ЯНТАРНЫЕ ОЧИ СНИЛИСЬ ВСЕ НОЧИ…

  ЯНТАРНЫЕ ОЧИ СНИЛИСЬ ВСЕ НОЧИ…
(Из сборника Аркадия Польшакова "Запорожцы")
 
 
«Янтарные очи, очи дивочи,
Приворожили навеки меня,
Карие очи, смешливые очень,
Были опасней воды и огня…
 
Встретился с ними однажды случайно,
Вечером ранним в саду у плетня,
После той встречи вольно — не вольно,
Не мог прожить без них даже я дня.
 
Янтарные очи, снились все ночи,
Приворожили навеки меня,
Карие очи, красивые очень,
Были опасней воды и огня.
 
Был я готов для неё затмить Солнце
И подарить золотую звезду,
В сердце свое б отворила оконце,
Глазами сказала: тебя я люблю!
 
Янтарные очи снились все ночи,
Приворожили навеки меня,
Карие очи, красивые очень,
Были опасней воды и огня…»
 

 
Рассказывая о запорожцах, мы не могли пройти мимо главной, вечно прекрасной темы о любви.
Любовь такое чувство, которое неподвластно времени. Как верно сказал поэт:
«Любви все возрасты покорны,
Преград в любви на свете нет!»
 
Запорожцы, как все люди Земли,  влюблялись и любили. Ниже мы расскажем об одной любовной история приключившейся в те же далекие время с участием, как известных нам  героев, например, зрелого, прошедшего Крым и Рым, гайдамака Ивана, так новых, в частности молодой красивой казачки Гали.
Их любовные взаимоотношения были  немного чем-то схожи на взаимоотношения известных героев из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Мыколы Гоголя. Впрочем такие взаимоотношения людей возникали и будут возникать во все времена, такова уж природа людей.
 
И так, с божьей помощью начнем это повествование.
 
Янтарные, как осколки солнца глаза крали-красавицы Гали, приворожили не одного казака. Когда Иван впервые увидел их, они заполонили его душу и сердце,  и он буквально не находил себе места от нахлынувших на него чувств. Впрочем, такое бывает со всеми нами, когда нечаянно нагадано такое "счастье" нагрянет и долбанет тебя словно оглоблей по темечку. И ты уже не соображаешь, что делаешь, и не знаешь, не ведаешь, как жить без этих чарующих глаз дальше.
Таковой порой бывает власть первой и последней любви.
Галя была не простой козачкой, а происходила из знатной семьи сивоусого дядьки Миколы Крикитая. Правда со временем род этот  за неимением мужиков захирел, но такое часто бывает в боевой и кипучей жизни сечевиков.
Род её вел свою родословную еще от первого отамана Запорожской Сечи легендарного Крикития. А тот по слухам был мужик кремень, а не рыхлый днепровский песок.
В тех же краях жил был известный во всей Запорожской Сечи гайдамак Иван. Он в недавнем прошлом был пастухом. При рождении он получил имя Иван, но впоследствии по своей специальности конокрада в Сечи, его переиначили и называли не иначе как Иван Сивоконь. Ему москали и татары грозились отрезать яйца, за то, что он лихо уводил их табуны из-под самого носа сторожей, поэтому жизнь он вел замкнутую, холостую.
Лихая жизнь конокрада  табунов,  житье-бытье среди лошадей, а не среди обычных людей, со временем сильно опаскудилаИвану, романтика бесшабашной молодости прошла и наступила зрелость. Тогда он продал свое последнее, ворованное у князя Потемкина стадо, за десять тысяч золотых, и перебрался в одну из казацких паланг. Купил там пасеку  и стал вести праздный образ жизни, как подобает человеку со средствами. Ему тогда было где-то лет под сорок, он был молчалив и склонен к одиночеству, и очень скоро из него выработался законченный тип холостяка с любимым занятием разводить пчел, порой глядеть от лени поплёвывая в потолок,  или ловить в реке Айдар рыбу.
О еговозрасте и здоровье соседи так судачили: «Як молодим був, то сорок вареникив уплетав, а тепер хамелю-хамелю  насилу пיятдесят вин зъедав!»
 
Позади усадьбы у Ивана Сивоконя рос большой вишневый сад. Весной там красота была необыкновенная. Деревья были все белые, пушистые в цветах, они источали благоухающий аромат, вокруг цветущих деревьев жужжали пчелы, собирая цветочный запашной лекарственный мед.
Это была настоящая идиллия, поэтому летом в саду он проводил все свои дни; одетый в старую рубашку, широкие козацкие шаровары из червонои (красной) парусины и яловые сапоги с низкими каблуками.
Осенью он качал мед в медогонке, ехал и  успешно продавал его на ежегодной осенней Сорочинской ярмарке.
Вот так Иван  Сивоконь жил поживал и добра наживал. Соседи о нем говорили, что у него денег столько, что куры не клюют. Впрочем, как они могли клевать у него деньги, если у него кур не было, а только пчелы.
Вдова Триндычиха, что помогала ему по хозяйству в доме, находила, что он, "хотя и не молод, однако еще о-го-го, козак що треба, не тилькы кобылу, любую жинку на бегу остановит своим гайдамацким взглядом, и пид куст калины бережно уложит и ублажит".
Но женщины не привлекали суворого взора Ивана.
Для него они были существами некого среднего рода, что-то среднее между жеребенком и теленком, но только в юбках и без хвоста.
 
Но однажды случилось, то, что может случиться с каждым из нас.
Когда трудолюбивые пчелы забили все соты целительным медом, Иван, как водиться среди пчеловодов, надев сетку на голову, взяв в руки дымарь, чтобы отпугивать пчел, начал скачивать медогонкой, поставленной им в кустах подальше от ульев, янтарный, сладкий, запашной пчелиный мед.
Эта сладкая работа заняла у него почти весь световой день. К вечеру он накачал добрый бочонок меда. Пчелы в этом году постарались для него на славу, да и лето выдалось на редкость многотравным и многоцветным.
В соседнем доме проживала вдова с многочисленным потомством. В жилах вдовы текла горячая южная кровь, замуж она вышла рано, но потом быстро овдовела. Впрочем, это и не удивительно, поскольку козаки часто уходили на "божий промысел" в Крым, пограбить крымского хана и его вассалов. Естественно,  что не все они возвращались из похода живыми, потому вдов в Сечи хватало.
 
