Божья кара

Божья
кара


В. Борисов

- Алле, мужик!

Балясов обернулся и увидел двух скинхедов, упакованных в кожу, метал, в
ботинках на толстой подошве, с бритыми шишковатыми, в шрамах, черепами,
и харями, не обезображенными интеллектом.

- Дай закурить

- Хрен обгорит – машинально ответил Балясов, не переносивший
фамильярного обращения, особенно со стороны современных «недоносков». И
тут же пожалел: «Ну какого я лезу со своими приколами. С «тормозами» у
них явно проблемы, сейчас отмудохают и поминай как звали, ищи их потом,
свищи. Они ж в своих одинаковых прибамбасах и тупорылыми мордами все на
одно лицо».

- Борзеешь, чувак! – с глумливой улыбкой произнес один из них.
Взял у «товарища по партии» бутылку пива стукнул о свою, битое стекло
разлетелось в разные стороны и солнечные зайчики весело запрыгали на
двух «розочках» в руках «отморозка» - Геббельс, тебе не кажется что у
этой толстомордой свиньи, еврейская рожа?

- Дас ист швайн вошь!- подражая киношным фашистам прокукарекал
второй.

«Толстомордый?». Это было уже слишком, ну зачем он это сказал .
«Язык твой враг твой» – раздражение перерастало в глухую ненависть к
этим даунам, развитие которых остановилась на уровне семилетнего ребенка
– «Джентльменской драки не получится, одни загривки чего стоят, ни один
хомут не налезет». Он, вытянул шею, внимательно посмотрел за их спины,
команда прозвучала хлестко как удар хлыста:

- Барон, фас!

Оба, одновременно, повернули «бестолковки» в ту сторону, в
которую смотрел Балясов, и тупо уставились на спаниеля, стоявшего у
дерева с высоко задранной лапой. Блаженное выражение морды оного, плавно
перешло в удивленное, таких команд он еще не слышал. В ожидании
уточнений, что именно от него хотят, Барон, решил пока не прерывать,
приятное во всех отношениях, дело. Целых три секунды, обсосавшиеся
пивом, «отморозки» соображали, пока до них не дошло, что их «сделали
как лохов». Этого времени Балясову хватило с лихвой.

Подъем стопы смачно въехал между ног, того, что только что
угрожал острыми горлышками разбитых бутылок. Балясову даже показалось
что там, что-то цвыркнуло. «Есть! Яишенку с колбаской на завтрак я ему
обеспечил». Икнув, гиббон, отбросил, уже ненужный, букет из «розочек»,
схватил двумя руками отбитые причиндалы, встал на колени и трубно
замычал как кастрированный бык. Второй, еще не врубившись, что
происходит, растерянно посмотрел сначала на своего «генноссе», затем на
Балясова. Хук с правой заставил, знатока немецкого языка, сначала звонко
клацнуть зубами, затем рухнуть плашмя на землю. Пыль, заструившееся из
под фаната Гебельса, легким облачком зависла над ним. Балясов подошел к
мычащему кастрату:

- Все! Гитлер капут. Увижу еще раз в поле моего зрения отправлю
в реанимацию.

- Ы-ы-ы-ы!!! Сука! Ты труп. Ы-ы-ы !!!

- Тебе не о моем трупе думать надо, а о своей способности в
будущем стать отцом. Скорую вызвать?

- Пошел ты, сука-а-а!!!

- Ну как знаешь. Барон! Барон! Фу! Фу, я сказал! А, ладно –
махнул рукой Балясов, наблюдая, как Барон подбежал к поверженному
Геббельсу и поднял лапу. Сделав пару струек, подумал немного и как
последний штрих, добавил еще одну – Пошли домой, я уже на работу
опаздываю – и спаниель, гордо подняв голову с видом победителя, потрусил
за хозяином.

Балясов сдал собаку жене, наспех поцеловал и побежал на
работу. На том месте, где только что закончилась «миниСталинградская
битва», стояла «Скорая помощь». «Надо же! Нормальным людям по три часа
ждать приходится. А тут! Не успели еще ссаки Барона высохнуть на
Геббельсе, а они уже тут как здесь! - Он посмотрел на часы, чертыхнулся
– «Василич меня «изнасилует» за опоздание!». Но к карете неотложки
все-таки подошел, показал удостоверение сотрудника уголовного розыска.

- Что случилось?

- Да вот – ответил врач, колдовавший над пахом потерпевшего -
ехали мимо, смотрим, лежат. Кто-то классно их отделал!

Балясов полюбовался на дело рук своих, вернее ног. Пах
представлял собой один сплошной синяк

- Мужиком то останется?

- Останется

- Жаль. Ну, я думаю, что ни кто их не избивал. Сами друг с
другом подрались. Правильно я говорю! – Балясов выразительно посмотрел
на сидящего тут же Геббельса, которому молоденькая медсестра
перевязывала челюсть. Геббельс усердно закивал головой, не сводя
испуганных глаз с рукоятки Макарова, торчащей из под кожаной жилетки
опера. Балясов демонстративно, что бы видел Геббельс, осторожно,
стараясь не стереть отпечатки пальцев, сложил в файл отбитые горлышки
бутылок.

