Очарование судьбы часть - пятая

Сколько он помнил себя, рядом с ним всегда была бабушка, настоящая русская княгиня, коей она и была. Которая любила своего внука, конечно своеобразно, то есть давала ему полную свободу, не загружая своими просьбами и заботами, как это принято в сибирских деревнях. Который рос непоседой и целыми днями пропадал, лазая по деревьям, собирая черемуху, от которой вечно рот был черным, либо пропадая на Ангаре, часами из нее не вылезая. Зимой больше находился в избе, все же сибирские морозы не позволяли долго бегать по улице. Тогда приходилось чаше залазить на печь, чтобы поменьше попадаться на глаза, деду. А он был сурового нрава человек, мог свободно и по затылку задеть, что частенько и бывало. Сестра в этом отношение была другой, спокойная, не по годам рассудительная. Да и бабушка к ней по-другому относилась, чем к Павлу. Хотя она Павла и больше любила, но скорее всего, как меньшего, которого все любят, независимо какой он, просто как меньшего. А, ее любили, как помощницу, наследницу, походившую на бабушку. Такая же красавица была и с младых лет помогала по дому. Вспоминая избу, в которой родился и проживал в младенчестве, помнит, что изба большая, теплая, из натуральных лиственничных бревен. Построена она была основательно, надолго, на века, что, по почерневшим от времени бревнам, и было видно. Постарше став, Павел заметил на стене висевшую фотографию военного человека. Увидев однажды, что Павел рассматривает эту фотографию, бабушка сама подошла к нему, обняла его, поцеловала и сняв фотографию со стены, сказала, что это твой родной дед, Павел. И снова обняв его, сказала,
— Как ты на него похож, как будто это он в детстве.-
Но кто он, она не объяснила, а расспрашивать ее, в том возрасте Павел не догадался, да и едва ли, что он, что-нибудь бы понял. Но на тот момент, он уяснил, что дед Николай, которого он считал своим родным и от которого иногда ему доставались подзатыльники, ему не родной. Правда, отношение к нему от этой правды, не изменилось. Как был дед Николай, так дедом и остался, да и подзатыльников не уменьшилось. И только, через десятилетия, когда Павел приехал на родину в гости, когда и деда Николая уже не было в живых, Павел вспомнил про фотографию и бабушка, сидя с ним вечерами около топившей печки, стала рассказывать историю своей жизни. Многое она сама не понимала, да и откуда. Родилась и выросла, здесь на Ангаре. С ранних лет помогала своим родителям. Два года ходила в школу. Школа была, церковно-приходская, в которой поп обучал писать и читать, налегая на святое писание и молитвы. Но Павла всегда удивляла ее жизненная стойкость, умение и логичность. Хотя она и училась в церковно-приходской школе, но верующей не стала. Как бы была не от мира сего. Этой женщине, от природы дано быть княгиней. И бог, не смотря на ее неверие в него, в двадцатых годах, в молодых годах ее девичества, послал ей в спутники жизни, молодого офицера армии Колчака, князя Суздалева-Заславского, родного деда Павла.


