Будь готов!

Николай Смирнов
 
 
 
ПИТЕРСКИЕ НЕБЫЛИ
 
Будь готов!


2006


Предисловие
 
Уважаемый читатель!
 
Я искренне хотел бы, чтобы перспективы развития отношений нашей страны с другими странами совершенно не совпадали с описанными в этой книге. Я искренне хотел бы, чтобы нашей стране не понадобились люди с той жестокой решимостью, которую демонстрируют герои этой книги. Но это возможно только в том случае, если Вы, уважаемый читатель, будете настоящим гражданином нашей страны, а не статистической единицей, которой власть имущие предполагают управлять исходя исключительно из своих интересов. А ведь это совсем неправильно и нечестно.
В дополнение необходимо добавить следующее. В этой книге, наверняка, можно встретить имена созвучные именам реальных людей. Если кто-то в чём-то узнал себя, своего родственника, товарища, а уж тем более начальника заметного ранга и остался, при этом, недоволен, автор не виноват. Как говорится – нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. В случае с иностранными господами, конечно, вместо слова «рожа» следует использовать слово фейс (face –лицо ( англ.)
И ещё, если кто-то решит, что жестковато ведут себя герои этой книги по отношению к нечестным управленцам, то таким мягкотелым гражданам напоминаю слова из регламента Петра Первого, на которого так ныне полюбили ссылаться, – «ежели канцелярский служитель не справляет должность добросовестно, должно быть ему повешенным за ребро на крюк».
 
 
Посвящается памяти Евгения Шемякина. Если бы у него не отняли жизнь, он бы мог написать свою книгу. Пусть живёт в памяти сына, жены и близких. Пусть почаще кошмаром является предавшему его память «другу».
 
 
Будь готов! Всегда готов!
Призывы, под которые Россия прожила большую часть двадцатого века.
 
 
«Вся загадка русской души в отсутствии внутренней свободы. Ещё никто не наказан, а все уже испугались, ещё никого не закрыли, а все уже говорят о цензуре, ещё никого не посадили, а все уже шепчут о репрессиях, ещё никого не повели, а все уже сами пошли на Голгофу. И сами себя наказывают и сами себя «цензурят» и сами себя репрессируют и сами уже совершают подвиг. Заранее. Почему меня в камеру нельзя? Как это занято? Там же моё место?! От того и творчество в стране щемящее, от того и руководители цепляются за власть крепко-накрепко.
Всю свою историю Россия строит сильную власть, не считающуюся с интересами собственных жителей. Это тем более грустно, при считанном количестве действительно достойных почтения управителей. Не уважая их, воспринимая подобную власть как оккупационную, народ во все времена такого строительства ведёт со своими «благодетелями» масштабную партизанскую войну».
                               
Из интеллигентных разговоров.
 
 
Последовательное движение к золотой середине
невозможно без применения крайних мер.
 
Из опыта российской истории
 
 
 
 
Часть 1
 
НАШИ
 
                Глава 1. В которой, невзирая на её малый размер, немного говорится о чувствах героя, хотя он еще и не герой, да и не предполагает в себе никакого героизма, зато ощущает безнадежную тоску.
 
                Интересное кино. Как только хочется выразиться героическим штилем, так ничего не получается. Федотов страдал. Страдал и любил. Точнее всё-таки любил и страдал, но, как уже понятно, любовь была безответной. Нельзя, конечно, сказать, что уж вовсе безответной, до цианистого калия или там до пистолетной пули. Нет. Он был допущен до прогулок и даже имел право пригласить свою даму для совместных развлечений в публичном месте. Увы, не более.
Его предполагаемая пассия работала в небольшой компании занимающейся дизайном. Макеты книг, немного рекламы и прочее. Известно, страна наша внезапно стала развивающейся, зато демократической. Потому и количество демократических выборов резко стало расти. Кроме того, снижение образованности среди населения обеспечило появление большого числа графоманов. Как говорится – надо срочно что-нибудь написать, а то читать нечего. Выборы и писатели предопределили успешное развитие компании. Рост её благосостояния отмечался приобретением всё более и более серьёзной компьютерной техники. Правда, возникли истинно демократические инициативы власти по сворачиванию этих самых выборов, среди неосторожно оставшегося в стране населения. Успешные, надо сказать инициативы. Они грозили серьёзно снизить объём работы, но пока это касалось напрямую лишь хозяина компании.
Функции Вики, предмета любви Славы Федотова, от политики и от устрашающей мощи программного обеспечения были очень далеки и сводились только к литературной обработке пожеланий заказчиков. Но…«Говорить, в общем, особо не о чем. Она действительно девушка стильная. Тут надо соответствовать». Федотов засопел. «А как соответствовать? Духовному началу требуется материальная подпитка. Очень даже требуется». Однако количества добываемых денежных знаков в основном хватало только на подпитку жизнедеятельности Федотовского организма и на оплату его, организма, содержания в тепле и при свете. Остающиеся средства для подпитки духовного начала, а уж тем более красивого ухаживания были явно недостаточны.
Можно было бы ухаживать красиво за счёт богатого поэтического наследия российской литературы. Вполне сгодилась бы и переводная любовная лирика. Вот так нашептал:
«О только б огонь этих глаз целовать,
Я тысячу раз не устал бы желать…»
Скромно пояснил – Байрон, и в ответ уже взгляд заинтересованный, и процесс пошёл. К сожалению, Слава был от поэзии далёк. Зря, конечно, ведь женщины любят стихи в любом возрасте. Если перейти к прозе, то и её посредством, представить красиво свои чувства он тоже не умел. Но вводные для успешного романа у него были. Во-первых, внешность. Крепкий? Да. Рост? В целом нормальный и даже слегка выше среднего, тем более акселерация, толком не начавшись, закончилась чуть раньше советской власти. Лицо, однозначно, не лишено привлекательности, что было не раз проверено в интимных опросах в недалёком прошлом. Образование? Присутствует. Политех, сколько бы его не переименовывали, всё равно ВУЗ с больших букв, а не новомодная контора с громко запесоченным названием. Правда, закончил его Вячеслав без особого блеска, да и факультет был заочный. Но, ведь, как сказано, в любом случае, это был Политех. Так что ….
Кстати, может быть именно заочный факультет, в силу отсутствия постоянно персонального воздействия преподавателей привел к неким странностям в личности господина Федотова. Странности эти наблюдались у него, как и у многих ещё в детстве, но потом эти «многие» как-то выправляются, начинают обманывать, фальшивить в отношениях, интриговать, в общем, живут как все, а Слава – нет, таким же, как в детстве, и остался. Он жизнь воспринимал как-то неприлично, что ли. Очень буквально. Понимаете? В том смысле, что ему говорят: «Туда идти нельзя!» А он берёт и не идёт. Понимаете? Нет?! Ну, если Вам говорят: «Распитие спиртных напитков в вагоне запрещено!» А Вам ехать десять суток. Ладно, пять. Пять суток не пить! Не по-русски, не по-нашему, просто несерьёзное пожелание. Так вот Слава не стал бы пить все пять суток, как велено. Представляете? Это ведь уже странно!
Потом, знаете, бывают объявления «Заказник! Не въезжать!» Он и не въезжает. Другое, пусть уже и не объявление, а знак «Скорость ограничена». Он и не превышает. Просто не понимает, что это игра такая. Гаишники или, точнее, гибддешники знаки вешают, а сами в кустах сидят и ждут, когда кто нарушит. На деньги, правда, игра, так ведь для взрослых. Представляете, каково милиционерам? Люди встали рано, стоят, мерзнут, а этот мимо по правилам едет. Нехорошо, не по-людски.
Про налоги не говорю. Вячеслав, было дело, даже бизнес свой имел. Потом кончился бизнес, да и сам Федотов чудом жив остался. Даже братва, что «присутствовала, значит в доле», плюнула – чего с идиотом связываться. Там ведь что получилось, он взял, и налоги заплатил с хорошей сделки. До копеечки налоги, ну а с ними доли, понятно, ушли. Чем кончилось, догадались? Налоговая налетела, «маски-шоу», по полной программе. Как бы с вопросом кто принимает участие в популярной программе «Кто хочет побыть миллионером?» Ведущий – Ходорковский и вот товарищ, из желающих. Для налоговиков понятно – если кто-то полностью заплатил налоги, то здесь явный криминал. Их ведь заплатить невозможно, но раз заплатили – значит где-то крупное хищение. Проверяли, трясли долго. Потом старший остался со Славой один на один и пообещал всё раскопать и показать ему Кузькину мать. Федотов не понял, зачем ему хотят показать эту незнакомую даму, о чём и спросил уходящего проверяющего. Тот в дверях, уже на выходе, приостановился и спросил:
                — Может быть, ты просто идиот? – даже лицом просветлел, спросив. Люди же не любят, когда совсем ничего не понятно.
При всём при этом, Федотов уже успел немного начемпионить в новомодном дитя бокса, каратэ, борьбы и улицы, под названием «свободный стиль». Он к тренировкам относился очень серьёзно и занимался ответственно. С обязательными зарядками, кроссами и прочими профессиональными атрибутами. Пытался приглашать на соревнования Вику, но как-то не сложилось. Ну не нравились ей чужие потные мужчины, кровь, агрессия. Она так и сказала – «это отживающее». Когда биться начали девушки, на Федотова кинули такой взгляд, что он смалодушничал и предложил не смотреть на «это извращение». Наградой был поцелуй и муки совести перед подругами по боевому искусству.
По музеям и в театры Слава тоже ходил регулярно, следуя какой-то своей личной программе. Вика с ним туда почти не ходила. Как ему было заявлено – «не тот тусень». Слово было не вполне понятно, но там отсутствия своей дамы он не замечал.
Чего же не хватало современному инженеру? Чур, про деньги не говорить. Даже в «свободном стиле», где можно почти всё, это запрещённый приём. Не хватало Вячеславу умения легко и непринуждённо общаться, пользоваться в обыденной жизни современным компьютерным сленгом, этакой современной «феней», и умения «делать» деньги. Он, рождённый в СССР, умел их только зарабатывать. А вот окружение его, впрочем, не его, увы, а его дамы сердца, было изящно, самоуверенно, имело деньги, изъяснялось на языке, откровенно трудном для непосвящённых. То есть, появившись на свет в те же времена, что и Федотов, ну может быть чуть позже, они абсолютно в сегодняшний день вписывались. Он тоже, конечно, вписывался, но иногда ему хотелось выписаться и пожить немножко по-старому. Вам приятно будет, когда Вас будут спрашивать о кабаре «Хали                — Гали» и обсуждать попытку построения «грязного эстетизма» в отдельно взятой стране? Это в то время, когда словесная конструкция «трахтенберг» воспринимается поначалу как гнусная неприличность, произнесённая при любимой девушке, заставляя сжимать кулаки и искать приемлемую в конкретном обществе форму перехода к «двойке в голову».
                А оказывается, что «Трахтенберг» это фамилия и носит её тип, кстати, почти популярный телеведущий, заправляющий в этом самом «Хали            — Гали» и предлагающий перлы типа «лысый, сходи, пописай» и «двойка в голову» здесь несколько не к месту, а, по мнению этих «эстетов» вообще неприлична. Обиднее всего, что и Вика думала также. Славик был согласен с «Камасутрой» в том, что сильное чувство, как базу, должно иметь родство душ, а здесь, если и можно было говорить про родство, то про очень-очень отдаленное, основанное скорее на принципиальных гуманитарных ценностях и до породнения было не близко. Но и это было не всё. Кризис отношений во многом был связан с внутренней чуткостью Федотова. Он остро ощущал принципиальную разницу в подходе к отношениям. Она, Вика, хотела мужа, он – любви. Конечно, никто не против понятия «муж», но только как следствие любви, а не как зачетная запись о временном телоустройстве в нерабочее время.
                Невесёлые эти мысли собрались у Славы в голове как-то сразу, пока он сидел в маленькой кухоньке офиса своей, т.е. возможно в будущем, т.е. желательно в будущем своей дамы и мрачно прикидывал, куда её можно пригласить на имеющуюся наличность.
 
 
                Глава 2. В ней герой, постепенно приближается к своему громкому названию, теряя любимую девушку, зато взамен приобретая большую кучу неприятностей.
 
                Жара, настоянная на питерской влажности, этим летним вечером стала осязаемой. Её можно было попытаться проткнуть или сдуть. Слава не пытался. Было слишком душно. Он просто в ней покачивался, лениво уничтожая минуты ожидания.
Федотов посмотрел на часы, висевшие на сырой от жары стене. Потом с трудом повернул мокрую, потную руку, взглянул на свои часы и глубоко вздохнул. Все стрелки злобно показывали   — никто особо к нему не стремится. Официальный рабочий день у Вики закончился уже минут сорок назад. Значит, забыв о его присутствии, она «эстетствует» с начальником своей конторы, неприятным, почти бородатым, «крутяшкой», с повышенным содержанием золота на конечностях, начиная от зубов и заканчивая пальцами. Его возраст представлял тайну для всех окружающих, но видимо радовал производителей «Виагры». Их продукцией господин Гоговой частенько пользовался, нескромно расхваливая результат, и при этом, неприлично потея от полового энтузиазма.
Справедливости ради не следует о Викином начальнике говорить только плохо, потому что были у него и положительные стороны. Вернее, нет, неправильно, не положительные скорее, а сильные. Например, он грамотно трансформировал общую многовековую трагедию еврейского народа в бездумное, на подсознательном уровне, сочувствие, но лично себе. При этом так грустно смотрел на окружающих, так трогательно и беззащитно выглядел, что встречаемые им в общении люди пытались ему помочь. Не смотря ни на какие обстоятельства. Взять ту же Вику. Гоговой месяцами задерживал ей, впрочем, как и остальным своим сотрудникам, зарплату. Иногда, начинал очень сильно собой гордиться и держался при этом с подчинёнными в высшей степени заносчиво, но ему это прощалось. Такая «внешняя» сильная сторона помогала в общении. Была и «внутренняя».
Одна из её граней была прямо таки приветом из коммунистического позавчера. Причём она заключалась в коротеньком предложении: «Это я могу!» Неважно, что заявление несло редкую концентрацию неправды. Ничего он толком не мог. Важно другое   — впечатление, которое подобная декларация производила. Ведь так хочется помечтать о хорошем. А Вам тут же хорошее и обещают. Причём жёстко так, уверенно. Приятно, чёрт побери. Потом, когда ничего не получится можно обсудить почему, назначить виновных, откровенно определить врагов проекта, но это потом. Зато до провала — все в одной команде. Совместный труд, как известно, сближает, а близким неловко отказывать в мелочах     — предоплате, авансировании, финансировании и прочем. Всё это Викин начальник освоил в совершенстве. Он даже творчески развил упомянутое предложение до более совершенной формы: « Это я могу! Вы то знаете?!» Человек, не имеющий прививки от подобного утончённого хамства, вежливо кивал головой и уже совсем неинтеллигентно «попадал на деньги».
Другая грань «внутренней» сильной стороны Гогового заключалась в несокрушимом мифотворчестве. Кто самый-самый? Он, то есть я! А кто, самый-самый из всех самых-самых? Ответ опять правильный! Гоговой! Приврав, ой, простите, приукрасив своё место в конкретной истории, он начинал по-честному верить, что это правда. Два, три пересказа, придавали незатейливому повествованию черты героического эпоса, а автору – выигрышную роль скромного героя. Иногда он снисходил к своим работникам, «моим людям», как добродушно они назывались в хорошую минуту, и приглашал их к себе в кабинет в конце рабочего дня. Повод мог быть различным, но, как правило, был связан с волнующим рассказом о сегодняшнем успехе Гогового на бизнес-ниве.
                Слава встал и подошёл к начальственным дверям, неожиданно поняв, что все шесть сотрудников блудливого и гордого собой г-на Гогового, видимо, собрались в его просторном кабинете или отсутствуют на работе – в других кабинетах и, завешанном фотопортретами Гогового «с кем-то важным», коридоре не было ни души. Войти к чужому начальнику он не стремился – там над ним немножко подсмеивались и постоянно унижали, предлагая принципиально чуждую его молодому и здоровому организму, усиливающую потенцию, отраву. Особенно унизительным было то, что абсолютно все сотрудники и сам Гоговой точно были осведомлены о невостребованности упомянутой потенции на данный момент.
                Громко прозвучавшее за дверями слово типа «минует» сразу заставило Славу собраться. Это звукосочетание, вырванное из контекста, трудно было идентифицировать как слово, определенно обозначающее старинный танец или яркий элемент интимной жизни. Пронзительный женский вопль и грохот падения каких-то громоздких предметов определил дальнейшие действия Федотова. Аккуратно постучав в дверь, он чуть приоткрыл её. Увидев в кабинете посторонних, Слава буркнул «извините» и аккуратно прикрыл дверь. Но, вспомнив про часовое ожидание, непонятно почему отсутствующую Вику и невнятный крик с неопределённой смысловой нагрузкой, Федотов решил вести себя не светски. Резко открыв дверь, он взглянул в глубь комнаты. Увиденное привело к полной потере манер – Слава издал звериный рык, за которым последовал стремительный рывок вовнутрь и крик «Уроды!».
                Три молодых человека инкубаторской наружности одновременно повернули головы к дверям, видимо сразу поняв, что обращение относится непосредственно к ним. Собственно иные живые существа, которые могли бы, пусть и ошибочно, воспринять возглас на свой счёт, в кабинете попросту отсутствовали.
                Форма голов и стрижка откликнувшихся были одинаковы, одинаковы же были и куртки, несколько отличающиеся лишь покроем. А вот уши и нос сразу выдавали спортивные пристрастия трио. Двое могли бы побороться с каким-нибудь ну очень большим российским начальником, правда, похоже, в «классическом» стиле. Третий, видимо, когда-то пытался боксировать. Форма его носа, «а ля император Павел I», указывала на достойных противников, встречавшихся на его спортивном пути, а может и просто в жизни.
                В момент, когда Федотов так бесцеремонно ворвался в кабинет, «борцы» деловито рылись в громадном письменном столе господина Гогового, возле которого в ряд лежали трое его сотрудников, небрежно накрытые телом своего босса. «Император Павел» стоял в стороне, держа в руках нечто типа «люггера» с глушителем. Причем ствол ещё был направлен в сторону лежащей перед ним Вики.
                Появление в комнате новенького несколько возмутило неторопливый ход событий. В глазах уродов мелькнуло что-то духовно близкое, и они, не переговариваясь, быстро и деловито двинулись к Славе. «Павел I» при этом оказался законченным нахалом и попытался нанести удар по Федотовской голове своим пистолетом, вместо того, чтобы воспользоваться им по прямому назначению. Может быть, он не знал, что «люггер» четырнадцатизарядный? Слава не стал его об этом расспрашивать, а уж тем более рассказывать. Уйдя от удара вперед и в сторону, он нанес рукой сильный удар по императорской почке сверху-вниз и по реакции тела оппонента понял. Удар получился! Даже пистолет выпал из рук негодяя. Захватив противника за шиворот и ударив ребром ступни в подколенный сгиб, он выдернул его перед собой. Теперь между ним и «борцами» был живой щит, и возможное присутствие пистолетов у противной стороны хоть как-то было скомпенсировано.
                Один лишь взгляд на Вику сразу объяснил Федотову, что вместе им быть никогда не суждено. Её широко открытые глаза укоризненно смотрели на потолок. Левая рука, как бы прикрывая рану, лежала на груди. Видимо, после выстрелов, падая, Вика обрушила нарядный сервант своего шефа и теперь лежала в целой россыпи модной «кобальтовой» посуды.
                Рассматривать всё это Славе долго не пришлось. Один из борцов, демонстрируя неплохую «ударную» подготовку, вдруг «выстрелил» левым боковым. Закрывшись головой «Павла I», Федотов нанес нападавшему резкий удар ногой по колену изнутри, при этом вражья конечность удачно изменила форму на противоестественную. Что-то из детской песенки про «коленками назад». «Борец» неожиданным фальцетом взвизгнул от боли и начал падать головой вперёд. Слава сильным ударом колена в поясницу отбросил от себя «императора» и захватил в замок голову падающего второго противника. Резким скручивающим движением рук вверх, судя по хрусту, он отомстил, по крайней мере, за смерть одного из сотрудников
г-на Гогового.
                Но всё не может быть хорошо долго. Правда, Слава не успел об этом подумать. Пока он позиционировал себя перед нетронутым третьим и мстительно сопевшим «Павлом» на свободной от лежащих площади кабинета, таинственная сила, видимо, не третья, как принято в политологии, а четвёртая, как это, увы, часто бывает в жизни, выключила свет. И сознание. Кстати, набила большую шишку и похоже здорово рассадила голову. Это Слава понял, когда свет включился, а точнее когда он пришёл в себя. Глаза он хоть и открыл, но шевелиться, что-то предпринимать или тем более думать и вспоминать абсолютно не хотелось. Хотелось вновь ощущать себя. Жизненная сила возвращалась, возвращалась с болью, и Федотов вновь почувствовал себя живым и большим, потому что болело много где. Объемность собственного тела и его способность так чувствовать боль даже удивили и немножко наполнили гордостью. Тут, одновременно, произошло сразу три события: Слава всё вспомнил, ощутил в руке какой-то предмет и услышал громкие голоса на фоне нарастающего топота. Сильно развитая, как у любого нормального политехника интуиция подсказала ему – бежит милиция, а в руках у него пистолет.
                Ах, интуиция! Хорошо нам всем рассуждать об этом, читая книгу. А давайте-ка вспомним, что такое интуиция в жизни. Вот бежит человек, к примеру, к дверям вагона метро «Успею, успею» Это он себя уговаривает. А интуиция ему говорит: «Никуда ты, дурачок, не успеешь!» Он бац и не успел. Или обратный случай. Бежит человек к дверям вагона метро (другой вагон и другой человек для чистоты эксперимента). « Не успею, не успею!» Это он себя заводит. Интуиция и тут естество своё проявляет и говорит с издёвочкой такой нехорошей: «Точно не успеешь!» Потом так ещё презрительно ему: «Лопух!» Думаете, успевает? Ничего подобного! Как интуиция скажет, так и будет.
И с новыми русскими так бывает. Про них, например. Учились два студента. Один в Губке (это в Москве институт, где учат на газпромовцев), пусть, по фамилии Беломырдин, а другой то ли в Горном, то ли в Технологическом (это в Питере институты, где учат на газпромовцев), фамилия не вспоминается, но пусть тоже какой-нибудь Мырдин. Первому интуиция говорила: «Учись, не учись                 — толку особого не будет! Вдали от Москвы в очень невесёлом месте будешь всю жизнь получать гроши и пахать на дядю, причём на чужого и абсолютно незнакомого». Что вы думаете? Точно! Всё так и происходит. А второму говорила: « Не учись! Должно проскочить, вашим всегда везёт. Большим человеком будешь, денег кучу с…, т.е. заработаешь. Только молчи пока. Да и потом лучше бы тоже молчал!» И точно так вышло. Этот, кстати, стал настоящим новым русским и за всех других, не настоящих русских, долго собирал деньги за старый русский газ. Не один, конечно. Там у них целая группировка была. Организованная приправительственная группировка называется. Коротко ОПГ. Удивительного в этом ничего нет. Так часто происходит – одни разведывают, строят и добывают, а другие за них получают деньги, наверное, чтобы глупостями от дела не отвлекать. Кому-то надо и грязным делом заниматься, знаете ли. И хмуриться не надо. Заладили сразу                 — «Эх Россия, Россия…» Не надо, так бывает даже в других странах. При этом нельзя забывать, что там, за границей, ещё нагло и постоянно унижают рабочий класс и эту, научно-техническую интеллигенцию, регулярно выплачивая им зарплату, типа «на, жри, скотина», и беспардонно следя за техникой безопасности, типа «будешь горбатиться до конца жизни, не открутишься».
У нас, как известно, такие дешёвые номера не проходят. Мы же колыбель мировой революции? Колыбель! Поэтому пар антагонизма надо подогревать. А как его подогревать? Очень просто – зарплату не платить, поддавливать и вообще… «Право народа есть то, что полезно народу, с точки зрения, правящих народом». Здорово сказано. Тут, кстати, полагается ссылаться на исторический опыт. Но Вы не думайте. Это не выдержка из откровений рулящих партий или особо приближённых губернаторов, как бы часть из них не претендовала на авторство. Поделился этой идеей Бальдур фон Ширах, один из рейхсфюреров. Давно это было. Поделился фашист со всеми, а попало к нам. Но об этом в открытой печати нельзя. Могут прочесть не те люди.
                Федотов, как Вы уже поняли, нормальный русский, не новый. Но интуиция и его не обманула. Вбежавшая толпа действительно была толпой милиционеров. В руках у него действительно был пистолет (люггер, такой знаете, четырнадцатизарядный). Поразился он другому – всю толпу, защитников общественного порядка от старых русских, возглавлял ни кто иной, как человек уже проходивший в нашей короткой истории под именем Императора Павла 1. Но это было только начало. Продолжение было совсем уже удивительным для Вячеслава и для нас, знающих как всё происходило на самом деле.
                Ему наступили на голову и на руку, в которой был зажат пистолет. Пистолетик аккуратно вынули из ладони, похоже, сломав или сильно вывернув при этом, по крайней мере, один палец. Потом нежно, до хруста, вытянули руки назад и соединили их чем-то холодным и металлическим. Даже не имея никакого опыта в этом деле можно сообразить, что это были наручники. Сильные, но недобрые руки подняли, а точнее вздернули Славу вверх.
                Прямо перед ним стоял широкоплечий мужчина лет сорока с усталыми глазами, на, в общем, симпатичном лице. Только вот говорил он абсолютно несимпатичные слова и из-за его плеча высовывалась абсолютно несимпатичная, к тому же разбитая физиономия «Павлуши».
                — За что ты их,      — широкоплечий повел головой сторону.
                — Да Вы что, я же только защищался,           — Славу бросило в жар от того, что он понял             — его, именно его, обвиняют во всём произошедшем. «Но это ведь бред. Они сейчас всё поймут».
                — Хорошо защищался, вон сколько народа положил. Это правильно, что защищаться с пистолетом пришёл. С четырнадцатизарядным. Так удобнее, кто б спорил,              — широкоплечий смежил веки. Тут же сбоку прилетел сильный удар по печени. Удар был не точен – направление не выдержано – но больно сделали.
                — Ты, голуба, лучше расскажи всё. Сейчас расскажи. Покайся. Тебе же легче будет. Хорошо? – ласковый голос широкоплечего совершенно не соответствовал суете за спиной Федотова: его опять ударили. На сей раз несильно, но очень больно – ногой по «ахиллу».
                 – Как мне тебя называть? Меня можешь называть товарищ майор,                — чуть подумав, широкоплечий доверительно добавил:               — Майор Победенко.
                Манера широкоплечего говорить, не замечая страсти его помощников к телу Федотова, очевидно, была серьёзным ноу-хау в борьбе с преступностью. Славе постоянно, абсолютно молча, наносили точные болезненные удары, а единственным его собеседником оставался майор. Он один с ним разговаривал, разговаривал нормально, совершенно не реагируя на внешние раздражители – запирательство «клиента», старание помощников, недышащих людей, лежащих вокруг.
                — Поймите, когда я вбежал сюда, вот они все,           — Федотов показал на Гогового с сотрудниками, старательно избегая даже взглядом коснуться Вики,               — уже лежали, а этот,         — он показал на лежащего «борца»,             — и этот,                 — он показал подбородком на «Павла»,              — и ещё один тип были здесь. Пистолет был у него.
                Слава кивнул на «Павла» головой. Несильный удар раскрытой ладонью по уху, оказался не только болезненным. Федотов оглох. Не настолько, правда, чтобы, не слышать следующую реплику майора.
                — Как тебя зовут?
                Этот вопрос стоил ещё двух ударов по корпусу. В конце концов, метода дала себя знать. Очень хотелось говорить. Напуганный организм чётко уловил закономерность – говоришь и получаешь передышку. Замолкаешь, или говорит майор, и получаешь удар или удары.
                — Меня зовут Вячеслав Михайлович Федотов. Сюда я пришёл в гости к своей знакомой, покойной Виктории Александровне Касаткиной,         — «Боже, что я несу» подумал Федотов. Подумал, видимо, достаточно долго, следующий удар простимулировал продолжение речи.
                — Я работаю инженером в …
                — Стоп, Вячеслав Михайлович. Зачем тебе делать Касаткину покойной, я понять могу. Ревность там, то сё. Но ещё четыре человека. Это-то зачем. Должна быть серьёзная и понятная для меня, понял, для меня понятная причина,         — Победенко говорил толково и заботливо. Его действительно интересовало, чтобы Слава понял. Очередной удар по печени и тяжелый хлопок по шее Победенко попросту опять не заметил.
                — Ай-я-яй-я-яй,    — тем временем укоризненно продолжил задушевный разговор следователь.
                — Такой молодой человек и такой скрытный и абсолютно неискренний,         — при этих словах на его лице появилось подобие улыбки. Это всерьёз пугало.
                Славик медленно разогнулся. Момента с нетерпением ждали. И Победенко и его помощники. Печень заметалась под ребрами в коме страха. «Всё»,      — как-то отвлеченно подумал Слава,             — «Сейчас от меня добьются какой-нибудь глупости и аккуратно всё на меня же и повесят. Надо что-то делать».
                — Товарищ майор! Господин Победенко! Хорошо, есть причина, правы Вы. Правы. Я пришёл за документами. Меня попросили,          — майор вскинул бровь,    — То есть, товарищ Победенко, мне заплатили. Знаю, где искать, могу даже показать.
                Майор почти с вызовом посмотрел на окружающих. Сломался клиент! Вот так! И пяти минут не прошло. Хотя, конечно, когда тебя находят с таким количеством покойников и в помещении, прямо скажем, не приспособленном для их хранения, да ещё с устройством, для резкого сокращения сроков жизни, запираться долго затруднительно.
                Слава напрягся. Должны поверить. Главное, чтобы сняли наручники и пустили вперёд первым. План был простой. Из серии «Знай и люби свой город». Федотов знал, что отвратительный вымогатель из пожарной районной службы в своё время потребовал, чтобы хотя бы с одного окна в офисе были бы сняты решётки. Рекламируемое наличие второго пожарного выхода в присутствии решёток на окнах были им оценены в такую сумму, что жизнелюбивый Гоговой, услышав её, на некоторое время стал и не жизнелюбив и неразговорчив. Уже и «Виагра» не могла поднять, например, настроение. С другой стороны снимать решетку даже с одного из окон это просигнализировать не только окрестной шпане, но и более серьёзным людям – контора начала экономить на средствах безопасности. Стала жадной, а жадный платит дважды, как известно. Хитрый Гоговой нашёл таки выход. В комнате Вики, где ничего ценного не было, (её компьютер по сути представлял пишущую машинку, подключенную через сеть к принтеру) решётку на окне аккуратно прикрепили непосредственно к раме. Дверь же в её комнату укрепили и стали закрывать на ночь на засов из коридора. Для Федотова единственным шансом отложить неприятно развивающиеся отношения с органами становилась реализация простого плана   — выпрыгнуть из заповедного окна и удалиться в какое-нибудь уединенное место. Там, с успокоившейся печенью, обдумать линию собственной защиты. За это время, глядишь, и милиция найдёт кого-нибудь другого. Хотя невежливое прощание явно усилит невыгодное впечатление от личности Славы у майора с сопровождающими.
                Порыв раскаявшегося негодяя казался таким искренним, а отсутствие воли настолько бросалось в глаза, что Победенко сам снял с «расколовшегося» наручники.
                — Ну, и чем ты хочешь нас порадовать? Хлопочи, глядишь, и мы о тебе похлопочем. Капитан, не отставать! Всё-таки твоё дело,      — это он «Павлуше». Федотова аж передернуло. (Внутри, внутри, снаружи никак нельзя, нужно сыграть очень четко).
                Майор сделал всё так, как будто они совместно много раз репетировали до того для съёмок какого-нибудь современного российского детектива. Он отстал от Славы на шаг, свита, соответственно, на два. Размеренной походкой хорошо поработавшего человека, ну очень высокой квалификации, Победенко, не торопясь, следовал за ним.
                Федотов вошёл в Викин кабинет. Одного взгляда на окно было достаточно, чтобы понять – исполняется «Ура! Оно приоткрыто». Сгорбившись, он двинулся вглубь комнаты. Затем, с нескрываемым удовольствием и очень сильно, ударил ногой в живот по шедшему сзади майору. Вскочил на подоконник и выпрыгнул на улицу, кося взглядом на своих преследователей. Последнее, что он увидел перед прыжком, были: какой-то очень широко открытый перекошенный рот Победенко и неприятное выражение на лице у «Павла».
 
 
                Глава 3. В ней куча неприятностей из предыдущей главы начинает увеличиваться и мешать нормальному дыханию, а герой пытается что-нибудь понять и ничего не понимает.
 
                Не надо думать, что милиция        — наши с вами враги. Так думать неправильно. Просто выполнять работу, которую, как мы предполагаем, она должна выполнять качественно, можно и нужно за деньги. Без денег вряд ли что-нибудь качественное получится. Вернее, не совсем правильно. Может, может получиться и без презренного металла и грязноватых бумажек, но это будет любительский акт, непрофессиональный. То есть, идёт милиционер по улице и для себя решает, будет он сейчас охранять родные просторы от черных сил или не будет. Как очень верно говорится: нет денег                — нет обязательств. Получается, читатель, что у нас, с нашими же внутренними органами, налицо идейный кризис.
Давайте разберёмся. Идея одеть, пусть и не в очень красивую форму и вооружить некоторых людей для защиты хороших людей от нехороших, это хорошая идея. Идея, при этом дать таким людям определенную власть             — это тоже хорошая идея. Идея же считать этих людей идейными      — это очень неправильная и вредная идея. Идея, считая их идейными, практически не дать им денег это не просто чрезвычайно плохая идея, а полный бред. Потому что, в результате, на небольшое количество «правильных милиционеров» приходится гораздо большее количество «неправильных», которые ещё «немножечко шьют». Помните этот старый анекдот? Одесского портного, редкой сейчас для Одессы национальности, спрашивают: «Скажите, товарищ, а как бы Вам понравилось стать царем? А?» Он подумал немного и говорит: «…да, в общем, нормально, ведь я ж смогу ещё немножечко шить». Так что, к сожалению, многие из людей в «красивых фуражках» по добродушному выражению Василия Аксёнова, не только «шьют», но ещё и «вышивают». При этом, порой так «вышивают»! А что бы хотелось? У многих наших сограждан, являющихся, так сказать, клиентами славных органов, по странной случайности помимо проблем с законом есть проблемы с деньгами. В том смысле, что этих денег много. Нет проблем с тем, чтобы их потратить, это ясно, но нет особых проблем с тем, чтобы ими и поделиться, чтобы они и дальше были. Вот тут идея, даже если она есть или была, вступает в жесткий конфликт с зовом плоти и семьи. Последние хотят есть, пить, отдыхать, развлекаться и вообще пользоваться определённой свободой, т.е. деньгами. Ибо, как известно, деньги            — это отчеканенная свобода. И нужно быть безысходно честным и хорошим человеком, чтобы при этом нематериальные понятия   — долг и идею ставить выше материальных.
                «Павел I», судя по прозвучавшему званию, «шьет» давно. Видимо, здесь у Гогового был серьёзный раскрой. Уж больно много оказалось действующих лиц в первом акте.
                Всё это Федотов думал, быстро удаляясь от несчастливого офиса на Большой Пушкарской в сторону станции метро «Горьковская». Хотелось туда, где больше народу, где можно раствориться и подумать. Добравшись до цели, Слава сделал несколько решительных поступков – затерялся в кафе, взял пива и начал думать.
Слабоалкогольный напиток мистическим образом простимулировал мыслительные процессы. Очевидно, что милиция будет его искать, но кормящиеся у закона не самые страшные ребята в этой жизни. В отношения с ними можно вмешать адвокатов и попробовать что-то доказать. Гораздо опаснее другие личности, с которыми связаны настоящие убийцы. Им труп Федотова поможет попросту закрыть дело. Живой Федотов это прекрасно понимал, но трупом быть отказывался ка-те-го-ри-чес-ки. Для того, чтобы пожить подольше, видимо, было необходимо понять, почему пришли к Гоговому. Кому он так сильно насолил? Да, и, кстати, зачем понадобилось убивать всех остальных, Вику?! А что искали?
                Пиво закончилось, но мыслительный процесс набирал силу. Нехитрая арифметическая задача состояла в количестве жертв из кабинета Гогового и общем количестве сотрудников. Нужно срочно искать выживших и постараться выяснить, что им известно. Федотов знал всех, работающих в Викиной конторе. Их телефоны, вписанные им красивым почерком, усердного в прошлом студента, в записную книжку позволяли начать расследование прямо сейчас. И это было хорошо, а плохо было то, что записная книжка находилась дома. В квартире, куда, почему-то, абсолютно не хотелось идти. Просто какое-то отвращение Слава испытывал к идее посещения собственной квартиры, обладанием которой он так гордился ещё сегодня утром. Уютная, достаточно просторная в, истинно питерском, Петроградском районе, сейчас она стала ему неприятна. Сама идея заглянуть в подворотню, пройтись по двору, естественно, колодцу, затем подняться по торжественной старинной лестнице на третий этаж, вызывала ноющее неприятное предчувствие. Двор стал представляться каким-то неуютным. Если же говорить про лестницу, то никакая она не торжественная, а просто мрачная, неухоженная и в чём-то незавершённая. Как не застрелившийся декадент. Но записная книжка была нужна. Кстати и деньги, хранившиеся, по старинке, на квартире в белье, тоже были нужны.
Незаметно стала заканчиваться вторая кружка пива. Надо останавливаться, а то вдруг его здесь найдут. Минуточку! А почему его могут здесь найти? Кстати, милиции требуется время, чтобы определить, где его искать, взять ордер или чего там полагается. Так что сидеть нельзя, а нужно наоборот, стремглав лететь домой. Пока есть выигрыш по времени.
                Во двор он зашёл, не оглядываясь, и стараясь не вертеть головой по сторонам. Точно подражая герою какого-то боевика. Только не помнил какого. Там герой тоже головой не вертел, но глазами шарил в разные стороны активно. Пошарил — никого не было. Обычный питерский двор, в меру мрачный, в меру грязный, не в меру светлый – ночи-то белые. Правда, до ночи было ещё далеко. Подошёл к своей парадной и понял, что готов плохо. Вздрогнул, когда сзади на плечо положили руку. Опасливо повернулся. За ним, ласково улыбаясь, стоял сосед с четвёртого этажа из парадной напротив.
                — Славик, немного денег не одолжишь? Мне для бизнеса очень надо,              — сосед для убедительности старался не моргать и говорил несколько в сторону. Получалось всё равно плохо. Глаза его страшно слезились, а запах четко определял заправленный литраж крепких напитков. Бизнес, видимо, мог заключаться в сдаче посуды потом, после процесса потребления. Стараясь оживить товарищеские отношения, сосед старательно доложил:
                — А к тебе друг твой, Володя приходил. С усами и с девушкой. Такая, знаешь, ничего. Ноги у неё, в порядке, откуда растут очень тоже хорошо всё оформлено. Со вкусом, вообще, полный порядок    — когда мимо меня проходили, она с интересом так на меня посмотрела. Чувствуется – понимает в нашем брате.
                — Да. Так они почти полчаса тебя ждали на площадке и возле парадной. Когда на площадке стояли, он её всё прихватывал. Я чуть на бизнес-митинг не опоздал, из окна всё наблюдал, чтобы гульбища какого непристойного не случилось. Но обошлось, в целом, культурно. Так как с деньгами? Одолжишь? Нужно полторы тысячи. У меня партия товара просто горит. Боюсь, что попаду на штрафные санкции.
                Жалко, конечно, было мужика. Хотя понятно         — горела не партия товара, горела душа. Штрафные санкции, надо понимать, предполагали лишение законных грамм в компании коллег-бизнесменов.
                — Сто – сейчас или тысячу послезавтра,      — предложил искушенный Федотов.
                Сосед с похвальной реакцией ухватился за сотню:
                — В нашем деле, Слава, в бизнесе, то есть, время – деньги. Учти, если сам когда займёшься. Спасибо, братан, партию сброшу – рассчитаюсь.
                Взбодрённый встречей с приятным человеком Федотов уверенно поднялся к себе в квартиру. Не спеша, перекусил. Внезапно вспомнил о Вике и, по серьёзному взгрустнул. До того, в общем-то, и времени не было. Грусть переросла в праведный гнев. Срочно требовалось разобраться в ситуации и наказать негодяев. Слава вскочил и начал действовать.
Поискал и нашёл записную книжку. Собрал всю хранившуюся дома наличность. Осмотрел свой арсенал. В доме имелась настоящая финка, привезенная давным-давно дядей из стройотрядовских поездок, и газовый револьвер. Это были незаконные предметы обороны. Был и законный, с официальным разрешением, – страшный такой пистолет «Оса» с четырьмя стволами. Слава посмотрел на своё богатство и решил всё оставить дома. Потом взял «Осу» и попытался незаметно расположить её на теле. Получилось очень плохо. Громоздкий пистолетный обрез непонятно топорщился на верхней части тела и вызывающе нескромно на нижней. В конце концов, удалось замаскировать его подмышкой. Неудобство чувствовалось и здесь, пришлось пистолет положить в сумку.
                Собравшись в поход, Федотов со вкусом закурил. Он делал это крайне редко, но когда травился, то использовал «красивый» яд. И сейчас была вскрыта пачка сигарет «Ротманс», не из обычных, а плоская, синяя с золотом. Чашечка хорошего кофе, ну, да, растворимого, так что же делать, дополнила идеальные условия для серьёзного анализа произошедшего. Началась умственная работа.
                Процесс был прерван дверным звонком. Держа сигарету одной рукой, Федотов быстро открыл замки и было толкнул тяжёлую, еще дореволюционную, дверь. С той стороны, с внешней, кто-то резко потянул её на себя. Слава вдруг взмок от страха. Он уронил сигарету на пол и ухватился за ручку двумя руками. Потом, сообразив, накинул цепочку. За дверью, продолжая её тянуть, старательно пыхтели. Вдруг, к своему громадному облегчению, Федотов почувствовал знакомый запах.
                — Дима, это ты? – спросил он, втягивая аромат не очень качественного алкоголя.
                — Славик, дак это я, в натуре,           — речь соседа была несколько замедлена. Очевидно, бизнес-митинг удался.
                Федотов скинул цепочку и отворил дверь. На площадке, широко расставив ноги и легко удерживая равновесие, стоял сосед. Слава дружелюбно поинтересовался:
                — Чего бы хотелось?
                — Вячеслав, я тебя долго не задержу. Ты уж извини. Просто хотелось посоветоваться. Как ты думаешь,               — сосед сделал неловкую попытку проникнуть в квартиру, но Славино тело плотно занимало дверное пространство. Проникновение не удалось.
                — Как ты думаешь, роль пролетариата сейчас выше, чем интеллигенции, а?
                — Чего?! – Федотов не ожидал погружения в подобные социологические глубины.
                — Не понял я, Дима, твоего вопроса. Куда тебя потянуло, к чему это?
                — Да тут у нас в песочнице серьёзный диспут образовался на эту тему. Видишь, уже и ты, считай, втянулся. Насчёт пролетариата как-то неясно стало. Позицию руководящих органов, так сказать, не чувствуем. Раньше, понятно, авангард. Теперь, то как? Мы тут заспорили с Толяном с нижнего этажа. Ты его должен знать, усатый, кудреватый, почти полосатый, в тельняшке всё ходит. Как выпьет, всё матроса изображает. Короче, моряк – попа в ракушках.
                Следует сразу дать пояснение по поводу песочницы. Дима с товарищами в выборе места для общения прикипели именно к этому элементу дворовой архитектуры. Возможно, так у абсолютного большинства дискуссионеров проявлялась нереализованная тяга к насыщенной семейной жизни. Возможно и другое. Любому наблюдательному и умному человеку, а именно таков портрет моего читателя (ведь, правда?), очевидно как будет охарактеризовано наше время чуть позже. Не ручаясь за конкретное название, определю его смысл. Нашу эпоху, страшно нас жалея и не уважая за немужественную позицию, назовут что-нибудь типа «временем отвязанных риэлтеров». Имея в виду, что во всех странах они привязаны, а у нас государство их за взятки отвязало. Тогда то стая алчных и циничных земельных спекулянтов, размахивая флагом с надписью «рынок» нагнули всю страну в интимную позу. Наличие хоккейной коробки, сквера или детской площадки в такой ситуации граничит с мужеством партизана. Может быть, это и определило выбор песочницы. В смысле: «Не суйтесь «риэлторы», «девелоперы» и прочий сброд, здесь отдыхал и будет отдыхать народ!»
Тем временем, рассуждая, сосед успел закурить, опереться на перила и создать некую комфортную атмосферу. Выстроилась дивная сцена     — в центре культурной столицы страны, стоят два джентльмена и рассуждают о месте интеллигенции в современной России. Один пьян, не давно, но всегда, второго ищут за убийство. Этакая российская бытовая зарисовка.
                — Я тебе и говорю. Вот ты интеллигент, определи прав я или нет,       — Дима явно был настроен на полемический лад. Он наклонил голову, выпустил чуть в сторону струю сигаретного дыма и, хитро прищурившись, посмотрел на Славу. Тот без видимого интереса ждал продолжения.
                — Слушай, сосед, привожу логическую цепочку аргументов, на которые этот мой собеседник ответить толком не мог, ну а ты уж нас рассуди. Вот, слушай,        — Диму качнуло, но он удержался на ногах. С недоумением оглянулся, будто искал, кто посмел его толкнуть. Не нашёл и вновь обратился к Федотову:
                — Я ему и говорю, слышь, шляпа. Это не против интеллигенции, тех, кто в шляпах, а как определение резвости ума, что ли. Вот. Как сейчас говорят? Абсолютно справедливо утверждают: не можешь учить – иди работать, не можешь работать – иди воруй, а уж, если и воровать не можешь – иди, охраняй. А учит кто? Интеллигенция учит. Вот и получается, что она повыше остальных. Он, знаешь, начал – я такой, я сякой. Кстати, Слава, дай ещё сто рублей. Опять бизнес встал. Хотя к этой проблеме мы вернёмся позже.
                — Я тебе сейчас про интеллигентность. Посмотри на меня! – сосед медленно повернул голову налево, потом направо. Взглянул на Федотова и с напором продолжил:
                — Внимательно меня рассмотрел? Понял? Не понял? Перед тобой стоит прирождённый интеллигент. Почему так себя называю? Потому, что я педагог с большой буквы, от природы – сосед пытливо заглянул Славе в глаза.
                — Я сейчас тебе скороговорку скажу, ты её повторишь, у тебя точно не получится, а я потом, как настоящий педагог-интеллигент, тебя научу, как это надо делать.
Слава протестующе замотал головой. Педагог стал навязчив:
                — Нет, ты попробуй, повтори и сразу поймёшь, что учить я умею. Повторяй за мной: на дворе              — братва, у братвы – трава, вся братва – в дрова. Не получилось?
Хотя Слава и не думал озадачиваться проблемами укурившейся братвы в абсолютно неведомом ему дворе, сосед, вытянув указательный палец, важно поводил им перед его носом.
                — Так просто и не получится. Тут всё дело в том, на каком слове сделать акцент. Понял? Есть секрет.
Отклонив голову назад, он хитро повторил:
                — Дело в акценте. Он на траве. Потому, что если делать акцент на братве или на дворе, то ничего без травы не выйдет. Понял? Дашь сто рублей?
                — На! – радостно отдал деньги Слава. Становилось понятно, что беседа заканчивается. Затем не удержался, и, как интеллигент интеллигенту, проникновенно добавил коллеге:
                — Дарю ещё одну фразу, где акцент тоже надо делать на траве.
Запомнишь? Бараны жевали траву, а пастух её просто курил. Запомнил? Ну, бывай.
Не слушая дальнейших рассуждений прирождённого педагога, он захлопнул дверь. Честно говоря, сосед тоже недолго разглагольствовал. Не прошло и нескольких минут, как он открывал очередной бизнес-митинг в магазинном подвальчике напротив.
Освободившись от соседа, Федотов взял лист бумаги и нарисовал на нём таблицу. В первую колонку он вписал имена всех сотрудников Гогового. Во вторую он вписал их должностные обязанности и обозначил степень близости к начальнику. Внизу, скромно, расположились цифры, обозначающие, во что оценивал их деятельность Гоговой. Цифры стояли не везде – такую информацию Слава имел далеко не обо всех. Следующая колонка содержала сведения о телефонах и домашних адресах сотрудников. Наконец, последняя называлась «комментарии». Комментарии там были разные, в том числе и краткие – «убит» или «убита». Без этих кратких комментариев в списке присутствовали три имени: завхоз Фасков, менеджер Белов и секретарь Галина, единственный человек, про которого Славику толком ничего не было известно.
                Тем не менее, к Галине, фамилия которой упорно не вспоминалась, а лишь ассоциировалась с чем-то глубоко и далеко сибирским (то ли Ерофеева, то ли Ермакова, то ли Хабарова, то ли Байкалова, короче оттуда), Федотов не мог не питать добрые чувства. Она всегда честно выискивала любимую и звала её к телефону, когда он звонил. Исправно передавала многочисленные просьбы, приветливо угощала его чаем или кофе в частые моменты длительных ожиданий. От Вики было известно, что эта, весьма приятная внешне, женщина не замужем, но какие-то любовные страсти некоторое время назад её жизнь потрясали. Сам факт её сегодняшнего отсутствия на боевом посту, был необычен – до того, за всё время Славиного ухаживания она не отсутствовала ни разу. Эта странность была отмечена в таблице.
                Менеджер Белов, кажется по имени Миша, едва вспоминался. Тихий и неприметный молодой человек, которого и встречать то приходилось пару раз на каких-то общих праздниках. Его тусклый образ в памяти сложился из больших очков с дымчатыми стеклами, закрывавшими узкое невыразительное лицо, плохо оформленного, почти неслышного, голоса и мокрой ладони. Гоговой, похоже, Белова не любил и потому нещадно эксплуатировал. Вернее, ещё нещаднее, чем остальных. Нормальное состояние менеджера было направляться в дальнюю командировку или возвращаться из дальней командировки. Тем не менее, предстояло выяснить, а где он собственно находился сегодня.
Наконец, Сергей Вадимович Фасков. Этот активно не нравился как самому Федотову, так и Вике. Обычно его фамилия всплывала, когда обсуждалась случившаяся неприятность. Такие «социальные гиены» есть в любом коллективе. Поссорить сотрудников, жену с мужем, настучать шефу, украсть, рассказать гадость погнусней – здесь ему не было равных. Выросших детей своих, он не любил и нещадно их обирал при первом удобном случае. Разойдясь с женой, отказывал ей в праве хоть на какую-нибудь часть совместно нажитого добра, а все её робкие имущественные претензии воспринимал как личные оскорбления и посягательства на жизнь вообще.
Какие отношения его связывали с Гоговым, никто не знал. Все видели только результат – Гоговой боялся своего подчинённого и лебезил перед ним. Завхоз был нагл, абсолютно беспринципен и постоянно пытался изобразить, правда, бесконтактно, высокую самцовую боеготовность или рассказать о ней. Фаскова вряд ли можно было назвать человеком или тварью. Тварь всё-таки предполагает прилагательное «божья». Он скорее был существом. Такое нечто обезличенное, но, по крайней мере, как он норовил представить не бесполое. Судьба давно ходила за ним с гирькой, и каждый раз, в решающий момент, видимо, обалдев от Фаскова, задерживалась с акцией.
Правда, неприятность настигла и его. Как говорится, на всякую хитрость всегда найдётся металлоизделие с необходимой резьбой. Уйдя из семьи, он связался с дамой нелёгкого поведения в совместном проживании и, кстати, совершенно другого, так сказать, во внешнем мире. Всё шло весело, но неожиданно для себя Фасков сообразил, что сожительница плавно прихватила его имущество, включая единственную искреннюю привязанность – серебристый «Мерседес». Попытка бунта со стороны завхоза была безжалостно подавлена. Более того, Сергея Вадимовича начали постоянно нервировать обещанием оставить с голой спиной и прочими примыкающими к спине частями тела, если он начнёт сомневаться в светлом совместном будущем. В результате, занятый размышлениями о собственной жизненной смутной перспективе Фасков не стал добрее к людям, но потерял усердие в активном негодяйстве.
                Чем он обаял или запугал Гогового было для всех секретом, тем более, что, как всем было известно, Сергей Вадимович его уже кидал пару раз. Не со зла, а по своей сущности. Тем не менее, доверительное общение продолжалось. Может, дело было в тяжелой нижней челюсти Фаскова, придававшей его лицу выражение умственной беззащитности? Видимо, Гоговой планировал использовать это обстоятельство в своих бесконечных «запутках» и «разводках». Если кто-либо и мог знать, почему всё произошло и во что вляпался приверженец сексуального допинга, то Фасков более всего подходил для этой роли.
                Рассуждая, Федотов подошёл к зазвонившему телефону и приветливо сказал «Аллё». На другом конце провода раздался неопределённый возглас, потом там замолчали. Слава тоже замолчал и, подождав пару секунд, осторожно повесил трубку. Стало неприятно и тревожно.
                Телефонный звонок раздался опять, но трубку Федотов больше не поднимал. Звонивший этого, видимо, не понял. Прозвенев пару минут, телефон затих, чтобы зазвонить снова. Замолкнув, через некоторое время он потревожил вновь. Затем абонент устал – больше звонков не было.
Слава прислушался. На площадке было тихо. Аккуратно посмотрел в давно разбитый глазок. Увидеть через него что-нибудь конкретное было нельзя, но заметить движение можно. На лестнице вроде никого. Резко открыв дверь, он шагнул вперёд и сразу понял – ошибся. Стоя прямо напротив двери и нехорошо улыбаясь, на него смотрел один бритый товарищ. Ещё один поднимался по лестнице снизу, а третий спускался по лестнице, соответственно, сверху.
Собственно товарищами их можно было назвать, только следуя старой Советской привычке. На господ они тоже не тянули. Пожалуй, просто бандюки, но здоровые. Очень. Судя по их лицам, Славу кто-то сильно оклеветал, и они испытывали к нему чувство острой личной неприязни. То, что на руку у стоящего на площадке был одет кастет, а второй, тот который снизу, держал в руке предмет, похожий на огнестрельный, говорило о серьёзных намерениях. Предмет, с которым его хотел познакомить третий, Федотов не разглядел потому, как началось.
Тот, с кастетом, с похвальной скоростью попытался разбить им Славе голову, и уйти от удара удалось с большим трудом. Тем не менее, наш герой это сделал, да ещё и въехал ногой в голову человеку, шедшему снизу. Крикнув что-то неприличное, видимо, в адрес Федотова, «номер второй» плохо упакованным грузом, прогремел по лестнице и затих. Очень удачное получилось исполнение. Правда, промахнувшийся кастетоносец попытался придушить Славу, захватив шею. Они упали. Широкая, настоящая питерская, ещё дореволюционная, лестничная площадка позволяла побороться с удовольствием. Единственно, Федотов его не испытывал. Впечатление портил третий мерзавец, бесцеремонно вмешивавшийся в происходящее. Держа в руке неприятного вида тесак, он навязчиво пытался погрузить его в Славино тело. Это очень мешало честной борьбе и снижало шансы на победу.
Тут отворилась дверь квартиры напротив и на площадку шагнула соседка. Про неё Федотову было известно, что ей плотно за семьдесят, и что зовут её Александра Николаевна. Женщиной она была весьма миловидной и внешне в, не по возрасту, хорошей физической форме. Произошедшее потом оказалось чересчур даже для более чем пресыщенного сегодняшним днём Славы.
Соседка ни слова не говоря, бросила свою авоську и, подпрыгнув, нанесла третьему бандюку боковой удар локтём в голову. Парень на некоторое время замер. Абсолютно зря. Александра Николаевна уже в хорошо оформленном прыжке нанесла в ту же цель, т.е. в пораженную ею голову, ещё два удара ногой. Затем лежащий на Федотове убийца, чего уж там, конечно убийца, был вздернут вверх за волосы. Удар согнутым большим пальцем под челюсть, лишил признаков жизни и его. Дружелюбно улыбнувшись, Александра Николаевна подняла авоську и с милым интеллигентным придыханием сказала:
                — Пожалуй, надо идти.
                Слава на четвереньках пробежался по кафельной плитке лестничной площадки, собирая своё имущество, выпавшее из сумки в начале неофициальной встречи. Очень решительно собрал оружие нападавших негодяев. Затем, к своему стыду, достал их бумажники и документы. Врожденная (или приобретённая?) интеллигентность вскорчилась, но была подавлена ссылкой на жесткие законы военного времени. Да и вообще, надо знать, кто нападал. Покидав всё в сумку, Федотов принял вертикальное положение и вприпрыжку побежал за соседкой. Площадкой ниже он взглянул в лицо бандита, неудачно скатившегося по лестнице в начале столкновения. Неопрятно приоткрытый рот и неподвижный взгляд позволили сразу определить – этот ничего рассказать не сможет. Вот как раньше строили! Упал и до свиданья. Это были лестницы! А теперь …. Мельчает всё как-то. Слава подобрал вражеский пистолет               — «ТТ» азиатского исполнения, и без всяких сантиментов вынул бумажник с документами.
Соседку он догнал уже на выходе из парадной. Во дворе, у дверей, с плохо закрытым ртом стоял странно трезвый сосед Дима. Возникло такое впечатление, что даже привычный запах перегара уменьшился. При виде Славы он убедительно заявил:
                — Ну, ничего не видел! Просто ничего! Дверь не открывал, к тебе не шёл. Зачем мне к тебе идти? Ты ведь мне уже помог материально для бизнеса, а просить ещё, просто, против всяких правил. Приличий и моих.
                В подтверждение своих слов он, выпучив глаза, напряжённо смотрел в сторону. Не говорить он, видимо, не мог. Речь была негромкой, но очень отчётливой:
                — А мне чего? Да ничего! Что я обязан за всеми смотреть?! Может, они между собой всё затеяли и друг дружку порепали, а я всё видеть должен?! У окна всё время стоять? По лестницам чужим шастать? Делов у меня других нет, что ли? Занять больше негде? Даже интересное такое нахальство со стороны властей! Хамы просто! Сатрапы и опричники!
                — Слушай, Дим,   — мягко тронул за рукав соседа Слава.
                — На, тут триста рублей, ты вроде просил. Меня и Александру Николаевну ты не видел сегодня. Хорошо?
                Вильнув зрачками, сосед цепко схватил деньги, затем, опять закосив в сторону, продолжил бубнить:
                — Я может, вообще никого сегодня не видел! Что я нанялся за всеми сегодня смотреть. У меня чего больше делов никаких нету? Бизнес стоит, и я тут стоять должен и за всеми смотреть. Даже смешно! Неинтеллигентно просто!
                Сосед натуральным образом захрюкал, что, по всей видимости, должно было изображать саркастический смех настоящего интеллигента. Затем сунул деньги в карман и приступил к концерту по заявкам. Последнее, что услышали Александра Николаевна и Слава, выходя со двора, звучало так:
                — Если, кстати, предметно сказать, спросить, то есть, кого видел сегодня или не видел, то можно и ответ получить. Вот, спросите, видел сегодня Федотова с третьего этажа или соседку его, Александру Николаевну! Вот спросите, видел или нет! Так я вам всем скажу – вчера видел, позавчера видел, позапозавчера опять же видел, а сегодня – ни хрена! Даже удивляться стал! Думаю, а где они все? Чего-то, думаю, не видно их совсем сегодня и ….
                Выйдя из подворотни Александра Николаевна взяла Федотова под руку и сказала запросто, как будто такая ситуация обсуждалась до того не раз:
                — Пойдёмте, Вячеслав. Думаю, Вам у Ваших знакомых или родственников появляться сейчас нельзя. Поэтому пойдём к моим подругам. Да не кручиньтесь. Знаете, откусив яблоко, всегда надо радоваться, увидев целого червяка, а не половину. Согласны?
 