- Больной, не трясите головой – сердито произнесла сестра и
обаятельно нахмурилась

- Документы при них были?

- Вот – доктор протянул права, и паспорт. Судя по
водительскому удостоверению, Геббельс вовсе не Геббельс а Денис
Переделкин, вторым, по паспорту, оказался Иван Задорожный. Обоим по
восемнадцать лет.

- Куда вы их.

- В четвертую, в травму.

- Эй, гоблины, - крикнул Балясов в салон – документы получите
у меня, моя фамилия Балясов Владимир Викторович, кабинет сорок три. Не
слышу ответа…, ладно, и не надо.





Подходя к своему кабинету, Балясов вдруг услышал из-за двери,
истошный вопль своего друга, напарника и соседа по кабинету Сергея
Сороконогова. И это было необычно, то есть не то что бы Сергей был
тихий. Давить на психику ором, он умел. Но что бы вот так вопить от
боли, для этого должно было произойти что то, из ряда вон выходящее.
Учитывая специфику профессии, Балясов дернул пистолет из кобуры, рванул
дверь на себя и скомандовал:

- Стоять! Руки в гору!

В кабинете никого не было, кроме Сергея, выплясывающего танец, похожий
на канкан и трясущего рукой, указательный и средний палец которой, были
зажаты мышеловкой.

- Балясов, сука, твоя работа?

- Ну да, ты же сам жаловался на мышей

- Где?! В столе?!

- А, ну извини. Вчера вечером, уборщица просила переставить что
бы, не задеть шваброй, ну я сунул в стол, и забыл.

- Да-а-а! - Балясов обернулся. Начальник уголовного розыска
Дивов, сокрушенно качал головой – Кабинет сумасшедших, пушку то спрячь.
Все ко мне! – и это уже касалось не только Балясова и Сороконогова, но и
весело ржущих, за спиной начальника, оперов.

Совещание прошло, как всегда, в теплой дружеской обстановке.
Каждый опер доложил свои планы на предстоящий день, каждого Дивов
вздрючил. Не со зла, конечно, а так, для порядка, что б не
расслаблялись. В конце совещания Дивов вспомнил:

- Да, Балясов, там, в камере сидит твой старый знакомый,
Кауфман. Его вчера за кражу икон из церкви задержали. Он в сознанке,
вещьдоки изъяты, но ты по «коли» его по ранее совершенным, может что
скажет?

Балясов поднялся в дежурную часть, где конвойный «выдал» ему
Кауфмана и отвел его в кабинет. Сергея уже не было, видать увеелся по
материалам. По неписанным законам «уголовки», когда один опер работает с
задержанным, второй уходит из кабинета. Если, конечно, нет
договоренности о перекрестном допросе. Балясов махнул рукой, приглашая
Кауфмана сесть. Они были старыми знакомыми, еще с тех времен, когда Рома
Кауфман был малолетним пацаном, а Володя Балясов молодым опером. В свое
время Балясов только и успевал отлавливать Рому «Еврюженка». То за кражу
мешка с сахаром, то за угон мопеда, то за драку, то за проникновение в
кафе, где он вместе с друзьями уплетал за обе щеки торты, пирожное и
всякие другие «вкусняшки». Наедались от пуза, до икоты, до рвоты, так,
что даже не в состоянии были убежать, от ментов. Когда Роме исполнилось
восемнадцать он впервые сел за кражу из церкви, потом еще и еще. Работал
в основном по церквям, и в этом была своя логика, из семи или восьми
краж Кауфман официально отсидел лишь за три. В остальных случаях,
служители культа, получив обратно наворованное и не желая связываться с
правоохранительными органами, претензий к церковному воришке не имели.
За свое пристрастие к церковной утвари Рома получил кличку «Еретик».

В кабинете у Балясова, Кауфман чувствовал себя как дома,
усевшись по удобней, закинул ногу на ногу, попросил закурить. Наблюдая
как синие клубы дыма, плавно перекатываясь, медленно поднимаются к
потолку, спросил:

- Дядь Володь, - обратился по старинке как когда-то в
молодости – я же вроде бы во всем сознался, иконы изъяты, так зачем я
вам понадобился? Если кого заложить, так ты же знаешь, я не стучу.

- Не стучишь? – Балясов, оторвал взгляд от материала и
внимательно посмотрел на Рому - Это только потому, что тебе еще ни кто
не предлагал. Да и память у тебя короткая. «Лопату» мне кто сдал? Не ты?

- Я?! – поперхнулся дымом Кауфман. Прокашлявшись,
оскорблено задрав в верх подбородок, поинтересовался – Когда?!

- Когда вы с ним машину угнали. Помнишь?

- Ну!

- Гну! Я тебя тогда спросил, не с ним ли ты ее увел? Но
ты так яростно, так самозабвенно стал его выгораживать, что, если и были
у меня сомнения по поводу участия «Лопаты» в деле, то после твоего
закамуфлированного стука, они исчезли. А ведь у него алиби было.

- Я никого не закладывал – буркнул Кауфман – Это вы
воспользовались моей молодостью, неопытностью. Не хорошо это, дядя Вова

- Неопытностью?! А у меня сложилось другое мнение. Ты
прекрасно знал, что по возрасту уже можешь «загреметь» на нары. Я видел,
как ты несказанно обрадовался моему вопросу. А «Лопата»? На сколько лет
старше тебя?

