Последняя страсть

Последняя страсть
 
— Гони-гони, Степан! Не сдерживай! Дай ветру, дружище! – кричал извозчику купец первой гильдии Сергей Никодимыч Полуяров. – Не дай барыне истосковаться! Бррр! — он зарычал, словно огромный медведь.  Распахнув полы своей соболиной шубы, всем своим громадным весом  навалился на даму и попытался ее облобызать.
Дамочка, как могла, повернув голову в сторону, отстранилась от Сергей Никодимыча. И он не поцеловал красотку, а только больно своей бородищей исцарапал ее румяную щечку.
— Серж, ну прекрати! Ты измучил меня! Я устала и у меня кружится голова, — сказала Софья Андреевна Полонская — вдова тридцати-тридцати трех лет отроду. Софья Андреевна была наделена удивительной природной красотой. У нее были красивые тонкие черты лица, мраморная белая кожа, фигура богини и облака густых каштановых волос. Голос у нее был   звонкий и нежный, но иногда, особенно когда она злилась на кого-нибудь или на что-нибудь, голос ее становился строгим и твердым, и от его былой нежности не оставалось и следа. Люди то ли от зависти, то ли от людского невежества шептались о ее бесчисленных романах.  А ее романы, а точнее увлечения, были мимолетны и свободны. От них она быстро уставала и уходила в легкое душевное смятение. В ее красивых зелёных глазах опытный и знающий человек мог легко уловить некую досаду и безразличие ко всему, что ее  окружало. Людям она давно уже не верила, а к мужчинам, которые вились вокруг нее, как пчелы над цветком, она относилась как само собой разумеющемуся факту ее существования. Полонской казалось, что жизнь, по крайней мере, ее лучшая часть, прожита, поэтому брала от нее только то, что могла эта хрупкая женщина взять.
От бесконечной езды по вечернему городу П* лошади устали и хрипло дыша, струями, как из паровозных труб, выдыхали густой и белый «пар». Извозчик Степан, чтобы поберечь лошадок, придерживал украдкой их ход.
Купец неожиданно приказал остановиться слуге; сам тяжело слез с саней, влез меж гнедых  — заорал:
— Иии…го-го! Вот прокачу душеньку с ветерком! Чай, полюбит меня Софья Андреевна,  пожалеет!
Лошади фыркали и толкали тучное тело купца. Полуяров поскользнулся и упал, соболья шапка слетела с головы под копыта лошадей.
Степан от страха побелел и взмолил:
— Батюшка, не губи! Але чего случится с вами, кто ж за деточками моими приглянет, без отца-то…
Не на шутку встревоженная Полонская вместе со  Степаном с огромным трудом усадили обратно в сани обезумевшего от водки купца. Тот продолжал ругаться и что-то невнятное бормотать себе в бороду. Софья Андреевна в сани сесть отказалась. Она приказала слуге везти хозяина домой, а сама решила немного пройтись.
Ночь, на удивление, выдалась нехолодной, а легкий морозец слегка лишь пощипывал ее щечки. Оставляя сапожками узкие полоски в рыхлом снегу, она шла по окраине города и бранила себя за то, что согласилась ехать кататься  с Сергеем. Снег, подхватываемый легким порывами ветра, кружился в вальсе и большими хлопьями падал на землю. Полонская смотрела в черноту неба, из которого неожиданно появлялись снежинки. Слепя ей глаза, они падали на ее длинные  ресницы, а когда снежинки касались ее алых губ, то от их тепла таяли, отдавая женщине свой холод. Софье вспомнился молодой поручик, который весь вечер оказывал ей знаки внимания. И она пожалела, что отказала ему. Так размышляя о том и об этом, она незаметно для себя оказалась перед маленьким и ухоженным домиком. В одном из окон она увидела слабое мерцание огонька свечи. Она вспомнила, как когда-то давно, когда она была еще маленькой девочкой, родители отправляли ее в свое имение под Вязьмой. Там в их родовом поместье были такие же маленькие и ухоженные домики. Она вспомнила, как было тепло и уютно в них  зимой.  Софья вспомнила запах избы, запах русской печки,  в которой, потрескивая, горели сухие дрова. Полонской захотелось согреться, и она постучала в дверь.
