Гончар

Гончар
 
Прикосновение к податливо — упругой  плоти глины принесло желанное успокоение. Это был ее мир, хорошо знакомый, не таящий никакой опасности. И, пока руки автоматически  формировали контур из бесформенного комка, мысли перенесли ее в Начало Начал. Впрочем, споткнувшись на пути. Заминка возникла после того, как она назвала для себя тот момент, который возродила ее память. Точнее было бы сказать, что мысленно она вернулась в….,  а впрочем,  точнее ли? Все названия условны, а для нее этот момент был так важен, что для себя иначе как Начало Начал она его не называла.
Обычно эта  заминка преодолевалась легко, словно даже способствовала движению к желанной цели. Обычно. Но не в этот раз. В этот раз она словно выпала из своей реальности и увидела себя со стороны. Увидела то, что так не хотела видеть.
Калека, Инвалид. Больная. Неполноценная. Бедненькая. Ее называли по-разному. Так по-разному, что ее имя – Кира – как бы терялось среди множества ярлыков.
Кира была желанным и жданным ребенком. Родители очень хотели девочку. К сожалению, все остальное, начиная с ее рождения, с их желаниями не совпадало. Роды были трудными. Врачи были так озабочены борьбой за жизнь матери, что ребенок просто не привлек их внимания, тем более, что девочка была очень спокойной. Спокойной она оставалась и дома. Силы мамы восстанавливались с трудом, брат в это же время пошел в школу, отец постоянно пропадал в командировках. Так что милая белокурая девочка, спокойно лежащая в своей кроватке,  облегчала жизнь семьи просто тем, что не требовала особых забот и внимания. То, что она не плакала, не была активной в своих движениях, рассматривалось скорее как преимущество, чем как фактор, способный вызвать тревогу.
Так что  сигналы судьбы оставались незамеченными, и первым звонком тревоги для родителей девочки явилось достаточно серьезное происшествие.  Кира начала ходить поздно, почти не ползая. Потом уже, один из опытнейших специалистов сказал матери, что  организм девочки, ограничивая двигательную активность, сам оберегал себя. Но это позднее, а в полтора года мать упорно ставила дочку на ножки и побуждала ее к ходьбе. Первый самостоятельный поход Киры от колен  брата к призывным рукам матери закончился переломом ноги. Лечение прошло без особых проблем, врачи успокаивали: «Детский организм восстанавливается быстро».
Но это был только первый звонок. А потом была череда травм, череда врачей, успокаивающих мать, московская клиника со сложным и изнурительным обследованием, и длинное латинское название редкого заболевания, которое делало кости хрупкими и, не нанося ущерб интеллекту ребенка, обрекало его на почти полную неподвижность.
Мать восприняла события трагически. Как только диагноз был поставлен, вся энергия этой худенькой женщины обратилась на ребенка. Из зоны ее внимания исчезли и сын и муж. Они словно перестали для нее существовать. Точнее существовали уже не как сын и муж, а как орудия ее борьбы за полноценное существование  дочери.
Это слово «полноценное» всегда вызывало тревогу у Киры. Она очень рано начала интересоваться словами и поняла, что взрослые воспринимают слова совсем по-другому, чем она, не видя их многослойности и неоднозначности, или наоборот, накладывая на первоначальный смысл совершенно другое значение, вообще не задумываясь о том, что даже самые простые слова обозначают для каждого человека свое.
«Неполноценная» для Киры значило «не имеющая полной цены». Постель была для нее привычным и безопасным местом. Лежа она все время думала. Ведь она есть. Вот руки, тело, ее мысли, чувства. Разве это не ценно? Разве Кира, девочка Кира, не ценность сама по себе? Почему ей надо быть кем-то другим, имеющим, как оказывается,  больший вес для мамы, большую цену, чем она сама? Поэтому постоянная мамина активность, направленная на восстановление чего-то Кире изначально неведомого, отдаляла маму от нее. Словно у мамы мог быть другой, утраченный ребенок, которого она упорно пыталась вернуть, не замечая саму Киру.
Кира встречалась в основном с детьми,  которых так же называли неполноценными. Они, кажется, и не задумывались о своей неполноценности. Или действовали еще упорнее, словно отрицая  сам факт невозможности жить так же, как здоровые дети, или, что бывало чаще, преувеличивали свою беспомощность, извлекая из этого пользу.
Кирино отношение к своей болезни было достаточно своеобразно. Свой образ существования она воспринимала как данность, не сопоставляя его со способом существования других людей. Известие, что она никогда в жизни не сможет ходить, что ее неподвижность будет увеличиваться, и единственным, что она сможет использовать (да и то ограниченно) останутся руки, Кира восприняла спокойно. Она не испытывала потребности  изменять внешний мир.  Ее вполне устраивал свой собственный мирок. Беспокойство вносили только непрерывные метания мамы от одного специалиста к другому. После исчерпывания списка медицинских светил, каждый из которых в той или иной форме объяснил, что в настоящее время нет способов лечения этой болезни, началось хождение и поездки по различным «народным» целителям.
На поездки и приглашения уходили все мамино время и деньги. Отец сначала все чаще уезжал в командировки, а потом и вовсе не вернулся. Позднее Кира, скучая без его беспечной улыбки, пыталась найти какие-то следы, но нашла только  разорванное и забытое мамой письмо. Складывая обрывки Кира постоянно натыкалась на колючие, непривычные для отца слова: «фанатичка», «заедаешь жизнь». Потом она прекратила попытки понять, собрала подмокшие обрывки письма в конверт и хранила его скорее из-за своих первых  слез, которые непроизвольно пролились на единственную память об отце (все его вещи были убрана из дома, и даже из всех семейных фотографий было вырезано его лицо).
Для брата ситуация сложилась более благоприятно. Лешка, предоставленный самому себе,  ровно и спокойно отучился в школе, научившись попутно всему, что требовалось для самостоятельной жизни. Так же спокойно он отслужил в армии, где его самостоятельность оказалась как нельзя кстати. Вернувшись из армии, он мягко отмел попытки матери «протолкнуть» его в вуз и стал брокером. Благо перестроечная суматоха потребовала много профессий в области, где специалистов, имеющих опыт работы, просто не было. И стал так же спокойно и методично строить свою карьеру, поставив целью обеспечение семьи.
Когда  запас знахарей, имеющихся поблизости иссяк, а денег на поездки к дальним не стало, мама временно вынуждена была направить свои силы на заработки. Она была хорошим педагогом, поэтому  смогла набрать часы в школе и добавить к ним репетиторство. Переживая, что «бедненькая» Кира остается одна, мама привезла ее в детский клуб (старенькая коляска, полученная по линии благотворительности позволила несколько расширить горизонты Кириного мирка).
Вот там и произошло Начало Начал. Кира еще раз остановилась на пороге и внимательно посмотрела на замершую картинку. Полная, закутанная в шаль пятнадцатилетняя Кира сидит  в коляске. Зрелище не очень приглядное. Кира уже привыкла к тому, что ее вид вызывает  брезгливую жалость. Окружающие обычно или пытались с ней сюсюкать или неприкрыто избегали общения. Здоровые люди слишком часто воспринимали инвалидность как нечто заразное или, по крайней мере, вносящее диссонанс в их привычную жизнь. Поэтому Кира и ограничивала свои взаимодействия с миром людей, вполне удовлетворяясь своим внутренним мирком, телевизором (видеомагнитофон, купленный братом привел ее в полный восторг) и общением с природой в свои короткие колясочные вылазки. Ее вид «Будды» (так назвала ее в приступе раздражения одна из немногих школьных приятельниц), завеса безразличности, которой она прикрывала при общении свое лицо, тоже не способствовал созданию доверительных отношений. А рядом…. 
И она, наконец, окунулась в Начало Начал. У женщины, присевшей рядом с Кириной коляской, были удивительные глаза. Прозрачные, «русалочьи», с постоянно меняющимися тенями и оттенками, очень внимательные, изучающие, втягивающие в свою глубину. Кира утонула в них. Утонула и на свет появился другой человек..
Элла Генриховна была… Трудно определить, кем же она была. Если официально – клубный работник. Из бывших. Из тех, кто не просто знал «до революции», но и жил там. Элла Генриховна никогда не рассказывала о своей жизни. В маленький северный городок жизнь занесла ее уже в пожилом возрасте, о ее судьбе ходило множество легенд и слухов, но достоверные факты не знал никто, даже ее возраст называли по-разному. А впрочем, возраста как бы и не было. Горбатенькая, по-птичьи хрупкая женщина с седыми волосами была очень легка на подъем. Годы не ложились грузом на ее плечи, а словно мягко обтекали ее, принося только ауру мудрости и понимания. А ее руки – палочки были на удивление сильными и умелыми, так быстро и ловко управлялись они с глиной и обжиговой печью, такие удивительные вещи они умели делать.
Там Кира узнала, что ее собственные руки – ценность, что она может сама создавать, впервые осознала свой Дар. Гончар творит. Этой аксиоме учила Киру Элла Генриховна весь такой недолгий и такой емкий год их совместного общения.
