Дороги сами нас выбирают

дороги сами нас выбирают. Это только кажется, что над нами висит судьба. Ничего подобного — над нашими головами висит расписание. А мы лишь, слегка суетясь, торопимся взять билеты. Я бы любил путешествовать в облаках, если бы в самолетах были верхние полки. Говорят, таковые были в дирижаблях. И дирижабли действительно плыли по нескольку дней в заданном направлении. Сейчас в самолете чувствуешь себя как в старом 'Икарусе' — тесно, пыльно и ноги не вытянешь. Станешь читать, начинает потряхивать, попытаешься спать — попадается ухаб или яма. Аппетит нападает какой-то нервозный, ешь как в последний раз, чутко прислушиваясь к движениям под ложечкой и за иллюминатором. Начинаешь пить — ничего не берет. Поэтому я для дороги выбираю поезд. Вы не поверите, здесь до сих пор пахнет Советским Союзом. Этот запах неистребим, потому что вагоны Министерство путей сообщения втихаря не сбывало нашим китайским друзьям, а если сбывало, то обратно не требовало. Поэтому запах остался. Пахнет он семейным отпуском к морю — папиным коньяком и мамиными пирожками. А еще я беру у проводников стакан в серебристых подпалинах и кусочки сахара по рублю. Чайную ложку обещаю вернуть по приезде в пункт назначения. Разворачиваю журнал 'Rolling Stone' и еду.

Еще не старый вполне я проявляюсь в отсеке плацкарта первым и вижу своих попутчиков, появляющихся из темноты кулис отправляющегося в ночь поезда. Вот уж явно не средних лет тетушка втискивает в нижний рундук огромные сумки, которые подтянула к вагону на самодельных неладно скроенных санках. На робкие просьбы соседа оставить чуть-чуть пространства и для его баулов она бесхитростно говорит, что является инвалидом. Санки всем миром запихиваем на третью 'аварийную' полку, на лежбище железнодорожных матрасов. Делегация мужиков несет мимо нас венки — они едут на похороны. Запаслись венками перед дальней дорогой и тоже укладывают их поближе к небу и крыше. А следом уже, за титановым кипяточком, протискивается лицо среднеазиатской национальности в дорогих кальсонах и в черных модельных остроносых туфлях. Носить напоказ такие кальсоны — свидетельство удавшейся жизни. Никто кальсоны в вагоне больше не предъявил. Впрочем, если жизнь удалась, если с тобою рядом миниатюрная жена с гибким восточным станом и два крошечных батыра-сыночка на кривеньких ножках, выпячивание кальсон напоказ можно простить.
В Уфе подсаживаются симпатичная пара башкиров, он и она. Их разговор, национальный по форме и насыщенный по содержанию, сопровождает меня до самой Анапы.
— Тыр-бар-быр матраса, бар-кабыр приходи еще, а-бар-тыр жадюга, тарапыр растет самосознание, еш-килиманда давление!
Особенно мило это все звучит, когда женщина произносит такую вот лабуду в сотовый. Кажется, они просто играют во взрослых. Но игры бывают разные. И в отличие от этой, веселой и безобидной, некие сыщики в штатском начинают обыскивать пассажиров на полном серьезе. Дошли и до нас. У башкира обыскант даже прощупал каждую сигаретку в винстоновской пачке. Обыскант стоял ко мне задом, и на ремне под складками клетчатой рубахи виднелась пустая кобура. Когда он обернулся к нам, я попросил его удостоверение в свои руки. 'Прапорщик милиции' было написано в темно-малиновой книжице. Имярек соответственно.
— Что вы ищите? — спросил прямо я.
Они, похоже, искали всё, делая при этом упор на наркотики.
— Ведь у вас на лбу не написано, что вы за люди, — ответствовала особа женского пола из их команды, постоянно шмыгая носом.
— А что должно быть написано на наших лбах? — снова спросил я уже в раздражении.
— И вообще для распознавания наркотиков используют специально обученных собак, — вступила в разговор доселе только читавшая соседка.
— Ну, собачки, вы должны понимать, тоже ошибаются, — ответил тот, что с пустой кобурой.
— А вы разве что-нибудь обнаружили? Уже шестого обыскиваете — и ничего. Даже извинений не слышно с вашей стороны.
— У нас работа такая.
— И какое заложено КПД? — уже открыто язвил я.
Пустокобурный уставился на меня долгим взглядом, а я смотрел на него. Напряжение разрядила соседка. Она тоже попросила удостоверение в руки, достала пухлый блокнотик, переписала без единого слова все данные. А потом достала свое удостоверение, тоже темно-малиновое и куда увесистей, так как 'прапорщик милиции' со шмыгающей командой понуро убрался. Негодовал только башкир с досконально прощупанными сигаретами. Но мы разобрали его пачку на сувениры — я никогда не курил так спокойно — сигарета проверена не только Минздравом, но и МВД. Можно курить!

