веяния веков

 

слово не имело ни формы, ни содержания, эту форму

заполняющего, оно явлено было неискушенному разуму
проста не хоцца о глупости высоким парением трали-вали, 
однакоси, надоть, с высоты полета, так сказать, ужо обмельчал
народец-то, и не заметишь евонных поползновений. чо той жисти 
осталось-то, а все оне топорщатси, надуваютси, взлететь пытаютси, 
ошарашиваютси втихую, вобчем, опаскудилиси и обмишурились.
хотя и существует нечто такое, к чему и мыслью прикоснуться-то
боязно, вызывает оно трепетание чуйств и предвосхищает радость.
ну ладноть, допустим, шо узнали оне шото новое в истории, и чо 
дальше-то? и чо от ентого знания изменитси смогет, ась? оне чо, 
от ентого лучше стануть али мудрее?
подбросив, как обычно, кусочек инфы для  разогрева мозгов, челик 
собирался было укутаться в нежный плед былых воспоминаний, но 
необычное пощелкивание мыслеуловителя заставило насторожиться.
исподволь подсовывались ему подходящие катренчики, крутили 
целеполагающие фильмецы, обсасывали претенциозные статеечки, 
сформировывали, так сказать, евонное желательное будущее. и пущай 
некоторые исчо думають, шо все им известно про жисть енту, пущай,
аднакось, оне такось думають напрасно, ничого не ведають оне. 
хотелось бы, кншно, выбрать тело и получше, но небогатое 
предложение того века ограничивало, не давало отыскать, так сказать, 
нужный  вариантец, направляя все усилия в традиционное русло.

— а не спеть ли нам песенку
про 33 коровы, дорогая черепаха.
— нет, уважаемый, споем седни про 
завтрашний поход, будь он не ладен

забота была у их такая, то есть работа, шобы жила страна челиковская 
родная и в снег, и в ветер, и болели оне оченно, переживали за нее, и
тревожились, и в даль оне уходили. жизненный импульс обнажил ихнюю
натуру, а та, не будь дурой, шобы из под контроля не выскочить, 
на заранее подготовленные позиции отошла, едва сдерживаясь, и 
отстреливаласи, ужо чем могла. фиксировали их уже потома и потома уже 
рассматривали, ибо не умели они летать, как мотыльки — рядом, 
поэтому-то и картинка не получалась живой. пришлось даже поменять 
все настройки в мыслеуловителях для того, шобы обеспечить качественный 
прием в удаленных временных потоках. а у их — тамо карнавал карнавальный
карнавалить, а чо, пущай потешутси, коли по-другому оне не могуть, пущай
зубки поточуть, вострословы ухастыя и щекастыя. ни уму, ни сердцу,
в печенках сидят, горлом берут, задом вертят. сказочки оне рассказывають,
шутять, балагурять, прибаутки вспоминають, анекдотцы разные, но какая жеж
неизбывная ты, тоска смертная. до зари, бывало, выйду в поле, пройдусь, 
прогуляюсь, шобы шото там вспомнить, шо было не со мной, все  на память пеняю.

виртуальный человечик, этакий буратинка инетовский, чрезмерностью
своей в неподражательности своей уродовал ценности и юродствовал туне.
множественность его впечатлений не укладывалась в предоставленное мысленное 
пространство, а порождало лишь осчусчение его безграничности и бесконечности

«слова подобны черным дырам,
во вселенной разбросанным и
структурирующим ее, дабы не
взорвалась в очередной разик»

глубина проникновения в изучаемый вопрос была недостаточной,
чтобы с уверенностью сказать, что постижения были значительными.
и стерлась память виртуальная, и канул в небытие инет, и берестяные
записочки снова входили в моду, а мыслеуловители пылились на складах