Три дня из жизни Среднего

                                               ТРИ ДНЯ ИЗ ЖИЗНИ СРЕДНЕГО
 
 
   Приближался новый, 1984 год. Люди страны Советов готовились встретить этот замечательный праздник по-разному. Один гражданин двадцати четырёх лет, средней комплекции, среднего роста и средних умственных способностей – для простоты назовём его Средний – молодой специалист и технический интеллигент, сидел в кабинете и скучал. Впереди было ещё полтора рабочих дня, делать было нечего, читать надоело, и он просто сидел. Той же работой было занято ещё трое находящихся в комнате людей. Кто грыз карамельку, запивая её чёрным, как тушь, чаем, кто писал письмо, кто курил, стоя в проёме двери и выпуская дым в коридор. Коридор был длинный, с множеством дверей, возле каждой из которых курил технический интеллигент. Конец коридора был плохо виден из-за смога, в нём изредка пробегали, стараясь не дышать, празднично одетые женщины, ненадолго разбавляя табачный смрад запахами отечественной, реже – импортной парфюмерии. Зашёл попить чаёк коллега:
-Лелеем коварные замыслы на Новый Год?
   Начали обсуждать, кто где справит. Средний сообщил, что в общаге сидеть неохота, к родителям в Красноярск ехать далеко, и он решил съездить к товарищу на золотой рудник, благо тот уже давно приглашал.
   Товарищ там жил с женой и ребёнком в своей квартире, любил хорошо выпить, а ещё больше – закусить, и потому, не отдаляясь от истины, назовём его Толстым. Среднему бывалые люди подсказали, как лучше до рудника добраться:
— Садишься вечером на поезд, в 6.30 выходишь на станции Шира, бегом бежишь метров 150 до кассы, кричишь: «У меня автобус на рудник уходит!», без очереди берёшь билет, заранее приготовив один рубль шестьдесят семь копеек, бежишь к автобусу, впрыгиваешь в него – и через три часа ты на руднике. На пять минут опоздаешь, — следующий автобус через семь часов.
   Выпив пару стаканов чая и поздравив всех с наступающим, Средний досрочно закончил предпоследний в этом году рабочий день и пошёл по делам. Простояв полтора часа в очереди, он купил плацкартный билет до Шира, порысил по предпраздничному городу в поисках где чего выбросили, отоварился индийским чаем, сгущёнкой и носками. Единственное, что он взял почти без очереди – это портвейн и водку. Шампанского, конечно, нигде не было. Слегка отметив в общаге с таким же холостым населением приближающийся праздник, он на другой день проспал на работе до полудня, там же опохмелился, потом потравили анекдоты, поздравили друг друга ещё раз с наступающим и разошлись до следующего года.
   Придя в общагу, он достал из-за форточки кусок мяса сарлыка килограмма на три, взял спиртное, кое-что переодеться, и к семи вечера двадцать девятого декабря был на вокзале.
   Поезд почти не опоздал. Он залез в холодный полуосвещённый вагон. Пассажиров было много, постельного белья, даже рваного, хватило далеко не всем, но никто не расстроился. Народ доставал варёных кур, яйца, хлеб, стаканы, везде подозрительно булькало, хотя чая ещё не было, да и не предвиделось. Быстро надышали, стало тепло. Средний сидел на нижней полке и вполуха слушал разговор трёх мужиков – соседей по купе.
-Ты до какой станции едешь? – обратился к нему один из них минут через двадцать.
-До Шира.
-Так и мы туда же. Мы с тобой местами не поменяемся? Я в соседнем закутке живу, а тут, оказывается, родня едет.
-Ради бога, мне-то какая разница.
   Ему на радостях предложили выпить, но он отказался. В поездах он старался не пить, меньше есть и больше спать. Завалившись на верхнюю полку, подложив под голову шапку и укрывшись пальто, убрав от греха сидор наверх, не разуваясь, он поглядывал в тёмное окно. Редко мелькали деревни и освещённые переезды, потом снова шли вёрсты и вёрсты снега, тайги и мрака. От мыслей о безграничности Сибири его отвлёк шум из купе проводников. Какой-то мужик орал, что на последней станции ему не открыли дверей, пришлось садиться через соседний вагон. Проводница не в меру громким голосом оправдывалась, иногда икая, раздавались ещё какие-то неразборчивые выкрики, по коридору тянуло сигаретным дымом, туалетом и сивухой. Вскоре шум утих. Средний пытался уснуть, соседи по купе, два здоровенных пузатых мужика и такая же могучая женщина, мирно допивали вторую бутылку водки, беседуя вполголоса на крестьянские темы. Один был специалист по пчёлам и обещал второму научить того «так мёд снимать, что, гадом буду, ни одна пчела не учухает». Второй же был мастак тягать рыбу из-подо льда и образно показывал собеседникам, как лещ сосёт сыр, чавкая и надувая щёки.