Мы почти незаметно пронеслись мимо Самары с ее космическим, как межпланетная станция, вокзалом, на котором, увы, уже не купишь эксклюзивных конфет. Они такие же, как в любом магазине любого города, но стоят только дороже, с вокзальной наценкой.
Мой 'Rolling Stone' тоже обошелся мне в вокзальном киоске в шестьдесят пять рублей — вдвое дороже, чем в северском. Кошмар.
— А чего вы хотите? — риторически осведомилась девушка, беззаботно торгующая прессой.- Здесь закона нет, здесь дорога:
Дорога дорогой, а люди прежде всего. Только я положил новенький «Rolling Stone» с темнокожей девушкой Бейонс на обложке поверх сумки в зале ожидания того же Краснодара, как рядом плюхнулась вокзальная бродяжка в замызганной косухе с чужого плеча, в серой юбке и зимних гетрах. Чуть отдышавшись, она демонстративно эти гетры сдернула, откуда-то вынула почти полбатона белого хлеба и потянулась к моему журнальчику.
— Э-э-э… — только успел я произнесть.
— Мужчина, разрешите мне ваш журнал посмотреть?
— Нет-нет, вам он не будет интересен.
— Я так люблю журналы.
— Нет, мадам!
А зря. Стоило мне только начать его срочное листание, и я наткнулся на рассказ об Игги Попе (идиоте типа Купера и Оззи Осборна, которых, однако, я очень люблю). Посмотрев на фотографию стареющего во Флориде идола, я вздрогнул — это ж копия мадам бродяжки. То же скорбное лицо с морщинами у сжатых губ, такие же серые глаза в печали. Аскетическая худоба. Чем не Игги Поп, а судьбы разные. Но у новых границ и новые государства. Буквально через пару дней этот глянцевый осколок жизни рока оказался в заскорузлых руках труженика-Перекати-поле. По рассказам загорелого, как скумбрия холодного копчения, дяди, он вместе с семьей колесит по городам и весям, но нигде надолго не задерживается. Голова на месте, руки крепкие, мастеровитый. Но несет его куда-то далее… Квася про себя в перерывах между тамбурным курением, он солидно, как рабочий человек, перелистывал страницы «Rolling Stone», каждый раз слюнявя пальцы и складывая их щепоткой. Знала бы Бейонс!
Приближаясь к волжским просторам, на которые в этот раз зима экономила снег, каждый из пассажиров мог видеть бесконечные залежи мусора вдоль железнодорожного полотна и полностью загаженное (прошу пардона, но именно так!) пространство вокруг славного города Волгограда. Понятно, конечно, что высшие наши чины в Кремле не скучают, мотаются по стране, встречаются в технопарках и в новых экономических зонах, дают добро на проекты. Им можно. Их самолеты, слава богу, не падают (во время моего путешествия потерпел крушение очередной пассажирский лайнер Ту-134 при неудачной посадке как раз в Самаре). Но, уверен, хуже не будет, если господин президент отправит в путешествие по железной дороге господина министра ХХХ, только-только отчитавшегося об успехах своего министерства. Успехи налицо. В плацкарте душно как летом, а летом душно, как в далекие совковые годы, когда слово кондиционер было понятнее чуть-чуть, чем конфирмация. И по-прежнему самый свежий — штабной вагон, в котором находится сам обер, то есть я хотел сказать, поездной бригадир. Ну а мусор? Что ж, мусор. Я своими глазами видел, как проводник, матерясь, вытряхивал разную дрянь из вместительного пакета на полном ходу — ибо: Ибо на станции ему это сделать по какой-то причине не удалось. Впрочем, и пивные бутылки разгоряченные поездкой пассажиры ставят прямо на перроне, как кегли, окурки бросают на рельсы, стаканчики из-под мороженого передаются станционным птицам — воробьям и синицам.
Для того, чтобы мусора и инфекций было поменьше, власть в свое время сделала один неверный шаг. Она изъяла из вокзального пространства бабушек с добрыми русскими лицами, у которых всегда можно было приобрести незадорого горячий вареный картофель с лучком и зеленью, пироги с капустой (еще горяченькие!) и полкурицы, выросшей в дворике у дороги, а не под ярким солнцем инкубатора. Да, и раньше летела потом за окно скорлупа и картофельные очистки в промасленном свертке из газеты 'Правда', но было все поправимо — такие останки полностью растворялись в сезон. Теперь же за окнами поезда бесконечно белеют бог весть когда попавшие в почву коробочки с-под Доширака и прочая пластиковая дрянь, которая в принципе не распадается ни на какие молекулы с атомами. Но не будем о грустном, тем более, что российский юг по-прежнему кормит всех пассажиров домашней едой — вкусно, недорого и питательно. Котельниково по праву может считаться самой вкусной станцией. Именно здесь сибиряки узнают ошеломляющие новости — рыба может быть без описторхов, мелкая картошка вкуснее, чем крупная, и да-да, рыбные котлеты здесь объедение. А еще котлеты из икры. Это и есть икра, слепленная в котлетные островки и поджаренная на сковородке без фокусов. В общем, традиционно, в вагонах отходящего далее поезда на столах остаются только косточки цимлянской таранки и толстолобиков.

