдат, прапорщиков или младших офицеров, но и старших – командиров батальонов, начальников служб. На него было уже немало жалоб, но как-то всё сходило с рук. Впрочем, с армейским и дивизионным командованием он был заискивающе вежлив и предупредителен. Но и они его не жаловали – танкист он был явно слабый — многие открыто презирали. Как он стал с такими достоинствами командиром полка – загадка. Говорили, что у него огромная волосатая лапа наверху.                                                   Почему я так долго остановился на его персоне? Потому, что именно из-за него началась эта история.                                                Однажды, в конце июня, стоял я дежурным по полку. Под вечер, когда служба уже подходила к концу, в дежурку вбежал командир полка и с ходу обрушился на меня с матёрной бранью.                                                                                        — Товарищ полковник, прошу меня не оскорблять и объяснить толком, что случилось! – ничего не понимая и стараясь сохранить спокойствие, отвечаю я.                                               — Ё… твою мать! Тебе ещё объяснить нужно? Сейчас объясню! – подскакивая ко мне и замахиваясь на меня кулаком, заорал он.                                                                                          Какая – то мутная холодная волна ненависти мгновенно разлилась по мне. Увернувшись от его руки, я выхватил из кобуры пистолет, снял предохранитель, передёрнул затвор, и резко, с силой, вдавил ствол в подбородок полковника.                     — Извинись, сука, за мою мать! – закричал я, не помня себя и слыша свой голос как будто бы со стороны.                                     Никогда раньше я не видел другого цвета командира полка кроме красного. А теперь, мгновенно, цвет его жирной морды стал каким – то землисто – белым. Побледнели и обвисли как у старого бульдога всегда пухлые щёчки. Отвисла нижняя губа и мелко – мелко затряслась челюсть.                                    — Капитан, отставить! – властно, жёстким голосом, скомандовал начальник штаба полка, незаметно вошедший вслед за полковником и стоящий теперь сбоку от меня.                            — Я жду, гнида! – не слушая начштаба, снова потребовал я, глядя в выпученные от страха глаза полковника.                                   — Извините. Пожалуйста, извините, — глухим голосом промямлил он.                                                                                                 — Убери пистолет, не марайся об это дерьмо, – уже спокойным голосом произнёс начштаба. – Не порти себе жизнь, капитан.                                                                                     На этот раз я послушался. Медленно замкнул предохранитель и убрал пистолет в кобуру, но руку с неё не снял. Начштаба бочком пролез между нами и стал потихоньку подталкивать полковника к выходу. Тот медленно спиной вперёд, словно боясь повернуться, шаг за шагом вышел из дежурки. Напряжение спало, и почувствовав вдруг слабость в ногах, я сел на стул. Из коридора доносились отдельные выкрики командира полка: «снять… на губу… прокуратура…».              — Не волнуйтесь, товарищ капитан! Майор Самойлов всё уладит, — произнёс мой помощник – лейтенант.                                     Может и уладит. Начштаба полка майор Самойлов прямая противоположность своему командиру. Невысокого роста, худощавый, всегда собранный и подтянутый, он пользовался уважением всех офицеров. Немного ехидный, острый на язык, никогда не повышающий голоса, Самойлов умел добиться выполнения своих распоряжений точно и в срок. И хотя он был весьма требовательным, зачастую жёстким, но справедливым и никого зря не наказывающим. В сущности, полк держался именно на нём.                                          Через несколько минут Самойлов снова зашёл в дежурку и обратился ко мне:                                                                                      — Вот что, капитан, скоро смена – дослуживай. Снимать я тебя не буду. Решим всё завтра.                                                                  — А чего он на меня накинулся? – спросил я его.                            — Да ерунда. Комдив на совещании пистон ему вставил за грязную территорию, а ты первым под руку попался. И не переживай сильно, — сказал он видя как меня потряхивает нервная дрожь, — всё уладится. Он сам побоится ход делу давать, – с этими словами майор вышел из помещения дежурного.                                                                                       Почти всю ночь я не спал. Всё – таки тыкать в харю командира полка заряженным пистолетом – это не шутка. С тяжёлым сердцем шёл я на утреннее построение полка. Но, на удивление, всё прошло спокойно. Комполка делал вид, что не замечает меня, даже взглядом ни разу не коснулся. После того как полк был распущен на занятия и работы, меня подозвал Самойлов:                                                                                                       — Товарищ капитан, задержитесь. Давайте пройдём в курилку. Поговорить надо.                                                            Надо, так надо. Мы прошли в курилку – три лавочки стоящих буквой «П», и врытой внутри урной. Сели, закурили.                   — Слушай, Андрей, — обратился ко мне майор после нескольких затяжек, удивив меня знанием имени, — никуда полковник не пойдёт — ни в особый отдел, ни в прокурату. Но изводить тебя будет. Постарается тебя с должности снять и звёздочку с погона скинуть.                                                                   — И что же мне делать, товарищ майор?                                          — А делать вот что: дивизия начала формировать «целинную» роту, от нашего полка взвод. Пойдёшь его командиром. Приказ о назначении я уже подготовил. Прапорщиков – техника и тыловика — хороших, опытных дам. До конца дня передай батарею и получи предписание. Командировка месяца на четыре. А там, как говорил Насреддин: «Или эмир сдохнет, или ишак».                                          — Так уж и сдохнет!                                                                               — Точно говорю. На него столько жалоб уже скопилось, вплоть до политуправления округа, что решается вопрос о его переводе. В общем, принимайся за дело.- Он встал и вышел из курилки, оставив меня в глубоком раздумии.                                     Уже на следующий день я принимал с техником взвода автотехнику и много различного имущества. А через неделю стали поступать и «партизаны».                                                           Здесь необходимо сделать пояснение. Сейчас уже мало кто помнит и знает, что большую часть урожая колхозов и совхозов вывозили с полей армейские подразделения. С этой целью чуть ли не каждый год формировались сборные автомобильные батальоны, роты, взводы. Их то и называли «целинными», а солдат и сержантов, призванных из запаса, «партизанами».                                                                                              Взводы формировались как вполне автономные, так как должны были располагаться на значительном расстоянии друг от друга, даже в разных районах. Больше двадцати машин, своя ремонтная мастерская, полевая кухня, сборно — щитовая столовая и многое другое. И всё необходимо принять, проверить исправность и комплектность. В общем, работы было не впроворот. Солдаты и сержанты – всех возрастов, от двадцати до сорока лет: водители, автослесари, повара. С каждым надо побеседовать, закрепить имущество и технику. Общий язык с людьми я нашёл быстро – опыт был. Большую часть личного состава моей батареи составляли запасники, с которыми часто проводились сборы на учения и занятия.                   Когда взвод был укомплектован, я собрал их в кружок и решил сразу объяснить что потребую:                                                 — Вы люди взрослые, многие старше меня, поэтому воспитывать никого не буду – обратно в военкомат с характеристикой соответствующей. Пьянства не допущу. Будет невтерпёж, ночью под одеялом можно пропустить, но чтобы утром без запаха и больной головы. С бабами дам погулять, — добавил я под общий смех. – Но только после работы. Тем, кто хорошо работать будет – и выходные предоставлю, негласно конечно. Со своей стороны постараюсь, чтобы все хорошо заработали. Поняли меня, мужики?                                               По тому, что они стали обращаться ко мне имени – отчеству, стало ясно – поняли. И надо сказать – ни разу меня не подвели.                                                                                             Ну вот, вся техника и имущество приняты. Наконец и отправка. Автомобили загоняем на платформы и полувагоны, запакованное имущество в вагоны. Эшелон сформирован. Несколько часов томительного ожидания. Наконец, локомотив даёт предупреждающий гудок, рывком сдёргивает состав – всё, тронулись. Медленно за вагонным окном проплывает погрузочная платформа, остаётся позади станция, пропадает город. Поезд, набирая скорость, вырывается на простор; мелькают кусты, телеграфные столбы, стучат на стыках рельсов и стрелках колёса. Становится немного грустно. Но сердце наполняется ожиданием чего – то нового, что может изменить жизнь. К лучшему ли?                                          На станцию разгрузки прибываем рано утром, пробыв в пути более суток. Нас уже встречает местное руководство: исполкомовское начальство районов, где мы будем трудиться, председатели колхозов, директора совхозов. Как у нас говорят – «покупатели». Командир роты подводит ко мне председателя колхоза в котором предстоит трудится моему взводу – плотного невысокого мужика с хитрющими глазами. Как оказалось впоследствии, он и был таким хитрованом, расчётливым и жёстким, хотя вид имел мягко – доброжелательный. Знакомимся. Колхоз его находится                         невдалеке от районного центра. Штаб роты уйдёт в другой район. Это хорошо. Как говориться: «подальше от начальства, поближе к столовой». Разгрузка идёт споро. В скорости колонна моего взвода, провожаемая председателем, трогается в путь. Проезжаем мимо райцентра. Оказывается, это даже не город, а так, большой посёлок – слобода, как здесь его называют, – несколько каменных, двухэтажных зданий, большой собор, где ныне расположен дом культуры, школа – десятилетка, пара улиц частных домов. Ещё через несколько километров подъезжаем к окраине, растянувшейся вдоль дороги, деревни. Вот мы и на месте.                                               Председатель подводит меня к длинному зданию, окружённому невысоким палисадом. Дом разделён на две части: клуб в одной, колхозная баня в другой.                                       — Нравится, капитан? – спрашивает колхозный голова. – От сердца отрываю! Помещение отличное. И баньку с парилочкой два раза в неделю делать бесплатно буду.              Осматриваю клуб. Да, неплохо: небольшой просмотровый зал, где можно казарму для солдат устроить; несколько небольших комнат. Есть где и спальню для моих прапорщиков, и каптёрку, и канцелярию. За домом большая прямоугольная площадка, окружённая рвом – место для автопарка. За ним огромный заливной луг, спускающийся к извилистой речке, окаймлённой склонёнными к воде вербами. За рекой видны сосновые боры. Красивое место.                 — Неплохо, неплохо. Только на чём люди спать будут? – спрашиваю председателя, стараясь не показать довольного вида.                                                                                                          — Как на чём? У вас же нары заготовлены. Мне ротный ваш говорил.                                                                                               — Нет, Степаныч, не пойдёт! У меня воинское подразделение, а не табор. Хочешь хорошей работы – обеспечь койки и тумбочки.                                                                       — Да где же я их возьму?                                                                           — Не хитри, председатель. У тебя на складе и кровати, и тумбочки есть. Я знаю, что колхоз выкупил списанные из школьного интерната в прошлом году.                                                     — Да откуда ты знаешь?                                                                      — А пока ты командира роты обхаживал и по договору торговался, я всё у предисполкома выспросил.                             Андрей Степаныч ( председатель оказался моим тёзкой) изумлённо посмотрел на меня и усмехнулся:                                           — Тебя, оказывается, на кривой кобыле не объедешь. Ладно! Берёг я их для гражданской автоколонны, но раз ты умный такой, отдам. Присылай машину, распоряжусь, чтобы выдали. Ну, устраивайтесь, завтра поля осмотрим, договор подпишем, и за работу. Всё у тебя?                                                                  — Нет, не всё. Мне консервы выдали, так ты их мне свежее мясо обменивать будешь.                                                               — Тебе, капитан, дай палец – всю руку отгрызёшь!                            — Так как?                                                                                               — Хорошо, обменяем, — говорит председатель и, уходя к своему «УАЗику», повернувшись, добавляет:                                            — Сработаемся!                                                                                      Весь этот и последующий день проходят в суматохе. Осмотр полей, подписание договора, распределение машин по работам, оборудование лагеря, да и на почту надо заехать, договориться об адресе, занимают всё время. Только к вечеру второго дня всё готово и я собираю своих замов обсудить завтрашний день, распределить задачи. Техник взвода, опытный прапорщик, не раз бывавший на уборке урожая, советует:                                                                                                         — Командир, Вы здесь не суетитесь – сами управимся, но и по полям не мотайтесь постоянно. Лучше находитесь на зернотоку, в весовой. Там и машины перед глазами будут, и взвешивание проконтролируете. А то они здесь хитрые – там сотню килограмм спишут, тут другую не учтут. Глаз да глаз нужен!                                                                                                            На следующий день, с шести утра уже на ногах. Умывание, быстрый завтрак, и в путь – дорогу. Июльские дни стоят жаркие, роса сходит быстро, и комбайны уже стрекочут  на нивах, сваливая в валки и обмолачивая созревшие хлеба. Машины разбегаются по полям, подставляя кузова под хоботы комбайнов, наполняясь до самого верха бортов зерном. Я следуя мудрому наставлению своего заместителя, после объезда полей и убедившись, что работа закипела, что все автомобили исправно трудятся, еду на колхозный ток, расположившийся на околице слободы, неподалёку от правления колхоза. Зерноток представляет собой большую заасфальтированную площадку, где перебирают зерно, несколько приземистых хранилищ, пары огромных, похожих на перевёрнутые пирамиды, зерносушилок, со стоящими рядом большими подъёмниками – опрокидывателями машин. Перед въездом на ток расположилось кирпичное здание весовой с примкнутыми к нему мощными автомобильными весами. Захожу, осматриваюсь. Помещение разделено на несколько комнаток: закутка ночного дежурного, кабинета заведующего током и самой весовой, куда выведены стрелочные индикаторы весов. На пороге меня встречает сам начальник.                                                          — Здорово, командир! Меня Иван Григорьевич зовут. Будем знакомы. Проверять приехал? Сразу видно – не лопух. Только у нас всё по – честному, — говорит он мне, пожимая руку.                                                                                                                         — Доверяй, но проверяй. Да и не вас я буду контролировать, а своих работяг, — улыбаясь, говорю я и представляюсь в ответ.                                                                           У заведующего дочерна загорелые руки и лицо. Глаза он постоянно щурит, то ли оттого, что плохо видит, то ли, чтобы скрыть их выражение, чтобы никто не догадался. Подумав, прихожу к выводу, что второе вернее. «Все они тут, оказывается, хитрые, да себе на уме, ухо востро надо держать» — решаю я.                                                                                        — Пойдём, капитан, с людьми тебя познакомлю. На току работа сезонная, только диспетчер штатный, а весовщицы только на уборку, — поясняет заведующий, провожая меня в весовую.                                                                                                          С порога Иван Григорьевич громко возвещает:                    — Вот вам бабоньки, военных начальник, Андрей Степаныч! Прошу ублажать и не обижать, а то он вумный и дюже суровый!                                                                                                      Находящиеся в комнате «бабоньки» на прибаутку заведующего не обращают внимания ( видно, привыкли уже к его ёрничанью), и с любопытством разглядывают меня. Впрочем, женщин здесь только две. Одна — интеллигентного вида и приятной наружности, по – городскому одетая; другая сидит ко мне спиной. Она даже не обернулась, уткнувшись в бухгалтерскую книгу и деревянные счёты. Третий в весовой – старый, весь седой как лунь, но крепкий и жилистый, дед. К нему первому подводит меня заведующий.                                        — Вот наш диспетчер, их тут трое, вообще – то; посменно работают. Они зерно и принимают на ток, и на элеватор отправляют. Дедок встаёт и пожимает мне руку. Ого! Он с такой силой сжимает мне ладонь, что я едва не вскрикиваю от боли. Вот тебе и старикашка! Затем подхожу к средних лет,  женщине.                                                                                                             Здравствуйте, Андрюша! Меня зовут Мария Васильевна, — представляется она звучным, хорошо поставленным голосом. – Я учительница в местной десятилетке, а пока каникулы – вот, весовщица – председатель колхоза уговорил.                                        — Вы наверно русский и литературу преподаёте?                      — Как догадались? По речи?                                                      Я согласно киваю головой.                                                                 — Умница, так и есть. А напарница, — говорит она, указывая на девушку позади меня, – моя бывшая ученица, а ныне студентка уже второго курса пединститута. – И обращается к ней – Оля, ты, что не здороваешься?                                     Девушка что-то бормочет себе под нос, не поднимая голову от стола.                                                                                              — Привет, красавица! Давай знакомиться! Не бойся, милая девушка, я совсем не страшный, – говорю я Оле весёлым тоном, сделав шаг к её столу. Она быстро встаёт, резко оборачивается ко мне, и… Я не знаю, бывает ли любовь с первого взгляда или, хотя бы страсть, но что произошло в эту секунду? Как назвать ту искру, которая пролетела между нами? Мы едва взглянули в глаза друг — другу и нам сразу стало всё понятно – и про себя, и про то, что будет, что обязательно должно произойти. По тому, как кровь бросилась нам в лица, окрасив их в маковый цвет, вероятно, поняли это и все находящиеся в комнате. Заведующий совсем сощурил глаза, так, что не видно стало зрачков, а рукой прикрыл усмешку. Мария Васильевна же улыбки своей не стала скрывать, только тихо хмыкнула и отвернулась, наверное, чтобы не смущать нас. А дедок лишь покачал головой и снова углубился в свои накладные и книги учёта. Я всё смотрел на Олю не в силах оторвать взгляд от её лица, от всей её фигуры. Она была невысокого роста, но так пропорционально было её лицо, немного скуластое, окаймлённое густыми, светло – русыми прядями волос. Шелковистые тёмные брови, тонкий прямой нос, чётко очерченные, ярко – алые без всякой помады, губы дополняли картину. Но особенно чудесными были глаза. Нет, не глаза! Огромные синие озёра, в которых я сразу утонул. Они  тревожно смотрели, казалось, в самую душу, как бы спрашивая: «Кто ты, зачем ты, не обидишь ли ты меня?». Оля протянула мне свою узкую ладошку с красивыми длинными пальцами. Я сжал её своими и молчал, не зная, что сказать. Из неловкого молчания меня вывел голос заведующего:                                                                                                     — Капитан! Пойдём на улицу, покурим. Там за домом лавочки в теньке стоят.                                                                             Мы вышли, зашли за здание, сели на широкую скамейку.        — Ты, парень, на Олю не очень – то заглядывайся, — глядя куда – то в сторону сказал мне Иван Григорьевич. – Девка она конечно видная. Тут из-за неё мужики аж на топорах в прошлом году дрались, только замужем она – три месяца назад свадьба была. Да и не проста она, ох не проста!                        Весть о её замужестве, честно говоря, не трогает меня. Какое мне до этого дело? Мне бы в себе разобраться, понять, от чего захолодело сердце.                                                                    — Не бойся, Григорич. Я сюда работать приехал, — отвечаю я ему и, позвав водителя своей разъездной машины, иду, не оглядываясь, к кабине автомобиля.                                                                 — Ну-ну, как знаешь! Я предупредил, а там смотри сам, — бормочет мне в спину заведующий.                                                           А работы у меня действительно много. С раннего утра до позднего вечера я мотаюсь по делам. Надо и поля посетить, и в исполком заглянуть – договорится об освещении автопарка, и в мастерские колхоза заехать – решить вопрос о сложном ремонте стуканувшего движка, и с председателем колхоза поругаться. А по приезду вечером ещё и справки отчётов составить, и план на завтра обсудить, и многое-многое другое – всего не перечислить. Далеко за полночь валюсь в свою койку и мгновенно засыпаю мёртвым сном. А с рассветом снова работа. И так день за днём. Но как бы ни был я занят, каждый день на час, на два, а то и на три, заезжаю на ток – посмотреть за взвешиванием и разгрузкой машин, проверить учёт и поболтать с Марией Васильевной. С ней мы стали настоящими приятелями. И делаю вид, что не замечаю Олю. Она никогда не встревает в наши разговоры, будто не интересуясь ими. Но я вижу, как внимательно она прислушивается к моим рассказам, как жадно ловит каждое моё слово, исподволь поглядывая на меня. Так прошла неделя. Как-то вечером, возвращаясь в наше расположение, я заметил, что водитель всё время посматривает на меня.                      — Ты чего всё на меня зыркаешь? Лучше на дорогу смотри, а то в кювет слетим, — говорю я ему.                                               Он посмотрел на меня нерешительно и ответил:                           — Да всё думал рассказать или нет.                                                   — Ну, говори раз начал.                                                                        — Да понимаете, командир, мне кажется эта девушка, Оля, влюбилась в Вас.                                                                                 — С чего ты взял – то?                                                                          — Сижу я сегодня в кабине, ожидаю, пока Вы в правлении с председателем вопросы свои решите, а она, Оля эта мимо идёт. С обеда видно возвращается. Заметила меня и прыг мне в машину. Думал, подвезти попросит. А она стала всё про Вас расспрашивать – кто Вы, да что Вы, да откуда, и вообще, что за человек.                                                                                                               — Так что? Любопытство простое.                                                      — Э нет, командир. Расспрашивает, а сама всё глазки прячет, платочек в руках от смущения теребит, и краснеет всё. Уж Вы поверьте – втюрилась по уши.                                                  Я молчу. Да и что тут скажешь? Сам вижу, что не случайна была та искра, что не причудилась она мне тогда.                На следующий день, в полдень, я снова заехал на ток. Машин не было, видно все водители в поле остались – самое время обеда настало. Я отправил своего водителя подзаправится в лагерь на попутке, а сам направился в весовую. В здании никого не было – и весовщицы и диспетчер тоже ушли обедать. Только заведующий сидел за канцелярским столом, щёлкал костяшками на счётах и что-то записывал в толстую бухгалтерскую книгу. Он посмотрел на меня поверх очков, не поднимая головы, и спросил:                      — Ты что, капитан, не обедаешь, поел уже?                                    — Да что-то не хочется пока, притомился очень. Лучше посижу пока в теньке, отдохну. А поесть мне повар мой всегда оставит, — отвечаю я.                                                                                             — Слушай, Андрей, а чего ты сидеть – то будешь? Иди вон в закуток, в комнатку дежурного. Там топчан мягкий есть, поспишь часок – другой. Водители твои пока поедят на полевом стане, пока зерном засыплются, пока сюда доедут – не меньше полутора часов пройдёт.                                                          — И то верно, так и сделаю.                                                            Я иду в закуток – маленькую комнатку, где ночью отдыхает дежурный. У одной её стены стоит топчан, в углу стул и небольшой столик. В комнате темно – нет окна, зато не жарко. Кладу фуражку на столик и ложусь на топчан. По телу разливается приятная истома – всё-таки постоянные недосыпы дают себя знать. Через несколько минут из коридора слышится лёгкая поступь женских шажков и, затем, через стену, голос заведующего:                                                           А, пообедала уже? Ну, теперь и я схожу. Там в закутке капитан отдыхает, так ты его не беспокой. Умаялся человек, пусть отдохнёт.                                                                                               «Кто-то из весовщиц пришёл» — думаю я сквозь охватившею меня  дремоту.                                                                       Когда сон уже начинает разливаться мягкой волной по моему телу, я вдруг услышал, как кто-то осторожно открывает дверь в комнату, делает один шаг и останавливается.                    Что за чёрт? Я нехотя открываю глаза. В комнате темно и лица не видно, но свет из коридора ясно обрисовывает знакомую фигуру.                                                                                          — Оля, это ты? – спрашиваю я и чувствую, как от волнения, сердце часто-часто начинает биться в груди.                                             — Да, капитан, это я.                                                                              Я подскакиваю с топчана, подхожу к ней.                                      — Что-то случилось? Зачем ты пришла? – снова спрашиваю я и не узнаю свой голос – отчего-то он стал глухим.  — Нет, просто я жду! – отвечает она чуть подрагивающим голосом.                                                                                                          — Чего же, Оля?                                                                                      — Жду, Андрюша, когда ты перестанешь делать вид, что не замечаешь меня. Я устала от этого ожидания, устала говорить с тобой только в мыслях. Ты слепой, или я действительно не нравлюсь тебе?                                                                  Я делаю шаг навстречу Оле, и встаю так близко, что ей приходится запрокинуть голову, чтобы смотреть на меня. Лицо её по-прежнему в тени, но я вижу блеск огромных глаз. Уж, не от слёз ли? Губы её призывно раскрылись, обнажив белые, посверкивающие в темноте, зубки.                                               — А где Иван Григорьевич? – спрашиваю я, чувствуя, как у меня начинает кружиться, словно от хмеля, голова.                              — Он ушёл. Мы совсем одни, — тихо, почти шёпотом, отвечает она, вплотную прижимаясь ко мне.                                               Бедная моя голова совсем пошла кругом, и я, сжав её в объятиях, впиваюсь жадным поцелуем в Олины жаркие, сухие губы. Она заводит свою руку назад, закрывает дверь, и уже в темноте я слышу, как поворачивается в замке ключ, запирая его. Затем берёт меня под руку, и мы, ощупью, идём к кушетке. Оля садится на неё, притягивая меня к себе, опрокидывается на спину, увлекая меня за собой…                                Через какое-то время хлопнула входная дверь здания, послышался мерный перестук каблучков по дощатому полу.               — Мария Васильевна пришла, — едва слышно говорит Оля, отрывая руками мою голову от своей груди.                                             — Что будем делать? – спрашиваю я её.                                              — Выйдем потихоньку. Я пойду в весовую, а ты выйди на улицу. Потом зайдёшь, как будто только приехал.                                  Так и делаем. Осторожно, чтобы ничего не задеть, подходим к двери. Оля отпирает замок, медленно открывает дверь, стараясь, чтобы она своим скрипом не выдала нашего присутствия. Мы крадучись выходим в коридор, и я на цыпочках выхожу на крыльцо весовой. И тут меня разбирает смех: прямо напротив здания, в десяти метрах, стоит моя машина. « А конспираторы из нас, прямо скажем, никудышные!» — думаю я. Но ничего, посижу пока на лавочке, потом скажу, что по току прогуливался. Сажусь на скамейку, закуриваю, стараясь успокоиться после пережитого и привести мысли в порядок. Из открытого окна весовой до меня доносятся голоса Марии Васильевны и Ольги. Всех слов не слышно – окно за углом здания, но отдельные фразы я различаю хорошо.                                                                                             — Оленька, помнишь, я весной тебе говорила, чтобы не спешила ты замуж? Ведь не любишь ты Ваню, мужа своего. И  что теперь? – спрашивает Мария Васильевна свою, уже бывшею, ученицу.                                                                                             — Ой, не знаю я, тётя Маша. Вы ведь видели, что у меня дома творилось. А Ваня меня со школы любит. На других и не смотрел. Он заботливый, добрый, ноги мне по вечерам моет. И хозяйство у него крепкое. И я ему хорошей женой быть хотела. И если бы… — Оля замолкает не договорив.                                     — Эх, дурочка ты, дурочка!                                                                            По тону Марии Васильевны, по её словам, я понял, что не обманули мы опытную, наблюдательную учительницу. Сказать по правде, меня это не очень волнует – я верю в такт и порядочность этой мудрой женщины. Я встаю и решительным шагом иду в здание. Увидев меня, Оля вспыхивает пунцовым светом и отворачивается к окну. А Мария Васильевна смотрит на меня совсем не осуждающим, как я ожидал, а скорее доброжелательным, всё понимающим материнским взглядом.                                                                                                               — Дети, дети…- улыбаясь, и как-то грустно говорит она.               Я не знаю, что говорить. Мария Васильевна видя моё смущение, встаёт и выходит из здания. Я тоже выхожу. Пусть Оля побудет одна. Учительница сидит на лавочке, подставив лицо лёгкому ветерку и прикрыв глаза. Сажусь рядом.                          — Мария Васильевна! Простите, я невольно кое-что слышал, — говорю я ей. – Что за ситуация была такая была у Ольги? Не расскажите?                                                                                   — Расскажу, может, поймёшь кое-что. У Оли была обычная хорошая семья. А четыре года назад случилось несчастие: погиб её папа, мой дальний родственник. Мама Оли, толи от несчастия, толи всегда в ней червоточина была, загуляла. Пьянки – гулянки в весёлых компаниях с мужиками. И повадились они к ней шлятся: сегодня один, завтра другой. Она в молодости очень красивая была, да и сейчас хороша собой – ей ещё ведь и сорока лет нет. А когда Оленька расцвела, то стали эти охламоны и к ней приставать. Сколько раз она прибегала ко мне вся в слезах! Я и оставляла её у себя: когда на ночь, когда и весь день. Мать Оли мы и увещевали, и стыдили, да всё бес толку.                                                                    — Вот, почему, она замуж выскочила. Просто от жизни такой сбежала.                                                                                               — Сбежала. Я Олю уговаривала не спешить, ведь ей только восемнадцать лет, предлагала у себя жить. Да только она гордая, своим домом жить хотела. Вот и нашла себе «сокровище» — Ваню. Он пожарником работает: сутки на работе спит, дома двое. Тоже мне – мужчина мечты! Парень-то он неплохой, да только не пара они.                                                    В этот момент загремела подъезжающая машина. Всё, кончился обед, зерно пошло с полей.                                                       — Ну вот, поболтали, пора и за работу, — сказала Мария Васильевна вставая, и, уходя, обратившись ко мне, добавила:                  — Ты её не обижай, пожалуйста.                                                         Я ещё долго сидел, думая о словах пожилой учительницы, о том, что ожидает меня с Ольгой. Зайти снова в весовую в этот день я больше не смог.                                                     А дни, между тем, шли своей чередой. Заканчивалась уборка хлебов. Уже начинали заготавливать кукурузу на силос. Нужно было переоборудовать кузова под зелёную объёмную массу, так что дел прибавилось. Я по-прежнему каждый день заезжал на зерноток – взвешивание машин с зелёной массой шло его весах. И по-прежнему встречался с Олей. Не скажу, что в наших отношениях произошли большие изменения. Мы также беседовали, теперь только вдвоём, иногда вместе обедали. И в разговорах старались не вспоминать того, что произошло несколько дней назад. Да и что вспоминать-то? Конечно, были жаркие поцелуи, тесные объятия, но и только. Грани мы не перешли.                                                                                  Август в этом году выдался жарким, знойным. Нещадно палило солнце. Горячие ветра поднимали целые облака пыли с опустевших полей. Работа теперь шла допоздна. Надо было спешить, пока не посохла кукуруза в поле, пока не осыпалось последнее, оставшееся в колосьях зерно. По вечерам, когда последние машины возвращались в парк, я стал ездить купаться на местную речку, чтобы смыть с себя накопившеюся усталость, и пот, смешанный с пылью. Однажды я надолго задержался на току: надо было отправлять машины на элеватор. Было уже около десяти часов вечера. Наконец ушла последняя машина. Я встал со стула, с наслаждением потянулся.                                                                                                       — Ну, девушки, отдыхайте, — сказал я, прощаясь с весовщицами и дежурной по току.                                                         — А вы сейчас на элеватор или домой? – спросила меня Ольга.                                                                                                               — Потом посмотрю, а пока на речку – купаться. Вода сейчас уж очень хороша, — ответил я, и пошёл к машине.                    Когда я уже открывал дверцу кабины, ко мне подошла Оля.                                                                                                                     — Андрей, ты сегодня сам за рулём? – спросила она.                    — Да. А тебя что, домой подвезти?                                                       — Можно я с тобой? Тоже хочется искупаться.                               — Конечно, Оленька. С удовольствием! – обрадовано отвечаю я.                                                                                                    По асфальтовому шоссе мы проезжаем слободу, минуем деревню, где расположен наш лагерь, подъезжаем к мосту через реку. Перед ним от асфальта спускается грунтовая дорога. Я сворачиваю на неё, проезжаю метров триста и останавливаюсь. Выключаю двигатель, гашу фары, и мы выходим из кабины. Нас сразу окутывает душная ночь. Вокруг тихо, птицы уже не поют, без ветра не шумит листва на вербах, только слышно пострекивание цикад. Но видно достаточно хорошо – в небе почти полная луна. В её свете видна гладь реки, тёмные деревья, склонившие к ней свои ветви. Я беру заранее приготовленное солдатское байковое одеяло, и мы идём к берегу. Расстилаю одеяло на густой траве у самого уреза воды – здесь посвежее. Начинаю раздеваться, а Оля стоит, переминаясь с ноги на ногу и нерешительно теребя полы своего халатика.                                                                         — Ты чего ждёшь, Оля, передумала? – спрашиваю я её.               — У меня купальника нет, — жалостливо отвечает она.          — Ну, тогда, скинь свои шлёпки, да просто по воде походи.   — Я купаться хочу, Андрюша.                                                              — Ладно, так сделаем: я отвернусь, а ты всё снимай и сразу в воду.                                                                                                   — А ты не будешь подсматривать? – кокетливо улыбаясь, спрашивает меня Оля.                                                                                 — Не буду. Ну, если только чуть-чуть! – шутливо отвечаю я и поворачиваюсь к ней спиной.                                                           Я слышу шелест сбрасываемой одежды, тихий шорох босых ножек по прибрежному песку. Хочется обернуться, но нельзя – обещал ведь.                                                                            — Андрюша! – зовёт меня Оленька каким-то влекущим  томным голосом.                                                                                         Я обернулся и обомлел. Оля стояла в трёх шагах от меня, совершенно обнажённая. В обманчивом лунном свете кожа её, за исключением тёмного треугольника внизу живота, светилась снежной белизной. Золотистые волосы мягкой волной рассыпались по плечам. Рукой она прикрывает грудь, которая, впрочем, ничего не скрывает.  «Господи, да она как Афродита с картины Ботичелли!» — в восхищении думаю я, любуясь её красотой. От этого нереального прекрасного вида у меня буквально пропадает дар речи.                                                        — Ну как я? Нравлюсь тебе? – спрашивает она.                                — Да, очень! – выдавливаю я из себя. – Смотри, луна проложила светлую дорожку на воде. Пойдём?                               Мы берёмся за руки, и по этой лунной тропе заходим в реку. Долго плещемся среди кувшинок в тёплой воде, но стараясь не шуметь: ночью на реке звуки далеко разносятся. Наконец, устав и подмёрзнув, освежённые, выходим на берег. Закутавшись в одеяло, садимся на небольшой пригорок, тесно прижавшись, и согревая, своими телами друг – друга. Её подбородок касается моего плеча. Голова слегка запрокинута, глаза полузакрыты, полные губы призывно раскрылись. И я целую её долгим поцелуем, кончиками пальцев лаская её нежную кожу. Я слышу учащённое биение наших сердец и глубокое всхлипывающее дыхание её, когда отрываюсь, чтобы перевести дух. И мы снова сливаемся в поцелуе губами, а затем и возбуждёнными разгорячёнными телами. Наконец, наши тела расслабились, и Оля затихает в моих объятиях.           Мы ещё долго сидим, обнявшись, любуясь лунной дорожкой на воде, нежась в ласковом тепле ночи, слушая шорохи тёмного берега. Вдруг Оля резко отстраняется от меня.                                                                                                                 — Который час? – спрашивает она встревожено.                      — Полночь, — отвечаю я, взглянув на светящийся циферблат моих наручных часов.                                                            — Боже! Что теперь дома будет? Поехали обратно.                          Мы быстро одеваемся, чуть ли не бегом садимся в кабину. Я завожу мотор, и мы быстро едем назад в районный центр. Когда проезжаем слободу, Оля опускает солнцезащитный козырёк на ветровое стекло.                                       — Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я её.                                  — Не хочу, что бы меня заметили. И так уже вокруг все шепчутся, сплетничают о нас.                                                                         — Глупенькая, да ведь многие видели на току, как ты садилась ко мне в машину!                                                                     — И, правда! А, теперь уже всё равно.                                             Я останавливаю машину за пару кварталов от Олиного дома. Она последний раз целует меня в щёку, выпрыгивает из кабины и скрывается во мраке ночи.                                                       В последующие дни мы с Олей общаемся как обычно, стараясь не показать, что между нами какие-то особенные отношения. Но в этом маленьком городке как в большой деревне — все всегда всё знают. Окружающие постоянно посматривают на нас: кто открыто осуждающе, кто с интересом, кто с циничной ухмылкой. Уловив момент, когда рядом не было никого, я спросил Олю про то, как её встретили той ночью дома. Она только пожала плечами: « молчит мол». Встречаемся мы вечером в безлюдных тёмных местах, где нас, как мне кажется, никто не увидит. Но везде есть уши, везде есть глаза. Не секрет наш роман даже для взводного повара – пожилого мужчины, который никуда никогда не выходит. Утром, на завтраке, он накладывает мне двойную порцию, и на мой вопросительный взгляд отвечает улыбаясь:                             — Командир, Вам сейчас много сил надо!                                         — Это ещё почему? – спрашиваю я, вроде не понимая его. — Ну как же! Мало того, что Вы на работе, да с нами е…сь, так ещё и… — грубовато, но простодушно отвечает он.                            Дней через пять, поздно вечером, ко мне в канцелярию, где я составлял сводки, постучал мой солдат – водитель Лисовский.                                                                                                       — Товарищ капитан, разговор важный есть! – обратился он ко мне и плотно запер за собой дверь.                                        — Ну что там у тебя случилось?                                                          — Не у меня. У Вас, командир!                                                            — И, что же? – спрашиваю я, начиная волноваться.                    — В общем, подвёз я сегодня вечером сено одному мужику местному, — начал он говорить.                                                  — То есть как? Кто разрешил?                                                             — Об этом потом! Так вот, оказался он приятелем родственника мужа  девахи этой. Ну, Вы знаете какой. И вот рассказал он мне, что готовят Вам эти родственнички сюрпризик, что рёбра Вам, вскорости пересчитают, чтобы не лез к жене чужой. Так что, смотрите, командир, осторожнее будьте! Может ребятам сказать, чтобы присмотрели за Вами?      — Этого только не хватало! Сам разберусь. Спасибо, что предупредил. Ладно, иди. И смотри – никому ни слова!                      — Ну, дело Ваше, командир, — ответил Лисовский и вышел из канцелярии.                                                                                               «Сюрпризик» не заставил себя долго ждать. На следующий день, вечером, я поехал в сквер почти на окраине райцентра – обычное место наших с Олей встреч. За рулём был сам – водителя на всякий случай я с утра отпустил. Когда, по тёмной дороге, уже подходил к скверу – машину я оставил метров за сто, наперерез мне, из тёмного переулка выскочили две легковушки. Из них вышли шестеро здоровых мужика и быстро окружили меня.                                                                                    « Так, попал. Выследили, сволочи!» — подумал я.                         Что ж, придётся прорываться. Лишь бы с ног не сшибли – тогда всё, конец, затопчут гады. Судя по их рожам, жалеть они меня явно не собирались.                                                                   Мужички стали уже медленно приближаться ко мне, как вдруг, из глухого неосвещённого тупика, взревев мотором выехал бортовой «Зил» с полным кузовом людей. Грузовик подлетел к нам почти вплотную, и из него посыпались люди в форме – человек пятнадцать. Да это же мой взвод! Настроены они весьма решительно: у многих в руках монтировки, у одного, даже, рессорный лист. Солдаты толпой подходят к нам и берут моих оппонентов во второе кольцо. Вперёд выступает Володя – знакомый ещё по прежним сборам сержант – моя опора и правая рука во взводе. Сказать, что он здоровый мужик, значит, ничего не сказать. Плечи Володи чуть ли не равняются росту – так, что он кажется квадратным. Кулаки – с голову, если не взрослого человека, то с детскую точно. Силы – неимоверной. Однажды на спор Володя свалил с копыт бычка – двухлетку. Он подходит вплотную к нам и спрашивает приветливым голосом:                                                           — А чёй-то вы тут делаете, мужички?                                                     