 
                Глава 4. В которой наш герой чувствует себя, попавшим в какую-то фантастическую историю, а мы узнаем, что такое настоящая организация. Кроме того, сердце каждого россиянина болью отзовётся на план Голана.
 
                — А деды как же? Чего не сохранили? – весело поинтересовался Слава. Он с удовольствием откинулся на массивном, под готику, полукресле. Происходящее продолжало восприниматься им как какая-то чудовищная фантасмагория.
                — Чего их у вас в коллективе не наблюдается? Перемёрли?
                — А зачем так пить,            — в тон ответила «комиссар». Она отдернула лацканы пиджака своего брючного, чуть-чуть военного образца костюма и, грустно добавила:
– Кто же их заставлял курить, гулять, пьянствовать, на работе пропадать? Мы? Мы нет, мы наоборот. У нас дом, стирка и магазины, у них гулянка и работа, а здоровье оно, мол, никуда не денется. Понятно, гулянкой всё это называть просто неправильно. Ведь на мужских встречах региональные проблемы обсуждаются только в самом начале. Потом только мировые и вопросы геополитики, для маскировки между выпивкой и прочим. Мне Вашингтон и все их разведки, всегда просто жаль было. Попробуй наши секреты во всех пьющих компаниях подслушай. Замучаешься! Агентов не хватит! Это я шучу так горько,       — добавила «комиссар» увидев недоумение на Славином лице, но тут же продолжила:
                — Вон, Елена Викторовна, всё своего, помню, обхаживала. Серёженька, пожалуйста, побереги себя, сходи к врачу, прими капельки. Давай съездим в Дом отдыха, давай на дачу, давай …. А чего говорить,      — горько закончила она, и внезапно набежавшие на моложавое лицо вертикальные морщины как оторвали рот.
                — А Сереженька до позднего вечера на работе, потом с друзьями в баньку, по пивку, с водочкой «ясен перчик», сигарету в зубы и на футбол. Вот и нет голубя уже девять лет. Так-то, — подхватила беседу немного франтоватая Елена Викторовна.
                — Конечно, если честно, то не только это. Его ведь как мусор ненужный с работы выкинули. «Специалист», «неоценимый», «Ваш опыт и знания». Оказывается опыт и всё прочее оно как бы только до шестидесяти. После шестидесяти это всё становится просто никому не нужно. То есть, до 14 мая он был «неоценимый», а как пятнадцатого стукнуло шестьдесят, то стал «догматическим ретроградом». Жаль, я ночью в день рождения заснула, а так бы посмотрела на своего Кототиныча, как он превращается в ретрограда.
Елена Викторовна внезапно встала и подошла к окну. Чуть отодвинула тяжелую портьеру, глянула на улицу, как будто это было срочно нужно, затем с горечью продолжила:
                — Выпрягли рабочую коняку из упряжки, а отдыхать не научили. Впрочем, на благодарность Отечества за ударный труд особо не разбалуешься. У власти здесь свой резон. Тут один министр, этот человеколюбивый Хурабов, сдуру, откровенно заявил в телевизионном интервью: «мы в правительстве определили время доживания для пенсионеров». Подлая тварь. Интересно как он родителям, матери или отцу своим, определяет это самое «время доживания». Ну да ладно, в список мы его ещё успеем внести.
Федотов вертел головой в разные стороны, иногда, когда ему казалось, что за ним никто не смотрит, потряхивая ею. Жест этот был ему не знаком, но какой-то книжно-киношной памятью он на него надеялся. В смысле наваждение кончится, и всё будет как вчера.
Жест не помогал – наваждение не кончалось. Слава сидел в большой и немного мрачноватой гостиной за фигурным резным столом, вокруг которого расположилось больше десяти женщин, скажем, в возрасте. Напротив основательно устроилась «комиссар»                 — Евдокия Ивановна. Она, как и все остальные дамы, являлась членом отряда российской самообороны. «Пионерки», как обозвал их Федотов. Разумеется не вслух. Судя по Александре Николаевне, к которой он прикипел всей душой, и было за что, все они находились в прекрасной физической форме. Как профессиональный любитель единоборств, Слава четко чувствовал физическую кондицию собеседника, остро реагируя на нездоровье и болезненное состояние. Эта способность, присущая, кстати, многим спортсменам, порой приносила и неприятное предвидение быстрого развития точившего «визави» недуга. Так вот, здесь нездоровья не чувствовалось вообще. Тренировки, специальное питание, зарядка, обливания, строго обязательные для выполнения членами «отряда», как по девчоночьи задорно, ещё на пути на квартиру, сразу обозвала организацию Александра Николаевна, давали прекрасный результат.
Из беседы, которую с ним провели уже здесь, Федотов узнал немногое, но такое, прямо сказать, фантастическое. Судите сами. Его собеседницы являлись членами организации с условным названием «Российский отряд самообороны», коротко «РОС». Их не десять, а в несколько раз больше. У организации имеются филиалы по всей стране и за её пределами. Где находится штаб движения, прозвучало невнятно. Организация хорошо законспирирована. Есть оружие, разное и немало. Основной деятельностью являются так называемые акции, которые проводятся очень жестко вплоть до извлечения. Пояснять слово не стали, но догадаться можно и так. Это так сказать внешние формы. Тем не менее, зачем собрались все эти достойные дамы и почему они «извлекают» недостойных, по их мнению, господ, к тому же преимущественно из высших эшелонов власти и бизнеса, Славе не пояснили. Как человек искренний он и задал вопрос, откровенный и прямой:
                — Евдокия Ивановна! Извините, но хочу задать вопрос. Организация, конспирация, дисциплина, тренировки, даже оружие                 — это всё такой вариант пионерской игры в «Зарницу». Для здоровья полезно и с точки зрения занятости населения неплохо. До момента пока все живы и здоровы. Только Вы обмолвились об «извлечениях». Может быть, я неправильно понял, но мне показалось, что речь идёт об убийствах. Про тагов читать приходилось. Не помните? Это такая секция душителей была в Индии. Религиозные фанатики, поклонявшиеся нехорошей богине Кали, по-моему. Ей в жертву и приносились убиенные. А вы зачем всё это делаете?
«Пионерки» переглянулись. Затем «комиссар» махнула рукой:
                — Ладно! Поясню тебе, Слава, что нас объединяет. Только для начала учти – у нас не мафия, «омерты» нет, но болтать смертельно опасно. Всё сказанное никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах … Понятно? Девчонок я, конечно, не имею в виду.
«Девчонки» согласно кивнули. Евдокия Ивановна немного вытянула манжеты белой рубашки из рукавов пиджака, сплела пальцы, точно собираясь с мыслями. Но начала не она.
                — Эх, Слава, Слава,              — Александра Николаевна мягко положила ладонь ему на руку и чуть прижала. Глядя на красивую своим возрастом женщину, язык бы не повернулся назвать её пожилой, а уж тем более старухой. Рядом с Федотовым сидела Женщина. Она погладила его по рукаву и с грустью сказала:
                — Понимаете, больно страна у нас интересная. Вот мой муж встречал американцев во время войны, той, Великой, с оккупантами. С одним почти сдружился. Тогда очень недолго, но можно было дружить. Поощрялось даже. Так вот Джеймс, как по рассказам мужа звали его приятеля, часто подтрунивал над ним. Он всё спрашивал – знаешь, что нас различает? И сам отвечал – у Вас, в России, восемьдесят процентов умных, а двадцать     — дураков, а у нас в Америке, наоборот, двадцать процентов умных, а восемьдесят дураков. Тут же спрашивал опять. А знаешь, что нас объединяет? И отвечал – и у нас и у Вас правит меньшинство                 — двадцать процентов. Мужа это сильно злило, а американец хохотал. Много времени прошло, но я теперь, когда включаю телевизор, смотрю в лица правящих и думаю – а прав был этот Джеймс. Только он не вполне точен был в определениях            — у нас дураков, вообще, процент ничтожный, но зато крепко добираем за счёт подлецов, приспособленцев и казнокрадов. Вот их-то и надо воспитывать.
                — Мягко ты стелешь, Николаевна, да издалека начинаешь. Чего его щадить? Он же мужик!      — вступила в разговор женщина представленная в начале встречи Славе как Вера Ивановна. Мелко завитые волосы её, явно обесцвеченные перекисью, точно пряча глаза, нависали над лицом. Она встала, откинула волосы и оперлась обеими руками на край стола. Выглядело это угрожающе. Федотов напрягся, но его вдруг мягко спросили:
                — Славочка, может быть Вам          — чаю? После того, что сейчас расскажем, попить точно захочется, а у Вас и после собственных приключений ещё не всё на свои места встало.
Сидевшие за столом дружелюбно заулыбались. Федотов не удержался, улыбнулся сам и с готовностью кивнул. Чай, а с ним блюдечко пахучего вишнёвого варенья, материализовались почти сразу. Тут же улыбки пропали, и Евдокия Ивановна, так и не расцепляя рук, начала рассказ:
                — Славочка, Вы    — юноша начитанный?
Он, по-честному, немного подумал и скромно кивнул.
                — Простите, не так спросилось. Вы политикой интересуетесь?
Федотов опять кивнул, но уже не так решительно.
                — Слава Богу! Тогда Вы быстрее поймёте, о чём идёт речь. Так вот, дружочек, есть такой Евроюнион. Вам это должно быть известно. Членами в нём состоит уже довольно много государств, но какие бы цели не декларировались, большинство из них, особенно среди новеньких туда вошли, в основном, надеясь на помощь в возможных конфликтных ситуациях с Россией. То есть, идея проста – против медведя лучше держаться стаей. Под медведем я, конечно, не принятое сейчас в стране среди чиновников и всевозможных приспособленцев членство в партии с такой эмблемой имею в виду. Под этим образом имеется в виду наша страна.
                — Исключая Францию и Германию, с которыми у нас традиционно особые исторические отношения, уважительные, невзирая на все войны и принесённые друг другу несчастья, со многими небольшими странами у нас отношения не сложились, и сложиться не могут. Задолго до революции они не любили Россию. Причин много. Но, в принципе, нас боялись и не любили, как большого и неуместно сильного соседского ребенка, который любопытства ради может легко разломать любимую игрушку. Как говорится, чтобы посмотреть, что там, внутри. Повторяю, не сломал, но может. Такая ходячая опасность, которую лучше бы держать подальше. Все эти декларации       — холодная война, нарушаемые демократические ценности, порабощённые и эксплуатируемые соседние страны, названные советскими республиками…. Всё это чушь, средства, а не причина,        — Евдокия Ивановна строго и требовательно посмотрела на Федотова. Тот сначала не понял, что должен сделать, потом сообразил и с понимающей миной кивнул головой. Она с удовлетворением кивнула в ответ и тем же, немного назидательным тоном продолжила:
                — Коли Вы, Славочка, объявили себя юношей начитанным, то, должно быть, встречали такую информацию. Доход среднего «порабощённого грузина» во времена СССР был в семь раз выше, чем у среднего «российского эксплуататора», средний «порабощённый прибалт» жил в пять раз лучше своего среднего притеснителя. Так что не в этом дело. Изжогу у этих декларантов вызывает российская независимость, сила и её непонятный источник. Даже Гитлер и его части «СС» для Европы казались ближе. Поразительно, но он для них был предсказуем и конечен, а Россия жила и живёт в другом измерении, а потому всегда чужая. Вот за это нас боялись и не любили. Боятся и не любят сейчас.
                — А ещё боятся и не любят за богатство, за собственное предательство в союзах и договорах. Не любят за широту натуры, за возможность лениться, за особый созерцательный характер, за наши, увы, традиционные пьянство, грязь, за …,            — Евдокия Ивановна сбилась и стала подбирать слова. Затем решительно продолжила.
                — Теперь первое главное. Не спрашивайте меня как, но нам стало известно, что в этом самом Евроюнионе, в его недрах, так сказать, разработан коварный план. Называется он в переводе на русский язык «Ценз». Ещё одно название этого плана по имени основного идеолога – «План Голана». Есть там у них такой миролюбивый стервятник. План этот носит чрезвычайно агрессивный характер и направлен конкретно против самого большого, с точки зрения площадей, государства и парочки его бывших братских республик,           — «комиссар» встала, и начала расхаживать по комнате, не прекращая говорить.
                — Если кратко, суть плана «Ценз» такова. Евроюнион продолжает не пускать в себя Россию. Выстраивает проблемы в отношениях. Затем, как бы нехотя уступает и говорит, очень ласково, – «милости просим». А сами тут же, на совместной сессии, абсолютно демократично, большинством, принимают решение       — каждый квадратный километр земли в Европе должен быть обихожен определённым образом в срок до … В смысле дороги должны быть соответствующие, канализация, выход продукции в у.е., численность населения, дома по нормам, экология подработана. Ну и так далее. Если же это не выполняется, то землю следует отбирать в распоряжение того же самого Евроюниона. Механизма такого отбора ещё нет, но над ним уже вовсю работают. Понятно? Мы выяснили, что человек Вы в достаточной степени образованной, и Вам, безусловно, ясно, против какой страны этот план будет направлен в первую очередь. Тем более что изменения в стране идут еле-еле, государство почти ничего не делает, а частная инициатива душится всё той же мёртвой чиновничьей хваткой.
Евдокия Ивановна, будто вспомнив что-то, резко остановилась. Затем, без видимого усилия, одним движением, отодвинула от стола тяжёлое кресло и села в него. Повернувшись к Славе, она очень сердито продолжила:
                — Для того же, чтобы наше большое руководство не ерепенилось, они пытаются повторить схему развала Советского Союза, когда республиканского масштаба правители захотели в одночасье стать мировыми лидерами. Наша властная элита тоже не хочет никому подчиняться, а мечтает сама «рулить» и ни перед кем не отчитываться. Отсюда и приманка для неё, элиты, сладкая – разукрупниться на этакие княжества. В проекте они их называют «эффективные республики». Дуракам и невдомёк, что если так всё произойдёт, то придушат их потом в момент.
Она опять встала и, сердито обращаясь к Славе, как-то уж очень грубовато добавила:
                — Бараны! Никто из них и не вспоминает сейчас, как оно было с Горбачёвым! Напомнить?! Лучшему другу демократии обещано было – НАТО в нашу сторону никогда не двинется! И где теперь это обещание и где это НАТО? Так что стоит только «эффективным республикам» обозначиться тут же их и скушают! Верить нашим демократическим друзьям нельзя никак!
 Федотов, как вежливый человек, которому рассказали несмешной анекдот, широко улыбнулся и хлопнул ладонями по коленям. Потом развёл руки в стороны и неуверенно оглядел собравшихся. Но на шутку это похоже не было, и никто его радости не разделил.
                — Послушайте, зачем Вы меня разыгрываете,           — уже почти потеряв улыбку, он обратился к Евдокии Ивановне.
                — А я Вас и не думаю разыгрывать. Поверьте, если бы речь шла о веселье мы бы с подружками чего-нибудь позабавнее придумали. Думаете, я шучу? Вон документы лежат. Точнее не документы, их достать пока не удалось, а печатный информационный фон, то что удалось вытащить из газет и иных публикаций. Если английским владеете, можете на досуге полистать,                 — «Комиссар» ткнула пальцем в несколько ярких папок, лежащих на комоде.
                — Теперь, Славочка, второе главное. Для обоснования своих требований этим нашим ворогам позарез необходимо, чтобы ничего не происходило, и созидательная жизнь в стране замерла. Как такое организовать? Начинается подкуп политиков и управленцев разного уровня. Разумеется, делается это не тотально, но выборочно по наиболее важным узлам, с тем, чтобы разрушить отрицательную обратную связь. Понятно?
Федотов, искренне обиженный на европейцев за коварный заговор, так же искренне отрицательно покачал головой. Евдокия Ивановна взялась за чашку с чаем.
                — Странно, Славочка, Вы же инженер,         — язвительно произнесла Вера Ивановна, воспользовавшаяся паузой в «комиссарской» речи. Повернувшись к подругам, она с гордостью бросила:
                — В наше время крепче было! Куда как лучше готовили. Вот вроде и неплохой паренёк, а про отрицательную обратную связь и не знает ничего.
Она опять встала, откинула волосы и оперлась обеими руками на край стола.
                — Про Норберта Винера, отца кибернетики знаете?
                — Слышал,             — уклончиво ответил Слава.
                — Этот талантливый человек, о котором даже Вы слышали, — насмешливо поклонилось в Славину сторону Вера Ивановна,                 — сформулировал закон. Незнание этого закона членами Политбюро Союза Советских Социалистических Республик привело к распаду грандиозной державы. К большущему сожалению, его, похоже, не знает и нынешнее правительство.
                — А оно знает, что его не знает?     — попытался съязвить уличённый в невежестве Федотов.
Евдокия Ивановна поставила чашку, строго посмотрела на него и заметила:
                — Способность учиться, Вячеслав, отличает человека, у которого есть будущее и прошлое от человека, у которого есть только прошлое. Подумайте об этом на досуге. Продолжай, Верочка.
                — Спасибо, Дуся,                — с достоинством сказала Вера Ивановна.
                — Спасибо, но я отвечу молодому человеку. Видите ли, Слава, оно может и знает, в чём я очень сильно сомневаюсь, уж больно мало там специалистов осталось. Только правители наши не понимают, что закон этот и на ту конструкцию, которую они изобрели, точно также распространяется.
                — Вернёмся всё-таки к закону. Звучит он так – система без отрицательной обратной связи обречена на самоуничтожение. Коротко и ясно. Понятно? – Вера Ивановна строго посмотрела на Федотова.
Слава честно отрицательно помотал головой.
                — Хорошо, поясню,            — с удовольствием произнесла собеседница. Ей зримо нравилось учить. Был бы здесь сосед Дима, он бы точно определил её как интеллигента.
                — Вот стоит горячий утюг, к примеру. Вы, Вячеслав коснулись его. Если отрицательная обратная связь нарушена, то Вы ожог не почувствуете, руки не отдёрните и потеряете трудоспособность. Если связь присутствует, Вы руку отдёрните и вреда себе существенного не нанесёте. Так понятно?
                — Да, вполне,        — согласился он.
                — Теперь смотрите, если в государстве нарушается отрицательная обратная связь, то оно не успевает отреагировать на процессы, ведущие к возникновению уже серьёзных проблем. Такие проблемы могут оказаться для государства фатальными.
                — Интересно,        — тактично согласился вежливый Слава и тут же невежливо спросил:
                — А причём здесь Советский Союз?
Вера Ивановна неприлично фыркнула, но от грубых комментариев воздержалась. Как опытный педагог, она попыталась помочь Федотову сделать вывод самому:
                — Славочка, СССР развалился?
                — Да,       — последовал очевидный ответ.
                — Развалился потому, что были предприняты неверные действия?
                — Похоже, да, а то чего ему разваливаться?
                — Руководство, видимо, не понимало, что действия неверны?
                — Конечно, а то чего-нибудь предприняли бы.
                — Значит, отрицательная обратная связь отсутствовала?! – победно вопросила Вера Ивановна.
                — Слушайте, точно, а ведь правильно! Работает закон этого Вашего любимого Винера. Точно работает. Здорово,           — изумлённо и, по обыкновению, искренне сказал Слава. Потом, так же искренне заметил:
                — А по закону и сегодня всё должно развалиться. Этой самой,            — он нахмурился и серьёзно произнёс:        — отрицательной обратной связи в стране точно не наблюдается. Даже, наоборот, та, которая есть, убирается.
                — Умница, Славик! Умница! О чём мы Вам и толкуем. В кухаркином государстве, где можно решать дела лозунгами, отрицательной обратной связи нет и быть не…. – Вера Ивановна подозрительно посмотрела на Федотова, невинно смотревшего в окно. Затем также спросила:
                — А эту фразу Ленина Вы знаете?
Слава неуверенно кивнул.
                — Значит, знаете – «каждая кухарка может управлять государством»? Чушь, конечно. Но теперь там, — докладчица подняла указательный палец вверх,              — решили, если государством могла управлять кухарка, то запросто сможет управлять и любой другой специальности человек. Главное, чтобы у него была холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Вот они и моют там руки друг дружке. Мы, Славочка, сильно опасаемся, что это       — ошибочный подход. Необходимо учитывать ещё и личность управленца.
                — Как бы там не было, но у России ещё есть потенциал к движению вперёд, — сделала она нелогичное заключение,        — и вообще, темнее всего перед рассветом.
Тут уже Евдокия Ивановна встала и выговорила звенящим голосом:
                — Должно быть всё хорошо.
Затем подошла к Славе, положила ладони ему на плечи и добавила:
                — Мы не хотим, чтобы земля, которую мы выстрадали, за которую наши прадеды и деды, отцы и матери, наши мужья, заплатили своей кровью, своей жуткой, нищей, расстрельной жизнью, ушла этим сытым европейцам. Пусть у нас свой путь, пусть он длиннее, извилистее, но он наш! Вы понимаете меня, Вячеслав? – она прижала руки к груди и замолчала. Потом, почти вдруг, продолжила:
                — И ещё хочу Вам сказать. Я хоть и «комиссар», как Вы меня окрестили, но у нас демократия. Как выяснилось, девочки, все как одна, согласны, чтобы Вы оставались с нами. Вы этого хотите?
                — Спасибо,            — неожиданно для себя растрогавшись, дрогнул голосом Слава,        — спасибо, я помогу. Мне этот план знаете …. Гранатами закидаем сволочей. У меня оба прадеда и дед на войне погибли, прабабушка, Анна Львовна, восемнадцать лет отсидела, спасибо Иосифу Виссарионовичу, а они на нашей земле командовать?! Не выйдет! Пусть сначала у себя зоны построят, да посидят там половиной населения. Коммуналок пусть нюхнут до хрипа, халявщики. Тогда и поговорить можно с дорогой душой.
                — А с нашими чиновниками, это вы правильно. Учить их надо. Честные, скромные и работящие люди там,       — Федотов повторил направленный вверх жест Веры Ивановны, только сделал его кулаком,        — стали редкостью. Прохиндеи, а ведут себя так важно, просто опять рука к гранате тянется. Только не думаю я, что их вот так сразу нужно …. Ну насчёт виновности на высшую меру, не уверен.
                — Ладно, Славочка, располагайтесь здесь. Отдыхайте. Про гранаты и сволочей, виновность и высшую меру уже завтра поговорим,          — «комиссар» оглядела своё «войско», опять потянула лацканы пиджака и широко улыбнулась:
                — Гражданки, поздравляю Вас с почином! С первым мужчиной в коллективе!
 
*
 
После долгого трудового дня порой наступает перевозбуждение и заснуть трудно. Вслед за волнующими новостями сон тоже не очень спешит смежить веки. Смерть любимой, тем более, насильственная смерть, осязаемо превращается в боль утраты. Впервые лишить живое существо бытия, вступить в бой не на жизнь, а на смерть, приводит к тщательному, полуистеричному, внутреннему самоанализу. Даже невнятные отношения с органами правопорядка, а уж, тем более, побег от них, не способствует покою. Когда же всё это происходит в один день и с одним человеком, то разговоры про сон становятся, попросту, неуместны.
Федотов походил по квартире. Она только казалась мрачной, торжественной и большой. Анфилада комнат, где проходы из одной в другую были забраны складками тяжелой тёмной материи, множество неярких картин и очень высокие, по современным меркам, потолки, всё подобной мрачной торжественности весьма способствовало. На деле, после краткой экскурсии, выяснилось         — квартира небольшая, хотя и трёхкомнатная.
Как он понял, «явка» принадлежала Людмиле Львовне, приятной женщине примерно тех же лет, что и Александра Николаевна. Она строго смотрела на Славу на протяжении всего вечера, но по окончании рассказа о злодейских планах Евроюниона, повела себя очень приветливо. Постелив гостю, как и полагается, в гостиной на диване, она заботливо принесла ему холодного квасу, «вам надо всё это запить» и положила на стул возле кровати пульт от телевизора – «думаю, Вам сразу будет не заснуть». И оказалась права. Покрутившись на узком, к тому же почему-то наклонном диване, он включил «всевидящее око».
Поначалу ничего особого, нового, не сообщали. В стране шла рутинная работа на разных направлениях. Кто-то трудился, кто-то пытался этим трудящимся усложнить жизнь. Причём у вторых получалось значительно лучше, чем у первых. Наблюдая телевизионную программу, зритель           — рядовой гражданин должен был осознать, что он не зря тратит деньги – они находятся в деле и служат государству. Пусть и не в реальном секторе экономике, но зато на них содержат людей, которые всем помогают, направляют, проверяют, штрафуют, заботятся о доходах. В том смысле, чтобы они, доходы, не попадали в руки просто работающих господ, потому как у нас в стране это неправильно, а правильно, чтобы попадали в руки товарищей, руководящими всеми теми господами, которые работают. Вам непонятно? Если честно, то многим тоже непонятно.
С экрана продолжал литься жизнеутверждающий новостной блок. Вот только сейчас на время тотальной ревизии приостановлена деятельность крупного завода, который успешно в прошлом году начал наращивать выпуск своей продукции. Теперь, на время проверки, он остановлен, а его сотрудники отправлены в …. Диктор оторопело посмотрел на зрителей с экрана. Видимо и до него дошли некие нелогичности в тексте. Тем не менее, профессионализм взял вверх. Оторопелость уступила место бесстрастности и монотонной речи.
Скрашивая непростую жизнь российского обывателя, как обычно, выступили с развлекательной программой депутаты. Внезапно вспомнив о такой стране, как Польша, они озадачились проблемой выстраивания с ней плодотворных отношений. Исключительно для этих целей новым национальным праздником был определён памятный, всем настоящим россиянам, день изгнания банды грабителей из одного московского квартала около четырёхсот лет тому назад. Банду, имевшую, как теперь говорят, многонациональный характер, то есть куда входили белорусы, русские и поляки, дружелюбно обозвали «чисто польской». В голосах выступавших депутатов чувствовалась подлинная скорбь   — в упомянутой банде не были замечены лица «кавказской национальности».
В заключение, строгий закадровый голос вновь рассказывал о сегодняшних злодействах и, конечно, о, до боли, знакомой «серии тяжких преступлений» в Петроградском районе. До того по телевизору уже несколько раз сообщили о введённом милицейском плане «Перехват». Это успокаивало. На памяти Федотова этот план не сработал ни разу. Беспокоило только то, что и произошедшее в конторе Гогового, и на лестнице в Славином доме, уже объединили на основе единого преступника. Первый раз Федотов не понял этого из новостей, а во второй и в остальные, упорно тряс головой. Потрясывание превращалось в привычку, но не помогало – наваждение становилось только реальнее. В этот раз, с наглинкой, глядя из глубин телевизора, неприятный диктор сообщил ему о том, что этим же оружием, оказывается, совершено несколько заказных убийств до того.
Показали майора Победенко. Майор был верен себе и выглядел очень мужественно. Он стоял возле Славиной парадной и, не мигая, смотрел в камеру. На вопрос корреспондента         — удалось ли что-нибудь раскрыть по горячим следам, майор с достоинством кивнул на фигуру с вывернутыми вверх руками. Присмотревшись, Слава определил               — фигура принадлежала соседу Диме. Выяснилось, что задержали его у одного из тел на лестнице.
Димино лицо сняли крупным планом, но звука не дали. Это было правильным решением. По артикуляции чувствовалось – задержанный активно пользуется ненормативной лексикой. Победенко снисходительно и неустрашимо смотрел на предполагаемого преступника. В заключение было объявлено, что у следствия есть все основания предполагать – вопрос задержания основного подозреваемого                 — дело нескольких часов, максимум суток. По крайней мере, у одного телезрителя, с простой русской фамилией Федотов, это нахальное заявление вызвало возмущение.
 
 
                Глава 5. Очень важная, потому что в ней, Федотов начинает соглашаться со своими старшими товарищами.
 
                Слава без большой охоты последовал за Людмилой Львовной и Кирой Михайловной. Честно говоря, запутавшись в отчествах, он получил разрешение перейти на подростковое «тётя», чем с удовольствием и пользовался.
                — Нет, ну молодцы! Просто идиоты! – поделился он вслух своими непоследовательными мыслями.
                — Вы о чём, Славик? – строго спросила Кира Михайловна.
                — Да я о праздниках этих. Чего там наверху творят?! Вместо того, чтобы делом заниматься, они такую ерунду начинают придумывать! Столько дней отдыха придумали! Для кого? Тем, кто деньги хочет зарабатывать, такой отдых просто как плевок в карман. Мне кажется всё для того, чтобы им самим после торжественной встречи Нового года было время отойти. Хотя, конечно, не должны были бы такую чушь принять. Думаю, поизображают решение государственной проблемы, да и забудут. Ведь не идиоты же, правда?                 — несмотря на уверенный тон, в Славином выступлении чувствовалось изрядное сомнение.
                — Вообще, они меня восхищают. Такие искренние, просто как дети! Захотели – объявили, что захотели и ждут, что всё так и произойдёт. То ВВП увеличить на сколько хочется, то семьи с удовольствием отдыхают зимой. Второй отпуск! Умора! А где деньги на отпуск? Куда ехать? Они-то сказали, что жить будем просто как французы сейчас, только через двадцать лет,            — Кира Михайловна произнесла свою гневную речь несколько в размеренном темпе, отчего её эмоциональная составляющая просто потерялась.
                — Стойте, стойте,                 — сказал Слава и сам остановился. Дамы повернулись к нему.
                — Про депутатов анекдот недавно услышал. Достойный. Слушайте, пожалуйста: «Уставшие от постоянной неконструктивной критики своей деятельности депутаты Госдумы решили обойтись двумя неоспоримыми основными законами – «не убий» и «не укради». Сейчас идёт оживлённая работа над поправками».
Все улыбнулись и бодро зашагали дальше. Людмила Львовна рассудительно заметила:
                — Может быть Вы и правы, товарищи, но сейчас не время для праздных рассуждений. Кто хочет, пусть попробует организовать демонстрацию протеста или написать открытое письмо своему депутату. По ним у нас информации пока нет, хотя Евдокия Ивановна вроде решила начать собирать досье на народных избранников. Думается, что это пустая трата времени. Всё равно они больше ничего не решают.
                — Как не решают?! Они всё-таки законы обсуждают. Те самые, кстати, законы, которые наши права должны обеспечивать и защищать,            — вступился за депутатов Слава. Людмила Львовна отрицательно покачала головой и в присущей ей манере, несколько суховато заметила:
                — Похоже, Вы вовсе не интересуетесь их деятельностью. Они же теперь «списочные» назначенцы. Ну а назначенец, понятно, будет под того, кто его назначил подстраиваться. Тем же, кто власть имеет, наши права, как кость в горле. Ведь, если их, действительно, соблюдать, то все, как бы равны. Думаю, Вы всерьёз не считаете, что кто-нибудь из руководства с этим согласен. Мы для них, простите, стадо и не больше того. А Вы, Славик, про права и их обеспечение…. Наивно как-то, по-детски. Вот мой внук по этому поводу имеет весьма определённое мнение, с которым трудно не согласиться. Он утверждает, что в нашей стране правами граждан всерьёз интересуются только сотрудники ГИБДД.
Переждав всплеск Славиного веселья, она продолжила через некоторое время:
                — Не понимаю Вас. Надо бы плакать, а Вы смеетесь. Впрочем, может это и называется устойчивой психикой. Ладно. Меня сейчас больше занимает другое. Свои вопросы, местные, так сказать. Вот нам поручено разобраться в деятельности крупного функционера, а мы даже плана никакого не составили,        — продолжила через некоторое время Людмила Львовна.
                — Тогда куда Вы нас так бодро ведёте, тётя Люся? – Слава опять резко остановился. Его коллеги по борьбе покорно встали рядом.
                — Как куда? У нас с Вами операция! – вяло возмутилась Людмила Львовна.
                — Не понял я чего-то. Мы что уже «извлекать» этого деятеля идём?
                — Нет, ну почему же сразу «извлекать»? – искренне удивились дамы,             — Мы ведь даже не подготовились никак. Ни плана операции, ни оружия, ни подготовки никакой, ни осмотра возможных мест для проведения операции, ни хронометража. Несерьёзный какой-то разговор. Непрофессиональный.
                — Тогда, чем мы сейчас собираемся заниматься? – строго спросил Слава.
                — Мы собираемся определить круг вопросов решаемых,      — Людмила Львовна заглянула в мятый листок, исписанный крупными буквами,         — Сойкиным Никодимом Руфовичем. Где его резолюция, так сказать, может оказаться материально субъективной. Беседуем с потенциальными клиентами, с людьми, которые могут посоветовать. В идеале выходим на самого Сойкина. Не получится – ищем его доверенное лицо и получаем предложение на дачу взятки.
                — Так прямо и предложение!? – Федотову не хотелось, чтобы всё было так просто. «Пионерки» его подхода не разделяли. Они переглянулись, и Кира Михайловна стеснительно спросила:
                — Вам что-то не нравится?
                — Нравится – не нравится …. Просто не верю я, что вот так, за здорово живёшь, с нас денег начнут вымогать.
                — Ну, во-первых, не за «здорово живёшь», а за обещание принять желаемое решение. Во-вторых, он считает свои решения товаром. Пойдёт ли он с нами на откровенный разговор     — неизвестно, но ведь он хочет зарабатывать, а ждать абсолютно безопасного варианта не может – ничего не заработает.
Слава вынужден был согласиться. Логика в словах «ветеранов» безусловно была. Сойкин или попросту Руфыч, как про себя окрестил его любящий сокращения Федотов, судя по всему, исхитрялся зарабатывать свои грязные деньги. Иных шансов для этого, кроме как постоянно расширять круг обслуживаемых клиентов, у него попросту не было, да и быть не могло.
В справке, под названием «Сойкин», находившейся у Людмилы Львовны, значилось – имущество, которым пользовался Руфыч со своей семьёй, превышало его годовую заработную плату в несколько десятков тысяч раз. Это смущало. Тем более, что сын    — школьник и жена               — домохозяйка вряд ли привносили в общую копилку сколько-нибудь значимую сумму. Он не был замечен среди финалистов «Поля чудес» или иной алчной игры, да и суммы, выигрываемые там, и близко не подбирались к высотам, взятым Сойкинским благополучием. Азартные игры в нашей стране, как известно, носят воспитательный характер и знакомят с выражением «бедность не порок». Так что вывод напрашивался сам собой. Причём, в той же справке значилось – Руфыч лично ликвидировал по крайней мере три предприятия, в недалёком прошлом составлявшим славу советской науки, а ныне, по его мнению, символизировавшие деградацию российской творческой мысли. Отравившийся на одном из предприятий ветеран, доктор, профессор, академик и лауреат имени каких-то пережитков, стремившийся своей смертью остановить Сойкина, поставленной цели не добился. Незадолго до добровольной кончины он пытался доказать начальнику, что если загубить институт, то восстановить его будет крайне сложно и придётся покупать его «продукцию» втридорога за границей. Что к таким организациям нельзя подходить с базарной психологией, что нужно думать о перспективе. Никодим Руфович в ответ только хмыкал, а на угрозу самоубийства и обещание сниться по ночам ответил своеобразно. В том смысле, что он конечно настоящий «единоросс», но «тот» партбилет хранит и хоть в церковь, соответственно положению, ходит, но стоит там чуть в стороне, на строгих позициях материалиста, и в привидения не верит. По итогу ветерана похоронили, а предприятие освободили от зажравшихся инженеров и сделали там нормальный бизнес-центр, где за письменным столом, а не за ободранным станком или расшатанным кульманом, создавались реальные материальные ценности. Конечно, с точки зрения государственных интересов, Руфыч совершил нормальное преступление, напоминающее пресловутое сталинское «вредительство» или попросту      — измену Родине. Правда, понятие государственных интересов оказалось давно размытым, да и никаких старомодных угрызений совести Сойкин не испытывал. Кстати, ветеран обманул и в сновидениях никак не объявлялся.
Собственно, уже на основании имеющейся информации можно было приступать к «извлеканию», но в организации существовал строгий порядок – о преступлении требовалось, если имелась хотя бы малейшая возможность, узнавать, так сказать, из первых рук. Таким образом, члены организации пытались избежать «судебных ошибок». Несомненно, такой порядок представлял собой скорее интеллигентный извив, чем реальную необходимость. Раньше, да, такой подход был правильным. Почему? Потому, что информация, добытая агентами-информаторами, короче людьми, могла носить субъективный характер и требовала перепроверки. В наше время техника даёт заказчику возможность самому решать – то, что он видит и слышит       — это преступление или нет. Кроме того, не все сотрудники многочисленных спецслужб реально находятся при деле, а ещё значительно меньшее их количество удовлетворены оплатой своего труда.
Добывание информации с помощью современных технических средств и при таком обилии невостребованных или не вполне оплаченных специалистов              — дело не такое сложное. Более того, как правило, данные перепроверялись по параллельным каналам, что обеспечивало их полную достоверность. Но порядок — есть порядок. Поэтому Слава озаботился легендой и сунулся к Никодиму Руфовичу на приём. Удивительно, но вопреки сложившейся ныне практики, прорваться к «телу» оказалось достаточно просто. Видимо, чиновнику нужна была «свежая кровь» и соответственно деньги от неё.
Начальственный кабинет Федотова не впечатлил. Самым ярким пятном в нём был портрет «самого» в адмиральской фуражке, торжественно висевший над креслом чиновника. На стене вольготно расположилась карта России со множеством специальных значков. Конечно, там же обозначались и «сопредельные государства», точнее, земли, отданные одним бывшим первым секретарём одного обкома. Кто не помнит – секретарь отдал их другим первым секретарям для того, чтобы скинуть бывшего генерального секретаря и побыть начальником единолично. Рядом с картой висел обязательный атрибут любого настоящего российского начальника – «силовой календарь». На самом деле их было даже два. Один, непосредственно рядом с картой. На нём, хищно нацелившись, вероятно, в сторону внешних врагов Сойкина, были изображены большие и малые ракеты. Второй календарь был украшен фотографиями привычных достопримечательностей, но подпись! Скромная подпись внизу обещала проблемы уже внутренним врагам хозяина кабинета. Чётким шрифтом было указано, что дни в этом году вместе с Сойкиным считает региональное управление безопасности. Можно представить       — непростого, а может и дорогого, стоило заполучить такой календарик к себе в кабинет. При этом сама мебель была скромненькой и во многом уступала офисам состоявшихся фирм.
Сам Руфыч оказался мужиком плотно за пятьдесят. Лицо значительное, или лучше сказать со значением, глаза пыльные, речь скупая и не вполне правильная. Костюм на нём был неплохой и неброский, перстней и колец никаких. Часы                 — из недешёвых и галстук дорогой, но всё смотрелось скромно, с достоинством. Поначалу Сойкин только слушал, опустив глаза. Затем буквально впился в Славу взглядом и задал несколько вопросов. Ответы, видимо, ему понравились, он заметно оживился и даже как-то расслабился. В этот момент из-за настежь открытой двери в приёмную (антивзяточнический стиль) раздался голос секретаря:
                — Никодим Руфович, с Вольновым соединять? Вы просили.
                — Соединяй,          — бодро отозвался Сойкин, буркнул Славе «минутку» и поднял трубку зазвонившего телефона.
                — Здравствуй, здравствуй, Валерий Николаевич! Поздравляю. Подписал я тебе всё на орден. Считай – получил уже. Конечно, с таким-то стажем. Чего говорить, ты у нас человек заслуженный. Ну, конечно, цирк, четвёртый раз переоформлять! Знаешь, что скажу    — бюрократы! Ещё говорят – патриотизм. Да?! А откуда ему взяться, если получается, что служишь не стране, а какому-то конкретному бюрократу, что он собой вообще отечество, понимаешь, подменять начинает!!! Понятно, понятно. Ну, давай, заеду к Вам через недельку          — другую. Бывай.
Он положил трубку, хитро посмотрел на Федотова и доверительно сказал:
                — Видал? Орден хочет. Тут, мил человек, одних достижений мало. Тут надо с руководством дружить, да на соответствующем уровне. Чтобы руководство это,   — он потер пальцы друг о друга,    — физически, так сказать, ощущало. Недопонял, хоть и ветеран. Думается мне по итогу, что фамилия у товарища теперь не Вольнов, а Мухин. В смысле – пролетает с наградой.
Откинувшись в кресле, Никодим Руфович, не таясь, посмотрел на часы и заметил:
                — Молодой человек, время у меня подошло обеденное. Вам молодым можно режим не соблюдать, а нам, почти пенсионерам, надо всё делать по часам. Пожалуй, я Вас приглашу составить мне компанию. Заодно и дорасскажите свою проблему.
Как только они оказались на улице, Сойкин преобразился окончательно, став зримо веселее и демократичнее. Со Славой он мгновенно перешёл на ты. Односторонне, естественно.
                — Ну, чем нас здесь попотчуют? Ты чего будешь? — заботливо поинтересовался он у Федотова, когда они уселись за столик. Напрягшийся Слава, тем временем, судорожно мял в кармане ассигнации, вручённые ему «комиссаром» перед выходом, пытаясь таким образом понять, насколько он богат или беден. Руфыч мгновенно это понял и снисходительно махнул на него рукой.
                — Ты давай, заказывай, не стесняйся. Со счётом нам помогут. Сейчас кого-нибудь из дуриков позовём. За счастье сочтут с начальством посидеть,     — Сойкин бесцеремонно взял Славин телефон и набрал какой-то номер.
                — Аллё, это кто? Что значит … Ага! Узнал?! Слушай, хотел с тобой посоветоваться по одному поводу. Да ты не суетись. Не суетись, говорю! Ничего пока не случилось. Не следует так нервничать, надобно начальство слушать, а нервничать не нужно. Давай подъезжай в ресторанчик, тут у меня рядом. Знаешь? Здесь и поговорим. У тебя сорок минут. Что? Мне не надо мигом. Мне надо через сорок минут, торопыга.
Выключив телефон, он поднял бокал и сквозь него посмотрел на Славу.
                — Слушай, у нас есть сорок минут на все обсуждения, пока этот торопыга не приехал.
                — А это кто? – не мог не спросить Слава.
                — Да конь в пальто. Директор один. Из недобитых. Всё пытается меня убедить, что у него такая контора, такие традиции, такая научная школа, такое имя носят! Прямо умереть без них. Фантик. Ботаник. Чучело мамонта,                — Руфыч хмыкнул своему остроумному определению и развил как   — бы мысль:
                — Не понимает, что к делу нужно подходить по государственному. Называется такой подход – российский вариант рыночной экономики по Хрефу. Он то, министр        — идеолог, конечно, мужчина, мягко скажем, неприятный, но для нас, активных таких людей, активистов, можно сказать, условия создаёт. Мы сейчас здания этого заведения аккуратно продадим, государство немножко получит, ну и «активисты», то есть мы, само собой. Пенсионеров отправим куда надо, за льготами, не пенсионеры пойдут в реальный сектор экономики – перепродавать импортные товары. Ну, а если чего потребуется по бывшему профилю почившей конторы, так мы и без всякой научной школы за бугром всё купим. Нефти чуть больше продадим и купим.
                — А если нефть кончится или чего придумают, заменитель какой искусственный?
                — На наш век хватит. Ну а для того, чтобы никто ничего не придумал у нас, слава Богу, спецслужбы есть.
                — Никодим Руфыч, не могу не спросить, извините,                 — Слава волновался, не понимая, откуда в этом кресле, взялся такого масштаба враг страны. Да и вообще, почему их так много наверху? Как пролезли, как прятались, как мимикрировали. Может быть, удастся разговорить этого и он раскроется? Федотов продолжил расспросы:
                — Люди, всё-таки, куда? Ведь они специалисты, их государство учило, деньги на них тратило. Потом, это ведь какой образец нехороший. Сейчас и так никто ни в инженеры, ни в рабочие идти не хочет. Думаю, тут дело и в примере – все кто хоть что-то на родной земле изготавливает, все, как под прицелом, у власть имеющих. Впечатление такое, что собственное отечественное производство этот Ваш Хреф с сотоварищами, ну, просто ненавидят. Поневоле про вредительство начинаешь думать. Только факт, что у нас президентом бывший    чекист и вокруг него много таких же, бывших, немного успокаивает. Эти не должны просмотреть.
Сойкин немного насупился:
                — Ты прекращай здесь мне! Спиноза нашёлся, с задатками Троцкого! Его,     — он ткнул пальцем вверх,                — трогать не моги. Не по твоему уму дело.
Дав грозную отповедь, Никодим Руфыч оттаял лицом и вспомнил о деле. Или наоборот, вспомнил о деле и оттаял лицом. Во всяком случае, повеселев, он заявил:
                — Ну да ладно! Слушай, ты, хоть и любопытный чересчур, но мне глянулся и дело твоё мы сладим. Денежку, правда, будет стоить. Минимум соточка мёртвых президентов. Тысяч, само собой. Потянешь?
                — Вопрос того стоит,          — солидно ответил Слава, — Когда расчёт?
                — Всё как принято – половина вперёд, половина по окончанию дела,               — увидев, что клиент встрепенулся, Сойкин снисходительно добавил:
                — Слушай, я денег сейчас не требую. Сначала провентилирую твой вопрос, узнаю, кто в деле, есть ли какие то против, а вот потом уж только извольте и заплатить. Здесь тебе не «абитура».
Слава опять не удержался и спросил:
                — Какая «абитура»?
                — Эх ты, молодо-зелено. Ладно, бесплатно просвещаю. «Абитурой» называют тех, кто как бы берётся за вопрос, хапает задаток и ждёт, как оно пойдёт. Прошло само, он, гад нечистоплотный, просит рассчитаться по полной. Если не проходит, говорит ставки увеличились, либо добавляйте, либо извиняйте. Такие вот есть моральные уроды. Понял?
В этот момент к столу приблизился пожилой мужчина с седой шевелюрой. Бросалось в глаза присутствовавшее в нём сочетание смирения и достоинства. Он тихо поздоровался и искательно посмотрел на Сойкина.
                — Давай, садись. Есть будешь? Располагайся,            — добродушно сказал ему Никодим Руфович и показал на стул рядом с собой.
                — Вы извините, не могу – у нас там сейчас учёный совет идёт. Проект один интересный обсуждается. Люди ждут. У Вас что-нибудь срочное? Прояснилась ситуация по институту?       — тихо и очень вежливо спросил седой.
                — Да нет, учёный, ни хрена по твоей лавочке пока не прояснилось. Я просто подумал, почему бы твоих бездельников, не попробовать вписать в концептуальную программу? Нашу новую, слышал? Вдруг это поможет,        — задумчиво и важно протянул Сойкин. Затем налил стакан сока.
                — На, вот, сока попей, пока я думаю,            — сказал он и после минутной паузы, выждав, когда стакан был взят в руки, также важно вынес приговор,   — Нет, пожалуй, с программой не выйдет ничего. Не вписываетесь.
 Подошедшему официанту он кивнул на седого:
                — Счёт вот ему дай, да побыстрее. Торопится человек. У него дел ещё полно.
Блеснув взглядом, переполненным лютой ненавистью, учёный тут же опустил глаза и покорно взял счёт. Острое чувство обиды за человека, который всю жизнь горбатился на страну с тем, чтобы его судьбу, судьбу его коллег, судьбу дела их жизни, решали какие-то мерзавцы, исхитрившиеся выползти наверх, почти болью пронзило Федотова.
 
*
 
                — Кстати, когда деньги понесешь, неси сразу в двух пакетиках. Одинаковых,   — сказал Сойкин Славе, как только они вышли на улицу и остались одни.
                — Зачем,                — механически спросил, незаметно тлеющий социальной ненавистью, Федотов. Седой учёный всё ещё стоял у него перед глазами.
                — Если деньги есть и не с кем делиться, то денег скоро не будет! Никто один не работает. Или нет, не так сказал. Никто один долго не работает. Понял? Ты парень молодой и зазубрить этот закон должен, как мы раньше устав КПСС зубрили! Без этого сейчас никуда.
Слава не удержался и вежливо, но позванивающим от чувства гадливости голосом, спросил:
                — Никодим Руфович, извините, но мне просто интересно. Вы ведь как бы отвечаете за эту область. Отчитаться                — то удастся?
                — Ты за меня не беспокойся! Отчитаюсь, хотя если честно – не перед кем. Я в этих делах и сам не очень соображаю, а уж моё начальство оно вообще …. Зато оттуда,     — Сойкин постучал ладонью по плечу, изображая погон,      — Имеет, но не носит. Понял? Потом, не вечно же мне в этом кресле сидеть, а идиотом быть и возможностями не воспользоваться, это извини. А по технике дела, у меня, например, вон, дольщиком, ну не дольщиком, а скорее исполнителем, бегает один, на постоянной зарплате. Хворобышков его фамилия. По секрету тебе скажу – когда его на должность назначали, то фотографии в личном деле подменили. Потому как у него такая физиономия продувная! На госслужбу с такой физиономией никак нельзя, ну да он пролез, точнее протащили. Он государством, как бы на контроль поставлен, а я его откорумпировал уже лет пять назад, наверное. Откровенно говоря, не я один, но не в том дело. Мужичишка способный! Как слизь работает. Его за нечистоплотность все немного брезгуют, а ему всё равно. Скользит себе в заданном направлении, только денежку собирает. Так этот вообще универсальный ход придумал. Как заказик поступает, он сразу начинает «мнение создавать». Мол, предприятия, фактически, нет, всё в аренде, работает десять человек. Начальству же такая информация как музыка.
                — А если кто раскопает? Следствие, суды и прочее….
Сойкин сыто расхохотался. Затем посерьёзнел и отчеканил:
                — Сейчас, брат, наша власть. Её экономическая доктрина – всё на продажу. Поэтому мы, я, Хворобышков, остальные и следуем руководящим указаниям, а если просчитались в процессе реализации, так сказать,   — он хитро подмигнул,      — то не взыщите, это от рвения. Работы много – вон, сколько всего ещё пристроить нужно!
Никодим Руфович замолчал, затем, глядя вдаль, очень серьёзно добавил:
                — Учти ещё одно, чудак – человек. Мы перемен не боимся! Почему знаешь, хоть?
Вячеслав честно пожал плечами. Причин такой самоуверенности он не знал. Сойкин сыто ухнул:
                — Нас переменять не на кого! Всеми этими реформами они исполнителей разогнали, тех, кто фактически пахал. Работать теперь особо и некому. Дак мы, уцелевшие руководители, хоть представление о происходящем имеем. На кого нас поменяют? Не на кого! Кончились старые кадры, а новых не вырастили, да и учить то, кто и где их будет, а? Некому и негде и некого! Понял?! Шансов нет! Так что вечные мы!
Федотов, тем не менее, хотел глубже влезть в душу своего «первенца» на ниве восстановления социальной справедливости и стал немного навязчив:
                — Но Вы ведь понимаете, что страна получит удар?!
                — Да хрен с ней со страной. Была Россия, осталась территория. Я лично здесь жить не собираюсь, а уж дети мои и подавно здесь жить не будут, среди быдла нищего.
Последняя фраза была лишней. К несчастью для Сойкина, возбуждённый ею Слава, зачем-то вспомнил, как делается искусственный инфаркт. Он резко ударил собеседника по горлу и тут же, двумя пальцами, в солнечное сплетение. Руфыч успел изумлённо посмотреть на него, затем засипел и попытался вздохнуть. Не получилось. Чиновник посинел и по стенке сполз на тротуар. Уже полулёжа, резко шевельнул ногой, ещё раз сильно дернулся, но всем телом, и замер. Голова его безвольно склонилась к плечу. Глаза приоткрылись и пристально стали смотреть на красивейший город страны, в которой он больше жить не собирался.
Никто из прохожих по современной привычке не подошёл к остывающему Сойкину. Одна пожилая женщина, было склонилась к нему, но видимо что-то вспомнив о времени и правовом государстве, в котором живёт, быстро отошла. Слава поискал глазами телефонную будку. Ближайшая, которую он заметил метрах в двухстах от места «извлечения», позволяла наблюдать за телом Никодима Руфовича и не бросаться в глаза. Он подошёл к аппарату и вызвал «скорую». К его удивлению, машина приехала достаточно быстро. Врачи стремительно бросились к пациенту, но уже через минуту отошли от него и дружно закурили. Появилась милиция. Услышать, что говорил врач с такого расстояния, было невозможно, но догадаться легко. Видимо на вопрос, не насильственная ли смерть, он отрицательно помотал головой, а затем несколько раз коснулся сердца. Слава повернулся и пошёл домой, то есть в штаб, то есть в квартиру к тете Люсе.
 
**
 
                — Ты что себе позволяешь?! Мальчишка! Щенок! Взяли его во взрослые игры! – Евдокия Ивановна не кричала, но тщательно произнесённые слова били больно.
                — Кто позволил лишить человека жизни вот так, запросто?!
Слава приоткрыл рот, пытаясь в своё оправдание рассказать о встрече с Никодимом Руфовичем, о том, какой он был гад, но не сумел. Только чужая, давно понравившаяся фраза, сорвалась у него с уст:
                — Проявлять милосердие к мерзавцам это тоже, что быть мерзавцем по отношению к милосердным. Я не мог поступить как-то иначе. Сойкин был ярко выраженный….
 «Комиссар» сердито махнула на него рукой с зажатой между пальцами папиросой. Топнув ногой, она ещё раз повторила:
                — Мальчишка! Как можно было так поступить! Как можно идти на «извлечение» без подготовки, без плана, без группы прикрытия? Ты рисковал всей организацией, неужели непонятно? А?! Что скажешь?
                — Я виноват,         — потерянно ответил Федотов,        — я очень виноват перед вами всеми, но просто не сумел сдержаться. Простите ….
Слава встал и с опухшим от вспыхнувшей краски лицом добавил:
                — Мне ещё стыдно, что я сначала не очень как-то понял, с кем мы воюем и за кого, а вот там понял и не сдержался. Товарищи, простите, и прошу не выгонять меня из отряда.
Вопрос был поставлен на голосование. Сердитая Вера Ивановна предложила поднять руки тем, кто согласен оставить Вячеслава Федотова в рядах организации. Решение было принято единогласно.
Поздравив Славу, «комиссар» добавила:
                — Хочу, чтобы ты запомнил. Прошу тебя об этом. Вот в самом начале нашего знакомства ты поинтересовался, мол «почему только пенсионеры. Ветераны, так сказать». Могу тебе ответить. Надоели мы тебе, наверное, с цитатами из классиков марксизма-ленинизма, но ты уж потерпи. Видимо с ними и в мир иной уйдём. Так вот, ими было запущено яркое и образное выражение – «пролетариату нечего терять, кроме своих цепей». Теперь в таком же положении пенсионеры или ветераны, если хочешь. Это нам сейчас нечего терять. Такое время, что «пенсионерам нечего терять кроме своих цепей». Поэтому мы можем рисковать, а ты …. Ты должен быть очень осторожен. Мы с девочками тебя об этом просим. Ты у нас как «внук полка». Запомни, пожалуйста.
 
***
 
После, когда все разошлись, успокоившийся Слава уселся перед телевизором. Каково же было его удивление, когда на экране он вновь увидел соседа Диму. Оператор поймал момент торжественного освобождения подозреваемого. Тот выглядел сердитым и, хотя его выпустили, долго бубнил о незаконных методах. Концовка его выступления носила образно неожиданный характер:
                — Вот, Вы спрашиваете, почему так долго продержали, почему я не возражал? А они мне вообще ничего сказать не давали! Как меня зацапали, до того обрадовались! Прямо как будто у них на улице, прямо перед домом, грузовик с коноплёй перевернулся! Ага! Потом сами чего-то там писали, а мне неинтеллигентно так, знаете – подписывай, скотина племенная, не то хуже будет! Куда уж хуже? Я же здесь живу под вашим мудрым и человеколюбивым, блин, руководством, под вашей заботливой охраной с человеческим лицом! Чем больше напугаешь?! Они, знаете, прямо замолчали сразу. А, действительно, чем? Как говорится                 — хочется крыть, а нечем.
 
 
                Глава 6. Роковая для нескольких посланцев Голана и его единомышленников.
 