Для Киры она навсегда осталась Гончаром. Это имя Кира и взяла для себя после ухода Эллы Генриховны (даже мысленно не называя это смертью). Началом Начал стало для Гончара первое прикосновение к глине. Это удивительная субстанция не имела своей формы и одновременно создавала любые формы. Она могла быть пластичной и становилась звеняще-прочной после обжига. Она была живой и творила жизнь. Глина будто бы была создана для Киры. Неловкие  в обыденной жизни пальчики словно ждали именно этого момента и стали умелыми и умными, создавая удивительно живые изделия.
Фигурки.  Или сосуды с рисунками? Она начала делать  их, опираясь на свое видение близких, знакомых людей,  таких, какими они были. Нет, скорее таких, какими они были в ее представлении. В свои произведения она вкладывала все свое желание помочь им, так трудно реализуемое в реальной жизни. Об этом Кира никому не говорила. Просто делала вазы, горшочки, подсвечники, своеобразные полуреальные-полуабстрактные фигурки.
Все восхищались, но никто не знал, того, что вот этот квадратный, плотно-устойчивый сосуд с геометрическим рисунком и золотисто-зеленой глазурью — Алеша, брат. Кира знала, что он работает для того, чтобы содержать семью. Значит нужны деньги. Нужно, чтобы он успешно их зарабатывал.
Мама –  изящный светильник, чем-то напоминающий античные изделия. Ей так важно быть нужной, полезной. Лиана – подруга. Восточной красоты девушка. Болгарка. Экзотический цветок, так необычно выглядящий в маленьком северном городе — узорчатая, внешне хаотичная паутина изящной вазочки. Так необходимо, чтобы эта красота не затерялась, чтобы ее знали и восхищались.
Аська – соседский хулиганистый мальчишка, рыжий конопатый задира, долго дразнивший Киру. Дружить они начали из-за компакт-дисков с классической музыкой.  Сначала он слушал их, стоя на своем балконе, а когда Кира, узнав об этом, пригласила в гости, то оказалось, что общих тем для разговора у них было много. Аська играл на скрипке. Кира была самым благодарным его слушателем, поэтому пожалуй была единственным, кто видел удивительную вдохновенную красоту его рук  творивших музыку. А об этом тоже должны знать. Интересно, что ничего не зная о прототипе этой кириной фигурки, люди часто говорили: «Она звучит».
Кира стала известной. Прошли выставки в городе. Написал статью залетный журналист. Тема совпала с какой-то очередной акцией государственного масштаба и городские власти быстро организовали для Киры удобную мастерскую. Изделия ее пользовались спросом, но те, в которых она вкладывала свое особое мастерство, Кира категорично отказывалась продавать. Они все находились в мастерской, которая стала в большей степени кириным жильем, чем родительская квартира, лишь изредка отправляясь на очередную персональную выставку.
Все было внешне благополучным. Но именно внешне. Что-то беспокоило Киру. Сначала она отмахивалась от смутного ощущения. Однако тучи сгущались и Кире пришлось задуматься всерьез. Именно поэтому и нужно было вернуться к Началу Начал, чтобы там почерпнуть силы и смелости взглянуть проблеме в лицо. Но лучше это сделать дома, не здесь. Может быть просто хочется оттянуть время?
Кира сидела в своей комнате. Девятый этаж. Когда она стала известна, ей не раз предлагали более удобные варианты проживания, но Кира каждый раз отказывалась. Что ей близость к земле? Ходить она все равно не могла. А вид с балкона создавал ощущение полета, давал обзор и помогал. Да и все ее самые значительные произведения были здесь. Вернувшись с очередной выставки, они стояли на столе, на подоконнике, окружали Киру и настоятельно требовали – пойми.
А Кире действительно нужно было понять. Оказалось (или все же только казалось?), что ее творения не просто отражают сущность близких людей и ту помощь, которую Кире хотелось бы им оказать, но и влияют на их жизнь. Хотя Кира и не верила в какую бы то ни было метафизику, но факты вещь упрямая – слишком сильно изменилась жизнь всех людей, для которых (о которых?) создавались кирины фигурки.
Кира вздохнула и посмотрела на небо, затянутое облаками. Она всегда любила белые ночи, но сейчас эта сумеречная  прозрачность воздуха только нагнетала напряженность.
Итак. Сначала самые близкие. Лешка. Успешен, пожалуй даже слишком успешен. Один из ведущих специалистов, цифры комиссионных даже  стесняется называть. Стал совсем солидным. Этакая «вещь в себе» — серьезный, абсолютно замкнутый, что там внутри не увидишь и не поймешь. «Профессиональный игрок в покер» – так он шутя называл себя в ставшие редкими (слишком редкими!) минуты неформального общения с Кирой. Их общая квартира занимает теперь весь этаж, а еще есть и дачка (правда так назвать ее можно только шутя) за городом. Женился. Жена старше его, с ребенком. Тоже очень серьезная и одуряюще спокойная. Кире иногда казалось – неживая. И жизнь вся их похожа на глянцевую картинку – красивая, заманчивая, но какая-то безвкусная, мертвая. Этого Кира хотела, когда старалась помочь? Нет. А что хотел сам Лешка? Кира сосредоточенно перебирала варианты и с ужасом поняла, что на самом деле она не знала, что хочет Лешка, брат. Самый близкий  и как оказалось, самый далекий человек.
Ладно, попробуем в другом направлении. Мама. Кира поморщилась. Наверное именно ее она должна была бы назвать самым близким человеком, но не назвала. Мама. То слово, которое всегда произносит человек в самые трудные минуты. Та, кого он неосознанно зовет на помощь. Кира этого не делала. Как-то само собой получилось, но сталкиваясь к какой-то проблемой, она больше всего боялась, что об этом узнает мама. Почему? Кирины глаза по-прежнему были устремлены на небо, но она уже не видела легкого флера белой ночи, мягко окутывающего город.
Мама всегда была рядом, всегда старалась помочь. Всегда жила для кого-то другого.  «Всю себя положу, чтобы дети были счастливы» – эти слова мама повторяла часто и Кире казалось, что если бы у них, ее детей, было бы все хорошо, то мама наконец смогла бы жить своей жизнью. Оказалось не так. После благополучия, появившегося в их семье (к лешкиным заработкам прибавились и кирины), сделавшего ненужными не только ее репетиторства, но и мизерный основной заработок, мама  попыталась полностью погрузиться в быт и личную жизнь детей. Суетилась, обо всем расспрашивала, пыталась читать лешкины бумаги и активно встревать в его деловые переговоры, организовывать для него особую диету и распорядок дня. Лешка отмел это мягко и спокойно, но решительно. В его комнате появился сейф, деловые переговоры велись за городом или в офисе. А Света, лешкина жена так четко организовывала семейный быт и с таким олимпийским спокойствием ликвидировала последствия маминого вмешательства, что та в конце концов сдалась и переместила центр своего внимания на Киру.
Это было ужасно. Ужасно потому, что Кира искренне любила маму и никак не хотела ее огорчать. Но Кире самой нужна была собственная жизнь. Она никак не хотела полностью зависеть от мамы. А та пыталась не просто помочь, а сделать все самой. И не просто сделать, а сделать за Киру.  При этом Кира чувствовала себя пластмассовым голышом в руках у заботливой девочки. Отдаваясь в эти заботливые руки, она начинала чувствовать себя крайне беспомощной и терялась, когда мама, хотя бы временно отсутствовала.  И что странно, маме нравилась эта беспомощность. «Ну вот, без меня никуда. Что бы ты без меня делала?» – ласково ворковала она, наводя порядок.
Более того, маме мало было ухаживать за кириным телом. Она начинала управлять мыслями и желаниями дочери. «Нет, с этим хулиганом лучше дела не иметь» – мама терпеть не могла Аську. Кире становилось страшно. Страшно от того удовольствия, с которым мама подчеркивала кирину беспомощность, от провокационности ее внезапных исчезновений в самую нужную минуту. Но она молчала, четко осознавая всю бессмысленность каких-либо объяснений. И в действительности, – какие могли быть претензии к тому упорству, с которым мама отдавала свою жизнь ей, Кире.
 Начав зарабатывать деньги, она постаралась максимально облегчить быт и с терпеливым упорством выполняла все доступные для нее работы. С помощью Лешки наняла домработницу – веселую и легкую на подъем медсестру. Единственный раз, когда Кира что-то сказала маме, произошел в мастерской. «Пожалуй, тут надо сделать не так» – мамина рука неожиданно протянулась к гончарному кругу и нарушила хрупкую гармонию создающейся вещи, — «Надо…». «Кому надо?» — непривычно резко оборвала Кира. «Вот глина. Хочешь – делай сама». Мама удивленно замерла, рука повисла в воздухе над остановившимся кругом. Неприятный эпизод удалось как-то замять, но холод отстраненности между ними остался.
Все более очевидным становилось то, что мама не могла или не хотела жить своей жизнью. Ее словно огорчала самостоятельность детей. Она стала капризной, придирчивой. Всем гостям жаловалась на то, что «мать никогда не ценят». Единственной отдушиной была для нее возможность беседовать со всевозможными корреспондентами и административными работниками и сбор публикаций, в которых детально расписывалась роли матери в «становлении мастера».