Мужички молчат, вероятно изрядно напуганные. Один из них, вероятно старший в этой компании, всё же ответил:                       — Машины мыть собрались!                                                               Глупее ответа придумать, наверно, и нельзя было.                      — Да что вы? Смотри, и вправду грязные! – говорит Володя, подходя к автомобилям. – А стекло-то лобовое какое запылённое. Сейчас помою! – продолжает ёрничать он и, вдруг, размахнувшись, бьёт по нему монтировкой. Стекло сразу покрывается сетью мелких трещин, а в месте удара образуется большая дыра.                                                                         — Ты что делаешь, подлюга! – визгливым плачущим голосом кричит один из местных мужиков.                                          Он подбегает к своей машине, обнимает её, прям как зверь убитого детёныша, затем оборачивается и замахивается на Володю, пытаясь его ударить. Ох, лучше бы он этого не делал. Сержант, опережая его, даже не бьёт, так, припечатывает его ладонью по лицу, отчего тот кубарем летит на землю.                                                                                                         — Вы что делаете? Мы только поговорить хотели, — говорит старший компании родственников. – Где сейчас ветровое стекло достанешь? Мы в милицию заявить пойдём!                  — Идите-идите! – отвечаю я им. – Только что вы там скажете, а? Что напали на человека, советского офицера? Что пытались его изувечить, а то, и того хуже?                                           — Ладно, мы и сами способы найдём! – угрожающим тоном заявляет кто-то из местных.                                                                — Ищите, мужички, ищите! Только смотрите – вам здесь жить! – добродушно улыбаясь, говорит Володя.                               — Это как понимать? – настороженно спрашивает старший.                                                                                                        — А так. Мы то уедем, а вам, курощупы, в подарок петуха красного оставим! – уже грозным голосом, отвечает сержант.          — Какого петуха?                                                                                    — Об этом вы у своего Вани – пожарника грёбанного спросите. Это как раз по его специальности, — отвечаю я. И добавляю: — А теперь, брысь по домам, пока мы добрые. А то и вторую машину помоем, да почище первой. А Ване скажите, чтоб сам со мной говорил, если он мужик, а не баба…                          После того, как компания местных радетелей за нравственность уезжает, я спрашиваю Володю о том, как они здесь очутились. Оказалось, что Лисовский не внял моей просьбе о молчании и всё рассказал Володе – негласному лидеру взвода. Тот не на шутку встревожился, зная местные нравы. Он собрал ребят и, расспросив моего водителя о местах наших с Олей встреч, выдвинул засады возле них, выставив наблюдателей.                                                                              — Спасибо, мои дорогие! А тебя, Володя, не зря я на сборах тактике учил, — растроганно сказал я солдатам, пожимая каждому руку. – С меня поляна накрытая после уборки!                                                                                                                — Да что Вы, командир! – смущённо ответил сержант. – Мы и сами давно хотели этих раздолбаев проучить. А то они только самогонку пьянствуют, безобразия нарушают ( даже сейчас Володя не мог без стёба), а ещё учить жизни нас надумали. Хрен им в ухо! Будут знать на кого пасть раскрывать!                                                                                                       На следующий день, с самого утра, я поехал на ток в надежде встретиться с Олей и узнать, что с ней случилось вчера. Она была на месте. Увидев меня в окно, Оля выбежала мне навстречу. Она осмотрела меня со всех сторон, как будто увидела впервые, обняла и, совсем по-бабьи, запричитала:           — Жив, жив, миленький мой! Я боялась, что они тебя изобьют до смерти, зверьё.                                                                       Оля, обхватив меня руками за голову, быстро-быстро целовала меня то в губы, то в щёки, то в подбородок. В глазах её блестели слёзы. Хотя вокруг появились любопытные, но в этот раз она никого не стеснялась.                                                                — Жив, как видишь. Что с тобой произошло? Муж с тобой что-то сделал?                                                                                                       — Нет, он не посмеет. Меня свекровь в комнате заперла вечером. Я слышала, как они договаривались тебя подстеречь. Ваня против был, и его дома оставили – меня стеречь. Я хотела к тебе сразу поехать, первую твою машину ждала.                   К нам подошёл Иван Григорьевич, тронул меня за плечо, и показал на парня идущего вдалеке в нашу сторону.                        — Андрей, смотри, муж Ольги идёт, — сказал он мне, и обратился к Оле: — ты иди, скройся куда ни будь. Не надо тебе здесь быть.                                                                                                      Оля последовала совету заведующего и зашла в здание весовой. Я разглядывал мужа Ольги, подходящего к нам – довольно высокий, но субтильный, худощавый. Взгляд мягкий, нерешительный, плечи безвольно опущены. Что Оля нашла в нём? Непонятно.                                                                                   Иван встал в трёх шагах от меня. Я взглянул ему в самые глаза, в упор. Он не выдержал моего взгляда, опустил голову, как будто хотел рассмотреть носки своих ботинок.                              — Что ты хочешь, Ваня? – решил первым я нарушить гнетущее молчание.                                                                              — Поговорить надо. Давай в сторонку отойдём, — предложил он.                                                                                              — Что ж, отойдём, — ответил я, и пошли за угол здания, где в этот момент никого не было.                                                                           Я увидел, как Иван засунул руку в карман брюк, оттянутый чем-то тяжёлым. «Свинчатка или кастет» — подумал я и сказал:                                                                                                    — Брось, Ваня, не надо. А то я тебя просто размажу. Лучше скажи, зачем пришёл.                                                                                   Он быстро вынул руку, поднял, наконец, на меня глаза и заговорил, немного помявшись:                                                            — Отстань от Оли. Ты нагуляешься и уедешь, а она здесь останется. Она моя жена. А тебе кто? А я её с детства люблю.               — Я тоже. И она меня.                                                                            — Сегодня любит, а завтра нет. А у нас уже семья!                         — Что будет завтра – ей решать! – решительно сказал я.               И здесь совершилось то, чего я никак не мог ожидать. Ваня вдруг упал на колени передо мной, сложив руки на груди, как будто молясь на икону в церкви. Краем глаза я заметил, что сзади нас собрались зеваки с интересом ждущие продолжения этой трагикомедии. Вот этого только и не хватало. Прямо, как картина «Возвращение блудного сына»! Осталось только по головке его погладить.                                          — Не забирай Олю, умоляю! Я не могу без неё жить, — чуть не в голос, выл он, хватая меня за колени.                                            Мне стало не по себе. Горячая стыдливая волна окатила меня; кровь бросилась в лицо. Я смотрел на сморщенное от рыданий лицо Олиного мужа, и не знал, что мне делать.                    — Перестань, Ваня! Ну что ты делаешь? – просил я его, пытаясь поднять с колен.                                                                                  Вдруг я увидел подошедшую к нам Олю.                                       — Оля, ну сделай, что ни будь! – растерянно попросил я её. – Это же невозможно! Люди кругом смотрят.                                 Она подошла к нему, взяла его за плечо одной рукой, второй поглаживая по мужа по голове, и сказала:                                  — Ваня! Встань, мой хороший, не унижайся! – тихим голосом попросила Оля мужа.                                                                           Он послушался её и, опираясь на руку жены, медленно поднялся. Оля взяла его под локоть, и они пошли сквозь расступившеюся молчаливую толпу. Уходя, Оля бросила на меня взгляд, и, странно – мне он показался враждебным. Я ощутил негативную настроенность людей, их осуждающие взгляды, сел в свою машину и уехал прочь.                                           Поехал я на берег реки, на то место, где мы были в ту памятную ночь. Я сел на тот же пригорок и задумался о происшедшем. Я понимал всю трагичность положения мужа Ольги. Это вам не в городе жить, где всем на всех наплевать. Здесь тебя каждый знает с пелёнок, твоя жизнь у всех на виду. Я понимал людей осуждающе смотрящих на меня. Кто я для них такой? Чужак! А Ваня свой, местный: чей-то родственник, чей-то друг, чей-то просто хороший знакомый или добрый сосед. Не мог понять я только враждебного взгляда Оли. В общем, было о чём подумать. Я решил больше не ездить на ток. От своих водителей я узнал, что Оля там больше не появлялась, что Мария Васильевна уже вернулась в школу готовиться к началу учебного года. Да и выслушивать пересуды, ловить на себе косые взгляды как-то не хотелось. Тем более, что уборка зерна закончилась, последнюю кукурузу не сегодня – завтра заложат в силосные отвозили её сразу на сахарозавод. Там они и взвешивались, и разгружались в огромные бурты. Так прошла последняя неделя августа.                                                                                               Вот и сентябрь наступил. И хотя стояли безоблачные дни, как-то сразу похолодало. Если днём солнце в ярко-синем небе ещё давало много тепла, то вечером без тёплого бушлата на улицу и не выйдешь. Каждое утро с реки наползает промозглый туман, непроглядным одеялом закрывающий луг до самой деревни.                                                                                                Работы было много, но об Оле я думать не прекращал – надо было что-то решать. Её я больше не видел. Наверное, она уехала в институт продолжать учёбу. Я уже решил ехать в областной центр, где находился Олин институт, и поговорить с ней о нашем будущим, но это оказалось не нужным. На второй сентябрьской неделе, в субботний вечер, я встречал в автопарке последние возвращающиеся машины. Один из грузовиков почему-то не стал заезжать, остановился от шлагбаума метрах в двадцати.  Из него вышел Володя и, увидев меня, помахал призывно рукой. Я подошёл к нему, не понимая, зачем он меня позвал.                                                              — Командир, посмотрите, кого я Вам привёз, — обратился ко мне сержант.                                                                                     Было уже темно и в кабине нельзя было разглядеть лица человека, но потому, как забилось учащенно моё сердце, как волнение охватило мою душу, я сразу понял – Оля.                                Я вскочил в кабину, обнял Олю, прижимая её к себе. Она мягко, но настойчиво отстранилась от меня.                                         — Как ты здесь оказалась, радость моя? – спросил я её, немного озадаченный Олиной холодностью.                                         — Я приехала из института на выходные. Шла с автостанции домой, а мимо твоя машина проезжала, вот я её и остановила. Нам надо поговорить.                                                      — Конечно надо! Я уже и сам к тебе собирался. Надо же решить нам как жить. Я думаю, как тебе поступить  — сразу со мной уедешь, или здесь развода дожидаться будешь?                        — Ты, Андрей, за меня уже всё решил? – спросила, не глядя на меня Оля.                                                                                            — Но как же? У тебя другие идеи? – насторожился я.                            — Да, другие. Я остаюсь с мужем. Мы решили всё заново начать. Я даже в институте договорилась о переводе на заочный.                                                                                                           Что ты говоришь? Что такое ты говоришь? – ошарашено спросил я её. – Ведь ты любишь меня.                                                   — Не знаю. Наверно люблю. А может это просто страсть была. Как с тобой получиться, я не знаю. А с Ваней мне хорошо было, надеюсь, что будет и дальше. Ты уедешь, и всё – всё забудется. Прости меня, Андрюша, но так будет лучше.                — Что же, ты сделала свой выбор, — только и сказал я, став вылезать из кабины.                                                                                            — Андрюша, поцелуй меня на прощание!                                               Я ничего не ответил ей и, молча, закрыл дверь. Потом подозвал Владимира и попросил отвезти Ольгу, туда, куда она попросит.                                                                                                                В этот момент я не чувствовал ни горечи утраты, ни сожаления, ни грусти, ни злости – всё это придёт позже, а только душевную пустоту. А сейчас надо было держаться, собрать волю в кулак, чтобы не показать окружающим своего состояния. И это мне удалось, хотя и с большим трудом. Помогла работа – напряжённая и ежедневная.                                      Наконец, весь урожай собран, премии от колхоза получены – нам здесь больше нечего делать. Теперь домой! Снова погружена техника на платформы, кинут последний взгляд на места, где был и счастлив я, и огорчён – и в путь.             По приезду оказалось, что начальник штаба был прав: полком командовал уже другой человек. Но в полку я уже не долго прослужил – последовал перевод в Германию. И это было хорошо: новая часть, новые, неведомые города, новые заботы, новые впечатления – всё это стало вытеснять тяжёлые мысли. Душевная боль ушла, спрятавшись в глухие уголки сердца, затаившись до поры…                                                                      — Вот, Лёша, такая была у меня любовная история, и так она закончилась, — говорю я своему бывшему другу.                      А ночь тем временем уже прошла. В окнах домов напротив кафе стал зажигаться свет – люди вставали на работу.                                                                                                          — Ого! Как мы заболтались – то, — сказал я, посмотрев на стенные часы. – Смотри, утро уже. Надо домой ехать                         — Да, время не заметно пролетело, – ответил мне Алексей. – Ты не волнуйся, сейчас водителя вызову.                         Он стал звонить по телефону водителю и отдавать ему распоряжения.                                                                                                — Ну вот, машина минут через десять готова будет, — сказал Лёша мне. – Слушай, а твой шрам тебе не помешал охмурить ту девушку?                                                                                 — Шрам? Знаешь, я думаю, что он и привлёк Олю ко мне. Как же, герой – воин! Романтика и всё такое… не то, что местные алкаши! – улыбнулся я в ответ.                                                         — И что же, ты её больше никогда не видел, и не знаешь, что с ней потом стало?                                                                                  — Видеть я её не видел, а вот, что с ней стало, кое-что узнал. Пока машина не приехала, могу рассказать.                                   — Расскажи, Андрей. У тебя прямо повесть получилась.               — Ладно, расскажу, раз тебе так интересно…                                     Прошло с того времени уже много лет. Олю я не забывал, но и попыток хотя бы узнать что-то не предпринимал. А семь лет назад позвонил мне старый армейский товарищ, и сообщил мне, что серьёзно болен, что предстоит ему тяжёлая операция. И попросил встретиться, навестить его – быть может, в последний раз. Сам понимаешь, в таких просьбах не отказывают. Сел я в поезд и поехал к нему. А путь в его город лежал как раз через те самые места… Когда поезд остановился на тот станции, где когда-то разгружался мой эшелон, и я узнал знакомые очертания станционных построек, то какая-то сила подхватила меня и заставила выйти на платформу. «Чёрт с ним, поеду следующим поездом» — подумал я. Вещей у меня – маленькая дорожная сумка. Следующий поезд часов через пять – успею. От станции в районный центр как раз отходил рейсовый автобус. Я успел вскочить в старую разбитую колымагу и тронулся в путь, размышляя, как, у кого узнать об Оле, к кому обратиться. А чего тут думать? Конечно, к Марии Валильевне – старой моей знакомой учительнице. В школе были каникулы, но я знал, где её дом – как раз напротив школы. Правда волновался немного: а вдруг дома больше нет или она переехала, или того хуже – возраст всё-таки. Но дом стоял на месте, а на калитке прикреплена табличка с её именем. Не без некоторой робости я открыл калитку, прошёл через двор и постучал в дверь дома. Открыла мне сама Мария Васильевна. Годы пощадили её: всё так же элегантна, ухожена не по-деревенски. Только волосы запорошило снегом седины, да глаза выцвели и поблёкли.                                                                          — Вы к кому, молодой человек? – спросила она, не узнавая меня.                                                                                                      — Молодым, Мария Васильевна, я был лет двенадцать назад, когда погоны капитана носил, — ответил я улыбаясь.               — Господи, Андрюша! Вот Бог сподобил, — взмахнув  руками, запричитала она. – Как ты оказался здесь, какими судьбами?                                                                                                       — Да вот, проездом. Решил Вас навестить – проведать.               — Да что мы в дверях-то стоим? Проходи в дом, Андрюша! – сказала она, провожая меня в гостиную. – Посиди, я сейчас обед подогрею.                                                                                              — Не беспокойтесь, Мария Васильевна. Я сыт. А от чая не откажусь.                                                                                                         Мы сидим за круглым старым столом, пьём чай с малиновым очень вкусным вареньем, и прежде чем что-то узнать, расспрашиваю о жизни учительницу.                                              — Какая там жизнь! – отвечает мне Мария Васильевна. – Я на пенсии уже, но в школе работаю – оклад низкий, никто не хочет работать. Муж умер два года назад. Дети по городам разъехались. Сын к себе звал, да я не хочу никуда уезжать.                — А ученики навещают? Оля, например? – внутренне напрягшись, спросил я.                                                                                  Мария Васильевна смотрит на меня смеющимися глазами, лёгкая улыбка скользит по её губам.                                        — Так и знала, что спросишь об Оле. Что из-за неё и ко мне зашёл. Да ты не смущайся, Андрей, — говорит она, видя моё состояние. – Расскажу, всё расскажу. Ольга тогда помирилась с мужем. Просто пожалела его. Ваня тогда обещал ничем не укорять её, всё забвению предать. И, наверное, выполнил обещание. По крайней мере, Ольга никогда не жаловалась. Да и куда этому телку против характера Оли! Слабый он был. А чтобы со слабым жить, надо очень его любить. Или уходить. Я говорила ей это, да она не слышала. За хозяйство держалась и Ваней вертела как хотела. А ты, Андрей, сильный был, вот она и испугалась с тобой ехать. – Мария Васильевна вздохнула тяжело и замолчала, переводя дух.                                                                                                      — А почему Вы сказали про Ивана «был»? – спросил я, воспользовавшись паузой.                                                                         — Погоди, дойду и до этого. Значит, начали они заново жить. И со стороны посмотреть – вроде неплохо. Оля даже ребёнка ему родила. А тут страна развалилась, и хозяйство района развалилось. Мужа Ольги сократили. Крутиться надо, а куда ему – отвык работать, и думать отвык. Оле надоело за двоих деньги зарабатывать (она тогда уже в школе нашей работала), и думать за двоих надоело. Ушла она от него. Продала дом матери – та от инсульта умерла к тому времени, купила в соседнем райцентре квартиру и уехала туда. Там сейчас и живёт, и работает в школе. Повторно замуж вышла и ещё ребёнка родила. А Ваня… умер он. Пить он начал сильно, а денег нет. Вот и налакался какой-то гадости – ну и отравился… А ведь Оля искала тебя, — добавила вдруг учительница.                                                                                               — То есть как искала, когда? –спросил я недоумевая.               — Через год после твоего уезда поняла она, какую ошибку сделала, и поехала в город где ты служил. Часть воинскую нашла твою, а тебя там и нет уже.                                                         — Да, меня тогда в Германию перевели.                                                — Опоздала дурёха. Я помню, как она тогда рыдала у меня на коленях, кляла себя за глупость. Теперь я её редко вижу: последний раз год назад. А знаешь, Оля тогда мне свою фотографию оставила, сейчас найду.                                                Мария Васильевна встаёт, подходит к серванту, достаёт из ящика коробку из-под обуви – там она хранит фотографии вместо альбома. Наконец, находит то, что искала. Подаёт фото мне. С карточки на меня смотрит незнакомая женщина – одутловатое щекастое лицо, тяжёлые груди, большой отвислый живот.                                                                                            — Что, не узнаёшь? Очень она за последние годы изменилась, особенно после вторых родов. Распустилась, обабилась. А какая девушка была! Какая бы пара тебе могла стать. А всё ты виноват, Андрюша!                                                             — Да, в чём же моя вина? Я ведь её тогда звал с собой, — недоумеваю я.                                                                                                — Не звать надо было, а брать за шкирку как котёнка, и везти её с собой, ничего не спрашивая. Оля ведь этого только и ждала. Она сильная и мужика такого же сильного хотела. А ты засомневался, слабость показал. А зачем ей другой такой же, как муж её?                                                                                                  — Наверно Вы правы, Мария Васильевна… — задумчиво сказал я. – Пора мне на станцию – поезд скоро. Давайте прощаться!                                                                                                        Мария Васильевна проводила меня до калитки. Я наклонился, поцеловал её руку. Она вздохнула и поцеловала меня в лоб.                                                                                                — Иди с богом, Андрюша! Может и увидимся когда, — сказала учительница на прощанье.                                                         — Может быть, — ответил я, повернулся и пошёл, не оглядываясь, на автобусную станцию.                                                        «Вот всё и закончилось. Теперь уже навсегда»        — подумал я, смотря в окно купе на станцию, когда поезд тронулся с места и стал набирать ход. Время не повернуть назад. И та девушка – хрупкая нежная красавица, осталась жить не в соседнем районе, а только в моей памяти… обратно я возвратился самолётом.                                                                                   Не успел я закончить рассказ, как по окну офиса полоснул луч света от фар подъехавшей к зданию машины. Прозвучал короткий сигнал автомобильного клаксона.                        — Вот и машина подъехала – пора идти, — сказал Алексей. – Я тебя провожу до машины, — добавил он.                                        Мы  выпили последний глоток на «посошок», встали и вышли в коридор кафе, на ходу одеваясь     .                                              — Слушай, Андрюха, а как ты ментом-то стал? – спросил меня Лёха, когда мы подошли к выходу.                                                — А очень просто, — ответил я. – Уволился я из армии по сокращению, вернулся домой к матери в квартиру. Помыкался – хорошей работы нет или не берут, на плохую – сам не хочу. Иду как-то по улице. Вдруг рядом скрип тормозов автомобиля. Оглядываюсь – «бобик» милицейский. И выскакивает от- туда майор, в объятия ко мне бросается. Оказалось – приятель мой, однокашник по училищу. Он по семейным обстоятельствам с последнего курса ушёл. Но службу не оставил, только уже в милиции. Стал он начальником отдела в новом районе, набирал людей в штат. А тут как раз и я. Предложил мне на службу пойти, квартиру через год пообещал. Я согласился. Обещание мой новый начальник сдержал – однокомнатную квартиру я ровно через год получил. В ней и живу сейчас.                                                              Мы с Лёхой подошли к машине. Он услужливо распахнул дверцу кабины.                                                                                            — Да, Андрей, всю ночь проболтали, а так много ещё не поведали друг – другу, — сказал Алексей, пожимая на прощанье мне руку. – Я вот о себе совсем ничего не рассказал. Ну да ничего – теперь, надеюсь, часто видится будем. Живём рядом – заезжай, поговорим; посмотришь, как я живу. Жена рада будет.                                                                                               — Конечно, Лёша, ещё встретимся, — ответил я, садясь в машину и захлопывая дверцу.                                                                       Водитель включил передачу, выжал газ и автомобиль тронулся в путь, выезжая со двора. Я оглянулся – Алексей стоял у ворот кафе и махал мне рукой. Наконец машина выехала на пустую ещё улицу и набрала скорость. Я назвал шофёру адрес и откинулся на спинку сидения, прикрыв глаза.  Надеется Алексей, что возобновим мы старую дружбу, что все обиды остались в прошлом, что буду я ходить в гости в его дом к его семье. Нет, друг мой бывший. Обиды остались в прошлом, но и дружба тоже в прошлом. Ум мой простил, но сердце ничего не забыло. Да и не интересен ты мне, Лёшка. Не интересна и жена твоя. Жизнь ваша как равнинная река среди плоских берегов – скучна и однообразна. Есть и в ней, конечно, и омуты, и пороги редкие, а целом – болото с протухшей водой. Скучно мне ваше стремление «бабки» грести любой ценой, жить «как люди живут». Нет, я не осуждаю вас – сам так живу. У самого жизни река вырвалась из горных теснин на плоскую долину. Но зачем умножать тоску? И встречаться я с тобой, Лёха, не буду – если только случайно пересекусь, и звонить не буду – если только отвечу на твой звонок. Зачем же я тогда всю ночь рассказывал о себе, зачем исповедовался как перед  попом – духовником в церкви? Не перед тобой я исповедовался, друг  мой бывший!            В жизни, наверное, каждого человека, наступает момент, когда необходимо остановиться, оглянуться назад на пройденный путь, раскрыть душу самому себе. Понять, в чём ошибался, что привело к такому положению вещей, событий, в которых сейчас находишься. Необходимо исповедаться самому себе, самому себе стать судьёй.                                                 Мы быстро доехали до моего района, благо улицы ещё не заполнились машинами, да и ехали все в центр, а не на окраину. Я попросил водителя остановиться за квартал до моего дома – хотелось пройтись пешком, вздохнуть свежего морозного воздуха, прогнать тяжесть бессонной ночи из головы. Навстречу скорым шагом спешили на остановку автобуса люди – скоро уже начало рабочего дня. Лица озабоченные, хмурые, невесёлые. Я вглядываюсь в эти лица – куда спешите вы люди, что за мысли у вас в головах, чем озабочены вы? Хорошо, что мне некуда торопиться, впереди выходной день, можно выспаться.                                                                 Наконец я дома. Быстро раздеваюсь, бросаюсь в постель, постланную на диване, заменяющем мне кровать. Растягиваюсь во весь рост, закрываю глаза в блаженном ожидании сна. Но сон не приходит. Я впал в какое-то странное состояние между явью и забытьём, когда усталое тело жаждет покоя, но мозг возбуждённый долгими размышлениями, воспоминаниями никак не может отключиться. Разные мысли теснятся в голове, перемежаясь с какими-то образами, картинами прошлого, продолжая диалог толи с самим собой, толи с незримым собеседником.                                                                  Итак, все мои воспоминания были направлены на то, чтобы понять, почему моя жизнь сложилась так, а не иначе, что стало причиной того, что случилось со мной в последние месяцы. Невесёлые итоги. Лучшая и большая часть жизни прошла, и чего я достиг? Как говориться: «дом не построил, дерево не посадил, ребёнка не родил». Это наказание? Но за что? Я честно служил стране, мёрз на полигонах, отлавливал бандитов и всякую мразь в девяностых, но служба эта оказалась ей не нужна. Я был честен и заботлив в дружбе, но лучшие друзья предали эту дружбу. Я искренне любил, но в лучшем случае эту любовь отвергали, в худшем – изменяли ей. Как это сделала Лара – моя последняя, самая сильная, чистая, нежная любовь. Память снова и снова возвращается к событиям последних месяцев, о которых я не стал рассказывать Алексею...                                                                                     