Сивоконь был знатоком по части скрещивания лошадей различных пород между собой и знал, какие уроды могут при этом рождаться в потомстве, поэтому он сторонился двора вдовы, предчувствовал, что здесь могут быть большие неприятности от союза с рано овдовевшей вдовой. 
Говорили, что она ведьма-колдунья и такое наколдовать может, что мало не покажется.
Их сады разделяла шаткая изгородь, увитая вьюнком и плетями дикой тыквы. Иван часто видел, как в просветы между кольями и прутьями просовывалась то одна, то другая маленькая голова с копной черных волос и горящими, как уголья в костре, глазами. Они жадно глазели на поспевающие груши и яблоки, у него в саду.
Однажды под вечер Сивоконь отправился на рыбалку, ему почему-то очень захотелось порыбачить на Айдаре, поймать сазана или на худой конец приличного чебака, на ужин. Он где-то прослышал, что глупая рыба полезна тем, что добавляет много мозговых извилин тем, у которых их нет или недостаточно для того, чтобы отличить жеребца от молодой кобылы.
Вернувшись с рыбалки, он увидел, что сбылись худшие его опасения. Потомки  малолетних соседских бандитов всей шайкой учинили налет на его сад.
Оскорбленному взору Сивоконь представилось нечто ужасное: поломанные ветки яблонь и груш, потоптанные грядки с овощами, сломанная местами изгородь.
Это переполнило его терпение, и он ринулся вперед,  как разъяренный красной тряпкой бык на соседнюю дойную с большими сиськами корову, у которой было полным полно телят в законе, рожденных не знамо от кого, с кем и по какому такому совокупному случаю. Впрочем, об этом история Запорожской Сечи стыдливо умалчивает.
Малолетние бандиты сидели на деревьях и шустро порой с листьями обдирали груши и яблоки и прятали их себе за пазуху. Отчего они выглядели, как беременные молодые самки.
 
Сивоконь прытко забежал в сени, бросил удочки, схватил нагайку и ринулся в атаку на шайку малолетних садово-огородных грабителей. Они и оглянуться не успели, как ременной конец нагайки, просвистев в воздухе, стеганул по заднице одного грабителя, сидевшего на ближайшем дереве. Его пронзительный визг послужил сигналом к всеобщему бегству — ребятня шустро, как падающие груши, слетела с деревьев и кинулась к изгороди, как вспугнутая стайка воробьев.
Нагайка Сивоконь просвистев еще несколько раз, вызвала визговый восторг у некоторых паршивцев на пути к изгороди, а затем все они, нырнув под обвитые зеленью жерди и исчезли в соседских кустах смородины.
Сивоконь, не столь быстрый на ноги, преследовал их до самой изгороди, но где же их поймать, шустрая ребятня быстро улетучились!
Прекратив бесцельную погоню, он вышел из-за кустов — и вдруг, как по команде: «Замри!», застыл на месте, выронив кнут.
Он  в тот роковой момент утратил дар речи, ибо все наличные силы его ушли в этот миг на то, чтобы кое-как дышать и сохранять равновесие.
У плетня за кустом соседской смородины стояла красавица-ведьмачка Галя, старшая из отряда грабителей. Это была не по возрасту развитая в телесном отношении девушка, карие очи и красивые, как звездная южная ночь кудри, спутанным ворохом спадали ей на оголенную загорелую спину. Волосы,  перехваченные лентой с цветком, делали её в глазах многих козаков неотразимой красавицей. А слава молодой "ведьмачки" еще больше усиливало её загадочное очарование.
Она по своему возрасту уже переступила ту невидимую грань, отделяющую ребенка от женщины, но девушка не торопилась стать женщиной.  Девичность еще обитала в ней и не хотела отпускать её в зрелую жизнь.
Она была так хороша собой, что как говорят:«Хоч води з лиця напийся. Як гляне – серце вיяне!»
О таких завораживающих девушек,  как Галя, на Украине до сих пор сердечные  песни поют:
 
«Мисяц на неби, зиронькы сають,
Тыхо по ричци човен плыве.
В човни дивчына писню спивае,
А козак чуе, серденько мрэ.
 
Письня та мыла, писня та люба
Все про кохання, все про любов.
Як мы любылысь та й розишлыся…»
 
Секунду Галя с невозмутимой дерзостью смотрела на Сивоконя  (у которого в тот момент вспотели даже яйца), затем девушка демонстративно у него на глазах отправила в рот целую горсть спелой черной смородины и не спеша разжевала её.
Видя, что он молчит как годовалый бычок, сказала:
— Че уставился, как бык на новые ворота! Че груш, яблок ребятне пожалел! Смотри, сколько их у тебя на земле под деревьями гниет!
Сивоконь остолбенел,  стоял как вкопанный, приструненный конь. Он продолжал стоять, не зная что ответить, не закрывая от удивления свой большой зубатый рот.
Видя, что казак лишился дара речи, Галя повернулась к нему задом и медленной, дразнящей походкой величественно направилась к своему дому, словно вышедшая на прогулку барыня-сударыня. У дома она опять повернулась и обожгла еще раз Сивоконь солнечным пламенем своих карих ведьмацких глаз. Потом  хихикнула, как напроказившая девица, и гибким движением, словно дикая кошка, проскользнула в дверь своей хаты.
  
Сивоконь еще с минуту стоял, как закопанный в землю пограничный столб, потом закрыл свой большой рот и, мотнув головой, словно прогоняя от себе нахлынувшее наваждение, побрел к крыльцу. На крыльце он споткнулся, хотя там была всего одна одинешенькая ступенька, вошел в дом, тупо побродил по холостяцким пустым комнатам и вышел во двор.
Выйдя на улицу, он задумчиво побрел на речку. Там на берегу Айдара,  Иван сел на землю под плакучей вербой и принялся машинально ощипывать листья, свисавшие, как девичьи косы, с ее ветвей.
Так он всегда делал в минуты раздумья. Иван, усвоив эту привычку еще в давнейшие гайдамацкие дни, когда единственным предметом его размышлений был ветер удачи, речная вода и лошадиный хвост его жеребца, весь в репняках и колючках от быстрого бега по речным зарослям, тихой неторопливой, заросшей окугой реки.
Как вы, очевидно, догадались, друзья, что с нашим героем случилась беда — он втюрился по самые свои лопушиные уши в соседскую дочь Галю.
Иван, як кажуть люди, закохався в Галю, як чорт на суху вербу.
 
Некоторые из вас, могут сказать: какая же это беда — любовь, это радость, а не горе.
Отвечу: для кого как! Перво-наперво вспомните про возраст наших героев: у неё весна в разгаре, а на него накатило "бабье лето", точнее "бес пнул в его последнее целое ребро" (а может куда-то ниже?).
Так в его "гребанной" кочевой кипучей жизни  получилось, что он практически не знал молодости. Годы его юности прошли, быть может, почем зря.
 Божественное пламя первой любви, сжигающее сердце, не коснулось тогда  Ивана. Ликующая радость встреч с любимой или бездонное отчаяние от одной мысли, что она не любит, не охватывали его. Порывы страсти, восторги побед, муки творчества и блаженство любить и быть любимым  прошли мимо него.
В народе о таких как он, так гутарять: «Вик пройшов, як батогом хляснуло!»
Любовь и страдания никогда до сей поры не волновали его грудь.
Ну, а теперь, когда на него накатило "чертово лето" и  "черт лягнул, как когда-то кузнеца Вакулу копытом под левое ребро, где бушевал его пламенный мотор",  а презрительный взгляд чарующих карих очей Галины опалил  его вдруг запоздалым и обманчивым горячим дыханием запоздалого любвеобильного обалденного лета.
Но Сивоконь по натуре был упрям, как норовистый конь. Он пережил множество разных бурь, побывал в крутых переделках, что не согласен был теперь отвернуться от того солнышка, которое оказалось перед ним, в лице ведьмачки красавицы Галины.
— Слишком большая разница в возрасте? Ну, это еще посмотрим!  Я еще о-го-го! — сказал он удовлетворенно про себя, сидя под вербой. — Скрипуче дерево довго живе…
 
 Успокоенный последней фразой Иван встал и решительно направился домой.
 
