Пересечение в метро. Часть первая.

                            Пересечение в метро.
 
                                       А С С О Л Ь.
     Она работала врачом на полторы ставки и никогда не отказывалась от ночных дежурств, потому что за них хорошо платили. На самом деле её звали Светлана Петровна. Мама звала её Светик-семицветик, а, когда хотела похвалить, говорила ей «ты мой луч света в этом тёмном царстве». Родители расстались, когда она была совсем маленькой, потом отец уехал в другой город, исчезнув из их жизни навсегда. Мама умерла пять лет назад, Светлане Петровне так и не удалось её вылечить, и с тех пор Ассоль жила одна.
     Никто не знал, что она называет себя Ассоль. Она не говорила об этом даже маме.
    В прошлом году они с подругой ходили в кино, посмотреть модный тогда фильм Тима Бёртона «Алиса в стране чудес». И она испугалась. Испугалась, что будет похожа на эту старую, сумасшедшую миссис, упрямо ждущую своего принца.
    Вернувшись домой из кинотеатра, она подошла к зеркалу. Ей уже исполнилось тридцать лет, она не была ни красавицей, ни уродиной. Обычная внешность. С ней знакомились на улице, её приглашали в кафе, иногда она соглашалась, но дальше первого свидания дело обычно не шло. Это были обычные парни ( сексуально озабоченных она отсекала сразу), которые никогда не слышали ни об алых парусах, ни о капитане Грэе.
    Тогда, после этого, напугавшего её фильма, она посмотрела на себя в зеркало и подумала: «Почему? Что во мне не так? Над Ассоль тоже смеялись, никто не верил, а она дождалась». Она закрыла глаза и вспомнила, как это произошло: море, сверкающее на солнце, корабль с алыми парусами и девушка в прибрежных волнах, протягивающая руки с криком: « я здесь, это я». Она открыла глаза, отошла от зеркала и села в кресло. «А может я тоже потихоньку схожу с ума? Эта книжная история для меня значит больше, чем мой жизненный опыт. Нет, милая моя Ассоль, тебе пора забыть о капитане Грее. Потому что даже если он и приплывет на своем корабле с алыми парусами, то уж точно не к тебе. Ты помнишь, сколько тебе лет? Так что, забудь и не вспоминай». Она снова подошла к зеркалу и вгляделась в своё отражение. У неё были очень красивые волосы, они спадали на её плечи шелковистой, тёмной волной, совсем как в том, уже забытом всеми фильме. «Может сделать короткую стрижку? Или покраситься в блондинку?» 
      Она не стала укорачивать волосы, просто уложила их в строгую прическу, более соответствующую её возрасту. Но изменить цвет волос и состричь их, означало окончательно и навсегда забыть свою мечту о том, как они будут идти по берегу моря, и её волосы будут развеваться на ветру… Еще она запретила себе называть себя «Ассоль» и перестала покупать любовные романы.
     Больница, где она работала, находилась на одной из конечных станций метро. Тот, кто живет в Москве, поймет, какая это удача, садится в поезд на конченой станции, когда вагон еще пуст и люди, после короткой, но ожесточенной схватки в дверях, имеют возможность пристроиться на сидение, и открыть книгу или включить плеер, или погрузиться еще в какую-нибудь информационную игрушку, которая дает возможность отгородится от окружающих людей. 
     Эти был самый спокойный отрезок дня. У неё всегда в руках была книжка или журнал. Не то чтобы она любила читать или испытывала потребность в постоянном потоке информации, но процесс чтения в вагоне метро помогал поднять барьер, который отгораживал её от окружающего мира, создавая иллюзию защищенности. Десятки глаз рассматривали её, не видя, их взгляды скользили по её темноволосой голове, одежде, коленям, но книга, которую она читала, или делала вид, что читает, думая о своем, помогала отгородиться от их равнодушного любопытства. Ей нравилось это ощущение одиночества посреди толпы. Позади был рабочий день с его проблемами, впереди одинокий вечер около телевизора. Эти тридцать минут, когда она находилась в толпе людей и в то же время одна, наедине с собой, внутри своих размышлений, чувств, мечтаний, были тем оазисом, к которому она стремилась в суете будничных забот, а потом в одинокой пустоте квартиры. Её утешением, миражом покоя.
      Чаще всего она читала журналы, которые покупала, возвращаясь с работы, в киоске рядом со станцией метро. Из этого современного множество журналов ей больше всего нравился «Русский репортер». Именно благодаря этому журнала она однажды встретилась с Сергеем.
                 
                          К А П И Т А Н   Г Р Э Й.