                По полученной информации встреча эмиссара Голана с продажным чиновником должна была произойти в кафе рядом с Казанским собором. Бюрократ был важный, из самой столицы и, похоже, приехал в Санкт-Петербург специально, чтобы встреча прошла по возможности незаметно.
Вроде бы его предыдущие попытки прямого контакта были скомканы именно из-за повышенного внимания столичных представителей каких-то из отечественных спецслужб. Высокий ранг Афиногена Иннокентьевич Могилата, так звали чиновника, был подкреплён близостью к совсем уж серьёзному государственному деятелю. Насколько «совсем серьёзный» представлял истинный характер деятельности своего подчинённого, было неизвестно, но «прикрыть» его мог и без меркантильного интереса, а просто для того, чтобы сохранить честь мундира. Поэтому на совете Евдокия Ивановна потребовала обратить на операцию особое внимание.
Было известно, что встреча назначена в скромном, но добротном заведении, которое своей дешевизной и хорошим качеством предлагаемых блюд привлекало значительное количество посетителей. Федотов должен был подсесть поближе и с помощью технических средств записать переговоры. Массовкой операции служили несколько «пионерок». На его вопрос, зачем привлекать столько народа был получен резонный ответ – таким образом, ему обеспечат максимально близкое расположение к объектам слежки и, конечно, прикрытие. Следовало учесть и ранг «объекта» и высокую вероятность наличия у него охраны, готовой пустить оружие в ход – положение начальника гарантировало относительную безнаказанность.
С учётом предыдущего «опыта» с Сойкиным, Федотову категорически запретили предпринимать решительные шаги без предварительного одобрения «вышестоящих» товарищей. Его молодецкое замечание о том, что кто не рискует, тот не пьёт шампанское, Вера Ивановна парировала с серьёзностью:
                — Юноша, вредное это замечание, просто вредное. На самом деле из своего опыта, а он у меня значительный, поверьте, доложу Вам следующее. Кто рискует, тот шампанское не пьёт – некогда ему. Он раны зализывает или долг отрабатывает. Так-то.
Для того, чтобы Славу не «расшифровали» раньше времени, его подготовили самым серьёзным образом. На живот подложили небольшую подушечку, а на бёдра навертели несколько тряпок. Всё это прикрыли курткой цвета горькой обиды на жизнь. Лицо покрыли слоем жирного крема с красным тоном. Волосы тоже покрыли чем-то жирным. Причём на весь процесс у Александры Николаевны ушло немногим более пятнадцати минут. Федотов несколько недовольный малостью времени потраченного на его маскировку подошёл к большому зеркалу в прихожей.
                Оттуда на него посмотрел конусообразный мужик неясного возраста. Не бомж, но жестоко сводящий счёт с жизнью посредством алкоголя. Слава восхитился – узнать его в таком виде было, практически, невозможно. Он повернулся назад и посмотрел на Александру Николаевну, с достоинством стоявшую у дверей в гостиную.
                — Ну, нет слов! Круто, просто здорово! Вот так мастерство! Так меня никто не узнает и внимания никакого не обратит.
                — Спасибо, если Вы это мне. Хочу заметить, Вам обязательно надо поработать над походкой. Представьте, что Вас постоянно мучает одышка и ноет печень. Вспомните соответствующих знакомых. У Вас есть сильно пьющие близкие знакомые?
Слава на долю секунды задумался и в подтверждение кивнул. Александра Николаевна с пониманием улыбнулась и продолжила:
                — Конечно, есть! У кого их в нашей стране нет? Попробуйте их вспомнить, Вячеслав. Это крайне важно. При таком внешнем виде любой упругий шаг и легкое, раскованное движение, раскроют маскировку моментально. Кроме того, если придётся говорить, «заморозьте» язык.
                — Это как «заморозьте»? Зачем мне чего-то морозить? Я не понял, — недоверчиво спросил Федотов.
                — Боже, Славочка, отчего Вы такой ершистый? Просто, когда будете говорить, напрягите язык. Так Вы сразу сделаете Ваши голос и интонацию неузнаваемыми. Понятно?
Слава тут же попробовал и восхитился ещё раз. Существо в зеркале объяснялось с убедительностью законченного дебила или незаконченного алкаша.
Житейское неудобство избранного образа проявилось достаточно быстро. Как только он вошёл в фойе метро к нему вальяжно направился милиционер. Он внимательно заглянул Славе в лицо, затем, оценивающе, на одежду.
                — Чего пил, дядя? Пьяным к нам нельзя. Без обид – гуляй своей дорогой,        — в целом дружелюбно сказал страж закона. Вошедший в образ Федотов, сохраняя направление движения на эскалатор, весьма натурально издал непонятный звук, и был моментально развёрнут в направлении выхода. Причём брезгливый сотрудник правоохранительных органов сделал всё без помощи рук. Одной дубинкой. В каком то смысле это добавило образу достоверности – от ловкого удара по почке Славу немного перекосило. Попытка возмутиться стоила незаметного для окружающих тычка в пах. Теперь образ Федотова стал убедителен – боль в паху заставила чуть наклонить корпус вперёд, а пульсирующая почка изогнуться вправо.
Из-за непонятной нелюбви дежурного блюстителя порядка Славе пришлось нарушить конспирацию и добираться до Казанской, где располагалось место встречи, очень быстрым шагом. Попытки остановить такси или «частника» оказались неуспешными. Маршрутки тоже аккуратно его объезжали, демонстрируя ему, как пассажиру, своё цеховое презрение.
 Передвигаясь, в результате, к цели быстрым, атлетическим шагом, он ещё раз поразился профессиональности своих соратниц. Предупреждали они его об опасности заметного несоответствия заявленной формы и содержания не зря. Не раз и не два он ловил на себе удивлённые взгляды прохожих, сопровождаемые настороженным поворотом головы. Поэтому, подходя уже к зданию какой-то ведомственной гостиницы, где располагалось кафе, Федотов снизил темп и перешёл на рекомендованную походку.
Когда он вошёл в кафе со странным названием «АЙМАК», «шпиёны» уже брали кофе и аппетитно выглядящие бутерброды. Интересующего коррупционера он мгновенно узнал по описанию – невысокий, рыжеватый, с плохо сформированной бородкой и в крупных очках, за которыми метались глаза жулика.
На самом деле нехорошо так сразу характеризовать человека – мол, глаза жулика. Нехорошо, но горькая правда такова – представитель российской стороны был нечестен. Если откровенно, Могилат не сразу так начинал свою трудовую деятельность. Поначалу, правда, давно, на заре, так сказать, карьеры, он пытался работать честно. Потом к нему пришла мысль, которая и обусловила нравственное падение Афиногена Иннокентьевича: «Всех денег всё равно не заработаешь. Часть придётся украсть». Эта мысль, даже не мысль, а мыслишка, собственно, и выразить то её можно в двух предложениях, столько бед и напастей принесла нашей стране в процессе построения демократического общества! Сколько хороших и не очень людей сломались как личности, обдумывая её! Потому, как после разового применения этого посыла на практике, украденная часть начинает расти, а заработанная уменьшаться. Заметьте – украденная начинает расти всё больше, а заработанная      — всё больше уменьшаться. А потом, потом человек превращается в Могилата. Грустно, конечно. Самое интересное – пострадавший за собой ничего такого не замечает и придумывает какие-то объяснения, что он просто умеет жить и, вообще, вроде как умнее остальных. Такая вот клиника             — процесс и идёт, вроде незаметно, но глаза выдают. Потому они и мечутся за очками.
Иностранец выглядел иначе. Как все представители бывших идеологических врагов – сытым и холёным. Не суетливым. Удивительно, у нас вроде и капитализм давно, а наши всё равно выглядят иначе – и не такими сытыми, что ли, даже толстые граждане, и вовсе не холёными. Все чего-то суетятся, бегают, туда сюда. Лица какие-то напряжённые, глазами стреляют в разные стороны, прямо будто ждут неприятностей серьёзных. Причём и старые русские и новые, и, даже, те, кто хочет ими казаться. Просто национальный феномен какой-то.
 Слава встал в очередь почти следующим за наблюдаемыми. Получив свой кофе, он занял столик, тут же освобождённый для него одной из представительниц групп прикрытия и обеспечения, рядом с «объектами». Беседа уже началась, и, похоже, хотя сказано было немного, но ёмко.
Могилат сидел с лицом покрытым красными пятнами. Очевидно, начало беседы несколько не задалось.
                — Вы есть вор-разрушитель, thief-destroyer, и не надо делать вид благородного дона. Вам так плохо fit, то есть идёт. Мы здесь иметь business, а не светский раут,             — жестко хохотнул иностранец. Это было первое, что отчётливо услышал Федотов.
Видно было         — представителя российской стороны задели. От обиды Афиноген Иннокентьевич, даже ещё больше порыжел. Его глаза за стеклами очков заметались быстрее и он, пытаясь сохранять внешнюю невозмутимость, поинтересовался:
                — Хотелось бы определиться с Вашей терминологией. Что значит     — «вор-разрушитель»?
Иностранца сбить было трудно. Он с удовольствием прихлебнул пахучий кофе, поставил чашку на стол. Так же, с удовольствием закурил, и, выпустив струю дыма в сторону чиновника, пояснил:
                — Не будьте актёр. Вам это не идёт, а неискренность может повредить нашим отношениям. Понимать? У Вас в стране, в России, predators, то есть, thieves, воры во власти делятся на два больших, как это, класса, да. Один это вор-созидатель. Имеется в виду, что он созидает и ворует в небольшой ущерб, скорее quantity, то есть количеству, чем quality, то есть качеству. Понимать?
Уязвлённый Могилат качнул бородкой и отрицательно мотнул головой.
                — Ой, как сказать лучше по-русскому,         — зарубежный гость задумался.
                — Видимо так. Есть тот, кого интересует project, то есть проект и его результат. Он с него крадёт, но не рушит при этом перспектива. Сам проект. Понимать? Это вор-созидатель, thief-creator. А есть тот, кто своим воровством рушит перспектива для дела, для страны. Понимать? Это вор-разрушитель, thief-destroyer. Вы типичный вор-разрушитель. Но здесь не надо обида,                — он с беспокойством начал вглядываться в неприветливое лицо своего собеседника,           — Не надо обида. Надо работать, а я буду Вас уважать как партнёра. Мне для business этого хватать.
Но Афиноген Иннокентьевич, что называется, завёлся. Даже строй его речи отразил волнение:
                — Почему сразу – вор?! А Вы, простите, кто?
Иностранец в ответ на гневное выступление хмыкнул, неожиданно подмигнул и пространно пояснил:
                — Я работать на свою страну. При этом делать свой business с Вами. Понимать? Я делаю business для себя, но при этом работаю на свою страну. Будем искренни, так? Вы делать business для себя, но работать против своей страны. Поэтому Вы есть вор-разрушитель, но мы партнёры. Сталина нет, КГБ нет. Как это у Вас теперь шутят – ФСБ обозначать федеральная служба беспомощных или федеральная служба безденежных. Все про всех знают, а сидит один этот, мистер Ходорковски. Причём мы с Вами и со всеми остальными понимать не за воровство он сидит, потому, because, за воровство можно всех ваших oligarchs, как это, олигархов, сажать и на всю жизнь. Так? Мистер сидит за challenge, то есть за вызов, за message, за послание власти, что может руководить страной значительно лучше, чем она. Кстати, это нетрудно совсем. Вот власть и решила показать – something она делать хорошо. Значительно лучше, чем он. Как у нас шутить про Вашего Сталина, давно, – кто-то уметь сажать, кто-то уметь убирать, а кто-то уметь и то и другое,     — он с беспокойством посмотрел на собеседника,   — Это я говорить об урожай. Это такой игра слов. Понимать? Да, а так от всего можно откупиться. Страна плевать. Правильно? Нервничать плохо. Хорошо? Вас деньги интересовать, да? Я их плачу avec plesire, все обиды забудьте, это неконструктивно.
                — Ну, хорошо,      — через напряжённые губы выговорил Могилат. На самом деле видно было, что вовсе не хорошо, а плохо, и что фирмачу поплатиться придётся за правду. Попозже, но придётся. Недолго потерпит Афиноген Иннокентьевич, а уж потом конечно разберётся с негодяем по гамбургскому, так сказать, счёту. Потому как       — не надо теории всякие вредные придумывать, да словами неприличными разбрасываться.
                — Ну, хорошо,      — повторил Могилат,         — от меня Вам чего бы хотелось?
                — Всё просто очень. Я Вам давать список. Там предприятия, которые надо закрывать. Предлог может разный. Вы в этом понимать много больше. Нам важно прекратить работу тех, кто в списке, по специальности. Продать как недвижимость, так? Важно, чтобы люди разошлись. Вы там ещё сами заработать, а мы ещё платить Вам и Вашим коллегам за каждое предприятие, которое больше по профиль не работать. Выгодно, очень profitable, для настоящий вор – разрушитель,             — уверенно закончил речь вражеский лазутчик и полез в карман. Видимо за списком.
Чиновника вновь перекосило. Всё-таки цинизм западный он неприличен для российского человека. Нельзя некоторые вещи в нашей стране, наследнице хитроумной Византии, своими словами называть.
В этот момент, Федотов, жадно слушавший разговор, настолько увлёкся, что чуть не вплотную пододвинулся к переговорщикам. Находившийся в растрёпанных чувствах, Могилат увидел в этом шанс хоть немного отыграться за оскорбления, нанесённые ему собеседником. Пусть даже и на постороннем человеке, а тут такая удача – похоже, выпивший соплеменник, к тому же ещё и ведущий себя непристойно. Афиноген Иннокентьевич моргнул сидевшему невдалеке мордовороту, как впоследствии выяснилось своему охраннику, а сам толкнул Славу раскрытой ладонью в лицо.
Мордоворот мгновенно подхватил начинание своего шефа. Он подскочил к Федотову сзади, схватил его за голову и резко придавил её к столу. Потом дёрнул за волосы вверх, одновременно заломив правую руку за спину. Слава подобного нападения не ожидал. Ещё больше его возмутила ухмылочка Могилата, с которой тот, тут же, ударил его в лицо. И удар то слабый. Кулачок чиновника, был хоть и костистый, но маленький и лёгкий. А как унизительно?!
Не сдерживая обиду, Федотов соскользнул со стула на пол. При этом он с удовольствием ударил ногой в то место, которое, по идее, должно было отвечать за воспроизводство Могилатов, и сразу продолжил движение ноги назад, за голову, целясь в агрессивного мордоворота. Всё было обыденно до момента, когда охранник, получив удар ногой в лицо, выпустил Славу, но тут же достал пистолет. Иностранец, с интересом наблюдавший происходящее, как только увидел пистолет, достал свой. Сразу выяснилось, что фирмач тоже пришёл с охраной и тоже вооружённой. Уютное кафе, с аквариумами, красивой барной стойкой, фотографиями каких-то, видимо, уважаемых людей на стенках, мгновенно превратилось в крайне неприятное место. Три пистолета напрочь изменили атмосферу в заведении.
Правда, пострелять толком никому не дали. Александра Николаевна, находившаяся в группе прикрытия, вместе с Людмилой Львовной мгновенно начали действовать. Соседка, так ловко ударила сумочкой по стволу мордоворотовского пистолета, что выбила его из рук. Тут же она добавила ему удар локтём в голову и поставила слабо шевелящееся тело между собой и иностранцем. Тот с побелевшим от напряжения лицом как-то очень быстро и много начал стрелять из своего пистолета. Почему-то все выстрелы попадали в несчастного могилатовского охранника, а не в Александру Николаевну. В зале возник и начал нарастать многоголосый испуганный визг.
 «Глок»,                — успел сообразить, глядя на этот расстрел, лежащий на полу Слава,                — «но ведь его часто заедает». Мысль, кто не знает, субстанция материальная. Подумано – случилось. Стрельба прекратилась, а фирмач начал зачем-то трясти пистолет. Глаза его в ужасе смотрели на странного противника. А Александра Николаевна выпустила из рук бездыханного охранника Могилата и дважды ударила следующего врага. Первый раз основанием ладони в нос, снизу – вверх. Второй удар был нанесён неизвестно откуда взявшейся шариковой ручкой. После атаки она диковато, в фонтанчике из крови, торчала из шеи иностранца. Он широко развёл руки, растопырил скрюченные пальцы и рухнул на пол, опрокидывая стулья.
Тем временем тётя Люся обошлась со своим противником бескровно. Она изящно набросила на шею спутнику иностранца свой длинный узкий шарф и резко дёрнула его на себя и вниз. Хруста никто не услышал, что и немудрено было на фоне шума устроенного нервным посланцем Голана. Только, похоже, её атака привела к перелому шейных позвонков. Во всяком случае, неподвижность позы и отсутствие дыхания свидетельствовали об эффективности выполненного приёма.
Кстати, и Могилату не удалось уйти от ответа. Об его голову Федотов лично разбил графин с соком, внеся тем самым посильный вклад в конкретную схватку, в частности, и в борьбу с коррупцией вообще. Забегая вперёд, необходимо сказать, что этот, если откровенно, грубый поступок привёл к неожиданному терапевтическому эффекту. Не исключено, что Слава имел возможность запатентовать действенный метод социальной терапии, потому что та самая мысль, ну помните, о деньгах, которые все не заработать и так далее, да, так вот эта мысль, видимо от удара вылетела из пострадавшей головы. В результате, Афиноген Иннокентьевич полностью пересмотрел свои взгляды на жизнь и, вернувшись после операции из больницы, развернул бурную и, удивительно плодотворную деятельность «правильного» чиновника. Последствия, как легко догадаться, были тяжелы для него лично. Возникли конфликты в семье, почувствовавшей себя обобранной, понятные трения с коллегами и подельниками, не сошедшими с тропы циничной наживы, но преображённый Могилат смело гнул свою линию. Недоброжелатели даже переименовали его и за глаза начали называть просто «Могилой», грустно намекая на безуспешные попытки украсть вместе с ним немного денег. Но всё это случится потом.
А сейчас, переглянувшись, к выходу устремились Слава и Александра Николаевна с Людмилой Львовной. В зале осталась группа прикрытия. Как позже выяснил Федотов, её роль была чрезвычайно важна и заключалась в предоставлении следователям правильной версии произошедшего. «Правильной», понятно, с правильной точки зрения.
Вот и в этом случае Вера Ивановна исхитрилась запутать следствие напрочь. В её взволнованном рассказе убитый охранник Могилата был представлен героем, спасшим жизнь молодой и интересной женщине. Да, именно такая роль была отведена Александре Николаевне. Свидетельства других очевидцев были сбивчивы и во многом противоречивы. История, предложенная вниманию компетентных органов Верой Ивановной и ещё одним членом группы прикрытия, была стройна и логична. Потому она и была принята следствием за основу. Некий хам, роль отведённая посланцу Голана, цинично оскорбил девушку, на роль которой, как мы помним, была выдвинута Александра Николаевна. Никому неизвестный благородный молодой человек, правда, мы знаем, что это охранник Афиногена Иннокентьевича, вступился за неё и был, практически, расстрелян мерзавцем. Закрывая девушку своим телом, он таки успел как-то урезонить агрессора. Третий погибший, похоже, просто посторонний гражданин, случайно поскользнувшийся и сломавший себе шею.
Хитро ухмыльнувшись, внимательный читатель может спросить – простите, а пистолеты? Их же было три штуки! Милиция, чего ж не нашла их? Представляете, не нашла! Один только и обнаружила. Да и как она могла что-то найти, если ещё два орудия убийства были унесены «нашими», ещё до её появления.
Растерявшись, особо дотошный читатель, уже без ухмылки, спросит – ну, а другие свидетели? Просим не обижаться, но вопрос смешной. Видимо, спросивший, как это ни странно для россиянина пережившего девяностые годы, никогда в перестрелках не участвовал и при них не присутствовал. Просто, когда поднялась стрельба, народ моментально нырнул под столы. Некоторые, особо гибкие, и под стулья. Так что с составлением объективной картины оказалось сложновато – толком никто ничего не видел. Потому и восторжествовала версия, заботливо предложенная «нашими». Во избежание аполитичной путаницы необходимо при этом решительно разделять «наших» с «нашими», которых показывают по телевизору. Всем должно быть понятно, что экранные «наши» с настоящими ничего общего не имеют.
А Могилат, спросите Вы? Так вот, он здесь абсолютно ни причём. Так, кстати, оказалось гораздо интереснее и следствию. Просто, зашёл в кафе совершенно посторонний, но высокопоставленный товарищ, то есть господин, и случайно оказался в эпицентре, можно сказать. Пострадал, да, но случайно. Очевидно – дело раскрыто. Если что-то и осталось не сделанным, так это не награждены отличавшиеся в расследовании скромные специалисты.
 
 
                Глава 7. Повествующая о попытках героя прояснить обстоятельства гибели любимой женщины и о том, к чему это привело.
 
                Быстрое вовлечение Федотова в деятельность организации неожиданно привело к большому количеству «извлечённых». Наверное, всё было правильно, но как-то очень стремительно и резко. Короче, решено было дать Славе отдохнуть. Одного при этом не учла «комиссар» с сотоварищами         — не сможет он отдыхать, забыв о том, что совсем недавно произошло в офисе у Гогового. Так и получилось. Как только возникло свободное время, Федотов продолжил своё расследование произошедшего, а там, по плану, первым пунктом значилась встреча с завхозом.
                Встреча с ним получилась неожиданной. Слава рассчитывал обстоятельно осмотреться во дворе дома, где жил Фасков, и уверен был, что в этот ранний утренний час никого не встретит. Он аккуратно обошёл запущенный пыльный двор, нашел нужную парадную. Дом был старый, дореволюционный, и образуемый им двор имел аж целых три выхода. Федотов успешно определил, куда выводит первая подворотня. До конца прошёл вторым путём, а когда начал проверять третий проход, плавно переходящий из двора во двор, то, после очередного поворота, нос к носу столкнулся с Фасковым. Сергей Вадимович был не по-утреннему элегантен и почти «при параде». Даже на шее красовался, завязанный широким модным узлом, галстук. Оба отпрянули.
                — Ты чего здесь делаешь? – как обычно нагло, хотя и испуганно спросил завхоз. Его нижняя челюсть тут же упала, придавая защитный туповатый вид.
                — Тебя ищу! – с готовностью ответил Слава.
                — А зачем меня искать? Я чего тебе, баба нетрезвая что ли?                — так же испуганно, но по обыкновению паскудно, отреагировал неожиданный собеседник.
                — Пойдём,             — решительно сказал Федотов, потянув его за рукав. Завхоз мгновенно побелел. Он отрицательно покачал головой и сделал слабую попытку вырваться.
                — Куда пойдём-то? Мне может вовсе и не надо в ту сторону. Я сейчас тут своим стриженным цынкану, так они тебе быстро ласты завернут, — пугал Сергей Вадимович, но не было уверенности в его голосе.
                — Пойдём мы к тебе домой. Понял? – Слава бодро подтолкнул Фаскова к парадной,   — давай, давай, шевели конечностями, друг стриженных беспредельщиков.
                — Причём здесь стриженные беспредельщики,         — сварливо затянул тот, поднимаясь по лестнице. Шагая вверх, завхоз вертел головой и зримо задумывал какую-то гадость, не прекращая бубнить:
                — Они же мусора, то есть милиционеры из районного. От тебя ниточки целой не останется. Тебя же искать будут.
                — А ты чего не знаешь       — меня и так ищут,              — почти гордо сказал Федотов. Они поднялись уже на этаж, где располагалась Фасковская квартира, дверь которой зачем-то рассматривала лестничную площадку сразу двумя глазками. Тут завхоз резко оттолкнул Славу и, отпрыгнув в сторону, выхватил из кармана связку ключей. Один ключ – ригельный, был невообразимых размеров. Фасков, нехорошо улыбаясь, выставил его перед собой как нож.
                — Ну, чего, морда противная, взял? – торжествующе спросил он у Федотова. Только это был уже не тот Федотов. Последние дни его здорово закалили, в чём-то отучив от интеллигентных манер и склонности к переговорам. Слава почти лениво атаковал своего оппонента широким секущим движением ноги по переднему колену, одновременно сбил рукой чудо-ключ, и с разворота саданул завхоза в глаз. Ему очень-очень захотелось ударить Фаскова именно по лицу, а точнее в нахальный глаз, тускло блестевший из под нависшего века. Не хитро, не профессионально по шее там, или за ухом, или в кадык, а именно по неприятной физиономии. Прилетело хорошо – Сергей Вадимович упал на колени.
                — Если ты меня спрашивал, то, конечно, взял,           — радостно отозвался Слава на вопрос, наблюдая за результатом своего удара,    — вставай, убогий. Приглашай в квартиру. У меня к тебе вопросы есть.
                Фасков как-то надломился. Он молча встал, отряхнулся и, ни слова не говоря, открыл дверь. В мрачноватой и захламленной прихожей так же, не произнося ни слова, аккуратно переодел тапочки, прошёл в гостиную и уселся за стол. Глаз его, тем временем, начал усиленно набухать, но завхоз на это не реагировал. Положив руки на грязноватую клеенчатую скатерть, он приготовился отвечать на вопросы. Физическое воздействие, надо заметить, приводит порой к блестящим педагогическим результатам. Впрочем, это хорошо известно и из специальной литературы.
                Слава удобно расположился напротив и достал маленький блокнот.               — Вопрос первый – что не так сделал Гоговой?
                — Он зажал не те материалы. Я ему говорил, идиоту, но ты ведь знаешь его, то есть знал.
                — Вопрос второй – какие материалы?
                — На одного мужика. Его заказали отпиарить наоборот. Ну, в смысле помоями облить, как следует. Как Гоговой умеет, то есть умел. Обычно-то, может знаешь, он изображал очевидца. В смысле у него такой метод был. Он начинал такую песню петь – мол, сам слышал, своими ушами, как этот негодяй Вас, уважаемый, так и так поливал. Короче, обзывал «земляным червяком» и «пятнистой жабой». А здесь сказали – нет. Нужна как бы документальная объективность. Чтобы её изобразить дали на клиента компромат. Я краем глаза смотрел,            — Фасков наморщил подбитый глаз, пытаясь изобразить просмотр «краем глаза». Получилось неубедительно.
                — Там всего много разного было. Основное              — вроде мужик, ну заказанный, связан с какими-то иностранцами, а у тех план развалить страну всерьёз. До конца. И на части поделить Родину нашу любимую между своими дольщиками по Евроюниону.
                Слава вскочил. Завхоз сжался на стуле и прикрылся рукой от удара.
                — Чего ты, чего ты? Сам спросил, я тут не причём, — заканючил он.
                — Какой план, как называется? – Федотом спросил это с таким напряжением, что Фасков, не опуская рук и поблескивая глазами из их переплетенья, ответил на всякий случай плаксивым голосом.
                — Ну, чего ты, чего ты? Какого-то «Голого» план. Вот прозвища у людей – очуметь! Да и название у всей их затеи тоже дурацкое – вроде «Ценз».
                — А дальше что? – Слава задал вопрос, стоя, наклонившись над завхозом.
                — Чего дальше-то? Они, видать, дать материал дали, а потом сообразили – зря. Может их поправил кто-то. В любом случае у заказчиков офис сгорел, а к нам уже другие приезжали, вроде бы непосредственно от заказанного этого мужика. Вежливые такие, хоть и бритые почти наголо, интеллигентные. Даже, тихие, но, неприятно тихие, по – кладбищенски как-то. Вдвоем приехали и очень попросили всё отдать. Ты Гогового помнишь, трус редкий. Да и потом, он же не дурак – как сказали, сразу всё отдал. Даже, помню, заикаясь, правда, пошутил, мол жаль, что не успели посмотреть материал. Но это только так выглядело, что не дурак. На поверку вышло – полный идиот. Он, оказывается, копии себе с тех материалов сделал. Ну, а я увидел. Зачем мне неприятности? Ещё подумали бы, что мы вместе. Я и «стукнул» этим интеллигентным, по телефончику, который оставили,               — он плаксиво шмыгнул носом и заторопился, путаясь в словах.
                — Только Слав, я ни сном, никак, ни духом. Не думал я, что так жёстко всё будет. Они мне сказали – уйди во столько-то, чтобы на тебя не подумали. Мне и в голову придти, просто, не могло, какая катавасия может произойти. Девку твою жалко, так она тебе и не да… — Фасков опять испуганно вдавил голову в плечи и замолк.
                — Я тебе чего ещё хочу сказать, Слав. Этим то я тоже его называл, а потом подумал. Там ведь, в конторе, похоже, в курсах ещё один был              — Константин Семёношвили,          — Фасков преданно посмотрел на Федотова.
                — Семёношвили? Это курчавый?
                — Точно! Он самый! Ты его, наверняка, должен помнить. Такой комсомольский вождь, весь в несостоявшихся амбициях. Ну и в морщинах от них, ясен перец. Так вот сдаётся мне, что он тоже был в курсах. Потому как про него не спрашивали никогда. Значит, общались тайно. Правильно я рассуждаю? – старательный завхоз облизнул толстые губы.
                — Рассуждаешь ты, может, и правильно, а вот скажи, этот твой комсомолец очки носил?
                — Да? В большой такой оправе, немодной. На амбициях, знаешь, денег то не заработаешь. А при чём здесь очки?
                — Очки при том, что один ты остался, хранителем знания. Убили твои корреспонденты этого Семёношвили. Прямо там, вместе с Гоговым. Я его в кабинете сам видел.
Никак не опечалившись от воспоминаний, Федотов продолжил процесс сбора информации:
                — Следующий вопрос – после этого ты с кем-нибудь из этих тихих встречался?
                — Да зачем мне? Сообщение моё мне оплатили сразу, ещё до всего смертоубийства, а так я их и видеть душегубов не хочу,                 — завхоз закончил фразу совсем тихо. Видимо сообразил, что с информацией об оплате труда погорячился. Слава оговорки не заметил. Он с участливым интересом посмотрел на Сергея Вадимовича.
                — Ты понимаешь, придурок, что тебя уже ищут?
                — Зачем? Со мной ведь уже рассчитались,                 — нервно спросил завхоз.
                — Думаю, у твоих друзей другое мнение. Но это так, к слову. Ты мне, человек нехороший, ответь, а где материалы?
Фасков ответил сразу, не задумываясь ни секунды:
                — Если не нашли, то только у Галины, у секретаря. Больше негде. Гоговой и раньше иногда просил её разное дома подержать. Говорил – боится, что жена увидит. У него дома такое гестапо, что ты…. Было.
Ответив на вопрос, он вдруг сильно заволновался:
                — Слушай, а почему у них другое мнение?
                — Потому, что ты единственный ещё живой свидетель. Про меня ведь никто не знает,                — рассеянно ответил Слава.
Завхоз зябко повёл плечами, почесал волосы спереди, потом на затылке. Зачем-то потрогал ухо, подпёр тяжелую челюсть ладонью и на некоторое время замолчал. Федотов, погружённый в свои мысли, тоже разговора не поддержал.
                — А я и не скажу им ничего. Отпусти меня, ладно? Я им даже про Галину ничего не сказал. В смысле проинформировал, но вообще, ни фамилии не назвал, ни адреса. Да я их и не знаю, если честно. Телефон только дал домашний и всё. И про тебя я ничего не скажу. А сам тихо-тихо и на дачу. Там хрена найдут. Она не на меня записана, а на мою «крысу»,       — Фасков искательно посмотрел на Славу,              — Договорились?
                — Нет, не договорились. Ты для меня человек абсолютно понятный,                 — сказал Федотов, продолжая что-то обдумывать.
                — И какой же это я человек, по твоему мнению, стесняюсь спросить? – невзирая на обстоятельства, несколько кокетливо поинтересовался завхоз.
                — Гнилой,              — Слава прямо посмотрел ему в лицо,         — гнилой, иначе тебя никак и не назовёшь. И веры тебе нет никакой. Где «телефончик» по которому ты своего начальника продал?
Обиженный Фасков оскорблено засопел. Повернувшись к Федотову спиной, он стал искать в кипе газет, счетов, каких-то рекламных буклетов, лежащей на столе у стены. Роясь, завхоз невнятно, но обиженно бубнил.
Интересно насколько всё-таки своеобразно организована людская психика. Даже совершив подлость, а уж тем более постоянно живя таким нехорошим образом, человек всегда готов найти себе оправдание. И, напротив, любое обличение своих, мягко скажем, недостатков воспринимает очень болезненно. Многие обличители из-за такого своеобразия людской породы сильно пострадали. Некоторых даже распяли.
                — Слушай, а как фамилия мужика, которого заказали помоями облить? – внезапно заинтересовался Слава.
                — Я чего не говорил? Так это мы с удовольствием. Фамилия у него известная, но думаю, что это не сам, а однофамилец нашего цветного реформатора,    — повернувшись лицом, с готовностью доложил Фасков.
                — Кстати, вот и «телефончик»,        — на фирменном бланке компании Гогового был написан номер телефона с пометкой «моб». Понимай, как знаешь: либо «моб» в смысле мобильный, либо «моб» в смысле «mobsters»     — бандиты. Хотя в данном случае правдой было и то и другое.
                — Подожди, какого цветного реформатора? Ты по-человечески вообще можешь говорить? – вдруг сообразил Федотов.
                — Так я и говорю,                — отозвался завхоз,             — Хубайс, мужика того фамилия. Как у главного пегого всей страны.
                Слава почувствовал внезапную тоску. Как в старой песне, которую ему когда-то пропела тогда любимая девушка – «ты поселил во мне тоску, а в сердце моём осень». Хубайс – это уже серьёзно. Тут вам не Сойкин или Могилат. Те рвали на части остатки. А пегий …. Как сказал про него в одном интервью очень недружественный зарубежный политик – «мы никогда не предполагали, что обладаем оружием такой разрушительной силы». Этот разрушил могучую страну. Правда, большинство думающего народа предполагали, что он просто удачливый дурак, а не хитрая и коварная бестия, просчитывающая каждый свой шаг. Но в любом случае, как не крути, если он участвует в «Цензе», то план этот становится из недоброго пожелания серьёзной угрозой.
                Федотов взял листок в руки и решительно потянулся к телефону. Сергей Вадимович отчаянно пискнул:
                — Только не с моего телефона. Слава, ну будь человеком! Я же всех сдал, кого помнил! Давай ещё чего-нибудь вспомню, только прошу, не от меня.
                Не обращая на внешний раздражитель внимания, Слава начал набирать номер. Обезумев от неотвратимой расплаты, Фасков прыгнул на него, несмешно лязгая зубами. После короткой схватки количество зубов убавилось, а завхоз перестал лязгать и замкнулся в себе.
                Федотов опять набрал номер. Его звонка, похоже, ждали. Ну, может не его лично, но с телефона Фаскова. После первого гудка бесцветный мужской голос участливо отозвался:
                — Слушаю Вас, Сергей Вадимович! Ещё что-нибудь вспомнили?
                — Да я так просто. Типа узнать, куда мне теперь. Может можно к родственникам в Сибирь? – Слава старательно бубнил, пытаясь изобразить голос завхоза. Его выступление, похоже, удалось. Участливый моментально отреагировал на просьбу:
                — Мы бы Вас очень попросили пока никуда не отлучаться из города и даже из квартиры не выходить. Во-первых, по городу бегает Ваш недоброжелатель – Федотов, и Ваша встреча с ним может оказаться чревата неприятными последствиями,               — Слава скорчил гримасу невидимому собеседнику,            — а, во-вторых, нам бы хотелось, чтобы Галина, на которую Вы любезно указали, рассказала бы нам всё при Вас. Естественно, это будет оплачено дополнительно.
                Старательно актёрствующий Федотов вжился в образ, ещё раз уронил челюсть, и пробубнил:
                — Понял, понял. Подожду тогда, пока вы эту шалаву найдёте.
                — Вот и славно,    — получил он в ответ, и трубку повесили.
                Слава тоже повесил трубку и задумчиво посмотрел на завхоза. Тот задвигал ногами. Потом заблажил на всякий случай:
                — Ну, чего ты, чего ты! Я ведь сказал всё сам. Может быть, отпустишь меня, а? Если на дачу нельзя, может можно, как ты сказал, к твоим родственникам в Сибирь? Я бы и к своим поехал, но у меня там нет никого. А, Слав?
 
 
                Глава 8. В которой Слава опять встречается с человеком известном читателю под псевдонимом «Павел I», но встреча не приносит ни одной из сторон никакой радости.
 
Собственно, устраивать засаду в квартире этого негодяя, Сергея Вадимовича, он и не собирался. После беседы с предполагаемыми убийцами, Федотов аккуратно связал ему руки спереди с помощью пластмассовых хомутиков неясного назначения, огромное количество которых удалось ему обнаружить под ванной. Памятуя о гуманности, ими же определил максимально возможную высоту подъёма рук своего собеседника. Для этого он связал ноги Фаскова и соединил «ножные» и «ручные» путы между собой.
С удовольствием, осмотрев дело рук своих, Слава пожелал угрюмо молчавшему завхозу всяческих успехов и подошёл к входной двери. Уже можно сказать руку протянул к дверной ручке. Тут начались странности. Ручка сама повернулась, а дверь начала медленно открываться.
Известно, чудеса               — это когда что-то странное происходит не с тобой. Чудеса, происходящие с тобой лично, как правило, называются неприятности. Не искушая судьбу, Федотов изо всей силы ударил в дверь ногой. С той стороны что-то шумно, с односложным междометием, упало. Стало тихо.
Попытка открыть дверь пошире и обеспечить обзор не удалась. Упавшее «что-то» мешало. С усилием протиснувшись на площадку, Слава увидел человека, который сильно пострадал от неверия в чудеса и, как следствие, от удара. Человеку было плохо              — он лежал на площадке окровавленным лицом вверх и не шевелился. Пистолет (опять оружие!) с глушителем валялся в стороне. Подобрав его, Федотов наклонился к лежащему. Несмотря на разбитый нос, в нём легко можно было узнать старого знакомого                 — перед ним лежал «Павел I».
Слава затащил, неожиданно оказавшегося очень тяжёлым, «Павлушу» в квартиру к Фаскову. Тот испуганно моргал и искательно смотрел на Федотова.
                — Ну, понял? – спросил Слава.
                — Чего понял-то? – зачастил завхоз,              — Ты позвонил, вот они сразу и прислали за тобой.
                — Дурак ты, братец. У тебя, похоже, даже не уши холодные, а просто в голове мороз. Не Фасков ты, пожалуй, а Отморозков,                 — проникновенно ответил Слава,   — Прикинь, через сколько минут после нашего разговора этот орёл здесь появился. Прикинул?
Федотов внимательно посмотрел в лицо Сергея Вадимовича. Увиденное огорчило, и Слава продолжил свои пояснения:
                — Кстати, он ещё какое-то время затратил на твои хитрые замки. Думаю, ты меня теперь как папу слушаться должен – я тебе просто вторую жизнь подарил. Но не могу не сказать тебе горькую правду — мне такой сын не нужен. Поэтому, после разговора с этим гавриком я уйду, а тебя здесь оставлю. Не сын ты мне больше. Нет, не сын. Отказываюсь я от тебя и ответственно заявляю – ты уже взрослый и алиментов, или другой какой помощи, не жди!
                — Славочка,           — срываясь на крик, позвал Фасков. Федотов ушёл в глубь квартиры за подручным материалом.
                — Славочка, ты что?! Ты что, сволочь?!!! Ой, извини. Ты что, скотина, как это «оставить», после всего мною для тебя сделанного?! Я же хороший, я же тебе всех продал, – лицо завхоза покрылось потом.
Вернувшийся Федотов, не слушая его, сноровисто вязал хомутиками вновь поступившее тело. Труд увенчался успехом            — «Павлуша» очнулся уже хорошо связанным.
Слава удобно расположился на массивном стуле, который аккуратно поставил рядом со своим пленником. Заботливо улыбнувшись ему, Федотов неинтеллигентно начал беседу:
                — Ну?
Захваченный попробовал дернуться, но хомутики держали хорошо.
                — Не рекомендую. Устанешь раньше. А сколько Вам здесь с этим гнусом лежать никто не знает. Это уж судьба решит, но шанс есть. Вернее будет,                 — Слава почему-то стал изображать Мюллера в замечательном фильме советской поры под названием «Семнадцать мгновений весны». Почувствовав это, он смутился.
                — Ладно. Меня интересует один вопрос. Вернее два, нет, три. Кто послал вас в офис к Гоговому, кто остальные исполнители и какое отношение всё это имеет к «Цензу». Прошу излагать быстро, чётко и без вариантов толкований. Как говорится – из брюк в руки. Начинай.
«Павлуша» дёрнулся только один раз при слове «ценз», а так, во время всего остального выступления Славы он почти шипел и презрительно фыркал. Издаваемые им звуки периодически складывались в неприличные, откровенно говоря, попросту матерные, словообразования. Вот и предоставленное ему слово он использовал для очередной неприличной тирады. Суть её сводилась к угрозам.
Федотов спокойно дослушал до конца все обещания мести и заведомо ложную информацию о, якобы имевшийся между ним и «Павлушей», близости в особо изощрённых формах. Ничего не оспаривая и не возмущаясь рассказами о своих интимных похождениях, он поднял стул и поставил его прямо над пленником. Ножки встали так, что голова аккуратно торчала из-под стула, дыханию ничего не мешало, но пошевелиться не стало никакой возможности. Хамоватая речь тут же прекратилась. Глаза снизу с беспокойством стали следить за непонятными приготовлениями. Слава тем временем по очереди, давая клиенту оценить каждый предмет по достоинству, приволок из хозяйственного шкафчика в прихожей небольшой топор, клещи, пассатижи, ножницы по металлу, ножовку, молоток и несколько здоровущих гвоздей. Всё это живописной композицией было расположено возле высунутой головы. Откровенно говоря, что делать дальше, было абсолютно неясно – не мучить же его действительно. Федотов взял в руки особо приглянувшиеся ножницы по металлу, ржавчина на которых неприятно напоминала кровь. Щёлкнув ими в воздухе, он произнёс вступительную речь:
                — Ну, что же. Я твою позицию понял, хотя, следует отметить, излагаешь ты бескультурно, не чувствуется работы над собой. Теперь озвучиваю своё понимание ситуации – меня ты и твои товарищи вдруг, не спрашивая, записали на свою войну, и ты лично, дядя, для меня теперь, как «язык» на фронте. Так что беседовать с тобой я буду по законам военного времени. Готовься к неприятному.
В нехорошей паузе стало слышно, как узник зацарапал ногтями паркет. Добавляя ужаса и зарабатывая свободу, сбоку, подыгрывая, заорал Фасков:
                — Ой, поверните меня в сторону! Не могу я на такое смотреть! Я даже вида сырых мозгов переносить не могу, а уж когда их есть начинают!
Якобы обессиленный завхоз замолк. От погружения в жутковатый натурализм «Павлуше» и Славе стало нехорошо одновременно. Только наш герой, как настоящий представитель поединков в свободном стиле, сдержался, а вот пленник, быстро меняя цветовую гамму на лице от красной к зелёно-жёлтой, а затем к нежно синей, закричал уже благим матом:
                — Н-е-е-е-е-т! Не надо! Всё-всё расскажу! Спросите меня! Пожалуйста!
При этом цвет физиономии узника продолжал меняться, а сам он тщетно пытался сильными толчками выбраться из под стула. Федотову стало неловко. Он интеллигентно пожал плечами и вежливо сказал:
                — Давай, попробуем просто так беседовать, без подручных средств. Конечно, лучше решать всё без эксцессов. Меня интересует, во-первых: кто вас послал в офис к Гоговому.
                Слушая, «Павлуша» с готовностью кивал каждому слову, лицо его от усердия или страха, покрылось потом, и он с нетерпением ждал конца вопроса, чтобы тут же ответить:
                — Меня никто не посылал,               — он со страхом вглядывался в
Славино лицо, ища малейший намёк на недовольство,         — меня просто взяли прямо с дежурства и сказали, что надо срочно ехать. Не сказали куда. Вернее в машине сказали. Я ведь в милиции служу. Капитаном, то есть оборотнем.
                Федотов без тени недовольства кивнул головой и плавно повёл ладонью в воздухе, в смысле, оборотнем, ну и ….
                — У меня семья,   — продолжил нечестный капитан из-под стула,         — а тут денег нет. Даже зарплаты. Крышевать противно, а дружок – одноклассник предложил одно дело. Мне говорит, денег должны и давно, но отдавать не хотят. Давай, предложил, съездим. Ты там по форме представишься, и всё в порядке будет. Половина — твоя. Сначала-то я не хотел. Потом, по работе противный момент такой наступил. Один у нас там особо резвый, по смешному так, банду киллеров сляпал, то есть придумал, и на банде этой, как на трамплине, вверх взлетел. Он-то взлетел, а нам как бы дорабатывать пустоту. Противно так стало, да ещё денег нет. Короче, вписался я в эту тему. Только это не возврат вовсе был, а чистый налёт, к тому же ещё и застрелили там человека. Фамилия дружка-одноклассника – Кржижановский, зовут – Жора. Конечно, позже-то я понял, что он тварь последняя, а не друг. Только поздно.
                Слава мягко, стараясь не прервать поток откровений, добавил вопрос:
                — Как же так, тварь? Всё-таки одноклассник, свидетель отроческих утех, можно сказать.
                — Какие там, на хрен, утехи! То есть утехи то, были конечное дело,    — тут же поправил себя пленник,   — Но жлоб он жлоб и есть, что с утехами, что без них. Вот он, например, ремонт у себя в квартире затеял, у меня мастеров попросил. Я его сдуру, иначе не скажешь, порекомендовал знакомым работягам. Хорошим таким, настоящим, правильным. Говорю им: «Мужики, вот вам нормальный человек, сделаете хорошо, по нормальному рассчитается. Даже не думайте.» Так он в расчётах такое затеял. Хоть сам доплачивай! Короче жлоб, хотя и строит из себя интеллигента.
                — А где найти этого нехорошего и скупого жлоба    — Кржижановского? Где бы с ним пообщаться?
                Капитан с лёгким недоумением ответил:
                — Как где? Теперь уже негде, поздно. Вы же его ещё там, в офисе убили, то есть наказали. В смысле, он ещё там понёс заслуженное наказание. Между прочим, вполне заслуженное – сколько народу он в конторе зазря настрелял! Причём мы толком и не поняли, с чего он так развоевался. Хозяин конторы единственный кто в теме был. Ещё что-то этот гнус,       — он попытался кивнуть головой в сторону Фаскова,           — мог знать. Остальные – вообще не при делах, да и помалкивали они все. Только девушка, знакомая Ваша, нас всех обозвала очень обидно, за гранью приличий, и несколько раз. Причём каждого.
                Федотов поднялся со стула, чтобы не смотреть на своего собеседника и, стараясь казаться невозмутимым, спросил:
                — Кто третий?
                «Павлуша» на секунду замешкался, но ответил так же бодро:
                — Это      — мой родственник. Брат жены. Тоже оборотень, только он не уголовный розыск, а ГИБДД изнутри разлагает.
                Слава хмыкнул:
                — Плохо это у него получается. Организация продолжает оставаться очень монолитной в достижении своих целей. Так, а он как попал в ваш коллектив?
                — Так это я его пригласил. После второго раза Кржижановский мне говорит, мол, нужен кто-нибудь ещё, но близкий. Вот я и позвал, — капитан начал отвечать уже спокойнее, но искренность, в желании всё рассказать, ещё не пропала.
                — Зачем Гогового хотели убрать, точнее убрали?
                — Ему какие-то идиоты дали на «папу» документы, чтобы он его в прессе пополоскал. Ну, наши, когда это всекли, то заказчиков быстренько схоронили. Там удачно очень всё получилось – они все четверо оказались заядлыми рыбаками. Вообще без проблем прошло. Утонули и утонули. А этого, Гогового, его в начале никто всерьёз и не принял. Сказали – отдай. Кржиж к нему сам ездил, с ещё одним тихарилой, с Толиком. Ну, а тот, терпила, даже заикаться начал, когда они у него поинтересовались – он уже семью обеспечил или надо сначала поехать застраховаться. А может, он и раньше заикался. Короче документы он все отдал. Потом этот,       — капитан кивнул в сторону Фаскова,          — позвонил и стукнул, что копии остались. Ну, Толик вежливо так позвонил. Мол, нехорошо, Вы нас извините, но порядочные пацаны так не поступают, потому как берегут собственное здоровье и жизнь, а тот даже не дослушал. Начал кричать, что выведет всех на чистую воду и прочую хрень. Ну, мы и подъехали с наводящими вопросами и прямыми ответами.
                — Удивительно даже,          — Федотов покачал головой, присаживаясь обратно на стул,               — Удивительно, а ведь я вас всех именно за бандитов принял!
                — Чего тут удивительного? – рассудительно сказал пленный,               — все мы одна порода – хищная.
                Он выпятил челюсть и пояснил:
                — Образ жизни у нас с бандитами одинаковый – хищный. Отсюда и повадки и внешний вид. Бытиё, как говорится, определяет сознание и наоборот.
                Слава с интересом наклонился над собеседником:
                — У вас это у кого?
                — Да у милиционеров! Я не про себя. Чего там        — я оборотень конченый, но есть ещё настоящие ребята. Если их мы, оборотни, передавим, то стране – трендец,               — заявил он с непонятной гордостью то ли за настоящих ребят, то ли за подступающий трендец, — Кстати, чтобы понятно было. Победенко он из таких, настоящих. Майор, если про меня правду узнает, то просто грохнет. Сам грохнет. Придумает, как обставиться, и сделает в лучшем виде. Никто и не поймёт. Профессионал!
                — Мы чего тебя стали искать? Зачем этого,                — он опять попытался кивнуть на Фаскова,                — и эту их Галину хотели убрать? Боссы сообразили – если Победенко вцепится, то не то, что до меня, для них это тьфу, до «Ценза» доберётся. Придётся его…. Ну того…. Будет лишний шум. Ну, а вы все в смерти тихие. В том смысле, что особо никто копаться не будет.
                Слава, помедлив, смирился с негромкостью своей кончины, согласно кивнул и спросил:
                — Слушай, а про «Ценз» ты толком чего знаешь?
                Он не успел продолжить                 — капитан мгновенно молодцевато ответил:
                — Да ничего, практически. Знаю только, что есть план, по которому наш «папа» хочет оторвать кусок от страны в личное пользование, навроде как княжество. И типа у него есть единомышленники и здесь, ну, тоже быть князьями нацелились, и за кордоном. Они говорят, что вместе мы, россияне, очень склонны к этому,   — он приостановился, вспоминая сложное словосочетание,                — «агрессивному тоталитаризму», во. Но если мы все сами разделимся на «эффективные республики», откажемся от ядерного оружия, и часть земли отдадим в «Евроюнион», то всем будет хорошо. У нас отомрёт склонность к тоталитаризму, кроме того, к нам придёт настоящая культура, а они будут нам бесплатно помогать строить новую, полную настоящих ценностей жизнь. Мы должны понять, что арийцы или англосаксы там всякие, давно живут в разных государствах и радуются. Так же и славяне могут радоваться, то есть должны. И татары и якуты и башкиры и остальные все.
                Капитан отбарабанил весь бред с прикрытыми глазами, явно вспоминая, чьи то речи.
                — Ты чего? Придурок? Помогут они, как же, в очереди уже стоят, скандалят, кто где стоял. Это, так сказать, во-первых. Во-вторых, что значит «должны»? Неаккуратно там у них с выражениями. Очень неаккуратно. И вообще, кому мы должны – мы всем прощаем! – грубовато прокомментировал выступление Слава.
                Оборотень открыл глаза. На его лице появилось странное выражение.
                — Братан, прошу не обижаться. В этой комнате придурок, конечно, есть, но это не я и не этот урод.
                Он как-то уверенно пошевелился под стулом. Похоже, собственный рассказ его взбодрил.
                — Тебя, кстати, как зовут? – спросил Федотов, немного настороженный переменами в настроении допрашиваемого, и ничуть не удивился, когда тот ответил:
                — Павлом меня зовут. Фамилия моя Романов.
                Сам почувствовав изменения в общем настрое, в тональности разговора, Павел напористо добавил:
                — Слышь, ты бы лучше сдался нашим! Ведь мы – это государство! Разве тебе непонятно, куда власть клонит? У них же там почти все в «Цензе»! Думаешь, то, что в стране происходит – просто глупость? Или бензин дорожает, потому что из-за подорожания цен на бензин увеличиваются затраты на его перевозку? Нет, не прав ты, братан. Это всё по плану! Вот сейчас нефть вверх по цене, а у нас кризис! Случайно? Глупость? Идиотизм? Нет! Это план такой!
                Слава досадливо помотал головой:
                — Ладно, ты меня вербовать кончай. А то ты мне сейчас некоего Саакашили перед неким Бушем напоминаешь. Чуть не танцуешь оттого, что, тебе позволили руку лизнуть. Где твоё достоинство?
Капитан нагло ухмыльнулся в ответ и, демонстрируя некую образованность, заметил:
                — Ты меня с этим локальным фюрером не путай! Ему без нашей страны никак нельзя. У него же вся национальная идея, как и прибалтийских лидеров, – это борьба с Россией и охаивание общей с ней истории. Чтобы новый хозяин дал сапог лизнуть, а может и кость со стола метнул. Это я в курсе. Тут мужик один, по фамилии Подопригора, здорово их приложил всех. Сам в газете читал. Толково так журналюга всё объяснил, я даже запомнил. Он выразился в том смысле, что для некоторых из наших соседей не собственная история с культурой и не язык с территорией служат основой национального самосознания, а близость России, борьба с которой придаёт смысл бытию. Вот так! Поэтому – не обзывайся!
Слава махнул рукой, встал и отошёл от патриотично настроенного оборотня. Прошёлся по комнате. Отвёл непонятно грязного рисунка занавеску и выглянул во двор. В углу скромно притулилась «единичка» красного цвета. Классическая машина киллеров и прочих людей несимпатичных профессиональных устремлений.
                — Машина красная твоя? – Слава спросил, чтобы остановить словесный поток, прорвавшийся у капитана Романова. Тут же, не дожидаясь очевидного ответа, задал следующий вопрос:
                — Ты вот про «папу» говорил. Как у нас папу то зовут?
Павлуша отвернулся. Федотов подошёл к нему и, как оказалось, очень удачно – со стороны топора. Подход удался, пленник опять внезапно и быстро заговорил:
                — Скажу, скажу. Зачем мне муку за него принимать. Только вот этого сначала замочи,            — он мотнул головой в строну Фаскова,               — Иначе мне потом кранты от наших будут.
Завхоз отреагировал моментально:
                — Что, скотина? Что оборотень? Грызлов до тебя не добрался, так я тебя сам загрызу! Что предатель Родины? Тебе от всего нашего народа так и так конец!
Он внезапно перешёл на визг:
                — Убивец! Бандитская рожа! Ишь, чего просит?! У кого, скотина! У благороднейшего человека, с которым мы всю вашу банду выведем на чистые, российские воды! Говори, а то меня сейчас Вячеслав Михайлович развяжет, и я тебя за Гогового и Россию порву, как Тузик варежку, как ….
                — Молчать обоим! – Слава почувствовал легкую головную боль. Одновременно в голове возникла странноватая мысль о трудной доле контрразведчика, чекиста и, почему-то сотрудника сигуранцы. Сигуранца всплыла самостоятельно, и только потом вспомнилось, что это румынский вариант гестапо времён войны.
                — Короче, без всяких пожеланий, кроме как жить, но сейчас! Кто «папа»?
                — Да, не могу я при нём! Ну, пойми! Ведь он продаст, сразу продаст, – быстро ответил вновь сломавшийся пленник. При этом он усиленно моргал и делал зовущие пассы глазами.
                — Чёрт с тобой! – Федотов ухватил за шиворот модного костюма куклу под именем Фасков и потащил на кухню. Завхоз пытался препятствовать своему перемещению, и время на его транспортировку понадобилось достаточно. Достаточно много, чтобы хитрый капитан освободился от пут и заодно прихватил топорик. Именно им он многозначительно помахивал, когда Слава вернулся в комнату.
                — Ну, чего, дружок? Подождём моих товарищей? А это,       — он кивнул головой на разложенный инструмент,                 — пусть полежит. Пригодится! Как считаешь?
                — Не согласен! – крикнул Федотов и прыгнул вперёд, метя головой в лицо не раскаявшегося оборотня. Туда он не попал, враг отклонился, но от мощного удара в грудь Павел выронил топор, а Слава успел вскочить и повернуться к противнику лицом. Грозное оружие сиротливо лежало как раз между ними. Дальнейшее определилось разницей в поставленных целях. Капитан хотел схватить топор и с его помощью поставить победную точку, а точнее кровавую кляксу в общении. Федотов сразу решил обойтись без подручных средств. Когда противник попробовал наклониться за оружием, он подпрыгнул и в прыжке ударил ногой снизу вверх в удачно открывшуюся челюсть. Павлуша выгнулся дугой вверх, но устоял. Тут же Слава добавил ещё один удар ногой уже прямой, с разворота, и опять в голову. Капитана отбросило на подоконник и дальше, в оконную раму. Раздался звон стекла. Дальнейшее Федотов, только поставивший ногу после удара, наблюдал, как в замедленном кино. Широко открытый рот Павла, лежащего головой в раме, и большущий стекольный фрагмент, который сверху, медленно-медленно, скользит к шее капитана, как гильотинный нож. Потом картинка стала быстрой, раздался дикий крик, переходящий в клёкот и неприятное бульканье.
Слава отвернулся. Из кухни раздался голос Фаскова:
                — Товарищ капитан! Всё в порядке? Вот ведь какая сволочь был этот самый Федотов! Сколько его помню он вечно против ветра брызгал     — скотина! Главное, я ему всегда объяснял: «Почему у тебя на всё своё мнение? Ты же народ! Значит и мнение у тебя должно быть народное           — как у всех!» Помните, я Вам ещё тогда говорил, что его нужно обязательно первым кончить. Такие типы вечно лезут не в свои дела и мешают серьёзным людям. А Вы молодец! Я в Вас лично никогда не сомневался. Здорово я его отвлекал, правда? Вы уж извините, если из моих слов что-нибудь обидным показалось для Вас или товарищей Ваших или, тем более, для руководства. Не со зла это я, а в роль для общего дела вошёл. Сейчас вот уже вышел. Развяжите меня, пожалуйста.
Слава немного постоял, послушал, затем подошёл к телу Романова и, стараясь не смотреть выше груди, аккуратно вытащил из кармана ключи от машины. Тем временем из кухни понеслись планы по поимке «этой крысы, Галки». Их Федотов слушать не стал. Подобрав пистолет покойного оборотня, он вышел из квартиры и плотно закрыл за собой входную дверь.
 
 
                Глава 9. Утверждающая, что надеяться на успех можно только тогда, когда борешься не со следствием, но с причиной, а Федотов, руководствуясь этим, пытается найти заказчиков.
 