-А знаешь, как большого язя из маленькой лунки вытащить? Вот, а я знаю! Подводишь его потихоньку, подводишь, потом хватаешь дубину и ка-ак замахнёшься на него, ка-ак заорёшь! Он съёживается, тут его и тягай. Ей-богу, сам пробовал!
    Внезапно идиллия была прервана. Из купе проводников раздался женский визг, и по полусонному вагону пробежала проводница, держась за левый глаз, взывая о помощи и густо дыша перегаром и рыбой. Вслед за ней со свистом пролетела трёхлитровая банка с парой солёных огурцов и, ударившись о металлический поручень, разлетелась вдребезги, обдав купе, которое уступил Средний, стеклом и рассолом. Два в дымину пьяных проводника кричали вслед удиравшей коллеге нелестные выражения, самое безобидное из которых было «сука заморённая!»  Вагон было зашумел, но проводники похватали ножи и заорали на облитых рассолом мужиков, что если те будут «возбухать», то их мало того, что убьют, но и ссадят с поезда, т.к. они сами пьяные, а лезут в драку, хотя уже ночь и всем давно пора спать.  Мужики поматерились, бабы, как водится, взялись всех успокаивать, в итоге мордобоя не получилось. Через полчаса всё затихло, пассажиры ходили по стеклу, осторожно перенося детей, поругивая проводников за то, что те после очередной стоянки не открыли туалет, а Средний лежал, радуясь, что в него не попала банка и что ему не надо по нужде. Проводники продолжали шумно пьянствовать, в коридоре висел дым и мат, потом пришёл бригадир поезда, тоже навеселе, пытался отправить всех проводников по своим вагонам, стыдил Петю за то, что тот опять дал по морде Марине и та ходит с фингалом и плачет. Его послали и он ушёл. Уже засыпая, Средний подумал, что завтра надо не проспать станцию, и что если такой же кильдым сейчас в локомотиве, то до места они вообще вряд ли доедут.
   Проснулся он от толчка в плечо.
-Земеля, ты, вроде, говорил, что выходишь здесь? – на него дышал перегаром мужик, с которым они поменялись местами.
   Средний подпрыгнул на полке:
-Какая станция?
   Но мужик уже шёл на выход. Поезд стоял. Схватив сумку и за пять секунд одевшись, Средний ссыпался вниз и побежал за мужиком, пытаясь разглядеть спросонок в окна название станции, но там стоял товарный состав, закрывая видимость. Выбежав в тамбур, он чуть не задохнулся от смрада: весь тамбур был загажен. «Надо было им туалет всё-таки открыть. А мыть-то Марине придётся», — мельком подумал он и выскочил на перрон. Было темно.
-Это какая станция? –испуганно спросил он у какой-то женщины, и в эту секунду поезд тронулся.
-Шира, – не глядя на него сказала та, таща здоровенный чемодан через рельсы.
   Средний подождал, пока поезд прогрохочет мимо и, как учили, бегом припустил к ближайшему строению с окошечком, около которого толпился народ. Рубль шестьдесят семь у него заранее были отложены в левый карман брюк. Подбежав к окошечку, над которым, как маяк в ночи, горела лампочка-сотка, он громко сообщил:
-Мне без сдачи, у меня автобус уходит на рудник, — и сунул деньги внутрь, — мне до рудника!
-У всех, у всех без сдачи, — заворчали в очереди мужики, но беззлобно, с пониманием.
   Средний был человеком не наглым и никогда бы не полез без очереди, если б не нужда, а потому был благодарен народу, что его не вытаскивают за шиворот и не матерят.
-Как раз до рудника! – произнёс грубый женский голос в окошке, и пухлая рука, вся в золоте, протянула ему стакан, на две трети наполненный вонючей водкой.
-Так это что, не касса? – растерялся Средний, беря стакан.
   В очереди до кого-то дошло. Заржали.
-Да касса-то вон, чуть подальше, вниз.
   Среднему тоже стало смешно, но смеяться было некогда. Хапнув «Андроповки», недопив, поперхнувшись, он поставил стакан на стойку и побежал по глубоко протоптанной тропинке в кассу, отплёвываясь и вытирая слезу. Сзади кто-то декламировал:
-А теперь помчался в кассу покупать бутылку с квасом.
   На автобус он всё же успел. Народу в ПАЗике было немного, он сел у окошка, поставил в ногах сумку и сунул руки в карманы. Вскоре автобус тронулся, водитель выключил в салоне свет, включил фары, и началась езда, которую Средний любил больше всего. За окном была абсолютная тьма, двигатель мелодично шумел, автобус потряхивало на ухабах. Всё это вместе плюс предвкушение праздника навевало уют в душе и цветной короткометражный сон. От водки стало совсем тепло, он задремал, просыпаясь на кочках и вновь засыпая на ровной дороге. Часа через полтора автобус остановился. Средний глянул в окно. Уже светало, за окном были горы, покрытые густо заснеженным кедрачом. Автобус продолжал стоять, пассажиры вертели головами, потом некто нетерпеливый в дублёнке, норковой формовке и с портфелем недовольным фальцетом, тоном председателя партсобрания, как бы выражая общее недовольство, выкрикнул:
— Товарищ водитель, а почему мы стоим?