Хватит. Тяжело. Кира перевела взгляд на воздушную вазочку. Лиана. Ведь у нее-то все хорошо. Ее фотография попала в центральное модельное агентство. Там заинтересовались, вызвали на обучение, а потом все покатилось словно по наторенной дорожке. Конкурсы, звание очередной мисс, известность, восхищение. Лиана стала настолько совершенной, что Кира, в редкие ее визиты смотрела на нее скорее как на произведение искусства. Да уж, произведение искусства. Кира дотронулась до вышитой думочки, словно проверяла – остался ли еще след от слез. От лианиных слез. Это она вчера плакала навзрыд, зажимая зубами подушечку, словно боялась того, что могло вырваться со слезами. А потом, приведя в порядок безукоризненную прическу, очень коротко, холодно – отстраненно рассказывала Кире о том, что Сашок разбился на дельтоплане. Изложила подробности происшествия и сухо добавила:  «Он сам этого захотел. Из-за меня. Я знаю.»  «И не спорь,» – она закрыла Кире рот рукой, -«оправдания потом я себе придумаю и получше тебя». Так Кире не удалось сказать ни слова. Лиана мило почирикала с мамой, выпила чашечку чая, категорически отказавшись от сладостей и ушла – машина уже ждала внизу, чтобы увезти в аэропорт и дальше, в красивую модельную жизнь с очередным конкурсом.
Сашок был их одноклассником. Тихий, незаметный очкарик, увлеченный компьютерами. Он тенью ходил за Лианой. Сочинял для нее по-технарски нелепые стихи. Чаще всего молча оказывался рядом тогда, когда Лиане было трудно. Ничего не говорил о своей любви, ничего не ждал от Лианы. Уехал учиться в тот город, где было расположено модельное агентство. Но рядом с Лианой места ему не было. Он просто был не нужен, не мог быть в той жизни, которая способствовала расцвету лианиной красоты. И вот его не стало. Вроде бы лишняя деталь, но почему же так плакала Лиана?
А еще и Аська. На одной из выставок Лиана упросила Аську сыграть рядом со  своей «звучащей» скульптурой. Успех был ошеломляющий. Более того, там случайно оказался представитель аськиной исторический родины. Этот представитель, с присущей его народу предприимчивостью «раскрутил» провинциального мальчика. И Кира теперь видела Аську только на регулярно приходящих рекламных проспектах и плакатов с иностранными буквами в названиях всех столиц мира. Концерты известного скрипача были распланированы на несколько лет вперед и городов родного отечества там не было. С ним-то было все хорошо. Только вот аськин отец….
Кира  вздрогнула, словно белый свет ночи был снегом, припорошившим комнату. На днях она снова видела его у подъезда. С тупым упорством он цеплялся за ступеньки и снова скатывался вниз. Устав, сел на землю и обливаясь пьяными слезами жаловался дворовому псу:  «Известный говорят, талант. Конечно, не то, что отец. Нафик мы ему нужны. А нам его доллары».  Возились с ним много, администрация города стыдливо «принимала меры» – все-таки отец знаменитости. Но видно ему нужно было что-то другое. Может быть Аська? При нем он не пил, страшно гордясь сыном.
Кира взяла в руки фигурку. Да, красивая. Да, звучит, но что-то не то, диссонанс. Как она не заметила его раньше. Кирины пальцы поглаживали скульптуру, словно пытаясь ее изменить, но под руками уже не было пластики глины. Изменить ее  можно было только сломав. Но что будет, если сломаешь? Нет уж, хватит. Наэксперементировалась.
Кира подъехала на коляске к открытой балконной двери. Ее охватило ощущения отчаянья и безнадежности. Что же она наделала? Ведь говорила же Элла Генриховна об ответственности мастера –«Всегда помни – мастер отвечает за то, что сделал, глина только помогает ему.». И главное – переделать ничего нельзя. Не вернется глина в чан. Точнее вернется она только тогда, когда уничтожится все. Все? Значит, человек должен умереть, чтобы стать другим?
Кирин оптимизм, который надежно защищал всегда и во всем, внезапно растаял. Словно исчезла защитная стена, и она внезапно очутилась перед бездонной пропастью. Тяжесть ответственности за все произошедшее навалилась неподъемным горбом. И толкала, толкала в эту пропасть. Может быть это и есть выход? Кира ощутила боль в руках и недоуменно посмотрела на свои пальцы, побелевшие от того, что сжимали перила балкона. Что же она цепляется? Приподняться – на это она способна. Оттолкнуться, а дальше тяжесть тела (и вины) сама толкнет вниз. Мгновения полета (а так хотелось летать) – и все. Глина снова будет готова для новой формы.
Именно мысль о глине и образ гончара сняли наваждение. Кира с внезапной ясностью поняла: каждый человек — глина, и каждый человек  делает себя сам. Пока глина пластична, пока вращается гончарный круг можно сделать все. Форма – не цель, она результат. Когда результат достигнут в процессе жизни, в процессе деланья, это вплетается в общую ткань мира и  это происходит естественно. Когда результат достигнут – это конец. Поэтому к результату человек идет всю свою жизнь. Свою. Сам. Как же она об этом забыла?
Да, она – Гончар, а значит неизбежно будет творить. Только почему чужую жизнь? А своя?
Кира быстро собралась, с облегчением вздохнула, когда удалось бесшумно выбраться на лестничную площадку. На душе было легко, и все вокруг, словно почувствовав эту легкость, помогало ей.  Выбравшись на улицу, Кира с удивлением увидела, что розовая вода рассвета смыла бледную немочь белой ночи. Сторож, открывая дверь мастерской, не ворчал и на удивление добродушно отнесся к раннему кириному приходу.
А в мастерской… Она словно ждала Киру. Затаенное волнение чувствовалось во всем. Легко лилась вода, пластично ложилась глина, добродушно журчал гончарный круг. Шло СОЗДАНИЕ. Кира на задумывалась о том, что и как она будет делать. Она просто и естественно делала себя, вкладывая все, что она знала о себе, о мире, о Начале Начал.
Кира не знала, сколько времени прошло (и прошло ли?). Кто-то стучал в дверь, звонил телефон, но это было не важно. Важно было то, что происходило на круге, а потом в обжиговой печи. «Теперь все» – подумала Кира, ставя скульптуру  на столик около открытого окна. За окном было небо, облака, белые шторы,  словно часть облаков, солнце.  Кира откинулась в кресле, спокойно сложила руки на коленях и стала ждать.
 
 
 Гончар
 
Прикосновение к податливо — упругой  плоти глины принесло желанное успокоение. Это был ее мир, хорошо знакомый, не таящий никакой опасности. И, пока руки автоматически  формировали контур из бесформенного комка, мысли перенесли ее в Начало Начал. Впрочем, споткнувшись на пути. Заминка возникла после того, как она назвала для себя тот момент, который возродила ее память. Точнее было бы сказать, что мысленно она вернулась в….,  а впрочем,  точнее ли? Все названия условны, а для нее этот момент был так важен, что для себя иначе как Начало Начал она его не называла.
Обычно эта  заминка преодолевалась легко, словно даже способствовала движению к желанной цели. Обычно. Но не в этот раз. В этот раз она словно выпала из своей реальности и увидела себя со стороны. Увидела то, что так не хотела видеть.
Калека, Инвалид. Больная. Неполноценная. Бедненькая. Ее называли по-разному. Так по-разному, что ее имя – Кира – как бы терялось среди множества ярлыков.
Кира была желанным и жданным ребенком. Родители очень хотели девочку. К сожалению, все остальное, начиная с ее рождения, с их желаниями не совпадало. Роды были трудными. Врачи были так озабочены борьбой за жизнь матери, что ребенок просто не привлек их внимания, тем более, что девочка была очень спокойной. Спокойной она оставалась и дома. Силы мамы восстанавливались с трудом, брат в это же время пошел в школу, отец постоянно пропадал в командировках. Так что милая белокурая девочка, спокойно лежащая в своей кроватке,  облегчала жизнь семьи просто тем, что не требовала особых забот и внимания. То, что она не плакала, не была активной в своих движениях, рассматривалось скорее как преимущество, чем как фактор, способный вызвать тревогу.
Так что  сигналы судьбы оставались незамеченными, и первым звонком тревоги для родителей девочки явилось достаточно серьезное происшествие.  Кира начала ходить поздно, почти не ползая. Потом уже, один из опытнейших специалистов сказал матери, что  организм девочки, ограничивая двигательную активность, сам оберегал себя. Но это позднее, а в полтора года мать упорно ставила дочку на ножки и побуждала ее к ходьбе. Первый самостоятельный поход Киры от колен  брата к призывным рукам матери закончился переломом ноги. Лечение прошло без особых проблем, врачи успокаивали: «Детский организм восстанавливается быстро».
Но это был только первый звонок. А потом была череда травм, череда врачей, успокаивающих мать, московская клиника со сложным и изнурительным обследованием, и длинное латинское название редкого заболевания, которое делало кости хрупкими и, не нанося ущерб интеллекту ребенка, обрекало его на почти полную неподвижность.
Мать восприняла события трагически. Как только диагноз был поставлен, вся энергия этой худенькой женщины обратилась на ребенка. Из зоны ее внимания исчезли и сын и муж. Они словно перестали для нее существовать. Точнее существовали уже не как сын и муж, а как орудия ее борьбы за полноценное существование  дочери.
