Дорога над пропастью
Снеганова Юлия.Дорога над пропастью
E-mail: [email protected] ;
Исключительное право публикации книги «Дорога над пропастью» принадлежит Снегановой Юлии. Выпуск произведения без разрешения автора считается противоправным и преследуется по закону.
«У любви есть зубы, и она кусается.
Любовь наносит раны, которые не заживают никогда,
и никакими словами невозможно заставить эти раны затянуться.
В этом противоречии и есть истина - когда заживают раны от любви,
сама любовь уже мертва» (Стивен Кинг).
ГЛАВА 1 «СОН»
Раннее утро солнечными лучами позолотило прозрачную занавеску. Детская комната посте-пенно выступила из мрака. Куклы, игрушки, трельяж с небольшим зеркальцем овальной фор-мы. На уютном креслице посередине комнаты вальяжно расселся белый плюшевый медведь. Пушистый зверь с улыбчивой мордочкой и темно-красным бантом в голубую полоску.
Ребенок, большеглазая худенькая девочка с медными волосами, просыпается и, потягиваясь, садится в кровати. Хлопают черные ресницы. Наступает необыкновенный день – малышке ис-полняется шесть лет. Вся в нетерпении, девочка прижимает к груди невесомое бальное пла-тье принцессы. Бледно-розовый шелк с жемчужно-белыми кружевами. Тонкими прозрачными пальчиками, застегивая пуговички, звонко смеется. Подхватывая плюшевого медведя с крес-ла, кружит с ним в танце. В мечтах, девочка превращается в знатную леди на балу. Прекрас-ный принц пригласил принцессу на вальс. Они танцуют под нежную мелодию двух сердец. Звон часов разобьет их пару, но принцесса непременно потеряет прелестную хрустальную туфельку. Совсем как в той сказке, что читала ей на ночь мама…
Мир рухнул. Проваливаясь в темноту, я пытаюсь ухватиться за яркие краски уходящего сна. Реальность переплетается со сновидением. Невозможно вернуться.
Нет больше девочки, а я лежу в постели, сквозь сумрак разглядывая потолок. Сон возвратил-ся, постепенно становясь кошмаром. Никуда от него не спрятаться. Прошлепав босыми ногами до кухни, ставлю чайник. Громко тикают настенные часы, отсчитывая утекающее время. Когда-то слышала, что жизнь – это бег к смерти. Мы рождаемся и умираем. Неизбежно. Так было и будет. Всегда.
Ромашковый чай с горьким ароматом летних трав успокаивает дрожь в теле. Возвращаюсь в остывшую постель. В мир сновидений. Вывернутой на изнанку реальности.
… По ступенькам ажурной лестницы спускаются родители. Строгий приземистый отец с уста-лым взглядом синих глаз, придерживает за тонкий локоть маму. Она светится нежной улыбкой, хрупкая и удивительно красивая. Каштановые волосы обрамляют лицо цвета белого фарфора. Серые глаза, словно мутная вода после сильного ливня, в черной оправе длинных ресниц, широко распахнуты.
Мои детские ручки теребят подол розового платья. Я слышу мамин голос, хочу разобрать сло-ва, но их заглушает чудовищный звон. Огромное окно в гостиной рушится дождем осколков. Страх всплывает из глубины. Шум и скользящие тени наполняют детскую душу содроганием. Прячусь под стол. Крики родителей смешиваются с чужой речью. Закрывая уши руками, сжи-маюсь еще сильнее от животного ужаса. Громко стучит сердце. Страх душит за горло, невиди-мой петлей сдавливая шею. Льняная салатовая скатерть, свисающая до пола, разделяет два мира, закрывая меня от насилия и жестокости. Произошло что-то непоправимое, жуткое. «По-нарошку… – шепчу, - это игра…Я открою глаза, и все будет как прежде». Крики, - хлопок, еще один. Выстрел – и у меня больше нет отца. На четвереньках выползаю из-под стола. Мне страшно, но надо видеть. Отец лежит на полу, лицом вниз, бурые пятна расползлись по бело-снежной рубашке. Черные тени в масках окружили труп. Сильные руки подхватываю меня, от-рывая от пола. Я замечаю мать, лежащую рядом с отцом. Ее красивые рыжие волосы рассы-паны веером, алая кровь повсюду, и у нее больше нет лица…
- Мама, мамочка-а-а-а…
Крик застревает в горле. Я просыпаюсь мокрая от пота, по щекам текут слезы. Простыни смя-ты, и подушка одиноко лежит на полу. Поднявшись с кровати, подхожу к окну. Широко распах-нув створки, вдыхаю полной грудью морозный воздух. С улицы слабо светит фонарь. В мягком рассеянном свете кружатся снежинки. Большие белые бабочки летят к огню в извечном стремлении сгореть. Зима.
А девочки больше нет. Она умерла много лет назад в день своего шестилетия.
Только гулко, спутано бьется сердце.
ГЛАВА 2 «КОГДА УХОДИТ ДЕТСТВО»
В темном коридоре – узкие окна, на них кованая решетка. Толкаю руками тяжелую дубовую дверь, прохожу мимо охранника, провожающего меня усталым взглядом. Узкая лестница приводит в стрельбище. Я ориентируюсь по памяти, прикрывая глаза, они ничем не помогут в кромешной тьме. Щелкаю выключателем.
Тусклый свет и холод. Надеваю наушники. Поднимаю винтовку и вижу цель. Маленькая чер-ная точка пляшет в мушке. Проклятье. Вскидываю СВД еще раз. Мне важна только цель, а винтовка – продолжение руки. Нет ничего больше, кроме меня и черной точки, весь мир су-зился до ее размеров, время остановилось. Тишина, звенящая напряженная, обволакивает зал и вдруг разлетается во множестве осколков. Выстрел, с силой отдающий в плечо, рождает звук, разрывает мир и врезается в цель… Десять патронов, цель пробита десятью вы-стрелами. Я снова выиграла поединок с мишенью.
Меня зовут Ева. Я похожа на мать. Медно-рыжие пушистые волосы и молочно-фарфоровая кожа. Тонкие нежные черты лица и глаза большие черные с загнутыми ресницами. Сине-черные, подобно бездонному лесному озеру с зеркальной гладью, поглощающей солнечный свет. В двадцать один год я невысокая и тоненькая как подросток. С маминой потертой кар-точки на меня смотрит мое лицо. Но теплоты в глазах у меня нет, да и характер скверный. Не без причины – раз за разом выигрывая поединок с мишенью, я проиграла его в жизни…
…Убийство отца и матери открыло новую страничку в книге жизни шестилетнего ребенка.
После смерти родителей, участь черноокой девочки - приют. Недели тянулась невыносимо долго. Непреодолимая жажда поделиться своим горем, сменилась агрессией и недоверием ко всему миру.
Дети, пойманные на улицах; дети, изъятые органами опеки у неблагополучных родителей; дети, ненужные никому. Молчаливо-ожесточенные, взрослые не по годам, озлобленные и сломленные обстоятельствами своего появления здесь. Воспитательницы, недовольные низким жалованием, уставшие, равнодушные. Отчаяние, бескрайнее в своем одиночестве.
Зори сменялись закатами. Никто не приходил за испуганным ребенком, замкнувшимся в сво-ем мирке, смирившимся с серыми стенами интерната. Но вот однажды…
- У тебя нашелся родственник, и он готов оформить опекунство, - Заведующая детского дома № 37 длинным наманикюренным пальцем перелистнула белоснежные хрустящие бумаги. Отложила несколько в сторону, поправила изящную оправу очков. Взор упал на стоящую пе-ред ней девочку.
Ребенок не поднимал головы, уставившись в пол так внимательно и настойчиво, словно в узоре наспех выложенной сероватой плитки, силилась, как на ладони, прочитать дальнейшую судьбу.
- Это твой родной дядя, Всеволод Дмитриевич Рогожин. И он хочет забрать тебя к себе, - Громче и настойчивей проговорила женщина, ожидая реакции. Но девочка молчала. И в этом молчании отразилось предчувствие роковых перемен. Опасности.
- Ступай к себе и собери вещи. Всеволод Дмитриевич будет около пяти, - устало бросила за-ведующая и вернулась к своей незаполненной ведомости. У нее дела. Не до одной из целого множества сирот. У самой двое спиногрызов. «…и шесть кило муки второй сорт… пять и один домой… а то с такой зарплатой…».
Девочка шла по коридору. Отблеск ламп тонул в черных глазах. Скрипел под ногами потертый линолеум. Она силилась вспомнить дядю. И не могла.
Всеволод Дмитриевич взял на воспитание осиротевшую племянницу. Жизнь ее кардинально изменилась. Не в лучшую сторону.
А ведь я была той девочкой.
Первая наша встреча не пришлась по нраву обоим. Бесчувственными голубыми глазами, господин Рогожин, дородных размеров преуспевающий бизнесмен в сине-матовом костюме, разглядывал маленькое черноглазое насекомое, суетливо копошащееся под ногами. Скри-вившись, как при зубной боли, он процедил: «Ну что ты так на меня смотришь, девочка… Да-вай знакомиться».
Я, в свою очередь, настороженно, с низу вверх смотрела на толстенького человечка с бес-цветной козлиной бородкой. Злую пародию на Санта-Клауса. Дядюшку. Нам еще предстояло узнать друг друга. Эксцентричный, не терпящий возражений, вздорный старикашка рази-тельно отличался от покойного брата. Как жалящий лист крапивы от розового бутона.
Рогожин всегда получал что хотел. Зачем-то ему понадобилось мое детство. Дядюшка отнял его по праву более сильного и растоптал…
Хрупкая медноволосая девочка переступила через порог дядюшкиного особняка и… через себя. Быть может, будь она чуть старше. Или сильнее. Опытнее. И тогда она не сломалась бы так просто. Не сдалась без боя…
С каждым новым днем в сердце ее таяли признательность, искренность и открытость людям. Она замкнулась в себе, отвернувшись от всего, что было когда-то дорого. Сконцентрировалась на придуманном внутреннем мире. Мимо пролетала большая и интересная жизнь, но девочке не нашлось там места. Насыщенная программа воспитания, разработанная дядюшкой, поглотила детство, подобно большой рыбине, заглотившей целиком крохотного малька. С плавничками и чешуей, не жуя. Друзей вычеркнули из списка дозволенного. Следом убрали общую школу, остановившись на приходящем учителе. «Зачем тебе куклы и подружки – все это временно и ничем не поможет в дальнейшей жизни. Учись быть сильной», - развалившись в кожаном кресле перед пылающим камином, философствовал Рогожин, проверяя заданные уроки. Он мог быть жесток, беспощаден и напорист, но он многому ее научил, ту девочку.
Я стреляла с одиннадцати лет, занималась восточными единоборствами, конным спортом, бегом и плаванием. Мой мир превратился в пустыню с крохотным военным полигоном по центру. Из приятных воспоминаний: щемящий запах пересушенного сена в конюшне, морда лошади, тихое ржание, теплые губы и язык, бережно слизывающий сахар с протянутой ладо-ни, да маленький пацаненок Артем – первый и единственный друг детства.
…Каждый день двери соседнего особняка распахиваются, выпуская на прогулку Артема. Си-неглазого пухлощекого мальчишку в яркой оливковой курточке. Рядом чинно, как на параде, вышагивает няня. Я прилипаю носом к оконному стеклу, наблюдая за кудрявым затылком мальчика. Внутри все бурлит от любопытства и желания заговорить, но мне запрещено поки-дать окруженный двухметровым забором двор.
Его отец, вот уже семь лет как вдовец, работает на крупный иностранный холдинг «Triassic», производящий керамическую плитку. Раз в две-три недели всю округу оглушает рев его Lex-usa. Благоверный папенька привозит подарки. В остальное время Артем предоставлен са-мому себе. Сухонькая няня в довоенном чепчике не успевает за шустрым мальчишкой.
Забор. Каменную стену крепко обвивает плющ, разрушая год за годом ветхую кладку. Я вы-нимаю с десяток искрошившихся кирпичей в ненавистной ограде. Обдирая ладони и ломая ногти. Окошко в другой мир укрыто в колючем кустарнике, обсыпанном крохотными розовыми цветочками. В дремучих зарослях среди одуванчика и лебеды.
Артем запускает воздушного змея. Мне остается лишь наблюдать из укрытия. Словно сжа-лившись надо мной, сильный порыв ветра тащит крылатый лоскут в мою сторону.
- Мальчик, здравствуй, - я смущенно выглядываю из своего укрытия, - меня зовут Ева.
- Артем, - представляется Артем и протягивает смуглую ладошку. Тонкие черные дуги бровей удивленно вскинуты. Круглые зеленые глаза прелестно сочетаются с пухлым ротиком.
Я нерешительно пожимаю протянутую руку. Перевожу зачарованный взгляд на большого, полыхающего оранжевым змея.
- Что это?
- Воздушный змей, - Артем с нескрываемой гордостью разворачивает передо мной оранжевые крылья, словно знамя полка, - мне папа купил. Хочешь, заходи ко мне, будем запускать вместе! Я скажу охраннику, он тебя впустит.
- Мне… - проглатываю горькие слова, рвущиеся наружу, и через силу улыбаюсь, - нельзя вы-ходить. Можно я посмотрю от сюда, как ты будешь запускать змея?..
…Артем просовывал через забор игрушки и детские книги с яркими смешными картинками. Я дарила ему жестяную коробку с патронами, выточенный мною деревянный лук и тонкие за-остренные стрелы. Иногда мы разговаривали о наших мечтах, о странах, в которых хотели бы побывать. Обо всем.
Так соприкоснулись два детских мира, кружащиеся по разным орбитам. Мои менянные бо-гатства мокли под дождями и засыпались землей, но дороже их в тот момент ничего не было. Они стали символом полузабытого детства с игрушками и сказками на ночь.
Разоблаченная и рухнувшая в одно мгновение дружба. Починенный забор. Последнее вос-поминание – худенький голубоглазый мальчик, идущий по дороге. Высокая красивая женщи-на держит его за руку. Он и его новая мачеха садятся в машину, Артем будет учиться в лицее – а я провожаю их завистливым взглядом, полным недетской горечи.
Вот и получилось: игрушки заменил револьвер, игры превратились в выживание…
Жизнь как лед. Холод захлопнувшейся от внешнего мира раковины души. Загнанные вглубь воспоминания. Детство, стертое настолько просто и тривиально, словно пыль с полки.
ГЛАВА 3 «ПАДЕНИЕ»
Апрель. Облачная весна вернулась после долгой разлуки в продрогший до остова город-монолит. Круглые лужи во всех дворах заблестели россыпью искр и капель. Попав под солнце, капли ловили хрупкие лучи, преломляя их в крохотные радуги. Лишь дворники опять не-довольны: из-под таящего снега всплыл прошлогодний мусор.
