Одетта ищет Принца

Кончено, теперь все кончено! Никто в мире этого не понимал, а она, Ксанка, понимала. Ветер поднимал с мостовой крупинки снега, швырял их в лицо, ноги в открытых балетных туфельках окоченели намертво — да черт бы с ними, с ногами!
Редкие прохожие с изумлением оглядывались на заплаканную девчонку в белом платье, бегущую по улице. «Наверное, считают, что я сумасшедшая», — подумала Ксанка. Вон дверь подъезда приоткрыта! Того самого подъезда! Она вбежала в подъезд, и, слегка отдышавшись и вытерев слезы, нажала кнопку лифта. Лифт привез ее на пятый этаж, к той самой двери, возле которой она стояла с волнением и трепетным ожиданием чуда всего две недели назад. Сейчас дверь бесшумно распахнется. «Вы меня предали!»- крикнет Ксанка что есть силы… И, может быть, добавит еще что то-то — о подлости предательства. Она уже хотела позвонить в дверь, но противное головокружение и неожиданная слабость во всем теле скрутили ее.
И Ксанка молча опустилась на корточки возле двери.
… .
Самое скверное в жизни человека — это когда ему совершенно некуда идти. Вот и Ксанке (всего лишь каких-нибудь два часа назад танцевавшей на новогоднем концерте в училище Одетту из «Лебединого озера») идти теперь было некуда. Но и здесь, у двери преподавательницы Карины Тадиевны, оставаться нельзя — Ксанка хорошо это понимала. Потому что красивая, зеленоглазая Карина была больше не друг! Возвращаться в училище? Зачем? Как-то уж так получилось, что у семиклассницы балетного училища города Уфы Ксении Лисковой не было там подруг. И друзей тоже не было — или это ей только теперь так кажется? Зато есть там противная Ленка Зотова и Динка Звановская, для которых она, Ксанка, что красная тряпка для разъяренных быков. Есть Дашка Дворянская, настоявшая на том, чтобы «Одетте» объявили бойкот. И есть Славик! Белокурый, высокий Славик, мечта едва ли не половины девчонок в училище…Но Славик предал ее -и его теперь тоже как бы нет. Так что какой смысл снова бежать по зимней улице в открытом платье и промокших насквозь балетках? Да никакого! Можно, конечно, уехать домой, как все нормальные люди. Тем более, что с завтрашнего дня начинаются новогодние каникулы… Но это у нормальных людей есть дом, а у Ксанки…Нет, Ехать домой тоже не было ни малейшего желания. После всего, что случилось, Ксанка теперь всегда будет чувствовать себя там чужой.
Почему, почему так получилось, что отчим и даже мама в одночасье сделались для Ксанки чужими людьми? Ведь было же в их жизни и хорошее! И Ксанка совершенно неожиданно для себя мельком вспомнила тот смешной, совсем еще детский, случай, когда отчим заступился за нее.
… .
Случай произошел в четвертом классе. В то время (каким оно теперь казалось далеким!) была у них еще «классной дамой»- так на училищном жаргоне называли воспитательницу группы — Андроновна. Собственно, Андроновна – это, разумеется, прозвище, а звали ту костлявую крикливую тетку в спортивном костюме Еленой Андреевной, — она, кроме всего прочего, вела у своей группы постановку танца. Прозвище свое «классная дама» получила из-за того, что постоянно ставила всем в пример какого-то известного танцовщика Андрона Табидзе. Кто такой тот Андрон Табидзе, четвероклашки толком не знали, но это, собственно говоря, и привело к катастрофе, которая разразилась в тот день над ни в чем не повинной Ксанкой. На перемене, перед «постановкой танца», непререкаемый авторитет Ленка Зотова (высокомерная девчонка, почти такая же костлявая, как воспитательница) переодевшись раньше всех в гимнастический купальник и балетки, подняла кверху указательный палец, и, передразнивая Андроновну, занудила:
— Нет, у вас, девочки, природного чувства ритма…Вот Андрон Табидзе…
И, внезапно, оглядев нестройно захихикавших девчонок своими рысьими глазами, заявила:
-А я знаю, чего Андроновна этого Табидзу нам постоянно в зубы тычет…
Сделав внушительную паузу, Ленка выпалила:
-Это ее отец.
Тут уж все застыли кто с балеткой в руке, кто не натянув до конца лямку купальника. А Ленка продолжала:
-Я вам говорю, что этот Андрон ее отец. Кто не верит, пусть спросит!
Девчонки примолкли. Желающих задавать каверзный вопрос Андроновне явно не наблюдалось. Впрочем, желающих связываться с Зотовой было не больше — Ленку в классе откровенно побаивались. Водилась она со старшими классами, поговаривают, даже курила втихомолку, а тех, кто в чем-нибудь шел ей наперекор, нещадно высмеивала. Даже не просто высмеивала, а делала всеобщим посмещищем, благо злости и чувства юмора в кудлатой башке с вечно выбивающимися из-под строгого балетного пучка черными космами хватало с избытком. Кроме того, зотовская тетка работала в училище завучем по внеучебной деятельности, поэтому на все балетные конкурсы от их параллели первым делом отправляли Ленку. В друзьях у нее числилась только ехидная прилипала Динка Звановская — тоже чернявая девчонка с красивыми, злыми глазами — остальные предпочитали не попадаться всемогущей Зотовой на язык. Но некоторые все-таки попадали, и чаще всех – почему-то Ксанка. Неприязнь это была давняя — после одного случая Зотова постоянно изводила Ксанку, не оставляя ее в покое.
Однажды Ксанка в палате, уже после отбоя, случайно увидела, как Ленка, прошастав между кроватями, неслышно взяла с тумбочки Ксанкиной соседки Иришки Мирзолыевой золотые часики. На самом деле звали Мирзолыеву- темноволосую смешливую татарочку — не Ирой, а Лирой — это у нее все родственники в семье были музыкантами, вот и выдумали такое чудное имя, которого Ира стеснялась. Часики эти недавно привез из Италии какой то Иркин родственник — не то дирижер, не то…в общем, тоже музыкант, да еще, поговаривали, всемирно известный. Привез к Иркиному дню рожденья, и вот уже почти неделю Ира-Лира не расставалась с подарком. Не расставалась, понятное дело, днем, а ночью клала на тумбочку, и вот… Ксанка тогда почувствовала, как руки и ноги покрываются холодным потом. Что теперь делать, что? Сказать, чтоб немедленно положила на место? Может быть, и положит, да ведь потом жизни не даст, будет травить, как зайца. Утром улучить момент и потихоньку рассказать все расстроенной пропажей Ирке? Еще хуже. Часы, может, и вернутся к законной обладательнице, да только всесильная зотовская тетка наверняка сделает так, что ее, Ксанку, выпрут из училища, да ее же еще и выставят воровкой, подкинувшей из страха краденую вещь подруге по палате. Несмотря на свои неполные десять лет, Ксанка уже знала есть в жизни вещи, с которыми не поспоришь. Но делать- то что- то надо! Эх, была не была. И Ксанка сделала самую логичную и, как ей самой казалось, безобидную вещь — дождавшись, пока все в палате заснут, она потихоньку соскользнула с койки и вытащила из зотовской сумки Иришкины часы. Положила их на тумбочку. И отправилась спать, очень довольная собой. Она и проснулась довольная собой и жизнью: можно все-таки восстановить в ней справедливость! Было, правда, слабенькое предчувствие — ох и покажет ей еще Зотова эту самую справедливость жизни! Так оно и вышло! В то утро Ленка даже не взглянула в ее сторону. Разве что мимоходом. Но она все поняла — это было ясно. И с тех пор не оставляла Ксанку своими «милостями»: то прилюдно обзовет обидным словом, то подкинет на простыню раздавленное яйцо: «А Курица -то Ряба наша смотрите, яичко снесла…» Она и раньше так называла Ксанку из-за веснушек—мол, Ряба, потому что рябая. Ну, кто виноват, что у Ксанки веснушки – рыжие — они все с веснушками. Ну, так вот, а в этот раз зотовские хищные глаза опять остановились на Ксанке.
-А я знаю, кто спросит…Курица-Ряба у нас самая смелая…Эй, Курочка, тю-тю- тю…
И, проворно вытянув худую лапу, схватила Ксанку за нос. Ксанка отодвинулась. Попыталась улыбнуться. Сказала как можно тверже
— Я тебе не нанималась.
Зотова заржала, показав неровные зубы.
-Сейчас наймешься, цыпленочек ты мой общипанный!
Она ловко крутанулась на одной ноге (должно быть, чтоб посильнее рассмешить публику), подхватила Ксанкин рюкзачок и молниеносно выхватила из кармашка мобильник! Мобильник! Новенький «Сони Эриксон», красивый до того, что Ксанка специально остригла ногти по самое некуда, чтобы случайно не поцарапать бирюзовую крышку! Ксанка протянула обе руки. Сказала уже не беззаботно, а умоляюще:
-Отдай, а?
Зотова покрутила мобильником перед Ксанкиным носом.
-Спросишь у Андроновны — отдам. А то, видишь, не нанималась она…
Просто невыносимо было видеть телефон в руках беспощадной Ленки!
-Отдай! снова попросила Ксанка. И, предательски всхлипнув, добавила:
-Это мамкин подарок, он ползарплаты стоит…
На этот раз захохотала не только Зотова — засмеялась вся раздевалка.
— Ползарплаты, говоришь?- Ленка внезапно перестала смеяться, но сделала страшное — она занесла руку с мобильником за голову так, как будто собиралась бросить его об стену. Ксанка бросилась вперед и попыталась схватить Зотову за руку, но та отскочила в сторону. Ксанка дернулась, было, следом, но зацепилась ногой за чей-то рюкзак и растянулась на вытоптанном ковре раздевалки. Откуда- то сверху снова раздался смех- такой дружный, такой веселый! Как будто все эти девчонки только это и умеют делать, что дружно смеяться, когда кому-нибудь плохо! Хотя, может быть, смеялись не все? Но ведь и заступиться за Ксанку тоже никому не пришло в голову…Ксанка уперлась обеими руками в пол «Только бы не разреветься…» Она медленно поднялась, не глядя ни на кого.
-Слушай, Лисковая! уже без смеха, примирительно сказала Зотова. Вот тебе мое слово — спросишь у Андроновны про…этого…Табидзу, сразу получишь телефон назад — вот они все свидетели…- она кивнула на притихших девчонок. В это время в дверь раздевалки просунулась голова недовольной Елены Андреевны
-Девочки, что за базар? Надеюсь, вы не забыли, что у вас урок?
-Ну что Вы, Елена Андреевна! — широко улыбнулась Ленка. Девчонки стремительной стайкой перетекли из раздевалки в репетиционный зал. Как прошла разминка, Ксанка не помнила. Она даже не запомнила, какой они репетировали танец — кажется, что-то к Восьмому марта. Для нее все было как в тумане: и приглушенные звуки рояля, и размахивающая руками Андроновна, и движущиеся перед глазами фигуры девчонок. «Скоро уже конец урока… почему-то подумалось Ксанке. Да, но дальше-то что будет?» А дальше…она скажет Ленке, что собиралась спросить и не могла, потому что Андроновна сама постоянно чего-то говорила и показывала, как ее перебьешь-то? От такой мысли не по себе делалось из-за собственной трусости, да как иначе? Надо же выручать телефон! В эту самую минуту до Ксанки долетел шепот Зотовой:
-Эй, Курица-Ряба…
Ксанка быстро обернулась и у нее потемнело в глазах Дронова украдкой показывала открытый мобильник. Вытащила откуда- то металлический ключ и, сильно надавив, провела по экрану.
-Спрашивай, Курица! донеслось до Ксанки.—Ксанка почувствовала, как—все вокруг застилается мутным светом. Она сжала зубы и пошатнулась. И тотчас услышала рассерженный голос Андроновны.
-Лисковая, что это с тобой сегодня? Ты думаешь, что спать сюда пришла?
Ксанка подняла голову. Все смотрели на нее. И тогда Ксанка спросила. Глядя в упор на воспитательницу, маячившую впереди, у балетного станка.
-Елена Андреевна! А правда, что Андрон Табидзе — это Ваш отец?
Она вжала голову в плечи: пусть смеются, пусть выходит из себя Андроновна, все равно!
Засмеялись, конечно. Но как-то тихо, нестройно, просто прошел приглушенный смешок по залу — и все. Странно, почему же молчит Андроновна? Но в следующее мгновенье крепкая рука Андроновны схватила ее за руку повыше плеча и потащила к выходу. А дальше…дальше все было скучно и как-то совсем не страшно. Андроновна вытолкнула ее в коридор. Крикнула «Без родителей не появляйся!» И захлопнула дверь. С грохотом. Думала, наверное, что Ксанка дождется конца урока и придет умолять о прощении. Но Ксанка не стала ждать конца урока. Она дотащилась до раздевалки, нашла кое-как свою куртку. И выбежала из училища. Домой! Об отнятом телефоне, странное дело, даже не вспоминалось в эти минуты. Просто хотелось домой- дико, отчаянно, до слез. Маме она ничего не скажет- обойдется Андроновна. А вот отчиму…Поговорить с отчимом! Странное дело, почему она раньше до этого не додумалась? Ну, поругает, ну, накричит. Но ведь выручит же, не оставит погибать человека! На улице шел снег. Наверное, последний в этом году. Ксанка поймала снежинку, слизнула ее языком. Она была сладкая!

Отчим появился у Ксанки не очень давно. До этого жили они с мамой вдвоем. То есть, был еще у Ксанки отец. Он смотрел с фотографии на стене в маминой комнате — молодой, смуглый, совсем мальчишка, в камуфляже, со шрамиком над верхней губой. Ксанка любила смотреть на портрет, но больше всего любила другую фотографию — там отец стоит, обнявшись с мамой, оба смеются, и светлые волосы взметнулись маме на лицо. Эта фотография — нечеткая, летняя — была последней: отец уехал на чеченскую войну и пропал без вести где-то в районе Моздока. Все говорили, что он погиб, а Ксанка в это как-то не очень верила. Мало ли что «пропал без вести»? А, может, он в таком месте, откуда вести и не доходят? Ну, там, в плену или еще где-то? Ксанка так всегда и говорила маме, когда видела, что мама невесело задумывалась, и на лоб ее набегала морщинка. «Хватит, Ксюша!»- обычно отвечала мама. И Ксанке было жаль маму — жаль до того, что не хотелось в такие минуты даже в балетное училище. Но на поступлении в училище мама настояла сама «У тебя талант!» -говорила она. — А чему научишься в этой дурацкой районной школе?» Ксанка не спорила: талант так талант! Просто очень не хотелось перебираться в интернат из родного дома- такого теплого, уютного -уезжать от своей комнаты с мягкими зверюшками на полке, от отцовского портрета… Да и со школой расставаться, по правде говоря, не хотелось. Насчет школы мама была все-таки не права…Конечно, репутация у «седьмушки»- школы номер семь — была не самая лучшая. Ее ученики регулярно попадали в милицию, в-основном, за участие в драках, так ведь, во-первых, младшеклассников это не касалось, а, во-вторых, дрались-то ведь тоже не абы с кем — выясняли отношения с «кировцами» — ребятами из Кировского микрорайона, живущими по другую сторону железной дороги. Зато здесь, в седьмой школе, была у Ксанки подруга Лиза Приходько — веселая, задиристая девчонка, белобрысая до того, что даже брови и ресницы казались совсем белыми. Все в классе, да и во дворе, сперва удивлялись, что может быть общего у общительной заводилы Лизы и тихой, мечтательной Ксаны.
А у них было очень много общего: ну, во-первых, то, что Лиза, как и Ксанка, обожала придумывать всякие истории. Во-вторых, кому еще, как не Лизе можно пожаловаться на драчливого одноклассника Сережку Миронова — и быть уверенной, что Сережке его штучки даром не пройдут: Лиза дралась и царапалась так, что в их втором «А» ее боялись даже хулиганистые мальчишки. А, в -третьих, их соединял самодельный телеграф- они сами его выдумали. Дело в том, что Лизино окно находилось как раз наискосок от окна Ксанкиной комнаты- дома- пятиэтажки стояли впритирку друг к другу. И протянуть веревку труда, разумеется, не составило. А по веревке можно было легко обмениваться записками, передавать друг другу решенные задачки- они здорово устроились один день математику делает Лиза, второй день- Ксанка. Можно, конечно, позвонить и по телефону, но какой нормальный человек будет сидеть с трубкой в руке, когда есть собственный телеграф? Мама, правда, сперва ворчала, но быстро смирилась. Лизины родители возмущались больше, особенно бабушка. Лизкина бабушка Наталья Леонидовна работала дворничихой, голос имела громкий, а нрав воинственный- если кто-то из ребят случайно забрасывал мяч на ее любимые клумбы, она собственноручно гоняла шалопая по двору, норовя достать метлой. «Ягу Леонидовну»- так между собой звали ее и ребята и взрослые — побаивались все в доме, даже, говорят, начальник домоуправления. Все, кроме Лизы. Мама у Лизки трудилась воспитательницей в соседнем детском садике и была, не в пример боевой бабушке, женщиной тихой и улыбчивой. А больше бояться Лизке было некого: жили они втроем. То, что у обеих не было отцов, девочек тоже сближало, даже роднило их. Поэтому-то, должно быть, внезапно появившегося в доме подругиного отчима Лизка сразу восприняла в штыки. Она даже познакомилась с Евгением Петровичем раньше, чем Ксанка. Так получилось…
На самом деле, конечно, нельзя сказать, чтобы появление отчима стало уж совсем неожиданностью для Ксанки. Ксанка в то время уже целый год как училась в балетном училище, жила в интернате, но, приехав на каникулы, сразу поняла: что-то изменилось в их с мамой мирке. Во-первых, изменилась мама. Она стала покупать себе сапоги и туфли на высоком каблуке, а на мамином столике появились такие неожиданные вещи, как пудра, помада и тени для век. Ксанка, когда увидела все это богатство в первый раз, несказанно удивилась: «Зачем тебе? Ты же еще не старая!» Мама засмеялась, обняла Ксанку и принялась насвистывать модную песенку. Во-вторых, изменился привычный домашний запах — раньше здесь пахло жасмином, который цвел на подоконнике, свежим борщом, а по праздникам жареными пирожками. Пирожками пахло и теперь, но к привычному сдобному запаху примешивался еще один, похожий на те, что в изобилии царили в училище, в комнате у старших девчонок (Ксанка напросилась однажды вместе с Таськой Романцевой в гости к ее старшей сестре, которая училась тут же, только в выпускном классе).Наконец, она сообразила: пахло духами! О своем открытии Ксанка на этот раз ничего не сказала маме: слишком уж смущенным делалось мамино лицо от этих расспросов. Точно у маленькой девчонки, которую поймали за воровством конфет из буфета. Да ладно запах! К запаху легко можно привыкнуть! Труднее привыкнуть оказалось к другому — мама теперь постоянно задерживалась после работы, а ведь раньше во время Ксанкиных каникул всегда летела домой как на крыльях. Вот тут-то, в это странное (по правде говоря, не слишком веселое время) Лизка встретила их на остановке — маму и Евгения Петровича! Точнее, о том, что высокого седого мужчину, идущего рядом с мамой подруги, зовут Евгением Петровичем, Лизавета еще не знала. Но узнала почти сразу: со свойственной ей прямотой, Лиза подошла к ним почти вплотную и тут же заявила Ксанкиной маме («глядя мне прямо в глаза своими неотвратимыми глазами», как сказала потом мама): «Если вы любите друг друга, значит, надо пожениться и не мотать людям нервы!» И, шмыгнув носом, добавила «В наше тяжелое время мало кто способен хранить верность…» Мама побледнела. «Слушай, ты…» сказала она решительным голосом. Но Евгений Петрович перебил ее «Подожди, Ася… А почему ты думаешь, что я не способен хранить верность?» Последние слова относились к Лизавете. Лизавета молча и серьезно посмотрела на него. «Мы как раз сейчас направляемся к…ну, чтобы поговорить с Ксеней! Может быть, пойдешь с нами? Меня, кстати, зовут Евгений…Евгений Петрович!» Он даже умудрился взять Лизку за руку. Но Лизавета не пошла с ними. Она молча кивнула, осторожно вытянула из руки Евгения Петровича свою худенькую ладошку. «Извините, у меня много дел» И ушла. И два дня не показывалась Ксанке на глаза, даже на телеграфные послания не отвечала. «Мне почему-то показалось, что я предала тебя» — хмуро объяснила она потом. Вот такая она Елизавета — все всегда понимает по-своему.
Этот случай произошел во время осенних каникул, в ноябре. А в конце декабря, прямо перед самым Новым годом, мама и Евгений Петрович поженились. К отчиму Ксанка привыкла, хотя и нельзя сказать, чтобы полюбила его. По крайней мере, папой называть его не могла — просто не поворачивался язык. Впрочем, ни отчим, ни мама этого и не требовали. Евгений Петрович к Ксанке относился, в-общем-то неплохо: научил делать из бумаги вертолетики, притаскивал с работы стеклянные шарики и показывал, как они меняют цвет на солнце (он работал инженером в стройуправлении). Впрочем, с мамой они жили уже тогда по- разному. Иногда все было хорошо — и тогда Ксанка, приехав домой, наслаждалась тишиной и покоем семейного уюта. Не могла привыкнуть только к одному — отчим ходил по квартире в потертых тренировочных штанах и стоптанных тапках. И за стол садился так же. И даже когда к Ксанке приходили девчонки из прежней школы, не сменил одежду на более приличную! Да ладно, черт бы с ней, с одеждой! Но порой случались в семье ссоры — резкие, обидные, с битьем посуды. Стоило Евгению Петровичу поругаться с кем- то на работе — а это случалось нередко- как он заявлялся домой поздно, кричал на маму, цеплялся к Ксанке. «Ну зачем только они поженились?» — с горечью думала Ксанка в такие минуты. Но минуты проходили, а отчим оставался.
Когда Ксанка приехала на летние каникулы (в середине июля, до этого была в лагере: в училище предложили путевку, а мама и Евгений Петрович не возражали), то мама в день приезда, под вечер, по секрету сказала ей «У тебя скоро будет сестричка…Ты рада?» «Конечно» поспешно ответила Ксанка и выдавила улыбку. На самом деле, она сама не знала, рада ли она предстоящему событию. С одной стороны, хорошо, конечно, ведь родная душа появится! А с другой…Точно кто-то невидимый, неизвестный, подсказывал Ксанке: «Ты теперь будешь совсем чужая в семье!».Но она тут же сама убеждала себя, что это глупость. Все будет хорошо. Вон и мама ходит по дому помолодевшая, с сияющими глазами. И отчим, узнав, что скоро будет отцом, стал гораздо мягче не ругается, не задерживается на работе. И сестра появится — это же счастье! У многих девчонок в училище есть младшие сестры и братья, а у нее, Ксанки, никого. Той осенью, первого сентября, Ксанку провожали в училище оба — мама и отчим. Отчим нес чемодан с вещами, у мамы в руках был букет гладиолусов, купленный накануне. Все было так хорошо той осенью! До истории с отцовской фотографией оставалось еще много времени.
… .
Ну а тогда, получив нагоняй от Андроновны, Ксанка вернулась домой ближе к вечеру. Чего ей меньше всего хотелось — так это показываться на глаза матери: та сразу начнет нервничать, выпытывать подробности, и все такое. Нет уж, лучше маме вообще ничего не говорить, соврать, к примеру, что порвались балетки, и воспитательница отпустила за запасными. А пока что можно было просто побродить по городу, поглазеть на чужие окна — была у Ксанки такая слабость. Правда, в окна лучше глазеть вечером, когда они зажигаются. Каждое окно — это история, которую можно сочинить тут же, на ходу. Но и сейчас, днем, истории придумывались не хуже.
Вон на подоконнике неваляшка, а рядом еще резиновый песик, симпатичный такой. Значит, там живет молодая семья, и у них есть малыш…нет, даже два…две дочки (Ксанка вздохнула). А этого песика младшая дочка всегда кладет под подушку, ну а теперь он решил удрать и посмотреть на мир. А в той вон квартире, где тяжелая зеленая занавеска, похожая на театральную портьеру, живет пожилая актриса. Она сейчас на пенсии, сидит дома и целый день смотрит старые фотографии, на которых она еще молодая…
И все-таки надо было идти домой. Часов у Ксанки не имелось, мобильник так и остался у Зотовой — и думала нарушительница порядка, что гуляет она, по меньшей мере, часа четыре. К тому же, было холодно. Холодно стало сразу, после того, как она, выбежав из училища, схомячила на троллейбусной остановке целых два эскимо. Ну а теперь уже даже зубы начинали слегка постукивать. И Ксанка пошла домой. Думала, что не застанет отчима: он еще наверняка на работе. Но Евгений Петрович был дома. Он открыл Ксанке дверь – какой-то притихший, совсем не похожий на себя. Ксанка решила не тянуть кота за хвост и, еще стоя на пороге, шепотом сказала ему:
— Евгений Петрович…Вы не могли бы завтра заехать в училище? Маму ведь нельзя волновать… А я…Там такое случилось… Ну, в-общем, ерунда одна, баловались с девчонками…
Сказала – и запнулась: все-таки отчим был какой-то совсем другой сегодня. Внезапный страх уколол Ксанку: а вдруг что-нибудь с мамой? Но спросить она не успела.
Отчим положил на Ксанкину голову большую узловатую руку, пахнущую табаком
-Заеду, Ксюша! И, помолчав секунду, добавил:
-Братишка у тебя родился. Вовочка.
… .
Нет, бывают же чудеса на свете! Вот и свалилось на неудачницу Ксанку сразу два чуда. Во-первых, родился братик. А, во-вторых, история с Андроновной закончилась самым наилучшим образом. На следующий день Евгений Петрович, узнав от Ксанки подробности, поехал в училище. Вернулся часа через три. Ксанка напряженно следила за его лицом — оно вроде было несердитое. Подмигнул Ксанке. Вытащил из кармана и протянул…нет, такое бывает только в сказках! протянул Ксанкин мобильник! Ксанка все еще боялась поверить своему счастью. Взяла телефон в руку, точно птенца. К радости примешивался ужас: вот сейчас она откроет крышку, а там жуткая — во весь экран — царапина. Она видела, что Евгений Петрович молча наблюдает за ней. И она открыла крышку. Никакой царапины не было. Видать, побоялась Зотова портить чужую вещь.
Отчим снял куртку, бросил ее на трюмо.
— Дрянная девчонка… — буркнул куда-то в сторону. Ксанка подняла на него счастливые глаза: пусть теперь ругается сколько влезет! Евгений Петрович поглядел на нее.
-Зотова эта ваша дрянная! Ничего, я с директрисой поговорил…Елена Андреевна на тебя не сердится. А ты все-таки извинись перед ней и не шкодничай больше.
Ксанка согласно кивнула. Отчим нагнулся, сбросил ботинки.
-А что, пельмени еще остались у нас?
-Ага!
-Ну так пойдем сварим! — и отправился на кухню.
Ксанка счастливо шмыгнула носом.
-Ага, пойдем!
До этого (да и потом) она называла отчима только «на Вы».
… .