В годы гражданской войны, он отступающий со своим отрядом, от наседавшей большевистской сволочи, от палачей в кожаных тужурках, ушел сюда вглубь Сибири. Бредя в нестройной немногочисленной толпе отступающих войск Верховного Правителя, понимал Павел Иванович, что если и суждено ему вернуться в родные пенаты, то не через неделю, как уверяли они себя сами, и даже не через месяц. Решив здесь переждать смутное время, женился на молодой красивой сибирячке, сделав ее княгиней. Правда титул ей добра не принес, а наоборот, приходилось умалчивать, да и о деде нельзя было упоминать, Собственно, она о нем и редко вспоминал, а о титуле тем более, она не представляла, что это такое и с чем его жуют. Это она Павлу и сидя тихими вечерами, около, потрескивающими горящими поленцами дров, печкой, рассказывала. Перед дедом она всю жизнь благовела, Он ей казался всегда загадочным, сильным и привлекательным. Но жить им вместе пришлось не особенно долго, добралась советская власть и сюда, в далекое сибирское село, пришли страшные тридцатые годы и увезли деда, и не вернулся он больше, и даже весточки о нем не прислали. Знает бабушка, что много народа тогда увезли, многих и здесь, на месте порешили. В конце нашей улицы, в конце села, глубокий овраг. На дне его пенился ручей, огибая серые мрачные валуны. Там же белели человеческие кости. И мы, ребятишки играли ими, не понимая, чьи они и что играть ими кощунственно. Там же, на этом своеобразном кладбище сваливали мусор, валялись обломки кос, телег. В этом овраге и занимались злодейством приезжие и местные пролетарии. Расстрелами занималась так называемая чрезвычайная комиссия, под руководством приезжих комиссаров, но был среди них и местный, ангарский уроженец, Воронцов. Трое их было в чрезвычайной комиссии. Жиденок у них заправлял, маленький такой, худощавый, с неопрятной бородкой клинышком, в тужурке. Он был председателем "чрезвычайки", второй — его ближайшим помощником. И в пристяжку к ним был Воронцов. Чем он бабушке запомнился. Тем, что он был из нищей семьи, вследствие пьянства, что для сибиряков было величайшей редкостью. Как и всякий пролетарий, он ненавидел своих тружеников, односельчан. Он, живший попрошайничеством и воровством у своих же соседей, за что неоднократно бывал битым, с энтузиазмом пошел в расстрельную команду, решив изничтожить многих ненавистных ему односельчан. Попав в подручные, дорвавшись до власти, любимым его занятием, или удовольствием, было убивать собственноручно и в пьяном виде. А пьян он был ежедневно. Ежедневно гибли десятки людей в величайших мучениях. Дешева была жизнь в Сибири. Если убивали просто — это счастье. Но часто, прежде чем убить, мучили. Кровожадность комиссаров создавала кровожадность и разнузданность среди их подручных. Бабушка рассказывая об этом, утирала платком нахлынувшие слезы, но злобы на них не испытывала, время унесло. Да и бог наказал этих злодеев. После отъезда комиссаров, Воронцов исчез и был найден всплывшим, далеко в низовьях Ангары, случайными рыбаками. Но и эти рыбаки, знавшие о его злодеяниях, не стали его хоронить, а вытащив из Ангары, закинули в овраг, на съедение волкам и медведям.
Отвлекло Павла от своих воспоминаний, то, что самолет тряхануло, от чего у него моментально ухнуло сердечко. Очевидно, самолет попал в воздушную яму. Да и моторы самолета стали работать глуше. На снижение идем, понял он. Стюардесса вышла из кабины и попросила всех пристегнуть ремни, сообщив, что самолет идет на посадку. Приземлившись и выйдя из самолета, на поле аэродрома, представляющее собой, обыкновенную земельную полосу земли, на краю которой стояло маленькое деревянное здание, на котором читалась надпись,- Богучаны-.
Сориентировавшись, он пошел в сторону Ангары. Решив сесть на попутный речной транспорт и рекой добраться до Проспихино. Конечно можно было лететь маленьким самолетом, но он полетит только на следующий день, а ночевать в гостинице не хотелось. А если рекой плыть, то к утру будешь в Проспихино. Пассажирский речной транспорт, он тоже знал, ходил только днем, а уже вечерело. Значит оставалось плыть только баржой. Выйдя к причалу, он увидел караван барж. Подойдя к шкиперу, спросил у него, куда идут. Узнав, что на Кежму, поинтересовался, будут ли заходить в Проспихино. Да, есть у них груз туда, в сельпо. Узнав, что и Павлу туда нужно, он показал на одну из барж,
— Заходи, места хватит, утром будем в Проспихино, скоро будем отшвартовываться-.
