Сьюзи

                        Сегодня в деревне был праздник. Праздник их главного божества. На главной площади, что у домов старейшин, развели огромный костер. Местные музыканты играли на флейтах и банджо. Вокруг костра водили хороводы девы. Были накрыты выносные столы, еду готовили всем честным людом.
                        — Фреду пора спать, — сказала Сьюзи своему мужу Рону.
                        — Я не хочу спать, мамочка! Мне здесь весело! — возразил Фред.
                        — Не спорь с мамой, — внушил сыну Рон.
                        Они отправились к дому. Небольшая круглая хижина со стенами из крашеного в коричневый цвет самана и жёлтой соломенной крышей. Бунгало. Дверь из сколоченных меж собой лакированных досок. Отсветы полной луны придавали дому слегка потусторонний вид. Рон отворил дверь, она легко поддалась. Вошли. Внутренняя обстановка не блистала роскошью: три кровати полукругом располагались у единственной, идущей по радиусу, стены. Ближе ко входу стоял платяной шкаф, один на всех. Туалет располагался на улице.
Сняв парадные одежды, Фред, Рон и Сьюзи сразу же улеглись спать.   
 
***
Треск выламываемой двери нарушил сон Сьюзи. Трое вооруженных мужчин вбежали в хижину. Рон, ее муж, крепко спал. Первым убили его. Ножом, воткнутым во второе сверху межреберье с левой стороны. Оглушительный храп прервался. Он не издал даже прощального стона, только выгнул спину, как в приступе столбняка. Сьюзи завизжала:
                        — Кто вы?! Что вам здесь нужно?!
                        Ей не ответили, зато от крика проснулся ее сын, Фред. Жуткое зрелище открылось его глазам: отец истекал кровью на кровати, двое мужчин заламывали руки матери. Третьего он не заметил: тот стоял у Фреда за спиной.
                        Мама, кто э… — не успел поинтересоваться Фред. Стоящий у него за спиной мужчина воткнул нож ему в спину, прорезал легкое. Фред захлебнулся, издав напоследок несколько булькающих звуков.
                        Сьюзи кричала, брыкалась, пыталась вырваться. Что-то тяжелое с силой ударило ее в висок.
 
***
                          Она очнулась в маленькой клетушке. Холодный пол из плохо отесанного булыжника царапал ноги. Стены из серого камня порядком заплесневели, внизу поросли мхом. На полу лежал тюфяк с сеном, рядом стояла неуклюже сбитая деревянная тумба. На ней располагался огарок свечи в металлическом блюдце, на нем же — коробок спичек. Решетчатая дверь выходила во двор, находившийся внутри П-образного дома.  Громкий хруст привлек внимание Сьюзи. Хруст доносился из дальнего угла: огромная серая крыса с облезлым розовым хвостом поедала еще дергавшуюся соплеменницу помельче. Сьюзи стошнило. Она опустилась на тюфяк и отключилась.
                        Проснулась. Полная луна ярко освещала двор. Только теперь Сьюзи заметила огромный деревянный крест посреди площадки. Тень от него пересекала всю площадь и краешком своим заходила в камеру Сьюзи. К кресту подошли несколько мужчин с факелами, волоча по земле какого-то оборванца. Оборванца подняли, привязали к кресту. Из одежды на нем была лишь затасканная набедренная повязка, кожа даже в белом свете луны казалась желтушной. Спину покрывали кровавые ссадины, по-видимому, оставленные кнутом вдохновенного палача. Мужчины с факелами встали рядом. Сьюзи наблюдала.
                        Через несколько минут к кресту подошла богато одетая рыжеволосая дама.
                        — Что ты рассказал хозяину? — властным голосом спросила она.
                        — Ничего, госпожа, клянусь! — взмолился оборванец.
                        Дама кивнула одному из стоявших рядом мужчин. Пламя факела обожгло голую кожу оборванца. Раздавшийся визг пронзил душу Сьюзи.
                        — Повторяю вопрос: что ты рассказал хозяину?
                        — Я ничего не рассказал бы ему, даже если бы хотел. Меня не допускают к господину, — потеряв надежду, дерзил несчастный раб.
                        — Оскопить, — приказала госпожа и быстрым шагом удалилась во внутренние покои дома.
                        — Нет! Смилуйтесь, госпожа! Я верно служил вам столько лет!.. — в голосе оборванца звучал смертельный испуг.
                        Госпожа не оглянулась. Мужчины сдернули с него обмотки, прикрывавшие пах.
                        — Нет, пожалуйста! — взывал приговоренный к милосердию палачей. — Сначала убейте меня, прошу! Какая вам разница?
 Отблеск лунного света взметнулся с лезвия мясницкого ножа. Сьюзи отвернулась, зажала уши. Одним движением рабу отсекли детородный орган. Палачи, не медля, ушли. Крики длились с минуту, терзая стены ветхой постройки, затем стихли. Раб умер от кровопотери.  
 
