ЦАРЕВНА - ЛЯГУШКА

                                       
                                                         
                                                                                                                                                               ЦАРЕВНА — ЛЯГУШКА                                                                                        
                                                                                                                                    
 
   Оказывается, младший брат вовсе не хотел жениться, он умышленно выстрелил из лука в сторону болота, а сам стал на охоту собираться, как его остановил отец.
— Не дури сынок, хоть корову(1) приведи все равно обвенчаю.
  Пришлось идти за стрелой. К его огромному разочарованию на болоте его уже ждали. Мужчина средних лет с лицом татарина и легким еврейским говорком разгуливал по болоту, как по царским палатам. На плече у него сидел черный ворон.
-Леший,- сразу сообразил царевич. Именно таким людская молва и рисовала лешего.
-А вот и женишок пожаловал,- сказал леший, обращаясь к жабе. В глазу  у суженой торчала злополучная стрела. Отвертеться было невозможно. Но Иван решил попробовать, пуская в ход весь свой дипломатический талант:
-О, великий царь большого, малого и белого леса! Боюсь, что невеста не совсем соответст­вует стандартам царским.
-Ах, это? Какие пустяки. Сейчас наука такие чудеса делает. Смотри. — Леший вытащил стрелу вместе с глазом и небрежно, не глядя, выбросил в болото. Затем вынул из  кармана своего пиджака  лампочку Ильича и ввернул ее в пустующую глазницу. Новый глаз невозможно было отличить от  настоящего.- Иди, бери свое счастье.
  Царевич не успел сделать и пару шагов, как трясина чуть не поглотила его. Пустил он в ход все слова заговорные, что слышал на конюшне, на кухне, на псарне и в кабаке и выбрался на  землю твердую.
-Кто ж без заговору по болоту ходит? – нахохотавшись вволю, сказал леший. – Аль не ви­дишь, что написано?
  Он указал на доску, приколоченную к усохшему древу. На ней топором были вырублены буковки.
-Видеть то вижу,- молвил царевич, — да только не силен я буковки в связки связывать. Разбе­гаются буковки как зайцы.
 Тогда повторяй за мной, —  молвил леший.
-Вся власть советам.
-Вся власть советам,- сказал добрый молодец, и ноги сами понесли его к суженой. Завернул он ее в платочек бережно, как скупой купец свое богатство.
— Говоришь, не силен буковки в связки связывать,- уставил без промаха бьющий глаз леший в царевича.
— Как же ты будешь более сложную информацию к общему знаменателю приводить, коль с буковками справиться не можешь? – говорил лесной царь, как будто сердце с под слов выма­тывал.
— Как сенатом управлять будешь? Разбегутся твои сенаторы, кто в лес, кто по дрова. Чай не в лесу живешь? – как будто душу тащил с под фраз.- Ладно, дам я тебе кухарку.
 Кухарка оказалась с усами.
— Почто усы у нее?- весьма удивился царевич,- отродясь такого не видел.
— Страдает, красна девица, — объяснил леший.- Ее на фабрике звезд в царевны готовили, а как проведали, что она с лесной нечистью знается то и вытурили, как общее бессознательное в натуре. С тех пор и усы брить перестала. 
 Домой шли молча. Только у ворот царевич спросил у кухарки:
— Как зовут тебя, красная?
— Можешь звать меня Дато.
 Как узрели братья кухарку, сразу с расспросами полезли:
— Ты, что братец, теперь голубой?
— С чего вы так?
— Может ты, братец, после вчерашнего, невесту как следует не разглядел? – смеясь, сказал старшой.- Уж больно усы у нее страшные.
— Не невеста это вовсе, а кухарка.
— Кухарка? – еще больше удивились братья.
-А невеста где?
 Пришлось показать невесту. Парни так и грохнулись наземь.
  Обвенчали всех братьев по — русскому обычаю; лягушку держали на блюде.
  Захотел царь однажды посмотреть от невесток дары, которая из них лучшая мастерица. От­дал приказ. Закручинился Иван – царевич, а лягушке все дрын – трава, знай себе, по полу пол­зает да квакает.
  Уснул царевич, выползла жаба на улицу, как тоска зеленая на похмелье, кожух сбросила, сделалась красной девицей да как заорет:
— Няньки – маньки! Сделайте то – то!
  Няньки – маньки вмиг принесли рубашку самой лучшей работы.
