Сон в душную ночь

Судье Савенко снился на редкость приятный сон. Гавайский пляж, нежный рокот моря, из которого, подобно Афродите, медленно выходит, покрытая бисеринками сверкающих на солнце капель воды, обворожительная мулаточка. Николай Васильевич почувствовал вожделение. Время застыло. Прекрасная смуглянка, многообещающе глядя на Николая Васильевича, призывно улыбнулась, слегка выпятив пухлые, чувственные губки. Романтический вечер и волшебная ночь в объятиях аборигенки – захватывающая дух перспектива. Внезапно в сон Савенко вмешался какой-то внешний раздражитель. Чудесное видение стало меркнуть и растворяться. 

Николай Васильевич, уже находясь в пограничном состоянии, вдруг осознал, что это была всего лишь иллюзия и с вполне естественным разочарованием, даже с какой-то детской обидой, проснулся. Открыл глаза и… немедленно зажмурился. Снова открыл и, безрезультатно щипля свои пухлые ручки, обнаружил себя в огромном зале судебных заседаний. Но не в привычной черной служебной мантии и не во главе внушительного президиума, а в так называемой «клетке» для подсудимых. Из широких, полуовальных окон бил ослепительный свет. Впрочем, свет, что удивительно, не слепил, хотя при такой интенсивности (мимоходом отметил Николай Васильевич) должен был бы вызвать неминуемое раздражение сетчатки. На бесконечных рядах скамей со спинками сидели незнакомые и, казалось, безучастные ко всему люди. Впрочем, Николай Васильевич и не вглядывался в их лица. Они ему были не интересны. Не до них ему было. «Господи, Боже мой, – шептал посиневшими от страха губами Николай Васильевич. – Как же так? Да что же это? Как же?.. Что же?.. Где же?...»
А, между тем, судебный процесс длился, видимо, уже достаточно долго, так как грозный, представительный судья заканчивал фразу, явно начатую до рокового пробуждения Николая Васильевича.
– …Таким образом, отклоняется. Желаете что-то сказать, советник?
«Почему это отклоняется? Не имеете права! Отчего молчит адвокат?» – чуть не выкрикнул вслух Николай Васильевич и тут же ужаснулся собственным мыслям – он начинал всерьез воспринимать весь этот безумный фарс. Словно в ответ на отчаянный, безмолвный вопль несчастного, со своего места вскочил смазливый, смуглый (ну, точь-в-точь, как та таитяночка из сна) человек с физиономией явного проходимца. Голову его венчала густая копна черных, волнистых, зачесанных назад, чем-то напомаженных и оттого блестящих волос. Блудливое выражение лица ну никак не вязалось с почтенным званием советника, впрочем, как и его более чем странное одеяние. Безупречную фигуру манекенщика (что сейчас же с завистью зафиксировал кряжистый, лысеющий, стодвадцатикилограммовый Николай Васильевич) плотно обтягивала трикотажная пара черного цвета. Настолько плотно, что характерная мужская выпуклость выглядела вызывающе. «Как-то даже неприлично», – подумал Николай Васильевич, и ему стало немного стыдно за неподобающий эпатажный вид своего… СВОЕГО?!.. адвоката. 

Впрочем, это была последняя, слабая попытка сознания Николая Васильевича определить ситуацию как неестественную. Надежда на то, что происходящее всего лишь плод расшалившегося воображения, – рухнула.
– Ваша честь, – чересчур энергично приступил к своим обязанностям черноволосый бесстыдник. Тут обвиняют моего клиента (при этом он повернулся к Николаю Васильевичу и заговорщически подмигнул) в изменении, как вы утверждаете, совершенно справедливого решения суда первой инстанции в пользу другого лица, да еще получении взятки от этого самого заинтересованного, как вы утверждаете, другого лица. Так вот, я протестую. У меня имеются убедительные доказательства невиновности моего подзащитного.
«Наконец-то сказал что-то дельное», – угрюмо подумал Николай Васильевич. 
Лицо председательствующего выразило легкое удивление.
– «Странно, – произнес он, – ни о каких таких убедительных доказательствах суду не было заявлено ранее. Я должен их отклонить, но… учитывая, что все мы здесь собрались, чтобы установить ИСТИНУ (он выделил это слово), пусть будет по-вашему, советник. Предъявляйте.
Адвокат со снисходительной улыбкой театрально поклонился.
Потом произошло нечто, слегка удивившее подсудимого. Непостижимым образом, в какие-то доли секунды, паяц-адвокат покрыл расстояние метров в двадцать (по самым скромным подсчетам) и уже в следующее мгновение, просунув голову между прутьями решетки, страстно шептал оторопевшему Николаю Васильевичу:
– Это будет наш триумф, голубчик! Мы выйдем отсюда в немеркнущем сиянии победителей. Мы станем легендой! Это дело войдет в учебники по криминалистике и будет выжжено золотыми буквами на скрижалях истории. Нам не нужна истина, мы добьемся правды, и нынешние наши гонители будут посрамлены. Это наш великий день, мой пупсик…» – так неожиданно закончив словоизвержение, адвокат, видимо, в порыве неуемного энтузиазма, за уши притянул к себе Николая Васильевича и запечатлел на его потном челе слюнявый поцелуй. 