Наследующей день, он купил у знакомого портного новый костюм, шитый по последней казацкой моде. Потом  посетил цирюльника, где местный мастер не только побрил и постриг его, но и окрасил его оселедец в жгучий смоляной цвет, поскольку его естественные рыжеватые всколоченные ветром волосы основательно выгорели на южном солнце, и на висках уже пробивалась, предательски выдавая его возраст, седина.
Таким образом, он стал выглядеть этаким стилягой франтом.
Почти целых три дня и три ночи Сивоконь не выходил из дома, наводя марафет мужском одиночном его загашнике, и мысленно заучивая фразы, которые он собирался сказать при встрече с молодой красивой соседкой Галей.
Напивая при этом себе под нос известную холостяцкую гайдамацкую песню:
 
«По садочку ходжу,
Кониченька воджу…
Через свою неньку
Нежонатый хожу.
 
Через свою неньку,
Через ридни сетры
Не можу кохану
До двору привесты.
 
Доля моя, доля,
Що мени дияты…
Тилькы тебе одну
Буду Вик кохаты…»
 
На четвертый день, внезапно для жителей поселка, он предстал перед их изумленными  взорами во всей своей красе "мужицкого знойного" полоумия.
Про таких влюбленных в Сичи не зря говорят: «Дай сердцю волю – заведе в неволю!»
На нем красовались ярко-красные  широкие шаровары, в которых можно было спрятать небольшую мортиру вместе с красавицей Галей.
Жгучие своим ярким цветом шаровары, были подпоясаны красным с золотым шитьем длинным кушаком, с какими-то немыслимыми прибамбасами на концах. Кушак в пять рядов обвил его полнеющую талию. На груди была белая, как зимний снег рубашка-вышиванка,  красиво вышитая червоно-блакитными стричкамы.
Ядовито красные хромовые сапоги  с острыми носами сидели на его ногах, скрывая слегка кривые его кавалерийские ноги.
Такие кривые ноги до сих пор можно встретить у казахов и потомков татаро-монгольского ига.
Практическую ценность (кривых ног) можно оценить  только при езде верхом, т.к. они очень удачно охватывают круп лошади. При ходьбе они (кривые ноги)  уже мешают, так как приходится идти, переваливаясь с ноги на ногу. Такой походкой обычно ковыляют утки у пруда или медведи в цирке.
Это все связано с тем, что степные народы ранее никогда не сидели на подсрачниках  (стульях – рус.яз.). Они обходились без них.
Степняки, садясь пить кумыс, или отведать голыми руками свой любимый бешбармак, приготовленный из мяса молодой кобылицы, сгибали, подкладывая ноги себе под заднее мягкое место, которое в козачьей среде называется сракою. В результате такой жизни, они генетически с детства рождались с кривыми ногами и потому были хорошими наездниками.
Но вернемся к описанию костюма нашего великовозрастного стиляги времен Запорожской Сечи.
На Сивоконе с левого бока весела в ножнах кривая с чеканным серебром козацкая шабля (сабля), символ мужества любого взрослого козака.
А на голове красовалась баранья шапка с красным околышком, из-под которой виднелся конский хвост покрашенного в черный цвет оселедца. Такого же цвета под носом у Сивоконь торчали, как два пищаля, усы, которые как бы всем говорили: "близко не подходи — застрелю".
И вот эта экзотическая фигура козака с идиотской улыбкой на лице предстала перед ошарашенными сечевиками. Они привыкли видеть Сивоконя в неприметной серой одежонке, а не таким франтом.
Вот до чего порой доводить человека нежданно-негаданно, свалившаяся, как кирпич на голову, любовь...
Увидев шлёндающего  ( бродящего без дела, как глупая овца-шлёнка) Сивоконя в таком пестром наряде, бабы раскрыли рты от удивления, а потом стали судачить, лузгая насиння (семечки)  сидя на дубовой скамейке у плетня:
— Мабуть щось у лиси (в лесу) сдохло, якщо Иван так выпендрився! Не Сивоконь, а павлин без яиц! — сказала одна.
Другая, пояснила первой: — Видно наш Сивоконь з яйцямы  одружитыся (жениться) хоче.
— Та ты що кажеш (говоришь)! — воскликнула первая жинка.
— Та вот тоби хрест! — перекрестилась она, а затем добавила: — Я бачила як вин до сусидки залыцявся.
— Та вона ж стара и у неи диты е доросли! — возразила первая.
— Ну и що, шо стара, та вмие добре задом перед мужиками крутыты.
— Ни, тут щось не те!- сказала первая козачка.
И она была права, поскольку козаку приглянулась не дородная соседка, а её дочка.
Между тем Сивоконь постоял на улице, давая возможность соседям вдоволь полюбоваться на его наряд, затем, переваливаясь с ноги на ногу, как того требовали его кривые ноги и жмущие их новые сапоги, торжественно прошествовал к соседней калитке.
Соседка, увидев выряженного пивнем (петухом) Сивоконь, чуть не впала в обморок.
Но быстро пришла в себя и пригласила соседа в гости. Затем быстро накрыла небогатый стол, нарезала сала з цебулею  (зеленым луком) и поставила бутыль с горилкою, яку гнала сама. Добряча то булла горилка, усе село бигало до неи за циею горилкой.
 
Выпив склянку свойскои  (своего, домашнего приготовления) горилки за здоровье хозяйки, и закусив добрим шматочком сала з цыбулею (луком), Сивоконь выпалил первую подготовленную долгими муками творчества фразу:
— А що Семенивна, гарна у вас корова Зорька. Богато молока дае!
— Гарно, то гарна! Намедни до Мыколыного бугая (племенного быка) я еи осеменять водила.
— Ну и як? — опешился, неожиданным таким поворотом разговора, Сивоконь. Ему хотелось поговорить о Гале, а не корове.
— Добре зробыв бугай свое дило, — ответила соседка, — тепер ждемо приплода.
— Да, гарный бугай у Мыколы, усих коров навколо обслуговуе.
— Гарный,  гарный! — согласилась соседка, наливая соседу другую чарку горилки.
— Выпьемо за добрый приплод вашои коровы! — предложил за неимением лучшего тост Сивоконь.
Потом разговор перекинулся в другом направлении, сосед и соседка стали обсуждать виды урожая на гарбузы (тыквы) этим жарким летом.
— У менэ гарни гарбузы уродылыся у цему роци (году), — похвасталась соседка, — здоровенни таки, в два  пуда кожний мабудь будэ.
— Та що вы кажете, у два пуда, — переспросил соседку Сивоконь, а сам в этот момент подумал: не ему ли в подарок  растет такой гарбуз великан,. Не навяжут ли ему по старому гумороному  обычаю, такой «гарбузный  подарок»,  когда он будет свататься к Гале.
Читателям здесь стоит пояснить, что согласно старому свадебному обряду на Украине в селах гарбузы (тыквы) дарят отвергнутым женихам. Чтобы как-то скрасить сваренной из этой тыквы сладкой «гарбузовой кашей» горечь отказа выйти за него замуж.
 