Это слово «полноценное» всегда вызывало тревогу у Киры. Она очень рано начала интересоваться словами и поняла, что взрослые воспринимают слова совсем по-другому, чем она, не видя их многослойности и неоднозначности, или наоборот, накладывая на первоначальный смысл совершенно другое значение, вообще не задумываясь о том, что даже самые простые слова обозначают для каждого человека свое.
«Неполноценная» для Киры значило «не имеющая полной цены». Постель была для нее привычным и безопасным местом. Лежа она все время думала. Ведь она есть. Вот руки, тело, ее мысли, чувства. Разве это не ценно? Разве Кира, девочка Кира, не ценность сама по себе? Почему ей надо быть кем-то другим, имеющим, как оказывается,  больший вес для мамы, большую цену, чем она сама? Поэтому постоянная мамина активность, направленная на восстановление чего-то Кире изначально неведомого, отдаляла маму от нее. Словно у мамы мог быть другой, утраченный ребенок, которого она упорно пыталась вернуть, не замечая саму Киру.
Кира встречалась в основном с детьми,  которых так же называли неполноценными. Они, кажется, и не задумывались о своей неполноценности. Или действовали еще упорнее, словно отрицая  сам факт невозможности жить так же, как здоровые дети, или, что бывало чаще, преувеличивали свою беспомощность, извлекая из этого пользу.
Кирино отношение к своей болезни было достаточно своеобразно. Свой образ существования она воспринимала как данность, не сопоставляя его со способом существования других людей. Известие, что она никогда в жизни не сможет ходить, что ее неподвижность будет увеличиваться, и единственным, что она сможет использовать (да и то ограниченно) останутся руки, Кира восприняла спокойно. Она не испытывала потребности  изменять внешний мир.  Ее вполне устраивал свой собственный мирок. Беспокойство вносили только непрерывные метания мамы от одного специалиста к другому. После исчерпывания списка медицинских светил, каждый из которых в той или иной форме объяснил, что в настоящее время нет способов лечения этой болезни, началось хождение и поездки по различным «народным» целителям.
На поездки и приглашения уходили все мамино время и деньги. Отец сначала все чаще уезжал в командировки, а потом и вовсе не вернулся. Позднее Кира, скучая без его беспечной улыбки, пыталась найти какие-то следы, но нашла только  разорванное и забытое мамой письмо. Складывая обрывки Кира постоянно натыкалась на колючие, непривычные для отца слова: «фанатичка», «заедаешь жизнь». Потом она прекратила попытки понять, собрала подмокшие обрывки письма в конверт и хранила его скорее из-за своих первых  слез, которые непроизвольно пролились на единственную память об отце (все его вещи были убрана из дома, и даже из всех семейных фотографий было вырезано его лицо).
Для брата ситуация сложилась более благоприятно. Лешка, предоставленный самому себе,  ровно и спокойно отучился в школе, научившись попутно всему, что требовалось для самостоятельной жизни. Так же спокойно он отслужил в армии, где его самостоятельность оказалась как нельзя кстати. Вернувшись из армии, он мягко отмел попытки матери «протолкнуть» его в вуз и стал брокером. Благо перестроечная суматоха потребовала много профессий в области, где специалистов, имеющих опыт работы, просто не было. И стал так же спокойно и методично строить свою карьеру, поставив целью обеспечение семьи.
Когда  запас знахарей, имеющихся поблизости иссяк, а денег на поездки к дальним не стало, мама временно вынуждена была направить свои силы на заработки. Она была хорошим педагогом, поэтому  смогла набрать часы в школе и добавить к ним репетиторство. Переживая, что «бедненькая» Кира остается одна, мама привезла ее в детский клуб (старенькая коляска, полученная по линии благотворительности позволила несколько расширить горизонты Кириного мирка).
Вот там и произошло Начало Начал. Кира еще раз остановилась на пороге и внимательно посмотрела на замершую картинку. Полная, закутанная в шаль пятнадцатилетняя Кира сидит  в коляске. Зрелище не очень приглядное. Кира уже привыкла к тому, что ее вид вызывает  брезгливую жалость. Окружающие обычно или пытались с ней сюсюкать или неприкрыто избегали общения. Здоровые люди слишком часто воспринимали инвалидность как нечто заразное или, по крайней мере, вносящее диссонанс в их привычную жизнь. Поэтому Кира и ограничивала свои взаимодействия с миром людей, вполне удовлетворяясь своим внутренним мирком, телевизором (видеомагнитофон, купленный братом привел ее в полный восторг) и общением с природой в свои короткие колясочные вылазки. Ее вид «Будды» (так назвала ее в приступе раздражения одна из немногих школьных приятельниц), завеса безразличности, которой она прикрывала при общении свое лицо, тоже не способствовал созданию доверительных отношений. А рядом…. 
И она, наконец, окунулась в Начало Начал. У женщины, присевшей рядом с Кириной коляской, были удивительные глаза. Прозрачные, «русалочьи», с постоянно меняющимися тенями и оттенками, очень внимательные, изучающие, втягивающие в свою глубину. Кира утонула в них. Утонула и на свет появился другой человек..
Элла Генриховна была… Трудно определить, кем же она была. Если официально – клубный работник. Из бывших. Из тех, кто не просто знал «до революции», но и жил там. Элла Генриховна никогда не рассказывала о своей жизни. В маленький северный городок жизнь занесла ее уже в пожилом возрасте, о ее судьбе ходило множество легенд и слухов, но достоверные факты не знал никто, даже ее возраст называли по-разному. А впрочем, возраста как бы и не было. Горбатенькая, по-птичьи хрупкая женщина с седыми волосами была очень легка на подъем. Годы не ложились грузом на ее плечи, а словно мягко обтекали ее, принося только ауру мудрости и понимания. А ее руки – палочки были на удивление сильными и умелыми, так быстро и ловко управлялись они с глиной и обжиговой печью, такие удивительные вещи они умели делать.
Там Кира узнала, что ее собственные руки – ценность, что она может сама создавать, впервые осознала свой Дар. Гончар творит. Этой аксиоме учила Киру Элла Генриховна весь такой недолгий и такой емкий год их совместного общения.
Для Киры она навсегда осталась Гончаром. Это имя Кира и взяла для себя после ухода Эллы Генриховны (даже мысленно не называя это смертью). Началом Начал стало для Гончара первое прикосновение к глине. Это удивительная субстанция не имела своей формы и одновременно создавала любые формы. Она могла быть пластичной и становилась звеняще-прочной после обжига. Она была живой и творила жизнь. Глина будто бы была создана для Киры. Неловкие  в обыденной жизни пальчики словно ждали именно этого момента и стали умелыми и умными, создавая удивительно живые изделия.
Фигурки.  Или сосуды с рисунками? Она начала делать  их, опираясь на свое видение близких, знакомых людей,  таких, какими они были. Нет, скорее таких, какими они были в ее представлении. В свои произведения она вкладывала все свое желание помочь им, так трудно реализуемое в реальной жизни. Об этом Кира никому не говорила. Просто делала вазы, горшочки, подсвечники, своеобразные полуреальные-полуабстрактные фигурки.
Все восхищались, но никто не знал, того, что вот этот квадратный, плотно-устойчивый сосуд с геометрическим рисунком и золотисто-зеленой глазурью — Алеша, брат. Кира знала, что он работает для того, чтобы содержать семью. Значит нужны деньги. Нужно, чтобы он успешно их зарабатывал.
Мама –  изящный светильник, чем-то напоминающий античные изделия. Ей так важно быть нужной, полезной. Лиана – подруга. Восточной красоты девушка. Болгарка. Экзотический цветок, так необычно выглядящий в маленьком северном городе — узорчатая, внешне хаотичная паутина изящной вазочки. Так необходимо, чтобы эта красота не затерялась, чтобы ее знали и восхищались.
Аська – соседский хулиганистый мальчишка, рыжий конопатый задира, долго дразнивший Киру. Дружить они начали из-за компакт-дисков с классической музыкой.  Сначала он слушал их, стоя на своем балконе, а когда Кира, узнав об этом, пригласила в гости, то оказалось, что общих тем для разговора у них было много. Аська играл на скрипке. Кира была самым благодарным его слушателем, поэтому пожалуй была единственным, кто видел удивительную вдохновенную красоту его рук  творивших музыку. А об этом тоже должны знать. Интересно, что ничего не зная о прототипе этой кириной фигурки, люди часто говорили: «Она звучит».
Кира стала известной. Прошли выставки в городе. Написал статью залетный журналист. Тема совпала с какой-то очередной акцией государственного масштаба и городские власти быстро организовали для Киры удобную мастерскую. Изделия ее пользовались спросом, но те, в которых она вкладывала свое особое мастерство, Кира категорично отказывалась продавать. Они все находились в мастерской, которая стала в большей степени кириным жильем, чем родительская квартира, лишь изредка отправляясь на очередную персональную выставку.
Все было внешне благополучным. Но именно внешне. Что-то беспокоило Киру. Сначала она отмахивалась от смутного ощущения. Однако тучи сгущались и Кире пришлось задуматься всерьез. Именно поэтому и нужно было вернуться к Началу Начал, чтобы там почерпнуть силы и смелости взглянуть проблеме в лицо. Но лучше это сделать дома, не здесь. Может быть просто хочется оттянуть время?