                Он выехал на трофейной «единичке» на Крестовский остров – многолетнюю зону активного и не очень отдыха ленинградцев и их потомков с тревожной судьбой           — петербуржцев. Оставив машину недалеко от входа в метро, Слава вышел в парк и бездумно стал бродить мимо аттракционов, яхт-клуба, останков ресторана «Восток», чудесно проросшими в элитный дом. Кстати, у него, как и у многих простых смертных, объявление о продаже возле таких домов всегда вызывали раздражение – он не мог понять, что обозначают указанные суммы – стоимость квартиры, квадратного метра или чего-то ещё.
Добрёл до ресторана «Русская рыбалка», где взрослые дяди и тёти, следуя документально запротоколированному фотографиями примеру президента, с удовольствием ловили себе благородную рыбку на пропитание. Обошёл забавный ансамбль «Карла и Фридриха», ресторана с прекрасными внешними данными и, по слухам, вычурной, но невкусной кухней.
                Федотов чувствовал, что с ним что-то случилось и, только поблуждав по парку и выпав из темпа, в котором жил и действовал последнее время, он понял – потерян кураж. Да-да, именно из-за его потери, ошеломлённый признанием и подавленный очередным летальным исходом, Слава впал в бездеятельность. Количество людей, отошедших за последнее время с его помощью в мир иной, стало неприятно напоминать современные детективы. Причём даже в многообразии видов отхода «туда» тоже могла быть угадана злая воля недоброго писателя или режиссёра. Только нет никакого режиссёра, и нагромождение случающегося происходит из-за того, что окунулся он в нечто грязное и жестокое. Ведь, если бы вышло по-капитановски, то пришлось бы принять ему смерть лютую, а может ещё и молить её как избавление. Больно уж там ребята недобрые, по ту сторону баррикады.
                Вообще всё стало складываться неожиданно. Ведь, если рассказанное покойным, правда, значит Гоговой почти герой. Даже не почти, а точно герой. Так вроде бы оно и складывалось, но верить не получалось. Не мог такой человек быть светлой личностью и героем народного эпоса. Не мог и всё. Дело не в том, что, похоже, он был, мягко говоря, трусоват. Трусы они тоже иногда, знаете, ого-го. Вообще, говорят: бояться не стыдно, стыдно страх не преодолеть. Или как ещё мужественно произносят, при этом следует играть желваками на скулах: нетрудно совершить поступок, трудно принять решение.
 Но Гоговой и спасение России? Этакий Геракл на «Виагре»? Гоговой, разрывающий пасть Хубайсу? Глупости, не может такого быть. Человек может решиться на поступок, а грозить компании Хубайса это, конечно, поступок, руководствуясь идеей, привязанностями, любовью, порядочностью, в конце концов. Идей у Викиного шефа сроду не было, привязанность и любовь, только к себе родимому. Про порядочность и вовсе говорить не приходится. Федотов вспомнил, как Гоговой со смехом рассказывал об «оголтелых советских временах», когда его били за непорядочность в лаборатории, в которой он начинал свой трудовой путь. Были тогда такие времена, когда неуклюжая фраза           — «ты меня продал за деньги»         — считалась как бы приговором. «А за что же ещё продавать?»        — с ухмылкой спрашивал Гоговой и с удовольствием погружался в воспоминания дальше. Как жалко ему было порванного свитера, но как он потом всем участникам судилища напакостил. Причём в подобное верилось. А вот в то, что такой человек вообще вступил в борьбу, точнее попытался вступить в борьбу, тем более за понятия для него крайне отвлечённые ….
                Рассуждая, Слава повернул обратно, к станции метро и трофейной машине. Он был уже в метрах сорока от неё, когда мимо, стреляя двигателями, пронеслась стая рокеров. Федотов поднял голову, провожая их взглядом. Это его и спасло. Потому, что взгляд его сразу уперся в группу крепких мужчин, странно близко расположившихся возле красного «жигулёнка». Сама же машина оказалась плотно зажата между двумя потёртыми джипами с тонированными стеклами. Тот, который побольше, похожий на «Браваду», вообще въехал в передний бампер «единички». Тут Слава сделал ошибку, нарушив своё плавное и неторопливое движение. Как только он резко остановился и попятился, его заметили. До того Федотов не выпадал из общего потока и был похож на остальных отдыхающих, спокойно прогуливающихся вокруг. Необычно стремительное движение не прошло незамеченным    — его оппоненты обратили на Славу внимание, а сами, поняв, что обнаружены, тремя небольшими группами, в общей сложности человек десять-двенадцать, с разных сторон быстро и не переговариваясь, направились в его сторону.
                Самой умной и сообразительной частью Славиного организма в этот момент оказались ноги. Они мгновенно набрали приличную скорость и понесли федотовское тело к единственному спасительному месту – входу в метро. Враги отреагировали правильно и тут же кинулись к станции. Причём, им до входа было значительно ближе. Славины ноги и тут проявили себя с лучшей стороны. Пока голова мучительно пыталась оценить ситуацию, они развернули весь биокомплекс под названием «Вячеслав Михайлович Федотов» в сторону парка и с нарастающей быстротой понесли его к аттракционам. Оглянувшись, Слава понял, что план начинает складываться сам собой – человека три остались у его машины, а остальные, неплотной группой, потянулись за ним.
Видимо, после обдува, связанного с быстрым бегом, голова выдала первую идею. Так себе была идейка, но когда-то обеспечила жизнь такому античному герою, как Спартак. «Тактика Горациев против Куриациев» как табло вспыхнула она. Звучит громко, а суть, как помнилось Славе, проста – бежать и смотреть. Как только один из преследователей оторвётся от товарищей и подбежит поближе – расправиться с выскочкой и бежать дальше, сокращая постепенно, таким образом, численное превосходство противника. У Спартака это, помнится, здорово получилось.
Слава опять оглянулся. Один из преследователей серьёзно оторвался от остальных и отставал на каких-то метров пятнадцать, приблизительно настолько же опережая своих товарищей.
Первую схватку освежившаяся голова наметила в «комнате смеха», не вполне интеллектуальном месте развлечений, неизменно присутствующим во всех парках аттракционов. Федотов влетел туда, резко затормозил и, простовато, выставил ногу. Торопливый преследователь появился почти сразу. Споткнувшись, он попытался остаться на ногах, но не удержался и в падении ударился головой в одно из зеркал. Зеркало разбилось. Похоже, сильно досталось и голове. Во всяком случае, враг, упав, не шевелился. Впрочем, Слава не особо приглядывался. За ним всяко продолжало бежать минимум человек шесть и что-то подсказывало – если встреча состоится, она его не порадует. Перемахнув через ограду и приближаясь к гигантским качелям, Федотов опять оглянулся. Теперь за ним бежало всего четыре человека. Счёт порадовал. Видимо, преследователи были человеколюбивы, и часть из них осталась оказывать помощь своему торопливому товарищу. Федотов ещё сбавил темп, позволил противникам сократить расстояние, а, перепрыгнув через последнюю ограду, вообще резко остановился. В результате, ещё один нехороший человек приземлился не так, как рассчитывал. Слава не бил его, а просто дернул немного за ногу вверх, пока тот был в воздухе, в прыжке. Несчастный опрокинулся и при падении ударился затылком об ограду. Видимо, очень сильно, потому, что упав, замер и лежал в крайне неудобной позе.
Федотов вскочил на ближайшие качели и повернулся, готовый к продолжению, но за ним больше никто не гнался. Даже не глядя в его сторону, бывшие преследователи бережно поднимали павшего товарища, явно прекратив погоню. Если откровенно, Слава, тоже устал и потому обрадовался прекращению боевых действий. Он обежал стороной путь отхода своих оппонентов и занял наблюдательный пост в кустах невдалеке от своей машины раньше, чем они там появились. Почему-то несли троих «раненых», а не двоих. Погрузив их в машины, сохранившиеся посовещались, кому-то позвонили, причём по телефону объяснялись три человека. Из чего Федотов сделал вывод – на охоту за ним было направлено три группы. Потом, как по команде, народ полез в джипы и выкатил два мотоцикла, до того скрытые в кустах. Кортеж тронулся, но тут же остановился. Из джипа, который побольше, выскочил шустрый мужичок в черной кепке. Его Слава до того не видел. Мужичок блеснул финкой и быстро обежал с широким круговым движением все четыре колеса несчастного «жигулёнка». Выдохнув, тот грузно навалился на асфальт. Мужичок торжественно сплюнул на поверженную машину, гордо огляделся вокруг, и нырнул в тронувшийся джип.
Федотов тоже сплюнул, но с досадой. Вот ведь бандитская порода! Нет, чтобы уехать красиво, так нет. Взяли и нагадили, ну просто скоты! Рассуждая о человеконенавистнической сущности российского бандитизма, Слава погрузился в чрево огромного города – в метро. Спасибо Хубайсу с присными. Хандра кончилась и он вновь включился в бег одержимых, где, кстати, промежуточным финишем должен был быть визит к Галине, секретарю абсолютно непонятного теперь для Славы Гогового.
 
*
 
Возникло такое впечатление, что Галина с сибирской фамилией Славу ждала. Как только он позвонил в дверь, её моментально открыли. Потерявший шефа секретарь стояла в дверях в невзрачном домашнем платье, скорее, даже, в халате. Руки её были спрятаны за спиной. Она узнавала Славу медленно, а, узнав, заплакала и опустила их вниз. В одной был зажат маленький походный утюжок, а во второй – шипастый металлический молоточек для мяса. Гость и хозяйка постояли ещё пару минут в дверях, после чего она так же внезапно прекратила плакать и очень деловито сделала приглашающий жест утюгом, мол      — заходим. Федотов не удержался и улыбнулся. Галина не удержалась и тоже улыбнулась. Так с улыбками они оказались в небольшой, проросшей одиночеством, комнате.
Три шкафа образовывали то, что в советское время гордо именовалось стенкой. Один из них был забит книгами. Свеженькие обложки и образуемая ими яркая световая гамма уверенно сообщали вошедшему – это декорация, здесь не читают. Сервант, второй из шкафов, был заполнен каким-то хрусталём, но не для шумных праздников, а скорее для поддержки стиля «как у людей». Вдоль одной из стен расположились коробки аккуратно и как-то монументально накрытые тяжёлой портьерной тканью. Разложенный перед телевизором диван был застелен. У самого окна расположились напротив друг друга два кресла. «В такой комнате нельзя встречаться. Это место для расставаний и тоски. Здесь не проживают жизнь, а только ждут, когда она начнётся, но дожидаются лишь её конца»,            — промелькнула странноватая фраза у Славы в голове.
«             — Как там у Губермана?» – продолжился образный психоз у Федотова:
« -Есть женщины, познавшие с печалью,
                — Что проще уступить, чем отказаться,
                — Они к себе мужчин пускают в спальню
                — Из жалости и чтобы отвязаться».
 «Одиночество и ненужность» – жутковатым девизом отозвалась декламатору комната.
Не заметившая напряжённой работы мысли, хозяйка радушно предложила гостю сесть в кресло, а сама быстро вернулась к входной двери и зазвенела оттуда цепочками. Шум плавно сместился в область кухни, откуда доносился уже в форме позвякивания и бульканья. На пороге комнаты она появилась минут через пять одетая в симпатичный брючный костюм. В руках у неё, на сей раз, был поднос с двумя чашками. Слава с удовольствием ощутил аромат кофе, хотя, сбивая запах, в голове у него крутился незаданный вопрос – «Она, чего, одежду на кухне держит?»
 
**
 
                — Какая правда тебя интересует? Зачем это сейчас? Что изменит? Вернёт тебе Вику? Нет, не вернёт! Вернёт мне этого негодяя? Тоже нет! Да я, собственно, и не хочу такого возврата. Нет, нет! Это я про него только, а не про твою девочку,             — мгновенно поправилась она и, виновато посмотрев на Славу, продолжила:
                — Славочка, прости меня. Я просто боюсь. Видишь,               — она показала рукой на поднос,   — мне и угощать тебя нечем. Сама на макаронах сижу. Хорошо в доме хоть масло было растительное и кетчупа несколько бутылок. Боюсь к телефону подходить, боюсь двери открывать, боюсь на улицу выйти! Какие уж тут продукты – что на кухне было, то и ем. Хорошо, хоть ночи сейчас белые – свет зажигать не нужно, а то бы в темноте сидела.
                — Так чего же Вы, Галя,    — Слава с самого начала их знакомства называл её на «Вы», так и не смог потом перестроиться,                 — так чего же Вы, Галя, не уедете куда-нибудь?
                — Это куда-нибудь,             — рассудительно сказала секретарь,              — должно как-то конкретно называться. Подводить близких для меня людей я не хочу. И не буду. Всё равно, подружки мне не защита. Мужья у них – пьяницы и безвольные тюлени какие-то. Вот, если Родина потребует срочно цистерну спирта выпить, то тут только к ним, а по любому другому вопросу обращаться бесполезно. Помощи от них быть не может никакой. Уже в меньшем проверено. А пытаться уехать без денег, не имея плана и внятного адреса, по-моему, только облегчить задачу тем, кто меня может искать.
 Она покусала полные губы, затем как бы в подтверждение своих слов решительно кивнула головой. Темно-русая чёлка мгновенно закрыла глаза. Галина встала, подошла к советской поры серванту и вынула из него бумажный пакет. Повернувшись к Славе, она решительно протянула ему бумаги. Затем села напротив в какое-то очень маленькой кресло и, глядя Федотову прямо в глаза, сказала:
                — Вот половина цены смерти твоей подруги, Гогового и остальных.
                — А вторая половина? – тут же переспросил Слава.
                — Вторая? Она тоже состоит из двух частей. Первая                — это жадность Гогового, а вторая                — его глупость и барство,                 — Галина села в кресло поглубже и взяла со стола сигареты.
                — Ведь когда они позвонили, то шеф решил на них впечатление произвести. Думал, может всё-таки удастся поторговаться и «нажить на фактуре», как он это называл. Вдруг почувствуют его «крутизну». Дурак! Трубку снял, узнал их, естественно, буркнул им что-то, а сам стал на Фаскова орать. Тот опять отличился    — чего-то в конторе стащил. Вот Гоговой и раскричался, что выведет его на чистую воду. Когда откричался, хвать трубку, а там короткие гудки. Тут до него и дошло – могли не так понять. Я, между прочим, потому и жива,   — она сильно и неумело затянулась, сложив губы трубочкой.
                — Гоговой перепугался и послал меня за этими копиями,     — Галина кивнула на пакет в Славиных руках,            — а сам выгнал Фаскова и собрание устроил. Я пока сюда, пока обратно – почти два часа и прошло. Подъезжаю, а там уже милиция и перепуганный молодой человек из окна прыгает. Потом постояла в толпе и всё узнала. Тогда я тихонько-тихонько и сюда. Закрылась и сижу. К телефону не подхожу. К окнам тоже. В дверь до тебя раза два звонили, но тоже никому не открыла. И жду всё время, что придут и задушат. Мне почему-то кажется – меня именно душить будут.
Она аккуратно затушила сигарету, закрыла лицо ладонями и заплакала. Подойдя к ней, Слава неумело погладил её по голове. Галина схватила его ладонь и уткнулась в неё мокрым лицом.
Федотов стоял и мучительно соображал, как помочь плачущей женщине. Собственно мучиться особо было нечего. Вариантов два – обратиться в милицию или к своим «боевым подругам» в «РОС». Последнее казалось делом не вполне реальным. Конспирация в «отряде» была на высоком уровне и лишний человек, к тому же неподготовленный и непроверенный, мог быть отвергнут запросто.
На милицию тоже, конечно, надежды мало, если пойти и просто подать заявление с просьбой помочь несчастной перепуганной женщине. Впрочем, какое там      — мало! Просто никакой надежды! Наймиты-бандиты объявятся моментально. Сомнений в том, что последний оборотень погиб на квартире у Фаскова, а предпоследних регулярно показывают по телевизору, рассказывая об уверенной работе следователей и судей по раскрытию их преступлений, было предостаточно. Просто не верилось, что на уверенный рост миллиардеров и миллионеров в стране, внутренние органы отвечают всё более честной и некоруммпированной работой за ту же зарплату. Потом бывший министр – неутомимый борец с коррупцией, переставлен теперь на другой участок борьбы, где ещё не все побеждены.
Продолжая думать Федотов, скорее из привычки доводить начатое дело до конца, чем всерьёз интересуясь, спросил:
                — Галя, а Белов у вас в конторе работал. Миша, по-моему. Он никакого отношения к этому делу не имеет? Я его не то, чтобы подозреваю, просто мне эта личность почему то интуитивно несимпатична.
Не поднимая головы, Галя ответила:
                — Как он может быть тебе симпатичен? Вы же из разных биологических видов, можно сказать. Потому и неприязненное отношение твоё к нему правильное.
                — Не понял. Что значит      — разных? Белов ведь человек, мужчина, так сказать.
                — Это только «так сказать». Он же голубой! Неужели ты не замечал?
Слава скривился:
                — Фу, не знал! Хотя, по большому счёту, мне всё равно. А причём здесь разные биологические виды?
                — Как причём? Ты ведь работаешь или, точнее, можешь работать над увеличением человечества. Так? Голубой же природой создаётся, как вариант уменьшения человеческой популяции. Есть цветные революции, а это такой вариант цветной саморегуляции. Вот наш Миша, и ему подобные, и призваны численность людскую подрегулировать. Так что цели существования у вас принципиально разные, отсюда и неприязнь интуитивная.
Теперь замолчали оба. Мысли Федотова от голубого ставленника природы Белова перешли к проблеме спасения бедной женщины. Победенко! Вот с кем следует переговорить! У него можно и спрятать Галину, причём с хорошими шансами на благополучный исход. Не стал бы, продавшийся капитан, так говорит о майоре, с гордостью и уважением. Идея вроде бы неплоха, только для того, чтобы устроить там Галину, с Победенко придётся объясниться.
Слава поднял её заплаканное лицо, неожиданно для себя поцеловал его и очень бодро начал командовать:
                — Вам здесь оставаться никак нельзя. Поэтому соберитесь, а я через часа полтора за Вами заеду. Запомнили? Стрелочка на часах вот ровно здесь будет, и Вы услышите звонок в дверь. Спросите           — «кто». Я отвечу – «от Апполинария Евграфовича». Вы и откроете. Если к этому времени не успею, то подходите к двери ровно через каждый час. В другое время дверь не открывать и забаррикадироваться максимальным образом. К телефону не подходить. Хорошо?
Галина улыбнулась и не удержалась от вопроса:
                — А кто такой Апполинарий Евграфович?
                Глава 10. Небольшая, в которой Слава встречается с человеком известном читателю под именем майора Победенко, и пытается не только выяснить с ним отношения, но и получить помощь.
 
                — Простите, кто? – майор не изменял своему стилю даже при переговорах через закрытую дверь. Она была какая-то очень старая, без глазка, и покрыта потрескавшимся дерматином, из-под которого во многих местах уверенно торчала вата темно-серого цвета.
                — Ваш старый знакомый, товарищ майор! – молодцевато доложился Федотов.
                — А добрый хоть? – донеслось из-за двери.
                — Да трудно так, однозначно то про себя сказать,    — честно ответил Слава.
                — Ну, хорошо, что хоть старый, лучше бы конечно ещё и добрый,     — заглушая звук передёргиваемого затвора, громко ответил Победенко и широко открыл дверь. Пистолет он держал прямо напротив своего лица, видимо предполагая, что так не сильно ошибётся с ростом посетителя. Хитрый же Федотов присел на корточки. Поэтому преимущество первого хода оказалось за ним. Слава его и реализовал в полной мере – толкнул милиционера снизу в пах и, одновременно, схватив руку с пистолетом, дёрнул её вниз. Майор туда и полетел, на пол, выпустив пистолет из рук. Федотов отпихнул его ногой в сторону и развернулся к негостеприимному милиционеру.
Победенко оказался молодцом. Мгновенно смирившись с потерей оружия, он метнулся в ноги Славе и плотно захватил их. Единственное, что успел сделать наш герой, это ударить майора локтём в темечко. Получилось здорово. Противник так и замер, обнимая федотовские ноги.
Слава, неловко переступая, их освободил. Потом подобрал очередной «трофейный» пистолет, извлек из него патроны и, подхватив майора под мышки, втащил его в квартиру. Там аккуратно усадил пострадавшего в кресло, а сам сел напротив. Тут он заметил, что Победенко наблюдает за ним сквозь приоткрытые щелки век. Тогда Слава широко улыбнулся и, наклонив голову, извиняющимся жестом, очень по-узбекски, поднёс ладонь правой руки к сердцу. Мол, прошу простить за инцидент. Ещё пару минут длилась неловкая ситуация – майор делал вид, что не понимает, что раскрыт, а Федотов продолжал демонстрировать мастерство владения восточными приветственными жестами.
Внезапно Победенко широко открыл глаза и плотнее устроился в кресле. Лицо его нельзя было назвать приветливым ни в коем случае. Смотрел он холодно и, периодически, демонстративно почесывал пострадавшую макушку. Слава ещё раз улыбнулся и сказал:
                — Вы уж меня извините, что невежливой встреча получилась, но я боялся. Вдруг разговор не так пойдёт.
                — А он никак не пойдёт,    — сухо ответил майор,       — Пистолет верни, Федотов.
                — Пожалуйста! Вот Ваш пистолетик, товарищ майор! Владейте врагам на страх, хорошим людям на радость,     — Федотов протянул оружие. Победенко не шелохнулся, и Слава положил пистолет на журнальный столик, стоящий между креслами. На секунду замешкавшись, он вынул из кармана патроны россыпью и положил их туда же. Майор, не торопясь, вынул обойму, вставил патроны и зарядил пистолет. Затем положил его на стол и сказал:
                — Федотов, чтобы ты знал                — я тебя ищу со своими вопросами. Если ты ко мне сам пришёл, то уж, наверное, не для того, чтобы мне по макушке локтём просто так треснуть. Ты же понимаешь – человек я довольно-таки самолюбивый, а ты моё самолюбие уже несколько раз задел и чувствительно. Теперь ещё и в такой вот, хамской манере. По макушке! Из чего не могу не сделать вывод     — видимо, у тебя свои вопросы есть или, что куда как приятнее, ты мне пояснить ситуацию хочешь. Я не против. Поясняй,              — высказавшись, Победенко опять интенсивно подвигал телом, удобнее устраиваясь в кресле, склонил голову чуть набок и приготовился слушать.
Слава несколько замешкался. Всю правду говорить вроде бы было не к спеху. Победенко не знал и не знает, хотелось бы надеяться, о том насколько глубоко продвинулся за границу, очерченную для законопослушных граждан инженер, которого он совсем недавно допрашивал. Федотов мотнул головой и уже приоткрыл рот для первой фразы, но майор его опередил:
                — Хочу сразу тебе предложить. Ты мне не ври. Лучше скажи, что можешь и хочешь, а про остальное скажи – не могу. Врать начнёшь               — разговора точно не получится. Если я в тебе не ошибаюсь, то парень ты не испорченный и просто попал в ситуацию, как кур в ощип. Что мне известно, ты не знаешь и потому крутить начнёшь. Давай, Федотов, так сделаем – я тебя спрашивать буду, ну, а попутно, может на твои вопросы, и просьбу отвечу.
Слава вскинул голову. Победенко ухмыльнулся:
                — Ты чего думаешь – не понял я зачем ты пришёл? Объясниться мы и по телефону могли, а ты сам пришёл. Значит, допекли, значит очень надо, помощь требуется. Ну, ладно, начинаю,               — он наклонился вперёд, сцепил руки перед собой и начал допрос-рассказ:
                — Когда ты в кабинет к Гоговому вошёл, все уже были мертвы?
                Слава утвердительно кивнул и попытался ответить. Победенко махнул рукой – не надо.
                — Мне понятно было сразу, что ты не при чём. Там ведь что-то искали и несколько человек. Второй вопрос. Те, которые тебя у квартиры подстерегли, сразу шли гасить или ….
                Федотов утвердительно кивнул головой.
                — Значит, шли убивать, то есть ты им был нужен только как мёртвый свидетель,          — задумчиво произнёс майор,        — А я то признаться думал, что они от тебя бумаги хотели забрать. Значит, ты действительно к первому эпизоду никакого отношения не имеешь. Чист.
                Он отвернулся, поджал губы и, закатив глаза, начал покусывать нижнюю губу. Слава вежливо покашлял. Победенко, как ждал, тут же обернулся к нему и задал следующий вопрос:
                — Ты секретаря Галину, как её там, забыл, нашёл уже?
                Федотов кивнул.
                — Молодец! А скажи,         — майор вытянулся вперёд и положил руки Славе на колени,              — В глаза смотри. Романова ты убил? Какого Романова понимаешь? Почему моргаешь?
                Федотов напрягся, но, не отводя взгляда, и очень твёрдо, как ему показалось, ответил:
                — Не убивал я его. Несчастный случай это. Он просто не удержался на ногах и упал головой в окно, а там стекло и ….
                — Верю! А Фасков?
                — Что Фасков? – удивился Слава.
                — Это не ты его на ленты нарезал?
                — Как? – кровь у Федотова отхлынула от лица.
                — Как? Технологию не знаю, но инструмента там хватало. Ладно. По глазам вижу – не ты. Скажи, а он, когда ты пришёл, был жив, или уже мёртв? Да, не мотай головой. Я спрашиваю – они его убили до твоего прихода или после?
                — Когда уходил завхоз был жив. Единственное, связанным я его оставил.
                — Ну, теперь скажи мне, мил человек, или не отвечай, и так пойму: зачем ты туда пошёл?
                — Я хотел узнать, почему и кто Вику и остальных убил.
                — Ну, и как? Узнал? – Победенко хищно и зло улыбнулся. Вытащил из пачки, лежащей на столике сигарету, и размял её. Прикуривать не стал, а задал очередной вопрос, пристально глядя в глаза Славе:
                — Федотов, ты мне не ври. Мы ведь с тобой договорились. Поэтому не захочешь отвечать – не отвечай, но вдогонку к предыдущему, задаю ещё один вопрос. Что тебе сказал мой сотрудничек, Романов, пока ты его связанным держал?
                Слава вдруг почувствовал злость. Ему захотелось сбить спесь с такого правильного и честного милиционера. Он ответил вопросом на вопрос:
                — А Вы, что же ничего за ним не замечали? Я ведь ещё в офисе у Гогового показал на него как на убийцу!
                Победенко даже съежился и стал меньше размером в своих замечательных плечах. Он кивнул головой:
                — Помню. Я тебя, кстати, сразу почти и не подозревал. Этого же, оборотня.… Давно чувствовал – гнильцой от него попахивает. Он что, пришёл Фаскова устранять?
                Слава кивнул. Майор беззвучно произнёс что-то очень энергичное, вслух сказав только фразу с претензией на местечковую интеллигентность:
                — Вот жизнь, но ничего, мы им так просто не дадимся. Хотя, так и хочется сказать вместо вялого «репродуктивный орган вам», энергично и матом!
Федотов, почувствовав внезапную симпатию к лингвинистически одарённому собеседнику, заботливо спросил:
                — И много таких, гниловатых, у Вас в милиции?
                — Ой, хватает! Особенно молодые приходят,              — майор с тоской покачал головой,              — Знаешь, у меня вообще впечатление, что во всякие наши ведомственные академии и школы теперь только специальные людишки идут. Не все, конечно, такие, но абсолютное большинство. Есть такое высказывание: не можешь учить – иди работать, не можешь работать ….
                — Знаю, знаю,       — прервал его Слава и продолжил,                — иди воровать, не можешь воровать – иди охраняй. Небось, у Димы выучились?
                — Точно у него! Забавный мужик, кстати, и тебя с соседкой не сдал,                — Победенко бросил быстрый взгляд на недрогнувшего Федотова и продолжил,     — Да, так вот, Мало сейчас людей приходит, кто хочет на благо страны и себя работать. Приходят те, кто только на благо себя. Да!
                — Если так тяжело может бросить всё? Я работу имею в виду,            — сочувственно спросил Федотов. Майор с недоумением посмотрел на него:
                — Ты чего? Всем сейчас тяжело, но так ведь и нашему легендарному разведчику Штирлицу, к примеру, тоже нелегко было каждый день фашистскую форму одевать. А ничего, терпел. Оденется и пойдёт. Даже ордена вражеские получал. А мы то всё-таки, в целом, среди своих. В своём, так сказать, глубоком тылу. Потом, останется то кто?
Штирлиц и его тяжёлая судьба почему-то очень впечатлили Славу. Он забыл о просьбе и задал вопрос, который начал его с недавних пор сильно мучить:
                — Товарищ майор, мне вот Ваше мнение интересно, как человека знающего и опытного. Бывает по телевизору смотришь одного высокого чиновника, другого, третьего, парламентариев, которые не из клоунов, там немного, но есть, и все говорят про то сопротивление, которое они там, наверху, преодолевают. Кто же им в правительстве сопротивляется, если они все «за»?
Победенко довольно ухмыльнулся. Было видно, что ему собеседник тоже стал приятен. Он быстро поднял из кресла своё сильное тело, метнулся из комнаты и вернулся с двумя стопочками, запотевшей бутылкой водки и блюдцем с порезанным на длинные дольки солёным огурцом. Короче, российский классицизм.
Разлили быстро. Слава, морщась, выпил свою стопку. Майор моментально налил опять, вспомнив девиз увлекательного путешествия к белой горячке (не вовремя выпитая вторая           — загубленная первая, ну и так далее), выпил и заговорил:
                — Сложная ситуация в государстве, пойми, Федотов. Вот ты хотя бы одну страну знаешь, где генеральному прокурору, как нашему, российскому, высшую награду дают по-тихому, без широкого объявления? За тайную, но обалденно важную для государства, или его руководства, работу. Не знаешь? Правильно! Потому как у них там, в других странах – на западе, востоке и юге, ситуация другая, понял?
Победенко откинулся в кресле и закурил. Потом быстро наклонился к Славе и продолжил вполголоса:
                — Другая, не такая сложная, как у нас. Понял? У них прокурор пришёл на работу, ушёл с работы и всё. А наш – нет. Он только делает вид, что ходит на работу, а сам ходит на подвиг. Страну спасает, причём, видимо, и в нерабочее время это делает. Вот так.
Майор провёл ладонью по глазам. То ли смахнул слезу умиления, то ли стёр ухмылку. Потом нехорошо посмотрел на федотовскую недопитую рюмку и сказал:
                — Ты знаешь, говорят, что недопитый алкоголь говорит о нездоровой обстановке в коллективе? Ну, это так, к слову. Сейчас хочу тебя спросить. Ты у меня хотел этого секретаря спрятать? Потому и пришёл? Майора не обманешь!
Слава кивнул. Победенко улыбнулся и ласково предложил:
Езжай за ней, вези сюда. Я не против.
Когда Слава уже встал, он также ласково добавил:
                — Только ты мне должен будешь про соседку и про «Ценз» рассказать. Договорились? Торопить не буду, но с живого не слезу. Имей в виду, от меня ведь и польза, какая – никакая, может быть.
Провожая Федотова к выходу, Победенко тоже встал и почти в официальной манере заявил:
                — Вообще, одну вещь тебе хочу сказать. Для осмысления. Точка зрения во многом, если не во всём определяет представление о предмете рассмотрения. Тут неправильный подход может привести к системным заблуждениям. Из-за этого возникают какие-то устоявшиеся ошибки. Например, что сибиряки хорошо холод переносят. Это принципиально неправильно. Сибиряки это вовсе не те, кто холод умеет терпеть, а те, кто тепло одевается! Подумай об этом.
 
 
                Глава 11. Из неё становится ясно – нет предела человеческим возможностям, особенно когда хочется жить.
 
                Он толкнул дверь – закрыто. Прислушался. За дверью была тишина. Дыхание стало учащённым, а тело как набухло от внезапного напряжения мышц. Галина не подходила к дверям. Слава опять нажал на звонок и посмотрел на часы. Только сейчас он сообразил, что они стоят. Видимо, силовой вариант встречи с Победенко дал себя знать, и его командирские часы попросту не выдержали. Если так, то может быть и с Галиной всё в порядке, просто сейчас неправильное время, а она строго следует его жестким инструкциям. Он отошёл от двери и спустился вниз во двор. Как в детстве спросил у прохожего который час. Оказалось до контрольного времени осталось одиннадцать минут или шестьсот шестьдесят секунд. Федотов, добросовестно их отсчитывая, вошёл в парадную и поднялся на нужный, четвёртый, этаж.
                На сей раз «Апполинарий Евграфович» сработал отлично – Галина моментально открыла дверь.
                — Всё собрали? – мужественно поинтересовался Слава.
                Бедная женщина, заворожено глядя ему в глаза, кивнула. Он почувствовал себя неловко. Галина подошла к нему вплотную.
                — Ради меня…. Боже, я и надеяться не могла, что ты вернёшься. Ради меня,   — полушёпотом произнесла она,   — я ведь всё понимаю              — это ради меня. Так никто и никогда не поступал. Ты настоящий мужчина. Мужчина для меня. Мой. В мыслях не было, что такие, как ты, есть. Ну, чего ты ждёшь? Не думай о Вике, она нас простит. Не думай, смотри на меня, живи мной, как я живу тобой.
                Казалось, расстояния между ними и так никакого не было, но она исхитрилась сделать ещё пол – шага и не коснулась его. Слава затравленно оглянулся, потом, как в поединке, сделал обманное движение, посыл тела вправо, а сам ушёл влево и выскользнул из коридора. Нет, женщина приятная, чудо как мила, но не те обстоятельства, не то время. Потом хорошо известно – мужчины пугливы и любая демонстрация активности со стороны слабого (?!) пола вызывает у сильного (?) желание сбежать.
                — Не время сейчас, пойми,              — торопливо заговорил он, отступая от Галины в комнату. Из-под ног, дерзко мяукнув, брызнул кот. Прошлый раз Слава его вроде бы и не заметил. Нахальное животное сломало романтическую сцену. Галина сникла, немного помолчала, разглядывая смущённого Федотова, а потом заторопилась. Кот, чьё имя, кстати, оказалось «Гоша», был отдан соседям. До момента перехода в чужую квартиру он смотрел на бесцеремонного визитёра с вызовом и норовил потереться о Славу. Наверняка, хвостатый гад специально так делал, чтобы оставить на Федотовской одежде следы своей шерсти и таким образом унизить обидчика.
                От дома отходили молча и сосредоточено. Уже когда они вынырнули из вереницы домов на проспект, носивший имя расстрелянного наркома, как водится до того тоже нарасстрелявшегося вволю, обеспокоенный молчанием спутницы, Федотов сварливо выдал несколько малоизвестных фактов:
                — Я, если честно, кошек не люблю. Между прочим, библейский Ной их тоже не жаловал и на свой ковчег не брал. Они к нему туда сами пробрались.
                Помолчав какое-то время, он нескромно добавил:
                — У меня, как и у Наполеона айлурофобия. Кошкобоязнь, в грубом переводе с латыни. Почти болезнь такая. Это значит, что мы их не переносим.
Если он так хотел отвлечь влюблённую женщину от наслаждения собственным чувством, то это, конечно, было подловато.
                Галина взглянула на него без интереса:
                — Куда мы идём?
                Слава засуетился:
                — Как? Я не сказал? Мы к майору идём, к Победенко. Он согласился, чтобы ты, то есть Вы, там пожили какое-то время. Галя, слушай, я хотел сказать, ты на меня не обижайся за твою кошку, то есть кота. Хоть я их и не люблю, но совсем не …
                — Мне это неинтересно,    — скучным голосом ответила она, сосредоточенно глядя вперёд.
                Они молчали до самого дома майора. Только тут Федотов, искренне обиженный сменой отношения к себе, вспомнил, что копии документов, те самые, кровавые, можно сказать, остались у Галины дома.
 
*
 
Шум за дверью смолк. Тем не менее, с той стороны напряжённо сопели. Глухим фоном зазвучал басок негромко, но деловито предлагавший     — «выбьем дверь на раз, а там сразу задавим». Так же тихо кто-то отвечал ему простуженным голосом:
                — Красавец, ты Лёня! А если он там не один? Этот то на улицу выскочил, а остальные, может, на лестнице были? А если у них там что-то серьёзное из стрелкового? Ты не подумал – вдруг у них заложники? Наверное, не просто так они там окопались, а? Не сковородки же с утюгами по квартирам собрали, как думаешь? На раз задавить тогда не получится, да и людей положим. Тут тебе не Северный Кавказ, если мы так действовать начнём, то….
                Не дослушав, Слава на цыпочках отошёл от двери. Сунув палец в рот и по возможности, исказив голос, он громким шепотом начал создавать легенду:
                                — Пулемёт не ставь сюда, придурок. Поставь его напротив машинки «Гнуса». Ты гранатомёт то брось, вояка, здесь он без надобности, пусть он у «Корыта» будет. В квартире с ним аккуратно надо, а то сами пострадаем. «Снайпер», отойди от окон, кроме прохожих ты сейчас ни в кого не попадёшь – все служивые здесь, под окнами и на лестнице.
                Паркетной щёткой, проскользнув обратно к дверям, он радостно услышал такой добрый, хоть и простуженный голос:
                — Слышали? Ну, чего я говорил? Ждать надо. Чем их там больше, тем лучше                — быстрее жратва закончится. За водопроводчиками пошлите – пусть воду перекроют. Голодные и без воды много не навоюют.
                Федотов метнулся к ванне, закрыл её пробкой и пустил сильную струю холодной воды – про запас. Потом на кухню – набрать кастрюлю побольше. К его удивлению минут через десять вода перестала идти. Водопроводчики проявили оперативность.
                Вообще всё получилось очень глупо. Его не выследили, не сдали. Просто сам потерял осторожность. Когда он вернулся за документами, то долго не мог открыть дверь. Хотя Галина и объясняла ему, как пользоваться её хитрым замком, но у него ничего не получалось. Следуя её инструкциям, нужно было в глубине замочной скважины зацепить что-то невидимое, затем потянуть на себя и только потом повернуть ключ против часовой стрелки ровно на два с половиной оборота. Пустяки вроде, но без сноровки процесс открывания занял минут двадцать – тридцать. На лестнице обыкновенной пятиэтажной хрущёвки, вроде и квартир не так много и соответственно соседей, а здесь как утреннюю зарядку в воинской части объявили – народ начал активно сновать взад-вперёд. Пока Слава, проклиная хитрый замок и спиной демонстрируя проходящим полную невозмутимость и право на открывание этой конкретной двери, вскрывал квартиру кто-то, видимо, из особо бдительных соседей, вызвал милицию.
                Дальше началось вообще фатальное невезение. Он вышел из парадной и, чуть, не в объятия наряда из трёх милиционеров, попал. В последовавшей короткой и безобразной сцене, озвученной криками «документы», «стоять», «руки», «падла», «козёл» и совсем уже нехорошими выражениями, Федотов в принципе начал одерживать победу, но тут зачем-то подъехали сразу две патрульные машины. На обед ли или по срочному государственному делу, было уже не суть важно. Потому, как забыв о всех своих неотложных делах, они бросились ловить Славу. Дело казалось верным, но не сложилось. Врождённая скромность не позволила Федотову долго находиться в центре внимания, и он попытался убежать. Здесь выбор был невелик – только вверх по лестнице. На третьем этаже его встретил крупный абориген с нездоровым цветом лица. Он воинственно встал у распахнутых дверей своей квартиры, демонстрируя активную гражданскую позицию. Иначе говоря, краснорожий попытался сыграть роль героя из народа. Получилось плохо. Слава нырнул под вытянутую для его поимки руку и сильно ударил несостоявшегося дружинника локтём в спину, добавив удар ноги в подколенный сгиб. Незадачливый противник рухнул прямо на наступавшую снизу группу милиционеров, а Федотов нырнул в его квартиру, где мгновенно закрылся на все возможные замки и цепочки.
                В дверь почти сразу же начали стучать и ломиться. Потом, видимо для устрашения, кто-то выстрелил. Не вполне соображая зачем, Слава тут же выстрелил в ответ, правда, метясь повыше, чтобы никого не задеть. Ломиться перестали, но начали совещаться.
 
**
 
                Прошло уже часа три, как у Федотова появилась новая жилплощадь. Хозяин квартиры оказался, судя по содержанию холодильника, человеком культурным и трогательно относящимся к своему здоровью. На кухне нашлись хорошие помидоры, красный крымский лук, рыночные сливки, куриные шашлычки. Салат, куда, помимо помидоров, лука и сливок, Слава, с неожиданно тёплым чувством вспоминая краснорожего, определил редиску и зелень, приятно дополнил мясное блюдо. Хороший чай завершил трапезу.
Умиротворённый Федотов присел на пол возле окна. Лениво потянулся. Воевать категорически не хотелось. Одеяла и подушки предусмотрительно сложенные в этой безопасной зоне, располагали к отдыху. Конечно, так, с комфортом, можно посидеть ещё какое-то время в осаде, но хотелось бы и одному побыть, так сказать. Потом, принимая пищу нужно избегать стрессовых ситуаций. Вариантов же выхода из данной конкретной ситуации и исчезновения из осаждённой квартиры на первый взгляд не было никаких. Плюс к тому, а точнее дополняя минусы, при штурме есть все основания схлопотать пулю. И не одну. Конечно, подозрение на присутствие заложников, позволит протянуть время до штурма. А потом? Стрелять в невинных людей пытающихся честно исполнить свой долг он не станет. Как быть?
                Федотов аккуратно, сбоку, подошёл к окну. Любознательные и охочие до зрелищ граждане толпились метрах в шестидесяти от дома. Нестройное милицейское заграждение периодически отгоняло особо активных. Он посмотрел в сторону. Оцепление кончалось за соседней парадной. Если бы можно было уйти по чердаку!
А может подорвать стенку к соседям и уйти в другую парадную, оттуда в другую, а там, просто, по-соседски, раствориться за кольцом оцепления среди зевак? Запросто! Мысль свежая и почти оригинальная. Одно плохо – гранат нет. Даже заявленного гранатомёта и того нет. Всего оружия то – пресловутая «Оса» и пистолет покойного оборотня. Пробить с их помощью стенку вряд ли получится. Увы.
                В ящике с инструментом, под ванной, Федотов нашёл топор. Конечно, там присутствовало и подобие шлямбура и какие-то свёрла, здоровый металлический молоток, но все эти приспособления вряд ли могли реально приблизить счастливый миг освобождения из ловушки. Если, конечно, такому мигу суждено было настать.
                Слава ещё раз прошёлся по квартире. Потом подошёл к большому платяному шкафу и открыл его. Просто так на всякий случай.
 
 
                Глава 11а. Совсем маленькая, прочитав которую, придётся поверить, что «как в кино» бывает и в обыденной жизни.
 
                Непонятно почему, но когда в жизни происходит что-то хорошее, то свидетели, наблюдающие и соучаствующие морщатся и говорят: «Ой! Ну, прямо, как в кино!» Почему, собственно? Откуда такой стойкий отказ от хорошего и неверие в случайную встречу с ним? Утверждаю            — удача это тонкое, но реально существующее физическое явление. Кто помнит, даже в характеристиках капитанов в Советском Союзе, писали «удачлив». Или не писали ничего. А кадровики тех лет были людьми, стоящими на воинственно материалистических позициях. Так что, поверь, читатель, ходит удача по свету, как гроза, дождь или иное явно осязаемое явление. Другое дело – встречающий должен оказаться в нужном месте, в нужное время и ещё, узнать её. В противном случае ничего не выйдет. Как почти по такому же поводу говорят в народе — мысль пришла к нему в голову, но не застав никого ушла обратно.
                Между прочим, как ни больно о таком говорить, но по свету ходит и неудача. Причём, в силу каких-то сложных природных феноменов, она встречается гораздо чаще. Не обращали внимание? Нет? Зря! Закон бутерброда слышали? Да, да, про бутерброд, который обязательно, если его намазать маслом, то падает этим самым маслом вниз. Если никогда не сталкивались, то попробуйте провести эксперимент прямо сейчас. Убедились? Очень впечатляет и эксперимент с икрой, но его я не рекомендую – уж очень обидно, да и дорого просто. Необходимо понимать, что экспериментально подтверждённый сейчас Вами закон бутерброда, является частным случаем закона подлости. Он в свою очередь, является лишь частным проявлением Закона Прихода Подлостей, коротко ЗПП, составляющим основу жизненной философии пессимистов.
ЗПП утверждает, что если что-то плохое случилось, то обязательно случится ещё несколько из возможных неприятностей. Например, бутерброд с икрой обязательно упадёт как не надо и на светлые брюки или пиджак. Это незначительное проявление ЗПП. Можно привести образец и его масштабного проявления. Например: Ваша «половина» убыла в командировку и к Вам, совершенно случайно, кто-то, по-соседски, зашёл. Вы, по доброте сердечной, решили угостить гостя или гостью, словом лицо противоположного пола, бутербродом, а он упал, естественно, маслом (пусть и без икры) на верхнюю одежду зашедшего, да так, что пришлось всё снимать и застирывать. Именно в этот момент …. Короче, ЗПП сработает и Ваша «половина» прибудет раньше времени.
                В нашем случае, Федотов открыл шкаф, встретил удачу и узнал её. В шкафу был не клад, не драгоценности, не богатство. Там была жизнь. Какой-то нехороший человек…. Хотя почему какой-то? Краснорожий, кто же ещё, пусть срок он получит справедливый, но минимальный из возможных. Так вот, этот нехороший человек аккуратно положил на верхнюю полку своего замечательного платяного шкафа три гранаты. Слава осторожно потрогал их ладонью. Всё правильно. Как бы ура.
                Не глядя на гранаты, он достал из шкафа комбинезон и шерстяную шапочку, которая аккуратно раскаталась в шапку с маской. Хозяин квартиры удивил ещё раз, но последний. Теперь Федотов уже уверенно сунул руку вглубь шкафа, за ворох одежды и, как будто сам туда положил, достал АКМ. Затем оттуда же появились несколько автоматных магазинов, винтовка и две дымовые шашки. Краснорожий оказывается мог быть человеком крайне неприятным в общении. Непонятно, почему он пытался встать в один строй с людьми в форме. Может быть, спутал с недосыпу? Всякое бывает.
                Слава облачился в комбинезон, одел и раскатал шапочку. Повесил на шею автомат. Подпалил обе шашки, положив их поближе к входным дверям. Затем подошёл к стене, ведущей к соседям, и перекрестил её. В плане был существенный изъян – за стеной кто-нибудь мог находиться. Слава выдохнул и метнувшись в сторону кинул одну гранату мягко, низом. Под стенку. Раздался взрыв, по квартире пронеслось торнадо обломков, заложило уши. Федотов прыгнул к стенке и опешил. Дыра была, но она была закрыта чем-то с той стороны. «Шкаф! Это просто шкаф!»,               — пронеслось в голове. Он с разгона толкнул препятствие, и оно гулко упало в соседнюю квартиру, куда за ним ввалился и Федотов. Вскочив, он пронёся сквозь неё, открыл дверь изнутри, подскочил к двери квартиры напротив и выстрелил из автомата в замок. По той же технологии Слава использовал две оставшиеся гранаты и оказался, так никого и не встретив, в третьей парадной. Прежде чем выскочить на площадку он сбросил комбинезон и шапочку. Подскочил к очередному платяному шкафу, похоже близкому родственнику шкафа краснорожего. Маскировка нашлась сразу, почти сама нашлась             — ветровка ядовито красного цвета и достойного размера. Слава мгновенно одел её. Воровство? Тут уж, простите, не до церемоний. Следующий этап   — гитара и шляпа. А почему бы и нет? Он схватил первое, нацепил второе, немножко набекрень.
                Нахально толкнув дверь, он вышел на улицу, напевая когда-то очень любимую им песню (слова С.А. Есенина, музыка О.Н. Михайловой):
                — Месяц морду полощет в луже,
                — С неба льётся лиловый сапфир,
                — Я стою, никому я не нужен,
                — Одинокий и пьяный один.
                — Жизнь постыла, но я не хаю,
                — Перестань моё сердце, не плачь,
                — Пронеслась моя юность лихая,
                — На коне необузданном вскачь ….
                Дальше про юность спеть не дали. Подскочил молоденький милиционер и, тыча «демократизатором» в грудь, срывающимся голоском потребовал:
                — Немедленно отойти от дома. Ты чего, не допраздновал? Здесь спецоперация идёт! Давай отсюда быстро.
                Будучи, в целом, человеком дисциплинированным и законопослушным, Слава мгновенно выполнил и даже перевыполнил грозное указание. Он не только отошел от дома, а вообще уехал от него в другую часть города. На конспиративную квартиру к тёте Люсе, где и заснул без снов.
                Проснувшись ранним утром, целый день Федотов слонялся из комнаты в комнату и ничего не делал – отходил от последних приключений. Такое поведение давало непонятное ощущение самоудовлетворения. Вот человек – сам себе хозяин и тратит своё время, как хочет. Пошленькое конечно состояние, но почти весь день нравилось, хотя до вечера дотянуть не удалось.
                Толстый пакет, из-за которого погибло столько народа, лежал неоткрытым. Слава несколько раз было подсаживался к нему, но так и не открыл. Не хотел           — боялся. Чего боялся, не мог объяснить сам себе, но открывать всё равно не хотелось.
                Он вышел на улицу и из автомата по карточке позвонил майору. Победенко был очень краток и очень решителен:
                — С человечком всё в порядке. Встречаемся «где вчера» справа. Время – плюс два.
                Если Федотову и нужно было встряхнуться, то с помощью майора это получилось моментально. Раздразнило всё – и форма общения в виде приказа и способ назначения места и времени встречи, а особенно, упоминание об оставленной на попечение Галине. Как он её назвал презрительно, по барски                 — «человечек»! Пахнуло временами крепостного права и опричнины, да ещё с едким привкусом средневекового чернокнижия. «Человечек»              — любимое дитя алхимиков, человек из пробирки – «гомункул». Назвать так красивую женщину, нуждающуюся в защите! Неэтично!
                Поэтому на встречу, Слава пришёл настроенный по-боевому. Победенко, тот, напротив, весь сочился благодушием. После не очень сердечного приветствия устроились в уличном кафе за столиком под навесом. Подбежавшей хорошенькой, хоть и слегка затёртой, официантке был задиктован незатейливый майорский заказ. Всё ожидаемо – водка, соления, «картошечка с селёдкой» и «запить». Когда официантка отошла, Федотов сварливо заметил:
                — Я водку пить не буду.
                — Что же, мне одному выпивать? Не по-русски как-то! – искренне озадачился майор. С участием посмотрел на Славу и спросил:
                — Болит чего или ранен? – он неожиданно зарделся, но добавил,        — Или, хм, последствия неосторожного общения с, с …
                — Нет, просто не хочу пить,             — уже всерьёз раздражаясь, пояснил Федотов.
                — Чего-то ты крутишь! С какого такого горя «не хочу»? Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, то запомни – ни один человек, пьющий только воду, не написал ни одной достойной поэмы или книги! Это же исторический факт! Так что, кончай такие отношения!
                Слава смалодушничал. Он и не думал о создании поэмы, например, но покорно выпил налитую рюмку и хрустнул заботливо подложенным солёным огурцом. Победенко, внимательно проследивший за процедурой, с удовлетворением кивнул, выпил сам, хрустнул закуской и перешёл к делу.
                — Вот посмотри. Тут у меня несколько висячек подобрано. Забавные такие поганки,                 — он похлопал по полиэтиленовой папке. Потом достал сигарету, закурил и спросил молчавшего Славу:
                — Чего молчишь? Не интересует? Давай я тебе немного об этом расскажу.
                — Не надо,             — серьёзно остановил его Федотов,               — Зачем? Вдруг материалы секретные, для служебного пользования. Мне такой груз в себе носить не хочется. А как потеряю?! Или враги в плен возьмут, а я пыток не выдержу?
                — Подход у тебя правильный. Государственный можно сказать подход. Не могу не одобрить,                 — принял серьёзный тон Победенко. Он тяжело вздохнул и продолжил:
                — Но как старший товарищ, к тому же стоящий на защите общества, хочу с тобой поделиться информацией, в надежде получить что-нибудь стоящее и от тебя. Называется это – служебная необходимость. Вполне допустимая в нашей практике штука. Так вот, поясни мне, пожалуйста, как могло случиться, что на целый ряд не очень правильных людей нашего города, явно злоупотреблявших доверием государства, поставившего их на немалые посты, прямо-таки какая-то напасть навалилась?
Вопрос повис в воздухе. Федотов индифферентно смотрел в сторону. Майор, всё больше начинал нравиться своим «человеческим» поведением, в котором как-то по умолчанию милицейским чинам, в массе, нормальные люди отказывали. Вот и сейчас, Победенко внимательно, как по уговору, стал смотреть туда же, куда и Слава. Помолчав, он тщательно затушил окурок и неожиданно заговорил:
                — Посмотрел я на свою подборку и вспомнил Владимира Ильича Ленина.
Федотов по-честному открыл рот. Нет, ну действительно, молодец майор! Со всех сторон заходит. Победенко тем временем продолжил:
                — Почему Ленина? Потому, что, видя какой вред он стране наносит никто, а и в Питере и в Москве просто даже бывших офицеров тогда было несколько десятков тысяч, так вот, никто даже не попытался на него покуситься. Неужели не было смелых людей?
                — Как так не было?! Были и много! – не выдержал спровоцированный Федотов.
                — Ага, были, но очень смелая нашлась только одна                — почти слепая и страшно одинокая дама – Фаина Каплан,   — тут же отозвался искуситель.
                — Да ерунда всё это. Не она стреляла, доказано уже. Многие специалисты вообще считают, что это Свердлов подстроил. Потому и помер потом очень быстро. От стыда, наверное. Видимо, расстроил сильно Владимира Ильича с ближайшими товарищами. Вообще, все эти расследования по Вашей части. А смелые люди, настоящие граждане они всегда найдутся. Как там говорилось – «Будь готов!»
                — Вот ты мне, дружок, и расскажи про вашу «пионерскую организацию». Хорошо?
Федотов отпрянул. «Ай, шайтан!»
                — Погоди, погоди, Слава, — успокаивающе сказал Победенко. Он не шевелился и всячески демонстрировал миролюбие.
                — Я тебя сейчас не как милиционер спрашиваю. Клянусь. Я с твоими друзьями хочу быть. Тоже «пионером». Хочу на «Будь готов!» «Всегда готов!» отвечать. Поверь, и не провокация это никакая. Просто устал от всех тварей сытых и самодовольных, которые к тому же считают, что я на них задарма работать должен. А я не должен им ничего, да и нечестно так. Мне не того жалко, что украли, пойми. Просто, когда одни крадут, и при этом призывают других честно работать это тупик.
Майор неожиданно быстро достал сигареты и опять закурил. Видно было – волнуется. Не глядя на Федотова, он продолжил:
                — Мне всё время бандюка один вспоминается. С головой был паразит, ничего не могу сказать, Он как-то на допросе мне заявил: «Мы пока всё равно вас сильнее». Я спрашиваю: «Почему?» А этот отвечает: « Мы у вас самое главное забрали – закон о неотвратимости наказания. Пока он только у нас реализуется, а у вас забыт, вы нас никогда всерьёз не достанете». У «вас», понятно, это у нормальных людей. Я его тогда раскручивал на полную катушку за наглость такую, но не получилось. Не сработал закон. Прав бандит оказался. Так пусть хоть таким образом, в порядке частной инициативы, заставим закон работать. Причём прямо тебе скажу, из моего опыта следует   — куда важнее, чтобы чиновник был честным и незамазанным, чем уркаган какой-нибудь. Бандит он с обществом на ножах с самого начала. Если хочешь – так честнее. Некоторые про себя говорят: «я с детства упорный вор». А ваши, «пионерские» клиенты, они другие. Пролезают наверх и начинают там беспредельничать, прикрываясь заботой о благе страны. Вот эти то настоящие оборотни!
Победенко опустил голову и обхватил её руками. Помолчали. Потом майор опять заговорил:
                — Я свой, российский, до мозга костей. Советский, даже, наверное. Но меня антипатриотические завидки берут, когда нас с зарубежными коллегами заставляют опытом обмениваться. Как с ними поговоришь, так потом настроение как с тяжелейшего похмелья – от света прячешься и голову стараешься использовать только как часть пищевода. Фирмачам тамошнее начальство делом помогает, а наше с меня бумажки требует, да еще настоятельно просит не торопиться, если кто к власти притусованный в деле начинает образовываться. Помощи же …. Эх!
Опять помолчали. Из разговорившегося майора, как нефть из пробитого танкера, вновь полились откровения:
                — Понимаешь, Федотов, я боюсь очень. Не за себя, а за семью. Бывшую. Тут, видишь, какая штука.… Смотри Андропов был из рабочих, Брежнев из землемеров, Черненко – колхозник, Косыгин опять же из простых, а министры советские? Да, что там говорить….
Победенко сильно затянулся и уже изнутри дымного облака договорил:
                — Только не смейся. Революции я боюсь. Ведь, когда половине страны жрать нечего, когда беспредел идёт чиновничий, а по телевизору врут о псевдопартийных достижениях, рассказывают об открытии бегового сезона или о новой яхте, это нехорошо. Плохо даже, но не смертельно. А вот когда человек понимает, что ни ему, ни его детям и внукам не светит ничего, тогда – всё. Считай, спичку в соломе тушат. Потому что – несправедливость, а из-за неё все революции. Из-за несправедливости и неуважения. Ну, а если начнётся, то в хаосе кровавом все окажемся. Твой, хорошо не твой,                — он махнул рукой на было открывшего рот Федотова,                 — «Ценз», петли вьёт, а одного не учитывает – революции. Когда всех подряд лупить будут. Этого боюсь.
Победенко придвинулся к Славе:
                — Слушай, я понимаю, ты мне сейчас ничего сам сказать не сможешь насчёт приёма, но ты подумай, с вашими переговори. Договорились?
                — Да,       — неожиданно для себя ответил Федотов,    — Да, я поговорю. Только быстро хорошо не бывает. Придётся маленько обождать.
                — Конечно,            — с готовностью отозвался кандидат в «пионеры».
 
 
                Глава 12. В ней Слава предлагает начать учить руководящих, чтобы потом легче было работать и жить. Всей стране.
 
