Казарма UC1235HD

… Война — дело молодых 
Лекарство против морщин... 

                "Звезда по имени Солнце", — В. Р. Цой.  

… Я проснулся, взглянул в зеркало... 
По щекам текли слезы, смывая пацифик, 
Нарисованный там — в этом сне, 
А в душе росла боль... 

                "Однажды под утро приснился мне сон..." 

16. Дело Икара N: Казарма UC1235HD.

       … Сметут врага движением руки 
        Непобедимые серые полки 
        Узнает враг про нашу доблесть-честь 
        Ведь дан приказ, и мы ответим "есть!"... 

Да, это светлый день нашей героической армии! Враг коварен, враг жесток, но планете повезло, что у неё есть такой доблестный защитник — наша объединённая армия! 

       … В огонь и воду — все сомненья прочь 
        И даже Бог не в силах им помочь 
        Лишь командиры нам дадут приказ 
        Повержен будет враг без лишних фраз!...  

По всей линии атаки гимн гремел на сотнях языков планеты. Вот где-то левее и чуть сзади рыкнули многоголосые танковые дивизионы. Справа слышно мощное гиканье и топот: это славная экваториальная конница, как тысячи древних Зевсов, устремила в противника жала своих копий. В жáре степного полуденного Солнца корабли врага дрожали в призрачном мареве: кажется, ещё один мощный аккорд, и они выкинут белый флаг, даже нет — просто растают без следа. Враг всё ближе и ближе. Осталось несколько сот метров. 
— Из всех видов оружия по противнику… Пли!!! 
Грохот тысячи орудий перекрыл все остальные звуки. Автомат посылал пулю за пулей точно в цель. Точно в цель! Точно в цель!!! Я оправдал надежды командира! Какое счастье!!!.. Корабли противника покрылись ровным куполом огня. Ещё чуть-чуть… Да о чём речь на самом деле: кто же сможет устоять против такой армады? Быстрее! Бегом! Главное — скорее перебраться через овраг, чтобы ворваться раньше, чем капитуляция. Ну не сумасшедшие же они на самом деле! Что там белое? Нет, это вспышка. Не сметь! Не сметь сдаваться, трусливые шакалы: мы ещё не столкнулись грудь в грудь! Бегом! Быстрее! Ещё быстрее! Как же в этом овраге грязно. О, чёрт! Всё прямо-таки облито красно-бурой грязью. Душа рвётся вперёд, а ноги вязнут...  
У-у-у-упс!!!... 

… — Генерал! Всё повторилось! 
— Что вы волнуетесь, полковник? В любом деле учатся на ошибках. 
— Но это уже в который раз! Сколько жертв! Боже мой! 
— Ну-у-у, полковник, сразу видно — молод. Кому-кому, а уж тебе-то нечего волноваться: в этот раз ты отработал на все сто. Танки твоей акустики рычали ещё убедительней, а конница копытила землю так, что у меня на КП чай с лимоном расплёскивался. 
— Но люди, генерал! Люди! 
— Полковник, вы забываетесь! Это армия, а не балаган! Напомню, что здесь каждый отвечает лично за своё задание. Ты выполнил своё дело — можешь спокойно идти в буфет и пить свой кофе. Я надеюсь, что мои санитары и в этот раз будут на высоте… Слушай, такой болтовнёй ты меня компрометируешь: я тебя рекомендовал, как опытного офицера, поэтому будь добр — или служи, как опытный офицер, или рапорт об отставке на стол!… Не слышу ответа, полковник!
— Так точно, генерал! 
— Что — так точно? 
— Есть, служить, как опытный офицер! 
— Ну вот и ладно… Значит, как опытный офицер, иди пить кофе! 
— Это приказ? 
— Да! 
— Есть, идти пить кофе... 

… Серый, карандашный набросок облепил лицо, постепенно добавляя новые детали, доштриховывая тени… Шлепком ладони по воде проявляется трёхмерное пространство, и… Звуком рвущегося брезента проваливается жёсткая, стальная реальность. Легким жжением отдался сгиб локтя... 

