Балерина из Театра мёртвых

Так быстро Регишка не бегала, кажется, никогда в жизни… Мимо мелькали пустые лестницы, темные окна, обшарпанные стены бесконечного коридора, по которому полз этот самый черный гроб. Полз не спеша – Тот, Кто лежал в нем, был уверен, что деваться девчонке все равно некуда. Он ведь не знал про Окно! Гроб только на вид был такой крепкий. Иногда, особенно в тех местах, где коридор круто сворачивал, гробовые доски скрипели так сильно, что, казалось, еще чуть-чуть – и он развалится на мелкие щепки. Но Регишка почти не слышала его жалобных скрипов. Лишь изредка, когда она, окончательно выбившись из сил, останавливалась перевести дух, позади слышался скрежет – это дно гроба медленно двигалось вперед по старому, рассохшемуся полу. И Регишка снова бросалась вперед — не дожидаясь, пока из-за поворота выплывет черный, с бахромой, ящик… До спасительного окна оставалось немного – каких-нибудь десять шагов. Нужно было только успеть свернуть за угол… Пока неуклюжий гроб будет поворачивать – Регишка уже сто раз успеет… И она непременно успела бы – даже слегка притормозила перед поворотом! И в этот самый момент с гроба слетела крышка – черная, продолговатая, обитая шероховатой материей, похожей на бархатную бумагу. И тяжеленная — судя по стуку, с которым она приземлилась перед изумленной Регишкой. Эта крышка преградила путь. Тогда Регишка остановилась, слушая, как позади нее скрипят доски пола под неспешно подползающим гробом. Дальше бежать было некуда.
… .
Незадолго перед этим, кажется только вот только что, Регишка и Вовчик, изо всех сил пытались открыть комнату, где стоял вот этот гроб. План был такой: Регишка отвлекает Хозяина разговорами, а Вовчик пытается вскочить на стол и вытащить из гроба медяшку… Тогда Регишка уже не будет во власти Театра Мертвых, а дальше станут действовать по обстоятельствам. Возле двери их и увидел дирижер театрального оркестра – тот самый, что помог Регишке запереть Фридерико в Холодной комнате. Увидев его, Вовчик тихо ахнул. Но Регишка прошептала ему на ухо: «Не бойся, это дирижер, он не страшный…» И приветливо кивнула дирижеру головой.
— Как… какой дирижер? – пробормотал Вовчик, стуча зубами.
Регишка украдкой дернула его за руку.
— Дирижер оркестра. И обернулась к скелету во фраке, почтительно склонившемуся перед ней.
— Мы хотели поговорить с Хозяином. Вы не знаете, почему дверь заперта? Хозяин не может нас принять?
Скелет во фраке засмеялся, стуча голыми зубами – и Регишка почувствовала, что Вовчик все равно боится. Но это и понятно: сама она привыкла к дирижеру, а разве может нормальный человек спокойно смотреть, как смеется человеческий череп? Даже если смех у него самый обыкновенный и вполне человеческий. Разве что хрипловатый немного.
— Глупые дети! – совсем незло, даже как будто с сочувствием, сказал дирижер. – Вам все равно не уйти отсюда. От нас, знаете ли, никто еще не уходил. Почему бы вам не остаться у нас? Ты… — он указал на Регишку костлявым пальцем, — станешь у нас примой –балериной, настоящей звездой. Ты… — костлявый палец переместился и показывал теперь в сторону Вовчика.- В этом месте скелет запнулся, и челюсти его сомкнулись, тихо лязгнув. Но он тут же вновь обнажил в улыбке гнилые, голые зубы: — Вам понравится… У нас, знаете ли, многим нравится…
— Только не нам! – резко крикнул Вовчик. Регишка не сразу догадалась, отчего его голос стал таким пронзительным. Неужто опять от испуга? Но страх Вовчика, странное дело, подействовал на нее успокаивающе: оказывается, боится не она одна. Однако это было минутное облегчение. Потому что совсем близко за поворотом раздались знакомые шаркающие шаги. Вовчик и Регишка почти одновременно вздрогнули и оглянулись. Сзади стоял Хозяин. Его черный плащ слегка колыхался — должно быть, от сквозняков, во множестве гуляющих по коридору. Он не смотрел ни на Вовчика, ни на дирижера – как будто их и не было рядом. Он заговорил с Регишкой. Скелет почтительно убрался в другой конец коридора и, как видно, оттуда собрался наблюдать за происходящим. Хозяин сказал:
— Предлагаю тебе сделку, Регина…
Регишка молчала. Он продолжал:
— Я отпущу этого мальчика. Пусть катится ко всем чертям и поменьше болтает языком. Но за это ты останешься с нами, в нашем Театре. Согласна?
Регишка еще не успела ничего ответить. Вперед выступил Вовчик. Он подошел так близко к Хозяину, что, казалось, еще чуть-чуть – и наступит ему на большие неподвижные ноги в балетных туфлях.
— Нет! Регина не останется в вашем Театре. Мы не для этого пришли сюда…
Хозяин слегка прикоснулся пальцами к Вовчикову лбу и усмехнулся. Он смотрел только на Регину.
— Знаю, для чего вы пришли. Только все это без толку, моя Королева, уверяю тебя. Закончится тем, что мне придется оставить здесь вас обоих – только и всего… — он бегло посмотрел на Вовчика и добавил:
— Хотя курносые танцовщики мне и не к чему.
— А я и не собираюсь быть танцовщиком, — дерзко ответил Вовчик ( по голосу было ясно, что бояться он перестал). – У меня другие планы относительно будущей профессии, ясно Вам? Есть еще вопросы?
Хозяин уперся в Вовчика пустыми глазницами. Снова усмехнулся:
— Ясно! Что ж, мое дело предложить. Как угодно…
Он хлопнул в ладоши – и резкий звук отдался эхом в старых стенах. Откуда-то с самого края потолка тоненькой струйкой посыпалась земля – та самая земля…
— Крест! – отчаянно закричала Регишка.
— Крест! – сипло от перехватившего горло ужаса крикнул Вовчик.
И резко выбросил вперед руку с Крестом.
… .
Началась вся эта история всего какой-нибудь месяц назад. Странно началась – ни с чего, в- общем-то. Дело в том, что Регишка не любила своего имени. Просто терпеть его не могла: ну что хорошего-то? «У тебя прекрасное имя, просто замечательное, — не раз говорила бабушка Мара, — ты только представь себе: лет этак через десять, на всех афишах города «Балет «Лебединое озеро», в роли Одетты – Регина Ложкина…» Регина Ложкина – ха-ха…Вообще-то Регишка во многом соглашалась с бабушкой Марой – во многом, но только не в этом. Она точно знала, что с именем ей не повезло. По крайней мере, на все балетное училище города Железнокамска Региной звали только ее одну. А как хорошо бы было носить имя «Анна», как великая балерина Анна Павлова! Или, скажем, «Анастасия» — как белокурая красавица Настя Громова из седьмого класса, она вон уже в трех настоящих балетах участвовала, и на гастроли ездила. Ну, на худой конец, скажем, «Диана» — тоже подходящее имя: у них в классе целых три Дианы – и что-то не похоже, чтоб какая-нибудь из них была глубоко недовольна своим именем. Напротив, живут себе люди — и никто их не дразнит, как Регишку. Ей же каких только прозвищ не придумывают: сначала дразнили «Регинка – кривая спинка» (это потому что Маргарита Вешалка ( самая вреднющая в училище преподавательница хореографии) еще в первом классе как-то сказала: « Ох, Ложкина, ну что тебя принесло в балетную школу, шла бы ишаком работать: там кривая спина в самый раз пригодится…»
Потом (уже в начале этого года) они на «Истории искусств» слушали отрывки из какой-то занудной оперы, там одного старика – горбатого и несчастного – звали «Риголетто». Так весь класс чуть со смеху не помер, когда это имя услышал – и все на Регишку смотрели и перешептывались. Понятное дело, после того злосчастного урока окрестили ее «Реголеттой» — и прозвище приклеилось намертво – не оторвешь. Это все еще ничего. Хуже было другое: подруг у Регишки в балетном училище не было. Как-то не получалось здесь ни с кем подружиться, не получалось – и все тут. Девчонки – Регишкины одноклассницы — всегда и везде были вместе: вместе готовили к Новому году балет «Колокольчики», вместе обсуждали, кто в каком театре будет танцевать, когда вырастет, и кто с кем будет танцевать на «Кадетском балу» — этот бал в кадетском училище частенько устраивали и неизменно приглашали на него будущих балерин – пообщаться с мальчиками и просто повеселиться. Регишку все эти хлопоты не касались: во-первых, танцевать в балет «Колокольчики» ее ( между прочим, единственную из всего класса) не взяли, опять-таки, по настоянию вездесущей Маргариты Вешалки, которая заявила, что «Ложкина испортит все впечатление». Во-вторых, Регишка в свои невеликие годы понимала: для того, чтобы устроиться в театр и получать хорошие роли, нужны деньги или хотя бы «балетные» родственники, а у нее-то как раз не было ни того, ни другого. Воспитывала Регишку бабушка Мара, бывшая учительница русского языка и литературы и жили они вдвоем, до Регишкиного поступления в Балетное училище, на бабушкину пенсию.
В-третьих, на «Кадетский бал» Регишка, скорее всего, вообще не пойдет: какому человеку понравится, когда его унижают? Весь прошлый бал она так и простояла у стенки: никто ее не пригласил танцевать, и, кажется, вообще не заметил. А Ира Горбачевская – кудрявая девочка с раскосыми зелеными глазами – поправляя у зеркала прическу, сказала даже как будто сочувственно: «Ну зачем ты пришла, Ложкина? По-моему, таким как ты ходить на балы бессмысленно…» Регишка в ответ только печально зашмыгала носом – она и сама уже понимала, что бессмысленно, и все-таки, все-таки… Ну, черт с ним, с балом – это еще все ничего. Плохо другое: балетное училище – ведь не обычная школа, здесь после уроков домой не уйдешь. Здесь ты и днем, и ночью – и так до самых каникул. А Регишку на прошлые каникулы не забрали, и на следующие вряд ли заберут: у бабушки Мары в другом городе заболела сестра – и бабушка уехала, теперь только письма пишет, да и то изредка. Был бы хоть мобильный телефон – все-таки полегче: захотела — позвонила. У всех девчонок в их классе есть «мобильники» — у всех, кроме Регишки. Нет, Регишка, конечно, не то чтобы завидует – она же не маленькая — понимает, что взять этот самый мобильник неоткуда, но, с другой стороны… куда современному человеку без сотового телефона? Но это ладно, это все еще ничего. Лишь бы бабушка поскорее приехала – и тогда снова можно будет жить хорошо и спокойно.
… .
До того самого дня Регишка жила самой обычной жизнью. По правде говоря, скучновато жила. Посудите сами: в полседьмого утра тебя будит резкий крик дежурной воспитательницы – «Подъем, девочки! Девочки, подъем!» Казалось, только-только согрелся человек по одеялом (по правде говоря, не слишком теплым), и тут на тебе… А попробуешь замешкаться, не вскочить сразу – «сова» ( то есть, дежурная воспитательница) с тебя одеяло тут же стащит и на пол его бросит – чтоб неповадно было. Правда, одеяла сбрасывали на пол не у всех. Регишка не помнила, чтоб у кого-то кроме нее, одеяло оказывалось на полу. И не такая уж она соня: вон Маша Глинская храпит с открытым ртом до тех пор, пока все не умоются – и ничего. Или Ира Горбачевская – та вообще… Ну, это пусть. Главное, что Регишке наука и впрямь пошла впрок: после того случая она вскакивала как ошпаренная с первым криком «совы» и шлепала по темному коридору к умывальнику впереди всех. Потом – завтрак: от овсяной и жидкой гречневой каши одноклассницы морщили носы, но Регишке эта нехитрая еда казалась необыкновенно вкусной. А уж если впридачу к каше еще селедка с огурцом – то жизнь вообще становилась для Регишки раем. Но ненадолго.
Потому что сразу после завтрака девочки отправлялись на занятия. С девяти до часу – уроки, как в обычной школе, после обеда – разные балетные дисциплины: хореография с противной Вешалкой, музыка, история танца – то, се… Ну, обычные школьные уроки – это еще полбеды. По русскому у Регишки всегда «четверка» была – еще до поступления в балетное училище, по математике… по математике – стойкий «трояк», но зачем балерине математика? Самым трудным было послеобеденное время, а самое трудное в послеобеденном времени – уроки Маргариты Вешалки. Говорят, когда-то давно Вешалка сама была балериной – от того времени у нее сохранилась жутко прямая спина – непонятно только, за что ее прозвали Вешалкой – наперекор этой спине что ли? Маргариту Вешалку – крикливую, неуклонно бьющую учениц линейкой по рукам и лодыжкам – в училище боялись все, даже старшие классы. По одному ее слову на экзамене в конце года будущую балерину могли запросто отчислить из училища, и – случалось, что отчисляли. Регишка сама с ужасом видела в мае, как плакала навзрыд высокая рыжеволосая старшеклассница с красивым пучком волос на затылке. Лица девочки не было видно: она стояла лицом к стене, но Регишка хорошо видела, как вздрагивает тоненькая шея и плечи отчисленной балерины под джинсовой рубашкой, и слышала, как выговаривает Вешалка какой-то тетке – должно быть, маме старшеклассницы.
« Девочка набрала лишний вес, это связано с переходным возрастом. К сожалению, это делает дальнейшее ее пребывание в стенах училища нецелесообразным… А тебе что надо? Немедленно убирайся в класс!» Последние слова относились уже к Регишке, которая, чтоб лучше слышать, подошла ближе к разговаривающим. Кажется, Маргарита не любила ни одну из девочек, но Регишку донимала в особенности – обзывала «тупицей» и «бездарщиной», снимала с Регишкиной ноги балетную туфельку и, придравшись к какому-нибудь малозаметному пятнышку, отправляла стирать «балетки» в туалет прямо во время урока. Все были уверены, что после первого же года училища Вешалка отчислит Ложкину. А сама Регишка почему-то знала, что не отчислит: не захочет Маргарита потерять такой объект для издевательств. И, действительно, не выгнала — права оказалась Регишка. Только демонстративно отвернулась и стала громко сморкаться в большой клетчатый платок, когда перепуганную Регишку во время экзамена вызвали к балетному станку. Должно быть, задумала Вешалка для нелюбимой ученицы кару посерьезней. Но Регишке некогда было думать о будущих неудачах: по правде говоря, их хватало и в сегодняшнем дне. В спальню – огромную, холодную, где, не считая Регишки, помещалось одиннадцать человек – приходили, когда уже было темно. Руки и ноги после Вешалкиных уроков болели так, словно по ним долго били утюгом – раньше Регишка нипочем не заснула бы от такой боли. Но теперь засыпала: слишком уж хотелось спать. А во сне, к тому же, все забывалось и боль, и обиды. Все, кроме скуки. Скучать ведь можно продолжать и во сне – это Регишка поняла здесь, в балетном училище.
… .
И в тот день поначалу все было то же самое. После полдника все ушли репетировать балет «Колокольчики», а Регишка осталась одна. От нечего делать зашла в спальню, послонялась между кроватями. С интересом повертела в руках фотографию веснушчатого паренька в военной форме, что стояла у Оли Афанасьевой на тумбочке. Достала яблоко, надкусила, но есть не стала. За окнами быстро темнело, контуры берез незаметно смешивались с синевой, точно на них кто-то с неба выдавил пасту из стержня авторучки. Тогда Регишка решила осмотреть училище: не найдется ли в огромном старом здании какого-нибудь неизведанного уголка, или еще чего-нибудь интересного? Этот дом, говорят, еще при царе строили, на нем одних мемориальных досок целых двенадцать штук ( Регишка как-то считала). Наверху смотреть нечего: там учебные классы, Большой и Малый залы, еще какие-то комнаты, где костюмы хранят, или в этом роде. На втором этаже столовая, спальни старших девочек. На первом – «малышатник» — то есть, младшие классы. Регишка не спеша побрела по огромному полутемному коридору. Где-то вдалеке, за стенами, слышались голоса, но здесь было тихо-тихо. Регишке стало интересно. А, может, и вовсе где-нибудь в подвале волшебство обнаружится? Вообще-то глупо, конечно. Как говорила в таких случаях бабушка Мара, «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…» Во-первых, всем известно, что волшебники бывают только в сказках. Во-вторых, ни в какой подвал Регишка все равно не полезет, потому что боится темноты. В-третьих… Но в подвал лезть ей все-таки пришлось. И все благодаря Вешалке. Регишка только-только завернула за угол бесконечного коридора, как вдали послышались отчетливые шаги. Регишка испуганно завертела головой: спрятаться было совершенно некуда, а за бесцельное шатание по отдаленным коридорам могло и влететь. И тогда она, стараясь не производить шума и высоко задирая ноги, бросилась вперед. Но что за наваждение? Теперь шаги приближались уже с другой стороны – с той самой, в которую со всех ног бросилась перепуганная девочка. Скорей назад! Но, кажется, было поздно… Регишка увидела, как чья-то фигура в десяти шагах от нее медленно выплывает из-за угла. Вешалка! Что делать? Но не прыгать же в окно! Вот оно – окно перед ней: огромное, темное, с узкими полосками гардин по бокам. Гардины! А что если… Раздумывать было некогда. Регишка проворно вспорхнула на подоконник и, что было силы, вжалась спиной в оконный проем – там, где начиналась занавеска. Перевела дыхание. Только бы Вешалка не заглянула за гардину, только бы… Регишка на мгновенье зажмурилась от страха. И в этот самый миг почувствовала, что холодный ветерок сильно дует в спину… Бред какой-то! Там же только что была стена, о которую опиралась Регишка! Но стены больше не было. И Регишка полетела в пустоту.
… .
Как долго длился этот странный полет, и сколько времени прошло до того, как она пришла в себя, Регишка не знала. Очнулась она, должно быть, оттого, что кто-то вяло дергал ее за руку. Открыла глаза и прямо над собой увидела мальчишеское лицо с оттопыренными ушами – обыкновенное, только какое-то уж слишком белое, как будто его на бумаге нарисовали. Поняла, что лежит она на голом полу в какой-то совсем пустой комнате, с отклеивающимися желтыми обоями. Мальчик смотрел на нее неподвижными глазами. Вот новости! Кто это может быть? Ах, да, она же… но вот именно — где она теперь? Спросить что ли этого… снежного человека?
Но мальчик, по — видимому, угадал ее вопрос:
— Ты у нас. Не бойся ничего.
Регишка пошевелила рукой, затем ногой. Спросила тихо:
— Где это «у вас?»
Мальчик потянул ее за руку.
— Вставай, пойдем! Тебя Хозяин ждет…
Регишка послушно поднялась. Рука у мальчишки была холодная и какая-то… безжизненная что ли? Но выбирать не приходилось: сейчас откажешься с ним идти – и куда денешься тут одна? Мальчик молча вел Регишку по слабо освещенному, длинному коридору. Коридор казался смутно знакомым, точно когда-то давно она здесь уже была. Стоп, да это же… Вот окно, поворот, трещина на потолке, картина с маленькими танцовщицами – говорят, она здесь еще при царе висела, дальше спальня Регишкиного класса. Ну, теперь-то все ясно: она, скорее всего, свалилась с окна, а этот мальчишка – наверняка, сын какой-нибудь учительницы – ведет ее к своей мамаше и сейчас сдаст со всеми потрохами. Надо ли говорить, что Регишка вырвала руку и со всех ног припустила к спальне своего класса: все, на сегодня хватит с нее приключений! У самых дверей не утерпела, оглянулась на мальчишку. Он, оказывается, и не думал ее догонять – вертелся на месте, как собака, которая ловит свой хвост.
… .
Едва переступив порог спальни, Регишка поняла, что ошиблась. Никакая это была не спальня: кровати куда-то подевались (если они вообще здесь когда-то стояли), комната оказалась совершенно пустой, только посередине стоял стол, а на нем – какой-то большущий черный ящик с оборками. Регишка посмотрела на потолок: уж слишком необычно светила люстра – вроде и все видно, а вроде бы и темно. Ах, какая это была люстра! Огромная, состоящая из тыщи – не меньше — маленьких свечек, — Регишка такую однажды видела, когда с классом в театр ходила. Красота! Вот только что это за ящик? Заглянуть что ли? Или не стоит? Но ноги уже сами несли Регишку к столу. Одно плохо: стол оказался слишком высоким, и края ящика находились на уровне Регишкиной макушки. С пола никак было не посмотреть! Ну, ладно! Она подтянулась, легко вскарабкалась на стол и первым делом уставилась в ящик. А если там сокровища? Сверху содержимое было покрыто зеленым шелком, а под ним явно что-то лежало! Регишка бесцеремонно протянула руку к шелку: скорее его стащить, а там… Но никаких сокровищ там не было!
Под шелком неподвижно лежал человек – бледный, длинноволосый, с большими красными губами и открытыми неживыми глазами. Регишка раньше никогда не видела мертвых, но тут как-то сразу поняла, что перед ней – мертвец. Так вот что это за ящик – гроб! А в нем покойник! Регишка, с остановившимся дыханием, отдернула руку и рухнула со стола на пол. И, замерев от ужаса, увидела, что белая фигура стремительно поднимается в гробу. Теперь они пристально, не мигая, смотрели друг на друга: длинноволосый красногубый человек и воспитанница балетного училища Регина Ложкина, одиннадцати лет от роду. Первым заговорил длинноволосый:
— Спасибо тебе, Королева, что вызволила меня! Благодаря тебе, моя Королева, я снова буду жив…
Он вдруг откинул покрывало со своих ног и, ловко, перекинув ногу через край гроба, оказался на полу, рядом с Регишкой. Регишка зажмурилась. Когда она снова открыла глаза, то увидела прямо перед собой ноги в мужских балетных туфлях. Вот оно что! Он что же, до того, как умер, танцевал в балете? Молчать дальше было невежливо, и Регишка пролепетала:
— По-пожалуйста! – И тут же не выдержала – спросила:
— А Вы что, танцевали Принца?
Длинноволосый галантно помог девочке подняться. Удивленно поднял брови:
— Принца?
Регишка принялась сбивчиво объяснять:
— Ну, Вы похожи на принца из «Лебединого озера». Мы с классом ходили на каникулах…- И, поскольку оживший мертвец по-прежнему удивленно молчал, попыталась внести ясность:
— У Вас тоже костюм белый, и туфли балетные… И волосы…
Длинноволосый засмеялся – хрипло, скрипуче. Неприятным холодом дохнуло на нее от этого смеха. И вдруг Регишку снова объял ужас: кому она все это рассказывает? Это же…
«Мертвый принц», должно быть, понял ее мысли. Лицо его вдруг сделалось серьезным.
— Слушай, моя Королева! У меня нет времени на лишние разговоры: я уже много лет не ступал по земле и хочу отдохнуть. Но прежде, чем я вновь залезу в этот ящик… — он указал длинной бледной рукой на гроб, и Регишка почувствовала, как капелька ледяного пота сползает у нее между лопаток, – но прежде … давай заключим с тобой… некое соглашение. Ты нужна мне, я могу понадобиться тебе…
— Я нужна Вам? – удивленно прошептала Регишка.
Мертвый хлопнул в ладоши, и Регишка увидела, как из его рук выпал маленький комок чего-то темного – не то земли, не то глины. Она присела и подняла комок – так и есть, мокрая земля. Поспешно протянула землю длинноволосому:
— У Вас выпало, возьмите.
Он покачал головой.
— Нет, моя Королева. Этот талисман теперь всегда будет там, где ты и где я. Договор, скрепленный могильной глиной, — самый крепкий на свете – скоро ты это узнаешь.
Регишка послушно сжала глину в кулачке и всхлипнула:
— А… а о чем договор?
— О славе. Разве ты, будущая балерина, не знаешь, чего больше всего хотят артисты?
Регишка дернула плечом: она отчего-то перестала бояться. Вспомнила разговоры девчонок из класса о будущем и сказала уверенно:
— Понятно чего – танцевать в театре.
Длинноволосый снова засмеялся своим скрипучим смехом.
— Правильно, ты будешь танцевать. Ты сегодня же будешь танцевать в моем театре. Ты сейчас же будешь танцевать! Благодаря мне, о тебе узнает весь мир. Ну а, благодаря тебе, мир вспомнит меня… на какое-то время. Ты согласна, моя Королева?
Регишка кивнула, хотя, если честно, мало чего поняла из этих странных слов. Как это она будет танцевать в театре, если даже от участия в школьном спектакле ее отстранили? И каким образом она может заставить мир вспомнить человека, вставшего из гроба?
Принц-мертвец хлопнул в ладоши – и теперь земля посыпалась откуда-то со стен. Регишке показалось, что несколько мелких крупинок упали на ее шею.
На этот раз в ответ на хлопок дверь тотчас распахнулась – и в комнату вбежал бледный мальчик с синими кругами под глазами – тот самый, от которого Регишка удрала в коридоре. «Сова» — подумала Регишка: в полутемном коридоре она как-то не разглядела этих странных темных кругов возле мальчишкиных глаз.
«Мертвый принц» сжал Регишкину руку и подвел ее к вошедшему.
— Знакомьтесь, дети! Это Регина Ложкина – будущая звезда балета. – Он вложил руку Регишки в холодную, неподвижную ладонь мальчика. – А это мой помощник – Фридерико Аджолини. – «Принц» подмигнул мальчишке. – Тоже, между прочим, бывший танцовщик.
— Фико, — это уже он обратился к своему помощнику, впрочем, даже не смотревшему на своего хозяина. — Скажи девочкам, пусть дадут Регине платье. Она будет сейчас танцевать Эсмеральду…
Регишка испуганно поглядела на «мертвого принца».
— Эсме… Эсмеральду? Но я не знаю, как танцевать… Я… все будут смеяться надо мной!
Фридерико настырно дернул ее за рукав.
— Пойдем, зрители ждут, между прочим.
— Успеха тебе, моя Королева! О, он будет оглушительным – в этом я уверен. – безжизненный красный рот «мертвого принца» растянулся в мертвой улыбке. – В балете есть такое правило: перед тем, как выйти на сцену, нужно положить на рояль монетку. Смотри, вот монетка… — он показал Регишке какую-то темную монету с неровными краями. Мы положим ее вот сюда… — Принц подошел к гробу и положил денежку на самый его край. – Пока эта монета лежит здесь, успех не оставит тебя… А теперь иди…
Фридерико повел Регишку по тому же длинному полутемному коридору, что и до этого – только в другую сторону.
— Слушай, — спросила Регишка своего спутника, — а где же здесь театр?
Куда мы идем?
— Уже пришли – приглушенно ответил «Сова». Вот здесь и театр. Он распахнул одну из дверей – и они оказались в какой-то маленькой комнатке – то ли гримерной, то ли… На скамейке возле стены сидели несколько девчонок в балетных платьях – Регишкиного примерно возраста, или чуть постарше. За стеной звучала музыка, раздавались аплодисменты. Фридерико подошел к одной из девочек, бесцеремонно ткнул ее пальцем в плечо и сказал:
— Ирма, Хозяин приказал тебе отдать свое платье вот этой девочке. Раздевайся живо!
Девочка, не глядя ни на Регишку, ни на нахального мальчика, послушно сняла красное платье из тоненькой, шуршащей материи, сбросила балетные туфельки. Страшно смущаясь, Регишка принялась натягивать на себя то и другое. Платье – ладно, но вдруг туфли окажутся малы – что тогда? Но туфли оказались впору. Гляди-ка, и с пуантами – вот красота, видели бы ее сейчас одноклассницы! Взгляд Регишки упал на раздетую Ирму – и восторг ее тотчас сменился жалостью: слишком уж синими (должно быть, от холода) казались губы девочки, слишком сильно выпирали позвонки на спине – каждая косточка была видна.
— Я потанцую и верну тебе платье, ладно? — нагнулась к ней Регишка. Но девочка ничего не ответила, даже не посмотрела на Регишку ни разу.
— Пойдем, — снова дернул ее за руку Фридерико. – Нечего с ней разговаривать – это надменная особа. Она когда-то училась у самой Айседоры Дункан – и поэтому считает себя лучше всех.
— У Айседоры Дункан? – ахнула Регишка.
— Ну да, в ее знаментой «Школе босоногих танцовщиц», — снисходительно объяснил Фридерико. — Ты чего, не слыхала что ли?
Про эту школу Регишка, понятное дело, слышала – на «Истории танца» им все уши про нее прожужжали. Но… ведь Школа Айседоры Дункан существовала сто лет назад, или около того. Надо же, здоров врать этот тип!
— Сам ты Айседора Дункан, — выпалила Регишка ошеломленному Фридерико. – Врун несчастный! Веди меня давай, чего встал-то?
Ей все еще было жалко раздетую Ирму. И она, сердито придерживая платье, пошла вслед за Фридерико туда, где уже несмело звучала музыка и волновались заждавшиеся зрители.
… .
— Девочки, подъем! Подъем, девочки!» — резкий крик дежурной воспитательницы раздался как раз в тот восхитительный момент, когда зал загадочного театра рукоплескал балерине Регине Ложкиной и забрасывал сцену белыми, крупными лилиями. Какие-то бледные мужчины в старомодных фраках и женщины в платьях точно со старых фотографий во весь голос кричали: « Браво!», а худая старушка с пучком и ярко накрашенными губами, сидевшая в первом ряду, крикнула: «Это не дитя, это волшебница!» Регишка улыбалась во весь рот и была счастлива – она действительно чувствовала, что танцевала сегодня, как настоящая балерина: какая-то незримая, жуткая сила носила ее по сцене, поддерживала во время прыжков – таких высоких, стремительных, что голова ее кружилась от страха и восторга. Врун Фридерико куда-то исчез (а Регишке так хотелось показать ему язык!), зато девочки из раздевалки ( кроме раздетой Ирмы) все по очереди подошли к задыхающейся от счастья Регине Ложкиной и, не поднимая глаз, одинаковыми вежливыми голосами поздравили ее с блестящим выступлением. У каждой в руке было ровно по два нарцисса – и это жутко насмешило Регишку: совсем они чокнутые в этом своем театре – мало того, что хозяин театра спит в гробу, так еще и большие девчонки не знают, что два цветка живым людям дарить не положено. Это на могилы кладут по два цветка – Регишке бабушка Мара рассказывала. Нарциссы Регишка, однако, взяла и дарительниц ( красивым наклоном головы) поблагодарила. И тут…
— Ложкина, а тебя чего, особое приглашение нужно, да? –
Регишка взглянула и обомлела: возле ее кровати стояла Маргарита Вешалка в спортивном костюме и сверкала разгневанными глазищами. Вот, значит, кто сегодня дежурная воспитательница! Ох, беда! Вешалка, тем временем, ловко стянула с Регишки одеяло и с наслаждением швырнула его на пол. Но тут произошло что-то странное. Регишка отчетливо услышала, как по стене прошелестела струйка земли ( она тотчас вспомнила, что недавно слышала этот звук, но где? Ах, да…) И в тот же самый миг Маргарита Вешалка, неуклюже взмахнув руками, тяжело грохнулась возле Регишкиной кровати.
У сонных девчонок тут же раскрылись глаза и рты. К Вешалке немедленно бросились ее любимица — глазастая ябеда Ася Завельская и бежавшая мимо с полотенцем Ира Горбачевская.
— Маргарита Самсоновна, ах, Маргарита Самсоновна!
Но Вешалка не шевелилась. Регишка в оцепенении сидела на кровати и неотрывно смотрела на неподвижную женщину – с кровати ей были видны лишь плечи Вешалки и рыжие завитки над ее правым ухом. Начался переполох, прибежали еще какие-то незнакомые взрослые, потом, кажется, приехала «Скорая». И лишь когда Маргариту Вешалку уложили на носилки, Регишка нашла в себе силы встать с кровати ( все остальные в спальне встали уже давно) и на деревянных ногах подойти поближе и встать за спинами растерянных, перепуганных одноклассниц. Но, когда санитары с носилками выходили из дверей спальни, Вешалка вдруг открыла глаза и отчетливым, хотя и слабым голосом, проговорила: « Берегитесь, тут… земля… — и вдруг указала рукой на Регишку:
— Она знает… Земля…» Регишка вздрогнула и увидела, что глаза Маргариты Вешалки вновь затягиваются пеленой забытья. Какой-то человек в синей куртке (должно быть, врач «Скорой помощи») пожал плечами: «Кажется, бред начинается…» Вешалку быстро понесли вперед, по коридору. Регишка бросилась в умывальную комнату – она не знала, что и думать.
… .
Прошло еще несколько дней – скучных, похожих друг на друга. Маргарита Вешалка из больницы не возвращалась – и Регишка ( хотя, конечно, и стыдилась своих мыслей) вдруг поняла, что теперь ее жизнь в училище сделалась значительно приятнее: не надо было дрожать от страха перед ненавистной хореографией. В первые два дня после того, как Вешалку увезли в больницу, урока хореографии вообще не было, но на третий день пришла новая учительница – молоденькая, с хвостиком на макушке и карими, постоянно смеющимися глазами. Неожиданно для всех ( и, в первую очередь, для самой Регишки) она на первом же уроке выделила ученицу Ложкину, сказав, что у той
«прекрасные данные» и «запоминающаяся внешность». Девчонки-одноклассницы обомлели – и больше всех обомлела Регишка. Вроде бы внешне ничего не изменилось: ну, может быть, стали чуть более послушными руки и ноги, чуть более радостным – движение под музыку. Зато Регишка с грустью заметила, что неожиданный успех в танцевальном классе еще больше отдалил от нее одноклассниц – если раньше ее просто не замечали, то теперь за спиной шушукались, обсуждая ее, причем вряд ли скупились при этих «обсуждениях» на колкие выражения. Зато на «Истории искусств» Регишку ждал настоящий сюрприз – листая потихоньку от скуки учебник, она наткнулась на портрет вруна Фридерико! Понятное дело, если б не надпись под портретом, она не придала бы внешнему сходству своего знакомого с мальчиком на портрете никакого значения: разве мало на свете похожих людей? Но нет, под портретом как раз — таки имелась надпись: «Танцовщик Фридерико Анджолини.» «Ишь ты, какой известный!» — подумала Регишка – не с неприязнью, а скорее со смесью восхищения и чуть заметной зависти. Но тут же ее передернуло от удивления: а почему, собственно, автор учебника решил включить туда портрет Фридерико? Ведь речь в этом разделе идет о каких-то почти допотопных временах – конце девятнадцатого – начале двадцатого веков. Регишка пробежала глазами несколько страниц – нет, нигде больше не упоминалось про Фридерико. Стоп, но ведь в конце учебника имеется алфавитный указатель – там должно быть упоминание. Ага, вот…
Регишка едва подавила вскрик: в указателе говорилось, что «танцовщик веронской балетной труппы Фридерико Анджолини родился в 1880 и умер в 1893 году…» Бред какой-то! «Умер в 1893 году». Да как он мог умереть, когда Регишка недавно видела его – живого и здорового … Но, может быть, это все-таки было во сне? Она снова открыла страницу с портретом танцовщика: вдруг все-таки это совпадение? Но нет, это точно был он – врун Фридерико! Вон и родинка на щеке, и круги вокруг глаз, как у совы…
Ну и ну! Тут было о чем подумать! Хотя легче всего, конечно, вернуться «туда», в театр, и спросить… Но как туда вернешься, когда это, скорее всего, был просто сон? Сон или нет?
… .