Кира сидела в своей комнате. Девятый этаж. Когда она стала известна, ей не раз предлагали более удобные варианты проживания, но Кира каждый раз отказывалась. Что ей близость к земле? Ходить она все равно не могла. А вид с балкона создавал ощущение полета, давал обзор и помогал. Да и все ее самые значительные произведения были здесь. Вернувшись с очередной выставки, они стояли на столе, на подоконнике, окружали Киру и настоятельно требовали – пойми.
А Кире действительно нужно было понять. Оказалось (или все же только казалось?), что ее творения не просто отражают сущность близких людей и ту помощь, которую Кире хотелось бы им оказать, но и влияют на их жизнь. Хотя Кира и не верила в какую бы то ни было метафизику, но факты вещь упрямая – слишком сильно изменилась жизнь всех людей, для которых (о которых?) создавались кирины фигурки.
Кира вздохнула и посмотрела на небо, затянутое облаками. Она всегда любила белые ночи, но сейчас эта сумеречная  прозрачность воздуха только нагнетала напряженность.
Итак. Сначала самые близкие. Лешка. Успешен, пожалуй даже слишком успешен. Один из ведущих специалистов, цифры комиссионных даже  стесняется называть. Стал совсем солидным. Этакая «вещь в себе» — серьезный, абсолютно замкнутый, что там внутри не увидишь и не поймешь. «Профессиональный игрок в покер» – так он шутя называл себя в ставшие редкими (слишком редкими!) минуты неформального общения с Кирой. Их общая квартира занимает теперь весь этаж, а еще есть и дачка (правда так назвать ее можно только шутя) за городом. Женился. Жена старше его, с ребенком. Тоже очень серьезная и одуряюще спокойная. Кире иногда казалось – неживая. И жизнь вся их похожа на глянцевую картинку – красивая, заманчивая, но какая-то безвкусная, мертвая. Этого Кира хотела, когда старалась помочь? Нет. А что хотел сам Лешка? Кира сосредоточенно перебирала варианты и с ужасом поняла, что на самом деле она не знала, что хочет Лешка, брат. Самый близкий  и как оказалось, самый далекий человек.
Ладно, попробуем в другом направлении. Мама. Кира поморщилась. Наверное именно ее она должна была бы назвать самым близким человеком, но не назвала. Мама. То слово, которое всегда произносит человек в самые трудные минуты. Та, кого он неосознанно зовет на помощь. Кира этого не делала. Как-то само собой получилось, но сталкиваясь к какой-то проблемой, она больше всего боялась, что об этом узнает мама. Почему? Кирины глаза по-прежнему были устремлены на небо, но она уже не видела легкого флера белой ночи, мягко окутывающего город.
Мама всегда была рядом, всегда старалась помочь. Всегда жила для кого-то другого.  «Всю себя положу, чтобы дети были счастливы» – эти слова мама повторяла часто и Кире казалось, что если бы у них, ее детей, было бы все хорошо, то мама наконец смогла бы жить своей жизнью. Оказалось не так. После благополучия, появившегося в их семье (к лешкиным заработкам прибавились и кирины), сделавшего ненужными не только ее репетиторства, но и мизерный основной заработок, мама  попыталась полностью погрузиться в быт и личную жизнь детей. Суетилась, обо всем расспрашивала, пыталась читать лешкины бумаги и активно встревать в его деловые переговоры, организовывать для него особую диету и распорядок дня. Лешка отмел это мягко и спокойно, но решительно. В его комнате появился сейф, деловые переговоры велись за городом или в офисе. А Света, лешкина жена так четко организовывала семейный быт и с таким олимпийским спокойствием ликвидировала последствия маминого вмешательства, что та в конце концов сдалась и переместила центр своего внимания на Киру.
Это было ужасно. Ужасно потому, что Кира искренне любила маму и никак не хотела ее огорчать. Но Кире самой нужна была собственная жизнь. Она никак не хотела полностью зависеть от мамы. А та пыталась не просто помочь, а сделать все самой. И не просто сделать, а сделать за Киру.  При этом Кира чувствовала себя пластмассовым голышом в руках у заботливой девочки. Отдаваясь в эти заботливые руки, она начинала чувствовать себя крайне беспомощной и терялась, когда мама, хотя бы временно отсутствовала.  И что странно, маме нравилась эта беспомощность. «Ну вот, без меня никуда. Что бы ты без меня делала?» – ласково ворковала она, наводя порядок.
Более того, маме мало было ухаживать за кириным телом. Она начинала управлять мыслями и желаниями дочери. «Нет, с этим хулиганом лучше дела не иметь» – мама терпеть не могла Аську. Кире становилось страшно. Страшно от того удовольствия, с которым мама подчеркивала кирину беспомощность, от провокационности ее внезапных исчезновений в самую нужную минуту. Но она молчала, четко осознавая всю бессмысленность каких-либо объяснений. И в действительности, – какие могли быть претензии к тому упорству, с которым мама отдавала свою жизнь ей, Кире.
 Начав зарабатывать деньги, она постаралась максимально облегчить быт и с терпеливым упорством выполняла все доступные для нее работы. С помощью Лешки наняла домработницу – веселую и легкую на подъем медсестру. Единственный раз, когда Кира что-то сказала маме, произошел в мастерской. «Пожалуй, тут надо сделать не так» – мамина рука неожиданно протянулась к гончарному кругу и нарушила хрупкую гармонию создающейся вещи, — «Надо…». «Кому надо?» — непривычно резко оборвала Кира. «Вот глина. Хочешь – делай сама». Мама удивленно замерла, рука повисла в воздухе над остановившимся кругом. Неприятный эпизод удалось как-то замять, но холод отстраненности между ними остался.
Все более очевидным становилось то, что мама не могла или не хотела жить своей жизнью. Ее словно огорчала самостоятельность детей. Она стала капризной, придирчивой. Всем гостям жаловалась на то, что «мать никогда не ценят». Единственной отдушиной была для нее возможность беседовать со всевозможными корреспондентами и административными работниками и сбор публикаций, в которых детально расписывалась роли матери в «становлении мастера».
Хватит. Тяжело. Кира перевела взгляд на воздушную вазочку. Лиана. Ведь у нее-то все хорошо. Ее фотография попала в центральное модельное агентство. Там заинтересовались, вызвали на обучение, а потом все покатилось словно по наторенной дорожке. Конкурсы, звание очередной мисс, известность, восхищение. Лиана стала настолько совершенной, что Кира, в редкие ее визиты смотрела на нее скорее как на произведение искусства. Да уж, произведение искусства. Кира дотронулась до вышитой думочки, словно проверяла – остался ли еще след от слез. От лианиных слез. Это она вчера плакала навзрыд, зажимая зубами подушечку, словно боялась того, что могло вырваться со слезами. А потом, приведя в порядок безукоризненную прическу, очень коротко, холодно – отстраненно рассказывала Кире о том, что Сашок разбился на дельтоплане. Изложила подробности происшествия и сухо добавила:  «Он сам этого захотел. Из-за меня. Я знаю.»  «И не спорь,» – она закрыла Кире рот рукой, -«оправдания потом я себе придумаю и получше тебя». Так Кире не удалось сказать ни слова. Лиана мило почирикала с мамой, выпила чашечку чая, категорически отказавшись от сладостей и ушла – машина уже ждала внизу, чтобы увезти в аэропорт и дальше, в красивую модельную жизнь с очередным конкурсом.
Сашок был их одноклассником. Тихий, незаметный очкарик, увлеченный компьютерами. Он тенью ходил за Лианой. Сочинял для нее по-технарски нелепые стихи. Чаще всего молча оказывался рядом тогда, когда Лиане было трудно. Ничего не говорил о своей любви, ничего не ждал от Лианы. Уехал учиться в тот город, где было расположено модельное агентство. Но рядом с Лианой места ему не было. Он просто был не нужен, не мог быть в той жизни, которая способствовала расцвету лианиной красоты. И вот его не стало. Вроде бы лишняя деталь, но почему же так плакала Лиана?
А еще и Аська. На одной из выставок Лиана упросила Аську сыграть рядом со  своей «звучащей» скульптурой. Успех был ошеломляющий. Более того, там случайно оказался представитель аськиной исторический родины. Этот представитель, с присущей его народу предприимчивостью «раскрутил» провинциального мальчика. И Кира теперь видела Аську только на регулярно приходящих рекламных проспектах и плакатов с иностранными буквами в названиях всех столиц мира. Концерты известного скрипача были распланированы на несколько лет вперед и городов родного отечества там не было. С ним-то было все хорошо. Только вот аськин отец….
Кира  вздрогнула, словно белый свет ночи был снегом, припорошившим комнату. На днях она снова видела его у подъезда. С тупым упорством он цеплялся за ступеньки и снова скатывался вниз. Устав, сел на землю и обливаясь пьяными слезами жаловался дворовому псу:  «Известный говорят, талант. Конечно, не то, что отец. Нафик мы ему нужны. А нам его доллары».  Возились с ним много, администрация города стыдливо «принимала меры» – все-таки отец знаменитости. Но видно ему нужно было что-то другое. Может быть Аська? При нем он не пил, страшно гордясь сыном.
Кира взяла в руки фигурку. Да, красивая. Да, звучит, но что-то не то, диссонанс. Как она не заметила его раньше. Кирины пальцы поглаживали скульптуру, словно пытаясь ее изменить, но под руками уже не было пластики глины. Изменить ее  можно было только сломав. Но что будет, если сломаешь? Нет уж, хватит. Наэксперементировалась.