— Да, таки здоровенни гарбузи уродили у мене на огороди., -  подтвердила соседка, — пидем в огород, сам побачиш…
 
И они, выпив по третьей пляшки горилки, отправились на огород смотреть на эти самые гарни гарбузы …
Так неожиданно для всех началось ухаживание Ивана Сивоконь за молоденькой соседской дочкой.
Об ухаживании Ивана Сивоконь за Галею в поселке бабы судачили долго, не завязывая своих длинных языков. Да и как об этом не говорить, поскольку это была настоящая сенсация, никем дотоле не виданное и не поддающееся никакому разумному объяснению явление — нечто среднее между полоумием-умием и красноречием-речием  глухонемых. Это продолжалось несколько недель, а затем постепенно слухи стали затухать, поскольку появились новые объекты для обсуждения.
Соседка, когда Сивоконь открыл ей свои намерения, благосклонно отнеслась к его подаркам и сватовству. Будучи здравомыслящей женщиной и матерью, а стало быть, одним из  учредителей, современ Адама и Евы древнего женского рода околпачивания мужиков, она подумала, что так может быть и лучше.
Лучше выдать Галю за богатого соседа, чем за молодого Семена-голодранца, козака без роду и племени.
Она принялась убеждать дочку, в чем выгода такого сватовства. Молила боженьку, говоря:
«Святий крипкый, святий боже — як заплатиш, то поможе! Вин не дасть соби в кашу наплюваты…»
 
Порой Гале приятно было думать, что вот за ней ухаживает настоящий козак, человек с положением и завидный жених, и чувствовать, что, когда они вместе идут по улице, все остальные девушки и бабы провожают их любопытным взглядом.
Сивоконь, в прошлом гайдамак, хорошо разбирался в лошадях и для более эффективного ухаживания за Галей приобрел на  Сорочинской ярмарке отличного ездового коня.
Каждый день он возил Галю кататься, но ни разу никто не видал, чтобы Сивоконь при этом разговаривал о чем-нибудь со своей спутницей.
Иван хотя и не был дурак, но при ней тупел, терял божий дар — свою запорожскую лихую гуморную речь. Столь же молчалив бывал он и во время пешеходных прогулок вдоль Айдара, где она собирала луговые цветы, из которых сплетала себе красивый веночек.
Иногда он водил ее на вечеринки и в церковь, при этом  старался выглядеть этаким молодцеватым казаком.  Плясать гопака он не очень умел, но видя как весело и задорно Галя отплясывает с молодыми парубками гопака, он неизменно улыбался, как будто веселился вместе с ними. Такую натянутую улыбку, он напяливал на себя во всех случаях, когда полагалось изображать веселье. И это было для него таким проявлением веселости, как для молодого козака — пройтись в гопаке  с лихим переплясом с красавицей девицей.
Насколько он преуспел в своих ухаживаниях за девушкой, этого никто: ни он сам, ни Галя, ни мать её сказать не могли.
Но тут однажды случилось непредвиденное, на одной вечеринке Гале вздумалось подразнить Сивоконя, видно яблоко вид яблонькипадая недалеко котиться, мать ее тоже была такая, с норовом.
 И Галя прилюдно объявила ему, сказав:
— Иван, я выйду за тебя замуж, если ты мне привезешь мне не черевички, а ожерелье с руки любимой жены крымского хана.
Сивоконь молча почесал потылицу, повернулся и ушел неизвестно куда. Он казалась, пропал навсегда. Его в поселке долго не было. И все судачили по этому поводу, бабы несли разную чепуху, что он, мол, утопился в Айдаре; с горя запил и ушел куда глаза глядят…
Мать Гали ругала дочку, за бессердечие, да и сама Галина немного чувствовала свою вину в случившемся.
А между тем Иван Сивоконь не утопился и никуда с спьяну не девался, он как стеклышко, совершенно трезвый ехал по Чумацькому шляху в направлении шахской столицы, которая в то время среди козаков называлась не Бахчи-сарай, а более прозаически, просто Сарай, чтобы добыть вожделенное ожерелье для своей избранницы.
Вы, друзья, может, спросите: почему столица раньше называлась Сараем?
Отвечу: в то далекое дикое время все было не так, все было перевернуто с головы верх тормашками, говоря простым казацким языком: поставлено «догоры сракою».
Поэтому не удивительно, что дворцы тогда назывались сараями. Вот такая причуда дано прошедшего  времени.
Но вернемся к нашему герою. Надо сказать, что тогда прямая дорога в крымский Сарай занимала не много не мало аж целую неделю, а учитывая то, что гайдамака Сивоконь знали некоторые татарские собаки, поскольку он у них угнал не один табун лещадей, то эта дорого заняла в два раза больше времени.
Ивану Сивоконь пришлось пробираться в ханскую столицу окружным путем, он ехал своими потаенными тропами.
Перед въездом в столицу он нагнал козачий посольский обоз, который вез хану послание отамана Коша и дары, в обмен на плененных козачек.
Козаки посольства расположились кружком у костра, выпивая, снидали (обедали).
Возглавлял посольства известный писарь Запорожской Сечи прозванный в последствии, как Яйцявбочци. Увидев запорожцев, Сивоконь обрадовался такой удаче, козаки ехали к хану и ему тоже надо было попасть в ханский дворец.
Увидев подъезжающего к ним Сивоконь Нечипайзглузду, улыбаясь до ушей, закричав:
— Иван, це ты, чи не ты?
— Це я! Отож хто ще!
Друзья обнялись и начали расспрашивать друг друга:
— Ты видкеля и що тут робыш?
— Видкеля, видкеля, з дому еду. А вы за якою надобностью идете  к хану?
— Веземо хану лыста з вином та ризни подарунки!
— Якого ляса ему ще и подарунки? — удивленно спросил Сивоконь.
— Та отаман  Коша решив задобриты хана, щоб той виддав трех наших полонянок, де е и его племяница.
— Тоди понятно!
Друзья, обнявшись, подошли к вогнищу, где сидели козаки сопровождающие обоз во главе с писарчуком Коша.
Писарчук увидев козака, приветливо сказал:
— Сидай Иван, хай ноги для дороги будуть, а шлунок до йижи (а живот для еды)!..
Сивоконь подсел к посольству атамана.
Нечипайзглузду налил чарку горилки другу и протянул насажанный на шампур, хорошо  прожаренный кусок баранины, сказав при этом:
« Покуштуй Иван, чим богати тым и ради».
Опрокинув чарку, Сивоконь с аппетитом накинулся на поджаристое аппетитное мясо.
Писарчук стал расспрашивать его о цели визита в ханство. Он знал, что Сивоконь знатный гайдамак (по-нашему — вор в законе), и что о нем идет добрая слава, как лучшего угонщика ханских табунов.
— Иван каже, що ты "завъязал" з гайдамацкимы справамы (делами). Так це, чи ни?
— Так!
— Так якого ж биса ты тут робиш? Хан тебе четвертуе, якщо пиймае.
— Бог не выкаже, свиня не зьисть (бог не выдаст, свинья не съест)! А еду во дворец, тому що я обицыв своеи нареченнои  (обещал своей невесте) привезты ожерелье самои ханши.
— Ого! — присвистнул Нечипайзглузду. — Самои ханши ожерелье! Ты Иван мабуть зглузду зьихав!
А козак Многогрешный при этом метко заметил:
— Дай сердцю волю – заведе в неволю.
— Ну, знаеш, де наша не пропадала! Чи пан, чи пропав – двичи не вмирати! Щось, браты, придумаемо. – ответил Иван.
— Думай, думай, гайдамаче, — сказал писарь Коша, — а нам пора сбираться. Козаки по коням, поихалы во дворец к шаху.
 Спиртного хлопци бильше не пыты (не пить), жинок за сраки не щипаты, з охороною шаха буты вичливыми (вежливыми).
— Дозвольте и мэни поихаты з вами во дворець, — попросил писарчука Сивоконь.
Нечипайзглузду присоединился к просьбе друга, сказав: — Надо допомогты Ивану.
Писарчук подумав, помиркував и сказал:
-  Згоден! Друзи уси  пизнаються у биди. Допоможемо тоби, тильки у такому наряди тоби неможна знамы йихаты. Переодягайся в жиноче плаття, яке мы веземо ханши, та накинь косынку на свою лысу башку. Ще пидведы вуглем чорни брови и намаж буряком щоки та губы.
— Ты вы що! Як можно, яж гайдамак, а не жинка! — возмутился Сивоконь.
— Надо Ваня, так надо! — решительно произнес писарь Коша -  Я не хочу щоб тебе повисылы бусурманы на першому дереви.
— Давай Иван, ничего зазорного у цему нема! — заметил Нечипайзглузду. — Зато твоя нареченна Галя буде дуже задоволенна, колы ты прывезеш  ожерелье шахини.
— Ага, поцилуе за це мене в…! — з юмором сказал Сивоконь.
— Може в лысину, а може ще куды!.. — смеясь, произнес казак Многогрешный.
Козаки весело заржали (засмеялись).
Делать было нечего, пришлось Ивану Сивоконь превратится в Галину Кобыляцкую.
Козак Многогрешный, как увидел Ивана в новом необычном для козака наряде, восхищенно воскликнул:
— Хороша девиця, хоч воды з лиця напийся и пьяный будешь!
Все козаки дружно зареготали…
 