— Дорогу замело. Разгребут – поедем, — устало, без эмоций, с небольшим акцентом ответил шофёр и выключил двигатель. Стало тихо.
— Что значит – замело? И когда разгребут?  Может, тут до весны  стоять прикажете?- возмущалась дублёнка, призывая в сочувствующие соседа, но тот, небритый мужик в валенках и телогрейке, не обращая внимания на страдающего, встал и подошёл к водителю:
— Командир, открой, пока стоим, отлить надо,- и, выскочив на дорогу, помочился на обочину, не отойдя от дверей и трёх шагов. В автобусе ехали три женщины. Одна, толкнув подругу в бок, закричала:
— Николай, я вот Раиске-то скажу, чем ты мне махал! Она тебе задаст!
   Обе громко засмеялись, третья, явно городская и нездешняя, упорно читала газету. Николай, громко пукнув, закурил и потянулся, словно не слыша ужасных угроз. Мужики выходили на улицу размять ноги и покурить. Средний тоже вышел. Было не холодно, дул ветер, пробрасывал снег. Дорога впереди была переметена толстым сугробом на протяжении метров ста, дальше лес вплотную подходил к дороге, задерживая снег. Только сейчас Средний обратил внимание на водителя. Это был цыганского вида мужик лет сорока с воспалёнными глазами и замазученными, в наколках, руками. Рядом с ним на тёплом капоте сидела девочка лет шести, бедненько, но аккуратно одетая, похожая на него, такая же чернявая, молчаливая и задумчивая. Она спокойно наблюдала за нервными подёргиваниями человека в дублёнке, смотрела на пассажиров, на лес, потом тихо спросила:
— Дядя Серёжа скоро приедет?
— Ты же знаешь, — ответил водило, не глядя на неё, и они снова замолчали.
   Средний закурил, угостил мужиков, разговорились о погоде. Мужики были местные и рассказывали, что переметает дорогу часто, снегопады нынче как сдурели и идут каждую неделю, но дорожная служба работает неплохо и на трассе ещё никто не ночевал. Минут через двадцать пригрохотал бульдозер. Бульдозерист, весёлый парень лет двадцати, лихо подкатил к автобусу и, зажав папиросу в углу рта, стараясь басить, заорал:
— Давно стоишь, Цыган?
  Водитель улыбнулся и покачал головой.
— Не боись, ща поедешь! И чо б без дяди Серёжи тут все делали? Привет, невеста! – он подмигнул девочке, дал газу и попёр на снеговую стену, оказавшейся страшной только с виду.
   Через пять минут работы, которой Средний даже залюбовался, со стеной было покончено. Подмёрзшие пассажиры заняли свои места и автобус покатил дальше. Минут через десять водитель резко нажал на тормоза. Народ похватался за спинки сидений. Средний глянул в переднее окно, ища сугроб. По дороге важно шагали большие тёмные птицы.
— Птичек зовут глухари? – спросила девочка.
— Глухари, — ответил шофёр.
   Птицы сошли на обочину и взлетели только тогда, когда автобус поравнялся с ними.
— Эх, ружья-то нет! – воскликнул ответственный работник с портфелем.
   Девочка внимательно посмотрела на него:
— Вам что, есть нечего? – и отвернулась, остальные же молча глядели на вальяжных красавцев, городская даже рот приоткрыла.
   Дед, сидящий около Среднего, горестно махнул рукой:
— Скоро последних добьють, одне воробьи и осталися уже,  ружжо хоть выкидывай.
  Больше заминок в дороге не было, и к одиннадцати часам они въехали в посёлок золотодобытчиков Коммунар.
   Посёлочек на первый взгляд был очень симпатичен. Он извивался по узкой речной долине вверх километра на четыре, на другом склоне была врезана в гору обогатительная фабрика, от которой тянулись вниз по долине отравленные «хвосты». Кругом был сосново-елово-кедровый лес и снег, снег, снег… Его было так много, что с непривычки становилось непонятно, как тут ходят люди: глядя вверх по долине, казалось, будто всё засыпано по вторые этажи. Оказалось, что ходят нормально. Центральная улица и площадь перед райкомом партии разгребались основательно, боковые же улочки напоминали траншеи шириной в нож бульдозера со стенами двух-трёхметровой высоты, из которых отходили совсем уже узенькие траншейки к подъездам типовых  двухэтажных деревянных бараков. Из всех труб валил горьковатый дымок, на стенах траншей, как на разрезах, виднелись тонкие слои сажи вперемежку с толстыми слоями белого снега. Речная долина, идущая параллельно центральной улице, была завалена помоями и человеческим калом. Такие же горы мусора виднелись и кое-где меж домов.