После этого случая жизнь будущей балерины Ксанки Лисковой тянулась обыкновенно — ни шатко, ни валко. По правде, говоря, скучноватая была жизнь. Зотова, конечно, поддевала Ксанку, но открыто выступать больше не осмеливалась. Тем более, что и тетю ее куда-то перевели: по слухам, у той не сложились отношения с новой директрисой училища. Дома вроде бы тоже все было неплохо — подрастал маленький Вовчик — серьезный, темноглазый, совершенно непохожий на старшую сестру ни внешне, ни внутренне. Братишку Ксанка полюбила, хотя и прибавилось забот с его появлением. Теперь, едва приехав на каникулы, приходилось часами гулять с малышом у подъезда, по утрам, не выспавшись как следует, бежать на молочную кухню, даже перемазанные кашей и соками детские одежки приходилось отстирывать в синем, облупившемся по краям, корыте. Хорошо еще, что появились памперсы! Ксанка все делала охотно: во-первых, по маленькому улыбчивому Вовчику успевала изрядно соскучиться, во-вторых, старалась хоть как-то помочь маме: дел у нее было по горло. Пить-то отчим не бросил, скорее наоборот. Братишка платил старшей сестре какой-то почти сыновней привязанностью. Стоило Ксанке переступить долгожданный порог родного дома, как подросший за пару месяцев Вовчик бросался ей навстречу. Но на полпути всегда останавливался, степенно, вразвалку, отправлялся в комнату и обратно возвращался — уже сгибающимся под тяжестью всякого добра. Все принесенные вещи он — одну за другой — серьезно передавал приехавшей сестре, перечисляя по порядку: «песенье», «атобус», «фузырек»…Когда все сокровища оказывались с почетом подаренными, Вовчик протягивал опустевшие ладошки Ксанке. «А сеперь Вовку на рутьки!» Ксанка, еще не успев снять куртку, смеялась, хватала братишку на руки и кружила по прихожей. Вообще-то каникулы — всегда вещь неплохая, а уж если человек после долгой отлучки возвращается домой, то особенно. Бывали, конечно, стычки с отчимом (особенно когда он приходил пьяный и пытался придираться к маме), бывали ссоры с Лизаветой… Но ссоры ведь бывают в любой семье, а Лизавета все равно оставалась самой лучшей Ксанкиной подругой. Все Ксанкины каникулы Лизавета торчала у них дома — смотрели телевизор, играли на компьютере, обсуждали повыраставших одноклассниц — многие уже встречались с мальчишками. Сама Лизавета ни с кем не встречалась, она, наоборот, с наступлением подросткового возраста стала куда менее общительной. Зато увлеклась альпинизмом, летом ходила с группой из Дворца культуры то в одни горы, то в другие. О походах с альпинистами потом часами рассказывала Ксанке. И Ксанка слушала, раскрыв рот, о спусках и восхождениях, и о том, какие бывают узлы, и о том, как разводить костер в горах в ненастную погоду. С Лизаветой было хорошо. Плохо было только то, что в балетном училище подруг себе Ксанка не завела. Одно время вроде бы дружила с Иркой Мирзолыевой, но это так, не дружба была, а, скорее, приятельство.
А больше ни с кем подружиться не получалось. Не получалось вот и все. Видимо, оттого, что девчонки все с самого начала дружили парами, и на Ксанкину долю подруги не хватило. А мальчишек в их классе не было: откуда им там взяться-то? Хотя в других классах мальчики имелись — вон в параллельном классе их было целых восемь…
… .
Мальчики появились у них только в седьмом классе. Началось все с того, что в этом же году к ним пришла новая «классная дама» Карина Тадиевна. На прежних «дам» она оказалась совсем не похожа, и не только тем, что совсем недавно еще сама танцевала на сцене (этим-то как раз в балетном училище никого не удивишь: бывших артистов балета тут в избытке). Во-первых, Карина Тадиевна была красивой — рыжеволосой, с зелеными глазами – яркими — преяркими. Во-вторых, ну…имелось во всем ее облике что-то особенное, словами и не скажешь…волшебство какое-то. Наверное, даже человеку, случайно увидевшему Карину где-нибудь на улице, становилось понятно, что перед ним не простая женщина, а бывшая прима—балерина, недавно танцевавшая в главном театре города первые роли. Одним словом, все девчонки в классе сразу кинулись подражать ей во всем — копировали ее походку, манеру говорить (медленно, полузакрыв глаза). Многие даже стали завязывать косынку на шее таким же красивым узлом (до прихода в училище Карины носить шейные косынки никому не приходило в голову).
Ксанка не стала носить косынку на шее и говорить, полузакрыв глаза — зачем? От этого ведь не станешь красивее, да и притом могут начать смеяться: вот, мол, Курица- Ряба повязала шею платком, хочет походить на красавицу балерину. Нет уж, дудки! Ксанка знала: с Кариной у них имеется одно-единственное сходство — обе они рыжие. Точнее, это она, Ксанка, рыжая, а Карина — рыжеволосая с модной стрижкой, с чудесным медным отливом волос. Но смотреть на новую «классную даму» Ксанка, тем не менее, полюбила с самого начала: приятно полюбоваться красивым человеком! Преподавала Карина Тадиевна в своем классе хореографию, преподавала строго и требовательно, никому не делая поблажек, никого не выделяя. До этого у них в классе по хореографии выделялись Даша Дворянская (признанная красавица) и самая малорослая девчонка Алиска Семычева — гибкая, точно ивовый прут. Карина Тадиевна на первом же уроке заявила, что Семычевой не хватает трудолюбия, а у Дворянской «хромает» растяжка. Про Ксанку и говорить нечего- она у прежней-то «хореографини» (веселой толстушки Мариэтты Михайловны) никогда не ходила в первых ученицах. А Карина и вовсе на каждом уроке останавливалась возле Ксанкиного коврика и ужасно больно растягивала ей руки и ноги («с такой грацией тебе надо идти в дворники»). Или отчитывала за лень и рассеянность («Опять у нас Лисковая витает непонятно где»). Впрочем, Ксанка особенно не обижалась. Чего обижаться -то, если все это правда? Особой грацией она, Курица- Ряба, не отличается, а «витает» не «непонятно где», а во вполне определенном месте, то есть у себя дома, рядом с Вовчиком и папиным портретом. Но не станешь же объяснять этого «классной даме»! Лишь бы не вытурили в конце года из училища за профессиональную непригодность, а так…
Короче говоря, едва придя в класс, Карина Тадиевна, высоко подняв тонике брови, спросила.
— А что это у вас нет ни одного мужчины?
— А у нас тут женский монастырь! — ответила находчивая Дворянская.
Карина покачала головой.
— Невероятно. Я разберусь с этим. Как это- класс без мальчиков? Кто будет поднимать вас в танце?
— А мы по лестнице поднимемся… продолжала балагурить Дворянская.
«Разбиралась» Карина Тадиевна недолго, и, по правде говоря, что она сделала для того, чтобы во вверенном ей классе появились молодые люди, для всех осталось загадкой. То ли договорилась с другим училищем, то ли… В общем, примерно через месяц в классе оказались трое мальчишек. Ксанка хорошо запомнила тот день.
Первым уроком как раз была хореография, и никто поначалу не обратил внимания на трех ребят в куртках и джинсах, стоявших у стены, возле репетиционного зала: ну, пришли люди и пришли, может, ждут кого то. Ксанка стояла в стороне, поэтому от нечего делать начала исподтишка разглядывать парней, особенно высокого, белокурого в синей куртке. Мальчик стоял, задумавшись, засунув руки в карманы джинсов. Отросшие светлые волосы падали ему на лоб и почти касались тонких темных бровей. На сгибе правой руки у мальчишки висел какой-то пакет, и парень, время от времени, пошевеливая рукой, ударял себя пакетом по ногам. «Красивый мальчик!» -подумала Ксанка. Без всякой там влюбленности с первого взгляда подумала, просто так. Потому что радостно за человека, если он родился красивым. Впрочем, к радости все-таки примешивалась грусть: было понятно, что никогда- никогда такой вот красавец не обратит внимания на рыжую, невзрачную девчонку, по прозвищу «Курица- Ряба». Двух других мальчишек Ксанка, по правде говоря, рассмотреть не успела, заметила только, что один высокий, крупный, второй, напротив, маленького роста, черный и смуглый, похожий на жука. Потом пришла Карина — и незнакомые парни, вслед за Ксанкиной группой, гуськом вошли в репетиционный зал.
— Явились? вполголоса обратилась к ним Карина. Куртки можно было снять внизу!
Мальчишки принялись с одинаковой суетливостью стаскивать куртки, одновременно ища глазами, куда бы их положить в балетном классе.
Карина поджала губы (она терпеть не могла беспорядка).
-Нет уж, пожалуйста, не устраивайте мне здесь раздевалку! Верхнюю одежду можно повесить на крючок вон там за стеной. Слава, будь добр, возьми у них куртки!
Белокурый парень сделал шаг вперед (все девчоночьи головы повернулись в его сторону), забрал у двух ребят куртки, положил их поверх своей. И закрутил головой, точно не понимая, куда ему идти. И случайно встретился глазами с Ксанкой. Поймав на себе смущенный взгляд синих глаз, Ксанка сама смутилась донельзя. И все-таки решилась, сказала, (просительно взглянув на Карину Тадиевну).
-Можно я провожу его? Он не найдет где вешалка, в той раздевалке, у мальчишек, лампочка уже сто лет назад перегорела.
Карина едва заметно улыбнулась, кивнула.
Ксанка тоже кивнула белокурому Славе, приглашая следовать за собой. В мальчишечьей раздевалке и в самом деле было темно, хоть глаз выколи, но Ксанка-то знала, где находятся крючки. Взяла — по одной — у парня куртки. Аккуратно повесила на стену. Когда она, уже с освободившимися руками, вышла в коридор, Слава благодарно посмотрел на нее и заулыбался. Улыбка у него была тоже потрясающая — как у какого-то известного артиста, то и дело игравшего в сериалах первых красавцев.
-Спасибо большое!- сказал Слава.- Сам бы я вовек не нашел…
-Ерунда!- смутилась Ксанка.
Слава перестал улыбаться, спросил, серьезно глядя на Ксанку синими глазами.
-Тебя как зовут?
-Ксана! с готовностью ответила Ксанка. И тут же, спохватившись, добавила:
-Ксения вообще -то…В честь Ксении Петербуржской. Это святая такая есть…- добавила она, заметив удивление в Славиных глазах. Сказала — и сама удивилась собственным словам: обычно она ни с кем не говорила про свое имя. Слава дернул плечом.
-Ясно. А меня — Вячеслав Красовский, в честь деда. Пойдем?
И он галантно распахнул перед Ксанкой дверь репетиционного зала. Карина по-прежнему стояла, опершись руками на стол, и недовольно посмотрела на них. Дождалась, пока Слава встанет рядом с мальчишками, а Ксанка займет свое место. Сказала:
-Вот, девочки, теперь у вас в группе появились молодые люди, целых три штуки. Вашей группе повезло: в других по два, а то и по одному.
-Будет в кого влюбляться!- хмыкнула русоволосая Дашка Дворянская и стрельнула глазами в красивого Славу (она единственная в группе почему-то совершенно не боялась Карины). Карина посмотрела на нее поверх очков.
— Совершенно верно! Любовь — тоже вещь серьезная, но наши занятия куда
серьезнее. Поэтому все к станку!
«Молодые люди», понятное дело, вызвали пристальный интерес в девчоночьей группе — да и как иначе? После отбоя начались разговоры о том, кто кому понравился и кто кому хочет понравиться. Разумеется, всем девчонкам понравился Славик — высокий, голубоглазый. Да к тому же, блондин (и даже слегка похож на танцовщика Андриса Лиепу — так решила вся Ксанкина палата). Кроме того, не простой парень, а, как выяснилось в первый же день, из знаменитой балетной семьи: отец какой-то балетмейстер, а маму, балерину Людмилу Красовскую, все девчонки видели по телевизору. Ксанка тоже ее видела в роли умирающего лебедя — ужасно красивая, лицо такое одухотворенное, а руки как будто поют. «Наверное, у таких красивых жизнь какая-то особенная!»- с грустью думала Ксанка во время этих девчоночьих бесед. Ксанке тоже понравился Славик — разве он мог не понравиться? Но Ксанка прекрасно понимала, что он вряд ли обратит внимание на рыжую девчонку со смешными веснушками, когда рядом есть такие красавицы, как Дашка Дворянская, Лидочка Хохлакова, та же Ирка Мирзолыева (теперь она уже не стеснялась своего имени, и как то, в присутствии Славика, капризно заявила: «Меня зовут не Ира, а Лира прошу запомнить и не путать»). А она, Ксанка — серый воробей, неприметная троечница…Поэтому-то она и не принимала участия в разговорах, в кого влюбился Славик, и кому он напишет любовную записку: горько было сознавать, что не ей. Впрочем, сам Славик об этих разговорах если и подозревал — записки писать никому не торопился. Был он со всеми предупредительно вежлив, сдержанно весел, а на занятиях энергичен до крайности. Было удивительно смотреть, сколько страсти и красоты он вкладывал во все эти изрядно надоевшие всем балетные упражнения! Как легко и спокойно делал растяжку! Каким густым румянцем покрывались его широкие скулы, когда Карина Тадиевна хвалила его! А на девчонок он, если и поглядывал, то исподтишка. Виду не подавал, что кто-то ему особенно нравится…Впрочем, двое других мальчишек не пытались ни за кем ухаживать тоже. Но это, если и удивляло кого- то, то не сильно. Были они…ну, в общем, совсем не такие, как Славик. Одного звали Павликом, другого Генкой. Павлик был высокий, кареглазый, улыбчивый, с непослушной русой челкой чубом («корова языком лизнула»). «У тебя не гнутся ноги и абсолютно отсутствует музыкальный слух!»- рассерженно заявила этому Павлику Карина Тадиевна на первом же занятии. И он, подняв на нее свои большие глазищи, заявил: «Я не виноват, что такой несгибаемый…» Девчонки так и покатились. И тут же прозвали этого самого Павлика «Несгибаемый». У Генки- неприметного, чернявого, как галчонок- была какая-то странная фамилия — Дурнаво. -Дури во! заявила как-то в столовой ехидная Зотова. Генка ответил тонким, срывающимся от обиды голосом (он вообще был обидчивый):
-Между прочим, Дурнаво — старинная фамилия…И все мои предки были князьями!
-Скажи-ка, князь! — хмыкнула Динка Звановская (она всегда оказывалась рядом, когда Зотова кого-нибудь поддевала. И Ксанка нашла, что пора вмешаться: больно было видеть, как новичок заливается краской от обиды.
-У тебя, Звановская, дури тоже хватает…- заметила она, подойдя ближе. С Зотовой и Звановской они теперь не то чтобы враждовали — чаще всего старались не замечать друг друга. Зато сейчас физиономия Динки искривилась, как у клоуна.
-Ха, смотрите-ка! Курица- Ряба заступается за новенького!
— Князь Дури-во и Курица- Ряба!- провозгласила Зотова трагическим голосом.- Пара века!
-Сама ты курица! буркнул Генка.- Она покрасивей некоторых, вроде тебя!
Ксанка молча повернулась и пошла к своему месту. Неужели есть хоть один человек в мире, который считает, что она покрасивей некоторых? Это было приятно. Хотя вряд ли походило на правду.
… .
Про этот разговор Ксанка быстро забыла. Тем более, что дел было по горло: шла подготовка к новогоднему выступлению во Дворце культуры. Оно так и называлось — «Новогодний концерт молодых артистов балета». Семиклассники на том концерте должны были танцевать несколько сцен из какого-то новомодного балетного спектакля с непонятным названием «Метаморфозы». Спектакль Ксанке совсем не нравился: бьющая в уши музыка, резкие движения, да еще, поговаривали, костюмы должны были им привезти самой что ни на есть «боевой» раскраски – какие-то цветастые туники, похожие на пододеяльники. Утешало одно: Карина Тадиевна, видимо, была не в большом восторге от Ксанки и поставила ее на задний план. Но костюмы привезти еще не успели. Случилось неожиданное. На одну из репетиций заглянула директриса училища — статная, все еще красивая, с высокой седой прической. Звали ее Евгения Михайловна Лиснянская. Ксанка знала уже, что когда-то давно она сама была балериной, танцевала на сцене Уфимского Академического театра и, по слухам, имела огромный успех. Как-то раз Таська Романцева притащила старую, изрядно потрепанную афишу с фотографией хрупкой большеглазой балерины, в которой ну никак нельзя было узнать директрису. А это была она, Евгения Михайловна. Говорили о Лиснянской, что директор она «от Бога» (то есть хороший), и Ксанка охотно этому верила: (разрулила же она тогда, в четвертом классе, эту историю с мобильником, да так, что даже нахальная Зотова на время поутихла -и на очередной балетный конкурс вместо нее поехала Дашка Дворянская).
И еще раз заступилась за Ксанку — это уже в шестом классе, когда на аттестации по итогам года выяснилось, что набрала ученица Лисковая недопустимо лишних три килограмма. Ксанка тогда стояла перед длинным столом, покрытом зеленой скатертью, и думала, что все, конец, вытурят из училища. Но Евгения Михайловна, выслушав по очереди всех педагогов, страдальчески взялась за виски и сказала: «Да будет вам…Мы все-таки работаем не с килограммами, а с живыми детьми. Будет летом купаться, бегать — и скинет все лишнее…» И все-таки она была строгой — это ясно. Смотрела всегда пристально, без улыбки, была сторонницей железной дисциплины, и ученицы ее побаивались неспроста — так думала Ксанка. И вот теперь Евгения Михайловна сидела у них на репетиции и смотрела эти дурацкие сцены из балета «Метаморфозы». Она не проронила ни слова до конца репетиции. Точнее, не до конца, а до того самого момента, когда Карина Тадиевна начала орать на зазевавшуюся Ксанку:
-Ты с ума сошла, Лисковая? Концерт на носу, а она витает непонятно где! Даже музыки не слышит! Шла бы лучше в поэты! Из тебя балерина, как из снежной бабы кочегар!
Девчонки захихикали (громко смеяться боялись: все-таки в зале директор!). Славик обернулся к ней и тоже улыбался.
Но Ксанку неизвестно почему взяла злость. А злость часто делает человека смелым. Она медленно подошла к краю сцены и, глядя прямо в зеленые глаза Карины Тадиевны, сказала:
-Тут и слушать нечего. Это не музыка, по-моему…
Моментально стало тихо. И Ксанка поняла, что случилось непоправимое — вон даже Карина растерялась. Но делать было нечего. И Ксанка продолжала, уже глядя не на хореографиню, а в пространство:
-Есть же нормальный классический балет! Зачем танцевать всякую лабудень?
Карина Тадиевна обрела самообладание быстро. Прищурила свои красивые, злющие глаза. Спросила ядовито:
-Та-ак! И что же желает танцевать наша прима-балерина?
Терять уже было нечего. И Ксанка бухнула:
-Одетту из «Лебединого озера»!
Участники балета «Метаморфозы» так и покатились со смеху — теперь их не смущало даже присутствие Лиснянской. Тут внезапно встрял Генка Дурнаво:
-Карина Тадиевна…ну Ксения же пошутила! Вы что, шуток не понимаете?
Ксанка искоса взглянула на него — Генка стоял красный, взъерошенный. «На петуха похож!» — хмыкнула про себя Ксанка. Но ей, как и всем присутствующим, было не до Генки. Вон даже Зотова не вмешалась со своим любимым «Курица- Ряба и Князь Дури- во». Карина Тадиевна слегка наклонила голову к правому плечу — это всегда означало начало бури, и притом не маленькой. Но буря разразиться не успела. Потому что откуда-то снизу, из темноты (сцена была освещена — и от этого—большой зрительный зал училища казался темным) раздался спокойный, с приятной хрипотцой, голос:
-Пожалуйста, не волнуйтесь, Карина Тадиевна, милочка! Ну…может быть, девочка в чем-то права?
Ксанка не сразу сообразила, что голос принадлежал директрисе. А вот Карина поняла это моментально — она вернула голову в исходное положение и удивленно захлопала расширившимися от удивления глазами. Евгения Михайловна по ступенькам медленно поднялась на сцену и остановилась перед разозленной, испуганной собственной смелостью Ксанкой. Ксанка поймала на себе пристальный взгляд директорских глаз — совсем не сердитых. Кажется, Лиснянская даже подмигнула ей… Хотя это, конечно, могло и померещиться со страху. Карина Тадиевна проговорила взволнованно:
— Но…я никогда не могла предположить, что Вы, Евгения Михайловна…не любите современного балета!
Директриса покачала головой с едва заметной досадой:
-Да люблю я современный балет! Не в этом дело…
-А в чем же? — уже едко спросила Карина.
Лиснянская слегка наклонила свою величавую голову:
— А в том, что его должны любить не только мы с Вами. Главные люди на сцене — артисты, то есть дети. Как, по Вашему, они должны танцевать то, что им совершенно не по сердцу?
Карина Тадиевна уже успокоилась. Она убрала со лба темно рыжую прядь и ответила рассудительно:
— Но артистам, дорогая Евгения Михайловна, очень часто приходится делать то, что не хочется. Взять хотя бы всю балетную школу…Обучение балету связано с болью и чудовищным трудом. Пусть привыкают — такова реальность.
— Не надо…- Ксанка видела, как директриса поморщилась.- Не надо им привыкать к такой реальности. Не сумели мы привить девочке (как тебя зовут? Ксения, кажется?) симпатию к современному танцу — ничего не поделаешь. Это ведь и наша с Вами вина…
— Ну и что же мне теперь делать с такой виной? — голос Карины звучал уже не едко, а обиженно. — Завтра эта Лисковая заявит Вам, что хочет танцевать в Мариинском театре…
-Не заявлю! — буркнула Ксанка.
Директриса снова взглянула на нее теперь — уже каким-то изучающим взглядом.
-Насчет «завтра» поглядим- увидим. А пока — делать нечего — пусть танцует Одетту.
Снова воцарилась тишина. Чей-то тонкий голосок писнул «Как Одетту? Мы же…»
Директриса пожала плечами и спокойно продолжала, будто речь шла о совершенно обыкновенных вещах. Теперь она уже не смотрела на Ксанку, а обращалась только к Карине Тадиевне:
-Выберите подходящую сцену из «Лебединого озера»! Ну, скажем, Принц встречает Одетту на озерном берегу…И пусть («как там ее имя? Ксения?») Ксения Лисковая танцует на концерте то, что ей нравится — я думаю, она нас с Вами не подведет. А нам впредь это послужит уроком: надо все-таки советоваться с детьми, прежде чем выбирать танец для новогоднего концерта!
На сцене все задвигались, заговорили разом. Ксанка, совершенно ошарашенная происшедшим, смотрела себе под ноги и не знала, что теперь делать. С одной стороны, танцевать Одетту — конечно, великое счастье, но с другой… Она, Ксанка — и вдруг Одетта! С ее-то веснушками! Да и до концерта меньше месяца, когда репетировать-то?
Тут раздался голос Ирки Мирзолыевой — и перекрыл все голоса разом:
-Карина Тадиевна…А Принцем кто будет?
Тут Ксанку передернуло: а в самом деле? Кто будет Принцем? Хорошо, если бы…Но нет, это невозможно! Никогда в жизни Славик не согласится танцевать с незаметной Лисковой! Да и просто, по теории вероятности, не бывает так много счастья за один раз!
Евгения Михайловна, кажется, тоже слегка растерялась. Оглядела ребят на сцене.
-Да…правда! Ну, может быть, этот вопрос предоставим решать самим юным артистам? Она посмотрела на Ксанку:
— Неужели не найдется принца для такой красивой девочки?
-Красивой, ха…- пробормотал кто-то за спиной. Зотова? Или это Ксанкин внутренний голос? В самом деле, разве она красивая?
— Ну, хорошо…- Евгения Михайловна, должно быть, почувствовала общее замешательство. А, может быть, сама Ксения скажет нам, кого бы она хотела видеть в этой роли?
-Одетта ищет Принца! — громко объявила Зотова.
Ксанка подняла голову. Славик стоял всего в полуметре от нее. Она ясно видела его красивый профиль, его растрепанную белокурую шевелюру. На нее не смотрел. Ксанка вздохнула, и вновь опустила голову. Пусть назначают, кого хотят: не все ли равно?
И тут снова вмешался Генчик Дурнаво:
— Карина Тадиевна…А можно я буду Принцем?
Все снова засмеялись, но уже не так дружно как прежде: наверное, просто устали веселиться. Карина Тадиевна поджала губы:
— Нет, Дурнаво! И не думай, пожалуйста. Не хватало еще сорвать концерт! К тому же, ты по росту ниже Лисковой — это неэстетично.
— Но почему неэстетично? — попыталась заступиться за Генку Лиснянская.
-Нет-нет, Евгения Михайловна! — Карина встряхнула рыжими волосами. — Позвольте решать мне! Ведь это мне, в конце концов, готовить это безобра…этот неожиданный проект!
На этот раз директриса сдалась быстро: должно быть, она и сама понимала, что странно будет смотреться маленький Генчик рядом с высокой девчонкой.
Слабо махнула рукой:
— Ну, хорошо, ну, ладно…Вы решайте сами, Карина Тадиевна… А мне, пора, к сожалению! Но я непременно буду на концерте! Надеюсь, ты не подведешь меня, Ксения? — последние слова были обращены к Ксанке, и молчать тут было бы невежливо.
— Нет…то есть, я постараюсь…- сбивчиво пообещала Ксанка. В голове крутились только одна мысль — какой же молодец Генка! Надо же, вызвался быть Принцем, неужели и впрямь считает ее красивой? И жалко его почему-то было! Но Славик, Славик…- он-то, конечно, не захотел танцевать с Ксанкой!
Едва директриса покинула зал, Карина Тадиевна стала такой же, как всегда — собранной, придирчивой, не позволяющей никому усомниться в ее правоте. Справедливости ради надо заметить: она ни единым словом не упрекнула Ксанку. Только резко сказала:
— Ну-ка встали все по местам, репетиция не закончена! И добавила:
— Роль Принца будет исполнять Слава Красовский: он, по крайней мере, подходит по фактуре. Да и в хореографии он сильнее всех наших представителей мужской половины группы…
Славик быстро обернулся и пристально посмотрел на Ксанку. То ли насмешливо, то ли укоризненно — вот, мол, из-за тебя теперь проблемы…Девчонки ахнули так же дружно, как только что смеялись. Славик, между тем, вежливо склонил голову:
-Конечно, Карина Тадиевна! Раз Вы так считаете, я буду танцевать…
— Вот и замечательно. Только учтите, мои дорогие: нам с вами придется заниматься дополнительно — и в балетном классе, и на этой вот самой сцене. Иначе я сомневаюсь, что вы не рассмешите зрителей на концерте.
— А мне уже смешно! — вдруг крикнула Дашка Дворянская истеричным голосом. И, пробежав мимо Карины, спрыгнула со сцены. Помчалась куда-то к двери.
— Дворянская! — повысила голос Галина Тадиевна.- Это что еще за фокусы? Немедленно вернись!
Точно в ответ на эти слова откуда-то из темноты хлопнула дверь — Дашка выбежала из зала.
— А ей обидно, что Одеттой назначили не ее, а Курицу- Рябу! — хмыкнула Динка Звановская.
— Звановская! — одернула ее Карина Тадиевна. И распорядилась:
— Ладно, начнем заново, не будем терять время!
Ксанка почувствовала, что жутко устала от пережитого. И все-таки Славик будет рядом почти целый месяц! Если бы эти индивидуальные репетиции могли длиться бесконечно! А она, Ксанка, наденет белое платье Одетты! И пуанты! А Славик будет в костюме Принца! И, может быть, может быть…кто знает, вдруг чудеса все-таки случаются?
… .
Даша вбежала в спальню. И только тут, при виде аккуратно убранных девчоночьих кроватей, с одинаковыми синими покрывалами, почувствовала, как комок слез неумолимо подползает к горлу. Она смотрела на свою кровать в углу комнаты, с уютным медвежонком на подушке. Кровать расплывалась в глазах, слезы защекотали щеки. Даша подошла к окну, уселась на подоконник. Хорошо было там, на улице! Вон малышня резвится во дворе — уроки давно у них закончились, а репетиций никаких нет: в концерте они не участвуют. Вон, за высоким рельефным забором, ползет троллейбус. Вон бабуля тащит небольшого мальчишку за руку, а он упирается, показывает на кошку. И всему этому миру нет никакого дела до семиклассницы Даши Дворянской, никто и не знает, как тяжело у нее на душе. Ну, кому, скажите на милость, могло прийти в голову назначить на роль Одетты эту рыжую дурнушку Лисковую? Ну, хорошо, пусть не дурнушку, а все таки…У нее, Даши, длинные русые волосы. И глаза голубые. И носик прямой. Она одна из самых красивых девочек в училище — все это знают. И вот на тебе! Правду взрослые говорят: «Не родись красивой — родись счастливой!» Даша тяжело вздохнула. И все из-за этой Лисковой! Решила выпендриться: музыка ей, видите ли, не нравится! И теперь она будет танцевать со Славой! С ее Славой! После того разговора, случившегося неделю назад, когда они вдвоем гуляли вечером по заснеженной аллее возле училища, Даша считала Славу «своим».