Я с ногами взобралась на подоконник. Достала рукой до форточки и открыла щеколду. Окно распахнулось само под сильным порывом. Навстречу смеющейся девочке с улицы влетел свежий колючий ветер с хороводом брызг, растрепал рыжие волосы. Мне мало лет, и я не просто ребенок, а заколдованная принцесса. Я прекрасная фея с прозрачными, как у стрекозы крылышками, парящая над цветком водяной лилии. Подо мной квакают зеленобрюхие ля-гушки, выстреливая в воздух салютом из ягод рябины и лепестков яблоневого цвета. Отряд бронзовых жуков отдают честь шестью лапками. А крошечные комарики одевают мне на го-лову венок из березовых прутиков и ромашки…
- Ева, слезь с подоконника. Иди в кабинет. Всеволод Дмитриевич зовет, - Тина сняла меня с окна, развеяв волшебство игры. Тина - наша управляющая. Женщина сорока семи лет родом из Пакистана. Когда-то восхитительно прекрасная, экзотичная, со своей особенной восточной красотой кареглазой лани со смоляными косами. Года пролетели и глаза погасли, покрылось сетью тонких морщинок лицо, в косах змейкой заструилась седина. Жизнь не пощадила хруп-кую оболочку.
- Иди, иди. Хозяин не любит долго ждать. – Ворчала Тина, задумчиво провожая взглядом рыжую девчонку. - Еще намается с мягким характером. Про таких говорят - бесхитростная.
Жилистые артритные руки поудобнее перехватили тряпку и вернулись к привычной работе.
Переступив порог кабинета, я замерла. Холодные глаза опекуна уставились на меня, не ми-гая, точно у большой раздувшейся лягушки. Бесчувственные стеклянные шары, вдавленные в маску-лицо.
Наша своеобразная война с ним длилась не один год. Война подчинения со своенравием. Проклятая война, когда тебе всего восемь…
- Ева, деньги и прочное положение в обществе, я получил благодаря упорному труду, а также постоянной борьбе с конкурентами. – Тихим голосом, усыпляющим бдительность, ораторст-вовал дядюшка, - Как взрослая девочка внеси посильный вклад в мою империю. Думаю, ты справишься с крохотными заданиями. Можно и дальше болтаться грузом на моей шее, но я ведь не занимаюсь благотворительностью, да и на мать Терезу не похож. - После небольшой паузы дядюшка чуть помягче добавил, - ты должна знать, как я хочу тебе, моей любимой племяннице, добра. Я буду спокоен, зная, что вырастил не содержанку, а самостоятельную единицу общества… - С губ срывались слова, гладкие, как маленькие круглые камешки, об-тесанные язычками волн. Гладкие, бессмысленные, холодные слова.
Ребенок упрямо не отводил взгляда черных глаз. Продолжение монолога выучено наизусть. За два-то года. Я из всех сил постаралась отрешиться от происходящего:
«… в моем мире у меня есть собственное королевство…».
-… брат ступил на скользкую дорогу, не продав производство в нужный момент. Вопреки всем советам, взял крупный займ у людей с плохой репутацией.
«… среди изумрудных холмов, окруженный заповедным лесом возвышается замок. Он пре-красен. Там синее озеро и поле оранжевых цветов до горизонта…».
- Егор считал, что спасение тонущего предприятия оправдывает все.
«… на лужайке пасется стайка единорогов или нет – пони и большие такие белоснежные ко-ни. В их длинные шелковые гривы вплетены ромашки, хвосты, сплетенные в косы, украшают пышные банты, а за спиной – крылья…».
- Нельзя не отдавать долги. Особенно тем, кто не прощает. – Дядя приподнялся с кресла. Окрепшим голосом продолжил, выплевывая слова, словно пули. На поражение. И они доле-тали до цели. Воображаемый замок не выдержал бомбежки, скукожился и исчез. Я вздрогну-ла, вспоминая тот день.
– Все вокруг его предупреждали. Банки решительно отказали ему в ссуде. Поставить под удар свою семью и даже собственную жизнь ради глупого упрямства…- встретив мой взгляд и запнувшись, дядька завершил разговор словами, - вот текст. Выучи хорошенько. Сегодня вечером поедешь с Остапом.
Остап - долговязый хмурый детина, главный в дядькиной свите телохранителей.
Молча взяв листок, исписанный мелким колючим подчерком, я покинула кабинет. Нахмурив брови и страдальчески сморщив лоб. Где-то в глубине сердца ожила неумирающая боль. Память услужливо отозвалась родными лицами. Они останутся там навсегда. В памяти. Мама и папа.
Вечер лениво опустился на мокрый, отряхивающийся от весеннего дождя, город. Как свет-лячки, повсюду зажигались окна домов. Не торопясь, выехав на автостраду, мы влились в бегущий поток машин. Дома, кафешки и неоновые щиты разлетались ярким веером, очаро-вывая незнакомой жизнью. Я с интересом изучала бегущую ленту дороги за тонированным стеклом. Умытые улицы радостно блестели после дождя, отражаясь в зеркальных витринах и окнах. Сумерки разбросали по тротуару нежные дымчатые тени. Спешащие люди, стара-тельно обходили лужи, а я с удовольствием пробежалась бы по ним, поднимая за собой фату из брызг.
Джип остановился у подъезда многоэтажки, сильно потрепанной за долгие годы существова-ния. Вслед за Остапом, из машины вылезли два телохранителя. По-хозяйски набрали код на двери, и зашли в грязный подъезд. Я поплелась следом.
Мне надо позвонить в дверь семидесятой квартиры. Странная роль ребенка во взрослой игре. Сердце полно смутной тревоги, пересохли губы.
Я встала напротив железной двери, нажала на кнопку звонка. Остап с остальными располо-жились по обе стороны, вне зоны обзора глазка. Раздалась трель, затем шаркающие шаги и осторожный мужской голос спросил: Кто там?
Набрав полные легкие воздуха, на одном дыхании выпалила:
- Здравствуйте, я к Сашеньке за домашним заданием, меня сегодня не было в школе…
- Она с мамой еще в гостях, но они скоро вернутся. Ты можешь их подождать.
Оббитая потертым кожзаменителем, дверь скрипнула и медленно отварилась. Худой и скрю-ченный, в синем спортивном костюме, мужчина недоуменно уставился на Остапа, выскочив-шего внезапно, словно из-под земли. Быстрым толчком в грудь тот отправил хозяина обратно в квартиру и вошел следом. Михалыч, второй из телохранителей вспомнив обо мне, обернул-ся. Произнес сердито: «Подожди нас возле машины», и развернул лицом к ступенькам.
Зачем-то считая ступеньки, я спустилась вниз. Вот и наш джип. Обойдя его по кругу несколько раз, как лошадка на манеже, запрокинула лицо вверх. Окна. Окна. Окна как округленные от удивления очи. Смотрят, не мигая, на меня, на клумбу, на припаркованные возле дома авто-мобили и пустую лавочку, сиротливо сереющую без привычных седоков. В сырую погоду ста-рушки, обычно собирающиеся посплетничать, оставили пост. В воздухе висела тонкая дымка тумана, растворяя в себе очертания старой высотки. Сквозь дымку прорезался силуэт женщи-ны в черном пальто с девочкой моих лет. Они прошли, держась за руки, мимо меня и скрылись в подъезде. Сколько лет прошло, а я до сих пор помню их лица. Серьезно-сосредоточенное миловидное лицо женщины со следами усталости в больших карих глазах, укрытых толстыми линзами очков. Радостно-оживленное личико девочки, озорной хитрый взгляд из-под русой челки.
Минут через двадцать вернулись Остап с телохранителями. Они шли с серьезными злыми ли-цами и негромко переговаривались между собой, перемежая речь приглушенной бранью.
- Вот Колька урод. Попался, когда вскрывал квартирку певички. Мало ему что ли наш босс пла-тит. Пришлось задействовать девчонку. А тут эти еще приперлись…
- Заткнись. Лучше позвони и отрапортуй хозяину. - Остап сел в машину. Подождав, пока я уся-дусь следом, повернулся ко мне. Улыбка, неумелая от своей уникальной редкости на жестком лице, не могла затмить злые, красные глазки, буравящие меня насквозь. Эти глазки портили все благоприятное впечатление. - Евушка, ты молодец. Нам надо было переговорить с этим типом, а он не хотел общаться. Пришлось пойти на некоторую хитрость. А теперь поехали до-мой.
Я молчала всю дорогу до дома. Картинки оживленной улицы, мелькающие за окном, меня больше не радовали.
Ночью я плакала. Первый раз за четыре года, прошедших со смерти родителей. Слезы про-зрачным бисером текли по щекам, и я уже не вытирала их дрожащей рукой. Маленькой девоч-ке стало нескончаемо одиноко во взрослом мире, где человеческая жизнь ничего не стоила.
Круглая луна бледной лимонной сферой заглядывала в окно, прорезая острым соломенным боком синюшные вздувшиеся облака. Едва различимые в темноте предметы отбрасывали ко-сые, кривоватые тени сквозь всю комнату, будто десятки тел невиданных чудовищ, заполо-нивших свободное пространство у кровати. Страх медленно подползал к сердцу, скребя по дну души когтистыми скрюченными лапками. Готовый развернуться в полную силу, превратиться в ужас, сметающий все на своем пути. Под утро по крыше дома забарабанил грустный дождь. Сметая по пути все преграды, натыкаясь на острые углы, я вышла на балкон. Перевернувший-ся стол жалобно скрипнул, острыми гранями впилась в ногу табуретка.
Я добралась до балкона, растянулась на холодном полу. Что есть силы закусила губу. На се-роватую бетонную плиту упала алая капелька крови. Первые брызги дождя упали на поблед-невшее лицо и прочертили дорожку по высокому лбу. Там, в мутной сумрачной вышине, сгу-щались тучи. Вторая капля смыла кровь. Всю ночь будет стучать по крышам плаксивый дождь. Ближе к утру он стихнет, капли дождя станут уже не шуметь – шептать свои печальные песни.
Садясь в машину, я замешкалась, запнувшись о развязавшийся шнурок. Склонившись над ботинком, вдруг услышала, как Михалыч по другую сторону машины ругается с дядькой, потря-хивая в воздухе телефонной трубкой. Брошенные им слова надолго засели в голове, вызывая чудовищную головную боль: «Мы убрали всех…». Будучи ребенком – я скорее почувствовала вибрирующий в воздухе дух смерти, чем осознала значение слов. «Убили…».
Душа, еще чистая, высокая, еще парящая и верящая в чудо, боролась с действительностью. А реальный мир уже готовился добить крылатую девочку с черными глазками.
ГЛАВА 4 «ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ»
Романтичные и радужные грезы юности воплотились в золотой мечте о прекрасном принце. Вот он въезжает в мрачные чертоги дядюшкиного дворца, острым мечом поражает злого огне-дышащего дракона, сбрасывая с меня оковы ненавистной судьбы. На белоснежном скакуне мчимся мы по усыпанному росой полю в чудесный родовой замок на вершине холма.
В семнадцать лет нельзя не мечтать. Позади такой крохотный кусочек жизни, а впереди рас-стилается безграничный мир. Что-то сладко замирает в душе, сердце полно ожиданием люб-ви, самой незамутненно чистой. И пусть первое чувство не станет единственно главным, оно острым камешком останется в тебе навсегда. Нет-нет, да и кольнет в груди.
При воспоминании о первой любви на лице моем несмело появляется улыбка… иногда. Но чаще все-таки нахмуренные складки, призванные за видимым морщинками раздражения скрыть настоящую боль.
В семнадцать лет я впервые влюбилась. Он смуглый брюнет. У него большие карие глаза цвета горького шоколада. Теплые-теплые и трогательно раскосые. Мы встретились в банкет-ном зале ресторана европейской кухни, в мой день рождения.
Утром дядюшка преподнес большую коробку, первый подарок за долгие годы. Я с удовольст-вием открыла презент. Из коробки на белый свет появилась тонкая ткань дорогого вечернего платья. Перевязанное пышной ленточкой, розовое платье мягким шорохом скользнуло с коле-ней на пол. В отражении зеркала, висящего над кроватью, вдруг привиделось то самое, розо-вое платье шестилетней принцессы, покрытое как бисером - каплями крови.
Дурное предзнаменование... Холодок скользкой змейкой проник в сердце, чтобы остаться там надолго.
Банкетный зал. Свечи на белоснежных скатертях, стеклянные полы и зеркальные стены, ли-ловые розы, тихая музыка, громкие тосты. Да, здесь было всё для того, чтобы великолепно провести вечер: изысканные блюда, искристые напитки, живая музыка и прекрасное обслужи-вание… но я отчаянно скучала, кидая изредка косые взгляды из стороны в сторону. Все как всегда. Несколько толстых акционеров, лощенные как гладкие неповоротливые рыбины. Они и дышали также – с оттяжкой и видимым трудом, хлопая себя руками-ластами по упитанным ляжкам, будто их приливом выбросило на берег. Старый друг дядьки, а ныне – известный ад-вокат, Степан Теличкин. Тощий высокомерный хлыщ, обладающий звучным убедительным баритоном, льющимся сладкой речью змея-искусителя, заставляющим поверить даже в самую явственную ложь. Депутат Куприянов в неизменном сиреневом костюме и его новая спутница на этот вечер, высокая фигуристая блондинка, силиконовая грудь которой вываливалась из узенького коктельного платья пунцово-малинового оттенка. Кучка серых, как тени, непримет-ных директоров. Необъятных размеров дама – жена генерала, движущаяся через толпу, по-добно корме корабля сквозь волны. А вот и сам главнокомандующий, сегодня по бутылкам. В душной обстановке унылого праздника внезапно возникли прекрасные глаза раненного оленя.
…Однажды, меня взяли с собой на охоту. Обмывали какую-то особенно крупную сделку и на гулянку не скупились. Деревянный дворец за городом, финская сауна, острая грузинская кухня и охотничьи забавы на десерт. Тогда-то, в дремучем заповеднике, толпа подвыпивших ожес-точенных людей загнала озлобленными псинами гордое, прекрасное животное. У затравлен-ного оленя такие же чувственные кофейные глаза. Я отвернулась и съехала с тропинки, чтобы не видеть кровавую развязку, а он все смотрел на меня сквозь темноту сжатых век раненными человеческой жестокостью глазами. Они приходили ко мне во снах…
Дядя сам представил симпатичного юношу.
- Знакомьтесь молодые люди. Ева, моя племянница, умница и редкая красавица, виновница торжества. А этот приятный человек – Иван. Сын Александра Ворохова, моего компаньона.
Исполнив свою роль вежливого и радушного хозяина, дядька хлопнул юношу по плечу и уда-лился в толпу надменных раззолоченных гостей.
- Вы похожи на печального ангела.
Лицо Ивана озарила милая искренняя улыбка, полная задора и жизни.
Я улыбнулась в ответ и взмахнула черным веером ресниц. Разглядывая смущенного юношу, прищурив темные глаза, я мысленно молила: «Пригласи меня на танец»… Иван и пригласил.
Мы весь вечер кружились в танце под благосклонными взглядами дядюшки. Мне казалось, что я легкое розовое облако в кружевном перламутровом платье. Смех брызгами шампанского ле-тал над залом, разбиваясь о вальсирующие пары.
Теплые мягкие руки нежно касались хрупких плеч. Ощущение счастья переполняло меня, ще-коча где-то внутри стайкой оранжевых бабочек.
Быть может, вот оно – счастье? И долгожданный принц приехал-таки за мной?
Мы покинули праздник раньше окончания торжества. В тонких летних сумерках две тени, слившись в одну, бесконечно долго целовались в машине. И не было сил расстаться. Старые корявые липы, цветущие под окнами особняка, укоризненно кивали пушистыми ветками. Сне-жинками с неба падали желтые лепестки.
