Город пропавших без вести

 
 
Город пропавших без вести
 
            В городе так мало улыбающихся лиц…Так мало тех, кто просто не вызывает раздражения. Я шла по дороге, не глядя на дорожные знаки, на светофоры и дома. Я шла прямо….
            Именно так было написано в том письме, что жирным шрифтом обозначилось в моем ящике.
 
            В сумке лежали сигареты, пара бутербродов и влажные салфетки. Еще фотография: мы на мосту, я целую его в щеку, поднявшись на цыпочки, а он щуриться, ведь солнечный луч упал прямо в карие глаза. Нас фотографировал мужчина в помятом пальто.
 
            Две недели я его искала. Я обзвонила всех знакомых,  посетила университет, где он работал, я даже съездила на дачу, хотя на улице была поздняя осень, и холодный ветер срывал листья с деревьев. Плачущая мама звонила в милицию, психологам и мне.
Я объясняла, что не могу понять, сама не могу понять, как он исчез. А время шло, и под ледяным дыханием зимы город замерз.
 
            Тогда была долгая темная ночь. Окна зашторены, чтобы глупая луна не подглядывала за нами. Я счастливо кусала его за ухо, он делал вид, что громко храпит и все это нас забавляло, смешило, и делало нас таким близкими.
            Нашей близости было уже три года.
            Потом я заснула. А в  четыре ночи услышала, как он встал и потопал по коридору. Подумала еще, может, и мне сбегать в туалет, но лень было выбираться из-под теплого одеяла, и я осталась в постели. Снова погрузилась в  яркий сон. Утром, когда нахальный будильник прозвенел на всю комнату, я проснулась, и  первое, чему удивилась, что его нет рядом. Сразу стало как-то пусто, словно из квартиры вынесли всю мебель, и оглушающая пустота наполнила пространство… И в этот миг я ощутила, что моего мужчины здесь нет.
 
            На автоответчике сообщение, доложила мне мигающая красная лампочка. Я прослушала лишь шуршание, тяжелое дыхание и странный звук, словно из шины выпустили воздух. Время звонка и сам номер на телефоне не обозначились. Лишь острые прочерки.
 
            Каждый мой последующий день был наполнен прошлым. Я вспоминала, собирала по крупицам все те мелочи, что нас связывали. Наше утро по субботам с обязательными круассанами и черным крепким кофе, воскресные купания в ванной, наполненной душистой пеной и старыми резиновыми детскими игрушками. Наши прогулки вдоль реки и поцелуи на мосту, а мимо проносились машины и сигналили нам.
            Ведь на мосту мы познакомились.
            Я уронила шарфик, и ветер, подхватив его, унес вниз, зацепил за антенну машины, и она унеслась по дороге вдаль. А он побежал за автомобилем, я за ним, и оба мы бежали по улице, как две гончие, пока не застряли на красном светофоре. А потом, взявшись за руки,  пошли есть фаст-фуд.
 
            Было чертовски холодно без него.
            Устала слушать жуткие истории о пропавших без вести. Ушел — не вернулся, ушла — пропала, разлюбил – ушел…
            Я все это слушала, а внутри у меня все закипало, как вода в чайнике. Душа кричала: не то, не то…! Он не за спичками ушел, не за хлебом, он растворился в ночи, в темном коридоре нашей квартиры в одних пижамных штанах со смешным рисунком.
 
            Самыми мучительными были ночи. Мне все время казалось, что из темного прямоугольника  проема двери он выйдет и, как ни в чем не бывало, ляжет рядом. А главное для меня не заснуть, не упустить этот момент. Я ждала, курила, но он не возвращался…
 
            Искала в сети «пропавшие без вести», но мне попадались ссылки со сводками и новостями, передачами и глупыми анекдотами.
            Выпал снег и наступил Новый год.
            Люди разделились на тех, кто весело отмечает праздник и на тех, кому было на него наплевать. Как мне.
 
            Прошла неделя и ко мне зашла Лиля.  На шее болтался ярко-розовый шарф, на пальцах многочисленные кольца. Притащила две бутылки вина. Очередная ссора с матерью и новая татуировка на плече. Попытки порвать зависимость перед дочерним долгом и желанием жить, как угодно молодой девичьей душе, бунтарски преобразовались в витиеватые рисунки на теле. А мать душила в ней все свои пережитые и так и не выдавленные комплексы, убивая  в дочери все самое лучшее, что может быть в простой девочке, что хочет быть любимой своей мамой.
 
            На  мои попытки вразумить ее перестать чувствовать себя виноватой Лиля отмахнулась.
 
            Она была единственной, кто поверил, что он не просто ушел от меня по-английски, а пропал, исчез…
            Впрочем, она меня всегда понимала. А я, как мне кажется, ее. Мы были с ней похожи: курили сигареты, пили некрепкий алкоголь. Мы это называли эстетическим алкоголизмом, когда вино позволяет расслабиться и говорить, говорить… И гоняли своих тараканов по углам. Как-то неправильно любили, вели себя категорично наоборот: сами звонили, сами писали откровенные  сообщения. Мы не боялись быть глупыми, да и умными себя не считали. Мы жили и ловили каждый день губами, словно собирали росу с листьев кончиком языка.
 
            В этот день мы пытались разобраться в том, что случилось. Но после первой бутылки наши разговоры заплелись в клубок размышлений о смысле жизни, смысле присутствия в наших буднях мужчин. А главное, как с этим жить дальше. Вопросов было слишком много. Следовательно, ближе к ночи мы уже уселись на пол, курили одну за одной и слушали депрессивную Бьорк.
            Лиля уехала домой, шепнув на прощание, что любит меня, и главное – это, если ты пропадешь, чтобы тебя искали. И ушла в бархатную ночь, оставив меня одну  и неисчезающий сигаретный дым.
 
            Наутро я решила проверить почту. Только одно письмо пришло мне без обратного адреса и имени. Там просто было написано: «если хочешь найти, иди…». И все. Но смысл письма я могла понять только применимо к своей странной ситуации. И, наверное, если бы не столько упрямых бессонных ночей, воспоминаний, в которых я плавала, словно в маленькой лодке по синему бескрайнему морю, я  бы не решилась просто сделать шаг в неизвестность, следуя по заданному маршруту письма.
 
            Улицы были неслучайными, незнакомыми были лишь люди, что встречались мне на пути. Когда зажглись фонари, я зашла в маленький бар без названия, чтобы выпить чашку чая и что-нибудь перекусить. В прокуренном помещении, подсвеченном красными лампами, лица посетителей казались застывшими восковыми масками с неживыми эмоциями. Мне показалось, что останься я тут чуть дольше, чем положено сидеть в барах, и я тоже сольюсь с этой обстановкой и стану живой скульптурой без чувств.
 