Нет, сначала Даша шла одна, и какие-то сопливые перцы — класса из пятого, наверное — закидали ее снежками. Было не больно, но обидно, а, самое главное, непонятно, что делать. Не драться же с ними, с дураками! Спас ситуацию подошедший Слава. Он живо изловил мальчишек, необидно стукнул их лбами друг об друга, а затем галантно предложил Даше проводить ее. И они шли по этой красивой, заснеженной аллее и болтали обо всем на свете! Нет, Слава не признавался в любви. Просто он подарил ей самодельного человечка, вылепленного из воска, и сказал: «Пусть он всегда защищает тебя, когда меня не будет рядом!» Ну, скажите, пожалуйста, если человек не влюблен в девочку, разве он будет так говорить? Просто Слава стесняется! Ах, как было бы здорово, если б Одеттой выбрали ее, а не эту дурочку Лисковую!
Кто-то быстро вошел в спальню — и Даша вздрогнула от неожиданности. Обернулась — Слава! Нашел ее все-таки! Слава тоже увидел ее, заулыбался как-то виновато. Ага, тоже переживает, что Одеттой назначили не Дашу, а Лисковую. Нужна ему эта Лисковая!
— Даш, ты чего ушла-то? Я тебя искал, искал… Расстроилась, да?
Даша попыталась незаметно вытереть слезы. Сказала самолюбиво:
-Вот еще…С чего ты взял?
Слава подошел совсем близко -так близко, что она ощутила на своей щеке его горячее дыхание.
— Ну, Даш! Что я, слепой что ли? Да я вовсе не хотел танцевать этого идиотского Принца! Но с Кариной же не поспоришь!
Даша печально кивнула: уж в чем-в-чем, а в этом она была согласна со Славой на все сто! Спросила только:
-Ругалась она?
Слава с готовностью ответил:
— Нет, совсем не ругалась…Начала репетицию, потом быстро свернула ее: сказала, что видеть не может нашу группу. Еще сказала — Слава слегка запнулся — что мы с Ксенией должны будем с ней индивидуально репетировать.
Даша этого ожидала. Искоса посмотрела на него.
— И ты будешь?
Слава пожал плечами, откинул волосы со лба:
— Что, репетировать-то? Ну а куда я денусь?
Что ж! Слава ведь в самом деле не виноват, что так получилось! Даша сняла заколку и тряхнула головой. Длинные пепельно -русые волосы рассыпались по плечам. На всякий случай спросила:
-Слава! А она тебе нравится?
Он удивленно вздрогнул:
— Кто, Карина?
Даша засмеялась:
— Ну при чем тут Карина? Я говорю про Лисковую!
— А-а, Ксения? Да с чего ты взяла? Знаешь, моя мама всегда говорила: влюбляться в партнера по танцу — ни с чем не сравнимая пошлость. Кстати, и работе мешает.
Даша развеселилась. Славка тоже заулыбался. Улыбка у него была загадочная, как у настоящего Принца!
— Слушай, Даш! — Слава уселся рядом с ней на подоконник.- Я-то в чем виноват? К тому же…- Слава слегка смутился- ты ведь сама говорила, что у тебя есть парень!
Про себя Даша возликовала: ревнует! А вслух сказала только:
— Кто, Муртаз что ли? Да ты смеешься? Ну, он мне…просто как друг! Мы же с ним еще до школы познакомились!
… .
Познакомились — слово неточное. Муртазка, действительно, был просто друг. Знали они друг друга с пеленок, жили в одном подъезде, ходили в один детский сад, потом одновременно пошли в одну школу — в пяти минутах ходьбы от дома, на пересечении Флотского переулка и улицы Комарова. В школе, как это принято между одноклассниками, по сто раз на дню мирились и ссорились, по-братски делились жвачкой и списывали друг у друга контрольные. Точнее, списывала она, Даша. Муртаз чуть ли не с первого дня учебы попал в лучшие ученики, а к концу первого класса завуч начальных классов, вручая отличнику Асееву очередную грамоту за хорошую учебу, назвала его «гордостью школы». Впрочем, Муртаз не зазнался и тогда: он вообще был парнишкой миролюбивым. Один раз отдал почти незнакомому пацану с соседнего двора два самых больших стеклянных шара из своей коллекции — «просто потому, что попросил» — так Муртаз объяснил родителям и Даше свой по-дурацки великодушный поступок. Даша изумилась тогда по-настоящему: уж кто-кто, а она- то знала, как Муртазка дорожит своими шариками — он, кажется, коллекционировал их еще с песочницы. Впрочем, удивилась Муртазкиной щедрости Даша скорее мимолетно, тут же забыв о ней: уже тогда были у нее в жизни дела поинтереснее каких-то там рыцарских вывертов одноклассника-соседа.
В Дашиной жизни появился Балет. Появился вместе со словами мамы, каждый день раз по триста повторяющей «Ты у нас обязательно станешь великой балериной, как Майя Плисецкая». Вместе с непременными субботними походами в городской театр на балетные спектакли, которые Даша к моменту поступления в училище знала все наизусть. И все это — и спектакли, и собственные стояния перед зеркалом в балетных позах, и вздохи- удивления маминых подруг, и даже прическа, как у настоящей балерины — высокий пучок, затянутый красивым узлом — все переносило второклашку Дашку совсем в другой мир — подальше от школы, где она, мягко говоря, не блистала успехами, от слякотных улиц, от мокрых тополей за окном. Переносило туда, где красивая сцена, музыка, море цветов…
А Муртаз? Он был всегда рядом, но весь какой-то совсем свой — будничный и привычный. Слишком свой, чтоб в него влюбиться! Хотя уже тогда девчонки в классе влюблялись — теперь смешно даже вспоминать. Должно быть, малыши всегда подражают героям любимых фильмов! Да и только ли малыши? Ведь мечтает она, Даша, быть похожей на красавицу балерину Анну Павлову! А мечтать начала именно в тот день, когда посмотрела фильм о ней — до этого как-то и не задумывалась. Муртаз уже тогда мечтал быть похожим на какого-то летчика из фильма – кажется, «Два капитана» — Даша этот фильм не смотрела. И вроде бы мечтает до сих пор. А тогда он только об этом летчике и трепался каждый раз по дороге в школу и обратно. И как-то на Дашином дне рожденья попытался прочитать свои стихи, посвященные тому самому летчику! И Дашина соседка по парте Лилька Воронина шепнула тогда, что Муртаз красивый! Даша только фыркнула в ответ: чего в нем особенного-то? Но тут же поймала себя на мысли, что Муртазка в новой рубашке, взволнованный, с прилипшей ко лбу темной прядью, в самом деле красивый. Но за днем рождения последовали другие дни, наполненные школьной скукой и Муртазкиными разговорами о летчиках. Дашу это раздражало невероятно, хотя сейчас она уже давно понимает: девятилетних пацанов во все времена гораздо больше интересуют самолеты, чем девочки. Ни о какой любви Муртаз в те годы, понятное дело, не заговаривал. Один раз только — это уже во втором классе было — отлупил Витьку Аверинцева — за.что же? А ведь, как ни крути, именно за то, что тот обидел ее, Дашу — назвал «мышиной принцессой». После этой драки в классе стали называть их с Муртазкой «женихом и невестой» — впрочем, что в этом особенного? Когда девчонка с мальчишкой дружат, всегда так называют…ну, класса да шестого.
До шестого класса они с Муртазом вместе не доучились: во втором классе родители отдали Дашу в балет – и сделалась она снова первоклашкой — теперь уже балетного училища. Жила в интернате, домой приезжала только на праздники и каникулы. И Муртазка прибегал к ней радостный, запыхавшийся, с порога начинал выкладывать школьные новости. Притаскивал и ставил на стол испеченный бабушкой яблочный пирог. Муртазке Даша радовалась, но радовалась отдаленно, точно какому-то привету из прошлого: слишком уж другая теперь была у нее жизнь — школьные новости давно не интересовали (она даже подзабывать стала лица бывших одноклассников), а яблочные пироги никак не соответствовали строгой балетной диете. Правда, перед самым шестым классом — дня за два до первого сентября — случилось нечто неожиданное — Муртаз попытался ее поцеловать! Она тогда только что вернулась с родителями с Юга, а Муртаз приехал со своей дачи. Даша тогда была так удивлена, что даже не успела рассердиться. Рассердилась потом, когда Муртазка, с пылающими щеками, испугавшийся, кажется, сам не меньше ее, отвернулся к окну, возле которого они стояли.
«Ах, ты думаешь, что раз я артистка, значит, со мной все можно?» — язвительно спросила Даша (по правде говоря, фраза эта принадлежала не ей, а одной тетеньке из сериала, который мама смотрела по телевизору). Но фраза — пусть и чужая- произвела на Муртазку совершенно неизгладимое впечатление — из красного он сделался белым, точно простыня. Потом круто повернулся, бросился бежать. Даша услышала, как хлопнула дверь квартиры и неожиданно для себя рассмеялась. Дурак все-таки этот Муртаз!
Потом он по-прежнему продолжал прибегать к Даше, когда та приезжала на каникулы — смущенный и слегка неуклюжий, но целоваться больше не пытался, болтал о совершенно посторонних вещах.
В седьмом классе все изменилось. Во-первых, изменился сам Муртаз — он вытянулся за лето, и над верхней губой у него появился слегка заметный пушок — не усы еще, но все-таки! Он записался в какой-то авиамодельный клуб (два раза в неделю ездил на другой конец города), моделировал там свои самолеты и, по слухам, так преуспел в этом деле, что его самого и еще двух ребят из его кружка даже показывали по местному ТВ в передаче «Будущее Уфы». И, когда мама приехала к Даше в училище на отчетный концерт, то сразу поведала о Муртазкином теледебюте. Тогда же, кажется, как бы невзначай сказала, что Муртаз дружит с веснушчатой Веркой Гринько из соседнего подъезда. И посмотрела на Дашу значительно. Но Даша в ответ только пожала плечами. Ну а ей-то что за дело до того, с кем дружит Муртазка?
… .
По телевизору Дашу тоже показывали, и даже два раза. Первый раз — когда она только- только поступила, какие-то люди с телекамерами заявились к ним прямо на урок ритмики. Учительница, пожилая добродушная Элина Георгиевна, замахала руками: «Девочки, девочки, это нас не касается!». И они продолжали, как ни в чем не бывало, тянуть ноги и руки, а те, с камерами, постояли и ушли, зато потом, где-то через неделю, уже под вечер, весь класс собрали в директорском кабинете (там стоял телевизор). Дежурная, почти незнакомая, воспитательница нажала на пульт — и Даша сразу увидела на экране свое лицо крупным планом. Сомнения быть не могло — показывали тот самый урок ритмики: вон Элина Георгиевна, вон опять Даша, вон остальные девчонки. Потом все, конечно, долго не могли заснуть: обсуждали, кто как выглядел. Даша тоже обсуждала передачу, хотя гордости особой не чувствовала: ну, показали и показали, тем более, ей почудилось, что сама она выглядела как-то…нет, не странно даже, а просто не похоже на себя.
Потом, уже через два года, по телевизору транслировали областной фестиваль танца — он назывался «Бегущая по волнам». Даша в нем тоже участвовала — они тогда танцевали «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик». И она опять увидела себя на экране крупным планом — сперва в танце, а потом у нее взяли еще коротенькое интервью: где учится, нравится ли ей заниматься балетом, ну и все в этом роде. После передачи маме весь вечер звонили ее подруги и поздравляли, папа пришел домой с букетом белых роз (дело было во время каникул) и торжественно вручил цветы Даше («Ты танцевала не хуже Айседоры Дункан, моя принцесса!»). Даша смеялась: папа всегда придумает! Как будто кто- то помнит теперь, как танцевала Айседора Дункан — телевизоров ведь не было, и видеокамер тоже. А наутро прибежал Муртазка, и тоже с букетом. «Ты прямо как Айседора Дункан!» — заявил он с порога. Даша чуть не упала со смеху: сговорились они все что ли? Ну и пусть, все равно было приятно! Интересно, покажут ли ее еще когда-нибудь по телевизору? Теперь, после того, как их педагогом по хореографии стала Карина Тадиевна, Дашина группа не участвовала еще ни в одном концерте. Новая хореографиня всегда всем недовольна, говорит, что техники маловато, и она, мол, не хочет с такими учениками позориться. Ну и ладно, пускай! Правда, в новогоднем концерте танцевать разрешила (да и то все подозревают, что это заслуга директрисы), даже откопала какой-то чудной балет «Метаморфозы». Жаль только, что Слава теперь в нем не участвует. Но, если вдуматься, какая разница? Он же будет на этом концерте, в красивом костюме Принца, белокурый, стройный. И пусть он танцует с этой выскочкой Лисковой — уж она -то, Даша, знает, кто его настоящая принцесса!
… .
Карина сдержала свое слово — сцену из «Лебединого озера» репетировали теперь после уроков каждый день. Даже по выходным. Пощады Карина не давала — заставляла по тридцать раз повторять одни и те же движения и кричала, что никогда еще не видела такой бестолковой пары. Ксанка уставала ужасно. После «лебединых» репетиций жутко болело все тело, особенно руки и ноги, точно у первогодки, только-только столкнувшейся с балетными растяжками. Да и Славик, кажется, уставал не меньше. После того, как Карина, наконец-то, говорила, что они оба свободны до следующего дня, Славик опускался на пол прямо возле станка со слипшимися от пота волосами и тяжело дышал. Карина и не думала жалеть его — она ругалась:
-Красовский! Ты что, кисейная барышня? Артист никогда не должен показывать, как ему трудно! Если ты этого не умеешь — выбирай себе другую профессию!
И Славик тотчас вскакивал, краснел и, не глядя ни на хореографиню, ни на Ксанку, плелся в раздевалку. А Ксанке в такие минуты Славика было дико жаль. И красавицу Карину она почти ненавидела. Как можно так унижать человека? Все люди имеют право уставать, а он, значит, нет? Во время репетиций они со Славиком, понятное дело, почти не разговаривали: как тут поговоришь -то? Зато потом, когда Ксанка, уже переодевшись в привычные ковбойку и джинсы, на ватных ногах выходила из раздевалки, Славик всегда ждал ее. Ну, почти всегда. Они вместе неторопливо плелись в гардероб, надевали куртки и выходили на улицу, в парк, где давно уже наслаждались вольной жизнью артисты балета «Метаморфозы».
Швыряться снежками или бежать украдкой в «Перекресток» за запрещенными сладостями и мороженым сил уже не было, да и гулять-то оставалось от силы каких-нибудь полчаса. Славка выходил и бухался на скамейку под огромной занесенной снегом березой, Ксанка устраивалась рядом. Ни о чем особенном не говорили и в эти минуты, чаще всего обсуждали прошедшую репетицию и вяло поругивали Карину. И все-таки Ксанка всегда весь день (а, если честно, то бывало, что и всю ночь) ожидала этих дорогих, волнующих минут. Славик был такой…ну, непохожий ни на кого в мире — белокурый, слегка растрепанный после репетиции, сильный и в то же время слабый…и трогательный, точно заколдованный лебедь. Во время репетиций он все-таки бывал другим — собранным, слегка хмурым, да и смотрел он на Ксанку только тогда, когда этого требовала роль или въедливая Карина. И его руки в то время, как он поднимал Ксанку (раньше никто и никогда не поднимал ее в танце), казались какими-то жесткими и уверенными, не то что сейчас, в парке, когда он осторожно стряхивал этими руками снег с воротника Ксанкиной куртки. И говорил при этом: «Нос-то замерз — гляди, в снегиря превратишься». Или другое, в рифму: «Мечта Одетты — не снег, а лето».
Ксанка хохотала и уворачивалась. Впрочем, посидеть вдвоем им удавалось совсем немного. Вокруг скамейки тут же собирались румяные от мороза одноклассники. Собирались-то они, понятное дело, вокруг Славика, но, получалось, что и вокруг Ксанки тоже: скамья ведь была одна, и сидели они рядом. Пашка Первинкин еще издалека орал: «Красовский! А яуже думал, ты свою Одетту в ЗАГС поволок…Три сигареты выкурил, а его все нет и нет!»
-Курить- здоровью вредить!- флегматично отвечал Славик, с улыбкой глядя на Пашку…- Садись давай, курильщик!
Потом подходили девчонки — Даша Дворянская, в нарядной синей дубленке, украшенной помпончиками из заячьего пуха, Ирка Мирзолыева с растрепанными волосами (шапок Ира-Лира не признавала), Динка Звановская, даже Зотова, да и вообще все, кто оказывался неподалеку. Болтали, шутили, смеялись. Ксанка с грустью догадывалась, что Славик из тех, кто всегда оказывается центром в кругу людей. Ну, вроде лампы, на свет которой стремятся в темноте бабочки (Ксанка сама такое видела в летнем лагере)… Так и человек -тоже, бывает, излучает свет. Такой человек не может принадлежать кому-то одному: слишком много вокруг него народу, чтоб вот так запросто можно было отказаться ото всех. Так думала Ксанка, сидя в кругу ребят. Но мысли эти были…хоть и грустными, но к ним все равно примешивалась радость и даже гордость. Это ведь она, Ксанка, его Одетта, это ее он кружит в танце под колдовскую музыку, а потом ждет около раздевалки. Это…Сегодня, впрочем, первым подошел не Первинкин, а Дашка Дворянская, а с нею незнакомая девочка. Даша пристально посмотрела на Ксанку. Посмотрела, кажется, с неодобрением, или еще как-то…В общем, Ксанка смутилась и опустила глаза. И подняла их только тогда, когда поняла, что ни Даша, ни Славик на нее не смотрят. И сразу встретилась глазами с девочкой — ненадолго, всего на мгновенье. Девочка-то как раз исподтишка разглядывала Ксанку. Была она высокая, темноглазая, с заметной крупной родинкой над верхней губой. И одета не в куртку, как все обычные девчонки, а в длинное серое пальто — это тоже отметила про себя Ксанка. Даша, между тем, говорила Славику.
-Вот Настю Карина ни за что не возьмет выступать на концерте, потому что она новенькая…Но ты не переживай, Настя, и- засмеялась Дашка, тронув за рукав девочку в сером пальто. — Мы и сами уже не рады, что будем там танцевать: эта Карина нас так замучила, так замучила… И Дашка манерно закатила кукольные глаза.
-А я и не переживаю! — спокойно сказала Настя, продолжая разглядывать Ксанку. Голос у нее был спокойный и плавный, точно вода в реке.
Славик скривился от Дашкиных слов. Ему, видимо, стало жаль незнакомую Настю.
-Ну с чего ты взяла? — спросил он, стряхивая снежинки со своих брюк. — Может быть, как раз заставит выступать?
— Не заставит, Славочка! — твердо ответила Дашка.- И вас с Кури…с Лисковой тоже может отстранить от концерта, потому что времени слишком мало осталось. Я Карину, между прочим, только что встретила. Она сказала, что ужасно себя чувствует и что завтра непременно возьмет больничный…
Славик быстро вскочил со скамейки. Уставился на Дашку.
-Это…это правда? Завтра не будет репетиции?
И оглянулся на Ксанку. Как-то вопрошающе и беспомощно. Ксанка не стала ждать, чего ответит Дворянкая. Медленно, не оглянувшись, пошла по тропинке к училищу. Не будет репетиции… Значит, не будет Славкиных рук, поднимающих ее в танце…Не будет, скорее всего, повода сидеть вдвоем на скамейке…Но все- таки, все-таки…Она же помнит, как Славик посмотрел на нее! Так, что стало понятным: для него эти репетиции вдвоем дороги ничуть не меньше, потому что… И мир вокруг такой прекрасный и заснеженный — вон на площади уже нарядили огромную елку. И в этом мире есть Славик. И она, Ксанка, ему нравится.
… .
Идея навестить вдвоем заболевшую Карину Тадиевну возникла у Славика. Ксанка не то чтобы не хотела — честно говоря, просто побаивалась: ну а вдруг хореографиня им вовсе не обрадуется? Чего это, скажет, вы заявляетесь ко мне домой? Но Славик Ксанкины сомнения развеял в один миг. Во-первых, сказал он, обрадуется наверняка. («Подумай сама, Ксения, своими мозгами! Какому человеку не понравится, когда его навещают?»). Во-вторых, все равно надо узнать, когда следующая репетиция (до концерта-то остается всего неделя). А в-третьих… Было же еще это заветное «в третьих!» — совсем не касающееся Славиковых доводов! Ксанке очень хотелось пройтись вместе со Славиком по вечернему заснеженному городу!
Пока дойдешь до Карининого дома (Славик уже сказал, что это в двух кварталах от училища, на улице Революционная), сколько всего обсудить можно! А уж если идти медленно! Будет падать снег, будут отражаться в темных витринах звезды! И все прохожие будут считать, что вот эта рыженькая курносая девочка — девушка белокурого красавца в синей куртке с меховым капюшоном! Она — девушка Славика! Да за такое счастье можно на край света пойти, а не только к Карине Тадиевне. И Ксанка сказала будто нехотя: «Ну ладно, давай сходим!» «Отлично, — обрадовался Славик.- Буду ждать тебя в семь, возле универсама «Перекресток». Знаешь, где?» Глупый, глупый Славик! Ну какой же дурак не знает, где «Перекресток»? Ксанка уже несколько лет бегала туда за жевачкой и разной другой мелочью! И запрещенную в балете кока-колу тайком покупала там же (озираясь, нет ли поблизости кого-то из педагогов). Теперь был главный вопрос -что надеть. С одной стороны, конечно, нет ничего зазорного в том, чтобы пойти, как обычно, в куртке и джинсах. Но с другой…Как бы она хотела, чтобы был у нее сейчас красивый зеленый костюм — курточка и брюки-капри, как у Ирки Мирзолыевой! Рыжеволосым ведь так идет зеленый цвет!
А что если попросить у Ирки костюм на вечер? Она не вредная, даст. Ведь в гостях наверняка придется раздеваться хотя бы ненадолго! Ксанка так и сделала. После занятий, в коридоре уже, подошла к Мирзолыевой:
— Слушай, Лира! Ты не могла бы дать мне свой зеленый костюм? Очень надо! Ирка смотрела на нее молча, без улыбки. Ксанка почувствовала неловкость. Давным-давно, в пятом классе, они с Иркой считались почти подругами, а потом как-то разошлись. Сейчас дружит Ирка с красавицей Дашкой Дворянской, у них какие-то там секреты: сидят и шепчутся после отбоя. А с Ксанкой нет у них больше ничего общего. Только вот «здрасте — до свидания», и все. И теперь, глядя от смущения себе под ноги, Ксанка уже пожалела, что попросила костюм. Но молчание длилось недолго. Ирка сказала: «Ах, тот, зеленый? Дам, конечно!» И тут же в Иркиных карих глазах появилась заинтересованность: «А зачем тебе? Куда ты пойдешь-то?» Ох, как боялась Ксанка этого вопроса! Она ведь заметила, что недобро на нее косятся девчонки с той поры, как она стала репетировать вдвоем со Славиком! Но что теперь делать! Ведь не на свидание же она идет, в конце концов, а в гости к преподавательнице! А Карина терпеть не может, когда девчонки выглядят неопрятно. И Ксанка сказала как можно беззаботнее:
— Понимаешь, хотим со Славой навестить Карину Тадиевну…сегодня вечером. А у меня здесь, кроме джинсов, ничего нет!
Ирка потянула Ксанку за рукав свитера:
— Ну, пойдем в спальню, примерим!
В спальне стояли у окна Таська и Дашка, болтали о чем-то. Ксанка вздохнула: как некстати! Сейчас тоже привяжутся с расспросами! Особенно эта Дворянская!
Но Дашка не привязалась с расспросами. Вышло хуже! Ирка, едва войдя в палату, громко заявила:
— Девочки, прикол! Ксана собирается в гости к Карине Тадиевне! Знаете, с кем?
Девчонки посмотрели на них. Таська — со своей привычной — во весь рот- улыбкой, Дашка хмуро и…было ясно, что Дашка сразу догадалась, в чем дело. Но она все-таки спросила:
-С Красовским что ли?
Ага! — довольно ухмыльнулась Ирка и направилась к шкафу. Вытащила костюм.
— Иди сюда, Ксан! Тут же зеркало!
Ксанка уже успела расстегнуть верхнюю пуговицу на ковбойке, когда к ним в два прыжка подскочила Дашка. Растрепанная, с горящими, как у кошки, глазами. Дернула Ирку за руку.
-Ну-ка пойдем, Лира! Я тебе пару слов скажу!
Ирка пожала плечами:
— Ну, пойдем! И Ксанке: «Ты примеряй пока!»
Обе девчонки вышли из палаты. Вслед за ними шмыгнула Таська.
Ксанка не стала ничего примерять. Просто стояла и смотрела на костюм, лежащий перед ней на кровати. Зеленый, красивый! И дорогой, наверное! Маме и отчиму никогда такой не купить! Пуговицы на нем точно маленькие хрустальные шарики. Ксанка нагнулась и увидела в верхней пуговице собственное искаженное отражение: две рыжие косы, веснушки. И глаза — не то жалкие, не то перепуганные. В этот момент дверь открылась. Дашка, Ирка и Таська вошли в палату и быстро приблизились. Ксанка только успела заметить, что Дворянская смотрит на нее каким- то странным взглядом — оскорбленным и торжествующим в одно и то же время. Ирка (она замыкала шествие) вышла вперед. Шмыгнула носом.
-Слушай, Ксан! Ты извини, тут такое дело…В общем, я не могу дать костюм.
Таська хихикнула:
-Тебе и в джинсах хорошо!
Ксанка почувствовала, что не удивляется Иркиным словам. Что ж, ее можно понять! Она подруга Дворянской! На всякий случай спросила:
-Почему?
Ирка ответила неожиданно зло:
-Потому что потому, что кончается на «у».
Схватила с кровати свой костюм, комком без вешалки запихнула его в шкаф. И, не глядя ни на кого, выбежала из палаты. Обе девчонки направились к выходу. У самой двери Дашка круто обернулась, посмотрела на Ксанку заблестевшими от слез глазами.
Крикнула:
— Дрянь! И хлопнула дверью так, что откуда-то со стены посыпалась штукатурка. Ксанка уселась на Иркину кровать и долго так сидела, глядя в одну точку. Очнулась только тогда, когда часы на стене показывали без четверти семь.
… .
Славик уже ждал ее. Стоял возле «Перекрестка» с огромным букетом белых лилий, рассматривал что-то в витрине. Редкие снежинки летели на его светлые отросшие волосы. Оно и понятно: Славик, как и Ксанка, терпеть не мог ходить в шапке. Запыхавшаяся Ксанка еще за десять шагов крикнула: «Славик!» Славик обернулся, заулыбался:
-Ну что, пойдем?
Идти оказалось намного ближе, чем поначалу предполагала Ксанка. Славик еще издалека показал ей дом, в котором, оказывается, жила Карина. И оживленного разговора не получалось. Славик все больше молчал. И шел быстро — Ксанка почти бежала, чтобы не отстать. Правда, когда она поскользнулась и чуть было не полетела, Славик торопливо поддержал ее за локоть. Чтобы хоть как-нибудь завязать разговор, Ксанка спросила:
— Славик…А твоя мама и сейчас танцует в театре?
Славик слегка вздрогнул: наверное, не ожидал, что Ксанка вообще с ним заговорит.
Однако, с готовностью ответил:
-Мама? Да, танцует. Только теперь в другом городе. В Балтиморске.
Заметив удивленный Ксанкин взгляд, он добавил:
-Это в окрестностях Санкт-Петербурга, киломенров тридцать.
-А…почему не здесь?
Славик пожал плечами. Сказал неохотно:
-Это очень сложный вопрос, Ксения! Ну…скажем так: здесь не все люди считали маму хорошей балериной. Я имею в виду тех людей, от которых зависела мамина творческая судьба — там главные роли, и всякое такое. Балет ведь — это очень жесткий мир, жестокий даже. Тут слишком многое значат полезные связи, покровительство…ну и так далее. А моя мама…она человек очень прямолинейный — может сказать дураку, что он дурак.
И тут Ксанку осенило: папа-то Славика остался в Уфе, работает балетмейстером в театре.
-Слушай, Слав! А вот, ты говоришь, нужны покровители… Чего ж твой папа за нее не заступился?
Нет, этого спрашивать не следовало — Ксанка поняла сразу. Очень уж изменилось у Славика лицо — сощурились глаза, затвердели скулы.
— Они уже много лет не живут вместе. Разошлись, когда я еще маленьким был, только-только поступил в балетную школу.