- Как я мог жить до встречи с тобой, моя принцесса…
Шепот горячих губ завораживал. Слова тонули в совсем по-детски беззащитных глазах. Я зве-нела, как флейта в чутких руках музыканта. И вновь эти нежные губы, головокружение полета и падение, падение…
Переполненная незнакомыми, новыми чувствами я пробежала на цыпочках, едва касаясь зем-ли, к дому мимо поста охраны. Глубоко вдохнув теплый воздух, остановилась на каменных ступеньках, залитых лунным светом, наслаждаясь моментом, стремясь навсегда запечатлеть в сердце коротенький миг безграничного счастья. Даже величавый и напыщенный дворец, ка-зался мне сегодня уютным. Суровый особняк, выполненный в викторианско-готическом стиле, стал свидетелем первой робкой любви.
«У меня красивые глаза, знаю, - я вздохнула и уставилась на свое отражение в зеркале, - но еще никто и никогда не называл меня своей принцессой…».
Семь дней щедро отмерила нам судьба. Мы встречались неделю. Пока его не убили.
Мы были счастливые, молодые и немного беспечные, верящие в незыблемость, вечность ми-ра, где вся жизнь – бесконечный праздник. Гуляли по ночному городу, обедали в маленьких забегаловках, ходили в кино. Дядюшка неожиданно подобрел, и мир казался, не просто снос-ным, а даже прекрасным. Теплым летним вечером все кончилось.
Взявшись за руки, мы медленно брели в густеющих, наливающихся синевой сумерках город-ского парка. Радовались прохладе, растекающейся по земле, уставшей от горячего зноя, лег-кому ветерку, играющему в изогнутых кронах деревьев, чьи темные силуэты постепенно рас-творялись в сгущающейся темноте…
Под реденькими ветвями трехметровых лиственниц и долговязых тополей, Иван шептал на ухо милые глупости, а я улыбалась в ответ. В бархатных глазах отражалось чистое незамут-ненное счастье. Счастье любить впервые и обретать любовь. В руках покачивались сонные орхидеи. Стрекотали цикады. Дурманяще сильно пахло цветами, настолько, что кружило голо-ву. Так же будут благоухать срезанные цветы, ароматными охапками кинутые в грязную зем-лю, и на похоронах, когда я в безжизненном оцепенении тащилась за черным гробом, пожрав-шим самое дорогое в моей юности – первую любовь.
Я часто возвращаюсь мыслями в тот день. Хочется промотать время назад, как пленку. Изме-нить судьбу. Вычеркнуть один вечер из жизни. От мысли, что все могло быть иначе, в точке конвульсии застывает сердце. Крикнуть бы сквозь бесконечно летящие годы: «Берегись!», но голос срывается до хрипа и затихает…
Две серые тени отделились от дерева. Ночной грабитель выхватил мою сумочку и сорвал це-почку с янтарным кулоном - последнее, что осталось от матери. За Ваниной спиной выступила тень палача, ударом железной трубы, проломив голову. Ярко-красный фонтан крови брызнул на свитер. В странной прострации, не сделав ни единой попытки защититься я наблюдала за происходящим. Как будто позабыв разом все, чему обучалась у мастера французского бокса «саватт». Отказываясь поверить в действительность. Медленно осела в пыль фигура любимо-го. Удар оказался смертельным. Он сразу скончался, еще до приезда скорой помощи. Я дожи-далась ее с остывающим телом на коленях. Казалось, он спит. Целуя сухие губы, хотелось пе-редать свою жизнь ему. Перелить как воду из одной чаши в другую.
Я не плакала, провалившись в абсолютную темноту и одиночество. А плыла по волнам без-различия в океане отчаяния. Дни слились в бесконечные серые сумерки. Зачем его убили? Зачем? ЗАЧЕМ??? Зачем он ушел, оставив меня одну?
Словно проклятая, блуждая по дому, я не знала чем себя занять, куда себя деть. На третий день бесцельного шатания зашла в стрельбище. Учебный пистолет, снабженный настоящими боевыми патронами, приятной тяжестью лег в ладонь. Захотелось выстрелить себе в висок. Ведь это так просто. И нет больше боли. От этой мысли по лицу растеклось слабое подобие улыбки. Прислонив ко лбу леденящее дуло, дотронулась до курка. Взвела отточенным движе-нием пальца. Уйти вслед за ним как избавление от страданий, но минутное колебание уже прошло. Я вышла за ворота и расстреляла отцветающее липовое дерево, молчаливого свиде-теля нашей любви. Щепки брызнули во все стороны, ажурные ветви жалобно заскрежетали, осыпаясь зелеными листьями.
Красивое вечернее платье, хранящее запах еще не поломанного счастья разлетелось по ком-нате розовыми лепесткам-лоскутами. Я раздирала тонкий шелк руками, рвала зубами, а он расползался, не выдерживая жестокого натиска отчаяния.
Мне не стало легче. Нестерпимо жгло внутри. Словно это я умерла.
Потеряв последние крохи детской наивности, радужными пузырьками, всплывающими когда-то со дна души, я выжила. Так незаметно ускользнули от меня те далекие времена, когда душу не приходилось латать от дыр, понаставленных жизнью, встряхивая ее от прилипчивых частичек лжи. Розовый цвет стал ненавистен, вызывая воспоминания, от которых хотелось спрятаться, убежать. В ночных кошмарах я видела засыхающие розовые цветы, разбивающихся о скалы розовых птиц, тонущую маленькую девочку в розовом платье и собственные несбывшиеся мечты о прекрасно-вечной любви.
А была ли любовь? Возможно, что и нет. Любовь – это тот ярлык, что принято навешивать на любую романтическую привязанность, вызванную порывами бесшабашной ветреной юности. Верней всего, мы расстались бы после, надышавшись нашими первыми чувствами, перерастя их, как дети вырастают из одежды, но чувства прервали в ее апогее. Убили на взлете.
Я не единственная, кто оплакивал смерть Вани. На похоронах за гробом сына в молчаливом отчаянном горе шел его отец. От бессмысленного блуждающего взгляда становилось страшно. Но когда этот взгляд остановился на мне – обнаженная, измотанная бессонными ночами, душа содрогнулась в агонии. В карих, как и у сына, ввалившихся от бессонных ночей глазах Ворохова бурлила жгучая ненависть. Ненависть к бывшей возлюбленной Ивана. Ко мне. Под удивленными взглядами собравшихся проводить мальчишку в последний путь, я рухнула на колени в грязь и слякоть, словно потеряв точку опоры. Меня довольно грубо оторвали от земли и поставили на ноги дядюшкины телохранители. Два здоровенных амбала с ослиными ли-цами.
Потеря сына стала тяжелым ударом, Ванин отец так и не пришел в себя. Работа потеряла всякий смысл. Продав акции моему дяде, он скрылся от боли потери в Израиле. Белый само-лет увез его на рассвете в другую страну.
К сожалению, самолетов, способных унести нас к новой лучшей жизни не существует… от воспоминаний нельзя убежать. Мне ли не знать – я не однократно пробовала сбежать от себя самой, но прошлое преследует людей, как неразлучный спутник, как самый преданный союз-ник.
Со дня похорон мы больше не встречались. Исполненный ненавистью взгляд еще долго клей-мил душу огнем незаслуженной обиды. Он потерял сына, а я – любовь, совместное будущее, совместных детей, веру в людей и общечеловеческую справедливость. Я потеряла себя, светлую и неиспорченную цинизмом. Большие потери, когда тебе всего семнадцать.
Стояла ранняя весна. Горели фонари и фары проезжающих мимо машин. Над городом кружил последний прощальный снег, ложась на асфальт грязным пеплом. Мужчина, запаздывая с работы, возвращался домой. Он подходил к подъезду, когда прозвучал выстрел. И еще один в дверях дома. Первая пуля пролетела мимо, вторая попала в плечо. Наемник дворами ушел от правосудия.
Выстрел мог оборвать жизнь Ваниного отца, но судьба распорядилась иначе. Неудавшееся покушение испугало предпринимателя. Он долго не выходил на работу, по десять раз на день менял свои планы, стремясь запутать возможных убийц, составлял списки недругов, которых оказалось достаточно, окружил себя и любимого сына охраной. Осуществляя Ивану полную безопасность, вокруг по очереди мельтешили несколько телохранителей. Но тут в дело вме-шалась коварная судьба. Равнодушная к людским планам, одним махом сметая чужие судьбы, ломая и калеча по малейшему капризу фортуны. Она предстала в облике черноокой возлюб-ленной. Гуляя со своей золотоволосой девочкой по городу, Ваня отказался от царской свиты. Вопреки воле своего отца, он хотел, чтобы мы оставались вдвоем. А в результате я осталась одна. Наедине с равнодушием. Не зная, куда деться от этой боли.
Мрак. Ночь. Отчаяние. Холод.
Зачем жить? Зачем существовать? Зачем?..
Земля стала чужой, неуютной. С ним в могилу ушло счастье, молодость, вера в жизнь, вера в людей, вера в чудеса… Неужели, это все лежит сейчас погребенное, ненужное в холодной, обледенелой земле.
Он ушел туда, откуда не возвращаются… Он оставил меня одну…
О принцах я больше не мечтала. Зачем мне они, если и себя спасти не в состоянии. Так бес-славно закрылась еще одна страничка прошлого: первая любовь и третья в жизни крупная по-теря. Родители, детские крылья наивности и мечты, а теперь еще и любовь. Такая недолгая, но красивая любовь.
Потери юности были непомерны по тяжести... Но я продолжила жить, несмотря на появившуюся пустоту в душе, несмотря на равнодушие и образовавшуюся злость. Жить. Иначе нельзя.
ГЛАВА 5 «РАВНОДУШИЕ»
Я подошла к окну. Выглянула во двор.
…Осень. Сумерки. Листья кружатся над потрескавшейся землей. Одиноко чернеют хрупкие изогнутые ветви, слишком незащищенные, такие голые без листвы. Воздух тяжел и мучитель-но серен. Даже птиц нет. Кажется, все вокруг рушится в пустоту.
Постояла у окна. Открыла створки и впустила холодный воздух… Закуталась в старую, люби-мую и оттого затертую до дыр кофту. Зябко повела плечами. С трудом закрыла окно. И вдруг прижимаясь лбом к холодному стеклу. Как я любила в детстве, стоять вот так и не о чем не думать.
Или нет – я мечтала тогда, стоя у окна. Хотела обернуться птицей и улететь. Закрывая глаза, грезила бескрайними океанами. Представляла парящего над миром голубя, летящего сквозь пургу и раскаленный зной в сказочные земли. Где нет страданий и потерь, где нет взрослых.
Когда я была маленькой, я не хотела становиться одной из них, отчаянно не хотела взрослеть. Мне казалось, что все взрослые лгут, ненавидят и уничтожают друг друга. Также мне было со-вершенно очевидно, что мир страшен и жесток, а выживает в нем – сильнейший. Доверие, доброта, искренность, честность… Всё обман и притворство. Розовые очки постепенно сполз-ли на нос, и взору открылся совсем другой вид. Еще будучи ребенком, я поняла, что у меня нет друзей, мне некого любить, и я совсем не боюсь умирать… Страшные выводы. Тяжко осознать, что в сердце царит пустота. Эта жизнь отняла у меня всё… всё во что я верила, все в чем я видела смысл, оставив взамен неутешительные выводы, что «и боль когда-нибудь проходит».
Со временем девочка превратилась в девушку, но ничего не изменилось.
С каждым днем я все больше тяготилась каменной темницей. Не желала оставаться глупой марионеткой, которую кукловод, дергая за ниточки, заставляет раскланиваться публике. На-зревал бунт, вскормленный попытками дядюшки взять под контроль мою жизнь, безжалостно обрубая «лишнее» Но он единственный живой родственник и вырастил меня. Я не любила дядю, чувствуя бездушие и отчуждение, мирясь с его присутствием, как примиряются с приходом зимы. Холодной и бессердечной, навевающей тоску и грусть, от которой хотелось выть, как собаке. Я думала, что в любой момент смогу уйти из дома. Пока не сделала первую и последнюю на многие годы попытку.
Бесконечные тренировки, стрельба, гимнастика и бег помогали выжить в мире, живущем по закону силы. Упругие отточенные движения уже давно не выдавали боль, через которую при-шлось пройти. Вывих плеча, неоднократные растяжения лодыжек, сломанное запястье руки, сотрясение. «Боль помогает лучше запомнить любое упражнение», «Преодолевай, поднимай-ся, продолжай борьбу», - сквозь звон в голове доносились до меня слова тренера. И я встава-ла с колен, и я продолжала битву. Когда тело отдано на растерзание боли – душа задвинута в дальний уголок сознания. Там она не побеспокоит, не заплачет как ребенок.
В сопровождении телохранителей, я посещала мини-полигон, оснащенный мишенями. Обка-тывала гнедого по кличке Быстрый. Запах лошадиного пота и свежескошенной травы въелся через поры в мою кожу. Зеленые парковые лужайки, мощенные серым булыжником дорожки, подстриженный ровной полусферой кустарник. Едкий порох на лацкане куртки и обветренные покусанные губы. Оборачивавшиеся вслед солдаты и старый уставший от жизни конюх на бе-локаменных дорогих конюшнях. Разруха невидимая для глаз, цинизм райской жизни крезов и владык мира сего.
В один из таких дней я просто сбежала от однообразия жизни. Удрала, чтобы побродить по из-вилистым улицам. Ни о чем не думая, просто так, оживленная, затянутая водоворотом сторон-них судеб. Разворошенным муравейником, спешили куда-то озабоченные делами люди. Мча-лись скоростные автомобили. Даже дома, казалось, бегали по кругу, мигая оконным светом. А я впитывала и впитывала эти высотки и тротуары, грязь на ботинках, радужные капли бензина в лужах, осколки чужих лиц и эмоций.
Охваченная эйфорией, захлебнувшись от избытка чувств, я заметила хвост не сразу. Один из телохранителей Рогожина, его звали Витек, шел по моему следу или точнее «перся», даже не пытаясь этого скрыть. По спине пробежал холодок. Пришлось резко свернуть прогулку. Вер-нувшись домой, я прошлепала по холодному паркету в свою комнату. Села на кровать и за-думчиво уставилась в окно.
«Мне девятнадцать лет, пора начинать жить по-настоящему!»
Тоненький придушенный голосок где-то глубоко внутри, опасливо зашептал:
«Не мельтеши… подожди… все еще образуется».
«Я больше не могу ждать, - пылко возразила я своему трусливому внутреннему голосу. - И что он мне сделает?»
«Кхе-хе… да что угодно. Поймает, четвертует, посадит под строгий арест… и к тому же – где ты собираешься жить? А главное – на какие деньги?»
«Сейчас основная задача – выбраться. Да мало ли занятий для молодой и свободной девчон-ки девятнадцати лет!..»
«Пожалееш-ш-ш-шь…» - прошипел гадкий голосок и пропал.
Спустя три дня я сделала первую попытку сбежать.
День выбран был не случайно: дядька отсутствовал. Посадив в несколько автомобилей всю свою свиту, он уехал на встречу к иностранным инвесторам.
Действовать предполагалось быстро. Я перелезла с покатой крыши финской сауны, одиноко желтевшей между каменными стенами дядькиного дома и алым кирпичом соседнего особняка, на будку отлучившегося охранника. Высокий забор поднимался двухметровой преградой, но не обнесенный колючей проволокой и не подключенный к току, позволял перебраться тренированному человеку. Выбраться из поселка не представляло мне трудности - я в нем выросла.