Вообще, рыба во всех ее видах будет на юге сопровождать каждого и повсюду. Вам не каждый расскажет про дельфинов или про перспективы Сочинской олимпиады. Но про то, где, как и почем стоит рыба, узнаете у каждого аборигена. Кстати, сами сочинцы отнюдь не в восторге от олимпийского проекта. Все прекрасно понимают, что в олимпийской столице цены на: буквально на все вырастут не на один порядок. И если сейчас средний и даже бедный российский турист мирится с мелкими неудобствами, восторгаясь доступностью моря, то после УУУ года город им уже так доступен не будет. Московским нуворишам вовсе не нужен город, на гербе которого еще не так давно была надпись — 'Здоровье народу'. Им нужно просто свое Монако, в котором не будет потных пап с распаренными мамами, тянущими за руки бледный выводок детишек из какого-нибудь Сталеварска или Ухтомска. А пока в Сочи я попадаю под совсем не европейский дождь, который заполняет выбоины тротуаров, и по кирпичикам, положенным в лужи проезжей части, перехожу с улицы Роз на Воровского. Бреду вдоль набережной мелеющей речки Сочинки, повторяя путь Семена Семеновича Горбункова: вот здесь он откусил кусочек записки, пахнущей духами Шанель ?5, и, зыркнув по сторонам, выплюнул. Серое море и серые камни на берегу, заполненном спортсменами и собаками, выгуливающими своих хозяев да крошечная японская делегация, рассматривающая развалины дореволюционного санаторного здания. Но удивительное рядом: не прошли и квартала, как моя очаровательная спутница, поздоровавшись с пожилым приземистым мужчиной, ткнула меня в бок.
— Знаешь, кто это?
— Нет.
— Помнишь фильм про старика Хоттабыча, еще советский?
— Смутно…
— Так вот, этот дядька играл индийского мальчика, который предлагал бананы Вольке-ибн-Алеше.
— Ну-у-у?!