- На десять

- Вот именно, неопытный ты наш! В результате он пошел
«паровозом», а ты свидетелем. «Лопата» поехал без чемодана лес рубить в
районе Магадана, а ты, как малолетняя жертва взрослого преступника,
остался на воле. Напомни-ка, чья была идея, угнать машину и продать ее
по запчастям?

- Его – после некоторого молчания, неуверенно ответил
Кауфман

- Ну вот, а говорил, стучать не умеешь. Только это даже
не стук, а козлиная подстава. – Продолжал «добивать» Рому, Балясов – Я
то знаю, кто из вас двоих «музыку заказывал». Запомни «Еврюженок» здесь
стучат все! И если ты встретишь кого-то, кто тебе скажет, что он
«уголовке» никого никогда не сдавал, можешь смело плюнуть ему в харю.

Помолчали. Перед Балясовым сидел уже не взрослый, уверенный в
себе, с большим опытом тюремной отсидки вор, по кличке «Еретик», а
стыдливо опустивший глазки, испуганно шарахающийся от каждого движения
опера, малолетний воришка, по кличке «Еврюжонок» .

- Ладно, Рома, хватит грызть ногти, что было то прошло.
Это я тебе по старой дружбе, урок преподал. Никогда не говори «никогда».
Вернемся к делам нашим скорбным. Вызвал я тебя, чисто из интереса, -
начал новый виток допроса Балясов – скажи мне, как ты с таким камнем,
нет, даже не с камнем, с такой глыбой на душе, живешь?

- Дядь Володь, - Кауфман подозрительно, с опаской,
посмотрел на опера – опять какие то подковырки? Какая еще глыба?

- Ну как же, столько лет воровать святыни, совесть не
мучает, это же святотатство. Гореть будешь в гиене огненной.

- Дядь Володь, я тебя умоляю, - облегченно вздохнув, тут
же взвился уже не «Еврюжонок», но «Еретик» - с чего ты взял, что эти
размалеванные доски, с лицами людей, которых ни кто не знает в лицо,
являются святынями?

- Ни хрена себе пассаж! – искренне удивился Балясов –
ты сам то понял что сказал?

- Че тут понимать? – по блеску в глазах Романа, Балясов
понял, Кауфман сел на любимого конька – Много лет назад, какой-то
богомаз, получил заказ, пофантазировал. Пригласил, как натуру, какого ни
будь церковного ключника и намалевал с него лик. Поп освятил мазню, и
все, готова икона. Например, Николая Чудотворца. Вынес поп, пред светлые
очи недалекого, тупорылого народа святыню изрек: «Молитесь!», а те и
рады стараться поклоны бить, новоиспеченному ключнику-чудотворцу. Дядь
Володь, ты умный, трезвомыслящий человек, неужели ты веришь во все эти
легенды о чудесах связанными с иконами? – ответа он, как все увлеченные
своей теорией и нашедшие свободные уши люди, не ждал – С таким же
успехом можно верить и в мифы о подвигах Геракла. Однако Гераклу мы не
молимся. Церковь это гениальное изобретение для одурачивания дураков.
Все законы, все каноны церкви противоречат природе человеческой. Римляне
давили, уничтожали, львами травили первых христиан, пока, если мне не
изменяет память, Константин не просек что христианство отличный
инструмент для удерживания народа в узде. При этом заметь, дядь Володь,
для этого уже не нужен прожорливый репрессивный аппарат, вроде уголовки.
Собрали в кучу все евангелие от учеников Христа, сочинили Библию и вот
вам закон божий, живите по нему, и воздастся вам. И закон этот, как и
все законы, созданные людьми, для кого-то писан, а для кого-то и нет.
Церковники первые нарушители, писанных ими же законов

- Как это?

- Да очень просто! Помнишь житие Христа?

- Ну-у-у! Смутно

- Когда он выгнал торгашей из храма. И что? Зайди в
любую церковь, как торговали, так и торгуют. Иконками, молитвами,
библиями, свечками, обрядами венчания, крещения, отпевания. При этом,
без стеснения прикрываются именем Бога. Цена на венчание в храме Христа
Спасителя кардинально отличается от цены на венчание в захолустной
церквушке, не каждый может себе это позволить, а ведь перед богом должны
быть все равны. Нет? А заповедь Спасителя: «Не сотвори себе кумира»?
Самого же кумиром и сделали, в виде крестиков, крестов, крестищ.
Бронзовых, железных, золотых, серебряных, каменных, гранитных,
алюминиевых. Понатыканных где надо или не надо, где можно и нельзя. Одна
только стометровая статуя в Рио-де-Жанейро чего стоит. Все эти церковные
фетиши придуманы людьми в рясах, и к Богу, ни какого отношения не имеют.
Скажи, с какого это перепугу, я должен открывать душу на исповеди
человеку. Повторяю, человеку, который отличается от меня только тем, что
напялил рясу, отпустил жидкую бородку, да заучил наизусть молитвы.