Николая Васильевича передернуло от отвращения. Он отпрянул в глубь клетки и брезгливо вытер лоб. Адвокат с теплой, отеческой улыбкой наблюдал, как его клиент поспешно ликвидирует следы странной мужской симпатии, затем повернулся к суду и торжественно произнес: «Вам нужны доказательства, извольте!» Тотчас в зале судебных заседаний образовался полумрак. Из ниоткуда, как в фантастических фильмах, появилось объемное изображение, на котором…
Если бы мог, подсудимый Савенко с удовольствием провалился бы под землю. Он даже взмолился про себя: «Господи, сделай так, чтобы я провалился, ну хоть куда-нибудь!»
– Отклоняется, – неожиданно отреагировал судья, не отрывая, впрочем, глаз от экрана.
– Я-а, я-а, я-а, – стонала между тем подвешенная в воздухе секретарша Леночка. – О, майн либер, о, майн Гот!
– Дас ист фантастиш! – прохрипел в ответ Николай Васильевич и перевернул партнершу на живот.
Чувство жгучего стыда (этакое непотребство демонстрируется перед посторонними) смешалось с крайним удивлением. Нет, сие действо, конечно, имело место в прошлом (юная, настырная вертихвостка, однажды добилась своего), но откуда взялся немецкий язык, из которого Николай Васильевич знал только парочку расхожих словечек. Что за дурацкая шутка?
Сюжет закончился, экран растворился, в помещении стало ярче. Ледяную тишину нарушил председатель:
– Ох уж эти немецкие порнофильмы, – с сожалением в голосе произнес он. – Никакой чувственности, одно бездушное, механическое действие. Нет, им определенно далеко до французских мастеров. Определенно…
– А уж до итальянских, – подхалимски поддакнул адвокат.
– Да, да, – подхватил тему судья. Взять хотя бы того же Тинто Брасса. Банальную эротическую сценку он превращается в шедевр кинематографии. Тончайший психолог, оскароносец, да что говорить – гений. Уж он бы никогда не опустился до отображения грубого животного совокупления. При этом судья гневно посмотрел в сторону Николая Васильевича, отчего последний поежился.
– Кстати, – заискивающе промямлил адвокат, – у меня есть полное собрание его фильмов…
– Обсудим это после судебного заседания, – явно заинтересовавшись, закрыл тему председатель. И, как будто опомнившись, оба замолчали и уставились друг на друга, а затем одновременно повернули головы в сторону виновника посторонней дискуссии. Красному, как закатное солнце, Николаю Васильевичу, стало совсем неуютно. До страстно желаемого инфаркта, видимо, не хватало последней капли. И, кем-то неплотно завернутый кран судьбы исторгнул ее.
– Мерзавец, о какой мерзавец! – под необъятными сводами Дворца Правосудия эхом разнесся до боли знакомый голос Светланы Петровны – эффектной сорокалетней дамы и законной супруги задыхающегося от нехватки кислорода узника. Не замеченная почему-то ранее – да и какая уж теперь разница – госпожа Савенко вскочила со своего места и приняла позу оскорбленной невинности. Трагически раскинув руки, жертва несчастной любви взывала в пустоту:
– Найдет ли утешенье сердце, разбитое коварством человека, которому я думы посвящала и девственность покорно отдала!
Услышав последнюю фразу, Николай Васильевич слегка ожил и с мрачной ухмылкой решил, что этот дешевый спектакль посвящен все-таки не ему. Кажется, судья был с ним единодушен в оценке качества постановки, так как довольно бесцеремонно прервал выступающую:
– Довольно, довольно! Займите свое место, – и, повернувшись к адвокату, холодно бросил: – Нет ли у вас других УБЕДИТЕЛЬНЫХ доказательств, советник?
«Когда же я сдохну?» – доведенный до крайней степени отчаяния, Николай Васильевич пламенно жаждал себе скорейшей кончины. «Господи, возьми мою душу!». Председатель поморщился.
– А! Вот, значит, как! – Савенко уже давно вычислил странную связь между своими мыслями и реакцией на них грозного седеющего судьи. – Вот, значит, как! Вот так вот, да? Тогда пусть дьявол заберет мою душу, – мстительно, со злорадством подумал Николай Васильевич.
Адвокат, собравшийся что-то ответить судье, запнулся. Глаза его вылезли из орбит, щеки раздулись. Задрав вверх указательный палец поднятой правой руки, адвокат неуважительно повернулся к собеседнику спиной и резвой походкой направился к своему месту. Последние несколько метров он преодолел бегом. Бросив свое стройное тело в кресло, советник скрючился и исчез под столом. Раздался короткий утробный рык и слабый всплеск. Точно так же поступал недавно и сам Николай Васильевич, правда, после шикарного банкета в честь работников юстиции, во время которого он опрометчиво пренебрегал закуской…