Славик тряхнул волосами, точно пытаясь избавиться от тяжелых мыслей. Искоса глянул на Ксанку:
-А у тебя…и мать, и отец?
Ксанка покачала головой:
-У меня мама и отчим. А папу убили на войне, в городе Моздоке. У нас дома висит его фотография. Мама говорит…- Ксанка улыбнулась, — что Вовка на него похож, хотя он и не его сын.
Славик участливо посмотрел на Ксанку:
-Вовка — это брат твой?
Ксанка кивнула:
-Ага, братишка! Классный такой! Хочешь посмотреть?
Славик остановился. Ксанка достала из внутреннего кармана куртки Вовкину фотографию — все время таскала ее с собой. На ней Вовка в колготках и домашней маечке сидел верхом на стуле — серьезный, темноглазый.
Славик потрогал фотографию указательным пальцем, понимающе спросил:
-Скучаешь?
Ксанка убрала фотографию обратно в карман. Вздохнула:
-А ты как думаешь?
Пошли дальше. Славик поддел носком ботинка апельсиновую кожуру на снегу. Сказал, не глядя на Ксанку:
-Все-таки это здорово, когда у человека в жизни есть брат. У меня вот никого и ничего.
Он снова резко тряхнул волосами.
Ксанка осторожно спросила:
-Славик…А мама?
Славик сощурил глаза, посмотрел куда-то вдаль.
-Ну а что мама? Это я о ней все время думаю, а она…Она ведь молодая еще: цветы, поклонники. Он помолчал с полминуты и добавил:
-Один у меня только верный человек на свете — Пашка Первинкин.
-Несгибаемый?- ахнула Ксанка. -А вы разве дружите?
Славик сердито взглянул на нее:
— Ну, конечно, дружим! Мы ведь с самого начала в одной группе учились. И никакой он не Несгибаемый — забудьте вы все это глупое прозвище. Это Карина к нему придирается.
-Ой, извини! Славик…а…Дашка Дворянская?
Ну зачем она это спросила? Кто ее дернул за язык? Сейчас Славик обидится на нее навсегда! Но Славик не обиделся. Только посмотрел удивленно:
-Даша? А при чем тут она?
Ксанка почувствовала, как щеки наливаются пунцовой краской.
-Ну…я думала, ты с ней дружишь?
Славик вдруг засмеялся — открыто, совсем по детски, запрокинув назад свою красивую голову. Отсмеявшись, сказал:
-Чудная ты, Ксения! Правду Карина говорит: ты немного не от мира сего.
Ксанка остановилась в замешательстве.
-Карина про меня так говорит?
Славик дернул ее за рукав.
-Пошли, чего ты? Вот ее подъезд!
Ксанка насупленно вошла вслед за Славиком в полутемный, пахнущий сыростью подъезд. Но на душе у нее была такая радость, что хотелось смеяться и прыгать до потолка.
… .
Карина открыла не сразу — на второй или третий звонок. Была она какая-то совсем не похожая на себя: в домашних черных брюках, в водолазке песочного цвета. Даже очки вон надвинуты на лоб. Славик не дал ей опомниться — и протянул лилии.
Карина Тадиевна улыбнулась — Ксанка видела это из темноты. На секунду опустила лицо в цветы. Сказала совсем не сердито, как-то ласково даже:
-Ох, Слава, большое спасибо! Что же ты не позвонил?
-Хотел сделать Вам сюрприз! – по-взрослому серьезно ответил Славик.
Карина прижала лилии к груди.
-Ну что ж, сюрприз удался! Заходи!
Славик поспешно переступил порог. И не оглянулся на Ксанку. Тяжелая коричневая дверь начала закрываться перед самым ее носом. Они что, с ума посходили? И тут же поняла: Карина-то просто не видит ее! Она думает, что пришел только Славик!
Ксанка выступила вперед, затараторила:
-Карина Тадиевна, мы пришли Вас навестить! Так жалко, что Вы заболели! А когда у нас теперь будет репетиция?
Дверь снова распахнулась. Карина Тадиевна смотрела на Ксанку молча, без улыбки.
-Ах, прости, Ксюта! Я думала, что пришел один Слава!
«Это тебе хотелось, чтобы он пришел один!» — мысленно собезъянничала Ксанка. И тут же обругала себя за идиотские мысли. Впрочем, Карина теперь, кажется, была рада им обоим: велела снять в прихожей куртки, вымыть руки, а затем отвела в просторную, ярко освещенную комнату с большим — во всю стену- зеркалом на стене. Подмигнула:
-Пойду приготовлю чай! Поскучайте без меня пока…
Славик присел к небольшому круглому столу и принялся вертеть в руках какую- то статуэтку, снятую с трюмо. Ксанка оглядывалась кругом. Раньше ей казалось, что балерины, пусть даже и бывшие, должны непременно жить в комнате, похожей на музей. Ну, чтоб там разные фотографии висели на стенах, вместо обоев афиши, балетные костюмы кругом… А тут ничего подобного не было — ни афиш, ни костюмов. Обыкновенная комната, разве что зеркало слишком большое…Фотографии, правда, были, но немного — три или четыре — Ксанка их сразу и не заметила. На фотографии кивнул Славик: пойдем, мол, посмотрим! Ксанка подошла, хотя, если честно, не очень она любила смотреть чужие старые фотографии. Они напоминали о мимолетности, о бренности времени. А, может быть, потому, что, глядя на них, она всегда представляла себе отцовскую фотографию над своей кроватью, и чувствовала себя предательницей. Как он там один? Рядом шаркает ногами чужой мужчина, вопит братишка — для Ксанки самый родной, но отцу-то чужой и незнакомый. И мама на кухне в легком халатике и шлепанцах жарит котлеты, как когда-то жарила их отцу. Во время последних каникул Ксанка долго разговаривала с отцовским портретом — наверное, целый час. Рассказывала о делах в училище. И еще о Славике. Смотрела на шрамик над верхней губой, на разлетевшиеся волосы. Под конец попросила. «Если что, ты меня не бросай, ладно?» И, казалось, отец понял ее, даже незаметно подмигнул…Ксанка легонько подергала себя за косу, чтоб никто не заметил ее грусти. Ну что особенного, обычные фотографии…Вон малыш — по возрасту вроде Вовика — сидит на трехколесном велосипеде. Вон какие то дядя и тетя — наверное, муж и жена — дядя стоит, а тетя сидит в кресле…А вот…
Фотография, на которую смотрел Славик, была тоже черно-белой и довольно размытой: сейчас таких уже не бывает, разве что в фотоателье можно заказать, чтоб «под старину». На ней длинноногая девчонка лет восемнадцати в открытом балетном платьице и с зачесанными назад короткими волосами сидит, положив ногу на ногу, на какой то скамейке. Лицо у девчонки… нет, не испуганное, а какое-то напряженное: рот улыбается, а глаза серьезные. На ладони не то какая-то фигурка, не то игрушка — тоже вся белая, как и платье юной балерины. Ксанка быстро оглянулась на дверь. Ой, неужто…Но обсудить неожиданную догадку со Славиком она не решилась. Славик тоже смотрел на старое фото, приоткрыв рот. Карина Тадиевна, между тем, неслышно вошла в комнату с подносом. Ксанка бросилась к ней.
-Давайте я помогу!
Карина посмотрела поверх очков:
-Садись за стол! Угощать гостей — приятные хлопоты…
Она перехватила взгляд Славика, неподвижно устремленный на фотографию. Спросила снисходительно:
-Нравится?
Славик вежливо кивнул. Карина поставила цветастые чашки на стол, прищурила глаза.
— Это я на гастролях в Японии. Мы там были две недели, и все это время лил дождь, не переставая. По пути в гостиницу вымокали до нитки, представляете? — она сняла очки, положила их на стол рядом с сахарницей. Ксанка сочувственно кивнула: мол, очень даже представляем. А Славик неожиданно тихо спросил:
— Это и есть тот знаменитый японский журавлик?
Ксанка завертела головой: какой журавлик, где? Карина Тадиевна подошла к фотографии, встала у Славика за спиной.
— Да, он самый. В то время в Японии все еще продолжали рождаться больные дети, хотя с момента бомбардировки прошло уже больше трех десятков лет. Средства от одного из наших концертов целиком пошли на помощь больнице, где лечили вот таких малышей. Я тогда все удивлялась, сколько, оказывается, в Японии поклонников русского балета, и только, повзрослев, поняла: люди пришли просто поблагодарить нас за внимание к их детям.
Ксанка тоже подошла, встала сбоку. Теперь она ясно разглядела в руках молоденькой балерины бумажного журавлика, таких делала Лизка на кружке оригами. Ха, неужели Галина Тадиевна думает, что таких птичек мастерят только в Японии? Сказала спокойно:
-А у меня подруга тоже делает журавликов.
Карина Тадиевна и Славик одновременно оглянулись на нее. Славик тут же смущенно отвел глаза. Галина Тадиевна чуть заметно улыбнулась краешком рта — так обычно улыбаются очень маленьким детям. Но тут же вновь стала серьезной.
-Это не простой журавлик, Ксения! Древние японцы считали, что он может исполнять желания…
-Если сделаешь тысячу таких — любое желание исполнится! — тихо сказал Славик, глядя куда то в сторону.
Карина Тадиевна кивнула:
-Вот-вот! В августе тысяча девятьсот сорок пятого года, сразу после окончания войны, американцы сбросили две бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. К бомбежкам мир за эти годы привык: сколько их было-то! — но ядерное оружие тогда применили впервые за всю историю человечества. Два города оказались почти полностью стерты с лица земли, мало кому из жителей удалось уцелеть. Да и тем, кто уцелел, пришлось не лучше…
Карина Тадиевна достала с серванта пепельницу и портсигар. Закурила тоненькую коричневую папироску. Оглядела притихших ребят.
— Да, вот так…Дело в том, что выжившие стали болеть. Атомный взрыв вызывает лучевую болезнь — очень тяжелую: человек слабеет, руки и ноги перестают слушаться его.
-А вылечить можно? — не удержалась Ксанка.
Карина Тадиевна посмотрела на нее.
— Не всегда. К тому же, вылечить можно того, кто сам хочет вылечиться. А люди потеряли детей, родителей, дома…потеряли все. Я думаю, многие из них не понимали, зачем им жить дальше. Я имею в виду, не понимали в тот момент. А потом было уже поздно…
Она оглянулась на Славика — побледневшего, серьезного. И продолжала:
-Так вот, в один из госпиталей попала девочка с тяжелой болезнью крови. Звали ее Садако Сусаки, была она примерно вашей ровесницей, может быть, чуть помладше. И кто-то из госпиталя — врач или медсестра — увидев, что дела у малышки очень плохи, рассказал ей про тысячу журавликов. Сделаешь их — исполнится любое желание. А желание у Садако было одно: ей очень хотелось выздороветь.
-И она сделала журавликов? — спросила Ксанка.
Карина Тадиевна потушила папироску, медленно покачала головой.
-Нет…не успела. Я же говорю: дела были очень плохи. Тут уж что-то одно: либо древний обычай был неверен, либо просто он не предусматривал того, что на детей начнут сбрасывать атомные бомбы. В-общем, умерла девочка. Мы были на ее могиле — там теперь десятки тысяч бумажных журавликов. Их привозят со всего мира. Она сделала паузу и добавила:
-Я тоже принесла Садако своего журавля…
Ксанка кивнула на фотографию:
-Этого, да?
Карина Тадиевна слегка улыбнулась.
-Да, его самого…Я очень волновалась, когда…
Но тут Славик неожиданно перебил Карину:
-Простите…Я все-таки не понимаю, как бумажная фигурка может спасти человеку жизнь? Точнее, я не понимаю, как можно в такое поверить…
Он сердито смотрел на фотографию, и брови его были нахмурены.
Карина Тадиевна не рассердилась, однако. Только усмехнулась невесело.
-Друг мой, если человек хочет остаться в живых, он верит порою и более странным вещам…А спасает, конечно, не журавлик. Спасает надежда: иногда она бывает сильнее смерти.
Она поднялась со стула и неспешно потянулась к подносу с чашками.
-Садитесь-ка за стол! У меня есть потрясающие конфеты, подруга привезла из Италии.
Но после такого рассказа конфет из Италии не хотелось.
Ксанка, обжигаясь, пила горячий чай. Изредка поглядывала на Славика. Он, в белой рубашке с расстегнутым воротом, насупленно сидел, отставив чашку. Не смотрел ни на кого. «Это он расстроился из-за Садако» — решила Ксанка. Карина Тадиевна, должно быть, понимала, о чем думают ребята, и не настаивала на продолжении разговора. Шуршала ярким фантиком, рассматривала что-то в газете. Сказала только, что ждет их в субботу на репетицию.
-А если Вы не поправитесь к субботе?- рассеянно спросила Ксанка.
И только по удивленно поднятым бровям Карины Тадиевны поняла, что спросила глупость.
… .
Обратно шли еще быстрее. Славик впереди, Ксанка чуть сзади. Это было даже хорошо: можно не сводить глаз со светлого затылка, краешка профиля (когда Славик слегка поворачивал голову в сторону), длинных ресниц. Возле универсама «Перекресток» Славик резко обернулся к Ксанке:
-Какая она все-таки удивительная, правда?
-Кто, Карина? — догадалась Ксанка.
Славик молча кивнул.
Ксанка обрадовалась неожиданному разговору, застрекотала:
-Конечно, удивительная…И как интересно про Японию рассказывала! Только вот девочку жалко, да?
Славик опустил голову, вздохнул. Редкие снежинки опускались на его волосы. И правда, как жалко Садако! Вон и Славик снова расстроился! Зачем только она напомнила ему об этом!
Ксанка осторожно коснулась синего рукава Славиковой куртки. И вдруг неожиданно для себя самой сказала:
-Славик! А хочешь, я буду тебе верным человеком? И, опустив глаза, добавила:
-Я тебя никогда не предам!
Славик, кажется, не удивился. Может быть, привык, что девчонки предлагают ему дружбу?
Весело посмотрел ей в лицо. Спокойно сказал:
-Ну, давай! Конечно…
Несколько шагов шли молча. Снег скрипел под ногами. И вдруг Славик сказал:
-Я и сам хотел с тобой подружиться…Еще в тот день, когда ты с директрисой поспорила из за Одетты…
Ксанка почувствовала, что вот-вот задохнется от счастья. Но вслух сказала только:
-Я некрасивая…
Славик остановился. Сжал Ксанкины руки в тонких перчатках своими ладонями — такими ледяными, что холод чувствовался даже сквозь перчатки. Произнес рассудительно:
-Ну что ты выдумываешь? Ты самая красивая девчонка в училище!
Ксанка подняла на него сияющие глаза.
-Правда, Славик?
Он усмехнулся, потянулся к капюшону Ксанкиной куртки. «Сейчас поцелует»- подумала Ксанка и зажмурилась. Но Славик просто накинул капюшон ей на голову.
-А то еще простудишься! Пошли, вон уже совсем темно!
И вправду было уже темно. Наверное, поздно…Ах, наплевать на все, когда такое счастье!
Но, когда до училища оставалось совсем чуть-чуть, меньше тридцати шагов, Славик вдруг предложил:
-А хочешь, давай зайдем в этот двор! Я покажу тебе одну тайну! На ужин мы все равно уже опоздали…
-Конечно, давай! — Ксанка не успела ни о чем подумать, ее радостный возглас прозвучал гораздо раньше, чем успели нахлынуть мысли…- А что за тайна, Славик?
— Понимаешь…- его голос сделался вдруг серьезным.- Там, во дворе, одна девочка…Я часто навещаю ее…ну, скучно ведь ей одной!
У Ксанки сам собой приоткрылся рот. Девочка! Вот те на! А она-то думала, что единственная для него! Ксанка почувствовала непонятный холод внутри — так бывает, когда летишь с высокой горы, хочешь остановиться — и не можешь. На всякий случай, уже безо всякого интереса, спросила:
-А мы не поздно к ней идем? Родители не будут ругаться?
Славик как-то странно посмотрел на нее. Потом засмеялся.
Между тем, они уже шли по маленькому квадратному двору, окруженному со всех сторон пятиэтажными домами. Странное дело, свет лился почти изо всех окон, но тихо вокруг было так, что казалось слышным, как падает на землю пушистый снег. Славик быстро и уверенно шел куда-то в самую середину двора. Там была обычная детская площадка: качели, засыпанная снегом песочница, какие- то лестницы для лазанья…Ксанка уже хотела хмуро поинтересоваться, в каком подъезде живет эта незнакомая девочка, которую так необходимо навестить на ночь глядя…И тут Славик остановился перед маленькой каменной фигуркой на невысоком постаменте. Если бы Ксанка была одна, она наверняка не обратила бы внимания на заснеженную фигурку посередине детской площадки: ну стоит и стоит, надо же развлекать малышню! Славик, не оглянувшись на Ксанку, подошел к фигурке почти вплотную и принялся бережно отряхивать со статуи снег. И Ксанка увидела Девочку. Совсем небольшую (стоя на своем на постаменте, она была ростом с Ксанку, а постамент то вон какой!), с худенькими ключицами, смешно и трогательно выступающими на длинной ребячьей шее. Волосы девчонки сзади и над ушами были коротко острижены, но челка все равно спадала на грустные, чуточку раскосые глаза. Каменная девочка не смотрела ни на Ксанку, ни на Славика — она точно увидела что-то вдали, на самом краю площадки, и теперь щурила глаза, пытаясь разглядеть это «что-то». Ксанка попыталась так же сощурить глаза — и девочка под падающим снегом показалась ей совсем-совсем живой. И даже вместе с облегчением (по правде говоря, огромным, потому что повода для ревности не наблюдалось) пришло какое-то чувство страха за нее: как она тут одна, ночью, в мороз, такая маленькая? Наверное, и Славик испытывал то же самое, иначе зачем бы он пришел сюда и притащил Ксанку? Ксанка посмотрела на Славика: он стоял и смотрел себе под ноги, точно чувствовал себя в чем-то виноватым. Ксанка тронула его за рукав. Кивнула на девочку:
-Как живая, правда?
Славик кивнул:
-Конечно, живая! Я никому не хотел говорить, боялся, что не поймут…Только тебе вот сказал…Только ты уж никому, ладно?
Ксанка сказала серьезно (хотя внутри все так и дрожало от радости):
-Ну что ты!
И вдруг ее осенило:
-А давай придумаем ей имя? Или…ты уже…
Славик тряхнул волосами. Повернулся к Ксанке:
-Конечно, давай придумаем! Я сам как-то…просто в голову не приходило, если честно. А ведь это так здорово, если у нее будет имя. Слушай…а давай назовем ее Садако!
-Вот это правильно!- с жаром поддержала Ксанка.- Пусть будет Садако! В честь той японской девочки, да и вообще…Машами и Дашами всех зовут, а Садако — такое красивое имя…
Славик посмотрел на Ксанку с мягкой улыбкой. Луна ярко светила ему на большеглазое лицо. Потом тронул ее за рукав:
-Ну, пойдем, а то уже поди в училище по нам поминки справляют!
Ксанка вздохнула. Уходить, если честно, совсем не хотелось…Стоять бы так всю ночь рядом со Славиком, при свете фонаря, и смотреть на каменную Садако! Но Славик уже направился туда, где приветливо светились огни под крышами подъездов. Ксанка тихонько след- в-след побрела за ним. И все-таки какой счастливый выдался сегодня день! Вон про неприятности и не вспоминается даже, словно и не было отродясь никаких неприятностей в Ксанкиной жизни!
И Ксанка не обратила внимания на то, что, в то время как они со Славиком подходили к подъезду училища, в освещенном окне ее палаты маячили силуэты Дашки Дворянской и Ирки Мирзолыевой.
… .
На ужин, конечно, опоздали. Ксанка весь вечер не думала о еде, а теперь, перед самым отбоем, поняла, что чудовищно хочет есть. Домашних «баловашек», в виде печенья, конфет и прочих запрещенных радостей, которыми тайно снабжают девчонок в училище мамы и бабушки, у Ксанки никогда не водилось, денег оставалось всего десять рублей. Да даже и будь они, деньги, что могло измениться-то? В магазин все равно в такую позднотищу не вырвешься! Просить конфетку или сухарик ни у кого не хотелось (особенно после дневной истории с костюмом). Ладно, перебьемся и так! Говорят, что человек может обходиться без еды две недели…Главное, чтобы побыстрее наступило завтра! Утешая себя таким образом, Ксанка быстренько умылась, притопала в спальню (некоторые девчонки уже лежали под одеялом) и юркнула в постель. Брр, какой кошмар!
Под одеялом, на ее простыне, было мокро до ужаса! Ксанка неуклюже повернулась, дернулась и тут же вскочила, но пижама все равно успела намокнуть. Что же это такое? Она стояла босиком на неровном, ледяном полу и обалдело смотрела на собственную кровать. И тут же услышала совсем рядом злорадный Дашкин голос:
-Девочки, Одетта кровать намочила!
Никто в девчачьей палате еще не спал — в этом Ксанка убедилась сразу. Кто-то с готовностью вскочил и подбежал к ней, другие просто подняли головы и захихикали. Минуту спустя, веселье сделалось общим. Ксанкиному горю радовались все — и бывшая подруга Ира -Лира, и смешливая Таська, и, кажется, даже новенькая — сдержанная отличница Настя Власова. Ну и, само собой, Зотова и Дворянская. Длинная, нескладная Зотова неторопливо подошла к кровати, откинула одеяло. Изрекла:
-Во, девки, гляньте Одетта целое лебединое озеро напрудила!
Новый взрыв смеха. «Только не плакать! Не сметь плакать!» командовала себе Ксанка. Все теперь было ясно: налили какой-то дряни на простыню — решили отомстить за прогулку со Славиком. Ну, Зотова — та еще понятно…она ненавидит Ксанку с самого начала. А Дашка-то? Ведь она, Ксанка, всегда считала Дашку нормальной девчонкой! А Ирка Мирзолыева? А остальные? Неужели настолько боятся выступить против класса, что идут на подлость?
Только бы не заплакать! Ксанка как была, босиком, в мокрой пижаме, бросилась из палаты.
-Так тебе и надо, гадина! Не уводи чужих парней! — звонко, со слезами в голосе, крикнула вслед Дашка.
Ксанка выбежала в темный коридор, прошла немного вперед, уселась на подоконник. Вокруг было совсем темно, только слабый свет чуть-чуть проникал с улицы. После слов Дворянской о том, что она, Ксанка, увела чужого парня, то есть Славика, плакать почему-то расхотелось. Даже горделивое чувство появилось, несмотря на все, что произошло в палате. Как-никак Дашка — все- таки первая красавица! А ревнует Славика к «Курице Рябе», рыжей веснушчатой Ксанке. И ведь правильно делает, что ревнует: теперь, после вечерней прогулки со Славиком, Ксанка знала это точно. Да, но ведь ревнуют к тем, кто любим…А любит ли Славик Ксанку? Он ведь ничего не говорил о любви! Но Ксанка поспешила успокоить себя Ну, конечно, любит! Какой же парень будет дружить с нелюбимой девчонкой? Ксанка закинула ногу на подоконник: кто увидит в темноте? Здесь почему-то пахло яблоками и незнакомыми духами. Ну, духами-то понятно: кто-то из девчонок надушился, а яблоком почему? Ксанка посмотрела вокруг себя. В самом углу, возле оконной створки, лежало яблоко. Ксанка взяла его в руки, повертела. Надкушенное в одном месте, но совсем целое. В животе снова начало булькать от голода. Съесть что ли? Подумав минуту, Ксанка положила яблоко обратно. Не может девушка Славика Красовского опуститься до того, чтобы доедать надкусанные фрукты! В этот момент за спиной раздался чей-то голос:
-Ой, ты кто?
Голос был тонкий, испуганный, не поймешь — не то девчачий, не то мальчишеский, но Ксанкина душа все равно ушла в пятки. Скорее, от неожиданности, чем от желания завязать разговор с неизвестным ночным собеседником, она ответила тут же:
— Я…я, Ксанка…
И обернулась. Позади стоял мальчишка в белой футболке и легких трениках и молча смотрел на Ксанку. Генчик Дурнаво!
Генчик, видимо, тоже, наконец, убедился, что Ксанка — это Ксанка. Бухнулся рядом на подоконник.
-Уфф! А я думал — привидение!
Странное дело, но вид смешного добродушного Генчика почему-то с новой болью напомнил Ксанке обо всем, что случилось в палате. Она, помимо своей воли, снова почувствовала, как к глазам подступают слезы. И, чтобы не разреветься при ничего не подозревающем Генчике, Ксанка сказала бесцеремонно:
-Слушай, Генчик, иди куда шел, ладно? Мне нужно одной побыть…
И отвернулась. И вспомнила Зотову, тянущую сквозь кривой рот: «Гляньте, девки, Одетта лебединое озеро напрудила»…Сцепила на коленях пальцы и почувствовала, как теплые слезы щекочут кожу. Генчик озадаченно сопел за спиной. Догадался или нет, что она плачет? Догадался — это Ксанка поняла в следующий момент. Потому что Генчик обошел Ксанку и присел на корточки возле ее колен. Заглянул в лицо. И неожиданно изрек:
-К тебе девчонки приставали из-за того, что ты со Славкой Карину ходила навещать, да?
Господи, откуда он знает про Карину? Неужели Славик рассказал? Но раздумывать не было сил. И Ксанка с силой вжала голову в оконное стекло. Проговорила сквозь слезы:
-Они мне воду на простыню вылили…Чтобы думали, что я…Ужас, как теперь спать?
Генчик минуту молчал. А потом веско произнес:
-Кретинки! Они у меня получат завтра, особенно Зотова…
Ксанка не удержалась — хмыкнула, представив, как худенький князь Дури-во пойдет разбираться с хулиганкой Зотовой. Сказала:
-Не тупи, Генчик… Мне бы простыню сухую раздобыть, а матрас я перевернула бы…
Простыню?
Генчик тут же вскочил. Умчался куда-то. Вернулся через минуту — запыхавшийся, счастливый.
На вот, держи! Генчик сунул Ксанке какой-то кулек Ксанка сперва и не разобрала что. А когда разглядела, в душе чуть-чуть потеплело Генка протягивал ей простыню. Чистую, сухую!
Ксанка обалдело заморгала и тут же сунула кулек обратно.
-Ты офонарел, Генчик? На чем ты сам-то будешь спать?
Генка серьезно покачал головой:
-А я и вовсе не буду спать…Я сейчас пойду в балетный класс и буду до утра растяжки отрабатывать…
У Ксанки от изумления даже глаза просохли.
— В балетный класс? Ночью? Ты сумасшедший, да?
Генка поежился: все-таки холодно ему, бедняге, в одной футболке и легких трениках!
-Ну а что такого-то? Класс же открыт…я фонарик включаю и репетирую — сам с собой. Ночь сплю, ночь репетирую…
-А…а зачем, Ген?
Генка сказал рассудительно:
-Ну потому что хочу стать лучше…Вон хореографичка постоянно меня ругает!
-Подумаешь! Она всех ругает…И меня тоже…
Генчик вскинул на Ксанку большие, черные, как у жука, глаза:
-А, хочешь, и ты со мной пойдешь? Будем до утра репетировать!
Ксанка почувствовала, что развеселилась. Хоть и не с чего было веселиться, а все-таки поселилось в душе какое-то доброе чувство ко всему миру…Раз в нем есть такие верные люди, как Генчик Дурнаво! Вот если бы Славик… она что есть силы помотала головой, чтобы прогнать мысль о Славике. Взяла простыню, встала.
-Спасибо, Генчик! Я приду если что, ладно? Очень спать хочется…- она виновато посмотрела на покрытые мурашками смуглые Генкины руки.
Генчик сказал серьезно:
-Если спать хочется, это хорошо! А я вот специально в одной футболке занимаюсь, чтобы сон прогнать…- он спохватился:
-Ну, пойдем, я тебя до двери палаты провожу…
Ксанка засмеялась:
-Пошли!
Генчик и вправду проводил ее до самых дверей спальни. И не отходил все время, пока Ксанка неторопливо переворачивала матрас, стелила сухую простыню и укладывалась в постель. Защищать Ксанку было не от кого: девчонки в палате, судя по всему, давно спали. Генка оставался незаметным, но по осторожному сопению за дверью Ксанка понимала, что он еще рядом.