На ее стук никто не отозвался. Тогда она постучала еще раз, и за дверью послышались едва различимые шорохи. Она обрадовалась и представила, как будет тепло у печки и не откажется от горячей чашки чая.
Дверь открыл мужчина. Он был высокий, и весь какой-то «темный». У хозяина дома были длинные и черные, как у ворона,  волосы и такая же черная бородка.
Женщина хоть  слегка и удивилась такому странному на вид хозяину, но все же не оробела и спросила:
— Могу ли я погреться у вас? Понимаете, я случайно оказалась в этих местах и немного заблудилась…
Мужчина не ответил Полонской, а только осмотрел женщину с ног до головы.
— Я немного согреюсь и уйду, — сказал она. Но хозяин дома молчал и продолжал смотреть на нежданную гостью.
Образовалась неловкая пауза.
— Так вы меня впустите в свой дом или так и будете молчать?! – уже слегка раздраженно повторила она и, не дождавшись ответа,  без разрешения вошла.
— Прошу прощения, — ответил хозяин. — Я давно не принимаю гостей, тем более, в такой поздний час.
— Ну, уж простите меня! Не замерзать же мне на улице из-за того, что вы отвыкли!
-Да-да, конечно! Еще раз прошу прощения. Вот, пожалуйста, здесь вы можете согреться, — и он указал в сторону небольшой печки. — А я вам приготовлю чаю.
Полонская грациозно сняла свою бархатную шляпку с небольшой вуалеткой и положила ее на тумбу у двери, затем подошла к теплу и принялась  растирать озябшие пальцы.
— Меня зовут Софья Андреевна Полонская, — повернувшись к мужчине  вполоборота и протянув руку для поцелуя, представилась она.
Хозяин поклонился в почтении, но к женщине не коснулся и только тихо произнес:
— Федор. Теперь меня так зовут.
Полонская быстро убрала руку и едва заметно приподняла бровь.
— Вот это да! — не скрывая удивления, сказала Полонская. – Я никогда раньше не встречала людей, у которых было раньше другое имя. Это все же как-то странно, не согласитесь?
— Да вы правы, Софья Андреевна. Дело в том, что я ушел из мирской жизни и теперь полностью подчинил свою жизнь Богу. Теперь меня не особенно беспокоит, что происходит там за стенами моего дома, а все свободное время я провожу в молитвах и в чтении Богословных книг. И только они занимают мое сердце и душу.
— Но ведь это так скучно и грустно… Я бы так  не смогла… Неужели вам нет никакого дела, что происходит там за этой дверью? Не уж-то вам никогда не хотелось пройтись по улицам города и вдохнуть прелестный запах цветов?
Хозяин не ответил гостье, только слегка наклонив голову в почтении, сказал:
— Я приготовлю вам чаю, — после чего удалился.
Полонская осталась одна. Она уже немного согрелась и осмотрела странное жилище, в котором так неожиданно для себя  оказалась. Вся мебель комнаты состояла из стола и стула, а на входе у двери стояла старая тумба, которую теперь украшала ее шляпка. К стенам были прибиты полки, на которых стояла уйма книг, большей частью из которых были книги духовные. Но были здесь и другие: какие-то атласы, географические  карты, небольшой сборник стихов А.В. Жуковского. Она взяла книгу и, наугад открыв страничку, прочла:
 
…Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный,-
В сердце — как тайну ношу.

Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!
 
Не успела она дочитать, как в комнату вошел хозяин. Он нес в руках небольшой самовар, из которого вырывался седой и прозрачный пар. Федор поставил его на стол и, не проронив слова, оставил Полонскую вновь в одиночестве. В следующий раз он появился очень быстро; в его руках был серебреный поднос, на котором была белая чайная чашка и такой же белый в ромашках заварник, а на блюдце лежали рогалики.
— Угощайтесь, Софья Андреевна! — Федор посмотрел на гостью, пытаясь на лице выразить что-то наподобие улыбки. Затем хотел снова оставить ее в одиночестве, но Полонская остановила его и сказала:
— Ну, все же ради приличия, не бросайте меня одну! Я все таки женщина! Да и не привыкла я ужинать одна.
— Да, конечно, — согласился Федор, — только вот плохой с меня получится собеседник.  И разве я могу своим присутствием скрасить вашу трапезу?
— А я посмотрю, — ответила Полонская. – Расскажите, великодушно прошу вас, немного о себе. Мне жутко интересно немного узнать о моем спасителе. Ведь кто знает, что могло со мной статься, не открыв, вы мне дверь и не впустив меня в дом. Время сейчас позднее, да и род людской полон разной нечисти. Мало ли что могло со мной случиться, не будь вы так любезны.
— Как вам угодно Софья Андреевна. А вот только зря вы на наш, как вы выразились люд, пеняете. Все мы — дети Божьи. И любит Бог нас всех равно. Только вот не все люди живут праведно, и не все поступают по слову Божьему.
— Да, — ответила Софья Андреевна, скорее всего из вежливости перед хозяином дома, а не по убеждению, но вот только мысли у нее в ту минуту были о другом. Она внимательно рассматривала Федора и отметила для себя, что если бы не длинные волосы и борода, и если бы не эта черная и ужасная, по ее мнению, одежда, то мужчина, сидящий напротив ее и говоривший о Боге, мог бы вызвать у нее некую страсть. Этот печальный взгляд, иссиня-голубые глаза, его приятный и тихий тембр голоса – всё  завораживающе  действовало на женщину.
— Ах, жаль, — неожиданно для себя вслух произнесла Полонская.
— Что вам жаль, Софья Андреевна? – спросил Федор.
Полонская не сразу поняла, о чем спросил хозяин дома, но быстро взяв себя в руки, поправилась, только легкий румянец на ее щеках немного выдал ее тайные мысли:
— Жаль, что мы не в силах изменить нашу жизнь. А как хотелось бы все начать сначала…
Федор посмотрел на Полонскую, которая была в тот миг обворожительна. Полумрак комнаты придавал ее облику еще более восхитительный образ. Мерцание огня печи, которое пробивалось сквозь щели заслонки, играло узорами по ее лицу. Ее мраморная кожа  была олицетворением лучшей скульптуры античности, но в тоже время она была полна жизни и весеннего цветения.  Ее влажные от снега волосы высохли и смешными завитками пристали к ее вискам и шее. Это придавало женщине некую детскость и наивность, но в тоже время, что-то в ее облике было волшебным и замечательным. То ли от тепла комнаты, то ли от горячего мятного напитка, который она пила, а может быть от внезапно возникших чувств, пробудившихся где-то в глубине ее души, глаза ее излучали блеск. Закрывая их иногда большими своими ресницами, она прятала их сияние.
Их разговор продолжался еще долго. Федор, отвыкший от людей и тем более от прекрасной их половины-женщин, много и страстно говорил о вере и безграничной любви Бога ко всему сущему на земле, о людских пороках, о необходимости покаяния и еще о многом- многом другом.
Полонская слушала Федора и смотрела, как он в пылу безграничной любви к Богу, мысленно улетал так далеко, что казалось, нет его рядом, а это всего лишь его тень.  Сам же он парит высоко в голубом, в белых облаках, небе, и ветер мягко треплет его черную рясу.
Почему-то ей очень стало жаль себя. Она вспомнила своего безвременно ушедшего мужа. Она хоть и не любила его, но чувствовала себя рядом с ним защищенной. А когда она осталась одна,  то не было кому за нее такую юную и одинокую  заступиться. Как много пришлось ей увидеть жизненной грязи. Сколько раз ее пытались обидеть злые языки. Сколько сил ей пришлось приложить, чтобы с ней считались и не видели в ней только слабую и беззащитную женщину. Эти мысли морем хлынули наружу, и она заплакала.
— Что с вами, Софья Андреевна? – спросил Федор. – Видите, дорогая моя, только слезы я вызываю у женщин.
— Нет-нет!  Извините меня, молю вас! Вы право здесь не причем. Это я сама виновата. Ваши слова немного затронули мое сердце, и что-то вспомнилось.
— Нет, это вы меня простите, прошу вас! Если я словом каким-то, или еще чем, невольно затронул ваши чувства, — сказал очень нежно Федор.
— Хорошо, — ответила Полонская и белоснежным платочком вытерла слезу. – Ведь вы правы, что много плохого вокруг. Да и я, признаюсь вам, небезгрешна, — и она опять залилась слезами.
— Ну, полно вам, дорогая Софья Андреевна, — сказал Федор, и, пытаясь успокоить женщину, он взял ее руки в свои. Затем очень нежно одной рукой коснулся ее щеки и «поймал» набежавшую слезу. Софье было безумно приятно видеть в хозяине не только доброго человека, но и человека, который искренне желает ей помочь и утешить. Давно  Полонской не было так хорошо, как в ту минуту. Своей рукой она остановила его прикосновение на своем лице и закрыла глаза…
Какие сладкие и теплые ее темно-вишневые губы, казалось, что они наполнены вишневой мякотью. Сколько  в них трепетной, сочной страсти и желания. Сама природа ее губ, кажется, предназначена для того, чтобы их ненасытно целовали. Ее влажный от поцелуя, слегка приоткрытый рот, ее нежный и пугливый язычок, когда при нечаянном соприкосновении с ним кружится голова. Нет! Не  может быть! Так восхитительно! Сладострастно! Ее мягкая покорность, ее изгибы, ее спина. Ее закрытые глаза, ее прядь густых волос, ее покусывание губ от наслаждения,  ее милые ямочки внизу спины. Ее восхитительные стоны…
Ночь,  проведенная с Полонской, это не ночь. Это фейерверк настоящих ощущений. Это встреча с целым огромным миром ее трепетной души. Это соприкосновение со смыслом ее существования. Существования ее, как женщины, которая может так любить и так отдаваться мужчине. Эту ночь не забыть. Это тот случай, когда однажды вскруживший разум запах, постоянно ищешь и сокрушаешься, когда его не находишь. Но когда снова улавливаешь его, закрываешь глаза от блаженства и всем телом, отключая земной разум, отдавая себя в руки наслаждению, устремляешься в небесную высь.
 