...— Ставьте здесь. 
Глухой стук носилок по полу и всё: грязно-белые стены, окно, заклеенное зеркально-чёрным полиэтиленом поверх рамы, неведомо кем и когда оставленный у разбитого плафона отпечаток мяча — вздрогнуло, как отражение в воде при резком звуке. 
— Аминазин, два милилитра, внутривенно. 
— Есть, господин капитан. 
— Сержант! Ты пустил струю мимо вены! 
— А… Чёрт с ним! Час раньше, час позже… Верно, господин капитан? 
— Разговорчики, сержант! А ты, рядовой, парашу будешь мыть, если кишка тонка!... 

… Где-то за спиной покатилась по полу бутылка, елозанье веника, хруст яичной скорлупы под каблуком... 

...— Шо это за яйца у тебя, Зозуля? 
— Тю, так это ж индюшиные. 
— У вас кур дома шо-ли нет? 
— Та есть, просто у нас разные яйца едят. 
— Как — разные? 
— Ну, всяких птиц там, и бычьи тоже. 
— Ты гля, у них быки — тоже птица! Слушай, а ты сам как… ну, нормально? 
— Шо — нормально? 
— Да фамилия у тебя такая — я аж прямо-таки волнуюсь за тебя. 
— До чего здесь фамилия, шо волнуешься?.. А, да пошёл ты! 
— А ты шо, Микола, мнёшь всё ту фотокартку? Её уже давно новый хахаль греет. 
— Дурак ты, Иван! В армии она… Вот вернётся… Подарю ей духи французские. 
— Да, баба в армии это полный писец! Приедешь, вот, тряхнёшь медалями, скажешь: "Пеки, Манька, блины — муж с войны пришёл!" А она в ответ: "Да мы и сами лыком шиты!" Да тоже как тряхнёт медалями, да за кочергу, да впоперёк спины! 
— Ну как оно, орлы! 
— Здржлаем гспдин ржант! 
— Отставить! Что за непорядок! Тара греется, топливо испаряется, а вы тут философствуете. Это вам армия, а не институт благородных девиц. Дай-ка чего на закусь как там тебя… Ух, ядрёно!.. Это вам не Машку за ляжку. Ничего, ещё пофилософствуете, главное — гада задавить! 
Его скулы напряглись, глаза помутнели, раздался хруст, и между пальцев судорожно сжатого кулака сержанта потекли полужидкие внутренности яйца... 

...— Глянь — как примёрзли! 
— Не трогай их, не жильцы они. 
— Как это — не жильцы? 
— Да так — покойники живые. 
— Дык покойникам в морге положено находиться. 
— Молчал бы уж, Петренко… Будут в морге, будут, только и тебя прихватить могут, им это — как двух духов застроить. 
— Так по уставу не положено. Я же живой по уставу, а живым не положено в морг. 
— Дурак ты по уставу… Заправь-ка лучше ту койку... 

...— Взво-о-од! Подъём сорок пять секунд, построение на центральном проходе!.. Портянки на ноги мотай, а не в руках мни!.. А ты ремень подтяни… Значит так, слушай сюда! Пока вы носите погоны, и они не обезображены всякими соплями и звёздами, я для вас, как мудрый отец и любящая мать! Офицеры приходят и уходят, а замкомвзвода неизбежен, как победа коммунизма! Отставить смех! Я для вас Ленин, Сталин, Мао Цзе Дун и Мумба-Юмба в одном лице. Вопросы есть? 
— А кто такой Мумба-Юмба? 
— Кто сказал? Упор лёжа принять! Раз… Два… Полтора… Ещё вопросы есть? 
— Нкак нет гсподин ржант! 
— Встать! Завтра будет победа!.. Не слышу!!! 
— Ура! Ра! Ра! 
— Некоторые из вас превратятся в мёртвых, голых и с биркой в армейском морге. Остальные станут героями. Сейчас вы займётесь тем, чем ни мёртвые, ни герои заниматься не могут — по определению. Отставить — письма родным! Сейчас мы изучим то, без чего немыслима современная армия — заправку коек... 

