Прощай, Valther!

 Впервые вороненая сталь обожгла мою руку в детстве.
   
  Вернулся из Америки друг отца — добрый, умный и веселый человек. Наверное, это уникальное сочетание. Чаще добрые — грустны, а умные вовсе не добры… И только дядя Коля соединял эти качества в себе и передал по наследству сыну Вале.
   
  В тот вечер мы долго ехали к ним в гости. На соседнюю улицу — четыре остановки на автобусе. Мое нетерпение росло с каждой минутой, поэтому полчаса дороги показались чудовищным сроком. Дядя Коля осыпал всех подарками, рассказами о далекой стране… Только меня влекло за ту дверь "детской", которая белела за спинами взрослых. Наконец, Валька встал из-за стола и увел меня к себе. Там, в просторной комнате, заваленной книгами, моделями самолетов, танков, коробками с электроникой… там жила тайна. Пронзительная и терпкая, ароматная и хрупкая.
   
  Валька дал померить ковбойские сапоги со шпорами, подарил жвачку, открыл бутылочку кока-колы. Потом показал свое новое изобретение: глушитель телевизионных сигналов, собранный из неэкранированного двигателя и усилителя. Он пояснил: это для того, чтобы соседи не смотрели плохих фильмов. Наконец, загадочно улыбнулся и, как фокусник из черного цилиндра, достал из ящика стола… черный кольт.
   
  Его изогнутая рукоятка с деревянными рифлеными щечками легла в мою вспотевшую от волнения ладонь. По мышцам предплечья прокатилась волна оружейной тяжести. Я испытал непередаваемый восторг! Конечно, это была игрушка: искусная копия легендарного полицейского Colt "Python" 45-го калибра, того самого, который отбрасывает жертву метров на пять так называемой "останавливающей силой". Это чтобы раненый преступник не смог дотянуться до горла стреляющего копа. Но этот игрушечный пистолет заряжался патронами "Магнум" и даже стрелял пулями метра на два.
   
  Всю обратную дорогу я смотрел на правую ладонь и вспоминал эту жгучую тяжесть вороненой стали. Откуда у благовоспитанного мальчика из приличной семьи, отличника, пионера, поэта и романтика… Ну, откуда взялась эта воинственная жажда обладать оружием? Позже, когда в армии на стрельбище с первого раза я выполню норму мастера спорта, старлей спросит, не было ли у меня в роду охотников. Были, кивну я: дед и прадед.
   
  После того знакового дня в мою прохладную мирную жизнь ворвался горячий ветер войны. Напрочь потерял я интерес к аккуратным мажорам со скрипками и нотными папками, зато стал частенько появляться на руинах и катакомбах, оставшихся с войны в нашем лесопарке. Туда убегали играть в войну самые бедовые мальчишки. Туда приходил и Валька.
   
  Он был странным парнем — этот Валька. Красивый, умный, воспитанный, дружелюбный… Но иногда в нем просыпалась холодная расчетливая жестокость, и тогда лучше от него держаться подальше. Друзей у него не было. Нет, рядом с ним постоянно крутились какие-то мальчики и девочки, но никого не впускал он в свой внутренний мир. Он с товарищами рисовал, паял приемники-гетеродины, собирал модели самолетов и танков, занимался фотографией с помощью допотопной "Лейки", но ни с кем никогда не делился душевной болью и радостью. Многим казалось, что и души-то у него нет. Девочкам, например, которые вздыхали за его широкой спиной.
   
  Меня он однажды поразил гениальной фразой, которая запомнилась на всю жизнь. Как-то теплым летним вечером шли мы с ним по набережной, спорили о добре и зле. Он разразился длинной витиеватой тирадой. Небрежно упомянул Конфуция, Ницше, Будду. Потом процитировал Библию, Коран… А в конце как-то по-взрослому обнял меня за плечи и сказал:
   
  "Послушай меня и попробуй понять. Мы с тобой знаем, что человек на половину состоит из грязи и постоянно воняет. И это истина! Но есть и другая истина: у каждого человека есть глаза, в которых отражается небо. И мы сами выбираем, как относиться к ближнему: видеть в нем грязь — или небесное отражение в глазах."
   
  От мальчишек на руинах мне довелось узнать, что Валя на самом деле Вальтер, отец его — Клаус, а фамилия их — Фишер. Ему часто доставалось и за распятого Христа, и за гитлеровское нашествие. Когда в моем присутствии Рыжий набросился с кулаками на Валю-Вальтера, я заступился за него. Так что домой возвращались вместе, с кровавыми ссадинами и "фонарями" под глазом. В тот день мы поклялись в дружбе навеки.
   