  Поднесли братья свои подарки пред светлые очи царя – батюшки. Обрадовался тот обновке от меньшого брата.
— Вот это рубашка – во Христов день одевать!
  Принял рубашку от среднего брата:
-Только в баню в ней ходить!
  А у большого брата взял рубашку и сказал:
— В черной избе ее носить!
  Задумались  старшие братья.
   Царь новый приказ дает. Захотелось ему невестиных хлебов отведать.
  Решили жены старших братьев проследить за лягушкой, чем зря рисковать. А лягушка взяла да и показала им чего их хитрость стоит. Сделала в печи дыру. Потом слепила из теста человека маленького и говорит ему: Молодой человек не делайте нам Англию. И бросила его прямо в угли. Ничего из того не поняли невестки да и побежали делать то же самое.
  Лягушка из печи все выгребла, печь в порядок привела, на крылечко прыг, из кожуха вы­вернулась и нянькам – манькам новое поручение дает:
— Состряпать таких хлебов, каких ее батюшка только по воскресеньям да по праздникам ел.  
  Братья с подношениями к отцу. Посмотрел царь на хлебы старших: — Уж эти будут зажигать, так зажигать, таким басурманкам все нипочем. — Да и отослал на кухню. А Ванькин хлеб похвалил.  — Такой хлеб только во Христов день есть, — сказал царь.
  После того вздумалось царю бал устроить, посмотреть, которая из снох лучше пляшет.
  Старшие братья обрадовались, опять слезно слезно задумался  Иван – царевич. Ну, куда ему с жабой на бал ехать. Немного успокоила его лягушка: Езжай сам, я через час буду.
  Приехал, старшие братья со своими женами уже там. Уборы на них от самых лучших куте­рье, жены в золоте, в шелках, в дорогих прикрасах. Одной лягушки нет. Вдруг туча набежала.
— Кажется, дождь начинается, — говорят старшие братья.
— Это моя жена дождевой росой умывается, — отвечает Иван.
— Да ты что Иван? – смеются братья.
  Немного времени прошло, ударила молния.
— Это моя жена в дорогие наряды убирается, — говорит Иван.
  Братья только плечами пожимают:
— Дурак не дурак, а умный да не так.
  Грянул гром, аж дворец затрясся.
— Бандитский Петербург,- сказал старший брат.
— Семнадцатый год, революция, — сказал средний.
— Моя голубка на бал едет, — сказал меньший.
  А тут и карета подъехала, шестерка коней как змеи. Вышла царевна из кареты, всех оторопь взяла – такая красавица!
— Полки со знаменами и те не сравняются с ней, — только и молвил царь.
— Сели обедать, все глаз с нее не сводят. Царевна кусочек в рот положит, кусочек в рукав, ложку в рот, ложку в рукав. Остальные снохи, видя это и себе, стали делать то же.              
  Дошла очередь до танцев. Царь старших снох приглашает. Те на меньшую стрелки перево­дят. Та тотчас подхватила Ивана – царевича и пошла в пляс. Махнула правой рукой – стал лес дремучий, а в том лесу люди деревья топорами рубят. Махнула левой – канал от моря Белого до моря Балтийского пролег. У всех прямо таки дух захватило, как будто сами в нем по ко­лено в ледяной воде стояли.
  Другие снохи пошли плясать. Махнули плясуньи правой рукой, кости полетели, как пули из пулемета. Чуть людям глаза не повыбивали. Мах­нули левой – вода полилась прямо в очи собравшимся. А им хоть бы хны, знай, себе пляшут да хохочут:
— Хорошо, сестренка, мы их умыли!
  Испортили людям праздник.
  Перед концом бала поспешил царевич домой.  Нашел быстро женин кожух, да и сжег его.
  Приехала царевна домой, хватилась кожуха: нет его!
 Легла спать с Иваном – царевичем; перед утром и говорит ему:
— Ну, Иван – царевич, немного ты не потерпел; твоя бы я была, а теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве.
— Так нечестно! – возопил Иван – царевич, — из мужниного еще теплого ложа убегать.
  Пришлось царевне всю правду мужу рассказать: как взяла она кредит в Интеллектбанке (2) на три года, а вернуть не вернула, вот и повис на ней долг жабьей шкурой.
— Теперь придется отрабатывать, — сказала и исчезла.
   Затосковал царевич без жены. Пошел на кухню; авось кухарка что – нибудь знает.
— Проснись, царевич, — отвечали на кухне, — твоя кухарка нынче государством правит. Ищи ее в тронном зале.