Вот таким необычным  образом, переодетый в женское платье Сивоконь вместе с посольством козаков попал  ханский дворец.
 
Ханский дворец представлял собой целый ансамбль, состоящий из нескольких дворцовых корпусов, где есть большой ханский гарем.Там есть  Соколиная башня, Большая ханская мечеть Биюк-хан-джами (постройки — 1740 г.), Малая дворцовая мечеть (построенная в XVI в.), мезарлык — фамильное кладбище бывших повелителей Крыма — Гиреев.
(Примечание: Нынев Ханском дворце расположены также Музей истории и культуры, Художественный музей  и выставка холодного и огнестрельного оружия.)
  
Об этом дворце так писала в свое время  знаменитая поэтесса Леся Украинка:
Бахчисарайский дворец
 
Мов зачарований, стоїть Бахчисарай.
Шле місяць знеба промені злотисті,
Блищать, мов срібні, 6iлi стіни вмісті,
Спить ціле місто, мов заклятий край.
Скрізь мінарети й дерева сріблисті
Мов стережуть сей тихий сонний рай;
Утемряві та в винограднім листі
Таємно плеще тихий водограй.
Повітря дише чарівним спокоєм,
Над сонниммі стомлегкокрилимроєм
Витають красні мрії, давні сни.
I верховіттям тонкії тополі
Кивають стиха, шепотять поволі,
Про давні часи згадують вони…
 
(ЛесяУкраїнка, «Кримські спогади. 9 — Бахчисарай»)
 
Надо сказать, что тех, кто впервые попадает в ханский  дворец, поражает его ажурная, стремящаяся ввысь своими куполами и минаретами, восточная красота.
Кроме того, внутреннее восточное убранство многочисленных залов и комнат дворца, с мягкими дорожками и громадными персидскими коврами, золочеными креслами и диванами, филигранной восточной посудой с золотым орнаментом, безусловно, завораживает всех.
Из козаков лишь писарчук был на высоте своего положения и не открывал рот, смотря на все эти излишества. Он уже был во дворце и ничему этому не удивлялся. Дворец, как дворец, можно на будущий год прийти сюда с Кошем и хорошенько его "почистить", будет здесь, чем козакам поживиться.
 
Посольству козаком отвели комнаты в глубине дворца и велели ждать аудиенции с ханом.
Там они пробыли несколько дней, находясь на полном ханском обеспечении: ели, пили, наложниц любили.
Такая почетная, можно сказать хлебосольная встреча посланцев Сечи объясняется тем, что хан хотел задобрить запорожцев, поскольку опасался их набега, а у него основные силы были посланы в помощь турецкому султану, который вел войну с булгарами на Балканах.

Поэтому козаков хан принял с особым почетом, показывая хорошее восточное гостеприимство. Он с удовольствием принял подарки, привезенные козаками и велел отпустить с ними на родину пленённыхказачек.
Узнав, что среди козаков есть необычно симпатичная женщина-казачка, хан захотел её лицезреть в своих апартаментах.
Это повергло в шок Сивоконя (не с грудями, а сяйцами, так подшучивали  над ним казаки), поскольку этой женщиной был он, а козаков наоборот это развеселило. В адрес его посыпались всевозможные шутки:
— Да, шо ты Ваня переживаешь з цего приводу! Пидийдешь до хана, поскалыш зубы, поморгаешь моргалами, задом покрутыш и усе, — улыбаясь во весь рот, говорил Нечипайзглуздую
На что Сивоконь с яйцами удрученно ответил:
— Ага, а що колы цей пысуньковый злодий, того… полизе за цим делом до мене, тоди що робыть?
— Шо, шо! Придумаеш шо, гайдамак ты чи ни!
 