  Там на руинах, довелось второй раз подержать пистолет. На этот раз настоящий наган, хоть и заржавелый. Мы с пацанами его промывали в керосине, чистили, пытаясь вернуть ему боеготовность, но даже барабан раскрутить не сумели. Потом об этом узнал отец Рыжего — милиционер. Он заявился к нам в лесной "штаб", открыл тяжелую металлическую дверь, спустился под землю и отобрал пистолет, а нас отодрал за уши и настрого запретил появляться на руинах.
   
  Потом у нас появились лук со стрелами, арбалеты, поджиги; охота на коршунов, ворон и первые ранения: ожоги рук и лица, ссадины и синяки от отцовского ремня.
   
  Валя меня часто приглашал в тир, заставлял кататься на велосипеде, играть в бадминтон, плавать, посещать секцию акробатики, а в школе — кружок легкой атлетики. Мы с ним с легкой завистью посматривали на парней, которые занимались боксом. Наконец, нам исполнилось по 14 лет. Спортивный клуб "Динамо" объявил конкурсный набор в секцию бокса. Решили и мы с Валькой попытать счастье. С каким волнением открывали мы двери этого легендарного клуба! Там по стенам висели портреты знаменитых воспитанников клуба: чемпионов олимпийских, мира, Европы, страны. Там витал устоявшийся запах пота и кожи.
   
  Среди двух сотен претендентов тренер выбрал сорок человек. Нас с другом — за акробатическую гибкость и пятерки в школьном табеле. На первой тренировке нам объяснили, что существует две школы бокса: "рубаки" и "фехтовальщики". Первые берут тупой силой удара, вторые — виртуозной техникой. Впрочем, вместе с овладением искусства боксерского "фехтования" будет наращиваться сила и выносливость.
   
  После пяти занятий тренер отсеял еще половину, а оставшимся назначил индивидуальные упражнения. Вальке — отработку хука слева, мне — прямого справа. Часами избивали мы большой кожаный мешок и скрипучую вертлявую грушу, добиваясь чистоты удара. В спарринге учились уходить от ударов соперника, в чем помогала гибкость и быстрота реакции. За двухчасовую тренировку мы теряли по 2-3 килограмма веса. В основном, виде пота.
   
  Однажды к нам на занятия пришел олимпийский чемпион со сверкающей медалью на груди. Его плечевой пояс и грудь показались мне просто могучими. По просьбе тренера он провел с нами учебно-показательные бои. Он позволял бить себя в полную силу. Сам только защищался и легонько "обозначал" ответные удары. Чемпион так же дал каждому свои советы. Мне показал серию из четырех ударов применительно к длине моих рук. Сказал, что против нее нет защиты кроме глухой. Но и ее эта серия может пробить. Наконец, перед соревнованиями стрелка динамометра после моего удара залипла на рекордной цифре 400 — столько килограмм "весил" мой прямой справа. Это всего в два раза меньше, чем у боксера-легенды Попенченко. Удар такой силы, нанесенный в болевую точку, мог убить здорового мужчину или свалить быка.
   
  Однажды после тренировки мы с Валькой устало брели к троллейбусной остановке. Там на лавке сидели пьяные парни и ждали, с кем бы подраться. Они окружили нас, мы с другом стали спина к спине и без суеты, четкими ударами положили всех пятерых на асфальт. Помнится, мозг чисто автоматически подсказывал: "открытый подбородок — бить сюда", "солнечное сплетение не закрыто — бить сюда". Подошел троллейбус, мы вразвалочку зашли внутрь и встали у заднего окна. Поверженные драчуны так и лежали на асфальте. Пассажиры смотрели на нас со страхом и восхищением. Нас раздирала сладкая гордость победы.
   
  На городских соревнованиях наш клуб почти всегда занимал первые места. Мне довелось участвовать в нескольких боях, и всегда мой прямой справа посылал соперника в нокаут. Мне пророчили большое спортивное будущее, но сожалению, нашего тренера забрали на повышение. Ему на смену пришел какой-то алкаш из школы "рубак"… Да и надо было готовиться к вступительным экзаменам в институт. Тут наши с Валькой пути разошлись. Он уехал в другой город и лишь пару раз в году приезжал домой навестить отца. В институте я продолжил боксировать. Впрочем, недолго: тренировал нас студент, его выгнали за неуспеваемость, секция развалилась.
   