Директор училища – бывшая прима-балерина Железнокамского Академического театра Зинаида Францевна Тамирова – судя по всему, больше всего на свете ненавидела, когда с ней спорят. Она посмотрела в лицо балетмейстеру царственно и непреклонно – так, наверное, смотрели древние богини на простых смертных.
— А, по-моему, роль «Королевы цветов» больше подходит этой девочке. Смотрите, как неподражаемо она с ней справляется!
Федор Андреевич беспомощно развел руками: не так-то просто спорить с директрисой училища, к тому же – в — прошлом, знаменитой балериной. Тем более, что «эту девочку», то есть Регину Ложкину, поначалу вообще почему-то не взяли танцевать в спектакле «Колокольчики». Странно, девочка такая талантливая… А обнаружился ее талант случайно — благодаря пустяковой простуде у Иры Горбачевской, не пришедшей на репетицию.
— Но… Зинаида Францевна, мы уже назначили Горбачевскую. И Маргарита Самсоновна хотела видеть ее в этой роли.
— Даже афишу уже нарисовали… — пискнула из-за спины балетмейстера маленькая Глинская.
— Какую афишу? – Зинаида Францевна поморщилась: она не любила, когда девочки встревали в разговор старших.
— Видите ли… — принялся объяснять Федор Андреевич (он даже слегка покраснел от волнения), — перед каждым спектаклем дети рисуют афишу, ну и там…
— Что же «там»? – нетерпеливо перебила директриса.
— Там указаны фамилии девочек, танцующих главные партии. И Ира Горбачевская… она тоже прекрасно танцует «Королеву»… – тут вдруг в голосе балетмейстера засквозила надежда:
— А, может быть, позвать ее?
Зинаида Францевна слегка кивнула и потерла виски длинными, красивыми пальцами.
Федор Андреевич поспешно тронул Глинскую за худенькое плечо:
— Мариша, ступай и приведи Горбачевскую, живо!
Зинаида Францевна, тем временем, пристально взглянула на Регишку и вдруг мягко, задушевно улыбнулась ей. Регишку поразило, как, оказывается, может улыбка преображать человеческое лицо – даже такое вот красивое: от него стало просто невозможно оторвать глаз. Регишка и не отрывала: она с восхищением смотрела на длинные ресницы директрисы, на молочно белый пробор в ее начинающих седеть волосах, на высокий лоб, к которому знаменитая балерина то и дело плавно прикасалась нервными пальцами.
— Я уверена, моя девочка, что ты будешь гордостью нашего училища! – все еще улыбаясь, промолвила директриса. – Только не ленись, не щади себя, работай… Многие считают, что балет – это отдых, красивая сказка… — Зинаида Францевна вздохнула и продолжала: — Но нет, моя дорогая, мы же с тобой хорошо знаем, что балет – это, прежде всего, ежедневная работа. Но это самая прекрасная работа в мире. Судя по твоим успехам, ты знаешь это так же хорошо, как и я. Не правда ли?
Ошеломленная Регишка кивнула. В этот момент в зал быстрыми шагами вошла Ира Горбачевская. Регишка сразу заметила, какое бледное и растерянное у нее лицо: должно быть, Глинская успела ей кое-то рассказать по дороге. Балетмейстер хотел было что-то спросить, но Зинаида Францевна опередила его:
— Я бы желала, чтобы Ира Горбачевская исполнила нам танец «Королевы цветов», с которого начинается второе действие… Ничего особенного, Ира, не волнуйтесь, пожалуйста – директриса ко всем ученицам обращалась на «Вы», даже к первогодкам. Обращения на «ты» удостаивались немногие – именно те, кого эта известная женщина прочила в балетные звезды.
«Хорошо, что Горбачевская не слышала, как Зинаида Францевна обратилась ко мне на «ты», — почему-то подумала Регишка с неожиданным сочувствием к Ире, — она бы тогда вообще не смогла танцевать…»
Аккомпаниатор заиграла танец. Вместе с первыми аккордами до Регишкиного слуха донесся уже знакомый звук – откуда-то со стены посыпалась земля. Регишка съежилась и уставилась в свои колени. Она почувствовала недоброе. Смотреть на сцену не хотелось – не хотелось – и все: точно там, на сцене, совершалась сейчас какая-то драма – и она, Регишка, была виновата в ней. Вскоре до Регишкиного слуха донеслись еле сдерживаемые возгласы удивления – нет, не радостного удивления, а скорее печального – так удивляются люди, когда их неожиданно разочаровывает тот, в ком они были уверены. Внезапно Регишка почувствовала на себе чей-то взгляд – пристальный, сверлящий. Она повернула голову – и тут же встретилась глазами с Анькой Болтовой – светловолосой кудрявой девочкой, всего месяц назад переведенной к ним из столичного училища. Молчаливая Анька за этот месяц не успела ни с кем как следует подружиться — впрочем, кажется, хотела сблизиться с Горбачевской – по крайней мере, все время терлась поблизости. Регишка похолодела. Почему же она теперь смотрит не на Горбачевскую, а на нее? Что-то почувствовала? Или услышала, как сыплется земля? Но нет же, нет! При чем здесь земля?
Просто Регишка стала хорошо танцевать – вот и все. Или не все?
Строгий, отчужденный голос Зинаиды Францевны прервал ее раздумья.
— Спасибо, Ира. Все свободны…
И резким движением руки подозвала к себе балетмейстера. По залу прокатился облегченный вздох, а Регишка, наоборот, вздохнула тяжело. Потому что понимала: Зинаида Францевна – это не Вешалка, она не станет обзывать ученицу «бездарщиной» в лицо.
… .
В конце концов, Регишка решила действовать. Дальше так продолжаться не могло – надо было каким-то образом попасть в ту жуткую комнату с гробом и кое о чем попросить не в меру щедрого «мертвого принца». Тут надо объяснить:
Назначенная самой директрисой танцевать главную роль в балете «Колокольчики», Регишка испытывала смешанные чувства. Ну, радость – это понятно. Гордость – в- общем-то, понятно тоже. Но ко всему этому примешивались чувства совсем не радостные: жалость к Горбачевской (гордая Ирка, не желая, чтоб видели ее слезы, битых два часа ревела в парке – Регишка случайно подсмотрела в окно), и еще что-то непонятное – как будто она у кого-то что-то украла, очень дорогое. А уж когда стало известно, что именно Зинаида Францевна сказала балетмейстеру после неудачного Иркиного танца — «у этой Горбачевской неправильная форма стопы, она абсолютно непереспективна, я не понимаю, как ее вообще взяли в училище» — Регишке сделалось совсем не по себе. Положим, утереть нос вредной Горбачевской за все ее подковырки Регишке хотелось. Положим, чтобы изводившая ее Вешалка уволилась из училища – хотелось не меньше. Но… это уже ведь ни на что не похоже: Вешалка вон уже сколько времени лежит в больнице, а Ирку, похоже, после нелестного отзыва директрисы о ее способностях вообще отчислят из училища. А виновата во всем она, Регишка. Пусть никто ни о чем не догадывается (лишь молчаливая Болтова продолжает каждый день сверлить ее укоризненными глазами), но ведь должна же быть на свете справедливость! Вечером, после отбоя, Регишка неслышно поднялась с кровати и босиком побежала к тому самому окну, с которого тогда все началось. Прислонилась к косяку, зажмурила глаза. Колени предательски дрожали от страха – Регишка попыталась прижать их друг к другу: так легче!
… .
В спину снова потянуло ледяным сквозняком, но в — остальном как будто ничего не изменилось: как стояла Регишка на окне в тускло освещенном коридоре балетного училища, так и продолжала стоять. Что ж… видно, прежним способом не попасть в тот таинственный театр. Тяжело вздохнув, Регишка спрыгнула с окна – стой-не стой – ничего ведь не изменится. Она уже почти добрела до того места, где коридор круто сворачивал направо, как вдруг увидела прямо перед собой худенькую фигурку в длинной белой рубашке. Вскрикнула от неожиданности. Девочка в рубашке обернулась на ее вскрик. Ирма! Регишка захлопала в ладоши: во-первых, ей хотелось извиниться перед Ирмой один на один, без свидетелей, а, во-вторых, если тут Ирма, значит, она все-таки попала куда хотела? Или нет?
— Ирма! – весело проговорила Регишка. – Как хорошо, что я тебя встретила! Мы…в Театре сейчас?
Ирма посмотрела не то чтобы печально, а как-то странно: как будто хотела заглянуть Регишке под кожу. Ответила тихо:
— В Театре.
Ура! Только… почему Ирма ходит в каком-то балахоне? Регишка ведь не взяла тогда с собой ее платье…
— Слушай, Ирма… а где твое платье? Ну, помнишь, в котором я танцевала?
Регишка сказала это – и пожалела: сейчас Ирма наверняка рассердится. Но Ирма, кажется, совсем не рассердилась. Ответила все так же тихо и безразлично:
— Висит в костюмерной. Оно теперь твое. Скоро будет бал.
Регишка тихо ахнула. Попробовала возмутиться:
— Да не надо мне. И на бал я не собираюсь: терпеть не могу балов в училище. А как же ты будешь без платья?
Ирма чуть заметно пожала худенькими плечами:
— Здесь мало платьев. А я не танцую больше.
И добавила:
— Бал не в училище. Здесь будет бал. И ты пойдешь – Хозяин заставит. Его Избранница всегда присутствует на балу.
По Регишкиной спине пробежал неприятный холодок. Но она постаралась не показать виду, сказала беспечно:
— Какой — такой Хозяин? Ах, это тот, что в гробу что ли?
Ирма вдруг испуганно закрыла ее рот цепкой холодной ладошкой.
-Тсс! Чего ты кричишь? Тебе ничего, ты Избранница. А меня загонят под землю…
В это время за спиной раздался ехидный смех.
— Понятное дело, загонят под землю. Там тебе самое место!
Регишка обернулась. За спиной, уперев руки в бока, стоял Фридерико. Он, как ни в чем не бывало, подмигнул Регишке.
— Явилась?
Ирма отодвинулась и смотрела на нее и Фридерико большими испуганными глазами.
-Тебе-то что? – пробормотала Регишка. И тут же решительно потребовала:
— Сейчас же верни Ирме платье ты, паршивая знаменитость! И немедленно веди меня к Хозяину!
Фридерико переступил с ноги на ногу.
— Раскомандовалась! Насчет платья скажи Хозяину – я платьями не заведую. – Он бесцеремонно взял Регишку за палец.
— Ладно, пошли, чего тут стоять?
Регишка обернулась, чтоб помахать Ирме рукой. Но та уже не смотрела на нее: изучала трещины на потолке. Ладно, потом можно будет попрощаться – сейчас главное выведать у Фридерико, что это за странная история с мертвым танцовщиком, похожим на него? Регишка постаралась придать своему голосу как можно больше дружелюбия – иначе этот ехидина, чего доброго, вообще не захочет с ней разговаривать.
— Фико…Слушай, а у меня в учебнике написано, что ты умер.
Фридерико не удивился, даже не повернул головы. Небрежно спросил:
— Ну и что?
Что у мальчишек за идиотская манера отвечать вопросом на вопрос? Регишка дернула плечом:
— Да ничего… ничего особенного. Я думала, ты живой, а ты, оказывается, покойник… — ей хотелось позлить Фридерико. Но он не разозлился – сказал еще небрежнее:
— А тебе что, жалко?
Вот и поговори с ним! Регишка вздохнула и замолчала. Так и молчала до самой комнаты с гробом.
… .
«Мертвый принц» на этот раз в гробу не лежал – ходил вокруг него мягкими, неслышными шагами. Сегодня одет он был в черный плащ до пят и на принца, по правде говоря, теперь походил мало: сам бледный, глаза полузакрыты, губы лиловые… Увидел Регишку – не удивился, точно ждал ее с минуты на минуту.
— А, Королева… Заходи, заходи…
Регишка поздоровалась почтительным наклоном головы (так учениц заставляла здороваться Вешалка). Ах, да Вешалка… Ну что ж, можно с нее и начать!
— Я пришла попросить Вас…- Регишка смутилась под пристальным взглядом Хозяина: она только что увидела, какие страшные у него глаза — стеклянные, остановившиеся, неживые. Стала смотреть в пол – так проще.
— О чем попросить? – серьезно спросил Хозяин.
— Пусть Маргарита Самсоновна выздоровеет… И Ира Горбачевская… пусть она танцует, как раньше…
Хозяин вплотную подошел к Регишке – и она потеряла речь от страха: таким на нее повеяло холодом.
— Все в мире уравновешено, моя Королева, — глухо ответил Хозяин. – Если ты получила талант, то кто-то его потерял. Если ты приобрела душевный покой – то кто-то должен был его лишиться. Иначе не бывает, моя Королева. – Он помолчал и добавил:
— К тому же, Маргарита – порядочная дрянь. Я ее знал и раньше.
— И ничего нельзя сделать? – прошептала Регишка, даже не удивившись, откуда Хозяин Театра знал Вешалку.
Хозяин улыбнулся, обнажив желтые зубы.
— Вытри слезы, моя Королева, и возвращайся в училище. Завтра жду тебя на наш бал. До бала тебе здесь оставаться нельзя. Иди!
Регишка, глотая слезы, повернулась и вышла, неслышно прикрыв за собой дверь. Значит, ее успехи – это не ее успехи, а Иры Горбачевской. Значит, Маргарита Вешалка никогда не выздоровеет… Что же делать, что теперь делать?
Она добрела до окна. Возвращаться назад не хотелось, но оставаться в этом театре, где она так недавно пережила свой первый триумф, тоже было противно. Да ведь и нельзя ей здесь – так Хозяин сказал. Интересно, почему Фридерико и Ирме можно, а ей нельзя?
Она уже хотела вскочить на подоконник, как кто-то окликнул ее. Возле окна стояла Ирма.
— Плакать не надо… — тихо сказала она. – Этим не поможешь. Надо взять монету из гроба. Надо вернуть могильную глину на кладбище. Иначе… — тут Ирма всхлипнула и замолчала.
— Что? – прошептала Регишка. – Что иначе?
— Скоро будешь среди нас, — с усилием выдавила из себя Ирма. – И уже не Королевой. А как все мы – чуть что – назад, под землю. Надолго.
Регишка ничего не поняла – что за бред? На всякий случай, спросила:
— Как это – «под землю»?
— Под землю, на кладбище… — прошелестела Ирма. – Она оглянулась по сторонам:
— А теперь уходи… Тебе здесь долго нельзя…
На этот раз перепуганная Регишка послушалась Ирминого совета безоговорочно и легко, как мотылек, вспорхнула на подоконник.
… .
Этой осенью родители Ани Болтовой получили новую квартиру и перебрались в Железнокамск. В-общем-то, на первый взгляд, ничего плохого не случилось – даже балетное училище в городе имелось, да еще не менее прославленное, чем в Москве — поэтому Аня стеснялась выказывать свое недовольство. А причин для недовольства, между тем, оказалось немало. Во-первых, ( и в-главных!), училище в Железнокамске, будь оно там хоть трижды прославленное, было все-таки не свое, не московское. И Аня здесь не чувствовала себя «своей»: вот уже полгода учится, а подружками так и не обзавелась.
Девчонки все сплотились стайками, наверное, еще во время вступительных экзаменов, и прибиться хоть к какой-нибудь из этих стаек у Ани никак не получалось. Открыто же навязываться не хотелось: у нее, как-никак, имелась собственная гордость. Ей нравилась независимая красавица Ира Горбачевская – девочка, про которую говорили, что у нее «блестящее будущее в балете». Но попробуй-ка подружись с такой! Ира в сторону «новенькой» даже не смотрела, к тому же, всегда была окружена девчонками: как видно, недостатка в подругах у «первой балерины класса» не наблюдалось. К тому же… вот если бы про Аню тоже говорили, что у нее – «блестящее будущее», тогда еще, кажется, было бы проще. Но про Аню никто такого здесь, в Железнокамске, не говорил – и это было еще одной причиной, заставляющей ее быть недовольной этим сумбурным переездом в другой город. По правде говоря, и в Москве она не была первой в балетном классе.
Но, во-первых, в Москве была замечательная учительница хореографии Марта Власовна, которая к каждому умела подыскать «ключик». У Марты Власовны неудачниц в классе не было: про каждую девочку она говорила что-нибудь хорошее. Аню, например, называла «наша кудрявая фея» и всегда хвалила за легкий, красивый наклон. А потом – там, в Москве, была верная подруга Алиска, с которой они не расставались ни на минуту. И еще в Москве, за окнами спальни девочек, рос старый вяз. Про него говорили, что ему лет сто – не меньше. Ане с Алиской, по правде говоря, было наплевать, сколько на самом деле лет почтенному вязу: они любили его не за старину. Дело в том, что вяз умел рассказывать разные истории – интересные, красивые, бесконечные. Были в этих историях и красавицы-балерины, и храбрые принцы, и путешествия в дальние земли. Аня с Алиской, как только выдавалась свободная минутка, бежали к окну, и Алиска обычно слегка запыхавшимся голосом говорила: «Ну, давай!» Аня, пристально глядя на голые, застывшие под снегом ветки вяза, начинала: «Жила в одной стране девочка-балерина. Она мечтала о любви и дальних путешествиях. Вот однажды…» Когда Аня уставала рассказывать, ее сменяла Алиска. И так они сидели подолгу, за окном вечерело, а вяз приветливо шумел – и это было так здорово! Настоящее волшебство! А здесь, в Железнокамске, не было ни волшебства, ни подруг: только бесконечные, выматывающие душу занятия у балетного станка. Волшебство началось неожиданно – и добрым его назвать не поднимался язык. Связано волшебство было с самой тихой и незаметной девочкой в классе – с Региной Ложкиной. У Ложкиной, кстати, тоже не было подруг.
Одно время Аня думала, не подружиться ли с ней, но потом раздумала: уж слишком странная эта Ложкина – ходит и смотрит на всех несчастными глазами. С такой подругой, пожалуй, с тоски умрешь. А тут началась эта история… Началась неожиданно и странно в тот день, когда заболела Маргарита Самсоновна. Тогда что-то отчетливо зашуршало на стене, и у Регинки были остановившиеся глаза – такие глаза бывают у человека, когда он отчетливо знает, что случится через минуту и боится этого. Все тогда смотрели на упавшую Маргариту, а Аня – на Регинку: такой испуганной она ее никогда не видела. Конечно, все тогда испугались, но… какое-то внутреннее чувство подсказывало Ане, что Ложкина знает об этой странной болезни больше, чем все. Тогда она попыталась себя успокоить: ну, знает и знает, ну и что? Может быть, в конце концов, на Регинкиных глазах уже случалось такое, что вроде бы здоровый человек – и вдруг на тебе – падает как подкошенный. А то, что с потолка что-то сыпалось – это могло и послышаться. Она, Аня, уже почти забыла о своих подозрениях. И тут, как гром среди ясного неба, эта беда с Ирой Горбачевской ( как иначе-то скажешь? Именно беда!)!!! И снова, как в тот раз, что-то сыпалось не то с потолка, не то со стены! Прямо перед тем злополучным танцем, после которого Ирочку (Аня теперь так и называла про себя Горбачевскую – Ирочкой) перестали считать первой балериной класса. И снова Аню поразила Регинка: у нее опять было точно такое же лицо, как в тот день, когда Маргарита Самсоновна упала без чувств возле Регинкиной кровати. И сама Ложкина – отчего она стала вдруг так прекрасно танцевать?
Как такое могло случиться, что Ирочка за один день разучилась танцевать, а Регинка научилась? Она, Аня, считала себя человеком мечтательным и знала, что такой считают ее все. Она свято верила в то, что старый вяз может рассказывать сказки. Но поверить в то, что произошло на репетиции, может только абсолютный дурак – так она считала. Ей не терпелось кому-то рассказать о своих переживаниях, но рассказывать было абсолютно некому. И Аня продолжала молчать и смотреть на Регинку подозрительными глазами.
… .
В спальне девочек было холодно. Аня ворочалась, стараясь потеплее закутаться в одеяло, но заснула все равно позже всех – за окнами была уже непроглядная ночь. Проснулась она неожиданно – в первый момент подумала, что от холода: руки, самовольно выбравшиеся во сне из-под одеяла, были совсем как ледышки. Но, спустя еще минуту, поняла, что это не так: разбудил ее явно не холод (к которому она, по правде говоря, привыкла), а плач на соседней кровати. Аня приподняла голову – да, так и есть, плакала Регинка! Аккуратненько засунула голову под подушку (чтоб, значит, никто не услышал и не проснулся), и ревет себе втихомолку – вон как плечи трясутся. Да и плач отчетливо слышен – кровати-то по соседству! Ой, ну что ты будешь делать? Аня тихонько выбралась из-под одеяла, и, сжавшись от холода, спустила босые ноги на пол. Брр! Хорошо, что до Регинкиной кровати два шага, иначе ступни бы отнялись от переохлаждения! Аня присела на краешек кровати и осторожно сняла подушку с головы Ложкиной. Регинка подняла голову и, смешно завертев ею, уставилась мокрыми глазами на Аню.
— Чего ты плачешь, Ложкина? – произнесла Аня обычную в таких случаях фразу и вдруг почему-то подумала, что Регинкин плач наверняка связан со всей этой странной историей. Ну, не по дому же она тоскует, в конце концов – не первогодка!
— Ты не поверишь мне… — еле слышно, одними губами, произнесла Регинка.
Тогда Аня окончательно поняла, что догадки ее правильные. Сказала как можно мягче:
— Я попробую… И, подобрав ноги к подбородку (все-таки не так холодно!), приготовилась слушать Регинкину историю. Если бы она знала заранее, что услышит! В первые минуты Ане показалось, что эта Ложкина то ли помешалась, то ли разыгрывает ее! Регинка начала плести про какие-то театры, каких-то покойников, встающих из гроба. И, честное слово, если б не прежние Анины подозрения, что Регинка как-то связана с последними печальными событиями, произошедшими в училище, она грубо оборвала бы Ложкину и попросила не выдумывать чепухи: Регинке-то хорошо, она под одеялом лежит и треплется про своих покойников, а каково Ане в одной пижаме слушать ее фантазии?
Тут Регинка неожиданно спросила:
— Ты помнишь, у нас в учебнике по «Истории искусств» портрет мальчика-танцовщика Фридерико Анджолини? Того, что умер в девятнадцатом веке?
Аня вежливо кивнула – кажется, действительно, был в учебнике такой портрет: небольшой мальчишка с лицом белым, как яичная скорлупа. Только при чем здесь учебник-то?
Регинка снова всхлипнула:
— Я его видела…там, в театре. Там еще много разных детей… и взрослых тоже… — и все какие-то странные. А одна девочка – балерина, как мы с тобой — училась у самой Айседоры Дункан. Я уж про Хозяина театра не говорю – знаешь, какой он страшный – я всегда себе мертвецов такими представляла.
-Регина… — осторожно спросила Аня, — а ты уверена, что не ошиблась? Ну, я имею в виду того мальчика…
— Кого, Фридерико? Нет, он сам сказал… Я, Ань, вдруг подумала: а если сам Хозяин – мертвый, может, и все остальные… тоже неживые? А девочка эта – Ирма – сказала, что я скоро навсегда буду с ними…
— Как это? – ахнула Аня – по ее спине вдруг пробежала липкая, горячая дрожь – даже жарко вдруг сделалось. Она почему-то почувствовала, что Регинка не врет.
— Как… Умру – и все тут… — Ложкина пренебрежительно дернула худеньким плечом. – Но до этого еще много всяких бед может случиться. Как тогда, с Маргаритой… Или с Ирой Горбачевской, помнишь?
Конечно, Аня помнила. И помертвела от ужаса. И не вставляла больше ни слова, пока Регинка не закончила свой печальный рассказ. Значит, вот что это за земля сыпалась – могильная земля! Ох, какой кошмар! Бедная Регинка – а вдруг она не вернется с этого бала?
— Слушай… — тихо сказала Аня. – На бал к ним лучше не ходить – они тебя могут не отпустить живой. И, знаешь, что я подумала?
Регинка вскинула на Аню все еще не высохшие глаза.
— Где у тебя эта земля?
Регинка засунула руку под матрас, повозилась там и вытащила плотный темный комок величиной с детский кулак. Аня осмотрела его – земля как земля, даже и не скажешь, что могильная. Только не рассыпается почему-то… А с другой стороны, кто сказал, что могильная земля должна выглядеть как-то по-другому?
— Вот что… — задумчиво проговорила Аня, — землю эту надо вернуть.
-Кому, им? – обреченно спросила Ложкина.
— Конечно, им. То есть, мертвым. Только для этого тебе не надо возвращаться в этот театр. Здесь рядом кладбище – остановки две или три на трамвае, мы с мамой его проезжали, когда сюда ехали. Завтра сгоняем туда, на какую-нибудь могилу этот комок положим – и все, ты свободна. Ты сама разрушила договор – он же был скреплен землей, а земли у тебя нет… То есть, завтра не будет. Логично, а?
Регинка заулыбалась во весь свой широкий рот – значит, признала, что Аня права.
— Тогда и Маргарита Самсоновна должна выздороветь, и Ира Горбачевская… снова станет танцевать, как прежде. Слушай… — тут Аня нахмурилась, словно вспомнив что-то нехорошее. – А сама-то ты не против, что талант возвратится к Ире?
И увидела, как Регинка моментально посуровела лицом, даже конопушки проступили ярче обычного. Регинка твердо сказала:
— Не против. Каждый должен пройти свой путь.
И Ане стало немного стыдно — она поняла, что Регинка говорит правду. Она хотела сказать Ложкиной что-нибудь ласковое, успокаивающее. Мол, теперь их двое — и им все нипочем. Но не успела ничего сказать. Потому что услышала ясный, знакомый шорох на стене – это сыпалась земля, могильная земля. В этот самый миг Анины глаза стало медленно заволакивать густой красной пеленой, а в ушах отчетливо застучали какие-то железки. На мгновенье появился перед глазами знакомый старый вяз. И все исчезло, стихло.
… .
Утром Регишка поехала на кладбище. Одна. Она, спотыкаясь, брела от трамвайной остановки к невысокому кладбищенскому забору, окрашенному в ярко-синий цвет. За забором темнели колышущиеся от ветра заросли – не то сирень, не то бузина… Она думала об Ане, которую увезли в больницу ночью. Думала о словах учительницы хореографии: «Девочки, у Ани летаргия… Будем надеяться на лучшее…» Надеяться на лучшее… Регишка горько вздохнула. Уж кто-кто, а она-то знала, что никакого лучшего не будет, если только… Ворота кладбища были открыты. Регишка прошла по расчищенной дорожке, остановилась возле ближайшей могилы. Памятник, цветник, стертые буквы. Раньше Регишка думала, что это жизнь устроена непонятно, а в смерти-то чего непонятного? А теперь поняла, что ошибалась. Люди думают, что умер человек – и лежит себе на кладбище, а он… А что он? Черная ограда была почти по плечо невысокой Регишке. Надо кинуть землю и бежать назад, в училище, иначе опоздаешь на уроки. Ну, ладно, она оставит здесь землю. А вдруг это не поможет? Аня не проснется, Маргарита не выздоровеет… И в Театр Мертвых она больше не попадет – если расторгнет договор. А земля? Прийти сюда и взять обратно? А если ее уже здесь не будет? Да нет, глупо это… Регишка сжала землю в кулаке и медленно побрела назад, к выходу. У нее созрело другое решение.
… .
На этот раз Регишку встречал сам Хозяин театра. Стоял возле окна в коридоре и ждал ее. Был он снова в белом балетном костюме (должно быть, в том самом, из-за которого Регишка в первый раз приняла его за Принца из «Лебединого озера») и, если б не мертвенно бледное лицо да темнота вокруг глаз, казался бы почти красивым. Только не Регишке. У нее аж руки задрожали от страха и волнения, когда она его увидела. Хозяин же, как ни в чем не бывало, церемонно поклонился ей, взял за кончики пальцев.
— Моя Королева прибыла на бал! Я так ожидал тебя…
Регишка только сейчас заметила, что в полутемном коридоре на удивление шумно: мимо то и дело проходили какие-то разряженные дамы под ручку с кавалерами, носились взад-вперед девочки в открытых балетных платьицах, промчался куда-то Фридерико, на бегу подмигнув Регишке. Хозяин театра приветствовал каждого проходящего плавным наклоном головы, а детей щелкал по макушке. Какую-то девочку, одетую не то цветком, не то феей, улыбаясь, погладил по красиво причесанной головке. Потом, не выпуская Регишкиных пальцев, объяснил:
— Это все гости… Гости нашего бала, на котором ты будешь королевой. Ты рада, моя красавица?
И растянул в улыбке свой неживой красный рот. Регишка собралась с духом – и выдернула свою руку из его ладони: не для того она снова пришла сюда, чтоб отплясывать вальсы с мертвецами.
— Мне очень жаль, но… — Хозяин пристально взглянул на нее, и Регишка едва не завопила от ужаса – вместо глаз у него были темные дыры. Однако, перед глазами вновь всплыло бледное Анино лицо на носилках — и она сдержала крик. Она должна спасти Аню! И Маргариту! И Иру Горбачевскую! И всех, кто, может быть, пострадает от козней Хозяина Театра Мертвых завтра!
— Мне очень жаль, но я не смогу танцевать на этом балу. Я пришла расторгнуть договор…
И Регишка поднесла к самому носу Хозяина свою руку и разжала ее. На ладони лежал комок могильной земли – он казался теперь теплым и приятно согревал кожу. Регишка закрыла глаза. Что он сейчас сделает с ней? Убьет? Или будет пытать – и потом все равно убьет? Или она впадет в летаргический сон, как Аня, и никогда никого не сможет спасти? Но Хозяин, казалось, не расслышал ее слов. Он обнял Регишку за плечи и потащил за собой, приговаривая на ходу:
— После, моя Королева… Поговорим после бала, если ты хочешь… Сейчас некогда: гости ждут, а ты еще не одета…
Он втолкнул Регишку в костюмерную
— Выбирай себе наряд, моя Королева… А я подожду тебя здесь.
Прежде чем Регишка успела что-либо возразить, дверь захлопнулась. Регишка огляделась вокруг. Значит, Ирма сказала неправду, что в театре не хватает платьев: вон их сколько… И ей придется сейчас выбрать и надеть одно из них. И танцевать на балу в Театре Мертвых – как иначе? Может быть, в благодарность за ее послушание Хозяин согласится выслушать ее? Регишка вздохнула и подошла к длинным рядам платьев – да не все ли равно, в чем она будет танцевать? Разве ей сейчас до танцев? Регишка принялась рассматривать наряды на вешалках и быстро убедилась, что выбирать, собственно, не из чего. Большинство платьев было ей велико, одна премиленькая голубая туника вроде могла бы подойти, но Регишка вовремя заметила сзади
на подоле большое серое пятно. Плесень! Нет, не годится… Во втором ряду висели балетные наряды, судя по размеру, сшитые для девочек ее возраста, но в каком они были жутком состоянии! Сырые, заплесневелые, местами разорванные, на одной шелковом, белом платье запеклась кровь. Что, они тут свои платья не стирают что ли никогда? За спиной послышалось чьи-то едва различимые шаги. Регишка обернулась и видела Ирму. И в первый раз за эти тяжелые дни в Регишкином сердце шевельнулась радость: Ирма была одета! В белом балетном платьице – в таких танцуют «танец маленьких лебедей – и открытых туфельках она казалась премиленькой, только уж слишком неподвижное у Ирмы лицо – даже невозможно представить ее улыбающейся! Ирма вела себя так, будто они расстались минуту назад – не поздоровалась, ни о чем не спросила. Только тихо сказала:
— Надевай красное платье. Здесь все равно больше ничего нет. Только время зря потеряешь.
— Как… нет? – удивилась Регишка. – А это все? – она показала рукой на ряды костюмов.
-Это? – усмехнулась Ирма, но грустно как-то усмехнулась. – Это все тебе не подойдет
— Почему? – машинально спросила Регишка (хотя и так уже поняла, что, скорее всего, Ирма права).
— Так… не подойдет – и все тут. Нельзя надевать одежду с мертвых.
С мертвых! Вот оно что! Регишка ожидала, что приступ страха сейчас, сию минуту, скует ее по рукам и ногам – и она не сможет не то что танцевать, но и двигаться, говорить. Но, странное дело, страха больше не было! Регишка неопределенно пожала плечами и принялась надевать уже знакомое ей красное платье. Но все-таки не выдержала – подняла глаза на Ирму и задала ей мучительный вопрос – тот, что в прошлый раз задавала Фридерико:
— Ирма… а вы что, все мертвые что ли?
— Мертвые… — спокойно ответила Ирма. – давай одевайся скорее, а то, наверное, Хозяин уже волнуется.
Странное дело, на этот раз Регишка не удивилась, словно ожидала такого ответа.
— Сейчас! – Регишка кое-как натянула платье и распустила по плечам ломкие рыжеватые волосы. Ирма помогла ей завязать балетки. Она хотела спросить Ирму: а почему же красное платье можно одевать, если оно, получается, тоже… Но почему-то не спросила. Обернулась к Ирме.
— Все, идем!
— Ага!
И они вышли из костюмерной.
… .
На балу Регишка больше всего боялась, что и она незаметно сделалась мертвой тоже. Она то и дело до боли впивалась ноготками в собственную ладонь и прикусывала изнутри щеку. Радовалась: было больно! Мертвые ведь не чувствуют боли. Хорошо хоть танцевать ей почти не пришлось – оказалось, что место Королевы – на огромном черном троне посреди зала. Лишь в самом начале празднества Хозяин прошелся с Регишкой под руку под бравурную музыку – открыл бал. Потом он куда-то исчез, оставив Регишку на высоком черном кресле, именуемом троном. «Королева» внутренне сжалась, представив, как все ее будут рассматривать и обсуждать, но вскоре с облегчением поняла, что никому нет до нее никакого дела. Зал был большой, полутемный. Со стен свисали разноцветные бумажные и пластмассовые цветы – такие Регишка видела, когда ездила на кладбище. Огромные фигуры, кружась, проносились мимо, старательно огибая трон. Девочки-балерины танцевали в сторонке, старательно взявшись за руки, и тоже не смотрели на Королеву. Один Фридерико, не боясь быть раздавленным, отплясывал среди взрослых, красиво закидывая нестриженую голову и перебирая маленькими, стройными ногами. Но и он не обращал на Регишку ни малейшего внимания (если не считать того, что два раза украдкой показал ей язык). Регишка, которая поначалу лишь напряженно глядела перед собой, потихоньку начала оттаивать и вертеть головой по сторонам. Судя по всему, живыми здесь были только двое – Регишка и музыка. Музыка была прелестная: нежные, плавные вальсы сменялись зажигательными испанскими танцами, звучали и танго, и фокстроты, и партии из «Щелкунчика» и «Спящей красавицы». Оркестр располагался неподалеку – почти за королевским троном. Регишка, когда освоилась, обернулась и скосила глаза – надо же было получше рассмотреть музыкантов, которые так искусно, без устали, играли восхитительную музыку! Лучше бы она их не рассматривала!
Дирижировал оркестром скелет, одетый во фрак – он изящно сжимал длинными костяными пальцами палочку и скалил в улыбке голые зубы. Пожилой скрипач, лицо которого скрывала белая маска, нежно прижимал скрипку к плечу – что было под маской – не хотелось даже и думать. Саксофонист, весело глядя вокруг пустыми глазницами, поглаживал саксофон полуразложившейся рукой – сквозь остатки кожи кое-где проступала желтая кость. Регишка быстро отвернулась и больше не смотрела назад.