                События, наполнявшие жизнь Федотова в последнее время стали его утомлять. Нагромождение действующих лиц с патологической жаждой истребления себе подобных измотало. Конечно, нельзя бросать расследование этих туго сплетённых событий – обильной смерти в офисе, циничной деятельности «Ценза» и его наймитов отечественного производства. Опять же майор Победенко может оказаться весьма полезен. Уж очень хочется посмотреть в глаза заказчику драмы в офисе, кстати, и поломать игру европейским «друзьям». Да и про революцию Победенко не просто так говорил.
Слава отошёл от окна и сел в кресло. В комнатах смеркалось. За окном, там ещё стоял день, который и кончаться то был не должен – белые ночи. Но квартира вела себя по старому питерскому обычаю              — вольнодумно. Она жила по своим часам, не обращая внимания ни на кого и ни на что, держа приготовленное собственное мнение на любой случай жизни. За окном могут быть белые ночи, пожалуйста, а у нас               — утро это утро, день это день, а вечер-ночь это, простите вечер-ночь. Потому и тянулись в центр комнаты из углов, от портьер, от мрачной мебели Людмилы Львовны вечерние тени. Ползли и густели, требуя тишины и покоя. Да, читатель, в этом одно из проявлений сущности трёхсотлетнего города построенного на трясине, среди кикимор и болотных пузырей. Двойственность и внутренний протест по любому поводу.
Из своего кресла Слава с раздражением наблюдал за Евдокией Ивановной, с чрезвычайно довольным видом читавшей какие-то бумаги. Он до сих пор не «легализовал» в коллективе свои отношения с майором и чувствовал себя неловко. Не предателем, конечно, но слегка подловатым. Хотя сам прекрасно понимал – слегка подловатым, как и слегка беременным быть нельзя. Либо-либо. От этого раздражение только росло.
«Комиссар» тщательно обвела в длинном списке ещё одну фамилию. Отложила ручку и с удовлетворенным видом посмотрела на Федотова. Постучав мундштуком папиросы по столу, она, с видимым удовольствием, закурила. Слава поморщился от табачного запаха, отодвинул подальше от себя папиросную коробку и от неожиданности приоткрыл рот. Только сейчас он заметил          — Евдокия Ивановна курила «Герцеговину Флор». Так сказать, сталинские любимые. Совпадение или символика? Додумать не удалось.
                — Вот давно хотела бросить курить, а как-то прочитала в популярной книжонке про йогу – «неисполненные желания разрушают изнутри», и затянула с этим делом. Теперь видно и не брошу никогда.
Слава светски поддержал разговор.
                — У моего приятеля, когда он затеялся писать диссертацию, был научный руководитель           — профессор Кочергин Константин Алексеевич. Блестящий такой мужчина. У него на факультете прозвище было «Дуче». Только куда там мелкому Бенито Муссолини до нашего представителя интеллигенции. Крепкий, высокий и настоящий профессор, кстати. Мог во время лекции начать стихи читать минут на двадцать. Мог пошутить вольно, мог за студента вступиться. Очень, между прочим, независимо думал. В науке это важно. Выражался очень сочно. Не в смысле неприличностей, а в смысле образности. Ему уже под девяносто было, так он на вопрос о количестве прожитых лет отвечал так:
«             — Нахожусь в том возрасте, когда, покупая ботинки, думаю, а не в них ли меня похоронят».
От живого профессорского восприятия жизни, Евдокия Ивановна поперхнулась дымом и закашлялась. Слава же, не останавливаясь, продолжил:
                — Но это к слову. Приятель сам спортсмен, в то время активно тренировался и выступал. Ну и диссертацию писал. А что это значит? Необходимо с научным руководителем общаться. Вот они и встречались периодически. Тут профессор и обратил внимание на странность в поведении своего диссертанта. Тот то курит, то не курит. И всё как бы принципиально. То попросит пепельницу, то говорит – сейчас не курю, скоро соревнования. Наблюдал Кочергин всё это безобразие, все эти интеллигентные метания, какое-то время и, в конце концов, ему так сказал:
«-Слушайте, юноша. Вы знаете, в пятьдесят четыре у меня вдруг возникли проблемы с сердцем. Врачи сказали – надо что-то бросать – либо женщин, либо пить, либо курить, либо работу. Я бросил курить и вот сейчас мне уже под девяносто. Что Вам, юноша, придётся бросить, если Вы действительно перестанете курить сейчас?»
 Евдокия Ивановна засмеялась:
                — Что же, сердце у меня пока, тьфу-тьфу, нормальное. Значит, покурю ещё. Хотя кое-что я уже бросила. Увы….
После короткой паузы, с удовольствием, затянувшись, она спросила:
                — Славочка, что Вас гложет. Скажите. Я же вижу.
                — Вы поймите, я не мягкотелый, думаю, в этом никто не может усомниться, но так нельзя,      — Федотов в волнении заходил по комнате.
                — Как? – выдохнула вопрос с дымом Евдокия Ивановна.
                — Да так! Стрелять, травить, «извлекать» одним словом, не поговорив, не объяснив! А вдруг бы они поняли?!
                — Вы меня удивляете, Вячеслав! Очевидно, что они считают себя правыми.
                — Вы поймите, тётя Дуся! Им же никто ничего не объяснял! Их ведь не учил никто и сейчас не учит! Сразу «пиф-паф» и покупаем патрон для новенького, – Славик даже раскраснелся от возмущения.
                — Как так – «пиф-паф»? – удивленно спросила Евдокия Ивановна,    — Это же, практически, не наш метод!?
                — Ой, да я условно про «пиф-паф». Совершенно не об этом речь! Наш – не наш, какая разница?! Я о самом подходе,   — Слава взмахнул руками,              — Вот Вы, конкретно Вы, кого из них научили, как нужно жить?
                — Почему это я? Нами мало сделано?!
                Федотов с удовольствием расхохотался. Затем наклонился над сидящим комиссаром и, гримасничая, почти пропел:
                — «Ни сна, ни отдыха измученной душе!» Чёрт побери! Мало! Как бы не так, наоборот – много. Только в этом году, считая и потерявшихся, в смысле порядочности, бизнесменов, сорок семь «извлечений». А год то ещё только экватор перевалил.
                Отойдя от Евдокии Ивановны, он, обличающе, ткнул в её сторону пальцем и произнес:
                — Поймите, одним террором ничего не добьешься! Они так воспитаны! Они думают, что им все завидуют и тоже хотят быть на их месте, воровать, брать взятки. Жрать в три горла. Прихватизировать всю страну, обокрасть её окончательно, а семьи из разорённой земли вывезти заграницу. Их нужно учить, необходимо объяснять, как правильно жить. В гармонии не только с природой, но и с народом. Рассказать, что есть отрицательная обратная связь и эта связь мы – настоящий граждане, с активной жизненной позицией. Ну и с оружием, понятно.
                — Славочка, Вы романтик. Нежный и пушистый романтик! Они хищные гиены и мы обязаны спасать от них наше сегодня и завтра наших детей! – Евдокия Ивановна закончила выступление, рубанув воздух тренированной ладонью. «Неплохое сюто», — невольно оценил Федотов и тут же продолжил:
                — Понятно – человечество потому и захватило землю, что мгновенно сбилось в стаю, в племя, в организацию.
Евдокия Ивановна погрозила пальцем:
                — Попросила бы своих не трогать!
Слава улыбнулся:
                — Да я не об этом. Просто к слову пришлось. Поймите, им кажется, что стая, племя, организация, чего там ещё, коллектив, это они – гиены. Они не понимают – у них не стая, а свора, в лучшем случае. Надо их подправить, объяснить, что у порядочных людей коллектив больше. Дать им почувствовать себя не среди продажных шакалов, а среди настоящих, нормальных граждан.
Увидев протестующий взмах «комиссарской» руки он поспешно закончил:
                — Ну, хорошо, хорошо. Если и тогда не осознают, то «извлечь». Согласен.
                — Кстати, а с этим то что? – Слава поднял так и не открытый пакет с «цензовскими» документами.
                — Ах, это…            — Евдокия Ивановна отдернула руку от пакета. Даже отошла на шаг, но, комиссар, потом решительно шагнула вперёд:
                — Честно тебе скажу – боюсь.
                — Чего боитесь? – спросил осипшим голосом Федотов. Он всё понял про себя. Он ведь тоже боялся, потому и не открывал ничего, старательно обходя пакет.
                — Чего боюсь? – переспросила комиссар. В нерешительности замолчала, но через минуту жёстко продекларировала:
                — Боюсь, что с «Цензом» всё правда, понимаете, Слава? Вернее и так знаю, но боюсь получить подтверждение. Документальное, так сказать. Мы же ориентировались на слухи, на газетные заметки. Всё это было неявно, невнятно. Какие-то уголовники, какие-то чиновники, хотя у нас в стране по отношению к государству, это, большей частью, увы, одно и тоже. А тут, вскроешь пакет и ночной кошмар, серая тень, при свете дня может оказаться реальным монстром. В темной комнате включили свет и увидели множество чёрных кошек.
                Она решительно тряхнула головой и отдернула пиджак:
                — Хотя, всё это просто оттяжка времени. Мы же знаем правду. И монстр есть, и тёмная комната забита черными кошками, да ещё и серыми крысами в придачу. Ладно, давайте после Вашей операции начнём с бумагами разбираться!
 
*
 
                Первое пробное разъяснительное собрание, оно же занятие, для хищных чиновников решили провести в спортивном клубе, в Гатчине, километрах в сорока от города. Этот городок, был, кстати, любимым местом убиенного императора Павла I. Тут он принимал парады, играл в Мальтийский орден и, как мог, радовался своей царской жизни. До нынешних событий у Федотова было две достопримечательности дореволюционной России, чётко ассоциированные с этим несчастливым самодержцем   — Михайловский замок в Питере и Гатчина. Проезжая замок он всё время всматривался в окна второго этажа со стороны Садовой, где когда-то была спальня императора, ставшая ареной его убийства. И в обоих этих местах ему всегда вспоминалась печальная и удивительная легенда о предсказании сделанном Павлу. Юродивая предрекла ему столько же лет жизни, сколько букв в надписи на фронтоне Михайловского замка – сорок семь. Эта свершившееся пророчество всегда занимало Славу и настраивало на несколько торжественный лад. Но появился в жизни этот мерзкий «Павлуша Романов» из милиции и волшебство развеялось. Было неприятно.
Для проведения занятий Федотов исхитрился под благовидным предлогом добыть ключи у своего старинного знакомого, фактического хозяина здания. Конечно, ни у кого из организаторов и в мыслях не было собрать всех «гиен». Как говаривали в своё время отдельные профсоюзные лидеры – «Вы ставите нереальные задачи!» Попробовать решили, не привлекая особо внимания, и, так сказать, «со вторым составом». Силу к чиновникам договорились не применять, никого не тащить, а взять их хитростью. Поздней ночью «списочный состав», утверждённый комиссаром, обзвонили и сообщили об учениях МЧС. Автобус, с плотно закрытыми окнами подобрал по очереди всех пятнадцать потенциальных «извлекантов». Уже на выезде из города одному, из особо упоённых должностью, не понравилось отсутствие буфета, сухого, а тем более несухого пайка и он попытался качнуть права. Удивительно, но простое передёргивание затвора мгновенно настроило его на чисто созерцательный лад. Всё сразу пошло совсем хорошо. Народ освоился и принял предложенное манеру общения, умело маскируя тревогу. Чиновники что-то поняли, переглядывались, но молчали. Только один недогадливый, внешне похожий на крепенького гномика-переростка, похоже всерьёз решил, что это учения. Он безмятежно посапывал носом, изредка взрываясь храпом. Так продолжалось до самого приезда в клуб. Там гномик не надолго проснулся. Затем, пройдя в зал и усевшись рядом с коллегами, он профессионально смежил веки, якобы подготовившись к прослушиванию, и замер. Было возникнув, храп перешёл в деловое бурчание.
                Загримированный Слава решил начать свою лекцию с установления доверительных отношений с контингентом. Рассевшись прямо на татами, без верхней одежды и обуви, они явно почувствовали себя неловко. Федотов возвышался над ними, сидя на единственном стуле. Его конспекты, с данными на каждого занимающегося располагались на небольшом столике рядом. Начало было не вполне плавным:
                — Господа, наша организация представляет собой значительный в количественном выражении коллектив единомышленников. Своей основной задачей мы считаем оптимизацию деятельности государственных органов власти для нужд всего населения. Не так, как это происходит сейчас. Увы, на данный момент Ваша, господа, деятельность и деятельность Ваших коллег, направлена исключительно на собственное благо и благо Ваших близких.
                Тут гномик проснулся, и до него дошло – это не учения. Он нервно огляделся вокруг. Стены зала кое-где были украшены плакатами. Их содержание, иллюстрировавшее наиболее утонченные способы нанесения травм человеческими существами друг другу, не способствовало успокоению. Негатив усиливали несколько висящих длинных боксерских мешков заклеенных скотчем и груша на платформе. На мешках неискусный автор изобразил фигуры, почему-то в пиджаках и галстуках. Причём куски скотча попали им на рот. На груше было нарисовано упитанное лицо значительной персоны. Одетые в полуспортивные – полувоенные костюмы бабушки с оружием в руках и в шапочках              — масках выглядели вне пола и возраста и откровенно зловеще.
                — Простите,           — почти не выговаривая согласных, прошелестел гномик,     — видимо, я попал сюда по ошибке. Я готов её мгновенно исправить и всё сразу забыть, ещё до выхода из этого замечательного места. Клянусь, для меня крайне интересным могло бы быть Ваше выступление, товарищ лектор, но я боюсь своим присутствием испортить его педагогическое воздействие на тех, для кого это необходимо. Между прочим, считаю, что зло обязательно должно быть жесточайшим, слышите, жесточайшим образом наказано!
                Слава понимающе покачал головой, но неожиданно возразил:
                — Наказать зло, здесь мы с Вами, абсолютно солидарны. Только боюсь, Вы неправильно оценили интерес к Вам. Да, да, именно к Вам, чиновник Фафанин. Ведь Вами украдено у государства материальных активов на общую сумму восемнадцать миллионов долларов США. Мы говорим только про прямые убытки, а не про то, что по Вашей милости прекратились научные работы важные для самостоятельности страны. Разорённые Вами НИИ и завод, недвижимость которых, включая общежития, базу отдыха, детский сад и пионерский лагерь, Вам удалось купить по дешёвке, а затем продать ….
                Человек, названный Фафаниным, вскочил и осипшим голосом с заметной нервозностью попытался взвизгнуть:
                — Меня же проверка проверяла, то есть прокуратура, и министерство проверяло. Всё законно по справке. Какоё разорение? Какое НИИ? Какой завод? Какие общежития? Дети, то есть пионерлагеря?! Какая наука? Какие восемнадцать миллионов? Где?
                Слава успокаивающе поднял руку, затем взял листочек со стола:
                — Четыре миллиона долларов Вам стоил нескромный дом в уютном городке Палисайд Парк, штат Нью-Джерси, США. Забыли? Это рядом с Нью-Йорком, через речку только переехать. Гудзон, по-моему, называется. Места неплохие. Полтора миллиона Вы потратили на приобретение двух «бизнесов» там же. Миллион Вам, Фафанин, стоили проверки прокуратуры и министерства. Двенадцать миллионов Вами поделены на три неравные части. Одна находится в банке «Либерасьон» на счёте открытом Вами в приятном городке Пуэрто              — Плата, что в Доминиканской республике. Кстати, нестандартный выбор, поздравляю, да и место перспективное. Две другие части находятся в США в банках …..
                Сделалось шумно. Сизый Фафанин рухнул на татами. При этом он зацепил столик с документами. Федотов еле успел подхватить свои записи и дружелюбно поторопил врачей. Может быть и зря. Медицинская бригада знала своё дело. Пытавшийся ускользнуть от откровенного разговора на этом свете чиновник был возвращён обратно. Слава укоризненно покачал головой:
                — Ребята, мы же здесь вместе живём. Деньги вы украли и продолжаете красть не у абстрактного государства, а у своих соседей                 — соотечественников, у меня, вот у врача, у медбратьев. Понимаете, это было наше! Вы же почему-то решили – ничьё. Неувязочка. Получается, что в жизни вы следуете неправильному лозунгу. Нечто типа: «Чужого нам не надо! Но своё мы возьмём, чьё бы оно не было!»
                Он встал и прошёлся с пачкой документов в руках перед аудиторией, которая напряженно провожала его взглядами. Молча походив перед невольными слушателями, Слава опять сел и продолжил свои увещевания:
                — Потом вы упорно считаете нас идиотами. Это тоже неправильно. Мы нисколько не глупее вас. Порядочность и честность это ни в коем случае не глупость. Поверьте, если вы это осознаете, вам станет гораздо лучше. Да и вообще, нам всем станет гораздо лучше. Чиновники вы почти все опытные,                — Слава повернулся к длинному шатенистому молодому мужчине, скрывающему лицо за очками в большой оправе,              — лично Вас, это не касается. Вы вред и без краж наносите такой, что исправить крайне трудно будет. Но это отдельная тема.
                — Итак, господа чиновники, к материальным вопросам предлагаю перейти в конце сегодняшней лекции. Сейчас хочу задать вопрос. Вот Вам, чиновник Пригоркин,     — Федотов приветливо посмотрел на моложавого мужчину сидевшего на полу с заметным напряжением. Худое лицо его впадало в резкий контраст с полным телом. Оно распиралось излишками плоти равномерно, как в верхней, так и в нижней части. Услышав свою фамилию, Пригоркин мгновенно вскочил. Он принял вертикальное положение, изогнул до того незаметную, но оказавшуюся ненормально длинной, шею в сторону Славы и застыл.
                — Пригоркин, сформулируйте, пожалуйста, несколько базовых постулатов успешного существования государства.
                — Успешного в каком смысле, то есть для кого, то есть как, то есть с целью …. – чиновник сбился и заметно испугался.
                — Не знаете?
Пригоркин побледнел и зажмурился, явно ожидая удара.
                — Да Вы садитесь,               — миролюбиво заметил Славик.
                — Я постараюсь это сделать за Вас. Только их нужно будет обдумать, понять и запомнить. Хорошо?
Почти упавший обратно на пол, Пригоркин мелко затряс головой. Лицо его выражало неподдельное внимание и страсть к учёбе.
Федотов менторским тоном профессионального преподавателя продолжил:
                — Итак, у государства должно быть следующее:
                — Первое – продуманная и смоделированная с учётом интересов всех слоёв общества и всех национальных групп государственная конструкция с четко прописанной отрицательной обратной связью;
                — Второе – востребованная гражданами наднациональная идея. Подразумевая то, что сейчас практически нигде не существует однородных этносов, нужно продекларировать и внедрять объединяющую все этносы идею. При этом работать нужно с народом, а не с так называемыми элитами. Интерес у элиты такой же, как и продолжительность её существования, суетный и кратковременный, а потому на идею, на перспективу она работать не способна;
                — И, наконец, третье. У служащих непосредственно государству, как осуществляющих его функции, то есть чиновников, солдат, милиционеров, судей, ну и прочих, должна быть привита идея служения. Понятно?
                Он оглядел своих слушателей. Им явно было непонятно. «Боже мой»,            — подумал Слава,                — «они же ни словечка не поняли. Ни словечка. Вроде, и хотят. Вот этот, Фафанин, даже губами шевелит от натуги, а не понимает. Неужели права Евдокия Ивановна?! Неужели придётся их извлекать?»
                Страхи оказались ложными. Уже к половине четвёртого утра, а занятия начались без десяти полночь, практически, все пятнадцать человек уверенно говорили «лечить, учить и защищать». Половина могла доказательно обосновать необходимость обратной связи.
Фафанин, тот вообще оказался просто красавцем и умницей. В ролевой игре с крайне неприятным типом из коммунального хозяйства он блестяще объяснил последнему, что, следуя на своём посту идее служения, коммунальщик привнесёт в свою жизнь, гораздо больше, положительного, чем торгуя своими ритуальными услугами из под полы. Коммунальщик долгое время с ухмылкой встречал все его доводы. Это было не страшно и допускалось установками ролевой игры. Взял его красавец Фафанин на даче. В смысле доказал мастеру платных ритуальных услуг простой экономический эффект                — если все перестанут брать взятки и пытаться в очередной раз обокрасть страну, то её бюджет нальётся такою силою … Короче быстро просчитал к какому году асфальт дотянется до дачи коммунальщика. Халявный, от государства! И от многополосной дороги! Или как у них там, при развитом капитализме она называется – хайвэй. Эффект превзошёл все чаяния. Неофит, открывший для себя неожиданный материальный аспект честного исполнения обязанностей, натруженной рукой бывшего могильщика ударил себя по голове. Там гулко загудело. После второго удара гул затих, а коммунальщик завыл о потерянных для честной (и выгодной) жизни годах.
Почувствовав успех, Фафанин жестко развил его, обращаясь к самой святой теме – к детям. Проникновенно глядя в глаза коммунальщику, он спросил:
                — Оставляя столько зла за собой – обманутых и оскорблённых людей, униженных партнёров и преданных Вами друзей, почему Вам кажется, что Вы вечны? Наступит день, уйдёт власть или жизнь, а может и то и другое одновременно. Останутся Ваши близкие, останутся со всеми теми, кто, благодаря Вам, жил без радости. Что с ними будет? Подумайте о детях, о внуках. Как бы Вы их не пристраивали, но им, именно им, поверьте, придётся отвечать за Ваши дела. Если уж дети самого Иосифа Виссарионовича за него ответили, то ….
                Оживший коммунальщик начал протестовать:
                — Как это? Зачем? Что за хрень?! Ещё неизвестно! Потом, почему это? Причём здесь дети? Что я министр, какой, губернатор или ещё круче?
Фафанин был безжалостен:
                — Что значит «ещё неизвестно и почему это?» Известно, истории, увы, всё известно. И что это за торг такой – министр, не министр. Всем воздастся. Кесарю воздастся кесарево, а слесарю – слесарево.
Коммунальщик смотрел на разошедшегося Фафанина с видимым испугом, сдавив двумя своими кулачищами нижнюю челюсть. Успех процесса перевоспитания был очевиден.
                Как сказывается в замечательной детской сказке правильного Гайдара «и совсем уже была наша победа…» В её предвкушении Слава, гордо закидывая голову, пытался узнать в камуфляже Евдокию Ивановну, но тут увлёкшийся Фафанин потребовал от коммунальщика вернуть украденное в казну. Потребовал и замолчал сам. В зал, откуда-то сверху, упала, придавив занимающихся, тишина, а снизу, и немного сбоку, вползли, покусывая друг друга, злоба и жадность. Благостная улыбка на лице перевоспитанного похоронщика превратилась в оскал опытной гиены. Да и сам Фафанин, прекратил агитацию и недобро стал осматриваться по сторонам.
                Федотов понял – надо срочно спасать те хрупкие ростки практичной совести, которые, казалось, уже пробили тупую корысть невольных студентов.
                — Господа, расслабьтесь, — он, как мог, дружелюбно улыбнулся,       — То, что уже украли         — то украли. Ваше. А то, я боюсь, пока возвращать будем   — всё ещё раз украдут. Те, кто первый не успел. Не будем никого развращать. Знаете, как иногда говорят: не от того народ страдает, что страну разграбили, а от того, что с ним не поделились. Так что владейте. Только владейте, как нормальные граждане. Заботясь о нуждах ближних, проживающих в одной с вами стране.
                Порозовевший Пригоркин немедленно выступил с инициативой:
                — У меня, господин лектор, есть предложение. Уверен – коллеги его поддержат. Думаю, что нам следует деньги вернуть в страну и нашим, таким дружным коллективом, затеять серьёзный и полезный для города проект. Стройку какую-нибудь. Только нормальную какую-нибудь, а не Дурдом-сити.
                — Ага, а фирма твоего зятя будет генподрядчиком,                 — с неприязнью глядя на порозовевшего от усердия подхалима, прокомментировал коммунальщик.
                Пригоркин беспомощно оглянулся:
                — Почему обязательно она? Хотя эта фирма действительно неплохо строит. Между прочим, — тут Пригоркин, похоже, начал сердиться, и его замечательная шея вытянула голову в сторону оппонента, — тот, кого Вы имеете в виду, мне вовсе не зять, а неблизкий родственник, но на тех откатах, которые город ему назначает, он очень даже прилично исхитряется строить. Попробуйте сами за шестьдесят процентов от сметы построить, а я посмотрю.
                Фафанин махнул на него рукой:
                — Знаем, знаем! Очень даже прилично для себя и своих строит. Никто ведь и не спорит! А всё, что не для себя и своих, вот-вот рухнет.
                Пригоркин, как записной ябеда на уроке, вытянул одну руку вверх, а указательным пальцем другой, стал активно тыкать в сторону Фафанина. Громким криком он пытался привлечь внимание Федотова:
                — Товарищ лектор! Господин лектор! Здесь провокатор! Обратите внимание, пожалуйста. Его нужно срочно наказать, может быть даже со смертельным исходом, иначе он нам с Вами всю воспитательную работу сорвёт.
                Скандал удалось погасить с трудом, хотя Фафанин, вновь проявил себя молодцом и исхитрился стукнуть своего оппонента пару раз по его замечательной шее.
                Как ни странно, но ссора всех сплотила. Вообще, это очень по-русски, по-российски, повоевать, морды покорябать, а потом подружиться. Видимо у нас дружба с целыми физиономиями не получается. Может в этом и кроется причина того, что с нами никто дружить особо не хочет? Конечно, только как дополнительная, оттеняя, так сказать, необузданное казнокрадство и неуважение ко всему и вся. Но это так, «композитор Глинка, песня «Попутная»», а в зале, действительно, возник единый коллектив. Его окончательному формированию, пожалуй, мешал только один элемент в виде длинного и молодого вредителя             — шатена. Он явно никуда и никаким образом не вписывался. Ошибка в его включении в группу на перевоспитание была очевидна. Сын или племянник какого-то очень большого начальника не организовывал хищений, не создавал схем по уводу государственных денег, он просто был неумён и усердно работал на «дядю». Быстрое «всплытие» на относительно высокую должность привёло к своеобразной кессонной болезни, результатом которой, похоже, стало понижение и без того невысокого умственного потенциала. Его осознание себя большим начальником стоило стране больших потерь сравнимых с суммой хищений совершённых остальными присутствующими.
                Даже сейчас он чуть всё не испортил. Поняв, что жестких решений не предвидится, молодой руководитель начал разъяснять Славе, как ему необходимо действовать.
                — Откровенно говоря,        — несколько снисходительно заявил он, блеснув очками,      — я давно подозревал – у нас в составе аппарата нет ни одного честного чиновника!
                Правдолюбивый Федотов попытался оспорить этот тезис:
                — Знаете, Кинитин, Вы как-то чересчур категоричны. Есть честные люди, причём не так уж мало. Если бы их вообще не было, то ….
                Блатной племянник не сдавался:
                — Поверьте, мы с вышестоящими товарищами знаем, о чём говорим!
                Откинув относительно длинные волосы, он наклонил мускулистую голову и сделал красивый, хорошо поставленный жест рукой. Потом, уже другой рукой, продемонстрировал явно тренированный взмах рукой типа «вниманию убогих» и снисходительно добавил:
                — У Вас, очевидно, информации не хватает.
                Слава хищно улыбнулся. Кинитин несколько сник и перестал жестикулировать.
                — Видите ли, информации у нас на всех хватает,       — не сжимая губ и показывая замечательные, хотя и немного мелкие зубы, сообщил Федотов. Потом перестал изображать хищника и нормальным тоном продолжил:
                — Вынужден повториться. К Вашему удивлению, Кинитин, сообщаю – честные чиновники есть. Причём не те, кому взяток не дают, а по-настоящему честные. Если бы не они то, видимо, мы бы уже говорили в каком-нибудь американо-китайском протекторате. Только Вам то на это наплевать – у Вас главное карьера. Вы бы и там, в туземном правительстве с удовольствием бы служили. Не так ли?
                Кинитин, как зачарованный, кивнул головой.
                — Жалко, конечно, что у Вас родственник такой сильненький оказался. Правда, жалко, ведь мог и из Вас порядочный человек получиться. Хотя без Вашего ощущения собственной мудрости и искренней любви к начальству никакой родственник, наверное, не помог бы. Любите начальство?
                Молодой человек опять кивнул и чуть не поклонился на японский манер.
                — Любите начальство,       — констатировал Слава,     — а вот Родину не любите.
                — Почему же,       — пискнул собеседник, поблескивая очками,             — очень я её люблю.
                — Чего ты врёшь то! – вскочил Фафанин. Повернувшись к Славе и пионеркам он обличительно ткнул толстым пальцем Кинитина в грудь.
                — Любит он! Ему на страну наплевать, параграфу сушёному! Я вот украл деньги, правильно говорите, но знаете, как за страну переживал? Даже лечиться пришлось! До того дошёл, так мучился   — лысеть начал!
Фафанин наклонил голову, показал на темечке свободное от волос пространство и звонко пошлепал по нему ладонью. Продемонстрировав основательность собственных переживаний, он продолжил:
                — А этому на всё наплевать. Только бы начальство осталось довольно, и родственничек не разгневался.
                — Точно! Вы, по делу, можете с ним даже и не говорить. Деньги через пятые руки возьмёт, якобы не для себя, а всё равно никакого толка не будет,                 — гулко подтвердил коммунальщик.
                — Ладно!                — подвёл итог Федотов,     — Возьмите бумагу и запишите домашнее задание. Кстати, сразу хочу предупредить – двоечников в нашей школе быть не может. Просто физически не может быть. Вообще, помимо морального перерождения перед Вами стоит ещё одна серьёзнейшая задача. Вы должны повысить авторитет образования. А то происходит крайне неприятная штука. В правительстве, на кого не посмотришь, все доктора экономики, юридических или там управленческих наук. Конечно, степени свои они по-честному получили, когда во власть вошли. До того, как-то не получалось у них, не складывалось. Это верно всё, но не все же это знают! Поэтому, в соотнесении с реалиями происходящего в стране этот факт вызывает нехорошее отношение к науке, как таковой. Вред её для населения очевиден. На Вашем примере мы должны доказать обратное.
Пригоркин громко причмокнул и закивал. Радость от предстоящего обучения явственно читалась на его лице.
 
 
Один из забавнейших парадоксов жизни заключается в том,
 что почти каждый подлец в глубине души полагает себя хорошим человеком, и почти каждый хороший человек
 в глубине души полагает себя подлецом.
Ник Хамбл


 
 
 
Часть 2
 
ВСЯКИЕ
 
                Глава 13. С несчастливым номером, что не могло не отразиться на её содержании.
 
                Так и получилось, что затеянная Федотовым «воскресная школа» дала хороший, устойчивый результат. Победенко, когда узнал о её создании, некоторое время от хохота не мог стоять. Потом посерьёзнел и с неожиданным для Славы волнением сказал:
                — Понимаю, ты раньше жил иначе и, наверняка, спокойнее. Девушка твоя опять же погибла. Всё понимаю, но, знаешь, я рад тому, что они, гады, на тебя нарвались. Очень полезное дело для страны оказалось!
Федотов ничего на это не ответил, но слова честного милиционера были приятны.
После памятного собрания произошло много событий. Вроде бы и мелких и между собой не связанных, но итогом стал нарождающийся конфликт в руководстве города, мягко подмеченный не одним изданием средств массовой информации. Вот хоть и несмелые «средства», а почувствовали сразу – что-то происходит, можно и поговорить. Суть же конфликта оказалась проста – «школьники» перестали брать взятки. Отлаженная система принятия решений стала давать серьёзные сбои. Побочным эффектом явился спрос на юристов, но не тех, кто ориентировался в «кому, куда и сколько», а тех, кто знал законы и умел защищать свою позицию публично.
Нечестным было бы сказать, что всё уж так стало безоблачно. Многим, из прошедших несколько занятий в школе «ЧК» или в школе                 — «чистилище коррупционеров», как самокритично предложил её назвать неугомонный Фафанин, понравилось определение вор-разрушитель и вор-созидатель. Некоторые, как, например, коммунальщик предложили очищаться поэтапно. От вора-разрушителя к вору-созидателю и далее к высоким образцам служения Родине. Вызванный к «директору» по поводу «неэтичных действий по отношению к обществу» он, глядя на Славу воспалёнными глазами, заявил:
                — Поймите, начальник, не могу сразу! Внутренний конфликт у меня. Столько лет жил по одним понятиям, а теперь надо иначе, по другим. Не могу жить по-другому, вот так вот, сразу. Не могу!
Выкрикнув всё это, коммунальщик вдруг покатился по полу. Когда он в очередной раз перемещался мимо Федотова, тот участливо придавил его к полу и задушевно спросил:
                — За что сидел?
Мэтр ритуальных услуг как-то сразу прекратил истерику и с искренним уважением заметил:
                — Ну, у Вас и глаз! Точно, сидел. Ещё при коммунистах и по политической статье.
Слава нахмурился. Коммунальщик рассмеялся:
                — Конечно, по политической, точнее по двум политическим: за хищение госсобственности и присвоение её же. Ведь строй то был неправильный, человеконенавистнический, а я с ним боролся. Изнутри точил!
                Пример коммунальщика был, в какой то степени показателен. Честно говоря, почти все большие и малые деятели властного и околовластного бомонда, которые переместились туда из фарцовки, откровенного криминала и спорта, особых проблем не вызывали. Они всё про себя знали и чётко принимали предлагаемые правила игры. Роль воров-созидателей им даже нравилась своей абсолютной прозрачностью, уравнивая их, в некотором смысле, с известными отечественными историческими деятелями. Например, с Алексашкой Меньшиковым, Григорием Потёмкиным, Михаилом Милорадовичем и, даже, с Петром Столыпиным. Видные были мужчины, дело делали, но и себя не забывали. Только, тут обычно любивший порассуждать на эту тему Фафанин, поднимал коротенький свой пальчик верх, упомянутые государственные мужи умели четко расставлять приоритеты. Понимали – во-первых, общее    — страна, во-вторых, своё.
                Возникали сложности с чиновниками-учащимися, плавно переместившимися в свои «демократические» кресла из «недемократических»      — партийных и комсомольских. Этих отличал цинизм и уверенность в своей правоте. Неприятным был и их пренебрежительный взгляд на управляемое население. Где-то он отдавал привкусом оккупантского отношения. Перевести подобное отношение хоть к какому-то виду созидательной деятельности для потребностей этого самого населения, пусть до уровня вора-созидателя, было делом крайне сложным. Правда, здесь в воспитательной работе присутствовал некий ресурс. Заключался он в отождествлении представителями этой группы себя и занимаемого кресла. Страх его потери творил, можно не бояться этого слова, чудеса. Тот же Фафанин, являющийся ярким представителем рассматриваемой категории, грубовато говорил о себе и своих товарищах: «Когда у нас зад креслом не прикрыт, то мы чувствуем себя раздетыми. Мне, например, просто дует». Используя страх потери кресла, с ними можно было вести плодотворную педагогическую деятельность.
                Непросто было с бывшими сотрудниками. Скажем так, не привлекая ничьего внимания, «органов». Эти не верили никому, были уверены, что вокруг одно «ворьё» и, если все «при делах», то вроде бы самим в них не участвовать по-умному, конечно, просто глупо. Сложности в «перековке» представителей этого контингента были своеобразными. Убедившись в честности возможного контрагента, казалось, они впадали в какой-то ступор и чувствовали себя попросту одураченными. Их представление о жизни и людях позволяло относиться к окружающим свысока, подразумевая, наверняка, присутствующий состав преступления у любого встречного. Отсутствие вины, а уж тем более формирование такой «общественной модели», где честность и порядочность должны являться нормой отторгалось самой их природой. Перековка шла и здесь, но очень медленно и с отчаянными поисками индивидуальных подходов.
Самыми проблемными из «не родственников» во власти проявили себя демократы. Если бывшие партийные и комсомольские вожди были уверены в своей правоте в силу собственного положения или, точнее, крепости своего кресла, что-то из серии «я начальник – ты дурак», бывшие «сотрудники» из-за уверенности в нечистоплотности окружающих, причём всех, то здесь был случай особый.
«Демократические начальники» были уверены в своей правоте исходя из верности исповедуемых ими принципов. Раз я демократ, значит я прав! Очень быстро демократические принципы полностью утрачивали какой-либо смысл, а их декларация превращалась в шаманство, как ни грустно, напоминая первые и, особенно, последние годы Советской власти. Под подобные заклинания легко было брать взятки и принимать непопулярные решения, всерьёз ущемляющие права граждан. На возмущение управляемых обычным ответом были рассуждения о серости и дикости ущемлённых, основой для которых являлось быстро прививаемое ощущение избранности в буквальном и переносном смыслах этого слова. Как ни странно потеря звания демократа, казалось бы иллюзорного статуса, переносилась весьма болезненно и тоже предполагала возможности воспитательного воздействия.
Возникающие эксцессы не меняли победного характера движения школьников-чекистов вперёд. Даже первичный переход от состояния воров-разрушителей к ворам–созидателям дал серьёзный эффект. Незаметно, но жить стала лучше и, не поверите, веселее. Конечно, не всем. Начальство побольше, покрупнее, заметно начало в телевизоре дурнеть лицом – лучше и веселее жить, в том числе, значит и жить богаче, а с богатыми сложно. У них у всех мнение, да ещё и своё. Требуют какого-то уважения, в общем, раздражают.
                Почти всё было хорошо в «ЧК». Из «слушателей первого, второго и третьего призыва» один только Кинитин вызывал серьёзное беспокойство. Программа перевоспитания с условным названием «Племянник», в отличие от, в целом успешных, программ «Хищник», «Партократ», «Сотрудник» и «Демократ», если откровенно, терпела полный крах. И это с учётом количества «племянников» во всех уровнях руководства и, соответственно, будущего громадного фронта работ, удручало. Тем не менее, и Федотов и приглашённые им преподаватели (да-да, дело было поставлено на широкую ногу) не прекращали попыток найти успешное педагогическое решение.
Евдокия Ивановна хранила достойное молчание, но Слава знал – в разговорах с «девчонками» она признавала деятельность «ЧК» очень эффективной. Мир начал меняться к лучшему. При этом, конечно, нельзя было сбрасывать со счетов и деятельность немногочисленных «правильных» чиновников. Пока они пребывали в меньшинстве, но усиленные школьниками        — чекистами, начинали работать всё более и более эффективно.
 
*
 
Людмила Львовна, то есть тётя Люся, ни с кем не поздоровалась и прошла прямо в комнату. Там она села на краешек стула и, с видимой болью, оглядев присутствующих, выговорила:
                — Сашу, нашу Александру Николаевну, взяли. На «извлечении», с винтовкой. Она, она …,       — Людмила Львовна опустила голову, и плечи её вздрогнули,      — она такая хрупкая.
                — А ну-ка, не ныть! – Евдокия Ивановна широкими шагами вышла в центр комнаты.
                — Не ныть! – напористо повторила она,       — Не ныть, но искать выход! Слава, скажи, что думаешь.
                Федотов безэмоционально поинтересовался:
                — Кто взял, как взял, в каком месте взял, в какой фазе операции это случилось, что сделано группой прикрытия?            
                — Славочка, мы, по наводке Фафанина, хотели разобраться в одной ситуации. Он такие документы передал, что просто поверить было невозможно. В двух словах «извлекант» курировал ….
Людмила Львовна стала говорить уже спокойнее. Слава невежливо остановил её жестом и сказал:
                — Не о том сейчас речь из-за чего. Я, кстати, не спрашиваю, почему «извлекаемого» к программе перевоспитания не привлекли и в «ЧК» не направили. Похоже, в войну поиграть захотелось?     — он мельком взглянул на напрягшуюся Евдокию Ивановну. Потом встал, взял с комода несколько листов чистой бумаги и ручку. Положив всё это перед Людмилой Львовной, он попросил:
                — Тётя Люся, нарисуйте, пожалуйста, схему операции. Покажите, где взяли Александру Николаевну, и где была найдена винтовка. Всё поподробнее. Хорошо?
Доверчиво глядя на Славу, Людмила Львовна мелко кивала головой. Потом взяла в руки ручку и начала чертить схему, подробно поясняя обстоятельства произошедшего.
                — Вот видите,        — рассудительно сказал Федотов,   — ничего особо, подчеркиваю, особо, страшного не произошло. Неприятность – может быть и слабенькое не вполне корректное определение, но трагедией произошедшее тоже не назовёшь.
 Рассудительность далась ему с большим трудом. Заигравшиеся «пионерки» с треском провалились. Даже при отсутствии желания со стороны следствия найти истину, картина покушения налицо и исправить ситуацию будет нелегко.
 
**
 
                — Так решение принято или необходимость возникла, и решили попользовать туповатого милиционера? – спросил Победенко мятым голосом.
                — Зачем вредничать? Так совпало просто, — хмуро ответил Слава и добавил:
                — К сожалению.
Они сидели в грязноватом уличном кафе, после назначенного майором очередного «где в последний, через два, вправо на третий, минус два от базы». Озверевший от конспирации Слава для начала элементарно перепутал лево и право. Потом сбился, считая по формуле «через два вправо на третий» возможные для общения кафе. Как выяснилось, он дважды проходил мимо Победенко, но тот его не окликнул. Когда это выяснилось, начинающий оперативник очень грубо подумал про старшего товарища: «Конспиратор местами похожий на моржа». Подумал, но ничего не сказал, и так настроение было нерадостным, к чему дополнительные склоки.
На тягостное впечатление от ареста Александры Николаевны наложилась тяжёлая беседа с «комиссаром». Когда Федотов пояснил ей, что самое лучшее в сложившейся критической ситуации это привлечь Победенко, то, естественно, пришлось рассказать о содержании предыдущих переговоров и о желании майора вступить в «пионерскую организацию». Евдокия Ивановна, стараясь отвлечь от факта собственного своевольничивания и одобрения неудачной операции, навалилась на Славу по полной программе. Ему припомнили и покойного Сойкина и неудачную встречу с Фасковым, даже кровавый исход встречи в кафе «АЙМАК» также был определён как его личный провал. Дело кончилось ссорой.
Федотов, задетый за живое, обвинил растерявшуюся Евдокию Ивановну в сталинских методах достижения цели. Когда она схватила папиросу, пытаясь занять трясущееся губы, Слава низко и мстительно, сам себя не уважая, уколол:
                — Даже папиросы у Вас такие же, как у «отца народов»        — «Герцеговина Флор».
«Комиссар» выронила папиросу и заплакала. Объяснялись они на кухне, в одиночестве, и никто её позора не видел. Федотову так стало жаль плачущую пожилую женщину, что захотелось убить себя, но перед этим немного помучать. Он стремительно подошёл к Евдокии Ивановне, обнял её за вздрагивающие плечи и прошептал:
                — Тётя Дуся, ну, простите, ну, по дурости сказал так. Я горжусь Вами, правда. Счастлив, что встретил, что боремся вместе.
Она приподняла голову. Слава порывисто произнёс глупость:
                — Правда, горжусь, только не плачьте.
И вот теперь, после всех тягостных объяснений, примирений и потерянных нервов, очередную сцену пытался закатить майор российской милиции. Пожалуй, это было слишком.
                — Слушайте, товарищ майор, может, не будем нежных барышень изображать?
Победенко приоткрыл рот, но Слава его опередил:
                — Хорошо. Читаю стихотворение, чтобы удовлетворить Ваш деликатный настрой. Валерий Яковлевич Брюсов: «О закрой свои бледные ноги!» Понравилось? Теперь по делу и без всяких цепляний!
Майор засмеялся:
                — Молодец! Извини, с дурацкой обидой не справился. Показалось    — используете просто: с Галиной вашей сижу, обращаетесь только, когда нужда есть, а так …. Ладно, ладно. За Брюсова – отдельное спасибо. Пока не начали по делу разговаривать, хочу тоже тонко и деликатно намекнуть. Галина очень-очень ждёт звонка от одного молодого человека. Мне кажется                 — впечатлил он её. Но это так, для информации.
Он посерьёзнел, сунул сигарету в рот, но не закурил:
                — Понимаю, о чём хочешь спросить. В сводке прошло. Соседку твою с винтовкой на серьёзной оптике задержали. Всё управление балдеет. Прямо скажу – крайне редкий случай. Пенсионерка – снайпер. Она ещё при задержании отличилась – двух оперативников раскатала вчистую. Парни, на что жизнью тёртые, а от встречи до сих пор отойти не могут – один в больнице в себя приходит.
Победенко довольно засмеялся:
                — Знаешь, я даже гордость испытал – вот они какие, наши «пионерки»! Кстати, если нет возражений, хочу тебя познакомить со своим коллегой. Верить можно как мне.
                — Что ему известно?
                — Слушай, мы же взрослые мальчики. Ноги бледные, вон, не стесняясь, вместе с Брюсовым закрываем. Поэтому сообщил я ему только базовую информацию – ты представитель организации, которая чистит нашу жизнь. Он же из наших, крепкий профессионал, сводки тоже читает, выводы давно сделал и выход на вас сам искал. Звать? События то развиваются, скоро надо гостей из-за бугра ждать, помяни моё слово. Люди понадобятся.
Слава на минуту задумался:
                — Зовите.
Майор согласно кивнул и привычно начал конспирироваться по мобильнику. Послышалось «минус полтора, влево два, контакт допущен». Дав отбой, он повернулся к Федотову:
                — По Александре Николаевне твоей. Хорошо бы тебе по-соседски к следователю зайти. Они пока там, в шоке все. Никто понять ничего не может. Вроде старость требует почтительности, а тут винтовка, оптика, драку знает. «Здравствуйте, бабушка!» Бред! Как наверх докладывать вообще непонятно. А следователь у неё тип один склизкий, похожий на дружка твоего              — Романова. Фамилия у него знаковая – Лихосуев. Сходи к нему, прикинься пряником таким, знаешь, с глазурью. Мол, тебя крайне беспокоит судьба контуженой соседки, которая как тетка родная для тебя всю жизнь была.
                — Как это сходи? Я же в розыске?!
                — Ты что, Федотов, уже давно снял я тебя. Ты у меня теперь как пострадавший свидетель проходишь.
                — Правда?! А как же Фасков, Романов и прочие?
                — Вот ты даёшь?! Кто же кроме меня это сопоставил и связал? Так что к Лихосуеву сходи. Только сначала продумать нужно, какую версию ты ему будешь озвучивать. Склизкий то, он склизкий, но не дурак.
                — Так, а что я ему могу сказать?
                — Слушай, Слава, ты мне казался сообразительнее. Скажешь следователю, что ничего не знаешь, но не перед чем не постоишь. Запомнил? Дальше пусть он сам предлагает. Учти только – во всех подобных делах мелочей нет. Важна каждая деталь. Она может стать определяющей и качественно изменить процесс. Для лучшего восприятия привожу пример. Ты знаешь, что среди миллионов худеньких японцев есть несколько десятков здоровущих борцов сумо. Знаешь?
                — Конечно, знаю! Только причём здесь определяющая деталь?
                — А при том, мой несообразительный подшефный, что миллионы японцев едят палочками, а эти здоровые ребята, сумисты, они лопают ложками. Уловил деталь?!
В этот момент к столику подошёл худенький невысокий мужчина, похоже, из тех, кто чаще ест палочками. На приятном лице неожиданно располагались запавшие тревожные глаза. Странная комбинация была занавешена дежурной хищной улыбкой. Майор встал:
                — Вячеслав, позвольте Вам представить Дмитрия Макаренкова, капитана нашей славной питерской милиции.
Мужчина несколько церемонно кивнул головой и сел за стол. Потом мгновенно вскочил и быстро выговорил:
                — Да, такая вот странная судьба. Попал за пьяную драку в милицию и дослужился там до капитана.
Выпалив без улыбки короткую автобиографию, он сел.
Победенко продолжил:
                — Дима у нас милицейская достопримечательность. Мало того, что опер от Бога, так он ещё спортсменом был известным и тренером хорошим.
Мужчина строго кашлянул. Майор подмигнул Славе и мгновенно поправился:
                — Хотел сказать    — замечательным тренером. И не был, а есть. Как начал когда-то с детьми возиться, так до сих пор и тренирует в свободное от работы время.
Капитан неожиданно резво зачастил:
                — Ну, дак чего ж. Оно так и есть, понимаешь. Да, успешно, между прочим, я с ними занимаюсь. Дети у меня конкретно реальные. Вот недели не прошло, как мои с Кубка России приехали. Два вторых и одно третье заняли. Ещё двоих мальчишек в четвертьфиналах засудили, козлы. Достали просто. Хотя понятно, Москва судила, так что и такой результат можно сказать ого-го! Когда они судят, вообще всё в одну калитку идёт. Я там к одному подошёл: «Что же ты говорю, творишь, пень! Глаза протри, если видишь плохо!» А он так важно: «Ты понимаешь, мы Москва, нам виднее, а проигрывать мы не можем. Права у нас такого нет». Тут ещё Валера, эта муха «Це-це» начал проституцией заниматься. Вместо того, чтобы в судействе наши интересы отстаивать начал тоже: «Ты понимаешь, надо с ними аккуратнее. Москва она …»
Победенко засмеялся. Не смог удержать улыбку и Слава, настолько эмоционально Макаренков оценил роль Москвы в российском спорте.
                — Димон, слушай, я тебя аттестовал, как человека известного своей выдержкой, а ты так разволновался. Расскажи про грандмастера из Америки,             — майор подмигнул Федотову.
Макаренков начал тут же размахивать руками:
                — Чего тут особо рассказывать? Выдержка и система нервная у нас получше будут. Они там вообще ребята специальные. А грандмастер этот к нам на соревнования приехал, фокусы показывать. На гвоздях собирался мужественно лежать минут пять. Ну и накануне показательной программы, к нам в офис, к Владимировичу, все эти гвозди и привезли. Мы же вечером того дня с Анатольевичем жеребились, в смысле жеребьёвку проводили по весам и категориям. Дело это долгое, попали «в мосты», т.е. ночевать нужно на этом берегу, а дом на том. Анатольевич – ветеран, я ему диванчик уступил в знак уважения. Сам смотрю, в бытовке топчанчик какой-то стоит, ну и расположился. Утром разобрались – оказалось спал на американских гвоздях. Заокеанскому специалисту решили ничего не говорить, чтобы не конфузить. Они вообще, нервные такие ребята. Это ладно, а вот раз мы с Владимировичем в Питтсбурге на турнире….
                — Погоди, Макар, это прозвище у него такое,            — пояснил Победенко,       — я тебя представил человеку. Ты, считай, опять в пионеры вступаешь. Хочешь чего-нибудь сказать?
Макаренков пожал плечами и, больше обращаясь к Славе, сказал:
                — Ну, дак чего ж. Чего тут много разговаривать? Будь готов! И все дела, понимаешь. У меня дочке пятнадцать. Хочу, чтобы она в нормальной стране жила, и папки не стыдилась. Стадом быть не хочу. И ещё не люблю, когда всякие педерасты нас за быдло считают. Сам вылизал, понимаешь, всё, как мог, пролез наверх, а теперь считает – он и впрямь лучший. Почему собственно? Потому как лебезил и подличал больше остальных? По мне ошибочку надобно объяснить. Должны они понимать, что к чему. Вот и всё. Поэтому – «Всегда готов!»
 
 
                Глава 13а. Со специально сохранённым несчастливым номером, потому что в ней худшие предположения оправдываются, и становится понятно, что «враг хитер и коварен».
 
                Толстый с глубокими складками, покрытый блестящей плёнкой, пакет молча лежал на краю стола. Нет, говорить он, конечное дело, не мог, как может говорить пакет с бумагами? Но молчал выразительно. Угрожающе так, словно собирался наказать любого, кто протянет руку и посягнёт на его целостность. Федотов вздохнул. Читать было надо. Ясен был и внутренний протест против чтения. Документы сразу отделяли слухи, намёки и мнения от реальности. Вскрыть этот блестящий сверток значило обратить призрачную химеру в живого монстра. «Ценз» становился организацией, реальной силой, которая стремилась к уничтожению привычного мира. Было страшновато, но, уважая себя, Слава вскрыл пакет, достал бумаги и приступил к их изучению.
С первых страниц стало понятно, что с документами серьёзно поработали. Например, схема управления «Цензовскими» структурами присутствовала, но не полностью. Она содержала упоминание только о тех лицах, которые и так, однозначно, любым нормальным человеком могли бы быть отнесены к проводникам политики «Ценза» в стране. Несколько уникальных и сложных для произношения фамилий, от которых многих в стране долго трясло, да и трясёт по настоящее время, были прописаны в нескольких местах. Хреф, Хубайс, Хурабов и ряд других «великих кормчих», только с веслами поменьше и потоньше, были упомянуты без всяких дымовых завес. Завеса, пожалуй, густела ближе к самому центру с зубчатыми стенами, хотя для России закрытость верховной власти дело куда как привычное.
Собственно всех бумаг то была часть структуры «Ценза» в России и подробный план работ на любом, так сказать, участке, для членов организации всех рангов, властных полномочий и потенциальных возможностей. Конечно, потрясала обстоятельность методички и настойчивый рефрен о скором достижении цели. Выполнение всеми членами организации поставленных перед ними задач, по мнению авторов, гарантировало, что население встретит реализацию плана и конечное разделение страны на «эффективные» республики или княжества скорее с полным безразличием или даже неким энтузиазмом, чем сопротивлением.
Кто были эти четыре заказчика, принесшие материалы в офис Гоговому, которые, по словам покойного милиционера-оборотня, так увлекались рыбалкой, само по себе становилось интересной задачей. Любой нормальный человек, увидев подобные документы, по трезвости должен был бежать из страны, а с похмелья в ФСБ или иные властные структуры. Но отдать бумаги заштатному даже не бизнесмену, а бизнесгомункулу…. А потом уехать ловить рыбу? Федотов покачал головой и решил для себя однозначно – первые хозяева пакета были людьми не вполне адекватными для нашей действительности. Только регулярно и много пьющие люди могли не напугаться подобных документов.
Слава продолжил чтение:
«Члены организации, имеющие отношение к телевидению в своей деятельности должны стремиться к реализации следующих рекомендаций:
Все новостные блоки должны передаваться либо с музыкальной заставкой, либо с музыкальным фоном тревожного и агрессивного настроя. У зрителя должно вырабатываться устойчивая негативная реакция на любые события, происходящие в стране, о которых сообщают новостные программы.
В телевизионных новостях следует обеспечивать показ максимально возможного количества катастроф, аварий, убийств и иных преступлений. Обязательно с демонстрацией трупов, разрушений и прочих элементов деструкции демонстрирующих слабость державы.
Следует создавать специальные программы, в которых весь криминальный негатив концентрировался бы в рамках одной передачи, регулярно выходящей на соответствующем канале. При этом предлагаемый материал в каждом выпуске должен обязательно покрывать происшествиями не менее половины территории страны, развивая, таким образом, у зрителя ощущение вовлечённости в происходящее, как следствие стресс, страх, подавленность и т.д.
У зрителей должно вырабатываться ощущение непрекращающегося распада страны.
Показ представителей власти любого уровня должен иллюстрировать их пренебрежение к интересам народа, передергивание реальных задач стоящих перед страной, подменой их очевидными групповыми интересами, явным стремлением к личной или клановой выгоде.
Положительные новости и улыбающиеся лица только при наличии в кадре начальственной персоналии. Причём, если персоналия входит в «Ценз», то сюжет должен быть мотивирован и органичен, если нет, то очевидно фальшив и должен восприниматься зрителями с явным раздражением. Например, рассказ радостных пенсионеров об успехах монетизации или блестящем обслуживании в аптеках и т.д.
Демонстрации или иные акции протеста должны показывать исключительно ущербные лица, с явными физическими недостатками.
Следует не допускать к эфиру передачи с позитивным настроем и содержанием, дающими ощущение благоприятной перспективы. Если подобная передача всё-таки проходит в эфир, то её продолжение должно быть трагичным. Например: дружная семья – развод или отъезд детей заграницу, успешный коллектив – развал или отъезд основных работников заграницу, преуспевающий спортсмен – серьёзная травма или отъезд заграницу.
Особое внимание должно быть обращено на создание развлекательных телевизионных программ направленных на полную деградацию молодого поколения, создания кумиров из пустых и ….»
Федотов отложил бумаги. Встал и включил телевизор. По телевизору, цветным комментарием к прочитанному шли «Новости». Самым радостным, из того, что произошло в стране к этому часу, явилась крупная железнодорожная авария, при которой никто не погиб, но на самый «верх» уже доложено. Слава хмыкнул. Его постоянно восхищала эта «высшая мера» оперативности с идиотским упорством озвучиваемая при любом происшествии. «Мы доложили президенту!» Всё, на лицах растекается благостное успокоение – теперь то ура, теперь рассосётся. Видимо, предполагается, что после получения доклада президент моментально переодевается в костюм супермена и, завывая реактивным самолётом, летит исправлять оплошность назначенных им чиновников – милиционеров, нефтяников, военных, пожарников, железнодорожников и прочих. Тушит пожары, предотвращает разлив нефтепродуктов, «мочит» террористов, а в перерыве общается с западными журналистами и пишет указы. Классный мужик! Просто универсал. Такого, действительно, не грех ещё на несколько сроков переизбрать.
От невесёлых мыслей Славу отвлекли международные новости – по США прошёл торнадо. Никто не погиб, но всё ещё может измениться, с надеждой сообщил диктор.
Федотов выключил телевизор и опять взял в руки неозаглавленный план по развалу страны. Текст был противным, но читать было нужно:
«Члены организации, имеющие отношение к управлению расходами на нужды государственных чиновников и работников бюджетной сферы должны ориентироваться на следующее:
Максимально возможное снижение зарплат для людей, чьи профессии определяют законность, здоровье и будущее страны.
Снижение или, в случае невозможности последнего, минимизация зарплаты, на фоне роста стоимости потребительской корзины, сотрудников правоохранительных органов, включая сотрудников милиции и ФСБ, праворегулирующих органов, включая сотрудников судов и прокуратуры, должны привести к эрозии внутренней защиты государства. Рост взяток обязан спровоцировать открытый антагонизм между указанными органами и населением.
Снижение или, в случае невозможности последнего, минимизация зарплаты, на фоне роста стоимости потребительской корзины, сотрудников системы здравоохранения должны привести к эрозии здоровья нации. Рост взяток обязан обеспечить практический геноцид малоимущих. Необходимо отметить, что созданная на данный момент система работает достаточно эффективно.
Снижение или, в случае невозможности последнего, минимизация зарплаты, на фоне роста стоимости потребительской корзины, сотрудников системы образования должно привести к резкому ухудшению качества педагогов и, как следствие, к эрозии перспективы развития интеллектуального потенциала страны. Необходимо отметить, что созданная на данный момент система работает достаточно эффективно.
Максимально возможное увеличение количества праздничных дней для вывода работоспособного населения из рабочего состояния и создания благоприятных предпосылок для усиления бытового пьянства».
Славе стало совсем маетно. Глаза выхватывали из текста какие-то жабьи фразы: «прививка пространственной ограниченности путём уплотнительной застройки», «формирование комплекса исторической незначительности за счёт соответствующего подбора фактов развития страны», «демонизация сотрудников органов внутренних дел при постоянной работе над снижением человеческого качества набираемых кадров», «чёткое разделение между правящими и правимыми», «укоренение представления о тотальной несправедливости, царящей в стране». Серьёзное впечатление вызывали сильные формулировки типа – «формирование у обывателя ужаса от общения с любыми представителями власти».
Федотов долго не мог решиться отдать документы Евдокии Ивановне, а потом, даже несколько грубовато, сунул ей в руки пакет и, выходя из комнаты, сказал:
                — Возьмите. Надо прочитать.
Посмотреть на комиссара он решился часа через два. К его удивлению, она сидела за столом с каким-то удивительно нежным выражением на лице. Среди разложенных вражьих бумаг лежала старая фотография. Посмотрев на Славу, Евдокия Ивановна смущённо улыбнулась:
                — Знаешь, дружок, я так рада, что мой любимый помер до всего этого. Столько мук принял, лишений пережил, так вкалывал всю жизнь, чтобы сейчас с подобным столкнуться. Куда ни посмотришь везде такое …. А тут ещё эти гады к нам лезут!
Лицо её стало каменеть, она решительно достала папиросу и, не закурив, добавила в никуда:
                — Ну, ничего! Посмотрим!
 
 
                Глава 14. В которой Федотов предлагает новую идею, пытается помочь Александре Николаевне, а движение несёт первые потери.
 
