Великий натуралист

Леонид Доброхотов






ВЕЛИКИЙ НАТУРАЛИСТ

(Рассказ)

Он сидел в вагоне метро, слегка покачиваясь в такт поезду и, видимо,
дремал. Я навис над ним из-за часпиковой толкучки, держась обеими руками
за никелированную перекладину, словно гимнаст, и время от времени
отталкивал спиной пассажирскую массу для экспансии своего тела на
близлежащее пространство. Понятное дело, нервничал при этом. А так как
нервничать мне не рекомендовал врач, то я решил себя чем-нибудь занять,
чтобы хоть сносно гармонизировать своё внутреннее состояние. Изучив
доступные моим глазам рекламные стикерсы над окном вагона, я перешёл на
живых людей. Надо сказать, интересного было мало, и моя попытка
приспособиться к столь тягостным условиям существования не имела успеха.
В то же время я ощущал, что другие, каждый на свой лад, также пытались
приспособиться. Один, видимо, окончательно впав в отчаяние, бросил своё
тело во власть стихии и не сопротивлялся натиску волн. Другой,
сократившись чуть ли не вдвое, щетинился не только острыми локтями, но и
буравчатым взглядом, используя силу внутреннего магнетизма.

На одной из остановок он, используя меня как живой щит от толчков и
ударов шевелящейся людской протоплазмы (или толпоплазмы), задрал голову
вверх и приоткрыл слипающиеся веки. Станция оказалась не его, и мужчина
снова погрузился в дремоту, откинув голову назад, предоставляя мне для
изучения свой лик.

В лице своего опекаемого я заметил нечто странное и одновременно
знакомое, но сначала не мог определить, что именно. Лицо как лицо, но
отчего же оно производит впечатление кокой-то гротесковой диспропорции?
И что же знакомого я там нашёл? Два вопроса. Поэтому их надо разделить,
и каждый решить отдельно. Так сказать, дифференцированный подход.

Первый ребус я решил на "отлично". Ноздри! Конечно, ноздри! Я
прямо-таки поразился такому гигантизму: каждая ноздря была величиной
примерно с грецкий орех. Все остальные детали физиономии не выходили из
привычных норм и тем самым нивелировали себя и свою значимость в системе
иерархии лицевой части. Но ноздри! Они были боссами, генералами,
королями страны, на которой произрастали, и, не смотря на двоевластие,
удивительно балансировали под крыльями носа, производя впечатление
прекрасно спетого дуэта. Каждая госпожа украшала себя узорчатой сеткой
розоватых прожилок и выпускала из дышла вниз несколько прямых рыжих
волосков.

Вдруг мне показалось, что некоторые волоски шевельнулись. Я приписал это
своей усталости и отвёл на секунду взор, чтобы переменой дальности
освежить восприятие. Но когда снова посмотрел на ноздри, то уже не
сомневался - волосы действительно шевелились. И тут произошло нечто
поразительное. Два ноздревых волоса стали расти прямо на глазах, и из
ноздри наполовину выполз таракан, неожиданно обнаружив свою прямую
принадлежность к рыжим волоскам - это были его усы. Хозяин ноздрей
оттопырил часть нижней губы и направил струю воздуха на прусака.
Насекомое уловило усами привычный сигнал (я почему-то сразу понял, что
привычный) и попятилось назад в своё убежище. Я по образованию биолог и
знаю ещё со студенческих лет, что тараканы могут ползать только вперёд.
Лишь сейчас я по-настоящему удивился, ибо заставить таракана пятиться
назад - это всё равно, что приучить орла рыть норы в земле и гнездиться
в них. Смена генетического кода? Но тогда катастрофа!

Мысли мои вытеснил ответ на второй вопрос, а именно, где я мог видеть
этого человека? Оказалось, что я знал Игната Парфёновича много лет. Он
преподавал нам в университете зоологию. Только вот таких роскошных
ноздрей тогда у него ещё не было. Мало того, он даже был моим научным
руководителем, когда я писал диссертацию.

- Простите, Иван Парфёныч? - склонился я к нему, чтобы уж до конца быть
уверенным, он это или нет.

Пассажир вздрогнул и вскинул на меня мутно-голубые глаза.

- Чем могу...



