Я ПОМНЮ ТЕБЯ ПОЛЕ

                                                                                                                            Видя земную красоту,
                                                                                                                       человек окрыляется ею,
                                                                                                                       становится выше,
                                                                                                                       готов творить
                                                                                                                       во имя подвигов и любви              
 
 
                                 Поле. Широкое. Высокое. Привольное. И люди ему подстать – один другого лучше. Столько в них широкого, высокого, прекрасного. И все такие разные – и годами, и статью, и умом, и добротой.
                                 А вот и утро красное, свет-заря над селом поднимается; взрослые с хозяйством справляются, детки досматривают сны, а кто постарше, родителям помогает; жизнь продолжается, человек в делах своих, в любви раскрывается.
                                 Слова. Слова. За строкой строка легко и непринуждённо возникают, летят за мыслью сердца и в чувствах музыкой звучат и столько в них тепла, и столько в них живого просветленья, что не всегда их можно передать, особо то, что давно звучало и, может быть, самой душою стало. За словом – слово, по смыслу соединяясь, о многом говорят…
                                 Меж селом и озером расстояние небольшое, но и этого хватало, чтобы табуну разогнаться.
                                 Впереди – самый быстрый и самый красивый белый конь. Всё больше и больше, отделяясь, он уходит  вперёд, а табун, устремляясь за ним, в какой-то  момент,  растекаясь  по  сторонам, становится похожим на птицу, летящей под солнцем, вслед – влюблённые взоры взрослых и всей  детворы; мы тоже чувствовали у себя крылья  и, как один, летели, каждый на своём, на белом коне.  
                                 И было мне в ту пору не так уж много – малое дитя, а запомнил более других: и эти кони, и отца, стоящего рядом, и всё село в свете нового дня.
                                   Часто вспоминается мне и то, как отпускала меня мать  одного в магазин за сладостьями, как сам к озеру собрался, да вовремя соседи заметили, и домой возвратили. А как хорошо помнится наша замечательная коровушка. Как только мать отправлялась в сарай с ведром – я тут же за ней; в руках кружка, немного сена, бывало и корочка хлеба, этому меня мать научила, и, войдя, давал корове и сено и хлебушек; она брала мои подношения, – сено клала в сторонку, а хлеб тут же проглатывала и старалась лизнуть мои руки, потереться о моё плечо, а я стоял и не спешил за молоком – гладил её по лбу, на  котором красовалась белая  звёздочка, проводил рукой по шее и только тогда подходил к матери; она к этому времени уже успевала надоить  с полведра тёплого, пахучего молока, набирала больше половины  кружки,  и я пил, пил, в полное своё удовольствие.
                                   И помнилось мне всё доброе, светлое, домашнее. В то же время  очень хорошо запомни – лось и колхозное поле, что расположилось  в другом конце села. Оно и сегодня передо мной:
                              широкое, высокое, солнцем просвеченное, и косцы, и косы, и хлеба, что волны золотые.
                                   Обычно  косить уходили все мужчины  и часть  женщин, кого  можно  было  взять  на  эти работы.
                                   Иногда, очень многое из той жизни я вижу, как цветные картины. Вот отец собирается в поле, запрягая лошадей в подводу; мать несёт, завёрнутую в белое полотенце, еду и кладёт
                              под облучок; подходит дядька Иван и дядька Павел и только минут через пять появляется дед Федосей. Дед уже к этому времени не косил, но без него эти работы не начинали; помогал он и словом, и делом, какое было ему под силу, и была от него превеликая польза.
                                  Все знают, что время уборки хлебов определяется на каждом поле в отдельности, и надо непременно вложиться в него, чтобы не потерять ни зёрнышка, чтобы труд человеческий был
                               исполнен сполна. И дед мой был самым опытным, самым знающим в этих делах, слово его всегда оказывалось верным, и к нему  прислушивались. Когда же приглашали в помощь косить хлеба людей из других сёл, то дед для них был и председателем, и бригадиром и вообще,– член правления, отвечающий за всю их деятельность. Он находил места для их проживания, организовывал питание, следил за качеством выполненных ими работ.           
