Возьми меня за руки

Большая проблема состоит в том, как начать, ещё большая в том, как закончить и, пожалуй, просто грандиозная проблема заключается в том, чтобы максимально точно передать то состояние, в котором находится герой, да и сам автор, в тот или иной момент.
Люди способны воспринимать одну и ту же информацию по-разному: то, что один одобряет, другой отвергает, то, что один называет ужасным, прекрасно для другого. Конечно же, за много веков выработалась определённая идеология, но она не имеет чётких границ, они довольно абстрактны.
При просмотре комедии люди должны смеяться. Трагедия должна вызывать сочувствие. Но смеяться тоже можно по-разному. Кто-то смеётся до коликов в животе, просматривая старенький чёрно-белый фильм, где Чарли Чаплин строит забавные гримасы, а кто-то не может понять, что такого смешного делает этот чудаковатый человечек с тросточкой, но всё равно смеется, потому что смеются все. Аналогичная история и с трагедией. Один чуть ли не рыдает, глядя на действие, разворачивающееся на слабо освещённой сцене, другой, зная, что всё происходящее – спектакль и ничего более, чувствует лишь лёгкий укол в сердце.
Каждое понятие имеет множество контрастов, возможно именно поэтому так трудно подобрать нужные слова, чтобы объяснить… Дело осложняется ещё и тем, что событие воспринимается наиболее ярко в момент свершения и чем ближе будущее, тем дальше оказывается прошлое. Воспоминания смазываются, теряются где-то в глубине сознания, превращаясь в клубок ощущений и эмоций, пережитых когда-то. Это уже не событие, а набор картинок, некачественных фотографий, которые время от времени появляются на долю секунды и снова отправляются в «никуда», оставив на душе непонятный осадок.
Очень и очень сложно будет распутать этот клубок, но я постараюсь.
Хотя это было не так давно, но я уже не помню имени. Имена так часто повторяются, что их редко удаётся запомнить надолго, особенно в том случае, если видел человека всего в течение недели или двух, а после он исчез из твоей жизни, как привидение. Я помню девочку: девочку без возраста.
Густые русые волосы обрамляли пухлое розовощёкое лицо. Глаза – две голубые пуговки, неестественно круглые, что придавало лицу выражение неосмысленного удивления. Девочка была очень крепкой и рослой. Её запросто можно было принять за карлика- подростка, если бы не голова. Она была не похожа на голову подростка, скорее, на голову младенца, так как не соответствовала пропорциям тела. Казалось, шея вот- вот переломиться, не выдержав веса головы, и та покатится по ковру, как резиновый мяч.
Только внешность девочки уже делала её необычной, но была ещё одна немаловажная деталь, которая выделяла её среди других.
Многие, научившись смотреть далеко, перестают замечать то, что происходит совсем рядом. Они смотрят и не видят ничего интересного. Они напрягают взгляд, силясь увидеть, что там, за линией горизонта, и, не сумев сделать этого, жалуются, что мир ужасно скучен; настолько скучен, что существование в нём не имеет смысла.
Бедняги!.. Они не знают! Прямо у них под носом разворачивается баталия, которой восхитился бы самый искушённый зритель и которую почёл бы за честь описать самый опытный и самый известный литератор. Баталия эта – жизнь и есть.
Стыдно признаться, но прошло немало времени, прежде чем мне удалось оторвать взгляд от «неясного далёка» и до меня снизошло озарение. Девочка ни разу не встала на ноги! Она не ходит!..
Мысль не сразу пришла мне в голову. Она постепенно заполняла отведённое ей место в мозгу, подобно тому, как вода из прорехи в дамбе затопляет близлежащий город, но это обстоятельство отнюдь не уменьшило эффект неожиданности.
С этого момента моё «я» раскололось на две равные части. Одна половина меня упорно твердила – ребёнок калека, другая – всеми силами пыталась остановить, удержать эту мысль, утверждая, что это просто недоразумение, игра воображения, что девочка просто не хочет встать на ноги, вот и всё.
Тем временем девочка переползала с одного угла комнаты в другой, переставляя кубики и детали конструктора, из которых ею было воздвигнуто некое подобие стены. Она и не подозревала, какие эмоции обуревали меня, какие мысли посещали мою полупустую – полу наполненную голову одиннадцатилетнего подростка.
«А что если взять и проверить?..» – подумалось мне, и в следующую секунду моя тощая фигурка уже стояла в двух шагах от девочки. «Сейчас…сейчас всё выяснится, всё станет на свои места! Но что если это правда и…» - мысль оборвалась, не успев закончиться. Руки девочки очутились в моих руках. Она встала на ноги, но тут же качнулась и всем телом навалилась на меня. Стоило огромных усилий удержать её, ведь, несмотря на то, что девочка была ниже ростом, по весу она мало уступала мне. Пришлось отступить назад, чтобы остаться в вертикальном положении. Девочка, качаясь, и медленно, с особой осторожностью ступая на цыпочках, повторила мои шаги.
Когда вот-вот мы должны были столкнуться лицом к лицу, она, вдруг, засмеялась, обнаружив недостаток зубов. Её круглые глазки излучали радость и в каждом из них, как в зеркале, отражалось моё лицо. Может быть, эта безграничная радость подействовала на меня, а может быть что-то, что я не в состоянии объяснить, но…ещё несколько шагов назад и всё повторилось вновь, и улыбка девочки стала шире.
Мы не спеша наяривали круги на выцветшем от времени ковре и разговаривали. Разговаривали о всякой ерунде вплоть до того кто с какими игрушками играл прошлым летом. Речь девочки была довольно богатой почти как у взрослого, но слова она произносила с тем особенным выговором, свойственным детям, которые только учатся говорить. А её голос! Такой мягкий, певучий! Ты будто утопал в нём. Как долго длились эти беседы, Бог его знает, но рано или поздно они кончались, чтобы на следующий день возобновиться.
Это на первый взгляд бессмысленное занятие, по-видимому, доставляло девочке огромное удовольствие. «Ходьба» значила для неё многое.
Всякий раз, когда мне приходилось встретиться с ней, «возьми меня за руки» говорил её взгляд, а если этого не происходило, то маленькие цепкие пальчики мигом впивались в мою плоть, и она карабкалась по ногам к воротнику свитера, хваталась за него и не отпускала до тех пор, пока не добивалась своего.
Через несколько дней с моего языка уже сам собой слетал вопрос: «Походим!?» Мы так и говорили друг - другу: походим. Слово ходить означало здесь не просто передвигаться на двух ногах. Оно означало быть равным. И мы ходили. Ходили до тех пор, пока любое движение не отзывалось болью в каждой клеточке моего тела. Только тогда мы останавливались, и моя неказистая тушка опускалась на стул. Девочка была здесь же: она стояла на носочках, опираясь о мои колени.
Во время одной из таких передышек она, видимо со скуки, щёлкнула пальцами. В этом действии, конечно, нет ничего необычного. Мне приходилось наблюдать его и раньше много раз. Штука в том, что у меня никогда не получалось его повторить. Вопрос не заставил себя долго ждать:
— Как ты это сделала? Покажи!
— Лихко!- засмеялась девочка.
Она положила большой палец на указательный и снова…щёлк! У меня же опять ничего не получилось. Большой палец просто-напросто соскользнул с указательного. Ни звука.
— Ты не умеесь?- спросила девочка улыбаясь.
«Пусть я не умею ходить на двух ногах, как ты, - говорили её круглые светло- голубые глазки – зато я умею делать то, чего не умеешь делать ты!