Воспоминание третье, последнее.                                    После службы в милиции я сменил несколько мест работы – то зарплата не устраивала, то условия, то сама работа. Наконец, с год назад немного повезло. Устроился в службу безопасности крупной фирмы, начальником смены. Зарплата не очень высокая, зато работа сменная: сутки на работе – трое дома, вполне устраивала. Хотя я жил один, но скучно мне в эти свободные дни не было – скучно только дуракам бывает. Мне же домашние хлопоты, книги, телевизор (куда без него), интернет, спорт и прогулки занимали всё время. В один из октябрьских дней прошлого года я также пытался заняться привычными делами. Но в этот раз что-то было не так: не читалось, домашние дела переделаны, по телевизору ничего интересного. Я выглянул в окно. Бабье лето в эту осень задержалось. Было тепло, яркое солнце весело светило в синем безоблачном небе, листва на деревьях, расцвеченная в жёлто – красные тона и не думала опадать, как будто на дворе не конец октября, а середина сентября.             «Надо прогуляться побольше, воспользоваться последними ласковыми деньками», — подумал я, быстро оделся и вышел на улицу. Но в бабье лето, как говориться, «до обеда лето, а после – осень». Не прошло и получаса, как небо затянули невесть откуда взявшиеся тучи, зарядил мелкий, нудный, противный дождь. В этот момент я проходил мимо огромного торгового центра в котором размещался современный многозальный кинотеатр. «А ведь давно уже в кино не был. Пойду, посмотрю новый фильм, пока дождь моросит», — решил я и направился в здание центра. Взяв билет на первый попавшийся фильм, я прошёл в полутёмный просмотровый зал. День был рабочий, в кинозале едва было с два десятка человек – садись куда хочешь. Почти на ощупь пробираюсь на центральный ряд – он почти не занят, только  женщина сидит с противоположного края. Во мраке черты лица её совсем не видны, но угадывается, что она молода и стройна. Сажусь в нескольких креслах от неё. Свет в зале окончательно погас. Началась скучная реклама какого-то нового фильма, и стало немного светлее. Смотреть рекламу не хотелось, и, повернув голову, я стал разглядывать девушку сидящую справа от меня. Странный профиль – вроде лицо обыкновенное, немного скуластое, высокая линия чуть выступающего лба с падающей на него чёлкой тёмных волос, в общем ничего особенного – но было в этом лице что-то привлекающее, какая – то особая энергетика. Начался фильм, но я всё смотрел на эту молодую женщину, не в силах оторвать от неё взор. Вероятно она, почувствовав на себе пристальный взгляд, повернулась ко мне. Я ожидал, что девушка рассердится на меня за такую бесцеремонность, но она только мило улыбнулась мне, сверкнув белыми зубками. Цвет глаз в темноте я не мог разглядеть, заметил только, что они огромные, опушены длинными ресницами, и взор их настолько жаркий и пристальный, что я, не выдержав его, в смущении отвернулся. Я честно попытался смотреть фильм, но так и не смог сосредоточится на сюжете. Время от времени я украдкой бросал на девушку взгляд и тотчас отворачивался, чтобы она его не заметила.                                                                         Наконец, фильм закончился и в зале загорелся свет. Я хотел разглядеть девушку, но не успел – она встала раньше меня и быстро спустилась к выходу, противоположному от края моего ряда. Успел заметить только, что роста она невысокого, тёмно – русые волосы до плеч. И прекрасная стройная фигура – правда, бёдра чуть узковаты, но общей картины они не испортили.                                                 Двери кинозалов выходили в огромный зал торгового центра. У противоположной от кинотеатра стены располагался длинный ряд кафе быстрого обслуживания. В широком проёме между ними – большое панорамное окно от пола до потолка. Перед ним – несколько столиков, за которыми сидели посетители кафе и могли наблюдать за жизнью улиц. Я посмотрел через это окно наружу – дождь шёл до сих пор, даже стал ещё сильнее. Мокнуть не хотелось, и я решил взять чашку кофе, побаловаться мороженым, что и сделал. Обычно столики перед окном все заняты, но сейчас нашёлся один пустой, за который я и уселся, погрузившись в свои мысли.               — У Вас свободно, можно присесть? – услышал я женский голос приятного тембра рядом с собой. Я поднял глаза и обмер на секунду – передо мной стояла та самая девушка, которую я так бесцеремонно разглядывал во время киносеанса.                                                                                                 — Конечно-конечно, садитесь, пожалуйста, — отчего-то немного смущаясь, ответил я.                                                                   Она села напротив меня, поставила поднос  с нехитрой снедью на стол, принялась не спеша за еду. Через какое-то время, вдруг, посмотрела на меня внимательным взглядом и спросила строго и немного грубовато:                                                  — Это Вы в кино на меня всё время пялились?                                      — Да, я. Уж извините. Просто Вы мне понравились! – ответил я.                                                                                                        Смущение моё прошло, и я теперь мог подробно рассмотреть девушку. Она оказалась даже красивее, чем показалась в кинозале. Приятное открытое лицо, чистый высокий лоб, ровный миленький носик, чётко очерченные губы. Но особенно поражали глаза — удивлённо распахнутые миру и со странным грустно – тревожным выражением. Одета она была в обтягивающую кожаную куртку, красиво подчёркивающею высокую грудь.                                                             Я улыбнулся ей, ожидая суровой отповеди моему нахальству. Но, против ожидания, она улыбнулась мне в ответ.   — Я не сержусь, — просто ответила девушка. – Мне сегодня очень тоскливо и одиноко. А тут Вы залюбовались мной. Приятно, что хоть кто-то обратил на меня сегодня внимание.                  — Отчего так? – удивлённо спросил я. – Вы такая красивая и эффектная девушка, и вдруг одинока?                                                   — Спасибо за «красивую и эффектную», — снова улыбнулась она. – А одинока… неприятность вчера случилась – рассталась с человеком на которого строила планы. Думала, что он… неважно в общем. Знаете, я полагала, что у меня много друзей, и вдруг, все куда-то пропали, все жутко заняты, всем некогда. Захотела поплакаться, и некому!                                      — Да, обидно. А Вы поплачьтесь мне! – предложил я.               Девушка удивлённо взглянула на меня:                                               — Но я ведь Вас совсем не знаю!                                                        — Не вопрос! Давайте познакомимся, — сказал я и назвал своё имя.                                                                                                           — А я Лариса, — в свою очередь представилась она. – Только я люблю, чтобы меня Ларой называли.                                         — Красивое имя. Вот что, я закажу ещё кофе, а вы, Лара, соберётесь, и поведаете мне свою печальную повесть. Как, не против? – по её улыбке я понял – не против.                                           Я подошёл к стойке ближайшего кафе и заказал ещё две чашки напитка. Когда его приготовляли, взглянул на Лару. Она достала из своей сумочки женские «штучки», и, глядя в зеркальце маленькой пудреницы, стала прихорашиваться. «Да, женщина есть женщина» — подумал я тогда.                                — Ну вот мы и готовы. Излагайте историю «леденящую кровь»! – шутливо произнёс я, когда снова уселся за столик и поставил на него две чашки с дымящимся кофе.                                 — Удивительно, но я чувствую к Вам доверие, — сказала Лара, взяв чашку и сделав глоток.                                                                 — Польщён! Наверно из-за того, что человеку надо иногда излить свои проблемы, и их станет меньше!                                        — Нет, правда! Я очень недоверчива к незнакомым людям, и даже к знакомым, и вдруг…                                                        — Не вгоняйте меня в краску, Лара! Лучше говорите о себе, — прервал я её, и она начала свой рассказ.                                  Ларисе скоро исполнится двадцать пять лет. Родилась она и выросла в Подмосковье, в маленьком городке. После школы приехала в Москву, окончила институт, работает в большой солидной фирме. Живёт в квартире родственников. Ей повезло: они уехали надолго за границу, так что он полная хозяйка. Может быть, они совсем не вернуться, и тогда квартира достанется ей. И, в общем – то, она жизнью довольна. Была. До вчерашнего дня.                                                  — И что же произошло вчера, что случилось такого ужасного? – спросил я Лару.                                                                          — А вчера я разуверилась в людях, — ответила она.                            Полгода назад в их фирму пришёл работать новый начальник соседнего отдела – молодой красавец, этакий плейбой с картинки. Вдобавок оказался он сыном генерального директора.                                                                                — Представляете, — восхищённо сказала Лара, — этот папочка чуть ли не олигарх, по крайней мере – очень богатый!       — Да что вы? Не может быть! – иронично заметил я.                   Но Лариса, не замечая моей иронии, продолжала:                            — В самом деле! И привёл он сына в фирму, чтобы подготовить себе смену. На Романа – так сына зовут – наши клуши глаз положили, обхаживать со всех сторон стали…            — И Вы тоже? – перебил я её.                                                              — Представьте, нет! А вот он на меня обратил внимание. Ухаживать стал, красиво ухаживать.                                                           — Ну, с большими деньгами это несложно.                                      — Да, наверное… но мне нравилось. И притом, он жутко обаятельный, когда захочет, — Лара задумчиво посмотрела в окно, отпила глоток. – В общем, роман у нас завязался бурный и страстный. Все юбки от зависти слюной ядовитой изошли…                 Между тем, тучи над улицами рассеялись, вновь солнышко радостно засветило в небе. Капли дождя на листьях весело засверкали под его лучами. Казалось, что даже птицы снова по-весеннему запели.                                                                           Кофе мы уже допили, и я предложил:                                               — Слушайте, Лариса, пойдёмте на улицу, погуляем по скверу, пока дождь снова не зарядил. И Вы мне доскажете свою повесть.                                                                                              Мы вышли на улицу и стали бродить по скверу, тянущемуся вдоль длинной улицы, старательно обходя свежие лужи, шурша опавшей после дождя листвой.                       — Ну вот, — продолжала Лариса свой рассказ, — отношения наши длились уже несколько месяцев. Мне казалось, что он любит меня. Я уже начала считать себя его невестой, дура! Строить в мечтах планы на будущее. Конечно, я не хотела торопить события, ведь мы вместе только полгода.  А Роман не спешил, даже стал как-то холоднее ко мне относиться в последнее время.                                                                                     — И Вы решили объясниться, выяснить отношения, — констатировал я.                                                                                          — И я решила выяснить отношения, — подтвердила Лара. – Позавчера, после работы, он повёз меня, как это часто бывало, в ресторан. И я его, там, в лоб спросила, кто я для него, и собирается ли он жениться на мне.                                       — И что же он Вам ответил? – спросил я.                                               — А он… он удивлённо уставился на меня. Потом расхохотался и ответил, что таких невест у него по десятку за неделю бывает. И что я вообще ему надоела, что моя подружка лучше, особенно в постели.                                                     Лариса остановилась и замолчала. Губы её задрожали. Она с досадой закусила их и отвернулась. Я взял её под руку и стал поглаживать по ладони. Через несколько минут, успокоившись, Лара повернулась ко мне и продолжила:                       — Представляете, я эту гадюку из нашего Мухосранска вытащила, где она без работы сидела. Помогла ей на работу к нам устроиться, у себя поселила. Она год в моей квартире жила на всём готовом, не платила ни за что. И вот…                                    — А может это ложь? – сказал я.                                                         — К сожалению нет. Я в тот же вечер спросила её об их отношениях. Она всё подтвердила, да ещё насмехалась на до мной.                                                                                                            — Да, обидно. В один вечер и лишиться любимого, и узнать о предательстве лучшего друга, — посочувствовал я. – Но знаете, Лара, история эта не оригинальная. К сожалению – не редкость. Стоило ли так переживать?                                                       — Это я пережила бы. Но это не всё.                                                        — А что, было ещё продолжение? – спросил я заинтересованно. – Это же только позавчера случилось.                     — Да, позавчера. А Вы не подумали, почему я сегодня не на работе? – в свою очередь спросила Лариса, и сама же ответила: — Прихожу я вчера на работу – меня с порога начальница кадров вызывает. И предлагает уйти с работы, заявление по собственному желанию написать. Я понять ничего не могу, расспрашиваю её что, да как. А она мнётся, говорит, что это сверху, чуть ли не генерального распоряжение. Но всё можно изменить, если я к Роману схожу и смогу оправдаться. Тут стало до меня доходить, откуда ветер дует. Но всё же пошла. Встретил меня Роман как барин крепостную. И говорит, что мол «ты своё место забыла, возомнила себя невесть кем, что пора тебя на землю спустить». Я спросила, как понимать его слова. А он этаким приказным тоном потребовал минет ему сделать, потом раздеться и в позу определённую встать. И всё это под камерой видеонаблюдения – они у нас во всех помещениях установлены… — голос Лары задрожал, в глазах сверкнули две предательские слезинки, и она замолчала.                                               — Продолжайте, Лара! Это тяжело, но надо высказаться до конца, — сочувственно сказал я, поглаживая её по руке.                  — Врезала я ему по роже, — продолжила она, — выбежала, не помня себя из кабинета; опомнилась только в отделе кадров. Написала заявление об увольнении, а там уже и приказ заготовлен. Ушла домой, а вечером, когда успокоилась немного, стала названивать тем, кого друзьями считала. Но видно, уже кумушки наши, да подружка раззвонили всем. И оказалось, что друзей у меня нет. Кто занят жутко – говорить некогда, кто — трубку не снимает, а кто — в прямую отказывается помочь – испугались папочки.                                       — Знаете Лара, предают только свои. Или кого мы считаем своими. Ну и чёрт с ними, — сказал я Ларисе.                                        Я не знал как успокоить девушку. Все слова были бы банальными, пустыми. Нужно просто отвлечь её от самобичевания. И я предложил Ларе:                                                  — Давайте поговорим о чём ни будь другом. Что было, то прошло. Надо жить дальше.                                                                     Она с удовольствием согласилась, и мы стали разговаривать обо всём: литературе, театре, путешествиях, даже о политике. Я с удивлением обнаружил, что у нас схожие вкусы. Мы любили одни и те же книги, ходили на одни и те же спектакли, знали наизусть одни и те же стихи, одинаково смотрели на мир. Я слушал Ларису и пытался понять, кто она – хищница, пытающаяся пробиться наверх любым способом, карьеристка, способная идти по головам? А может, просто несчастная девушка, оскорблённая в лучших чувствах? Безусловно умная, начитанная, непосредственная, да просто красивая, она вызвала во мне огромный интерес. Да что там интерес – Лара мне очень понравилась, хотя некоторые её слова, высказывания меня порядком коробили.                             В разговорах незаметно пролетели часы. Начало темнеть, наступал вечер. Я проводил Ларису до подъезда её дома. Продиктовал ей номер своего телефона, попросив обязательно позвонить мне, пообещав попытаться помочь с работой.                                                                                                         — Спасибо, Андрюша, — на прощанье сказала мне Лара. – Мне было так плохо, так одиноко сегодня! А Вы, каким – то странным образом, сумели успокоить меня.                                           — Не стоит благодарить, Лариса, — запротестовал я.                            — Стоит, очень даже стоит, — ответила Лара.                                     Она, вдруг, порывисто прижалась ко мне, чмокнула в щёку, и убежала в подъезд.                                                                        Я смог помочь Ларисе: одному моему приятелю как раз требовалась сотрудница в офис. Правда, работа в вечернюю смену. Но это не смутило Лару, когда на следующий день она позвонила мне, и я сказал ей о предложении.                                        Мы стали часто встречаться, кроме тех дней, конечно, когда я дежурил, или Лара ездила навестить родителей. Иногда гуляли утром перед её работой, а чаще я встречал её вечером, и мы шли ужинать в какое ни будь кафе, или домой ко мне, или к ней. В общем, стали приятелями.                                     Однажды, недели две спустя, я встречал Ларису поздно вечером, после работы. Мы как всегда мило беседовали по дороге, пока я её провожал. Довёл её до дома, но подниматься к ней не стал – Лара жаловалась на большую усталость, и я не хотел быть назойливо докучливым. Немного постояв, двинулся домой и я, но не успел сделать и десятка шагов, как услышал скрип тормозов остановившейся машины – большого внедорожника. Задние дверцы её распахнулись и оттуда вылезли два здоровых «бугая». И направились они прямо наперерез мне. «Так. Влип», — подумал я и невольно, внутренне рассмеялся. Уж больно похоже это было на стародавнею историю. Но коленки у меня от волнения слегка задрожали. И было отчего – парни были здоровущие. Лбы крутые, шеи бычьи, рост под два метра, а вес за сотню у каждого. А защиты как раньше у меня — то уже нет.                               Парни подошли ко мне, остановились в двух шагах, перегородив дорогу. Один из них сделал шаг навстречу.                          — Мужик, — обратился он ко мне, — ты эту девочку сегодня последний раз видишь. Понял?                                                               — Нет, не понял, — ответил я, внутренне напрягшись.                      — Не понял? — с угрозой в голосе произнёс бычара. – сейчас объясню.                                                                                            Он поднял руку согнутую в локте и растопырил пальцы. Слегка замахнулся, как бы пытаясь ударить меня по лицу. Чисто уркаганский приём, рассчитанный на запугивание несчастных «фраеров». Глупо и напрасно. Я схватил его пальцы и резко дёрнул вниз. Бычара сразу упал на колени как подрезанный косой колос. И тут же, как футболист по мячу, врезал носком ноги в подбородок. Парень дёрнул головой и без звука повалился навзничь. Второй бугай видно впал от неожиданности в ступор. Я не дал ему опомниться и ударил ногой в его «достоинство». Он, как обиженный поросёнок, хрюкнул и согнулся в три погибели.                                                            Котята! Разъелись до размера трёхстворчатого шкафа и вообразили себя львами. Лучше бы мозги тренировали. А теперь надо узнать, кто их натравил на меня. Я подбежал к машине. За рулём сидел смазливый парень в шикарном костюме. От изумления он даже окно двери не закрыл, только смотрел на меня ошарашено. Я схватил его за дорогой галстук ручной работы, придвинул к себе, и с удовольствием ударил по челюсти. Не помешает для начала разговора.                                   — Ты кто, гнида? – спросил я его.                                                  Не успел он ответить, как вдруг, сзади, услышал взволнованный голос Ларисы:                                                                    — Это Роман. Отпусти его, пожалуйста!                                       Я неохотно повиновался и обратился к нему:                                 — Забирай своих «бобиков» и чеши отсюда!                                      Лариса взяла меня под руку, и мы отошли на тротуар. Роман прикрикнул на начинающихся подниматься парней. Они медленно побрели к машине, бросая на меня злобные взгляды. Наконец, уселись в машину, и она, сорвавшись с места, быстро скрылась из виду. И только тогда напряжение отпустило меня. Руки подрагивали, сердце бешено стучало в груди – всё-таки, если бы они кинулись снова, то второй раз сделали бы из меня отбивную котлету.                                                  — Как ты здесь оказалась? – спросил я Лару.                                   — Я в окно на лестничной площадке посмотрела. И увидела, что к тебе два охранника отца Ромы подходят. Испугалась очень, побежала по лестнице вниз, а ты уже Романа бить собрался. А те двое валяются на земле.                    Голос Ларисы был взволнован, но радостен. И тут я осознал, что мы незаметно перешли на «ты». А Лара продолжала говорить:                                                                                  — Знаешь, как я мечтала, чтобы Роме в морду дали? Но как сумел этих громил уложить?                                                                — Да это не я. Разве я сумел бы? Они сами чего – то не поделили и подрались.                                                                                  — Скажешь тоже! – улыбнулась Лариса. – Не пойму только, зачем этот супермен сюда приехал. Да ладно, чёрт с ним… Вот что, — продолжила она, — я иду тебя провожать до твоего дома. Как бы они тебя по дороге не встретили.                            — Ещё чего? Сам дойду.                                                                        — И не спорь даже! Я уснуть не смогу, — запротестовала Лара, прижавшись ко мне вплотную.                                                — Ну, хорошо. А как ты потом? Ночь на дворе.                                  — А я у тебя останусь. Можно? – ответила она, странно посмотрев на меня.                                                                                           От её слов в горле у меня вдруг всё пересохло.                             — Конечно можно! – только и смог я сказать.                                 С этой ночи мы стали близки. Нет, мы не стали жить вместе – никакого гражданского брака. Жили каждый сам у себя. Не знаю, можно ли было назвать нас даже любовниками. Она была страстна в любви, жадна до ласк, но что-то её сдерживало, не давало раскрыться полностью. Не телом – душой. Это настораживало меня, но я старался не думать об этом. Я не собирался влюбляться в Лару, даже не хотел этого – понимал, какая пропасть разделяет нас. Это и возраст, и разница в мироощущении жизни. Но с каждым днём, с каждым часом, она становилась мне, всё более необходима. Я вдруг стал с изумлением замечать, что с нетерпением жду встречь с Ларисой. Да что там встречь – звонков телефонных, даже смс. Что бегу на свидание с ней как пятнадцатилетний мальчишка. Стремительно, как болезнь, она вошла в моё сердце, захватила его бархатными коготками. А коготки эти, вдруг, оказались стальными. Влюбилась ли она в меня? Не знаю. Мужчина никогда этого не знает – любит ли его женщина. Она может говорить про любовь, ласкаться как кошка, но это ничего не значит. Женщины часто играют в любовь, и иногда заигрываются. А Лара? Играла ли она со мной? Кто знает… Одно я знал точно: я необходим ей.                                                                                               Так прошло несколько месяцев. Наступил февраль. Наши отношения вроде бы были ровными, но несколько недель назад что-то изменилось в них. Лариса стала холоднее – мне даже показалось, что она сторонится меня. Встречи стали реже, по телефону она почти не звонила. А если звонил я, то ссылалась на занятость. Но на вопросы о причинах этой холодности, отвечала, что всё в порядке, что всё дело в усталости. Я верил и не верил. «Наверно, всё дело в том, что она не хочет неопределённости. Ведь у неё есть уже пример», — подумал я и решил объяснится. И сделать предложение. Чёрт с ним, с возрастом. Где, когда, кому могла помешать любовь? Пора решаться, пора думать о семье, о детях. «У нас  получатся красивые дети», — мечтал я.                                        Неделю назад я позвонил Ларе и пригласил её на ужин, заявив, что нам надо серьёзно поговорить. Она ответила согласием, но, почему-то испуганным голосом. А может мне показалось, что испуганным? «Просто Лариса понимает, о чём пойдёт речь и волнуется», — утешил я себя.                                           В тот вечер я расстарался: украсил стол, как мог, поставил свечи и цветы, приготовил блюда, которые лучше всего мне удавались. И стал с нетерпением ждать Лару. Но прошёл назначенный час, прошёл второй – Ларисы не было. Я звонил ей, но телефон был отключен, и я начал изрядно волноваться.         И тут раздался звонок моего телефона. Я быстро подбежал к нему и схватил трубку.                                                              — Лара, что случилось, почему ты не пришла? Я уже заждался тебя! – прокричал я в телефон.                                                — Прости, Андрюша! Я не смогла придти. Не решилась, — ответила она глухим голосом.                                                                     — Что-то произошло? – предчувствуя недоброе, спросил я.         — Произошло, — ответила Лара и, после недолгого молчания, продолжила:                                                                               — Я боялась тебе сказать, не хотела расстраивать…  Я замуж выхожу. Десять дней назад мы заявление подали. Скоро свадьба. Нам обещали вне очереди в загсе.                                    — Как выходишь, за кого? – никак не мог я понять.                        — За Рому.                                                                                                       — За кого? За какого Рому? За того самого? – начало до меня с трудом доходить.                                                                                — Ну, конечно! Прости, что не сказала тебе раньше.                      — Постой, а как же его предложение о сексе под видеокамерой?                                                                                            — Он мне всё объяснил. Это было просто испытание. Знаешь ведь, как охотятся за богатыми и красивыми? Рома хотел узнать, не охотница ли я за его деньгами. А в камеру смотрел его отец. Рома не хотел так, но его папа настоял.               — И с подругой ничего не было?                                                         — А ей Рома заплатил. Не было у них ничего. А теперь эту гадину уволили, — я услышал, как злорадно усмехнулась Лара. – Надеюсь, ей хватит денег, чтобы с голоду не подохнуть.                 — А твоё увольнение? А приказ о нём?                                            — А приказ был о назначении на должность меня начальником отдела! А я, дурёха, подмахнула его не глядя, и убежала. Мне даже объяснить ничего не успели!                                 — Как всё хорошо-то! Подумаешь — меня чуть-чуть не изуродовали. Так ерунда! – с сарказмом заметил я.                                   — Захотели бы, избили. Роман тогда приехал, чтобы всё объяснить, а тут ты. Он тогда обиделся на меня, но простил, милый. А его папе я очень понравилась. Он мне уже ключи от шикарной АУДИ вручил, и виллу в Италии подарил.                               — Изумительно! Только это плохая примета – свадебные подарки заранее делать.                                                                              — Это не свадебный подарок. Это за мои страдания. Вот! – в трубке послышался радостный смех Ларисы. – А на свадьбу он обещал дом в Каннах и драгоценности.                                         — Я в восторге!                                                                                       — Не юродствуй, Андрей! Пойми, я так давно мечтала об этом. Я достойна этого. А ты что мне мог дать? Халупу свою однокомнатную, зарплату нищенскую с грошовой пенсией? А? Ты не имеешь права меня осуждать. Ты должен…                             Я бросил трубку, не в силах больше продолжать этот разговор. Что-то оборвалось у меня внутри, что-то умерло во мне. Только одна мысль крутилась в моей голове: «Я ничего никому не должен». Я посмотрел вокруг себя. Да, действительно, не богато я живу. Лариса, мечтающая о карьере, о достатке, права – что я мог дать ей кроме своей любви. Кому в наше время нужна эта любовь? Но можно ли купить счастье за деньги, за возможность сверкать в высшем обществе? Можно или нельзя?                                                             Меня, вдруг, стал раздирать истеричный смех. «Старый дурень, что ты возомнил себе? Ты придумал её»! – кричал я сам себе. Мне, разозлившись, удалось взять себя в руки и спокойно думать о происшедшем. Разочаровался ли я в Ларисе? Нет. Ведь я чувствовал, я знал, что это может случится. Я просто ошибся, приняв обыкновенную девушку за чистую, светлую, не такую как все. Поделом мне!                             Раздался звонок телефона. Я схватил трубку и, думая, что это снова звонит Лара, закричал в микрофон:                                              — Что тебе ещё надо?                                                                  — Да ничего мне не надо! – услышал я женский, но не Ларисин голос. – Ты что, Андрей, такой злой?                                      