Сколько прошло времени – было совершенно непонятно. Час, два, три? А, может быть, несколько суток? Пары кружились и кружились, танцы сменяли друг друга, а бал все не заканчивался. А что, если он бесконечный – этот бал? Или, пока она здесь развлекается, там, в мире живых, прошло уже несколько лет? И нет уже ни Ани, ни Маргариты – Вешалки… Бедную Иру Горбачевскую давно отчислили из училища… А бабушка Мара считает внучку пропавшей без вести… От этих мыслей Регишка беспокойно заерзала на троне – скорее бы, скорей! Она не заметила, как отчего-то вдруг сделалось темно в глазах – так неожиданно, не без помощи волшебства, становится темно в театре, когда медленно гаснет свет. Но свет, кажется, продолжал гореть, а Регишкины ресницы неумолимо слипались. И пары все еще кружились в танце, пролетая мимо трона. Какое-то время до Регишкиного гаснущего сознания еще доносилась музыка. Но вскоре исчезла и она.
… .
На ней был старый свитерок и джинсы, в которых она пришла сюда. Платье, значит, сняли, пока она спала. Наверное, бал кончился? Или еще нет?
Регишка повернула голову и увидела Хозяина: он сидел рядом, ссутулив плечи, и смотрел на нее. Тут только Регишка обнаружила, что, оказывается, лежит она на потертых, плотно сдвинутых стульях.
— Очнулась, моя Королева? – приветливо спросил Хозяин.
Регишка кивнула. Он откинул волосы с бледного лба.
— Ну, вот и славно. Я знаю, о чем ты хотела поговорить со мной, моя Королева. Но все разговоры будут тщетны: договор расторгнуть нельзя. Ты должна выполнить свое предназначение – освободить тебя от этого я не могу… — он хрустнул костяшками пальцев.
Регишка сделала над собой усилие и уселась, подобрав под себя ноги: она не привыкла разговаривать лежа. Спросила тихо:
— Но… Вы можете хотя бы вернуть все на место? Я хочу, чтобы Аня проснулась…
— И чтобы Маргарита выздоровела, да? А эта дурочка Горбачевская получила свой талант обратно? – он низко склонился над Регишкой – и она почувствовала его дыхание – холодное, с запахом мокрой земли. А, наплевать, она уже не чувствовала страха – лишь какое-то равнодушие ко всему, что происходит вокруг. Да еще желание помочь Ане и остальным. Она смело посмотрела в черные дыры его глаз:
— Да!
— Нельзя, моя радость, нельзя… Аню пришлось… обездвижить – и в этом виновата только ты одна: зачем ты проговорилась ей про наш театр? Маргариту я изведу – наконец –то удалось до нее добраться. Горбачевская никогда не будет танцевать как раньше – зато у тебя все будет в избытке: и слава, и цветы, и овации, и зарубежные гастроли.
— Мне ничего этого не надо… — вскрикнула Регишка. — Я не хочу славы… такой ценой. Верните немедленно все назад — и забирайте обратно мой талант – не жалко! Он все равно не мой, а Иркин…
Он спокойно и даже как-то устало посмотрел в угол пустой комнаты с пожелтевшими обоями.
— Все в мире имеет свою цену, за все надо платить. И выбора у тебя нет.
-Есть! – вскрикнула Регишка. Она вытащила из кармана джинсов комок могильной земли и, что было силы, швырнула его в дальний угол комнаты.
— Все… Конец нашему договору…
Регишка вскочила со стульев и бросилась к двери. Не заперта – вот счастье! Она сломя голову неслась по знакомому коридору – все, конец! Она навсегда покинет это чертово место – и земля ведь осталась здесь! Теперь все должно стать как раньше. Она вскочила на подоконник и только тут осмелилась посмотреть назад. За ней никто не гнался.
Регишка на деревянных ногах вошла в спальню – оказывается, девочки уже легли.
— Ты где была, Регина? – сонным голосом спросила Маша Глинская.
Регишка не ответила, только хмуро дернула плечом и начала раздеваться. Глаза, как назло, слезились – должно быть, на балу был слишком резкий свет. Регишка полезла под матрас за платком. Рука наткнулась на что-то круглое, мокрое. Регишка почувствовала, как внутри нее начинает образовываться большая пустота. Вытащила руку с находкой. Это был комок земли. Той самой могильной земли, которую она оставила в театре.
… .
Маргарита Самсоновна болела уже третью неделю. По утрам она подходила к окну и молча, подолгу, смотрела на проходившие мимо троллейбусы и заснеженные деревья. Потом она уставала, ложилась на узкую, неудобную больничную кровать, и закрывала глаза. В больницу к Маргарите никто не приходил, да и приходить было некому: единственный сын жил в далеком Новосибирске – и она не сообщила ему о своей болезни.
Она и не ждала никого. Кроме одного-единственного человека. И человек этот наконец-то догадался обо все – и пришел к ней. Этим человеком была одиннадцатилетняя ученица Железнокамского балетного училища Регина Ложкина.
… .
К Маргарите-Вешалке Регишка явилась от безысходности: больше пойти было не к кому. Не возвращаться же, в самом деле, в Театр Мертвых! Когда она отчетливо поняла, что все остается по-старому, ею овладела глубокая, отчаянная тоска. В училище дела шли прекрасно: про успехи юной балерины Регины Ложкиной написала областная газета, ее пригласили танцевать на вечере, устроенном в честь приехавшей из-за границы известной балерины Оливии Рольде – и та, прослезившись, на глазах умиленной публики поцеловала талантливую девочку в лоб.
Летом предстояло ехать на гастроли во Францию с труппой местного детского театра – такой чести удостоились только две балерины из училища – Регишка и белокурая, синеглазая старшеклассница Лена Зайчицкая – племянница мэра города Железнокамска.
Стоит ли говорить, что все эти успехи совершенно не радовали Регину Ложкину! Ее мысли были вовсе не на балетной сцене, а в детской больнице, где уже почти две недели лежала неподвижная Аня Болтова. Регишка ездила к ней каждый раз, когда удавалось вырваться из училища, но все было напрасно: Аня никого не узнавала. Она просто спала – и все. И Регишка каждый раз проглатывала подступивший к горлу комок слез — и уезжала обратно. В один из таких безысходных, томительных дней и пришла в Регишкину голову эта идея – съездить к Маргарите и поговорить с ней начистоту. Маргарита ведь явно что-то знает и про Театр, и про Хозяина! Недаром ведь, когда ее увозили в больницу, она сказала про землю – никто, может, и не обратил внимания, а Регишка — то отчетливо слышала! И неспроста ведь Хозяин без конца говорил, что хочет извести Маргариту – значит, есть у них какие-то свои счеты, как иначе? Другой вопрос, захочет ли Маргарита Самсоновна разговаривать с нелюбимой ученицей – может быть, выгонит ее в три шеи? Ладно, выбора-то, похоже, все равно нет.
В больнице Регишку ждал сюрприз. Маргариту – Вешалку она увидела прямо в застекленном вестибюле больницы – та неотрывно смотрела на улицу и постукивала пальцем по стеклу. Вокруг было чисто, окна и пол заставлены причудливыми цветами в огромных корзинах – и все равно как-то безжизненно. Наверное, первый раз в жизни Регишка обрадовалась встрече с Маргаритой: до этого всю дорогу она волновалась, пустят ли ее в палату к тяжелобольной женщине. Регишка неслышно подошла почти вплотную и тихо позвала: «Маргарита Самсоновна…»
Маргарита обернулась – и Регишку поразило ее лицо – исхудавшее, с большими глазами, оно казалось теперь совсем больным и вовсе не строгим. Но больше всего изумилась Регишка тому, что ее появление здесь, похоже, не вызвало у Маргариты-Вешалки никакого удивления, точно она стояла здесь и ожидала именно ее, Регишку. Минуту спустя, выяснилось, что так оно и было.
— Регина …- на лице Маргариты появилась непривычная, робкая какая-то улыбка. «Это оттого, что она редко улыбается…» — мелькнуло в Регишкиной голове.
Маргарита тронула Регишку за рукав куртки.
— Пойдем, Регина… Я очень ждала тебя…
Регишка поспешно скинула куртку и натянула бахилы: она была уверена, что сейчас Вешалка поведет ее в палату. Но Маргарита Самсоновна не пошла в палату. Она взяла Регишку за локоть и потянула в уголок пустого вестибюля, где в беспорядке толпились стулья. Тяжело опустилась на пододвинутый Регишкой стул, заложила ногу на ногу. Кивнула Регишке: «Ну, рассказывай, что там еще случилось… Про Болтову я слышала. О твоих успехах читала в газете…»
Регишка ахнула про себя. И совершенно сбилась с мыслей – чего рассказывать-то, когда Маргарита, получается, обо всем знает. Недаром же она безошибочно связала в один узел Анину болезнь и ее, Регишкины, успехи в балете… А, может быть, знает все-таки не обо всем? Тут Регишка на себя рассердилась. Чего, собственно, она явилась сюда, если вместо того, чтоб рассказывать Маргарите все начистоту, вот так сидит и играет в прятки? Регишка мужественно вздохнула, как перед прыжком в холодную воду. И начала с самого главного:
— Понимаете, Маргарита Самсоновна… Во всем виновата я одна! И в том, что Вы заболели, и в том, что Аня…и еще во многом.
Маргарита пристально посмотрела ученице в лицо. Кивнула, ни о чем не спросила. Регишка продолжала:
— Дело в том, что я заключила договор…
Маргарита подхватила:
— С Хозяином Театра Мертвых, который вручил тебе слипшуюся горсть могильной земли и положил монету на край гроба. Так?
Регишка ошеломленно крутанула головой: она от удивления утратила на минуту дар речи. Маргарита молчала. Тогда Регишка попыталась оправдаться.
— Я принесла ему землю назад… — жалобно сказала она. – И сказала, что мне не нужно чужого таланта – пусть только… ну, все будет как прежде. Но горсть земли опять оказалась у меня под матрасом. И Аня не выздоровела… — Регишка отвернулась и всхлипнула.
— И не выздоровеет… — услышала глухой голос Маргариты. – Нужно убрать монету с края гроба…
— Но я не знаю, где этот гроб… — подняла голову Регишка. – Я видела его только один раз – в тот день, когда мы… когда я заключила договор с Хозяином Театра Мертвых. И вдруг ее осенило:
— А откуда Вы… ну, знаете все это? И про гроб, и про Театр? Вы тоже были там?
Маргарита Самсоновна грустно усмехнулась:
— И не раз.
… .
— Это очень сложная и запутанная история, моя девочка. Боюсь, что я сама не все понимаю в ней. Ты, должно быть, слышала, что на месте нашего училища когда-то и в самом деле стоял театр… ( Регишка кивнула, хотя слышала об этом впервые: просто уж очень хотелось узнать, что будет дальше). Так вот, в театре танцевал молодой юноша – заметь, для того времени это было не совсем обычно: на сцене танцевали тогда, в — основном, девушки из бедных семей. А в этом театре были прекрасные танцовщики – они исполняли роли принцев, шутов, королей – и пользовались огромным успехом у публики.
— А … девушек там не было? – спросила Регишка.
— Девушки тоже были… — кивнула Маргарита. – Но талантливых девушек-танцовщиц было и в те времена предостаточно. Так вот этот юноша… Он, конечно, тоже был талантлив и пользовался успехом. Но рядом с ним танцевали те, кого публика любила больше. А он мечтал стать первым танцором в театре, но это никак не получалось. Он сделался зол, завистлив и постоянно обвинял других. А, самое главное, молодому танцовщику все время казалось, что его в чем-то несправедливо обидели – ну, дали ему не ту роль, или, к примеру, сшили к выступлению не тот костюм. И знаешь, что он придумал? – Маргарита посмотрела на Регишку.
— Что?
— Он стал мстить более удачливым людям — распускать про них злые сплетни, строить всяческие козни. Один раз обвинил мальчика, только что поступившего в театр, что тот украл у него деньги.
— Он врал? – тихо, одними губами, спросила Регишка.
— Что? Ну, разумеется… В конце концов, владелице театра – была ею тогда знатная графиня Молостова, известная покровительница балета — все это надоело, и она выгнала злого человека вон. Но отвергнутый танцовщик на этом не успокоился – он решил прибегнуть к помощи темных сил, колдовства. В конце концов, он объявился возле театра с толпой каких-то оборванцев, подкупленных им за мелкие деньги…
И… и что? – прошептала Регишка.
— Они подожгли театр… – неспешно продолжала Маргарита. Лишь по счастливой случайности никто не погиб, ведь танцовщики и танцовщицы, как правило, жили тогда в каморках при театре. Но театр сгорел дотла. А танцор-неудачник – его видели во время пожара – смотрел на огонь и кричал явную бессмыслицу, что- то вроде: «Я еще стану первым, мир меня еще узнает…»
— Его не поймали? – спросила Регишка.
— Нет. Никто особенно и не стремился его ловить. Во время пожара всем было не до того, а потом он исчез бесследно, никто в городе его больше не видел. Ну, решили, что он сошел с ума – и забыли о нем.
Маргарита вздохнула и мрачно покосилась куда-то в сторону.
— А… а потом? — прошептала Регишка, видя, что молчание затягивается.
— А потом… потом на месте театра построили балетное училище – то самое, где ты учишься и где училась когда-то я… (Регишка едва не вскрикнула от удивления: надо же, оказывается, Маргарита заканчивала их училище!). Но тот танцор оказался не так-то прост. Я тебе уже говорила, что он обратился к помощи темных сил… И он, действительно, вот уже много десятков лет заставляет мир время от времени вспоминать о себе – вмешиваясь в дела живых, сея вокруг себя зависть, злобу, болезни, неудачи. Но сам он, как ты понимаешь, давно уже мертв, а мертвые не могут вмешаться в дела живых, не прибегнув к помощи кого-то живого. Раз в несколько десятилетий он выбирает девочку или мальчика, мечтающего о балетной карьере… иногда из нашего училища, иногда откуда-то еще – я, например, познакомилась в Театре Мертвых с маленьким итальянским танцовщиком…
— С Фридерико Анджолини? – вскрикнула Регишка.
Маргарита окинула Регишку быстрым взглядом:
— Да… Как вижу, ты тоже знаешь его… Ну так вот…обычно он выбирает ребенка из бедной семьи, не очень яркого, не самого, на первый взгляд, талантливого – такого, как ты, и такого, какой была когда-то я… Одним словом, выбирает тех, у кого очень мало шансов достичь успеха на сцене без чьей-то помощи.
Регишка поежилась: она, разумеется, знала, что «не самая талантливая», к тому же, Маргарита великодушно уровняла ее и себя, но все-таки было обидно – неужели у нее не было шансов достичь успеха без помощи призрака из Театра Мертвых? Маргарита Самсоновна, кажется, угадала ее мысли. Потому что сказала совершенно неожиданную вещь:
— Это ни о чем не говорит, моя девочка. Как правило, все великие танцовщики в детстве отнюдь не считались самыми талантливыми, многих из них никто не прочил в балетные звезды. Кое-кто из великих балерин имел существенные недостатки – потом это сгладилось или же стало, наоборот, вызывать восхищение, а в детстве этим людям приходилось несладко. К примеру, в прошлом веке весь мир восхищался балериной Анитой Занге – слышала про такую?
Регишка отрицательно помотала головой.
— Так вот, ее называли « балерина-ласточка», и весь мир буквально падал к ее ногам, которые, заметь, были слегка кривоватыми от природы. И таких примеров множество. Что касается тебя, то ты очень одаренная девочка… На занятиях я кричала на тебя, чтоб заставить работать: в балетном ремесле труд – это второе условие после таланта. А ты всегда была несколько рассеянна, и это плохо. Я никогда не кричу на непереспективных детей: это бесполезно…
В другое время Регишка бы ахнула, услышав о том, что Маргарита-Вешалка, оказывается, считает ее талантливой. Но сейчас было не до того…
— А зачем ему… ну, этому призраку нужны дети? – спросила она, чтобы вернуть рассказчицу к теме разговора.
— Затем, что именно с помощью таких вот маленьких заложников ему удается в очередной раз заявить о себе миру. Незаметный ребенок начинает вдруг великолепно танцевать и восхищать взрослых своими успехами. Он просто, как будто играя, покоряет сцены самых известных театров. А с теми, кто вдруг оказывается на пути маленького гения, происходят несчастные случаи: они внезапно заболевают страшными болезнями, попадают в катастрофы… ну, и так далее. Смотри, ты ведь, судя по всему, совсем недавно в первый раз попала в Театр Мертвых?
— Да… — только и смогла выдавить Регишка.
— А сколько уже случилось бед – не пересчитать… И это не конец, Регина… Их будет все больше и больше. А самая страшная беда, в конце концов, может произойти с тобою…
Регишка похолодела: она сразу вспомнила слова Ирмы про то, что скоро навсегда окажется среди мертвых. Но она не показала виду. Только спросила:
— Какая беда?
Маргарита опустила голову, стараясь не встречаться глазами с Регишкой:
— Призрак не отпустит тебя живой. Когда подойдет к концу срок его влияния на этот мир, он заберет тебя в Театр мертвых… Живые свидетели ему ни к чему. Ты же сама видела, у него в театре много детей… А житье там, прямо скажем, не пряник…
-Да… — задумчиво проговорила Регишка (она вспомнила раздетую Ирму). И тут ее пронзила прежняя мысль – странно, почему она сразу не спросила об этом:
— Маргарита Самсоновна… но ведь Вас же он оставил в живых… Значит, кому-то все же удается выбраться из этой ловушки?
Маргарита усмехнулась – как показалось Регишке, даже несколько самодовольно:
— Ну, насколько я знаю, кроме меня, это не удавалось никому. Мне просто повезло, вот и все…- в этом важном месте Маргарита Самсоновна прервала свой рассказ и уставилась на подходящую к ним толстую женщину в белом халате – врача или медсестру:
— Я сейчас приду… — торопливо пообещала ей. – На укол зовут – объяснила Регишке и, убедившись, что белый халат отошел подальше, продолжала:
— Дело в том, что мне удалось невозможное – стащить из гроба монету. Когда я поняла, к чему все идет, мне, как и тебе сейчас, не захотелось ничего – ни славы, ни цветов. А тут я случайно узнала, что в День зимнего Николы, 25 декабря, нечисть теряет зрение. И я пробралась в мертвый театр и стянула монету. За мной гналась разъяренная толпа – там были скелеты, утопленники, еще какие-то существа… Потом я едва не утонула в подземном озере – есть там такое: заглотнула воздух и сидела под водой, пока вся эта нежить носилась с факелами по берегу. И вдруг я услышала всплеск – кто-то нырнул совсем рядом со мной. И я поняла, что это конец – сейчас этот вурдалак или кто он там – обнаружит меня на ощупь: от живого ведь идет тепло – и они это чувствуют. Я принялась читать про себя молитву – я тогда ее одну-единственную знала, когда-то в раннем детстве бабушка заставила выучить, сказала – «пригодится».
— Не нашли? – тихо спросила Регишка.
Маргарита покачала головой.
— Нет. Я, как ты видишь, осталась жива. Но Хозяин Театра Мертвых не оставляет попыток до меня добраться. Сначала у меня начали болеть ноги – и сделалось понятно, что балериной мне больше не бывать. Потом… — Маргарита вздохнула и махнула рукой.
— Что мне делать? – проговорила Регишка, обращаясь скорей к себе самой, чем к Маргарите. Маргарита Самсоновна положила горячую руку на Регишкино запястье.
— Одной тебе с ним не справится. Тут нужны помощники. Темные силы сильны, но светлые сильнее их – жаль, я тогда этого не понимала. До Николина Дня почти месяц – можно успеть.
— Что успеть? – пробормотала Регишка. – А-а, светлые силы… А где я их возьму?
Маргарита ответила вопросом на вопрос:
-Ты крещеная?
— Да…
— Ну так вот… Духов овраг знаешь?
Регишка непонимающе уставилась на Маргариту Самсоновну: при чем здесь Духов овраг-то? Овраг она знала – он начинался почти за ее домом – однако, желания обследовать его у Регишки никогда не возникало, знала только, что мальчишки туда лазят.
Маргарита терпеливо ждала. Регишка кивнула.
— На том месте, где сейчас Духов овраг, — принялась объяснять Маргарита, — до революции был монастырь Святого Духа. Приходили туда люди со всей России – чудотворному Кресту поклониться. Ну а этот Крест, говорят, чудеса совершал – кого от болезни излечивал, кому в беде помогал. В революцию монастырь закрыли… — Маргарита высморкалась. – Да не просто закрыли – взорвали, чтоб, значит, и следа от него не осталось: чем-то очень сильно были сердиты новые власти на настоятеля монастыря. Старики рассказывали, взрыв страшный был – от него-то, от этого взрыва, овраг вскоре и образовался. А Крест монахи успели спрятать – по слухам, где-то в овраге он лежит с тех самых пор. Но, сколько ни искали, никто его найти не может.
Регишка, как ни пыталась сдержаться, все-таки хмыкнула:
— Никто не может, а я найду?
Маргарита испытующе посмотрела на Регишку – точно, в самом деле, в этот момент усомнилась, сможет ли эта худенькая балеринка найти в овраге Крест. Отвернулась, сказала глухо и серьезно:
— Должна найти, Регина… Ты же спасаешь не только себя – но и других. Крест сможет помочь тебе в этом… И еще: не говори никому про Театр Мертвых, когда находишься в стенах училища – иначе с твоим слушателем случится то же, что случилось с Аней Болтовой. Эти стены могут слышать – должно быть, из-за того, что театр слишком близко…
— А за стенами училища можно?
— За стенами можно… — кивнула Маргарита. – Только землю – ту, что он тебе дал – спрячь подальше.
— Ну, а… — хотела, было, спросить Регишка, но Маргарита перебила ее:
— Все, мне пора… Иди в Духов овраг – может, он тебя куда-нибудь и выведет.
Регишка задумчиво смотрела в спину уходящей учительнице – та поспешно, хотя и с большим трудом, направлялась к лифту.
… .
Для семиклассника Вовки Синицына этот день начался с неприятностей и ими же грозил закончиться: далеко не все родители с пониманием отнесутся к сыну, который за один день умудрился опоздать на первый урок, схлопотать двойку по алгебре и два замечания на уроке физкультуры. Вовкины родители были не то чтобы очень строгие – просто они оба работали в милиции и хотели, чтобы единственный сын пошел по их стопам, а для милиционера, как известно, дисциплина – первое дело. Поэтому за двойки и замечания будущий милиционер регулярно получал нахлобучку в виде запрещения играть на компьютере и гулять во дворе. ( Это только так считалось, что гуляет он «во дворе», на самом деле, предпочитал лазать по оврагам и заброшенным домам, которых здесь, на окраине Железнокамска, вполне хватало). Самому Вовке иногда казалось, что он хочет работать в милиции, а иногда тоскливо думалось – в милицию его все равно не возьмут из-за внешности: маленького роста, веснушчатый, толстый, да еще и уши вдобавок оттопырены – такого преступники ни за что не испугаются. Другое дело – Вовкин отец: он высокий, красивый… Так что с будущей профессией была полная неопределенность, да как-то и не замечалось у Вовки серьезных талантов. Правда, увлечение имелось — был заядлым рыболовом, даже имел прозвище «Вовчик — Как -Уловчик» — но ведь рыбалку профессией не сделаешь – засмеют, да и папа будет недоволен.
Мысль об отцовском недовольстве и сегодня не давала Вовчику покоя с того самого времени, как прозвенел звонок с последнего урока. Компьютер – ладно, можно прожить пару дней без компьютера, но вот запрещение гулять придется совсем некстати: завтра он с самого утра собирался с соседом Никитой обследовать Духов овраг (там, говорят, раньше монастырь был, и всякие подземелья наверняка остались). Да мало ли, какие там могут найтись тайны – стоит только поискать хорошенько. А теперь придется отложить вылазку на неопределенное время, да и вреднющий Никитка вполне может все равно отправится в опасное путешествие, прихватив с собой вместо Вовчика кого-нибудь из мальчишек – Владика с третьего этажа, или рыжего Тольку. Подумав об этом вполне вероятном свинстве со стороны Никитки, Вовчик даже плечами передернул. И тогда в Вовкину голову пришла великолепная мысль – отправиться в этот самый овраг прямо сейчас, в одиночку. А что – очень здравая мысль: во-первых, он все-таки будет первооткрывателем, во-вторых, покажет, что не трусливей многих, раз пошел в такое место в одиночку, ну а в- третьих… в- третьих, чего там бояться-то?
Он быстренько сгоняет туда, ну а потом будет два дня сидеть под домашним арестом и вспоминать о совершенном подвиге. Подумав так, Вовчик бросился в прихожую и принялся спешно натягивать куртку.
… .
Девочку Вовчик увидел не сразу. Сначала он (прихватив здоровенную доску с гвоздем – не потому, что чего-то опасался, а так – нельзя же совсем без оружия) осмотрел спуск в овраг, причем шел не по утоптанной тропинке, а по снегу – так было интереснее. Потом, уже спустившись вниз, медленно брел от куста к кусту, провалился в какую-то яму, до половины занесенную снегом, тыкал по сторонам палкой в надежде отыскать если уж не клад – так хоть какое-нибудь веское доказательство тому, что он один лазал в это пустынное место.
Чем дальше пробирался Вовчик, тем большее разочарование охватывало его! Ничегошеньки в этом овраге не было – ни кладов, ни, похоже, даже какой-нибудь тайны. Тут и там лежали груды мусора – вмерзшие в снег железки, пакеты из-под молока, старые автомобильные шины, покореженные колеса от велосипедов со спицами так причудливо изогнутыми, что, казалось, по ним долго стучали чем-то тяжелым, прежде чем выкинуть на свалку. Один раз, правда, Вовчику повезло – он наткнулся на удочку с почти полной оснасткой: сама удочка, правда, рассохлась и уже ни на что не годилась, но грузило имелось вполне подходящее, да и поплавок неплохой – яркий, пластмассовый – ни у кого из мальчишек такого не было. Вовчик, с придирчивым видом осмотрев то и другое, бережно опустил находки в карман и уже, по правде говоря, думал, не повернуть ли ему обратно, как вдруг заметил вдали маленькую фигурку. «Тоже ищет» — хмыкнул про себя Вовчик, с удовольствием пощупав карман с найденным богатством: мысль о том, что поплавок и грузило могли достаться кому-то другому, а достались ему, несколько приободрила семиклассника Синицына – значит, не напрасно все-таки он залез в овраг. «Хотя, может, он тоже нашел чего-нибудь… ну, в этом роде, а рыбалкой не интересуется, — подумал Вовчик, — тогда можно предложить поменяться…» То, что с собой у него ничего подходящего для обмена не было, заправского рыболова отнюдь не расстроила: ну, сгоняли бы, в крайнем случае, к нему, к Вовчику, домой – там уж обязательно нашлось бы что – нибудь интересное. Родители-то еще не скоро придут — так что домашнего ареста пока можно не опасаться. Но, стоило Вовчику приблизиться к одинокой фигурке, как стало понятно, что можно было и не приближаться: на его свист обернулась девчонка. Обычная себе девчонка его возраста, или, может, на класс помладше – худая, как удочка, в теплых штанах и длинной мальчишеской куртке. Не то чтобы Вовчик имел что-нибудь уж слишком серьезное против девчонок — но тут взяла досада: как можно разговаривать с девчонкой о таких серьезных вещах, как обмен — совершенно непонятно. Но отступать было поздно: девочка, не мигая, и, кажется, испуганно смотрела на Вовчика – должно быть, приняла его за бандита или похитителя детей. А, может, за шпиона? Вовка приосанился и, стараясь, казаться небрежным, спросил:
— Ты чего здесь?
Девочка ответила, чуть помедлив – голос у нее был какой-то простуженный:
— Крест ищу.
Вовчик усмехнулся: вот растяпа, это надо же умудриться потерять крестик, когда на тебе зимняя куртка, да и под курткой, поди, еще сто одежек…
— Да как же его здесь найдешь? Небось, в снег провалился… Жди теперь до весны, шляпа!
— Сам ты шляпа, — девчонка оказалась не робкого десятка. – А Крест не тот, что ты думаешь, а большой, из монастыря.
— Из какого еще монастыря? Ты что, монашка что ли?
Девочка приподняла край шапки и почесала маленькое ухо – подумать только, даже на ухе у нее были веснушки! Сказала:
— Я не монашка, а балерина, ясно тебе?
Вовчик засмеялся: чудные они, девчонки, ей богу! Одна врет, что она фотомодель, а эта, оказывается, балерина… А, может, правда? Вон она какая худая – прямо как палка. И спина ужасно прямая – даже под курткой видно! На всякий случай, сказал:
— Ври больше, балерина…
Девчонка пожала плечами:
— Не хочешь – не верь, а я, правда, из балетного училища…
— А здесь чего делаешь? – Вовчик одернул куртку и добавил рассудительно:
— Разве можно девчатам в такую глушь забираться?
Девчонка тяжело вздохнула – так вздыхают люди, когда их утомляет чья-то тупость:
— Я же тебе сказала, Крест ищу… А если не найду – то лучше мне тогда и не жить вовсе. – Помолчав секунду, она добавила: — Я и без того приношу всем горе…
Если бы не эти слова – про горе – Вовчик бы точно подумал, что она чокнутая: крест какой-то ищет, жить не хочет… Но… что-то подсказывало ему — здесь не так все просто: это легче всего обозвать человека чокнутым! И потом – а вдруг у нее и вправду горе? И как она одна будет лазать здесь – а вдруг замерзнет насмерть? Или собаки нападут? Чтобы немного развеселить случайную знакомую, Вовчик сказал:
— И от меня тоже всем горе – так что ж теперь, не жить что ли? Мама тоже всегда говорит: горе мне с тобой, Вовка, горькое…
Девочка подняла на Вовку большущие, как у стрекозы, глаза и кажется, даже улыбнулась:
— А тебя Вовой звать?
Вовка залихватски поправил шапку.
— Угу, Вовчиком. А тебя как?
— Меня Региной. – Девчонка медленно повернулась. – Ладно, Вовчик… Мне пора идти – скоро уже, поди, темнеть начнет.
— Подожди… — Вовчик схватил девочку за рукав. – Давай это… вместе поищем твой крест. – И, чтоб девчонка не подумала, что он… ну, такой — из тех, кто сразу поддается на девчачьи россказни — добавил: Мне домой идти неохота.
Девчонка (имя-то у нее какое – Регина. Регина – Из — Пластилина) просто сказала:
— Тогда пошли. – Обернулась и растянула рот до ушей:
— Это хорошо, что ты пойдешь, а то одной все-таки страшно…
Теперь ей было не страшно, а почти весело: почему-то подумалось, что Вовчик этот славный! И ему-то можно все рассказать про мертвый театр без опаски: земля лежит в спальне под матрасом, стен здесь никаких нет, училище далеко.
Вовчик, идя вразвалочку, солидным голосом ответил:
— Понятно, страшно. А что это за Крест-то такой? Ты хоть знаешь, как он выглядит?
Регина вздохнула:
— В том-то и дело, что не знаю. Но он очень мне нужен. Хочешь, скажу, зачем?
Вовчик независимо пожал плечами. И, хотя у него даже ладони зачесались от любопытства, угрюмо буркнул:
— Ну, если это секрет – можешь не говорить. Я и так с тобой пойду.
Регина ответила серьезно:
— Нет, скажу… Мне почему-то кажется, что тебе можно доверять…
… .
Аня Болтова спала уже вторую неделю. Она не видела ни заходивших в палату врачей и медсестер, ни маму, дежурившую возле кровати, ни срочно вызванного телеграммой отца. Всем им казалось, что Аня спит и уж точно ничего не видит во сне. Но это было неправдой. Аня жила в своем внутреннем мире и видела очень много: перед глазами то и дело мелькали лица московских подруг, огни театра, взволнованное лицо Регинки, еще какие-то неизвестные люди, деревья, улицы. Иногда ей казалось, что все мир исчезает, проваливается в темноту. И тогда Аню охватывал самый настоящий ужас. «Вот сейчас я засну уже по-настоящему, навсегда…» Но в самый последний момент перед ней возникали ветви вяза – и были они не зимние, голые, а пушистые, покрытые первой майской зеленью – Аня хваталась за кончики веток, точно
за протянутую руку друга. И потерянный, было, мир вновь возникал перед ней.
— Ты, пожалуйста, не оставляй меня … — говорила Аня вязу. И вяз слушался ее.
А лечащий врач – молодая коротковолосая женщина с усталыми глазами – смотрела на спящую Аню и, покачивая головой, выходила из палаты. «Разбудить девочку может только чудо…» — думала она.
… .
Домой в этот день Вовчик заявился позже обычного — так поздно, что уже вернулась с работы не только мать, но и отец, хмуро поглядывающий из-за стола. Вовчик в прихожей стряхивал с куртки снег и изо всех сил старался не встретиться взглядом с отцом. Но отец встал из-за стола и, приблизившись к сыну, взял его за подбородок.
— Где ты был?
Вовчик мотнул головой. Ответил хмуро:
— Гулял.
— Где? – продолжал допытываться отец.
— В овраге, с одной девочкой.
Он принялся стаскивать с ноги мокрый ботинок и не заметил, как переглянулись родители. Ничего больше он им не расскажет, лучше умрет! Ну, в самом деле, не рассказывать же родителям, как до темноты они с Регинкой шарили по оврагу, а, когда совсем стемнело, ему пришлось довезти новую приятельницу на трамвае до балетного училища. А что, он должен был отправить ее одну? Вовчик ожидал, что отец, как обычно, спросит про оценки, и тут уже отпираться он не будет – расскажет все, как есть. Хотя как расскажешь? Отец тогда непременно засадит его дома на все выходные, а ведь завтра нужно снова идти в овраг: Крест-то пока не найден! Нет, он, понятное дело, объяснил Регинке, что завтра вполне может оказаться под домашним арестом (умолчав о причинах возможного ареста), но ведь никому от этого не легче. И поэтому у Вовчика даже дыхание перехватило от волнения: вот сейчас спросят его – и тогда все. Но отец ничего больше не спросил – повернулся и пошел на кухню. Оттуда уже сказал серьезно, как взрослому:
— По пустынным местам не шляйся, Владимир! Между прочим, настоящий мужчина никогда не станет таскать даму по оврагу.
«Еще как станет!» — мысленно съехидничал Вовчик.
Он молча шмыгнул в свою комнату и начал поспешно раскладывать диван.
… .
На следующее утро Регишка опоздала: «дежурная» — молодая тетка в длинном свитере, с накрашенными глазами — втащила ее в «воспитательскую» и долго отчитывала за вчерашнее позднее возвращение. Регишка врала – храбро и отчаянно, как никогда. На все вопросы отвечала, потупив глаза, что, мол, ездила домой посмотреть, не вернулась ли бабушка Мара. На упреки и вовсе не отвечала: а что было отвечать-то? Больше всего Регишка боялась, что с нее теперь не будут спускать глаз – и тогда прощай все на свете! Но воспитательница, пожурив Регишку, отпустила ее на все четыре стороны и заявила, что «уверена в ее дальнейшем благоразумии». «Это потому, что я теперь – звезда училища» — хмыкнула про себя Регишка. И тут же вздохнула: радоваться-то было нечему! Она боялась: Вовка решит, что ей не удалось удрать из училища и не дождется ее, но Вовка стоял возле спуска в овраг спиной к Регишке – ковырял снег носком ботинка. Но, когда Регишка радостно окликнула его по имени – бросился бежать, даже не посмотрев на Регишку. Что это с ним? Регишка бросилась следом. Вовка не оборачивался на крик – бежал дальше, в самую глубь оврага. «Чего это он? — подумала Регишка. – Обиделся, что я опоздала? Да нет, вряд ли: не такой он человек, Вовка. Эй, Вовка-а-а…» Наконец, он остановился, не оборачиваясь. Стащил шапку, пригладил волосы. И тут Регишку обдало холодом: никакой это был не Вовка – просто мальчишка в точно такой же одежде. Странно, еще минуту назад она готова была поклясться, что именно вчерашний знакомый Вовчик удирает от нее по свежему снегу оврага – и походка такая же, и носом так же сопит, да и вообще…- ну, как можно с кем-то перепутать человека, если вчера вместе с ним до темноты обшаривал каждый сантиметр снега в этом самом овраге? Тут мальчишка обернулся. Регишка так и присела: Фридерико! Ну надо же! В эту секунду все перемешалось в Регишкиной голове – и схемы выстраивались одна причудливей другой: значит, Фридерико увидел Вовчика, и… что-то сделал с ним, чтобы завладеть его одеждой. А что можно сделать с человеком, чтоб отнять у него одежду? И Регишка, не раздумывая больше, бросилась на Фридерико и вцепилась в его лицо.