Крадущаяся тонкая тень скользнула под тронутыми ржавчиной ветвями в парке. Над поселком плыл холодный осенний день, я поежилась, сильнее запахивая спортивную курточку.
Вот и покинута кабала. Пушистый зверек, ежедневно наматывающий километры на своем ко-лесе, вдруг осознал, что и за его пределами существует мир. Прекрасный мир, пахнущий пре-лыми листьями и свободой.
Под ногами опавшие листья мешались с глиной и влажными комьями земли. Ветер мягко при-поднимал рыжие кудри, выбившиеся из-под кепки. Сквозь макушки деревьев просвечивали тонкие лучики заходящего солнца, уже по-осеннему студеные, но на миг захотелось поверить, что они прольются теплом и окутают тонкой дымкой продрогшее тело. Тогда можно будет за-крыть глаза и представить, что вокруг – весна…
Пробираясь сквозь мохнатые ветви кустарника веером окруживших озеро, я шла к своей цели, представляя жизнь без изнурительных тренировок и свода правил. Без серости и равнодушия… Без холодного одиночества… Без многолетней войны…
В тот короткий миг я почти поверила в свое всемогущество. Полагала, что легко и красиво по-рвала с прошлым.
Поселок остался далеко за спиной, скрылся из виду, превратившись в крохотную точку за го-ризонтом, а потом и вовсе пропав за поворотом. Впереди расстилалась автомобильная трас-са, пустынная, блестевшая новеньким битумом в холодных лучах осени. Шум машины заста-вил насторожиться, укрывшись за деревьями. Все напрасно. Тонкая полоска трассы, разре-зающая поле напополам позволяла рассмотреть одиноко бредущую фигурку издалека. Ре-денький лесок прочесали за двадцать минут, выволочив сопротивляющуюся фигурку девушки к оставленному на обочине автомобилю. На месте предплечья, где с силой сжимались узлова-тые толстые пальцы, вспыхнула боль. Я растерянно потирала руку, отвернувшись от Витька, сверлящего мое лицо злобным взглядом, ощущая его и затылком.
Я сидела, скрестив по-турецки ноги, на краю кровати. Богатая шорохами и запахами ночь плы-ла над миром, поселком, домом. Как бескрайний черный океан, накрывший землю. В такую ночь надо бы любить, гореть, разгоняя сумрак, но в моем сердце тесно переплелись жалость к себе и потерянность. Вот так всегда, только приподнимешь голову над прозой жизни, а судьба тебя по голове - хрясь! Сиди мол как все и помалкивай.
…В вечерней тишине уходящего дня раздались барабанной дробью тяжелые шаги. Замерли у двери. Он, не постучавшись, вошел в комнату. Лицо Рогожина, багровое от расширенных со-судов, окаменелое, не выражало эмоций. Негромко и четко дядюшка произнес, отведя глаза в сторону: «Покинешь без моего разрешения дом – телохранители даже из-под земли достанут и тебе не поздоровится. С завтрашнего дня они будут следить за каждым твоим шагом…».
Уже у двери он обернулся и добавил, скривив толстые губы в подобие усмешки: «В качестве наказания я рассчитал сегодня уборщицу…». Сказал и ушел, оставив после себя тягостное ощущение на душе. Этот голос, движения… я начала их ненавидеть.
Сима, молоденькая пухленькая девушка двадцати двух лет, не стала моей подругой, но скра-шивала существование в доме, оживляя его легкомысленной болтовней, приоткрывая дверцу в нормальный мир. Сима отвлекала от гнетущей атмосферы не проходящего страха, пылью скопившегося по углам. Мне очень ее не хватало…
Огонь юности, засыпанный песком, чуть тлел в расширенных, черных как ночь глазах. Уби-вающее равнодушие отравило меня обезболивающим эффектом, усыпило бдительность ин-дифферентностью отмирающих чувств. Мне стала безразлична собственная судьба: здесь или в другом месте, какая разница, где проживать, медленно тащась от юности к старости.
Я вдруг с детальной точностью осознала неприятную истину: в мире нет любви, им правит то-тальное вселенское равнодушие. Безжизненная планета и безжизненные люди… Им уже не дано очнуться. Слишком длинна история войн, зависти, глупости и предательства, история нашего мира…
А ведь каждому человеку на этом чертовом шарике под названием Земля важно верить, что где-то, среди жестокости и одиночества, кто-то любит его. Просто так, ни за что …
ГЛАВА 6 «ПРОЧЬ ИЗ ДОМА»
Лето. Сидеть пленницей в четырех стенах невыносимо. Я вышла на балкон, примыкающий к моим покоям. С его каменных перилец подтянулась до козырька крыши. Распластавшись на горячем шифере, медленно поднялась прямо, раскинув руки словно крылья. Это было как в сновидениях, где я умела летать. Над головой – синее-синее бескрайнее небо, плавно пере-ходящее в нежно-голубое по кромке горизонта. Передо мной как на ладони - зеленый мир. Со-седний особняк с кованой оградкой и флигелем на крыше из терракотовой черепицы. Елки, высаженные еще предыдущими жителями. Чуть дальше рядок шведских коттеджей, похожих как близнецы, с желтыми крышами-пиками и сиреневыми ставнями. Еще ближе к горизонту – санаторий. Сад вокруг домов отдыха простирается на полтора гектара и напоминает райские кущи. Солнце окрасило макушки деревьев розовато-желтой краской.
От мимолетного чувства радости я прошлась по шершавой крыше колесом, присела на кор-точки в конце кульбита, с губ сорвался пронзительно долгий свист. Вспорхнула с соседской крыши стая белых и пятнистых голубей. Залаял красавец дог, гордость дядьки, огромная пси-на увешанная медалями с родословной, которой могла бы позавидовать и династия Рюрико-вичей. Внизу во дворе недовольно прикрикнул Остап, ветер унес слова. Через неделю мне ис-полняется двадцать один год. Что приготовила мне судьба?
День не задался с утра. Дул ветер. Нудный меленький дождик накрапывал по нарастающей амплитуде. Ближе к обеду он превратился в хлесткий ливень. И еще: загруженный делами дядька забыл о моем дне рождении. Банально. Обидно.
За окнами все тот же дождь. Ливень размочил землю до жидкой каши под ногами, прибыв со стороны болотистой низины, по правую сторону от поселка. Спустившись по крутой каменной лестнице в погреб, вместивший дядюшкину коллекцию вин и коньяков, я прошлась мимо больших деревянных бочек, наполненных благородными напитками и полок со стеклянными бутылками зелий. «Куда ж ему столько», - откупорив одну, вдохнула глубокий сочный запах японской сливы, поднявшийся из бутылки. На кухне нашлись простые стаканы для сока. При-хватив несколько и укрывшись от любопытных глаз в крохотной комнатке по соседству с биб-лиотекой, я разлила по двум стаканам благородный напиток.
- За тебя, Евушка! За жизнь твою, счастливую-счастливую…
Взяв в каждую руку по стаканчику, я чокнулась сама с собой. Залпом опрокинула в себя пона-чалу один, а потом и второй стакан.
Пустая бутылка закатилась за кресло. Я сидела, положив отяжелевшую голову на ладони, и дремала в неудобной позе. Мне снились синие волны, накатывающие на берег, шум прибоя и тихий шорох песка под ногами…
Когда я проснулась, в комнате царили сумерки. Голова звенела девятой симфонией Бетхове-на. Я потянулась на стуле, да так и замерла. Звук прибоя раздавался и наяву...
В соседнем кабинете разговаривали двое мужчин.
… Любитель гуляний и всяческих увеселений, Рогожин за последний месяц заметно постарел. Темные мешки под глазами, придавали ему схожесть с бульдогом, не крася и без того неприглядное лицо. Дядюшка пропускал завтраки и обеды, любимые им бутерброды и зеленый чай стыли на подносе. Он никого не принимал, делая исключение лишь для высокопоставленного друга - генерала Свиредко. «Редька» - за глаза называла его Тина. При виде сморщенного лица, гримас брезгливости и слащаво-потных взглядов, брошенных в мою сторону, я мысленно прибавляла к его прозвищу приставку «тухлая»…
Я приставила пустой стакан к стене, прислушавшись. «Редька», а это он беседовал с дядькой, ненадолго умолк. Под его шагами тихо скрипел пол.
- … Не знаю, что тебе в таком случае посоветовать, - когда пауза достаточно затянулась, от-кашлялся генерал, - мое влияние велико, но не безгранично. А сориться со спецслужбами лю-бимой родины не хотел бы. Я и так во многом тебе содействую…
- Ты предлагаешь сдаться? Может прийти самому и покаяться? Да пойми, мои так называемые высокопоставленные дружки и пальцем пошевелить не хотят, чтобы вытащить меня из всего этого дерьма… Пока ты на коне, все тянут из тебя что можно, но стоит только чуть пошатнуться – они пройдут по вчерашнему и поверженному идолу, не задумываясь! А ты, между прочим, пойдешь ко дну вместе со мной, увязнув в том же дерьме, что и я.
- Я оборвал телефон, пользуясь связями, пытаясь выпутать тебя из всего этого, но ты – заметь я говорю ты, потому что не смей и меня впутывать в свои нечистоплотные делишки – погряз слишком глубоко. Но я предлагаю неплохой план…
- План, план… Он слишком хлопотный и ненадежный. Да и Ева…
- А у тебя есть другой выход? Может ей не по зубам дельце? – Могу поклясться, что на лице Свиредко появилась та премерзкая улыбка, что делала его еще отвратительней, – сам слы-хал, как ты на днях хвастался безграничным влиянием на юную леди…
- Она сделает все, что скажу…
- Ну, вот и порешили! А мне пора. Надо успеть заскочить к Гордею. Слыхал – его кабинет обы-скали на днях. Новенький навел, осоловелый такой, ходил, вынюхивал…
- А я давно предупреждал Гордея – присмотрись к парню, у него ж на роже этой бледной напи-сано… А он все – не лезь в мои дела…Еще б заместителем его сделал, убогий…
Голоса стихли. Рогожин и его гость покинули комнату.
«Безграничное влияние?.. Так недолго превратиться в покладистое животное, вроде комнат-ной собачки», - Я отшвырнула стакан в сторону. Звон осколков, рассыпанных веером по ковру, вывел из задумчивости.
Вечером этого дня я сидела на кухне, маленькой, пропахшей всевозможными съедобными за-пахами: кофе, свежих бисквитов и любимого дядюшкиного сыра «Лидеркранц». Рогожин не одобрял моей связи с прислугой. Он четко разграничивал свой мир и мир подвластных ему людей. Но я любила тихие домашние вечера в чисто убранной комнатке с желтыми занавес-ками на окнах и натертым до блеска сиреневым кафелем. От всего в кухоньке веяло уютом. Блестящие керамические тарелочки, самодельные прихватки, крупные сочные яблоки в пле-теной корзинке – все было по-настоящему мило, без показного лоска.
- Снова эта Редька тут шляется. – Я опустилась на широкий кухонный подоконник. - Обычно он вспоминает про генерала после налоговой проверки.
Юркая и кругленькая повариха Лидок, размышляя о моих словах, домывала последние стек-лянные тарелочки из синего болгарского сервиза.
- Не знаю, Ев. Но вид у хозяина – в гроб краше кладут… похоже, он всерьез чего-то боится. Не хотела бы я попасться под горячую руку.
- Это вполне объяснимо – слишком интенсивной и напряженной, я бы даже сказала - риско-ванной является жизнь бизнесмена, - заметила Тина, - а все ради денег. Все они, проклятые…
- Деньги не имеют души, не надо их возвышать или приписывать им все грехи. Деньги – всего лишь инструмент. Еще Гораций высказался по этому поводу: "Деньги либо господствуют над своим обладателем, либо служат ему".
Тина внимательно на меня посмотрела.
- Умная ты, Ева. Тебе бы в институте учиться.
Под руку попали старые песочные часы, пылившиеся долгое время на полке. Повертев их из стороны в сторону, я вздохнула.
- Да какой уж тут институт… Наверно, мне никогда не выбраться из этого дома. Так тут и за-чахну.
Я ошибалась.
На следующее утро легкий, самый приятный предрассветный сон развеялся тихим голосом Тины.
- Ева, просыпайся. Хозяин ждет тебя в библиотеке. Он кричит - это срочно.
Нехотя, медленно потягиваясь, «У него всегда все срочно» - я приподнялась с мягкой постели. Отлетело в сторону тонкое одеяло. К окну подлетела бабочка, ее тень затанцевала по зана-веске. Солнечные зайчики гуляли по оконной раме, липовые листья весело шуршали летние мелодии. Хотелось жить и удивляться.
Натянув льняную бежевую рубашку и любимые потертые джинсы, я спустилась по мраморной винтовой лестнице в библиотеку. От горящего камина к потолку поднимался изящными струй-ками жар. Дядюшка прохаживался туда-сюда, скрестив толстые пальцы за спиной. Рассержен-ной, дерганой походкой. Знакомой мне за долгие годы. «По-видимому, дела совсем плохи, - пронеслось в голове, - он даже не сразу заметил, что я пришла».
Шесть шагов в сторону камина, столько же обратно. На его пути, сияя белесым гипсовым бо-ком, лежал поваленный бюст Канта, и я загадала: если запнется – сбегу завтра же. Нет, не запнулся, перешагнул и довольно ловко. Видимо сказалось приобретенное с годами умение перешагивать через других людей.
- Эвочка. Присядь в кресло. Разговор предстоит долгий.
Это мне совсем не понравилось. Эвой он величал меня в исключительно пакостных случаях. Я присела в глубокое кожаное кресло, приготовившись к долгому и томительному разговору. Тихо потрескивали березовые полешки. Дядька всегда – даже в самые жаркие летние дни разводил во всем доме огонь, словно никак не мог согреться. Помолчав минуту, он поднял на меня голубые глаза-льдинки и нахмурил широкие брови, собрав на лице складки усталого от жизни шарпея.
- Лет девять назад… - Дядька протяжно вздохнул и умолк, собираясь с мыслями. Раньше я за ним такого не замечала. Сдает позиции. И в тот день, когда он окончательно их сдаст, я пере-шагну через него и уйду. Нет, это не жестокость, не злоба, не бессердечность. Это попытка выжить в железобетонном мире, где правит сильнейший, и не сойти с ума. - … Так вот, - про-должил дядька, - девять лет назад это случилось. Я тогда не хлебнул жизни, в бизнесе был новичком, во всем полагался на друга и компаньона Михаила Рубина. Как показало время – зря. «Да я все сам! От тебя требуются только имя, участие и небольшая сумма». Звучало за-манчиво, повторюсь, что Михаила я хорошо знал, и я согласился. Он совершил ряд нелегаль-ных сделок, пользуясь моим именем. Не глядя, подписываясь, убежденный юридическим об-разованием Михаила, а главное дружбой, я вел себя как последний дурак. Он, конечно, сво-лочь последняя, но и я тоже хорош, глупец. С самого начала я все делал не так. А подсказать, как делать правильно, было некому. – Рогожин на мгновенье запнулся. Следующие слова он произнес совсем тихо. – А затем, он меня просто подставил. Я разругался с бывшим другом и ушел из бизнеса. Но напоследок я умудрился совершить еще одну серьезную ошибку: согла-сившись остаться на бумаге соучредителем, чтобы Михаилу не пришлось переоформлять все учредительные и финансовые документы. Позже его застрелили конкуренты. Киллера не на-шли, канул в неизвестность заказчик. Да, не зря умные люди говорят: «Бизнес на доверии кон-чается большой кровью». - Дядя окинул усталым взглядом стеллажи с книгами, морщины на лбу стали еще глубже. - Генерал Свиредко выручил меня тогда, замяв дело. Думал, это дело прошлое. Как я ошибался. Несколько махинаций с налоговыми органами, черная бухгалтерия, они даже хотят повесить на меня недавнюю смерть Кривина, - дядька швырнул в мою сторону газету. Мне не надо было разворачивать бульварную прессу, я и так знала что там написано. О заказном убийстве крупного предпринимателя твердили все издательства. Дядька? Все может быть…
- «Они» это кто?