Я непременно хочу попасть на улицу, которую все передовые сочинские умы считают позором города. Собственно улицы то и нет — это единый торговый ряд, тянущийся от от одного вокзала со шпилем и часами(железнодорожного) до такого же другого(морского). Местами торговля прикрыта только целлофановым покрывалом, как на северском рынке. Местами неожиданно попадаешь в магазинные переходы с лестницами в верхние и нижние этажи и повсюду, повсюду такая приветливая и неистребимая китайско-турецкая мануфактура. Вы не поверите, но даже так называемые сувениры 'Привет из Сочи' с ракушками и пузырьками шустро изготовляет наш младший китайский брат — этим тоже весьма обеспокоена сочинская общественность. Об этом пишет с негодованием местная пресса. Но самая толстая сочинская газета, по объему никак не меньше, чем 'Нью_Йорк Таймс', не пишет ни о чем: она заполнена исключительно риелторскими предложениями. Потому что как ни крути, а хорошо жить у самого синего в мире Черного моря и вдыхать его одуряющие для континентала запахи, а лет через несколько сказать небрежно случайным приезжим родственникам:
— А мы на море как-то не ходим. Все некогда как-то:
А море -то: за углом.
Пять часов, которые все тот же Икарус везет вас по побережью от Сочи до Джугбы, укачивают сильнее, чем перелет от Томска до Адлера. Спрямленная трасса, о которой долго в свое время рапортовали газеты, так и осталась в иной реальности. А в этой старенький Икарус то идет на подъем, то снижается, забирая влево и вправо на крутых поворотах совсем неширокой дороги, проходя буквально в сантиметрах от идущих навстречу фур об одиннадцати колесных парах. Склоны горных отрогов усеяны совсем свежими замками новеньких королей, лики которых мелькают в проносящихся мимо джипах. Не мальчики в бейсболках, а седовласые бонзы в темных костюмах и галстуках.

Бурые горы еще дремлют в ожидании зелени, дальше идут бесконечные кубанские степи, над которыми кружат черные вороны. Азовское море оказывается куда более приветливым: здесь уже вовсю палит солнце, согревая древний ракушечный пляж. И, не в силах сдержаться, я подхожу к самой кромке прибоя, чтобы умыться прозрачной морской водой. Я совсем рядом с Таманским заливом, в котором недавно аквалангисты узрели на дне храм Артемиды. В двух шагах от меня озеро с черной лечебной грязью, которая пока совершенно свободно набирается в пластиковую тару страждущими с болезнями опорно-двигательной системы. А чуть подальше на старинном холме основанный еще в 1555 году городок, который считается столицей Тмутороканского княжества. Сейчас белоснежные его домики под шиферными и кое-где под соломенными крышами снова переживают нашествие «красных» — домов из красного декоративного кирпича в два — три этажа, которые стремительно забивают пространство. Рыба — здесь основное богатство настолько, что две рыбины заняли место дельфинов на городском гербе. Хотя статуя рыбака с изогнутым осетром отдаленно напоминающая скульптурного Геракла, борющегося со львом, исчезла с площади перед архаичным Домом культуры. На месте статуи водопроводный люк — тоже напоминание о бившем из осетра фонтане. Зато по соседству в скверике новенький Ленин, стоящий без постамента на бетонной площадке и вглядывающийся в протяженную перед ним улицу им. Розы Люксембург, бывший Воронцовский Бульвар. Отсюда из этого городка доходит на Северские прилавки темное вино «Изабелла», и даже коньяк, который, если верить наклейке, разливают совсем по соседству, в старинной казачьей станице на улице Заводской, в доме с номером «два». Было время, когда чудесное это вино можно было попробовать почти в любом частном дворике, и чистенькие старушки-кубанки выносили в придачу ощутимые куски жареного судака. Здесь так и пахло: морем, полынью и жареной рыбой. Сейчас кружит пыль, церковь окутана запахом бытового газа, который продают по соседству с церковным двором. Где-то рядом я делаю единственный снимок: человек средних лет у белой стены смотрит в даль моря. И никого кругом.

A.S. SAND Song & Tracks Publ.2007