                                   Имел мой дед ещё одно поручение, это – присматривать за внуком, то есть за мной.
                                   А создаваемые бригады, за всё время их существования, были разными. Как потом мне рассказывал отец, были и такие, что приходилось и прогонять. Никакой серьёзной работы, а
                              канетели всякой с ними хватало. Вначале с облегчением вздыхали, что сбылись неожиданного лиха, потом, понимая, что придётся самим поднажать, находили какие-то резервы и
                              убирали все хлеба вовремя.                    
                                   В молодости дед был очень сильным, железо гнул. И сыновья в него пошли: и отец, и дядька Иван, а вот дядька Павел, самый меньший из братьев, оказался другого телосложения и по силе отличался, зато очень ловкий и, если учесть, что он, как бывший разведчик, разные приёмы знал, то и не каждый мог с ним совладать. Однажды даже брата Ивана
                              свалил, тот осерчал и больше никогда не поддавался. А ещё дядька Павел оказался
                              хорошим рассказчиком. Только, вспоминая о своих походах в тыл врага, он каждый раз что-то
                              добавлял, то ли новое, то ли позабытое. 
                                   Теперь я прекрасно понимаю, что он никогда не пытался как-то приукрасить, показать как-то ярче тот или иной эпизод. Просто, одно вспоминалось сегодня, другое – завтра. Одно
                              вспоминалось в минуты радости, другое, – в минуты грусти. Да и хвалиться было ему ни к чему и так было видно, – в праздники вся грудь его сияла в серебре и золоте боевых наград.
                               А когда мне надо было что-то узнать о людях, о делах их поподробнее, вот тут бывший разведчик, который имел привычку замечать то, чего бы другие и не заметили,  оказался  наилучшим моим помощником
                                   Колхозные бригады создавали так, чтобы в них было по семь человек. Такую же бригаду организовали и из чужаков. Бригадиром выбрали Михаила, или Михаила Ивановича, как стали величать его, – и старше других, и опытнее. Сам плечистый, голубоглазый, белозубый,– теперь таких в артисты берут и в рекламе показывают (и то не в каждой), А тогда другая жизнь была, проще, верней, наполненной и без суеты. Когда же праздники   приходили, то с весельем, с играми – придумками и не с пьяницами –придурками. Откуда они теперь берутся? Будто другие люди рождаются. Столы на тех праздниках – скромными были, пили в основном вино и то понемногу, так, для огонька да доброго веселья, и во всём присутствовали дружеские отношения, радость, свет, душевность.
                                    Пока страда не наступила, Михаил больше с нами, с детьми, был. Иногда участвовал
                              в наших играх, любил посидеть, рассказывая что-то для нас интересное, но с таким уклоном,
                              чтобы мы что-то ещё узнали о человеческой доброте, о любви к своей земле. «Будьте честными, – говорил он, – тогда и с вами будут честно поступать. Не задирайтесь, не делайте этого, иначе такими и вырастите, такими и будите всю жизнь, – сами не будите знать покоя и другим не дадите. Берите пример со старших, – разговоры ведут без крика, не выставляя своего  «я». Вы приглядитесь к своим родителям, к их товарищам – как они меж собой общаются, — где серьёзно, где с шутками — прибаутками. Если хочешь убедить  друга в правоте своей, постарайся успокоиться, подумай что говорить, и, в конце концов, он поймёт тебя. Если захочешь чего-то добиться обманом, считай, и друга потеряешь и ничего не добьёшься».
                                  Сергей, помощник бригадира, – общительный, весёлый, но, следил за собой и на вечерин — ках  не задерживался, всегда уходил вместе с Михаилом, не замечая ни взглядов, ни вздохов местных девчат, те сердились и в то же время уважали его.