Меня он узнал не сразу, а только после того, как я ему напомнил об
университете. После этого мы встречались два раза на бульварах и подолгу
беседовали. Причём Иван Парфёнович больше расспрашивал сам и очень
дипломатично уклонялся от моих вопросов, которые меня чрезвычайно
волновали. Я только и смог узнать, что бывший мой куратор сейчас на
пенсии, что позволило ему, наконец-то, сполна развернуть свои научные
опыты. Он тратил на них почти всё своё время, да что говорить, просто
жил ими. Наконец, зоолог пригласил меня в гости и, как я догадался,
неспроста. По его лукавому прищуру было заметно, что он имел в этом
какую-то определённую цель.

Я проболтался о феномене одному своему приятелю, поэту, о чём сейчас
искренне сожалею. Его звали Львом Аполлоновичем и в определённых кругах
считали рафинированным эстетом. (Сразу хочу заметить, что не все эстеты
гомосексуалисты). Так вот, этот эстет настолько привязался ко мне с
просьбой познакомить его с Иваном Парфёновичем, что я, конечно же, с
согласия учителя, взял его с собой. Правда, не сказал учёному, что Лёва
поэт.

Иван Парфёнович встретил нас приветливо, после того, как мы произвели с
помощью его дверного звонка заранее условленные нами звуковые сигналы.
Он не любил, по его словам, когда вторгались незваные гости и отрывали
биолога от опытов, поэтому и сохранял некоторую конспиративность. Хозяин
попросил нас подождать пару секунд, предложив присесть на табуретки, ибо
не успел к нашему приходу закончить необходимую процедуру кормления
своих питомцев.

Он скатывал на кухне из круто сваренных яичных желтков небольшие шарики.
Его узловатые пальцы выполняли эту работу с завидным артистизмом.
Несколько виртуозных движений, и из каждой его ладони выпрыгнуло на стол
по четыре геометрически безупречных шарика. Затем он приблизил ноздри к
поверхности стола, постучал карандашом по переносице, что напомнило
далёкий звук барабана (восхитительная носовая акустика), и поцокал
языком. После этого из его ноздрей выбежала на стол гвардия тараканов и
устремилась к жёлтым шарикам.

- А ты чего? - ласково проговорил преподаватель зоологии. - Ну-ну,
давай, не бойся. Здесь все свои...

Из ноздри показалось два усика, а вслед за ними ещё один таракан,
который медленно сполз на стол и неохотно поковылял трапезничать.

- Болеет, - с сочувствием пояснил нам Иван Парфёнович.

Мой приятель был ошеломлён.

- Да за такой номер! Хотите, я вам найду продюсера?

- О, что вы, что вы! - остановил дрессировщик поэта. - Моя цель
совершенно иная.

Он вставил в ноздри обыкновенные бельевые прищепки в распорку, то есть
широкой рогатиной в отверстие, и я понял, каким упражнением он достиг
увеличения своих замечательных полуносий, доминирующих над другими
элементами лица. Да, гениальное всё просто.

- Нет, это определённо нужно снять на видеокамеру, - не унимался
восторженный Лев Аполлонович, - и показать на телевидении!

Квартирный звонок издал совершенно банальный, не кодированный, а значит,
чужой звук.

Хозяин вздрогнул и насторожился. Потом приставил указательный палец к
губам, запретив вырваться на воздух назревшей фразе из уст поэта, и на
цыпочках подкрался к глазку в двери прихожей.

С лестничной клетки раздавались голоса и, как их продолжение, уже
длительный и настойчивый звонок.

Как я потом узнал, за дверью стояли соседка, участковый милиционер и
работник дезинфекционной службы, вооружённый краскопультом с опасными
химикатами.

В дверь начали нервно стучать. Лицо Ивана Парфёновича изобразило ужас.
Он закрыл глаза.

- Видно, опять нет дома, - донёсся мужской голос из-за двери.

- Выбить её, и дело с концом! - это женский голос.

- Хлопот не оберёшься! Знаю я таких тихонь. Потом анонимками замучит! -
а это, видно, сам участковый.

Напоследок послышался шипящий звук (это травитель прошёлся струёй отравы
по стыкам двери с косяком) и в квартире запахло керосином.

- Ушли, - улыбнулся таракановед, прислушиваясь к удаляющимся шагам. -
Грубая и тупая чернь пытается задушить прогресс, как и во все времена.

Я поинтересовался, чем же недоволен народ? Неужели столь безобидные
опыты талантливого натуралиста могут кому-то причинять неудобства? Может
быть, зависть?

- Есть некоторые, так сказать, издержки производства... - замялся Иван
Парфёнович, - но они просто необходимы. Понимаете ли... Но это "опосля".
- Когда он волновался, то вставлял слова, почти вышедшие из
употребления, и умышленно подчёркивал их интонацией, вероятно, надеясь
этим замаскировать своё волнение.