— Ну ты, мертвец несчастный! А ну-ка живо отвечай, куда ты девал Вовчика! Иначе я тебя сейчас так отделаю, что своих не узнаешь!
Странно, в этот момент Регишка даже забыла, что раньше она никогда не дралась – руки как будто сами, безо всякой ее помощи, изо всех сил царапали щеки Фридерико. Кровь, правда, не появилась – откуда у мертвого кровь? Но Фридерико заголосил тонким голосом – совсем как второклассник Пашка Свиненков из Регишкиного двора, когда его ловила собственная сестрица за какие-нибудь проделки.
— Ты чего? Ты чего делаешь-то? Психопатка! Я вот тебе… Ай!
Он даже не пытался дать сдачи – просто стоял и голосил. В конце концов, Регишка, тяжело дыша, отпустила исцарапанного противника, но тут же снова взяла его обеими руками за воротник куртки:
— Отвечай живо, что ты сделал с Вовчиком?
Фридерико вытаращил на нее злые глаза:
— С каким еще Вовчиком? А… это с тем, что вчера, как хвост, лазал за тобой по оврагу? Нужен он мне, как акуле крылья… Шарит вон за тем бугром – тебя ищет.
Уфф! Можно было, понятное дело, не верить этому врунишке, тем более, с первого слова, но Регишка решила, что на этот раз, в виде исключения, Фридерико не врет. Отпустила его воротник – и несчастный танцор смешно, по-собачьи, покрутил головой: видать, не привык еще к новой одежде. Ах да, одежда… Регишка спросила уже спокойнее:
— А откуда у тебя Вовкина одежда? И вообще – чего ты сюда приперся? На кладбище не лежалось?
Про «кладбище» Регишка добавила так, для остроты. Ну, и еще чтобы не задавался особенно.
Фридерико схватил горсть снега, сунул ее на язык, затем с отвращением выплюнул:
— Это моя одежда, поняла? Я вчера все пятки оттоптал, пока за вами тут шпионил. А уж раз сегодня решил тебе на глаза явиться – ну не в балетном же трико. Ну, запомнил, как здесь одеваются мальчики – да и велел сконструлить мне то же самое – неужели не понятно?
Регишка хмыкнула: надо же, шпион-самоучка! И тут же другая мысль – страшная – овладела Регишкой: а что, если б они с Вовчиком нашли Крест, а этот дуралей увидел бы? Фридерико, между тем, продолжал:
— Мне Хозяин велел тебя разыскать…Скоро какой-то конкурс будет… я слово забыл… ну, короче, со всех земель танцорки съедутся. И ты тоже там будешь. Вот только подучить тебя надо маленько – это у нас в Театре можно быстро устроить. А то ты выиграть должна, а ноги у тебя как две макаронины… – произнеся последнюю фразу, Фридерико быстро отодвинулся, но Регишке уже было не до него: нужно было поскорее отыскать Вовчика, пока тот не ушел. Фридерико же, как нарочно, говорил медленно:
— Хозяин велел, чтоб ты в Театр пришла…
Регишка уже, было, смастерила кукиш и хотела его сунуть под курносый нос Фридерико, но вовремя передумала. Ей же, как ни крути, придется вернуться в Театр Мертвых, чтобы… чтобы… Иначе погибнет Аня, не выздоровеет Маргарита… Буркнула как будто нехотя:
— Потом приду. Сейчас дел много.
Фридерико засопел от возмущения:
— Подождут твои дела. Хозяин сказал – сегодня же, а не то…
Договорить, чего случится с Регишкой в случае неповиновения Хозяину Театра, Фридерико не успел: Регишка ловко взяла его за рукав и повернула лицом к выходу из оврага.
— Убирайся отсюда! Выполнил поручение – и ступай назад к своим покойникам, а то расцарапаю твой нос так, что отрезать придется.
Странное дело, но Фридерико послушался: то ли, в самом деле, спешил в свой мертвый театр, то ли попросту устал пререкаться. Регишка проводила его глазами до самого выхода из оврага и поспешила разыскивать Вовчика: нужно было срочно найти этот Крест, а не то может оказаться поздно…
… .
Но Крест в тот день они снова не нашли. Сперва Вовчик ( он действительно был за холмом – не наврал Фридерико) выслушал сбивчивый Регинкин рассказ про встречу с танцовщиком из Театра Мертвых. Потом гордо продемонстрировал Регинке инструмент для поисков – небольшую лопату (утащенную из багажника отцовских «Жигулей») и длинный шест с острым наконечником, чтобы протыкать сугробы. А после… после они снова до темноты бродили по оврагу, втыкая этот самый шест в снег сперва на каждом шагу, потом – через три шага, а ( когда уже совсем стемнело) делали так: Регинка шла впереди и время от времени объявляла: «Вот подозрительное место!» Вовчик подходил и старательно ощупывал место шестом. Разрыли почти до основания несколько куч мусора – мало ли что могло лежать там, в глубине? Лежало там, конечно, много всего ценного: Вовчик увидел даже два рыболовных крючка, но от расстройства не нагнулся за ними. Креста не было! Все равно не было!
— Слушай, Регин! – сказал, смущаясь, Вовчик, когда стало понятно, что пора провожать Регинку в училище и самому быстро мчаться домой, на ходу придумывая, как объяснить родителям свое позднее возвращение.- А, может, твоя учительница того… ну, наврала, насчет того, что Крест здесь, в овраге? Может, он где-нибудь еще?
Регинка горько покачала головой:
— Нет, Вовчик! Я думаю, он правда здесь…
— Мы же все обыскали… — тихо произнес Вовчик.
Регинка упрямо прищурилась:
— Значит, не все…- и тут же опустила голову:
— Я не знаю, Вовчик, что теперь делать…
Вовчик осторожно потянул ее за рукав в сторону выхода из оврага.
— Ну, давай завтра еще поищем, хочешь? Ты только не вздумай без Креста в этот мертвый театр заявиться! – голос Синицына сделался сухим и деловитым. А Крест найдем – мы туда вместе пойдем… — последнюю фразу он выпалил на одном дыхании, хотя сердце у него предательски вздрогнуло: очень боялся, что Регинка откажется брать его с собой. Но Регинка ничего не сказала. Только вздохнула. И лишь, пройдя шагов двадцать, прошептала тихо, одними губами:
— Сначала надо все-таки найти Крест!
… .
Когда человек много часов бродил по морозу, а потом ехал в переполненном троллейбусе, когда у человека не было с утра во рту даже маковой росинки (если не считать пачки чипсов, по-товарищески разделенной напополам с Вовчиком), то вовсе не нужно быть колдуном или волшебником, чтобы вполне уверенно утверждать: этому человеку больше всего на свете хочется есть и спать. Ничего не поделаешь – так уж устроен человек: не может жить без еды и тепла. Еды достать было негде – это Регишка поняла сразу, когда скинула куртку в гардеробе училища: ужин, судя по всему, уже закончился, а продовольственных запасов (в виде шоколадок, булочек и фруктов) у нее не имелось. Да и откуда им взяться-то, запасам, если бабушка Мара давно уехала и некому принести даже самую простенькую передачу? Ну да ладно, пустяки, один день вполне можно обойтись без еды, к тому же, шоколадки и булочки будущей балерине ни к чему… Регишка мужественно вздохнула и, пошатываясь от усталости, побрела в спальню. Пришла она кстати: девчонки как раз укладывались спать, одна только Регишкина кровать стояла неразобранной. Впрочем нет, не только Регишкина – рядом стояла кровать Ани Болтовой – и на покрывале этой кровати не было ни единой складочки. Регишка каждый раз, когда входила в спальню, бросала взгляд сперва на эту осиротевшую кровать. И каждый раз думала, что обязательно спасет Аню. Так было и на этот раз. И, должно быть, поэтому она не обратила внимания на неловкую тишину, воцарившуюся при ее появлении. А, когда обратила внимание, то не стала раздумывать на эту тему: просто не было сил. Молча подошла к своей кровати и принялась стягивать с окоченевшего тела свитер.
— Ложкина, а где ты все время шатаешься, если не секрет?- спросила Настя Власова – высокая русоволосая девочка с темными, очень выразительными глазами. – Между прочим, тебя сегодня весь день разыскивала сама Тамирова… И дежурная воспитательница, кажется, была недовольна, несмотря на всю твою звездность.
Девочки в палате прыснули. Регишка вздрогнула. Не то чтобы она не ожидала такого разговора – напротив, было ясно, что рано или поздно девчонки, да и учителя тоже, начнут приставать с расспросами. Просто она жутко продрогла и устала от бесплодных поисков. И ей было жалко себя. Она уже знала: хуже нет, когда человеку жалко себя. Но ведь такое случается – ничего не поделаешь. Делать нечего – Регишка собралась с силами и ответила, стараясь казаться беззаботной:
— Подумаешь – искали. Завтра найдут. Я к Ане в больницу ездила… – И, нагнувшись, принялась стаскивать кроссовки.
— Посмотрите, девчонки, наша прима-балерина заставляет бегать за ней саму Тамирову… — раздался откуда-то из угла ехидный голосок. Регишка узнала Олю Афанасьеву. Подняла голову – так и есть: беловолосая голова Афанасьевой мелькала в углу, возле кровати Иры Горбачевской. Что она там делает – интересно знать? Спустя мгновенье, это разъяснилось.
Ирка, в клетчатой пижаме, быстро шлепая по холодному полу босыми ногами, подошла к кровати Регишки и оперлась обеими руками о железную спинку. Регишка пристально посмотрела на нее – в зеленых Иркиных глазах светилась злоба и еще какая-то… затравленность что ли?
— Вот что, Ложкина… — спокойно заговорила Горбачевская.- Сегодня утром у Афанасьевой из тумбочки пропал мобильник. Это случилось как раз перед тем, как ты на целый день исчезла неизвестно куда. Между прочим, у Ани в больнице тебя сегодня не было – мы все вместе туда ездили, и нам сказали, что больше никто к ней не приезжал.
Регишкино сердце забилось глухо и быстро. Тут же некстати вспомнился пойманный летом птенец воробья – Регишка держала в руке маленький пушистый комочек, а ладонь ее содрогалась от частых ударов воробьиного сердца. Она, действительно, не ездила к Ане эти два дня: просто не хватало времени. Нужно было, во что бы то ни стало, отыскать Крест. Регишка молчала, думала. Молчали все в палате. Но бесконечно молчать тоже нельзя. Нужно кому-то разорвать молчание – и лучше будет, если это сделает она, Регишка. И она спросила хрипло (голос все-таки дрогнул!):
— Я просто гуляла… Почему вы думаете, что это взяла я?
Горбачевская пожала плечами:
— А на кого еще мы должны думать? У нас у всех мобильники есть – нет трубки только у тебя. К тому же, ты у нас таинственно исчезла на целый день…
— Интересно, девчонки, — снова раздался из угла голосок Афанасьевой (она все так же сидела на Иркиной постели), — за сколько Ложкина загнала мой мобильник? Между прочим, «Сименс» последней модели…
Регишка изо всех сил старалась не заплакать, но, в конце концов, все-таки разревелась. Она смотрела на свои ноги и видела только, как на стареньких джинсах расплываются крупные капли слез. Этих капель становилось все больше, больше… Все понятно – от нее хотят избавиться: воровку обычно тут же исключают из училища. А она ничего не может им объяснить: вот они, слышащие стены, вот она – подушка, и под ней – комок могильной земли… Хотя… что-то изнутри подсказывало Регишке, что ее объяснения ничего бы не изменили в этой наверняка придуманной истории с мобильником. Просто Ирка Горбачевская почувствовала ее, Регишкину, вину в происходящем с нею. И решила действовать – наобум, отчаянно, как придется. Дурочка, если бы она знала, что все эти ухищрения все равно не вернут ей таланта! И что тот, кто обижает Избранницу Хозяина Театра – шутит с огнем! Только бы ничего больше не случилось, только бы ничего…
— К сожалению, Ложкина, — прервала паузу Горбачевская, — терпеть рядом с собой воровку не хочет никто. Завтра мы все, – она оглядела притихших девчонок, – пойдем к директору училища и расскажем о происшедшем…
— О чем мне хотят рассказать? – раздался вдруг спокойный, ровный голос возле двери. Регишка подняла голову. Тамирова! Нет, невозможно! Просто невозможно, чтоб сразу столько несчастий свалилось на человека за один вечер! Сейчас девчонки обо всем наплетут Зинаиде Францевне, а уж та – вероятно, и без того рассерженная Регишкиными самовольными отлучками – непременно исключит ее из училища! И монета навсегда останется на краю черного гроба! И Аня никогда не проснется! И Маргарита Самсоновна не вернется назад из больницы! И…
Зинаида Францевна, не спеша, величавой царственной походкой бывшей балерины, подошла к Регишкиной кровати.
— Так о чем, Вы, Горбачевская, хотели со мной поговорить? – обратилась она к Ире. И тут же взглянула в мокрые Регишкины глаза:
— Регина… О, Господи, ты плачешь?
Зинаида Францевна уселась на кровать рядом с маленькой балериной и положила ей на плечо прохладную руку. Регишка почувствовала, как приятный душистый холод директрисиной руки щекочет ей шею – и завсхлипывала еще сильнее — не потому что хотела разжалобить, нет. Просто сил сдерживаться уже не было. Пусть ее выгоняют, пусть! Она все равно останется в училище до тех пор, пока не спасет Аню из рук Хозяина Театра Мертвых! И Маргариту Самсоновну, и себя… и ту же дурочку Горбачевскую.
Зинаида Францевна посмотрела на Иру.
— Ну, Горбачевская, раз Регина плачет, может быть, Вы расскажете мне, что здесь происходит?
— С удовольствием! – по-взрослому сдержанно ответила бывшая «звезда класса». – Сегодня утром у нашей одноклассницы Оли Афанасьевой пропал мобильник. Мы долго думали и пришли к выводу, что украсть его мог только один человек – Регина Ложкина. – Ира сделала паузу и добавила как бы невзначай: — К тому же Ложкина сегодня целый день отсутствовала в училище.
Зинаида Францевна поднялась с кровати так же стремительно, как, наверное, в молодости, танцуя в балете, выходила на сцену. Голос ее зло зазвенел.
— Благодарю Вас, Горбачевская! О том, что Регина отсутствовала в училище, никто не просил Вас мне сообщать: я знаю об этом от дежурного воспитателя. Бедная девочка, — Регишка почувствовала, как ладонь директрисы мягко коснулась ее волос, — скучает по своей родственнице – поэтому и ездит домой, чтобы посмотреть, не вернулась ли та. А от Вас, Горбачевская, я не ожидала такой подлости! — Регишка удивленно посмотрела на Зинаиду Францевну и увидела, что глаза ее поблескивают холодными огоньками. – Причиной всему — Ваша зависть! И Вы думаете, я поверю, что Регина Ложкина – этот прелестный, безобидный ребенок, эта талантливая девочка – будущая гордость нашего училища – могла украсть у Вас какой-то дурацкий мобильник?
— Не у меня, а у Афанасьевой! – тихо сказала Ира.
— То, что Вы настроили против бедного ребенка весь класс – это говорит о Ваших хороших организаторских способностях, Горбачевская, — продолжала Зинаида Францевна, не обратив ни малейшего внимания на Иркину реплику. – Но мне здесь не нужны организаторы: наше училище готовит артистов балета, а не председателей совхоза. Поэтому… — тут директриса сделала паузу и тяжело вздохнула. – Может быть, Вы, Горбачевская, сочтете возможным попросить своих родных забрать Вас из училища до начала экзаменов? Честное слово, мне неприятно с Вами общаться…
Регишка испуганно посмотрела на Ирку и увидела, как у той медленно наливаются слезами глаза. Иркино лицо стало в одну секунду бледным-бледным, точно откуда-то изнутри, из-под кожи, проступила белая краска. «Сейчас заплачет!» — подумала Регишка и почему-то вздрогнула от острой, щемящей жалости: прежней злости к Горбачевской как ни бывало… Но Ирка не заплакала. Она вежливо кивнула Зинаиде Францевне и медленно пошла к своей кровати. Но Зинаида Францевна уже не смотрела на нее. Она обняла Регишку за плечи и говорила потеплевшим голосом:
— Я тебе хочу, сообщить, Региночка, потрясающую новость! Скоро будет международный конкурс молодых артистов балета – и от нашего училища на него приглашена всего одна балерина. Как ты думаешь, кого я предложила?
Регишка уставилась на директрису. Та пригладила красивые, начинающие седеть волосы и торжественно воскликнула:
— Тебя! Я уверена, ты не опозоришь наше училище!
— Спасибо! – Регишка грустно опустила голову. Да, так и должно было случиться — не наврал Фридерико насчет конкурса! Ужас!
Но Тамирова решила, по- видимому, что грустит Регишка из-за нелепого случая с мобильником. Она оглядела молчащих девочек.
— Гордитесь, девочки! Ученица вашего класса едет на конкурс! Завтра ты зайдешь ко мне, Региночка, — обратилась она к Регишке, — и мы подумаем, какой танец ты исполнишь. А заодно потолкуем насчет твоего костюма – я думаю, мы вполне успеем привлечь спонсоров и сошьем тебе потрясающее платье! – Она взяла Регишкину голову в свои руки и — подумать только! – поцеловала в затылок! Сама Тамирова поцеловала Регишку! Зинаида Францевна царственно кивнула ученицам, поднялась и направилась к выходу. Она знала, что за Регину Ложкину можно больше не опасаться: да и то правда, кто посмеет сказать хоть слово юной звезде, которую только что поцеловала сама великая Тамирова?
… .
Регишке и вправду никто не сказал больше ни единого слова. После ухода Зинаиды Францевны в палате воцарилось тяжелое, давящее молчание. Ира Горбачевская лежала, отвернувшись к стене, и не шевелилась. Марина Глинская, неуклюже поднявшись с кровати, подошла, было, к ней, но Ирка, не оборачиваясь, сказала тихим, глухим голосом:
— Уйдите все… Я спать хочу!
И Маринка так же медленно пошла обратно. Регишке ничего не оставалось делать, как раздеться, лечь и зажмурить глаза. Когда она, некоторое время спустя, приоткрыла один глаз, то в палате было уже темно – значит, выключили свет. Регишка лежала в темноте и думала: она любила думать в темноте, но сейчас никак не скажешь, чтобы мысли ее были веселыми. Крест не найден – это раз! Ирку Горбачевскую выгоняют – это два! До Зимнего Николы еще неделя – это три ( раньше Регишка думала, что неделя – это мало. А теперь поняла: неделя – это ого-го сколько)! И этот дурацкий конкурс, в котором, она, Регина Ложкина, наверняка выиграет, к великому удовольствию своего страшного покровителя из Театра Мертвых! Она воспользуется талантом Иры Горбачевской, победит трудолюбивых, талантливых девчонок и мальчишек… И все будут завидовать ей! И никто не будет знать, какую тяжесть носит в душе восходящая звезда балета Регина Ложкина! И никому не придет в голову, как мало остается жить на свете этой восходящей звезде!
Регишке вновь сделалось жалко себя. Чтобы отвлечься немного, она приподняла голову и почти сразу же услышала приглушенные всхлипы в углу палаты. Плакала Ира Горбачевская! «Какая же она гордая, эта Ирка, — подумала Регишка с горечью, — при всех сдержалась – не заплакала… А теперь, когда все уснули, дает волю слезам! Мне бы так…»
Нехорошо лежать безучастно, когда человек плачет – Регишка прекрасно это знала. Но она знала и другое: стоит ей сейчас подойти к Ире, сказать что-то вроде: «Ира, я очень плохой человек, потому что украла у тебя талант!», как тут же с Ирой произойдет страшное… И как можно исправить это страшное – пока совсем не ясно. И Регишка продолжала лежать, слушая, как всхлипывает обворованная ею Ирка. Но… зачем же все-таки Ира совершила эту подлость, с мобильником? Хотела, чтобы Регишку выгнали? Наивно полагала, что, если исчезнет Регишка, исчезнут, будто их и не бывало, все ее неприятности? А они с Вовчиком вот уже два дня с утра до ночи лазали по сугробам, набивали полные ботинки снега, умирали от усталости, чтобы спасти всех. И ее, Ирку, тоже… Регишке нарочно хотелось растравить в себе злость к этой дуре Горбачевской: когда злишься на кого-то другого – всегда начинаешь оправдывать себя – этот нехитрый прием всем известен. Но сейчас злости не было. Не было – и все тут. И нельзя было Регишке оправдаться перед собой за то, что Крест до сих пор не найден. Регишка поднялась (всхлипы в углу тут же смолкли) и осторожно, не надевая шлепанцев, вышла в коридор.
… .
Свет фонарика в руке легонько прорезывал тьму комнаты, выхватывал из мрака знакомые предметы. Свет был слабенький: садились батарейки. И Вовчику было страшно. Он вообще боялся темноты, хотя и старался это скрывать ото всех: смешно ведь, здоровый парень, а боится, когда темно. Даже на ночной рыбалке Вовчик не был ни разу именно по этой причине, хотя пацаны на даче не раз звали его с собой. Но что с собой поделаешь, если страшно? Страшно даже когда вокруг люди. Сейчас вот он же твердо знает, что не один: в соседней комнате спят мать и отец, и все-таки, все-таки… Вовчик обреченно зажмурил глаза и выключил фонарь: надо было экономить батарейки на тот случай, если… если вдруг сделается совсем страшно – так, что невмоготу. Можно, конечно, закричать, позвать родителей. Но он, Вовчик, никогда бы этого не сделал: во-первых, у него все-таки имеется собственная гордость, а во-вторых…
Вечером, перед сном, отец накричал на Вовчика за позднее возвращение и сказал, что на две недели лишает его компьютера и прогулок на улице. Ну, компьютер – это ерунда: по правде говоря, он последние два дня и сам не думал об играх. Но как объяснить отцу, что они с Регинкой не гуляют, а ищут очень важную, нужную вещь, которая может спасти от болезней и смерти многих людей? Нет, никому этого не объяснишь. Вовчик вздохнул, откинул одеяло и подошел к окну: иногда это помогало – посмотришь на улицу – там звезды, поздние прохожие – и как-то успокаиваешься. Чувствуешь, что ты не один в мире. Но сейчас не было ни звезд, ни прохожих. Даже фонари – и те не горели. Вовчик машинально сунул руку в нагрудный карман рубашки, но там было пусто: балда, он ведь оставил фонарь под подушкой! А для того, чтобы взять его, нужно было сделать несколько шагов – наугад, наощупь – в темноту комнаты. Он вздохнул и прижался носом к оконному стеклу. Надо что-то говорить тихонько – это тоже испытанный прием.
В глухую эту ночь нет звезд и нет прохожих,
И лишь от спички свет в сугробах на пути…
Пусть на героев мы нисколько не похожи…
Вовчик удивленно потряс головой: ух ты! Надо же! Стихами заговорил — должно быть, от страха… От такой смешной мысли даже страх на минуту почти исчез: он, Вовчик, и вдруг поэт! У него же по литературе выше «трояка» никогда не было! Про «спички свет» конечно же, это выдумка – просто «свет фонаря» не подходил: строка получалась слишком длинной. Нет, лучше не так, а вот как:
« И тонет спички свет в сугробах на пути…» А что было дальше?
А дальше вот так:
« Пусть на героев мы нисколько не похожи,
Но можем мы одни сегодня всех спасти!»
Странное дело, собственные стихи обладали интересным свойством – они прогоняли страх! Конечно, Вовчик знал, что он не похож на героя – это было правильно. Но ведь правильно и другое: всех спасти могут, действительно, только они с Регинкой! Регинка, может быть, тоже не очень похожа на героиню – ну, скажем, на Гермиону — на ту девочку с локонами из «Гарри Поттера», что прежде очень ему нравилась… Но Регинка тоже красивая! Вообще-то Вовчик не считал, что он хорошо разбирается в девчоночьей красоте, но то, что Регинка красивая, он знал точно! Надо будет ей завтра сказать про стихи! Регинке – можно, она поймет!
Где мой всесильный крест? И за какой он дверью?
Пусть он поможет мне в суровый битвы час…
Зло можно победить, я в это очень верю…
Вовчик хлопнул себя по лбу: вот идиот, завтра же он не увидит Регинку! Ни завтра, ни послезавтра! Отца ведь не переспоришь: если уж он сказал, то так и будет. И будет он, Вовчик, сидеть взаперти целые две недели! «А Крест? — спросил Вовчика кто-то изнутри. – Крест-то как же?» Вовчик грустно вздохнул. «Крест найдем потом, когда…» «Нельзя потом… — отчаянно произнес внутренний голос. — Ты же сам знаешь, что нельзя потом. За две недели много чего может случится… Умрет эта девочка – в больнице. А, самое главное, мертвец из театра непременно доберется до Регинки!» «Что же мне делать?» — с отчаянием спросил Вовчик. Но голос внутри него молчал. Вероятно, решил: пусть Вовчик решает сам. И Вовчик решил. Собравшись с духом, шагнул в темноту и нащупал фонарь. Не для того, чтобы зажечь его тотчас – нет, одеться можно и в темноте. Просто фонарь непременно нужно будет взять с собой. Жаль, что куртка и ботинки в прихожей – до них не доберешься. Ладно, ерунда – если быстро идти – не замерзнешь в свитере и в кроссовках. Спуститься вниз со второго этажа – сущие пустяки: прямо к окну примыкали ветви большущего тополя — и Вовчик спускался по ним много раз. Правда, это было летом. Летом светло, а сейчас… Противный страх темноты вновь больно кольнул Вовчика иголкой откуда-то изнутри.
«Но можем только мы сегодня всех спасти…» — пробормотал Вовчик, как заклинание. Пора! И, аккуратно вытащив поралон (им мама утепляла на зиму оконные рамы), он бесшумно распахнул окно…
… .
— Ты чего потерял, сынок?
Вовчик вздрогнул: как-то совсем не верилось, что среди ночи тут могут оказаться люди. Но за спиной стоял старик. Обычный старик – в шапке, с бородой. Приветливо смотрел на семиклассника Синицына. Но первые минуты Вовчик все равно не мог прийти в себя – то ли от страха, то ли от неожиданности…
Казалось, что овраге будет такая темень – вообще ничего не увидишь! А, на самом деле, оказалось, что там, внизу, даже светлее, чем на улице: на улице свет луны заслоняли дома, а в овраге, среди сугробов, луна сияла в полную силу. И было светло – почти как днем. И снег блестел под луной. Вовчик шмыгнул носом и огляделся вокруг. Полизал правую ладонь – разодрал в кровь, когда спускался вниз из окна. В овраге было совсем не страшно и даже красиво – луна, деревья, сугробы. Да, но где искать Крест? Они вроде все тут уже обшарили с Регинкой за два дня… Дошли до самого берега ручья. А дальше как? Перебираться на тот берег? Но там даже нет мостика. Все равно надо было идти к ручью, а там будет видно: не стоять же на месте целый час. К тому же, холод уже ощутимо пощипывал щеки и нос. Ручей этот был скорее не ручьем, а маленькой речкой, которая почему-то не замерзала зимой – тянулась черной лентой, журчала себе среди сугробов. Как опытный рыболов, Вовчик сразу определил: место никчемное. Разве что пару пескарей за час можно выловить – да и то летом, да и то если повезет.
А, может быть, Крест монахи спрятали на дне? Вовчик прилег животом на снег, потыкал только что срезанным прутом в воду. До дна, кажется, не достал. Да и не будешь ведь так прощупывать всю реку. Поднялся, отряхнул снег. И почувствовал, что кто-то легонько тронул его за плечо. Обернулся – старик! Неизвестный старик в полушубке, подпоясанном какой-то широкой лентой, стоял совсем близко, в половине шага от него.
— Здравствуй, сынок! – голос у него был совсем нестрашный, чуть приглушенный, как почти всегда бывает у старых людей. – Чего потерял-то?
— Здра… — начал, было, Вовчик. И поспешил ответить на второй вопрос:
— Ни… ничего… Ничего особенного.
Старик слегка пошевелил седыми, лохматыми бровями. «Похож на деда Мороза» — подумал семиклассник Синицын, когда страх (все-таки это был страх!) стал потихоньку отпускать его.
— Так чего ты ищешь ночью в реке? – снова спросил старик и едва заметно улыбнулся. Глаза у него были маленькие и смотрели серьезно, даже когда лицо осветилось улыбкой. Вовчик однажды уже видел такое: у папы был знакомый – следователь, расследовал всякие преступления. Однажды он пригласил их с отцом на рыбалку, на Каму. Он, этот дядя Петя, следователь, много шутил, смеялся, но глаза его при этом оставались серьезными – вот как сейчас у старика. Вовчик тогда решил, что дядя Петя насмотрелся на работе на преступников – и из-за этого у него такие строгие глаза. А, может быть, этот дед тоже следователь? Хотя нет, не похоже: слишком он уж старенький, наверное, даже старше Вовчикова деда. Но не расскажешь же незнакомому старику про Крест! А что сказать? Вовчик, на всякий случай, независимо пожал плечами:
— Просто гуляю.
— Это ночью-то? – удивился старик.
Вовчик и сам понимал, что сморозил чушь: кто же ночью гуляет, да еще в глухих местах? Но делать было нечего: если уж придумал такую неудачную версию – надо и дальше ее придерживаться, иначе выйдет и вовсе глупо.
— Я место для рыбалки высматриваю. А место лучше высматривать ночью… — и с надеждой глянул в лицо старику: может быть, тот, на счастье, окажется не силен в рыболовных делах? Странное все-таки у старика было лицо – он смотрел так, словно видел Вовчика насквозь. Так иногда смотрел отец, когда Вовчик привирал – и вранье казалось слишком уж очевидным.
— Ну и ну! – понимающе сказал старик. И вдруг неожиданно спросил:
— А, может, ты ищешь что-то другое?
— А Вам зачем? – резковато сказал Вовчик — вдруг подумалось: чего он время-то тратит на разговоры? Но старик не рассердился на его резкость. Кажется, не рассердился…
— А вдруг я сумею тебе помочь? – старик смотрел уже без улыбки.
Вовчику сделалось смешно. Он сказал почти покровительственно:
— Да что Вы, дедушка? Идите домой, холодно ведь!
— А что же ты сам не идешь домой? – поднял старик седые брови.
Вовчик вздохнул. Ответил с досадой и вполне правдиво:
— Мне помочь нужно одному человеку…
— Той самой девочке, с которой ты здесь бродил вчера и сегодня? – живо откликнулся старик.
Вовчик ошеломленно взглянул на старика – откуда он знает? Видел их с Регинкой в этом овраге? Но ведь никого же не было вокруг… Разве что этот мальчик из мертвого театра приходил, да и то сам-то Вовчик его не видел. А вдруг этот старик тоже из театра? Страх, моментально возникший где-то повыше живота, стал быстро разливаться по всему телу. Таиться, видимо, не было смысла. И Вовчик спросил напрямую:
— Вы что, мертвый?
Старик, кажется, не удивился вопросу. Просто ответил:
— С чего ты взял, сынок? Мертвые ведь на кладбище лежат, а я здесь с тобой разговариваю…
«Лежат, да не все…» — горько подумал Вовчик, но вслух ничего не сказал. Старик смотрел ясно и прямо, борода его слегка серебрилась от луны. Тогда Вовчик решился на хитрость: Регинка ведь говорила, что там, в театре, у всех ледяные руки. Да и то правда – с чего им теплыми-то быть? Он протянул свою ладонь старику:
— Дедушка, я, кажется, палец вывихнул, посмотрите, пожалуйста…
Старик взял руку Вовчика и принялся рассматривать палец, и Вовчик облегченно вздохнул: ладонь у старика была теплая, чуть шероховатая, и приятно грела.
— Никакой палец ты не вывихивал… — неожиданно твердо сказал старик. – Хватит валять дурака! Ну-ка пойдем со мной!
Он сжал Вовчикову ладонь и повел его, как маленького, за руку. Вовчик неожиданно подчинился. Шли они недолго. Возле большого, широченного дерева старик остановился. Кивнул Вовчику.
— Смотри сюда! Это искал?
Вовчик глянул и обомлел. Возле дерева стоял Крест. Вовчик думал, что он должен быть огромный. А Крест оказался совсем небольшим – деревянным, облупленным. Вроде тех, что на кладбище. Старик стоял – прямой, строгий. Вовчик прошептал:
— А это, действительно, тот самый Крест? Ну, из монастыря…
— Тот самый, — усмехнулся старик. – Алтарный Крест Никольского монастыря. Он здесь, в этой расщелине, уже около ста лет проживает. С тех пор, как монастырь разрушили…
Вовчику снова сделалось страшно – пожалуй, так страшно ему еще не было за весь сегодняшний, богатый страхами, день: а вдруг старик не захочет отдать ему Крест? Да и то правда – с чего он должен отдавать такую ценную вещь какому-то мальчишке? И он прошептал – горячо, отчаянно:
— А я про этот крест стихи сочинил…
— Да? – сдержанно удивился старик. – Интересно…
Вовчик, запинаясь от волнения, принялся читать, выталкивая из себя слова:

В глухую эту ночь нет звезд и нет прохожих,
И тонет спички свет в сугробах на пути…
Пусть на героев мы нисколько не похожи,
Но можем только мы
Сегодня всех спасти.
Где мой заветный Крест? И за какой он дверью?
Пусть он поможет мне в суровый битвы час!
Зло можно победить – я в это очень верю…
Спокойно спите все, ведь я не сплю за вас!

Вовчик перевел дух. Он боялся поднять глаза на старика. Когда он все же поднял их, то увидел, что старик протягивает Крест. Ему, Вовчику!
Вовчик задохнулся от радости.
— Дедушка… спасибо Вам! Я непременно верну! – он помолчал и добавил: — Если, конечно…
Тут только ему пришла в голову эта мысль: ведь он может и не уцелеть в этой битве! И тогда… тогда… Тогда Крест вернет Регинка! Вовчик протянул руку к Кресту. Древесина была теплой, слегка шероховатой – почти как рука у старика.
— Он сам вернется, сынок! – улыбнулся старик. – Он будет здесь до тех пор, пока на этом месте снова не зазвонят монастырские колокола. А ты очень хорошо сказал: «Пусть он поможет мне в суровый битвы час…» Донесешь его один?
— Конечно! – радостно крикнул Вовчик.
— Ну, идем, провожу тебя…
Вовчик быстро шел, и слышал позади себя шаги старика – тот, судя по всему, не отставал, но и не говорил больше ни слова. И, только когда вышли на равнину, Вовчик услышал:
— Ну, прощай, сынок! Удачи тебе!