                                   Замечательным характером обладал Виктор, третий человек в бригаде. Широкоплечий,
                              круглоголовый и силушку, видать, имел и отличался от Сергея тем, что часто шутил и тут же больше всех хохотал; от смеха мог, ради шутки, со стула свалиться и, зная это, тоже шутя, поддерживали его и вместе с ним и смеялись, и хохотали и просто веселились.
                                   Я не рассказываю обо всех членах бригады. А вот про Алексея хотелось бы обязательно.
                              Он тоже часто подключался к нашим играм. А когда же мы, наигравшись, садились немного отдохнуть, тоже учил нас уму-разуму. Не знаю почему, но слушали мы его с большим интересом, как обычно слушают любимого учителя. От этого он светлел, становился моложе, что-то окрыляло его, в чём-то обнадёживало, – возможно, неосуществлённая мечта какая, непонятная для нас, совсём ещё насмышлёнышам.
                                   А как он работал. Шёл по стерне размашисто, красиво, мог до обеда не останавливаться, разве что косу поправить да воздуха побольше вдохнуть; посмотрит на ширь полей, на безоблачное небо, и – снова взлетает коса и входит в свою полосу, и ложатся валки; глядишь, – не наглядишься.
                                   Ведя рассказ о косарях со стороны, я не забываю, что и в нашем селе были замечательные люди. Помнится сосед-садовод, Семён Иванович, который со своей бригадой
                              высадил и вырастил замечательный абрикосовый сад. Когда я уже ходил в школу, мы всем классом помогали убирать эти абрикосы. Ох, и наелись. Какое сладкое вспоминание. Через два дома от нас жил цыган-кузнец. Имени не помню, но зато помню, что славился он, как мастер своего дела, и ещё помню его зажигательные, его очень задушевные  песни. И вообще, в нашем селе любили петь. Кто-то запоёт в одном конце села, в другом подхватывают. И сходятся люди и тоже подпевают. И становится село концертным залом под звёздами. А когда узнали, что один из новых косарей красиво поёт, обрадовались. Собрались, – пригласили, послушали и такой  дивный голос услышали. Вот запоёт Николай, так звали молодого человека, – земля расцветает, душа у людей крылья обретает… присела  рядышком с ним Верочка, она нашенская,  и свой голосок в его мелодию будто бы в веночек вплетает; то сладким голосом птицы подпевает, то серебряным колокольчиком прозвенит. И как сольются  голоса их, – душа заходится, взлетает и снова на землю просится, так хорошо становится, такие здесь люди красивые…
                                 Станут семеро в ряд,– залюбуешься; а улыбнутся, – солнце им отвечает; а косами взмахнут,– поле им поклонится; а косить начнут, – женщины взгляд отвести не могут и не пытаются  
                                   Станут семеро в ряд, а небо над ними высокое, а поле под небом широкое, свету небесному открыто, радостью звонкой наливается.
                                   Станут семеро в ряд, и взмахнёт дед Федосей рукой, и польётся музыка кос, следом снопы золотые множатся. Это я так, размечтался, а работа жаркая ещё впереди, это косы острые всего лишь разминаются.
                                   Да, это было, это будет. А пока людей собрали, а косить не начинают, – поле не позволяет зерно не вызрело, подождать велит.
                                    Сколько ещё раз обойдут поля. А поля стоят, только волною ходят, потихоньку шумят -  беседуют. Меж колосьев маки красные горят, собою любуются и людей приглашают. Красота.
                              Живая, входящая в сердце, наполняющая душу. И чувствуешь себя высоким, и чувствуешь
                              себя красивым.
                                   Что ж, ждать не долго, к утру всё решится.
                                   А пока бабки столы к ужину готовят. Усядутся сельчане и приглашённые, опрокинут по чарочке, – так положено. Выпили, закусили и пошли разговоры о тех, на ком село держится, на ком держалось и славилось. Как живёшь ты сегодня, село моё голубоглазое, белокрылое, с правдой своей и мечтой?
