Рассказ - письмо

Сентябрь. Пыльная Алма-Атинская осень. Настолько душная и жаркая, что совершенно не вяжется со своим календарным определением. Рыночная площадь или попросту Никольский базар, обязанный своим названием Церкви Николая Угодника, которая стоит неподалеку и утопает в тени уже разноцветной листвы столетних дубов и вязов. Базар. Веселые торгаши в тюбетейках наперебой предлагают все то, чем пропитан воздух. Дыни, арбузы, персики, смородина, пряности, виноград, шашлыки на саксаульном дереве, которое не растет нигде больше в мире, и яблоки… море, море яблок! И этот яркий, слегка дурманящий букет восточного базара навсегда останется в памяти моего само собой разумеющегося детства.
Женщина лет сорока пяти невысокого роста, но статная и миловидная тащит в одной руке ведро со смородиной, а в другой меня – упирающегося карапуза, который что-то вопит и никуда не желает идти. Но в базарной суматохе никто на это не обращает внимания. Женщина ставит ведро на землю и свободной рукой шлепает меня под зад. Лицо мое принимает кирпично-обиженное выражение, и я уже покорно ступаю по булыжнику, держась за руку родного, но несправедливого ко мне человека. Хочется заплакать, но я сдерживаю слезы, осознавая свою «взрослость». В конце концов я какой-никакой мужчина, и моя зеленая рубашка заправлена в коричневые шорты, а не в оранжевые, простите, колготки. И распустить нюни тут, на базаре, собирая вокруг себя сердобольных теток с сахарными петушками, – нет уж, увольте! Хотя от петушка я бы тогда, пожалу, не отказался… И все же обидно, ах, как обидно…
А как радужно и весело начинался этот воскресный день! Какое долгожданное и красивое это слово – выходной! Я, конечно, не работал на производстве, как мой дедушка, и не обязан был дежурить в поликлинике, как бабушка, но ежедневный процесс посещения подготовительной группы в детском саду не доставлял мне, мягко говоря, особого удовольствия. Того и гляди, или коленку где-нибудь расшибешь, или соплю на тебя намажут. Приятного, честно говоря, мало. Короче, выходные любили все. На выходные, как правило, мы куда-нибудь выходили или выезжали на дедушкиной Волге ГАЗ-21. И на этот раз было запланировано интереснейшее мероприятие, а именно, посещение парикмахерской. До этого я уже бывал в подобных заведениях раза три, и мне почему-то там очень нравилось.
Так как читать я начал довольно рано, то обожал различные вывески и названия. М-зал, Ж-зал, завивка, лосьон для бритья, артикул 3273, инв.51, сушка (хотя сушек там почему-то никогда не предлагали). Перед огромным зеркалом ставили кресло, на ручки которого клали досточку, обитую красным плюшем, на досточку садили меня, на шею завязывали невероятного размера слюнявчик и начинали стричь. Стрижка называлась «молодежная». Тетенька лет восемнадцати, от которой приятно пахло барбарисками, учтиво осведомлялась какие я предпочитаю височки. И как сейчас помню, я предпочитал в то время косые. И, наконец, самый ответственный момент, на котором и зиждется, как мне казалось, все парикмахерское искусство – это долгожданный вопрос: «Не хотите ли вы освежиться»? О, как я хотел, как я желал освежиться! Как мне нравился этот зеленый бутылек, на котором так по-взрослому было написано «Шипр», и привязанная к нему синенькая клизмочка. Я был счастлив, и ощущал себя самым молодежным на свете! Меня снимали с кресла. Я был свеж!
Дедушка же мой, напротив, освежаться Шипром не любил, и стрижку просил не молодежную, а полубокс, потому как полубокс считался эталоном молодежности (правда лет 50 тому назад).
Как раз напротив парикмахерской располагался Никольский базар, по которому я и уговорил бабушку прогуляться, пока жужжащая машинка «Заря» бороздила просторы дедушкиной шевелюры. Гуляя по базару, я обратил внимание на голубые шары, которые возвышались над кронами деревьев, и, усыпанные золотыми звездочками, играли на солнце.