Вовчик обернулся. Позади него расстилался овраг, освещенный луной. Никого не было.
… .
Здесь, внизу, пол был каменный, не прикрытый ничем. Ирма чувствовала, как мелкие острые крошки камня покалывают ноги сквозь тонкие подошвы старых балетных туфель – и молчала, закусив губу. Фридерико, сжимая ее руку чуть повыше локтя, тащил Ирму за собой в конец коридора – к двери, к ТОЙ двери… И Ирма покорно шла – даже страх, как ни странно, куда-то пропал, хотелось лишь одного – чтобы все это поскорее кончилось… Чем? Это она уже знала после разговора с Хозяином Театра.
— За то, что ты сказала Избраннице про монету – тебя ждет наказание, Ирма. – Хозяин понурил голову и добавил печально:
— Это уже не первый раз, когда ты расстраиваешь меня, девочка!
Ирма почувствовала в тот миг, как ее начинает колотить озноб: она прекрасно знала, о каком наказании идет речь. И все в театре это знали. Провинившегося артиста или артистку клали на стол, связывали руки и надевали на лицо маску, отнимающую дыхание. И человек умирал. Не насовсем, конечно – как может мертвый умереть еще раз? Но если здесь, в театре, было хоть какое-то подобие жизни – они ходили (правда, с неохотой), разговаривали друг с другом (правда, вяло), танцевали (правда, с трудом), то кому охота перестать существовать вообще? Чтобы тебя просто не стало – и все? До тех пор, пока Хозяин не простит виновного и не нарисует на твоей руке какие-то, одному ему ведомые, магические знаки… Ирма сама еще ни разу не была наказана, но много раз видела, как наказывали других. То есть, при самом моменте «смерти» ей присутствовать не приходилось, но навещала она временно «умерших» постоянно: это не запрещалось, и дверь в «холодную комнату» никогда не запиралась. Теперь Ирма, глядя в пол, чувствуя на себе укоризненный взгляд мертвых глазниц хозяина, вдруг отчетливо вспомнила, как противный Фридерико тащил в ту комнату Алину — Медузу – малорослую, худенькую девочку с белыми, как разбавленное молоко, волосами и бескровными, узенькими губами. Вроде бы беловолосая Алина сказала кому-то, что хочет покинуть Театр –превратиться в обыкновенное привидение, посмотреть мир и людей. Если б бедняжка Медуза вела себя по пути в «холодную» так же, как другие наказанные – кричала бы, упиралась, пыталась укусить хозяйского прихвостня Фридерико – может быть, Ирма и не испытала бы тогда ничего, кроме жалости. Но Алина послушно переступала ногами рядом с Фридерико, и лишь широко открывала рот, точно ей было душно и хотелось поймать воздух ртом, как это иногда делают живые. И, должно быть, оттого, что слишком уж была Медуза похожа в эти минуты на живую, Ирма просто сжалась в комочек от страха, представив, как ее сейчас свяжут, уложат на стол, и… И несколько дней ее не будет. То есть, она будет – холодная, неподвижная, с синими губами. Она будет лежать на столе в комнате с открытыми окнами. Но перед глазами ее – тьма, пустота. Или, кто знает, что там бывает? И вот теперь она, Ирма, идет по коридору, в конце которого находится «холодная комната». Фридерико мертвой хваткой держит ее за руку – боится, что сбежит что ли? Куда отсюда сбежишь? И как? Кругом полно доносчиков, даже стены театра – и те слышат. Конечно, Ирма попыталась просить прощения, умолять Хозяина не наказывать ее (хотя и знала, что это бесполезно: еще ни разу не было случая, чтоб Хозяин отменил наказание). И хозяин, действительно, не простил — только печально разводил руками: «Что же ты, Ирма? Ты меня так обидела…» И сейчас она идет по коридору, а кажется – будто спит и видит сон.
Вот и дверь. Фридерико долго возится с ключами, наконец, находит, нужный, вставляет его в замок. В комнате светло, окна открыты настежь. Хорошо, что мертвые не испытывают холода, а то она, наверное, продрогла бы насквозь.
— Чего встала? Ложись давай! – не глядя на Ирму, бубнит Фридерико. – Сейчас придет Хозяин.
Ирма послушно направляется к столу.
— Дура ты, Ирма – вдруг ни с того, ни с сего заявляет Фридерико. – Зачем начала трепаться с Избранницей?
Ирма вздрагивает и оборачивается. Фридерико смотрит на нее – и в глазах у него, странное дело, не торжество, а что-то другое. Неужели сочувствие? Ах, не все ли равно теперь?
— А тебе какое дело? – устало говорит она. – Может, мне жаль ее…
— Вот что Ирма… — Фридерико в непонятном смущении топчется на месте. — Ты полежи здесь денек – другой, это ничего, это как сон. Потом я уговорю Хозяина тебя оживить. А дальше – у меня есть план. Для него нужны двое — мальчик и девочка. Мы с тобой вырвемся из Театра…
Ирме уже не кажется, что она спит. К тому же, в конце коридора звучат знакомые шаркающие шаги.
— Дурак ты… — устало шевелит она губами. – Смотри, стены услышат – будешь лежать рядом со мной.
Фридерико беспечно махнул рукой.
— Не услышат. В этой комнате никто не услышит: здесь стены обычные, старой кладки.
… .
Конечно, тащиться ночью на другой конец города, чтобы уткнуться в запертые двери балетного училища – это глупость (в том, что училище на ночь запирается, нет никаких сомнений). И уж тем более глупость – идти туда пешком. Но бывают в жизни ситуации, когда приходится делать глупости – иначе нельзя! Да, если разобраться, какие же это глупости? Отнести Регинке Крест нужно как можно скорее – это ясно, а как передашь его днем, если ты под домашним арестом? Это – раз. А, во-вторых, Крест, хоть и не огромный, а все-таки довольно большой, завернуть его Вовчику не во что (да и, по правде говоря, он не знает, можно ли заворачивать кресты) – как тут поедешь на троллейбусе? Впрочем, троллейбусы, кажется, все равно уже не ходили. По крайней мере, Вовчику не встретился ни один, пока он бежал со своей ношей вдоль дороги. Один раз проехал навстречу молоковоз, промчалось несколько легковушек, уже недалеко от училища семиклассника Синицына обогнал здоровый самосвал — и шофер, бородатый дядька в кожаной кепке, высунувшись из машины, предложил подвезти. Вовчик в ответ только замотал головой. В окнах училища нигде не было света – оно и понятно, ночь уже. Дергать за дверную ручку Вовчик не стал: и без того понятно, что не оставят на ночь дверь открытой. А подергаешь – выйдет сторож или еще кто-нибудь, чего станешь отвечать? Нет уж, надо действовать по-другому. Как? Вовчик, черпая ботинками снег, сошел с тропинки. Прямо за старым зданием училища, оказывается, был сад – темный, запущенный. Хорошо, хоть луна светила, иначе вообще ноги переломаешь. Яркий, острый блик луны выхватил из мрака доску с надписью – такие всегда бывают на старых домах, где жил кто-то известный. Вовчик сощурился, прочитал мелкие, полустертые буквы: «В этом доме, в середине XIX века находился Губернский Театр. Первым директором театра был…» Вовчик пожал плечами и осторожно двинулся дальше: какая ему разница, кто там был первым директором, а кто вторым? Гораздо важнее другое – то, что и сейчас там Театр. Театр, о котором не знает никто, кроме него и Регинки, да еще какой-то старой учительницы. Пока вглядывался в черноту сада – страшно не было, даже как-то загадочно. Но, стоило обернуться и поглядеть на темные, совсем неживые окна старого здания, как страх начал подкрадываться к Вовчику, как, должно быть, подкрадываются к своей добыче волки. Как будто даже что-то прошуршало по стене – или показалось? Да нет, это не по стене. А где, в саду? Вовчик посмотрел назад и вздрогнул: показалось, будто из гущи кустов посверкивают чьи-то глаза. Что-то изнутри как будто говорило: уходи, уходи отсюда скорее! Вовчик поскорее отвел глаза от страшных кустов. Но куда уйдешь? Как оставишь Регинку? Он снял с плеча Крест и прижал его поплотнее к себе – так почему-то было спокойнее. Скорее всего, придется лезть через окно – как иначе? Но как пролезешь через закрытое окно? Разбить стекло? Но это глупость – много шуму, осколки, и так далее. Да и окна, по правде говоря, находились высоковато – на уровне Вовчикова лба – и рядом – ни дерева, ничего, чтобы вскарабкаться. Ну это ладно, это как-нибудь – можно, к примеру, поставить палку. Но стекло… Вовчик вздохнул и в раздумье тихонько поплелся вдоль здания. И вдруг… нет, это даже трудно было назвать удачей – это было поистине чудо! Впереди, прямо перед собой, он увидел дверь, ведущую куда-то вниз – вероятно, в подвал училища. Но, самое главное, дверь оказалась незапертой! Она скрипела и качалась на хлипких петлях! Вовчик радостно хлопнул себя по лбу… и тут же задумался вновь: а что, если подвал окажется запертым снаружи, что тогда? Но раздумывать было некогда: в дальних кустах началась какая-то странная возня, послышался короткий вой – и Вовчик решился. Он сбежал вниз по заснеженной лестнице, влетел в темноту, пахнущую сырым бельем и мышами, с трудом захлопнул за собой тяжелую дверь. Щеколды никакой, похоже, не имелось (или это Вовчик не увидел ее во тьме), но открыть снаружи дверь было не так-то просто – слишком уж она здоровая. В темноте Вовчик перевел дух и прислушался: что там снаружи? Но снаружи было совсем тихо.
… .
Впрочем, внутри было тихо тоже. Выход из подвала удалось найти без труда – дверь оказалась приоткрытой, и откуда-то снаружи падала косая полоска тусклого света. Вовчик прикрыл за собой дверь, поднялся по невысокой лесенке и очутился в самом начале (или, наоборот, конце?) длинного коридора с картинами на стенах. Коридор был темный, лишь в одном месте, как раз над головой Вовчика, горела лампа. Коридор первого этажа – это как раз то, что надо! Регинка ведь как-то говорила, что их комната как раз на первом этаже! Он найдет комнату, вызовет Регинку – и они вместе придумают, куда спрятать Крест…
Хм! Вовчик с досадой дернул себя за ухо. Это надо же быть таким дураком – «вызовет Регинку!»… Да как ее вызовешь, если сейчас, наверное, уже второй или третий час ночи – все эти плясуньи дрыхнут без задних ног! Ну, ладно, допустим, дрыхнут – а что, спрашивается, в этом плохого? Комната наверняка не запирается – он зайдет и отыщет Регинку среди спящих девчонок: не миллион ведь их там, в комнате — этих балерин. Отыщет, потихоньку разбудит, вызовет в коридор, а там уж… «А если кто-то проснется? – злорадно спросил Вовчика внутренний голос. – Увидит постороннего, поднимет шум?» Но семиклассник Синицын лишь усмехнулся: после похода в ночной овраг его так и распирало от сознания собственной храбрости! Да и, в конце концов, чего такого уж страшного может произойти? Ну, поднимет кто-то шум, ну, разбудит всех… А он, Вовчик, скажет, что он, мол, сосед Регинки по лестничной клетке – он шел и вдруг почувствовал, что у них из-под двери пахнет газом. Позвонил – никого нет, ну и рванул разыскивать Регинку… а что, скажите, оставалось делать?
Еще раз прикинув все «за» и «против», Вовчик остался доволен своей версией, да и ведь, по правде говоря, прибегать-то к ее помощи вряд ли придется: уж он постарается, чтобы было тихо. Думая так, будущий милиционер медленно двигался по коридору и дошел уже почти до того места, где коридор круто поворачивал влево, как вдруг…
Но нет, ему не могло померещиться – в проеме стены, возле поворота, кто-то стоял! Забыв о своем бесстрашии и даже – о Кресте в правой руке, Вовчик почувствовал, что вот-вот заорет от ужаса: кажется, он только что вспомнил о том, что Театр Мертвых находится где-то очень близко от этих коридоров. Но Вовчик не заорал. Потому что тот, кто топтался в проеме, вскрикнул сам – каким-то задушенным, испуганным голосом. Голос был девчачий – тут уж только дурак ошибется! Когда он, Вовчик, притаскивал в школу пойманных на ранней рыбалке пиявок, здоровенных жуков – плавунцов, а то и небольшую жабу – девчонки-одноклассницы взвизгивали вот так же – испуганно и отчаянно, как будто перед ними была не самая обыкновенная жаба, а, по меньшей мере, граната с выдернутым взрывателем. Вовчик, превозмогая страх, шагнул вперед. Так и есть, девчонка в пижаме. Она сперва смотрела на Вовчика широко раскрытыми от ужаса глазами, а потом (должно быть, полностью убедившись, что перед нею не ночное привидение, а самый обыкновенный мальчишка в зимней куртке), отвернулась к стене и завсхлипывала. «Чего она? – недоуменно подумал Вовчик. – Так меня испугалась что ли?» Теперь, когда только что пережитый страх сменился облегчением, Вовчик даже обрадовался, что встретил девочку: она-то, скорее всего, знает Регинку… А то тут заблудишься, в этих балетных лабиринтах! Вовчик бесцеремонно тронул плаксу за плечо.
— Слушай, скажи, пожалуйста…
Но девочка (она была высокая, на голову выше Вовчика) резко дернула плечом и сбросила его руку. Вот тебе и раз! Ну ладно, раз уж мы такие гордые…
Понимая, что без решительных мер не обойтись, Вовчик почти силой повернул девчонку к себе, заглянул в ее заплаканное лицо.
— Ты чего ревешь?
Девчонка заморгала большими глазищами, отодвинула кулачком прядь волос с кукольного лица. Скривила губы – видимо, думала, говорить ей с незнакомым мальчишкой или нет. Шмыгнула носом. Заговорила все-таки (голос был осипший – должно быть, от долгих слез):
— Мы сегодня одного человека обидели… несправедливо, как мне кажется. Но я и вправду думала, что это она украла мобильник. – Девчонка вновь отвернулась к стене, и худенькие плечи ее задрожали.
Теперь настала очередь Вовчика скривиться: не хватало еще выслушивать разные девчоночьи глупости в темном коридоре, где в любой момент могут застукать. Знал бы – ни за что не заговорил с этой ночной бродяжкой! Но теперь деваться было некуда, к тому же, может быть, плакса все-таки знает Регинку? На всякий случай, Вовчик спросил:
— Какой еще мобильник?
Девчонка теперь уже самостоятельно обернулась к Вовчику, дернула плечом.
— Красивый мобильник… последняя модель. У Оли днем пропал. А теперь она девочка – не Оля, а та, другая — сбежала… после того, как мы все ее обвинили. А я ее искала-искала…
По щекам девчонки снова потекли крупные капли. Вовчик потерял терпение – это только дурак думает, что с женщинами просто разговаривать. Крадут мобильники, убегают, ревут… Нужно было, в конце концов, перевести разговор в нужное русло – «разговорить объект наблюдения», как выражается отец. И будущий милиционер сказал решительно:
— Слушай, ты Регину знаешь? У нее вот такая же прическа как у тебя – хвост на затылке. И веснушки.- Вовчик для пущей понятности показал на свой нос.
Девчонка икнула – тоже, должно быть, от слез. Вскинула на Вовчика удивленные глаза.
— А ты откуда знаешь, что ее Региной зовут?
— Кого «ее»? – обомлел семиклассник Синицын и оперся о перекладину Креста: вдруг почувствовал, что дико устал.
Плакса заморгала стрекозиными глазами.
— Ну… а о ком мы говорим-то? Другой Регины во всем училище нет. – В мокрых глазах девчонки вдруг засветилась непонятная надежда.
— Слушай, а ты знаешь, где она? Она тебя прислала, да?
— Да никто меня не присыла… – начал, было, с досадой Вовчик. И вдруг страшная догадка потрясла его. Регина! Эти балетные дурочки обвинили Регинку в краже какого-то мобильника! И она не выдержала и ушла… Вот идиотки — то!
Вовчик схватил девчонку за плечи.
— Слушайте вы, дуры… Как могла Регинка днем украсть мобильник, когда с утра до вечера она была со мной? — Вовчик почувствовал, как к горлу подкатывает непонятный комок, но все равно добавил: — Мы решали одну проблему…
— С тобой? – тупо переспросила девчонка. И вдруг глянула на Вовчика с интересом:
— А какую проблему?
Вовчик ничего не ответил – он думал. Итак, в спальню к девчонкам соваться бессмысленно: Регинки там нет, раз эта мокрая курица искала ее по всему училищу. Но куда она могла деваться? Сбежала домой? Это вряд ли! Во-первых, бабушка ее еще не вернулась в город ( Регинка только вчера рассказывала). Во-вторых, не такая Регинка слабовольная, чтобы отказаться от попыток спасти ту девочку в больнице и учительницу! Пошла опять разыскивать Крест? Но тогда Вовчик непременно встретил бы ее – если не в овраге, то по дороге в училище. Значит, опять нет! Уйти она могла в одно – единственное место – в мертвый Театр! Но как же так: она ведь ничего не знает про Крест! Решила сама, без Креста, справиться с этими призраками? Нет, не похоже: такое глупое безрассудство не в Регинкином стиле. А что, если… если Регинка туда ушла не по своей воле? Она же говорила, что этот самый мертвец из Театра хочет видеть ее, даже какого-то пацана за ней присылал. Может быть, Регинка вышла ночью в темный коридор – и тут…Ведь ТОТ коридор, через который можно попасть в Театр Мертвых, судя по всему, тоже где-то поблизости… Первый этаж, пыльные занавески, крайнее окно, так-так… Вовчик посмотрел на девочку – она уже не ревела, а во все глаза таращилась на него и суетливым движением поправляла волосы.
— Слушай, ты… Ну-ка живо отвечай, где у вас тут, на первом этаже, есть коридор с большими окнами?
… .
Вовчик толкнул одну из дверей – она оказалась незапертой. И сразу увидел на столе девчонку в легком платье – похожем на те, в которых танцуют по телевизору балерины. Девчонка спала прямо на столе, но Вовчика это не удивило: мало ли, где у них принято спать в этом Театре. Холод в комнате, по правде говоря, был жуткий – должно быть, оттого, что окна открыты. Теперь он разбудит девчонку и спросит насчет Регинки – пусть хотя бы эта спящая красавица скажет ему, куда идти.
— Эй, ты! – тихонько окликнул незнакомку Вовчик. И, поскольку соня не проснулась, даже не повернула головы, позвал громче: – Эй, девочка!
Девчонка не шевелилась. Странно как-то – сам бы Вовчик давно проснулся. Он присмотрелся: по правде говоря, лежала девочка странно – нормальные люди так не лежат: на спине, сложив на груди маленькие руки, и глаза так плотно зажмурены, словно она, перед тем как заснуть, чего-то сильно испугалась. А, самое главное, как она тут спит-то – в легоньком платье, зимой, при открытых окнах? И тут озноб – колючий, неприятный – прошел по спине Вовчика: а вдруг девчонка не спит, а… Регинка же рассказывала о том, что все они тут, в этом театре… ну вроде бы как мертвые что ли? Правда, Вовчик тогда не особо поверил, чтоб мертвые могли ходить и танцевать, а теперь, теперь… Вовчик машинально отступил к двери.
Хотел поставить у стенки Крест, но не решился – к тому же, древесина была теплая – должно быть, нагрелась от его руки – да и вообще, с Крестом было как-то спокойнее. А, может быть, уйти? Но уходить, не разбудив девчонку и не выведав у нее, куда девали Регинку, было бы просто предательством. А вдруг он никого больше не встретит в этом дурацком театре? И Вовчик, решительно сжимая Крест, шагнул вперед. И тут же почувствовал, что чьи-то непреклонные ледяные пальцы ухватили его сзади за воротник рубашки. Он обернулся раньше, чем успел испугаться. За спиной стоял парень с кругами под глазами – по виду семиклассник, или, может, восьмиклассник. То, что у мальчишки бледное лицо и эти самые темные круги – Вовчика не удивило: был у них в классе Лешка Алимов – постоянно по больницам лежал из-за больных почек – так у того тоже вокруг глаз имелись темные круги. Но сейчас следовало поставить парня на место, независимо от того, какие у него там почки: если каждому разрешить хватать себя за воротник, то что ж получится? Вовчик схватил мальчишкину руку и рывком сбросил ее со своей шеи.
— Ну ты, придурок! Убери свои грязные пальцы!
Вместо ответа, парень залепил Вовчику оплеуху – аж в глазах потемнело. Вовчик покачнулся, но Креста все же не выронил. Хотел лягнуть этого недоумка ногой, но тот проворно отскочил, и Вовчик спиной отлетел к столу, на котором лежала спящая девчонка. Стол тут же опрокинулся – и девочка лицом вниз упала на грязный пол. «Не проснулась, кажется – значит, ударилась несильно…» — решил Вовчик, мельком глянув на нее, и тут же снова устремился на мальчишку. «Крестом бы его долбануть!» — промелькнуло в голове. Но это было нельзя — Вовчик хорошо понимал, что нельзя быть Крестом человека, даже вот такого. Парень, тем временем, мягкими, кошачьими шагами почти вплотную подошел к нему – и будущий милиционер инстинктивно нагнул голову, чтобы избежать удара в лицо. И тут случилось неожиданное. Парень отчего-то замешкался – и Вовчик, резко подняв голову, почувствовал затылком его крепкий подбородок. В следующее мгновенье он увидел, что драчун уселся на пол и держится за разбитый рот. В другое время Вовчик бы обрадовался неожиданной победе, но теперь радоваться было некогда: он, не теряя больше времени, бросился к парню, толкнул его и уселся на лежащего верхом – видел один раз в кино такой приемчик. Теперь можно было начинать допрос по всей форме. Для начала Вовчик высморкался ( при этом придерживая парня той рукой, в которой был Крест). Потом, стараясь казаться спокойным, сказал:
— Вот что… Разведка донесла, что в вашем театре сегодня гости… — он высморкался еще раз и поправился: — гостья (нельзя было сразу спрашивать, где Регинка – Вовчик это хорошо понимал: вдруг она прячется где-нибудь?)
— Убери вот это… — сиплым голосом сказал мальчишка, указывая разбитым подбородком на Крест.
— Вот еще! – хмыкнул Вовчик (ага, значит, и в самом деле боятся Креста-то).
— Тебя все равно убьют… — просипел парень. – Так надо.
В голосе мальчишки не было, кажется, никакой злости – даже сочувствие послышалось. Вовчик даже как-то ослаб на секунду от этого сочувствия – сделалось жалко себя.
— За… за что? — спросил он, стараясь унять дрожь в голосе.
— Нам не нужны свидетели – неужели непонятно? Тот, кто пришел сюда, должен остаться с нами… — парень потер посиневший подбородок.
— Да на что вы мне сдались-то? – тихо спросил семиклассник Синицын. – Я только хотел найти… одну девочку.
— Я знаю, — спокойно сказал парень. – Я видел тебя в овраге.
Вовчик ахнул про себя: вот это, оказывается, кто! Тот самый Фридерико, про которого рассказывала Регинка. Мертвец! Но Вовчик почувствовал, что ему сейчас все равно: мертвец – не мертвец… То ли оттого, что не был похож драчун Фридерико на мертвеца, то ли он просто устал бояться.
Он нагнулся к мальчишке.
— Ты Фридерико, да?
Мальчишка ничего не ответил. Только судорожно дернулся, пытаясь, судя по всему, освободиться.
Но Вовчик крепко прижал коленом его руку. Спросил:
— Будешь говорить или нет?
— Чего говорить-то? – вдруг совершенно спокойно спросил мальчишка. – Вот убьют тебя – тогда и увидишь свою Регинку.
Вовчик почувствовал, что страх – липкий, мерзкий – сковал его с ног до головы. Но это был страх не за себя – за Регинку. Он переложил Крест в левую руку, а освободившейся правой схватил Фридерико за горло.
— Где Регина? Вы убили ее, да?
Мальчишка дернул плечом.
— А я почем знаю… Может, еще и не убили. Я шел сюда, чтоб посмотреть на наказанную… — он кивнул в сторону лежащей на полу девочки. – Еще издалека почувствовал присутствие кого-то живого…
— На… на кого посмотреть? – растерянно спросил Вовчик.
— Ты что, глухой? На наказанную девчонку, ее Ирмой звать. – Фридерико наморщил лоб. — Хозяин наказал ее на два дня. Чтоб все это время она как мертвая… Ну и лежит.
— А … чего она лежит-то? – удивленно спросил Вовчик. – Притворяется мертвой что ли?
Фридерико покачал головой, очевидно, давая понять, что его удивляет тупость собеседника. Ну и черт с ним!
— Чего на кладбище лежат? – насмешливо спросил Фридерико. – Тоже притворяются, да? Наказана – и будет мертвой. Чтоб знала, дура, от кого здесь ее жизнь зависит. – последнюю фразу Фридерико произнес с деланной беспечностью, даже залихватски крутанул разбитым подбородком.
И тут Вовчика осенило: пока он тут треплется с этим мертвым придурком, Регинке, может быть, срочно нужна помощь. Он посмотрел на дверь – только бы она запиралась снаружи! Замок, кажется, есть, но вдруг это только изнутри? Молниеносно, чтоб не дать противнику опомниться вскочил, сжал в руке Крест. Распахнул дверь. Ура, щеколда!
Навалился, что было силы, задвинул щеколду. Пусть пока здесь посидит, надзиратель за покойниками! Не дав себе времени даже перевести дух, Вовчик бросился прочь по темному коридору. И почти сразу услышал за спиной леденящий душу вой – даже не собачий, а… наверное, так страшно волки воют. Но тут же понял: выли за запертой дверью. Тогда ладно, пусть воет. Но все-таки было страшно. Мертвец, да еще и воет! И, чтоб совсем прогнать этот страх, Вовчик подошел к двери и сказал насмешливо:
— Ты, Фридерико, лучше не волком, а хомяком прикинься – хомяк скорей дверь прогрызет.
И, не дожидаясь ответа, побежал туда, где за поворотом виднелась слабая полоска света.
… .
Регишка, между тем, в самом деле, попала в Театр Мертвых на этот раз не по своей воле. Глубокой ночью, услышав плач Ирки Горбачевской, она вышла в темный коридор: не было сил лежать и слушать, как всхлипывает вчерашняя первая балерина класса, а сегодня — несчастная девчонка, отчисленная из училища самой директрисой. Регишка сперва лежала и прислушивалась к себе самой, пытаясь найти внутри себя хоть какие-нибудь ростки злобы к Горбачевской за ее сегодняшнюю выходку с мобильником. Но злости не было. Совсем. Регишка была сейчас слишком зла на себя, чтобы злиться еще на кого-то другого. Если б она сердилась на Ирку – было бы легче слушать ее глухие, сдавленные рыдания, а так… И Регишка неслышно поднялась, выскользнула в коридор и медленно побрела в неизвестном направлении. Хотя насчет неизвестности – это она сама себя обманывала, она-то хорошо понимала, что идет к тому самому окну, с которого так недавно все началось. Но идти-то она идет, а что теперь можно сделать? Заявиться в Театр Мертвых и потребовать, чтобы Хозяин немедленно все вернул обратно: талант – Ирке, здоровье — Ане и Маргарите? Это наивно – Регишка и сама понимала. Тем более, что такой разговор уже был – и Хозяин просто и понятно объяснил Избраннице, то есть Регишке, что все случившееся зло – и есть смысл его существования в мире. Спасти может только Крест. Но где он, это Крест? Откуда-то с потолка посыпалась земля – и Регишка вздрогнула, но лишь по привычке: бояться-то было не за кого. А, может, это просто побелка осыпается – здание ведь старое… Утешив себя подобным образом, Регишка потрогала рукой свой горячий лоб – и в это самое мгновенье почувствовала, как какая-то непонятная, холодная сила больно скрутила ее и с размаху отбросила к оконному косяку. «Разобьюсь!» — успела подумать Регишка, глядя на приближающийся каменный угол. Она и вправду разбилась бы. Но косяк привычно исчез, уступая место непроглядной темноте. В лицо дунул холодный ветер. И Регишка внезапно почувствовала под ногами пол. Она увидела, что стоит в той самой комнате с гробом посередине. Только теперь в ней было почти темно, зато на столе рядом с гробом стоял подсвечник с тремя свечами. Они-то горели – ярко, в полную силу, чуть-чуть потрескивая. И тут Регишку осенило: «Монета!» И в самом деле, пока в комнате никого нет, можно было без труда вытащить из гроба металлический кругляшок! И тогда, тогда… Регишка схватилась руками обеими руками за край стола, подтянулась. Ура! Но, забравшись на стол, она поняла, что «ура» было преждевременным: в гробу, сложив на груди руки, укрытый каким-то черным покрывалом, спал Хозяин Театра. Мало того, стоило Регишке вскочить на стол, он сразу открыл глаза. Смотрел некоторое время серьезно, не улыбаясь. Не узнал Избранницу? Или угадал ее мысли насчет монеты? Ну и черт с ним! Регишка спрыгнула со стола. Хозяин сел в гробу, а затем, быстро перекинув ногу через край гроба, выбрался наружу. Не глядя на Регишку, поправил завязки на балетных туфлях. Вытащил из гроба черное покрывало и накинул на себя. Получился плащ. Лишь потом, на спеша, взглянул на Регишку.
— Очень хорошо, что ты пришла, моя Королева…Я так рад тебе!
Регишка насуплено молчала. Она могла бы сказать, что не собиралась сегодня никуда приходить. Но она понимала, что Хозяин знает это и сам. И она молчала.
Хозяин закутался в свое покрывало-плащ.
— Ты извини… — серьезно сказал он. – Пришлось привести тебя насильно, раз по своей воле ты к нам идти не хотела. Я ведь присылал за тобой Фридерико…
— Что Вам от меня надо? – тихо спросила Регишка.
— Ничего особенного… — Хозяин ласково улыбнулся, и Регишка увидела, что зубы у него загнуты внутрь, а клыки, наоборот, выпирают наружу. Но это сейчас не испугало ее.
— Ничего особенного, моя Королева! Я хотел только, чтобы ты позанималась немного в нашем балетном классе: скоро ведь международный конкурс…
— Я не буду участвовать в конкурсе – решительно сказала Регишка.- Или нет… буду, если вы сделаете все, как раньше.- Она горько вздохнула: ладно, пусть это случится! Пусть она сама навсегда останется в этом Театре Мертвых, лишь бы то зло, которое она поневоле причинила людям, было бы исправлено! Сражаться с Хозяином? Крест-то ведь все равно не найден, а без него…
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — прервал Хозяин ее размышления и уставился пустыми глазницами в Регишкино лицо. – Но ничего уже не может быть как раньше, моя Королева. – То, что случилось с Аней и Маргаритой – всего-навсего плата за твои успехи в балете. Раз я не могу взять назад аплодисменты, которыми наградили тебя зрители – значит, не могу ничего изменить и в остальном.
— Это неправда… — устало сказала Регишка и прислонилась к краю стола, на котором стоял гроб. – Мне Ирма сказала, что можно все вернуть назад…
Хозяин растянул в улыбке красные губы и оглушительно хлопнул в ладоши.
— Ирма обманула тебя, моя девочка. И я наказал ее за это…
Регишка вскинула глаза.
— Наказали?
— Ну, конечно, моя Королева! Кто посмеет обманывать мою Избранницу – жестоко поплатится… Но ты не переживай… — поспешно добавил он, очевидно, заметив страдание на Регишкином лице. – Полежит в Холодной комнате – и оживет через пару деньков. Холод отчаяния сковал Регишкины руки и ноги.
Значит, Ирма мертва! Лежит на столе в комнате с открытыми окнами! Регишка живо представила мертвую, неподвижную Ирму в той страшной комнате – худенькую, бледную, в стареньком балетном платье. И опять во всем виновата она, Регишка! Ирма хотела ее спасти – и теперь лежит мертвая, и останется мертвой до тех пор, пока Хозяин не соизволит оживить ее! Регишка глубоко вздохнула, засунула обе руки в карманы джинсов. Подошла к Хозяину вплотную, без страха посмотрела в его пустые глазницы. Сказала как можно тверже:
— Отпустите Ирму! Я приму участие в конкурсе и буду очень стараться! Но я не сделаю ни шага до тех пор, пока Ирма …
— Понятно – понятно… — развел руками Хозяин. – Я с радостью принимаю эти условия, моя Королева, и согласен освободить эту дурочку Ирму.
Иди в Холодную комнату – в конце коридора. Как только ты приоткроешь дверь – она не заперта — Ирма тут же оживет. Передай ей мою просьбу больше не болтать попусту. И тут же отправляйся в балетный класс – Ирма тебя проводит.
Регишка повернулась и со всех ног помчалась по коридору.
… .
Но дверь все-таки оказалась запертой. Правда, не на ключ, а на здоровенную, ржавую щеколду. Пока Регишка возилась со щеколдой, страх совсем пропал – его заменило безразличие к тому, что произойдет завтра. В самом деле, ну какая разница, что там случится завтра, если и на сегодня бед хватает по горло? Вот сейчас она, Регишка, пытается открыть дверь в комнату, где лежит мертвая Ирма… Если бы кто-нибудь в эти минуты спросил юную балерину Ложкину, не страшно ли ей одной идти в комнату, где лежит покойница, Регишка только хмыкнула бы в ответ. Во-первых, это же не какая-то чужая покойница, а Ирма, во-вторых, как только Регишка войдет в комнату, Ирма перестанет быть покойницей, а в-третьих… в-третьих, за все это время Регишка привыкла к мертвым. Не то чтобы совсем привыкла – но бояться их до ужаса, как раньше, перестала. Пока Регишка крутила ржавую щеколду, ее не оставляло неприятное чувство: за дверью ждет какая-то дрянная неожиданность. Так оно и оказалось… Как только Регишка справилась с замком и вошла в комнату, первым делом она увидела не Ирму, лежащую на столе, слева от двери, а Фридерико, который сидел тут же, на полу, и, вытянув ноги в разодранных балетках, бормотал что-то себе под нос. Пока Регишка, остановившись как вкопанная, соображала, что бы могло означать присутствие здесь хозяйского прихвостня, слева послышался слабый шум – это слабо пошевелилась и принялась ощупывать поверхность стола очнувшаяся Ирма. Регишка бросилась к ней и схватила за руки. Ирма медленно открыла глаза и посмотрела как-то странно – точно хотела увидеть то, что находится внутри Регишки. Между тем, сзади кто-то больно дернул Регишку за хвост.
— Отвяжись, Фридерико, а то получишь! – не оборачиваясь, сказала Регишка ( не требовалось большого ума, чтобы угадать, чьи это каверзы).
— Не отвяжусь! – заявил Фридерико. – У меня к тебе разговор, Избран –ни –ца, важная птица! – пропел он насмешливо.
— Какой разговор? – обернулась к нему Регишка.
— А вот какой… — Фридерико запрыгнул на стол и уселся рядом с вконец окоченевшей Ирмой. – Ты и твой этот… как его… с Крестом… все равно ведь останетесь здесь. А мне здесь надоело… Я слишком мало жил на свете и хочу назад…
— Кто… с Крестом? – прошептала Регишка.
— А он чего, не нашел тебя что ли? Приплелся, надавал мне по ушам, гад, да еще запер здесь с мертвячкой…
— Вовчик? – ахнула Регишка. Он здесь был? Он нашел Крест? – она схватила Фридерико за обе руки. Но Фридерико тут же отдернул руки.