***
                        Под утро Сьюзи разбудил стук в стену:
                        — Эй, там есть кто-нибудь? — раздался голос.
                        — Да, — ответила Сьюзи.
                        — Как тебя зовут? — спросила неизвестная собеседница.
                        — Сьюзи.
                        — Они убили всю мою семью, Сьюзи! Мужа, трех дочерей! — со всхлипами повествовала собеседница. — Что они сделают с нами? Ах, почему, почему они не убили меня вместе с ними?..
                        Решетчатая дверь клетушки отворилась. Вошел молодой мужчина неопрятного вида. Очевидно, тоже раб. Приблизился к Сьюзи.
                        — Что вам от меня нужно?
                        Вместо ответа он сдернул с нее одежду, сдавил рукой горло, притер к стене. В глаза Сьюзи бросилась кривая трещина, ползущая по потолку. «Неужели это последнее, что я вижу?». Она судорожно пыталась втянуть в себя воздух. Раб повалил ее на тюфяк, прижал тяжелым телом. Изо рта разило запахом дешевого вина и лука. Сьюзи рыдала, но не сопротивлялась. Какой смысл?.. Ощутила в себе его пенис. К счастью, это длилось недолго. Кончив, раб сразу же ушел. Объект надругательства лежал на тюфяке почти без чувств, тупо уставившись в потолок. Трещина ни чуть не изменилась.
                        — Сьюзи! Эй, Сьюзи? — вопрошал голос из-за стенки. — Что они с тобой сделали? Я слышала плач!
                        — То же самое они сделают и с тобой, — голосом, лишенным сочувствия, ответила Сьюзи.
                        Она оказалась права. Вечером следующего дня из соседней клетки донеслись стоны и плач.
                        Изнасилования повторялись всю неделю.
 
***
                        Прошло время. Может, неделя, может — две. В ее камеру вошли два стражника в коричневых кожаных жилетах, клепанных металлом, и в таких же юбочках; в руках они держали длинные пики. С ними была бабка в черном одеянии знахарки. Сьюзи раздели, бабка осмотрела ее влагалище. Удовлетворенно кивнула. Стражник сделал пометку в блокноте. Троица удалилась.
                        Сьюзи поняла, что они проверяли. «Он не успеет родиться», — подумала она.
Никакой любви к побочному продукту совершенного над ней насилия пленница не питала.
                        Через полчаса Сьюзи услышала скрип железной двери в соседней камере.
                        — Нет, — сказала знахарка.
                         Крик соседки, знакомые булькающие звуки. Такие же, как издал ее сын перед смертью.
 
 
***
                        Один день сменял другой. Сьюзи разучилась их различать. В углу, у края трещины на потолке, завелся довольно крупный домовый паук. Она нарекла его Фредом. Да-да, в честь умершего сына. «Знаю, ты видишь меня сверху. Тебе не нужно меня жалеть, скоро мы встретимся в лучшем мире и снова будем все вместе: ты, я и папа. Там не будет боли, не будет страданий. Будем каждый день ходить на праздники, с кострами и танцовщицами, флейтами и банджо. Скоро, сынок мой, скоро».  Паук ничего не отвечал, лишь сосредоточенно плел паутину.
Дважды в день ее кормили дрянной похлебкой. Между кормежками она или спала или сидела на тюфяке, и беседовала с Фредом. Иногда вставала, мерила шагами клетку: три шага от стены до стены, четыре шага от стены до двери. Ее стопы огрубели, привыкли к режущим граням булыжников на полу, перестали кровоточить при каждом шаге.
 
***
Прошло три месяца. Крест во дворе не отбрасывал тени. Был полдень. Жаркий, душный полдень. Дверь камеры отворилась. Вошел стражник. Высокий, крепкого телосложения. Молча приблизился к ней. Выхватил из-за пояса нож, полоснул Сьюзи по горлу. Она пыталась вдохнуть, но вместо воздуха в трахею со свистом и бульканьем заливалась кровь. Она заполнила легкие, грудь пронзило болью. Сьюзи захлебнулась.
***
                        Стражник взвалил на себя ее труп, перенес через двор. Два голубя спорхнули с балок креста. Стражник вошел в просторную, ярко освещенную комнату. Стены были отделаны белым кафелем, пол — керамическими плитами. Единственным предметом обстановки был метровой высоты стол из нержавеющей стали, куда он и возложил свою ношу.
                        — Наконец-то, — отреагировал на его действия пожилой человек в измятом, заляпанном кровью и еще какой-то желтоватой жидкостью белом халате. Волосы его были всклокочены, черные очки с круглыми окулярами накренились на кривом, с горбинкой, носу.
                        Стражник молча удалился.
                        Доктор подошел к столу. Проверил пульс: «мертва». Взял с тумбы скальпель — холодный металл приятно охладил его кисть; пальцы, обрамленные длинными ногтями с коркой запеченной крови по контуру, уверенно сомкнулись — он аккуратно разрезал брюшину. Вставил расширитель, залез в рану руками, извлек оттуда уродливый, большеголовый, ничуть не похожий на младенца плод.
                        — Раб! — позвал он.
                        В комнату вошел светловолосый юноша с избитым оспой лицом.
                        — Отнеси это, куда следует, — указал доктор на поддон с окровавленным плодом. — И это, — показал он на растерзанный труп Сьюзи.
 
***
                        Сегодня в роскошном доме вельможи был большой праздник: его сын, единственный наследник титула, вступал в права совершеннолетнего. Дом сверкал убранством пуще обыкновенного. Многоярусные хрустальные люстры озаряли залу ярким светом, стены украшены шедеврами живописи. Портреты королей и императоров; дивные пейзажи, изображающие разгул стихии; натюрморты!.. Повсюду шныряла суетливая прислуга, носились детишки, заполняя воздух звонкими голосами. Стол, убранный белоснежной скатертью, буквально ломился от угощений. В числе прочих кушаний, на нем дымилось несколько чанов с наваристым супом. Супом из человеческих младенцев.