            Ко мне за столик подсел парень. Молча он поставил перед собой тарелку с бутербродами, кружку пива и пачку сигарет. Вид у него был уставший, длинные волосы завязаны в хвост, на рубашке пятно от краски, куртку он повесил на спинку стула.
            — Когда мне грустно я иду сюда.
    Я лишь кивнула.
            — Ты заметила, что здесь нет часов?
    Я  убедилась в его словах, повертев головой.
            — Потому что в этом баре нет времени. Сколько бы ты здесь не пробыла, выйдя на улицу, ты окажешься в том же времени,  в которое  сюда зашла. Удобно, правда?
            — Правда?
            — Абсолютно. И здесь ты никогда не увидишь случайных людей. Мы все тут, потому что нам нужно остановиться. Что-то обдумать. Ты бы никогда не нашла этот бар, будь с тобой все в порядке, — и он откусил бутерброд.
            — А если я выйду?
            — Выйди.
            — Обратно вернусь?
            — Как знать. Может тебе уже сюда не нужно возвращаться.
            Я встала, взяла в руки рюкзак и вышла. Падал снег. Так крупно и бело из самого дна черного неба. Мимо проносились автомобили, гудел и шумел город. Я посмотрела на наручные часы. Семь часов вечера. И снова вошла в бар, он никуда не исчез. Но чувствовалось в нем странное едва уловимое движение воздуха, словно ветер шелестит в ветвях деревьев, листья танцуют, создавая легкую какофонию звуков. Казалось, что за дверями бара течет другая жизнь, более искусственная, а где-то здесь, у самого порога открывается тайна…
            — Так я и думал,  – мой собеседник развалился на стуле и похлебывал пиво. – Время догадалась засечь?
            — Ага.
    Я села. Внимательно посмотрела на него.
            — Если ты хочешь о чем-то спросить, валяй!
            — Почему ты сюда каждый раз возвращаешься?
            — Понимаешь. Я художник. Я мечтаю написать картину, которая вместила бы в себя все переживания, которые приходиться испытывать людям на земле. Но в обычной жизни по ту сторону бара люди скрывают все так глубоко внутри, что мне за их масками и не увидать ничего. А здесь. В этом тихом баре эмоции подобно мухам витают над головой, и я ловлю их, вбираю в себя, чтобы перенести на полотно.
Я еще раз осмотрелась. Люди по-прежнему казались  мне неживыми.
            — Это ты заморожена, внутри тебя все сковано, ты потерялась, именно поэтому ты не видишь то, что вижу я…И завтра, точнее сегодня, я стану рисовать тебя. Для меня этот бар просто подарок.
            — Да это не я потерялась,  — прошептала я.
            Он лишь покачал головой и улыбнулся.
            — Видишь девушку в дальнем углу?
            Я посмотрела в указанном им направлении. Угловой столик занимала девушка, тонкая, хрупкая с нежным чувственным ртом и большими серыми глазами. Она делала из салфеток кораблики и бросала их на пол.
            — Можешь понять, почему она здесь?
            — Нет,…любовь?
            — Нет. Вне стен этого бара она все время находится в больнице. Ее пичкают таблетками, психологи ведут с ней долгие беседы, и все потому, что она уверяет всех, будто внутри нее живет птица и ее нужно как-то достать, ведь она бьется, царапается крыльями. Родственники водили ее по врачам, делали  рентген, который  показал девушке, что внутри нее нет ничего, кроме положенных органов. Казалось, это должно было убедить ее в том, что птицы не существует? Да. Но девушка продолжала настаивать. А однажды просто взяла нож и попыталась разрезать себе грудь, чтобы выпустить птицу на волю. Теперь она обитает в больнице. Но иногда она сбегает сюда. Говорит, именно тут птица замирает на какое-то время, и ей становится легче. А когда птица подает знак, она уходит. Девушка надеется, что бар поможет ей выпустить птицу на волю. Ей кажется, что птица боится этого места. Что она умирает внутри. Постепенно умирает. Но…всегда наступает момент, когда девушка уходит.
            И словно в подтверждении его слов, девушка сорвалась с места, выбежала за дверь. Остались только бумажные кораблики на столе.
 
            Я заказала себе бокал вина. Внимательно присмотрелась к бармену. Это был подвижный парень в бейсболке и ярко-оранжевой майке. Он то и дело надувал жвачные пузыри, не сидел на месте, его руки жили отдельно, они все время что-то вертели, стаканы, рюмки, бутылки, протирали барную стойку. Вот он присел на стул, уставился на стену, а руки продолжали работать.
            — Этот здесь работает давно. – Продолжил разговор мой собеседник, когда я вернулась. – Но для меня он главная загадка этого места. Когда я пойму, почему он здесь, я, наверное, покину бар и закончу свою картину.
            — А мне кажется, что ты будешь скучать…
            — Думаешь? – художник задумчиво склонил голову.
 
            В бар зашла новая посетительница. Это была пожилая женщина в дорогой шубе. Глаза уставшие, заплаканное лицо. Я отвернулась.
            — Пойдем? – художник накинул на плечи куртку.
            — Пойдем…
    Мы вышли на улицу. На часах было семь.
            — Интересно, если время останавливается, то мое время семь часов, а тот, кто зашел раньше, скажем в четыре, то выйдет в четыре часа? А если мы вместе выйдем?
            — Сколько вопросов! – художник засмеялся, – я не знаю. Я всегда один выходил. Сейчас вот с тобой. Но мы практически в тоже время заходили…не знаю.
 
            Я стала ловить ладонью снег. Такой белый, пушистый. И так быстро тающий. Мне нужно было продолжать свой путь, но я совершенно не знала, куда идти, что делать дальше. И где Его искать.
            — Пошли ко мне. Слышишь, потерянная?
            Я кивнула. Мы пошли вдоль дороги, молча. Неожиданно город опустел и стал таким одиноким в эту зимнюю пору. Лишь подсветка зданий и желтые пятна фонарей делали город похожим на праздник, так быстро и мимолетно прошедший.
 
            Идти пришлось недолго. Художник жил прямо напротив старого кладбища и трамвайных путей. На фоне снега кладбище смотрелось особо поэтично, и можно было представить, как среди серых крестов разгуливают призраки умерших.
 
            Квартира художника была маленькая и опрятная. В единственной комнате стоял диван, шкаф для одежды и мольберт. На подоконнике кактус. Даже странно для творческого человека, мне всегда казалось, что у художников жуткий беспорядок и пятна краски на стенах.
            Часы показывали половину двенадцатого ночи. Вот так быстро пробежало время, мы шли всего-то минут двадцать, но видимо шутка со временем работает только в баре, а вне стен  земное берет свое. Забавно, ничего не скажешь. И совершенно непонятно, как это действует на других людей?
 