Кира подъехала на коляске к открытой балконной двери. Ее охватило ощущения отчаянья и безнадежности. Что же она наделала? Ведь говорила же Элла Генриховна об ответственности мастера –«Всегда помни – мастер отвечает за то, что сделал, глина только помогает ему.». И главное – переделать ничего нельзя. Не вернется глина в чан. Точнее вернется она только тогда, когда уничтожится все. Все? Значит, человек должен умереть, чтобы стать другим?
Кирин оптимизм, который надежно защищал всегда и во всем, внезапно растаял. Словно исчезла защитная стена, и она внезапно очутилась перед бездонной пропастью. Тяжесть ответственности за все произошедшее навалилась неподъемным горбом. И толкала, толкала в эту пропасть. Может быть это и есть выход? Кира ощутила боль в руках и недоуменно посмотрела на свои пальцы, побелевшие от того, что сжимали перила балкона. Что же она цепляется? Приподняться – на это она способна. Оттолкнуться, а дальше тяжесть тела (и вины) сама толкнет вниз. Мгновения полета (а так хотелось летать) – и все. Глина снова будет готова для новой формы.
Именно мысль о глине и образ гончара сняли наваждение. Кира с внезапной ясностью поняла: каждый человек — глина, и каждый человек  делает себя сам. Пока глина пластична, пока вращается гончарный круг можно сделать все. Форма – не цель, она результат. Когда результат достигнут в процессе жизни, в процессе деланья, это вплетается в общую ткань мира и  это происходит естественно. Когда результат достигнут – это конец. Поэтому к результату человек идет всю свою жизнь. Свою. Сам. Как же она об этом забыла?
Да, она – Гончар, а значит неизбежно будет творить. Только почему чужую жизнь? А своя?
Кира быстро собралась, с облегчением вздохнула, когда удалось бесшумно выбраться на лестничную площадку. На душе было легко, и все вокруг, словно почувствовав эту легкость, помогало ей.  Выбравшись на улицу, Кира с удивлением увидела, что розовая вода рассвета смыла бледную немочь белой ночи. Сторож, открывая дверь мастерской, не ворчал и на удивление добродушно отнесся к раннему кириному приходу.
А в мастерской… Она словно ждала Киру. Затаенное волнение чувствовалось во всем. Легко лилась вода, пластично ложилась глина, добродушно журчал гончарный круг. Шло СОЗДАНИЕ. Кира на задумывалась о том, что и как она будет делать. Она просто и естественно делала себя, вкладывая все, что она знала о себе, о мире, о Начале Начал.
Кира не знала, сколько времени прошло (и прошло ли?). Кто-то стучал в дверь, звонил телефон, но это было не важно. Важно было то, что происходило на круге, а потом в обжиговой печи. «Теперь все» – подумала Кира, ставя скульптуру  на столик около открытого окна. За окном было небо, облака, белые шторы,  словно часть облаков, солнце.  Кира откинулась в кресле, спокойно сложила руки на коленях и стала ждать.
 
 
 Гончар
 
Прикосновение к податливо — упругой  плоти глины принесло желанное успокоение. Это был ее мир, хорошо знакомый, не таящий никакой опасности. И, пока руки автоматически  формировали контур из бесформенного комка, мысли перенесли ее в Начало Начал. Впрочем, споткнувшись на пути. Заминка возникла после того, как она назвала для себя тот момент, который возродила ее память. Точнее было бы сказать, что мысленно она вернулась в….,  а впрочем,  точнее ли? Все названия условны, а для нее этот момент был так важен, что для себя иначе как Начало Начал она его не называла.
Обычно эта  заминка преодолевалась легко, словно даже способствовала движению к желанной цели. Обычно. Но не в этот раз. В этот раз она словно выпала из своей реальности и увидела себя со стороны. Увидела то, что так не хотела видеть.
Калека, Инвалид. Больная. Неполноценная. Бедненькая. Ее называли по-разному. Так по-разному, что ее имя – Кира – как бы терялось среди множества ярлыков.
Кира была желанным и жданным ребенком. Родители очень хотели девочку. К сожалению, все остальное, начиная с ее рождения, с их желаниями не совпадало. Роды были трудными. Врачи были так озабочены борьбой за жизнь матери, что ребенок просто не привлек их внимания, тем более, что девочка была очень спокойной. Спокойной она оставалась и дома. Силы мамы восстанавливались с трудом, брат в это же время пошел в школу, отец постоянно пропадал в командировках. Так что милая белокурая девочка, спокойно лежащая в своей кроватке,  облегчала жизнь семьи просто тем, что не требовала особых забот и внимания. То, что она не плакала, не была активной в своих движениях, рассматривалось скорее как преимущество, чем как фактор, способный вызвать тревогу.
Так что  сигналы судьбы оставались незамеченными, и первым звонком тревоги для родителей девочки явилось достаточно серьезное происшествие.  Кира начала ходить поздно, почти не ползая. Потом уже, один из опытнейших специалистов сказал матери, что  организм девочки, ограничивая двигательную активность, сам оберегал себя. Но это позднее, а в полтора года мать упорно ставила дочку на ножки и побуждала ее к ходьбе. Первый самостоятельный поход Киры от колен  брата к призывным рукам матери закончился переломом ноги. Лечение прошло без особых проблем, врачи успокаивали: «Детский организм восстанавливается быстро».
Но это был только первый звонок. А потом была череда травм, череда врачей, успокаивающих мать, московская клиника со сложным и изнурительным обследованием, и длинное латинское название редкого заболевания, которое делало кости хрупкими и, не нанося ущерб интеллекту ребенка, обрекало его на почти полную неподвижность.
Мать восприняла события трагически. Как только диагноз был поставлен, вся энергия этой худенькой женщины обратилась на ребенка. Из зоны ее внимания исчезли и сын и муж. Они словно перестали для нее существовать. Точнее существовали уже не как сын и муж, а как орудия ее борьбы за полноценное существование  дочери.
Это слово «полноценное» всегда вызывало тревогу у Киры. Она очень рано начала интересоваться словами и поняла, что взрослые воспринимают слова совсем по-другому, чем она, не видя их многослойности и неоднозначности, или наоборот, накладывая на первоначальный смысл совершенно другое значение, вообще не задумываясь о том, что даже самые простые слова обозначают для каждого человека свое.
«Неполноценная» для Киры значило «не имеющая полной цены». Постель была для нее привычным и безопасным местом. Лежа она все время думала. Ведь она есть. Вот руки, тело, ее мысли, чувства. Разве это не ценно? Разве Кира, девочка Кира, не ценность сама по себе? Почему ей надо быть кем-то другим, имеющим, как оказывается,  больший вес для мамы, большую цену, чем она сама? Поэтому постоянная мамина активность, направленная на восстановление чего-то Кире изначально неведомого, отдаляла маму от нее. Словно у мамы мог быть другой, утраченный ребенок, которого она упорно пыталась вернуть, не замечая саму Киру.
Кира встречалась в основном с детьми,  которых так же называли неполноценными. Они, кажется, и не задумывались о своей неполноценности. Или действовали еще упорнее, словно отрицая  сам факт невозможности жить так же, как здоровые дети, или, что бывало чаще, преувеличивали свою беспомощность, извлекая из этого пользу.
Кирино отношение к своей болезни было достаточно своеобразно. Свой образ существования она воспринимала как данность, не сопоставляя его со способом существования других людей. Известие, что она никогда в жизни не сможет ходить, что ее неподвижность будет увеличиваться, и единственным, что она сможет использовать (да и то ограниченно) останутся руки, Кира восприняла спокойно. Она не испытывала потребности  изменять внешний мир.  Ее вполне устраивал свой собственный мирок. Беспокойство вносили только непрерывные метания мамы от одного специалиста к другому. После исчерпывания списка медицинских светил, каждый из которых в той или иной форме объяснил, что в настоящее время нет способов лечения этой болезни, началось хождение и поездки по различным «народным» целителям.
На поездки и приглашения уходили все мамино время и деньги. Отец сначала все чаще уезжал в командировки, а потом и вовсе не вернулся. Позднее Кира, скучая без его беспечной улыбки, пыталась найти какие-то следы, но нашла только  разорванное и забытое мамой письмо. Складывая обрывки Кира постоянно натыкалась на колючие, непривычные для отца слова: «фанатичка», «заедаешь жизнь». Потом она прекратила попытки понять, собрала подмокшие обрывки письма в конверт и хранила его скорее из-за своих первых  слез, которые непроизвольно пролились на единственную память об отце (все его вещи были убрана из дома, и даже из всех семейных фотографий было вырезано его лицо).
Для брата ситуация сложилась более благоприятно. Лешка, предоставленный самому себе,  ровно и спокойно отучился в школе, научившись попутно всему, что требовалось для самостоятельной жизни. Так же спокойно он отслужил в армии, где его самостоятельность оказалась как нельзя кстати. Вернувшись из армии, он мягко отмел попытки матери «протолкнуть» его в вуз и стал брокером. Благо перестроечная суматоха потребовала много профессий в области, где специалистов, имеющих опыт работы, просто не было. И стал так же спокойно и методично строить свою карьеру, поставив целью обеспечение семьи.