  Пошел в тронный зал с недобрым предчувствием. Точно — сидит на батюшкином троне ку­харка; табачок дорогой курит, коньячок армянский попивает, усы от удовольствия облизы­вает.
  Первый раз в жизни оробел царевич, почему — то лес с дровосеками перед глазами встал. Со Змеем Горынычем дрался – не робел, а тут сплоховал. Не знает, как и обратиться.
— Что плохо без жены, касатик? – спрашивает венценосная. – Некому теперь ума тебе вста­вить. Придется со мной век коротать; али я тебе не партия?
  И выпускает дым колечками прямо в глаза царевичу.
— Так я ж традиционной ориентации.
-  Ха – ха – ха, — расхохоталась партия так, что чуть из френча своего не выпала. – Не робей, паря. Брак будет дефективный. За отца тебе буду. Всем народам за отца буду.
— Крепкий, видно, коньяк, — подумал царевич, — хотя, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
— Хочешь, обижайся, Ваня, хочешь – нет, но мы теперь с тобой два сапога пара, — продолжала плести свою интригу партия захмелевшим языком. – Ты когда идолище поганое одолел, что с ним сделал?
— Сжег я идолище поганое, а пепел по ветру развеял.
— Никто тебя не принуждал – сам во всем признался. Выбирай: или ты меня в загс ведешь, или я тебя к палачу.
  Были у царевича глаза на мокром месте, объявились на лобном.
— Как так за доброе дело казнить?
— Подарить ветру силу и власть идолища поганого – государственное преступление, а ты на­зываешь его добрым делом? Шалун. – Пригрозила перстом партия. — Откуда нынче ветер дует, знаешь? С Петровки ветер дует, нынче там рыцари без страха и упрека.
  И занавесочку железную на окошечко царевичу повесить приказала. Чтобы совсем забыл свою зазнобу.
  Свадьбу сыграли пышную, на весь мир. Не обошлось, конечно, без мордобоя. Есть такая традиция на Руси. Свадьба была уже в самом разгаре. Гости порядком захмелели. Кто – то крикнул: горько. Невеста встала и мягко положила руку на плечо жениху; сиди, мол, не рыпайся.
— Тут некоторые высказались: горько. Неправильная мысль — не горько, а даже наоборот – жить стало лучше, жить стало веселей. Следите за своей речью, товарищи.
  Невеста постучала курительной трубкой по графину с казенкой, призывая к тишине, и про­должила:
— Надо полагать, что элементы современного языка были заложены еще в глубокой древно­сти, до эпохи рабства. Это был язык не сложный, с очень скудным словарным фондом, но со своим грамматическим строем, правда, примитивным, но все же грамматическим строем.(3)
( И. В. Сталин, « Марксизм и вопросы языкознания», изд. Госполитиздат, 1950.)
Например, му – му, гав – гав.
— Короче, Дато, — не выдержала дружка, — у людей трубы горят.
— Мозги у нас телячьи, зато сердце преданное – собачье, — закончила невеста и чмокнув жениха в чело села. От избытка чувств царевич уронил буйну голо­вушку в тарелку с украинским борщом. Но был быстро приведен в порядок любящей поло­виной и нежданно обрел дар речи:
— Какая гадость этот ваш геноцид!
 В носу у него торчала красная перчина.
-Ты зачем собак на ошейники подвесила? – спросила дружка у невесты.
— Гостей полон двор, порвут.
— А ты отвяжи их совсем, пусть и они погуляют.
— Ты что, серый, они ж голодные. Тебя первого и порвут, мы же не в Берлине, — шепнула на ухо.
— А вот и не порвут, — рявкнула дружка и волчьей пастью схватила невесту за горло. Такую блокаду верхних дыхательных путей устроила подруге, еле вырвалась.
— Фашистская морда вероломная! Я ж тебя с сосочки выкормила, когда твою мать охотники убили.
  Дохнула перегаром на серого. У того мозги и помутились.
— Бей жидов, спасай Россию! – заорал он и полез целоваться с невестой. Та сгребла его в охапку и покатились кубарем под стол. Еле разняли их. Серый сразу околел, а невесту дворцовые лекари  долго в чувства приводили, да так и не привели.
  А царевну молодую занесла нелегкая за тридевять земель, в самую что ни есть Америку  с малым дитем на руках и бросила посреди улицы прямо под ноги менеджера Интеллектбанка.