… .
Следующее утро принесло неожиданную радость — приехала мама! Ксанка еще не успела умыться – только-только встала с кровати, когда прибежала молоденькая воспитательница, заменяющая Карину:
-Лисковая! Там к тебе посетители…Кажется, мама твоя…
Ксанка не поверила своим ушам. Правильно говорят, что жизнь состоит из светлых и темных полос: с утра — и вдруг такая радость. Мама Ксанки была нечастой гостьей в училище, а с тех пор, как родился Вовчик особенно. Вовчик, правда, подрос, в этом году пошел в детский сад, но проблем у мамы не убавлялось. Запил отчим. На работе его уже несколько раз предупреждали и каждый раз говорили, что предупреждают в последний раз. Сколько их еще будет, последних разов? А потом терпение у людей кончится, и Евгения Петровича выгонят с работы. Как тогда жить, на что? Мама работает медсестрой в садике, куда ходит Вовчик, получает гроши. Ксанке еще столько учится! Какое все-таки счастье, что приехала мама! Может быть, почувствовала, что Ксанке плохо?
Мама сидела в вестибюле, напротив зеркала. Увидела Ксанку, заулыбалась. Ксанка не выдержала — ткнулась носом в мамину прохладную щеку.
-Мамочка!
-Ксюшка, ой! Простудишься, дурочка! Я с мороза пришла, вон какая холодная!
Ксанка рассмеялась. После обычных маминых расспросов: как кормят, как учеба, не обижают ли — мама внимательно и отчего-то виновато посмотрела на Ксанку. Нехорошее предчувствие окатило ее точно ледяная волна. Неужели опять что-то с отчимом?
-Ксюша…я хотела с тобой посоветоваться…- мама виновато шмыгнула носом и отвела взгляд.
Ксанка, наоборот, вскинула удивленные глаза. Сердце забилось часто-часто, точно у воробья, которого поймали мальчишки.
-Чего, мам?
-Да понимаешь… Дело в том, что Евгению Петровичу не нравится папин портрет…
-Ну, не сам портрет не нравится, — поспешно поправилась она, очевидно заметив изумленный Ксанкин взгляд, — а то…говорит, будто чужой мужчина у нас живет…
Мама опустила голову:
-Ревнует меня к нему, может…Что это, спрашивает, ты портрет не уберешь, раз меня любишь? Ну и еще…Жить ведь надо сегодняшним днем…
Ксанка почувствовала боль. Тупую и вместе с тем…безысходную какую-то…Посмотрела на мать:
-Ну и живите сегодняшним днем! Папа-то здесь при чем? Его фотография висит в моей комнате, а не в вашей!
Мама глядела виновато, как девочка:
-Я ведь поэтому и приехала посоветоваться…Может, снять фотографию, раз она человеку жить мешает?
-Этому человеку водка жить мешает, а не фотография! — слезы, которые уже ничем невозможно было сдержать, хлынули из Ксанкиных глаз. — А папу трогать не смейте! Ноги моей больше в вашем доме не будет, если попробуете прикоснуться к нему!
-Ксюша, ну что ты? — мама прижала к себе Ксанкину голову. Ксанка на мгновение ощутила мягкость воротника маминого пальто. Но тут же отдернула голову. Вот, оказывается, зачем мама о ней вспомнила! Приехала проведать, называется!
Мама беспомощно опустила руки. Так и сидела — молчаливая, растерянная. Ксанка подняла на нее мокрые глаза. Да ладно, так ли уж виновата мама? Это все отчим ее настраивает! Придумал себе в жизни новую проблему, как будто мало их, проблем!
Отвернулась, спросила:
-Как Вовчик?
Мама слабо улыбнулась:
-Да нормально он. Тебя вспоминает. Только и разговоров: «Скоро Юша приедет?»
Ксанка усмехнулась. Вовчик, когда еще только учился говорить, называл ее Юшей. Да так, видимо, и привык. Ладно, Юша так Юша! Скорей бы уж, в самом деле, неслись дни, прошел этот концерт — и тогда можно ехать домой! Мама, видимо, угадала Ксанкины мысли. Достала клетчатый платочек, высморкалась:
-Ты не бойся, Ксюша, фотографию мы оставим. Раз ты против…
Ксанка поднялась:
-Да, я против. Это мой отец! И он не сделал ничего такого, чтобы родная дочка его забыла…
-Да кто ж…кто ж говорит, чтобы забывать!
-Вот и не троньте портрет!
На лестнице Ксанку вновь потянуло плакать. Она остановилась, поправила ремень на джинсах. Вытерла слезы рукавом ковбойки. На первый урок, небось, опоздала уже? Ну и ладно, не пойдет она сегодня ни на какие уроки! А куда она пойдет? К кому?
… .
Идти, действительно, было не к кому. Поговорить со Славиком? Но что он подумает: вот, мол, только что подружилис, ьа она уже вешает на него свои проблемы. Поболтать с Генкой Дурнаво? Но что он посоветует, такой смешной и маленький? Была б рядом Лизка — она бы выслушала и поняла. Но Лизка далеко. Сидит, наверное, сейчас в школе: даже по мобильнику не позвонишь. А…а что если? Ведь Карина Тадиевна сейчас наверняка дома! И она такая замечательная — правильно Славик заметил! Вон как здорово вчера рассказывала про журавлика! Конечно, она удивится приходу Ксанки. Но ведь не выгонит же! Знать бы ее телефон, тогда можно было бы позвонить и попросить разрешения прийти. Но телефона Ксанка не знает.
Улицы сегодня были еще более нарядными, чем вчера: за ночь нападало столько снегу, что он огромными пушистыми комьями лежал везде — на проводах, на крышах остановок, на деревьях и заборах. Ксанка бежала в расстегнутой куртке — и было не холодно. Жарко даже. Должно быть, от волнения. Подъезд Ксанка нашла сразу, а вот с квартирами вышла путаница: две одинаковые двери напротив друг друга, и как понять, в которую из них вчера звонил Славик? Ксанка постояла, поразглядывала коричневую обивку на обеих дверях. Ну что ж… Ошибется — значит, извинится…Не торчать же здесь вечно!
Но она не ошиблась. Дверь открыла Карина Тадиевна! Такая же, как вчера, в том же самом песочном свитере и темных брюках. Посмотрела на Ксанку. Если и удивилась, то немного.
-А, Ксюта! Ну входи, чего же ты стоишь?
Ксанка не заставила себя упрашивать, шагнула в полутемную прихожую. Карина пристально смотрела на нее:
-Ну давай, вешай куртку, мой руки и проходи в комнату, а я пока чай поставлю. Все как вчера!
Она нырнула в кухню, зазвенела посудой.
-Ты просто так или по делу? — донесся из кухни ее голос.
Ксанка не знала, что ответить. С одной стороны, никак нельзя сказать, что она явилась просто так…Но и под словами «по делу» Карина, скорее всего, имеет в виду чисто учебные дела. А она, Ксанка, прогуляла школу. Она только сейчас поняла, что в этом тоже придется признаться суровой «классной даме». Да ладно уж, что ж теперь делать-то…Решила не тянуть резину — бухнула с порога:
-Карина Тадиевна, я сегодня не пошла в школу…
Карина выглянула из кухни:
-Ты иди пока сюда…Спички куда-то задевала, не могу найти…
Ксанка вошла в крошечную чистенькую кухоньку с уютными кружевными занавесками на окнах. Карина кивнула на табуретку у маленького стола, покрытого клеенкой с голубыми розами.
-Садись! Вот, слава Богу, отыскала…- она суетливо повернулась к плите и зажгла горелку, на которую тотчас вслед за этим водрузила большущий ярко-красный чайник с белыми горошинами. Придвинула табуретку, уселась напротив Ксанки. Ксанка только сейчас заметила, что теперь, без умело сделанного макияжа, Карина кажется значительно старше.
-Ну так что случилось? Почему ты решила не пойти в школу, а явилась сюда, ко мне?
Ксанка почувствовала, что начинает злиться. Хотя причин, кажется, пока еще не было…То ли оттого, что она ожидала более душевных вопросов, более участливого тона, то ли оттого, что вдруг разом вспомнились и нахлынули все вчерашние и сегодняшние несчастья… Ксанка смело посмотрела в зеленые Каринины глаза:
— Заявилась — потому что больше не к кому мне заявляться, а Вы живете рядом. Не нравится — могу уйти. А в школу не пошла, потому что…потому что гады все и предатели. — Ксанкин голос задрожал при последнем слове. Еще минуту назад она вовсе не думала, что все кругом гады и предатели. А теперь…
Карина Тадиевна подвинула табуретку поближе, села рядом с Ксанкой. Спросила мягко, совсем не сердито:
-Неужели все предатели, все-все? А Славик?
Ксанка застыла от изумления: ее не столько поразила неожиданность вопроса, сколько то, что Карина назвала ее Славика точно так же, как она сама: не Красовским, не Славой, а Славиком!
-Славик — нет…- Ксанка опустила голову.- Но, знаете…я раньше не верила, что так бывает: людей вокруг много, а человек один…
Карина кивнула, серьезно глядя на нее:
-Бывает, еще как бывает…И спросила в упор:
-Тебя заклевали соседки по палате из-за твоей дружбы с Красовским?
Ксанка вздохнула. Что толку играть в молчанку, ведь она пришла сюда, чтобы поговорить откровенно? Но и выдавать никого она не собиралась. Да и пришла бы она еще, если б к вчерашнему происшествию в палате не прибавился утренний визит мамы?
Карина Тадиевна положила ногу на ногу, достала из пачки сигарету — точно такую же, как вчера — похожую на барабанную палочку.
-Славик — красивый мальчик. Очень красивый…- она помолчала и неожиданно сказала:
-Но главная причина их неприязни к тебе, Ксюта — это не Славик, а роль Одетты. Тебе просто — напросто завидуют. И я с самого начала боялась, что так случится, потому и была против этой затеи с «Лебединым озером».
Карина посмотрела на примолкшую Ксанку. Поднялась и выключила зашумевший чайник.
-Ты уже не ребенок, Ксения…И должна понимать мир балета — это очень недобрый мир. Я даже не знаю, с чем его можно сравнить по жесткости. Боль растяжек, постоянные тренировки — все это ничто по сравнению с враждебным отношением людей друг к другу. И корень этого враждебного отношения знаешь в чем? В двух основных причинах. В балетном мире, во-первых, слишком мало главных ролей, во-вторых, слишком мало настоящих мужчин…- она сделала паузу и добавила:
-Таких, каким несомненно будет Славик Красовский, когда чуточку возмужает.
Она посмотрела на Ксанку: вероятно, думала, что Ксанка что-то ответит. Но Ксанка молчала. Карина продолжала:
-А ты подала серьезный повод для зависти. Во-первых, танцуешь Одетту. Во- вторых, дружишь с самым красивым и популярным мальчиком в училище. Ведь правильно я поняла — вы с Красовским друзья?
Ксанке очень не хотелось говорить, что друзья они только со вчерашнего вечера. Да и вообще…почему обязательно друзья? Разве она, Ксанка, не видела, как Славик смотрел на нее? Но и врать Карине не хотелось тоже. И Ксанка сказала правду:
-Мы друзья, Карина Тадиевна…то есть…Я очень люблю Славика!
Карина удивленно посмотрела на нее. Улыбнулась. Теперь-то Ксанка ясно видела, что она улыбается.
-Взаимно? Хотя прости меня, конечно…Я не должна задавать ученице такие вопросы…
Ксанка пожала плечами:
-Я не знаю, Карина Тадиевна…Он ничего не говорил о любви…пока.
Карина встала, потянулась к полке с посудой. Налила чай в красивые чашки — те самые, из которых вчера пили чай втроем: она, Ксанка и Славик. Подвинула чашку Ксанке. И Ксанка рассказала Карине про утренний разговор с мамой. Карина слушала, хмуро кивала. Порой уточняла что-то — так же серьезно и хмуро. Ксанка подняла голову и смотрела, как она хмурит красивые ухоженные брови. Потом Карина Тадиевна вздохнула:
-Девочкам я устрою разнос за вчерашнее, конечно… А с фотографией…вот уж не думала я, Ксения, что у тебя в семье такие проблемы. Но, думаю, фотографию они не снимут…после того, что ты сказала. А ты точно знаешь, что твой отец мертв?
Вопрос был настолько неожиданным, что Ксанка поперхнулась чаем. Карина смутилась, кажется:
-Я имею в виду…вы получили известие, что он убит?
-Нет, но…он пропал без вести…давно, я еще маленькой была…
-А твоя мама…она, прежде чем выйти замуж во второй раз, что-то пыталась узнать?
Ксанка кивнула:
-Конечно, пыталась…я думаю, что пыталась. Она ведь не сразу вышла за Евгения Петровича, мы некоторое время жили одни. Она говорила, что бой был очень тяжелым, многие пропали без вести…
Карина Тадиевна не дослушала, резко встала:
-Ладно, Ксюта…Сейчас мне должны позвонить по важному делу…Возвращайся в училище, а в субботу увидимся.
Ксанка тотчас приуныла. Не хотелось уходить из этой чистой, уютной, такой домашней кухни. Не хотелось возвращаться в училище. Хотя, с другой стороны…ну а чего она ждала-то? Что Карина удочерит ее и навеки поселит в своей квартире? Карина, кажется, разгадала ее мысли. Подмигнула по приятельски:
-А ну-ка нос кверху! Как у японского журавлика! До субботы всего-то один день…Давай проживи его достойно — и ты станешь сильнее в два раза.
Она проводила Ксанку до дверей. Погладила на прощанье по плечу.
… .
Ксанка размышляла всю дорогу в училище и весь оставшийся день. Тяжелые мысли лезли в голову. Поневоле вдруг подумалось: а что если отец и не погиб вовсе? Живет себе в чужой стране. Или даже не в чужой, а по соседству. Завел новую жену, ребенка, а про Ксанку с мамой и думать забыл… Глупости, бред собачий! Ксанка разозлилась на эти идиотские мысли и врезала себе по макушке. Конечно, Карина не виновата: она же не знала ее отца. Ночью Ксанке приснился сон. Посреди незнакомого поля с жесткой выцветшей травой стоит худенькая девочка. Это Садако Сусаки, непременно она. Девочка держит в смуглой руке журавлика и совсем не видит дула пулемета, направленного на нее. А, между тем, пулеметчик уже прицелился. Он собирается стрелять в девочку. «Уходи!- кричит Ксанка. — Он же сейчас убьет тебя!» Но Садако не слышит Ксанкиного крика, зато его слышит кто-то другой. Вдали появляется высокий запыленный человек в камуфляже — Ксанкин отец. Он идет вперед, к Садако, не обращая внимания на пулемет — и травы гнутся под его могучими, тяжелыми шагами.
Девочка доверчиво протягивает руки к незнакомому богатырю. И в этот момент раздается пулеметная очередь. «Не надо! — кричит Ксанка. — Не смейте стрелять!» Но больше никто и не стреляет. Шуршат обгорелые травы. И лежит на земле, свернувшись, точно змея, пустая пулеметная лента.
… .
Даша решила действовать. Что толку сидеть сложа руки? В конце концов, победа приходит лишь к тому, кто за нее борется — как иначе? Вон Слава уже гуляет где-то по вечерам с Курицей- Рябой: ну не к хореографине же они, в самом деле, ходили! Нет, она, разумеется, ни на секунду не верит, что белокурый красавец Славка мог всерьез увлечься этой рыжей дохлятиной…Если и ходили куда-то, значит, вероятно, Курица- Ряба его пригласила на свидание. А Слава как настоящий джентельмен не мог отказаться. Бегает за ним -это яснее ясного! А надо, чтобы не бегала и знала свое место. Отныне на свидания Слава будет ходить лишь к той, которая этого достойна! К ней, к Даше.
Подкараулить Красовского оказалось не так-то легко. Он все время был не один: то со своим другом Пашкой «Несгибаемым», то выяснял что-то с парнями из выпускного класса, а то и с девчонками. С той же Курицей -Рябой! Конечно, никакой романтики между ними не было! С девчонками- одноклассницами он играл на улице в снежки, сидел на скамейке в парке, а с Лисковой громко обсуждал книгу какого-то Крапивина. Читают же люди такие длиннющие тома! То ли дело журнал «Маруся» или раздобываемый украдкой «Космополитен»! Папа бы пришел в ужас, узнав о «Космополитене», а мама ничего, скорее всего, посмотрит сквозь пальцы: надо же человеку что-то читать!
Наконец, Даше повезло. Она бежала в буфет и увидела Славку, сидящего в коридоре, в углу, верхом на бесхозной парте. Записывал что-то в растрепанный блокнот. Ура, наконец-то! Может, снова, как в тот раз, распустить волосы? Даша даже взялась уже обеими руками за твердый пучок на затылке, но вовремя передумала. Волосы ведь мало просто распустить — надо успеть их причесать! А когда? До парты, на которой сидел Слава, шагов десять — не больше. Сейчас замешкаешься — он и сбежит, лови потом снова!
И Даша подошла как есть. Окликнула:
-Слава!
Славка вздрогнул, поднял голову. Какие-то странные были у него глаза — точно он смотрел на Дашу, а видел кого-то другого. И вообще: как будто он не сидел в полутемном коридоре, а стоял, скажем, на берегу моря.
Даша подошла ближе:
-Ты чего тут делаешь? Ну-ка подвинься!
Славка послушно подвинулся, и она уселась рядом. Блокнот он спрятал за спину. Интересно, что в нем? А, может быть, он стихи пишет? Кажется, кто-то из девчонок говорил, что пишет. Спросить? Но Славик сам обратился к ней с вопросом:
-Ты чего пришла-то, Даш? Случилось что?
Даша засмеялась. Придвинулась ближе.
— А что, если ничего не случилось, уже и прийти нельзя? Или, может, мешаю?
Славка ответил растерянно и вежливо:
-Нет-нет, что ты? Я очень рад…
Теперь нужно собрать всю смелость! И тогда…Она посмотрела на Славку долгим взглядом.
-Слава! Поцелуй меня, а?
Славка смотрел на нее — серьезный такой, задумчивый. Пусть и не в привычной белой рубашке с распахнутым воротом, но серая водолазка очень ему идет. Ничего не отвечал.
-Ну что же ты, Слава? Слушай, а, может, ты просто боишься меня?
Ах, как он возмутился! Какими яркими искорками заиграли его голубые глаза!
-Ничего я не боюсь! Я, если хочешь знать, куда посмелее твоего Муртаза!
Даша прищурила глаза. Нет, она упрямее Славки! Не отдавать же его этой дурочке Лисковой! Вот он, Слава, рядом! Осталось только чуточку приблизить к нему лицо, и…
И она добилась своего — Слава поцеловал ее. Слегка коснулся обветренными мальчишескими губами ее щеки. Тут же отвернулся — ну и пусть! Все парни стесняются целоваться, но это только поначалу. Теперь он принадлежит ей — и только ей!
-Даш! — Славкин голос сделался непривычно сиплым, беспомощным.- Я пойду, пожалуй!
Даша весело кивнула в ответ:
— Ну, иди, иди «пожалуй»!
Слава повернулся и медленно пошел по коридору. Вид у него был даже со спины виноватый. Ерунда! Теперь-то она расскажет всей палате, ч то Красовский поцеловал ее. И пусть завтра об этом узнает все училище. Даша соскользнула с парты. Неспешно спустилась в вестибюль, к зеркалу. Какие у нее красивые волосы, глаза! Какие яркие губы! Она и Слава будут самой красивой парой в училище — это увидят все: и дурнушка Курица- Ряба, и хореографиня Карина, и сама директриса Евгения Михайловна. И тогда мы еще посмотрим, кому в следующий раз достанется в постановке главная роль!
-Дворянская!- неприятный холодный голос заставил Дашу отвлечься от радужных мыслей. Она обернулась и увидела хореографиню. Та, судя по всему, только что пришла с мороза — стояла раскрасневшаяся, в белой шубе и такой же белой меховой шапке. Смотрела на Дашу сердито, щурила подведенные глаза. Даша, тем не менее, изобразила любезную улыбку:
-Ах, Карина Тадиевна, вы выздоровели, какое счастье!
Но хореографиня никак не отреагировала на Дашины слова. А, может быть, Курица- Ряба успела наябедничать ей о том случае в спальне? Это вряд ли: Курица слишком боится «классную даму», чтобы беседовать с ней по душам…
-Я очень требовательный педагог, Дворянская, не правда ли? — Карина Тадиевна перестала щурить глаза, но смотрела по-прежнему сердито, даже зло.
Да, то есть нет…- растерянно ответила Даша.- Вы очень даже…
-Ну так вот…И первое, что я требую от своих учеников — это чтобы они во всех ситуациях оставались порядочными людьми. Надеюсь, тебе понятно, что это такое?
Даша захлопала глазами. Она решительно не понимала, куда клонит хореографиня. А та сняла шапку, встряхнула волосами. И продолжала:
-Порядочные люди — это те, которые не делают исподтишка подлости. Не набрасываются вдесятером на одного. Не срывают зло на тех, кто слабее.
Ах вот оно что! Выходит, Лисковая все-таки наябедничала? Ну что ж…Даша набрала в легкие воздуха. Сказала как можно спокойнее:
-Извините, Карина Тадиевна…Каждый вправе защищать свою любовь!
Хореографиня пристально посмотрела на нее. Ждет объяснений? Ага, ладно, очень кстати!
-Дело в том, что я встречаюсь с мальчиком…А Лисковая, о которой Вы, должно быть, говорите…она попыталась вклиниться в нашу дружбу.
Хореографиня бесцеремонно перебила ее:
— Это интересно. А сам-то Красовский (ведь речь идет о нем, я правильно поняла?) знает, что он с тобой встречается?
Даша почувствовала, как обида подступает к горлу. И выкрикнула совсем глупо, по-детски:
-Если хотите знать, он поцеловал меня! Слава — не такой человек, чтобы целоваться с каждой встречной.
Выпалив все это, Даша сжалась в комок. На Карину боялась поднять глаза. О Господи, что теперь будет?
Но ничего не было. Совсем ничего. Хореографиня резко повернулась к Даше спиной. Быстро пошла по коридору. Даша так и не поняла, убедилась «классная дама» в ее правоте или нет?
… .
Ксанка увидела выздоровевшую Карину самой последней. Все остальные уже собрались в комнате отдыха и смотрели «Пиратов Карибского моря», а Ксанка убирала палату: сегодня была ее очередь дежурить. Вот всегда так бывает — как только по телеку интересный фильм — так она обязательно дежурит! Быстренько вымыла пол, протерла подоконники. Потом запихнула под кровать зотовские кроссовки — они валялись на виду. Взяла с кровати Насти Власовой ярко-красного мохнатого зайца с глазами-пуговками, минутку его порассматривала. И отправилась тоже смотреть фильм: что она, каторжная что ли? Но посмотреть на Джонни Деппа в роли Джека Воробья Ксанке сегодня явно было не суждено. В дверях она столкнулась с Кариной Тадиевной — та улыбнулась в ответ на радостное «здрасте». «Карина в балетках — значит, будем репетировать!» — подумала Ксанка. Карина вошла в комнату отдыха, церемонно сказала «Очень рада всех видеть!». Выключила «Пиратов» (к большому неудовольствию подопечных), и потребовала, чтобы те оставались на своих местах. Сначала объявила всему классу, что хорошо знает, насколько они распустились в ее отсутствие, и теперь будут репетировать даже по выходным. Отругала Зотову за двойку по русскому и накрашенные губы. Мимоходом потрепала по щеке зазевавшуюся Ксанку.
-А домой когда?- заныла Мирзолыева.- Мы с девчонками на выходные домой собирались!
-Домой после занятий!- отрезала Карина.- А кто хочет опозориться на концерте, может идти домой прямо сейчас!
Все завздыхали, зашмыгали носами. С одной стороны, никому не хотелось опозориться. Но с другой…попробуй поделай все эти надоевшие упражнения шестой день в неделю! Должны же люди и отдыхать когда-то! Ксанке было, в- общем-то, все равно. Во-первых, она давно знала, что будет репетиция, а, во- вторых, домой по выходным не ездила. Далеко это, на другом конце города, да и не хотелось лишний раз смотреть на пьяного отчима. Лучше уж дождаться каникул: там, быть может, что-нибудь изменится! Да и Славик ведь тоже никогда не уезжает на субботу-воскресенье.
-Так, а теперь признавайтесь подобру-поздорову, какие происшествия у нас были за эти дни? — Карина принялась пристально оглядывать класс, точно сводка происшествий была написана у кого-то на лице.
-Да никаких!- пожал плечами Славик. У Ксанки неприятно заскребло под сердцем Славик, ее друг, ведь в самом деле ничего не знал о ночном происшествии в спальне. А что если Карина вздумает отчитывать девчонок прямо здесь, при ней? Да если даже и не при ней…Подумают, что она, Ксанка — стукачка.
-Есть происшествие! — вмешалась Зотова.- Дурнаво ночью бегал голый по коридору!
Все грохнули.
-Искал с тобою встречи! — подытожил Пашка Первинкин.
Карина укоризненно покачала головой.
-А с тобой, Зотова, у меня будет отдельный разговор!
-А чего? — набычилась Зотова.- Как что, так сразу я…
Карина поправила воротник синего свитера. Неопределенно сказала:
-Да…Ну что, это все?
-Нет, не все, Карина Тадиевна, — вдруг громко заявил Первинкин.- Красовский хочет Вам стихи прочесть!
-Ты что, ошизел? — раздался негодующий голос Славика.
— Сти-хи? — засмеялась Зотова.- А чего, это прикольно! Карина Тадиевна, пусть читает!
-Подождите, подождите! Карина Тадиевна встряхнула головой и посмотрела на съежившегося Славика.- Какие стихи?
Славик поднял голову и объяснил:
-Стихи про ту девочку…ну, помните, Вы нам еще рассказывали.
-Про Садако?- Карина удивленно подняла брови.- Вот оно что…Ну тогда я объясню остальным. Ребята, я рассказывала Славе и Ксении о японской девочке Садако Сусаки.
-Это та, что делала журавликов?- спросила Настя Власова.
Карина кивнула:
-Совершенно верно. Она пострадала во время атомной бомбардировки и делала бумажных журавликов, чтобы выжить…
Но никому явно не хотелось слушать про журавликов. Все шушукались, оборачивались в сторону Славика. Он сидел смущенный и красный. «Бедняжка!» — пожалела его Ксанка. Карина Тадиевна прервалась на полуслове и укоризненно посмотрела на класс.
-А чьи стихи-то? — снова вмешалась Власова.- Кто автор?
Пашка повертел пальцем у виска:
-Ты всегда такая тупая или только по субботам?
-Первинкин! — Карина Тадиевна с мученическим видом коснулась висков.
-А чего она…Я же ясно объяснил — Славкины стихи!
Славик искоса посмотрел на Пашку. Тот пожал плечами: мол, чего такого-то?
-Язык у тебя как помело! — негромко произнес Славик.
-Да ладно тебе, Славка,- усмехнулся Несгибаемый.- Ну, раз это ты сам написал, то пусть все знают…Стихотворение-то хорошее.
Карина постучала по столу:
-Ну, хорошо, Слава! Теперь уж мы все так заинтересованы, что тебе стыдно отказываться! Прочти нам стихи!
Ни слова не говоря, Славик вышел на середину комнаты. Зачем-то потрогал воротник своей белоснежной рубашки.
Объявил громким, совсем не стесняющимся голосом, точно доказывал теорему по геометрии:
«Разговор с журавликом»
Ксанка ожидала, что Славик посмотрит на нее. Но он смотрел на Карину Тадиевну- прямо ей в глаза. Начал читать — сперва глуховато, а с каждой новой строкой все звонче, все увереннее.
Я не верю, что снова пришли
На московскую землю метели,
То встревоженные журавли
Из Японии к нам прилетели.
Говорю им: «Что толку лететь?
И скитаться под сумрачной высью?
В мире, где убивают детей,
Журавлю оставаться нет смысла…
Ксанка увидела, как Карина Тадиевна с улыбкой качает головой. Славик глотнул воздух и продолжал, уже не глядя ни на кого:
Отвечает журавль «Не беда,
Ведь Садако жива — что, не веришь?
Смерти нет — это все ерунда,
Напиши ей письмо и проверишь!
За спиной у той девочки свет,
На ресницах снежок тихо тает.