 
      Сергей был сыном одинокой учительницы русского языка и литературы. Отец ребенка, шустрый парнишка, моложе её лет на десять, даже не подозревал о том, что где-то растет его сын. Она познакомилась с ним летом, в доме отдыха, куда поехала специально для того, чтобы забеременеть. Ей было уже тридцать пять лет, она сделала это сознательно и потом никогда не пожалела о своём решении. Даже в самый первый, самый сложный год, когда обычный выход за продуктами, превращался в сложную проблему: она боялась оставлять коляску около магазина. Поэтому была вынуждена подружиться с соседками, у которых были дети её возраста. Усилие, которое ей пришлось для этого сделать, далось ей трудно, ведь они все были младше её, все с мужьями, а она, что называется «родила в девках» и во время беременности мучительно стыдилась своего растущего живота, когда подходила к подъезду, чувствуя на себе их любопытные взгляды. Но всё оказалось гораздо проще, чем она себе представляла — они приняли её запросто, понимая её трудности. И помогали, чем могли – дарили вещи выросших детей, а когда она болела, забирали её заказ из детской кухни. Поэтому проблема походов в магазин решилась просто: она выжидала, когда во дворе появится кто-нибудь с коляской, быстро собиралась, вытаскивала свою, со спящим Сергеем, и убегала в магазин.
      Тогда декретный отпуск оплачивали до трех лет, когда сынишке исполнилось два с половиной года, она устроила его в детский садик и нашла работу в одной из соседних школ. Но сын заболел, как только она вышла на работу. В первую же неделю. Ей уже рассказывали про эту особенность маленьких детей. Даже те из них, кого водили в детсад, начинают болеть, когда мама выходит на работу. Хотя, кажется, что в жизни ребенка ничего не меняется – мама, по-прежнему, утром приводит его в садик, а вечером забирает. Но как-то они чувствуют, что у мамы появились новые заботы и он уже перестал быть полновластным центром её существования. И ребенок начинает болеть. 
       Маленький Сережа не стал исключением из этого правила и затемпературил на второй же день после того, как она, с таким трудом, нашла место в соседней школе. Хотя он уже ходил в этот садик полгода, привык, ему там нравилось и он там, до этого, ни разу даже не чихнул. А тут вдруг температура подскочила сразу до тридцати восьми градусов. Если бы школа не находилась так близко от дома, она бы, не задумываясь взяла «больничный». Но школа была рядом, и за место надо было держаться, поэтому она договорилась с соседками, что они будут присматривать за Сергеем, пока она будет на уроках.
       Она уходила в школу, оставив им ключ, и как только у неё в расписании появлялось «окно», то есть свободный урок, она бежала домой, чтобы посмотреть на сына. Если он спал, то она, поправив одеяло, возвращалась на работу вовремя. Но если малыш бодрствовал, и начинал плакать, поняв, что она опять уходит, она никак не могла оторваться от него сразу и опаздывала. И это не осталось незамеченным. На третий день, взбежав по лестнице, она еще издалека увидела завуча, которую привлек шум в брошенном классе. Это была монументальная женщина, увидев которую стихали самые безбашенные хулиганы. Открыв дверь кабинета нараспашку, она стояла на пороге, гипнотизируя класс своим учительским взглядом. Увидев Анну Николаевну, завуч сделала шаг в коридор, чтобы отчитать провинившуюся учительницу. 
— Ну, и где мы ходим во время уроков?- спросила она своим поставленным голосом, услышав который Анна Николаевна сразу же дала себе клятву никогда больше не опаздывать.
— У меня ребенок болеет, — Анна Николаевна выпрямила спину, подтянулась и приготовилась к бою. 
— А ты что, рядом живешь? – нахмурилась завуч.
— Через три дома, — Анна Николаевна старалась говорить спокойно и твердо. Всё-таки она не пятнадцатилетняя девочка и опоздала не из-за того, что у неё в последний момент тушь размазалась, и пришлось перекрашивать глаз.
— В «малосемейке»? – уточнила начальница.
— Да.
— Сколько лет ребенку? – завуч смотрела на неё строгим взглядом, который казался неприязненным.
— Скоро три, — ответила молодая мама и тоскливо подумала: «уволит!».
— Только начал ходить в садик? – это уже казалось допросом.
— Да нет, уже полгода… и ни разу не болел, а тут вот вдруг …
    И Аня замолчала, уже ни на что не надеясь.
— Обычное дело, — всё тем же  безжалостным голосом изрекла завуч, — это всегда так, мама на работу – ребенок болеть.
   Аня посмотрела на неё с удивлением, не зная, что ответить, и еще не понимая, что это – сочувствие или прелюдия к выговору.
— Сколько уже болеет? 
— Три дня.
— Ладно, сделаю тебе на три дня замену, думаю, трех дней ему хватит. Или у тебя дочь?
— Сын, Сережа, — ответила Аня и стала доставать носовой платок, потому что от неожиданного сочувствия у неё вдруг подступили слёзы и защипало в носу.
— Надо было сразу сказать, — наставительно произнесла завуч, неодобрительно глядя на её покрасневшие от недосыпания и слёз глаза, — у тебя сегодня еще сколько уроков?
— Два.
— Ладно, оформляй больничный сегодняшним числом. С этими я сейчас сама посижу, а других отпущу, у них там наверняка последний урок.