    «Ни фига себе романтика!» — подумал Средний, заходя в первый попавшийся магазин «Смешанных товаров». Смешивать было особенно нечего, на полках лежало то же, что и в городе, конфет только побольше да чай индийский свободно, за которым он позавчера отстоял почти час. Потёртая продавщица откровенно рассматривала нового молодого человека. Он купил пару пачек чая, кило шоколадных конфет («Мишка на руднике» — отрекомендовала продавщица), пару пачек сигарет «Стюардесса» («Лучше «Стюхи» рыбы нет»), поинтересовался, где Верхний Стан и улица Шахтёров, получил исчерпывающий ответ, далее ему было сообщено, что завтра утром в честь праздника обещали привезти пиво, апельсины и баранину. Искренне поблагодарив продавщицу за информацию, он вышел на улицу и увидел странное явление, спускающееся вниз по улице. На фоне телогреек, валенок, треухов и верхонок двигалось размалёванное существо неопределённого возраста в ярко-красной шляпке с открытыми ушами, в которых висели огромные золотые серьги. Ниже следовали такой же красный шарф, светло-серое пальто до полу с чернобурковой горжеткой до пупа и  чёрные сапоги с каблуками-шпильками. Дама выглядела настолько нелепо в этом снежно-барачном интерьере, что сошла бы за местную сумасшедшую, если бы не бросающаяся в глаза дороговизна одежды. Дама глянула на Среднего и, явно польщённая его изумлённым видом, продефилировала дальше. Как ни странно, шедшие навстречу ей мужики и бабы не обращали на неё никакого внимания. «Чудеса! Надо у Толстого спросить», — решил Средний и пошёл искать нужный адрес.
   Идти пришлось довольно далеко и всё в гору. Его обогнали два вахтовых «Урала», обдав копотью На борту одного какой-то местный юморист вывел по грязи: «Не обгоняй, до слёз обидно!», на борту другого – «Вано – сексуальный маньяк». Сумка изрядно оттянула руки, но всякому путешествию приходит конец. Свернув в боковую улочку, он прошёл по траншее и, нырнув в траншейку, оказался у подъезда дома номер четырнадцать.
   Друга дома не было, дверь открыла его жена Лариса. Они не виделись со свадьбы, и он её еле узнал. Маленькими габаритами она никогда не отличалась, но после рождения дочери будто решила посоревноваться с мужем – кто шире. Учитывая её рост – 175, растрёпанные грязные волосы и закатанные рукава линялого халата – она стирала – зрелище было грандиозным.
-Кто приехал! – завизжала Лариска, могуче пожимая руку. – Ах, молодец! Вот мой-то будет рад! А мы уж думали, что вообще никто не приедет. Столько писем всем разослали, столько приглашений, а все домоседы стали, переженились, сволочи. Да ты проходи, раздевайся, я пока достираю. Мой-то будет только к вечеру, профком его обязал быть Дедом Морозом. Он сначала в детском саду будет детям лапшу на уши вешать, а потом ещё по домам поедет к больным ребятишкам. Тут много таких. Ну, как добрался, как поживаешь? Рассказывай, я сейчас чай поставлю.
   Она болтала без умолку, и он еле-еле минут через десять смог задать давно мучивший вопрос:
-Лариса, извини, где у вас тут туалет?
-Тьфу, дура я! Болтаю, а человек, можно сказать, умирает. Вот кладовка, включай свет, там стоит ведро со снегом – это горшок. Если что посерьёзней, то ложишь поверх две дощечки и садишься, мой вечером парашу в овраг вынесет. Да оденься, холодно там.
-Лариса, да как ты тут живёшь? Ну мужики – ладно, а ты? Городская женщина, как я помню, ребёнок грудной. А воду где берёте? Снег таете?