Где надежда жива — смерти нет,
Напиши ей письмо — и узнаешь.
Она бродит в стеклянном лесу,
Можно рядом пройти не заметить.
Напиши ей, а я отнесу,
И она тебе, верно, ответит.
Но не стану писать я письмо,
У нее там другие заботы.
А журавль? Я встречаю его
В том краю, где строчат пулеметы.
Вот опять в переулках бело,
То журавлик мой верьте – не- верьте
Заслоняет бумажным крылом
Этот мир от беды и от смерти.
Последние слова Славик произнес настолько высоким чистым голосом, что, казалось, в тишине класса еще несколько секунд звенела невидимая скрипичная струна. Потом она замолкла. И все разом, не сговариваясь, зааплодировали. Ксанка пристально взглянула на Карину Тадиевну. Она улыбалась теперь смущенно, как девочка. Ксанка перевела взгляд на Славика. Здорово, конечно, потрясающие стихи! Молодец Славик!
-Молодец, Славик!—сказала и Карина Тадиевна! — А я и не знала, что у тебя такой талант!
-Настоящий талант! — писнула маленькая щекастая Людка Андросова.
-А вы чего думали?- обратился к девчонкам Пашка.- Что у него талант только покорять несчастные женские сердца?
Все засмеялись. Карина Тадиевна обрела серьезность быстрее остальных. Посмотрела на часы.
-Так, друзья мои… «Метаморфозы» сегодня не репетируют…
-Ура -а! — завопил Первинкин.
-Но будет для всех урок хореографии!- строго посмотрела на него поверх очков Карина.
-Сцену из «Лебединого озера» репетируем сразу после хореографии…Через двадцать минут жду всех в балетном классе…
Шушукаясь и весело оглядываясь на Славика, танцоры из «Матаморфоз» потянулись к выходу. Дашка Дворянская задержалась, подошла к Славику, взяла его под руку, и, что-то радостно тараторя, потащила к выходу. Ксанка уходила последней. Оглянулась на пустую комнату. За окном ворковали голуби — вспархивали, чистили белые перья, прижимались крыльями к стеклу. «Как журавлики» — почему-то подумала Ксанка. Вздохнула, вышла и плотно прикрыла за собой дверь.
… .
Даша была довольна: все-таки прошла на глазах у всех со Славкой под руку, и все (Карина Тадиевна, в том числе) видели, как Слава что-то говорит ей на ушко — ей одной! На самом деле, он просто сказал, что погода сегодня прекрасная, а они, семиклашки, занимаются глупостями: то стихи читают, то репетируют, вместо того, чтобы гулять по свежему снегу…Но со стороны то выглядело так, будто Славка шепчет ей какие-то совсем другие слова! Пусть все так и думают! И тогда хореографиня не посмеет больше подкалывать Дашу! Но, едва вышли в коридор, Славка сказал: «Извини, Даш! Надо идти, а то Карина будет ругаться…» Махнул рукой и помчался, не оглядываясь, в сторону репетиционного зала. Даша прислонилась к стене, хмуро глядя перед собой. Что теперь делать, нужно идти, а то Карина, в самом деле, по головке не погладит. Заскрипела дверь. Из комнаты отдыха вышла Курица- Ряба — тихая вся какая-то, несчастная. Тоже, наверное, видела, как Даша шла под руку с Красовским! Так тебе и надо, Одетта фигова! Даша гордо посмотрела на Ксанку и, не спеша, по- королевски, направилась к репетиционному залу. Во время урока хореографии она чувствовала себя рассеянной и почти не обращала внимания на окрики Карины: «Дворянская, у тебя что, нога приклеилась к полу?», «Дворянская, батман тандю, поворот, я сказала!» Даша, как во сне, поднимала руки и ноги, посматривая вокруг. Вон Князь Дури-во на соседнем коврике молчаливо и старательно отрабатывает все, что говорит хореографиня. Подлиза несчастный! Вон Слава в самом первом ряду в белой майке и черных трениках — откидывает голову — и отросшие волосы падают на лоб. Он тоже смотрит на Карину, прямо глаз с нее не сводит. А попробуй в первом ряду постой иначе! Курицы- Рябы Даша не видела: она стояла где-то сзади. И только по окрикам Карины могла судить о том, что Лисковая сегодня тоже не в духе. Наконец- то, хореографиня объявила: «Урок окончен, спасибо всем! Остаются Красовский и Лисковая!» Ура! Даша вместе со всеми подалась к выходу. У самой двери оглянулась и увидела, что Славка стоит у станка, возле зеркала, а Карина что-то вполголоса говорит ему. Слава слушает и кивает головой. Курица стояла чуть поодаль и сосредоточенно глядела на свои балетки. Даша вошла в девчачью раздевалку — там царил обычный переполох перед отъездом домой, а шустрая Таська уже успела одеться и проскользнула мимо Даши, на ходу застегивая пуговицу на розовом джемпере. Можно ехать домой, как хорошо!
Даша присела на стул, положила ногу на ногу. «Дашк, ты чего не переодеваешься-то?» — Ирка Мирзолыева весело смотрела на нее, ища что-то в сумке — расческу или зеркало. Даша и сама не знала, почему она не переодевается. Дома давно ждут, мама, небось, утку зажарила, а папа ради такого случая ходит по квартире в отглаженных брюках и галстуке. Ужасно все-таки хочется посмотреть, как они там репетируют, Славка и Курица- Ряба! Вот, наверное, картинка с выставки! Но как посмотришь то? Не станешь же подглядывать у двери. И тут же пришла другая мысль: да, подглядывать не станешь, но послушать-то можно! Голос у Карины громкий, во время репетиций орет она так, что слышно даже здесь, в раздевалке. А спросит кто, чего это она, Даша, стоит за дверью, или Карина выйдет, можно всегда сказать—мол, потеряла заколку на уроке, и теперь стою и жду, пока закончится репетиция. А что? Очень логично! Даша дождалась, пока все девчонки уйдут из раздевалки (ждать долго не пришлось: всем хотелось домой!) Не спеша натянула брюки и свитер. Встала и пошла походкой утомленного человека к репетиционному залу, из которого уже доносился командирский голос Карины. Проходя мимо мальчишечьей раздевалки, Даша замедлила шаг: еще не хватало, чтоб какой-нибудь Первинкин увидел ее здесь и догадался об ее мыслях. Набралась смелости, заглянула внутрь. Но и в мальчишечьей раздевалке было пусто. На стуле возле стены лежали аккуратно сложенные Славкины брюки, висела рубашка. Под стулом валялся раскрытый рюкзак: видимо, спешил Славка и забыл застегнуть молнию. Ну, рюкзак, положим, надо застегнуть, мало ли что! Еще войдет кто-нибудь, стащит мобильник…Даша вошла в раздевалку. Нагнулась над рубашкой (она едва уловимо пахла мужским одеколоном — таким знакомым Славиным запахом). Она вздохнула и потянулась к молнии. И тут…нет, право же, она вовсе не рылась в Славкиных вещах, растрепанный блокнот сам попал ей в руки. Блокнот! Тот самый, со стихами! Вот оно что! Даша, недолго думая, сунула его под свитер: интересно же, о чем там пишет Слава. А, может быть, не о чем, а о ком? Говорят, парни, когда влюбляются, всегда посвящают стихи своим возлюбленным…Не будешь же, в самом деле, все время писать стихи о мертвых японских девочках! Наверное, в этом таинственном блокноте есть стихи и о ней, Даше…От этой мысли голова начала слегка кружится! Скорей бы, скорей бы заглянуть внутрь! И Даша выскользнула из раздевалки.
Огляделась кругом. Нет, никого не было, только из репетиционного зала доносилась музыка: наверное, включили магнитофон и теперь стараются, пляшут. Но теперь ей было не до ожиданья под дверями! Проще всего было бы, конечно, раскрыть блокнот в девчачьей раздевалке, но, минуту подумав, Даша все же отказалась от этой соблазнительной мысли. Может неожиданно войти Карина Тадиевна, может вернуться Курица- Ряба. Поэтому Даша быстро подхватила сумку, и пошла прочь. Блокнот она раскрыла только в троллейбусе — раскрыла осторожно, с замиранием в сердце. Почерк у Славки был разборчивый, летящий, совсем как у девочки отличницы. Вот стихи о маме, о каком то фрегате «Паллада», вот «посвящается другу Павлу» — это, видимо, Несгибаемому. А вот…Нет, она никогда не думала, что могут так больно резануть по глазам совсем обычные строчки, написанные ученическим почерком! Этого просто не может быть, это какая-то ошибка… Но это была не ошибка. И Даша, проглотив подступивший к горлу комок, начала читать эти гнусные, предательские, ненавистные строки:
ПОСВЯЩАЕТСЯ К.
Землею пахнет и травою,
И фонари зажглись вдали,
Где лишь вчера, глухой зимою,
Походкой легкою Вы шли.
Такой Вас видел мир спросонок,
Мир равнодушный и ничей
Рыжеволосой, точно львенок,
И беззащитной, как ручей.
И слезы на глазах стояли
От тьмы, мороза и пурги,
Когда Вы, в полутемном зале,
Снимали туфельку с ноги.
Увидимся ли известно Богу,
И вряд ли в эту круговерть.
Жизнь коротка, длинны дороги,
О прошлом некогда жалеть.
Прощенья наши и прощанья
Все это глупости вдвойне,
Но я Вас помнить обещаю,
Как в детстве, словно на войне.
Пусть теплый ветер Вас обнимет,
В затылок дунет на заре,
Пускай Вы будете любимы
Всегда и всеми на Земле!
Даша дочитала последнюю строчку. Бессильно уронила руки с тетрадкой на колени. Внутри ширилась, нарастала гулкая пустота. Значит, все обман! Слава любит не ее, а противную К., то есть Ксанку, Курицу- Рябу! Конечно, любит, раз посвящает ей такие хорошие стихи! «Рыжеволосой, точно львенок!» — с ума можно сойти. Это Курице- Рябе такие строки! А она то, Даша, как последняя дура, надеялась! Мечтала, как однажды Слава приведет ее к себе домой, познакомит с мамой — великой балериной. О, Даша наверняка нашла бы с ней общий язык! И вот теперь все! Самое главное, из-за кого? Из за страхолюдной рыжей Лисковой! Хоть вешайся! Даша почувствовала, как непрошеные слезы подступают к глазам. Вскочила резко, зло, не давая себе расплакаться. Ничего! Она отомстит за свои слезы, за свою ревность! Слава, конечно, не виноват, он, как и все парни, поддался обаянию. А, может быть, колдовству? И, в самом деле, ну не мог же нормальный парень просто так, в здравом уме и твердой памяти отвернуться от нее, Даши, такой…симпатичной (она постеснялась слова «красивой»), и посвящать стихи рыжей, конопатой уродине? Тут явно что-то не так! Ничего, уж кто-кто, а Даша-то выведет Курицу на чистую воду! Устроит ей «райскую жизнь», а потом заставит во всем признаться! И Лисковая признается, что колдовала, заявит об этом при всех. А Слава, узнав об этом, тотчас разочаруется в бывшей возлюбленной: ну какому парню понравится, что его пытаются приворожить с помощью колдовства?
Даша вытерла рукавом слезы (они все-таки появились на глазах!), сунула блокнот со стихами поглубже в сумку. И твердо решила действовать!
… .
-Ну, теперь, друзья мои, я уверена, что вы меня не подведете…- Карина, слегка запыхавшаяся, выключила магнитофон. И сразу исчезло волшебство — и озеро, и лебеди, и Принц Славик. То есть, Славик-то был, конечно, здесь, рядом — он устало улыбался и даже один раз подмигнул Ксанке. Но то чудесное пространство, в котором она, Ксанка, была Одеттой, а он — ее Принцем, исчезло вместе с музыкой. И Ксанка стояла слегка ошарашенная этой резкой переменой, а Славик — нет. Славик спросил:
-Карина Тадиевна, Вы ведь домой сейчас идете? А можно я провожу Вас?
Карина откинула волосы с лица, засмеялась и кивнула. Ксанка шмыгнула носом — вот счастливые люди! Сейчас пойдут домой! А ей тоже ужасно хочется домой — к маме, к Вовке. Ах, да! Скорее спросить, пока не ушла Карина. Она стояла перед зеркалом — рыжеволосая, легкая, в белом свитере и коротких брюках — капри. «Ужасно красивая» — почему-то огорченно подумала Ксанка. Подошла ближе.
-Карина Тадиевна! — Она застенчиво переминалась с ноги на ногу.- А Вы разрешите мне перед концертом съездить домой? Я хочу пригласить маму…
Карина, не глядя на Ксанку, поправляла прическу перед огромным — во всю стену — зеркалом. Помедлила с ответом.
-Перед концертом это когда? В следующую пятницу?
-Ну…да, наверное, в пятницу.- Ксанка сама не знала, почему ей так хотелось сообщить маме о роли Одетты перед самым концертом.
Карина, наконец, посмотрела на Ксанку.
-Ну, езжай, конечно. А сегодня не поедешь что ли?
Ксанка знала, что Карина задаст этот вопрос. Знала и заранее боялась этого: больше всего боишься тех вопросов, на которые не знаешь что ответить. Но Ксанка все-таки ответила спокойно, решительно:
-Не поеду. Далековато, да и…
Славик обернулся и тоже внимательно посмотрел на Ксанку. Карина осторожно взяла Ксанкино ухо, повернула ее к себе. Спросила тихо:
-Считаешь, что ты там лишняя?
Ксанка почему-то почувствовала, как заскребло в горле — вот так бывает иногда, что человек не плачет от горя, а от случайной ласки раскисает моментально.
-Да, — вздохнула она.- считаю…
… .
До концерта (и до новогодних каникул) оставалось немного – всего-то пять дней! Настроение у всех было приподнятое, вполне новогоднее. В репетиционном зале поставили елку — и она блистала яркими шарами и новенькими красными гирляндами. Да елки уже были везде: и на площади перед училищем, и в окнах домов (Ксанка, когда бегала в «Перекресток» за жевачками, только диву давалась, заглядывая в чужие праздничные окна). Ничего, скоро она тоже приедет домой! И они с мамой нарядят елку — старую, искусственную, купленную еще покойным отцом. А маленький Вовчик будет прыгать на одном месте с широко раскрытыми от восторга глазами (он прыгал так в прошлом году). И все будет хорошо, она, Ксанка, будет просыпаться — и видеть портрет папы над кроватью. Они с Лизкой будут ходить в кино и на каток. Скорее бы только!
Страшно, правда, как-то пройдет концерт? Вдруг они со Славиком не справятся? Да нет, справятся, не может быть, чтоб не справились…Карина ведь говорит, что спокойна за них! А то, что Одетта не может быть рыжей — да кто это придумал? Славик ведь считает ее самой красивой девчонкой в училище! Пять дней — это совсем мало, это пустяк! Так думала Ксанка в понедельник утром.
А в понедельник вечером, уже после отбоя, она вошла в спальню и поняла: что-то произошло. Или должно произойти вот-вот, сию минуту. Девчонки стояли кучкой возле окна, точно ждали чего-то. Когда Ксанка вошла, все посмотрели на нее. Пристально посмотрели, даже слишком. И кто-то тенью метнулся к двери, плотно закрыл ее. Значит, не чего-то они ждали, а «кого-то»! Ее, Ксанку! Что еще случилось? Зотова вихляющей походкой подошла к Ксанке вплотную, сунула под нос растопыренную пятерню.
-Чужого парня отбила, гадина?- Она вращала своими маленькими глазками, свирепо глядя на Ксанку.
Маленькая Афанасьева, все это время старательно чистившая апельсин, швырнула в Ксанку коркой. У красивой Дворянской лицо было обиженное, красное (она всегда краснеет, когда злится) и злющее -презлющее. Да и остальные лица не лучше, даже у добродушной Людки Андросовой и смешливой Иры-Лиры. Только Насти Власовой нет: видно, пользуясь отсутствием Карины, читает книжку где-нибудь в комнате отдыха. Но остальные-то! Точно она, Ксанка, и в самом деле сделала им какую-то гадость — сделала что-то такое, за что человека нельзя простить. Ксанка прижалась к стене, ощутила лопатками мертвый, каменный холод. Оправдываться не имело смысла — она это знала по опыту. Да и в чем оправдываться? И все же Ксанка спросила:
-Какого парня?
Зотова засмеялась, показав неровные желтые зубы:
— Во, гляньте, девки…Дурой прикидывается Ряба-то наша! Даша, давай блокнот!
Дашка протянула какой-то блокнот, зотовские лапы проворно схватили его. И у Ксанки стремительно потемнело в глазах. Блокнот был тот самый, Славиков! Со стихами про Садако. Она машинально бросилась вперед. И, наверное, выхватила бы его у Зотовой, если б кто-то сбоку не подставил ножку. Ксанка грохнулась на пол, прямо лицом на растоптанные зотовские кроссовки. Она попыталась вскочить, уже оперлась руками о пол. И в этот момент почувствовала, как какая-то грубая невыносимая тяжесть пригвоздила ее к полу. Стало ужасно трудно дышать, боль расползалась по всему телу. «Поставили ногу на позвоночник» — догадалась Ксанка. Она стала извиваться, судорожно пытаясь хоть немного ослабить боль. «Хотя бы смеха не слышно…» — с какой-то смутной надеждой подумалось ей. Но, пару секунд спустя, она поняла, почему вокруг не смеются. Зотова начала читать какие-то стихи своим гнусавым голосом — даже подвывала от восторга. Стихи наверное, из того блокнота. Значит, стихи Славика… Ах, как же больно!
«Такой Вас видел мир спросонок,
Мир равнодушный и ничей…
Рыжеволосой, словно львенок…
(Вы прикиньте, девки, ха- ха- ха)
И беззащитой, как ручей.
И слезы на глазах стояли,
(И еще не раз будут стоять! Правда, Курица?)
От тьмы, мороза и пурги,
Когда Вы, в полутемном зале,
(это, наверное, в репетиционном)
Снимали туфельку с ноги…(во, блин, дает)
И тут Ксанку словно обожгло изнутри — это же стихи, посвященные ей. Вот почему «рыжеволосой, словно львенок»… И балетки она тогда снимала в зале, когда репетировали с Кариной (кажется, в самом деле, было полутемно, потому что половина ламп не горела). Славик их сочинил и почему-то не прочел Ксанке (наверное, стеснялся). Или, может быть, только что написал? А эти каким то образом завладели блокнотом! И, понятное дело, решили, что…только бы один раз вздохнуть свободно! «Ох, матушка Ксения, помоги!» Ксанка, сама не зная почему, вспомнила про святую Ксению — раньше она никогда не просила ее о помощи! И тут же раздался испуганный голос кого-то из девчонок — кажется, Иры Лиры:
-Ой, сюда идет кто-то! Увидят еще…Ленка, отпусти ты ее…
Уфф! Какое, оказывается, счастье, когда ничего не давит на ребра, и можно вздохнуть полной грудью. Ксанка села на пол, бестолково таращась перед собой.
-А мы ведь ничего и не делаем, правда, девочки?- умильным голоском проговорила Зотова.- Мы просто играем. Да, Курица?
Ксанка подняла глаза. Какие чужие, незнакомые были лица у них, у этих красивых девчонок, будущих балерин! Кто-то, встретившись взглядом с измученной Ксанкой, отвернулся, кто-то опустил глаза. Ксанка посмотрела на Дворянскую уж эта-то, небось, сейчас вне себя от радости. Но Дашка не радовалась — было ясно. И глаза у нее были жалкие и несчастные. Неожиданно она шагнула вперед, протянула Ксанке руку.
-Вставай давай!
И, когда ошарашенная Ксанка с трудом поднялась на ноги, обернулась к Зотовой:
— Где блокнот?
Зотова удивленно заморгала. Но послушалась: церемонно, двумя пальчиками, протянула Дашке злополучный блокнот.
Ксанка переступала с одной ноги на другую — ох, как гудели ноги после пережитого! Дашка сунула блокнот ей в карман ковбойки.
-Вот, возьми, передашь Красовскому…А мы — Дворянская обвела взглядом девчонок.- Мы объявляем тебе бойкот.
Ксанка вновь почувствовала боль — похлеще той, когда зотовская нога давила ей на спину. Бойкот? За что? Бойкот объявляют воровкам и предательницам! Неужели и на этот раз никто не скажет ни слова, не вступится за нее хотя бы сейчас. Не в силах больше смотреть на эти равнодушные лица, она глядела себе под ноги. Но нет, никто не произнес ни слова, только было слышно, как прошуршал за окном шинами поздний троллейбус. И Ксанка сдержалась, не заплакала. Сказала только:
-Ну и объявляйте, черт с вами!
И вышла из палаты.
… .
В среду назначили генеральную репетицию новогоднего концерта. Об этом Карина Тадиевна объявила своим подопечным только во вторник вечером: «Завтра, мои дорогие «генеральская репетиция», на ней будет присутствовать директор училища. Надеюсь, вы не опозорите мои седины!» «Седьмушки» в ответ дружно рассмеялись: слишком уж «классная дама» преувеличивала — во первых, никаких седин у Карины не было, во вторых, присутствие «генерала», то есть Евгении Михайловны Лиснянской, в данном случае никого особенно не испугало: подготовились-то здорово! К тому же, репетировали «в костюмах», а не в надоевшей повседневной «униформе»- гимнастических купальниках и тренировочных костюмах- и это тоже добавляло разнообразия и радости предстоящему событию. Костюмы выдали сразу после завтрака — и в комнатах начался переполох: взволнованные артисты охали и ахали, к зеркалу выстроилась очередь, времени-то до репетиции кот наплакал. Карина собственноручно принесла в спальню девочек платье Одетты, но, поскольку Ксанки в спальне не было, она, отпустив ехидную реплику в адрес «этой растяпы, которая вечно где-то шляется…» разложила платье на кровати.
Ксанка ничего не знала про платье: она слонялась по училищу — искала Славика. В эти дни ей, странное дело, совсем не удавалось остаться со Славиком наедине хотя бы на минуту: после уроков он всегда был в компании то девчонок, то Первинкина, то каких-то мальчишек из восьмого класса. А ей так нужно, просто необходимо было поговорить с ним: блокнот-то по-прежнему лежал в левом кармане ковбойки! Разумеется, надо было отдать его владельцу…и, может быть, тогда он перестанет, наконец, скрывать свои чувства, поговорит, наконец, с ней искренне? Ксанка понимала, что для парня это вполне характерное поведение — писать тайком девчонке стихи, а наяву, при людях, стесняться даже посмотреть в ее сторону. И все-таки…раз уж так получилось, должен же он решиться! Мысль о том, что Славик заподозрит ее в краже блокнота, не приходила в Ксанкину голову: слишком уж диким и нелепым казалось это ей самой! Они же друзья, и Славик знает, что она, Ксанка, не способна на такую подлость. Просто глупая Дворянская где-то нашла блокнот (должно быть, оброненный Славиком), прочитала стихи и устроила переполох — вот пусть Славик и узнает правду. И перестанет, наконец, бегать от нее, оставлять ее одну среди этих недобрых девчонок, которые с того самого злополучного вечера не хотели с ней разговаривать. Хорошо хоть не били, не издевались больше! Но все, как одна, отводили глаза при встрече — кто с презрением, кто с насмешкой, а некоторые, кажется, с сожалением…Впрочем, попробуй их там разбери!
И Ксанке повезло: в конце концов она увидела Славика! Он медленно шел по коридору навстречу. В Костюме Принца! Ах, какой же он был красивый в этом сине-лиловом пиджачке, белых брюках, обтягивающих стройные ноги! Как романтично белый воротничок жабо оттенял его задумчивое лицо! Ксанка на секунду пожалела, что сама-то она не в платье Одетты Карина ведь обещала, что специально для нее сошьют потрясающее белое платье. Ну да ладно, в платье он ее еще увидит, а пока… Ксанка заулыбалась во весь рот. И тихонько окликнула Принца:
-Славик!
Славик вздрогнул, поднял голову. Улыбнулся в ответ.
-А, Ксения…Чего ты не одеваешься? Репетиция уже через полчаса…
Ксанка пожала плечами: как-то в этот миг не думалось про репетицию! Она защебетала радостно:
-Славик, ты такой…
Он, все еще с легкой улыбкой, смотрел на нее.
-Какой?
Ксанка только развела руками: ну как тут найдешь подходящие слова?
-Славик, мне нужно сказать тебе одну вещь…
Из глубины коридора раздался резкий, недовольный голос:
-Красовский! Я, кажется, просила…
Карина! Славик нахмурился, и, не оглянувшись на Ксанку, поспешил на зов. Ксанка с открытым ртом смотрела ему вслед. Славик уже скрылся из виду, а она все смотрела. Потом вздохнула. Ну что ж…Опустила голову и медленно побрела в спальню.
… .
В этот вечер Ксанка засыпала спокойной и довольной, несмотря на то, что вокруг нее по-прежнему молчали. Отрепетировали они со Славиком здорово — это говорили все педагоги, присутствовавшие на концерте, а одна тетенька со старомодной прической — кажется, из учебной части сказала про них: «Какая прекрасная пара!» Платье Одетты и в самом деле было великолепным — белое, с легким прозрачным шарфом фисташкового цвета, так идущем к ее рыжим волосам — шарф этот Карина красиво завязала на Ксанкиной шее. И так чудесно звучала музыка (директриса настояла, чтобы репетировали не с магнитофоном, а с настоящим оркестром). И Славик, ее Принц, он так смотрел на нее во время танца! А Евгения Михайловна при всех поздравила Карину с успехом и пожелала ей, чтобы все Каринины ученики добились такого же мастерства, «как Слава Красовский и Ксения…девочка, как твоя фамилия? и Ксения Лисковая!»
… .
Ксанка повернула ключ в замке. Как знакомо скрипнула дверь, каким милым, родным запахом повеяло на Ксанку! Пахло мамиными пирожками, мужским одеколоном, бальзамином, что цвел всю зиму на кухне. Какое счастье для человека вернуться в родной дом хоть на полчаса, хоть на минутку! То-то удивится и обрадуется мама, узнав про роль Одетты в «Лебедином озере»! И отчима тоже нужно будет пригласить. И, само собой, Вовчика! А потом, попив дома чаю, забежать к Лизавете — пусть тоже приходит на концерт, и обязательно с мамой и бабушкой! На полу повсюду валялись Вовкины машинки и кубики — военных игрушек братец не признавал. Однажды ему подарили автомат — так он затрясся от гнева и тут же разломал его. «Нельзя в человейка стелять,- объяснял Вовчик свою твердую жизненную позицию.- Нельзя чтоб было бо-бо!» Сейчас, вспомнив про случай с подаренным автоматом, Ксанка ласково усмехнулась. Подняла с полу синий грузовик с отломанным кузовом, бережно поставила около зеркала. Однако, нужно было спешить.
-Ма! — радостно позвала Ксанка. Никто не отозвался. И тут только до Ксанки дошло, что дома никого нет. Ну, какая бестолочь, в самом деле! Ведь тихо в квартире так, что слышно, как на кухне жужжит и бьется в стекло какая-то неуснувшая муха. Не льется вода из крана. Не носится по коридору Вовчик. Даже отчима не слышно, а уж он-то первым делом всегда выползает в прихожую. Ну, ладно, что ж теперь поделать! Можно написать записку с приглашением…Так будет даже интереснее — они все придут на концерт и увидят ее, Ксанкин, триумф. Как жаль, что нет с собой программки! Ведь Карина показывала сегодня утром уже напечатанную красивую программку на глянцевой бумаге. «В роли Одетты Ксения Лисковая». Попросила бы — Карина б наверняка поняла. Но Ксанка-то была уверена, что застанет маму! Ладно уж! Рука потянулась к сапогу — расстегнуть. Пробежаться по родным комнатам. Подойти к портрету отца и рассказать про Одетту. Оставить записку. А уж потом можно будет отправиться к Лизавете, поболтать вволю. Ксанка скинула куртку и быстро вошла в свою комнату. На секунду закрыла от счастья глаза. Сколько раз она видела эту комнату со старенькими, выцветшими обоями во сне! А просыпалась всегда в холодной палате училища…Теперь вот она откроет глаза — и все будет по другому.