— Ты, поосторожней хватайся-то! Ну был – и дальше чего? Я думал, он тебя нашел… Впрочем, какое это имеет значение? – последнюю фразу Фридерико пробурчал себе под нос и принялся грызть ноготь.
— Слушай, Фридерико! – голос Регишки звенел от радости. – А ты, правда, не врешь? Вовчик был здесь, в этой комнате? И у него в руках Крест?
— Чего мне врать-то? – рассудительно заметил Фридерико. – Я вот что придумал…
Ты и твой этот… как его? Вовчик… замените нас здесь, в Театре. А мы с Ирмой уйдем… Я бы один ушел, да одному страшно… А Ирма – девчонка неплохая…
Ирма подняла голову и молча смотрела на Фридерико так, будто видела его в первый раз. А, может, ей, после двухдневной смерти, и в самом деле все как в первый раз? Речь постепенно возвратилась к Регишке.
— Слушай, ты… — голос Фридерико вдруг сделался просительным. – Будь человеком, а? Ни тебя, ни твоего Вовчика с Крестом никто все равно отсюда живыми не выпустит.
— А тебя выпустят? – не смотря на всю свою радость, не удержалась от занозы Регишка.
Фридерико пожал плечами.
— А мы с Ирмой ни у кого и спрашивать не будем. Правда, Ирма? Уйдем – и все тут!
Ирма дрожала и, казалось, не обращала ни на кого внимания. Можно было подумать, что пребранка Регишки и Фридерико не имеет к ней никакого отношения. Регишка стащила через голову старенький свитер и накинула его Ирме на плечи.
— Надень это, Ирма! Я не собираюсь умирать – понял, идиот? – последние слова были адресованы Фридерико, который, вытащив откуда-то пилочку, аккуратно подпиливал ногти на правой руке.
— А придется! – спокойно, даже как будто весело, сказал он. – Ни один Избранник еще не остался среди живых после того… ну, словом, после того, как исполнит свою роль. И ты не останешься – поняла? А я довольно был мертвым и хочу назад, к живым. Я тогда, когда тебя, дуру, искал, всего-то ничего по улице прошел, а там столько чудес появилось… Сверху две веревки протянуто, – обернулся он к Ирме, — а по дороге здоровая коробка с глазами едет. Сама едет, никто ее не тянет – ни лошади, никто…
«Это он, вероятно, про троллейбус рассказывает…» — хмыкнула про себя Регишка. Троллейбуса не видел, а хочет обратно, дикарь! Даже почему-то жалко его сделалось!
— Да кому ты там нужен-то? – сказала Регишка задумчиво. Она уже думала о своем. Жалко, конечно, Ирму: она и без того столько времени провела в той ужасной Холодной комнате, но …иначе, по-видимому, нельзя. И Регишка не смотрела больше ни на Ирму, ни на Фридерико. Она соображала. Потом пробормотала: «Придется…» И, что было сил, бросилась к двери. «Стой!» — завопил Фридерико – он угадал ее замысел. Регишка уже схватилась, было, за щеколду, когда Фридерико с диким, каким-то нечеловеческим воем, подскочив к двери с другой стороны, принялся тянуть ее на себя. Все-таки он был ужасно сильный, этот Фридерико! А у Регишки почти сразу же жутко устали руки. И, когда сквозь образовавшуюся щель (она росла и росла с каждой секундой), она увидела лицо Фридерико, то поразилась: оно было совершенно синее, распухшее, с провалившимися глазами и плесенью на подбородке. От ужаса руки Регишки и вовсе сделались ватными. Но ведь Крест здесь, в Театре! Неужели не случится чудо? «Крест!» — что было силы, крикнула Регишка. И чудо все-таки случилось! Какая-то непонятная сила надавила на дверь с Регишкиной стороны – да так, что дверь захлопнулась моментально, а Фридерико (отсюда это было слышно) отлетел в сторону. Регишка посмотрела на своего спасителя и едва не лишилась чувств: скелет во фраке ( тот самый, что на балу дирижировал оркестром), улыбаясь Регишке во весь свой ужасный костяной рот, деловито задвинул щеколду на двери Холодной комнаты. После этого он галантно поклонился Регишке:
— Рад приветствовать Вас, Королева Театра Мертвых! Рад был Вам помочь! Пускай этот щенок Фридерико посидит немного в холодной конуре и подумает о том, как обращаться с Избранницей!
Регишка обессиленным кивком поблагодарила дирижера, и он, быстро шмыгая ногами, исчез за углом коридора. Регишка опустилась на корточки, привалившись спиной к двери – теперь нужно было думать, как найти Вовчика.
… .
А Вовчик, между тем, был высоко-высоко, под самой крышей Театра. Разыскивая Регинку по огромному зданию (довольно мрачному и обветшалому, несмотря на явные признаки былого великолепия) он просто потерял счет коридорам, аркам, пустым, явно давно уже необитаемым, комнатам. Иногда Вовчику казалось, что, кроме него самого, в этом Театре вообще нет ни человека – только эти стены, сквозняки, бесконечные лабиринты коридоров. Но он понимал, что это не так: во- первых, потому что отлично знал о томящемся взаперти Фридерико, во-вторых, оттого, что иногда совершенно явственно где-то за поворотом раздавались шаги. И Вовчик скрывался – либо бросался наутек на какую-нибудь лестницу, либо вставал за портъеру или занавеску. Один раз (когда он раньше времени выглянул из-за занавески), совсем близко мелькнула рука – не обычная, а костяная – как будто с нее начисто содрали всю кожу. Мелькнула – и скрылась за поворотом, точно ее и не было. «Померещилось» — решил Вовчик, который, не дыша, снова нырнул за спасительную ткань занавески. В другой раз он едва не нос к носу столкнулся с кем-то непонятным: услышал явно сдерживаемое дыхание за приоткрытой дверью лестницы.
Должно быть, шагов не расслышал из-за того, что собственные шаги здесь почему-то очень отчетливо отдавались в ушах. Единственными местами, где Вовчик не рисковал прятаться от непрошеных встреч с обитателями Театра, были пустые комнаты. Комната – это тупик, выход из нее один – в дверь. А как выйдешь через дверь, если дверь распахнется и на пороге появится… в том-то и дело, что Вовчик даже представить себе не мог, кто там появится. Впрочем, можно еще спастись через окно… Но ведь он, Вовчик, совсем не представляет себе здешних мест. Что там, за окнами этого мертвого Театра? А вдруг там вообще ничего нет? Отчасти поэтому-то Вовчик и решил залезть на театральный чердак – осмотреть окрестности. Ну и… если честно говорить, на чердаках он вообще чувствовал себя уютно. И, когда надо было срочно принять какое-нибудь решение или просто поразмыслить, всегда забирался на пыльный, маленький чердак своего дома. Чердак находился как раз над Вовчиковой квартирой, в выходные дни оттуда даже можно было уловить тяжелый звук отцовских шагов на кухне – поэтому он ощущал там себя в полной безопасности. Не то что здесь! Едва Вовчик прикрыл за собой скрипучую чердачную дверь ( чердак, странное дело, оказался открытым) как сразу почувствовал: что-то неладно! Чердак совершенно явно был обитаем! Нет, шагов здесь не раздавалось, и никаких голосов слышно не было. Было другое – ощущение, что чего-то невидимое смотрит на тебя из угла внимательным, изучающим взглядом. Не что-то – кто-то! И семиклассник Синицын сразу решил: он осмотрит окрестности – и немедленно уйдет отсюда подальше. В конце концов, он же пришел сюда спасать Регинку, а не разгадывать разные дурацкие загадки – кто и зачем живет на чердаке мертвого театра…
Вовчик прислонил Крест к стене и сделал несколько неровных шагов в сторону маленького, зарешеченного окна. Обернулся, снова схватился за Крест: когда он в руке – все-таки было спокойнее! Стараясь ступать неслышно (мало ли, кто может прийти на шум), шагнул к окну. Ничегошеньки там не было видно – сплошной туман укрывал собою весь горизонт и окрестности! То есть, конечно, прямо под окном (должно быть, возле крыльца) росло несколько чахлых деревьев, и лежал снег. Но дальше – ничего не разглядеть, как ни напрягай зрение: туман – и все тут. Вовчик все-таки прислонил Крест к стене, потряс затекшей рукой. И в эту самую секунду дверь открылась. Вовчик обернулся – и увидел, что она медленно, с противным скрипом, открывается нараспашку. Он, понятное дело, вздрогнул от неожиданности. Но ведь это, скорее всего, обыкновенный сквозняк! Но это был не сквозняк! В ошибочности своих предположений Вовчик убедился в следующее мгновенье, когда на чердак въехал огромный черный ящик с кистями и остановился посередине. «Гроб» — ужаснулся Вовчик. Он сразу понял, что это гроб: до этого сто раз видел гробы. К их дачному поселку (Вовчик жил там два летних месяца, и еще месяц – в лагере) примыкало одним концом старое районное кладбище. То ли примыкало оно как раз тем концом, на котором чаще всего хоронили, то ли жители окрестных деревень умирали слишком часто, но гробы (похожие на этот, разве что поменьше и по цвету другие) туда привозили частенько. Но чтобы гроб сам въехал …нет, такого просто не бывает!
Минуту Вовчик обалдело смотрел на гроб. Потом выдавил:
-А-а-а… — ничего другого произнести он сейчас не мог.
Крышка гроба с грохотом слетела и опрокинулась на пол – и оттуда, из глубины жуткого черного ящика, стремительно поднялась огромная белая фигура. Мертвец! Ощупью Вовчик сделал несколько неровных шагов назад, к окну. Он бы сделал и больше, но дальше отступать было некуда: металлические прутья оконной решетки больно врезались в спину. Мертвец, тем временем, оскалил в улыбке рот и, стоя в гробу, протянул к Вовчику руки. Не дотянулся, конечно: от гроба до того места, где стоял Вовчик, было шагов пять или семь, но перепуганный семиклассник Синицын понимал, что дотянуться до него – дело одной, максимум двух минут. Но мертвец неожиданно опустил руки. Потом легко выпрыгнул из гроба. Взгляд Вовчика почему-то упал на его ноги – они были в туфлях, похожие на те… ну, словом, в которых танцуют в балете. Да и брюки тоже… или там треники… очень походили на балетные: Вовчик один раз смотрел балет по телевизору – так там прыгал какой-то не то принц, не то шут, точно в таких же штанах.
Вовчик поднял глаза на мертвеца. Тот тоже смотрел на него – и улыбался. Жутковатая у него была улыбка – точно у вампира из фильма ужасов: рот красный, по бокам видны клыки. Наконец, мертвец хрипловато заговорил:
— Приветствую тебя, о гость, в нашем Театре! Что привело к нам?
При этом он церемонно поклонился Вовчику, отчего его длинные, по плечи, волосы упали на бледное лицо. Вовчик сперва подумал, что этот тип издевается над ним. Но он тут же догадался, кто это такой. Регинка же рассказывала про Хозяина Театра, который спит в гробу! Так это, должно быть, он и есть! Или… а вдруг они в этом театре все в гробах спят? Надо бы выяснить точно, кто он такой, или, как говорит отец, «установить личность». Эх, была не была! И Вовчик спросил:
— Вы Хозяин Театра?
Мертвец снова поклонился и пододвинулся ближе. Вовчик сделал огромное усилие над собой, чтобы снова не попятиться назад. К тому же, это не имело смысла: за спиной все равно была оконная решетка. Не попятился! Но собственный голос звучал так слабо и неуверенно, что любой дурак догадался бы: трусит! Мертвец сказал:
— Именно. Так оно и есть. А ты, если не ошибаюсь, друг нашей примы- балерины, нашей Избранницы Регины Ложкиной?
— Я? Да! – растерянно ответил Вовчик. Он хотел еще что-нибудь добавить, но не успел.
— А зачем другу Регины понадобился наш Театр? – голос Хозяина сделался вкрадчивым, как, наверное, бывает у шпионов.
Вовчик решил действовать в открытую. В самом деле, что толку играть с этим покойником в молчанку? С ним ведь ( нет, он не забыл об этом!) предстоит сражаться с Крестом в руках, а он, Вовчик, получается, боится с ним даже разговаривать… Разговаривать? Сражаться? Где Крест? Вовчик беспомощно посмотрел на свою правую руку. Пустую руку! А Крест (он тотчас это увидел) стоял прислоненный к стене, ровно в противоположном конце чердачной комнаты. Он же, дурак, сам его там оставил! И теперь, чтобы добраться до Креста, нужно было проскочить мимо гроба! Хозяин, между тем, нетерпеливо дернул густой черной бровью — точно нарисованной новеньким фломастером.
— Так я жду… Чего тебе здесь надобно?
Вовчик набрал в легкие воздуха и ответил – очень смело, как ему показалось, ответил:
— Я пришел за Региной. Она не хочет больше иметь с вашим Театром никаких дел. Я пришел сказать, чтобы Вы отдали монету из гроба…
Хозяин оглушительно засмеялся – Вовчик услышал, как от этого смеха откуда-то с потолка посыпалась штукатурка, и далекое эхо прокатилось по зданию, гулко замирая на нижних этажах.
— Монету тебе? На вот, держи! – Он протянул длинную бледную руку к гробу, порылся там и вытащил неровную металлическую штуковину, больше похожую на пуговицу, чем на монету. Вовчик с открытым ртом наблюдал за ним. Неужели и вправду отдаст? Хозяин, между тем, подбросил монету в воздухе, а затем небрежно швырнул ее гостю. Вовчик, ощутив в ладони тяжелый кругляшок, едва не лишился чувств от радости: выходит, нечистая сила испугалась его? Интересно, это потому, что он — владелец Креста? Или оттого, что смелого парня всегда видно (на радостях он даже забыл, что еще минуту назад едва не упал со страху, глядя на въехавший гроб)? Однако, он же помнит, что монета – это еще не все… А что же еще? Ах, да… Сжимая в кулаке монету, Вовчик тихо, но решительно потребовал:
— И землю свою заберите! Я же знаю, Вы можете сделать так, что она вдруг окажется у Вас!
Он увидел, как нарисованные брови мертвеца удивленно зашевелились. «Возьмет!» — подумал Вовчик. И тут же в голове появилась шальная, неправильная, но такая отрадная мысль: а, может быть, не придется сражаться с этим дурацким полутрупом-полувампиром? Пусть Хозяин Театра отдаст монету, заберет назад свою землю – оставит в покое Регинку и ее друзей! И тогда… тогда можно возвращаться домой со спокойной совестью! Подумав так, Вовчик, уже безо всякого страха, уставился в приветливое лицо Хозяина. Тот, однако, спросил:
— Какую землю, мой гость?
Вовчик шмыгнул носом:
— Могильную – какую же еще?
Он чувствовал, что разговаривает не слишком вежливо, но не смутился: в конце концов, почему это он должен смущаться? Тем более, что рука Хозяина, помедлив немного
( точно раздумывая, стоит ли выполнять столь дерзкие требования неизвестного героя), снова потянулась к гробу. На этот раз Вовчик не успел ни о чем подумать, как в его собственной руке очутился какой-то комок. Земля! Вовчик, еще не вполне веря своему счастью, принялся разглядывать свою ладонь с неприглядным черным комком. Уже занес руку – чтобы размахнуться и кинуть землю Хозяину. Но Хозяин не собирался ловить. Сказал спокойно:
— Тебе нужно, чтобы земля оказалась у меня – ты подойди и отдай ее мне!
Это, конечно, было хуже. Дело в том, что мертвыми Вовчик брезговал. Настоящих мертвецов он, конечно, вблизи пока не видел, но однажды, когда в лагерь привезли песок с какого-то карьера, там каким-то чудом очутился череп – человеческая голова. Мальчишки, со смесью ужаса и любопытства, бегали разглядывать страшную находку – все, кроме Вовчика. Вовчик не то чтобы очень боялся – просто его передергивало от мысли, что этот череп много лет пролежал под землей и от него, должно быть, дурно пахнет. По правде говоря, Хозяин Театра не очень походил на мертвого – скорее, на какого-нибудь актера из фильма про вампиров. Конечно, это был самообман. И внутренний голос (откуда он только взялся-то?) подсказывал Вовчику, что ни в коем случае не стоит приближаться к нечистой силе. Но что оставалось делать? Стараясь преодолеть в себе отвращение, Вовчик подошел к мертвецу почти вплотную. Нет, никакого запаха не было! Разве что совсем слабенький! Да и пахло не противно – мокрой землей, как будто кто-то рядом копал червей для рыбалки. Вовчик протянул руку с комком земли. И тут… тут произошло такое! Хозяин молниеносно швырнул землю Вовчику в лицо! Потом… да в том-то и дело, что Вовчик не сразу понял, что произошло потом!
Вроде бы он почувствовал прикосновение к своему животу чего-то твердого и холодного, затем какая-то непонятная сила легко приподняла его вверх и швырнула в гроб. В первую секунду Вовчик подумал, что сейчас от жуткого удара гроб опрокинется, но он оказался слишком тяжелым и выдержал! А второй секунды Вовчик не увидел, потому что на гроб опустилась тяжелая крышка – и закрыла его от мира. Как тут было темно! Вовчик заорал что было силы: просто не мог не заорать от ужаса. Легко ли человеку очутиться в гробу? Хотя в следующее мгновенье он понял, что орать бессмысленно: все равно никто не услышит. А Крест? «Крест!» — отчаянно крикнул он. Но, видимо, тщетно: ничего особенного не произошло. Тьма не рассеялась. Крышка не слетела с гроба. Только сам ящик тяжело дернулся и пополз, медленно набирая скорость, но сперва Вовчик даже не заметил этого – так не замечаешь обычно, как трогается дальний поезд: вроде стоял-стоял у вокзального перрона – и вдруг на тебе, уже едет. Гроб покатился куда-то вниз, часто и жестко подпрыгивая. «По ступенькам едет!» — догадался Вовчик. А что если попытаться выбраться наружу? Подождать только, пока гроб отъедет на приличное расстояние – и расшатать крышку? Она же, в конце концов, не гвоздями прибита! Да и Хозяин этот – не побежит ведь он за гробом! Вовчик дождался, пока ящик перестанет подпрыгивать на ступеньках и завернет за угол. Что было силы, надавил на крышку. Без толку! Тогда он попытался помочь себе коленями – тщетно! Все впустую! И Вовчик почувствовал, что вот-вот заревет от страха и бессилия. А что, если он так и задохнется в этом гробу? И останется лежать в нем на веки вечные? А мама и отец будут считать, что он либо утонул, либо попал в руки похитителей детей! Эта мысль была куда страшнее, чем мертвец с нарисованными бровями. И Вовчик снова закричал – уже сипло от подступивших слез: «Крест!» И тотчас подумал, что Крест, наверное, считает его предателем! Еще бы, ведь старик вручил его Вовчику не для самозащиты! Он думал, что Вовчик хочет сразиться с нечистой силой и понимал, что без Креста ему не справиться. А Вовчик искал повод избегнуть сражения – думал решить свои проблемы – и назад со спокойной совестью. А завтра вместо Регинки узницей мертвого театра станет другая девчонка! Она точно так же будет пытаться выбраться, спасти своих друзей и прочих людей от болезней и смерти. Сумеет ли она это сделать? А если нет – тогда что? Выходит, нельзя уклоняться от сражения – и оставаться при этом человеком со спокойной совестью. Нужно было драться. Нужно – и точка. А теперь что? Вовчик принялся ловить ртом воздух, хотя душно ему пока не было. Почти не было. Просто он попытался представить, что будет через час, через два, через три. А Регинка ведь так и не знает, что Крест у него… был. Жива ли она теперь? Или ее уже… Он так и не смог помочь ей, хотя и обещал. Что же делать – неужели придется пропадать вот так, ни за что ни про что? А что если снова закричать: вдруг кто-нибудь да услышит? Но закричать Вовчик не успел. Ящик сильно тряхнуло – и беззащитная голова пленника с силой ударилась о тяжелую стенку. «Теперь уже точно все…» — успел подумать Вовчик. И потерял сознание.
… .
Заперев в Холодной комнате Ирму и Фридерико, Регишка бросилась на поиски. Нужно было срочно отыскать Вовчика, пока с ним не случилось чего-нибудь. Хотя, наверное, ничего худого не может случиться с человеком, у которого в руках Крест, но кто знает? Да и Вовчик в Театре первый раз — он совсем тут не ориентируется. Какой же он умница, какой молодец! Подумать только, нашел Крест! Сам, без ее помощи! Регишка осторожно, стараясь никому не попасться на глаза, принялась обследовать первый этаж. Впрочем, особенно прятаться не имело никакого смысла: уж кто-то, а Регишка — то прекрасно знала, что за всеми ее передвижениями следят невидимые глаза. Но сейчас ей было это безразлично. Главное – найти Вовчика и вместе обсудить, что делать дальше. Однако, попадаться на глаза первому встречному все равно не стоило, и Регишка, услышав шаги, тут же пряталась: или сворачивала за угол, или (если чужие шаги слышались недалеко от окна) ныряла за занавеску. Так получилось и здесь, на втором этаже, в самом начале коридора. Регишка услышала чьи-то голоса и сразу догадалась: разговаривали двое, спускаясь по лестнице. Спускались с третьего этажа вниз – может быть, сюда? И Регишка, кляня про себя напрасную потерю времени, подошла к окну и встала за занавеску. Занавески здесь были длинные, до пола, и ужас какие пыльные – в первую же минуту пыль забилась ей в ноздри и начала противно щекотать нос. Не чихнуть бы! Регишка изо всех сил терла себе нос – и как раз в этот момент ей почудилось, что за соседней занавеской тоже кто-то стоит. Ура! Вовчик – кто же еще?
Регишка с нетерпением прислушалась. Шаги и голоса, кажется, замерли в отдалении. И Регишка, задыхаясь от радостного предвкушения чуда, отодвинула рукой соседнюю занавеску. Но чуда никакого не произошло! За занавеской стояла девочка. Невысокая девочка, курчавая, как пудель, с белыми кудельками на выпуклом лбу и коричневой родинкой над верхней губой. Мертвая, как и все в этом театре – это Регишка поняла сразу: глаза у обитателей Театра слегка провалившиеся и темные круги под глазами. Похожа на кого-то… Ах, не все ли равно? Девочка смотрела на Регишку широко раскрытыми глазами и нервно трогала руками пышную юбочку бледно- розового балетного платья. Регишка пожала плечами — у нее сейчас не было ни времени, ни (честно говоря) желания выяснять, от кого это юная балерина прячется за занавеской. С досадой, ни слова ни говоря, она повернулась к девочке спиной. И вдруг услышала:
— Я знаю, ты ищешь одного мальчика… Но его здесь нет – это точно.
Регишка обмерла и обернулась. Откуда она знает про Вовчика? Девочка в розовом вышла из своего укрытия. Поправила кудельки на лбу. Серьезно сказала:
— Он велел тебе передать, что отправляется домой. И выпрыгнул в окно на первом этаже. Я сперва подумала, что он убьется.
— Не убьется! – растерянно ответила Регишка (надо ведь было что-то ответить!). Зачем Вовчик отправился домой? И унес Крест? Он не мог уйти, оставив тут ее одну… Значит, мог?
— Там очень высоко… — проговорила девочка. – Хотя этаж и первый.
— Для тебя высоко… — буркнула Регишка. Не рассказывать же этой кудряшке, что Вовчик вовсе не выпрыгивал ни в какое окно. Что же теперь делать? Одной, без Креста? Наверное, придется отправляться восвояси – стыдно! Вот и сразились с Театром Мертвых! А, может, девчонка врет? Или она с кем-то спутала Вовчика? Регишка внимательно посмотрела на девочку – и не стала ни о чем спрашивать. Ясно, если караулит ее здесь, чтобы передать слова Вовчика – значит, говорит правду.
Кроме того… каким-то смутно знакомым казалось лицо девочки, с серыми, слегка раскосыми глазами и едва заметными крапинками веснушек на курносом носу. И эти кудельки… Регишка осмотрела девчонку – кажется, она где-то уже видела ее, должно быть, на балу. Или где-то еще?
Должно быть, у Регишки было слишком огорченное лицо – девчонка посмотрела на нее с сочувствием. Было видно: она хочет о чем-то спросить – и не решается. Наконец, она спросила:
— Слушай… а ты не из Новосибирского балетного училища?
— Из Железнокамского… — машинально пробормотала Регишка, погружаясь в свои невеселые мысли.
Девчонка вздохнула и опустила голову. Регишка вновь взглянула на нее! Сейчас, с опущенной головой и опечаленным лицом, она ее сразу узнала – эта девчонка приезжала к ним в училище год назад и танцевала танец со смешным названием « Влюбленный цветок». Тогда еще были какие-то… «дни классического танца» что ли? И полным-полно народу съехалось — из других городов, где есть балетные училища. А эту девчонку Регишка ни за что не запомнила бы – если б не это смешное название танца – «Влюбленный цветок». И фамилия у девочки тоже была смешная – еще Оля Афанасьева напевала тогда:
— Носик, ротик, огуречик…
И вот теперь она тоже здесь – в Театре Мертвых! Как и Регишка, польстилась на обещания славы!
Регишка тихо произнесла, глядя на растрепанные белые кудельки:
— Наташа Носик!
Девчонка вздрогнула и подняла голову. Рот ее раскрылся – у Регишки он тоже всегда раскрывался в минуты крайнего изумления.
— «Влюбленный цветок»… — продолжала Регишка и подумала, что сейчас – ну просто сто процентов!- девчонка задаст вопрос: откуда ты меня знаешь? Но Наташа ничего не спросила. Она, напротив, сказала торжествующе – как будто только что уличила Регишку во лжи:
— Я же сразу поняла – ты из Новосибирска.
Регишка не удержалась – хмыкнула:
— Интересно, а у вас в Новосибирске все такие забывчивые? Ты бы хоть вспомнила, куда ты ездила «Влюбленный цветок» изображать…
Наташа Носик дернула плечиком:
— Подумаешь! Я его в ста городах танцевала – даже за границей. Меня по телевизору показывали миллион раз… — и она победоносно поглядела на Регишку. Регишка не удержалась от занозы:
— Если ты такая знаменитая, то зачем затесалась в Театр к мертвецам?
Девчонка почему-то сразу сникла. Регишку кольнуло: а, может, она и была знаменитой, потому что уже тогда стала Избранницей Хозяина? И Регишка решила перевести разговор на другое: время-то теперь было много – можно и поболтать.
— Когда ты умерла-то? Я же год назад всего тебя видела…
Наташа подняла на Регишку виноватые глаза и тихо ответила:
— А я и не умирала… Я – живая пока что…
Ясное дело, врет! Откуда здесь взяться живому человеку? Небось, думает, что Регишка мертвых боится как огня, и тут же бросится бежать, узнав правду… Регишка усмехнулась:
— Живая? А чего у тебя глаза такие… как в яму провалились? И круги под глазами… Да и вообще… кто бы тебя сюда взял – живую-то?
Наташа Носик тряхнула кудельками.
— А вот – взяли. Я очень плакала – просила не убивать меня. И Хозяин пожалел, сказал:
«Живи, все равно скоро сама умрешь…» Мы тогда с девочками купались на озере. Вдруг чувствую: кто-то меня за ногу схватил – и вниз тянет. А я еще до школы умела надолго дыхание задерживать – папа научил, он у меня чемпион Сибири по плаванию. Я задержала – вот и попала сюда еще живой. ( «Как Маргарита Самсоновна…» — подумала Регишка.) Все – и девочки, и родители – наверное, думают, что я утонула тогда. Им же в голову не может прийти, что их Наташа жива. А до этого-то я здесь, в Театре, уже бывала… Я же Избранница! — она искоса, неуверенно, посмотрела на Регишку — очевидно, думала, что Регишка с ней заспорит. Но Регишка лишь мрачно подумала про себя: «Была Избранница – да вся вышла…» Вслух спросила только:
— А чего ты здесь ешь-то? Живым ведь есть надо… а здесь даже одежды на всех не хватает…
Но «Влюбленный цветок» ничего не успела ответить. Потому что на лестнице раздался страшный скрежет – точно чем-то тяжелым скребли пол. Регишка и Наташа, не сговариваясь, бросились назад к занавескам. Регишка взглянула в сторону звука – и обомлела. Прямо на них по коридору полз огромный черный гроб с кистями – очень похожий на тот, в котором всегда лежал Хозяин Театра. Регишка схватилась за голову: занавеска от Хозяина не укроет, он чует живых… Что сделают с Наташей за то, что она разговаривала с Избранницей на недозволенные темы? Ирму вон ведь тогда…
Регишка вспомнила запрокинутое лицо Ирмы в Холодной комнате – ее приоткрытые неживые глаза и лиловые губы. Но это Ирма! А Наташа – ведь она живая! И она так боролась за жизнь! Ее-то ведь еще можно спасти! Интересно, почему она не сбежит отсюда – может, не знает про Окно? Регишка выглянула – гроб был уже совсем рядом, шагах в десяти. А что если… Ей-то все равно нужно домой! Она побежит, гроб, разумеется, поедет за ней…Наташу, может быть, и не заметят в суматохе – все-таки это шанс для нее… Главное – успеть добежать до Окна. Раздумывать было некогда. И Регишка, выскользнув из-за шторы, бросилась по коридору – там, в самом конце, дверь всегда открыта… А дальше – на первый этаж, и … Окно рядом — там-то уж она спасется! Однако, очень скоро, почти сразу Регишка почувствовала странную слабость в коленях – должно быть, от голода: сколько времени не ела ничего! Гроб, судя по скрежету, наоборот, начал двигаться быстрее – расстояние явно сокращалось. Но, несмотря на это, Регишка заставила себя оглянуться и мельком посмотрела на ту портьеру, за которой сейчас, не дыша, стояла Наташа Носик. Гроб давно проехал мимо нее – и не остановился. Теперь – быстрее вниз! Регишка кинулась на лестницу.
… .
До первого этажа было рукой подать. И появилась хоть слабая, но все-таки надежда, что гроб остановится – не станет прыгать по ступенькам. Но он не остановился – это Регишка поняла по тупому стуку за спиной. Регишка, несмотря на всю спешку, оглянулась: гроб не скользил, конечно, как поезд по рельсам, но двигался вниз достаточно уверенно, слегка подпрыгивая на ступенях. Она помчалась по коридору первого этажа – вон оно, окно… А гроб еще не успел даже свернуть на этаж – это Регишка поняла по отсутствию звуков за спиной! Она снова оглянулась: во-первых, Окно было уже перед ней, а, во-вторых, не терпелось увидеть, что все-таки произошло с гробом. Ничегошеньки с ним не произошло, просто черный ящик с кистями, неуклюже, точно поезд на крутом повороте, сбавил ход в дверях. Теперь, даже если он вдруг помчится молниеносно, Регишка успеет удрать – это было ясно. Но Регишка не успела. Потому что в тот самый момент, когда она собиралась запрыгнуть на подоконник, с гроба слетела огромная тяжелая крышка. И, приземлившись наискосок, преградила коридор прямо перед Регишкиным носом. Регишка ахнула скорее от неожиданности, чем от ужаса. Крышка гроба, лежащая перед ней, напоминала собой большую опрокинутую лодку. Переступить через нее Регишка не могла – просто чувствовала, что не может – и все тут. Она стояла с разинутым ртом и смотрела перед собой, когда сзади что-то тяжелое с размаху ударило ее по ногам.
«Гроб!» — подумала Регишка, не оборачиваясь. Но почему-то не испугалась: то ли голод нагонял безразличие, то ли… Вот сейчас она дождется, пока Хозяин Театра окликнет ее
( интересно, во что он там вырядился – в одежду принца, или в черный плащ?), и скажет, что глупо ездить в гробу по всему зданию. Потому что это действительно глупо! Для чего? Для того, чтобы напугать ее, Регишку? Можно подумать, она тут, в Театре, не привыкла к гробам!
— Регинка –а! раздался позади слабый голос.
Не может быть! Регишка вяло обернулась. В гробу сидел растрепанный Вовчик и тер глаза.
— Вовка! Ты! Но как же… — Регишка бросилась к гробу с такой скоростью, что поскользнулась и едва не разбила себе нос о переднюю стенку. И тут же в голове мелькнула подозрительная мысль: а вдруг это никакой не Вовчик, а оборотень? Ведь было уже, наряжался Фридерико в Вовкину одежду…
Регишка, против своей воли, принялась радостно ощупывать и рассматривать Вовчика: да нет, это явно был он, семиклассник Вовка Синицын! Вовчик, между тем, щурил сердитые глаза – должно быть, никак не мог привыкнуть к свету.
— Вовка! – затормошила его Регишка. – Ну, слушай, а ты разве не передавал мне, что отправился обратно?
Вовчик фыркнул.
— Обра-атно? Куда? Я тебя искал-искал… Забрался на чердак, а тут этот, в гробу…
Регишка потянула его за руки – чего в гробу-то сидеть? Вовчик поднялся на ноги, и неловко перешагнув через высокую стенку, выбрался наружу. Уставился на Регишку:
— Слушай, Регин, а ты чего меня не предупредила-то? Ну, что в Театр собираешься? Я Крест притащил ночью – думал, пусть поблизости будет…
На этом месте своей сбивчивой речи Вовчик замолчал и принялся озираться вокруг. Регишка сделала то же самое – но она сперва заглянула в гроб. Затем несмело спросила:
— Вов! А ты что, правда Крест нашел?
Вовчик махнул рукой:
— Да правда! Слушай, он на чердаке остался… Надо…
— Крест? – ахнула Регишка.
Вовчик быстро направился к лестнице.
— Ну а что же еще? Я его к стене поставил… а потом этот, Хозяин, в гробу въехал.
Регишка схватила его за рукав:
— Вова, подожди! Ты видел девочку в розовом платье, с белыми кудряшками?
Вовчик нетерпеливо наморщил лоб:
— Да не видел я никакой девочки… Я сперва тебя искал, потом на чердак полез… А как ты узнала, что я в гробу-то?
Но Регишка потащила его в другую сторону.
— Ну-ка пошли, на второй этаж поднимемся… А потом уже – на чердак…
По пути она вкратце пересказала Вовчику разговор с Наташей Носик. Вовчик, кажется, слушал невнимательно: думал о Кресте. Наконец, шмыгнул носом и сказал:
— Слушай, а, может быть, сперва все-таки Крест заберем? Больно надо с твоей этой… Наташей-кашей отношения выяснять!
Регишка не ответила — потянула его дальше.
Наташа Носик стояла на прежнем месте, за занавеской – это Регишка, присмотревшись, поняла еще шагов за десять. Подошла, отдернула занавеску. Посмотрела в Наташкины испуганные глаза. Впрочем, испуганными они стали, когда увидели Регишку и Вовчика – до этого, должно быть, были безразличными – как у всех в этом Театре. Должно быть, прав Хозяин: будешь жить среди мертвых – станешь мертвым и сам. А ведь какие-то несколько минут назад Регишка рисковала жизнью ради этой предательницы. Ну, хорошо, пусть не рисковала, а только думала, что рискует… Но ведь Наташка-то тоже не знала, что в гробу Вовчик! Регишка помедлила секунду. Потом спросила негромко:
— Ну и чего ты добилась своим враньем?