- Не хило! – Восхитился Балясов. Слушая Рому, наблюдая
за его мимикой, жестами, он вдруг понял, не ему рассказывает свою
теорию, «Еретик». Он пытается убедить себя, свое подсознание, в котором
как заноза, как гвоздь, сидела мысль, что поступает он, все таки, не
правильно, не по божески. «Еретик» доказывал, что он прав, не ему,
Балясову, а себе любимому. Балясов решил не спорить, не переубеждать
Кауфмана. Пусть разговориться, разгонится, главное вовремя повернуть
этот словесный «понос» в нужное русло. А пока, как дрова в костер, будем
подбрасывать вопросы, и хотя ответы «Еретика», Балясова не интересовали,
заинтересованность показать надо – Насчет того, что церковь противоречит
природе человеческой, это ты маханул через край.

- Ничего подобного! – наконец услышал «Еретик» то, что
хотел услышать – Недавно по телевизору передавали о скандале с
католическими священниками педофилами. Вывод? Воздержание до добра не
доводит. А невесты христовы, это ли не бред? А аутофаде?

- Че?

- Аутофаде! Сжигание ни в чем не повинных женщин на
кострах инквизиции.

- Ты если используешь в разговоре умные слова, то научись
их правильно выговаривать. Аутодафе!

- Ну, может быть – отмахнулся Рома – не в этом дело. А
индульгенции, А Вормолофеевская ночь? А непорочное зачатие? Только
вдумайся в этот бред, непорочное зачатие, это как? Вдували что ли? Через
что? Через рот, нос, ухо или…,

- Стоп! Ещё раз перейдешь границы, схлопочешь в «бубен»,
за богохульство?

- Ну ладно, проехали. Одно единственное в мире зачатие
произошло непорочно, а все остальные порочны, даже в браке, освященным
церковью. Хитро! Мы еще не успели родиться, а уже грешны. Семь заповедей
выдумали и опять же от имени Бога. Кто им нашептал их, когда, где?

- Сын Божий, Иисус Христос

- Ах, ну да! Этот великий мистификатор, наверно сам бы
удивился, воскресни он сейчас, какую кашу заварил на две тысячи лет
вперед, своим появлением в Иерусалиме. Дядь Володь, представь, если б
люди жили строго по заповедям, в каком бы мы кислом мире мы жили! И если
б вдруг такое произошло, заповеди просто потеряли бы свой смысл

- Не всосал. Почему?

- Ну, представь, как я могу нарушить заповедь про
чревоугодие, если повар, живущий по заповедям, не создает ни каких
кулинарных изысков, зачем ему? Ни кто ж не грешит. Чем я угожу своему
чреву? Значит заповедь эта, уже не нужна. Как я могу
прелюбодействовать, если все женщины вокруг живут по заповедям, и ни кто
из них и не помышляет становиться моей любовницей. Еще минус одна
заповедь. Не могу же я сам с собой прелюбодействовать, если только
вручную. Ха-ха-ха!!! – весело загоготал Рома над собственной шуткой.
Отсмеявшись и утерев слезы, продолжил - А как же я подставлю другую
щеку, если в этом мире, кислом, по морде бить меня ни кто не собирается.
Это разве не бред? Бред! Слава Богу, не достижимый, как коммунизм.

- Да, Рома, не зря тебе дали погоняло « Еретик»

- Дебилы мне дали такое погоняло, по сути, я и есть
глубоко верующий человек. В храмы ходят люди, которые, выполняя все
церковные ритуалы, целуя, обслюнявленные тысячами губ, иконы, думают,
что становятся ближе к Богу. Не подозревая, что своими хождениями в
церковь, расписываются в собственном неверии. Шепча молитвы, пытаются
найти четкие ответы на свои дурацкие вопросы. Не понимая, что бог
непостижим для человека, как непостижим для собаки её хозяин, она может
безгранично верить ему, любить его, но постигнуть его, понять, ни когда
не сможет. У каждого человека Бог здесь, – Рома постучал себя кулаком по
груди – Здесь! И ему не нужны посредники. Здесь надо строить свой храм,
здесь Бог может поговорить с тобой один на один, и только здесь ты
можешь исповедаться ему и получить ответы на все вопросы. А в церковь
ходят люди, либо с глухой душой, либо напуганные грядущими карами
небесными. И молят бога и просят прощение, эти Фомы неверующие, не
понимая за что. А ни за что! Так, на всякий случай. За то что, любили,
за то что, ненавидели, за то что страдали, радовались, совершали ошибки,
за то что, зачаты были в грехе, и вообще за то что просто жили. Так что
моя деятельность ни какого отношения, ни к Богу, ни к греху не имеет. А
вот вы, дядь Володь, настоящие слуги дьявола.

- Кто это мы?

- Опера

- Все! Договорился! По-моему, у твоего храма, маковки
снесло

- Зря насмехаешься, дядь Володь, посмотрите на себя со
стороны. Вам не только допросить человека надо, вам его «раздеть» догола
надо, вывернуть душу наизнанку. Все сокровенное, что в ней есть,
пощупать, понюхать, на зуб попробовать, на свет рассмотреть. Залезть
туда, куда доступ только Богу разрешен. Выходя от вас, человек
становится моральным уродом. Потому что Бог покидает вывернутую душу. Не
может он жить там, где наследили слуги сатаны.

- Тпру-у-у!!! Подожди! Ты, помоему, куда то не туда
гребешь?!