- Кто-то из моих конкурентов хочет занять рынок. – Точным ударом кулака по столу, дядька пе-ревернул фарфоровую пепельницу ручной работы. – Наняли профессионалов, те им нарыли жареных фактов из моей биографии. А прикрываются они спец. учреждением по подготовке молодых кадров. Академией. – Из его уст это прозвучало, как ругательство. – Я точно знаю, что у них хранится архив. Там собран компромат на многих влиятельных лиц: предпринимателей, чиновников и депутатов различных уровней «про запас». Здание охраняется по полной – позавидует резиденция президента. Ева, мне нужны эти документы. - Впервые в жизни он уп-рашивал меня. Но не верилось в его ангельскую непорочность. Не верилось и все тут.
- Мне надо попасть в академию? – Продолжила я недосказанную просьбу.
- Ева, видит Бог, как я не хотел вмешивать в это дело тебя. – Дядька вынул из нагрудного кар-мана аккуратно сложенный белоснежный платок и промокнул им покрывшийся испариной лоб. - Я испробовал все возможные варианты… Поверь мне – ты моя последняя хрупкая соломинка утопающего. Без вещественных улик вы меня не поймаете! Вот вам – выкусите! – погрозил кому-то, невидимому разъяренный дядька. – И голословные обвинения – мишура, я растопчу ее с более-менее смышленым адвокатом. Но бумаги – это дамоклов меч, занесенный над моей шеей.
Я не торопилась высказаться, раздумывая. Чувствовалось в каждом его слове, что он безбож-но врет, но спорить не хотелось. Можно идти по пути наименьшего сопротивления: сделать вид, что рада до щенячьего визга исполнить любую просьбу и сбежать оттуда при первой воз-можности. Я могу покинуть опостылевший дом, в котором слишком много призраков из про-шлого бродит по темным коридорам настоящего. Заманчиво.
Можно, конечно, рассмеяться ему в лицо, со словами «разбирайся со своими проблемами без меня», но это не принесет никакой выгоды, кроме кратковременного морального удовлетворе-ния.
- Они снизошли до срока в пять месяцев. В обмен на передышку, я должен согласиться со-трудничать и собрать за предоставленный период компромат на партнеров по бизнесу. Это круговая порука наоборот. В противном случае они грозятся передать документы в соответст-вующие органы. Набор на первый курс проводится в конце августа. Полное название – Акаде-мия Силовых Структур. Серьезное учреждение. В нем готовят молодняк для федеральных служб. У них ограничение по возрасту, но это не проблема, Свиредко выписал новый паспорт. Ты выглядишь моложе своих лет, думаю, прокатит. И еще,– Дядька открыл один из ящиков стола и достал другой шелковый платок, - Помимо возраста, у тебя теперь новые фамилия, возраст и адрес прописки. Нельзя светиться. Моя свобода и жизнь зависят от твоих усилий, Ева…Ты уж постарайся ради меня.
В библиотеке повисла тишина. Тик-так… тикали ходики больших напольных часов.
Я не сводила настороженных глаз с Рогожина. Неужели это он вызывает во мне столько нена-висти и презрения? В сердце шевельнулось что-то вроде сострадания. Все-таки он мой дядя. Единственный живой родственник. Шевельнулось и тут же умерло. Как умирали все добрые чувства, разбиваясь о каменное выражение лица.
- Сколько же мне теперь лет?- Только бы что-нибудь спросить и разрушить повисшую в биб-лиотеке неловкую тишину, я задала безразличный для меня вопрос.
- Пятнадцать.
- Что?! Ты думаешь, я похожа на малолетку? – На мгновенье я отвлеклась и искренне удиви-лась.
- Ева, у меня нет выхода. Я в тупике. – Дядька поднялся со своего кресла. – Моя последняя надежда – это ты.
Вот тебе и пожила, и удивилась.
ГЛАВА 7 «АКАДЕМИЯ»
Академия размещалась в полной глуши, за Лосиноостровским заповедником, окруженная жи-вописным лесным массивом. Доставая практически до макушек деревьев, вокруг возвышалась трехметровая каменная стена с видеонаблюдением, обмотанная клубами колючей проволоки. Подобно крепости, охваченная лесом металлических пик, сверкающих на солнце. Для полноты картины не хватало насаженных на пики голов поверженных варваров. Приемный кабинет располагался отдельно, в двухэтажном кирпичном сооружении, прислонившись одним боком к высокой ограде. Коричневато-глиняного цвета, с круглыми удивленными окошками и темно-синей крышей. Поплутав среди множества совершенно одинаковых бронзовых дверей, я вышла к миловидной кареглазой брюнетке. Она окинула меня удивленным взглядом, настороженная внешним видом, не вполне соответствовавшим пятнадцатилетней девчонке. «Имидж надо менять» - решила я, протягивая брюнетке папку с подшитыми документами. В ответ получила увесистую пачку анкет.
- Это все надлежит заполнению. Не торопитесь и постарайтесь не делать ошибок. Сейчас Вы пройдете по коридору налево и увидите диван и столик. Образцы находятся там же. – Пропи-щала брюнетка, махнув рукой в сторону двери.
Заполнив громоздкую рукопись чужой жизни шариковой ручкой, я раскланялась и вышла.
На стоянке скучал Остап, преобразившись на время в таксиста. Хмурый, в непривычно затра-пезном костюмчике фасона «едва свожу концы с концами», он отслеживал каждый мой шаг.
Изложение по русскому языку, историю России, математику, физику и английский я сдала. Подозреваю, что с протекции Свиредко. Тридцатого августа меня пригласили к декану академии. Сам Неподражаемый Виктор Степанович. Так с придыханием и с заглавной буквы все: от старенькой уборщицы с линялой шваброй до накаченного охранника при входе, произносили заветное имя.
Я ощущала себя Эли, идущей к великому и ужасному Гудвину. Вот бы он дал мне мозги, а дя-дюшке - сердце…
Охрана долго и тщательно проверяла документы, сверяя фото с оригиналом.
- Скажите, я не пройду мимо Академии. Как она хоть выглядит?
Охранник добродушно рассмеялся и пояснил:
- Да оно там одно такое здание. Масштабное. Старинное. Загляденье. Когда-то это была усадьба, в перестройку использовалась как санаторий, в дальнейшем было переделано под Академию.
Разговорчивый дядечка выписал одноразовый пропуск. Ворота бесшумно отъехали в сторону, открывая вид на территорию, утопавшую в зелени и походившую скорее на ботанический сад, чем на специализированное учебное заведение.
Клены выстроились в строгие линии по обеим сторонам мощеной дороги, образуя живой коридор. Через пару метров дорожка расширилась, окружая овальную клумбу с желтыми тюльпанами. Я остановилась на мгновение, чтобы дотронуться до золотой чашечки с махровыми лепестками. На счастье.
За клумбой я наткнулась на заросший травой старый фонтан. Он давно уже не вызывал вос-хищения, опустошенный и позабытый, фонтан тихо доживал свои последние весны. По по-верхности позеленевшей воды плавали крупные остролистые кувшинки и кудрявые водоросли. Струи уже не били весело вверх, наполняя каплями воздух, а едва журчали, почти не нарушая зеленой глади фонтана. Каменная скульптура, украшавшая его когда-то, тоже пострадала от времени, изъеденная ветрами и частыми ливнями, потемневшая от облепившего ее ила.
За верхушками кленов возвышалось большое здание в три этажа. Четкие прямые линий, ка-менные стены мягкого светло-серого цвета, украшенные лепными узорами, маленькие окна, арочные дверные проемы, легкий налет старости, как в средневековье. Это красивое высокое здание, со стенами из крупных камней, походило на замок феодала. Две полукруглые башни по бокам строения подчеркивали сходство. Рядом, построенные гораздо позднее, две призе-мистые хозяйственные постройки из мелкого красного кирпича.
По дороге я обошла искусственно вырытое озерцо и вышла к главному входу, украшенному тонкими летящими силуэтами белых колонн. Все звуки растворялись в тишине наступающей осени. Сонное царство. Прелестный уголок. Я неторопливо приблизилась к главному зданию, радуясь прохладе, растекающейся по земле, уставшей от горячего зноя, легкому ветерку, иг-рающему в изогнутых кронах деревьев, чьи изумрудные силуэты постепенно растворятся в желто-багровых тонах…
У главного входа выстроились охранники. И они не нарушали умиротворенного оцепенения умирающего лета, покуда один из них не шагнул ко мне, стирая басом сонную тишину.
- Предъявите пропуск и паспорт, пожалуйста. – Огромная лапища на лету выхватила докумен-ты, - Следуйте за мной.
Просторный пустой холл гулко гремел под нашими шагами. Подойдя к дверцам лифта, прово-жатый приложил к экрану на табло овальную карточку с магнитным кодом. Панели бесшумно растворились. Огромная кабина лифта преспокойно могла вместить в свои недра еще человек двадцать. Длинный прямой как стрела коридор третьего этажа освещали массивные лампы. Свет отражался от гладкой поверхности пола, казалось, он льется отовсюду.
Приемная декана несколько аскетична. Темно-бежевый колор. Минимум мебели и никакой кричащей роскоши, душащей позолоченными красками.
Секретарь, миловидная пожилая женщина с умным взглядом и высокой прической, приветливо кивнула головой.
- Здравствуйте, Ева. Виктор Степанович примет вас через несколько минут. Будьте добры, присядьте, пожалуйста.
Я приземлилась на блестящий коричневый диван.
Школа снаружи и изнутри поражала монументальностью. Гармоничной, хоть и несколько тя-желоватой красотой. Хотелось обойти все здание, исследовать и открывать запертые двери.
Кабинет декана был огромен, гладок, изыскан. А местами так даже сдержанно-угрожающ и мрачен. Преимущественно темные тона придавали ему сходство с ритуальной конторой. Еще более угрюмый вид оказался у самого хозяина. Виктор Степанович пробуравил меня насквозь усталым взглядом и махнул рукой на стул. Обитый черным бархатом.
- Присядьте, Ева. Так... Лисицына Ева Егоровна. Я изучил Ваши документы, весьма внуши-тельно. Хотелось бы услышать, зачем Вам нужна академия? Существует множество заведе-ний, предлагающих более престижное и обеспеченное будущее…
Наверно, от меня требовалось сочинение на тему «Служу Отечеству» или что-то вроде того. Ну, ежели хотите, Виктор Степанович, я Вам зачитаю.
- Это было, наисокровеннейшее желание, которое мне всегда хотелось исполнить! И как за-мечательно, что я могу притворить его в жизнь с помощью Академии. Все для родины! В об-щем, это была мечта детства! И шла я к этой мечте целых 15 лет, сколько живу. – Я хотела было прослезиться, но решила, что это будет уже слишком. - Ну, и я неплохо подготовилась для поступления за эти годы.
- Вы собираетесь положить всю жизнь на служение Родине, а здесь по-другому нельзя, потому что Вам так хочется? Мечта детства? Я правильно понял? – Декан тяжело вздохнул и скепти-ческим взглядом окинул мою тоненькую фигурку. На этот раз я постаралась придать своему облику максимальное сходство с подростком пятнадцати лет. Мешковатый спортивный кос-тюм, бледное лицо без грамма косметики, глаза широко распахнуты. Две тоненьких косички завершают образ.
– Ну, а если серьезно для поступления в нашу академию одной романтики маловато будет... Требуется еще как минимум сила, выносливость и, конечно же, неплохая образованность в самых различных сферах. Обучение здесь весьма трудоемкий процесс.
На что это он намекает? Да я занималась боевыми искусствами с десяти лет.
Я подавила глухое раздражение и несколько резко бросила:
- Повторяю в который раз: я морально и физически отвечаю всем Вашим нормативам. Моя серьезная подготовка с раннего детства позволит выдержать напряженнейший темп обучения.
- О, да! Я вижу. – Грубо перебил меня мужчина. Мне стало его жаль. Сколько же подросткового бреда ему приходится выслушать за летние месяцы от поступающих.
- Теперь я должен немного рассказать о месте, где Вам предстоит в случае поступления учиться. Академия представляет собой пансионат. Учебный план рассчитан на пять лет. Здесь живут постоянно и под строгим контролем преподавателей. Каникулы у нас два раза в год: но-вогодние и летние, продолжительностью в две с половиной недели, Вы можете провести их дома. В остальное время покидать здание без разрешения строго запрещено, да и не возмож-но. В академии крайне мало девушек, заниматься предстоит в смешанной группе. Программа насыщенна и разнообразна. На втором этаже работает психолог, можно обращаться в любое время. Если Вам по какой-то причине придется покинуть академию, мы поможем перевестись в любое учебное заведение на выбор. Испытательный срок длится месяц. – Виктор Степано-вич постучал серебряной ручкой по гладкой поверхности мраморного стола. - Сегодня вы пройдете медкомиссию. Вас проводят в медицинское крыло здания. Желаю удачи!
«Желаю удачи»… обладай я хоть крохой искомого дара, не стояла бы сейчас пред Вашими усталыми очами, Виктор Степанович.
Я незаметно вздохнула.
ГЛАВА 8 «НЕЗНАКОМЕЦ»
Невысокая пухленькая барышня около тридцати лет ловко орудовала колбочками, иголками и стеклянными баночками, собирая драгоценные капли крови. На стол взгромоздился металли-ческий чемоданчик. Из его недр на белый свет появились смутно знакомые, по нечастым по-ходам в клинику, инструменты. Поколдовав над своими приборами, вторая медсестра прове-рила слух, зрение, рефлексы, послушала сердце, измерила давление. Третья, самая старшая из медработников, внимательно изучала мою «липовую» медицинскую книжку. Из белоснеж-ной палаты, я вышла, слегка покачиваясь от сумасшедшего энтузиазма врачей.
Охранник, сопровождающий меня по всем этажам академии, отмалчивался и вежливо улы-бался, показывая тридцать два белоснежных зуба
- Да-да. – Бритая голова чуть клонилась на бок и вновь возвращалась в первоначальное со-стояние. Мои вопросы отскакивали от невозмутимого лица, как мячики для пинг-понга от ра-кетки противника.
Из отделения больницы я просто сбежала от паренька, пройдя через другую дверь в конце ко-ридора. Бедняга, долго топтался у главного входа в больничный блок, в ожидании болтливой рыжей девчонки со смешными косичками.
Я надеялась наткнуться на что-нибудь интересное. А нашла, как это обычно бывает, одни не-приятности.