Павел зашел на баржу. Это была огромная железная посудина, стоящая в связке с другими баржами, груженная деревянными и железными ящиками, мешками с мукой, сахаром. Всем тем товаром, каким торгуют сельские магазины и в чем нуждаются ангарские жители. Все это лежало и стояло на открытой всем ветрам, палубе. Павел пристроился на один из ящиков поменьше, рядом с дюжим мужиком, красным, обветренным, плохо побритым, а точнее уже слегка заросшим, слегка выпирающими скулами лицом. В потертом, затасканном, грязно-желтом полушубке, в монументальных, высоких, черных ичигах с огромными, какими-то доисторическими подошвами и в серой облезлой шапке с не завязанными, смешно торчащими в стороны ушами. На груди у него болтался огромный бинокль. У его ног на полу стоит обитый железом сундучок с широким брезентовым ремнем. Он дремлет. Голова его ежеминутно падает на грудь, и он ежеминутно вздрагивает, просыпаясь, чтобы, поглядев, осоловело в пространство, снова заснуть на минуту, а после снова проснуться. От борта баржи отошел буксирный катер. Шкипер и его команда засуетились, забегали. Стали сматывать чалки, крепившие баржу с берегом. Подцепили буксирный трос к катеру, трос натянулся, баржу дернуло и караван из пяти барж, тронулся вверх по течению реки. Павел с нескрываемым удовольствием смотрел, как постепенно караван набирает ход и медленно проплывает, удаляется причал и растворяются в пространстве, Богучаны. Павел осторожно потрогал мужика за плечо, решив попросить его дать бинокль, решив полюбоваться ангарской природой. Мужик, недовольно приоткрыл глаза,
-Чего тебе?-
Извинившись, назвав себя, попросил у Федора Ивановича, как назвал себя сосед, бинокль. Так, он познакомился с местным плотовщиком, коренной сибиряк, всю жизнь проводивший плоты по Ангаре и Енисею. Взяв у него бинокль, Павел долго всматривался в берега реки, осматривая прибрежные горы, скалы, ища какую-нибудь живность на берегу. Все хотелось увидеть медведей, ловящих рыбу. Это вспомнилось снова детство, когда он действительно видел на берегах Ангары, медведей добывающих рыбу. Но времена прошли, медведи, скорее всего, исчезли. Рассказав своему соседу, откуда он, куда плывет, послушал его рассказы. Федор Иванович старый плотовщик, Настоящий русский мужик, истинный сибиряк, знающий великую реку на протяжении тысяч километров, как свои пять пальцев, с плотами прошел Ангару вдоль и поперёк, много ходил по Енисею. Он оказался очень интересным рассказчиком. Слушание его произвело истинное удовольствие на Павла. Кроме него и Павла, еще были пассажиры. Напротив, на лавке сидели две женщины — старая и молодая. Старая, одетая в рабочую фуфайку, сверху обмотанная какими-то платками, собравшаяся очевидно путешествовать на северной полюс. Восседает неподвижно, с деревянным, ничего не выражающим ликом, держа на коленях корзинку, тоже обвязанную какими-то тряпками. А молодая ничего себе девица, миленькая, с чистым личиком, в меру накрашенная и напудренная, в коричневой шерстяной кофте, в спортивной мужского фасона шапочке, в коричневых же, явно заграничных, модных сапожках. Она читает книжку и иногда улыбается прочитанному, изредка отвлекаясь от читки. Несколько минут глядя на проплывающие мимо берега и любуясь ими. Но книжка ей нравится больше, и она, снова, наклоняется к ней и снова, вчитываясь в содержание повествования, улыбается.