                — Евдокия Ивановна, у меня есть идея! – Слава с вызовом посмотрел на комиссара. Она устало наклонила голову и покорно сказала:
                — Опять? Чего, теперь в Кремль поедем перевоспитывать или сначала всё-таки по регионам? Ну, ладно, излагай.
                Потом не удержалась и добавила:
                — Ты знаешь, иногда я очень жалею, что Саша тебя привела. До твоего появления мне всё было абсолютно ясно. Я рассчитывала только на девчонок и чувствовала себя сильной. Теперь мне уже непонятно    — куда мы двигаемся, как всё закончится. Ведь у нас и в мыслях не было с Евроюнионом воевать или ту же «ЧК» организовывать. Мы, как бы лучше выразиться, играли от обороны. А ты сразу раздул чуть ли международный пожар. Может быть, так себя проявляет конфликт возрастов?
                Слава согласно кивнул, но отвечать не стал, а предложил к обсуждению жесткое заявление:
                — Надо выйти в правительство. С такими документами нас обязаны принять.
Евдокия Ивановна откровенно испугано спросила:
                — Зачем это? Я же пошутила насчёт Кремля! Славик, не надо такими словами бросаться! Правительство?! Ты сам себя слышишь, а? Как тебе представляется         — «выход в правительство»?
                Федотов усмехнулся:
                — Ну что Вы так перепугались? Я же не говорю о заявлении для центральной прессы и телевидения: «Сегодня в 12 часов 15 минут в правительство вышла Евдокия Ивановна Мачтовая и Александра Николаевна Смирнова, в сопровождении Вячеслава Федотова. Вышли и сразу вошли». Да и не напечатает никто. Все чего-то боятся. Видимо, генетически.
                — Какое объявление? Почему вышли? А генетика здесь причём? Не понимаю я тебя,                — «комиссар» сморщила лоб и замахала на Славу рукой,                — Все эти шутки твои, не смешные они. Давай без них. Дело то какое!
                — Ладно,                — посерьёзнел Федотов и испытующе посмотрел на собеседницу.
                — Постараюсь пояснить. Как я понимаю, правительство сейчас это только название такое. Если всерьёз, то оно должно обозначать единый орган для управления всей необъятной страной. Причём, проводящий свою политику. В нашей стране всё, как обычно, сложнее. Во-первых, орган далеко не един, во-вторых, политики нет. Согласны?
                Евдокия Ивановна опять замахала руками:
                — Понимаешь, почему я теперь стараюсь с тобой без девочек встречаться и дела без них обсуждать? Потому, что вечно ты всерьёз всё поворачиваешь и глобально как-то! Вот с правительством опять же! Едино, не едино …. По телевизору, как министров показывают, вроде едино. Сейчас они только бывшее правительство долбают. Ты говоришь – не едино, а президент вон как всем широко улыбается, только всё время, пока сидит, ножкой чего-то отстукивает. Может время до выборов? Премьер, тот вообще, как у Гюго, «человек, который смеется». От улыбок эвон как у него лоб в гармошку собрало. Впрочем, что же ему ещё…. Потом почему политики нет. Есть! Чего-то ведь у них происходит. И ещё …
                Она замолчала и вдруг густо покраснела. Потом решительно продолжила:
                — Прошу тебя следить за речью или интонацию поменять. Ты так слово «орган» произносишь, что …. Короче, неприлично произносишь!
                Федотов терпеливо и безэмоционально начал отвечать:
                — По последнему пункту – виноват, но ничего особо не имел в виду. Может только на уровне подсознания – если орган, то вступает в определённые отношения и со всей страной. Что-то в этом однозначно есть. Тем не менее, простите, замечание принимается. Согласен.
                — Теперь о правительстве. Оно не едино, Евдокия Ивановна. Там несколько группировок у них наверху. Потому и политики нет. Политика тогда может считаться состоявшейся, когда у неё есть идея, мечта, если хотите. Цель единая есть, в конце концов. А там, наверху, у них её быть не может          — у всех групп свои цели и свои мечты, причем у всех разные.
                Евдокии Ивановне заметно не хотелось сориться с правительством. Понять её было можно – одно дело отстреливать или иным способом «извлекать» коррумпированных чиновников, одиночек, одним словом, другое – выход на государственный, так сказать уровень.
                — Славочка, а что правительство то тебе сделало? Вон, рост экономический какой      — никакой присутствует, добычу нефти увеличиваем, деньги на чёрный день копим в Америке копим. Да и вообще …..
                — Что во-о-о-обще,             — позволил себе передразнить собеседницу Федотов,            — что вообще?
                Он зачем-то потрогал папиросы лежащие на столе и неприятным, менторским, тоном продолжил:
                — Запасов нефти в мире – лет на 20-30, в среднем. Это научный факт! Можно я Вас спрошу, на кой хрен, простите, мы пытаемся увеличить добычу сейчас, если деньги складываем за границей и ими не пользуемся? Цена то на нефть растёт и, видимо, дальше расти будет. Это раз! Зачем нам чужие инвестиции, если свои деньги есть? Это два! Кто там такой умный и на кого он работает? Очень уж здесь «Цензом» отдаёт. Вот, Евдокия Ивановна, какой вопрос у нас должен быть к правительству и искать мы там должны обе стороны!
                Слава взмахнул рукой вверх и победно посмотрел на «комиссара». Та недоверчиво проследила за полётом руки, а потом почти шепотом спросила:
                — Какие обе стороны, Славик?
                — Нашу и вражью! «Ценз» или не «Ценз», а просто на глупость не похоже. Уж больно всё явно.
                — Я не понимаю,                 — жалобно спросила Евдокия Ивановна,     — Зачем этим то в правительстве под кого  — то ложиться, власть отдавать. У них ведь всё и так в руках.
                — Не скажите, товарищ «комиссар». У них всё в руках, только пока они при власти. Денег большинство из этих орлов зарабатывать не умеет, украсть или присвоить – дело другое. Вы про принцип Питера помните? О том, что чем выше бездаря по служебной лестнице поднимаешь, тем меньше от него вреда для окружающих,          — Федотов вопросительно посмотрел на комиссара. Не видя ожидаемой реакции, он решил дать пояснения:
                — Чувствую, Вы название принципа неправильно поняли. Его так назвали не потому, скажем, что он у нас в Питере себя ярче всего проявляет, а по имени иностранного автора. Но тут вот какая штука. В массовом исполнении принцип Питера даёт резко выраженный отрицательный результат. Потому, как есть некое критическое количество бездарей наверху. Такое количество, при котором любая инициатива сверху оборачивается трагедией. Пример – Россия. Вспомните все реформы последних пары лет: административная, по монетизации льгот или реформа выборов. Все провалились с треском. Сейчас наверху к провалу готовят «ещё парочку»             — муниципальную и ЖКХ. Да, так вот, возвращаясь к всплывшим наверх, хочу официально заявить – для них власть и бизнес и способ существования. Покойного Сойкина того же вспомните. Только времена теперь сложные     — демократия, опять же, на Запад надо оглядываться. Да и вообще, Вы же сами про «эффективные республики» рассказывали.
Увидев, как собеседница протестующе замотала головой, Слава начал горячиться:
                — Я серьёзно. Обратная связь – обратной связью. Вон, Горбачёв тот, вообще, какую империю сдал, хотя вроде власть у него была грандиозная. Только именно, что «вроде». Окружающих коллег испугался вот и постарался провести блестящую операцию. Выделить что-то, пусть и не такое великое, но конкретно себе, любимому. Преобладал, так сказать, частнособственнический инстинкт. Но я верю – вопреки выстроенной системе, там есть честные люди.
                — Хорошо,            — сдалась Евдокия Ивановна,          — Давай будем выходить на правительство. Хотя у меня вопрос – как ты, практически, это видишь? Открытое письмо писать будем или что?
                — Нет, попробуем через знакомых. Неофициально, так сказать.
                — Договорились,                 — ещё раз одобрила «комиссар»,   — Только ты, сначала выясни как там, у Александры Николаевны.
 
*
 
Выяснить, как дела у Александры Николаевны действительно было необходимо. С этой целью Вячеслав и направился к «склизкому», по словам майора, следователю со звучной фамилией Лихосуев. Федотов специально не звонил ему и не договаривался о встрече, а пошёл, что называется, в лобовую атаку.
Появившись у присутственного места ранним утром, он выяснил, что следователя надлежит ждать где-то через час-полтора. Делать это Слава решил на улице. Там уже припекало. Жара выползала из своих ночных укрытий, нагреваемое ею небо становилось бесцветным, а листва замирала, экономя силы перед приходом дневного зноя.
Он выбрал в тенечке скамейку почище, достал предусмотрительно купленную газету и приготовился посвятить свободное время культурному развитию. Не получилось. Совсем рядом присел плотный мужчина с бледно голубыми глазами, видимо, выцветшими от некачественной водки. Конечно, можно рассматривать и версию не качества водки, а её количества. В любом случае результат был на лице.
Бледноголубоглазый ворочался и постоянно посматривал на Славу, явно надеясь завязать беседу. Тут на скамейку уселся ещё один мужчина. Федотов был поражён востребованностью сидячих мест перед административным зданием в столь ранний час. Если эти люди не работают, то почему они здесь так рано? Могли бы спать. Если они работают, то почему не на работе? Неужели у всех есть какие-то отношения с внутренними органами нашей страны? Странно всё. Вслушавшись в завязавшуюся беседу, Слава и её про себя назвал нелепой.
Бледноголубоглазый активно наседал на второго подошедшего – худенького нервного мужчину в больших очках.
                — Наконец-то всё устаканилось! Теперь всё, как раньше – вон какая партия организовалась! Видал?
                — Простите,           — нервно отвечал худенький,           — Вы о какой партии говорите?
                — Как о какой? Ты чего без телевизора обедаешь? О нашей единой, конечно. Считай вторая КПСС.
                — Вы чего, издеваетесь? У КПСС хоть была идея. Красивая, почти христианская. А здесь? Группа профессиональных клещей предложила всем клещам страны объединиться и Вы считаете такое положение дел благом?
Активист – единениц от неожиданного отпора растерялся, но попытался отбиться:
                — Тебя, мужик какая муха укусила? Ты послушай, что они говорят! Без них, понимаешь, правительство ничего хорошего вообще бы не сделало. Я, если честно, не очень вникаю, но они за всем следят и всех учат. Вот долевое строительство, например. Сначала, правда, разрешили, а теперь говорят – разберутся. С лекарствами тоже сначала, правда, пропустили дыню, но обещают разобраться. Сейчас вообще за рождаемость взялись. Теперь только стон сладкий по стране пойдёт.
                — Какой стон, уважаемый? Не пойму, о какой рождаемости может идти речь, если времени на процесс, без которого дети не рождаются, категорически не хватает. Бюрократ на бюрократе и все друг друга проверяют, собирают справки, взятки, потом очереди эти …. А всё партия Ваша единая.
Поближе к обозначенному времени, утомившись от политических бесед, Федотов переместился в здание, занял место у кабинета в грязноватом пыльном коридоре и стал ждать. Согласно фамилии и определению, данному Победенко, следователь представлялся ему мужичком невысокого росточка, с реденькими волосиками, уложенными за острые уши и обязательно с влажными глазами и ладонями. Поэтому когда к дверям кабинета с ключом в руках подошёл молодой рослый парень простоватого вида, он даже не обратил на него внимания. Лишь когда тот открыл дверь кабинета, Слава мягко поинтересовался:
                — Простите, Вы следователь Лихосуев?
                — Ну да, Прокопий Федорович Лихосуев. А чего? – парень с непонятным интересом посмотрел на Славу и после секундной паузы добавил:
                — Кажется, понял, по какому вопросу. Ну, заходь,   — он посторонился в дверях, пропуская посетителя, и тут же закрыл дверь на два оборота. Слава аккуратно сел на указанный стул.
В кабинете было очень грязно. Старый канцелярский стол следователя был завален бумагами, некоторые из них почему-то были порваны. На стене висел громадный лист с фотографиями. Видимо, принадлежали они разыскиваемым преступникам. Однако, качество изображений было таково, что годились они, наверное, для любого посетителя. Может быть, так и было задумано, заранее, задавая некое психологическое преимущество при общении с вольными и невольными гостями Лихосуева. Напротив неопознаваемых преступников висел пятилетний давности календарь с Машей Распутиной. Вольная её поза, рвущиеся к интимному общению формы, чувственное грубоватое лицо и смелый костюм были дополнены деталями, выполненными неискушенными, но искренними в своём творчестве, народными художниками. У профессионалов такой стиль вроде бы называется «примитивизмом».
Лихосуев обстоятельно устроился за столом и напористо, с волжским акцентом, заговорил:
                — Короче, как я мамаше твоей и сказал – три штуки и ни копейки назад. И то, видимо, придётся ещё пятьсот «гринов» добавить врачам, чтобы с экспертизой всё правильно сделали. Обсуждать ничего больше не буду! Если нет, то пойдёт твой братик самое малое на «пятёрочку». «Причинение тяжких и менее тяжких» это знаешь,       — он покрутил ладонью в воздухе и ответственно шмыгнул.
Федотов состроил туповатое лицо и, стараясь окать так же, как и хозяин кабинета, почти подобострастно сказал:
                — Я, гражданин следователь, по поводу соседки своей. Вы уж простите, но меня, видать, с кем-то спутали. Соседка моя, Александра Николаевна, за Вами, так сказать сидит. Смирнова фамилия её.
Лихосуев подозрительно посмотрел на Славу:
                — То        — то, смотрю я, ты не похож. Да.
Он с опаской встал из натужно скрипнувшего кресла и подошёл к окну думать. Процесс занял минуты две. Повернувшись, Лихосуев решительно шагнул к Славе и, наклонившись к нему, спросил:
                — За соседку от себя хлопочешь или родственники поручили? – не дождавшись ответа, следователь ответственно кашлянул и изрек:
                — Короче, я так думаю, чтобы всё хорошо с твоей соседкой было, понадобится три штуки и ни копейки назад. И то, видимо, придётся ещё пятьсот «гринов» добавить, на экспертизу по оружию. Правильную. Пострадавшие там наши сотрудники – считай ещё по штуке, не меньше. Обсуждать ничего больше не буду! Если нет, то пойдёт твоя соседка самое малое на «семёрочку». У неё состав знаешь….             — он покрутил ладонью в воздухе и ответственно шмыгнул.
Слава искательно улыбнулся и, вспомнив Победенко, бодро заявил:
                — Я гражданин следователь, если честно, ничего не знаю толком, но не перед чем не остановлюсь.
Потом поправился:
                — В смысле не постою.
Лихосуев с обиженным лицом сел обратно в кресло. Глядя в окно, следователь заговорил, как бы рассуждая вслух:
                — Трудно стало. Вот ты к людям с добром…. Можно сказать против собственной совести идёшь, доверие государственное не оправдываешь, а тебе грубят. Вот ты пытаешься семью сохранить или там пожилого человека избавить от трудностей лагерной жизни. Заметим – заслуженных трудностей, а тебе угрозы….
Федотов вскочил со своего места и прижал руки к груди:
                — Федор Прокопьевич, да я ни сном, ни духом. Не так Вы меня и поняли. Речь то была в смысле – на все готовы, Федор Прокопьевич.
Лихосуев побагровел, тяжело выдохнул, как крупный кит из передачи «В мире животных» и встал. Причём сделал он это всё по разделениям на раз-два-три. Встав, он свистящим шёпотом сообщил Славе:
                — Власть нужно уважать. Вы меня не уважаете, а наоборот. Коли так, то как вы к власти повернулись, так она вас и …. Поприветствует. К нам спиной со всеми примыкающими частями встали? Ну, так и не обессудьте!
Чувствуя, что общение портится, принимая грубый и непродуктивный характер, Федотов попытался его исправить и почти подобострастно заговорил:
                — Федор Прокопьевич, Федор Прокопьевич, я хочу ….
                — И я хочу,            — взвизгнул Лихосуев,       — Хочу оставаться, как родители окрестили – Прокопий Федоровичем. Хочу, чтобы справедливость восторжествовала и Ваша соседка отсидела на полную катушку.
                — Понятно? – уже спокойнее спросил мстительный следователь и сел. Потом кашлянул и сказал:
                — Короче пять тысяч и ни копейки назад. В смысле – ни цента. Пятьсот           — экспертиза и две сотрудникам. Всё. Выполняйте. Иначе поёдёт Ваша соседка минимум на «семерик»!
 Для полноты впечатления Лихосуев встал и, покрутив ладонью в воздухе, добавил:
                — У неё состав, знаешь?!
 
**
 
                Хорошо, когда выясняется, что страна управляется, преимущественно, выходцами из одного города. Очень удобно – бегать много не надо. Нашёл одного-второго вхожего «наверх» и пошёл разматывать клубок. Ведь все свои! Да, забыли важное условие. Хорошо, когда страна управляется выходцами из одного города и этот город твой родной. Тогда получается – всегда можно найти выход на самый-самый верх. Нет, если честно, то на самый                — самый всё равно не получится. Там очень плотно всё. Не вонзиться. Всё наглухо перекрыто. Спинами и ниже. Телами, в общем. Зато, если искать чуть поскромнее контакты, то вполне можно что-нибудь и найти. Наши герои решили воспользоваться двумя подходами.
Первый, по своим каналам, организовал майор Победенко. Он и сам не ожидал, что его бывший приятель, рыжий Гошка, с которым они вместе начинали когда-то «топтать землю» в районном отделении милиции стал, нет, не большим боссом, но членом команды большого босса. Майор исхитрился найти его телефон и кратко сообщил о своей просьбе. Приятель был жизнерадостен и весь горя энтузиазмом обещал помочь. Узнав в общих чертах суть дела, немного поостыл, но от обещаний не отказался и на «проработку вопроса» попросил сорок восемь часов. Дальше всё было просто здорово. Через день майор получил приглашение приехать в Москву. Особым пожеланием было сохранить встречу в тайне, что более чем устраивало и Победенко. Выполняя условие представитель «РОС» выехал на собственной машине, с тем, чтобы не оставлять следов в билетной кассе. На кольцевой дороге его ждал тот самый приятель. Рыжий Гошка из рыжего превратился в лысого или бритого, их теперь и не различишь, но лицом и фигурой почти не изменился. Он вышел из машины в сопровождении молодого человека. Пока старые товарищи обнимались и садились в машину радушного хозяина, молодой человек сел за руль майорской машины.
                — Ну, рассказывай,             — немного суховато попросил Гоша. Потом, словно извиняясь, добавил:
                — Я должен шефу коротко доложить перед Вашей встречей суть вопроса. По телефону не очень ясно ты всё изложил. Какой «Ценз»? Откуда эта информация и, главное, что это там у вас за «народные мстители» образовались?
Победенко вздохнул и начал «доклад». Чем дольше он рассказывал, тем больше его рассказ не нравился приятелю. Майор видел это явственно, но не мог понять, в чём дело. Копии бумаг «Ценза», которые Победенко вручил по окончании беседы, совсем испортили приятелю настроение. Возникло даже такое впечатление, что он захотел высадить майора, но сдержался. Во всяком случае, он, уже было, и руку протянул к шофёру. Потом увлёкся просмотром копий, почему-то почти не читая. Отложив бумаги в сторону, Гоша пасмурно посмотрел на старого товарища, отвернулся и замолчал.
Ворота и въезд на участок заставили Победенко раскрыть рот. Москву и её пригороды он не знал. Работать в ней никогда не приходилось, а уж бывать на территории современных хозяев жизни и тем более. Поэтому четырёхметровый кирпичный забор, нескончаемой красной лентой уходящий и вправо и влево от ворот, в которые они въехали, произвёл неожиданно сильное впечатление.
                — Это чего, твоё? – почему-то очень тихо спросил майор.
                — Нет, мне такое не по чину,           — снисходительно пояснил приятель,            — У меня забор пониже и участок куда поскромнее. Это шефа моего.
Пока ехали вглубь участка помолчали. Победенко уже закрыл рот и только оглядывался по сторонам. Гоша всё так же индифферентно смотрел в сторону. След давней дружбы, который было обозначился в начале встречи, как-то потерялся.
Машина подъехала к красивому трёхэтажному дому с трогательными башенками и остановилась у широкой лестницы. Победенко оглядываясь по сторонам и, скорее по привычке, чем из каких-то опасений, определяя возможные пути отхода и количество охранников, поспешил за своим бывшим приятелем. Тот уже пересёк насквозь громадный зал, увешенный разнообразным оружием, псевдорыцарскими штандартами, флагами, головами несчастных животных убитых ради забавы и вышел на большую террасу с обратной стороны дома.
На террасе, возле стеклянного стола, обрамлённого красивой кованной рамой, в глубоком кресле сидел, одетый в яркий блестящий халат, круглолицый, очень чисто выбритый, человек. За ним стояло трое, внешне очень крепких, мужчин в лёгких светлых костюмах. Ниже террасы нарастало какое то ажурно бетонное здание, но стройка молчала и рабочих не было видно.
                — Твои опасения оправдались? – не обращая никакого внимания на майора, задал вопрос круглолицый. Гоша почтительно кивнул.
                — Документы какие-то у них есть?
                — Нет, только копии.
                — Что планируешь делать?
                — Я думаю            — используем «сыворотку правды»,             — приятель и босс продолжали общаться, абсолютно забыв о присутствии постороннего и живого Победенко.
                — А на кой хрен ты этого Дон-Кихота сюда притащил? Думаешь, мне приятно смотреть, как он подыхать будет? Гоша, я свою работу без тебя делаю. Может быть и ты научишься свою сам делать, без меня, а?
Тут майор всё же решил подать голос и проявить себя, как настоящий петербуржец, воспитанным человеком:
                — Здравствуйте всем. Майор Победенко. С малой Родины высокого руководства, так сказать. Я, простите, не понял. Вы обо мне, что ли речь ведёте?
Без интереса, взглянув на него, босс приветливо сказал:
                — О тебе, голуба, о тебе.
                — А чего обо мне говорить? О простом русском человеке? – майор произнёс свои слова безмятежно, как бы настраивая собеседников к бесконфликтному продолжению общения. Уж очень не понравились слова «подыхать», «сыворотка правды», да и поведение бывшего товарища стало тревожить.
Хозяин особняка также мягко поддержал разговор:
                — Понимаю, голуба, твой интерес. Очень даже хорошо понимаю, но сначала, как русский человек у русского человека, хочу тебя спросить. По твоему мнению, майор, чем знаменит наш соплеменник?
Победенко как мог добродушно улыбнулся, чуть ближе придвинулся к «боссу» и уверенно ответил:
                — Русский человек знаменит тем, что из любой, ну, практически, из любой, трудной ситуации может найти выход.
 Человеку в блестящем халате ответ, похоже, понравился. Он улыбнулся, но потом посерьёзнел:
                — Пожалуй, неправ ты, служивый. Русские скорее славятся не тем, что умеют найти выход из любой трудной ситуации, а тем, что безошибочно находят туда вход! Как ты, например. Уловил?
Стараясь донести смысл сказанного, он, даже, вежливо привстал из своего кресла и тут же, сильно и неожиданно, ударил майора ногой в пах. Победенко согнуло пополам. Не удержавшись на ногах, милиционер упал.
                — Я ведь, голуба, хитростям Вашим ментовским не обучен. Нас в высшей школе КГБ думать в основном учили.
Поделившись этой информацией, хозяин несколько раз, с видимым удовольствием, ударил, лежавшего Победенко, ногами.
                — Вот ведь, понимаешь какая незадача. Вход то ты нашёл, а выход для тебя мне придётся искать. Впрочем, ты его уже видишь.
Босс приветливо махнул рукой в сторону незаконченного строительства.
                — Дружок твой хочет «сыворотку правды» попробовать. Можно сказать, пощадить тебя хочет. Мы её тебе делаем, ты как в бреду, всё рассказываешь и в том же бреду отходишь в мир иной. Такой бесполый вариант “dolce morta”, сладкой смерти. Я же думаю, что мы опалубку, вон ту,                 — он ткнул рукой в сторону цилиндрической конструкции, — бетоном сейчас заполним и тебя туда мокнём. Потом вынем, если всё расскажешь, то застрелим, а потом утопим, если нет – утопим живым. Хорошо? Устраивает?
Победенко это не устраивало, и он метнулся в сторону кровожадного начальника, но неудачно. Застоявшиеся охранники мгновенно его скрутили и, плотно обмотав скотчем, подготовили к погружению, подвесив на верёвке над опалубкой с быстро наполнившим её бетоном. Откуда почти мгновенно взялся бетон, было непонятно. Разве что к приезду дорого гостя готовились заранее.
                — Кто стоит во главе этих твоих пионеров? Как познакомиться с таким замечательным человеком? Копии документов, как к вам попали? Расскажи, пожалуйста,           — на правах старого товарища начал расспросы Гоша.
Майор попытался напрячь тело, но не получилось                — настолько туго его обмотали. Почему-то стало ясно – всё. Круглолицый хозяин нисколько не пугал и убивать людей вот так, просто, при ярком свете в хороший солнечный день для него естественно. «Какое прекрасное утро, чтобы умереть!» вдруг вспомнилось самурайское приветствие наступающему дню. Победенко посмотрел вокруг и тихо заговорил. На лице Гоши некачественной фотографией проявилось разочарование.
                — Не слышно совсем. Давай громче и не части, помедленней излагай,             — презрительно сказал он и наклонился ближе к майору.
В жизни своей, даже в детстве, Победенко не плевался сам и стеснялся находиться в одной компании с плюющимися. От них, по его мнению, шла волна агрессивного бескультурья, почти запах, даже, если его носители были завёрнуты в шикарную одежду, благоухали нежными духами и, пока молчали, казались интеллигентными людьми. Все свои несделанные плевки он вложил в этот, единственный, который отправил не в Гошу, а в круглолицого. И попал! В лицо! С радостью он прокричал:
                — Сдохните, гады! Будьте вы все прокляты и, чтобы вам ….
Босс сам дернул верёвку на которой был подвешен Победенко и, облившись раствором, отправил его в бледно серую смерть. Рыча, зачем-то сунул руку в бетон. Потом успокоился, стёр плевок галстуком одного из охранников, вытер руки о костюм другого и присел в своё кресло. Гоша опасливо посмотрел на начальника. Тот взял из конфетницы леденец, положил его в рот и с радостной ухмылкой уставился на опалубку.
                — Смотри, смотри! Милиционер твой ещё что-то то сказать решил! Может, раскололся? Нырнёшь, а? Проверишь? – босс ткнул пальцем в пузырь, булькнувший в бетоне. Повернувшись к подчинённому, брызгая слюной и почти по слогам, он добавил:
                — Что скажешь, Гоша, подлая ты тварь? Не подобрал бы тебя тогда, может ты сейчас на пару с дружком здесь бы купался. Чего морду кривишь? Или тебе в Испании и Эмиратах купаться не нравится, а больше в бетоне? Чтобы привычки не менять и компанию своему бывшему коллеге не составить, ты мне всё раскопай. Всех этих патриотов. Понял?
Откинувшись в кресле, Босс соснул конфетку и сладким голосом протянул:
                — Время у тебя – до окончания стройки. Иначе, последние два кубометра бетона твои. Понял? Вон!
Гоша боком, стараясь не поворачиваться спиной, стал отодвигаться от террасы в сторону дома.
                — Стой! – вдруг крикнул круглолицый. Не отрывая взгляда от опалубки, он рублеными предложениями приказал:
                — Сам никуда не суйся. Для тебя будет другое задание. Это – первое. Второе – сообщи в штаб, в Евроюнион, что здесь, похоже,                 — он перевёл взгляд на Гошу и повторил,    — только похоже, есть проблемы в виде неорганизованного сопротивления. Запомни – неорганизованного сопротивления. Видимо, произошла утечка информации. Третье – необходимо отправить в Питер, в эту колыбель революции, чёрт её дери, оперативную следственную группу. Она должна быть от них, от западников, например, под предлогом расследования обстоятельств смерти этого ….
Босс остановился и требовательно посмотрел на подчиненного. Гоша тихо подсказал:
                — Макларена.
                — Вот именно, Джеймса Макларена убитого в кафе «АЙМАК» при невыясненных обстоятельствах. Полномочия зарубежным специалистам предоставим самые широкие. Про тебя буду ещё думать. Пока живи. Всё. Теперь – вон!
Гоша уверенней повернулся в сторону дома. При этом взгляд его скользнул по уже застывшей поверхности бетона. «Дальше придётся жить без юности. Зато существовать, а хрена ли …»            — с тоской подумалось ему. Сев в машину, новенький «Шевролет – Тахо», обладанием которым он ещё сегодня утром так наслаждался, закурил. Сигареты, «Benson & Hedges», тоже ценимый элемент состоявшейся жизни, показались безвкусными. Гоша выстрелил почти целой курительной палочкой в хозяйские кусты. На территории шефа это был серьёзный проступок и, как бы, протест. В душе, тем временем, поднималась волна ненависти к погибшему майору.
«Скотина! Мразь! Плебей! Чистоплюй! Он, видишь ли, даже плевать в меня побрезговал, нищая тварь!»           — думал Гоша. Думы не успокаивали, машина не радовала, сигареты вызывали рвотный инстинкт. Злоба по отношению к старинному приятелю не приносила душевный покой. Рассвирепевший Гоша просто не знал, что труднее всего простить невиновного.
 
 
                Глава 15. В которой наши герои всё-таки добиваются поставленной цели и при этом помогают Александре Николаевне.
 
                Второй выход «наверх» удалось организовать … Евдокии Ивановне. Да-да, «комиссар» через свои связи вплотную подступила, так сказать, к вершинам политического Олимпа. Произошло это потому, что бывший муж её институтской подруги, оказывается, учился в школе с кузеном сводного брата матери жены серьёзного уровня чиновника. Трудно освоить цепочку? Проще говоря, Евдокия Ивановна впрямую вышла на тёщу очень высокого начальства. А тёща, она и в Кремле тёща. Может быть там эффект тёщи себя проявляет даже круче.
В Москве многое иное, например, не такое как в Питере. К слову, уже и интеллигенция двух этих городов серьёзнейшим образом разнится между собой. Спросите как? Ответим смело: в Москве в трудную минуту, теряющий над собой контроль, интеллигент угрожает, на словах, конечно, развратным интимным действием в отношении матери собеседника, а в Санкт-Петербурге ему, собеседнику мягко намекают о том, что оппонент мог бы быть ему отцом. Смысл тот же, но подано изящно и никто, вроде, и не задет. Можно говорить и о бордюре и паребрике, чистенькой парадной и захламленном подъезде, ароматной шаверме и безвкусной шаурме. О том, как столица меняет нормальных в общем, людей в невообразимую сторону, да много ещё о чём. Бывает так, что в Москву уезжает товарищ, а возвращается только «вроде товарищ». Посмотреть на него с одной стороны – точно товарищ, с другой                 — вроде и не товарищ. Запутанно всё становится, а уж с памятью у новых москвичей просто беда. Если же говорить о приобретаемом в столице самомнении, то это просто национальная трагедия. Но не будем отвлекаться на грустное и вернёмся к нашим героям.
Справедливости ради, следует сказать, царственная дама, выслушав просьбу о «выходе», лишь слегка поинтересовалась возможным содержанием беседы и мгновенно устроила встречу. Её зять, слегка конусообразный господин, родом из комсомольцев, согласился выслушать родственных протеже без возражений. В начале беседы выяснилось, как это теперь стало модно, что он большой мастер невнятных, но очень-очень эффективных боевых искусств. Гости дружно ахнули и в некотором восхищении покивали головами. Федотов, потихоньку освоивший приспособленчество, тоже покивал, хотя и на первый и на второй взгляд, Зиновий Зиновьевич никак не производил впечатление человека, которому лучше не хамить тёмным вечером на пустынной улице. Предварительно догнав, конечно.
                Выслушав посетителей, он минуты на две выпал из общения, потом вернулся в него и предложил встретиться с коллегой, которому «Ваше сообщение, безусловно, может и должно быть интересно». Не прошло и часа, как Евдокия Ивановна и Слава оказались в комнате для частных встреч упомянутого коллеги. Или как шутят умные чиновники – для узкого круга ограниченных лиц.
Комната ничего особенного из себя не представляла. Обычная «задняя комната» руководителя. Чайный столик, сервант, холодильник, одно кресло, очевидно, хозяйское, и два дивана. Один довольно-таки узкий, а второй мог обеспечить различные варианты использования. В комнате было три двери, причём, почему-то разностильные. Одна из коридора, в которую наши и вошли, была высококачественной, но простой, деревянной. Вторая выглядела бронированной, и Слава про себя решил – «кабинетная». Третья   — из матового стекла с восточным рисунком, похоже, вела в «кабинет задумчивости», уж если по-японски.
                 Тем не менее, хозяин апартаментов появился именно из неё. Причём сразу как-то стало понятно, что вышел он из кабинета.
В отличие от «зятя» он был крепок. На широких плечах пристроилась небольшая лысая голова с острым носом. Крепилась она на мощной шее, нескромно начинавшейся от ушей.
                — Всеволод Ибрагимович, я попросил бы Вас выслушать этих людей.
                — Людей! – широко улыбнулся остроносый,             — Какое хорошее слово раньше было – «товарищи». А то на «господ» недотягиваем, «товарищами» не пользуемся, приходится на «людей» переходить. Хорошо хоть не на «людишек». Ну и ….
                Остроносый демократично хмыкнул и приветливо махнул рукой, в смысле, вперёд. Евдокия Ивановна команду восприняла и коротко начала докладывать о «Цензе». Слава исхитрился вставить всего пару предложений. Всеволод Ибрагимович не перебивал, слушал внимательно. Вообще, у кавказских мужчин есть солидность, основательность, которая поневоле внушает уважение. Когда комиссар закончила, он вежливо спросил:
                — Всё?
                Услышав утвердительный ответ, резко повернулся к Зиновию Зиновьевичу.
                — Ты кого ко мне привёл? Выжившую из ума старуху и молодого параноика? Сам посмотри на них внимательно. Кстати …, – он повернулся к Федотову и подозрительно посмотрел на его нос, потом перевёл взгляд на уши:
                — Боксёр? Борец?
                — Нет. Я полноконтактной версией поединков в свободном стиле….
                Не дослушав, остроносый опять крутанулся в кресле к пошедшему красными пятнами Зиновию Зиновьевичу, и развёл руками:
                — Ну, а этот ещё и просто пробитый. Охранников своих никогда не слушал? Нет?
Он откинулся на спинку кресла и скрипуче засмеялся:
                — К народу надо прислушиваться. Я к своим прислушиваюсь. Знаешь, как они рассказывают? «Я ему тырц, он мне бамс». И так минут двадцать. Обстоятельно? Ещё вопросы есть? Или ты и дальше их всерьёз хочешь слушать?
                Зиновий Зиновьевич попытался что-то сказать, но остроносый остановил его ладонью:
                — Не надо, Зина. Ты у нас всегда был романтиком. Как к тебе эти убогие прорвались?
                — Да, понимаешь, я на них через свою агентуру вышел,        — лгать зять, как ни странно для человека его положения, похоже, совсем не умел. Видимо, поэтому он отчаянно покраснел, но собеседник этого не заметил. Магическое для сегодняшних кремлежителей слово «агентура» притупило внимательность и изменило отношение к оскорблённым до того посетителям. Остроносый смущенно перхнул и спросил:
                — Документы, как я понимаю у вас в копиях, а подлинники присутствуют?
                — Нет у нас подлинников,                 — честно ответила Евдокия Ивановна.
                — Нет, но мы знаем, где можно достать,      — не совсем честно встрял в беседу Слава.
                — Так. Прикажете понимать ваш рассказ, как реальность. Правильно я вас, господа, понимаю?
                — Правильно,        — решительно подтвердила комиссар.
                — Если правильно, то вы должны мне рассказать всё. В частности, как вы оказались в этой фактуре.
                «А он не дурак»,               — грубовато подумалось Федотову.
                — Всеволод Ибрагимович говорит о том, что необходимо рассказать всё. Благодаря каким обстоятельствам вы владеете этими фактами. Рассказывайте, рассказывайте. Я гарантирую, что из этих стен ничего не выйдет,     — несколько опрометчиво заявил Зиновий Зиновьевич.
                Федотов бросился спасать положение:
                — Дело в том, что совершенно ….
                — Погодите, юноша,           — прервала его Евдокия Ивановна,                — Вы у нас в организации относительно недавно, так что позвольте мне.
                — Зина,   — остроносый хлопнул себя по коленям,     — Вот уж от кого не ожидал! У тебя своя организация?! Молодца! Смотри – тихий, тихий, а …. Хочу тебя порадовать. Причём дважды. Первое, я ни в одной справке об этом не читал. Просочился ты со своей организацией сквозь наше сито. Второе, из первого – ты мне ведомым всегда казался. Немного лопухом, не при твоих людях будет сказано, а ты молодца! Уважаю и своим всыплю за хреновую работу.
                Он повернулся к комиссару:
                — Давайте, начинайте. У Вас пятнадцать минут. Боксёру-борцу на дополнения три минуты.
                Евдокия Ивановна приветливо улыбнулась и начала рассказ. Федотов, был момент, даже зажмурился от удовольствия и гордости за соратницу по борьбе. Несколько иначе реагировали слушатели. Раскрасневшийся Зина, с плохо скрываемым страхом, посматривал на остроносого, и со злобой на монотонно рассказывающую о деятельности организации, «его организации», женщину. На его лице красными пятнами заметно прорастала ненависть к, втравившей его в неизвестное, тёще.
                Остроносый слушал внимательно, веселиться и хлопать себя по коленам перестал. Раза два он перебил Евдокию Ивановну короткими и чёткими вопросами. На информацию о следователе Лихосуеве, точнее на информацию о задержании Александры Николаевны, он, по мнению Федотова, отреагировал очень достойно. Поднял трубку стоявшего на столике телефонного аппарата и негромко потребовал его соединить с каким-то Геннадием Арсентьевичем. После, практически, мгновенного соединения немногословно распорядился освободить Александру Николаевну. Непонятливый собеседник, видимо, сказал что-то неправильное.
                — Какие нереальные задачи? Я Вам не задачи ставлю, а решения объясняю. Вопросы? Правильно! Выполняйте.
                Зиновий Зиновьевич перестал краснеть, заметно приосанился и, похоже, вновь начал питать к тёще добрые чувства. Хозяин же кабинета, дослушав Евдокию Ивановну, махнул рукой на было открывшего рот Славу, порывисто вскочил, подошёл к опять перепугавшемуся Зиновию Зиновьевичу, и крепко его обнял. Затем смачно поцеловал его три раза в губы. Федотова передёрнуло. Он не был готов платить такую цену за нахождение на политическом Олимпе. Остроносый же, проделав эту пикантную процедуру со своим коллегой, галантно поцеловал руку Евдокии Ивановне и двинулся к Славе. Тот напрягся и сжал губы, но процесса целования удалось избежать. Видимо, Всеволод Ибрагимович счёл Федотова недостойным подобной награды – ему он только очень крепко пожал руку.
                Затем остроносый предложил немедленно отправиться обратно, по возможности прервав путешествие во власть майора Победенко. Вообще поездка майора вызвала у него заметное напряжение. Окончание его выступления было несколько патетичным:
                — Не скрою, Ваши действия по противостоянию «Цензу» могут быть смело отнесены к образцам самого высокого служения России. Мы переговорим с Зиновием Зиновьевичем и наметим необходимые и,       — он поднял толстый палец вверх, — целесообразные шаги, которые нужно будет предпринять. Думаю, что уже завтра днём мы поделимся этой информацией с ….,                 — толстый палец опять полез вверх,               — Не исключаю, что о результате вы сможете узнать из новостей, так что смотрите телевизор. В любом случае прошу учесть – обстановка более чем сложная, а информация которой вы владеете чрезвычайно, повторяю, чрезвычайно опасна для её обладателей. Мне же ещё надо поинтересоваться, как люди, которым платят пусть не очень большие деньги, но которым обеспечивают большие привилегии, смогли прошляпить то, о чём вы мне сейчас рассказали. Нет ли здесь нехорошего умысла, а попросту преступления.
                Видно было, что от собственных мыслей Всеволод Ибрагимович расстроился и даже начал питать злобу к каким-то конкретным людям. Он сжал губы, моментально превратившиеся из пухлых, кавказских в тонкие, садисткие. Лоб прорезала глубокая вертикальная складка. Участие его в окончании беседы было прекращено. Он встал и, гневно урча, открыл монументальную дверь. Мелькнул санитарный фаянс, и дверь закрылась. Аудиенция была закончена. Евдокия Ивановна и Слава, переглянувшись, вопросительно посмотрели на «своего» покровителя.
                — Что же.… Всё прошло удачно. Скажу – более, чем удачно. Да, а ваши «извлечения» стоит прекратить до выяснения,                 — туманно, но очень директивно, высказался на прощание Зиновий Зиновьевич.
                Общение с властью обрызгало питерских патриотов до того неведомыми им благами. На серьёзной машине с мигалкой за считанные секунды их доставили на вокзал, где порученец Зиновий Зиновьевича препроводил их в депутатский зал. Там, среди какой-то советского дизайна роскоши, ласково улыбаясь симпатичной дежурной даме, он попросил её оформить билеты в спальный вагон. Моментально предложенные билеты на «Николаевский экспресс» совсем уже было порадовали Евдокию Ивановну и Славу, но, в итоге, вызвали некий дискомфорт. Как выяснилось, финансовое обеспечение обратной поездки спасителей страны не входило в обязанности порученца и деньги на дорогие билеты пришлось выкладывать самим. С трудом, под строгим взглядом симпатичной дамы, собрав требуемую сумму, они приобрели стойкий иммунитет к дополнительно предложенным радостям жизни в виде легких напитков и бутербродов. Спросить стоит ли это чего-нибудь и, если стоит, то сколько, было неловко, а вляпаться в неуклюжую ситуацию, в случае нехватки денег не хотелось. Отчаянно мотая головами, они неталантливо изобразили пресыщенность и углубились в чтение газет. Порученец, почти навытяжку, стоял рядом. Ближе к поезду в зале стали появляться люди. Некоторые были смутно знакомы, некоторых нельзя было не узнать. Возле Евдокии Ивановны присел известный космонавт, из первой десятки. Привычно улыбнувшись заинтересованному взгляду, он достал книгу и с видимым удовольствием начал читать. На обложке значилось ничего ей не говорящее название – «Володи, Львы и прочие». О каких Володях, Львах и прочих с интересом и, как-то очень вкусно, читал космонавт крайне заинтересовало комиссара. Она решила для себя обязательно эту книгу в дальнейшем раздобыть.
                Наконец, отконвоированные порученцем они сели в поезд. Выглянув в окно, они опять увидели его, стойко стоявшего у вагона.
                — Знаете, Слава,   — задумчиво глядя на перрон, сказала Евдокия Ивановна,     — у меня такое впечатление, что Зиновий Зиновьевич этого мужчинку к нам специально приставил. И боится он больше не за нас, а того, что мы им прямо здесь «извлечение» организуем.
                Развить мысль «комиссару» не удалось. В купе вошла симпатичная молодая женщина.
                — Молодой человек, у меня к Вам громадная просьба! Я еду во втором купе, но у меня попутчиком мужчина. Я против них ничего не имею,                — тонко улыбнулась она, — но, во-первых, это стесняет, а, во-вторых, мой сосед, кажется чересчур бойким. Вы не будете настолько любезны, чтобы поменяться со мной местами? Конечно, если Ваша попутчица не возражает?
                Никто не возражал, и Слава оказался с бойким попутчиком во втором купе. Он ожидал увидеть сального типа с пухлыми губами и непристойным выражением на лице, но ошибся. Сосед оказался невысоким мужчиной, лет шестидесяти пяти, с редким седоватым ежиком, из-под которого выглядывала розовая упитанная лысина. Увидев входящего Федотова, он вскочил с места и неприятно захихикал:
                — Сбежал от меня объект! А Вы, видимо, выступаете в роли спасителя?
Слава хмуро кивнул.
                — Да! Пропала мужская солидарность! Вместо того, чтобы за руку, за косу, притащить беглянку обратно, супротив половой солидарности пошли…. Ну, не хмурьтесь, дорогой. Не хмурьтесь. Бог с ней, с дамочкой. Это я шучу так неловко.
                 Сосед так же быстро сел обратно и начал дорожную беседу:
                — Будем знакомы. Меня зовут Зосим Павлинович Контролингер. В неформальной обстановке можно обращаться просто и демократично     — Павлиныч. Кстати, на фамилию мою прошу реагировать правильно, с учётом того, что сам я русский, православный и убеждённый антисемит. А Вас как величать?
                — Вячеслав Федотов,          — открылся незнакомцу Слава и, не удержавшись, спросил:
                — Почему?
                — Что почему? – не понял сосед.
                — Антисемит убеждённый почему?
                — Так, молодой человек, они же, евреи, бога нашего, Иисуса Христа распяли!
                — Зосим Павлинович, как же Вы тогда и православный и антисемит? Тут что-то одно надо выбирать. Распинали, конечно, по просьбе евреев, но ведь и Иисус был еврей, да и апостолы все! Что же, Вы и их всех не любите?
                — Ха! Откуда Вы знаете! Вы чего там стояли? Между нами есть верные сведения из верных источников – не еврей он был,                 — Контролингер понизил голос и заговорил таинственно.
                — Неужели русский или вообще того, украинец?! – ахнул от идиотизма Слава.
                — Ваша ирония, молодой человек, прямо Вам скажу, носит не наши национальные корни,      — уже строго заметил сосед и поинтересовался:
                — Вы москвич?
                — Нет, питерский я.
                — Тогда нигилизм национальный понятен – читали чересчур много. По нынешним временам это, знаете ли, уже и не достоинство. Скорее брачок. Проще надо быть, как эта, Фима Собак или Ксения Собчак. Путаю я эти два персонажа.
                — Фима Собак – подруга Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев». Ксения Собчак ей, конечно, не уступает, хотя по слухам, ей преподнесли диплом университета….
                — Вот я и говорю – много читаете, много знаете,     — невежливо перебил его Зосим Павлинович и активно повёл разговор дальше:
                — А где были? В столице? Где именно?
                Федотов честно ответил:
                — В Кремле.
                Сосед стрельнул глазками и нарочито небрежно поинтересовался:
                — У кого? Хоть не у самого?
                Слава со слабой улыбкой отрицательно мотнул головой, но распространяться не стал и своих властных визави не назвал. Павлиныч понял больше, чем сказали, хитро улыбнулся и предложил выпить за встречу.
                Дальнейшее развитие событий могло бы стать неплохой иллюстрацией к кратким мудростям, озвученным российским народом в поговорках. Например – не рой яму другому.
                 Сосед явно пытался напоить Федотова, но сам не выдержал предложенного темпа, тем более, что Слава откровенно сачковал. Планируемый диалог по мере увеличения дозы перешёл в монолог.
                — Надо уметь пользоваться ситуацией,        — нагнувшись к собутыльнику и дыша алкоголем, призывал Павлиныч.
                — Есть, есть люди, которые не только умеют пользоваться ситуацией, но и грамотно её создают. Вот, например, есть у меня партнёр. Недавнего правда времени партнёр, до того я его открыто не жаловал, а он меня. Сейчас так не делаем. Пока, да ….,   — сосед почему-то погрустнел. Всё-таки тяжело, наверное, жить неправедно. Справившись с минутным возвращением совести, он продолжил:
                — Так вот, молодой человек, партнёр этот блестяще себя проявил. Его выбирать должны были в одно очень важное присутствие, а шансов никаких не было. Не было и всё! Не поверите – он всех и каждого из выборщиков объехал и каждому спел жалобную песню. О том, что ему позора, недругами заготовленного удастся избежать, если за него хоть один голос отдадут. Представляете? Всех объехал и прошёл таки. Это в качестве примера тебе. Понял? – сосед жестко перешёл на ты.
                                — Теперь, запомни такое выражение. Не дают контролировать, иди учить, не можешь учить, иди работать, не можешь работать, иди воруй, не можешь воровать, иди охраняй. Понял?
                — Не очень,           — провокационно отозвался Федотов.
                Сосед поднял глаза:
                — Не понял? Хотя правильно. Воровать можно и когда контролируешь и когда учишь и когда охраняешь. Только когда работаешь, воровать не получается. Это ты правильно заметил. Молодец! Слушай, хочешь, я тебя к себе возьму?
                Сосед икнул, прикрыв рот пухлой ладошкой.
                — Многостаночником возьму.
                — А куда многостаночником то?
                Зосим Павлинович поднёс палец ко рту и таинственно произнёс:
                — Т-с-с! Но тебе скажу. У нас тут конторка одна по помощи государству. Мы при одном Госнадзоре пристроились и, чтобы государство не перетруждать, за него деньги собираем.
                — За что? – поинтересовался Слава.
                — За всё,                 — твердо ответил захмелевший попутчик.
                — У нас муха не пролетит. Не то, что работяга или там завод какой. Хочешь работать? Плати!
                — Как же получается деньги снимать? Куда государство смотрит? – Федотову и впрямь было интересно            — как удаётся людям так ловко устраиваться в жизни. Ну, нефть, налоги, суды, наркотики, проституция. Это понятно. Но разрешение на работу? На то, чтобы делать реальный продукт для страны? Какой-то перебор.
                — Государство,    — важно протянул Контролингер, — это абстракция, но на каждом участке его представляют реальные люди, которые эту абстракцию конкретизируют. С ними только нужно уметь договориться. Представь, что необходимо проверять ёмкости под давлением, к примеру, чайники. За проверку чайников отвечает какой-нибудь Чайников. Ты с этим Чайниковым договариваешься только об одном, что в свете упорядочивания и повышения уровня неважно чего, всем, кто к чайникам причастен, необходимо сертифицироваться у Национального аттестационного комитета по чайникам и всё. Важно только здорового шаманства наукообразного поднапустить в словах – процедура, регламент и прочее.
                Он чуть задумался, моргнул голубым глазом и мечтательно добавил:
                — Вот сейчас, думаю, денежку подкоплю и до стандартов дотянусь. Верхи теперь дорого покупать, да и опасно, так мы по низам, по низам….
                Сосед икнул, быстро кинул в рот содержание рюмки и судорожно запил. Заметно помрачнев, он добавил:
                — Врагов у меня много. Все говорят – мол, зажрался, деньги ни за что собираю. Может и так! А знают ли они, эти сквалыжники, сколько мне приходится заносить ко всем этим Чайниковым?! Про главного и не говорю. Сколько в регионах мои люди денег по местным надзорам несут?! То-то! Сердце просто кровью обливается. Так и этого мало! Новые лезут! Говорят – надо делиться. А с какой радости то? Если на всех делить так уже и смысла собирать не будет!
                Зосим Павлинович неожиданно остановился и прижал руку к сердцу.
                — Болит? – участливо спросил Федотов.
Сосед, не отвечая, кивнул.
                — Вы знаете, Вам надо стараться больше бананов кушать!
                Контролингер так же молча, но очень выразительно приподнял брови. Мол, причём тут эти вкусные плоды.
                Слава понял движение бровей как вопрос и бодро пояснил, ему очень хотелось нахамить, но тонко:
                — Знаете, почему у обезьян не бывает проблем с сердцем? Потому что они постоянно едят бананы. Вот и Вам надо. Как обезьяны. Только пережёвывать надо тщательнее. Понимаете?
                От переживаний, проблем с сердцем и сравнением с обезьянами Зосим Павлинович мгновенно затих. Невежливо прекратив общение, он откинулся на полку, повернулся спиной и заснул. Слава быстро разделся, тщательно закрыл дверь в купе, выключил свет и лёг спать. Сон его оказался тревожен – сосед страшно храпел и упорно снился. В сновидении Ной Павлинович был абсолютно трезв и молчалив, только жутковато потрясывал чайниками различного вида и подтанцовывал с ними в руках на ирландский манер. Видимо, уже под утро сосед остановил свой странный танец и с неприятной улыбочкой заявил:
                — А ещё мы будем сертифицировать и проверять свистки, вилки и розетки. И ни одна домашняя или дикая обезьяна страны больше не получит ни одного банана без нашего документа!
                Сказав это, он швырнул один из чайников на пол, достал, откуда-то из глубины брюк, банан и, пристально глядя перед собой, начал есть его прямо с кожурой. Стало страшно.
На этом месте Федотов проснулся. В дверь стучал проводник. Уже одетый Контролингер пытливо всмотрелся в Славу и с достоинством поздоровался. В его руках белел очищенный банан, но в приветствии чувствовалась агрессивность. Оставшиеся до приезда в Питер пятнадцать минут сосед на работу больше не звал. Съев банан, он неприязненно молчал, глядя в окно. Понять его было можно – зачем делиться?
 
*
 
                Вернувшись в Санкт-Петербург, Евдокия Ивановна и Слава сразу отправились на квартиру к Людмиле Львовне. Гордо переглядываясь, они позавтракали и, не сговариваясь, уселись у телевизора. Утренние новости не порадовали никак. Второй и третий выпуск новостей тоже не сообщил ожидаемого. Наступило время четвёртого. Диктор под тревожную музыку, в полном соответствии с известной, по крайней мере, двум зрителям, методичкой начал перечислять всё нехорошее, что уже успело приключиться в стране. Первым номером в программе прозвучала информация о серьёзной аварии, в которую попали два высокопоставленных чиновника. «Погибло несколько человек»,      — оптимистично добавил диктор для тех, кто расслабился.
                Евдокия Ивановна и Федотов переглянулись.
                — Оперативно,      — скучным голосом сказал Слава.
                — Что будем делать? Опять искать выход наверх? – немножко нервно спросила комиссар.
                — Найдём кого-нибудь,     — бодро сказал Слава.
                — Где найдём то? Куда теперь пойдём?
                — Да, вопрос! Как говаривали, старающиеся казаться пикантными девушки, лет этак…,             — Федотов щёлкнул пальцами,                 — Куда пойти, куда податься, кого найти, кому отдаться.
                — Фи, как грубо. Вообще, Вячеслав, Вы стали себе очень много позволять последнее время,   — поморщилась Евдокия Ивановна.
                — Виноват, буду работать над собой. Между прочим, не всё так плохо. Во-первых, у нас ещё есть майор Победенко в запасе. У него, наверняка, что-нибудь интересное получилось. Во-вторых, может быть живы наши собеседники, но шифруются пока. Подождём!
 
 
                Глава 16. В которой Голан и его коллектив, в лице Евросоюза, показывают зубы.
 
                День задался ненормально хорошо. Между нами, без передачи каким-либо высокопоставленным землякам, Санкт-Петербург, Питер, если честно, город болотный, нездоровый. Многие известные писатели, признавая все красоты Северной Пальмиры, всё-таки обзывали его хоть и по-разному, но мрачно и правдиво: и чахоточным и чёрной дырой и серым вампиром. Поэтому голубое небо, белые облака и яркое солнце, не может быть ни чем иным как маскировкой. Город так ловит заезжих зевак и простодушных. Народ увидит – погода отличная и расслабится, а тут дождь, причём, по-питерски, холодный, промозглый ветер. В результате, всё – простуда, воспаление лёгких, чахотка, больница и …. Те же, кто пытается спастись сильнодействующими средствами, у тех алкоголизм. Порочный круг, хотя сильно пьющим он и нравится.
Средства массовой информации в это утро тоже начали заниматься маскировкой. По телевизору ни разу не показали ни одного озабоченного судьбой страны и облеченного властными полномочиями человека. Хотя бы захудаленького какого-нибудь. Нету! Возникла какая-то фантастическая мысль, что они, облечённые, про всех забыли, и может жизнь даже наладится. Евдокия Ивановна очень встревожилась. Она по опыту знала, что все неприятности так и начинаются. Лёгкая эйфория, «над всей Испанией безоблачное небо», а потом хлоп и как навалится.
Опасения её подтвердились и очень быстро. В дневном выпуске новостей диктор с влажными, от сознания собственной значимости, глазами бодро заявила о совместном расследовании обстоятельств гибели иностранца во время «нашумевшей трагедии в кафе». Насторожившаяся Евдокия Ивановна моментально выяснила, что речь идёт о «том самом» кафе и «том самом» иностранце. Кроме того, наши следственные органы согласились на приезд группы специалистов из-за рубежа и предоставили им самые широкие полномочия.
Сразу стало понятным – маскировка операции, выполненная для «нашего» следствия, здесь не пройдёт. Блестящая версия Веры Ивановны, предложенная ею для милиции, годилась только для случая, когда никто в правде или в лишней работе не заинтересован. Приехавшие специалисты, наверняка, работают в программе «Ценза» и зачем в город на Неве приезжал собеседник Могилата для них секрета не представляет. Понятно было также и другое – по ту сторону баррикады давно должны были почувствовать некое противодействие. Появление следственной группы явно говорило о переходе противника к активным действиям.
Закончив краткое выступление, Евдокия Ивановна обратилась к присутствующим с вопросом:
                — Ну и что мы будем делать?
Федотов отреагировал быстрее всех:
                — Необходимо срочно прятать Веру Ивановну! Немедленно! Ведь она дала милиции подлинный адрес, а для «евроюнионцев» её показания очевидное и продуманное враньё. Нам повезло, если они её ещё не взяли.
 Евдокия Ивановна явно испугалась. Тем не менее, умел себя держать «комиссар». В последовавшем распоряжении голос не дрогнул:
                — Славочка, тогда быстро на квартиру. Один справитесь? Может стоит съездить вместе с Победенко? Или он ещё не вернулся из Москвы? Тогда может быть его товарища, этого, как его, Макаренкова?
Уже выходя из комнаты, Федотов уверенно ответил:
                — Пока Победенко в столице, я здесь и один справлюсь.
 