-Нет, вода в колонке. Правда, известковая сильно. На чайнике накипь в палец уже. А как живём? – весёлость слетела с её лица. – Тяжело живём. Летом-то проще. Летом тут красота! Ягоды, грибы, природа красивая, мой за рябчиками ходит, лес кругом. В центре посёлка прошлый год медведя застрелили, чуть мужика не загрыз. А вот зимой тяжко, а зима тут – восемь месяцев. Наверное, к матери буду перебираться, хоть та и сказала, чтоб с ребёнком – ни-ни, голова у неё от детских криков болит. Ничего, поболит и перестанет. Не загибаться же здесь! Два дня назад сутки из дому выйти не могли, снегом завалило весь посёлок, а мы-то на окраине живём, до нас пока докопались… А морозы! В долине один климат, у нас другой. Там ещё дождь, а у нас уже снег, там минус тридцать, а у нас все сорок, да с ветром. Дочери восемь месяцев, а уже два раза простывала, только успеваем ей свечки в попу запихивать, температуру сбивать. Всё у нас тут через попу делается. На золоте живём, а ни фруктов, ни овощей. Одна картошка, и та привозная. Чем ребёнка кормить? Макаронами? Одной водки – хоть залейся. А если золото кончится – что делать всему посёлку? Лапти плести? Ведь тут больше заняться нечем. Живём  как звери, надоело всё до чёртиков. Если мой не согласится отсюда уехать, то возьму Аньку да уеду с ней в город, я ему так и сказала. – закончила горестно Лариса, выжимая пелёнки над цинковой ванночкой, похожей почему-то на гробик.
   Средний поахал над спящим ребёнком сколько положено, чем вызвал слёзы умиления у матери, подумав про себя, что не дай бог у него когда-нибудь такая обезьяна заведётся. Потом они пили чай, обсуждали новости, заклеймили позорным клеймом «Стратегическую оборонную инициативу» Рейгана, топили печь, проветривали от дыма квартиру и основательно её выстудили («Каждый раз так, — плакалась  Лариска, — или дым, или холод»), хозяйка кормила дочь и укладывала её спать, а Средний взялся молоть привезённую им сарлычатину. Провозился  часа два. Мясо было жилистым, а мясорубка плохо молола. Уже стемнело, когда в квартиру, смачно рыгая пивом, ввалился Дед Мороз.
— Твою мать, какие гости! – Толстый не думал отставать от жены в размерах, заполняя собой добрый кубометр пространства. Со времён их последней встречи он явно перешёл в следующую весовую категорию. Шумно здоровались, снова обсуждали новости, потом поджарили на пробу пару котлет и выпили на пробу по паре рюмок самогона, разбавленного сливовым компотом. После бессонной ночи Среднего потянуло в сон, ему постелили в гостиной на диване. Уже засыпая, он вдруг вспомнил, что хотел спросить:
— Слышь, а что это за мумия в чернобурке и в шляпе по посёлку ходит, аж трактора пугаются? Призрак коммунизма?
— А, уже видел? Это жена директора рудника, мисс Рудник. Денег не знает куда девать, вот и бесится, что повыпендриваться негде. Сегодня, — Толстый хохотнул, — слышь, Лариск? Сегодня наша примадонна каблук сломала около бани, мне баба Дуся рассказала. Вот комедия-то, наверно, была, когда она на одной шпильке версту в гору прыгала! А раз она тут в канаву в импорте навернулась, в говно! А весна уже была, говно как раз растаяло, то-то наши бабы порадовались! Ну, ладно, спи, завтра наговоримся, я пойду себе ещё котлетку пожарю.
   На другой день с утра они готовили закуску, гнали самогон, всё снова попробовали, а после обеда Толстый предложил сходить в баню.
— Баня здесь – вещь. Работает круглосуточно, поскольку здесь горняки после смены моются, ну и остальные, кому надо.
    Они взяли мыло, полотенца и неторопясь отправились. Выйдя из подъезда, Средний заметил в сторонке полузасыпанную снегом кривую сараюшку.
-Там у меня дрова, уголь да барахло всякое, – пояснил Толстый, – привезли мне нынче машину угля, да водило, козёл, её высыпал не там, подъехать, видите ли, не смог, забуксовал. Уж я на него орал–орал, аж охрип, да делать нечего, пришлось за десять метров эти пять тонн ведром таскать. Я-то не самосвал, не буксую.  Представь: через сугроб, по тропиночке, как курва с котелком туда-сюда после работы бегал. На работе по буровым бегаешь, домой приходишь – и вторая серия начинается. Замудохался насмерть, килограмм пять за неделю скинул. 
   Они шли по посёлку, и Толстый,  используя редкую возможность поговорить с новым человеком, болтал, как Толстая.