Я узнал голос моей одноклассницы, с которой мы иногда перезванивались по — приятельски.                                                                  — Ой, Мариночка, извини! Хулиганы балуются, достали уже. А ты что звонишь?                                                                                    — Мы тут с ребятами решили вечер встреч провести через неделю. Ты как, не против повидаться?                                                     — Конечно! Буду рад, — ответил я…                                                                        Заключение. Вместо эпилога.                                          Сон, наконец, принял меня в свои объятия, ласково убаюкал на мягких волнах, успокоил мой разгорячённый мозг.       Разбудил меня солнечный луч, ударивший прямо в глаза. Я встал, с удовольствием потянулся. Вся комната залита светом – когда я ложился, то забыл задёрнуть шторы. Я подошёл к окну. На улице ярко сверкало солнце, на небе не облачка. Я открыл балконную дверь – навстречу мне пахнуло свежим, совсем не холодным, даже тёплым воздухом. По дороге бежали ручьи, на снежном насте появились тёмные пятна проталин.                                                                                             «Весна. Вот она и пришла. Хорошо – то как!» — подумал я.     Хорошо, что пришла весна, хотя на календаре ещё февраль. Весна – это конец смерти, конец всего отжившего, это начало новой жизни, это пробуждение от сна не только природы, но и человека.                                                                               Я взглянул на часы – уже три. Расслабляться и нежиться нельзя. Нельзя даже после бессонной ночи изменять своим привычкам. Делаю зарядку, заправляю постель, умываюсь. Разогреваю еду. «Интересно, у меня как у Бендера Остапа Сулейманыча – то ли поздний обед, то ли ранний ужин?» — почему-то вертится  в голове. Так, чем теперь заняться? Читать не хочется, смотреть телевизор тоже. Надо пройтись. Одеваюсь и выхожу на улицу. Пока занимался домашними делами – небо затянуло тучками, пошёл первый весенний тёплый дождик, который стал быстро съедать грязный снег на обочинах и газонах. Под ногами захлюпали лужи. «Может пойти в кино?» — подумал я и рассмеялся. Чёрт, совсем как тогда в октябре. Но, несмотря на грустные воспоминания, на душе радостно, настроение отличное.                                                      В самом деле, что это я скуксился в последние дни, что нюни распустил? Не оценила страна моей службы? Так не чинушам – хапугам, не говорунам – «радетелям за народное счастье», представляющих это государство я служил, а моей Родине, простым людям её населяющим. Изменили друзья? Значит – это были не друзья. Женщина отвергла мою любовь? Пусть! Она просто была недостойна. У меня нет шикарного жилья, виллы на берегу лазурного моря? Но у меня есть крыша над головой, есть умные книги, есть товарищи. Я ни от кого не завишу. А главное – я никогда не изменял себе, своему человеческому достоинству, я не вытирал об людей ноги, не шёл по головам.                                                                                   Я долго, до самой темноты, брожу по опустевшим улицам. Наконец, окончательно промокнув, иду домой. Приняв горячий душ, напившись огненного обжигающего кофе, решаю постоять на балконе, подышать ещё весенним воздухом. Под светом уличных фонарей видно, как по дорогам бегут ручьи, становясь всё шире и полноводнее. Вот так и моя жизнь. Течёт как река, пробивается к морю. И пусть берега бесплодны – река оросит их. Пусть на её пути пороги и плотины – река моя всё преодолеет. Ничто и никто не остановит её течения.                                                                            За моими мыслями я едва услышал звонок входной двери – такой он был короткий и, как будто, нерешительный.                   «Кого там ещё бог послал? Наверно мальчишки балуются», — подумал я недовольно, но всё же решил посмотреть. Я открыл дверь и не поверил своим глазам: на пороге стояла Лариса. После секундного замешательства я спросил её:                                                                                                     — Что тебе надо, Лара? Ты ещё чего-то не договорила?                   Она немного, переминаясь с ноги на ногу, видно не зная с чего начать.                                                                                                    — Здравствуй, Андрюша. Может, ты впустишь меня? – наконец произнесла Лариса.                                                                           — Зачем? – стараясь быть спокойным, ответил я.                           — Я хочу поговорить с тобой.                                                              — Ладно, проходи, — сказал я и посторонился.                              Лара зашла в коридор и остановилась, ожидая приглашения пройти в комнату. Но я решил, что общение дальше прихожей не пойдёт. Она поняла это, и, не захотев протестовать, продолжила:                                                                      — Пойми, я не хотела расставаться с тобой!                                     — Надо же! – саркастически произнёс я. – В водевилях обычно старый, плюгавый, муж и молодой красавец любовник. А здесь всё наоборот? И как ты себе всё это представляла?                                                                                              — Не знаю. Я не хотела думать об этом. Я просто хотела быть счастливой…                                                                                      — Знаю-знаю. Ты мечтала, ты достойна, а тут такой шанс выпал. Упускать нельзя.                                                                            — Я виновата перед тобой.                                                                   — Ты, Ларочка, ни в чём не виновата. Ты ничего не обещала мне, называла только другом, и ни кем больше. Ты не предавала меня. Мне не на что обижаться. Так что зря ты пришла. Ни к чему это.                                                                                    — Я не только за этим. Я искала тебя вчера. Звонила, а твой телефон отключен. На работу к тебе ездила, у дома ждала. А тебя всё не было. Я маме твоей звонила – она сказала, что ты на вечеринке какой-то. Сегодня на улице тебя увидела и ходила за тобой, подойти не решалась. Все ноги промокли, замёрзла вся. А ты меня пустить не желаешь.                      Я оглядел её. Как я не заметил? Лара действительно была вся мокрая. Туфли разбухли от влаги, с куртки текла вода, образовав на полу под ней маленькую лужицу.                         — Извини. Я действительно невежлив. Проходи на кухню. Сейчас я тебя чаем напою горячим, — сказал я, помогая ей снять куртку. – Так зачем ты пришла? Извинений твоих мне не нужно. На свадьбу что ли пригласить?                                                Мы прошли на кухню. Я усадил Ларису на диванчик и стал наливать в чайник воду.                                                                           — Не будет никакой свадьбы. Я заявление забрала, — вдруг произнесла Лара тихим дрожащим голоском.                                       От неожиданного заявления я чуть не выронил чайник из рук.                                                                                                              — Что случилось? – спросил я ставя чайник на плиту.                 — Знаешь, все эти дни я всё время думала о нас, вспоминала каждый день, каждый час проведённый вместе.   Вспоминала, как мы познакомились. И поняла, что не могу без тебя.                                                                                                                       — И поэтому заявление забрала?                                                        — Нет, не только. Хочу быть честной с тобой. Я наверно всё-таки вышла бы замуж. И виноват в этом ты, Андрюша.               — Я? Чем же?                                                                                          — Об этом после, ладно? В общем, решила я поговорить с Ромой, сказать ему, что не питаю особой любви к нему, но постараюсь быть хорошей женой. Может, слюбится? И два дня назад поговорила.                                                                                     — И он, конечно, разрыдался на твоей прекрасной груди?           — Язва ты, Андрей! Нет, не разрыдался. Рассмеялся. Сказал, что он не любит меня, что ему на это наплевать.                      — Не понимаю, зачем же тогда эта свадьба, эти испытания? – искренне удивился я.                                                          — Вот и я изумилась. Оказалось, что он… голубой. Ну, не совсем – с женщинами тоже может иногда. И что его отец приказал семью и детей завести. Иначе, мол, из фирмы выгонит и денег лишит. А меня папочка его выбрал. Самому Роме всё равно на ком жениться было.                                                        — Всё интересней и интересней!                                                — Да уж. Так мне противно стало! Решила – не надо этой свадьбы мне, ни к чему.                                                                                  — Ничего! Зато у тебя вилла и машина остались в утешение.                                                                                                                 — Не остались. Я в тот же день к папику Ромы пошла и всё вернула. Сказала, что такой ценой мне не нужны подарки.                  — И как он к этому отнёсся?                                                                 — А он предложил мне стать его любовницей. И тогда я не только это всё оставлю у себя, но и всё обещанное после свадьбы прибавлю.                                                                                     — Какая мерзость. Ну, так в чём я виноват-то?                                 — Андрюша, ты ни разу не сказал, что любишь меня, ни разу не сказал, кто я для тебя. Что я должна была думать?            — Ты права. Я виноват перед тобой, Ларочка. Просто я боялся.                                                                                                         — Чего ты боялся, милый мой?                                                           — А всего. Боялся, что скажешь «нет», боялся, что скажешь «да».                                                                                                               — Как же так? – улыбнулась Лара.                                                        — Ты мечтала о роскоши, о шикарной жизни, о положении в обществе, а что я мог дать тебе. Ты забыла, как упрекала меня в нищете?                                                                                        — Я была дурой, прости меня. Мы всё заработаем сами.                  — Когда? Ты не забыла, что я старше тебя на двадцать лет? Лет через пятнадцать, ты будешь всё ещё молода и красива; а кем буду я?                                                                                  — Мне всё равно, сколько тебе лет. Для меня ты всегда будешь молодым и красивым. Я знаю это!                                       — Слова, слова… Ты согрелась? – услышав утвердительный ответ, я продолжил:                                                      - Хорошо, пойдём я тебя провожу.                                                 Лариса непонимающе посмотрела на меня, но встала и подошла к двери комнаты. Там остановилась, оглянулась на меня и спросила:                                                                                             — Ты не хочешь, чтобы я осталась сегодня?                               — Нет! – как можно твёрже ответил я.                                               — А завтра мы увидимся? – с надеждой в голосе спросила Лариса.                                                                                                            — Нет.                                                                                                        — Но почему, почему? Я ведь тебе всё рассказала, я ведь извинилась! – голос Лары задрожал; из глаз покатились слезинки.                                                                                                               Что я мог сказать тебе, Лара? Разве можно объяснить, как ты мою жизнь сумела спустить в сортир за одну минуту? Разве можно объяснить, что я пережил в тот вечер? И нужно ли всё это объяснять? Я обошёл Ларису, открыл дверь в подъезд, снял куртку с вешалки.                                                                                  Лариса медленно, семенящими шажками, словно не веря в неизбежное, подошла к порогу двери. Затем остановилась, повернулась ко мне и, вдруг, упала на колени, обхватила руками мои ноги, прижалась щекой к моему животу.                                                                                                                — Прости меня, милый мой! Не оставляй меня одну! Мне так нужна любовь твоя! – закричала она каким-то дурным голосом — таким, каким воют деревенские бабы на похоронах.         Что тут сказать? Как легко слабая женщина может победить даже сильного мужчину…  как легко!                             Я уронил куртку, поднял с колен Ларису. Она обняла мою голову и стала целовать, куда придётся: в щёки, глаза, губы. И было непонятно, толи её слёзы орошают моё лицо, толи мои. Я подхватил Ларису на руки и понёс на диван…                                Уже глубокая ночь. Стараясь не разбудить заснувшую Ларису, я тихонько встаю и подхожу к окну. Несмотря на поздний час, по улице едут куда-то автомобили, в соседнем доме много светящихся окон. Жизнь продолжается, течёт. И ты теки, река моей жизни; теки не останавливаясь!                                    Немного постояв у окна, возвращаюсь в постель и, пытаясь не скрипнуть пружиной, ложусь. Всё же, Лариса почувствовала моё движение. Она, придвигается ко мне, обнимает, прижимается своей щекой к моей груди.                          — Ты простил меня, Андрюшенька? – спрашивает Лара сонным голосом не открывая глаз.                                                            — Да. Спи, солнышко.                                                                                    Лариса вздыхает, как вздыхают во сне дети, и снова засыпает. А я ещё какое-то время смотрю в темноту невидящим взором. Я не знаю, что будет завтра; не знаю, что меня ждёт с Ларой. Я ничего пока ещё не знаю. Кроме одного – мне хорошо сейчас. А дальше пусть будет так, как будет!                                                                                                                                                               Конец.                                                                        Некоторые события и диалоги были в действительности, некоторые – фантазия автора. Все имена и биографические данные изменены.                                                                                          Весна – лето 2013 г.