Накануне отъезда казаков из дворца, главный евнух хана, которого козаки прозвали Махмуд-кастрат, зашел в опочивальню Сивоконь с яйцами и пригласил  "его-её" в апартаменты ханум, которая должна "его-её" подготовить для вечерней "аудиенции" с ханом..
Махмуд  завел "её" в гарем, где в отдельных апартаментах жила  старшая жена хана, которая  должна предварительно, соответствующим образом обучить "её", что делать и как вести себя с ханом при встрече "тет-а-тет".
Когда Сивоконь зашел на женскую половину ханского дворца и вошел в покои старшей жены хана, то он увидел не мысленное в его понимании великолепие, все кругом утопало в цветах, красивых коврах, блестело в позолоте. Под балдахином расположилась в полупрозрачном одеянии сама Алтын-ханум.
Перед балдахином на ажурном восточном столике лежали восточные сладости, ягоды, фрукты, вино.
 Алтын-ханум было уже лет за тридцать.
 Это была красивая женщина с черными, как смоль волосами и черными, как южная ночь глазами. Сквозь полупрозрачную ткань неплохо просматривались все её женские прелести. Очевидно, эта привлекательная женщина в свои  молодые года сумела по-умному завлечь хана в свою постель.
Все ханские женщины в гареме, а их было около полусотни, подчинялись ей, поскольку именно она в основном (а не шах) решала очередность, с кем проведет ночь шах. Естественно при этом она не забывала и себя.
Поскольку все женщины хана были под неусыпным надзором евнухов, то они вели в гареме скучный, замкнутый, весьма однообразный образ жизни. Поэтому выход в ханские покои считалось для них, как целое событие. Все они завидовали старшей жене хана и не прочь были занять её место.
В свою очередь Алтын-ханум понимая это, старалась укрепиться в своем положении, не позволяя соперницам выйти вперед.
Поэтому она весьма ревниво встретила весть Главного евнуха о том, что хан желает сотрапезничать с новой предполагаемой соперницей в лице Сивоконя.
Увидев "её" она несколько успокоилась, поскольку это  была не красавица в её понимании красоты, а мужеподобная бой-баба.
— Что в ней нашел хорошего мой господин? — подумала она. — Стареет видно старый хрыч, что на такую ломовую лошадь позарился.
Про таких с позволения красавец, как эта новая пассия хана можно было сказать высоким поэтическим слогом:
  — Як вигляне у викно, то три дни собаки брешуть, а одна, як придивилась (присмотрелась), то й сказилась (с ума сошла)!..

 Алтын-ханум еще с детства знала язык "киеворусов" и могла хорошо изъясняться на нем, поскольку до пленения татарами жила с родителями под Киевом в селении  Васильково.

Дипломатично улыбнувшись "ей" говорит она слова ласковые, та  думки лукавые:
— Подойди ближче голубко-сизокрыла, садись сюда до мене.
Сивоконь оторопел от услышанного, эта ханская баба назвала его голубкой.
— Я скорее похож на коня з яйцямы, чем на голубицю, — подумал Иван, но, тем не менее, осторожно приблизился к балдахину и примостился на самом краешке её громадной тахты.
— Ближче, ближче! Не бийся меня, я не кусача! — улыбчато произнесла ханша.
Сивоконь продвинулся немного вперед.
Ханша попросила "её" полностью залезть под балдахин и лечь на подушки рядом с ней.
Сивоконь краснея, сделал все, что она просила.
Мысли у него в тот момент перепутались, и спроси его: кто он – Сивоконь или конь с яйцями?
Он не мог бы четко ответить: это он или она, или оно!
Ханша потрогав "её" за упругий живот удивленно сказала:
— О-го-го! — воскликнула она. — Да ты справна жинка, невжеш уси козачки таки!
— Угу! — промычал в ответ Сивоконь.
— Аллах всемогущий! Невжеш мий господин позарився на таку кобылу?
— Угу! — опять промычал Сивоконь.
— Пощупай мене, яка я мякенька.
Видя, что он не реагирует на её предложение, она взяла руку "его-её" и положила себе на свой мягкий голый живот и спросила:
— Чуешь, яка я мьяка, гладенькая. Чуешь ризныцю (разницу)?
— Угу! — промычал в ответ Сивоконь.
— Така  довжна буты жинка хана, а не така кобыляка, як ты.
 
Сивоконь прикоснувшись к голому животу красавицы, нежному, мягкому, как панбархат, отупел окончательно.
Но на этом все не кончилось, красавица подняла его руку выше и положила себе на грудь.
Иван замер почувствовав нежную, белую большую, как вымя коровы Зорьки, грудь Алтын-ханум.

— Теперь помацай мою грудь. Да не так, тискай, мни бильше. Що ты як нежива! Шо ни разу не тискала чужу грудь. Ну и недотрога ты! Як с такими бабами козаки живут? — удивлялась старшая жена хана.
Она давно прошла "Крым и Рым" в таких женских премудростях, а древняя книга индусов  "Кама сутра" была её настольной книгой.
Затем, продолжая уточнять, что умеет новая пассия хана по женской части, спросила:
— Ты хоть целоваться вмиеш (умеешь)?..
Сивоконь  молчал не зная, что ей ответить.
— Шо мовчишь!
— Угу! -  промычал в ответ Сивоконь.
— Що ты все угу, да угу! Давай покажи, як у вас жинкы целують своих чоловикив (мужей).

Сивоконь. окончательно растерялся, осторожно наклонился над полуголой красавицей и чмокнул ханшу в щечку.
— Тю, и це все! — возмущенно воскликнула ханша. — Давай покажу як треба цилуваты свого господина!
Она резко навалилась на него и впилась в него своими горячими сексуальными губами.

Сивоконь от этого поцелуя, как от выпитой горилки Трындичихи (а та гнала самый лучший в Сечи первач), закружилась голова.
Он потерял не только речь, но и честь. Поскольку ханша стала раздевать его до гола.
Очевидно, ей, как и другим женам хана в гареме не хватало этого самого, ну вы сами понимаете чего…

Половина жен хана, как лесбиянки занимались между собой любовью. Ханша, когда целовала мужицкие губы Ивана, почувствовала к нему плотское влечение, и ей захотелось того… и этого…
Сивоконь слабо сопротивлялся, мычал что-то вроде: не надо, пытался помешать ханше снимать с себя одежду.
Но, когда она добралась до его "хозяйства" и схватила стоящий, как тополь, его "довбостолб", то она, ахнув от удивления, воскликнула:
— Аллах всемогущий! Ты мужик!..

Пришлось Сивоконю рассказать, как и зачем он попал сюда во дворец.

Ханша, нащупав толстый "довбостолб" Ивана, не смогла удержаться от соблазна совокупления. Она впилась в него своими жадными губами.  Приятная истома охватила казака. Такого блаженства Иван не испытывал некогда.
Мы не будем описывать все, что было дальше, а дальше было все богатство "Кама сутры".
Около часа они занимались любовью, а потом "протверзели" не пив ни капли хмельного вина.