            Мы легли спать. Художник лег у стены, накрывшись легким пледом. Мне достались шерстяное одеяло и огромная подушка.
            — Спокойной ночи, — прошептал он, и легонько дотронулся о моих волос рукой.
            — Знаешь, я так рада, что встретила тебя,  – я повернулась к нему. – Ты столько знаешь о людях.
            — Нет, что ты.  Просто наблюдаю. Я художник, а значит эгоист. Ваши лица для меня мазки красок на полотне, загадки, которые я раскрываю.
            — А сам ты?
            — Сам я…,- он задумался. Зевнул.- Хотел сказать гордо, я Мастер, но пока я самый частый посетитель бара.
            Он повернулся к стене, закрыл глаза. Я внутренне улыбнулась.
            Закрыла глаза, призывая сон ворваться в мое сознание.
            Но я все не могла успокоиться. Смешанные чувства одолевали меня, то страх, подобно простуде окутывал мое тело так, что ноги шли судорогой, а в голове что-то гудело, подобно высоковольтным проводам, то тоска и безысходность, что я никогда его больше не найду, и буду сама подобно привидению бродить по улицам нашего города. А когда я уже стала погружаться в пучину сна, я услышала, как гремит проезжающий мимо трамвай. Странно, так поздно…Я вертелась в постели и решила встать и подойти к окну. Пусто. И вот снова задребезжали рельсы, я выгнулась, чтобы посмотреть на подъезжающий трамвай. Однако я ничего не увидела. Отчетливо слышала звук, шуршание и дребезжание, но транспорта не было, ничто не двигалось по путям! Но, присмотревшись, я увидела бегущую тень с четким контуром трамвая. Вот она поравнялось с окном, из которого я глазела, и чуть остановившись (остановка!) поехала дальше. Тень без трамвая.
            Я кинулась к художнику. Мне казалось, он знает все странности нашего города.
            — Там трамвай, нет, там тень без трамвая! – я тормошила его за плечо.
            — И так, каждую ночь… — только и услышала я.
            Пришлось снова лечь и попытаться заснуть. Последняя мысль моя была, как это наверно одиноко блуждать по городу, когда все спят.
 
            Когда я проснулась художника, уже не было. На кухне для меня была приготовлена записка. «Еда в холодильнике. Всегда можешь зайти ко мне в гости. Буду рад».
 
            Я перекусила остатками салата из помидоров и огурцов, выпила гадкий растворимый кофе, затем постояла посреди комнаты, чтобы впитать в себя дыхание квартиры моего случайного знакомого. Отметила, что нигде не вижу картин. Ни одной! Странно, художник без картины. А может она за шкафом? Я хотела туда заглянуть, но решила, что не стоит. Надеюсь мне удаться увидеть его картину законченной. И я снова пошла, куда глаза глядят.
 
            И снова передо мной мой город. Такой уютный и спокойный. Столица. Но неспешная, мягкая. Самый большой город нашей маленькой страны, несравнимо маленький с другими столицами мира. И многие чувствуют эту тесноту, рвутся дальше, в Москву, Питер, Прагу, Нью-Йорк. И все же это мой город, с моим любимым островком посреди Свислочи, старым городом и прячущимися за церковью на пригорке   потрескавшимися от времени домами. Но, наверное, их скоро снесут…и построят другие, по стилю старые, но глаз не обманет новая кладка кирпича и отсутствие кривых трещин, что подобно морщинам на лице пожилого старика, говорят об опыте и мудрости.
    
            Я решила идти по проспекту. Он самый длинный в Минске  и самые красивые дома, парки сосредоточены вокруг него. А может, просто для меня это было в чем-то знакомым и безопасным маршрутом. Старалась не думать, что будет, когда придется выбирать, куда поворачивать.
 
            Иногда я заглядывала в витрины, ловила там свое отражение, улыбалась ему. Мимо меня проходили люди, кто-то, слегка задевая плечом, кто равнодушно оглядывая. Мы словно роботы, механически брели вдоль дороги, под звуки проезжающих шумных авто и шелестящий между нами ветер. Но может, все это только кажется, бесчувственность и равнодушие удел лишь немногих. Просто с каждой минутой мы убеждаемся в том, что если ты чувствуешь, значит, испытываешь однажды боль, от расставания и потери, от смерти или из-за того, что не можешь ежесекундно быть постоянным в своем чувстве. Проще отгораживаться маской недоверия, проще жить подобно растению, поглощая свет, выделяя углекислый газ. А может,  появился новый вирус, вирус равнодушия и страха? Кто знает, но заглядывая в глаза прохожих, мне казалось, больна половина. А впрочем, они могли думать обо мне тоже. Мы все одиноки в переживании нашего одиночества.
 
            Незаметно для себя, погруженная в мысли, я дошла до парка. Решила зайти в него и посидеть на лавочке. Когда-то мы забрели сюда с Ураганом, и весь день провели в тире. Настрелявшись до боли в ушах от стрекота пуль, мы потом бродили по замысловатым аллеям, целовались в тени деревьев и ели мороженое. Тогда было жаркое лето.
 
 
            Нет, здесь быть слишком тоскливо, да и зимой парк похож на одинокого старика. Седые дороги, черные сгорбленные деревья, длинные тени, словно  вены на руках. Парк остался позади.
            Город жил своей жизнью, а я все шла.
            Я подходила к библиотеке, рассматривала дома и увидела на крыше одной высотки женскую фигуру. Я решительно направилась к этому дому. Всегда боялась высоты, но сейчас мне необходимы были встречи, да и думалось, что сейчас в моем поиске нет ничего случайного.
            А он не боялся высоты. Всегда мечтал прыгнуть с парашютом, но я запрещала. И все же страсть к небу и драйву он воплотил в полете на параплане. Пока он парил над Черным морем, ощущая свою храбрость, как настоящий мужчина, я металась по маленькому южному поселку с сигаретой и бутылкой пива в руках и повторяла, как заклинание: «Ветер, ветер, воздух», вспоминая страшные истории о том, что можно упасть камнем вместе с летательным аппаратом.
   
