Семь, шестьдесят девять

Это был июльский вечер, двадцать три часа, прошедшие с начала нового дня, вокруг, слева и справа, и даже сзади слышалась музыка, музыка этого жаркого лета, которая забудеться, не пройди и пол года: она ведь так же естественно непостоянна как и женщины, что бы они о себе не говорили, возомляли, и как бы нарочито честолюбиво не вели себя. Но это был июль, пьяный и неверный, во всей своей отторгающе- естественной красоте. Он шел, на едине с собой самим, своими мыслями, заливающими эмоциями его пьяное тело, в воздухе витало необъяснимое торжество, отвязность и пьяная вседозволенность понятная и ощущаемая лишь теми, кто был здесь, ощущаемая теми, кто сполна вдохнул свежего воздуха свободы, этого бескрайне великого моря, которое на карте оказывается не таким и бескрайним, да и черт с ним, кто был и видел- тот все поймет!
Это можно было ощутить только здесь, на берегу, у подножья гор, под невозможно синим, неестественно синим, бесконечным небом, которое, между прочем небыло таким больше нигде (по крайней мере, он был уверен, что такого нигде и нет), таким низким, таким космически близким к человеку, когда днем, не видя звезд, ты ощущаешь всю полноту и бесконечность мира, глядя в это безумно синее пространство над головой.
Но сейчас, это наверняка последнее, о чем он бы подумал- для него сейчас существовали более серьезные вопросы, а именно, как могло произойти такое чудо, что Он, в середине-то июля, по неведомой ему причине остался один!? Да, давно он не чувствовал себя таким одиноким, брошеным, отвергнутым… Он уже знал цену себе, этим зеленым, проникновенным, но в то же время естественным глазам, и этой незатейлевой на первый взгляд улыбке, которая заставляла девушек и женщин почувствовать, хоть на мгновение, но почувствовать, вернуться в тот миг, когда они впервые ощутили это подкашивающее ноги чувство… А мотыли вокруг фонаря били его в лицо нежными, осыпанными пыльцой крыльями, но Он, он был не здесь, он все еще оставался там, в том кафе, где Она предпочла ему другого… Он никогда не стал был переживать из- за девушки; а ведь так оно и было, даже получив нерешительный отказ от от одной, он знал что не останеться один. Он был красив: статен, силен, мужествен, несмотря на детские, черты лица, которых он так стыдился в детстве, и хотел выглядить мужчиной более, чем казался всем окружающим.
<<Время меняет людей. Изменения в человеке, в душе его и характере, отражаются и на его лице. И ведь ни глаза, но лицо- зеркало души, кто бы вам чего и не пытался внушить по этому вопросу, против вашего мнения.>>
Но. Он увидел ангела, совершенство, которое острым кинжалом безумия нанизало его сердце на лезвие любви. Эти непонятные ощущения были чужды ему, и он шел пьян, от непонятного ему чувства, но больше от алкоголя, протекающего в его крови… Звезды. Таких ярких больше нет нигде, где ему доводилось бывать, и он верил, что рай на Земле есть, и он здесь. Море утопало в тишине легкого, едва слышимого на растоянии пятидесяти метров прибоя. Судорожно вглядываясь в темноту волны, опяненный выпитым, этим соленым воздухом, необъятной свободой жизни, но ждущий чего- то, необъяснимого и будоражещего подсознание. Алкоголь ударил новой волной одержимости, жара ночи разрывая в клочья тело, одолела разум...
Утро. Угар вчерашнего дня отступил далеко, даже не на третий, а на четвертый и дальше план, это был не я, не стыдно, наплевать, на все и на всех. И на себя...
Вот оно, проззрение, наступает позже, вместе с надвигающейся, неотвратимой жарой, и кондиционер не спасет, плюс тридцать пять в тени, это вам, друзья мои, не шуточки в фонтане. Он понимает что вчера был не прав. Ему плевать- такое время; она, он, музыка, мерцающий свет, алкоголь, и стол, полный его друзей, но нет ее, она не с ним… Странное и непонятное, но такое знакомое чувство ревности: вы не знакомы, но ты видешь ее первый раз в своей такой удачной и невозмутимой жизни, и она рушит все. Тебя,  твое сознание, отношение к окружающему, к быту, к миру, и к самому себе, и даже тот, кто скажет, что не было такого в его жизни- я не поверю! А если не было- мне тебя жаль: ведь чем позже это ощутишь, тем сложнее, и больнее будешь это переживать. Но только не вздумай кому- нибудь это показывать, даже самому себе- ведь ощутив в себе слабину, ты не сможешь остановиться.
И вот очнувшись в полдень лета, в прекраном, но от того не менее прохладном городе Сочи, он запускает руку под свою полуторку; смотрит на себя в зеркало на шкафу- он противен себе, но всего мгновение, все происходящее ему не важно, он знает себе цену, и не собирается опускать планку. Достает припрятанною на утро бутылку пива: да, в этом году ему стукнет двадцать пять, четверть века, боже мой, чего он добился к своим годам?? Не больше многих, но ведь жил он на полную катушку; так ведь мало где еще живут в нашей стране, даже в Питере и москве так не имеют кайф, как в нашем дорогом и любимом городе, так красиво отдыхать с такой голой жопой, а ведь Он многого и не видал, но все же, каждый свой ненавистный день рождения отмечал в прекрасном месяце июле, и, пусть почти с самого раннего детства, в окружении исключительно прекрасных обладательниц противоположного пола, за единственное что, многие мужчины нашей страны завидывали бы ему.
Закончив все эти самомнимые разглагодельствования, он наконец сумел оторвать уже даже непорядочно прилипшую голову от этой ужасно горячей подушки, на которую он вчера с каким- то невероятным счастьем умудрился уложиться. Не было боли, даже не было тошноты, и тем более ощущения каких-нибудь там чужих тарелок, он был в прекрасном самочувствии, не смотря на то, что показалось бы обычному человеку из ряда вон выходящем событием. В этом был весь он. В этом есть сейчас мы все. К сожалению такое сейчас время- не будешь похуистически настроеным эгоистом- тебя сожрут первым блюдом. Где бы то ни было. Даже  если в тебе и есть исключительное добро, оно долго одно не протянет, к несчастью общему- не то сейчас время, чтобы блестать своими наиположительными качествами. Толпа будет смотреть на тебя как на придурка, хихикать и крутя у виска тыкать пальцем в твою сторону. Ну и плевать- мы давно научились быть разными...
… Шатаясь, он вышел на терассу, своих шести соток, образующих, между прочим, очень симпотичный дворик, но ему было не до этого...
Солнце жарило так, что хотелось упасть и сдохнуть прямо здесь, не сходя с места, но жарило оно настолько сильно, что казалось, все сдохнувшие здесь немедленно восстанут и устроят бунт против этой жары.
Поэтому, проспавшись к вечеру, и окунувшись в восхитительно, но все же непередаваемой на бумаге и экране, прекрасно- прохладной реке, которая в этот засушливый период больше напоминала распоясовшийся ручей.
Горячее солнце плюс тридцать восемь в полдень- обжигает плечи. Но возвращаясь к истокам, ко всему нисходящему, к этой божественной, совершенно идеальной по температуре, в пять часов вечера, в июле, горной реке, просто невозможно находиться в другом месте, всего раз почувствовав ту силу, которую она отдает каждому, кто попытаеться понять ее. Это не объяснимо, это потрясающе, если Вы не были Здесь в Это время, и не ощутили естественную силу Этой природы, что ж, я сожалею Вам, вы многое потеряли, многое из того, что не вернешь. Никогда.