- Приступим к делу! Я пригласил вас как талантливого биолога. (Это про
меня). Ваш друг, судя по его положительному впечатлению, тоже показался
мне "во всю" достойным посвящения.

Мы, весьма заинтригованные, переглянулись. Он вынул прищепки из ноздрей,
положил их в особый футляр и очередной раз окинул нас, особенно Льва
Аполлоновича, оценивающим взглядом. Между тем, пиршество у тараканов
закончилось, и они спрятались в тёмный картонный домик, стоявший тут же
на столе.

- Мои выводы покажутся вам странными, ибо человечество ещё не готово к
такому ходу мысли из-за своей умственной лени, - начал Иван Парфёнович
издалека. - Тем не менее, ввиду краткосрочности человеческой жизни, моя
теория нуждается в последователях, и я больше не имею право откладывать.
Не вдаваясь в подробности, напомню лишь о том, что последним и
единственным существом на Земле будет таракан.

- А крысы? - перебил Лев Аполлонович. Надо сказать, что поэт был немного
"навеселе", но искусно скрывал от нас этот грешок.

- Возможно, они будут последними из млекопитающих. Я же говорю о живом
существе вообще, - волнообразно повысил голос теоретик, мол, не
перебивайте, когда я говорю. - Также я имею практическую цель: перенос
лаборатории в более надёжное место, которое было бы не доступно для
недоброжелателей. - Он пронзил нас взглядом. - Дроздов из "В мире
животных" обещал мне помочь, но, к сожалению, месяца через три. Вопрос
же требует безотлагательного решения. Сами видели этих варваров сегодня.
Они ни перед чем не остановятся! И всему виной, ещё прочно сидящие в
современном менталитете эстетические элементы. Но об этом "опосля".

- Нельзя ли взглянуть на вашу лабораторию? - полюбопытствовал я.

- Безусловно. Она здесь в комнате.

R

’

hO

?

ygdO

y`„7gdO

?

h(

h(

hO

y`„7gdO

стеклу ногтем, и коричневая краска мгновенно растворилась, сделав
перегородку весьма прозрачной, если не считать веснушчатых точек,
раскинувшихся по окошечку большими и малыми созвездиями. Любознательный
Лев Аполлонович заглянул в амбразуру и, когда понял, что коричневая
краска на стекле являлась массой живых тараканов, которые бросились
врассыпную от стука хозяина, то почему-то отпрянул от двери, и его
передёрнуло с головы до ног. Я тоже заглянул в смотровое окно. Пол,
стены и потолок были сплошь покрыты слоем домашних насекомых. До этого я
уже мысленно подыскал помещение для лаборатории Ивана Парфёновича, но
сейчас у меня возник серьёзный вопрос: как мы будем транспортировать эту
живность?

- Вот, так сказать... - скромно сказал учёный, пытаясь скрыть
распирающую его гордость за свой труд, и бережно закрыл заслонку.

Лев Аполлонович, который ещё поёживался от омерзения, достал из кармана
квадратную бутылку с коньяком и с жадностью допил остававшуюся её треть.
Странно. От тараканов на кухне он не морщил своё лицо, а тут - такой
сюрприз! Может быть, поэт не выдержал созерцания именно баснословного
количества прусаков?

Мы снова расположились на кухне.

- Меня больше заинтересовала теория, - сказал поэт и уставился на
зоолога, пытаясь проникнуть в потаённые уголки его мысли. - Зачем всё
это? Я понимаю, фокус, трюк... Впечатляет. Но там их миллионы! Сколько
же вы их, так сказать, размножали?

Мне вспомнилось метро в час пик.

Хозяин понимающе улыбнулся.

- Селекция, дорогой мой. Селекция! - начал разъяснять он. - Восемь лет
кропотливого, изнурительного труда! Тщательнейший отбор особей. Ведь на
множество популяций приходятся единицы гениев, впрочем, как и у людей.

- Так это гении? - кивнул Лев Аполлонович на картонный домик.

- Да, если можно так выразиться по отношению к насекомым. Но здесь
необходим другой термин, ибо "гений" отдаёт затхлостью эстетического
мышления.

Последняя фраза явно не понравилась поэту. Он насупился, но продолжил
беседу.

- И что эти "гении" могут, кроме того, что не боятся заползать в вашу
носопырку?

Учёный искренне рассмеялся.