*
 
Увы, опасения «комиссара» были правильны. Возглавлявший иностранную следственную группу, доктор Реджинальд Тэтчер ознакомился с документами ещё у себя, заграницей, и в его рабочем плане Вера Ивановна значилась за номером один.
Теперь настала пора просветить немного читателя о новом персонаже, значительно осложнившем и даже испортившем жизнь нашего главного героя. Итак, почему доктор? Знающих просим не обижаться, но для тех, кто не знает, поясняем – там, за нашими пограничниками, где начинается чужая земля, так называют человека, имеющего научную степень. Между прочим, внешне доктор Тэтчер очень походил на учёного, но скорее на учёного     — патологоанатома. Длинный, широкий, но несколько плоский, это если про фигуру. По-простому, про таких, если про наших соотечественников, говорят – жилистый, если про иностранцев                — костистый. Как вежливо определить такого иностранца сказать сложно, разве что воспользоваться светским словом «поджарый». Пожалуй, так будет правильно.
Итак, доктор Тэтчер был высоким, поджарым и слегка рыжеватым джентльменом. Почему слегка рыжеватым? Потому что небольшое количество волос на голове не позволяло назвать его просто рыжим или каким-нибудь там другим. Лицо под этой бледной рыжезною было овальным, что в японской физиогномистике напрямую указывает на властность. Мочки ушей были сращены с челюстью. Те же японцы трактуют такие уши как признак ограниченности и упрямства (не путать с упорством). Костлявые кулаки проросли жёстким, очень хорошо заметным рыжим волосом. Японцы об этом признаке умалчивают, может из-за восточной брезгливости. Короче, противный был руководитель у иностранной следственной бригады. Кроме всего прочего необходимо добавить, что доктор Тэтчер носил звание майора в одной западной секретной службе и был не раз в этой самой службе отмечен.
Штаб «Ценза», определил для доктора-майора основную задачу в поиске очага сопротивления и полном его разгроме, причём желательно в физическом. Реджинальд, до того принимавший участие во многих спецоперациях, в успехе не сомневался.
Причиной тому было несколько факторов. Во-первых, кто, кто, а Тэтчер знал насколько «Ценз» раковой опухолью пророс в стране. Сколько, обладающих властью, предателей готовы оказать ему любое содействие, за право называться когда–нибудь султаном Саматлора или, скажем, эмиром Ямала. Когда налоговая инспекция своя, всех представителей любых контрольных служб утопил лично, никому ничего не платишь, где находится Москва, вообще забыл, а слова «квота» и «лицензия» специальным указом запрещены к использованию под страхом крупного штрафа и пятнадцати суточного административного задержания. Враг знал, сколько таких «султанов» сидящих в весьма и весьма высоких кабинетах готовы заслужить свои вотчины. Во-вторых, у него под ружьём, можно сказать, была группа Хубайса, как мы знаем не стеснённая никакими правилами и законами. Наконец, в третьих, сама следственная группа, любезно приглашённая в страну читателю известно кем, состояла из грамотных и жёстких профессионалов. «Tuff guys»       — жёсткие парни,                — как он сам определил их в последней беседе с одним из заправил «Евроюниона». Прозвучало это в ответ на благое пожелание политикана создать в России для решения поставленных проблем армию, сопоставимую по размерам с армией генерала Власова. Этот предатель во времена Великой Отечественной войны исхитрился загнать под знамёна РОА (российской освободительной армии, воевавшей на стороне Германии) почти миллион человек.
Тэтчер с вежливой улыбкой выслушал бред политикана и вежливо посокрушался, что у него слишком конкретное и спешное задание. Чрезвычайно простое – найти и уничтожить. Для масштабных задач, таких как создание армии, требуются специально подготовленные люди, куда более высокой квалификации в количестве нескольких десятков дивизий «СС». Политикан в ответ фальшиво улыбнулся, показав такие же зубы, и побежал принимать очередной документ о недружелюбном поведении России по отношению к истинно демократическим странам и движениям.
 
**
 
Слава, не спеша, прошёлся возле дома по улице Широкая. Подозрительными могли считаться только два микроавтобуса «скорой помощи». Один обычный, а второй со страшными словами «реанимационный». Проходя, Федотов скосил глаза. Автобусы, как автобусы, за рулём в обоих сидели люди в белых халатах. Оба читали и по сторонам не смотрели. Может быть всё в порядке?
Подпольщик из Федотова был относительный, но исторический опыт, настоянный на патриотических фильмах, то про, то, как нужно себя вести в подобных случаях имелся. Сначала он позвонил Вере Ивановне домой. Трубку взял сосед. Звучал он обычно – пьяным хамом. На вопрос о Вере Ивановне угрюмо рявкнул:
                — Опять симулирует твоя тётка. Всё на жалость бьёт. Врачей насобирала – больного ветерана изображает. А у самой сегодня очередь места общего пользования мыть. Из-за таких вот симулянтов социализм вовремя и не построили. Теперь расхлёбывай с вами,     — сосед сердито закашлялся,           — отжившую экономическую формацию. Этот капитализм недоделанный.
Стараясь быть предельно осторожным, Слава, после разговора с соседом – любителем социализма, поймал на улице паренька и обратился к нему с просьбой.
                — Слушай,             — сказал он юному петербуржцу, — машину жду. На дачу надо ехать, мобильник сел, а тётушка моя не выходит. Заговорилась с соседками, что ли. Помоги, будь другом. Вызови её.
                — Нет проблем,    — сказал вежливый юный гражданин,           — Давайте 200 рублей. Вернее сто сейчас, а сто по возвращении.
Шустрый мальчик получил задаток и бегом устремился в требуемый подъезд.
Вернулся он быстро, никем не преследуемый.
                — Дяденька, тетушке Вашей плохо совсем. Там «скорая» приехала, врачей набилось – человек пять. Не сможет она, похоже, на дачу ехать,      — посыльный требовательно сунул руку вперёд за оставшимся вознаграждением. Расплатившись, Федотов длинными шагами, почти бегом направился к больной.
Вера Ивановна проживала в традиционной петроградской коммуналке, где в бывшей барской квартире в семи комнатах расположилось семей пять. Её комната, которой «пионерка», по старой советской привычке, страшно гордилась, находилась в конце коридора. Узкая, двухметровой ширины и пятнадцатиметровой длины, щель заканчивалась окном. Когда Слава поднялся к ней наверх, на пятый этаж, дверь в квартиру была открыта. На площадке курил здоровый хмурый мужик в белом халате. Похоже, санитар. К стене были прислонены носилки. Федотов вежливо кивнул не обратившему на него никакого внимания медицинскому работнику и, аккуратно прикрыв входную дверь, по коридору прошёл в комнату.
В дальнем углу, возле кровати Веры Ивановны стояли три врача. Ещё один устало расположился на кресле в углу. Врачи, как на подбор, были крупными мужчинами, с хорошо оформленными атлетическими фигурами. Странностью резануло отсутствие среди медицинских работников женщин, но, не останавливаясь, Слава протиснулся к кровати. На ней, цветным фото из фильмов ужасов, прикрытый простыней, вместо Веры Ивановны лежал, одетый в черный костюм и в такого же цвета банлон, длинный рыжеватый гражданин. Он дружелюбно улыбнулся.
                — Здравствуйте, товарищ, а мы Вас давно ждать. Мне уже стало uncomfortable, безкомфортно,              — с явным акцентом сказал лежащий и протянул широкую ладонь для рукопожатия. Отпрыгнув в сторону двери, Федотов ударил наудачу локтём назад. Почувствовал – попал, но плохо. Потом, сзади, больно укололи в шею, и потолок рухнул прямо на голову. Раздавленное им сознание быстро расползлось. Стало нехорошо.
Когда оно вернулось, Слава откровенно испугался. Он лежал связанным на полу какого-то громадного пустынного склада, а над ним нависла зловещая физиономия того самого рыжеватого, в обрамлении пары угрюмых типов непонятного вида. Звероподобные такие мужчины, но чистенькие и отутюженные. «Должно быть иностранцы»,            — вдруг сообразил Федотов,            — «Те самые, из следственной группы. Значит, они поспели раньше. А где же Вера Ивановна?»
Рыжеватый тем временем улыбнулся, отчего стал ещё менее приятен.
                — Будем знакомиться с Вами! Меня звать доктор Реджинальд Тэтчер. Я есть руководитель следственной group, группы, которая исследует смерть нашего коллеги. Здесь у вас.
Федотов вдруг обратил внимание на некую странность. Человек, назвавшийся доктором Тэтчером, не мигал. Вернее, мигал, но очень редко.
                — Молодой человек, меня смотреть не надо. Меня отвечать надо. Для гласность скажу следующее. Первое. Мы вычислить Вашего товарища, эту пожилую партизанку.
Слово «партизанка» иностранец произнёс очень чисто. Видимо, в разведшколе доктора заставили его выучить, как следует.
                — Не буду скрывать, что она, после приёма специальной инъекции, перестала быть адекватной. Да. Только поёт революционные песни типа «Марсельезы» и «Интернационала» и ругается. Очень нецензурно. Пожилой человек! Непонятная клиника.
Тэтчер в задумчивости пожевал губы и продолжил:
                — Второе. Для меня ясно – вы с ней из одной и той же банды, которая называется «РОС». Смотрите, у нас тоже есть много информация. Вас мы не будем колоть с помощью шприц. Нет. Информацию из Вас мы будем добывать старыми добрыми способами. После проблемы с гражданкой Верой Ивановной, я больше не доверять инъекциям при применении для русских. Они давать здесь на них ошибку. Непонятно.
Перестав жевать губы, Тэтчер начал сложные манипуляции с челюстью, двигая её вперёд-назад. Прекратив это, неприятное для посторонних занятие, он снял пиджак, продемонстрировав присутствие широких бежевых подтяжек, и стал натягивать на руки тонкие лайковые перчатки. Будучи джентльменом, иностранец вежливо пояснил с понятным вниманием наблюдающему за ним Славе:
                — Пиджак не давать возможность серьёзно отдаться физической активности. А эти,    — он потряс одной из перчаток,      — эти “gloves”, перчатки, я использовать для “info collection”, для сбора информации. Понимать?
                — Чего ж тут понимать? Тоже мне – старые добрые способы. Мордовать будете, изуверы,      — спокойно, удивляясь собственному бесстрашию, ответил Федотов и с уверенностью добавил:
                — Фашисты!
                — Кто фашисты?! Я            — фашисты?! – гневно переспросил посланец демократии. От возмущения он даже начал моргать:
                — Как Вы сметь называть меня так? Я борец за демократия. Я и здесь у вас борюсь за демократия. Для пользы своей страны,                 — он замолчал, немного подумал, а потом честно добавил: — И может быть даже и для пользы вашей страны. России. Это будет видно позже. Много лет потом, когда Вас уже не будет, а может, даже, и меня.
Пояснив свою позицию, Тэтчер, разминая шею, кивнул двум своим подручным и они очень ловко перевели Славу в вертикальное положение. Тут последовал первый удар, за ним второй, третий, ….
Сразу стало понятно         — бьёт специалист, мастер своего дела, можно сказать. Он выбрал на теле, ногах и голове несколько целей. Все удары приходились именно в них. Причём и удары то были скотские – чередование несколько размазанных с точечными. Они были несильными, нет, но уже круге на третьем-четвёртом стали отзываться серьёзной болью.
Стоящий рядом иностранец на хорошем русском языке монотонно задавал провокационные вопросы типа:
                — Когда бы Вы хотели прекратить это избиение? Когда бы Вы хотели передохнуть? Когда бы Вы хотели нам рассказать про руководителя Вашей организации? Когда бы Вы хотели перейти к этапу восстановимых повреждений гениталий? Когда бы Вы хотели перейти к этапу невосстановимых повреждений гениталий?
Ускользающее сознание встрепенулось при двух последних вопросах. Можно умереть героем, но погибнуть героем — полноценным мужчиной, в ореоле мужественности, в прямом смысле этого слова, это одно, а вот иначе – ущербным, как-то паскудно. Поэтому к обозначенным этапам переходить не хотелось. Враги отреагировали мгновенно – Славу посадили на стул и, то ли для того, чтобы не упал, то ли для того, чтобы не прыгнул на мучителей, привязали к спинке.
Немного запыхавшийся Тэтчер ожидающе остановился перед пленником. Дерзко глядя в глаза своему мучителю, Слава, неожиданно для себя, спросил:
                — А Вы такого поэта знаете – Редьярда Киплинга?
                Реджинальд поперхнулся и чуть не выронил из рук перчатку “for info collection”. Потом пренебрежительно посмотрел на пленника и надменно заметил:
                — Вы меня сильно удивить. Я не ожидать встретить здесь такой уровень цивилизация. Отвечу Вам так                 — это есть мой один из любимых поэт! Он и Чосер. Только Киплинг всё же быть мне ближе. Чосер он больше наблюдатель жизни, а у Киплинга позиция активная, за что я и любить его.
                — Да?! – искусственно удивился Федотов. Помотал головой, как бы от полноты впечатления, и заявил:
                — Тогда чего же мы время теряем? Если он такой прямо любимый, то Вы всё уже и так знаете. А изуверством тогда зачем занимаетесь? Для удовольствия? Это знаете ли диагноз. Вы же доктор. Должны бы знать!
                Тэтчер нахмурился, но явно не мог понять, о чём может идти речь. Слава торжествующе хмыкнул и, старательно растягивая разбитые губы, процитировал:
-Запад есть запад,
                — Восток есть восток,
                — И вместе им не бывать!
                Почти прокричав последнюю строчку, он с партизанской яростью спросил:
                — Понял, мурло?
                — Что есть «мурло»? Этот термин для меня неизвестен, – спросил озадаченный изувер. Он чувствовал, что его оскорбляют, но не совсем понимал, насколько грубо это делают.
                — Такой термин Вам обязательно нужно знать. Иначе стыдно, просто! Особенно, специалисту по нашей стране. Запомните                 — «мурло» есть тип, потерявший человеческое лицо и превратившийся в морального урода. Коротко «м» – моральный, «ур»                 — урод, а «ло» для благозвучия и чтобы МУРовцы не обижались. Уловил? – говоря всё это, Слава вдруг почувствовал – ослабла веревка, удерживающая его на стуле. Попробовал приподняться – точно, ничто его на стуле больше не держало.
Неправда, когда говорят что «месть            — блюдо, которое следует подавать остывшим». Может быть и остывшим тоже, но по российской кухне оно может подаваться любой температуры. Федотов вскочил и с наслаждением ударил головой в лицо поджарого джентльмена. Они упали вместе, и пока растерявшиеся империалистические приспешники не успели придти на помощь своему шефу, Слава заполз на Реджинальда и с урчанием вцепился зубами ему в нос. Тут он услышал сладостный звук, стоивший всех перенесённых побоев. Презрев свою хвалёную англосакскую выдержку, неприятельский лазутчик, доктор, патологоанатом, офицер армии Её Величества, чёрт возьми, громко визжал, уверенно взяв верхнее «си» и пытаясь оттолкнуть безумного варвара.
Вражьи подручные нависли над слившийся парой. Отдирать Федотова от шефа они не решались – боялись за тэтчеровский нос. Наш же герой, кося глазом, посматривал на них как пёс, у которого пытаются отобрать любимую косточку, и, продолжал урчать, но нос европейца изо рта не выпускал. Он только всё время дёргал руками, пытаясь объяснить, что его нужно как можно быстрее развязать.
Интервенты наконец его поняли и руки развязали. Тихо скулящий под Славой Реджинальд неожиданно сделал мокро. Брезгливый Федотов моментально отпрянул от вконец униженного иностранца и совершил, тем самым, серьёзную ошибку. Чуть ли не стукнувшись лбами, все присутствующие на складе, а их на визг руководителя набежало человек двадцать, естественно, за исключением собственно описавшегося, кинулись на него с разных сторон. Те несколько ударов, которыми он успел их поприветствовать, никак не могли сравниться с ответным изощрённым избиением. Его колотили, поливали водой, чтобы вернулось сознание, и начинали бить опять. В конце концов, Слава потерял сознание всерьёз.
 
 
                Глава 17. Маленькая, но важная    — в ней на арену выходят представители одной очень известной спецслужбы.
 
                Не вышло, ничего не вышло. Он ещё раз попытался напрячь руки за спиной, но мокрые верёвки держали крепко. Удивительно даже! Третье тысячелетие на дворе, а его, как это делалось несколько веков назад, связали мокрыми верёвками. Оскорбительно! Но почему верёвки? Тут Славу осенило – влияние Родины (не путать с Родиной в кавычках). Здесь всё искажается.
Не ко времени, но вспомнилась история, рассказанная одним спортивным «авторитетом». Как тот, вместе с иностранцем, поздним вечером попал в отечественном аэропорту в нехорошую ситуацию и «Аэрофлот» в лице дежурного хама, приятной женской наружности, послал спутника «авторитета» туда же куда обычно посылает своих сограждан. Вина российского почти монополиста была велика и очевидна. Американец, а иностранец был представителем США и тоже очень известным спортивным «авторитетом», мстительно сопя, достал карточку с телефонами своего посольства. Поблескивая глазками, он набрал номер дежурного. Предвкушая грядущий дипломатический скандал, янки даже улыбнулся симпатичной противнице. Этим ему пришлось и ограничиться. Потому как влияние нашей Родины не позволило иностранцу насладиться победой или хоть чем-то отомстить хамке. Вместо дежурного по посольству ему ответил бездушный автоответчик, попросивший быть осторожным и обязательно перезвонить в рабочее время, которое было аккуратно сообщено. Результатом явились неприличные выражения на английском языке и попытки вспомнить подобное в какой-нибудь из 72 стран, которые заносчивый заморский авторитет успел посетить до приезда в Россию. Естественно, ничего не вспомнилось, что усилило и без того негативный настрой неудовлетворённого янки.
Да, Россия кого хочешь перемелет. У нас даже собаки писаются в лифтах и парадных значительно реже, чем люди. В силу недостаточного финансирования феномен мало изучен, но он существует!
Вот и эти, диверсанты туда же. Били вроде долго, а нутро не отбили, даже вроде и не сломали ничего. Опять же наручники из какой-нибудь своей нержавеющей стали не использовали, а это может и зря. Глядишь, и подсохнут верёвки то.
Он огляделся. Похоже, вокруг был всё тот же склад, только в камерном исполнении — небольшая его часть, аккуратно огороженная со всех сторон металлической сеткой. Где-то гулко раздавались голоса, но никого не было видно.
                Слава ещё раз посмотрел на сетку. Какая-то невнушительная конструкция отделяла его от свободы или хотя бы от остального складского пространства. Подняв столб цементной пыли, он подкатился к ограде и осторожно потрогал её ботинком. Что-то заискрило. «Ох, ведь, гады! Вон, как обложили. Да ещё к нашей электроэнергии нахаляву подсоединились, ворюги!»   — с обидой за и здесь обкраденную страну подумалось Федотову. Тут он вспомнил про Хубайса и с досадой плюнул.
                Попереживав, Слава закусил губу от ненависти к происходящему и ещё раз, уже сильно, ударил по сетке. Хлипкая конструкция заметно качнулась, ещё больше заискрила, но не подалась. Только после третьего удара               в сетке стало образовываться некое подобие возможного выхода. И, очень по-свински, когда забрезжила свобода, появились коллеги доктора Тэтчера. Нехорошо посмеиваясь, они встали с той стороны ограды, а может, по подлой своей природе, и давно уже там стояли и наблюдали за его усилиями. Взбешенный Федотов тоже улыбнулся, как мог сердечнее, и поинтересовался здоровьем шефа:
                — Что-то, сэры, я не вижу среди вас милейшего доктора Реджинальда. Неужели у него опять проблемы с недержанием? Или в настоящее время проводится пластическая операция по коррекции формы его носа?
                Коллеги улыбаться перестали, лица их выразили готовность к очень грубому физическому насилию, и они гуськом направились к закрытой на замок калитке.
                Тут ситуация стала меняться. Из глубины склада появилась группа крепко сбитых мужчин. Собственно, это Славе показалось – группа. Было то их всего двое. Тэтчеровцы остановились и начали переговариваться на своём родном языке. К немалому их удивлению, кстати, и Славиному тоже, один из подошедших, симпатичный с темными усами, бодро заговорил по-английски. От волнения, имевший за знание этого языка в институте твёрдое «четыре», Федотов почти ничего не понял, кроме того, что речь идёт о нём и о ЦРУ. Про ЦРУ он понял, потому что со школы ещё запомнил, как по-разному Центральное разведывательное управление США звучит по-русски и по-английски – «ЦРУ» и «СИ-АЙ-ЭЙ». В ответ усатому американцу, видимо, специально для Славы, частично на русском, частично на английском, из группы его мучителей ответили:
                — Hi, guys! We are colleagues! Do you see – this is Russian! Ведь это же русский! Чего с ним церемониться? Или мы не англосаксы, в расширенном, так сказать, смысле?
                После короткого обмена довольно спокойными репликами внезапно для единственного зрителя началась интересная драка. Подошедшие – симпатичный с тёмными усами и приятный с песочными усами,      — ловко и уверенно, начали лупить тэтчеровцев, мгновенно взяв курс на убедительную победу. Как специалисту Федотову понравилось несколько технических находок продемонстрированных драчливыми црушниками. Очень интересна была связка несколько раз использованная светловолосым усачом. Он бил противников короткими круговыми ударами ногами, как бы изнутри. В каратэ такой удар называется «гияку – маваси». Когда атакуемый получал такой удар в область паха, печени или солнечного сплетения, светловолосый тут же добавлял два боковых удара локтями, а потом завершающий – сверху вниз. Искушенного зрителя не могло не восхитить тактическое мастерство исполнителя. Как серьёзный хищник он отбивал свою жертву от остального стада и, ею же прикрываясь, «приканчивал» отбитое тело, не забывая аккуратно им закрываться от остальных негодяев.
                Разговорчивый усач-брюнет дразня хамоватой улыбочкой калечил «тэтчеровцев» хитрыми блоками и отбивами, неизменно направленными на повреждение суставов. Иногда напавшие демонстрировали цирковые номера, отталкиваясь друг от друга, используя партнёра, как батут или опору. Дело стремительно шло к развязке. Новый Свет уверенно добивал Старый.
                Избитый Слава, ожидающий нового поворота в своей судьбе, попытался встать. Штирлицу, например, в подобной ситуации, можно было бы и полежать, встречая опасность – всё         — таки в тылу у противника, врага. Но здесь, дома, противно было встречать её не с гордо поднятой головой. Земля должна гореть под ногами оккупантов!
                Конечно, в глубине души теплилась надежда – может свои. Её хлипкость подтвердилась длинным выражением на очень хорошем, судя по произношению, английском языке, прозвучавшим от приятного с песочными усами. Значит, не наши. Соотечественники морды бить горазды, а вот к языкам неспособны. Федотов точно знал, что даже среди асов разведки, из тех, которые вот так грамотно накостылять могут, знание языка редкость. Ему тренер рассказывал.
                Тем временем стало ясно, что люди за пределами его клетки дерутся всерьёз, уничтожая друг друга. Вот светловолосый усач сломал шею одному из противников, а улыбчивый брюнет ударил большим пальцем в основание черепа другого «евроюнионца», голова которого при этом, похоже, соскочила с позвоночного столба. В протоколах такой результат называют               — травма несовместимая с жизнью.
Человеконенавистническое нутро, воспитавшей црушников системы, определило некое жутковатое соперничество. Так, светловолосый ответил на вызов товарища поганым приёмом называемым «вырыв гортани». Улыбчивый тут же красиво прошёл за спину следующему противнику и изящно оперевшись на его поясницу, захватом за глазные яблоки свернул ему шею. Светловолосый хитро улыбнулся и …. Короче соревнование продолжилось.
Слава, безусловно, читал о несколько натянутых отношениях между американцами и европейцами, но только сейчас, воочию, убедился, как далеко у них всё зашло. «Союзнички» называется! Немногого же не дожил Советский Союз!
                По правде сказать, никому не нравится, когда им командуют. Чтобы в этом убедиться не нужно особых усилий. Просто следует подойти к группе жителей Вашего города, посёлка или деревни. Для большей наглядности проводимого эксперимента для подхода желательно выбрать группу незнакомых людей, лучше мужчин, а уж совсем хорошо, если они будут ещё и нетрезвые, что должно ускорить скорость протекания эксперимента. Так у Вас будет большая вероятность убедиться в правоте автора. После подхода можно попробовать простые и доходчивые команды, как-то: «Стоять, не расходиться!», «Быстро дать закурить! Я хочу сейчас», «Молчать!» Подождите! Прежде чем идти экспериментировать вызовите милицию. Да и вообще дочитайте сначала книгу, зачем её писали то?!
Теперь о конфликте. Может быть, если бы штатники вели себя чуть-чуть поинтелегентнее, то и ожесточения такого не было. С другой стороны, как они могут себя иначе вести? Тогда они и штатниками никакими не были бы, а так себе, французами, например, или скажем вовсе бельгийцами.
                Но всё случилось, как случилось, в реалиях сегодняшнего дня. Обнаружившийся антагонизм довёл смертоубийство до финала. Победа была полной и безоговорочной. Ни один из «тэтчеровцев» не стоял. Заметно было, что часть из них больше никогда не будет не только драться, но и вообще жить.
                Американцы встряхнулись и, продолжая улыбаться, шагнули в клетку к Федотову. Тот попытался сделать независимый вид, пытливо всматриваясь в лица приближающихся. Нужно было быстро понять: кто это – враги, попросту не поделившие с Евроюнионом добычу и так же, по-свински, относящиеся к русским и России, или друзья, с которыми можно и следует быть заодно? Вопрос этот настолько увлёк Славу, что он неосторожно коснулся сетки, получил удар током и всё-таки упал, потеряв сознание.
 
 
                Глава 17 а. Дополнительная, где-то горькая, но необходимая.
 
                Теперь, дорогой читатель, нужно понять одну штуку. В мире есть определённый круг людей, которым русские нравятся. Нет, не музеи, водка и икра, а люди. Кстати, икру то, как раз многие и не любят.        
Возвращаясь к чувствам, хочу с горечью заметить, что есть такие, которым мы с вами категорически не нравимся. Почему? Рационального ответа нет, конечно, но люди такие есть. В оправдание им можно сказать, что даже основоположник марксизма, сам господин Карл Маркс, равно, как и примкнувший к нему и кормивший его Фридрих Энгельс, нас, точнее наших предков, очень не любили. Воинственно так и нахально даже требовали разгромить Россию. В Крымской войне имеется в виду. «Кронштадт необходимо уничтожить… С армией противника у дверей столицы, со всеми своими реками и заливами, блокированными союзниками, что будет с Россией? Гигант без рук, без глаз». Такой вот основоположник нашего светлого будущего. Видимо предчувствуя, что его портреты будут несколько десятилетий висеть на Красной площади он, комментируя свой план вторжения в Россию и стараясь сгладить впечатление, милостиво предрекает: «… всё же маловероятно, чтобы Москва сгорела ещё один раз».
Недаром наши прареволюционеры, Бакунин и Герцен, имели с автором «Капитала» крайне напряжённые отношения и именно по причине его нарочитой русофобии. Товарищ Бакунин даже вызывал товарища Маркса на дуэль по этому поводу, но тот, оказался не товарищем, в благородном смысле этого понятия, и переполненный осознанием собственной значимости в борьбе за самое светлое будущее человечества, от дуэли уклонился. Кстати, не раз.
Дядюшка Фридрих, имеется в виду «кошелёк» дядюшки Карла, как «вторая скрипка», выразился куда откровеннее. Кстати, непонятно почему фашисты не использовали его высказывание в своей идеологической работе. Видимо, сказался в целом низкий уровень образования руководителей Третьего Рейха. Да, так вот, товарищ Энгельс без затей, интеллигентных расшаркиваний и пролетарской солидарности, заявил: «У Европы только одна альтернатива: либо подчиниться игу славян, либо окончательно разрушить центр этой враждебной силы – Россию».
На фоне подобного заявления, рассуждения отцов научного коммунизма о природном российском варварстве, бескультурье, дикости и, конечно же, жестокости, кажутся мелкими и в целом почти дружелюбными выпадами.
                Прочитали? Неприятно. Правда? Как будто любимая бабушка вдруг перестала ласково улыбаться, нахмурилась, пригласила журналистов и публично заявила:
                — «Не любила и не люблю!»
                — «Бабушка, бабушка, а как же Ваша фотография на стене?! А наши дачные походы за ягодами?! А Ваше такое вкусное варенье?!»
                — «Портрет сними, про походы забудь, варенье верни, и пошёл отсюда, нелюбимый!»
Да, что там Маркс с капиталистом Энгельсом? Эти то, ладно. Давно было, может, погорячились ребята. Опять же, российские войска в том столетии за привычку взяли заходить в европейские столицы. Это могло раздражать. Ну, а про наши союзные, так сказать республики? Здесь то, уж, совсем обидно. Работали, работали, жили, жили, дружили вместе, любили друг друга, детей рожали, воевали за светлое будущее, а потом выясняется, что они маскируясь под своих, нас только терпели и немножко имели. Долго так, стиснув зубы от ненависти. Обидно, честно говоря. Взять тех же грузин, братьев славян.…
А героические «латышские стрелки»? Всё сознательное детство я, как учили, считал, что без них конец был бы Советской власти. Кстати, в ответ на разговоры о российских зверствах во времена упомянутой власти не могу не заметить – латышские стрелки в этом деле весьма как преуспели. Историки – ребята дотошные. Не без основания они считают самым «результативным» палачом Петра Ивановича Магги. Этот латышский стрелок лично расстрелял за десять лет, с 1931 по 1941 год, более десяти тысяч человек. Чуть больше тысячи в год. Повторюсь – лично. Теперь его прах хранится в колумбарии престижного Новодевичьего кладбища. В назидание потомкам, можно сказать. И как теперь быть? Может поинтересоваться у латышей с пристрастием, чего это товарищ Магги так развоевался и не хочет ли его «племя» за это ответить? Да и вообще, забрали бы прах то. Его ведь смело можно национальным героем объявлять по нынешним временам – столько русских, а точнее нелатышей, уничтожил! Молодец! Правда, дорогие соседи? Кстати, этот то из легендарных, но там же, в колумбарии, можно и других активных латышей, настоящих истребителей славян и прочих оккупантов, обнаружить. Скажите «правда» и забирайте своих героев, подумаешь, пожалуйста. Только помните, бывшие «родственнички», про то, что история развивается по спирали и ….
Ну, да ладно. Может, действительно, мы и не знали толком, что такое настоящая дружба, а её примером для всех народов станут яркие и добрые отношения между освободившимися от ненавистного ига соседями, скажем, турком и армянином, прибалтом и немцем, грузином и абхазом, или, например, между поляком и украинцем. Кстати, в «Тарасе Бульбе», в сцене, когда поляки казнят его старшего сына…. Ой, это не про то.
Вообще, порой, кажется, что хоть всё человечество движется в одну сторону, общего развития и прогресса, но она у нас ним, с человечеством, какая-то разная, не общая и всё нам в ущерб. Смотрите, Абрамович, например, денег «взял» немеренно, дыру прогрыз в отечественной экономике громадную. (Прокуратура, она пока очень занята, и ей не до него. Это и понятно – он человек тихий, живёт на Чукотке, поэтому она его не замечает.) Так вот Абрамович, чего там, реально, обокрав страну, конкретно, нас с вами, в той же Англии оказался молодцом и помог им с футболом. У них там до него совсем плохо было. Для них он хороший, для нас         — Абрамович. Получается разная оценка. Правда, говорят, что он помог и нашей стране с совершенно необходимой для поддержания стабильности её экономики яхтой, но это представляется нереальным. Похоже, не такой человек.
Или возьмём другой пример. Исторический можно сказать. Вернёмся к Крымской войне и Трое. Понимаю, что набор странный, поэтому сразу даю пояснение. В проигранной Крымской войне поставками в российскую армию занимался некий купец первой гильдии по фамилии Шлиман, которого вся армия прокляла за воровство, справедливо возлагая на него, в какой-то степени, вину за поражение. Даже Лев Николаевич Толстой, ветеран той войны, прошёлся по его поводу. Что Вы думаете? Проклятый Шлиман на ворованные денежки раскопал Трою. Опять получается по-разному – для нас вор, а для них Генрих Шлиман, бескорыстная звезда археологии.
В смысле нелюбви важно ещё одно обстоятельство. Россия – большая страна. Такая порода, если так можно выразиться. А у большой страны всегда большие проблемы, особенно в процессе перестройки, ломки и реорганизации. И вот тут у многих соседей срабатывает некий комплекс. Очень хочется пнуть ногой того, кого позавчера боялся и вчера предал, особенно, если есть за что быть благодарным, ну, и ещё заплатить обещают. (Если поляки, например, ничего не поняли, так это и про них тоже). На что они при этом надеются в долгосрочной перспективе понять трудно, но можно – у них теперь своя компания. Большая и как бы очень дружная. Захотели – Косово отняли, захотели – революции купили. (Неудачно, правда, так и не дорого). Им кажется, что так будет всегда. Ладно, а мы чего ж, мы подождём, здесь у границы, в лесочке. Кто сказал на танке? Разве это танк?! Поклёп и провокация! Кто сказал: «И это было!»? Неплохо сказано, пожалуй. Обнадеживающе.
Прочитали? Грустно? Ну, читатель, что же делать, надо держаться! Успокоились? Понимаю, понимаю! Трудно, конечно. Для меня Маркс, например, после этого просто, как предателем стал чего-то большого и светлого. СССР здесь и не причём вовсе, если только совсем чуть-чуть. Просто с детства привык по праздникам видеть его доброе и волосатое лицо. Какая-то бессознательная связь образовалась – если праздник, то рядом висит Карл. Или наоборот, если рядом висит Маркс, значит, праздник уже начался.
Потом про Трою. Очень мне её история с детства нравилась, а как про Шлимана узнал, так теперь осадок остался и уже не так всё воспринимается. Одиссей уже какой-то не такой, больно выкрученный и всё пытается всех пристроить. Елена Прекрасная тоже, между прочим, ещё та штучка      — с мужьями так не поступают порядочные женщины.
Или про «братские» республики думал всё время – «мы». Оказывается, не все «мы», некоторые – «они». Да никто и не навязывается, просто горько ….
Но давайте вернёмся к событиям нашей книги. Когда оглушённого произошедшим Федотова, воинственные усачи вытащили на свежий воздух, он окончательно пришёл в себя и с понятным интересом уставился на своих освободителей. Немножко рисуясь, они, казалось, увлеклись чисто мужскими шутками по поводу выигранного сражения, но было отчетливо видно – мужики чрезвычайно горды собой. Выдавало это многое, в том числе и то удовольствие, с которым вспоминались детали устроенного несколько минут назад побоища. Разговаривая, они искоса посматривали на освобождённого русского, но беседы не прекращали и к нему напрямую не обращались.
Для Славы всё стало тем более интересно потому, что он внезапно понял – не зря учил английский в школе и в институте. Нет, не зря. Почти половина, какое там, много больше, из произнесённого спасителями он понимал. Может статься, что-то сместилось в голове благодаря побоям, удара током или отмобилизовалось от всего произошедшего, но факт есть факт – Федотов улавливал сказанное и, даже, шутки вроде бы воспринимал. Конечно, возникло в некотором смысле собачье чувство – понимать то он понимал, а вот сказать, сказать пока не получалось.
                Неожиданно усачи перестали разговаривать между собой, и подсели поближе к Славе. Ему сделалось неуютно. Он тревожно посмотрел на посерьезневших ЦРУшников и тут до Федотова дошёл определённый комизм ситуации. Его, простого российского парня в рукопашной представители одной иностранной спецслужбы отбивали от другой. Кстати, на территории родной страны. А почему? А просто потому, что он решил занять гражданскую позицию и несколько поправить людей, своих соотечественников, которые пообещали работать на благо всего народа, а работают только на себя. Оказывается – честное отношение к делу в России является проблемой уже международного уровня. Не меньше! «Вот какая у нас страна!»,     — с гордостью подумал Слава. К примеру, если в Европе или Америке, без разницы Южной или Северной, кто-нибудь сильно или даже не очень, проворуется или злоупотреблять начнёт властью, то они там сами разбираются. Человек в отставку уходит или вакханалия в печати и на телевидении, а в результате народные волнения. У нас же, видимо помня семнадцатый год, чтобы самый революционный народ в мире не беспокоить, этим делом иностранцы сами готовы заниматься. Мыслительный процесс заставил дурацкую гордость уступить место здравому смыслу.
                «Чего же это за судьба такая у страны? Почему мы никогда сами у себя ни в чём разобраться не можем?! Самое большое и богатое государство, а всё как несовершеннолетние какие-то! Всё как у малолеток! До алкоголя каждый раз, дорываются, как впервые. И так же до всего             — до власти, до денег, до азартных игр, до демократии или, наоборот, до её национальной особенности       — диктатуры»,      — горько усмехнулся про себя Слава.
Американцы его поняли неправильно. Они тоже улыбнулись и очень осторожно похлопали по плечам. Брюнет по правому, а почти блондин по левому. Федотов их осторожность оценил и улыбнулся уже по-хорошему, искренне и открыто. В какой-то степени он сделал ошибку – ЦРУшники в ответ покрыли лица широкими улыбками и дружно хлопнули его по спине. От накатившей боли Слава чуть не потерял сознание, но, взглянув на своих смутившихся освободителей, засмеялся.
                Началась длинная и немного бестолковая беседа. Бестолковая именно потому, что объяснить нужно было друг другу очень много, а в мелочах можно открыться, хоть и неторопливо, но, пожалуй, полнее.
                Темы поднимались разные, но оказалось для всех интересные. Обсудили процесс освобождения Федотова. Как профессионалы. Осудили доктора Реджинальда Тэтчера, как личность. Американцы с уважительным удивлением отозвались об идее с укусом в нос или, точнее, укусом носа. Как они про неё узнали, Слава не понял, но уважение специалистов такого класса ему было приятно.
 
 
                Глава 18. В которой, для начала выясняется, что Соединённые Штаты соединённые не во всём, а затем Славу знакомят с новым вариантом политической карты мира.
 
                Как уяснил в ходе беседы Федотов в Америке, в смысле в той её части, где располагаются Соединённые Штаты, нет единства по многим вопросам. Например, в вопросах здорового питания, службы геев в армии или полового воспитания школьников.
Увы, и в вопросе отношения к русским, к России, тоже, оказывается, мнения расходятся. Откровенно говоря, в этом ничего удивительного нет. Пропаганда, она и в Америке пропаганда. С легким злорадством следует упомянуть, что наших друзей – врагов из бывшего СССР, здесь также называют русскими. В уважительном представлении это может быть не просто «русский», а «русский еврей», «русский украинец» или представитель иной бывшей братской республики.
                Любознательность к Федотову пришла, как только головная боль из постоянной превратилась в эпизодическую. Ему было очень интересно напрямую пообщаться с представителями державы, которой у нас в стране так любят подражать, но не любят хорошо относиться. Увы, совершенно справедливо делая и то и другое.
Усевшись с освободителями в тени нескольких деревьев недалеко от места своего бывшего заключения и взяв минеральной воды с газом, Слава, избегая подозрений в бестолковости, бесконечное число раз показывал на разбитую голову и переспрашивал сколько же там из граждан США за нас. Неприятно было то, что каждый раз получались разные цифры. Стабильными были только показатели наших врагов и тех, кому всё фиолетово или, точнее, звёздно-полосато.
                Обида подкралась к Федотову. Обида на все Соединённые Штаты. Со слов спасителей стало ясно – безразличных к жизни великого русского народа, к жизни всех россиян, абсолютное большинство                — процентов восемьдесят. Когда обида стала требовать каких-то неясных, но обязательно воинственных действий, на память вдруг пришли слова сказанные Александрой Николаевной ещё в самом начале близкого знакомства       — о восьмидесяти и двадцати процентах. Слава, как настоящий россиянин, тут же построил благоприятную картину – двадцать процентов США «умных» за Россию, а остальные восемьдесят «неумных» против. Да и хрен с ними, с дураками! Подумаешь!
                Видимо Славино лицо просветлело, потому что тот, который назвался Тони Абель, широко улыбнулся, демонстрируя ровный ряд белых зубов под аккуратными, песочного цвета, усами, и дружелюбно похлопал Федотова по плечу. Тут его осенило. Абель! Не родственник ли тому, знаменитому советскому разведчику? Языковой барьер не позволил развить эту мысль до осознания обеими сторонами, но теплое чувство однозначно зародилось. Шутка ли! Абель! Видимо сынок. Может внучок? Скорее всё-таки внучок — сколько времени прошло с времён славного разведчика. Внимательный и образованный читатель, с каким-нибудь запутанным отчеством, типа Иоильевича, Валериановича или, на худой конец, Викентьевича, может заявить:
                — Настоящая фамилия нашего разведчика не Абель!
                Правильно, кстати, заявит, но …. Неужели такой мужественный человек не мог рискнуть и дать фамилию сыну и внуку, соответственно, ту, под которой он у нас герой? Раз герой, значит мог! И вообще, ребята вроде бы нормальные, только чего же им так в жизни то не повезло               — в Америке родиться?! Предчувствую, кстати, улыбочки. Мол, балуется автор. А он не балуется. Тяжело там у них за океаном. Живости не хватает и свежести. Вольного ветра судьбы. Такого, чтобы утром ни в чём не был уверен, насчёт того с кем днём удастся увидеться. Без него же жизнь превращается в рутину.
                К моменту возникновения острой жалости по отношению к гражданам из Соединённых Штатов, Федотов уже вполне прилично начал понимать новых приятелей и несколько раз довольно-таки удачно высказался по иностранному. Это позволило объясняться принципиально и выслушивать пояснения ЦРУшников.
                Оказывается Тони и Джордж долгое время у себя, в США, были обыкновенными американскими гражданами. Ну, положим, и не совсем обыкновенными – они усиленно и успешно занимались боевыми искусствами или martial arts, как это у них называется. Впрочем, чего там! Они работали в Центральном разведывательном управлении. Это в Лэнгли, в США, по Интернету легко найти адрес. Основной их работой было изучение «главного противника». Для людей забывших историю следует пояснить – главным противником являлся Союз Советских Социалистических Республик.
                Не будем оценивать вклад Тони и Джорджа в развал Советского Союза. У них есть кому оценивать работу и награждать за достигнутый успех. У нас ведь тоже есть свои «герои» этого процесса и нам бы не забыть их наградить по заслугам. При жизни хотелось бы, чтобы помучились.
После того, как главный противник превратился в государство под названием Российская Федерация, Тони и Джордж, кстати, носящий «говорящую» фамилию Битман, продолжили свою работу в той же организации. Нельзя не сказать, что при этом многое в их жизни и в работе изменилось. Во-первых, как бы всех победив, начальство, имеется в виду коллектив, обитающий в Белом доме в городе Вашингтон, стало уж очень нахально себя вести по отношению ко всему миру. Чтобы было понятно, скажем – почти также как москвичи по отношению ко всей России. Во-вторых, срочно нужно было, кроме ожирения, найти ещё одного общенационального врага. Немного подумав, его нашли. Им стал терроризм. В результате Америка, имеются в виду США, начали вести сразу две войны      — с терроризмом и ожирением. Особой удачей стало считаться, когда в руки спецслужб попадался жирный террорист.
Тут с нашими знакомцами произошло некое превращение. С одной стороны им стало скучно. Терроризм, который сам создаешь, сам финансируешь, а потом с которым сам и воюешь? Согласитесь              — скучновато. Они иначе стали относиться к людям, против которых работали. Потерявший осторожность Джордж на одном из заседаний, там у себя, в ЦРУ, даже сказал так:
                — Цель достигнута! Бесспорно! Но вместо одной большой, но холодной войны, мы получили множество маленьких, но горячих. В них, между прочим, каждый день гибнут наши парни!
Восприняв спокойное молчание руководства, как одобрение, раздуховившийся Джордж неосторожно проявил некую образованность и заявил:
                — Видимо мы не учли закон Норберта Винера – система без отрицательной обратной связи обречена на самоуничтожение. Союз был для нас такой обратной связью. И видит Бог по мне лучше, чтобы такой связью стала Россия, а не Китай с Северной Кореей.
Высказавшись, он сел с чрезвычайно довольным видом. Ближнее начальство, неопределённо кивнув, покосилось на то, которое повыше, а то уже вовсю смотрело на «случайно зашедшее» совсем высокое. Оно, в виде двух подтянутых джентльменов лет шестидесяти пяти, молчало, никак не проявляя эмоций. В этот момент Тони решил поддержать товарища и сказал:
                — Уважаемые сэры! Коллеги! У меня есть предложение – давайте попробуем построить действительно партнёрские отношения с Россией. Думается это в наших интересах.
Ознакомив присутствующих со своей внешнеполитической инициативой, он присел рядом с Джорджем.
Рассказ о том, что происходило потом, в полном объёме оказался вне лингвинистических способностей Федотова. Тони начал горячиться и очень выразительно, но быстро, выговаривать резкие по строю фразы. При этом он выставил средний палец и активно тряс им, почему-то демонстрируя его именно Славе. Стало понятно – с начальством не сложилось. Только зачем волноваться, прямо с надрывом. Внуки прославленных разведчиков так себя вести не могут. Для себя Федотов решил – похоже, всё-таки не родственники. Джорджу, видимо, тоже не понравилась горячность друга     — он похлопал Абеля по руке и сказал фразу, которую Федотов понял:
                — Остынь. Слишком глубоко копаешь. Сейчас нужно объяснить только одно – чего мы хотим.
Тони как-то сразу успокоился, спрятал неприлично торчащий палец и протяжно заявил:
                — Мы выступаем за создание федерального государства.
В ответ Слава проявил среднюю образованность и заметил:
                — Ну, насколько нас учили в школе, у вас там этот вопрос решился давно, ещё в девятнадцатом веке.
                — Ты не понял,     — стал упорствовать Абель,             — ты ничего не понял. Мы с Джорджем представители тех американцев, которые хотят единого федерального государства – Соединённые Штаты Америки, Азии и Европы.
                — Как?! Всей Азии и Европы? Ребята, это, пожалуй, перебор. Вам чего Ирака с Афганистаном не хватает?        — спросил изумлённый россиянин. Потом, не удержавшись, почти невинно добавил:
                — Хотя, судя по тому, как вы лезете на нашу Украину и в нашу Грузию, так вам их, действительно, не хватает.
                — Растолкуй ему спокойно. Ты забыл – ему череп почти вскрыли. Аккуратнее нужно,             — вмешался, начинающий нервничать, Битман.
                — Окей! Поясняю,               — терпеливо и очень спокойно сказал Абель. «Может, всё-таки, родственник? Вон, какой выдержанный!»                 — успел подумать Слава. Но следующая фраза Абеля полностью отвлекла от мысли о легендарном разведчике.
                — Мы выступаем,               — церемонно и медленно сказал Тони,        — за единое федеральное государство. Образовать его, по нашему мнению, должны Российская Федерация и Соединённые Штаты Америки. Ирак, Афганистан, Украина и Грузия здесь абсолютно не причём. По крайней мере, пока не причём. Понятно?
                — Не очень,           — ответил изумлённый Слава и, как порядочный человек поинтересовался:
                — А Белоруссия, то есть Республика Беларусь? У нас же с ними одно государство?
                — Названная тобой страна недемократическая,         — с раздражением сказал Битман.
                — Подожди, подожди,        — Слава начал горячиться. Ему хотелось соединиться с большим количеством братьев по СССР, а, точнее, по Российской империи:
                — А Узбекистан? Я узбеков люблю.
                — Узбекистан тем более не демократическая страна. Там постоянно нарушаются права граждан,          — в своём стремлении ограничить число участников в формировании будущего государства, Джордж был настойчив. Даже тон у него стал агрессивен и акцент появился.
                — Вы их так сильно разлюбили, потому что они вас с базой военной кинули?                — задушевно поинтересовался Федотов. Американцы переглянулись.
                — Немного непонятно. Что ты имеешь в виду? Куда они нас кинули? В какое место?
                — Да вот туда и кинули. Как вам приличнее то .… В общем отказали вам в размещении.
Тони отрицательно помотал головой. Исправляя возможную политическую ошибку, Слава самокритично проинформировал:
                — Ладно, пока Аллах с ними, с узбеками. Но у нас тоже с демократией знаете…. Короче, совсем непросто. Те, кто во власти, просто плюют на простых людей.
Было видно, что этот факт для него не просто неприятен, а где-то трагичен.
                — Ты думаешь      — у нас с демократией всё хорошо? – почему-то начал откровенно обижаться Абель,               — Думаешь, у нас всё так хорошо и просто?
«Нет, не родственник»,    — опять подумал Слава и на всякий случай спросил:
                — Неужели хуже, чем у нас?
                Тони не ответил, а Битман с ожесточением махнул рукой. Потом поправил усы и с горечью поделился с Федотовым:
                — У нас тоже плюют, да ещё как. Правда, делают это не так, как у вас.
                — Как – не так,      — сварливо поинтересовался Федотов,         — как это можно плевать неодинаково?
                — Ну, у вас плюют сразу и все у кого хоть чуть-чуть власти есть. У нас плюют только те, кто совсем наверху, да и то осторожно. Потому что, если неосторожно, то может произойти как с Моникой Левински.
                Слава внезапно для себя покраснел. Абель понял его неправильно и пояснил:
                — Не в смысле на кого плюют, а в смысле кто.
                Яснее не стало, и Федотов покраснел ещё больше. Американец решительно продолжил:
                — Клинтон чересчур загордился и получил большую проблему. Понял теперь?
                Слава постарался побыстрее сменить тему:
                — А как вы хотите добиться своей цели? По мне так идея вроде и неплохая. Только, чтобы полное равенство было в гражданских правах,         — безапелляционно закончил он.
                — Конечно, конечно,          — согласился Битман.
                — Больше того скажу, братан,         — добавил Абель (он так и сказал «братан» не как brother – брат, а как bro      — братан),                — обещаю, что мы тут же границы закроем для всех эмигрантов. Нам больше никого не надо, если вы будете. Правда, Джордж?
                — Конечно, Тони, нет проблем,      — о чём-то думая, откликнулся Битман.
                — А как конкретно будем поставленную цель достигать? – спросил, пытающийся выглядеть практичным, Федотов.
                — Для начала отыщем тех, кто пытается нашу Россию под Евроюнион положить,         — так же задумчиво ответил Битман.
                Сочетание «наша Россия» немного покоробило слух россиянина.
                — А что, в нашей Америке, известно про «Ценз»?
                — Может не всем, но нам известно наверняка. Между прочим, из твоих уст странновато звучит сочетание «наша Америка»,                 — Джордж вышел из состояния задумчивости. От внимания Федотова не укрылось, как Абель дёрнул своего товарища за рукав. Джордж продолжил:
                — Странновато, но приятно. Мы уже вместе, хотя бы и на словах,       — он привстал и внимательно посмотрел на Славину ногу.
                — Мне кажется     — у тебя вывих. Не волнуйся, я сейчас тебе дёрну ногу, и всё пройдёт, а иначе ты скоро не сможешь ходить.
Он наклонился над федотовской ступнёй, взял её двумя руками и неожиданно сильно дёрнул. От острой боли Слава вскрикнул. Тут Битман нелепо взмахнул руками и молча повалился на него. Абель успел повернуть голову и чуть отстраниться. Поэтому толстый металлический прут не убил его, а лишь заставил потерять сознание. Из под Битмана, да ещё против солнца, Федотов видел только очертание фигуры напавшего. Фигура была женской.
                                — Как ты, Славик? Это я – Галя! – она произнесла «Халя» на украинский манер с «х» вместо «г». Почему-то Федотову очень нравилось это имя именно в таком произношении. Может быть поэтому, а может потому, что он немножко подустал со всеми этими приключениями, или от легкости, с которой простая русская девушка, женщина, обездвижила двух серьёзных мужчин, но он расхохотался. На Галю его смех подействовал своеобразно – она отпрыгнула назад и приподняла лом. Славе смеяться тут же расхотелось.
                — Как ты здесь появилась? Вдали от цивилизации и с ломом в руках, – суховато поинтересовался он.
Несчастная женщина чуть опустила лом и, подозрительно глядя на Славу, спросила:
                — А ты как себя чувствуешь, а?
                — Галя, нормально я себя чувствую, ты лом то опусти. Со мной, вправду, всё в порядке и править в моём организме, тем более грубым хирургическим путём, ничего не надо. Лучше расскажи, как ты меня нашла.
Спокойный тон Славы возымел действие – боевая подруга опустила один конец своего оружия на землю и поинтересовалась:
                — Тебе как, с самого начала?
                — Да, но только без подробностей. Крупными мазками.
Галя согласно кивнула:
                — Хорошо, крупными. Несколько дней сидела в квартире одна. Победенко всё не было и не было. Еда закончилась. Вот я и решила прогуляться, а заодно зайти в магазин. Пока гуляла да закупалась уже смеркаться начало, хоть и белые ночи. Подхожу к дому, а у нас, у майора в смысле, свет во всех окнах и тени быстрые мелькают. Потом один, в смысле одна тень, материализовалась, из окна свесилась и двум мужикам, которые снизу у парадной стояли, говорит: «Тут у него, похоже, женщина живёт. Смотрите            — не спугните».
                — После этого мне всё ясно стало. Я быстро развернулась и на «явку», которую ты мне дал, на всякий случай.
                — Подожди, ведь я тебе адрес Веры Ивановны дал!
                — Точно! Представляешь у меня денёк? Подхожу к её дому, а тебя оттуда выносят привязанного к носилкам. Я сразу поняла – Славочку моего захватили. Потом проследила их до склада, хотя это было непросто, раздобыла эту железку, и только собралась на территорию склада проникнуть, как вижу тебя из него вытащили и начали мучить. Ну, я и ….
                — Галка, спасибо тебе, но от твоей легкой руки, или точнее лома, чуть не пали друзья.
Слава коротко рассказал о Битмане и Абеле, чем жутко сконфузил Галину. Она захлопотала над поверженными американцами.
                Первым пришёл в себя Абель. Слава объяснил, что его подруга обозналась и приняла его и Джорджа за врагов. Тони зримо было очень неловко оттого, что его, пусть и с помощью металлического предмета, повергла хрупкая женщина, ужасно смущенная этим фактом. Попытка Федотова перевести секретную национальную формулу «против лома             — нет приёма» успеха не имела. Слово «лом» никак не переводилось, и американец ничего не понял, а показывать пострадавшему на национальное оружие российская сторона сочла бестактным.
Когда в себя пришёл Джордж, неловкость от силового вмешательства Галины в организацию построения федерального государства, удалось достаточно быстро преодолеть. Невзирая на полученные увечья, американцы даже пытались кокетничать с дамой. Постепенно беседа перешла к вопросам более чем конкретным. Надо было как-то легализировать ЦРУшников.
Корректный, но правдивый, Федотов прямо поставил вопрос:
                — А документы у вас российские есть? Надо ведь вас легализировать.
                — Я знал, что мне надо будет брать псевдоним и подготовил для своих фальшивых документов очень хороший                — созвучный фамилии моего любимого художника! – с энтузиазмом откликнулся Битман, продолжая рисоваться перед Галиной.
                — Это какого художника? – с трудом поняв смысл сказанного, с подозрением спросил Слава.
                — Автора шедевра «Купание красного коня»!
                — Вы хотите Петровым-Водкиным называться что ли?           — выйдя из дебрей перевода, ухмыльнувшись, поинтересовался Федотов.
                — Нет, конспирация дело серьёзное,             — неожиданно на русском ответил Джордж:
                — Я хочу называться Смирнов-Водкин! Это созвучно фамилии великого художника и очень смешно. У меня все документы на эту фамилию сделаны.
Задержавшись на минуту с пояснениями, он продолжил:
                — Дело в том, что у нас Смирнов производит водку. По-американски это смешно. Сам производит и фамилия подтверждает. Но, что для нас смешно, на то у вас никто и внимания не обратит. У нас с вами юмор разный.
Стараясь казаться вежливым, Слава кивнул с улыбкой, но юмора американского на самом деле не понял. Чтобы избежать ненужных пауз в разговоре, он похвалил Джорджа:
                — Хорошо Вы по-русски говорите. Без акцента, практически, и интонация правильная. Наша.
                — Меня учили языку очень хорошие учителя. Мы даже специально разучивали настоящий русский сленг. Нас на Брайтон и другие места, где ваших много возили. Там мы занимались с бывшими вашими. Специально учили истинно русские идиомы, например: «Умер Шмумер, лишь бы был здоров»,               — хвастливо заявил Битман и немного мстительно добавил:
                — Для многих из этих эмигрантов будет инфарктной неожиданностью, когда мы наши страны объединим.
                Похоже, с некоторыми представителями эмиграции у него отношения не заладились. Слава не успел отреагировать на выпад в адрес бывших сограждан, как в разговор вмешался долго молчавший Тони, проинформировавший российскую сторону тоже на хорошем русском языке:
                — А я фамилию взял из этой поговорки, чтобы не выделяться. У меня документы на имя Аристарха Шмумера.
                Галина засмеялась и бестактно прервала американских партнёров:
                — Фамилии ваши никуда не годятся. Придётся нам о документах позаботиться. Хотя лучше всего вам пользоваться своими американскими документами, поверьте. Если кого в России власть имущие ещё как-то уважают, так это иностранцев и нашего президента.
 
 
                Глава 19. В ней Макаренков получает новое задание, а люди Хубайса пытаются выяснить, что произошло с Реджинальдом Тэтчером и его людьми.
 