-Да, брат, живём  в такой глухомани, что не приведи господь. Тут отродясь так было: хозяин рудника – барин, остальные – рабы, закон – тайга, прокурор – медведь. При царе, деды рассказывают, ещё хуже было. Например, под честное слово уходит мужик в тайгу один золото мыть местному промышленнику. Тот ему аванс даёт, семью кормит. Мужик осенью из тайги выходит – тут его уже ждут с распростёртыми. Барину – золото, мужику – топором в лоб и концы в воду. Или надо хозяину штольню продать, ту, где золото кончилось. Так он берёт ружьё, заряжает золотом, идёт в забой и стреляет пару раз. Потом приглашает покупателя. Тот видит – весь забой в золоте, ну и бьют по рукам. Потом золото это соскребут, а дальше – шиш! Поди, пожалуйся! Думаешь, зря в Сибири золотопромышленники столько церквей понастроили? Грехи свои замаливали! У теперишних-то властей грехов, может, и меньше, но тоже, чего тут только не бывало. Раньше тут все за колючей проволокой жили. Кто вольный, кто ссыльный – разница небольшая. Однажды японцев пригнали в сорок пятом человек триста, спустили всех в шахту и так ни одного обратно и не подняли. Они там тачки катали в опасных штреках. Кого засыпало, кто с голоду помер, кто ещё жив был — всех сложили где-то в заброшенном забое и завалили породой. А раз в мае буран тут был и обоз засыпало, что на рудник продукты вёз. Кто поумнее, те сели верхом на коней, постромки порубили, кони их к посёлку и вынесли. А остальных через сутки только нашли. Кого лёжа, кого сидя, а кто и стоя дуба дать умудрился, ведь сначала дождь был, потом снег, а к ночи мороз крепко ударил. Человек тридцать крякнуло. А лет десять назад лавина во-он там сошла. Никто не помнит, чтоб когда-нибудь в этом месте лавины сходили, а тут – хлоп, и восьмерых горняков в общаге — как Фома хреном. Они как спали, так и не проснулись, им ударной волной лёгкие порвало. Где золото, там всегда крови много почему-то. Ну да я тебя совсем страшными историями запугал. Хотя самое страшное – это жить здесь и знать, что ничего другого в жизни уже не будет. А вот и баня!
   За сорок копеек они больше двух часов мылись, парились, хлестались вениками, выходили покурить и снова парились. Средний между разговорами о житье-бытье поинтересовался, долго ли Лариска в этой глуши ещё протянет.
-Пока тянет, а там посмотрим. Было бы где в городе работать да столько же получать как тут, да было бы где жить. Здесь многие одним днём живут. Всё бы бросили, да ехать некуда. Честно говоря, не хочу думать на эту тему. А пока стараюсь денег побольше заработать да поменьше пропить. Но не пить здесь невозможно. Ты не представляешь, какая тут иной раз тоска и как эту тоску народ водкой заливает. То ли с гор она спускается, то ли какая шахта в месторождение тоски угодила да нечисть по тайге расползлась? Тут одна пара есть, брат с сестрой, оба алкаши, у них двое детей, оба дебилы и уже тоже алкаши, им лет по семь – восемь сейчас. Пьют все и всё, исключений нет. Поглядишь, что тут будет твориться после праздников! Снежные бабы, и те в сопли накушаются. Пару человек по пьянке обязательно шлёпнут. Если водки в магазине не хватит – скупят весь одеколон, клей, настойки в аптеке. За литру спирта трактор можно будет сменять! В прошлом году я за бутылку самогона барана у бабы взял. Небольшого, правда. Потом протрезвела – пришла, плачет, обратно просит. А где я его высеру? Три дня надоедала, пришлось ей ещё самогонки отлить, тогда только отстала. А один горняк из Подмосковья приехал, фигура – Геракл, я его в бане увидел – офигел! Я, говорит, тут долго не задержусь: кой-какие проблемки решу, денег подзаработаю, рельефность мышц увеличу – и на Запад уеду в кино играть. Как пошёл рельефность увеличивать, — Толстый щёлкнул себя по горлу, — так через год и уехал. На кладбище. Оно как раз отсюда на запад. Без привычки тут жить нельзя. Тоска здесь бродит!
   С красными рожами, пальто нараспашку, ибо было всего минус пятнадцать, они прошествовали домой. Толстый похлопотал по хозяйству: натаскал дров, угля, сменил парашу. Стемнело. Стали накрывать на стол.
-У нас гости будут, — сообщила Лариска, — соседи.
   Толстый скривил губы и с грустным видом стал жевать холодец.
-Всем людям надо постоянно дышать, а тебе – постоянно есть! – проворчала жена.
-Молчать, женщина! – он шлёпнул её по заднице. – До следующего года теперь колыхаться будет!
   Лариска ускользнула на кухню, беззлобно ворча, а Толстый пояснил:
-Соседи, они люди, конечно, ничего, но… как тебе сказать…Она старше его на десять лет.
-Это не те ли брат с сестрой? – испугался Средний.
-Нет, это ещё одна достопримечательность местная. Я же тебе говорил: с тоски чего тут не бывает. Он – парень неплохой, но маленько странный и пить почти не может, дуреет быстро. Ну, это полбеды. Начнёт возникать – мы его в снег макнём и положим спать, он лёгкий и драться не умеет. А при ней ты, главное, анекдоты политические не рассказывай. Она партийная и, точно не знаю, но слушок есть что она… — Толстый постучал по стене костяшками пальцев, — понял?
   -Да, земеля, я бы тут с непривычки точно на запад вперёд ногами уехал. Ладно, обойдёмся без анекдотов.