— Ты гля — пирог под подушкой! Нетронутый. С яблоками! 
— Бери, Петренко, он уже никому не понадобится... 

...— Иди сынок, иди. — На меня смотрели уставшие, в чёрных обводах глаза матери. Руки её бесцельно теребили край скатерти. Губы — маленькие, посеревшие, несколько раз дрогнули, силясь что-то сказать, и замерли. 
— Но ведь там можно умереть, мама! 
— Везде можно умереть, сынок: и дома от голода, и на заводе в станке, и на улице от милиционера тоже можно умереть, сам ведь знаешь. Да и войска-то вспомогательные, и деньги нам очень нужны, а они обещают за пятидневную вахту по двести долларов. Сам посуди, сына — отец работает. Он хоть и грошú получает, но регулярно. Я тоже занята. Лёшка вон и Колька ещё сопли гоняют, да и Деньке только тринадцатый годок. Ты только у меня надёжа — вон, уже семнадцать скоро… Иди, сыночек, иди… Бог поможет, я помолюсь… А к твоему приезду пирог испеку — праздничный, с яблоками... 

… Хлопнули двери, и в казарму ворвалась... 

...— Дежурный по UC1235HD вспомогательных войск лейтенант Иванов слушает!.. Так точно, тридцать пять ветеранов… Так точно, уборка закончена… Есть, принять пополнение шестьсот человек!..

… Хлопнули двери, и в казарму ворвалась многоголосая пёстрая орда. Это больше напоминало весёлый школьный пикник. Тотчас забурлили игры в фантики, пуговки, латки, дразнилки и сплетни... 
...— А потом нас построили, и дядька такой ва-а-ажный как закричит: "Здорово, орлы!", а сам пьяный такой!.. 
...— А папка и говорит: "Молодец, служить будешь! Это надо обмыть. Ну-ка, метнись, Витёк, к бабе Ане за бутылкой, скажешь — Стаса на войну забирают. Через пять дней отдам!.. 
...— А там менты! ну я и подумал — а что круче: спецшкола или армия?.. 
...— А он и говорит: "Согласен. Только половину тебе, а половину мне". А я и говорю: "Хрен тебе!", а он смеётся: "Думаешь, я совсем дурак? Деньги-то родители получают, а в договоре мой счёт указан!.. Только матери скажи: враз голову оторву!", каз-з-зёл!.. 
… Детский щебет незаметно трансформировался в тягучий пьяный базар... 
...— А мама и говорит: "В опасные места тебя, конечно же посылать не будут, и денег при этом заработаешь, и мир увидишь. "Знаю я! К ней там дядя Вася опять придёт — меня же нету!.. А потом они такое делают! Я сама один раз видела! Женька с двеннадцатого подъезда такого не умеет! Думаю: "Да нужен мне твой дядя Вася!", а сама так, с сомне-е-нием: "Ну разве… чуть-чуть примарафетиться?", и пристально так смотрю на трюмо. А она вдруг как обрадуется: "Да о чём речь, доченька! Всё бери: и лаки, и тени, и помаду тоже бери; Господи, видел бы тебя твой отец сейчас — так бы гордился!" — стерва, помню, как нашла у меня фотографию папы, и в мелкие клочки… на глазах! 
— Зачем? 
— Да ненавидела она его, ненавидела! — послышались всхлипы. 
— Да ты не расстраивайся, Настюха! Всё Ok'ей будет, вот увидишь!.. А мне мама сказала — как вернусь, разрешит гулять, сколько хочу! И велосипед купит настоящий — многоскоростной! 
— Новый? 
— Ты чо! Не-а, наверное, second... 