- Что, - ехидно сощурился «Еретик» - правда глаза колет?
Не хочется слушать правду о себе?

- Когда ты, своей тарабарщиной, пытался оправдаться
перед собой, мне это нравилось. Если человек оправдывается, значит, он
не безнадежен, значит, понимает что не прав. Только прежде чем хаять
Христа, надо знать, ЧТО, он, все-таки, проповедывал.

- Да! Интересно! И в чем же я не прав?



-



’

u



8

D

†

¬

oe

h}|

hUe

hUe

hUe

hUe

hUe

b

’

h»

h

h‡

h‡

* - Христос проповедывал, десять заповедей и семь
смертных грехов. Прелюбодеяние относится к заповеди, а чревоугодие к
смертному греху, а ты все в одну кучу собрал. Про твое «аутофаде» я тебе
уже говорил. А ночь, во время которой резали протестантов, названа в
честь святого Варфоломея, и нет такого святого Вормолофей. Что касается
определения оперов, как слуг сатаны, тут ты опять все перепутал.
Моральными уродами вы уже к нам попадаете, потому что многие вместо,
Бога, под его видом, запускают в душу беса. И по аналогии, нам скорей
подойдет звание «иезуиты», то есть «псы господни». Ты, «Еретик», не
просто вор, ты вор в квадрате, ты воруешь не вещи, воруешь веру и это
плохо, со всех точек зрения, даже с точки зрения твоего индивидуального
Бога. Ты это знаешь, иначе не переубеждал бы ни меня, ни себя в
обратном. В место того что бы лезть в дебри в которых ты ни черта не
смыслишь, попытайся разобраться в нестыковках вашего уголовного мира.

- Это, каких?

- Воровать плохо, не красиво! Это знают все, в этом
убежден каждый нормальный человек, этому учат с детства, за это детей по
рукам бьют. Но не в вашем мире. У вас воровство возведено в ранг
доблести, воров уважают, их коронуют, назначают смотрящими. О звании
«вор в законе» мечтает каждый щипач, каждый форточник, новые русские
башляют бешенные деньги что бы короноваться. Хотя, что бы что то
«стырить», большого ума не надо, достаточно сочинить себе в оправдание
теорию, вроде той, что ты мне только что изложил, и все, совесть спит,
воруй спокойно. А вот, что бы удержаться от воровства, да и еще когда на
сто процентов уверен, что ни кто не увидит, ни кто не узнает, когда
что-то или кто-то, так и шепчет в ухо: «Возьми, не бойся! Потом жалеть
будешь!», вот для этого, действительно, нужна огромная сила воли, я бы
даже сказал мужество. И когда ты мне объяснишь этот парадокс, да так,
что бы это было логично с точки зрения нормального человека, а не ваших
волчих понятий, вот тогда и поговорим о высоких материях. Я думаю, Рома,
что, все таки, Бог тебя накажет.

Только Балясов произнес последнюю фразу, как в дверь
требовательно постучали. После приглашающего: «Да!», в кабинет вошел
самый настоящий поп, огромных размеров, с шикарной окладистой бородой,
одетый в черную, атласную рясу, с большим крестом на груди. По привычке
поднял ко лбу троеперстие, что бы перекрестится, но увидев портрет
Феликса Эдмундовича, брезгливо сплюнул, достал носовой платок, больше
похожий на простыню, трубно высморкался и наконец, обратил свой взор на
Балясова:

- Мир дому сему. Я отец Гавриил, настоятель храма,
из которого лиходеи уворовали лики святые. Хочу вернуть святыни на
место, Богом определенное.

- Вас не правильно информировали, – поднимаясь
из-за стола, Балясов лихорадочно пытался вспомнить, как обращаться к
священнослужителю. Кроме, «ваше преосвященство» на ум ничего не
приходило, но это было, явно, не из той оперы – товарищ… э-э-э,
господин настоятель, иконы у следователя, а у меня только тот самый
лиходей, который умыкнул святые лики.

- Этот, что ли – пренебрежительно ткнул пальцем в
«Еретика», отец Гавриил, и для чего-то стал закатывать рукав рясы. Рома,
который до этого внимательно разглядывал отца-настоятеля, все шире
открывая рот от удивления, стал медленно подниматься со стула:

- Лопата, ты? – это последние, что успел спросить
Рома у батюшки, прежде чем увесистый кулак настоятеля, въехал в ухо
осквернителю храма, отправив того в глубокий нокаут.

- Не богохульствуй, сын мой – по-отечески
наставительно ответил батюшка в след летящему в угол «Еретику»

Балясов растерянно перевел взгляд с Леши Подлеснова, он же
«Лопата», он же отец Гавриил, на смирно лежащего в углу, в полной
прострации, «Еврюжонка»

- Ты что, батюшка, охренел?

- Прости, Господи, мою душу грешную! –
перекрестился отец Гавриил – и ты прости, Владимир Викторович, ну уж
больно соблазн велик был. Много лет я мечтал об этом, и вот Господь
сподобил, встретить этого козла.

Балясов наклонился над Кауфманом

- Ты его случайно не завалил? Еще не хватало что бы
он здесь «ласты склеил». Хотя с другой стороны это будет самое быстрое
раскрытие «мокрухи» – рассуждал сам с собой Балясов, шлепая Кауфмана по
щекам – да наверное, и последнее в моей карьере.