Менеджер монеткой играется. Подбросит — на лету поймает, царевне глазки строит – уж больно хороша!
— Сейчас брошу жребий, — говорит, смеясь, — выпадет орел – пойдешь в ресторан работать. Решка – в стриптиз – бар.
  Подбросил и поймал на лету двумя пальцами, указательным и средним. Повертел перед
девушкой.
— Твоя жизнь — сама выбирай, а должок отработай.
  Собрался царевич в путь дорожку, с тятькой с мамкой распрощался, вышел на большую дорогу и задумался, куда путь держать. А по дороге той чумаки соль телегами везли. Шесть телег да дюжина волов да честна компания. А последней паре круторогих слепни совсем очи заели, и они чуть не наехали на царевича. Наехать то не наехали, а телегой зацепили да так, что он в канаве придорожной оказался. А чумаки вместо того, чтобы в ножки пасть да прощеньица попросить у наследника престола, подняли его на смех.
— Дорога не конь, копытом не ударит да ты видно сиротка-подкидыш, тебя жаба грудью выкормила, а таким и канава дорога.
  Воротился царевич домой, пал матушке родной на грудь весь в слезах и рассказал о своем злоключении. Сели они за стол и стали соображать втроем. Соображали, соображали, да так ничего и не сообразили, уж больно круто чумаки загнули.
 Потерял царевич и сон и аппетит, что за притча такая с ним приключилась? Все едят, за обе щеки уписывают, а он знай себе, шарики хлебные скатает, на три кучки раскладет и все на них смотрит. На третий день, когда все отобедавши уже из – за стола вставать начали, хлопнул вдруг царевич себя по голове и слово молвил: Не соображать надобно было на счет царства, а делить.
— Что делить? – удивился старший брат, — уже давно поделено.
— Или тебе твое болото не нравится? – спросил средний. – Так ты ж сам туда стрелял.
— Да я не про наше, я про тридесятое.
— Отродясь такого не слыхал, — говорит старший брат, — триединое знаю, так оно на небе.
— Да нам невеждам туда дорога заказана, — говорит средний, — ежель учиться будешь?
— Придется, коль время пришло, — молвил Иван – царевич и направил свои стопы прямо на небо, то бишь в библиотеку.
  Взял царевич Книгу книг и стал учиться буковки в связки связывать. Начал с грудного молока, символы жизни и символы смерти по книгам пророческим изучать, хватит уж по сибирским меркам жить. А как зубки прорезались, начал и хлебушек жевать, « Апокалипсис» изучать да Всевышнего благословлять. К концу третьего года уже и законы мироздания понимать начал.
— Благословите меня батюшка, благословите меня матушка, пойду жену свою законную, душу — зазнобу свою из полону выручать. Ударю лихом оземь, коль на то воля Господня, — сказал царевич отцу матери и в путь собрался. Перцу взял в суму да кость баранью да водицы свяченой и пошел в чисто поле. Поплескал на него водицей свяченой, а оно оказалось и вовсе не чисто. Стоит посреди него изба безногая, круторогая и собачка маленькая ее стережет. Увидела царевича и давай лаять, а сама на глазах все растет и растет и уже намерилась и царевича проглотить. Выхватил тогда из сумы царевич кость баранью (4), да и бросил ей в пасть. Она и пала бездыханной. Думал царевич, что одолел он лихо, да как бы, ни так. Вылетело из избушки лихо трезвое, лихо резвое в мундире солдатском да с чином статским  и с погонами на плечах. На одном плече шестерка бубен, на другом шестерка червей. Распоясалось лихо трезвое лихо резвое и в пляс пустилось. А из пояса огурчики нежинские зеленые высыпались и рассыпались по всему полю как евреи по всему белу свету. А лихо все пляшет, на одной правой ножке вертится, так ему жить хочется, а левой ножки совсем нет. Крутилось, вертелось да и оземь грохнулось, чин штатский от него отвалился, стало лихо совсем безногим да и свалилось под тын. А чин штатский адвокатский: Чего изволите? А сам все карандашики стружит.
— Да вот жена сбежала, помогите найти.
— Поможем, а как же иначе, беглые души искать наша обязанность.
  Щелкнул чин штатский адвокатский пальцами, с неба лепестки роз посыпались, такой запах разлился, что царевич сознания лишился. Долго ли коротко спал, не помнит, спохватился, огляделся, а то не лепестки вовсе, а справки волокитские. Напихал чин штатский адвокатский в огромный мешок все справки, взвалил царевичу на плечи и говорит: Как заполните, так и приходите, товарищ.