...— Вот вернётся… Подарю ей духи французские... 

...— А к твоему приезду пирог испеку — праздничный, с яблоками... 

...— И велосипед купит настоящий — многоскоростной!.. 

...— Подарю ей духи французские... 

...— Пирог испеку — праздничный, с яблоками... 

...— Купит настоящий — многоскоростной... 

...— Духи французские... 

...— Праздничный, с яблоками... 

...— Многоскоростной... 

...— Французские... 

...— С яблоками... 

Рывок — тело слушается с трудом, будто давно отвыкло. Три метра по проходу, поворот, вот она — ребёнок, одетый, как малолетняя проститутка, накрашенный, как начинающая малолетняя проститутка, и говорящий, как пьяная начинающая малолетняя проститутка. Нахожу пальцами подбородок, поворачиваю лицом к себе... 

...— Велосипед купит настоящий — многоскоростной!.. 

… Зрачки поворачиваются с опозданием в секунду, ещё две секунды, и она меня увидела... 

...— Велосипед купит... 

— Ты, — Я не узнал свой голос, — Ты отдаёшь себе отчёт, где находишься?! 
… Полуоборот к подруге, — Настя, глянь — у меня тушь не размазалась? А то на меня герой смотрит! 
Настя лежала, откинувшись на подушку и уставив стеклянный взгляд на литой бетон потолка... 

...— Не жильцы они. 
— Как это — не жильцы? 
— Да так — покойники живые... 

...— А… Чёрт с ним! Час раньше, час позже… Верно, господин капитан?.. 

...— А потом нас построили, и дядька такой ва-а-ажный как закричит: " Здорово, орлы!", а сам пьяный такой!.. 

...— Реальна? 
— Так точно! Наша скорая победа объективно реальна. Сейчас возникает только... 

       … Сметут врага движением руки 
        Непобедимые серые полки 
        Узнает враг про нашу доблесть-честь 
        Ведь дан приказ, и мы ответим "есть"!.. 

— А сейчас мы находимся на передовой нашей доблестной армии. Скоро атака. Как настроение, ребята? 
— Отлично, господин репортёр! 
— Как видите, солдаты полны оптимизма, и это главная составляющая победы для любой армии. 

       … В огонь и воду — все сомненья прочь 
        И даже Бог не в силах им помочь 
        Лишь командиры нам дадут приказ 
        Повержен будет враг без лишних фраз!..  

— Мы беседуем с главнокомандующим объединённой армии. Господин генерал, наша скорая победа — реальна? 
— Так точно! Наша скорая победа объективно реальна. Сейчас возникает только... 

… Горячая волна ударила откуда-то снизу, тяжёлым удушливым туманом вошла в мозг. Поворачиваюсь на звук: подвешенный под потолком в углу дежурки телевизор. Иду. Отчётливо контролирую каждое движение... 

—… возникает только вопрос — какой она будет. Есть два варианта... 

… Я тяжело опираюсь о метровое ограждение дежурки. Взглядом ищу кнопку сети. Где она!.. 

—… два варианта: пленение противника или изгнание его с поверхности планеты. Наши аналитики пре... 