– Что это? – спросил я бабушку.
– Не показывай пальцем, некрасиво, – ответила бабушка. – Это купола.
– Что такое купола?
– Ну, это архитектурное сооружение такое, Церковь называется.
– Что такое Церковь?
– Ну, дом такой, там Бог живет.
– Какой Бог? В садике говорили, что нет Бога! Как Он живет?
Внимательно ощупывая и рассматривая какую-то ткань с цветочками, бабушка неохотно отвечала мне. Но я не унимался:
– С кем Он живет? Один?
– Один, один.
– И что Он там делает? Он старенький?
– Старенький, старенький.
– А как Он там один? Сколько Ему лет?
– Не один, к нему бабки старые ходят, песни поют.
– Он что, песни любит?
– Любит, любит.
– Ну, ба! Интересно же! Какие песни? Он какой, Бог, большой? Маленький? – кричал я, дергая за юбку.
– Ну чего ты привязался? Бог, да Бог. Живет себе тихонечко, любит всех, знает все.
– Он что, умный?
– Умный.
– Добрый?
– Добрый, добрый.
– Как Ленин?
– Как Ле… Да что ты, в самом деле? Нет там никого! Глупые бабки в Церковь ходят, думают, что Он есть, а по правде, нет.
– Ты же говоришь Он добрый, песни любит?!
– Какие песни?! Пошли! Деда, наверное, постригли уже.
– Пойдем в Церковь, посмотрим!
– Да нет там ничего!
– Нет, пойдем! Пойдем же!
– Отвяжись!
– Ну давай зайдем на минуточку!
– Стой! – сказала бабушка, подтягивая мне шорты. – Видишь, лотерея? – Я посмотрел на киоск и прочел: «Спринт».
– Ну?
– Сейчас купим, откроем, если выиграем, значит есть Бог. Тогда и пойдем, посмотрим, как Он там себе поживает.
В киоске сидел лысый дяденька с усами, перед которым на блюдечке лежали серенькие прямоугольнички:
– Выбирай! – сказала бабушка, приподнимая меня за подмышки. Бабушка оторвала кусочек, развернула бумажку и, протягивая ее лысому дяденьке, не своим голосом сказала:
– Двадцать пять рублей! – Дяденька почему-то поздравил бабушку и потряс ей руку.
– Что? – спросил я. – Мы выиграли?
– Угу…– задумчиво буркнула бабушка. – Надо же, четвертак с неба упал!
– Это много? – спросил я.
– Нормально…
– Бог есть! Ура – завопил я. – Пойдем скорее в Церковь!
– Да, да… Только мыло хозяйственное надо купить и смородины на варенье. Давай руку.
На базаре мы купили ведро смородины, мыло и всякой бытовой всячины. Но, несмотря на мои мольбы и увещевания, в гости к Богу мы так и не зашли… Не знаю, наверное, время было такое. Но вечером того же дня я в утвердительной форме сообщил бабушке, что обязательно схожу к Богу в гости. Вот вырасту чуть-чуть, и сам схожу. Он ведь нас не обманул!
Спустя семь лет я не только пришел в гости, но и стал завсегдатаем Божьего Дома. Тогда уже никто из преподавателей не уверял учеников, что Бога нет. Уже не срывали крестик на физкультуре, и лозунги «Коммунизм – наша вера. Крест – позор для пионера» разобранные и пыльные валялись под школьной парадной лестницей.
При Никольской Церкви была организована приходская школа, где открыто изучали Закон Божий, историю Русской Церкви, Церковное пение. Был организован первый детский хор, который в течение последующих четырех лет, можно сказать, гремел на всю Алма-Ату. Детей в приходской школе было довольно много, так что было из кого выбирать самых одаренных и приобщать к церковно-вокальному искусству. С тех самых пор я и заболел клиросом. И счастлив, что эта «болезнь» поныне не оставляет меня. Кто знает, что такое Церковное пение и клирос, тот прекрасно поймет эту мою легкую иронию.