- Ни что! Очухается! Это хорошие люди рано из жизни
уходят, а всякая сволочь долго живет.

- Ты на что это, божий одуванчик, намекаешь? –
возмутился Балясов

- Ой, извини, Владимир Викторович, я не вас, имел
ввиду

«Еретик», наконец открыл глаза. Правда, один глаз смотрел
влево вниз, другой, вправо вверх. Потряс головой, собирая их в кучу,
наконец, собрал. Кое-как поднялся, сел на полу, привалившись к стене

- Что это было? – щупая челюсть, прошепелявил, еще
не совсем пришедший в себя, Рома

- Божья кара, пес смердящий! – «Лопата» закатав
второй рукав, стал надвигаться на «Еретика», решив, для верности,
наложить еще одну епитимью… с левой. Балясов встал между ними, попытался
отодвинуть назад, прущего вперед, всей мощью необъятной туши, святого
отца, но получилось только остановить:

- Все! Все! Батюшка, тор-р-мози, возьми себя в
руки. Ты мне подозреваемого искалечишь!

- Ладно, пусть живет – осадил святой отец, раскатав
рукава - Владимир Викторович, как фамилия следователя, который ведет
дело? Пойду, заявление заберу.

- Шо, опять не имеете претензий? «Еврюжонок» уже
двадцатый раз уходит от наказания по вашей милости.

- Ни что, Бог накажет. Да и не хочу быть похожим
на него – многозначительно произнес «Лопата», кивнув на «Еврюжонка».
Услышав последнюю фразу, Балясов понял, уговаривать бесполезно

- Начальник, голова раскалывается и тошнит – заныл
«Еретик»

Балясов позвонил в дежурную часть, попросил вызвать «Скорую
помощь». Через пятнадцать минут «Еретик», был отправлен в больницу. К
слову сказать, за ним приехала та же бригада, что утром забирала
«скинхедов». Врач более чем внимательно и с некоторым подозрением
посмотрел на Балясова. По всей видимости, его стали терзать смутные
сомнения, когда рядом с избитым Кауфманом, он увидел того же мента, что
утром крутился рядом с избитыми «скинами». Ему и в голову не могло
прийти, что причиной некоторого недомогания Ромы, мог стать, находящийся
здесь же, батюшка. Как только дверь за «Еврюжонком» и сопровождающими
его лицами, закрылась, Балясов наконец задал вопрос, который мучил его с
того момента, как только он узнал в отце Гаврииле, «Лопату»:

- Ну, Лоп…, э-э-э, Алексей Леонидович, расскажи, как
же тебя угораздило переквалифицироваться в батюшки?

- Тьфу, Господи! Слово то, какое-то сатанинское,
«переквалифицировался». Я по зову души и сердца. Все просто, Владимир
Викторович, как божий день. Откинулся с зоны, ни работы, ни семьи, ни
хаты. Помыкался, помыкался, да и решил, однажды, в электричке, поставить
на гоп-стоп, одного фраера. А он, вместо того что б испугаться, завел со
мной беседу, о Боге, о душе, о вере. Долго говорил. И так проникли в
душу мне слова его, что поверил я ему. Сошел вместе с ним с электрички и
пошел за ним. Так и оказался в монастыре, послушником, а человек тот
оказался настоятелем того монастыря. Ну а дальше, дальше вам не
интересно будет, да и некогда мне, паства ждет, со святыми ликами.


- Жаль, «Еретику» не встретился такой человек.

- Кому?

- А, так ты не в курсе, «Еврюжонка» так на зоне
окрестили.

- Ба! Так «Еврюжонок» и есть тот самый «Еретик», что
церкви колупает

- Тот самый. Может, передумаешь забирать заявление?

- Не передумаю. Пути Господни не исповедимы, Владимир
Викторович, может я и есть, тот человек, кто наставит на путь истинный
этого грешника. Моя задача, как пастыря, возвращать в лоно церкви,
заблудших овец.

- Овца! Ты ж его только что, «козлом» называл!

- И козлов тоже.

- Трудно тебе будет, у него такая каша в голове. Целую
теорию сочинил, почему воровать иконы, не грех.

- Ни што! Мне к трудностям не привыкать. Если что,
кадила не пожалею.

- Чего?

- Да ладно, проехали. Ну, прощай, Владимир Викторович,
храни тебя Господь.

- И тебя пусть не оставит!

На следующий день, после описываемых событий, хмурый
начальник уголовного розыска, «торжественно» вручил Балясову материал о
краже из церкви.

- На! Бездельник, «рожай» «отказной», раз умудрился
«захерить» раскрытое преступление. Стареешь, Балясов, я думал, ты из
него еще пару эпизодов вытряхнешь, а ты, адвокат хренов, взял и дело
развалил. Молодец!