… Я разжал руку, и отсоединённые кабеля с цоком упали на стол. 
— Солдат! Ты забылся! — дежурный привстал, рука потянулась к кобуре... 
— Мне, — каждое слово давалось с трудом, — мне не нравятся марши: я люблю джаз. 
… рука потянулась к кобуре, нащупала рукоять пистолета и… замерла. 
— Так сказал бы, я бы выключил. 
… Ловлю его взгляд, и нахожу в нём страх. Не отпуская его, качнул головой — влево-право: все ветераны стояли за мной, беззвучно, неподвижно… обречённо… спокойно… Рубикон... 
… Страх растёт, перекрывая устав, логику, искажая чувство самосохранения. В его глазах остались только мы, тридцать пять ветеранов и клавиша тревоги с тыльной стороны ограждения дежурки. Мы — в одинаковых комбинезонах цвета хаки, равномерно краплёных мелкими, с булавочную головку бурыми каплями крови, большинство моложе двадцати, но все с одинаковыми по-стариковски выцвевшими глазами и посеревшими лицами, с выбившимися у некоторых из под фуражек седыми прядями. Клавиша — маленькая, белая, с красненькими жизнерадостными буковками "тревога" посередине, прикрытая легкорвущимся прозрачным пластиком. Мы и клавиша. 
Отчаянное решение отразилось в глазах. Он резко налёг на стол и протянул руку в мою сторону, где на изнанке ограждения хрустнула пластиковая мембрана. Над головой, по казарме, и где-то там, за дверями противно завыла сирена. Лейтенант обречённо расслабился, закрыл глаза. Я подхватил начавшее было сползать тело за китель... 

… Рубикон перейдён... 

Раз! Два! Три!!!.. На металлической трубе, распирающей заграждение в потолок, остались кровь и клок волос. Кто-то, перегнувшись, подхватил выпавший из руки офицера пистолет. 

...— А-а-а-а!!!... 

Под нашим бешенным напором входные двери слетают с петель. 

...— А-а-а-а!!!... 

Обречённый крик, сирены, мигание освещения — всё смешалось в немыслимую дискотеку. 

...— А-а-а-а!!!... 

Впереди автоматные вспышки. Справа от меня упал. Слева лишь пошатнулся, не снижая темпа бега. Рикошет обжигающе резанул по надбровию, заливая глаз кровью. Почти тотчас, прорывая китель, по груди, слегка оцарапав, скользнуло холодное жало. Перехват: резкий тормозящий рывок. Еле устояв на ногах, разворачиваюсь, одновременно пытаясь выпутать увязший в кителе автомат со штыком. Вот он — поднимающийся с пола майор. Набегаю. Тяжёлые армейские полуботинки отозвались глухим звуком, встретив его череп. Он пытается встать. Ещё удар. Он опять встаёт. Беру его за погоны, тащу вверх. Он перебирает руками, держась за меня, и, дойдя до верха, тотчас пытается душить ослабевшими руками. В его глазах серая пустота и какая-то механическая усталость: мертвец, как и я. С силой толкаю его на стену, и он уже медленно, как бы нехотя, оседает от окровавленного крюка крепления кабелей. Поворачиваюсь — ещё один. На миг ловлю взгляд — живой. И очень хочет жить. Секунда промедления, и ствол, только что смотревший на меня настойчивым глазом, выброшен далеко в сторону, а солдат быстро бросается на бетонный пол. Подхватываю автомат, отворачиваюсь от него — живого. 

...— А-а-а-а!!!... 

Впереди невооружённые фигуры. 
— Всем лежать! — слышу свой отчаянный крик. 
Фигуры мнгновенно распластываются по полу. Кроме одной. 
— Петренко, ложись! 
Он стоял на коленях, опершись рукой о пол. На лице его, пухлом, в веснушках, окаймлённом выбившимися из под фуражки упрямым огненно-рыжим ёжиком, проявлялись титанические мыслительные усилия: 
— А зачем ложиться?.. По уставу ведь не поло… — Хррсь!!! От удара наотмашь разлетается приклад, стерев титанические усилия вместе с лицом. 

...— А-а-а-а!!!... 

Толкаю двери: казарма. В дежурке офицер загнано-истерически кричит в трубку. Нащупываю курок. Трубка разлетается. Дежурный исчезает за перегородкой: грохот падающих стульев, звон пустого ведра… Тишина… Окидываю взглядом казарму: большинство детей беспомощно лежат на полу и койках, в глубине кого-то тяжело рвёт. Новая волна ярости захлестнула меня. Срываюсь. В коридоре кто-то, увидев меня, падает на пол… От неудачного удара начинает болеть щиколотка, продолжаю прикладом, пока не затихают последние судорги... 