Когда  запас знахарей, имеющихся поблизости иссяк, а денег на поездки к дальним не стало, мама временно вынуждена была направить свои силы на заработки. Она была хорошим педагогом, поэтому  смогла набрать часы в школе и добавить к ним репетиторство. Переживая, что «бедненькая» Кира остается одна, мама привезла ее в детский клуб (старенькая коляска, полученная по линии благотворительности позволила несколько расширить горизонты Кириного мирка).
Вот там и произошло Начало Начал. Кира еще раз остановилась на пороге и внимательно посмотрела на замершую картинку. Полная, закутанная в шаль пятнадцатилетняя Кира сидит  в коляске. Зрелище не очень приглядное. Кира уже привыкла к тому, что ее вид вызывает  брезгливую жалость. Окружающие обычно или пытались с ней сюсюкать или неприкрыто избегали общения. Здоровые люди слишком часто воспринимали инвалидность как нечто заразное или, по крайней мере, вносящее диссонанс в их привычную жизнь. Поэтому Кира и ограничивала свои взаимодействия с миром людей, вполне удовлетворяясь своим внутренним мирком, телевизором (видеомагнитофон, купленный братом привел ее в полный восторг) и общением с природой в свои короткие колясочные вылазки. Ее вид «Будды» (так назвала ее в приступе раздражения одна из немногих школьных приятельниц), завеса безразличности, которой она прикрывала при общении свое лицо, тоже не способствовал созданию доверительных отношений. А рядом…. 
И она, наконец, окунулась в Начало Начал. У женщины, присевшей рядом с Кириной коляской, были удивительные глаза. Прозрачные, «русалочьи», с постоянно меняющимися тенями и оттенками, очень внимательные, изучающие, втягивающие в свою глубину. Кира утонула в них. Утонула и на свет появился другой человек..
Элла Генриховна была… Трудно определить, кем же она была. Если официально – клубный работник. Из бывших. Из тех, кто не просто знал «до революции», но и жил там. Элла Генриховна никогда не рассказывала о своей жизни. В маленький северный городок жизнь занесла ее уже в пожилом возрасте, о ее судьбе ходило множество легенд и слухов, но достоверные факты не знал никто, даже ее возраст называли по-разному. А впрочем, возраста как бы и не было. Горбатенькая, по-птичьи хрупкая женщина с седыми волосами была очень легка на подъем. Годы не ложились грузом на ее плечи, а словно мягко обтекали ее, принося только ауру мудрости и понимания. А ее руки – палочки были на удивление сильными и умелыми, так быстро и ловко управлялись они с глиной и обжиговой печью, такие удивительные вещи они умели делать.
Там Кира узнала, что ее собственные руки – ценность, что она может сама создавать, впервые осознала свой Дар. Гончар творит. Этой аксиоме учила Киру Элла Генриховна весь такой недолгий и такой емкий год их совместного общения.
Для Киры она навсегда осталась Гончаром. Это имя Кира и взяла для себя после ухода Эллы Генриховны (даже мысленно не называя это смертью). Началом Начал стало для Гончара первое прикосновение к глине. Это удивительная субстанция не имела своей формы и одновременно создавала любые формы. Она могла быть пластичной и становилась звеняще-прочной после обжига. Она была живой и творила жизнь. Глина будто бы была создана для Киры. Неловкие  в обыденной жизни пальчики словно ждали именно этого момента и стали умелыми и умными, создавая удивительно живые изделия.
Фигурки.  Или сосуды с рисунками? Она начала делать  их, опираясь на свое видение близких, знакомых людей,  таких, какими они были. Нет, скорее таких, какими они были в ее представлении. В свои произведения она вкладывала все свое желание помочь им, так трудно реализуемое в реальной жизни. Об этом Кира никому не говорила. Просто делала вазы, горшочки, подсвечники, своеобразные полуреальные-полуабстрактные фигурки.
Все восхищались, но никто не знал, того, что вот этот квадратный, плотно-устойчивый сосуд с геометрическим рисунком и золотисто-зеленой глазурью — Алеша, брат. Кира знала, что он работает для того, чтобы содержать семью. Значит нужны деньги. Нужно, чтобы он успешно их зарабатывал.
Мама –  изящный светильник, чем-то напоминающий античные изделия. Ей так важно быть нужной, полезной. Лиана – подруга. Восточной красоты девушка. Болгарка. Экзотический цветок, так необычно выглядящий в маленьком северном городе — узорчатая, внешне хаотичная паутина изящной вазочки. Так необходимо, чтобы эта красота не затерялась, чтобы ее знали и восхищались.
Аська – соседский хулиганистый мальчишка, рыжий конопатый задира, долго дразнивший Киру. Дружить они начали из-за компакт-дисков с классической музыкой.  Сначала он слушал их, стоя на своем балконе, а когда Кира, узнав об этом, пригласила в гости, то оказалось, что общих тем для разговора у них было много. Аська играл на скрипке. Кира была самым благодарным его слушателем, поэтому пожалуй была единственным, кто видел удивительную вдохновенную красоту его рук  творивших музыку. А об этом тоже должны знать. Интересно, что ничего не зная о прототипе этой кириной фигурки, люди часто говорили: «Она звучит».
Кира стала известной. Прошли выставки в городе. Написал статью залетный журналист. Тема совпала с какой-то очередной акцией государственного масштаба и городские власти быстро организовали для Киры удобную мастерскую. Изделия ее пользовались спросом, но те, в которых она вкладывала свое особое мастерство, Кира категорично отказывалась продавать. Они все находились в мастерской, которая стала в большей степени кириным жильем, чем родительская квартира, лишь изредка отправляясь на очередную персональную выставку.
Все было внешне благополучным. Но именно внешне. Что-то беспокоило Киру. Сначала она отмахивалась от смутного ощущения. Однако тучи сгущались и Кире пришлось задуматься всерьез. Именно поэтому и нужно было вернуться к Началу Начал, чтобы там почерпнуть силы и смелости взглянуть проблеме в лицо. Но лучше это сделать дома, не здесь. Может быть просто хочется оттянуть время?
Кира сидела в своей комнате. Девятый этаж. Когда она стала известна, ей не раз предлагали более удобные варианты проживания, но Кира каждый раз отказывалась. Что ей близость к земле? Ходить она все равно не могла. А вид с балкона создавал ощущение полета, давал обзор и помогал. Да и все ее самые значительные произведения были здесь. Вернувшись с очередной выставки, они стояли на столе, на подоконнике, окружали Киру и настоятельно требовали – пойми.
А Кире действительно нужно было понять. Оказалось (или все же только казалось?), что ее творения не просто отражают сущность близких людей и ту помощь, которую Кире хотелось бы им оказать, но и влияют на их жизнь. Хотя Кира и не верила в какую бы то ни было метафизику, но факты вещь упрямая – слишком сильно изменилась жизнь всех людей, для которых (о которых?) создавались кирины фигурки.
Кира вздохнула и посмотрела на небо, затянутое облаками. Она всегда любила белые ночи, но сейчас эта сумеречная  прозрачность воздуха только нагнетала напряженность.
Итак. Сначала самые близкие. Лешка. Успешен, пожалуй даже слишком успешен. Один из ведущих специалистов, цифры комиссионных даже  стесняется называть. Стал совсем солидным. Этакая «вещь в себе» — серьезный, абсолютно замкнутый, что там внутри не увидишь и не поймешь. «Профессиональный игрок в покер» – так он шутя называл себя в ставшие редкими (слишком редкими!) минуты неформального общения с Кирой. Их общая квартира занимает теперь весь этаж, а еще есть и дачка (правда так назвать ее можно только шутя) за городом. Женился. Жена старше его, с ребенком. Тоже очень серьезная и одуряюще спокойная. Кире иногда казалось – неживая. И жизнь вся их похожа на глянцевую картинку – красивая, заманчивая, но какая-то безвкусная, мертвая. Этого Кира хотела, когда старалась помочь? Нет. А что хотел сам Лешка? Кира сосредоточенно перебирала варианты и с ужасом поняла, что на самом деле она не знала, что хочет Лешка, брат. Самый близкий  и как оказалось, самый далекий человек.
Ладно, попробуем в другом направлении. Мама. Кира поморщилась. Наверное именно ее она должна была бы назвать самым близким человеком, но не назвала. Мама. То слово, которое всегда произносит человек в самые трудные минуты. Та, кого он неосознанно зовет на помощь. Кира этого не делала. Как-то само собой получилось, но сталкиваясь к какой-то проблемой, она больше всего боялась, что об этом узнает мама. Почему? Кирины глаза по-прежнему были устремлены на небо, но она уже не видела легкого флера белой ночи, мягко окутывающего город.
Мама всегда была рядом, всегда старалась помочь. Всегда жила для кого-то другого.  «Всю себя положу, чтобы дети были счастливы» – эти слова мама повторяла часто и Кире казалось, что если бы у них, ее детей, было бы все хорошо, то мама наконец смогла бы жить своей жизнью. Оказалось не так. После благополучия, появившегося в их семье (к лешкиным заработкам прибавились и кирины), сделавшего ненужными не только ее репетиторства, но и мизерный основной заработок, мама  попыталась полностью погрузиться в быт и личную жизнь детей. Суетилась, обо всем расспрашивала, пыталась читать лешкины бумаги и активно встревать в его деловые переговоры, организовывать для него особую диету и распорядок дня. Лешка отмел это мягко и спокойно, но решительно. В его комнате появился сейф, деловые переговоры велись за городом или в офисе. А Света, лешкина жена так четко организовывала семейный быт и с таким олимпийским спокойствием ликвидировала последствия маминого вмешательства, что та в конце концов сдалась и переместила центр своего внимания на Киру.