— Тамбовский волк тебе товарищ, — ответил царевич и грохнул мешок оземь.
  Пыль рассеялась, а вокруг ничего нет, один парламент стоит. А вверху большими буквами      лозунг: Дети – наше будущее, а под ними крохотными: После нас хоть потоп.
  Железная логика, — подумал царевич, да и поскорее ноги уносить с гиблого места. Долго ли коротко шел, на клеверное поле вышел. Кругом такая лепота: клевер цветет, кажется, лихо никогда сюда не хаживало. Пчелы низко летают, мед собирают. Вот, наверное, где правда в почете, — подумал царевич да решил на всякий случай проверить. Брызнул водой свяченой, поле вмиг исчезло, а вместо него сад ботанический. Деревья и цветы редкостные со всего свету собраны, запах обалденный, просто весна вечная. Посреди саду свинья его стережет. А то вовсе не сад был, а лихо пьяное окаянное. Своего лика оно не имеет. Только маски без конца меняет, чтобы не узнали его. Устремилась свинья на царевича, а он загодя уж готов был. Не зря три года в библиотеке просидел, выхватил из сумы перцу горького (5) да в пасть нечистую бросил. Свинья вмиг исчезла, а вместо нее Агентство Печати Новость нарисовалось. Вверху девиз: «правды на грош» большими буквами, а ниже совсем мелкими: «купюрой глотку не заткнешь». Вдруг из агентства мальчонка шустрый выбегает.
— Горячие новости, горячие новости, — кричит, а в руках пирожки подбрасывает, так они руки ему обжигают. Ухватил царевич один пирожок и в рот закинул, уж очень был голоден. А пирожок был настолько черств, что бедняга чуть не подавился. Запил он пирожок свяченой водицей да тут его сон и сморил. Пирожок то был заговоренный. Проснулся царевич, смотрит деревня большая, хаты чернеют обгорелые. – Что за лихо приключилось? – спрашивает он. – Кто ж посмел так людей обидеть?
— Так это мы сами и посмели, — отвечают погорельцы.
— Как же так? – удивляется царевич. – Отродясь такого не видал, аль может страховку получить хотели?
— Какую там страховку, — отвечают погорельцы. – Городские бахвалились нам петуха пустить, ежели мы  леворуцию (6) себе в умах не сделаем, а зачем нам леворуция, нам же двумя руками сподручней жар для них загребать. Вот мы сами себе петуха и пустили, у нас своя гордость и  мы завсегда в дым готовые.
  И перстами на горла свои чумазые показывают.
— Дивные дела на свете творятся, — подумал царевич, — коли б сам своими глазами не видел — век бы не поверил.
  И пошел царевич к площади красной, камнями вымощенной, что посреди деревни. А у площади стена кирпичная с именами личными, а у стены два гроба: один — хрустальный с Василисой Премудрой внутри, а второй каменный — с Еленой Прекрасной внутри.(7) И две очереди к гробам тянутся, как реки людские. И каждый норовит царевен в самые губки поцеловать. Авось проснутся.
— И куда ж то братья мои родные смотрят? – сказал в сердцах царевич горько.
— Довольно вам демоны Русь многострадальную морочить! – молвил он и, ухвативши один гроб в одну руку, а другой во вторую, столкнул их лбами, и рассыпались гробы и проснулись царевны. И рухнула стена кирпичная  с именами личными. А площадь красная в яму превратилась, а в ней обереги и амулеты всевозможные, и голоса знакомые слышатся. Разгреб Иван- царевич игрушки демонские непотребные, а под ними братья его родные. Вызволил он их от плену бесовского, а сам превратился в орла и полетел к своей душе – зазнобе, к своей Анне.
 
  Примечания.
1. Красная телица – символ духовенства в иудаизме.
2. Интеллектбанк – подразумевается « Откровение Иоанна Богослова».
3. И. В. Сталин « Марксизм и вопросы языкознания», изд. Госполитиздат, 1950 г».
4. Овца в отличие от собаки и свиньи, которые проглатывают пищу не разжеванной, разжевывает пищу несколько раз, отрыгивая ее. В Библии способ питания символизирует способ мышления. Собака и свинья – легковерные люди, неспособные к критическому мышлению.
5. Горький перец – горькая правда.
6. Леворуция – образное мышление.