                                   После ужина, – кто сразу на сеновал, кто на озеро перед сном искупаться. А вскорости, кроме влюблённых пар, которые вчера недосчитали звёзды на небе, всё село смотрело сны;
                              у кого хорошие, улыбаются; у кого беспокойные, ворочается; кому-то девчонка снится, – только к губам медовым прикоснулся и тут же проснулся, – на улице светает, шум – молодцы водой холодной обливаются, хохочут, радуются. Ах, водица! Живая! Чудесная! Уж точно  лень всякую смоет и силушку даст.
                                   Э-э-х, ребята! Это ж сила Матушки-Земли. Вы не даром на земле живёте, – вас по имени сегодня величают да за стол на завтрак приглашают, яства разные несут да с улыбкой каждому кладут: хлеб недавно испечённый, помидоры, огурцы, а к ним сметана, есть и сало, и лук зелёный. Нет. Не буду я всего перечислять, пусть люди спокойно поедят, – их полюшко уже дожидается.
                                   Назначен день. Назначен час. И пусть этот день – воскресенье, пусть ещё и праздничное. Да простит нас Бог, что не в церкви, а в поле, пусть праздник этот великим будет, ибо в труде он и велик.
                                   День только начинается, на плечах коса за косой качаются, люди к полям поднимаются, путь не дальний и всё ж спешат, торопятся.
                                   Дед мой впереди. Участки отмерены, обозначены. И становятся бригады в ряды, и в каждой бригаде – семеро; стоят, кто косы ещё поправляют, кто пробует силушку, кто просто дожидается.
                                   Расставили косарей. Дед Федосей взмахнул рукой, и – поднялись над полем, словно молнии радости, сорок девять кос, и всколыхнулось поле, сеятелям своим поклонилось и положило к ногам их, будто букеты цветов, колосья свои с благодарностью.
                                   Косили люди, косило солнце, ветра косили, дела нашлись большим и малым, – всем по силе.
                                   К обеду загремело, свежие ветры по полю пошли, – заволновались, только баба Домна успокоила: дождя не будет, стороной пройдёт. А сама с другими женщинами уже обед готовит, не простой – работящий.
                                   Пообедать – непременно. Такой порядок. Так и только так, – потрудились, подкрепились,  отдохнули и вновь за дело. Дед Федосей доволен, сегодня постарались, только день на день не приходится.
                                   Хорошие песни после хорошей работы поются…
                                   На ночь не все в село пошли, многие здесь же прямо под звёздами ночевать остались. Кто-то сразу уснул, кто-то отошёл в сторонку и тихонечко песню запел. До сих пор эти песни со мной, вспомню, – печалюсь. Хочется вернуться, обнять каждого, но нет их, никого…
                                   Хлеба скосили, на ток свезли, казалось, долго молотили, да скоро хлеб пекли. На вечёрке люд собрался, и к столам столы несли. Тут уж пир готовят и не малый, не к забаве – благодарный. Уселись рядкам: справа – ряд и слева  – ряд, лицом к лицу, как говорят.
                                   И опять моему деду слово дают. Дед встаёт и про молодость свою зачем-то вспоминает, что и теперь он душою молод и на женушку свою показывает, вот кого приголубил, – не разлюбил, кого всю жизнь лелеет, где надо, и поможет, и пожалеет.

• А ты дед про поле, про хлеба.


• А что хлеба, и сам косил, силёнок было чуть побольше, чем у этих семерых, но и они я, вижу, не из слабых, – сам глядит, в глазах хитринка, на губах смешинка, – знаю, вам не терпится. Ну, что ж, за доброе дело, за окончание жатвы разрешите поклониться вам, люди. А теперь и по чарочке не грех. Приглашаю всех, кто в поле был, кто еду готовил и всех сельчан, и кто  помогал нам; с превеликим удовольствием,           приглашаю  на первую, на сладкую, на славную.

И долго радовалось село. Долго песни пели. И всё просили Николая…
Ликовало лето, звёздами, звеня…
      Вот такая жизнь была. Вот такая.