- Я использую этих выдающихся особей в качестве сверхчувствительного
универсального аппарата. - Он повернулся ко мне. - Когда мы с вами в
первый раз встретились в вагоне метро, этот аппарат отметил
неблагоприятную зону. В этот момент мои подопечные забеспокоились, а
один из них даже вышел из своего убежища, что и привлекло ваше внимание.
Через неделю над этим самым перегоном подземки произошёл обвал. Вы,
вероятно, знаете об этом из прессы. С помощью своего метода я обследовал
почти весь город. Обстановочка, я вам скажу, не очень-то утешительная,
даже наоборот!

- Феноменально! - вырвалось у меня.

- Почему же вы не предупредили об опасности?! - вспылил Лев Аполлонович.

- Об этом "опосля". Так вот, мои подопечные реагируют на изменения самых
различных характеров: сейсмографических, радиоактивных, биологических,
геологических и даже космических. Как только они почувствуют какое-либо
отклонение от нормы, их организм мгновенно начинает приспосабливаться к
новым условиям. Моя конечная цель идёт дальше, нежели предупреждать
человечество об опасностях, которые, якобы, можно предотвратить, -
бросил он в сторону моего приятеля. - Нет, опасности можно лишь оттянуть
на некоторое время. Намного радикальнее научиться приспосабливаться к
всевозможным катаклизмам. И великим учителем для человека в этом вопросе
выживаемости будет... - Он выдержал паузу для наибольшего эффекта. -
Да-да, наш обыкновенный домашний таракан!

- Иван Парфёныч, вы гений! - не выдержал я.

- Не много ли здесь гениев на семь квадратных метров? - усмехнулся поэт
с раскрасневшимся от спиртного лицом, скосив взгляд на картонный домик.

Учёный глубоко вздохнул, его колоссальные ноздри скорбно поникли.

- Да-а-а-а... - растянул он на выдохе. - Как дик ещё человек! Самым
трудным делом будет - переделать его мозги. Воспитание, воспитание и
воспитание.

- Так вы ещё и педагог? - съязвил любимец муз. - Нельзя ли
полюбопытствовать, каков ваш педагогический идеал?

- "Идеал"! - передразнил его Иван Парфёнович, и ноздри его гневно
заколыхались. - Опять словечко из каменного века!

Чтобы смягчить обстановку назревавшей конфронтации между учёным и
поэтом, я вторгся в диалог.

- Простите, - обратился я к натуралисту, - но Лев Аполлонович хотел
только узнать, каким вы видите человека в будущем.

- Постараюсь ответить, - размеренно произнёс хозяин, отрывая тяжёлый
взор от физиономии гуманитария. - Элементы человека будущего можно
наблюдать уже и сейчас. Посмотрите, как ведёт свою телепередачу Дроздов.
Для него тарантул - красавец! А как нежно он почёсывает чешуйчатую шею
удава! У него, конечно, перекос. Например, он называет стройную
экологическую систему болота или пустыни "прекрасной". Он переносит
красоту на объекты, которые в головах миллионов людей не имеют никакого
отношения к прекрасному. Это его небольшое заблуждение, но первый и
важный шаг уже сделан! Произведена нивелировка, скажем, горных и прочих
ландшафтных "красот" и уравнена в правах с ранее униженными уголками
природы, то есть с тем же болотом, где, простите, квакают лягушки, или
пустыней. В конечном же счёте эстетический взгляд на вещи отпадёт, и
человек, избавившись от хаоса чувств, другими словами, от дикости,
сможет холодным и трезвым взглядом исследователя скальпировать то, что
ему и в голову не могло прийти из-за узости умственного горизонта.
Собственно, это будет уже не человек...

- А таракан! - рассмеялся поэт. Пока мой учитель держал речь, обращаясь
по большей части ко мне, Лев Аполлонович тихонечко откупорил вторую
бутылку коньяка и с наслаждением приложился к её горлышку. Он протянул
руку к тараканьему домику и постучал по ней пальцем:

- Гении, как вы там?

- Не сметь! - вскочил Иван Парфёнович.

- А чё я? - пожал плечами поэт. - Хотел пообщаться. Может, научат
чему-нибудь полезному! И потом, держать гениев всё время под замком, -
это, по крайней мере, не гуманно!

- Вот-вот! - перешёл на визг учёный. - Одно на уме: гуманность,
человечность! Кроме человека такие скрижали никому не нужны! Это тормоз
в перманентном генезисе Вселенной! И с чего вы взяли, что они под
замком!

Иван Парфёнович поцокал языком, склонился к столу и постучал карандашом
по переносице. Девять тараканов (на этот раз я успел сосчитать) выбежали
из прохладного домика и ринулись в манящие теплотой и уютом пещеры
ноздрей.