            Тринадцать этажей отсчитал лифт вверх и выплюнул меня прямо к черной железной лестнице, ведущей на крышу. Я замерла. Крышам предпочитала темные коридоры подвалов. Всегда волновали повороты  изгибы серых труб, казалось, что в стене есть выход в другой мир, а где-то может, попадется лестница, ведущая вниз, в полное различных тайн подземелье. Крыша же внушала опасение открытого пространства и сильного ветра, который может в любую секунду подбросить меня, как песчинку и унести прочь.
            Но так не считала девушка, она сидела на самом краю, свесив ноги, и курила. Я медленно подошла к ней. Короткая стрижка, ежик белых, словно выжженных на солнце волос, сережка в носу. Красный яркий пуховик и мохнатые сапоги  делали ее похожей на мультипликационного героя. Она повернула голову.
            — Эй, ты, что так на меня смотришь, ты на город взгляни! – и она махнула рукой, обрисовывая мне всю ширь. Я посмотрела. И, правда, красиво. Перед глазами простирались дома, разноцветными кубиками разбросанные по всему периметру, речка, извилистой кривой огибала город, парк, сейчас довольно голый, но летом был бы зеленым пятном на карте «вида с крыши». И там внизу ходили люди, не зная, что мы на них смотрим.
            — Ага! Видишь красотища! А вот стемнеет так вообще просто сказка…все белое и огни подсветки. Я кстати Машка.
            Я представилась тоже.
            — Ладно. Пошли ко мне пить чай, я испекла луковый пирог и все переживала, что никто его не попробует, – она улыбалась, и казалось, ждала меня, чтобы в один миг сорваться и пригласить в гости.  - Хотя когда я его готовила, я чувствовала, что кто-нибудь обязательно отломит от него кусочек, но на самом деле я не знала этого, ведь сегодня совсем ни с кем не собиралась встречаться. А вот  пришла ты, а значит, что мой пирог все же попробуешь. Ведь я совсем не могу что-то готовить для себя. Обязательно для других. А пирог очень вкусный, поверь мне,  — все это она говорила, пока мы спускались с крыши  на пару этажей ниже, чтобы зайти в ее квартиру.
            Ко мне на встречу выбежал черный толстый кот.
            — Это Чудовище, на самом деле он очень милый, когда сытый.
            Кот сел и внимательно на меня посмотрел, а я тем временем сняла обувь, повесила на вешалку куртку и прошла на кухню за Машей. Чудовище тут же прибежал на кухню.
            — Странное у него имя.
            — Знаешь, в выходной день, когда так хочется поспать до полудня, и отключаешь все телефоны да дверной звонок, эта скотина начинает орать в семь утра, чтобы его покормили. Я встаю, кормлю, но через час он снова просит жрать. Итак, повторяется до тех пор, пока я не встану. Он успокаивается и проситься на ручки, чтобы его погладили за ушком. Все мужчины любят, когда им чешут за ушком. Ну, разве он не чудовище!?
            Я тихо засмеялась.
            Пирог оказался очень вкусным. Мы пили чай с лимоном, а Чудовище взгромоздился на стол, рядом с тарелкой пирога, и смотрел на нас будто укоряющее. Машка спросила меня, как я оказалась на крыше. Я рассказала ей о том, как ОН исчез, и что я просто пошла искать. Не зная, где найду, но веря, что смогу это сделать.
            — Подумать только в пижамных штанах! Зимой! – Машка сделала себе вторую чашку чая.
            — Ты считаешь меня сумасшедшей?
            — Я? Что ты! – Машка огорчилась, -          наоборот. Просто представила себе, как он бродит по городу в пижамных штанах. А ты за ним…
Мы засмеялись.
            — Знаешь, я никогда не думала, что человек может просто пропасть. А ведь он для меня вся моя жизнь. Я по городу бреду и каждый уголок связываю с ним. Внутри меня такая пустота, что страшно …а вдруг я буду так идти, идти…и больше никогда его не увижу.
            Маша молчала, тихо помешивая ложкой в чашке сахар.
            — А давай выпьем вина! – неожиданно сказала она и выбежала из кухни.
            Мы откупорили бутылку недорогого немецкого вина, которое больше дурманит сознание чем ощущается на вкус, и продолжили разговор. А за окном неожиданно стемнело. Кот взобрался ко мне на колени, но из-за своей полноты все время сползал, и мне приходилось поддерживать его рукой. А он довольно урчал.
            У Машки зазвонил телефон.
            — Лешка? Не придешь? А, ну, ладно. А завтра? Хорошо. Завтра так завтра.
            Она отключила телефон, горестно вздохнула.
            — Я для него станция под названием «Неожиданность».
            -Что? – я не поняла.
            — Мы с ним познакомилась в гей — клубе. Там знаешь очень весело и не так пафосно, как в обычных клубах. – Машка засмеялась. -        Увидели друг друга и весь вечер танцевали, безумно так…А потом приехали ко мне. И он остался. Мы не представляли, что можно вечером не увидеть друг друга, а утром не проснуться рядом. Он остался чуть дольше, чем мы оба планировали. Но…
            Машка задумчиво покрутила бокал в руках.
            — Только для него люди всего лишь станции по пути следования поезда его жизни.
            -Это как? -  я не поняла.
            Мы закурили.
            — Такая его жизненная позиция. Чтобы не было скучно жить, и чтобы не было больно. Я вот станция «неожиданность». Когда он увидит, что больше я его ничем не смогу удивить, он пойдет дальше. Возможно, он лукавит, но мне слышать это все равно больно.
            — Дикость какая.
            — А для меня вот проблема, что нужно прекратить это сейчас, ведь я его люблю, а он меня нет. Он однажды уйдет, а я останусь.
            — Он что не способен любить?
            — Кто знает? Может под словом любовь мы понимаем разное. Для кого-то это абсолют, стремление к идеалу. Для меня же это понимание того, что каждый день, каждую минуту я думаю о нем, дрожу, когда он прикасается ко мне, скучаю даже если он вышел всего на минуту.
            — Да. Меня словно душит изнутри...
            — Я бы, понимаешь, уже рассталась с ним, но разве можно бросить того, кого любишь? А с другой стороны он меня не любит, тогда зачем мне с ним проживать эти дни?
     Я пыталась обдумать то, что сказала мне Маша.
            — Трудный выбор.
            — Вот. Мне очень тяжело. Каждое утро я просыпаюсь и считаю реснички на его глазах, варю ему кофе, готовлю пироги, а я для него всего лишь очередная остановка. Может завтра он уже и не придет сюда. Хотя нет, придет. Я постирала все его вещи. – Машка улыбнулась, -  я хитрая…
 
            Это был такой хороший вечер, незаметно и плавно перешедший в ночь. Мы уже откупорили вторую бутылку вина. Обе посетовали на женский алкоголизм, смакуя красный напиток. Я рассказала Маше про блуждающую тень трамвая. Она очень заинтересовалась.
            — Тень ищет свой трамвай. Ты только представь, как по городу катается трамвай без тени. Бестолковый, и, наверное, жутко стесняющийся трамвай. Все нормальные, с черными пузатыми тенями, а он — нет…
            — Тогда тень еще больше жалко, она его ищет, пугается случайных прохожих, а своего хозяина найти не может….
            — Завтра же пойду искать трамвай. – Машка задумчиво поскребла пальцами подбородок.
            — И я…опять пойду.
            — Ты всегда можешь сюда вернуться. – Машка мне улыбнулась. – Мы теперь давай будем …
            — Будем,-  я протянула руку и пожала Машкину.
 