  В армии меня обучили стрелять из всех видов оружия: от пистолета до пушки. Врожденная меткость дарила мне первые места и похвалу наставников. Но странное дело! За такими отличниками "боевой и политической" как я, офицеры устраивали натуральную охоту, вербуя в кадровый состав. Поили водкой, чтобы претендент под наркозом подписал заявление. Сулили большие заработки, чины, награды… Меня никто ни разу остаться в армии не звал, а у меня самого язык не поворачивался напрашиваться. Только позже, на гражданке… Когда со мной происходили кризисы. В такие моменты вспоминалось, до чего же просто было в армии: врага бей, друга защищай. Командир — отец родной; выполняй его команды — и победа будет за нами. А тут!.. Кто враг? Кто друг? Кого слушать?
   
  Тогда я брал водку с тушенкой и решительно вваливался в кабинет военкома:
  — Тэщ полковник, хочу добровольцем в Афган!
  Седой солдат грузно поднимался с кресла, молча закрывал кабинет на ключ, наливал водку и хрипло басил:
  — Не пущу! Таких дурачков первыми в цинке обратно привозят.
  — Не имеете права! Я Родину защищать хочу!
  — Вот и защищай ее дома. Здесь сейчас передовая, в тылу… Не пущу! Иди отсюда...
   
  После института я три года отрабатывал мастером на заводе. Думал, "отсижу трехгодичный срок", пойду в оборонную промышленность. Там стремительно развивались новейшие технологии, что делало наше оружие непревзойденным.… Но тут пришла перестройка, и все стало разваливаться. Вернулся домой Валька и позвал меня в кооператив. Там поднакопили "первичный капитал" и выкупили на моем заводе списанный пресс-автомат. Технически одаренный Валька починил его, и мы открыли свою частную фирму, в которой мне досталась должность директора.
   
  В те времена мне приходилось часто выпивать. Хочешь не хочешь, а налаживание деловых контактов требовало застолий. Пока сидишь за столом, ритмично поглощаешь спиртное и обсуждаешь дела, напряжение не позволяет тебе захмелеть. Но как выйдешь на ночную улицу и бредешь домой, так и разбирает вялость, превращая в легкую добычу для шпаны.
   
  Иной раз это заканчивалось ударом сзади по голове. Таким образом нападали хулиганы и милиционеры. Но всегда именно так: подлый удар сзади по затылку, после чего возможны вариации: руками, дубинкой, ногами… Так что мои боксерские навыки мне проявить в реальной взрослой жизни так и не удалось. Как-то подсчитал, что меня избивают в среднем каждые полгода. Обидно, да?..
   
  Так же, приходилось мне возить наличные деньги полными до верху сумками. Тогда материалы и зарплату рабочим, взятки начальству и аренду помещения — все платили наличными. Чтобы защититься от уличных бандитов мне пришлось оформить лицензию на газовый пистолет. Купил его в оружейной комиссионке и всюду носил с собой — "Золинген" 32 калибра, компактный и мощный: с 8-ю кубами нервно-паралитического газа в каждом патроне.
   
  Однажды нам потребовался кредит на выполнение нового заказа. Мне посоветовали обратиться к ветеранам афганской войны. Пока искал в центральных переулках их резиденцию в солидном особняке, представлял себе седых крепких парней, прокопченных дымом войны. Общаться же мне пришлось с молодыми парнями лет около двадцати, с тонкими длинными пальцами, в шикарных синих костюмах.
   
  Один из них взял мои документы на проверку и удалился в соседний кабинет. Другой, по имени Олег, предложил мне выдержанный 18-летний виски "Гленливет", кремлевскую водку, канапе с икрой и стал развлекать беседой. Попросил охрану принести мой газовый "Золинген" и саркастически усмехнулся:
   
   — И этим ты собираешься отбиваться от братков?
  — Да это так, для спокойствия, — ответил я, смущенно.
  — Хочешь, подберем тебе что-нибудь посерьезней?
  — А что есть?
  — Все, что душе угодно.
   
  Он подвел меня к сейфу, открыл и стал доставать из пирамиды пистолеты: "Стечкин", "Гюрза", ТТ, ПМ — эти от двухсот до четырехсот долларов. А вот для пижонов: Беретта, Глок, Кольт, Хеклер-Кох — все 45-го калибра и Вальтер 32-го — эти дешевле: по сто-двести. Мы же патриоты!
   
  Я вспомнил своего друга и выбрал Valther PPК. Олег одобрил выбор:
  — Легкий, компактный и мощный. Этот аппарат известен, как "пистолет Джеймса Бонда". Тебе лицензия нужна?
  — А что, можешь и это?
  — Не проблема, с милицией мы дружим.
   