   Толстый достал шампанское:
-Видал! Вахтовку гоняли за триста километров, купили на рудник тридцать ящиков, хоть стрельнуть в полночь, да потом пусть моя кобра всю ночь сосёт. Ей ничего другого-то нельзя. Раз бражку сдуру с соседкой выпила, так дочку сутки успокоить не могли, пришлось всё молоко сцеживать.
   К одиннадцати подошли соседи: бородатый сутулый парень, их одногодок, и худая блёклая женщина потёртой внешности с морщинистой кожей и старательно запудренным синяком под левым глазом. Поздоровались, познакомились, сели за стол. Хозяин включил магнитофон, похваставшись:
-Горячую американскую двадцатку записал!
   Средний подумал, что двадцатка явно остыла, поскольку под эту же кассету он справлял прошлый Новый Год, но говорить ничего не стал. Выпили за старый год. Разговор не клеился. Включили телевизор. Показывала тут только одна программа, но довольно чётко. Пел Кобзон. Выпили за встречу. Лариска страдала от трезвости, пообещав на следующий год всё наверстать. Кобзона сменила Шульженко. Стало совсем тоскливо. Но вот последний час года иссяк, зазвенели куранты, хлопнуло шампанское, забренчали бокалы, все наперебой поздравляли и желали. На улице загремели выстрелы. Толстый крикнул: «За мной!», выхватил из шкафа двустволку, сигнальные ракеты, и ринулся на улицу. Остальные за ним. К гремевшему повсюду салюту добавили пару выстрелов из двенадцатого калибра, к светящимся на полнеба фейерверкам – пару сисястых красных ракет. Покурили, полюбовались искрившимся на все лады чистейшим снегом. Мимо дома прошла вахтовка на шахту.
-Третья смена. Бедняги! В новогоднюю ночь работать будут. Да ещё трезвые.
   После улицы в доме было тепло, уютно, пахло дымом, котлетами и самогонкой. Сосед сел на диван около Среднего и спросил:
-Ты из города?
   На утвердительный ответ продолжил:
-И я хочу туда выбираться. Учиться хочу. А то что я в жизни видел кроме рудника? Вся жизнь – лес, дом да шахта.
-На кого учиться-то хочешь? – решил поддержать светскую беседу Средний.
-На пушкиниста.
-На кого!?
-Ну, я не знаю точно, как эта специальность называется, но вот по радио часто слышу: собрались пушкинисты, почитали стихов, поэм, писем. И ведь им за это зарплату платят. Чем не жизнь! Память у меня  хорошая, я все стихи Пушкина выучить смогу, их там всего-то ничего. Только бригадир говорил, там диссертацию сразу писать надо, а вот писать я не мастак, ошибок много делаю. Да и хрен его знает, о чём писать эту диссертацию. Она большая? Сколько страниц надо написать? Ты не знаешь?
   Средний ошалело молчал, не зная, то ли обсмеять этого грамотея, то ли не стоит.
-Знаешь, это тебе в Литературный институт надо, а он только в Москве.
-Зараза! – пушкинист стукнул кулаком по колену. – У нас всё в Москве, чего не хватись. Так и подохну в этой глухомани. Ну, давай тогда хоть выпьем, что-ли!
   Через час водка кончилась, достали самогон. Пушкинист сидел за столом, тупо уставившись в тарелку. Его жена знаками показывала Толстому, чтоб ему больше не наливал.
-Ку-курва! – злобно протянул вдруг пушкинист и кинулся на жену, опрокинув со стола графинчик с самогоном.
-Ай, держите его! – завизжала та.
-Самогон! – зарычал Толстый, подхватывая на лету графин и прижимая к груди.
    Средний не любил пьяных разборок, но в стороне отсидеться явно не получалось. Он прыгнул на спину пушкинисту и повалил того на диван:
-Спокойно, братан, все свои!
   Тот обмяк. Средний выпустил его, встал и тут же получил от «братана» пинок в живот – сосед вовсе не собирался сдаваться.
-Ах ты гнида!
   И понимая, что сейчас разнимут, Средний быстро врезал подвыпившему «братану» слева и справа по соплям. В ту же секунду, сменив «держите» на «Ты что, гад, делаешь!», престарелая супруга кинулась спасать мужа. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не вмешайся Лариска.
-Стоять всем! – так рявкнула она, что в соседней комнате заплакал ребёнок. – Валите домой, там разбирайтесь! Задолбали! – уже тише, но решительно добавила, вставая из-за стола.                                                                
   Толстый, расставшись, наконец, с графином, оттолкнул соседку, подхватил на плечо пострадавшего и пошёл к выходу. За поверженным мужем на неуверенных ногах удалялась несчастная жена. Лариска ушла кормить ребёнка. Вскоре вернулся Толстый.