Утром она ушла. Мороз окреп и громко скрипел под ее сапожками и разносился эхом по округе. Со шляпкой в руках и блеском томных глаз, верхние пуговицы ее шубки расстегнуты – ей было не холодно. Софья подошла к дрожкам. Извозчик — мужик, у которого тулуп был весь в инее, казался неживым. Только клубы его дыхания белым туманом, окутавшие его тучное  тело, говорили о том, что это живой человек.
— Мне на Ильинку, — обратилась Полонская к извозчику.
— Будь сделано! – сказал извозчик и дернул поводья. Лошади трусцой понесли сани с Полонской домой…
 
Федор слышал, как проснулась Софья, он слышал, как она нежно поцеловала его в плечо.
Даже в тот момент, когда она оделась, он продолжал делать вид, что спит. Он не знал, что делать и как поступить. Он понимал, что произошло что-то страшное.  А как только Полонская закрыла дверь за собой, он быстро вскочил и оделся. На миг остановил свой взгляд на постели, где он с Полонской провел ночь. Пытаясь стереть воспоминания, задернул покрывалом белые простыни. Воспоминания о волшебной ночи калейдоскопом  пролетели в его голове. Закрыв ладонями, лицо он попытался вытряхнуть их из памяти. Затем бросился на колени перед иконой — стал молиться. Он обращался к Богу  и умолял простить его грешную душу, но душа, как будто подсмеивалась над ним. В голове пролетали только Божественные образы Софьи.
— Да, что же это со мной! – сказал Федор. Даже молитва не помогала. Руки его несли на себе память о женщине. Он вышел на улицу и стал судорожно смывать ее. Руки замерзли, но запах остался. Казалось, что он весь, как лакмусовая бумага,  пропитался Полонской. Сняв с себя одежду, стал обтирать свое тело колючим и холодным снегом.
Федор понимал, что согрешил. Понимал, что всё, к чему он стремился, полетело прахом и, нет ему прощения…
 
 
Что происходит в душе у женщины, когда она влюблена? Есть ответ! Полонская ощущала свободу. Свободу в мыслях, свободу в желаниях – во всем. Полонская порхала. Она обрела смысл существования в этом грешном мире. Да она, как  и прежде была весела, говорлива, но это была уже другая Софья. Она была счастлива. Внутренний голос ей говорил о том, что Федор любит ее так же безгранично, как и она его, да и как по-другому…
Мужчины-мужчины! Полонская  и раньше их особенно не замечала, а теперь подавно… Все они с их сладкими улыбками и кошачьими глазами не волновали сводное, влюбленное сердце женщины. Но переживать свои чувства в одиночестве она не желала. Ей хотелось поделиться своей радостью со всем миром. Но с кем? Мир ее был ограничен городом, где она жила и мужчинами, которые ей поклонялись. Ей ничего не оставалось делать, как только порхать и ждать…
Два дня проведенные ею после встречи с Федором тянулись бесконечно долго. Не было минуты, чтобы она не думала о любимом, но любимый молчал. Не было вестей, не было ничего…
« Неужели, он меня забыл?» — иногда пролетали мысли в голове у Полонской. Софья гнала их  прочь. «Федор другой, Федор иной! Он не оставит меня после того, что между нами было…».
На третьи сутки, где-то в одиннадцать часов по утру в комнату к Софьи зашла горничная. Но и не прошло и минуты,  как с криками и ужасом на лице она выбежала.
— Барыня! Барыня! Батюшки помогите! – кричала нечеловеческим голосом прислуга.
Софья Андреевна Полонская сидела  в кресле без чувств. Ее бледное и мраморное лицо было таким же восхитительным и прекрасным. Февральское, утреннее солнце своим, ярким, но не теплым лучом, каким-то сказочным и непостижимым образом освещало его античную форму. Одна рука у нее свисала к полу, а  ее пальчики тянулись к чему то, что лежало на полу. Это что-то была утренняя газета  «НОВОСТЪ». На открытой ее странице в черной рамке небольшими буквами было напечатано
Вчера 21.02.1878 года во второй половине дня, был обнаружен труп отставного поручика Преображенского полка Александра Семеновича Виноградова, известного в миру как Федор.
По версии полиции, А.С. Виноградов убил себя лично. выстрелив себе в грудь. По факту самоубийства проходит следствие. Ценные и личные вещи покойного не похищены. Лиц знающих, что – либо по факту самоубийства, просят обращаться в 212 участок.