Алтын-ханум была умной женщиной и быстро сообразила, что ей грозит в случае раскрытия такого обмана. Её и козака, стравят на съедение ягуарам в ханском вольере.
Хан узнав, что она обнималась с другим мужчиной, не простил  бы ей измены, это она точно знала. А эта молодая и наглая соперница по гарему Кулчатай воспользуется этим и займет её место.
Вскочив с постели, ханша велела ему быстро одеваться, сказав:
— Баран безглуздый, куда ты зализ, тебе тут зарежут як молодого барашка, и меня з тобою разом.  Ожерелье ему понадобилось для якойсь дуры. На бери… (она сняла с себя кольца и швырнула ему их).
Потом, несколько остыв, она обратилась к нему с такими словами:
— Давай Ваня помиркуемо (подумаем), як будемо выбиратыся з дворца. Надо когти рвать, якшо хочеш житы.
 У тебе е идеи на цей рахунок (счет)?..
Сивоконь только беспомощно пожал плечами. Мыслей у него на этот счет сейчас не было никаких, но он понимал, что, получив кольца и ожерелья надо побыстрее, как сказала Алтын, рвать когти из дворца хана. Но, как это сделать, ведь, везде стража.
Ханша, видя его реакцию, запустила ему в лицо подушку, гневно сказав при этом:
— Я так и гадала! Ничего вы, чоловики, без нас жинок не можете…
Вот що, Иван! Я мабуть скажу хану, что у тебе началися месячные.
— А що це таке? — не понял Иван.
— Ну и олух ты, Иван! Це болячка така коли у жинок бежит от туда… и им неможно спаты з чоловиками. Поняв!
— Угу!.. потянул Сивоконь, потом добавил: — И що це нам дае?
— Пару днив, Иван! Драгоценне времячно, як сама жизнь!
Я скажу хану, що з цего жиночого приводу, вин не може в ци дни переспаты з тобою.
— Що хан, позвав мене на аудиенцию, щоб трахнуты? — переспросил ошарашенный Иван
— А ты як гадав (думал), дурачок, для светскои розмовы (беседы) з тобою!
— Я ничего такого не гадав!
— А надо було!
— Ну и дела! Да колы вин до мне полизе я его сам трахну, мало ему не буде!
— Вот, шо козак, надо щоб ваше посольство поспишило додому з видьездом. А мы з цим посольством скрытно тоже поедымо в Сичь.
Ты сейчас пидеш к козакам, хай воны сегодня сваливают з дворца, а я пиду галушки на вухи хану вишаты. Поняв!
— Як не понять, чай не дурень з торбою. Ну, я пишов!
— Иди козаче… с торбою, — пошутила ханша.
 
Далее события начали развертываться по предложенному Алтын сценарию.
Сивоконь переговорил с казаками и объяснил сложившуюся ситуацию, что хан жаждет трахнуть его, и, что Алтын-ханум бывшая киевлянка, она на их стороне, т. к. боится, что хан её за измену скормит ягуарам.
Козаки повозмущались, повозмущались и стали собираться в дорогу.
Писарь Коша встретился с визирем и предупредил его об отъезде посольства. Тот не возражал и даже рад был избавиться от лишних хлопот, связанных с приездом запорожцев. Он приказал страже отпустить с посольством трех пленных казачек.
Таким образом, казачье посольство благополучно покинуло дворец хана, оставив привезенные хану подарки вместе с бочкой эксклюзивного вина большой выдержки, с экстрактом дурно пахнущих яиц писарчука Яйцявбочци.
В свою очередь Алтын-ханум  включив все свое артистическое обаяние и женские уловки, пыталась убедить хана подождать пока у его новой пассии (у Ивана) кончатся месячные.
Но тот  в никакую не соглашался, мол, подавай ему "его-её" и все тут, видно вожжа хану попала между ног. Прикрикнув на старшую ханшу, хан в конце своего негодования властно приказал:
— Готов её к вечернему променажу. — Потом со смехом пояснил:
— Знай женщина, любви все "плоскости" покорны.
Намекая ей на женских места, где он может удовлетворить свои мужские хамские фантазии.

Удрученная ханша, вернувшись в свои апартаменты, сообщила Ивану "радостную" для него весть, что хан заявиться вечером сюда на "променаж" с ним. И, что он велел ей привести "его-её" до нужной кондиции, причем для "променажа" во всех  интимных местах.
— В яких такых "мистах"? — переспросил удрученно Иван.
— А ты що такий дурный и не розумиешь куды! — воскликнула Алтын-ханум. — На твое щастя у тебе на одно "мисто" меньше, чем у нас жинок, — с улыбкой поправилась она и показала указательным пальцем, куда собирается трахать Ивана хан извращенец.

— Ну, я этому засранцу покажу! — вскипел Сивоконь. — Хай (пусть) тилькы заявиться сюды, я его сам оттрахаю в ти миста, а потим яйця вырежу, щоб наприкинци хан сам евнухом став.
— Не кипятись, Иван! — успокаивала его Алтын. -  Треба щось нам придуматы, щоб обдуриты хана.
И они сели думать, что им делать, время у них было немного для этого.
 
Вечером напомаженный благовониями хан явился на "променаж" в апартаменты ханши.
На нем был надет  роскошный халат с золотой вязью, такие же шаровары из красного атласа, на ногах надеты восточные с загнутыми вверх носками сандалии усыпанные блинтами и жемчугами, на голове был водружен импозантный тюрбан из легкого как пух китайского шелка украшенный крупными алмазами и рубинами.
В общем, хан решил наповал сразить своим великолепием очередную наложницу.
Войдя в женскую опочивальню, он первым делом спросил ханум:
— Как наложница готова к "ночи любви"?
— Да, мой повелитель! — кротко ответила Алтын-ханум и показала на ложе, где под легким покрывалом лежал Иван, причем из-под полупрозрачного розового покрывала сексуально была высунута лучшая часть кривой ноги козака.
— Алтын, ты иди по своим делам, я здесь без тебя обойдусь. Кажется, ты собиралась ехать в свою загородную резиденцию. Так, что езжай, я уже распорядился на сей счет страже. А мы тут вдвоем поворкуем с этой новенькой красатуличкой.
— Слушаюсь, мой повелитель!
— смиренно сказала Алтын и вышла из покоев.
Выйдя за дверь, она приказала Главному евнуху, чтобы тот распорядился на счет кареты, для её отъезда в загородную резиденцию. Тот пошел выполнять распоряжение госпожи.
Алтын вернулась в апартаменты, где уже шла борьба под покрывалам, между голым ханом и полуголым казаком.
У хана уже синел под глазом большой фингал, которым наградил его Иван, когда тот лез к нему под покрывало. А хан в пылу страсти успел поцарапать казаку задницу.
В борьбе с ханом Иван изловчился и схватил за его яйца, когда хан притих от боли, он победно закричал:
— Ага, попався пысуньковый злодий (на укр. мові — писуньковий злодій — сексуальный маньяк), щас я тоби видирву яйця.
Почувствовав жуткую боль, шах взмолился:
— Пусти, я тебе все прощу козак. Ты свободно поедешь на все четыре стороны. Только отпусти яйца!
— Не отпускай, Ваня! Держи его, бреше вин. Треба звязаты его, а в рот кляп засунуты, щоб не кричав. Поняв.
Вдвоем они связали хана, в рот ему затолкали за неимением лучшего, тапочек Алтын-ханум, уложили в постель, привязали, чтобы не скатился с неё, и сверху накрыли хана покрывалом.
Затем прибрали следы борьбы, опустили шторы, чтобы не было  видно, сколько тел лежит под балдахином, создавая видимость, что хан после "променажа" утомился и соизволил уснуть с фингалом под правым глазом.
Проделав все это, они быстро переоделись. Иван надел закрытое женское платье, а она тоже облачилась в свою ханску одежду. И они вместе, таким образом, покинули дворец.
Стража, выполняя волю хана, беспрепятственно выпустила их за город.
На самом деле они под предлогом выезда в загородную резиденцию, сбежали из дворца и по дороге в Сечь присоединилась к возвращающемуся домой казачьему посольству.
На следующее утро обман обнаружился,  хан послал за ними погоню. Козаков догнали нукеры хана уГорелой балки, но ушлые козаки спрятавшись на болоте, подожгли сухую траву и камыш. Ветер погнал стену огня на преследователей. Это было жуткое зрелище, верховой пожар в степи при сильном ветре – это страшнее любой сечи. В огне, жутко крича, горели люди и лошади. Лишь небольшая группа преследователей сумела выскочить из огня. Они больше не стали никого преследовать, повернули коней не солоно хлебавши восвояси.
Вскоре на границе у Белой крепости беглецы встретили  большой козачий разъезд во главе с самим полковником Многогрешным.
По приезду в Сечь отаман и казаки долго ржали, когда Нечийпайзглузду рассказал им историю, про подаренное хану вино с экстрактом писарчука.
Не менее смешнее была история о визите в ханский дворец за ожерельем для своей невесты Ивана Сивоконя. Его, как вы помните, переодетого в женское платье хотел поиметь сам крымский хан и чем все это кончилось, вы уже знаете.
 