-И так почти каждый раз, только я по морде стараюсь не бить, жалко дурака. Ну ничего, умнее будет. Хотя – вряд ли. Я его до подъезда донёс, он там прорыгается, потом уже спать пойдёт к своей вешалке. Симметрично ты его разукрасил! Но как я лафитничек спас, а!
   Среднему было не до смеха, но он улыбнулся через силу, потом махнул рукой:
-Чёрт с ним, наливай за спасение!
   До утра они просидели вдвоём, смотрели телевизор, вспоминали студенческие весёлые годы, допили всю самогонку и изрядно окосели.
-Компоту хочешь? – неожиданно предложил Толстый.
-Давай! – неожиданно согласился Средний, хотя компоту ему не хотелось.
-Пошли!
   Они выгребли на кухню. Толстый достал двухведёрную эмалированную кастрюлю, наполовину наполненную компотом:
-Налетай!
    Они поставили кастрюлю на пол, хотя тут же был пустой стол, сели рядом, прислонившись к тёплой печке, и запустили руки в жижу почти по локоть, вылавливая сухофрукты, обгрызая самый смак и бросая огрызки и косточки обратно. За этим интересным занятием их застала Лариска:
-Боже мой, вот свинство-то!
-Закрой амбразуру, мы празднуем, – заплетающимся языком сообщил муж.
    Средний подумал, что ему, как гостю и интеллигенту, хоть и техническому, должно быть стыдно, но стыдно почему-то не было.
-Садись рядом, Лариса, тут ещё много, – от всей души предложил он.
-Кошмар! – застонала та и, удаляясь, погрозила кулаком: — Ваше счастье, что сегодня Новый Год! И не вздумайте песни петь. Ляльку разбудите – сами будете потом баюкать да грудями кормить.
   К утру, наконец, угомонились. А когда Средний проснулся от жажды, было уже за полдень. Все спали. Толстый оглушительно храпел рядом на полу. Он начал будить спящего богатыря. Минут через пять толканий, пинков, толчков и зажиманий носа храп прекратился, но тело оставалось неподвижным.
-Пошли, похмелимся, – прошептал Средний.
-А у тебя есть? – Толстого как пружиной подкинуло. – Мы же вчера всё выпили.
   Средний достал из сумки портвейн «Иверия».
-Ты – гений! Смотри, не урони, придётся пол облизывать! – шёпотом проорал Толстый, и они крадучись пробрались на кухню. Везде царил идеальный порядок.
-На такую жену тебе молиться надо, – заметил Средний после первой.
-Это потому, что гость в доме, иначе всё стояло бы, меня ждало, а тут аж пелёнки постираны. Приезжай чаще!
   Они допили портвейн пропорционально собственному весу, так что Среднему досталась только треть. Он начал собирать вещи, ведь назавтра им обоим надо было на работу. Заспанная Лариска предложила компот, но все почему-то выбрали чай.
   Супруги, пока дочь спала, вышли проводить гостя. По дороге к остановке Толстый остановил жену и предложил:
-Лариса, заткни уши, я тебе что-то скажу, а ты по губам попробуй прочитать.
   Та заткнула уши. Толстый дважды гулко испортил воздух и облегчённо произнёс:
-Фу, а то с утра живот пучит, с компота, наверно. Хоть регулятор громкости в задницу вставляй!
-Ты сказал: с Новым Годом, дорогая любимая Ларисочка! – догадалась жена.
-Почти в точку! – с непробиваемым видом подтвердил муж.
   Средний, чтоб не захохотать, закусил губу и быстро пошёл вперёд, тем более, что автобус уже стоял, открыв двери. Душевно попрощавшись и поклявшись писать, он залез в салон. За рулём сидел Цыган, на капоте сидела девочка. Средний подал два рубля, малышка быстро отсчитала ему тридцать три копейки. Следом вошла бабушка и засюсюкала:
-Ой, какая кассирша у нас молоденька! Тебя как зовут?
   Девочка подала ей сдачу  и тихо произнесла:
-Никак. Проходите по салону, не стойте в дверях.
   Озадаченная бабуля смолкла и, сев за спиной Среднего, вздохнула:
-Бедный ребёнок!
   Всё было, как два дня назад: дорога, водитель, пейзаж за окном, но какое-то тусклое: ведь праздник не «будет», а «был». До города он добрался без приключений. Автобус не застревал в сугробах, проводники не кидались банками, проспать станцию Минусинск было невозможно: там выходило больше полвагона. В девять утра он, не заходя в общагу, с поезда пошёл на работу. Пройдя по длинному, уже в дыму коридору, он зашёл в кабинет и сел за свой слегка запылённый стол. Коллеги уже были на местах. Кто курил, кто заваривал чай, кто слушал радио.
-Ну, как съездил? – поинтересовались у него
-Да, как сказать… В общем, нормально. Но следующий Новый Год я буду справлять с родителями, дома.                                   
                                                                  
                                                                                             г. Сосновоборск, 1996 г