Ксанка открыла глаза. И все оказалось по-другому. На стене не было отцовского портрета! Он исчез! А на том месте, где он висел, желтел пустой квадрат: обои еще не успели выцвести. Тяжелая, жгучая боль накрыла Ксанку с головой. Машинально, все еще не желая верить в случившееся, она принялась шарить вокруг глазами в поисках портрета. Но его не было, не было нигде! И Ксанка не смогла сделать больше ни шагу, точно невидимая преграда выросла между ней и комнатой, где когда-то она росла, откуда уходил на войну отец, и в которой теперь (Ксанка ясно это поняла) не было ей места. И хоть ты залейся слезами, хоть разбей себе голову об стену, ничего уже не изменится — это тоже было ясно. И Ксанка не заплакала. Она молча повернулась и шагнула назад, в темную прихожую. Кое-как надела сапоги, натянула куртку. Наклонилась и взяла с подзеркальника маленький Вовкин грузовик — синий с отломанным кузовом и, как птенца, спрятала его под куртку. Пусть хоть он напоминает о брате! Плотно прикрыла за собой дверь квартиры. И бросилась по лестнице, прыгая через две ступеньки, туда — вниз, в снег, на зимний, светлый воздух. И только когда троллейбус мягко затормозил напротив училища, она вспомнила, что так и не зашла к Лизавете.
… .
Было очевидно, что когда-нибудь он настанет, этот долгожданный день концерта! И он настал! Но не было у Ксанки ни прежней радости, ни вдохновения! Не было сил радоваться! Тем более, концерт будет вечером, а до вечера еще надо дожить. Дожить среди людей, которые навсегда вычеркнули тебя из своей жизни! Девчонки быстро заправили кровати и гуськом потянулись на завтрак. В палате, кроме Ксанки (разглаживающей на синем застиранном покрывале последние складки) осталась лишь высокая, с русой косой, Настя Власова: она искала что-то в своей тумбочке. На Ксанку не смотрела.
-Слушай, Власова! — Ксанка сама удивилась, что решила заговорить с Настей, еще минуту назад она об этом не думала. — За что ты так ненавидишь меня?
Настя обернулась, быстро взглянула на Ксанку, и тут же отвела взгляд. На секунду Ксанке показалось даже, что Насте стало стыдно. Но это вряд ли…Тем более, что вот теперь, ничего не ответив, Власова продолжила рыться в тумбочке, не обращая внимания на Ксанку. Правильно, раз объявили бойкот, значит, разговаривать не будут, чего лезть-то? Ксанка уселась на только что заправленную кровать, широко расставив ноги и упершись кулаками в покрывало (увидела бы Карина упала бы в обморок! Или нет, пожалуй, сегодня простила бы — не стала б устраивать «разборку» перед концертом). Ладно…Ксанка, не торопясь, встала, принялась снова приглаживать постель. И тут Настька неожиданно заговорила. Сказала тихо и, в самом деле, как-то виновато:
-Потому что ты сама поступила не по -человечески! Ты ведь отбила чужого парня…Даша очень любит Славу…
И тут Ксанку словно прорвало… Конечно, не было никакого смысла так разоряться перед одной-единственной Власовой (кстати, не настаивающей на бойкоте!), но отмалчиваться сил тоже не было. И Ксанка уперла руки в боки. Зло прищурила глаза.
-Представь себе, и я люблю Славу! А твоя Даша ему не дает проходу с того самого дня, когда он появился в нашем классе…И ей, между прочим, почему-то никто не объявляет бойкот!
-А ну повтори, гадина, что ты сказала!- раздался откуда-то из за спины звонкий, негодующий голос. Ксанка обернулась. В дверях, оказывается, толпилось целое общество ( когда только успели подойти?): и вездесущая Зотова впереди посверкивает глазами-точками, и Мирзолыева, и Таська…А кричала, понятное дело, Дворянская — вон она, вся красная, торчит сбоку от Зотовой. Ксанка ожидала, что вот-вот всколыхнется в ней знакомое (ох, какое знакомое!) чувство страха и неуверенности. Но не всколыхнулось. И она, точно Одетта пред лицом темной силы, гордо вскинула голову.
-Ну и повторю…Ты просто мстишь мне за то, что я удачливее тебя! И за то, что Славик посвятил мне стихи! Мне, а не тебе!
Дашка стояла теперь в двух шагах от Ксанки и смотрела на нее так, будто вот-вот разорвет сопернице лицо, вцепится в волосы. Ксанка видела это — и чувствовала в себе готовность подраться с ней, подраться хоть с целым миром ради любви Славика Красовского, ради его прекрасных стихов! Но Даша не стала драться. Она села на аккуратно заправленную власовскую кровать и закрыла лицо руками. Ксанка растерянно смотрела на нее — плачущую, беспомощную. И в то же время возникло у Ксанки горькое и гордое чувство, что она все-таки победительница: одолела — и не кого-нибудь, а первую красавицу Дворянскую. В следующую минуту выяснилось, что гордится рано!
-А ну-ка, ты, Курица- Ряба! Топ-модель наша ражавая!- приблизившаяся Зотова, о которой Ксанка как-то и забыла во время разговора с Дворянской, сильно крутанула ей правую руку. Тотчас резкая боль пронзила все тело — такая боль, что светлая комната на мгновенье показалась совсем ночной и черной. Из этой жуткой темноты выплывали только маленькие, близко посаженные отвратительные зотовские глаза! Смотрели весело и с интересом: заплачет Ряба после первого удара или надо наподдать еще? Ксанка не заплакала. Она, наоборот, почувствовала, как холодное бешенство и отчаяние переполняют ее…Сколько это может продолжаться! Ведь Зотова-то издевается над ней не потому, что влюблена в Славика! И даже не потому, что Ксанка танцует сегодня Одетту! А по совсем другой, гнусной причине: ей, Зотовой, просто необходимо делать пакости, издеваться над кем-то слабым, не давать ему нормально жить! Необходимо так же, как нормальным людям необходимо дышать и есть! И если эта дрянь не получит сейчас отпора, то жизни Ксанке она не даст никогда, до самого выпуска! Ксанка медленно согнулась, все еще прижимая к животу, отчаянно болевшую руку. Господи, как же она будет сегодня танцевать! А, ладно…И, когда Зотова, приблизившись вплотную, занесла руку, чтобы вделать Ксанке по затылку, Ксанка резко распрямилась и двинула макушкой в жирный зотовский подбородок. Зотова отступила, схватилась за лицо. Изумленное «ах» пронеслось по палате — и тут же смолкло. Ксанка смотрела на тоненькую струйку крови, сочившуюся между зотовских пальцев. И вдруг уловила, что смотрят девчонки на нее с сочувствием. «Уверены, что Зотова меня убьет, — зло усмехнулась про себя Ксанка.- Как бы не так!»
Зотова, между тем, вытерла рукавом красной блузки окровавленный подбородок. Произнесла необычно длинную для себя фразу, в которой приличных слов было всего два — «Ряба» и «убью». И снова бросилась на Ксанку. Ксанка молотила изо всех сил и руками, и ногами, и даже зубами. Но, несмотря на это, Зотова здорово избила ее! И, вероятно, избила бы еще больше, если б кто-то из девчонок (кажется, Власова) сбегал за Кариной Тадиевной. Ни Ксанка, ни Зотова сперва не заметили влетевшей в палату Карины. Но, услышав ее злой и властный голос.
-Так…И что тут происходит? Зотова! — мигом отпрянули друг от друга и обалдело заморгали. Карина Тадиевна молча нагнулась, взяла Ксанку за рукав свитера, поднимая с пола. Ксанка с трудом встала. Ноги не слушались, голова гудела. Карина потянула ее за собой. Пришлось идти. Уже на пороге Карина обернулась и кивнула сидящей на полу Зотовой:
-С тобой я поговорю после! Возможно, поставлю вопрос на педсовете об исключении из училища!
Зотова заныла:
-А че? Эта Курица психопатка, она первая…
В коридоре, (показавшимся необычно темным после палаты) Ксанка потрогала лицо. На виске здоровая царапина, и на шее тоже царапина, а под глазом (ох, елки!) кажется, кровоподтек! Как теперь танцевать на концерте! Неужели…нет, нет, не надо, пожалуйста! Карина точно услышала ее мысли. Подвела к окну, развернула к свету. Полюбовалась минутку, вздохнула. И изрекла то же, что минуту тому назад подумала Ксанка:
-Ох, елки зеленые! И как же ты будешь танцевать на концерте? Это ж не Одетта, а прямо раненый партизан какой-то!
Она отстранила Ксанку, внимательно посмотрела ей в глаза. И Ксанка увидела, что Карина совсем не злится — глаза у нее грустные, яркие, красивые до ужаса. Она серьезно спросила:
-За что Зотова тебя била, Ксения?
Ксанка независимо пожала плечами. Ответила как-то по новому, почти небрежно:
-Я ее тоже била…В- общем, мы дрались, Карина Тадиевна…
Карина посмотрела куда-то в сторону. Поинтересовалась:
-А что, она тоже… ей нравится Слава?
Ксанка хмыкнула про себя: при чем здесь Славик-то? Стараясь казаться спокойной, разъяснила:
— Это мужчины раньше дрались на дуэлях из-за женщин! А мы дрались…ну, из- за несходства жизненных позиций!
Теперь вслух хмыкнула Карина.
-Молодец, понятно объяснила! А как я должна объяснять Евгении Михайловне, почему у меня балерина, танцующая Одетту, выглядит так, словно ее пытались загрызть тигры?
Она ткнула Ксанку между лопаток. Стараясь не засмеяться, Ксанка сказала просительно:
-Ну, Карина Тадиевна…Меня, можно сказать, и в самом деле пытались загрызть тигры…Тигры ведь не понимают, кто балерина, а кто нет… А…- Ксанка с надеждой уставилась на хореографиню.- Может, это можно как-то замазать…ну, кремом там, пудрой разной…Грим ведь все равно будем накладывать…
Карина кивнула.
-Попробуем! Она открыла воспитательскую, впихнула туда Ксанку. — Сейчас обработаю твои раны. Но до концерта будешь сидеть здесь, иначе опять с кем- нибудь подерешься…
Ксанка засмеялась, уворачиваясь от ватной палочки с зеленкой.
… .
Евгения Михайловна позаботилась на славу: и зал, и фойе (со специально подготовленной к этому дню художественной выставкой), да и все училище — все выглядело празднично, совсем по-новогоднему. В фойе (оттененном свежей хвоей и бесчисленными гирляндами) по такому случаю происходила совершенно немыслимая вещь — продавали мороженое (самое вкусное — клубничное в шоколаде!) и пирожки с печенью, капустой, ягодами, может быть, и еще какие-то — Ксанка определяла только издали, по запаху, потому что само собой подразумевалось, что все эти запрещенные балетом деликатесы предназначались исключительно для гостей. Впрочем, денег все равно ведь не было, да и, по правде говоря, Ксанка так волновалась перед выступлением, что сладостей особо не хотелось…Вот разве что мороженое! И она (уже наряженная в платье Одетты), нет-нет, да косилась завистливо в сторону проходящих в зал чьих-то нарядных мам, пап, бабушек, дедушек, братишек и сестренок, держащих в руке только что купленные вафельные стаканчики с недостижимым лакомством. Ксанка послонялась по фойе, поразглядывала концертные афиши (на одной из них были фотографии ее и Славика — когда это, интересно, успели их заснять то в костюмах? Неужто во время «генеральской» репетиции?). Но тут подбежала Карина в зеленом коротком платье, с встревоженным лицом и погнала Ксанку за кулисы. Мимоходом сжала ей руку: «Ты видела, какая красота? Не волнуйся, все будет прекрасно!»
Но многое из этой самой красоты — увешанный воздушными шарами и разноцветной мишурой зал, телекамеры рядом со сценой, и огромное скопление народу (в зале не было ни одного свободного места) Ксанка разглядела позже, когда сама вышла на сцену. А до этого вместе с другими знакомыми и незнакомыми юными артистами толкалась в «артистической» — крохотной комнатенке рядом со сценой. Один раз, правда, не удержалась — вышла тихонько и попыталась пробраться к сцене со стороны кулис, но ее в нескольких шагах от цели засекла ведущая завуч старших классов, которую почему-то девчонки из выпускного класса называли между собой по фамилии — «Клопова». Эта самая Клопова, тощая грымза в серебристом платье, бесцеремонно схватила Ксанку за руку и заверещала:. «Лисковая, твой выход в самом конце! Неужели нельзя было посмотреть программку? Вон там, на стене, висит расписание, кому и когда выходить…Иди и ознакомься!» Расписание! Да знает Ксанка, за кем им со Славиком выходить — за девятиклассниками в розовых костюмах, которые танцуют «вальс» из «Щелкунчика»! И вовсе не в конце их выход, а почти в самой середине — Клопова сама не знает, а орет. Но куда пропал Славик, не опоздал бы к выступлению! Славика нигде не было — он, кажется, даже и не заходил в «артистическую». Прочих Ксанкиных одноклассников не было тоже: они уже оттанцевали в самом начале концерта, веселой гурьбой вывалились в фойе, и теперь, вероятно, сидели в зале, уже в качестве зрителей. Выступили здорово — это Ксанка поняла по донесшемуся из зала гулу аплодисментов. Впрочем… какое ей дело до того, как выступили люди, ни один из которых (кроме трех ничего не подозревающих мальчишек) с ней не разговаривал? И как она, Ксанка, будет жить дальше, после концерта? Промелькнут новогодние каникулы (домой она, конечно, не поедет, останется в училище вместе еще с несколькими такими же мучениками из разных классов, которым, как и ей, некуда податься), а потом что? До окончания училища еще почти четыре года! А ты попробуй проживи эти четыре года среди тех, кто не считает тебя человеком! Когда рядом, через несколько кроватей от нее, стоит кровать Дашки Дворянской, а возле окна (привелигированное место!) спит Зотова, которая не делает Ксанке пакостей только во сне… Да и остальные тоже — чем они лучше-то? Ксанка смотрела перед собою невидящими глазами. И вздрогнула, когда над ухом раздался резкий визгливый голос. Клопова, ведущая! Ой, Господи!
-Лисковая! Где ты витаешь, сейчас ваш выход!
Ксанка обалдело завертела головой. Ну да, конечно, вон уже вбегают в артистическую девчонки в розовых костюмах: значит, «щелкунчики» отвыступали, и сейчас, действительно, ее выход. Ее и Славика! Но где же Славик? Клопова крепко ухватила Ксанку за руку и потащила за кулисы. За кулисами, в темном маленьком закутке, стоял Славик. Он здорово нервничал — это Ксанка заметила сразу. На его щеках появился какой-то странный румянец, руки то и дело теребили край воротника жабо. Увидев Ксанку, Славик все-таки слабо улыбнулся — видимо, через силу. Клопова уже выскочила к микрофону, что-то сказала там — зал в ответ разразился аплодисментами. И сделалось тихо. Так тихо, что, казалось, из мира вообще исчезли все звуки. И тишина эта длилась долго-долго. Может быть, секунды две. А потом…потом весь мир внезапно наполнился музыкой — волшебной чарующей музыкой Чайковского. Ксанка не помнила, как они со Славиком оказались на сцене. Ей вообще показалось, что нет никакой сцены и никакого зала. Вокруг была осенняя ночь – черная-пречерная, шуршащая камышами на колдовском озере. И волны озера — неспокойные ледяные валуны зловеще бились о каменистый берег. И среди этой жуткой холодной тьмы она, девушка-лебедь протягивала тонкие беззащитные руки крылья заблудившемуся на охоте Принцу. А Принц — высокий, беловолосый, с чуточку испуганным одухотворенным лицом — вдруг оказывался рядом с ней, близко-близко, брал ее за руки (при этом чуть-чуть пожимая пальцы). Какие холодные у Славика руки, какое милое, родное и вместе с тем чужое лицо! Точно он тоже видит перед собою не одноклассницу Ксанку, а заколдованную девушку-лебедя! Еще миг — и Славиковы руки крепко бережно обхватывают ее талию поднимают высоко- высоко, к самому краю рваных серых облаков, несущихся в этот час над угодьями колдуна. «Спаси, спаси и полюби меня!» — беззвучно шепчут Ксанкины
губы. Она не помнила, как оборвалась музыка. Как где-то далеко, внизу, загремели аплодисменты. И уже несколько человек прыгали возле сцены с букетами, а вон идут еще и еще… Сказка закончилась, пора было возвращаться…И Ксанка на ватных, усталых ногах подошла к краю сцены. Из-за яркого света лиц почти не было видно: казалось, букеты сами неизвестно откуда ложились к ней в руки. И это было продолжением сказки! Но вот бешеные хлопки и крики «браво», наконец, утихли. И Ксанка увидела, что на сцену поднимается Евгения Михайловна в синем шелковом платье, с огромным букетом лилий. Она положила цветы на рояль, взяла Ксанку и Славика за руки и подошла к микрофону. Какая большая и теплая у директрисы рука!
-Друзья мои! — торжественно произнесла Евгения Михайловна. — Вы, должно быть, сами убедились, что, благодаря нашим юным артистам, мы попали в настоящее царство юности и красоты. И я вам открою один секрет: мы с педагогом этих детей долго спорили по поводу танца Одетты и Принца. Суть нашего спора я раскрывать не стану, но Карина Тадиевна Абрамцева, несмотря на то, что и не во всем была согласна со мною, подготовила замечательный танец, который мы все сейчас видели. Спасибо огромное ей и нашим молодым талантам от всех нас!
В зале снова зааплодировали. Евгения Михайловна подождала, пока утихнут аплодисменты и взяла с рояля букет лилий.
-А теперь, друзья мои,- голос ее сделался хитроватым, — я передаю эти волшебные цветы нашему Принцу — Славе Красовскому. И пусть он подарит их самой красивой де…одним словом, пусть подарит той, которую он считает своей Принцессой.- она с улыбкой посмотрела на Славика с лилиями и Ксанку. Зал снова затих. «Все уверены, что он подарит цветы мне…- подумала Ксанка. А я…разве я не уверена в этом?»
Больше Ксанка не успела ничего сообразить. Славик сжал в руках букет и твердо шагнул к микрофону.
-Я хочу подарить эти цветы,- его голос стал твердым и даже немного дерзким,- самой красивой женщине в мире — Карине Тадиевне Абрамцевой!
Ксанке показалось, что сцена закачалась под ногами. Зал, кажется, ахнул от удивления. А, может быть, и не ахнул — это только ей так показалось, аплодисменты, во всяком случае, были громкими и продолжительными. Евгения Михайловна, едва заметно пожав плечами, взяла у Славика микрофон.
-Что ж, это очень приятно слышать! Но я хочу заметить: в нашем училище это не редкость! Наши ученики любят своих педагогов. Карина Тадиевна, прошу Вас на нашу сцену!
Ксанка упрямо смотрела теперь в пол. И только по усилившимся аплодисментам поняла, когда Карина взяла из рук Славика лилии.
… .
До самого конца Ксанка, ни жива ни мертва просидела в первом ряду. Перед ней мелькали вальсы, испанские танцы, пляски тореадоров, танец со смешным названием «Утиные истории» (его исполняли малыши-первогодки в ярко желтых шортиках и майках). Стучали пуанты, мелькали балетные туфельки, развевались юбки и ленты. Да, вот он балет во всей своей красе — лучше уж смотреть его с восьмого ряда, откуда не видно ни вспотевших, неумело загримированных лиц, ни страха в глазах из за неправильно выполненного «па», ни предательской «стрелки» на чулке. А, может быть, в жизни вообще все так устроено — красиво то, что не можешь разглядеть со всех сторон? Ксанка дернула плечом, чтобы прогнать эту дурацкую мысль. Нет, да нет же! Рядом с нами тоже много красивого и…красивых! Таких, как Славик! Она нисколько не обижалась на Славика за то, что он отдал цветы Карине: ну, подарил и подарил, что же здесь такого? В конце концов, ведь это Кариниными стараниями они оба только что так удачно выступили на этой сцене! Но…было что-то такое в его лице раскрасневшемся и дерзком когда он произнес эти слова «Самой красивой женщине в мире Карине Тадиевне!» С таким лицом не дарят цветы педагогу — это уж точно. Хотя…почему не дарят? А, может быть, Славик всегда дарит цветы с таким лицом? Но разве он не мог подарить этот чертов букет ей, Ксанке, ведь весь зал был уверен в то мгновенье, что Принц сейчас протянет сказочные белые лилии именно своей Одетте — и никому другому? Это было бы…ну вроде как продолжением роли, продолжением чудесной сумеречной сказки о первой любви! А Славик взял и перечеркнул своим нелепым поступком сказку, точно в зале в самом разгаре спектакля зажегся свет. Почему, зачем? Кажется, даже Евгения Михайловна, директриса, была недовольна этим — Ксанка отчетливо видела, как исчезла улыбка в директорских глазах…Ну, подарил бы Карине букет после концерта — вон их сколько, цветов-то! Непонятная, сердитая досада на Славика так овладела Ксанкой, что она даже не заметила, как закончился концерт. Просто услышала, что рядом задвигались стулья, посмотрела — а на сцене уже закрытый занавес. Как странно! Ксанка вздохнула. Хотела тоже встать — и не смогла: ее окружили сразу человек двадцать — и ребят, и взрослых.
-Ксения, какая ты молодец! Мне бы так танцевать!
— Ксюшенька, это просто великолепно, ты будешь великой балериной, я уверена!
— Ксения, можно твой телефончик? У моего сына в каникулы день рожденья, и я хочу тебя пригласить! Сын такой одаренный мальчик, играет на скрипке, вы подружитесь — я не сомневаюсь в этом…
-Поздравляю! Ты ведь у Карины Тадиевны учишься? Я тоже у нее учился, будем знакомы, меня зовут…
— Ксения, добрый день, я из газеты «Вечерняя Уфа», восхищена Вашим талантом…
Поздравления, улыбки, фотовспышки так и мелькали вокруг обалдевшей Ксанки, не давая даже подняться со стула. Ксанка тоже улыбалась в ответ. По крайней мере, пыталась улыбаться. «А ведь Славик говорил, что я- самая красивая в училище» — неожиданно мелькнуло у нее в памяти. Что ж, довольно с нее этих дурацких восторгов! Нужно немедленно найти Славика! Рассказать о блокноте — это во-первых. Ну и…спросить, чего это он букет отдал Карине, зачем? Хотя…насчет букета спрашивать неприлично, но, может быть, Славик сам захочет рассказать, зачем он подарил цветы Карине, а не Ксанке? А, если и не захочет рассказать, то все равно…просто хоть увидеть его еще раз в костюме Принца, пока он не переоделся! Ксанка стремительно вскочила. Раздвинула руками толпу. На ходу бросая «извините» да «я спешу», бросилась к выходу. Вылетела в шумное, пахнущее цветами и шоколадом фойе — быстрее надо, а то опять окружат — и вырывайся тогда! Как много вокруг народу — и своих, и чужих! Куда бежать-то, где искать Славика? Не заорешь же на все училище: «Внимание! Одетта ищет принца!» Ксанка на бегу озиралась кругом: пойди отыщи кого-нибудь в такой толпе!
И вдруг неожиданно наткнулась на Пашку Первинкина. Именно наткнулась — влетела на бегу в его широкую спину, даже несколько шерстинок Пашкиного серого свитера попали в рот. Пашка смотрел картины, расставленные около стен, и с удовольствием облизывал какую-то розовую палочку. Неужели мороженое? Ай да Пашка!
-Первинкин!- Ксанка изумилась своему голосу: настолько он казался слабым и хриплым, точно во время ангины. — Послушай, Первинкин!
Пашка неторопливо обернулся. В руках у него действительно было мороженое — эскимо с клубничным вареньем. Это надо же: вот так, в открытую, бродить по фойе и лопать мороженое! Да если увидит кто-то из руководства, костей не соберешь, все же знают: балет и калорийные лакомства, вроде эскимо, несовместимы. Но Первинкин есть Первинкин — для него ведь не существует общепризнанных правил! И, обернувшись на Ксанкин голос, Пашка заулыбался и вытер сливочную каплю с круглого подбородка.
-А-а-а, Одетта! Ну, я тебе скажу, молотки вы с Красовским, круто отплясывали! Я, признаться, когда смотрел, чуть слезу не пустил от восторга…Горжусь, горжусь…можно Вашу ручку?
И, раньше, чем Ксанка успела что-либо сообразить, неутомимый Пашка церемонно взял Ксанкину руку и поцеловал ее. Ксанка лишь слабо улыбнулась: вот и поговори с таким на серьезные темы! Но выхода не было.
-Слушай, Первинкин! Мне надо поговорить…наедине.- сказала — и сама испугалась своих слов. Пашка, кажется, ничуть не удивился. Отправил в рот расползающийся остаток эскимо.
-Наедине? Ну, давай уединимся, что ж с тобой делать? Пойдем!
Он уверенно вышел из фойе, свернул на лестницу. Ксанка едва поспевала за ним. Вниз, под лестницу первого этажа вела зарешеченная дверь. Пашка, оглянувшись по сторонам, достал из кармана какой-то здоровенный гвоздь, поковырял в замке. И только тогда обернулся к Ксанке, открыл перед нею дверь. Ксанка робко стала спускаться в темноту. Пашка шел теперь сзади, говорил:
— Осторожнее, а то ноги переломаешь! Так, теперь направо, там будет скамейка.
Ксанка повернула направо, и буквально влетела коленками в эту самую скамейку — так было темно.
Пашка неторопливо нащупал что-то в углу. Через несколько мгновений вспыхнула свеча в закопченной банке. Первинкин уселся рядом с Ксанкой, свечу приладил посередине скамьи. Заметив удивленный Ксанкин взгляд, пояснил:
-Это мы с ребятами организовали уголок отдыха. Ну, чтоб покурить, и вообще…Смотри, не трепись только…
Ксанка поежилась: здесь было холодно. Или это кажется от волнения?
-Паша!- было совсем неясно, как начинать разговор. — А…Слава тоже курит?
Пашка усмехнулся, поправляя свечу в банке.
-Так ты для этого меня сюда вызвала? Чтобы потрепаться о Красовском? Нет, Славка не курит…Баловался, наверное, когда -то, в молодые годы. — он искоса взглянул на Ксанку.
-А я ведь догадываюсь, для чего ты меня позвала…
Она поежилась. Глупо спросила:
-Для чего?
Пашка посмотрел на нее без улыбки, в упор.
-Слушай, Лисковая! Давай начистоту: ты хочешь вернуть Красовскому похищенный блокнот и не знаешь, как это сделать? А совесть тебя мучает…Так ведь?
Потрясенная этими идиотскими словами, Ксанка молчала. Хотя, впрочем…она же и правда хочет вернуть блокнот! Не дождавшись ответа, Пашка продолжал:
-Мы ведь знаем, что блокнот у тебя…Агентурная сеть доложила. Только вот не понимаю я вас, девчонок…Пашка закинул ногу на ногу и принялся завязывать шнурок на ботинке.- Зачем было тырить у человека стихи?
Ксанка почувствовала злость. Ах, они все знают? Ну и хорошо! Она встала со скамейки. Посмотрела на Пашку пристально.
-Я не брала блокнот. Его украли…украла…другая девушка. А я…дралась за него с Зотовой. И еще раньше, до того, мне ставили ногу на позвоночник, а потом объявили бойкот, всей палатой. Потому что та девчонка — она завидовала, ведь Славик посвятил стихи мне, а не ей! Они читали их вслух и издевались, а я…Я могу вернуть блокнот хоть сегодня…Только…за что еще вы со Славиком считаете меня воровкой?
Пашка, открыв рот, изумленно смотрел на нее. «Ждет, что я заплачу! — подумала Ксанка. Как же, фиг!» Пашка встал. Попытался усадить Ксанку.
-Офигеть! Ну и дела! Во дают девки! Ты сядь…Ксения…ну, пожалуйста, сядь! Ничего я такого не думаю, честное слово!
Ксанка молча села. Пашка схватился обеими руками за голову.
-Ужас какой! Идиотки эти…Слушай, а почему ты Славке- то ничего не рассказала? Уж мы вдвоем как-нибудь защитили бы тебя!
Внутри у Ксанки всколыхнулось что-то вроде теплого чувства к Пашке за его слова. Но тут же погасло. Уж слишком страшными и одинокими были эти недавние дни, эти бессонные ночи!
-Я пыталась поговорить со Славиком все это время, — глухо сказала она.- Но он…не до меня ему было, в-общем. — Ксанка вздохнула, перебарывая подступившую горечь:
— Карина позовет — он и бежит!