 
            Но я пробыла у Машки гораздо дольше. Лешка больше не вернулся и все его вещи мы разрезали ножницами на длинные полосы, которые, связав между собой, развесили на деревья в качестве гирлянд. Местные жители в виде двух бабушек в каракулевых шубках оценили нашу затею, не зная, что так выглядят теперь Машкины чувства. А Машка, каждый раз глядя на жалкую гирлянду из брюк и рубашек, сдерживалась от глупого звонка ему.
            Ночами мы ходили по городу в поисках одинокой тени. На третий день мы увидели ее возле универсама, тень тихонько сопела на остановке и будто чего-то ждала. Мы подбежали к ней, но она сорвалась с места и с глупым звоном унеслась в темную даль. Тогда мы начали поиски  трамвая. Катались по улицам, ели мороженое, не смотря на мороз, и выглядывали в окна, надеясь увидеть тень.
            Мы даже ночью пробрались в случайное депо и каждый трамвай осветили фонариком. У всех были тени. Нас заметил сторож с большими, похожими на щетку для обуви усами. Убежать не получилось, и тогда мы рассказали ему нашу странную историю. Сторож долго смеялся, а потом отвел нас дальнюю часть депо, похожую на свалку. Мусорные баки, ржавые листы, куски арматуры, покореженное дерево и одинокий, помятый трамвай на серых рельсах. Мы посветили фонариком, громоздкая фигура трамвая была без тени. Мы с Машкой просто бросились к  нему и прижались к его помятым бокам с ободранной рекламой, стали гладить и уверять, что поймаем его тень и вернем ему.
            Потом сторож проводил нас до ворот, рассказал, что трамвай уже несколько месяцев томится на задворках, его должны починить после аварии и снова пустить гулять по городу, но все как-то откладывают.
 
 
            А утром, рано-рано в дверь позвонили. К Машке вернулся Лешка. Он был грустный, помятый и жалкий, как дворовый пес. Он вошел в прихожую, прислонился к дверному косяку и пронзительно смотрел на нее, не в силах сказать ни слова. Она растерянно молчала. Леша хотел ей рассказать, что ему просто очень страшно к ней привыкнуть. Что всегда он рисовал себе картину жизни, в которой он путешественник, бредущий по тропам земли, не приобретая друзей, не наживая врагов, не любящий, никому не принадлежащий. Но все получается в один миг, не так как задумывалось … кто-то становится невыносимо дорог, и тянет на кухню, чтобы окунуться в запахи пирогов и  почувствовать нежные прикосновения.
   
            Я прогремела кружками, призывая их пить чай.
            А потом собрала свои вещи и ушла, пообещав Машке, что вернусь.
 
            На улице резко потеплело, снег растаял, и мерзкая грязь хлюпала под ногами, а проезжающие мимо автомобили обливали мои ноги лужами. Я спустилась к речке и села на лавку. Мне очень хотелось домой. Но могла ли я вернуться, ведь это означало мое поражение и невозможность увидеть когда-либо его.
 
            У реки вспоминалось об Урагане. Помню, я стояла у парапета и пыталась рассмотреть в реке рыб, что так ловко находили чайки. Он подошел сзади и закрыл мое лицо руками. Повернул к себе и поцеловал. А потом сетовал, что я целуюсь с незнакомцем. А я смеялась и лезла целоваться снова, закрывая глаза ладонями.
 
            Я смотрела на громоздкое здание библиотеки и думала о том, как это — смотреть в окна над головой. Жутко неудобно. Зато всегда видно небо. Отвлекает от работы. Пыталась вспомнить как называется фигура в виде которой архитектор сделал этот зодчий шедевр. Неожиданно к моим ногам рухнула птица. Окровавленная, она билась в конвульсиях, хлопая крыльями по асфальту, раскрывая  клюв. Я взяла ее на руки, пыталась согреть своим теплом, хотя руки мои были холодны. Птица резко дернулась, чуть не выпала из моих ладоней  и замерла.
            Умерла.
 
            Я подошла к речке и бросила тело птицы в воду.
 
            А потом ушла прочь.
            Было одиноко и страшно. Внутри, где-то там, где душа и сердце, ныла тревога, умоляя меня вернуться домой.
 
            Но я села в первый подошедший троллейбус. Села у окна на самое дальнее сиденье от водителя, прислонилась щекой к стеклу. Город жил своей жизнью, где каждый человек это отдельный мир, здания – вместилища судеб и траекторий мыслей, а на первый взгляд всего лишь чужие в моей жизни, быстро исчезающие и сменяющее друг друга, им не угнаться за троллейбусом.
            Заснула.
            Во сне он целовал меня, я чувствовала на щеке его горячее дыхание, нежность прикосновений.
 
            Когда открыла глаза, то некоторое время я не могла понять, где нахожусь. Стемнело. Мерный гул сбил с толку, а пейзаж за стеклом того более. Черный лес, голый, едва припорошенный снегом да поле по другую сторону. Троллейбус ехал по неухоженной дороге, электрические провода разрезали темное звездное небо и вели троллейбус вдаль, подальше от городской суеты. Я была совсем одна. Водитель никак не отреагировал, когда постучала к нему в кабинку, словно манекен он смотрел вперед на дорогу, даже не моргал.
            Прильнув к дверям, я размышляла о том, что может это просто нелепый сон, ведь за городом не ходят троллейбусы, никто не прокладывает для них провода. Словно кадр из мистического кинофильма, все вокруг хранит некую тайну, в воздухе мелкими дробными частицами витают молекулы страха и недоумения.
            Прошло наверное с полчаса, как я увидела остановку. Статный фонарь освещал покосившуюся лавчонку с примостившейся рядом мусорной корзиной, вычурной бетонной конструкцией да столбиком с табличкой, на которой жирным черным шрифтом было выведено «ост. Разочарование». На остановке был человек, парень. Троллейбус остановился, и  он вошел в распахнутые двери.
            Мы поехали дальше.
            Я смотрела на парня и мне казалось, что где-то я видела его. Такое знакомое лицо…Он некоторое время разглядывал меня, немного удивленно, но отвернулся и сел на сиденье.
            Я вернулась на облюбованное мною место. Смотрела на пробегающий мимо однообразный пейзаж. Обратила внимание, что еще несколько остановок попались нам на пути, я читала названия и с грустью думала о том, что все это присутствует в каждой жизни. Любовь, разочарование, равнодушие, тоска, самоубийство…Потом я заснула и снилось мне тоже, что было наяву, как мы ехали по бескрайнему полю на старом троллейбусе вдвоем с парнем, а впереди маячил красный флаг  с надписью белым буквами по ткани, но я так  и не прочла ее.
            — Выходите, – водитель легонько тронул меня за плечо. Я зевнула, огляделась. Троллейбус был уже в городе. Я вышла и оказалась на мосту. Мой попутчик облокотился на перила и смотрел на проезжую часть. Внизу проносились легковые, шумные грузовые машины.
            Странно, где-то я это видела…
            Я силилась вспомнить, что-то смутное и знакомое…
 