Наташка захлопала глазищами, понурила голову – стыдно, что ль, стало? Регишка потопталась на месте: надо было идти – прав Вовка! Уже хотела повернуться к Наташке спиной. Но посмотрела пристально на ее опущенные глаза и вздрагивающие ресницы – и не смогла просто вот так уйти. Ведь совсем недавно, кажется, вот только что, она вот так же стояла с опущенными глазами, а девчонки в палате, перебивая друг друга, обвиняли ее в краже мобильника. И страшней всего было то, что ни слова нельзя было сказать в собственное оправдание: ее все равно не стали бы слушать – это Регишка хорошо понимала. Может быть, и Наташка сейчас уверена, что ее не станут слушать, что бы она ни сказала? Вдруг ей есть что сказать? Но ждать бесконечно этих Наташкиных слов тоже не было времени, поэтому Регишка (хлопнув по руке Вовчика, который осторожно тянул ее к лестнице), спросила напрямую:
— Если у тебя есть что сказать, то говори! Сейчас мы уйдем…
Наташка отчаянно захлюпала носом, подняла глаза – и Регишка поняла, что ошиблась. Не было в Наташкиных глазах ни капельки виноватости – одна только злость и еще чего-то непонятное – тоска что ли? «Не будет она оправдываться» — мелькнуло в голове у Регишки. И правильно – оправдываться Наташка не стала! Закричала злым, срывающимся голосом:
— А чего мне с вами разговаривать-то? Вы-то в живых, поди, останетесь, раз Крест нашли.
А он меня пригрозил в печке заживо сжечь, если я не пойду и не скажу…
— Кто, Хозяин что ли? – перебил Вовчик.
Наташка не ответила – продолжала вздрагивающим голосом свою обвинительную речь:
— Он меня к печи подвел, а там… — она всхлипнула. Вовчик, воспользовавшись заминкой, снова поторопил:
— Ну и чего там? Давай излагай быстрее, а то нам пора…
Наташка подняла голову и сказала уже не громко – полушепотом:
— Кости там… человеческие… Много-много костей…
Вовчик хмыкнул:
— Да это, небось, куриные были, а не человеческие… Где уж тебе отличить…
Регинка снова шлепнула его по руке. Спросила напряженно совсем другое:
— Наташ… а как ты догадалась, что у нас Крест?
Наташка посмотрела на нее, как на чокнутую:
— Да ты чего, не знаешь что ли? Это легенда такая есть – она тут сто лет существует, а то и больше… Что придет девочка с рыжими волосами… вот как у тебя (она указала подбородком на Регишкину голову), и с ней мальчишка с Крестом в руках. И Театр… ну, одним словом, разрушится… И кто-то один из тех, кто выступит против Театра – я не знаю, кто – навсегда останется среди мертвых. Поэтому я бы все равно догадалась, даже если б Хозяин не сказал…
Вовчик тихо ойкнул и прислонился к стене. Регишка спросила:
— А… Хозяин что, тоже об этой легенде знает? И о том, что Крест…
Наташка тихо проговорила:
— Ну, конечно, знает… И боится поэтому.
Вовчик растерялся:
— Это тот, в гробу? Кого боится? Нас что ли?
Регишка прищурала глаза:
— Не столько нас, сколько Креста. Но и нас тоже, раз мы с Крестом. Поэтому и велел Наташе спровадить меня домой. Думал, что поодиночке с нами будет легче справиться.
Вовчик уже решительно дернул Регишку за руку:
— Пойдем быстрее… Раз он знает о Кресте, то схапает его в два счета… Уже, наверное, схапал, пока я по Театру в гробу путешествовал, а ты здесь с этой… болтала.
Но Регишка сказала уверенно:
— Не схапает – не бойся. Они Креста боятся. – она думала о своем – тяжко и напряженно.
Что теперь делать с Наташкой? Попытаться сначала сразиться с Хозяином, а за ней вернуться после? Но ведь убить человека так просто – всего одна минута, или даже полминуты. Хозяин не простит ей того, что она все рассказала Регишке и Вовчику – про легенду и вообще… А зачем она рассказала? Сперва предала, а теперь собой рискует? Или она просто не догадывалась, что рискует?
Наташка, казалось, поняла Регишкины мысли. Смотрела внимательно, хлюпала то и дело носом. И Регишка не выдержала – спросила:
— Слушай… а ты нас… ну, меня обманула потому, что Хозяина испугалась? Или почему-то еще?
Наташка посмотрела себе под ноги. Сказала тихо:
— Я домой хочу. Он обещал домой отпустить, если я…- Она отвернулась – видно, стеснялась слез.
— Ага, домой она хочет… — буркнул несентиментальный Вовчик. – А мы домой, конечно, не хотим – мы хотим в твоем мертвом театре навсегда остаться.
Регинка ткнула его локтем. Но времени на раздумья больше не было. И Регишка твердо сказала:
— Вот что, Наташка! Ты с нами сейчас пойдешь… Одной тебе нельзя тут.
Вовчик вытаращил глаза:
— Это еще зачем? Она пойдет – а потом опять что-нибудь набрешет. Шпионить за нами будет!
Наташка повернула голову и уставилась на Регишку. Тихо сказала:
— Я не буду шпионить. Честное слово… Честное-пречестное.
Регишка отвернулась, чтобы скрыть смущение.
— Вот и ладно! Пойдемте!
Вовчик вырвался вперед, но потом вдруг опрометью бросился вниз по лестнице. Крикнул:
— Подождите меня!
Возвратился он через минуту. Сунул Регишке под нос раскрытую ладонь. Регишка посмотрела и ахнула:
— Монета! Неужели та самая – из гроба?
Вовчик степенно кивнул. Регишка взяла монету, подбросила на ладони. Нахмурила брови:
— Я одного не пойму… Если Хозяин нас так боится, зачем он монету отдал?
Тут вмешалась Наташка. Сказала тихо, но уверенно:
— А зачем монета, раз он был уверен, что он – она указала подбородком на Вовчика – никуда отсюда не денется? И добавила: — Надо из нее наконечник сделать.
Вовчик вытаращил глаза:
-Че-го сделать?
— Наконечник для стрелы…- пояснила Наташка таким голосом, словно речь шла о самых что ни на есть будничных вещах. – Я умею… Только расплавить на огне нужно…Нельзя совсем без оружия!
— А лук? – деловито спросила Регишка. – Лука-то у нас нет!
Наташка дернула острым плечом:
— Лук не главное. Его из чего хочешь можно сделать. Главное – стрела с наконечником…
… .
… .
Взял Хозяин Крест с чердака или нет – было непонятно. Потому что чердак оказался запертым на глухой, ржавый засов.
Вовчик сердито буркнул себе под нос, не глядя ни на кого:
— Да-а, провозились столько времени… Что же теперь делать?
Наташка обиженно насупилась, а Регишка напустилась на Синицына:
— Зато теперь у нас есть оружие! Ты считаешь, без него было бы лучше?
Вовчик поправил на плече лук и ничего не ответил. И лук, и стрела вышли у Наташки на славу — Регишка, оттягивая тугую тетиву, пришла в восторг, а Вовчик просто был изумлен: ну никак не ожидал встретить такой талант у девчонки, да еще балерины. Наташка сказала, что делать луки ее научил папа – он, оказывается, у нее не только чемпион по плаванию, но еще и кружок ведет в школе по стрельбе из лука. Просто фантастика! Правда, говоря об отце, Наташка снова попыталась пустить слезу, но Вовчик умело отвлек ее разговором о костях. Лук делали в том самом подвале с печью. С раскаленной печью, в которой Хозяин пригрозил сжечь Наташку, если та не пустит Избранницу по ложному следу. В глубине печи, в самом деле, лежали кости – черные, обугленные. Были они человеческие – или чьи-то еще — об этом и вышел спор. Наташка считала, что кости наверняка человеческие – потому что так сказал Хозяин. Вовчик заявил, что Хозяин, скорее всего, брешет, и вообще — у них в школе в кабинете биологии тоже стоит искусственный скелет – по виду не отличишь от настоящего. А Регишка подкидывала на ладонях монетку и участия в споре не принимала – думала о своем.
Монетку Наташка умело расплавила, приложив ее к печной заслонке. Вовчик сперва сомневался, что металл от этого расплавится, но он, действительно, размяк прямо на глазах. Для стрелы сгодился металлический прут, который, по- видимому, служил для перемешивания золы. Был он, конечно, обугленный, но прямой и крепкий. Наташка приварила к нему наконечник – получилась стрела на славу. А уж когда Наташка приделала к ней вдобавок яркий хвост (отодрав от своего платья воздушный поясок), то чудо-стрелу вообще стало можно принять за реквизит для фильма про индейцев. Дольше всего думали, из чего сделать тетиву для лука. В конце концов, Наташка стащила с головы длинную, узкую полоску ткани, которой были подвязаны сзади ее кудряшки.
— Хм… Что это за тетива такая? — засмеялся Вовчик. Но и тут Наташка всех удивила – то ли она была такой непревзойденный мастер по лукам, то ли материя так превосходно тянулась и пружинила — но тетива оказалась вполне подходящей. Вовчик, естественно, первым делом, захотел выстрелить – испытать лук, однако Наташка категорически запретила, заявив:
— Из этого лука можно стрелять только один раз.
— Да дай я выстрелю… — канючил Вовчик. – Чего с ним случится-то?
— Не с ним… — неохотно процедила Наташка. – Со стрелой…
— И со стрелой… — упорствовал Вовчик. – Куда она отсюда денется-то?
Регишка неожиданно встала на Наташкину сторону. Через минуту они уже выбирались из подвала. Чуть позади шел хмурый Вовчик с луком на плече. До чердака, к общему облегчению, добрались, никого не встретив. Как выяснилось – добирались зря.
Регишка и сама понимала: провозились, действительно, долго. Но и лук ведь вышел – загляденье: легкий, красивый, звонкий. С ним как-то легче. Крест (даже если удастся его вернуть) – все-таки не совсем оружие: как можно кого-то ударить Крестом?
… .
Казалось, что это был голос самого подземелья. Он гулко звучал над неподвижными водами озера, неровно освещенного костром с того берега, и заставлял кожу покрываться мурашками. Даже разномастная толпа – упыри, скелеты, какие-то странные дядьки и тетки в лохмотьях, еще минуту назад швырявшие в троих юных лазутчиков стрелы и камни – и те притихли, услышав этот пещерный голос.
— Нас много… — ровно и спокойно звучало над водой. Мы – солдаты Театра Мертвых. Солдаты Театра Мертвых предлагают вам сдаться без боя – и не тратить понапрасну свое и чужое время. Шансов выбраться из подземелья у вас нет…» — голос умолк. Спустя несколько мгновений, смолкло в сводах пещеры гулкое эхо.
— Пошел ты! Сам сдавайся без боя! – храбро откликнулся Вовчик и даже плюнул в пустоту, показывая свое пренебрежение к загадочному голосу (при этом он ни на секунду не прекращал рыть песок). То же самое изо всех сил делали Наташка и Регинка – нужно было срочно вырыть укрытие – хотя бы неглубокое — потому что камни и стрелы запросто долетали с другого берега, и один булыжник уже раскровянил Вовчику бровь. Кажется, они попали сюда вечность назад – так странно тянулось здесь время. И всю эту вечность в них швыряли камнями, и, осыпая ругательствами, предлагали сдаться. То и дело с противоположной стороны подземелья, почти на уровне края темного свода, открывался люк – и в него соскальзывали темные фигуры, не похожие ни на людей, ни на зверей. Вновь прибывшие мчались к «Костру мертвецов» (так Наташка обозвала костер на том берегу) – и принимали участие в общем деле. Какие-то здоровенные существа в коричневых комбинезонах («это дежурные» — хмыкнул Вовчик) исправно подтаскивали к костру бревна – и тут же распиливали их ржавой с виду, но, судя по всему, преострой пилой. Теперь-то Вовчик понял, что это была ловушка – пока они втроем, считая, что никто их не видит и не слышит – шли по коридору и рассуждали, как вернуть Крест, за ними следило множество глаз. Он, Регинка и Наташа благополучно добрались до подвала. А пол вдруг проломился под всеми троими – и они свалились сюда, в темное подземелье, освещенное костром и парой факелов с другой стороны.
Наконец, неглубокое укрытие было готово. Вовчик, облегченно вздыхая, сполз туда вслед за девчонками.
— Сюда не смеют подступиться… — довольно сказал он. – Боятся! Трусы!
Наташка подняла голову.
— Они боятся, потому что думают, что у нас Крест. Рано или поздно они поймут, что у нас его нет…
Регинка пригнулась под увесистым булыжником, пролетевшим над укрытием.
— Ну а что же теперь делать-то? Идти на штурм?
Наташка медленно покачала головой. Серьезно сказала:
Надо вернуть Крест… Иначе всем нам конец.
— Чего конец-то? – самолюбиво заспорил Вовчик. – А лук?
— Лук? – Наташка поднялась во весь рост и нахмурила тоненькие брови. – Давай-ка его сюда!
Регишка испуганно дернула ее за руку:
— Ляг, заметят!
Наташка хмыкнула:
— Не заметят – они днем сонные — плохо видят.
Наташка смотрела теперь на нее сверху вниз. Регишка видела ее стоптанные до дыр балетные туфельки и ссадину на правой коленке. Наташка глядела как-то по-новому: не виновато, а хмуро и решительно.
— Зачем тебе лук? – ревниво спросил Вовчик.
— Пойду схожу за ключом от чердака… — спокойно объявила Наташка.
Вовчик посмотрел на нее, как на сумасшедшую, и постучал пальцем по голове.
— Ты чего, дура? Ключ же у Хозяина…
Наташка пожала плечами.
— А то я не знаю… и потянула к себе лук.
Регишка взяла ее за запястье.
— Слушай, Наташка! Ты сделаешь глупость – пропадешь ни за что, ни про что. Ты что, всерьез думаешь, что Хозяин испугается твоего лука и отдаст ключ?
Наташка снова нахмурилась:
— А я и сама его возьму… если не захочет отдать. – Она помолчала секунду и добавила, сжав губы: — Другого выхода все равно нет. Ты здесь ничего не знаешь, а я сумею пройти незаметно.
Она решительно потянула к себе лук. Но Вовчик хмуро сказал:
— Фигушки! Кто из нас мужчина – я или ты?
У Регишки потемнело в глазах от страха за Вовчика – что он сейчас уйдет и не вернется. И она, ненавидя себя в душе, пробормотала, стараясь не встретиться взглядом с Наташкой:
— Вовка… Наташка же права! Она здесь все знает…
Когда она снова осмелилась поднять глаза, то увидела лишь кудрявый Наташкин затылок и худенькую спину – небрежно закинув за плечо лук, Наташка медленно шла по берегу озера – к тому краю, где был люк.
… .
Кажется, Наташке удалось выбраться наверх благополучно. По крайней мере, очень скоро после того, как она исчезла в темноте, сверху, оттуда, где находился люк, метнулся на мгновенье – не больше – тусклый луч света – и тут же исчез снова. С другого берега вновь полетели стрелы и камни. Вовчик пробовал, было, отвечать тем же (благо, булыжников вокруг хватало), но не добросил даже до середины озера. Зато, как только два хвостатых, ростом с небольших дворняжек, существа – не то бесята, не то чертята – черт их там разберет! — попробовали подобраться к укрытию, Вовчик открыл такой песчаный огонь, что незадачливым лазутчикам оставалось только убраться восвояси, истошно повизгивая, и прикрывая перепончатыми лапами подслеповатые глазки, изрядно пострадавшие от песка.
— Суньтесь еще! – крикнул вслед Вовчик. Он улегся рядом с Регинкой и принялся смотреть на другой берег – он был отчетливо виден в свете костра. Блики от языков пламени неровно плясали на стенах пещеры и отражались в темной воде озера. Там шло веселье: должно быть, «солдаты» Хозяина были абсолютно уверены, что трое лазутчиков с другого берега никуда от них не денутся, и поэтому решили провести время с пользой. Высокое существо с фиолетовым лицом и странно оттопыренными ушами, затянутое в белый фрак, било в бубен, вокруг него, визжа, некрасиво приплясывая, резвились и прыгали полуголые дядьки и тетки – точно коты, которых кто-то из озорства опоил валерьянкой. Небольшие зеленоватые бесята путались под ногами у танцующих, невзирая на обильные затрещины, сыпавшиеся на них со всех сторон. Кто-то огромный, в белом саване, молча возвышался над разгулявшейся толпой и придерживал за ошейник здоровенного пса с полузакрытыми глазами и вывалившимся наружу языком. Вовчик не сразу догадался, что это волк. Потом откуда-то появился голубой, с веселенькими оборочками, гроб. Плясуны вмиг содрали с него нарядную крышку. И тут, очевидно, между тетками возник спор: кому первому залезть в гроб. На что им сдалось туда залезать – было непонятно, но длинноволосые тетки принялись хрипло ругаться и отталкивать друг друга от гроба.
— Прямо кино! – хмыкнул Вовчик. – А где, интересно знать, их балерины-то? Или это они и есть? – он кивнул на скачущих и визжащих теток с распущенными волосами и отвислыми животами.
Регинка засмеялась.
— Ты что, дурак? Это не балерины, это ведьмы какие-то… А те… которые в мертвом Театре… они… ну подростки еще, вроде нас с тобой. А сейчас они – тут Регинка уже перестала смеяться – сидят и ждут, пока нас прикончат. А, может быть, им и все равно, кто кого одолеет: мертвые – они не любопытные.
— Угу… — отозвался Вовчик. Он напряженно вглядывался в противоположный берег. И тут ему сделалось нехорошо: расторопные «дежурные» в коричневых комбинезонах продолжали подтаскивать к костру бревна, однако, распиливать их не спешили, а складывали близко друг к другу. Скелет с косой и фиолетовый тип в белом фраке (этот уже бросил свой бубен – и он валялся на песке возле самой воды) помогали «коричневым» — подкатывали бревна, выравнивали края. Потом скелет с косой подошел к одной из теток – и лезвием косы в один миг обрезал ей длинные волосы. Оскорбленная ведьма завизжала и схватилась за голову, а скелет, как ни в чем не бывало, направился к бревнам – и стал не спеша приматывать прядями волос одно к другому.
— Плот! – ахнула за спиной Регинка.
«Плот… — подумал и Вовчик. – Сейчас доделают, переберутся сюда – и конец!»
… .
И вот в этот-то момент вдали появилась Наташка! Регишка не узнала бы ее издалека, да еще в полутьме, которую изредка прорезывали огненные блики, если б не белые, курчавые Наташкины волосы, то и дело шевелящиеся от подземных ветерков. Они развевались — и голова Наташки отсюда, из укрытия, была похожа на керосиновую лампу с преярким белым светом (Регишка однажды видела такую, когда была в гостях у бабушкиной подруги). Наташка, совершенно не таясь, спокойно, точно гуляя, шла прямиком на Костер мертвецов. Судя по тому, с какой силой Вовчик двинул Регишку локтем в бок, он тоже увидел Наташку.
— Регинка, смотри… — прошептал он. – Вот дура-то…
Пляски и визг возле Костра прекратились – Наташку и там заметили. Но в следующее мгновенье воздух переполнился торжествующими криками, смехом, клацаньем зубов, тоненьким визгом – все сидящие у Костра бросились к белоголовой фигурке. Высокая дама с лиловыми губами и закрытыми, точно склеенными, глазами, путаясь в нелепом синем платье, оступилась и, должно быть, отдавила ногу скелету с ободранной саблей в костлявой руке. Тот дико, злобно, завизжал и толкнул ее саблей в огонь. Маленькие, зеленоватые существа, с рожками и длиннющими хвостами, противно похрюкивая, неслись впереди толпы и были уже почти возле самых Наташкиных ног.
— А-а-а… — в отчаянии выдохнул Вовчик. Регишка в ужасе зажмурилась. Отсюда не успеть на помощь Что же Наташка наделала! И все-таки сидеть с закрытыми глазами – это свинство! Будь что будет! И Регишка, не оглядываясь на Вовчика, начала спешно выбираться из укрытия. Судя по напряженному сопению за спиной, Вовчик лез следом. Но они успели пробежать всего несколько шагов и остановились как вкопанные! Дело в том, что на противоположном берегу тоже все остановились – скелеты, полуразложившиеся мертвецы, зеленые бесенята. Перед ними спокойно стояла Наташка.
Она что-то сказала и вытянула вперед правую руку. И тотчас, с воплями ужаса, мертвая толпа начала отступать назад, к костру. Они медленно пятились, наступая друг дружке на костлявые пальцы и не замечая этого. А Наташка… она спокойно продолжала стоять, вытянув вперед тоненькую руку. Что она могла сказать им, что они отступают, идут прямо в огонь? И вот те, кто был позади, приблизились к костру почти что вплотную – Регишка отчетливо видела, как затоптались на месте мертвый волк и Белый Саван. Остальные продолжали пятиться — возникла настоящая куча мала. Регишка и Вовчик затаили дыхание. Но Наташка сделала несколько легких, пружинистых шагов вперед – и Костер резко затрещал, взвился к самым сводам пещеры. Куча мала из нечисти, послушная Наташке, вкатилась в огонь. Тут же повалил смрадный, черный-пречерный дым – он лез в глаза, в нос, в уши. У Регишки из глаз хлынули крупные слезы – то ли от дыма, то ли от радости, то ли от того и другого. Ее вдруг осенила догадка…. Не могли же темные силы испугаться Наташку! Если уж испугались, то, значит… но в это невозможно поверить! Неужели Наташка одолела Хозяина и ….
Совсем рядом, в дыму, раздался Наташкин голос:
— Эй! Вовка, Регина…
— Наташка! – радостно завопила Регишка – так громко, наверное, никто не кричал в этом подземелье! Дым чуть-чуть рассеялся – или это казалось?
В двух шагах от них, действительно, стояла Наташка и левой рукой терла глаза от дыма. А в правой…нет, в это просто невозможно было поверить… в правой был Крест. Наташка поставила его на землю и устало опиралась о перекладину – должно быть, нелегко ей пришлось!
— Крест! – что было силы, закричал Вовчик. – Наташка-а-а…ну ты даешь!
Наташка слегка улыбнулась. Не виновато, как улыбалась до этого, а смело и даже слегка задиристо – ерунда, мол, не такое видали. Регишка перевела взгляд на другой берег озера. Он все еще был слабо различим в дыму. Костру явно оставалось гореть недолго: блики от него были теперь совсем слабенькими и едва пробивали пелену дыма. Где-то на той стороне попискивал перепуганный болотный бесенок и сдуру лез сморщенной мордочкой в озеро – отсюда было его хорошо видно. А что если уцелел кто-то еще?
— Наташка, слушай…
Регишка обернулась и тут же раскрыла рот от изумления и недоброго предчувствия. Усевшись прямо на том месте, где только что стояла, Наташка как-то странно вцепилась в камни – точно боялась, что они сейчас взмоют вверх вместе с нею – и она не удержится в воздухе. Вовчик изо всех сил щурил глаза, пытаясь разглядеть противоположный берег, и не смотрел на девчонок.
Регишка только теперь заметила, какое бледное у Наташки лицо. И капельки пота на носу и на лбу – точно она только что обрызгалась водой из умывальника. Регишка затрясла ее изо всех сил:
— Наташка… что с тобой? Тебе плохо, да?
— Плохо… — с усилием выдавила Наташка. – Дирижер меня увидел снизу… когда я в окно влезала… Заругался – и камнем… В затылок попало…
Регишка снова разинула рот. Переспросила:
— Ты влезала в окно?
Наташка кивнула:
— В окно чердака…Там рамы хлипкие, а карниз широкий. Сперва на крышу, потом в окно… толкнула и… Потом обратно – уже с Крестом.
Регишка почувствовала, как ее колотит озноб. От страха что ли? Или это Наташка дрожит – а ей передается?
— А… а ты же хотела… к Хозяину за ключом?
— Не нашла я его… — еле слышно объяснила Наташка. – Я тогда подумала: раз я вас предала, то мне и…Вот лук – сними с меня, он вам пригодится.
Регишка ударила себя по лбу: какая же она дура! Наташке плохо, а тут еще у нее отчета требуют! Регишка осторожно сняла лук с ее ослабшего плеча. Потом повернула Наташку на бок, посмотрела на ее затылок. Сзади все белые кудельки были в крови – должно быть, этот проклятый скелетище пробил ей голову. Что теперь делать, что? « Скорая» в мертвый Театр ведь не приедет… Наташка, между тем, застонала – тихо, про себя. Регишка легонько потрясла ее за плечо:
— Наташка… как же ты сумела… раненая…
К горлу, между тем, неумолимо подступал комок – вот уж некстати! Деревянными руками Регишка стащила жилетик, свернула и сунула под голову Наташке. Наташка легла было на спину, но тут же снова слабо застонала и повернулась на бок – судя по всему, больно ей было, бедняжке! Регишка растерянно смотрела на нее: что теперь делать-то? Надо бы перевязать Наташкину голову, но как? А если сделаешь хуже? В это время за спиной раздался непривычно громкий голос:
— Здравствуйте, ребятки!
Регишка обернулась и ахнула. За спиной стояла Маргарита Самсоновна. Она была совсем такая же, как до болезни: в своем коричневом плаще-френче, в очках, с немного растрепанной рыжей шевелюрой. Вовчик тоже обернулся на секунду – и тут же отвернулся вновь: небольшой бледно-зеленый бесенок, видимо, пользуясь дымовой завесой, подполз совсем близко к укрытию, и необходимо было шваркнуть ему в выпуклые глазищи горсть песка, чтобы не забывался.
Регишка попыталась улыбнуться – не вышло. Спросила только:
— Маргарита Самсоновна… А как вы нас нашли?
Маргарита Самсоновна, решительно отодвинув Регишку, спрыгнула к ним.
— Да я же сама тебе рассказывала про подземное озеро… не помнишь?
Ну я, когда узнала от Аниной мамы, что ты пропала, обо всем догадалась – и сразу в училище, а оттуда – в Театр. О болезни своей и забыла – так захотелось помочь.
Она живо огляделась вокруг и остановилась взглядом на неподвижном Наташкином лице:
Спокойно сказала:
— А я тебя помню… Наташа… Наташа Носик. Ты у нас в училище «Влюбленный цветок» танцевала. А я была в жюри… Ты не узнаешь меня?
Наташка открыла глаза, посмотрела на Маргариту, но, по-видимому, не узнала ее. Тут вмешался Вовчик:
— Подумаешь, танцевала… Она клевая девчонка: луки делает. И Крест назад вернула.- Он повернулся к неподвижной Наташке: — Вставай, Наташка, чего разлеглась?
Наташка не ответила. Тягостное предчувствие ударило Регишку точно током. Неужели Наташка сейчас… нет, не может быть! Она же так хотела выйти из театра живой, вернуться к родителям! Какое же бледное у нее лицо!
Регишка пристально посмотрела на неподвижную Наташку – и вдруг заплакала. Древнее предсказание сбывается: «Один из тех, кто выступит против Театра, останется здесь навечно…» Она вспомнила, как недавно, кажется вот только что, Наташка выбиралась из укрытия и шла к люку, а она, Регишка, смотрела в ее кудрявый затылок и удивлялась ее безрассудству. Вон Маргарита Самсоновна и Вовчик с удивлением, даже со страхом, смотрят на нее… Они же не видели Наташкин пробитый затылок! Они же не знают пока… Но вот, кажется, Маргарита Самсоновна о чем-то догадалась – склонилась над Наташкой. Что-то сказала Вовчику, у того широко раскрылись глаза.
И тут Регишку осенило. Она бросилась к Маргарите и потрясла ее за руку:
— Маргарита Самсоновна! Наташу надо вынести отсюда… Мы сейчас не можем уйти – мы ждем Хозяина. Она не тяжелая, попытайтесь вытащить ее наверх, в сад.
Маргарита Самсоновна, легко присев на корточки возле девочки, приподняла ей голову. Затылок! Теперь и Вовчик увидел. И, кажется, вскрикнул. А Регишка больше смотреть не стала – зажмурила мокрые от слез глаза. А, когда открыла их, то увидела вдали развевающийся коричневый плащ. Маргарита Самсоновна быстро, не пригибаясь под летящими с того берега стрелами (все-таки кто-то уцелел из этих гадов!) несла Наташку к люку. Вовчик растерянно смотрел им вслед. Потом повернулся к Регишке. Какой же колючий сделался у Вовчика взгляд!
— Я этого дирижера… у-у-у! – он погрозил перепачканным в земле кулаком в сторону другого берега, где все еще чадил догорающий костер. Правда, ведь есть же еще дирижер! И его не было на берегу в то время, когда раненая Наташка бесстрашно подошла с Крестом к костру мертвецов, чтобы сразиться с нечистью. Значит, нужно будет потом… Если… если, конечно… с ними не случится то же самое, что с Наташкой.
— Вот он, смотри… — прошептал вдруг Вовчик. Без страха прошептал, как-то устало. Регишка посмотрела. Прямо на них по воздуху летел знакомый черный гроб.
… .
Времени на раздумья не было – это Вовчик сообразил сразу. Он моментально выскочил из укрытия. Сжал в руке Крест и шагнул вперед. Он не сразу понял, что гроб изменил направление – круто повернул к озеру и завис в воздухе. За спиной раздался Регишкин вскрик. Но обернуться было нельзя. Раздался несильный треск, точно кто-то ломал сухие палки для костра: с гроба слетела крышка и с шумом грохнулась в темную, неподвижную воду. Из гроба поднялась знакомая фигура в белом развевающемся плаще. Гроб висел неподвижно, и Хозяин театра тоже был неподвижен – лишь поставил ногу в балетной туфле на край гроба. Вовчик снова вытянул руку с Крестом. Но Хозяин не смотрел ни на него, ни на Крест – кажется, вообще не замечал. Он пристально смотрел своими пустыми глазницами за спину Вовчика. Смотрел на Регинку. И заговорил – громко, так что эхо от каждого его слова замирало где-то в глухих сводах пещеры:
— Ты победила, моя Королева… Я признаю себя проигравшим. И я хочу предложить тебе… Нет-нет, не торопись отказываться…
За спиной Вовчика была тишина – кажется, Регишка пока еще ни от чего не отказывалась. Интересно, что надумал ей предложить этот тип в этот раз? Гору золота и свой гроб впридачу?
— Ты будешь полноправной Хозяйкой Театра Мертвых… А я буду во всем повиноваться тебе, каждому твоему слову. Тебе не придется умирать, наоборот, ты будешь жить вечно, станешь прославленной балериной. Весь балетный мир будет в твоих руках. Ты сама будешь решать, кому быть известным, а кому сгинуть бесславно…
— Это решает талант! – раздался позади звонкий, прерывающийся от недавних слез, Регишкин голос.
Хозяин развел руками.
— Талант ничего не решает. В искусстве все решает покровительство. У кого есть влиятельный покровитель – тот богат и известен, а у кого нет… да будь у него хоть тысяча талантов, он подохнет под забором. А ты будешь единственной покровительницей на все времена, от одного твоего слова, да что там слова – кивка головы – будет зависеть участь всех танцовщиков в мире.
Вовчик почувствовал страх. А вдруг Регинка и впрямь согласится? Поверит этому мертвому дураку с провалившимися глазами и захочет стать Хозяйкой Театра?
И Вовчик заорал, не оборачиваясь:
— Не верь, Регинка! Он врет! Если все так, как он говорит, то почему тогда он сам подох под забором?
— Я Вам не верю… — раздался за спиной Регинкин голос – кажется, Регинка снова едва сдерживала слезы. – Зачем вы убили Наташку?
Хозяин засмеялся — и его хриплый, торжествующий смех наполнил подземелье.
— Ее убил не я, а дирижер. Если захочешь, ты сможешь разделаться с ним, как только станешь Хозяйкой Театра Мертвых. Но, если быть честными, моя Королева, разве мало моих (да и твоих тоже) верных слуг погубила эта маленькая бестия? Каждый сам выбирает свою судьбу – и твою Наташу никто насильно не тянул в Театр Мертвых. Просто она сама захотела стать известной и богатой – и заплатила за это. А еще за свое предательство. Она ведь дважды предала – сначала тебя, а потом и меня.
Регишка ничего не ответила. Хозяин тоже замолчал. Вовчику стало по-настоящему жутко – кажется, впервые за время, проведенное здесь, в подземелье: такая наступила вокруг тишина. Даже факелы не трещали, не набегали на берег волны. Ох, что-то уж очень долго молчит Регинка! Но не могла же она, в самом деле, поверить в слова Хозяина! Или она решила, что Наташка, в самом деле, предательница?
Но нет, ничего Регинка не решила: в этом Вовчик убедился в следующее мгновенье. Сперва он даже не понял, что произошло. Просто услышал над ухом короткий, быстрый свист. И увидел, как летит стрела – быстрая, веселая Наташкина стрела с ярким хвостом.
Все произошло так стремительно, что он, Вовчик, даже не успел ни о чем подумать. Просто смотрел, широко раскрыв глаза, как внезапно закачался Хозяин – и медленно рухнул назад в свой черный гроб. И как вслед за этим гроб с шумом стал снижаться, и, тяжело рассекая воду озера, медленно ушел под воду. В следующее мгновенье кругом поднялся такой грохот и шум, что, казалось, вот-вот – и своды подземелья рухнут. Стены сдвигались, кругом вздымалась земля, противоположный берег целиком ушел под воду. Вода в озере поднялась огромной темной стеной, точно во время шторма. Вовчик отчаянно закричал и упал на землю, прикрывая собою Крест. Последнее, что он почувствовал – как несколько тяжелых капель упали на его лицо.
… .
С серого, непроглядного неба, действительно, капало. Когда Вовчик вновь открыл глаза, то увидел, что лежит на снегу посреди какого-то унылого зимнего сада. Следующим, что он увидел, было встревоженное лицо Маргариты Самсоновны – она подошла откуда-то сбоку. Всплеснула руками:
— Ну и морока с Вами, молодой человек! Регина сразу очнулась, а тут – ну никак: спит и спит себе на снегу.
Очнулась! Значит, Регинка жива! Какой веселый голос у Маргариты Самсоновны – неужели все закончилось? Вовчик приподнял голову. Увидел мокрые деревья, девчонок-балерин – они прямо в своих балетных платьях столпились у крыльца театра. Вот как, оказывается, Театр выглядит снаружи – ни дать, ни взять Регинкино училище. Впрочем, чему удивляться? И еще он почувствовал холод – упрямый, пронизывающий. Еще бы – столько времени лежал на снегу! Как только эти балерины не замерзают? А где же Регинка?
— Маргарита Самсоновна… — с усилием спросил Вовчик. – Это Вы нас вытащили… оттуда?
Маргарита Самсоновна засмеялась.
— Я? Да нет. Я была с Наташей…- она запнулась…- и с девочками. Вдруг слышу, грохот. Смотрю, вы с Региной лежите… прямо здесь, на снегу.
Вовчик, покряхтывая, поднялся. Что-то надо, просто необходимо, спросить! Ах, да…
— Маргарита Самсоновна… а Наташка… что с нею?
Маргарита Самсоновна вновь усмехнулась, но как-то невесело.
Отвела глаза.
— С Наташей? Да вон она идет сюда…
И Вовчик увидел Наташку. И крикнул радостно: «Наташка!» Она, действительно, медленно переступая, приближалась к Вовчику. Голова ее была опущена, руки неподвижно висели вдоль туловища.
Она остановилась в двух шагах от Вовчика, но головы так и не подняла. Потом повернулась и тихонько побрела прочь, к толпе балерин. Так и не сказав ошеломленному Вовчику ни слова.
— Они не любят смотреть в глаза… — тихо, точно извиняясь, проговорила Маргарита Самсоновна. И Вовчик тогда понял все. И не стал окликать мертвую Наташку.
Хмуро подошел к балеринам, коротко, чтобы не разреветься, спросил:
— Где Регинка?
Одна из девчонок — белобрысая, в желтом платье, испуганно ответила:
— Она побежала в Театр.