Над столом показалась голова заметно побледневшего адвоката. Нашарив мутными глазами судью, он выдавил из себя жалкую, извиняющуюся улыбку. Когда же его осоловевший взгляд споткнулся о Николая Васильевича, глаза советника опять округлились. Поспешно закрыв рот ладонью, он снова нырнул под стол. Характерные звуки повторились.
А вот это было уже слишком. Это был уже край. Никогда еще Николаю Васильевичу не было так худо. Никогда его так не унижали, да еще на виду у всех. Могучим усилием воли Савенко заставил себя подняться. Вцепившись дрожащими руками в решетку, он отклонился назад, увеличивая размах, и с диким воплем атакующего индейца обрушил свою бедную голову на толстый рифленый прут. Удар был страшен. Зато он принес с собой долгожданное забвение. Спасительная темная бездна поглотила зал заседаний, представительного судью, лицедейку-жену и сволочугу-адвоката. Савенко умер. И как только сердце его сделало последний судорожный и болезненный толчок, Николай Васильевич открыл глаза. Он был у себя дома, в своей кровати. Влажный, трепещущий, но живой.
Не веря в счастливое избавление, он лежал еще какое-то время неподвижно. Затем, резко откинув одеяло (разбудив при этом Светлану Петровну), он вскочил и опрометью бросился к старинному трюмо, стоявшему здесь же, в спальне. Уставился на свой лоб, где, по его мнению, должна была находиться ужасная, зияющая рана.
– Коленька, что ты? – раздался за спиной голос Светланы Петровны.
Николай Васильевич набычился. Недобрая усмешка исказила его неодухотворенные черты. Медленно развернувшись к жене, он неожиданно и смешно вскинул руки (неумело пародируя ее давешнее выступление) и писклявым голосом процитировал:
– И девственность покорно отдала. Молчать, шалава! – рявкнул он на и без того онемевшую Светлану Петровну.
В этот момент зазвонил телефон. С тем же выражением отчаянной решимости на лице он схватил трубку и вкрадчиво осведомился:
– Савенко, говорите… кто? 
Услышав голос абонента, он мечтательно закатил глаза и зачмокал губами. Глянув на все еще находящуюся в ступоре супругу, даже не посчитав нужным прикрыть микрофон, доверительно сообщил:
– Еще одна шалава, только немецкая.
И снова в трубку:
– Нет, лапонька, ты не ослышалась, да, про тебя. Кстати, ты уволена. За что? А… за шпионаж в пользу Германии. Да, все. Ауфидерзеен!
И Николай Васильевич с чувством глубокого удовлетворения шмянул трубку на место. Удивительное дело, но он действительно почувствовал облегчение. Он как будто избавлялся от многолетних, тяготящих его долгов. Вспышкой молнии пришло горькое осознание – там, на скамье подсудимых, он был… был… пусть униженным, пусть осмеянным, но настоящем! Перед мысленным взором Николая Васильевича, как в калейдоскопе, замелькали отдельные эпизоды его жизни. Равнодушный, алчный трус. Вот такой уродливый вырисовывался портрет. Всего-то три небрежных мазка – и образ ничтожества готов. От отвращения к себе Николай Васильевич заплакал. А когда успокоился – вспомнил, что на сегодня у него запланирована очередная сделка с совестью: ему предстояло отменить в общем-то абсолютно справедливое решение суда первой инстанции в пользу другого лица. Но он уже знал, как поступит. Он уже точно это знал.
       2006 г.