Пашка смотрел перед собой, то и дело качая большой, нестриженой головой.
-Нет, ну ничего себе, а? Еще Карина эта…сто лет в обед, а туда же! Угораздило же Красовского…Ты прости нас, Ксения…- он посмотрел просительно и даже как-то жалобно. Ксанка слабо улыбнулась, услышав это «нас». Ну разве она может сердиться на Славика?
-Да не сержусь я, Пашка…Ни на кого не сержусь…Наоборот, я все эти дни…ну, даже счастлива была, что страдаю за любимого человека. Он мне стихи посвятил, а я…Такие стихи никому из них не посвящали!
Пашка вдруг напрягся, быстро посмотрел на нее.
-Какие стихи?
Ксанка ласково вздохнула, вспомнив давно заученные наизусть строки.
-Ну ты знаешь, наверное…Вот эти, где…
Такой Вас видел мир спросонок,
Мир равнодушный и ничей.
Рыжеволосой, точно львенок,
И беззащитной, как ручей.
И слезы на глазах стояли
От тьмы, мороза и пурги…
Помрачневший Пашка неожиданно перебил ее:
-Не надо, я помню это стихотворение. А…а почему ты решила, что это тебе?
Ксанка усмехнулась:
-Там в посвящении указано, что мне. «Посвящается К.» Ни слова не говоря, Пашка поднялся со скамьи. Встал перед Ксанкой. Сказал, глядя в пол:
-Ты хорошая девчонка, Ксения! Другой бы я наплел с три короба, но такую, как ты, обманывать грех. Эти стихи он посвятил Карине. Красовский давно влюблен в нее, она раньше, когда еще была балериной, дружила со Славкиной матерью…Наверное, с тех самых пор…Хотя точно я не знаю. — Пашка снова сел рядом, не глядя на Ксанку.
Ксанка съежилась, как будто какая-то незримая тяжесть придавила ее. Тяжесть эта была куда более невыносимая, чем зотовский ботинок на спине. Ничего изменить не представлялось возможным. «Тук, тук, тук» — быстро стучало в висках. Ну правильно, какая же она дура, просто идиотка! «Посвящается К.»…Как будто, кроме Ксанкиного имени, нет больше женских имен, начинающихся на букву «К»! Но ведь Славик говорил, что они друзья, а теперь…И ведь не только Ксанка обманулась этим посвящением! Вон как взъелась Дворянская…и остальные. А, может быть, это шутка? Ну, просто очередная Пашкина шутка…
-Первинкин…- тихо, одними губами, произнесла Ксанка. — А…ты не пошутил? Ты знаешь точно? Славик мне говорил, что мы друзья…
Пашка пожал плечами. Сказал сурово:
-Ну и что? Мы ведь с ним тоже друзья, и мне он стихов не посвящает. А про это стихотворение я наверняка знаю, что оно Карине. Славка еще его хотел ей в почтовый ящик подбросить. Может, и подбросил, если помнил наизусть. Блокнот- то пропал!
Все! Надежды больше не было! Ни на грош! Потрясенная своим горем, Ксанка даже не заметила, что дверь сверху заскрипела. Раздался знакомый (ох, какой знакомый!) голос:
-Пашка! Ты здесь что ли торчишь?
Первинкин не отозвался. И, пару секунд спустя, в дымном мареве теней, блуждающих по стенам в неровном свете свечи, появился Славик. Он был по- прежнему в костюме Принца. Светлая прядь прилипла к вспотевшему лбу. Ксанка, вяло взглянув на него, тут же отвела взгляд. А Славик несколько секунд молчал изумленно: видимо, меньше всего ожидал увидеть здесь Ксанку. Потом присвистнул. Сказал дурашливо:
А-а, вот оно что! Первинкин, как ты посмел! Утащил мою Одетту под лестницу, поешь ей тут серенады, а ее, между прочим, по всему училищу разыскивала Карина. Она что-то хотела сказать важное, — весело объяснил Славик. — Но торопилась домой, кажется, ушла уже…Главное, Одетта исчезла без следа, а я там отдувался перед журналистами. Но главное,- голос Славика сделался торжественным,- самое главное, что нас с тобой приглашают выступить в Москве, в Московском хореографическом училище. И, поскольку ни Ксанка, ни Пашка ни единым жестом не отреагировали на его слова, принялся объяснять:
-Оказывается, на концерте присутствовала директор московского училища. И пришла в буйный восторг от нашего танца, вот. Ну и заявила, что, в целях укрепления дружбы между учебными заведениями, и все такое, хочет, чтобы мы…Слушайте, да что вы оба, в рот воды набрали что ли? Или я и вправду помешал романтической беседе?
Ксанка резко вскочила. Бросилась к лестнице: не было больше сил выносить все это! Краем уха она слышала, как Пашка тоже поднялся. И сказал негромко и очень резко:
— Идиот ты, Красовский!
… .
Как тяжело и неудобно, оказывается, бежать по коридору в концертных балетных туфельках! Это танцевать в них здорово — порхать по сцене, испытывая внутри легкость и гармонию. А сейчас внутри Ксанки, наоборот, была тяжесть — огромная, давящая. Как Карина могла? Она же знала обо всем! Знала — и ничего не сказала Ксанке! Быстрее, быстрее!
-Ксения, это было прекрасно! Я Вас поздравляю, поздравляю! — незнакомая расфуфыренная тетка схватила Ксанку за руку и принялась трясти так, точно Ксанка была ее родственницей, найденной через несколько лет напряженных и безуспешных поисков. Ксанка, глядя на тетку невидящими глазами, вырвала руку. Бросила:
-Я спешу, извините!
Жутко некрасиво, конечно, но что делать? Ксанка уже домчалась до вестибюля, но тут ее поджидала новая напасть — директриса Евгения Михайловна давала интервью перед здоровенной телекамерой: с улыбкой что-то рассказывала молодому, долговязому журналисту в джинсовой куртке. Ксанка попыталась, было, незаметно проскользнуть к двери, но директриса все-таки заметила ее и проворно схватила за руку.
-Вот! Это Ксения Лисковая, блиставшая сегодня на сцене нашего училища в роли Одетты! Телезрители могли убедиться сами, какие талантливые у нас ученики! А теперь пусть Ксения расскажет нам…Ксения, ты куда? Ксения! -
Последние слова директриса выкрикнула растерянно, глядя на удаляющуюся Ксанкину спину. Пусть телезрители убеждаются в чем угодно, но ей, Ксанке, сейчас не до съемок, и вообще на все наплевать, по большому счету. Если все так случилось, то и…
Ксанка быстро открыла тяжелую входную дверь. Зимний вечерний воздух моментально вцепился в оголенные руки и спину. В открытые балетные туфельки тотчас набился мокрый снег, ну и что? Ксанка даже сперва не обратила внимания, когда кто-то крепко схватил ее чуть повыше локтя. Обернулась и увидела Генчика. Тоже раздетого, без куртки и шапки. С цветами в руках.
-Ксана, ты куда? Ты почему в одном платье пошла на улицу? Я тебя искал- искал…Вот! — и возле Ксанкиного лица оказался букет лилий. Большой, еще больше того, что Славик подарил на концерте Карине. Господи, лилии и лилии…Да что они все — сговорились, что ли? Генчик смотрел взволнованно, с ожиданием. Был он сегодня в белой рубашке и черных, новеньких джинсах. Больше всего на свете Ксанке хотелось бросить проклятые цветы на пол. Закричать: «Я не могу видеть лилий! Я ненавижу все лилии в мире!» Но Генчик продолжал держать букет возле ее лица. И смуглые щеки его были красными от волнения. Тогда Ксанка пересилила себя. Взяла цветы. Слабо улыбнулась Генке и благодарно кивнула головой. Все, бежать, бежать отсюда! Теперь можно… Ксанка повернулась и побежала.
-Ксана!- закричал вслед Генчик.- Ксана, тебя там твоя мама ищет! Подожди минуту! Ну, Ксанка!
Значит, мама была на концерте? Откуда она узнала? А, ладно…
Ксанка не остановилась. Зато то и дело останавливались прохожие, охали, ахали, крутили пальцем у виска. Оно и понятно: не каждый день ведь увидишь девчонку в балетном наряде, бегущую по декабрьской улице. Остановилась она только в пустынном дворе, возле каменной девочки. Девочка по-прежнему смотрела на замерзший пруд, грустно смотрела. На ее босых ногах и тоненьких детских плечах лежал снег. Ксанка улыбнулась ей, словно знакомой. Вот она, Славкина Садако! А сам Славик…как невозвратно далеко теперь Славик! Ксанка помедлила минутку. Прислонилась лбом к холодному плечу. Сказала, как когда-то отцу на портрете: «Только ты не бросай меня, ладно? Не бросишь?» Ксанка посмотрела на Садако строго и требовательно, точно на сестру. Каменная Садако все так же глядела в сторону. Но Ксанке почудилась в уголках ее рта ободряющая улыбка. Она засмеялась и погладила девочку по босой ножке. И побежала дальше: надо было спешить.
… .
Дашу ничто не радовало: ни удачное выступление на концерте, ни то, что на концерт пришли мама, папа и даже Муртазка. Не обрадовали ее, если честно, даже огромные букеты красных и розовых роз, при всех подаренные ей папой и Муртазом. Вот если бы эти цветы подарил ей… ах, хватит уже об этом! Иначе можно совсем рехнуться!
После концерта Даша сразу поднялась в комнату, переоделась в будничную зеленую толстовку и черные брюки – ну не было у нее радостного настроения, что поделаешь-то! И рассеянно сказала папе (он уже стоял возле Карины Тадиевны и спрашивал, «нельзя ли увети Дашурочку домой сразу после выступления»), что приедет домой позже –ее проводит Муртаз.
Даша и сама не знала, почему она не уехала вместе с родителями. Просто… то ли хотелось еще раз увидеть Славу в костюме Принца, то ли… поболтать один на один с Муртазкой – он здорово вырос и был уже на голову выше ее папы. Чернявый, худощавый, стройный – все девчонки разинули рты, когда увидели ее прогуливающейся под руку по фойе с таким парнем! Даже у Ленки Зотовой глаза округлились, даже Настя Власова (а уж эту-то ничего, кроме умных книжек, не интересует) остановилась пораженная. Что ж, пусть все увидят, что она, Даша, счастлива и довольна жизнью, а на всяких там… балетных мальчиков –ноль внимания, фунт презрения!
И она бродила с Муртазкой по коридорам училища, рассказывала анекдоты и смешные случаи – и сама смеялась. Муртаз все больше молчал, думал о чем-то своем. Наконец, Даше надоело его молчание: вон у нее на душе камень, а она и то не молчит, а пытается веселиться.
— Муртаз! Ты что, не хочешь разговаривать со мной? – Даша уселась на подоконник в пустынном коридоре второго этажа и откинула назад распущенные по плечам волосы.
— Даша!- Муртаз остановился рядом и решительно посмотрел ей в глаза. – Я хотел сказать… я больше не могу без тебя! В-общем, я… я предлагаю тебе руку и сердце!
— Ты с ума сошел?- Даша тихонько засмеялась. –Ну кто в четырнадцать лет женится? У нас даже заявления в ЗАГСе не примут!
(Господи, как будто если б их приняли, дело обстояло бы лучше! Она, Даша, ведь так ошарашена этим предложением! Она вовсе не знает, хочет ли выйти замуж за Муртаза!)
Муртазка взял ее за руку.
— Сейчас не примут, конечно! А через четыре года – примут. Я к тому времени поступлю в институт, найду работу. Ты –окончишь свое училище. Я просто хочу, чтоб ты знала…
Какие горячие у Муртазки пальцы! Какой он милый, стеснительный! Подумать только, делает ей предложение! Никому из девчонок (Даша точно знает) еще не делали предложений, даже Лисковой! И Даша засмеялась, довольная.
Муртаз пытливо заглянул ей в лицо.
— Ты согласна, Даша?
Даша вздохнула и осторожно вынула свою руку из Муртазкиной. Ответить «да»? И пусть все девчонки завидуют ей, и пусть Слава узнает, что она теперь – невеста другого, и мучается, жалеет обо всем! Но… разве одного этого достаточно, чтобы обещать парню стать его женой? Ксанка Лисковая бы никогда не ответила «да» просто из тщеславия! Черт возьми, опять лезет в голову Лисковая!
Даша сказала тихо, почти жалобно:
— Не знаю, Муртаз! Ох, не знаю я…
И добавила:
— Ты не обижайся на меня! У нас ведь еще будет время… подумать обо всем!
Они вышли на улицу, и Даша увидела, что в парке возле училища на ветвях лип и берез горят цветные огоньки-гирлянды. Когда их только успели повесить – уму непостижимо! И падал снег –пушистый, мягкий, точно шерстка белого котенка. Они шли по этому чистому, новорожденному снегу –и болтали обо всем на свете. Об учебе, о Муртазкиных самолетах, о Дашином выступлении на концерте. И о том, что в кинотеатре «Победа», что напротив дома, идет замечательный фильм «Приключения Оливера Твиста», на который надо будет обязательно сходить во время каникул.
« У нас еще будет время» — опять подумала Даша. И вновь почувствовала, как Муртаз нежно и крепко взял ее за руку.
… .
Перед Карининой дверью Ксанка остановилась. Балетки насквозь промокли от снега, и ноги неприятно ныли, а вот тело в легоньком платьице, кажется, и не замерзло вовсе. Ну, ладно, чего ждать-то? Раз Карина ушла домой, значит, она наверняка сейчас тут, за этой самой коричневой дверью. И Ксанка нажала на звонок. Раз нажала, другой, третий. И случилось то, чего должно было случиться — дверь распахнулась — и она увидела Карину Тадиевну. Карина была в своем приталенном коротком зеленом платье — видать, не успела еще переодеться после концерта, в очках. Поверх этих самых очков она и смотрела теперь на Ксанку — смотрела, как показалось Ксанке, мрачно,
с неудовольствием. А, наплевать! И Ксанка сделала то, что собиралась — выкрикнула Карине в лицо те слова боли и отчаяния, которые заготовила по дороге. Она смотрела в такое родное прежде и такое ненавистное теперь красивое неподвижное лицо. Карина молчала, смотрела на Ксанку. Медленно сняла очки. И Ксанка вдруг увидела, что лицо у нее совсем не такое загадочное, каким казалось раньше — просто лицо и лицо немолодой женщины, разве что хорошо и умело накрашенное.
-Входи, Ксения! Я знала, что ты придешь…- тихо, одними губами, сказала Карина.
Ксанка пожала плечами: входить в дом к Карине — зачем это теперь? Но Карина, без лишних слов, схватила ее за локоть и втащила в квартиру.
-Проходи в комнату, там тебя ждут! — не глядя на Ксанку, проговорила Карина. -Да постой, нет, постой, сядь!
Обессиленная Ксанка опустилась на подзеркальник. Кто ее может ждать у Карины? Опять какой-нибудь восторженный журналист? Или, может быть….Хотя какая разница? Если Славик у Карины, то прибежал-то он к Карине, а не к ней! Карина, между тем, присела перед Ксанкой на корточки.
-Давай ногу!
И, поскольку она не двигалась, сама поочередно стащила с нее мокрые балетки. Ксанка опустила на пол босые ноги — какой теплый был паркет в прихожей! Тепло побежало тоненькой струйкой по измученным ступням — и тут же ее неодолимо потянуло в сон. Руки и ноги сделались какими-то ватными, неживыми, точно принадлежали не Ксанке, а кому-то другому. Ксанка почувствовала, что проваливается в сладкую дремоту, и ничего поделать с этим нельзя, хоть ты умри. Ей снова то ли приснилось, то ли почудилось, что она идет по большому, сырому лугу. Нет, не идет, а лежит в траве раненая — черный пулеметчик дал по ней очередь, и теперь Ксанке не встать. Где-то рядом с головой стрекочут кузнечики, в ноздри ударяет запах полыни. Легкое, горячее дыхание обжигает лицо. Ксанка с трудом открывает глаза. Над ней на корточках сидит девочка. Садако! Она начинает тормошить Ксанку за руку:
-Вставай скорее!
-Уходи! кричит Ксанка. — Он скоро вернется…
И не слышит своего голоса. Зато слышит другой голос:
-Ксюшка!
Ксанка вздрагивает и открывает глаза. Нет никакой Садако и никакого луга. Тускло светит лампочка под потолком Карининой прихожей. И над Ксанкой склоняется самое лучшее в мире лицо со шрамиком над правой бровью…
-Папа! — и весь мир, с заснеженными улицами и только-только начинающими зажигаться окнами, потонул в Ксанкином крике.
… .
Каким неожиданным и бесконечным бывает счастье! Они втроем — заметно поседевший отец с сияющей, все еще не до конца пришедшей в себя Ксанкой и Карина — сидели на маленькой кухне с белыми занавесками. Отец вспоминал, рассказывал:
— Я был тяжело контужен во время одного боя, попал в плен. Пробыл там около года — думал, не выживу. Работа непосильная, да еще контузия сказывалась – в- общем, худо бы пришлось, если б… Освободили нас случайно: рядом с поселком, где содержались пленные, выходила из окружения какая-то наша часть. На нас наткнулись, бой завязался…чудо, в общем. Отец тихонько откашливается и достает папиросы.
-Вы разрешите, Карина Тадиевна?
Карина молча кивает и подвигает пепельницу. Отец закурил, почему-то виновато посмотрел на Ксанку.
-Вы продолжайте, Алексей Андреевич! — спокойно говорит Карина.- Дочь очень ждала Вас.
И отец продолжает:
-Когда вышел из плена, прямиком попал в госпиталь, в Волгограде. Оттуда сразу же начал писать в Уфу жене. Она не отвечала. И только потом уже…- отцовский голос становится тихим, почти неслышным, — потом уже написал мне один товарищ. Написал, что…заходил к ней, узнать как и что. А она сообщила, что, оказывается, давно не ждет меня и собирается замуж.
Карина слушала внимательно, склонив голову к левому плечу.
-Алексей Андреевич! А почему Вы не пытались все эти годы встретиться со своей дочерью?
Отец низко склонил голову.
-Я очень хотел увидеться с дочерью…с тобой, Ксюшка! Но мама была категорически против, она сказала, что у нее прекрасный новый муж, которого ты зовешь папой…
-Это неправда!- вскинулась Ксанка.
Отец внимательно посмотрел на нее и кивнул.
-Я узнал о том, что все это неправда лишь после того, как получил письмо от твоей учительницы…от Вас, Карина Тадиевна. А до этого…я много раз отправлял переводом деньги, но они неизменно приходили обратно.
Ксанка не верила своим ушам. Вот оно что, оказывается! Значит, это Карина разыскала папу. И, если бы не она, может, Ксанка так никогда бы и не узнала, что отец жив! Какая же Карина умница, какая молодчина! А она, Ксанка, наговорила ей сегодня кучу гадостей…из-за Славика! И тогда Ксанка отодвинулась на минуту от отца. Взяла Каринину руку и прижала ее к пылающей щеке.
-Карина Тадиевна! Простите меня, если сможете…- голос предательски задрожал, она всхлипнула. И тут же почувствовала, как Каринина маленькая рука мягко провела по ее волосам. Отец встревожился.
-Что случилось? Ксюша!
Карина усмехнулась.
-Ничего особенного, не волнуйтесь… У нас тут свои дела, мы обе немножко перенервничали, ну и…
Отец снова обнял Ксанку, прижал ее к себе. От его синей рубашки пахло табаком и каким-то мужским одеколоном.
-Да…это понятно! Карина Тадиевна говорила, что ты сегодня на концерте танцевала Одетту…Это такая роль! Похоже, ты стала настоящей балериной, малыш!
Ксанка вопросительно посмотрела на Карину счастливыми, сияющими глазами. Это уж ей одной судить, стала ли Ксанка настоящей балериной! Карина Тадиевна сняла очки, суетливо протерла глаза. Закивала.
-И очень даже неплохой балериной, Алексей Андреевич! Весьма и весьма! Разумеется, надо еще учиться, и тогда…
-Я подумал… глухо сказал отец. Я вот о чем подумал: Ксюша, а, может быть, ты переедешь ко мне в Москву? У меня там двухкомнатная квартира хорошая, просторная, только тяжко в ней одному-то! Особенно теперь, когда я знаю, что моей дочке тоже приходится так несладко…Будешь ходить в московскую школу. А балетом ведь можно заниматься и в Москве!
У Ксанки перехватило дыхание. Уехать! Отсюда! С папой! Какое счастье!
«А мама? — спросил откуда-то из глубины души слабенький внутренний голос. Как она останется тут одна, с маленьким Вовчиком, с пьющим отчимом? А Славик?»
Карина, между тем, заговорила энергично и уверенно:
-Вот-вот, Алексей Андреевич! Собственно, с балетной школой никаких проблем не будет. Сегодня на концерте присутствовала Мария Семеновна Вилькицкая, это директор Московского хореографического училища при Большом Театре и давняя подруга нашей Евгении Михайловны. Она осталась очень довольна выступлением Ксении. Настолько довольна, что спросила у нашего директора:
« Почему такую талантливую девочку не посылают учиться к нам в Москву?» Я очень надеюсь, что Евгения Михайловна уладит этот вопрос, если появится необходимость. А она, судя по всему, уже появилась. Я думаю, Ксению без труда примут в училище Большого театра. — она перевела взгляд на Ксанку и неожиданно улыбнулась.
-Мне, понятно, будет очень жалко расстаться с тобой, Ксения! Но ведь ты будешь у нас частым гостем, правда?
-Конечно, буду! — растерянно ответила ошеломленная известием Ксанка. — У меня ведь здесь мама…
И тут же содрогнулась от непонятно откуда взявшейся тревоги. Действительно, как оставить маму? И Вовчика?
Отец, кажется, понял, о чем думает дочь. Сказал быстро и твердо:
-Конечно, малыш! Ты права. Мы будем приезжать.- Он помолчал минуту и добавил: — Так часто, как ты этого захочешь.
Длинный-длинный звонок в дверь заставил всех троих вздрогнуть от неожиданности. Карина, покачав головой, торопливо вышла в прихожую. И тут же в дом вплыло много-много голосов — таких знакомых! Они окутали душу мягким и добрым теплом. Все, как один, голоса были встревоженные, все говорили, перебивая друг друга. Вот мамин голос — самый тревожный из всех, вот голос Славика — звонкий и мелодичный, вот тонкий голос Генчика. А вот перебивает всех самоуверенный, ломающийся бас Пашки Первинкина. И, наконец, все голоса пересилил красивый голос Насти Власовой:
-Карина Тадиевна, мы искали Ксению всюду. Мы все очень переживаем, и поэтому пришли к Вам.
Тогда Ксанка вскочила. И выбежала в прихожую. Поймала глазами испуганный взгляд мамы, успокаивающе улыбнулась в ответ. Как хорошо, что все они есть, что они пришли сюда и нашли ее здесь, у Карины. Ведь радость, как и горе, лучше переживать, когда рядом с тобой хорошие верные люди!
… .
Неделю спустя, Ксанка с отцом стояли на вокзальной площади, рядом с поездом «Уфа — Москва». Ксанка беспокойно поглядывала в ту сторону, откуда к поезду пестрой толпой подходили пассажиры и провожающие: мама обещала приехать проводить их. Вдруг она опоздает? Или вдруг что-нибудь случится в последний момент? Уже приехали Настя Власова и Генчик Дурнаво (Ксанка различила вдали их быстро идущие фигурки), а мамы все не было и не было. Славика не было тоже. И Ксанка знала: Славика не будет. Правда, перед самым Ксанкиным отъездом в Москву, он тоже по-рыцарски предложил ее проводить, помочь дотащить вещи. Но Ксанка отказалась наотрез. Во-первых, вещей у них с папой совсем немного – всего-то два чемодана, а, во-вторых, ни к чему было затягивать расставание. Что ни говори, у них у обоих впереди длинная интересная жизнь новые встречи, новые друзья, новые поклонники. Очень больно, конечно, что в жизни оказалось им со Славиком не по пути…Но тут уж ничего, как видно, не поделаешь, такая судьба… Подбежали запыхавшиеся Генчик и Настя. Оба суетливо, наперебой, заговорили:
-Привет!
-Привет, Ксения! А мы так боялись опоздать, троллейбуса долго не было, ну и вот…
-Ксана, а Карина тебе передавала привет…Как приедешь, сразу напиши ей! И нам с Настей! Ой, Алексей Андреевич, здрасте!
-Ксения, ты скажи там девчонкам и ребятам из Большого — будем налаживать междугоронюю дружбу. Пусть летом приезжают к нам на фестиваль!
-Слушай, Ксан! А, может быть, можно как-нибудь…ну не уезжать, а? Я тут свихнусь…- черноглазый Генчик, в расстегнутой зеленой куртке, проговорил эти слова печально и по-ребячьи надул губы. Все трое — Ксанка, Настя и папа — засмеялись.
Ксанка нащупала в кармане куртки блокнот. В нем адреса, много адресов. Только бы не потерять их, не растерять в жизни друзей! Ведь пропадет блокнот — могут пропасть без следа Карина, Настя, Лизавета, Пашка…В этом мире так все зыбко! Только вот Генчик ни за что не пропадет: он, если надо будет, притопает пешком в Москву и отыщет там Ксанку. Ксанка вздохнула и задумалась.
-Ты чего, Ксения?- забеспокоилась Настя.- Жалко уезжать, да?
Ксанка вытащила руку из кармана.
-Да я волнуюсь, что мамы долго нет. Вон уже скоро отправление…
-Через пятнадцать минут…- уточнил Генчик, взглянув на часы (для чего ему пришлось задрать рукав длинной, не по росту, куртки). Папа, услышав про пятнадцать минут, осторожно сказал Ксанке:
-Ксюш! Может, мы с Геной занесем в купе вещи? А вы с Настей пока подождете маму?
Ксанка хмуро кивнула. Конечно, раз до отхода поезда пятнадцать минут, нужно отыскать свое купе и занести вещи, ничего не поделаешь. Но не может же мама вообще не прийти провожать Ксанку! В тот день, дома у Карины, они так долго разговаривали! Папа, правда, вскоре простился и ушел: ему нужно было срочно встретиться с кем-то в местной военной части. Или просто не знал, о чем разговаривать с мамой? А мама всхлипывала и гладила дочку по голове — то снова и снова просила прощения за портрет и за отца, то восхищалась концертом. И почти всю каникулярную неделю Ксанка провела дома, то есть у мамы и отчима, не забывая, разумеется, постоянно навещать отца в гостинице. И мама хотя и с трудом, но согласилась отпустить дочь в Москву — ради ее балетной карьеры и громкого будущего. И вот теперь…
Настя вытащила что-то из кармана, тронула Ксанку за рукав куртки.
-Ксения! А Красовский тут просил тебе передать…
Ксанка вздрогнула и посмотрела. На Настиной ладони лежал бумажный журавлик. Две крупных снежинки опустились ему на крыло — а Ксанка и не заметила, что пошел густой, новогодний снег.
-Он сказал: на память…- хихикнула Настя.
Ксанка отвела взгляд.
-Не надо мне, Насть! — тихо сказала она. Забери и отдай обратно Славе!
-Обидится!- протянула Настя.- Человек старался — делал птичку, а ты даже не хочешь на нее смотреть…- она засмеялась, и Ксанка поняла, что Настя шутит.
А Ксанке было не до смеха: она вдруг почувствовала, как предательский комок снова подкатил к горлу. Журавлик! Девочка Садако! Вся эта бесконечная зима!
-Птицы не любят, когда на них смотрят! — хмуро проговорила она.- Птица должна летать…
Настя внимательно посмотрела на журавлика. Сказала нерешительно:
-А давай отпустим его на свободу!
Ксанка пристально взглянула на Настю. Потом на журавлика.
-Давай!
Ксанка осторожно взяла птицу из Настиных рук. Дождалась порыва ветра посильнее. И разжала ладонь. Журавлик полетел вместе с ветром, со снегом полетел вдоль зеленого московского поезда. Ксанка посмотрела ему вслед. И вдруг увидела, как по перрону бежит мама. Платок у нее сбился на плечи, снежок таял в растрепавшихся волосах. Вслед за мамой, с огромными сумками в руках, неслась Лизавета. Ксанка счастливо засмеялась и пошла им навстречу.