            — Вот это встреча! – ко мне подскочила из-за спины Машка и чмокнула меня в щеку. Ты куда пропала?-  В том же красном пуховике, на шее был замотан ярко-зеленый шарф, улыбчивая, в глазах смешинки. -    Нельзя же так, ушла и неделю ни слуху ни духу…А мне столько тебе рассказать надо! Я же эту чертову тень поймала-таки, и Лешку выгнала, и…- тут она замолкла. – Знаешь, пошли в кафе там и поговорим.
Я оглянулась на парня. Он смотрел на нас молча.
            — Пошли? – я кивнула головой.
            Мы двинулись в сторону ближайшего бистро.
            В бистро было не так многолюдно, и мы уселись у большого окна, взяли по супу да куриному крылышку в сухарях. Мой спутник заказал еще пива. Мы с Машкой поначалу морщились, ну кто же пьет пиво днем? А потом не выдержали, уж так вкусно он прихлебывал из большой пузатой кружки, что взяли и себе по темному пиву. И сразу стало как-то хорошо на душе. Маша несколько минут задумчиво пила пиво, а потом продолжила разговор.
            — Я с этой тенью жутко намучилась, она не давала мне покоя. Даже снилась. Мне показалось, знаешь, что будто эта тень — я, неприкаянная душа этого города. Я три дня бегала  в поисках. Находила, но она убегала от меня, как пугливая кошка. И тут нашла дома большущий платок, я его взяла и когда увидела тень, тихонько подкралась и  поймала ее. Завернула в платок да понесла к трамваю. Там уже и наш сторож, нисколечко не удивился. Мы ее поднесли к трамваю и тень словно щенок запрыгала вокруг трамвая, прилипла к его бокам, знаешь, нежно так обняла. И, представляешь, трамвай будто ожил.
Я домой вернулась и от радости танцевала на кухне. Будто кому-то новую жизнь подарила.
            Машка тут солгала. На самом деле она пришла домой и расплакалась, горько и громко, растирая по лицу ладонями слезы.
 
            Машка молодец, подумала я.
            — Маш, скажи, ты помнишь зачем я уходила?
            — Ты же это… ищешь парня своего…в пижамных штанах.  – Она взяла солонку и стала сыпать соль в суп, но крышка отвалилась и соль рассыпалась на стол.
 
            Я вспоминала. Удивительно, что забыла. Я стала выводить пальцем замысловатые рисунки из рассыпанной соли. Машка хмурилась.
 
            — Ты ушла тогда так тихо, думала, придешь вечером, потом следующий день тебя ждала, а ты все не шла. И вот прошла неделя.
            — Маш, какая неделя, я вчера от тебя ушла, – я ничего не понимала. Неужели на троллейбусе я каталась целую неделю?
            Мы обе смотрели друг на друга. А потом я посмотрела на сидящего рядом попутчика и вскрикнула. Это же он. Я резко подскочила и выбежала на улицу. От боли я стала задыхаться, и свежий морозный воздух обдал мое лицо, заколола кожа, словно ее пронзили мелкие дротики. Глаза защипали от слез, но я сдерживалась, часто дышала. Как же так? Как же так? Внутри меня все кричало…
            Я вернулась и села на место.
            — Ты…- я протянула руку и провела по волосам.
            — Я… — он улыбнулся, – как же ты меня сразу не узнала?
            — Офигеть, — протянула Машка.
 
            Я так долго шла по этому, вдруг ставшему мне чужим городу, в поисках тебя, каждый раз обдумывая нашу встречу, не зная, что в этот миг ничего кроме ошеломляющей пустоты и боли во мне не будет. Даже слов, где ты, куда ты пропал…?
Маша стала собираться.
            — Я пойду. Ты заходи ко мне, завтра, хорошо? – она нагнулась к моему уху и быстро зашептала. – Он ушел, ушел. Опять, ничего не сказав. И веришь, я совсем не переживаю, нисколечко, ни капельки. Я забуду его. Но ты приходи ко мне, пожалуйста, я пеку его любимый  луковый пирог. Ты же знаешь, его надо есть вдвоем. Так что я жду тебя. Ты смотри, не переживай так, ладно? – она чмокнула меня в щеку и убежала, оставив после себя легкий запах жасминовых духов и рассыпанную соль на столе.
 
            Я рисовала незамысловатый цветочек из соли и боялась спросить. Но он достал из кармана куртки фотографию и положил на стол. Я бросила взгляд и внутри все обожгло огнем, как он нашел это фото?!
            — Однажды очень хочется убежать, – совершенно спокойно сказал  он. – Я нашел ее случайно, перебирал ящик и она выпала из какой-то тетради. Впервые я видел на фото тебя и другого, видел …такой счастливой, такой откровенно красивой.  – Он перевернул ее и я увидела неровно написанное число и наши имена, эта глупая привычка подписывать памятные фотографии. – Самое ужасное для меня была сама мысль, что теперь есть ты, я и он.
            Я молчала. Повалил крупными хлопьями снег, стемнело, и вмиг город стал уютным под светом фонарей. Люди спешили укрыться от снега дома, в кафе, под козырьками зданий с сигаретой. Нет, этот город не серый, и чувства в каждом человеке цветные, просто зачастую мы ничего не хотим видеть, кроме своих переживаний. Это как с бродячими животными: они повсюду, роются в мусорных баках, перебегают дорогу, ночуют в подвалах, но мы делаем вид, будто их нет, и чувств нет. И мы не обращаем внимания на то, как приезжают машины, и с виду нормальные люди отлавливают этих псов, кошек и увозят. Увозят туда, где их ждет смерть.
 
            Я смотрела на него и растерянно думала о том, что искала его так мучительно долго.
 