В приходской школе мы очень сдружились с одним парнем, моим тезкой, Максимом, по фамилии Шабалин. Он был старше меня года на четыре, но общался со мной на равных. Находчивости и веселости ему было не занимать. Ребята, шутя, называли его «Макс-колхозник», за его долговязость, соломенные волосы, и искреннюю, заразительную улыбку. Он совершенно не обижался на это прозвище, так как на самом деле был человеком интеллигентным, грамотным, и даже утонченным. Приходя ко мне в гости, он часто красочно рассказывал о чудном острове Валааме, потому что мама его жила в Петрозаводске, и имела какое-то отношение к этому острову по работе. Максим каждое лето ездил туда. И итогом его поездок становилось то, что все стены моей комнаты были обклеены открытками, календарями, фотографиями, изображающими Церкви, монастыри и часовенки на фоне величественных северных пейзажей. Сувениры, которые привозил мой друг, красовались на полочках, и являлись предметом восхищения моего и моих товарищей. И если быть откровенным, я ведь даже разрабатывал план побега на Валаам, начитавшись об отшельнической жизни великих подвижников веры и благочестия. И когда в шестнадцать лет, получив паспорт, я тайно взял (в долг) дедушкину заначку, купил билет на поезд до ближайшего города России, то это оказался Рубцовск, где возникла проблема касательно российских и казахстанских паспортов. И меня, можно сказать, под конвоем привезли назад и с позором сдали разъяренному деду. Ох и попало мне тогда!
Короче говоря, Валаам превратился в хрустальную мечту… А мой друг вскоре уехал туда навсегда. Он, конечно, оставил адрес, но списаться с ним так и не удалось. Клочок бумажки с адресом был утерян. Я лишь помню, что он жил в Петрозаводске на Лососинском шоссе.
А время шло. Я отучился на регентском отделении Алматинского Духовного Училища. По сей день служу чтецом в Вознесенском кафедральном соборе. Жена моя поет на клиросе, а также преподает церковно-славянский язык, сольфеджио и пение в Алматинской Духовной теперь уже Семинарии. В нашем доме тепло и уютно. Как говорится, пахнет пирожками и мурлыкает кот.
Я часто вспоминаю моего друга. Подумать только, прошло ни много ни мало – 25 лет. Я пытался его искать всеми возможными в наше цифровое время способами – но, увы… И думается мне, что никакой он теперь не Максим, а как минимум иеромонах, скажем, Аверкий или Софроний. Сидит в келье, перебирает четки, пьет чай с сушками и молится о нас, грешных… А я разбираю выцветшие открытки, пожелтевшие фотографии с видами Валаамских красот, и на полке среди резных крестиков, святого елея и плетеных лествиц, притаилась, с видом элегантно-стынущим, чуть запыленная, хрустальная моя Валаамская мечта.
P.S. На святом острове мне пока не удалось побывать, но надеюсь, когда-нибудь, я непременно поклонюсь этой великой Русской святыне...
А теперь, как говорится, «пользуясь случаем» хочу обратиться  к читателям моих незамысловатых рассказов.
Как я уже писал выше, посредством интернета мне не удавалось и не удается до сих пор отыскать друга моего детства и юности Максима Шаболина (или Шабалина). С этим человеком меня связывает не только детская дружба, но и его влияние на образ моего нынешнего мировоззрения. Я благодарен этому человеку за многое! Известно, что в начале девяностых он жил в Алма-Ате с бабушкой, а после уехал в Петрозаводск к маме, где проживал на Лососинском шоссе. Сейчас ему примерно лет сорок пять-сорок шесть. Информация о номере его дома и квартиры, увы, утеряна.
Понимаю, шансы найти его ничтожно малы, но все же надежда на сарафанное радио во мне теплится. Возможно, друг вашего друга, или брат зятя сестры двоюродной тети шурина на досуге прочитает это повествование и случайно донесет эту информацию до нужного человека. Ведь, всякое может случиться...
Заранее благодарен. Ваш Максим Савельев