Длинный стерильненький коридор. Двери, двери, двери… И ни души… Вначале я медленно кралась, воровато оглядываясь по сторонам, но со временем осмелела. Осторожность смени-лась прогулочным шагом, и вот я уже бреду как в музее, разглядывая двери, точно экспонаты выставки.
На темно-красной двери красуется бронзовая табличка «Библиотека. Учебные пособия». Я подергала ручку. Заперто. Вторая полупрозрачная дверь ведет в бассейн. Прислонившись но-сом к мутному стеклу, я с трудом разглядела квадратные контуры. Воды в бассейне не было, на дне белела плитка, выложенная мозаикой. Запертой оказалась и третья, и четвертая двери. Я устало вздохнула и с ненавистью уставилась на табличку с черными буквами «Комната для практических занятий».
- Проклятье… - прошипела я. - Все заперто. К черту, вернусь обратно.
- Вам помочь?
Я резко развернулась, и почти налетела на Него.
Вначале я увидела глаза. Большие и серые, они смотрели на меня с интересом, как на не-обычный экземпляр. Светлые, серебряные, невозмутимые. В них отражались блики настенных ламп, искорки металла и еще что-то неуловимое, резкое. Незнакомец усмехнулся, как мне показалось – чуть высокомерно. Черный ежик волос, высокий лоб с тонкой поперечной морщинкой, резкий тяжелый подбородок, неправильной формы, сломанный не единожды нос и небрежный чуть по-дамски капризный изгиб губ. По отдельности черты лица смотрелись непривлекательно, но вместе составляли завораживающее зрелище. Должно быть, он знал, как ему идет эта невозможная улыбка. Знал и продолжал улыбаться.
Растерянная, я расплылась в ответной улыбке.
- Здесь нужны ключики. Вот эти.
На протянутой ладони незнакомца уютно устроилась большая связка ключей.
Замок мелодично щелкнул, и дверь бесшумно отварилась, впуская нас внутрь. Огромный вы-тянутый зал разделялся на две половины. Стены меньшей половинки полностью занимал большой металлический стеллаж с толстыми непробиваемыми стеклами. Чего там только не было. Произвольные и стандартные малокалиберные винтовки и пистолеты, пневматические ружья, револьверы центрального боя. Холодное оружие держалось особняком – его роль ог-раничивалась украшением интерьера. Важный пулемет – муляж, но необычайно правдоподобный, развалился тремя ногами прямо на паркете. Вторая половина комнаты убегала вдаль подобно платформе вокзала. На ней размещались дорожки, стационарные и подвижные мишени. Около двадцати метров вдаль. Я присвистнула.
Пружинистым мягким шагом, молодой человек вошел следом.
- Впечатляет? Я не видел Вас раньше. Как Вы здесь оказались? Шпионили?
- Нет. Я заблудилась. Случайно.
- А-а, так это Вас Олег разыскивает по всем этажам?
Должно быть, Олег – это тот самый охранник. Похоже, что новости распространяются по вет-вистым коридорам здания со скоростью звука. Или света.
- Так Вы…
- Новая ученица.
- Ученица? Умение ориентироваться на местности Вы уже продемонстрировали, заблудив-шись в прямом коридоре. А в цель попасть сможете? Симпатичная внешность не поможет Вам поступить в академию, а вот хорошая техника стрельбы… - молодой человек искоса взглянул на меня и плотоядно улыбнулся, вложив в протянутую руку револьвер.
Я обхватила холодную рукоять пальцами.
- Вы из охраны?
- Да. Мне бы нужно выпроводить Вас, но будет жалко лишить себя небольшого развлечения…
Наглец. Симпатичный сероглазый наглец.
- Что Вы знаете о револьвере? – Поинтересовался он.
- Неплохой карманный вариант для защиты… - я взвесила его на руке, - не совсем маленький, но, тем не менее, его удобно носить с собой. Прародитель данного образца револьвера раз-работан Самуэлем Кольтом в 1835 году и получил название «револьвер Патерсон». Как бое-вой револьвер доведен до совершенства Веблеем. В качестве боевого орудия участвовал в войнах… Используется в милиции и многих ведомостях. - Я перевела дух и взглянула на лю-бопытствующего незнакомца, стремясь заметить произведенный эффект.
- Имея при себе револьвер, мало кто умеет из него стрелять. Стрельба, чтобы быть удачной, требует определенного навыка, приобретаемого путем долгой практики. Она должна стано-виться интуитивной. Еще меньше число людей сможет попасть в цель на ходу и в падении, “на звук”, по разбегающимся в разных направлениях мишеням, из движущегося авто. Лишь револьвер, принадлежащий профессионалу, становится опасным и надежным оружием. – Продолжая говорить, незнакомец достал патроны, отточенным движением зарядил пистолет и протянул мне. Наши взгляды встретились. Теплота исчезла. Во взгляде царил лед.
Я выхватила оружие, резким движением надев наушники, лежавшие на столике. Встав в бое-вую позицию, повернулась к цели лицом. Правую руку выдвинула вперед, а левую прислонила к бедру. Сделала глубокий вздох, заполняя легкие воздухом. Прицелилась в нижний край центра мишени, спустила курок, одновременно напрягая мускулы плеча и руки. Чуть прищурившись, выстрелила еще восемь раз. Стараясь в самый кратчайший срок всадить пули в черно-белую мишень.
Рука сжимает пистолет, а в черных глазах - металл. Мне нет равных. В полной тишине, бью-щей по ушам сильнее грохота выстрелов, я вернула разряженный пистолет. Развернулась и вышла, не оглянувшись. Я попала все девять раз. В точку. Как всегда. Это становилось скучно.
У лифта меня поджидал охранник-Олег. В его взгляде сквозило недовольство и немой укор.
Феликс растеряно остановился в дверях, глядя вслед уходившей девушке. Он хотел окликнуть ее, но передумал.
- Будем считать, что ты прошла проверку, Ева.
ГЛАВА 9 «ОБМЕН»
Российская Академия спецслужб приглашает ВАС на контрразведывательный факультет. За-нятия начнутся 5 сентября. Принятие устава 10 сентября. С собой требуется привезти доку-менты, перечень прилагается ниже.
Ученый совет. В составе:
Виктор Степанович Козубов – подполковник, доктор юридических наук, Президент Гильдии российских адвокатов, декан академии;
Феликс Викторович Браун – кандидат экономических наук, проректор академии спецслужб;
Василиса Михайловна Дорубова - доктор наук, доцент, секретарь академии, заведующая ка-федрой уголовного права и иностранных языков.
Я принята. Радости, покопавшись в душе, не ощутила. Равнодушно пожала плечами. Ну, поси-дел бы Рогожин за свои махинации в тюрьме. Так без него мир не обеднеет. Миру вообще по-сути плевать на серых людишек, таскающих за собой, как чемодан, такую же серую изгажен-ную душу.
Душно как в комнате. Звенящая тишина спящего на рассвете дома гнетет. Присев на край кро-вати, оглядела свой маленький мирок. Крохотный балкон, представляющий великолепный вид на парк и соседние особняки. Спортивные снаряды: гантели, кожаный мяч, деревянные палки, пневматический пистолет. Деревянная кровать. Я даже помню, в каких местах она скрипит сухими сосновыми досками. Над кроватью – большое зеркало в округлой раме. Вот в нем отразились грустные черные глаза, нахмуренные тонкие брови и сжатые бескровные губы. Рабочий стол с крученой металлической лампой и стареньким ноутбуком. Книжная полка в углу. Засохшие полевые цветы в хрустальной вазе. Быть может, еще придут ко мне щемящие воспоминания детства, но не сейчас, не сегодня.
- Ева. - Тина чуть слышно постучала костяшками руки по приоткрытой двери. – Хозяин зовет к себе.
- Последнее напутствие перед отъездом, - Я вымученно улыбнулась женщине.
- Ты поаккуратнее с ним… он все еще не в духе… - Тина стояла в дверях, ссутулившись и те-ребила в руках край фартука.
- Чует мое сердце, теперь он будет совсем ласковым.
В ожидании, пока я усядусь в одно из кожаных кресел, Рогожин встал у окна, скрестив на груди руки.
- Ев, подозреваю, что при малейшей возможности ты предашь меня и скроешься, не смотря на все, что я для тебя сделал. А это идет вразрез с моими планами…
Я, потрясенная, уставилась на него, не веря собственным ушам. Что он для меня создал? Мою темницу? Ограниченную жесткими правилами жизнь, полностью подчиненную его капризам?
- И поэтому как твой опекун, я предпринял некоторые шаги, обезопасившие меня от необду-манных поступков, свойственных юности.
- И да какого же возраста ты собираешься меня опекать? – Бог знает, каких трудов мне стоило сдержаться от резких слов, готовых выплеснуться наружу.
- Снова твоя дрянная привычка перебивать меня! - Рогожин недовольно нахмурился. - Когда пойму, что ты сама способна отвечать за свои поступки и зарабатывать себе на жизнь. А пока я несу моральную и финансовую ответственность за тебя … - Он вновь оседлал своего люби-мого конька: «как я спас тебя от детского дома». Я вздохнула с отчаяньем, по-видимому, мне вновь придется выслушать набившую оскомину речь. Предпочитаю конструктивные беседы запредельному бреду. Но неожиданно разговор вошел в иное русло.
- … Так вот, о чем это я? Прежде всего, чтобы не показаться голословным, хочу тебе что-то показать. – Он вернулся через несколько минут, следом за ним вошел Остап, остановившись в дверях. В руках дядька нес пухлую коричневую книжицу. Или ежедневник. Потертость мягкой кожи и выцветшие узоры на обложке выдавали почтенный возраст. Дядька небрежно метнул книгу мне. Скользнув через весь стол, ежедневник уткнулся в ладони. Я не сразу решилась коснуться его, кончиками пальцев погладила старую кожу. От синих фиалок, украшавших ко-гда-то обложку, веяло грустью и увяданием. Сбоку книга закрывалась на крепкий замочек. Под кончиками пальцев приятная шершавость выделанной замши, я надавила сильнее, оставила след ногтями … и обернулась на дядюшку.
- Что это? – Я в задумчивости попыталась приоткрыть фолиант, согревающийся в моих руках.
- Не старайся, здесь нужен ключ. Это, – дядька довольно откинулся на спинку кресла, – днев-ник твоей матери. С двадцати лет и до самой смерти. Довольно сентиментальный, скучнова-тый стиль. Но тебе, я думаю, должен понравиться. Если, конечно, попадет в твои руки. Днев-ник в обмен на компромат. – В его устах это прозвучало жестко, даже жестоко. Как бескомпро-миссный приговор.
- Не выполнение моих условий ведет к немедленному уничтожению книжонки. – С этими сло-вами дядька кивнул на пылающий камин.
Мне стало нечем дышать, словно весь воздух покинул помещение и безликий вакуум сконцен-трировался вокруг невидимым облаком. Мамин дневник! Последняя попытка узнать хоть что-нибудь о погибших родителях. Что-нибудь помимо призрачных и неясных детских воспомина-ний…
Задумавшись, я совсем забыла об Остапе, истуканом застывшем за спиной. Резко сделав шаг вперед, телохранитель вырвал дневник из моих вспотевших ладоней. Еще секунду назад я держала книгу в руках, и вот теперь – пустота.
- Но ведь это по праву принадлежит мне… - я запнулась и замолчала, осознав всю тщетность дальнейшего разговора. Мне привиделся, охваченный пламенем дневник. Если я не достану компромат, дядька спалит его как ненужный мусор.
Он вновь меня переиграл.
ГЛАВА 10 «ФЕЛИКС»
В спортивном зале полукругом выстроились подростки. Смущенные, равнодушные, хмурые и любопытные… Переступая спортивными кроссовками по гладкому полу, разговаривая в пол голоса, одергивая себя и старательно вслушиваясь в речь декана, с тем чтобы вновь потерять нить скучной лекции, мальчики и девочки даже не подозревали – что их ждет дальше. Я – зна-ла. Мне довелось пройти эту школу выживания, ожидающую их. И могла описать ее одним словом – труд. Ежедневный, выматывающий, болезненный.
Вытянутые узкие окна закрывала решетка. Не зал, а тюрьма. Но тут наши дороги расходятся, я не желаю попадать из одной темницы в другую.
Ученики украдкой оглядывались друг на друга, изучая сокурсников. Мне нужно ничем не отли-чаться от этих юных, непоседливых ребят. Я уже познакомилась с невысокой, курносой девоч-кой Диной, юркой как скользкий ужик. Смуглой крепко-сбитой Викой, смотрящей на мир серь-езными карими глазами, вызывающими доверие. Отличницей Таней и занудой Лерой или Ле-ной… Рафинированной милашкой Сонечкой с напряженным, скованным тревогой лицом. Бедняжка явно не туда попала… еще раз обведя глазами зал, я остановила взгляд на декане.
Виктор Степанович выступал с пафосной чрезмерно длинной лекцией, тянущейся уже около часа: «… новое поколение; служба своей стране; давняя история нашего подразделения; со-действие проведению наиболее важных перспективных исследований и разработок в области обеспечения обороны, безопасности и правопорядка; взаимодействие по вопросам обеспечения безопасности РФ с органами государственной власти и т. д. и т. п.». Спустя пятьдесят минут Виктор Степанович принялся повторяться, особо налегая на то, что "от вас уже в недалеком будущем зависит безопасность всей страны".
Следом была проведена церемония приведения первокурсников к присяге, включая ритуал Клятвы на верность Отечеству. Я выпалила бессмысленные слова и поспешила обратно, смешаться с толпой.
- … А теперь пару слов о предстоящей работе скажет ваш наставник и непосредственный ру-ководитель Феликс Браун. Прошу. – Виктор Степанович устало махнул рукой, снял очки, про-тер их и подслеповато поморщился.
Я стояла в первом ряду и хорошо видела, кто чеканно картинным шагом прошелся мимо пер-вокурсников, остановившись напротив. Незнакомец с красивыми серыми глазками.
Глядя поверх наших голов, господин Браун громко и четко произнес: « Вам выпала честь прой-ти серьезное обучение в академии. И пусть мы не центральная академия ФСБ, а лишь «млад-шая сестра», но все-таки вы каждым поступком, каждой минутой своей жизни должны дока-зать, что были достойны здесь учиться. Служба родной стране – не профессия, а жизнь. По-думайте еще раз сегодня, прямо сейчас. Обучение начнется немедленно, и я не обещаю вам легкой учебы. Здесь требуется строжайшая дисциплина в духе «упал-отжался», где нет места лени. Я заставляю выкладываться на каждом занятии. А их будет много. Правовая, крими-нальная и экстремальная психология; владение оружием и подручными средствами; взрывча-тые вещества и взрывные устройства; топография; специальная подготовка; экстремальное вождение. Вот неполный перечень вашего пути, начинающегося с бесконечных и изнуритель-ных тренировок, изучения всего и вся. Но те, кто избрал нелегкую службу, должны быть готовы к этому. Привыкайте, теперь так будет ежедневно. Академия готовит специалистов по про-граммам дополнительного профессионального образования. Из нее выходят
неплохие специалисты в области безопасности. А приступим мы к занятиям прямо сейчас».
Декан покинул спортивный зал. Несколько ребят по команде Феликса вынесли из подсобного помещения маты защитного цвета.
Браун окинул строй взглядом, прищурив большие серые глаза.
- Задавайте вопросы.
Парень в первом ряду выкрикнул:
- Как к Вам обращаться?
- Можно просто Феликс.