Что можно было ответить, на справедливое замечание
Василича? Его можно понять, ему нужна была «палка» в отчет. О, её
величество «Палка»! Волшебная «Палка»! Она казнит и милует; может стать
подпоркой, а может сделать подножку; в секунду ломает карьеру, и в
минуту выстраивает шаткую лестницу для ее роста. И будь ты семи пядей во
лбу, попробуй не уважить её, и она непременно шарахнет тебя по «тыкве».
Ну а если ты бездарность, не беда, держись за неё, научись ею
манипулировать, и она вывезет тебя наверх. И летят журавлиным клином,
далекие от правды, а ещё более далекие от жизни, нашпигованные «палками»
отчеты, туда, наверх. К тому, кто научился ими жонглировать, кто сдувая
с них не существующие пылинки, чувствуя собственную значимость и
нужность, тут же сядет писать приказы, указания, уведомления,
рекомендации, о том как улучшить, упрочить, усилить, проверить,
наказать, доложить. При этом, не забудет о главном; отдавая дань
уважения Её Величеству «Палке», будет требовать новых «палок», к тем,
что уже есть. Прекрасно понимая, чем больше «палок» будут подпирать его
кресло, тем дольше он в нем просидит.

В случае с Кауфманом обиднее всего, для Василича, было то,
что ни чего и раскрывать то, в принципе, не надо было. Задержан на
месте, схвачен с поличным, признался сразу. А теперь, вместо того, что
бы доложить наверх об очередном раскрытом преступлении и черкнуть
очередную «палку» в отчет, приходилось тратить время на «отказной»,
который, ни одной «палкой» не учитывался.

Казалось бы, написать постановление об отказе в возбуждении
уголовного дела, пара пустяков, но не тут то было. Во-первых; в
уголовно-процессуальном кодексе есть статья за номером пять, а в ней
есть пункты, определяющие основания, по которым можно было отказать в
возбуждении уголовного дела. Оснований же, для прекращения дела о краже
из церкви, в этой статье предусмотрено не было. Балясову надо было
переопросить всех участников дела, основательно переработать материал,
да так, что бы он идеально лёг в прокрустово ложе одного из пунктов этой
статьи. А это работа на корзину, и ни кто за это не похвалит, и
морального удовлетворения от такой работы не получишь. Во-вторых; всякая
писанина, была самым не любимым делом оперов, настолько не любимым, что
каждый готов был сутками сидеть в засаде, допрашивать подозреваемых,
гоняться по району, вынюхивая, выслеживая, выясняя, только бы, не
писать.

Балясов закинул материал в сейф, решив дождаться, когда
будет настрой. Неделю настраивался, напрягал силу воли, пытаясь
заставить себя сесть за «отказной», ну нет, не появлялось желание и все
тут! Неожиданно, у Балясова возник такой настрой, даже скорее не
настрой, а страстное желание взяться за дело. Правда, не по собственной
воле, а токмо благодаря Василичу. Начальник на то и существует, что б
карась не дремал. В субботу, вернувшись с совещания, красный как рак,
Дивов, вызвал к себе Балясова. Не приглашая сесть, проорал перед ним
пятиминутный монолог, о пользе исполнительской дисциплины, где, в
витиеватые выражения отборного мата, золотой нитью вплелись всего четыре
цензурных слова: «балбес, полчаса, уволю, иди». Когда Дивов закончил,
Балясов, показывая усердие, лихо развернулся на каблуках, и хотел было,
так же лихо выскочить из кабинета. Но, видимо находясь под впечатлением
от разноса, с первого раза в дверь не попал, врезавшись лбом в косяк. Со
второй попытки, в проем вписался, но толкнув, несколько раз дверь
плечом, открыть, почему-то, не смог. Тыркался он так до тех пор, пока
его не осенило, повернуть ручку в низ.

Бодренько влетев в кабинет, Балясов развернул бурную
деятельность. Для начала, достал из сейфа материал, сложил в папку, из
вороха ручек нашел пишушюю. Затем позвонил в больницу, убедился, что
Кауфман еще лежит, тут же отзвонился отцу Гавриилу, договорившись,
встретится через час. За всем этим заинтересованно наблюдал Сороконогов:

- Кто это так тебя наскипидарил? – поинтересовался
Сергей, но ответа не получил, так как дверь за Балясовым уже
захлопнулась.

Здание травмотологического отделения больницы номер четыре,
утопало в зелени. Постриженная трава, вскопанные деревья, побеленные
бордюры, убранный мусор, приятно радовали глаз. «К проверке, что ли,
готовятся?». Завернув за угол, Балясов столкнулся с отцом Гавриилом

- Ба-а-а! Какими судьбами – раскрыл объятия батюшка –
мы ж, вроде, договорились через час, у вас в кабинете

- Да я и не думал что ты, э-э-э…вы, здесь. - Ловко
увернувшись от объятий, Балясов поздоровался за руку - Кауфмана решили
проведать?

- Кауфмана? А, нет. К нему я наведался на следующий
день, после того как побывал у вас. С тех пор здесь. Каждый день. Я
здесь, что то, вроде святого спецназа организовал.

- Чего?

- Святой спецназ, из ходячих больных. Помогаем тяжело
больным, кормим, водим на процедуры, благоустраиваем территорию, убираем
в палатах, лавочки отремонтировали.

- Батюшка, – раздалось за спиной. Балясов обернулся
перед ним стоял парень лет восемнадцати, в стиранной вытертой пижаме, не
определенного цвета, с перевязанным подбородком. Кого-то он ему
напоминал – Мы закончили, что дальше?