Сумерки густеют. Федор Иванович окончательно заснул, приняв интересную позу, сгорбившись, обняв руками колени, сверху прикрывшись своим полушубком. Очевидно, сказывалась многолетнее хождение на плотах. Закат становился багрово-красным. Девушка, отставив от себя книжку, накинула на себя пальто. И здесь он понял, почему все одеты тепло, можно сказать, по-зимнему. Резко похолодало, с реки подуло встречным холодным ангарским ветром. Вот она сибирская, ночная прохлада. Павла зазнобило. Пришлось пересесть, спрятаться за огромные деревянные ящики, груз, который шел на барже. Но это мало помогло. Укрывшись от ветра, холод по-прежнему донимал его. Женщины заметив, что он подмерзает, попеняв ему, что он не взял теплой одежды, сев на открытую речную баржу, предложили ему старую фуфайку, на которой они сидели. Поблагодарив их от души, Павел накинул ее на плечи. Спрятавшись в ней от холода, почувствовав себя более комфортно, он закрыл глаза и заснул.
Проснулся он от пронизывающего холода. На реке все было окутано туманом. Берега виднелись сплошным темным пятном. Соседи также проснулись и копошились в своих вещах. Павел поздоровавшись, пожелав им доброго утра, отошел от них подальше и занялся гимнастикой, решив согреться. Размявшись, почувствовав себя бодрее. Федор Иванович, принес от шкипера, большой медный чайник и предложил всем чайку из брусничника. Горячий чай, окончательно взбодрил Павла. Солнце пробилось сквозь туман, который моментально рассеялся, утро заиграло всеми цветами радуги. Караван, неходко, но упорно шел вперед.
-Кодинская шивера,- произнес Федор Иванович, увидев буруны на воде. Кодинская шивера, значит, сейчас покажется Проспихино, подумал Павел. Посмотрев вдаль, он увидел на правом берегу, на высоком угоре, деревянные избы. Знакомые очертания своего родного села. Проспихино.

Снова зашевелилась, забегала обслуга каравана. Буксирный катер, на ходу сбросил буксирный трос, который шкипер с помощниками, стали спешно вытаскивать из воды. Сам катер, на полном ходу, резко накренившись на левый борт, сделал разворот и причалившись к борту первой баржи, зацепившись за нее, поймал уплывающий по течению, караван. И уже здесь, прибавив обороты моторов, повел баржи к берегу. Уткнув баржу носом в берег, команда зачалила ее, за огромные валуны, лежащие на берегу. Бросила на берег сходни, по которым стали сходить пассажиры. Поблагодарив шкипера, попрощавшись с попутчиками, Павел спустился на берег. Постояв на берегу, огляделся, вспоминая родные места. От причала шла широкая дорога в село, но он по ней не пошел, а пошел по берегу, решив подняться в гору, напротив дома. Идти по берегу было неудобно, камни, огромные валуны. Все это наносится весной, когда по Ангаре идет ледоход. Такая мощь Ангары, что на берег выносит, выталкивает многотонные скальные валуны. Дойдя, до того места, где нужно подниматься в гору. Павел постоял, посмотрел, точно ли здесь его сворот. Оглядел причаленные на берегу лодки, а их там нацеплено множество, различных форм и видов, стараясь узнать, отцовскую и бабушкину. Но конечно вспомнить не смог, стал подниматься на угор.
Поднявшись в гору, остановился, увидев большой, внушительного вида дом, правда, уже потускневший от времени, с оторванной ставней на одном из окон. Он вспомнил, что этот дом, его школьной подружки, Надечки. Одной из, симпатичнейших одноклассниц Павла. Вспомнил, что когда он изредка сюда приезжал, она прилетала к нему, найдя повод захода к ним во двор. Все же деревенские нравы, не позволяли, так просто зайти к парню. Где, она? Он знал, что она куда-то уехала, как и большинство его одноклассников. Уезжали учиться, а там городская жизнь их увлекала, и заманить их обратно, не было ни какой возможности. Поэтому село если и жило, вернее, оставалась жить, то, только за счет приезжего уголовного элемента, химиков. Направленных сюда по определению суда, отрабатывать свою вину перед государством, лес пилить, валить, заготавливать и сплавлять его по Ангаре, Енисею, на север, в Игарку, а там морскими судами в Европу, зарабатывая валюту для страны.