- На втором курсе учатся только тридцать человек, значит, двадцать человек отсеются?
- Мы не ставим ограничительные рамки, но как показывает статистика, обычно уходят чуть меньше половины. Обучение здесь - тяжелый труд.
- Почему нам нельзя пользоваться телефонами? – Спросил симпатичный смуглый паренек, атлетической наружности.
- Помните, что вы подписывали документ неразглашения. Это серьезное учреждение, можно попасть в крупные неприятности. Да и к тому же здесь глушат все телефонные линии, кроме служебной. – Не переставая говорить, Феликс шагнул к зеленым матам, уложенным на поли-рованный кроссовками пол. - Если вопросов больше нет, приступим к разминке. Проведем по-казательное выступление. Желающие подходят ко мне и пытаются любым приемом борьбы повалить меня на мат. Я объясняю ошибки, и мы вместе делаем выводы. Пожалуйста, прошу самых смелых. Мне надо оценить вашу физическую подготовку. Боюсь, что с каждым годом она все хуже.
Первым вышел высокий и широкоплечий парень. Самоуверенное выражение лица. Штангист. Такой не привык проигрывать и поэтому сделал большую ошибку, не изучив силы противника. Остальные ученики замерли, внимательно наблюдая за развитием событий и отмечая важные детали. Подбадривающая и почти отеческая улыбка Феликса довершила дело. Среднего роста и не столько мускулистый, сколько жилистый, Браун не производил впечатление силача. Но я знала цену слишком накаченным быкам, не умеющим обращаться с собственным телом, концентрировать силу в одном ударе и, одновременно, быть выносливыми в долгом поединке. Простая качка, популярная в наши дни, дает силу, но не дает координации, а главное, быстроту реакции.
Парень шагнул к учителю. Не ожидая молниеносной атаки-броска рукой в челюсть и одновре-менной подсечки, ученик оказался на полу. Удар совершен без промедления и вступительной части.
- Первая ошибка: я не предупреждаю, когда буду бить. Оказавшись в радиусе моего удара, будьте готовы отражать нападение. Всегда. Следующий.
Смущенно потирая челюсть, пристыженный парень уступил место на ринге следующему.
Боксер. Невысокий, мускулистый и поджарый, он полукругом обошел Феликса, выискивая слабые места. Тот даже не обернулся. Словно в замедленной съемке, я наблюдала, как кулак паренька едва не достал учителя, но был резко вывернут, а сам незадачливый борец перекинут через плечо. Прямо на мат.
- Вторая ошибка: мне не обязательно видеть противника, что бы его свалить. Я слышу ваш то-пот и чувствую рассекающийся под движением руки воздух. – Феликс поморщился, - И по-меньше зрелищности, умыкненной из боевиков. Не играйте мышцами. Бейте на поражение.
Попытки учеников противостоять Брауну тщетны. Каким-то необычайным чутьем, он предви-дел их приемы.
- Может кто-нибудь из девушек желает попробовать? У нас нет разделения по полу, и, должен предупредить, снисходительности тоже нет.- Его взгляд остановился на мне. Я восприняла это как вызов и не отвела глаз.
- Позвольте и мне попытаться.
Широким жестом руки он пригласил меня на импровизированный ринг.
Сердце замерло на мгновение и возобновило бег, кровь вскипела, как перед опасностью. Но я не боялась. Я с детства ничего не боялась. Даже умереть. Все во мне, что было когда-то доро-го, рассыпалось в прах. И страха не стало. Он просто перестал существовать, теряя смысл.
Я остановилась перед учителем, но в не досягаемости удара. Что бы дотронуться до меня, ему пришлось бы двинуться с места. Я не торопилась, время играло на меня – упасть всегда успею.
Я слегка напрягла мышцы. Феликс даже не шелохнулся. Тогда я расслабилась и провела иную тактику. Шаг в сторону, на том же недосягаемом расстоянии. Сделать вид, что вот-вот сдви-нусь с места, качнувшись вперед корпусом, и вернуться в исходное положение. Легкое, едва заметное ответное напряжение тела противника, не ускользнуло от моего взгляда. Маты ле-жали перед ним и позади. С быстротой, на которую только была способна, я скользнула по гладкому полу в промежутках между матами и выросла перед ним. Он оказался готов к моему удару руки, но резко присев, я лягнула его в коленку. Браун повалил меня на мат, уронив на пружинистую поверхность и вывернув руку. Я попыталась изогнуться, но каменные тиски сжа-лись еще сильнее. Лишь когда он отпустил меня, я смогла повернуться и сесть, а затем и встать. Сам Феликс легко поднялся с мата, грациозным движением большой кошки. По залу прокатился тихий гул одобрения. Мне все-таки удалось пробить маленькую брешь в крепкой защите преподавателя.
- Третья ошибка: нельзя недооценивать женский пол.
Феликс обворожительно улыбнулся. Не поворачиваясь в мою сторону, уже тише добавил: «Женскому коварству нет предела…».
А у него есть чувство юмора, - отметила я про себя.
Разминка продолжалась.
ГЛАВА 11 «БЕГ В ПОТЕМКАХ»
На полках в металлических ячейках хранились одежда, обувь, спортивный инвентарь – все, что необходимо для проживания в казарме. Охранник приблизился к третьему стеллажу, вскрыл ячейку и достал приготовленный заранее пакет с вещами. Я обняла обеими руками
пузатый пакет, напрасно пытаясь перехватить его удобнее, двинулась к двери. Охранник мол-ча шагал впереди, даже не пытаясь помочь. «Да, джентльменством здесь и не пахнет», - я тя-жело вздохнула.
Женская казарма располагалась в одной из больших полукруглых башен, гигантскими цилинд-рическими фигурами прилепленными по бокам здания. Я остановилась у цели, крепко прижи-мая к груди пакет. У кованой стальной двери, ведущей в казарму, охранник оставил меня одну. Спальня первокурсников оказалась единственной на этаже, остальные ютились ниже, рядом находились душевая и раздевалка. Вниз и вверх змейкой убегала металлическая винтовая лестница с ажурными перилами, украшенная декоративными элементами и живыми растениями в больших вазах. Темные обои зеленого цвета в тонкую бирюзовую полоску создавали иллюзию ограниченного пространства. А решетки и толстые двери создавали не иллюзию, а реальность – это темница, выбраться из которой будет не так-то просто. Серебристо-изумрудной змейкой коридор обвивал внутренности башни. В них царила приятная прохлада. С улицы виднелись овальные, расположенные на вершинах башен смотровые площадки. Но лестница, сделав несколько витков, оборвалась у очередной спальни. Вход на смотровую площадку располагается в другом месте.
Деревянные кровати выстроились в две шеренги по обеим сторонам песочных стен. Моя койка размещалась ближе к стене 11 номером. Окон не было. То, что я сначала приняла за окно, оказалось плазменным экраном большого размера, с погасшей поверхностью, отсвечивающей черными бликами.
В пять утра экран заработал. После веселенькой мелодии, громкий голос объявил, что нам следует умыться, одеться и прибыть на первый этаж в большой спортивный зал. Довольно вя-ло я подняла себя с кровати, застелила и поплелась с остальными девчонками в душевую. Просыпаться под упругими струями воды, перебирая босыми ногами по плетеному соломен-ному коврику. Я еще несколько раз зевнула и… окончательно проснулась. Вытерла махровым белым полотенцем капельки воды с кожи, вышла из душа.
Впереди маячили неясные перспективы, осложняющие мне жизнь. Так, что у нас по пунктам: определить местонахождение документов, выкрасть их и незамедлительно покинуть здание. Именно так, просто, быстро и по возможности не наследив.
Одевая лягушачьего цвета костюм, я невольно обратила внимание на свое отражение в зер-кале. «Нет, так не пойдет! – Вскинув рыжую голову, укоризненно покачала ею и даже выдавила усмешку. Отражение скопировало мой жест. - Слишком серьезные глаза. Ты не забыла, девочка, тебе пятнадцать, возраст, когда вся жизнь впереди и нельзя, просто невозможно оставаться серьезной дольше пяти минут. Пятнадцать лет… не детский ум и буря чувств, первая любовь - первая ненависть, жестокость, а наперекор ей - высочайшая чистота души, взлёты и падения, такое искреннее всепоглощающее счастье и смешное горе».
- Эх, - глубокий вздох вырвался из груди, - что ж мои пятнадцать лет канули в убийственном равнодушии времени.
Проходя по узкому коридору к выходу, я впервые столкнулась со старшекурсницами. Высокая, коротко стриженая девица необыкновенно похожа на страуса. Она спускалась вниз по лестни-це впереди своей группы. Позади нее маячили две или три головы. Синие курточки подсказали мне, что это четвертый курс. Обогнув меня, словно невоодушевленный предмет, они продолжили путь. Я уже знала, что общение между курсами строжайше запрещено и карается немедленным отчислением. Проклятая осторожность во всем. В том числе и в хранении особо секретных документов. Я в этом просто уверена.
День пролетел незаметно. Без сил повалившись на кровать, я почти сразу провалилась в сон. Изматывающие занятия. А сколько еще таких предстоит пройти впереди.
Стреляла я лучше всех в группе. С близкого – далекого расстояния, на скорость, в малейшую мишень, по движущейся цели. Это мой конек. Поднимать устрашающего вида гантели, отжи-маться и бегать на скорость, учить бесконечные конспекты получалось хуже.
Тихий шепот соседки справа вывел меня из блаженного забытья.
- Ева, молодец! Классно дерешься. - Вика с любопытством выглядывала из-под одеяла. – Только с виду кажешься хрупкой статуэткой.
- Видела когда-нибудь медуз в прибрежных волнах океана? – Вика удивленно покачала голо-вой. – Почти прозрачный комок щупалец. Красиво танцует. Кажется, дотронешься – сломаешь. А несет в себе угрозу для жизни. Ты что-нибудь знаешь о нашем наставнике? – Без перехода продолжила я.
- О Феликсе? Ну, помимо того, что он миленький…
Я вздохнула. Такие сведения и мне были хорошо известны. Миленький. Даже красивый. И не-много странный. Глаза цвета вытертого асфальта, а в них желтые искорки - словно мысли плавают. Хмурится часто, но иногда взгляд немного теплеет, оттаивает. Например, когда ви-дит удачный боевой прием. Профиль резкий, как на старинной монете. Черные волосы чуть торчат. Хочется провести по ним рукой, пригладить. Одним словом – симпатичный.
- Браун часто отсутствует по делам, продолжительностью от нескольких недель, до пары ме-сяцев. Посещает занятия учеников, в основном ведет первокурсников, но и за старшими ребя-тами присматривает по мере возможности. Замещает заболевших преподавателей, принимает зачеты. И в том же духе.
Я поразилась осведомленности девушки. Все в ее словах настораживало.
- Вик, а откуда ты знаешь про учителей?
Глаза под одеялом на время исчезли, прошелестел вздох.
- У меня брат здесь учился. Только не говори никому. Сама знаешь – неразглашение.
Я решила вернуть разговор в нужное мне русло.
- А директор? Серьезный такой мужчина, похожий на средневекового злодея-графа.
- Виктор Степанович? Сидит себе весь день у себя в кабинете и бумажки перекладывает из стопки в стопку. Скучный тип, и сказать про него особо нечего. Честно говоря, я и видела его всего два раза: при поступлении и в актовом зале, на торжественном выступлении, когда он речь толкал. Надо сказать довольно нудную.
Меня осенило: «Кабинет декана! Ну, конечно. Документы находятся там, где они постоянно в его поле зрения. Завтра подумаю, как пробраться в кабинет», – я мысленно поставила рядом со своими раздумьями жирную галочку и провалилась в сон.
Лекционный курс читала Лидия Викторовна. Опоздав на первое занятие, я хотела тихо про-скользнуть в зал, но была замечена внимательным взглядом.
- Ева позволяет себе опаздывать, пренебрегая тем самым моим стремлением вложить в ее светлую голову немного знаний… - Я поспешила сесть, устремив на Лидию Викторовну, пол-ные искреннего раскаяния глаза. Обманувшись моим невинным взглядом, она продолжила лекцию, - На чем я остановилась? Ах, да. Я перечисляла факторы риска в условиях автоном-ного существования. К ним относятся: болезни, стихийные бедствия, голод, жара, жажда, хо-лод, страх и другие. Поговорим о них позже. На сегодняшнем задании мы обсудим выживание в условиях сильного холода. Люди замерзают в тундре, не сумев построить укрытие из снега, погибают от голода в лесу, имея все возможности выжить. Сильный шквальный ветер, дождь, снег могут во много раз сократить предел выживания…
Противореча теме лекции, женщина замораживала взглядом голубых глаз, надменно взирая на подростков. Высокая и худая, с темно-каштановой шапочкой пышных волос, в длинном бе-жевом платье, с вершины кафедры она смотрелась монументом осуждению и скорби. Причес-ка Лидии Викторовны казалось, окаменела навеки в форме орлиного гнезда. Но голос – мягкий и обволакивающий, навевал сон. Приятный, музыкальный он совершенно не подходил недовольному выражению лица. В середине лекции у меня медленно закрылись глаза.
Силовые упражнения и стрельбу по мишеням контролировал тренер Сергей Александрович. Коренастый и широкоплечий, с благородной сединой в волосах, но все еще в отличной форме, которой могли бы позавидовать и молодые. Он нещадно гонял учеников. Вслед им, взмокшим от длительного бега, неслись удивительно красочные и разнообразные ругательства, самое нежное из которых: «поднимите выше колени, ослиные головы!».
К физподготовке прибавились уроки военного дела, высшей математики и длиннющие лекции по психологии НЛП. Сухонький старичок, помахивая указкой, в течение двух часов необыкновенно нудно рассказывал о стратегии и тактике Александра Македонского. В спортивном зале вместо удобного и толстого каната мы, обдирая ладони, лазили по какой-то скользкой и тонкой веревке, карабкались по отвесной стене с малюсенькими выступами для рук и ног, отжимались до упора при малейшей ошибке, отрабатывали приемы. От тригонометрических функций и графиков рябило в глазах.
Вечером я уснула, едва коснувшись матраса. Спала совершенно без сновидений, слишком ус-тавшая за прошедшие выматывающие дни. В два часа ночи нас разбудил зловещий экран. Металлический голос сообщил, что вся группа через десять минут должна собраться в полном составе у дверей казармы.
- Может у них с часами проблемы?! – сонно простонала Наденька. Высокая мускулистая де-вушка, ведущая непрекращающуюся борьбу с лишним весом. - Ночь глубокая на дворе! Спать охота, просто жуть!
В подтверждение своих слов Надя сладко зевнула, прикрывая рот ладонью.
- Это у них с головой проблемы! Завтра нам целый день заниматься, и поблажки не
дождешься. - Дина сердито натягивала спортивный костюм, не попадая спросонья в нужную штанину.
- Что вы хотите - первый месяц, он самый тяжелый, - Виктория вздохнула, - не зря же столько народу вылетает.
Она уже оделась и ждала нас, сонных, растрепанных, постоянно зевающих, у лестницы.
Охранник поджидал, скучая, возле открытой казарменной двери, чтобы препроводить девушек к кабинке лифта. С видом осужденных на медленную и мучительную смерть, нестройными ря-дами двинулись мы в заданном направлении, встретившись с таким же сонным потоком маль-чишек.