Теперь, когда Ивана Сивоконя  кто-нибудь спрашивал:
— Какой у него самый удачный день был в жизни?
Он неизменно отвечал:
— Визит к крымскому хану!
— А почему удачный?
— Я успел не только достать ханское ожерелье, но еще переспать с его старшей женой и сбежать с ней в Сечь.

Вы, друзья, можете спросить, а как же Галя. А тут произошла другая история, о которой мы поведаем вам сейчас.
* * *
Вернувшись в родные края, Сивоконь в один прекрасный жовтневый  (октябрьский) вечер, взяв ожерелье, пошел к своей нареченной, чтобы вручить ей предсвадебный подарок.
Дорожка к заветному крыльцу шла не прямо, а делала небольшой изгиб, и, пока он огибал куст смородины, до его ушей донеслись смех и веселые голоса. Иван поинтересовался, кто же так ржет в хате Гали. Он остановился и заглянул в приоткрытую дверь.

Галя потешала своих подружек тем, что рассказывала и артистически показывала, как Иван ухаживал за ней.
На ней был пиджак и брюки, а на голове торчком сидела соломенная шляпа.

Сивоконь без труда узнал свою медвежью походку с дурацкой улыбкой на лице, и те немногословные фразы и слова, которые он говорил ей при встрече и расставании с ней, в общем, все выглядело достаточно комично.

Впервые Сивоконь узрел себя, как бы со стороны, словно ему под нос поднесли вдруг зеркало, и он увидел свое истинное отражение  без всяких прикрас.
Ивана это резануло больно по сердцу, и он сразу понял, что Гале он не пара и ему следует отступиться от неё.
Тогда тихо, как только позволяли скрипучие сапоги, Сивоконь повернулся и на цыпочках пошел обратно к калитке, а затем вернулся к себе домой.
Через некоторое время Галя в белом вышитом цветами платье и модной по тем временам соломенной шляпе, чинно вышла из своей калитки и неспешна проследовала к его дому. У дома она замедлила шаги, всем своим видом выражая удивление по поводу столь необычной неаккуратности своего так называемого жениха..
Когда  он вышел, то на нем была серая повседневная рубашка, шаровары из  парусины, заправленные в кирзовые сапоги из свинячьей кожи, а на голове не было лихо сдвинутой на затылок папахи, которую раньше он её надевал, когда к Гале женихался.
Очевидно, как он выглядит в глазах Гали, это Ивана уже никак не волновало. Когда его  глаза встретились с карими очами Галины, в них появился какой неприятный блеск.
Он подошел к калитке и решительно рукой показал на её дом. Сказав скупую, как мужская слеза, фразу:
— Держи ожерелье и ступай к своему Семену! Надо же быть таким дурнем, чтобы ухаживать за тобой! 

Ошарашенная Галина не говоря ни слова, медленно повернулась и пошла обратно к своему дому. Идя, она все время оборачивалась назад, и ее большие удивленные глаза смотрели на Сивоконя. У калитки она постояла немного, глядя на него, потом повернулась и вбежала в дом.
После того, как он прогнал Галю, Иван Сивоконь направился к заветному своему месту под плакучей вербой у реки Айдар, и стал думать над случившемся, мысленно себе говоря:
— Ну, разве не смешно, мне лысому в летах  хрычу втюриться в девчонку. Дурость и больше ничего.
Сознание своего позора переродилось в гнев на самого себя. Ради этой девчонки он выставил себя идиотом на всеобщее посмешище.
Видно он напрасно пытался повернуть свое время назад, чтобы оно, ради мимолетной прихоти омолодило его. Но,  а время над ним надсмеялось.
Между ним и её молодостью лежала пропасть, через которую нельзя было построить мост — даже если украсить его золотыми ожерельями.
Вот так закончилась эпопея с первой запоздалой любовью  Ивана Сивоконя.
* * *
Нечипайзглузду как-то встретил своего друга на Сорочинской ярмарке и стал расспрашивать его, что, да как:
— Иван, я чув (слышал), що ты одружився? З цьогоприводу з тебе склянка горилки...
— Ты пиздновато прийшов с побажаннями (поздравлениями), — ответил Иван.
— Що уже успив розлучитыся (разойтись)?  О, тоди с тебе дви склянки!.. – с  улыбкой добавил казак.
 
И друзья, обнявшись, направились в шинок (пивную), где Иван рассказал другу, все как было.
Тот утешил его, сказав, что все образумится, найдёшь себе кралю по сердцу, а затем запел шуточную песню:
"Говорили-балакалы,
Козаки  в шинку.
Потим уси смиялыся,
Зглузду, та пьяну…"
 
Друзья долго гудели в шинку, потом они подались до кумы, где и заночевали.
Поутру Нечипайзглузду спрашивает друга:
— Чего це от тебя такий запах иде?
— Який такий запах?
— Як будто говном несе!
— Ааа, так це мы с тобою у кумы на сеновале спалы. Фу! И вид тебя теж несе…
 
Друзья посмеялись друг над другом и разъехались по домам.
Иван,  по поводу Гали сильно не расстраивался, т.к. вскоре женился на Алтын-ханум и они вскоре переехали жить в стольный град Киев.

Галя же вышла замуж за Семена. На весильи (свадьбе) красовались на  ней золотые ханские ожерелья с камнями, подарок Ивана Сивоконя.
И он там, на свадьбе, как говорят козаки, был, горилку с медом перцем пил, по усам текло, в животе урчало, а ему все было мало.
Глаза у него при этом трезвые оставались.
 
Вот така пригода сталася, (приключилась) с нашими героями.
Не зря в народе говорят:
  — До булави ще треба мати й голови!

* * *


Продолжение следует...