… Тишина. Лишь где-то еле слышно гудит вентиляция... 

… Последний пролёт лестницы, и я вышел в помещение на поверхности. Рядом неработающая клеть: так и есть — вывернуты предохранители. Двадцать метров, и я оказываюсь на улице. Ночь. Прожектор делит пёстрый мир на бездонно-чёрное и серо-стальное. В далёких деревьях прогуливается ветер. Каждый звук — эхо. 

Вдруг ночь разрывается пулемётной очередью. Бросаясь на дорожку, вскидываю автомат. Бессильный щелчёк. Отстегнул пустой магазин. Пулемёт продолжает меня нащупывать. Чувствую, как часть спины предательски выступает над бровкой. Осматриваюсь. Прямо передо мной здание. Рывок — и я уже ударяюсь плечом в добротные, оббитые кожей двери. Повезло — открыты. Встаю. Несколько столов сплошь покрыты индикаторами и тумблерами. Вдруг на улице послышались шаги. Бросаюсь за крайний стол. Втискиваюсь между ним и стеной. Стук открываемой двери. 

— Подонки! Да как они посмели!!! Майор, фугасы заложены? 
— Так точно, товарищ генерал! Неделю назад. 
— Майор, закройте все двери в подземных коммуникациях. Полковник! Связаться с дежурными по казармам! 
— Есть, генерал!.. двенадцать ноль восемь — не отвечает! 
— Майор, действуй. 
— Взрывать? 
— Приказываю! 
— Есть! 
— Генерал! Так нельзя! 
— А что ты предлагаешь, полковник?.. Ужин им подать? 
— Там могут быть невиновные, там-же дети! Это преступление! 
— Детей там нет — только молодые солдаты. Если выживем, разрешаю подать на меня в трибунал, а сейчас надо выжить! 
— Я отказываюсь помогать вам. 
— Вы знаете, полковник, законы военного времени… Неподчинение приказам — на месте! 
— Майор, действуй! 
Клацание тумблера, и где-то в глубине раздался глухой взрыв. 
— двенадцать одинадцать — в порядке… двенадцать двадцать шесть — в порядке… двенадцать тридцать пять — не отвечает. 
— Майор? 
— Есть! 

...— Настя, глянь — у меня тушь не размазалась? А то на меня герой смотрит!.. 

Тело отвечает раньше мозга: в прыжке распрямляюсь пружиной. Их человек восемь-десять. Метров пять. И вдруг я понимаю, что всё безнадёжно. Все вооружены, у меня автомат даже без магазина… Почти безнадёжно… Мозг опять не успевает за телом. Рывок вперёд, замах, и приклад с хрустом опускается на панель стола. Искры. Ещё удар! Слева щелчёк пистолета — осечка. Ещё удар! Справа... 

...— Иди сынок, иди. — На меня смотрели уставшие, в чёрных обводах глаза матери. Руки её бесцельно теребили край скатерти. Губы — маленькие, посеревшие, несколько раз дрогнули, силясь что-то сказать, и замерли. 
— Но ведь там можно умереть, мама! 
— Везде можно умереть, сынок: и дома от голода, и на заводе в станке, и на улице от милиционера тоже можно умереть, сам ведь знаешь. Да и войска-то вспомогательные, и деньги нам очень нужны, а они обещают за пятидневную вахту по двести долларов. Сам посуди, сына — отец работает. Он хоть и грошú получает, но регулярно. Я тоже занята. Лёшка вон и Колька ещё сопли гоняют, да и Деньке только тринадцатый годок. Ты только у меня надёжа — вон, уже семнадцать скоро… Иди, сыночек, иди… Бог поможет, я помолюсь… А к твоему приезду пирог испеку — праздничный, с яблоками... 

август 2004 — 27.06.2005,  
Томацька Січ (Марганец) — Запоріжжя. 
Вольдемар Ле’он.