Это было ужасно. Ужасно потому, что Кира искренне любила маму и никак не хотела ее огорчать. Но Кире самой нужна была собственная жизнь. Она никак не хотела полностью зависеть от мамы. А та пыталась не просто помочь, а сделать все самой. И не просто сделать, а сделать за Киру.  При этом Кира чувствовала себя пластмассовым голышом в руках у заботливой девочки. Отдаваясь в эти заботливые руки, она начинала чувствовать себя крайне беспомощной и терялась, когда мама, хотя бы временно отсутствовала.  И что странно, маме нравилась эта беспомощность. «Ну вот, без меня никуда. Что бы ты без меня делала?» – ласково ворковала она, наводя порядок.
Более того, маме мало было ухаживать за кириным телом. Она начинала управлять мыслями и желаниями дочери. «Нет, с этим хулиганом лучше дела не иметь» – мама терпеть не могла Аську. Кире становилось страшно. Страшно от того удовольствия, с которым мама подчеркивала кирину беспомощность, от провокационности ее внезапных исчезновений в самую нужную минуту. Но она молчала, четко осознавая всю бессмысленность каких-либо объяснений. И в действительности, – какие могли быть претензии к тому упорству, с которым мама отдавала свою жизнь ей, Кире.
 Начав зарабатывать деньги, она постаралась максимально облегчить быт и с терпеливым упорством выполняла все доступные для нее работы. С помощью Лешки наняла домработницу – веселую и легкую на подъем медсестру. Единственный раз, когда Кира что-то сказала маме, произошел в мастерской. «Пожалуй, тут надо сделать не так» – мамина рука неожиданно протянулась к гончарному кругу и нарушила хрупкую гармонию создающейся вещи, — «Надо…». «Кому надо?» — непривычно резко оборвала Кира. «Вот глина. Хочешь – делай сама». Мама удивленно замерла, рука повисла в воздухе над остановившимся кругом. Неприятный эпизод удалось как-то замять, но холод отстраненности между ними остался.
Все более очевидным становилось то, что мама не могла или не хотела жить своей жизнью. Ее словно огорчала самостоятельность детей. Она стала капризной, придирчивой. Всем гостям жаловалась на то, что «мать никогда не ценят». Единственной отдушиной была для нее возможность беседовать со всевозможными корреспондентами и административными работниками и сбор публикаций, в которых детально расписывалась роли матери в «становлении мастера».
Хватит. Тяжело. Кира перевела взгляд на воздушную вазочку. Лиана. Ведь у нее-то все хорошо. Ее фотография попала в центральное модельное агентство. Там заинтересовались, вызвали на обучение, а потом все покатилось словно по наторенной дорожке. Конкурсы, звание очередной мисс, известность, восхищение. Лиана стала настолько совершенной, что Кира, в редкие ее визиты смотрела на нее скорее как на произведение искусства. Да уж, произведение искусства. Кира дотронулась до вышитой думочки, словно проверяла – остался ли еще след от слез. От лианиных слез. Это она вчера плакала навзрыд, зажимая зубами подушечку, словно боялась того, что могло вырваться со слезами. А потом, приведя в порядок безукоризненную прическу, очень коротко, холодно – отстраненно рассказывала Кире о том, что Сашок разбился на дельтоплане. Изложила подробности происшествия и сухо добавила:  «Он сам этого захотел. Из-за меня. Я знаю.»  «И не спорь,» – она закрыла Кире рот рукой, -«оправдания потом я себе придумаю и получше тебя». Так Кире не удалось сказать ни слова. Лиана мило почирикала с мамой, выпила чашечку чая, категорически отказавшись от сладостей и ушла – машина уже ждала внизу, чтобы увезти в аэропорт и дальше, в красивую модельную жизнь с очередным конкурсом.
Сашок был их одноклассником. Тихий, незаметный очкарик, увлеченный компьютерами. Он тенью ходил за Лианой. Сочинял для нее по-технарски нелепые стихи. Чаще всего молча оказывался рядом тогда, когда Лиане было трудно. Ничего не говорил о своей любви, ничего не ждал от Лианы. Уехал учиться в тот город, где было расположено модельное агентство. Но рядом с Лианой места ему не было. Он просто был не нужен, не мог быть в той жизни, которая способствовала расцвету лианиной красоты. И вот его не стало. Вроде бы лишняя деталь, но почему же так плакала Лиана?
А еще и Аська. На одной из выставок Лиана упросила Аську сыграть рядом со  своей «звучащей» скульптурой. Успех был ошеломляющий. Более того, там случайно оказался представитель аськиной исторический родины. Этот представитель, с присущей его народу предприимчивостью «раскрутил» провинциального мальчика. И Кира теперь видела Аську только на регулярно приходящих рекламных проспектах и плакатов с иностранными буквами в названиях всех столиц мира. Концерты известного скрипача были распланированы на несколько лет вперед и городов родного отечества там не было. С ним-то было все хорошо. Только вот аськин отец….
Кира  вздрогнула, словно белый свет ночи был снегом, припорошившим комнату. На днях она снова видела его у подъезда. С тупым упорством он цеплялся за ступеньки и снова скатывался вниз. Устав, сел на землю и обливаясь пьяными слезами жаловался дворовому псу:  «Известный говорят, талант. Конечно, не то, что отец. Нафик мы ему нужны. А нам его доллары».  Возились с ним много, администрация города стыдливо «принимала меры» – все-таки отец знаменитости. Но видно ему нужно было что-то другое. Может быть Аська? При нем он не пил, страшно гордясь сыном.
Кира взяла в руки фигурку. Да, красивая. Да, звучит, но что-то не то, диссонанс. Как она не заметила его раньше. Кирины пальцы поглаживали скульптуру, словно пытаясь ее изменить, но под руками уже не было пластики глины. Изменить ее  можно было только сломав. Но что будет, если сломаешь? Нет уж, хватит. Наэксперементировалась.
Кира подъехала на коляске к открытой балконной двери. Ее охватило ощущения отчаянья и безнадежности. Что же она наделала? Ведь говорила же Элла Генриховна об ответственности мастера –«Всегда помни – мастер отвечает за то, что сделал, глина только помогает ему.». И главное – переделать ничего нельзя. Не вернется глина в чан. Точнее вернется она только тогда, когда уничтожится все. Все? Значит, человек должен умереть, чтобы стать другим?
Кирин оптимизм, который надежно защищал всегда и во всем, внезапно растаял. Словно исчезла защитная стена, и она внезапно очутилась перед бездонной пропастью. Тяжесть ответственности за все произошедшее навалилась неподъемным горбом. И толкала, толкала в эту пропасть. Может быть это и есть выход? Кира ощутила боль в руках и недоуменно посмотрела на свои пальцы, побелевшие от того, что сжимали перила балкона. Что же она цепляется? Приподняться – на это она способна. Оттолкнуться, а дальше тяжесть тела (и вины) сама толкнет вниз. Мгновения полета (а так хотелось летать) – и все. Глина снова будет готова для новой формы.
Именно мысль о глине и образ гончара сняли наваждение. Кира с внезапной ясностью поняла: каждый человек — глина, и каждый человек  делает себя сам. Пока глина пластична, пока вращается гончарный круг можно сделать все. Форма – не цель, она результат. Когда результат достигнут в процессе жизни, в процессе деланья, это вплетается в общую ткань мира и  это происходит естественно. Когда результат достигнут – это конец. Поэтому к результату человек идет всю свою жизнь. Свою. Сам. Как же она об этом забыла?
Да, она – Гончар, а значит неизбежно будет творить. Только почему чужую жизнь? А своя?
Кира быстро собралась, с облегчением вздохнула, когда удалось бесшумно выбраться на лестничную площадку. На душе было легко, и все вокруг, словно почувствовав эту легкость, помогало ей.  Выбравшись на улицу, Кира с удивлением увидела, что розовая вода рассвета смыла бледную немочь белой ночи. Сторож, открывая дверь мастерской, не ворчал и на удивление добродушно отнесся к раннему кириному приходу.
А в мастерской… Она словно ждала Киру. Затаенное волнение чувствовалось во всем. Легко лилась вода, пластично ложилась глина, добродушно журчал гончарный круг. Шло СОЗДАНИЕ. Кира на задумывалась о том, что и как она будет делать. Она просто и естественно делала себя, вкладывая все, что она знала о себе, о мире, о Начале Начал.
Кира не знала, сколько времени прошло (и прошло ли?). Кто-то стучал в дверь, звонил телефон, но это было не важно. Важно было то, что происходило на круге, а потом в обжиговой печи. «Теперь все» – подумала Кира, ставя скульптуру  на столик около открытого окна. За окном было небо, облака, белые шторы,  словно часть облаков, солнце.  Кира откинулась в кресле, спокойно сложила руки на коленях и стала ждать.