- Мусор у бомбоубежища видели?

- Да.

- Займитесь им

- Мусором?! – парень выразительно покосился на Балясова –
Мусором займемся с удовольствием! – прыснув в кулак, исчез за углом

«Ё – моё! Это ж «Геббельс»!» - вспомнил Балясов – «Интересно,
и как расценивать его не двусмысленный намек? Хорошо шутканул, сучонок!
Не подкопаешься».

- А этот что, тоже в твоем спецназе?

- Денис? Конечно! Хороший парень, он и еще один, Иваном
зовут, составляют костяк организации. Кстати, Владимир Викторович, их
какой-то бандит избил, документы, деньги, сотовые телефоны отобрал.
Деньги и телефоны, черт с ними! Помоги восстановить документы, парням.

- А что же они в милицию не заявили?

- Я учу их всепрощению. Как Господь нас учит. Бог накажет
того гада. Менту, что приезжал их опрашивать, сказали, что подрались
между собой. Ну что поможешь?

- Конечно, помогу – хищная улыбка заиграла на лице
Балясова – пусть приходят, но не ко мне, а к Сороконогову, это он у нас
спец по таким делам.

- Спаси тебя Бог

- А «Еретик» что ж, неужели утки выносит?

- Нет. Штудирует молитвенник. Для вступления в святой
спецназ, нужен необходимый минимум знаний. Не сдаст сегодня, наложу
епитимью, будет всю ночь горшки таскать.

- Да-а-а! Круто у тебя здесь все поставлено. Алексей
Леонидович, а где твой крест?

- Крест? – Батюшка машинально хлопнул себя по груди.
Задумался, вспоминая, где он мог его оставить. Поднял глаза на Балясова.

- «Еврюжонок»!!! – одновременно громко догадались бывший
вор, и действующий опер и, не сговариваясь, припустили к зданию
больницы.

Вихрем ворвавшись в палату, отец Гавриил и Балясов увидели
аккуратно заправленную постель, пустую тумбочку и сиротливо лежащий на
ней молитвенник. Между страниц лежала записка: «Прощай, плюшка в рясе,
никогда себе не прощу, что целую неделю, я «Еретик», называл тебя
«Лопата», своего подельника, Батюшкой. Крест, сам понимаешь, скромная
компенсация за невыносимые, моральные страдания. С приветом «Еретик».

- Да, горбатого могила исправит.

- Ни што. Поймаю, козла, убью! – скомкал в кулаке записку
отец Гавриил

- Алексей Леонидович, а как же всепрощение? Того гада,
что якобы пацанов избил и деньги с документами забрал, ты простил, а
«Еретик» чем хуже?

- Ты, Владимир Викторович, не путай, Божий дар с
яичницей. То бандит! А моими руками свершится Божья кара. Этот, грешник,
украл святыню. Свя-ты-ню!!! Неужели не понятно?

- Ладно, Алексей Леонидович, некогда мне вести с тобой
теологические споры, лучше напиши заявление, найду я тебе «Еретика», не
впервой.

- А! – махнул рукой отец Гавриил, и хотел еще, что-то
добавить, но тут его внимание привлекла молоденькая, взволнованная
практикантка, бежавшая по лестнице, навстречу священнику.

- Батюшка! Батюшка! Вас в приемный покой просят, там
Кауфмана привезли, под машину попал.

- Ого! – только и смог произнести удивленный батюшка и
подхватив полы рясы, рысью поскакал, перепрыгивая через три ступеньки.
Балясов старался не отставать

Первое что увидели отец Гавриил и Балясов, вбежав в приемный
покой, это то как дежурный врач, врач скорой помощи, медсестра и
санитар, пытались силой удержать на носилках, вырывающегося «Еретика»,
который при этом орал как резанный, называл присутствующих,
врачами-убийцами и требовал немедленно отвезти его в любую другую
больницу.

- Кхе! Кхе! – Кауфман затих, вжал голову в плечи,
медленно повернулся. Не отрывая, расширенных от страха, глаз от
священника, пошарил за пазухой, вытащил крест и, протягивая отцу
Гавриилу, запричитал:

- Все! Батюшка! Брэк! Бес попутал! Прости мою душу
грешную! Больше не повториться! Сам не знаю, как произошло. Сидел, читал
молитву, вдруг голос сверху… ой снизу, нет с боку: « Напиши записку,
укради крест!», «Напиши записку, укради крест!» Искуплю-ю-ю!

- Что с ним? – поинтересовался отец Гавриил у врача.
Врач скорой помощи, утирая пот со лба, устало ответил:

- Перебегал дорогу, попал под машину. Перелом ноги,
руки. Перелом двух ребр и сотрясение под вопросом

- Ясно - стал закатывать рукава батюшка.

- Алексей Леонидович, - положил руку на плечо
священника, Балясов – мне он нужен живой, мне его еще опросить надо

- Окстись, Владимир Викторович, я собираюсь помочь
загипсовать ему конечности – не оценил шутку Балясова, отец Гавриил

- А, ну тогда ладно! - и уже Кауфману – А я тебе
говорил, Рома, Бог тебя накажет.

К О Н
Е Ц







































PAGE \* MERGEFORMAT 12