 
            — Я три дня метался, словно зверь в клетке. Смотрел как ты спишь, как безмятежно подрагивают твои ресницы, слушал твое смешное сопение во сне и не понимал, как ты — мой ангел, могла быть счастлива с другим? Ты была с ним, но приходила ко мне, улыбалась, обнимала меня за шею и готовила мне чай с мятой, а я не знал, что, возможно, твое тело еще помнит его запах. Нет! Это ужасно…Мне противно это говорить. Но я скажу. Надо.
            Я внимательно слушала все, что он говорил мне. Что ж, все тайное… Сыпались осколки нашего дворца к моим ногам, задевали кожу, и кровь стекала на мраморную плитку. Никто из посетителей не замечал как пол становится багряным, как душа моя покрывается инеем, присыпается снегом, словно нежданно летом, в пору особой зелени настала зима.
            — Я не мог понять, как ты можешь оставаться прежней. Я смотрел в твои глаза и видел, что ты любишь меня! – он говорил тихо, глядя прямо перед собой. —  Обращая свой взор к фото, я видел, как ты любишь его. Что же это? Ты это ты или тебя две? Я истязал себя, пытался спросить. Произнести вслух, но не мог. Ты ничего не замечала. Я искал в тебе следы другой жизни, следы другого мужчины, принюхивался подобно псу.  Ты оставалась прежней для меня, кожа твоя так же пахла весенним дождем, и еще, может, мятой. Словно перед тем, как прийти ко мне от него, ты снимала кожу…В ту ночь, мне приснился сон, кошмар. Не стану рассказывать, но я понял, что больше не могу держать столько боли в себе. А может, я просто хотел исчезнуть? Я вышел из комнаты, подошел к зеркалу, долго смотрел на себя и думал: нужен ли я тебе, кто я, и что мне делать. В зеркале отражался жалкий и трусливый человек, который совершенно не знал как вести себя с женщиной, что предала его. Ярость охватила меня и я подобно безумцу бросился на свое отражение.
            Очнулся я в незнакомом с виду месте. Это потом я понял, что это наш пригород. Было холодно, в пижаме-то, но я двинулся по пролеску и вскоре нашел валяющиеся куртку и штаны. Ноги оставались босыми. Земля холодная, но внутри было не теплее и это только отрезвляло меня. Я бродил долго, не мог ничего понять. Те, кого я встречал, не давали ответа. Люди шли своей дорогой, а за плечами каждый нес по мешку проблем. Они проходили мимо меня, мимо других, словно призраки в зазеркалье. Только однажды я встретил девушку. Она лежала на снегу, вся в крови, в руке у нее был огромный нож. Вся грудь ее была искромсана этим ножом. Я бросился к ней, стал звать на помощь. А она улыбнулась мне и сказала: « Птица улетела. Я свободна». И умерла.
 
            Я вспомнила как так же держала на руках окровавленную птицу. Вспомнила белые кораблики и грустные темные глаза той девушки. Она все же сделала это…
 
            В воздухе повисла пауза. Будто кто-то невидимый нажал на кнопку видеомагнитофона, и время вокруг замерло, и люди в самых нелепых позах. Даже снег за окном превратился в белый горошек на черном полотне городского неба. Я повернулась и посмотрела в его глаза. В зрачках отражались огоньки лампочек кафе, но за мерцанием я увидела столько грусти и боли…
            Я рассматривала его лицо, каждую черточку, пересчитала родинки, раз — над губой, два — на щеке, три — на мочке уха, провела пальцем по губам. Я понимала, что делаю это в последний раз. Он никогда не простит меня. Хотя прощение тут ни причем, он никогда не поймет меня. Я достала нашу с ним фотографию, мы на мосту счастливые и влюбленные. А потом положила рядом ту, где я с другим, таким дорогим мне человеком. Мы на полу лежим, фотографировали сами себя, и лица наши казались немного круглее чем обычно. Его рука на моем голом плече, моя притягивает к груди плед. И оба мы до пошлости счастливы. Я мысленно думала о них двоих. Тот, кого я так долго искала, и тот, кто никогда со мною и не был, оба теперь остались  в прошлом, а мне лишь фотографии.
            На пол со звоном упал стакан и время снова побежало вперед.
            Я провела рукой по щеке мужчины, которого так долго искала в этом городе, чтобы потерять навсегда.
            — Ты должен знать только одно. Я буду любить тебя всегда,  – я провела пальцем по фотографии.  – Для меня он просто ураган, но ты это все, что есть у меня.
            Ты всегда можешь вернуться ко мне, но не проси меня оправдываться. Пожалуйста.
Он кивнул.
            — Знаешь, — он схватил меня за руку.  – В том месте, где я был, мне встретился один человек. Он искал свою смерть. Рассказал мне такую историю:
            «В свои шестьдесят пять я был уже одинок. Моя жена, женщина с твердым характером и добрым сердцем умерла три года назад. Инсульт. У нас осталось двое детей. Сын и дочь. Сын уехал жить в Америку и очень редко звонит, а дочка в свои двадцать лет ушла в монастырь, и ничего не хочет знать о мирской жизни. Каждый день я просыпался с мыслью о том, что больше никому не нужен. Одиночество, невозможность отдавать людям часть себя — страшная кара. Хочется только одного – умереть. И вот ночью была сильная гроза. Я мучился, ворочался, не спал. И тут пришла она, Смерть. Села на краешек кровати и обняла, стала шептать что-то, а я испугался и закричал что есть силы. Смерть отпрянула от меня, прыгнула в раскрытую форточку, быстро уменьшившись в размере, и на прощание крикнула, что за свой страх и жалость к себе  я буду жить, но придет время и я стану молить ее вернуться к нему. Но она больше не придет. Прошло много лет, прежде чем я осознал о чем говорила Смерть. Теперь жизнь стала еще более бессмысленной. Смерть была ко мне так благосклонна, она хотела унести меня с собой с той нежностью, с какой мать носит своего ребенка на руках, а я так нелепо и неуважительно повел себя с ней. С тех пор я ищу Смерть повсюду…и это уже пятьдесят лет».
            Он отчаянно сжимал мою ладонь.
            — Мы с ним два дня вместе бродили по неизвестным дорогам, пока не набрели на остановку. Кажется она называлась «Рождение». Да, так. Всю ночь мы ждали транспорта. Он решил начать все с начала, понимаешь? И я подумал, что тоже могу. Могу! Ничто не случайно. Каждый наш шаг, каждое наше слово опутывает землю подобно тонким нитям, образуя некий клубок, и только от нас зависит легко ли нам будет идти дальше. Возможно мы сами все запутываем, завязываем узлы…ты понимаешь меня?
            Я кивнула.
            — Когда он уехал, на прощание оставив мне свои ботинки, я остался один сидеть на остановке. Мне хотелось подумать, а точнее ни о чем не думать. И я пошел дальше. Больше никого не встретил. А потом подъехал троллейбус, в нем была ты. И ты меня не узнала…
            Он резко встал. Сжал мое плечо, мучительно улыбнулся и пошел прочь. А я осталась одна с разложенными фотографиями и вопросом «что делать дальше?». А он уходил прочь. Мне хотелось броситься вслед ему, но я сидела, не в силах встать. Я видела через окно, как он застыл на крылечке в раздумьях, поднял воротник куртки, а затем сделал решительный шаг по ступенькам.
 