Мне пришлось опять снимать напряжение.

- Весьма интересно было ознакомиться с введением в вашу теорию, -
заметил я. - Но я хотел бы напомнить о практической стороне, которая не
ждёт отлагательства. У меня, пожалуй, найдётся помещение под
лабораторию. Только как мы перенесём такое фантастическое количество
особей?

- О! - возликовал зоолог. - В чемоданах! Я разработал уникальный способ,
при котором будет всего лишь пять процентов потерь! Когда мы сможем
переезжать?

- Мне нужно позвонить! - сказал я.

Телефона у Ивана Парфёновича не оказалось. Понятно: лишние звонки,
беспокойство, расходы опять же. Мобильников он тоже не признавал, на
моём не было денег, а Лёва свой потерял. Я вынужден был отлучиться,
чтобы позвонить с уличного таксофона.

Под лабораторию учёного я решил предоставить свою квартиру, которая была
точь в точь, как у него. И это, на мой взгляд, очень положительный
момент, ибо идентичная планировка не потребует продолжительного
привыкания к новому месту. А это весьма важно для научного творчества.
Во-вторых, у меня будет неоспоримый повод чаще видеться с этим великим
человеком и вкушать нектар истины от возможных бесед с ним. Сам я, чтобы
не мешать Ивану Парфёновичу, буду продолжать жить на даче. Собственно,
это и не дача, а так, бытовка на садовом участке. В летнее время я
обычно сдаю квартиру и обитаю на этой "фазенде". Сейчас у меня тоже
жильцы, которые должны съехать по договору через три дня. Вот я и
напомнил им с уличного таксофона о заканчивающемся сроке найма моей
квартиры и категорично отклонил просьбу о том, чтобы пожить у меня ещё
полгода. Правда, при таком повороте судьбы я теряю часть доходов от
сдачи жилья, а если быть до конца искренним, то единственный их
источник. Ведь не посмею же я брать деньги с Ивана Парфёновича за аренду
помещения. Да у него, вероятно, и нет никаких денег. Впрочем, пенсия...
А что, если мне устроиться садовником до осени? Я видел объявления. А
может, дворником?

С такими мыслями я возвращался от таксофона к учителю.

Когда я подошёл к нужному подъезду, дверь резко распахнулась, и из
прохода вылетел красный как рак Лев Аполлонович. Он увидел меня,
притормозил и грозно поднял указательный палец вверх.

- Мандельштама и Блока я ему простить не смог! - раскатисто произнёс он
и через мгновение скрылся за углом дома, оставив в воздухе устойчивый
коньячный дух.

Я бросился к квартире Ивана Парфёныча. Дверь была распахнута настежь.
Стены, пол и потолок лестничной клетки медленно заволакивала коричневая
масса прусаков. Это мне напомнило нашествие гитлеровских полчищ на карте
Европы в одном документальном фильме. Соседка, выглянув из своей
квартиры, в ужасе что-то крикнула и захлопнула дверь. Осторожно, чтобы
не повредить живой материал для научных экспериментов, я пробрался в
квартиру Ивана Парфёныча. Дверь в лабораторию была выбита. Сам учёный
сидел на полу кухни с остекленевшими глазами. Нос его был разбит.

Я сразу понял, что произошло в моё отсутствие. Зоолог, вероятно, сказал
не очень лестную фразу в адрес писак, и пьяный Лёва дал волю своему
негодованию. Ударом кулака поэт поверг натуралиста на пол, тем самым,
прикончив гениальных таракашек в их же носовом логове. Покидая
помещение, Лев Аполлонович сильно пнул в дверь лаборатории и выбил её
напрочь. А как же без завершающего аккорда? Ведь он эстет, другим
словом, дикарь. Вот почему Платон изгнал всех художников и поэтов из
своего утопического государства!

Глаза Ивана Парфёныча ожили. Он бросил на меня полный отчаяния и скорби
взгляд и, решив, что я соучастник погрома, вне себя закричал:

- Вон!

По лестнице уже поднимались работники санэпидемстанции, вызванные
соседкой учёного. Судьба великих опытов оборвалась.

Ощущая свою вину перед учителем и непомерный стыд перед человечеством, я
больше не появлялся у Ивана Парфёныча, и поэтому ничего не знаю о его
дальнейшем существовании. С тягостным чувством я доживаю свой век, видя
вокруг всеобщее одичание и разгул чувств - предвестие чудовищных
катастроф.









PAGE

PAGE 3