  Он достал из папки бланк лицензии с синей печатью, позвонил кому-то, продиктовал мои паспортные данные и вписал номер.
  — Ну вот и всё. С тебя триста долларов — и носи на здоровье. Вот тебе еще коробка патронов, запасная обойма и наплечная кобура. Это "бонус".
   
  В мою ладонь легла изящная рукоятка немецкого пистолета. По руке, вверх по предплечью, прокатилась волна возбуждения, знакомая с детства. От ветеранов-афганцев я вышел с кредитом и настоящим огнестрельным оружием. Меня распирала сладкая гордость победы.
   
  После выполнения того заказа мы получили весьма неплохие деньги. Пошли праздновать в ресторан. Только друг мне не нравился: прятал глаза, мычал… Я положил руку на его опущенное плечо и спросил, что с ним. Он молча достал из внутреннего кармана и показал свой новый паспорт. Там на немецком языке было написано его имя: Valther. Он уезжал в Германию на родину предков. Мне стало грустно: любил я Вальку-Вальтера, с ним было здорово и надежно, как тогда — спина к спине… После банкета, поздней ночью заехали в наш лесопарк, с трудом разыскали сильно заросшие руины и при свете автомобильных фар устроили стрельбу — прощальный салют!
   
  Как я и предполагал, после отъезда друга наше предприятие стало разваливаться. Мой заместитель подставил меня. На мне повис долг. Потом он переметнулся под криминальную крышу и сдал меня. Выплатить долг с растущими процентами мне было не под силу, поэтому я прибег к расхожему приему: подался в бега. Там, спасаясь от преследования, встретился с духоносным старцем. Он и обратил меня в Православие.
   
  Вернулся домой другим. Стал посещать храм. Однажды на исповеди батюшка заставил меня положить сорок поклонов перед Распятием. У меня из внутреннего кармана пиджака выпал пистолет и громко ударился о мраморный пол. Священник подозвал меня и громко прошептал: в храм с оружием приходить нельзя. Потом сказал:
   
  — Ты вообще избавься от оружия. Неужели ты еще не понял, что Господь взял тебя под Свой покров. Где-то я прочел, что у президента Америки сотни тысяч профессиональных охранников, а защищен он только на 10 процентов. А ты на все сто! К тому же наличие оружия создает у тебя ложное ощущение своей защищенности. Ты надеешься на железку, а не на Бога. И в момент опасности будешь не молиться, а лихорадочно доставать пистолет. Иди в лавку, купи четки. Читай по ним Иисусову молитву. Для христианина это и есть самое главное оружие обороны.
   
  Выйдя из храма, я поднялся на мост, в последний раз подержал пистолет, ощутив таинственную вибрацию мышц предплечья. "Прощай, Valther" — прошептал я, — "Прощай навсегда!" — и отшвырнул пистолет прочь от себя. Он последний раз матово блеснул на прощанье и ушел под темную воду.
   
  С тех пор прошло больше десяти лет. Мне приходилось бывать в разных темных местах и довольно опасных ситуациях. Но ни пуля, ни рука, ни что-нибудь еще — не коснулись моего тела. Десять лет — ни одного синяка и ссадины!
   
  Однажды приехал из Германии Вальтер, и я рассказал ему о своей новой системе безопасности. Показал четки. Вспомнил, как незадолго до этого пришлось мне идти ночью сквозь толпу пьяных подростков. Они преследовали меня, угрожали… И не было у меня оружия. И не на что было надеяться, кроме как на Спасителя. Мои пальцы перебирали узелки четок, Иисусова молитва изливалась из сердца непрерывным потоком. Беспрепятственно добрался я до шоссе, остановил такси и уехал живым и здоровым.
   
  Валька четки у меня взял, но мне не поверил.
   
  Через пару месяцев звонит из Мюнхена и рассказывает:
  — Попал я тут в переплет… Мы с друзьями ночью ждали такси. Нас окружила толпа обкуренных бритоголовых подростков. Я сказал своим: стоим и ничего не делаем. Только я шепотом по твоим четкам читал Иисусову молитву. Пацаны прыгали вокруг, угрожали, размахивали кулаками — и ничего сделать нам не могли. Наконец, подъехала машина, мы сели и уехали домой. Прости меня: я не поверил тебе, друг. Теперь я в православный храм стал ходить.
   
  — Значит мы как и прежде: спина к спине!
  — Да, как прежде… Снова ты спас меня. Как тогда, на руинах. Прости.
  — Прощай, Valther.