— Спасибо,  большое спасибо, — ошарашенная Аня не могла подобрать других слов, чтобы выразить свою благодарность.
— Да ладно, сама двоих вырастила, также мучилась. Постой, — сказала завуч и сделала шаг в кабинет, где скучающие дети превысили допустимый уровень шума. — Ну и кто тут у нас шумит? — грозно вопросила она, и в классе моментально стало тихо. Елена Николаевна сделала шаг в коридор, чтобы договорить с коллегой, и класс тут же потихоньку начал гудеть, — Ну, я вам сейчас покажу, — пробормотала педагогиня, и Ане показалось, что её ухо, обращенное в сторону кабинета, немного увеличилось, превратившись в подобие локатора. Не переставая слушать класс, Елена Николаевна задумчиво посмотрела на Аню. – Что я хотела тебе сказать? А, вспомнила, не вздумай таскать мне конфеты. У меня диабет. Лучше апельсины.
   И она, войдя в кабинет, закрыла дверь, поразив Аню своей прозорливостью в самое сердце.
   «Вот это женщина!», восхищенно думала Аня, торопливо сбегая по лестнице. «Замечательная женщина!», сказала она себе, открывая дверь на улицу. 
    Ей даже не пришло в голову заметить как похожа Елена Николаевна на её мать.
      Отношения с матерью, вернее их полное отсутствие, мучило её невыносимо. Ей трудно было обходиться без того ощущения материнской любви, которая невидимым куполом защищает детей, растущих в благополучных семьях. 
    Мать Ани, выросшая в деревне, и, благодаря своей деловой хватке и умению вовремя наступить на свою гордость, сумевшая дорасти до начальника цеха на довольно крупной фабрике, считала дочь своей неотъемлемой собственностью. Так и говорила: «Ты — моя дочь, хочу с кашей ем, хочу так оставлю». Их противоборство длилось долгие годы и переросло в хроническое чувство одиночества у обеих. Когда Аня,  скопив деньги репетиторством и жесткой экономией на всем, купила себе эту крошечную «малосемейку» в рабочем общежитии, мать не хотела её отпускать. Но дочь, собирая вещи, сказала ей: « У меня сейчас такое чувство, что я, наконец-то, могу вырваться из этой твоей  тюрьмы». Вызвала себе грузовое такси, матери «Скорую помощь», потому что та начала хвататься за сердце, и уехала. Отец остался с женой ждать врачей, а брат, уже привыкший к их постоянным ссорам, помог Ане перевезти вещи.
      Когда она забеременела, отец спросил её: «А что, этот кобель женат, или еще не нагулялся?» Она ответила: «Это мой ребенок, он о нем даже не знает. И, пожалуйста, больше никаких разговоров на эту тему». Отец, стукнув кулаком по подлокотнику своего любимого кресла и ушел курить на лестничную площадку. А мать сказала: «Доигралась?! Будешь теперь растить ребенка одна. Или надеешься на мою помощь?»
    «Не надеюсь», ответила Аня, встала со стула и уехала к себе, попрощавшись с отцом на лестничной площадке. 
     Как и у многих женщин такого типа: властных и несгибаемых, после выхода на пенсию у матери повысилось давление, она начала принимать нифедипин и характер её окончательно испортился. Она быстро довела себя до инсульта и, полежав в постели два месяца, скончалась, так и не помирившись с дочерью. Потому что была уверена в том, что воспитывала её правильно, а то, что иногда ругала, так ведь детей надо растить в строгости, и своей любви им показывать нельзя. А то вырастут бездельными бродягами и будут мотаться по жизни, как комки пыли. Нет, их надо приучать к порядку с малолетства, не обращая внимания на их детские слёзы и капризы.
   Аня тоже не смогла переступить через свои обиды. Так и не сказала матери, как любит её, как нуждается в её заботе и нежности, как плачет иногда по ночам, тоскуя по её материнской любви.
   Это ведь только кажется, что взаимная любовь между родителями и детьми  разумеется сама собой. Но в саду нашей души сами собой растут только сорняки. И пропалывая их с помощью тяпки чувства долга, можно незаметно повредить нежные ростки сочувствия и жалости. 
     Которые и являются основной частью любви.
      Не долг и не обязанность, как думают некоторые, а умение сочувствовать с родным человеком.
     Как там говорил герой Шукшина в фильме «У озера»? «Мы ведь эти слова не правильно используем. Надо говорить: сочувствую с тобой. А мы как говорим? Сочувствую тебе. Мол, сочувствую, но помочь ничем не могу».
    Аня с её мамой так и не научились сочувствовать друг с другом. И если бы она не работала в школе, то, скорее всего, не смогла бы выстроить правильно свои отношения с сыном. 
    Но ей так хотелось, чтобы у них с сыном были совсем другие отношения, чем у неё с матерью. Она так тщательно следила за каждым своим словом, за каждым своим поступком, что в результате у неё всё получилось.
    Почти всё.