            Ты уходишь. И я не могу рассказать тебе, как все было. Лето. После работы я полюбила сидеть на лавочке возле набережной и смотреть на бешеных чаек, что кружили над водой в поисках рыбы. Он как-то сел рядом. И мы просидели часа два, смотрели на птиц и молчали.
            На следующий день он уже ждал меня на той же скамейке. Протянул плитку шоколада и назвал свое имя. Мы встречались там каждый день. Говорили о нас, о погоде,  о смутном будущем, веселом прошлом. Говорили о внутренней свободе и мечтах, о желании искупаться в океане и выиграть в какой-нибудь интеллектуальной передаче миллион долларов. Возвращаясь к тебе, я мочала об этих встречах, обычно тебе я рассказывала все, но тут  понимала, что про него нужно молчать.
            После работы я мчалась на набережную, так хотелось быстрее его увидеть. С тобой я стала нежнее чем обычно. Это ни  неоправданное чувство вины, скорее моя любовь к тебе усилилась.
            Когда он дотронулся до моей руки, я поняла, что хочу большего. В тот момент нужно было уйти, прекратить, но поздно. Я уже чувствовала его внутри себя.
            В тот день дождь пошел неожиданно, зонтов не было у нас, ведь синоптики  с утра по радио наврали: без осадков. Он схватил меня за руку, и мы побежали в ближайший двор. Перебегая дорогу, закрывая голову руками от воды, мы смеялись каким-то своим неожиданным счастливым чувствам. Укрывшись в подъезде, шумно отдышались и стали целоваться. Шепот дождя перекрывал наше дыхание. Тогда он тихонько на ухо сказал: «пошли ко мне». И снова мы бежали по улице с замоченными внизу штанинами, мокрыми волосами. Ворвались в его квартиру…Для меня это было так естественно, так желаемо, что мысли о тебе спрятались в глубинку моего сознания. Внутри меня словно образовалось две комнаты. В одной ты, в другой он. Я знала, что всегда смогу прибежать к нему в его маленькую квартирку  или просто ждать его на скамейке, а он будет думать обо мне, покупая шоколадки. Мы никогда не говорили о любви. О нашей с ним любви. Зачем слова, когда в его глазах отражались мои глаза?
            Я стала называть его Ураганом. Ведь он ворвался в мою жизнь и перевернул все вещи, разрушил крышу, поломал стены, раскрошил сознание, растрепал чувства и обрел мое тело.
            Он никогда не спрашивал меня о тебе. А я его о других женщинах. Мы знали, что друг для друга мы случайный тайный роман, совпадение, притяжение.
            Он не лучше и не хуже тебя. Он просто другой. Ты словно весенний ветер, приносящий запах земли, освобождающийся от снега, он – душный ураган перед летней грозой.  Тобой я дышу, с ним – задыхаюсь.
            Странно, но в ту ночь, когда ты покинул меня, так глупо потерявшись в серых переулках нашего города, мы немного повздорили. Нет, точнее это я сделала вид, что обиделась. Мне просто было так хорошо, что я вслух сказала о своих чувствах. Но в ответ не услышала то, что так желала. Такое ощущение, словно я разделась догола перед мужчиной, а он остался в одежде. Но в этом был весь он, невозмутим, даже если над головой взрываются бомбы, что уж говорить о слезах любовницы. Ты — всегда такой нежный и откровенный со мной, в каждой мелочи обозначал свою любовь ко мне. Он же просто был со мною рядом, но не спешил оголиться… Я ускользнула из квартиры, оставив ему свое дыхание и кривые дорожки слез на щеках. Хотя предчувствовала, что все равно вернусь. Вернусь к нему так, как  возвращалась каждый раз к тебе. Если бы ты не нашел эту фотографию, я так бы и жила в своей двухкомнатной квартире не осознавая всю иллюзорность ситуации.
            Хотя признаюсь честно, я пыталась порвать эту связь. Мысленно делала это несколько раз, но не решалась сделать это в реальности.
 
            Я вернулась домой. Было тихо и одиноко. Без него. Физически я ощущала, как квартира сжимается без него, словно брошенный маленький зверек.
            Включила мобильный телефон. Тут же поступил сигнал о входящей смс-ке. Это было сообщение от него. Улыбнулась. А в глазах были слезы. Я не стала читать. Я просто завтра спущусь к реке и закрою глаза ладонями…И пусть меня снова унесет с собою ураган…
 
            Набрала Лильку. Она говорила тихим голосом, грустно так.
            — Ты знаешь, я в каком странном баре без названия. Мне захотелось прогуляться, я опять поругалась с матерью и забрела сюда. Тут на стене картина висит. Просто огромная. И я вот смотрю на нее и никак не могу наглядеться, охватить все.
            — А что там на картине? – я начала догадываться, где находилась Лиля.
            — Много-много людей. И все разные. Абсолютно. В каждом лице словно определенное чувство. Трудно объяснить.
            Я понимала. Художник именно это и хотелось воплотить в своем творении.
            — Тут даже ты есть. Точно ты. Такая потерянная.
            — Скажи, а бармен есть?
            Лиля замолчала.
            — Да! Нашла. Как-то сразу не заметила, что парень за стойкой тот же, что и на картине. Он в самом центре.
            — Какой он? – мне было интересно, разгадал ли художник его?
            — Какой? Такой, знаешь, счастливый. Да, просто счастливый человек.
            Я улыбнулась.
            — Я тут так долго сижу, надо идти домой. Но почему-то нет сил уйти…
  
            В квартире было очень одиноко. Я бродила по комнате не в силах что-либо сделать.
            Ведь я нашла его.
            Я его потеряла.
            Я потеряла его тогда, когда осознала, что я сама заблудилась в своих мыслях, чувствах и желаниях. Но я буду ждать его. Все равно буду надеяться, что он придет.
            А значит мне еще долго бродить по этому городу, и, возможно, я встречу художника в странном и загадочном баре, может, он расскажет мне еще одну грустную историю, а я ему расскажу свою.
            Я проверила почту. В ящике опять валялось письмо без адресата со словами: «Все впереди…». Что ж, мой невидимый друг, так мало пройдено дорог…
            Спрятала фотографии в альбом, так и не решилась на картинный жест разорвать их в клочья.
            — Так было…
 
            И в  подтверждении моим словам где-то в городе живо покатился по серебристым рельсам беззаботный трамвай, а рядом, по земле бежала его тень…
 
            Я легла спать и сразу провалилась в тяжелый и долгий сон…А в полночь проснулась от тяжелого, резкого удара в груди. Внутри меня сильными ударами крыльев билась птица, пытаясь выбраться наружу. Я прижала руки к сердцу и вскрикнула…Птица вскрикнула в ответ, больно царапая легкие…….