Другая, с лицом как у куклы, объяснила:
— Туда Дирижер пошел. Она взяла Крест – и за ним.
Вовчик обернулся. Маргарита пристально смотрела на него.
— Маргарита Самсоновна! Я – в Театр! – крикнул Вовчик. И распахнул тяжелую дверь.
… .
Но Регинке уже не требовалась помощь. Она стояла возле лестницы на второй этаж, опершись на Крест. Вовчик не сразу заметил в полутьме, что возле Регинкиных ног кто-то лежит. Да, лежит! Дирижер!
Дирижера Вовчик узнал по отлетевшей поле фрака и по голому, желтому черепу.
Вовчик в два прыжка подбежал и с размаху ткнулся носом в Регинкин затылок.
— Регинка? Ты жива?
Регинка обернулась, слабо улыбнулась, увидев Вовчика. И тут же опять уставилась на лежащий перед ней скелет во фраке.
— Чем ты его? Крестом? – Вовчик все еще не мог отдышаться после пережитого волнения.
— Я даже не ударила… — едва слышно выговорила Регишка. – Просто догнала его вот здесь, у лестницы. Хотела спросить… как он мог убить девочку камнем… Он меня почуял, зубы оскалил, как собака. Я от неожиданности руку с Крестом вперед вытянула и, так получилось, что его задела. Вот он упал и тут же умер… Хотя…
Вовчик уже догадался, что она сейчас скажет: «Хотя он ведь и был мертвый». Он сам уже думал об этом не раз. Но Регинка больше не успела ничего сказать, потому что сзади подошли Маргарита Самсоновна, а с нею пять или шесть девчонок-балерин. Вовчик поискал глазами Наташку. Но ее не было.
— Ай да Регина! – Вовчик увидел, что Маргарита Самсоновна качает головой – кажется, одобрительно. Или нет? Балерины равнодушно оглядели дирижера. Потом окружили Маргариту Самсоновну и защебетали наперебой:
— Душечка, пойдемте мы покажем Вам наш балетный класс…
— И гримерную!
— И зал, где проходят балы!
Вовчик лишь присвистнул: оказывается, они уже успели подружиться. Недаром же Маргарита Самсоновна всю жизнь учит балерин. Регинка тоже обернулась. Вдвоем они смотрели, как Маргарита Самсоновна, увлекаемая девчонками, вцепившимися в ее плащ, поднимается на второй этаж. Что ж, пусть посмотрят свой балетный класс! А ему и Регинке пора наружу, а то в этом Театре нечем дышать!
… .
Не успел Вовчик, таща за руку обессиленную Регинку, вывалиться наружу – к свежему воздуху, к запаху талого снега — как одна из девчонок в помятой розовой накидке (они, балерины – это были те, что не пошли с Маргаритой Самсоновной — так и жались возле крыльца пугливой стайкой – в своих открытых платьях и балетных туфельках) завизжала:
— Горит! Горит! Что ты наделал, дурак…
… .
Да нет, Вовчик не сделал ничего особенного. Он всего-то лишь (в тот момент, когда они с Регинокой выбрались наружу) случайно дотронулся Крестом до стены Театра. И не сразу понял, что произошло, потому что огонь, как известно, рождается неслышно, и только потом набирает силу. Чтобы увидеть, как червяки пламени, извиваясь, поползли вверх, к крыше Театра, нужно было оглянуться, но Вовчик и не думал оглядываться. Он торопливо вытирал кровь с исцарапанной щеки, когда Регишка дернула его за рукав:
— Смотри!
— Опять какая-нибудь нечисть? – буркнул Вовчик. И оглянулся. И увидел, что Театр загорелся с четырех сторон, и, судя по всему, скоро от него останется один лишь пепел.
— Урра! – завопил, что есть силы, Вовчик. И тут же застыл с разинутым ртом:
— А Маргарита Самсоновна?
Регинка бросилась к дверям.
Но тут одно из окон второго этажа ( то, что было прямо над входом) распахнулось. В окне виднелась рыжая голова Маргариты Самсоновны:
— Ребята… Не беспокойтесь, мы с девочками выберемся: в гримерной есть складная лестница … Не вздумайте подниматься к нам!
У Вовчика на секунду отлегло от сердца. Но тут же он подумал другое:
— Регинка… А как же мы вернемся назад?
Регинка испуганно пожала плечами – должно быть, представила, что придется сию минуту лезть в охваченное огнем здание. Но, с другой стороны, может быть, и не придется? Вдруг это самое окно уже не… ну, одним словом, нужно искать другой выход?
Вовчик прислонил Крест к стволу какого-то дерева, похожего на яблоню (чтоб не опалило пламенем). Торопливо бросил Регишке:
— Ты постой здесь, а я разведаю…
Он с силой рванул на себя дверь и бросился внутрь. В коридоре пламени еще не было видно, но пахло гарью, а страшный черный дым щипал глаза с такой силой, что приходилось бежать зажмурившись. Казалось, что прошла целая вечность, пока добрался до окна. Теперь вскочить на подоконник и… если появится сквозняк, то все нормально, если нет… Вовчик на секунду открыл глаза и прямо перед собой увидел Регинкино бледное лицо. Господи, ну кто ее просил бежать следом! Регинка не сразу поняла, что Вовчик заметил ее: терла кулачками без конца слезящиеся глаза и широко открывала рот, заглатывая вместо чистого воздуха очередную порцию едкого дыма. А, когда заметила, — попыталась улыбнуться:
— Вовчик, я решила вместе… Не сердись, ладно?
Вовчик только плечом дернул: вместе так вместе! К тому же, снизу, из-под оконного проема, он уловил спасительный сквозняк. Как хорошо, не придется снова мчаться в этом дыму! Теперь быстренько подсадить на подоконник Регинку, затем вскочить самому, и… Вовчик так и сделал – подсадил Регинку, взлетел сам… И тут же вспомнил про Крест!
Он ведь остался там, возле Театра! Значит, ничего не поделаешь, придется назад!
Регинка нетерпеливо дергала его за рубашку: должно быть, дым причинял ей боль. Отправить ее – это ясно… А потом… И Вовчик мягко отстранил Регишкину руку.
Нет, подожди… То есть ты полезай, Регинка…- торопливо поправился он, увидев, как испуганно расширились Регинкины глаза. — — А я задержусь на секунду… Нужно взять Крест…
И Вовчик спрыгнул с подоконника. Понесся по горящему коридору. Он не сразу понял, что Регинка несется следом – думал, что она давно наверху, и эта мысль почему-то прибавляла ему сил. Быстрей, только быстрее! Ведь нужно еще успеть добежать назад, пока пылающее здание не обрушилось и не похоронило его под собой. А Ирма и Фридерико? О них-то он не подумал… А как они там сейчас, в запертой комнате, посреди горящего здания? Попытаться открыть Холодную комнату? Нет, сперва все равно нужно взять Крест…
Но, когда Вовчик выскочил на улицу, в мокрый сад, его переполнило такое блаженство, что он сполз по стене и несколько мгновений только и делал, что блаженно хватал ртом свежий, пахнущий талым снегом, воздух. Огромных усилий стоило теперь заставить себя вскочить на ноги, но он заставил: нужно было срочно взять Крест – и обратно: не оставлять же Ирму и Фридерико в горящем здании! Но, когда Вовчик посмотрел вокруг себя, отыскивая глазами Крест, то снова первым делом увидел рядом с собой Регинку – она прикладывала куски мокрого снега к щекам и, виновато улыбаясь, смотрела на перепуганных балерин, которые и не думали никуда не уходить с холода. Хотя что им холод? Мертвые же… Но сейчас было не до них. И Вовчик накинулся на Регинку:
— Ты зачем вернулась? Кто тебя просил?
Регинка независимо пожала плечами:
— Захотела – и вернулась. – И вдруг всхлипнула и спросила уже совсем другим голосом: — А вдруг Ирму и Фридерико никто не выпустил из той комнаты? Я думала, ты Крест возьмешь, а я, тем временем, их открою… да почувствовала, что упаду сейчас без воздуха. Я сейчас только подышу немного – и обратно…
Вовчик заорал зло:
— Да больно ты там нужна… Я и сам их выпущу… А ты возьмешь Крест – и быстро назад, к окну. – Вовчик снова закрутил круглой головой: — Ой… а где Крест? Ты его брала что ли?
Возле яблони не было никакого Креста. Не было!
Регинка постучала пальцем по лбу:
— Бестолочь! Если бы я его взяла, он был бы у меня! А… а куда он мог деваться, Вовчик?
Раздумывать было некогда, да и не о чем. И Вовчик подступил к балеринам:
— Слушайте… вы, цапли бесхвостые! Ну-ка живо признавайтесь, кто из вас взял Крест во-он оттуда… — он указал в сторону яблони…
Девчонки (среди них были и те, что поднимались в балетный класс с Маргаритой Самсоновной), ничего не отвечая, посмотрели на него. Очень одинаково посмотрели – серьезно и как-то…бессмысленно что ли? Так смотрят куклы в магазине игрушек…Нет, они явно не трогали Креста!
В это время за спиной раздался Регинкин голос:
— Вовчик… я к Ирме и Фридерико…
Когда Вовчик обернулся, Регинка уже исчезла за дверью пылающего дома.
Действительно, ну Бог с ним с Крестом – надо спасать людей… И Регинку…
Одна из девчонок – та, что поменьше, с черной курчавой головой, как у негритенка — неожиданно взяла Вовчикову руку слабой, холодной ладошкой:
— Не надо в огонь… — спокойно сказала она. – Ирме и Фридерико все нипочем, они уже мертвые… Мертвым не больно. А ты сгоришь… и девочка… — эта малявка говорила так медленно, точно Вовчик не в огонь собирался кинуться, а шел рядом с ней по улице и на луну глазел.
— Идите вы… — буркнул Вовчик.
Вырвал у девчонки руку и бросился к дверям.
… .
Но оказалось, что уже поздно. Они опоздали всего на какие-то минуты, но ведь опоздали! Вовчик догнал Регинку в затянутом дымом коридоре – он налетел на нее сзади, а иначе мог бы и не заметить: дым валил такой густой и черный, что на расстоянии вытянутой руки уже невозможно было ничего различить. Регинка стояла, широко разинув рот, и пыталась поймать ртом воздух, точно бабочку. На щеках в свете пламени ярко блестели ручейки слез. Вовчик, что было силы, потряс ее за плечи:
— Регинка, ты чего? Очнись, Регинка!
И в этот миг послышался сперва отдаленный, но с каждой секундой нарастающий гул. Можно было подумать, что из глубины горящего коридора на них едет поезд. Но Вовчик понял, что это! Понял и похолодел, несмотря на жарищу и духоту. Рушились перекрытия! Еще минуту – и все кончено… Театр Мертвых похоронит их под собой! Вовчик, что было силы, обхватил Регинку и потянул ее за собой – в другой конец коридора, к окну, к спасению, к жизни! Регинка скребла ногами, захлебывалась в плаче. И выталкивала из себя слова, которые кому угодно показались бы бессвязными и бессмысленными:
— Не пойду… Там… они остались… Сгорят!
Кому угодно, только не Вовчику! Для него эти слова обладали самым, что ни на есть, ясным и страшным смыслом! Они уходят, оставляя в огне двух человек! Уходят, потому что ничем не могут им помочь! И разве оправдывает их то, что Ирма и Фридерико мертвые? Да и мертвые ли? Ходят, разговаривают… Или… нет, сейчас уже не ходят и не разговаривают: перекрытия обрушились, судя по всему, как раз с той стороны, где была Холодная комната. Значит, все… Все? Скорее бы окно!
Они наверняка проскочили бы мимо окна: его занавешивала такая густая пелена дыма, что увидеть было просто невозможно. Они увидели Крест! Огромный, ярко алый, он вдруг осветил окно – и мягкие, на удивление нежные его лучи пересилили смертельный дым и пробились к Регинке и Вовчику. А, может, это был и не Крест – просто засверкали в отсветах пламени оконные створки? И Вовчик – ослепший, оглохший от ужаса, гула и дыма – сделал над собой последнее нечеловеческое усилие – приподнял вялое, неподвижное тело Регинки, ощупью взобрался на раскаленный подоконник и прижался спиной к косяку…
… .
Было или не было? Может быть, просто все померещилось? Или приснилось?
Вовчик очнулся на полу в коридоре, и без труда сообразил, что это – коридор Регинкиного балетного училища: прямо на него с картины смотрела стриженая девчонка в розовой рубашке. Около девчонкиных рук лежали какие-то фрукты – не то яблоки, не то персики – но она не обращала на них внимания, а вот Вовчик, едва взглянув на фрукты на картине, понял, что он до ужаса голоден. Картина была та самая, занавеска та самая, лишь луч солнца, косо падающий из окна на истертый линолеум рядом с Вовчиком преображал коридор до неузнаваемости, делал его во много раз уютнее и просторнее, чем ночью. Вовчик с трудом повернул голову – и тут же увидел Регинку. Она лежала на спине в половине шага от Вовчика и тихо, еле заметно, посапывала во сне. Регинкины джинсы были разорваны в нескольких местах – вот влетит ей от бабушки! На свою одежду Вовчик умышленно старался не смотреть: нагоняй еще предстоит, так зачем раньше времени растравлять себе душу? А, может быть, все-таки не было никакого Театра Мертвых?
Но откуда тогда эта тупая, ноющая боль во всем теле? Откуда ссадины, сажа, синяки на лице Регинки? Вовчик посмотрел на собственные ладони – тоже в саже и порезах. Нет, все было…И черный гроб. И то, как Наташка, сжимая в руке Крест, шагнула навстречу нечистой силе. И подземное озеро. И пожар в Театре. И… и двое ребят, запертых в комнате, которых он, Вовчик, не успел спасти.
В горле противно заскребло – и Вовчик уткнул лицо в колени, на случай, если вдруг не удастся сдержать слезы.
«Мертвым не бывает больно» — вспомнил он слова курчавой девчонки возле Театра. Но так ли это на самом деле? Что почувствовали Ирма и Фридерико, когда поняли, что Театр горит? Метались в ужасе по комнате, пытались выломать дверь, звали на помощь? Но никто не пришел и не отодвинул щеколду. Про них просто-напросто все забыли в суматохе. И он, Вовчик, забыл. А, когда вспомнил, было уже поздно.
— Вовка… — прошелестел рядом Регикин голос. Очнулась! Регинка лежала, приподнявшись на локте здоровой руки, и смотрела на него мутными, еще плохо соображающими глазами.
— Вовчик… — голос Регинки звучал глухо и как-то безжизненно. – Скажи, мы виноваты в их гибели? Это мы убили их?
Нет, Регинка все соображает. И у нее первая мысль после пробуждения – о собственной вине перед Ирмой и Фридерико.
— Они сами себя убили… — растерянно сказал Вовчик.
Регинка захлопала мокрыми глазами.
— Кто?
— Ну… все они…. в этом театре. И притом… ты же сама говорила, что они мертвые. Значит, им не больно?
Регинка смотрела серьезно, не отрывая глаз от его лица.
— Наверно, не больно. Но… ты знаешь, Вовчик… мне почему-то кажется, что я предала Фридерико и Ирму… тем, что не пришла на помощь вовремя. А от предательства всегда больно – и живым, и мертвым.
— Нет, ты ни в чем не виновата! – с жаром возразил Вовчик. – И потом… что же мы могли сделать, если стены обрушились прямо перед нашим носом? Мы-то ведь не мертвые – сгорели бы до костей.
Все это Вовчик говорил не только Регинке, но и себе самому. Иначе как жить, постоянно думая о собственном предательстве? Да, вроде бы они не виноваты… Да, вроде бы у него, Вовчика, был выбор: спасти их или себя. Нет, это ерунда, чушь. Ведь он спасал не только себя, но и Регинку. Однако, на душе было все равно погано. Хотя Регинка, кажется, немного успокоилась. И даже попыталась подняться на ноги. Вовчик тут же вскочил, чтобы поддержать ее: трудно ведь человеку встать на ноги с больной рукой. Но Регинка – вот молодчина – поднялась самостоятельно, только зубами скрипнула. И тут же снова посмотрела на Вовчика с испугом, даже с ужасом:
— Слушай, Вовка! А как же Маргарита Самсоновна? Она что, так и осталась в Театре?
Ах, да! Маргарита Самсоновна! А он, Вовчик, по правде говоря, и не думал о ней с той самой минуты, когда там, во дворе Театре, увидел ее в окне… Но девочки же стояли на улице – значит, из Театра они благополучно выбрались. Если они выбрались – то и Маргарита, наверное, с ними… Вовчик пожал плечами:
— Не знаю, Регинка… Она вышла на улицу – это ясно. Я только одного не могу понять: куда она потом-то девалась? Среди балерин ведь ее не было… Да ты не бойся, — стараясь казаться невозмутимым, проговорил он, заметив, как глаза Регинки начали стремительно расширяться от страха. – Маргарита же знает про окно – значит, выберется.
Регинка опустила голову и шмыгнула носом:
— Ну и ты дурак, Вовка! Какое окно? Театра-то больше нет…
В самом деле! Что же, получается, если Маргарита не успела выбраться, то навсегда осталась там, среди мертвых? Получается, он, Вовчик, предал не двух, а трех человек?
Ничего себе, спаситель! К глазам снова подступили непрошеные слезы – и Вовчик изо всех сил старался сделать беззаботное лицо: Регинка ведь сразу прочтет его мысли – и будет винить во всем себя. На Регинку и так было жалко смотреть: нос сморщила, кажется, вот-вот заревет. Но не заревела. Взяла Вовчика за запястье и тихо, серьезно сказала:
— Сюда может кто-то прийти… Увидят нас – и испугаются. Пойдем умываться!
После умывания Регинка нахлобучила на него капюшон (шапку-то он потерял еще во время драки с Фридерико) и велела немедленно отправляться домой. Вовчик и сам хорошо понимал, что нужно домой – ничего не поделаешь. Сколько времени они провели в этом мертвом театре – неизвестно, и его наверняка уже ищут. Бедная мама, она, наверное, обегала весь город, а теперь неподвижно стоит у окна – и плечи у нее ссутулены, как у старушки. Она всегда так стоит, когда сильно переживает!
… .
Проводив Вовчика, обессиленная Регишка плюхнулась на огромный кожаный диван в вестибюле училища и замерла в нерешительности. Что было теперь делать – непонятно. С одной стороны, вон на стенных часах с маятником без пяти два – время занятий в балетном классе. С другой стороны – как она пойдет в этот самый класс? Вот именно – как? Дело даже не в синяках и ссадинах, не в больной руке (рука, в самом деле, отчаянно болела). А в том, что… ну, может быть, пока они сражались с этим театром мертвецов уже прошло лет десять? И ее, Регишку, давным-давно исключили из училища и считают пропавшей без вести? А бабушка Мара? Регишка вскочила как ошпаренная и бросилась к охраннику – нет, кажется, пожилой, добродушный охранник нисколько не постарел и даже одет был в ту же самую синюю тужурку, что и накануне…
— Скажите, дядя Слава… — отчаянно затараторила Регишка, подлетев к нему. – Какое сегодня число и месяц?
Дядя Слава неспешно оторвался от «Комсомольской правды», поднял красное, слегка одуловатое лицо и уставился на Регишку. Некоторое время молчал. «А вдруг это не дядя Слава?, — ужаснулась про себя Регишка. – А… какой-нибудь его правнук?»
Наконец, охранник медленно произнес:
— Кто это тебя так разукрасил?
Ах, вот в чем дело! У Регишки мгновенно полегчало на душе: в самом деле, такую исцарапанную балерину дядя Слава, наверное, еще никогда не видел. Она весело махнула рукой:
— Да так… У меня, знаете, тут рядом тетя живет, а у ней кот есть дома… так он в аквариум прыгнул… ну а я его ловила по всей квартире.
Дядя Слава заинтересованно слушал Регишкино вранье:
— Поймала?
— Поймала! – отчаянно врала Регишка. И поторопила: — Ну, дядя Слава… какое же число?
Дядя Слава усмехнулся хитровато.
— Еще с утра двадцать шестое января было…
Регишка насилу сдержалась, чтобы не запрыгать от восторга. Но не запрыгала. Кивнула дяде Славе, повернулась и побежала к балетному классу. И вдруг… Нет, Регишка просто не поверила своим ушам: из-за закрытой двери донесся голос Маргариты Самсоновны – она что-то негромко сказала девочкам. Регишка тихо ахнула про себя и приоткрыла дверь.
У балетного станка действительно стояла Маргарита Самсоновна – живая и здоровая. Она смотрела на выстроившихся в шеренгу Регишкиных одноклассниц и что-то вполголоса говорила молоденькой учительнице – той самой, которая заменяла ее во время болезни. Значит, она все-таки успела вернуться, какое счастье! На скрип двери обе учительницы обернулись. Маргарита Самсоновна поверх очков взглянула на Регишку и строго произнесла: «Ну вот и Регина пожаловала. Теперь все в сборе, кажется? Можно начинать урок?» Регишка кивнула и на негнущихся ногах отправилась к станку. Но она не сводила глаз с Маргариты, с ее похудевшего и побледневшего лица. Пришла им на помощь, потом спасла девочек из огня — какая она молодец! В ответ на пристальный Регишкин взгляд Маргарита Самсоновна погрозила пальцем и чуть-чуть улыбнулась. Улыбка была слабая, еле различимая, но, тем не менее, Регишка могла поклясться чем угодно на свете, что Маргарита ей улыбнулась!
… .

Они шли в больницу к Ане – Регишка с перевязанной рукой, то и дело улыбающийся Вовчик и неторопливая, статная Маргарита Самсоновна в весеннем кожаном плаще.
— Маргарита Самсоновна! – решительно спросила она. – А Иру Горбачевскую не отчислят из училища?
— Иру? – удивилась Маргарита Самсоновна. – Насколько я знаю, и не думают отчислять. Наоборот, вчера она уехала на международный конкурс артистов балета. – Маргарита Самсоновна посмотрела на Регишку пристально, испытующе. Но Регишка заулыбалась во весь свой широкий рот. Даже веснушки проступили ярче.
— Не жалеешь? – осторожно, как бы невзначай, спросила Маргарита. Но тут же поняла, что спрашивать этого не следовало: Регишка возмущенно сдвинула к переносице тонкие рыжие бровки, даже зашевелила ими. Маргарита поспешила исправить ошибку:
— Знаю-знаю… Чужого тебе и даром не надо, так ведь? Но у тебя ведь имеется и собственный талант, верно?
Как все хорошо складывалось! Как хорошо, что есть на свете Маргарита Самсоновна! И Вовчик! Но…
— Маргарита Самсоновна! – Регишка остановилась, придержала за рукав Вовчика, и пристально поглядела преподавательнице в лицо. – У меня странное чувство… Как будто я скоро уеду отсюда… из Железнокамска, то есть…
Маргарита смущенно сняла очки и принялась их протирать платком.
— Запотели – что поделаешь? Ты уже все знаешь, Регина?
— Что – «все»? – удивленно, с тревогой, перебил Вовчик.
— Твоя бабушка прислала директору училища письмо. Она хочет забрать тебя в Петербург…
— За… зачем? – тихо спросила Регишка. – Она же хотела вернуться сюда, она уехала на время, ухаживать за сестрой…
Маргарита сказать что-нибудь наставительное, но почувствовала, что ничего не выходит… Ей было мучительно жаль, что уезжает эта девочка – бесстрашная и обаятельная Регина Ложкина. Что, может быть, через какие-нибудь десять дней она уже не увидит в ряду девочек, стоящих у балетного станка, этот рыжий, светящийся луч… И она сказала тихо – так же тихо, как только что говорила Регишка:
— В жизни ведь бывают разные обстоятельства… Сестра у нее умерла, осталась квартира в Питере… В Петербурге тоже есть балетное училище, Регина… — непонятно зачем, добавила Маргарита, глядя на побледневшее Регишкино лицо.
— А, может, она туда не хочет? – дрогнувшим голосом произнес Вовчик. – И вообще… мы не для этого Театр Мертвецов разгромили…чтобы теперь Регинка уехала… — он отвернулся и подозрительно зашмыгал носом.
И снова Маргарита не знала, что ответить. Зачем-то виновато сказала:
— Зла на свете очень много. Хватает его и в Петербурге. Так что там тебе, Регина, тоже найдется, кого защищать…
— Но ведь мы победили Хозяина… — пробормотала Регишка, озадаченно глядя на Маргариту Самсоновну. – Он же утонул в подземном озере вместе со своим гробом… Разве не так? — встревожено спросила Регишка, видя, что Маргарита молча смотрит на нее и улыбается. Маргарита перестала улыбаться. И сказала серьезно:
— Не так! Вы забываете, мои дорогие, что Хозяин и без того был мертв! Ну, полежит он в своем гробу на дне озера – для разнообразия… Регина – умница: она разрушила Театр Мертвых и спасла своих друзей, но полностью уничтожить Хозяина, я думаю, пока не может никто…
— И Крест? – почему-то шепотом спросил Вовчик.
— И Крест! – кивнула Марагрита. Хозяин будет появляться и творить свои козни там, где люди ищут легких путей в искусстве – где хотят добиться успеха не своим трудом, а с помощью денег, или воспользовавшись чьим-нибудь покровительством. Хозяин существует потому, что люди сами нуждаются в нем, он – божество, сотворенное, в сущности, человеческими руками. И так будет всегда – до тех пор, пока одни не перестанут добиваться успеха за счет других… А такой успех — страшная вещь, мои дорогие! Как вы уже догадались, он должен быть оплачен – слезами, болезнями, смертями близких людей! Теперь Хозяин, конечно, надолго успокоится – я думаю, в ближайшие сто лет ему будет не до театра. Но потом все начнется сначала – вот увидите!
— Не увидим! – сказал Вовчик, взглянув исподлобья. – Люди не живут до ста лет!
Тут Регишка вспомнила, что хотела что-то спросить – что же? Ах, да!
— Маргарита Самсоновна, а как же Ирма и Фридерико? Они теперь насовсем умерли? И все из-за того, что я их закрыла в комнате? – она почувствовала, что слезы подступают к глазам – и на этот раз почему-то нельзя с этим поделать.
— Они ведь и были мертвые… — тихо и очень серьезно пробормотал Вовчик.
Маргарита Самсоновна положила большую жесткую руку на Регишкину голову. Сказала твердо:
— Наш юный друг Синицын прав, Регина! На земле люди обычно не живут до ста лет… А ведь и Ирме, и Фридерико было бы уже гораздо больше ста – в том случае, если б они не сделались в свое время Избранниками Театра Мертвых… А что случается с человеком после смерти – толком ведь не знает никто… Будем надеяться, что там, за гробом, есть новая жизнь и новые дороги — в таком случае, дороги Ирмы и Фридерико после гибели Театра Мертвых будут куда более светлыми и безоблачными…
Дальше шли молча. Регишка не смотрела больше по сторонам – угрюмо глядела себе под ноги. Потемневший за ночь снег таял на облупленных носах ее ботинок. С одной стороны, хорошо, конечно, что бабушка Мара прислала письмо. Значит, скоро они увидятся! Никто – ни Вовчик, ни, пожалуй, даже Маргарита Самсоновна — не знает, какое это счастье, если бабушка Мара снова будет рядом! Правда, постоянно рядом она не будет – Регишка это хорошо понимала… Балетное училище – это ведь не обычная школа, откуда после уроков приходят домой. Но жить в одном городе, пусть даже таком огромном, как Петербург – это ведь все равно рядом. И Регишка подняла голову. И увидела в окне больницы ( когда только успели дойти?) Аню Болтову! Аня стояла у окна на втором этаже, улыбалась во весь рот: она-то, наверное, заметила Регишку и Маргариту Самсоновну уже давно. И Регишка, мгновенно забыв про грустные слова Маргариты и даже про скорый отъезд, что есть силы, замахала руками и радостно запрыгала на месте.
… .
Ночью Вовчику приснился сон. Как будто бы он один идет по какой-то пыльной дороге, загребая ногами мелкие камешки. И вдруг видит впереди себя две небольшие фигуры. Мальчишка и девчонка! Идут себе, о чем-то разговаривают, смеются. Он, Вовчик, хочет догнать их и спросить дорогу, но вдруг понимает, что это невозможно: ребята начинают проворно взбираться по солнечному лучу вверх, в самое небо.
— Эй! – это Вовчик кричит им снизу. – Подождите, не исчезайте совсем! Я только хотел спросить дорогу…
Мальчишка оборачивает к Вовчику улыбающееся лицо. У него темные, выразительные глаза и отросшая челка. Фридерико! Не может быть!
— Откуда нам знать твою дорогу? – кричит он. – У каждого человека она своя…
— Но куда мне идти? – спрашивает Вовчик. – Можно мне с вами, а?
Теперь оборачивается девчонка. Это та самая девчонка, которая лежала тогда на столе в театре. Она одергивает подол балетного платьица и щурит глаза – должно быть, от солнца.
Смеется и отрицательно качает головой.
— А ты не робей! – вновь кричит Фридерико. – Для того, чтобы узнать свою дорогу, надо просто идти вперед! Прощай, нам с Ирмой пора…
— Прощайте! – машет ребятам Вовчик. Он смотрит им вслед до тех пор, пока они не превращаются в две маленькие, светящиеся точки и не исчезают в облаках – там, где оставил белый, расплывающийся след реактивный самолет.
… .
Как хорошо, что на свете есть воскресенье! Кажется, начинаешь радоваться этому раньше, чем успеваешь открыть спросонок глаза! Вовчик так и сделал – открыл глаза и обрадовался выходному дню. Но сразу вспомнил, что Регинка скоро уезжает, и радость его моментально померкла – так меркнет свет у настольной лампы, если быстро крутануть регулирующее колесико.
Солнце светило в окно – ему не было никакого дела, до того, что уезжает Регинка! И мама напевала на кухне (судя по запаху, на завтрак готовились любимые Вовчиковы оладушки с клубничным джемом). За побег из-под домашнего ареста и последовавшую за ним долгую, своевольную отлучку будущего милиционера не ругали. Ну, скажем так, почти не ругали. А уж он-то, честно говоря, в глубине души считал, что такое чудо не под силу даже Кресту! Отец еще спросил мимоходом: «Когда приведешь свою невесту к нам знакомиться?» «Уезжает невеста!» — подумал Вовчик. Но вслух ничего не сказал. Во-первых, боялся разреветься, как тогда, по дороге в больницу. А, во-вторых, есть вещи, о которых просто так никому не скажешь. Даже отцу. И вот сейчас, отыскивая свои брюки, Вовчик подумал, что все-таки нужно сходить в овраг. Найти старика, узнать, вернулся ли Крест на свое место. Иначе получается нехорошо: ему доверили бесценную вещь, а он даже не соизволил узнать, возвратилась ли она назад. Вовчик натянул брюки, заглянул под кровать в поисках носков.
— Куда это тебя несет без завтрака? – удивленно окликнула мама, когда он, наскоро одетый, направился к вешалке.
— Сейчас вернусь… — крикнул Вовчик уже от двери. – Я скоро…
Выскочил на улицу и зажмурился: солнце светило совсем как в апреле. Оттепель! До оврага Вовчик летел как на крыльях: во-первых, хотелось поскорее убедиться, что с Крестом все в порядке, а, во-вторых, на улице – должно быть, от свежего воздуха – моментально захотелось есть: от завтрака-то отказался! Он уже хотел привычно сигануть с кручи, как вдруг зашатался и открыл глаза и рот от изумления. В овраге появился забор! Обыкновенный строительный забор, какими огораживают стройплощадки. Да там, видимо, и была теперь стройплощадка: отсюда, с горы, Вовчику были хорошо видны разбросанные тут и там синие домики – времянки, наваленные возле забора здоровенные плиты и эскаватор, замерший с занесенным ковшом над глинистой ямой. Но… как же это понимать? Да и Крест… куда он теперь денется? Вовчик подумал еще минуту – и стал решительно спускаться, но уже не с обрыва, а по дощатой, должно быть, только что выстроенной лестнице. «Как же сюда загнали эскаватор?» — подумал Вовчик – и тут же увидел справа от себя пологий спуск с машинной колеей. Перед закрытой калиткой шаг сам собой замедлился: было не то чтобы страшно… как-то непривычно, и еще, пожалуй, немного грустно. Так всегда становится человеку грустно оттого, что вчера еще он спокойно гулял по какому-то знакомому месту и считал это место почти своим, а теперь – на тебе, забор, и не суйся без спросу! Ну, ладно, была – не была, а спросить-то надо! А, по-хорошему — не спросить, а попросить, чтобы пустили: нужно ведь найти старика! И Вовчик постучал в калитку. Открыли не сразу.
— Тебе чего? – спросил высокий чернявый парень в строительной спецовке – по виду всего лет на пять постарше Вовчика.
— Мне надо в овраг! – просительно сказал Вовчик.
— Зачем? – усмехнулся парень.
Еще минуту назад Вовчик не собирался никому рассказывать про старика. Но теперь выхода не было: иначе не пропустят. К тому же, может быть, парень в спецовке видел дедушку и подскажет, где его найти?
— Тут был один старик… — смущенно принялся объяснять Вовчик. – Он, наверное, и сейчас где-то здесь…
— Исключено! – усмехнулся чернявый. – Строительный объект охраняется…
— Мустафа! – окликнули парня с той стороны забора.
— Иду! – отмахнулся Мустафа. И вновь повернулся к Вовчику.
— Теперь тут посторонних нет, понял? И быть не может.
— А что здесь строят? – поинтересовался Вовчик без особого интереса.
— Не строят, а восстанавливают. Монастырь, понял?
Вовчик почувствовал, что его глаза сейчас, должно быть, сами собой вылезут на лоб.
— Монастырь? В этом овра…
И тут же понял, что все правильно, так и должно быть!
« Крест будет лежать в овраге до тех пор, пока здесь вновь не зазвонят колокола!» — так ведь говорил старик. А где звонят колокола? Ну, ясное дело, не на пустом месте – в церкви, да еще, пожалуй, в монастыре. Какой же он дурак! И Вовчик с досадой ударил себя по лбу – точно прихлопывал комара.
— Еще вопросы будут? – усмехнулся чернявый Мустафа.
Вовчик благодарно кивнул ему и побежал вверх по лестнице. Он услышал, как калитка захлопнулась за спиной. У него непонятно отчего вдруг улучшилось настроение. Теперь, когда Вовчик был уверен, что Крест вернулся на свое место, он вновь почувствовал себя победителем – как в те минуты, когда обрушились своды Театра Мертвых. И все-таки Маргарита Самсоновна не права: Регинка и он – настоящие победители! Они ведь, рискуя собой, одолели Зло, с которым им пришлось встретиться! А то, что на Земле появится новое Зло – кто ж с этим спорит? И все-таки они победили! Черный гроб не выплывет из глубин подземного озера. Театр Мертвых не существует больше. Плохо, конечно, что уезжает Регинка! Но ведь есть на свете такие замечательные вещи, как почта, телефон, Интернет, железная дорога! Они будут переписываться, созваниваться… И обязательно увидятся – как иначе? Может быть, Регинка пригасит его на балет, где будет танцевать главную роль! И тогда он, Вовчик, тут же примчится в Петербург и купит билет в первый ряд! И будет смотреть, как Регинка в белом платье танцует на сцене. Какие расстояния могут одолеть настоящую дружбу? Маргарита Самсоновна правильно говорила: «Мир тесен». Вовчик усмехнулся и, стащив с головы теплую шапку, подставил макушку солнцу, припекающему уже почти по-весеннему.
Воробьи шумно возились на подсыхающем асфальте. День обещал быть хорошим.