                Пока Федотов выбирал псевдонимы для новых соратников из далёкой заокеанской страны, а Галя оказывала им первую помощь после знакомства с ломом, жизнь на месте не стояла.
Судьба, весёлая игрунья, решила опять всё перемешать. Видимо, именно поэтому Дмитрий Макаренков, тот самый капитан, бывший спортсмен, а ныне увлечённый тренер, получил задание расследовать непонятное поведение майора Победенко. В том смысле, что майор, отличавшийся редкой дисциплинированностью, уже несколько дней злостно манкировал своими служебными обязанностями и руководство заподозрило неладное.
Подозрения начальства, к сожалению, стали подтверждаться самым неприятным образом уже с начала следствия. Макаренков легко проник в квартиру майора. С порога стало понятно – сюда приходили в гости очень неприятные люди. Тщательнейший обыск, которому, судя по разгрому, подверглась квартира, не оставлял никаких сомнений – Победенко попал в серьёзную беду. Недоброжелатели майора скрупулезным образом осмотрели всю его мебель, разломав даже дверцы немногочисленных шкафов и тумбочек, содрали в комнате паркет, а в коридоре и на кухне подняли линолеум. В своём желании больше узнать о хозяине квартиры и его секретах, они даже дошли до того, что повсюду отодрали плинтуса и разбили кафель в ванной. Обои, безликие обои, рисунка моды конца семидесятых годов, были тоже местами оторваны от стен и образовывали причудливые крученые конструкции.
Капитан вместе с экспертами досконально исследовали всё, но так и не сумели ответить на вопрос – присутствовал ли в квартире майор, когда появились неприятные гости или нет. Следов крови не удалось обнаружить это точно. Получалось, что Победенко либо увели без сопротивления, то есть, не пустив кровь, либо, на момент появления скандалистов, дома его, попросту, не было.
К удивлению Макаренкова в квартире обнаружилось ещё одно спальное место. Причём «мужское», по условному обозначению данному экспертами, было оборудовано на кухне, а «женское» в комнате. Получается в однокомнатном убежище майора жила посторонняя молодая, судя по найденным вещам, женщина. На родственницу таинственная дама не тянула никак. В тщательно изученном личном деле Победенко в качестве родни упоминались только женщины под семьдесят.
Коллеги, сально улыбаясь, начали предполагать, что беда пришла в дом майора именно «по женской линии». Капитан же сразу для себя решил – женщина, делившая с Победенко квартиру, кто бы она ни была, здесь не причём. Из ревности могут избить, убить, унизить, но делать такой тщательный обыск никто не будет. Значит, здесь всё серьёзнее. Самым серьёзным в жизни Победенко из того, что знал Макаренков, была «пионерская организация». Получается, единственный, к кому следовало обратиться за информацией, был тот самый Вячеслав Федотов, с которым его познакомил майор. После встречи в кафе они больше не встречались. На вопросы капитана, о сроках начала практической работы, Победенко таинственно намекал на предстоящий обряд, чуть ли, не посвящения. Предложение показалось глуповатым, тем более что близилось очередное первенство по каратэ среди интересующей возрастной группы, и деятельность по спасению Родины была на время отложена.
Кстати, друг и бывший постоянный соперник Макаренкова на татами, с которым он, без имён, поделился информацией об организации патриотов – Андрей Андреевич Бобыльков, очень его по этому поводу беспокоил. Доктору, а Бобыльков был хирургом, не терпелось вступиться за родную страну и дать укорот зарвавшейся бюрократической гвардии. Его задевало бездарное вранье, лившееся с «выправленных» телевизионных каналов, коробило от сытых и самодовольных физиономий представителей новой партии власти. Все они были едины в страстном желании пообладать страной. Для пролонгации этого акта они нахально и глуповато пристраивались к любому, более-менее достойному действию где-либо происходящему. Переполненный чувствами, Бобыльков почти каждый день находил капитана по телефону и изливался через трубку ядом гремучего обывателя. А всем известно, что яд этот не ослабевает и не стареет. После намёка на возможное вступление в «пионеры» и краткого рассказа о деятельности организации, доктор, перестал жаловаться на происходящее вокруг, но, жаждой активного соучастия извёл Макаренкова окончательно. Похоже, теперь появлялась хорошая возможность использовать энергию Бобылькова в достойных целях.
С доктором Макаренков встретился на улице – устраивать посиделки не было времени. Андрей Андреевич бодро выпрыгнул из своего красного потёртого «Форда», привычно ёрничая по поводу собственной бедности. Капитан остановил собеседника жестом ладони и быстро поставил задачу:
                — Похоже, что-то стряслось с майором Победенко. Помнишь его?
Хищно подобравшийся Бобыльков кивнул бритой головой.
                — Мне срочно нужен связной между Победенко и «пионерами». Помнишь, я тебе рассказывал?
Лысая голова наклонилась в знак согласия, бликнув ещё раз.
                — Всю информацию, которая у меня есть, я тебе дам прямо сейчас,                 — Макаренков передал дискету. Доктор радостно улыбнулся дневному солнцу, по-питерски нежаркому и, зажмурившись, спросил:
                — Мои действия?
                — Андрей, ты брось вариант «Герой» разыгрывать,                — подозрительно хмурясь, предупредил капитан,     — Лучше уж, как там у Стругацких, разыгрывай вариант «Кретин». Типа – я человек маленький, мне как приказали, так я и делаю.
                — Мне от тебя одно нужно – установить бывает ли Федотов по перечисленным адресам. Если бывает, то, не вступая с ним в контакт,                — продолжил Макаренков и медленно, почти по слогам, повторил,   — не вступая с ним в контакт, сообщить мне. Всё.
Увидев на лице приятеля горькую обиду, он пояснил:
                — Андрей Андреевич, учти              — это не игрушки.
                — Так ведь Федотов наш! Чего его опасаться?           — удивленно спросил доктор.
                — Наш,    — согласился Дима,            — Только за ним могут наблюдать, могут, как живца водить, чтобы выйти на его организацию. Понимаешь? Поэтому связь с ним мы будем устанавливать вместе.
                — Хорошо. Ну, а после того как связь установим, будем расхитителей кончать? – с надеждой поинтересовался Бобыльков.
Макаренков с шумом выдохнул. Кровожадность представителя самой мирной профессии удручала, но быть вождём, настоящим вождём, это, во-первых, обязательства, во-вторых, обязательства и только потом что-то иное.
                — Да, сразу после встречи начнём всех кончать,       — устало пообещал он.
 
*
 
Примерно в это же время ещё два персонажа, только несимпатичные, уже знакомые памятливому читателю, вновь опасно приблизились к линии жизни нашего главного героя.
Одним из них был обидчивый Лихосуев, которому начальство поручило выяснить обстоятельства гибели нескольких членов иностранной следственной группы на складе. Прокопий Федорович сначала был просто горд новым заданием. Он составил план мероприятий, где первым пунктом значилось посещение консульства державы-отправительницы, то есть той страны, которая прислала своих сыщиков. Когда Лихосуев к гордости привык, его стало немного потряхивать от ощущения близости реальных денег в больших количествах. Ребёнку понятно, одно дело вымогать денежку у работяги, который то и доллары видел в основном по телевизору, и совсем другое – у носителей оригиналов, можно сказать. А то, что тут дело нечисто и, видимо, будут откупаться, следователю было понятно сразу.
По случаю визита, он надел новый костюм, белую рубашку с галстуком и направился к дипломатам. Его, практически, в дверях встретил один из советников консульства. По устланной ковровой дорожкой лестнице они поднялись в кабинет. Два джентльмена, ожидавшие его там, предложили Лихосуеву сигару (отказался), виски (согласился), сигареты (согласился), канапе (отказался по незнанию) и беседа началась.
Первую фразу Прокопий Федорович долго репетировал, поэтому начало встречи было за российской стороной:
                — Будучи уполномочен, хочу осветить некоторые моменты.
Произнеся эту, прямо скажем, сложноватую для перевода фразу, Лихосуев от души хлебнул виски, громко звякнув кусками льда. Также, холодно, льдом в ответ звякнул дипломат:
                — Простите, первый вопрос, кем уполномочен?
От неожиданности следователь сглотнул кусочек иностранного льда и, из-за этого высоким голосом, тенорком несолидным, произнёс:
                — Органами следствия нашего города. Руководством органов следствия нашего города.
Взяточником и негодяем, конечно, был Лихосуев, чего уж там. Может быть, к этому привело несовершенство системы, в которой он трудился, а может государственного устройства, куда имплантировали эту самую систему. Не исключено и другое, что молодой Прокопий на работу уже пришёл законченным подлецом. Такое тоже бывает. Но …. Профессионалом он всё-таки был солидным. Поэтому, быстро растопив силой воли застрявший в горле кусок льда, он отставил бокал с недопитым иноземным напитком и перехватил инициативу, уже своим обычным голосом заявив:
                — Прошу учесть, что вопросы здесь задаю я. Короче, хочу получить список этой вашей группы и побеседовать с оставшимися в живых.
Дипломаты переглянулись.
                — Видите ли, любезный…,                — начал один из них и тем самым совершил серьёзную ошибку. Как только появились просьбы, Лихосуев оказался на своём поле, не скажем на правовом, зачем врать, но на том, где он всё понимал. Раз просят, любезничают, значит, рыло, или как это у них там за границей называется фейс, что ли, неважно, всё равно в пуху. Значит нужно гнобить и борьба за денежные знаки имеет шанс перейти к практической части.
                — У нас в стране официальное лицо любезным быть не может! – гордо отрезал Прокопий. Почувствовав в молчании дипломатов вызов своей позиции, он жестко добавил:
                — Не может, и не мечтайте!
Осознавая заявление, иностранцы притихли. Лихосуев спокойно и с достоинством допил виски, затем раскрыл папочку и строго посмотрел на дипломатов:
                — Повторяюсь, хотелось бы увидеть членов этой вашей следственной группы, а особенно гражданина Тэтчера.
Он опустил глаза в бумагу и аккуратно выговорил заковыристое имя:
                — Реджинальда!
Допрашиваемые засуетились. Один из них, до того молчавший очень вежливо сообщил:
                — Видите ли, господин Лихосуев, гражданин Тэтчер очень плох. Может быть, мы как-нибудь иначе решим вопрос о его допросе? Тем более, что он на этом пресловутом складе не был.
Иностранец говорил очень хорошо, только акцент у него был тяжёлый, сильно искажавший смысл сказанного. Прокопий Федорович привычным жестом ввинтил ладонь вверх:
                — Вы меня, любезный похоже это, на нарушение пытаетесь толкнуть.
Все помолчали, вникая в сказанное. Лихосуев уточнил свою гуманную позицию:
                — Конечно, людям надо помогать. Даже таким, как иностранцы, да. Только понять бы мне – как отчитаться перед начальством и, собственно, зачем мне закрывать глаза. Резоны где? Нету пока резонов то. Не видно их совсем.
Вопреки своему предложению, глаза он не закрыл, а вовсе и наоборот, нарочито поморгав, пристально вгляделся в своих визави. Один из дипломатов встал и вышел, как-то чересчур по-английски, не сказав ни слова.
Второй доверительно склонился к Лихосуеву и очень вежливо сказал:
                — Думаю нам надо встретиться в городе. Если у Вас будет время я готов быть через два часа в любом указанном Вами месте. С собой у меня будет весь рабочий материал для отчёта начальству и достойный мотив для закрытия Ваших глаз. Хорошо?
                — Ну, чего ж …. Договорились. А то, это, там состав вытанцовывается серьёзный. На крупный мотив, понимаешь.
Встреча состоялась тем же вечером в кафе указанном Лихосуевым. Иностранец превзошёл все ожидания. Он был одет прилично, но исхитрился скрыть что-то неуловимое. Может это достоинство, может уверенность в себе, во всяком случае, в принятом обличии никто и слова бы ему не сказал на иностранном языке, а многие попросту и нахамили бы нашем, родном.
Подготовленный дипломатами пакет документов Прокопий Федорович изучил внимательно, хотя и поспешно. Всё-таки, вторая часть переговоров, в смысле денежная премия, волновала его очень сильно. Жажда наживы торопила, но осторожность не позволяла расслабиться. Тем не менее, всё указывало на то, что документы подобраны грамотно и дают ответ, практически, на все вопросы, которые мог бы задать дотошный, но не очень внимательный следователь.
                — Хорошо,            — отложив документы на стоящий рядом стул, сказал Лихосуев,        — это как бы часть дела. А ….
                — Вторая? Вот, будьте так любезны. Здесь сто тысяч долларов, как знак договорённости по первому вопросу и пятьдесят, как аванс по второму,             — собеседник поставил на тот же стул дипломат.
Бдительный Лихосуев даже отодвинулся от чемоданчика:
                — Это по какому такому второму? Мы никакой второй не оговаривали! Вот вы все из-за рубежа, какие склизкие ребята, всё-таки.
Иностранец робко прижал руки к груди:
                — Уважаемый! Господин Лихосуев! Коротенькая справочка от Вас требуется. Коротенькая, но очень дорогая. Причём, клянусь, никакой опасности или ущерба Вашей безопасности и репутации эта информация просто не может принести.
Прокопий Федорович немного пододвинулся к дипломату и вздорно спросил, опасливо оглядываясь по сторонам:
                — Когда вторая половина та будет? И что за информация Вам так прямо понадобилась?
                — Нам стало известно, что Вы вели дело некой Александры Николаевны Бахваловой. Обстоятельства её задержания и вся информация о ней, включая адреса, круг близких связей и прочее, и прочее, как раз и оценивается в сто тысяч. Один наш сотрудник собирается использовать эту историю в качестве фактуры для своей будущей книги,               — бездарно наврал собеседник в заключение. Однако, на Лихосуева эта ложь произвела самое положительное впечатление – объяснение было достойным. Он с готовностью кивнул:
                — Отчего же не помочь прогрессивному иностранному писателю, тем более, со школы помню – мало их там у вас. Мы ещё в школе учили – «Клеветникам России». Это про плохих писателей, а для хороших       — вопросов нет. Сделаем. Вы тут посидите часик, а я мигом за материалом и обратно. Только уж пусть за это время Вам вторую половину привезут, а то дело такое …..
Прокопий Федорович, не дожидаясь ответа, цепко схватил одной рукой портфель, другой документы и быстро двинулся к выходу. Дождавшись его ухода, иностранец достал, чуть ли не из рукава, телефон и тихо, на своём родном языке, спросил:
                — Слышали? Готовьте людей. Действовать нужно будет уже сегодня!
 
**
 
Второй из неприятных личностей, упомянутых в начале этой главы, стал бывший рыжий Гоша, тот самый негодяй, предавший друга, а вместе с ним и свою юность. После убийства майора Победенко Егор Капитонович Пендюрин, как полностью звали Гошу, впал в немилость у своего непосредственного начальника. Это его сильно беспокоило, так как всем было известно о сталинских методах руководства, которые исповедовал шеф. Нередки были случаи, когда нерадивые или неудачливые подчиненные пропадали или попадали в неприятные истории, но непременно с летальным исходом. Само имя шефа – Павел Лаврентьевич, многие находили удивительно созвучным известному деятелю новейшей истории Лаврентию Павловичу. Если кто позабыл, спешу напомнить – Берия была его фамилия.
Именно поэтому Егору Капитоновичу очень нужно было выйти из разряда таких неблагополучных сотрудников, для чего он и выступил с инициативой. Оформив её в виде объёмной докладной шефу, а на неё чистого времени было затрачено почти тридцать часов, Гоша убедительно объяснял необходимость скорейшего поиска противников «Ценза». Воспользовавшись своим милицейскими связями и опытом, он доказывал своевременность немедленного перехода в атаку на центр «пионерской организации». Предатель Пендюрин (а кто он ещё, как не предатель?) проанализировал гибель группы Тэтчера, её неудачи с захваченными патриотами, и предложил своему руководству конкретный план по разгрому «пионеров».
К неописуемой радости автора, шеф принял докладную благосклонно. Гоша и остальное окружение попросту не знали, что демонстрируемая начальством выдержка последнее время скрывала жесточайшее беспокойство. Казавшийся верным делом план переустройства страны стал давать серьёзные сбои. Вроде бы всё было правильно, но провал следовал за провалом.
Действительно, запустили на родную землю группу Реджинальда Тэтчера. Хорошо? Вопросов нет – отлично. Западные коллеги со свойственной им обстоятельностью всё подчистят и никто из местных, так сказать, фигурантов не засвечивается. Да, но после первых успехов, о которых было доложено во все заинтересованные инстанции, отчётность от группы перестала поступать, а неоднократные попытки связаться с её членами оказывались неудачными.
Сбои, в казалось продуманной программе, начали возникать один за другим. То пара идиотов, упёртых «государственников» из приближённых к «самому» внезапно начинают вылезать с нехорошей информацией. Их удалось оперативно пристроить, но, увы, не летально. Вопрос подвис. Потом и вовсе началась чепуха. Задержанная бабушка, явно связанная с группой «патриотов», сначала держалась как настоящая партизанка, а потом, после жестких допросов, перестала быть адекватной. Затем вроде бы последовала удача с захватом молодого человека из того же коллектива, а обернулась она ранением и практическим выходом из строя руководителя группы. Дальше ещё чище – группу почти полностью перебили, а захваченный мальчишка исчез.
Гошин шеф был раздавлен             — на него, из-за всех этих неудач позволил себе кричать Хубайс, абсолютно неуважаемый, но старший партнёр. Срываясь на фальцет, он, не очень литературным языком, объяснял своё видение умственных способностей руководителя, проваливающего «верное дело». Страшнее было то, что за криком, этого человека, настолько неприятного, что уже ожидать его появления было неприятно, не то чтобы общаться, а уж тем более выслушивать от него выговоры, Павел Лаврентьевич почувствовал животный страх. Хубайс тоже боялся! И здорово боялся! Крупная игра, крупные ставки, но и проигрыш крупный.
Приходилось скрывать ещё одно обстоятельство. Перспектива стать главой одной из «эффективных республик», безусловно, грела, но, наблюдая за правительствами стран и политическими группами их возглавляющих, уже вступивших в сговор, Павел Лаврентьевич, внезапно для себя, понял ещё одно – данных обещаний не выполнили ни для кого. Нет, то есть, кому то конкретному, может быть финансово и отсыпали, но странам – ничего. Той же Украине, после всей оранжевой шумихи, из обещанного объёма помощи дали около 2%. Ну, за НАТО, дадут ещё два. И всё? Павлу Лаврентьевичу же деньги были и не особо нужны – своих хватало, но неопрятность партнёров смущала. Тревожные мысли, о том, что обманут, хотелось гнать и как-то забыться в работе, а она то и не ладилась.
Молодцеватый Гоша, предлагавший конкретный план и конкретные действия, мог оказаться реальным спасителем ситуации. Поэтому шеф сильно расслабился, даже похлопал опального сотрудника по плечу и не урезал ни смету расходов, ни список требуемого.
План Егора Капитоновича был по милицейски ясен и четок. Сказывалась практическая работа в органах. Дело же было в том, что, внимательно проанализировав сводку происшествий за последние три недели, Пендюрин очень заинтересовался обстоятельствами ареста и последующего непонятного освобождения гражданки Бахваловой.
Так и получилось, что звонок дипломата был адресован как раз Гоше. Ровно через час у него была вся информация на Александру Николаевну Бахвалову, её подругу Веру Ивановну, не понаслышке известной группе Тэтчера, и её соседа, Вячеслава Михайловича Федотова. Стало понятно – следствие на верном пути. Враги, эти доморощенные патриоты, начали обретать конкретные адреса и фамилии. Егор Капитонович не поленился и поинтересовался делами, которые вёл покойный Победенко. Ответ вызвал старое школьное чувство, когда решаешь на доске задачку, заранее подсмотрев решение. Майор вёл дело по обвинению Федотова, а потом прекратил его. Головоломка сложилась. Можно забрасывать сети.
Гоша доложил Павлу Лаврентьевичу о полученных результатах и получил материальную благодарность. Доложившийся, в свою очередь, Хубайсу шеф тоже был обласкан. Более того, рыжеватый руководитель напросился в гости, заявив о необходимости создания оперативного штаба. Тут, кстати, Павлу Лаврентьевичу стало опять страшно. Он понял, уж коли Хубайс снизошёл до общения и встречи – дела по созданию «эффективных республик» находятся не в лучшей стадии.
Вспомнилась также давнишняя беседа с Хрефом и Хубайсом. Вальяжно расхаживая по Зимнему саду, один из них снисходительно объяснял Павлу Лаврентьевичу:
                — «Верховному» без нас никак. Он проверять да следить умеет, а руководить это другое. Тут абсолютно другой склад ума нужен.
Его важный собеседник в это время солидно кивал, демонстрируя полное согласие с выступающим. Похоже, неоспариваемые умения «верховного» пригодились и дело с «Цензом» перестало быть верным.
 
 
                Глава 20. В ней все враждующие стороны сходятся вместе, очно, так сказать, но до этого Федотов ещё раз окунается в милое его сердцу ЧК.
 
Макаренкову было, с одной стороны, сложно, вот так, быстро, взять и найти Федотова. С другой же, нет. Он тоже проанализировал ряд факторов и вышел на Бахвалову и, соответственно, на её соседа. Тут ещё Бобыльков доложился, что объект засечён. Короче, капитан решил – наступила пора встречаться.
Серьёзные ресурсы были задействованы, масса народу трудилась, а Федотов и не знал, что его ищет так много абсолютно разных людей с абсолютно разными целями. Он, тем временем, демонстрировал заокеанским товарищам своё «Чистилище коррупционеров» и был по-настоящему горд тем впечатлением, которое оно произвело на новых членов движения. Достижения города от скорректированной деятельности «студентов» были очевидны. Обсуждая их, в учительской ЧК расположились Тони, Джордж, Галя, Слава и приглашённый от лица учащихся Пригоркин. Он, по обыкновению, лучезарно улыбался, мерно покачивая головой.
Чуть порозовев от волнения, Слава прочитал гостям выдержки из сочинения о работе чиновника, как о призвании:
«Человек, решивший посвятить себя на благо остальных, вот кто такой настоящий чиновник. Человек, создающий условия для роста благосостояния тех, кто активен и энергичен, кто много требует, много отдавая, и не испытывающий при этом никакой жадности, вот кто такой настоящий чиновник. Человек, имеющий гражданское мужество, во-первых, думать об общественном и только потом о личном, вот кто такой настоящий чиновник».
                — Я привёл Вам отрывок из работы нашего слушателя Фафанина.
Галя от восторга захлопала в ладоши. Она вскочила с дивана, на котором сидела вместе американцами, подскочила к Федотову и звонко поцеловала его в щёку.
                — Ой, Славка, я тобой горжусь! Какие у вас вольнослушатели!
                — Ну, не совсем вольнослушатели,               — ответил честный Слава.
Тони, переглянувшись, с Джорджем, спросил:
                — В плане воспитания вы присвоили функции государства, да? Откуда такой успех? В чём его первопричина? Почему они, Ваши воспитанники, так охотно идут перевоспитываться и сразу забывают о своём как это, шкурном, да, интересе? Что ими движет?
Федотов делал глубокомысленный вид, но профессиональных секретов не открывал. Как их можно открывать? Они ведь сродни национальной тайне, эти секреты. Имеется в виду тот факт, что многие, из обретающих власть в нашей стране, тут же её начинают пользовать для своей пользы. Ну, и своих близких, конечно. А Галя ещё о вольнослушателях говорит. Не смешно или, точнее, у классика: «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
 Известно это заграницей или нет Слава не знал, поэтому вместо прямых ответов на Тонины вопросы он юлил и изворачивался. В частности, советовал «войти в тему», для чего почитать нетленные творения гения социалистической педагогики         — Антона Семеновича Макаренко — «Педагогическую поэму» и «Флаги на башнях», где описывался процесс перевоспитания юных правонарушителей в полноценных членов общества. Ах, нет перевода? Ах, какая жалость! Но Абель продолжал туповато настаивать на сравнительной характеристике героев упомянутых романов и перевоспитываемых чиновников или хотя бы методов их перевоспитания. Разговор не клеился. Федотов сильно нервничал из-за необходимости врать. Действительно, ну как можно рассказать, что, увы, и тот, макаренковский, и этот ЧКшный варианты в своей основе имели силовое воздействие.
Была и ещё одна причина для Федотовского нервного возбуждения. Дело в том, что Евдокия Ивановна, на деле убедившись в эффективности работы «ЧК», решила взяться за, что называется, «кричащую проблему». Многие в нашей стране фамилию Хурабов не могут произносить без неласковых прилагательных. Причина ясна всем, кроме тех, кто этого деятеля выдвигал на самый верх. Основной функцией Хурабова, как руководителя, должно было стать избавление больных и престарелых граждан Отечества от проблем. Он же исхитрился сделать так, что любое его начинание приводило к жутким безобразиям. Проклятия в адрес министра неслись со всех сторон. Конечно, был определённый, очень небольшой круг его приближённых и родственников, которым всё нравилось. Стариков и больных, помирающих в очередях они не видели, а деньги, получаемые от прокрутки пенсий, дефицита лекарств и прочих сопутствующих делишек, никакой карболкой не пахли. Если возвращаться к терминологии «вор-разрушитель» или «вор-созидатель», то в данном конкретном случае она потребовала расширения. Потребовалось введение термина «упёртый вор-разрушитель».
Вот Евдокия Ивановна и решила подправить товарища, так сказать по-нашему, по-чекистки. Только то ли руководитель оказался хлипкий, то ли воспитатели перестарались, но после прохождения интенсивного антикорупционного курса по методу «ЧК» возникли непредвиденные эффекты. Руководитель мгновенно исправился, развёлся, сдал сам (!) ближайших дольщиков (коллег по-нашему). Это всё было нормально, но Хурабов был замечен в нападениях на пенсионеров с криками «А кому льготы недорого?!» и попытками всучить свои деньги под видам пенсий. Понятно, что хватало всем, только представляете, какая была давка?
Пока Слава обдумывал как прокомментировать судьбу министра, если придётся, высунулся Пригоркин и на хорошем английском пояснил, что Америка для него, в каком-то смысле, идеал. Оглядев внимательно смотревших на него собеседников, он пояснил:
                — Потому что там, среди чиновников, почти не встречается тяжёлый для любой страны вид воров-разрушителей, а сплошь воры-созидатели.
 Это заявление сильно смутило заокеанских партнёров. Более честный Абель покраснел, а Битман даже перестал улыбаться. Не исключено, что ему почудилась хорошо скрытая издёвка. Слава почувствовал – идея объединения начинает пробуксовывать и надо что-то предпринимать. Не успел. Джордж, выпятив нижнюю челюсть, очень медленно заявил:
                — Я знаю лично, подчёркиваю, лично очень многих наших чиновников. Никого из них нельзя назвать вором, даже, как Вы выразились, вором-созидателем. Do you follow me?
Вспотевший от страха за своё неловкое выступление Пригоркин, в ответе спрятался за возможности великого русского языка:
                — Yes, I do. Как Вам повезло!
Слабый лингвист Битман удовлетворился ответом и расслабился. Федотов тут же постарался перевести разговор на другую тему.
                — Коллеги, может быть перекусим, а? Вон и кафе рядом, там и продолжим беседу. Экскурсии – экскурсиями, но пора уже и о деле говорить.
Американцы переглянулись и согласно кивнули.
 В кафе Федотов ещё раз убедился, что мужиков готовили всерьёз. Они прекрасно ориентировались в российской кухне и, вообще, в обычаях. Джордж строго поинтересовался у официанта какая водка в наличии.
                — Я надеюсь, не палёная?
Официант, как это полагается, закатил глаза с видом несколько раз оскорблённой невинности. Получив устные заверения в качестве водки, Тони попросил соленья – закусить. Со знанием дела попрошены были огурчики, черемша и квашеная капуста. Нужно сказать, что школа ЦРУ произвела на российскую сторону впечатление. Галя с Федотовым только переглядывались – надо же, как их там готовят! Какое проникновение в быт интересующей страны!
После стремительно выпитой, опять же, по настоянию заокеанских партнёров, «первой» решено было наметить конкретный план по защите от хищнических устремлений Евроюниона и дальнейшего объединения с Соединёнными Штатами.
                — Хочу сразу предупредить,           — суховато сообщил Тони, с хрустом кусая крепенький солёный огурчик,     — исторический опыт Запада в борьбе с Россией сейчас усиленно изучают в Азии. Мы все должны понимать – рано или поздно, но они постараются им воспользоваться и проглотить нашу матушку Россию.
Внимательно посмотрев на надкушенный огурец, он глубокомысленно заметил:
                — Видимо солили с дубовыми листьями. У нас в учебниках писали, что именно они дают такую крепость огурцам. Интересный засол, правильный!
                — Тони, пёс с ними с огурцами и вашими шпионскими учебниками, ты по-человечески поясни, какой опыт ты имеешь в виду?
Абель опять разлил, быстро чокнулся со всеми, чуть задержавшись возле рюмки Галины, выпил и с готовностью ответил:
                — Вы проиграли первую и третью мировые войны. Как проиграли? –он помахал перед носом Славы половиной правильно засоленного огурца.
                — Очень просто! Ваши противники, т.е. мы, решили: зачем лезть на такую военную машину? На весь этот Советский Союз. It’s too dangerous! Мы вас взломали изнутри, дискредитацией армии, дискредитацией идеи Вашего государства, его единства, а отсюда собственно и развал монолита, которого все боялись, и победить который было невозможно. Почти так же поступили немцы в семнадцатом. Нужна иррациональная идея! Я лучше, потому что я большевик или меньшевик или кадет. Неважно. Я лучше, потому что я украинец, русский, чукча, якут, татарин. Тоже абсолютно неважно. Такой, иррациональный спор, может до конца быть решён только устранением противника, если не физическим, то территориальным.
Все замолчали. Федотов с удивлением всматривался в своего будущего согражданина. Такого анализа от «боевика» обычно не ожидаешь.
                — Но вы знаете, удивительная сила России сродни причин силы еврейства! – доев огурец, опять потянулся к бутылке Тони.
                — Подожди,           — отвёл его руку в сторону уже всерьёз опешивший Федотов,            — Поясни, пожалуйста, причём здесь сила еврейства.
                — Это называется саморегуляция,                 — подоспел на помощь к другу Джордж.
                — Да, правильно, биологическая саморегуляция или биорегуляция, если так больше нравится! Чем жестче внешние условия, тем активнее и талантливее биомасса, в данном случае национальная людская, проявляет себя,            — закончил свою мысль Тони.
                — Ты хочешь сказать,         — скептически усмехаясь, спросил Федотов,              — что если бы Христос был распят где-нибудь у хеттов или у иной какой древней народности, то они бы не вымерли, а про евреев мы бы ничего не знали?
                — Скорее всего, да,             — дотянулся всё-таки до бутылки Тони.
                — Но мы сейчас говорим о России. Вся её история это сплошная иллюстрация биорегуляции. Чем больше вас долбают, тем стремительнее вы рвётесь вверх.
                — Скажи им про беду,        — встрял в монолог Тони Джордж.
                — А чего говорить? Они это и так знают. Беда России, а с ней и всех за долгие годы вошедших в неё народов в отсутствии уважения к себе, а отсюда и к окружающим. Причём неуважение это имеет такое свойство, что чем выше стоит человек на общественной лестнице, тем оно становится больше.
                — O, those Russians!           — добавил Битман.
                — Я это говорю, чтобы мы чётко всё проанализировали. Имеется в виду процесс строительства совместного государства,                 — быстро добавил Абель, глядя на насупившегося Федотова.
                — Но мы это всё не о том. Нам нужно сейчас чётко спланировать наши действия по нейтрализации агентов Евроюниона здесь у вас. Найти череп, головку, голову,           — вновь вступил в разговор Джордж.
                — Да и снять с неё скальп,                — невесело улыбнувшись, пошутил Слава. Затем, убрав улыбку, сказал:
                — Руководство и искать не нужно. Мы их всех и так знаем. Да и вы их знаете. Только как к ним подобраться поближе, чтобы всю компанию разом прихлопнуть? Вот в чём вопрос.
Союзники переглянулись               — названа конкретная цель. Обсудить её не успели — за их стол решительно уселся тонкий мужчина. За ним, скрестив руки на груди, встал лысый здоровяк. Американцы начали широко улыбаться, что по федотовскому опыту означало для окружающих приближающееся неприятности.
                — Не узнаешь? – мужчина обратился к Славе. Тот, поглядывая на заокеанских партнёров, миролюбиво зачастил:
                — Как же, как же. Нас знакомили не так давно. Вы …
                — Да. Меня зовут Дмитрий Макаренков. Капитан нашей славной милиции и коллега майора Победенко. Рад, что вспомнили.
Радости от встречи не было у обоих, но Макаренков лучше притворялся. Он дружелюбно всем улыбнулся и представил своего товарища:
                — Андрей Бобыльков – доктор, хирург от природы и единоборец по жизненной позиции. Мой коллега по спорту. Близкий. Прошу любить и жаловать. Общайтесь, пожалуйста, а я, если господа не возражают, я хотел бы уединиться с товарищем,          — он подчеркнул это слово,     — с товарищем Федотовым, и кое-что с ним обсудить приватно.
 Они отошли в сторону. Поглядывая на своих приятелей, быстро и недобро рассказали друг другу всё. Как более опытный, Макаренков моментально сделал вывод:
                — Убили нашего Победенко. Однозначно. Этот, к которому он ездил, сдал его, и они майора убили. Я, видишь ли, на работе нашёл его рабочий блокнот. Ты, может, и не знаешь, но Победенко из педантов был. Аккуратист. Там я, в блокноте, страничку обнаружил, где он расходы на поездку прикидывал. Пункт назначения не назван, но, по расходам на бензин можно сделать вывод. Собирался он в Москву. В столицу, хм.
Дима нервно сунул сигарету в рот и продолжил рассуждать вслух:
                — Он, майор, видимо, по несчастливой случайности вышел прямо на людей из «Ценза». Они его выслушали. Сначала его добровольные признания, потом помучили и вынужденные. После допроса               — всё. За ненадобностью и опасностью убили, а тело спрятали.
Дима закурил и, задумчиво глядя на Федотова, добавил:
                — Странно, почему они тебя ещё не нашли. Давно должны были бы взять и тебя и весь ваш коллектив.
                — Может быть, Победенко им ничего не сказал,       — неуверенно сказал Федотов.
Макаренков жестко ответил:
                — Слава, не вспоминай плохие книжки и фильмы. Если времени достаточно для допроса, то никаких «не может быть». Любой, запомнил? Любой всё расскажет.
                — Руки вверх! Стоять! Бояться! Работает спецгруппа! – с перекошенным лицом и раздутой от напряжения шеей в кафе влетел Пендюрин со своей группой.
Надо сказать, что к моменту налёта на кафе Гоша много чего успел. Была в буквальном смысле сожжена квартира тети Люси, где, перед поджогом, его людям удалось захватить Евдокию Ивановну. Предчувствие удачи сыграло с ним злую шутку. Идя по следу Федотова, он почему то решил, что противостоять ему будет только один, зашуганный и скрывающийся от всех, молодой парень. Присутствие четырёх крепких мужчин, явно не из пугливых, внимательно и спокойно рассматривающих самого Гошу и его боевиков, очень ему не понравилось. Да и сам Федотов не выглядел испуганным.
                — Ваши документы, пожалуйста,   — почти приветливо сказал самый стройный в компании. Не давая повести себя неправильно, он добавил:
                — Капитан Макаренков. Вот моё удостоверение. Позвольте увидеть Ваше.
Гоша несколько стушевался, но отступать и не думал:
                — Никаких документов мы предъявлять не собираемся. Не ваш уровень. Понятно? Мы забираем с собой вот этого,       — он ткнул пальцем в Славину сторону,              — и мирно с вашей компашкой расстаёмся. Ясно уважаемый?
                — Хочу определить свою позицию, чтобы Вам, неуважаемый, тоже было всё ясно. По моему мнению, звон в ушах пробуждает совесть, а искры в глазах просветляют ум. Только бить надо аккуратно, иначе педагогический эффект может быть смазан. Понимаете, что я имею в виду?
Немного ошарашенный изысканностью Макаренковской речи, Гоша отрицательно мотнул головой.
                — Не понимаете? Федотова вам не отдадим, а вас будем бить,             — рассудительно и миролюбиво предупредил Дима.
                — Стой, стой! – вдруг закричал ему Федотов, и, обращаясь к Гоше, спросил:
                — Вы из «Ценза». Так?
                — Какого ещё «Ценза»?     — смущённо переспросил Пендюрин, но всем было видно, что он врёт.
                — Вы начальству своему перезвоните и скажите, что мы хотим с ними встретиться.
                — Имейте в виду – у нас ваша «комиссарша»,           — непоследовательно заявил Гоша.
                — Тем более, есть что обсудить. Поверьте, нам есть, что предложить вашему начальству. Давайте так. Вот вам номер, вы перезвоните, после вашего доклада и скажите, когда и где мы встречаемся. На встречу от нас пойдёт кто-нибудь один, но остальные будут неподалеку.
 
*
 
Пендюрин перезвонил через полтора часа. Встреча должна была произойти в Подмосковье, в доме Гошиного шефа. Приближалась развязка. В тёмной комнате включили свет и обнаружили черных кошек.
                — Мужики! Чего нам бояться? Бог то, он вроде как есть, а за такое дело нам на том свете будет точный почёт и уважение. Если же про этот свет говорить, то и здесь смертью своей мы здорово стране поможем,   — говоря, Дима привстал, словно стоя лучше было видно будущее и на том и на этом свете.
                — Если же получится в живых остаться, то вообще здорово будет. Так и состаримся в почёте и уважении,          — шмыгнул он нервно в заключение.
                В ответ на пламенную речь Макаренкова, Бобыльков со вкусом затянулся, красиво выпустил кольцо дыма и очень лениво, почти снисходительно, заметил:
                — Вечная жизнь. Ха! Всё здорово, только в каком виде туда попадаешь. Дело даже не в физической кондиции, а в кураже. Способности и желании удивляться и хотеть. В широком смысле слова. Понятно, что человек в 20 и 30 это одно, а в 50 и 60 другое, а в 80 совсем другое. Так вечная жизнь, она в каком возрасте проистекает? Может и доживать до преклонных лет не стоит, а лучше пораньше, в лучшей кондиции, к ней «приступать». Тогда и подвиг к месту.
                — Ты это к чему, а? – подозрительно спросил Макаренков, — Или в плане засомневался?
                — Ничего я не засомневался. Я для себя давно, Дим, всё решил. Назначайте им, гадам, встречу. Я сам пойду,   — решительно заявил доктор.     — Почему ты? – с вызовом спросил Джордж.
                — Потому, что у меня лучше получится, а вам ещё общее государство строить. Понятно? Do you understand? – строго спросил Бобыльков.
                — Пожалуй, yes,   — ответил смущённый очевидностью резонов американец.
                — Ну, если yes, то и славно. Надо начинать готовиться к встрече,       — сказал доктор вставая. Тут он увидел лицо Галины, с глазами полными слёз.
                — Слушай, мне и так не очень радостно момента перехода в мир иной дожидаться. Поэтому соберись с силами, ладно? Улыбайся мне сегодня почаще. Я бы, может, еще чего попросил раза три-четыре, но не буду. Федотова твоего боюсь. Тебе лично обещаю – малейший шанс остаться в живых использую. Договорились, красивая?
                Галя кивнула.
 
 
                Глава 21. Героическая в буквальном смысле слова.
 
От кого Федотов всё-таки не ожидал такой решимости, так это от бритоголового доктора, как его там – Андрея Андреевича. Вот ведь, удивительная российская черта – жить с желанием подвига. Причём обязательно место для его выполнения, нет, скорее воплощения в жизнь, должно быть непростым. Потому что в России подвиг, совершённый по месту жительства, в лучшем случае называется хулиганством, а про худшие не хочется и говорить. Вы, что, этого не знали? Для улучшения криминогенной обстановки, с подачи правоохранительных органов запустили, даже, такое лукавое выражение: «Подвиг позвал!» В том смысле, что для его совершения ехать надо куда-нибудь далеко от дома и всерьёз    — на БАМ, в Ирак, в Иран, может в Сербию или Крым. Короче на подвиг не по месту жительства. Спроси во имя чего       — не скажут. Но желающих совершить полным-полно. Похоже, доктору тоже было скучно только спасать жизни, хотелось и отнять, конечно, не абы у кого, а у гадов каких-нибудь ярко выраженных. Говаривали, кстати, что доктором он был весьма неплохим.
Получилось всё просто и буднично. Предложенный Хубайсу ультиматум враги решили обсудить вместе, как Федотов и рассчитывал. Наш же парламентарий пошёл туда перегруженный взрывчаткой. Когда въехали на территорию резиденции Гошиного шефа, доктор, как само собой разумеющееся заявил – никаких обысков, а если кто подойдёт к нему, полномочному парламентарию, ближе чем на метр, то это будет расцениваться, как нападение со всеми вытекающими. Что именно должно было вытечь, не пояснялось, но звучало грозно.
Доктор очень красивый, в дорогом костюме и белоснежной рубашке, ворот который был повязан шикарным галстуком, пружинистым шагом вошёл в дом, чуть обернувшись уже в дверях. Что происходило потом представить было трудно, но через пятнадцать минут дом чуть-чуть подпрыгнул, потом вылетели стекла вместе со звуком взрыва, а само строение неторопливо сложилось, испустив большое пыльное облако.
 
*
 
Стрельба стихла. Слава осторожно поднял голову. С разных сторон к нему приближались вооружённые люди – уцелевшие фрагменты охраны. Они, похоже, не боялись. Ведь он остался один и давно перестал отстреливаться.
Галина погибла первая, когда пыталась помочь раненому Макаренкову. Хотя нет, его не ранило, а сразу убило. Она ещё сказала, как выдохнула:
«Диму убило!»
Точно! Погибла же она позже, когда стала перевязывать улыбчивого Джорджа, а его тоже можно было не перевязывать. Битман, наверное, и родился с улыбкой. Вот так с улыбкой и умер. То, что убили Тони, Федотов понял, когда повернулся к нему попросить патронов, а тот уже и не шевелится.
 Патроны кончились давно, но была ещё граната. После чудесного исчезновения из обложенной квартиры криминального чревоугодника, у Славы появилась опасная привычка носить гранату. Светский изыск нашего времени. Правда, проходящий изыск.
                Федотов встал, разведя руки в стороны. В одной был зажат уже ненужный автомат, во второй – оружие возмездия, незаметно, скрытое рукавом. Противники тоже встали и направились к нему, подходя полукругом.
                Потный Гоша шёл первым. Ему очень хотелось жить хорошо. Не вернув же доверие и расположение шефа, жить хорошо не представлялось никакой возможности. Конечно, идиотом он не был. Просто Пендюрин внимательно прислушивался к темпу стрельбы со стороны обложенного патриота и в какой-то момент понял – патроны на той стороне кончились. Было страшно и думать о возможной ошибке, но воспоминания об искореженном яростью лице шефа, куда страшнее. Нужен был подвиг. Только с его помощью возникала возможность опять протиснуться поближе к телу хозяина и, соответственно, к распределяемым им благам. Гоша очень боялся, не погиб ли шеф при взрыве, но вредность начальника была общеизвестна, так же как и то, что все вредные существа – крысы, комары и тараканы чрезвычайно живучи. Как-то сложилось – данный факт распространялся не только на перечисленных особей, но и на вредного Павла Лаврентьевича.
                Не дойдя до подвига метров пять, Гоша начал командовать:
                — Брось автомат!
                Сдававшийся Федотов ему не понравился. В нём была какая-то покорная, но гордая, отстраненность, очень напоминавшая майора Победенко в последние минуты жизни.
                — Кому сказано?! Брось автомат и повернись спиной. Медленно! И не вздумай плевать!
                К радостному удивлению Гоши и всё быстрее подходящих последних из уцелевших «цензовцев», Федотов покорно выпустил из рук автомат и медленно начал поворачиваться спиной. Теперь прямо перед ним лежали Тони и Джордж. Абель смотрел в небо, не оценившей его идею страны, с укором. Рядом с ним сиротливо лежало чистенькое издание «Педагогической поэмы». Скорбное впечатление усиливалось скрюченной кистью правой руки. Большое красное пятно расплылось во всю грудь.
                Битман, наоборот, смотрел в сторону и вниз. С улыбкой. Куда в него попали было непонятно, но Джордж и мёртвый был полон движения. Казалось, позови и он, улыбнувшись ещё шире, тут же встанет. Гали почему-то не было видно, но Слава помнил, что она упала за Битмана.
Федотов глубоко вздохнул и закрыл глаза. Ещё немного и он выяснит правда ли, то, что говорили насчёт загробной жизни или нет. Хотелось бы, конечно, чтобы была она, эта загробная жизнь. Страшно и горько уходить отсюда навсегда. С этого света. Как-то привык здесь, обжился, можно сказать. Вспомнились, прочитанные в незапамятные времена, жутковатые своей правдивостью слова:
«Страх смерти – это ужас познающего и ощущающего себя бытия, перед непознанным и себя не ощущающим, из которого оно вышло и в которое должно неминуемо возвратиться, растворив своё личное бытие в безличном…»
Ещё раз, глубоко вздохнув, он буквально спиной почувствовал, как сзади подошёл этот урод, который заманил и предал Победенко. Неожиданно вспомнилось торжественное лицо доктора, когда он обернулся перед тем, как зайти в дом, чтобы взорвать врагов. Как будто всю жизнь тренировал это движение, Слава двумя пальцами сдавил усики гранаты, потом, развернув её в ладони, указательным пальцем выдернул кольцо.
Пендюрин ровным счётом ничего не знал о внутреннем мире Федотова, да и не хотел знать. Он предвкушал сладостный миг возвращения в число доверенных лиц. Про гранату он тоже не знал, поэтому праздничное настроение ничем не было омрачено. Ненавистного противника, представителя всего этого быдла, которое не хочет жить в предназначенном для него стойле, хотелось унизить, втоптать в грязь. Для начала Гоша ударил его по затылку рукояткой пистолета. Не очень сильно, чтобы сбить с ног, но не до беспамятства. Иначе как же мучить потом? А помучить за все треволнения очень хотелось. Когда же человек без сознания его бить совсем неинтересно, просто как мешок боксёрский. Это всем нормальным людям известно. Его лупишь, а он, подонок, даже, не вскрикнет.
Упавшая на землю граната показалась ненужной деталью, случайно обозначившейся из совершенно другой ….
Раздался взрыв.
 
 
                Глава 22. Повествующая о том, как Федотов …. Впрочем прочтите.
 
                Слава осторожно поднял голову. Жара, настоянная на питерской влажности, этим летним вечером стала осязаемой. Её можно было попытаться проткнуть или сдуть. Слава не пытался. Было слишком душно. Федотов встряхнул головой и осторожно посмотрел на руки. Никаких следов не было. Да и не болело ничего. Робко осмотревшись, он понял – это кухня конторки Гогового. Неужели всё было сном? Сколько же он спал? Почему-то вспомнилось любимое стихотворение Леонида Мартынова:
                — Но позвонил он с площади:
                — «Ты спишь?»    — «Нет, я не сплю».-
                — «Не спишь? А что ты делаешь?»
                — Ответила: «Люблю».
                Вспомнилось, но против обыкновения, радости не прибавило. Федотов посмотрел на часы, висевшие на сырой от жары стене. Потом с трудом повернул мокрую, потную руку, взглянул на свои часы и глубоко вздохнул. Сморило его вроде бы и ненадолго, но все стрелки злобно показывали         — никто особо к нему не стремится. Официальный рабочий день у Вики закончился уже минут сорок назад. Значит, забыв о его присутствии, она «эстетствует» с начальником своей конторы, неприятным, почти бородатым, «крутяшкой», с повышенным содержанием золота на конечностях, начиная от зубов и заканчивая пальцами.
Молчавший до того приёмник, вдруг подмигнул красным глазком и разразился странным текстом. Изложение его в исполнении известного диктора было больше похоже на какой-то псалм: «… и тогда понял он, что не умеет ничего делать, что не получается у него ничего, за чтобы он ни брался, что жизнь в его правление стала хуже, а люди злее, более жестокими и алчными. И посыпал он себе голову пеплом и вышел он перед ними, изменившимися, и заплакал и сказал: Простите меня люди, что были вы добрые, а теперь стали злые, что не уважал и не любил я вас, что приблизил к себе воров и правил вами вам во вред. Простите, что не только я вас не уважал, но позволил и ближним своим вас не уважать, что не искал я сам вашего уважения и не объяснил им, ближним своим, что без этого не сможем счастливо и без раздражения жить мы вместе в одной стране. Не хочу потому я власть свою украдкой подсунуть недостойному и…» Федотов оторопело слушал. Ему стало зябко. Тут диктор уже другим тоном сообщил: «Вы слушали сказку известного писателя…» Радио сглотнуло фамилию. «К столетию со дня рождения». Слава с досадой поморщился и переключил программу.
                — Кто самый худший наш внутренний враг? Самый худший у нас внутренний враг – бюрократ. А вот бороться с бюрократизмом до конца, до полной победы над ним можно лишь тогда, когда всё население будет участвовать в управлении,                 — с напором сообщили ему из динамиков.
«Смело»,              — подумалось Федотову, — « Смело, но верно!»
Между тем радио продолжило:
                — В передаче «Час истории» мы позволили себе познакомить Вас, дорогие радиослушатели, с цитатой из произведений Владимира Ильича Ленина. К сожалению, она актуальна и сейчас, когда число чиновников выросло неимоверно         — в десятки раз по сравнению с заформализованными временами Советского Союза. В то же время, управление ими и оценка качества их работы ни коим образом более не зависит от оценки тех, кем они руководят. Критерием профессиональной пригодности становится только один фактор. Фактор личной преданности руководству. Подобное отсутствие обратной связи неминуемо будет плодить количество «управленцев» при ухудшении качества их …
 Слава со злостью выключил приёмник. Политики ему хватило в дурацком мутном сне от которого до сих пор болело тело и тоской переполнилась душа.
                Посидев ещё пару минут, он встал и подошёл к начальственным дверям, неожиданно поняв, что все шесть сотрудников блудливого и гордого собой г-на Гогового, видимо, собрались в его просторном кабинете или отсутствуют на работе – в других кабинетах и, завешанном фотопортретами, или точнее, фотомонтажами Гогового «с кем-то важным», коридоре не было ни души. Войти к чужому начальнику Федотов не стремился – там над ним немножко подсмеивались и постоянно унижали, предлагая принципиально чуждую его молодому и здоровому организму, усиливающую потенцию, отраву. Особенно унизительным было то, что абсолютно все сотрудники и сам Гоговой точно были осведомлены о невостребованности упомянутой потенции на данный момент.
                Громко прозвучавшее за дверями слово типа «минует» сразу заставило Славу собраться. Это звукосочетание, вырванное из контекста, трудно было идентифицировать как слово, определенно обозначающее старинный танец или яркий элемент интимной жизни. Пронзительный женский вопль и грохот падения каких-то громоздких предметов определил дальнейшие действия Федотова. Аккуратно постучав в дверь, он чуть приоткрыл её. Увидев в кабинете посторонних, Слава буркнул «извините» и аккуратно прикрыл дверь. Но, вспомнив про часовое ожидание, непонятно почему отсутствующую Вику и непонятный крик с неопределённой смысловой нагрузкой, Федотов решил вести себя не светски. Резко открыв дверь, он взглянул в глубь комнаты. Увиденное привело к полной потере манер – Слава издал звериный рык, за которым последовал стремительный рывок вовнутрь и крик «Уроды!».
                Три молодых человека инкубаторской наружности одновременно повернули головы к дверям, видимо сразу поняв, что обращение относится непосредственно к ним. Четвёртый присутствующий, тоже удивленно повернувшийся к дверям значительно отличался от своих товарищей. Собственно иные живые существа, которые могли бы, пусть и ошибочно, воспринять возглас на свой счёт, в кабинете попросту отсутствовали.
                Этот четвёртый при ближайшем рассмотрении оказался не так уж и молод. Его рыжие волосы неприятно подчёркивали длинное лицо и тоже длинный, но какой-то нехорошо опущенный вниз нос. Несимпатичное впечатление усиливалось маленькими глазками, дорогим костюмом и нетактичным запахом слишком дорого парфюма. Овальное тело рыжего выглядело плохо функциональным.
Форма голов и стрижка у троих других откликнувшихся были одинаковы, одинаковы же были и куртки, несколько отличающиеся лишь покроем. А вот уши и нос сразу выдавали спортивные пристрастия трио. Двое могли бы побороться с каким-нибудь ну очень большим российским начальником, правда, похоже, в «классическом» стиле. Третий, видимо, когда-то пытался боксировать. Форма его носа, «а ля император Павел I», указывала на достойных противников, встречавшихся на его спортивном пути, а может и просто в жизн   Слава поднял голову. Жара, настоянная на питерской влажности, этим летним вечером стала осязаемой. Её можно было попытаться проткнуть или сдуть. Слава не пытался. Было слишком душно. Федотов встряхнул головой и посмотрел на руки. Следов не было. Да и не болело ничего. Робко осмотревшись, он понял – это кухня конторки Гогового. Неужели всё было сном? Сколько же он спал?
Федотов посмотрел на часы, висевшие на сырой от жары стене. Потом с трудом повернул мокрую, потную руку, взглянул на свои часы и глубоко вздохнул. Сморило его всего то на полчаса. Все стрелки злобно показывали — никто особо к нему не стремится. Официальный рабочий день у Вики закончился уже минут сорок назад. Значит, забыв о его присутствии, она «эстетствует» с начальником своей конторы, неприятным, почти бородатым, «крутяшкой», с повышенным содержанием золота на конечностях, начиная от зубов и заканчивая пальцами.
                Слава встал и подошёл к начальственным дверям, неожиданно поняв, что все шесть сотрудников блудливого и гордого собой г-на Гогового, видимо, собрались в его просторном кабинете или отсутствуют на работе – в других кабинетах и, завешанном фотопортретами Гогового «с кем-то важным», коридоре не было ни души. Войти к чужому начальнику он не стремился – там над ним немножко подсмеивались и постоянно унижали, предлагая принципиально чуждую его молодому и здоровому организму, усиливающую потенцию, отраву. Особенно унизительным было то, что абсолютно все сотрудники и сам Гоговой точно были осведомлены о невостребованности упомянутой потенции на данный момент.
                Громко прозвучавшее за дверями слово типа «минует» сразу заставило Славу собраться. Это звукосочетание, вырванное из контекста, трудно было идентифицировать как слово, определенно обозначающее старинный танец или яркий элемент интимной жизни. Пронзительный женский вопль и грохот падения каких-то громоздких предметов определил дальнейшие действия Федотова. Аккуратно постучав в дверь, он чуть приоткрыл её. Увидев в кабинете посторонних, Слава буркнул «извините» и аккуратно прикрыл дверь. Но, вспомнив про часовое ожидание, непонятно почему отсутствующую Вику и непонятный крик с неопределённой смысловой нагрузкой, Федотов решил вести себя не светски. Резко открыв дверь, он взглянул в глубь комнаты. Увиденное привело к полной потере манер – Слава издал звериный рык, за которым последовал стремительный рывок вовнутрь и крик «Уроды!».
                Четыре молодых человека инкубаторской наружности одновременно повернули головы к дверям, видимо сразу поняв, что обращение относится и.
Федотов посмотрел на часы, висевшие на сырой от жары стене. Потом с трудом повернул мокрую, потную руку, взглянул на свои часы и глубоко вздохнул. Сморило его всего то на полчаса. Все стрелки злобно показывали — никто особо к нему не стремится. Официальный рабочий день у Вики закончился уже минут сорок назад. Значит, забыв о его присутствии, она «эстетствует» с начальником своей конторы, неприятным, почти бородатым, «крутяшкой», с повышенным содержанием золота на конечностях, начиная от зубов и заканчивая пальцами.
                Слава встал и подошёл к начальственным дверям, неожиданно поняв, что все шесть сотрудников блудливого и гордого собой г-на Гогового, видимо, собрались в его просторном кабинете или отсутствуют на работе – в других кабинетах и, завешанном фотопортретами Гогового «с кем-то важным», коридоре не было ни души. Войти к чужому начальнику он не стремился – там над ним немножко подсмеивались и постоянно унижали, предлагая принципиально чуждую его молодому и здоровому организму, усиливающую потенцию, отраву. Особенно унизительным было то, что абсолютно все сотрудники и сам Гоговой точно были осведомлены о невостребованности упомянутой потенции на данный момент.
                Громко прозвучавшее за дверями слово типа «минует» сразу заставило Славу собраться. Это звукосочетание, вырванное из контекста, трудно было идентифицировать как слово, определенно обозначающее старинный танец или яркий элемент интимной жизни. Пронзительный женский вопль и грохот падения каких-то громоздких предметов определил дальнейшие действия Федотова. Аккуратно постучав в дверь, он чуть приоткрыл её. Увидев в кабинете посторонних, Слава буркнул «извините» и аккуратно прикрыл дверь. Но, вспомнив про часовое ожидание, непонятно почему отсутствующую Вику и непонятный крик с неопределённой смысловой нагрузкой, Федотов решил вести себя не светски. Резко открыв дверь, он взглянул в глубь комнаты. Увиденное привело к полной потере манер – Слава издал звериный рык, за которым последовал стремительный рывок вовнутрь и крик «Уроды!».
                Четыре молодых человека инкубаторской наружности одновременно повернули головы к дверям, видимо сразу поняв, что обращение относится и.
 
 
Оглавление
 
                Часть 1. Наши
 
                Глава 1. В которой, невзирая на её малый размер, немного говорится о чувствах героя, хотя он еще и не герой, да и не предполагает в себе никакого героизма, зато ощущает безнадежную тоску.
 
                Глава 2. В ней герой, постепенно приближается к своему громкому названию, теряя любимую девушку, зато взамен приобретая большую кучу неприятностей.
 
                Глава 3. В ней куча неприятностей из предыдущей главы начинает увеличиваться и мешать нормальному дыханию, а герой пытается что-нибудь понять и ничего не понимает.
 
                Глава 4. В которой наш герой чувствует себя, попавшим в какую-то фантастическую историю, а мы узнаем, что такое настоящая организация. Кроме того, сердце каждого россиянина болью отзовётся на план Голана.
 
                Глава 5. Очень важная, потому что в ней, Федотов начинает соглашаться со своими старшими товарищами.
 
                Глава 6. Роковая для нескольких посланцев Голана и его единомышленников.
 
                Глава 7. Повествующая о попытках героя прояснить обстоятельства гибели любимой женщины и о том, к чему это привело.
 
                Глава 8. В которой Слава опять встречается с человеком известном читателю под псевдонимом «Павел I», но встреча не приносит ни одной из сторон никакой радости.
 
                Глава 9. Утверждающая, что надеяться на успех можно только тогда, когда борешься не со следствием, но с причиной, а Федотов, руководствуясь этим, пытается найти заказчиков.
 
                Глава 10. Небольшая, в которой Слава встречается с человеком известном читателю под именем майора Победенко, и пытается не только выяснить с ним отношения, но и получить помощь.
 
                Глава 11. Из неё становится ясно – нет предела человеческим возможностям, особенно когда хочется жить.
 
                Глава 11а. Совсем маленькая, прочитав которую, придётся поверить, что «как в кино» бывает и в обыденной жизни.
 
                Глава 12. В ней Слава предлагает начать учить руководящих, чтобы потом легче было работать и жить. Всей стране.
 
 
 
Часть 2. Всякие.
 
                Глава 13. С несчастливым номером, что не могло не отразиться на её содержании.
 
                Глава 13а. Со специально сохранённым несчастливым номером, потому что в ней худшие предположения оправдываются, и становится понятно, что «враг хитер и коварен».
 
                Глава 14. В которой Федотов предлагает новую идею, пытается помочь Александре Николаевне, а движение несёт первые потери.
 
                Глава 15. В которой наши герои всё-таки добиваются поставленной цели и при этом помогают Александре Николаевне.
 
                Глава 16. В которой Голан и его коллектив, в лице Евросоюза, показывают зубы.
 
                Глава 17. Маленькая, но важная    — в ней на арену выходят представители одной очень известной спецслужбы.
 
                Глава 17 а. Дополнительная, где-то горькая, но необходимая.
 
                Глава 18. В которой, для начала выясняется, что Соединённые Штаты соединённые не во всём, а затем Славу знакомят с новым вариантом политической карты мира.
 
                Глава 19. В ней Макаренков получает новое задание, а люди Хубайса пытаются выяснить, что произошло с Реджинальдом Тэтчером и его людьми.
 
                Глава 20. В ней все враждующие стороны сходятся вместе, очно, так сказать, но до этого Федотов ещё раз окунается в милое его сердцу ЧК.
 
 
                Глава 21. Героическая в буквальном смысле слова.
 
                Глава 22. Повествующая о том, как Федотов …. Впрочем прочтите.