У лифта, небрежно облокотившись о стену, стоял Феликс. Черные брюки и дымчато-серая ру-башка, оттеняющая светлые, самую малость раскосые, большие глаза – а он действительно хорошенький, наш наставник. Невольно заглядевшись, я налетела на впереди идущего па-ренька. Светловолосый мальчик обернулся было со словами: «Смотри куда идешь…», но уви-дев меня, запнулся. Да так и замер с открытым ртом, не договорив.
Я же вновь обратила все свое внимание Феликса. Недовольно взглянув на часы, он бросил: «Долго возитесь», чем моментально вывел меня из мечтательного состояния.
Ночь приятно освежила, холодком сентябрьского ветерка коснувшись кожи. В воздухе пахло травой, сыростью и цветами. Здание серым гигантом спало среди ветвистых деревьев, суме-речных теней, приглушенных ночных звуков. Пели цикады, ухали ночные птицы, шумел, увяз-нув, ветер, играя кронами кленов. Их здесь особенно много.
Ученики полукругом построились вокруг Феликса.
- Два с половиной часа бегаем вокруг школы. Затем отправляемся по казармам спать. Утром занятия как обычно. Бег в полутьме развивает ваши способности видеть в плохих условиях. Старт отсюда.
- Да уж, развивает нашу способность видеть в сумерках, а также способность не спать по но-чам.- Прошептала над ухом Дина.
Через десять минут глаза привыкли к темноте. Уклоняясь от веток и стен здания, мы бежали по тропинке под самыми окнами. Вокруг неясными валунами выстроились строения поменьше. В прохладном воздухе я различила тихое лошадиное ржание – конюшня. Белели снаряды на открытой спортплощадке. Вдалеке прошла рябь по поверхности темно-синего озера. Интересно, какие из окон третьего этажа, принадлежат кабинету декана? С улицы по каменной лепнине на стене можно добраться – лазаю я неплохо. Правда, окна изнутри все равно закрыты ставнями. А ведь еще надо попасть ночью на улицу. Казарменную дверь на ночь запирают. Если оставить открытой форточку в башне-казарме, то можно, спустившись на землю из окна казармы, влезть на третий этаж по декоративной отделке стены в гости к директору. Глупый план, но другого я еще не придумала. Задумавшись, и окончательно потеряв бдительность, я пропустила поворот и скатилась вниз с пригорка, на котором стояла Академия. Склон здесь оказался отвесным. Острые ветви царапнули по лицу, небо перевернулось над головой. Я села.
- Вот черт…
- Ты цела?- надо мной, протягивая руку, склонился Феликс. Серые глаза блеснули в темноте как у кошки.
- Да. – Я ухватилась за предложенную теплую ладонь, чтобы подняться.
В бездонных черных глазах отражались звезды. Золотистые волосы падали на белоснежный лоб, по щеке стекала капля крови, оставленная ветвью кустарника. Он замер на минуту, слов-но наткнувшись на невидимую преграду. Встретившись с ней взглядом, выдавил улыбку.
- Это тебе за мою коленку,- съязвил Феликс, - теперь мы в расчете.
Он окинул меня насмешливым взглядом. Мне вдруг захотелось вцепиться в Феликса и выца-рапать ему красивые глазки. Я с удивлением смотрела вслед уходившему преподавателю, вы-звавшему во мне такой взрыв эмоций. Обычный парень. Теплый взгляд и чуть растрепанные короткие волосы. Серая рубашка, строгие отутюженные брюки и блестящие черные туфли. Ничего особенного. Ну, зачем, спрашивается, он пустил в свою речь эти бархатистые нотки?
И теперь у меня сердце выпрыгивает из груди.
Ветер коснулся раскрасневшегося лица. Я залихватски развела руки в стороны, желая при-подняться над землей.
- За один краткий миг полета, не задумываясь, отдала бы полжизни. – Прошептала я и побе-жала, ускоряясь к спящему во тьме зданию. Взмахивая руками, как птица.
У самой стены остановилась, опомнившись, и огляделась по сторонам: «Никто не видел? Ну что за ребячество». Я постаралась перевести дыхание и отряхнуть испачкавшуюся одежду. Бесполезно. Разгладила волосы вспотевшей ладонью и пошла чинно, не торопясь.
Проснувшийся было ребенок в душе, заворочался и пропал. - Мимолетный взгляд пусть даже красивых глаз, не примирит меня с неприглядностью жизни. Это было бы слишком просто… Так не бывает.
Сонные, зевающие ученики брели в столовую.
- Опять эти злаковые! Я скоро заблею…- Стул жалобно заскрипел, когда на него с размаху шлепнулась Диана с подносом витаминной каши в руках.
- Смотри, вон тот мальчик так на тебя смотрит…
Я оторвала заспанные глаза от своей тарелки, в которой вяло ковыряла вилкой.
- Темненький?
- Да нет же, блондин. У окна. Ну он еще заслужил сегодня похвалу тренера, поставив рекорд по бегу на стометровке. Чем ты слушала, когда его хвалили!?
- Не знаю… - Мне еще влюбленных мальчиков не хватало.
- Может он на тебя смотрит?- С надеждой взглянула я на Динку.
- Не-е, на меня своих кавалеров не перевешивай. Он точно в тебя втюрился.
- Ладно вам мальчишек делить – на всех хватит. Давайте ешьте быстрей, надо еще лекции о выживании в тропиках повторить, - Виктория подняла стакан с кефиром, - за успехи в учебе!
ГЛАВА 11 «ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ»
Через каждые пятьдесят секунд шуршат перелистанные странницы. Вика изучает учебник, подсвечивая страницы тусклым светом фонарика. Равномерный шорох навевает сон. С тру-дом поборов зевок, я перевернулась на другой бок и прикрыла глаза, отрешившись от всего мира. Но ничего не вышло. Перед глазами, как проклятые, стоят подколотые в папочку бумаж-ные листы – компромат на дядюшку.
Время идет, а бумаг все нет. Большое здание дает широкие возможности скрыть не один, а тысячи архивов. Есть над чем поразмыслить. И первый сюжет таков: архив у Виктора Степа-новича в кабинете – ну с этим все ясно. Другой вариант: бумажки могут быть где угодно. Я мысленно поднялась над Академией и вот уже растаяли границы корпусов и комнат, вспыхну-ли огни, заливая светом все вокруг, а я рассматриваю здание с высоты. Окидываю взглядом чердачки и подвалы, в надежде проникнуть в тайну пребывания проклятых бумаг…
Незаметно для себя, я задремала.
Вдруг Динка резво вскочила и подпрыгнула на жестком матрасе да так, что жалобно скрипнули пружины, чем сразу вывела меня из медитативного состояния.
- А давайте развлечемся перед сном! Кто лучше напугает.
Я оперлась на локоть и устремила на нее заспанный взгляд. Она тем временем придвинула свою койку к спинке моей кровати. Натянула по плечи одеяло, так что стали видны одни глаза, да и те в темноте комнаты едва блестели, и заунывным голосом провозгласила:
- Итак, объявляю конкурс «самая страшная страшилка»! У-у-у-у… - Дина презабавно вытара-щила глаза. - Позвольте мне начать первой. Называется мой рассказ «Черная смерть»… или нет, лучше так – «Черный Рыцарь, слуга смерти».
Она выдержала интригующую паузу и продолжила.
- Давным-давно, в древние времена, укрытые пылью истлевших лет, в одну деревню повадил-ся приезжать страшный человек.
На огромном вороном коне, в черных латах и шлеме с опущенным забралом, придерживая в одной руке черные поводья, а в другой меч из черненой стали, он беспрепятственно въезжал в деревню, проезжал по единственной улице, заглядывая во все окна избушек, и высматривая новую жертву.
Ужас сгущался подобно серому дыму над бревенчатыми домишками. Очередной крестьянин застыв, словно каменное изваяние, безропотно позволял усадить себя на черный лоснящийся круп коня и увезти неизвестно куда… непонятно зачем…
После, несколько ночей подряд не спала его семья, вздрагивая от малейшего шороха… В мно-гогранных звуках ночной улицы им чудился его предсмертный хрип.
Страшного всадника прозвали Черным Рыцарем…
Ничего не скажешь – пугала Дина мастерски, со смаком. Войдя во вкус истории, она то бормо-тала низким хрипловатым голосом, то шептала чуть слышно. По спине бегали мурашки, и не-вольно я стала прислушиваться к каждому шороху. Вика зачарованно уставилась на подругу, приоткрыв рот. Забытая книга завалилась за кровать, жалобно растопырив листы.
…Против него не помогали ни подкупы, ни оружие, ни мольбы о пощаде. ОН был неумолим и молчалив. Забирал свою жертву и исчезал за поворотом, растаяв в дрожащем воздухе, как призрак.
Однажды пожилой крестьянин попытался заступиться за малолетнего сына, побелевшего от ужаса до цвета своих льняных кудрей. Загородив малыша телом и удерживая в дрожащих ру-ках тяжелую дубинку, мужичек встал между сыном и Черным рыцарем…
Чирк… С сочным неожиданно громким звуком отрубленная голова упала с плеч и покатилась по деревянным доскам пола.
Мелькнули на проселочной дороге черные латы Рыцаря и льняные кудри его добычи. Мельк-нули и растаяли в воздухе.
Больше страшному всаднику никто не перечил. Лишь ледяной всепоглощающий страх, дикий животный ужас вселялся в человеческие сердца, заставляя молиться всем богам:
Обойди беда стороной… спаси меня добрый дух… защити мою семью…
ОН, бесшумный и неподкупный, словно возмездие, проезжал по главной и единственной ули-це, заглядывая в окна изб. А жители деревни запирались в своих домах, обреченные, поко-ренные и беспомощные.
Черный Рыцарь. Смерть в человекоподобном обличие. Кошмар, от которого хочется забиться в самый дальний угол и дрожать, сотрясаясь в глухих рыданьях, переходящих в тоскливый вой осужденных на бесконечный ужас…
В один день жители, поборов безостановочный кошмар, собрали скудные пожитки и покинули свою деревню, свои обжитые дома.
На новом месте, далеко от прежней деревни, громко застучали топоры, запахло сосновой стружкой…
Черный Рыцарь больше не приходил.
Старики, собравшись длинными зимними вечерами у теплого прирученного огня, сказывают, будто бы деревня та, облюбованная страшным всадником, проклята была…
И шепотом добавляют: колдун там захоронен был, как собака в чистом поле, ни креста тебе, ни камня памятного… Давно еще, когда деревни и в помине не было…
Видать потревожил кто мертвеца… Вот и разошелся Черный Рыцарь…
- Жуть какая!.. – Первая нарушила тишину Софьюшка. Перманентные кудряшки бледно-желтенького цвета и большие голубые глаза. Хрупкая тургеневская барышня, непонятно каки-ми путями, появившаяся в этих стенах. Актриска и кокетка.
- Я думала, ты спишь.
- Девчонки… это что-то. Как будто все происходит на моих глазах, - Соня вздохнула. - И спать совсем не хочется. А теперь, наверно, и не захочется…
- Дома выспишься, тебе недолго осталось мучиться. – Необычайно тактично ответила Дина.
Мне стало жаль девочку.
- А вы знаете? – Соня захлопала длинными, как у козы, ресницами. – Меня через две недели переводят. Документы почти готовы. – Она махнула рукой. – Я не жалею, что пришла сюда учиться, но не мое это…
- Да ну тебя… Рассказала на ночь страшилок, - Виктория поспешила сменить тему, - теперь не уснешь!
- Ты и так не спишь, - Дина, довольная произведенным эффектом высунулась из-под одеяла и показала ей язык, - до утра уроки готовишь. Ну, девчонки – ваша очередь. Кто следующий?
- Детский лагерь. Или нет – дурдом.
- С тобой все ясно, Викуся. Ев, а ты?
Действительно, а что я? Может припомнить что-нибудь из детского фольклора про зеленую руку или черные шторы? Г-мм. Возможен еще и такой стиль рассказа, назовем его просто ис-торией с элементами, приближенными к реальности.
- Одна ма-а-аленькая девочка не любила слушаться взрослых. Зато ну очень любила гулять под дождем. До безумия. Она бегала по лужам, поднимая столбики брызг, а взрослые все твердили: «Простудишься!», «Бегом в дом, кому сказал!» или вот еще – «Не будешь слушать-ся, привяжу к кровати!». Они запирали все двери. Девочка выходила на балкон и продолжала скакать, надо сказать совершенно по-дурацки отплясывая, под ледяными струями. В ее вооб-ражении теплые морские волны прибоя омывали ее ноги, а соленые брызги падали на загорелые плечи. Если бы ее спросили: Что ты любишь больше всего на свете? Она ответила бы - море. Да, оно вызывало в ней восторженные ощущения. Море пахло мамиными духами и едкой солью. А еще оно перекрашивалось: то в легкомысленный голубой цвет, то в парадный темно-синий, то в романтический розовый с фиолетовыми оттенками. Но больше всего девоч-ка любила суровый стальной оттенок бурлящих волн, чей горячий нрав не могли смягчить да-же белые барашки пены. Но взрослым не объяснишь. Однажды один такой взрослый, очень злой и нехороший, застал ее, в очередной раз прыгающую по лужам под дождем… Он ухватил девочку за плечико, намотал на другую руку тонкие волосы и поволок через весь двор…- Я за-молчала. Каждая откровенность пробивает брешь в твоей оболочке. Чем больше брешей – тем слабее человек. Мне не стоило так рисковать.
- Ну и что? Что дальше то было? – вставила Дина совершенно глупый вопрос.
- Да тише ты, - осадила ее Вика, - она привстала в своей кровати, и, наклонившись надо мной, тихо спросила:
- Ева, такое случается. Взрослые бывают очень жестоки, но они по-своему хотят для своих детей блага…
- Он пробил мне… ей голову. Два шва и полтора месяца в больнице. Но страшилка не в этом – страшно, когда в тебе убивают мечту.
А дождь она так и не разлюбила. И море. И волны.
Среди ночи я проснулась. Необъяснимая тоска, сжимая сердце, не давала уснуть. Я вышла в слабо освещенный коридор. Спальня на ночь не запиралась, закрывали только вход в башен-ку. В узком оконце отражалась темная полоска ночного звездного неба. Помимо щеколды на окне решетка. Потрогав железный прут пальцем, вздохнула - долго придется пилить. Я присе-ла на подоконник. Прислонилась щекой к облупившейся белой раме. Поскребла по краске ног-тем. По телу побежали мурашки. Зябко и одиноко. За стенами бился ветер, отлетал и снова бросался на камни, негодуя в бессилии. В полумраке пустого коридора мне привиделись опа-дающие желтые листья, волшебным ковром разлетающиеся под ногами. Я поднимаю охапки, прижимаю к груди, заталкиваю по карманам курточки и бегу к маме. «Мама, посмотри какие лепестки, мне их дерево подарило». «Это листья, маленькая, их дерево на зиму сбросило». «Как я платье летнее?». Мама смеется, я обожаю ее смех. Я ищу его отголоски в стремительно летящих годах.
И не нахожу… Тьма кругом. Людей, которых я любила, больше нет. Нет среди живых. Трудно поверить в это, еще труднее смириться.
А жизнь идет дальше. Стремительная, колкая, проклятая жизнь. Она пострашнее будет самых жутких сказок.
«Будь живы родители – была бы счастлива, необычайно счастлива… могла… очень счастли-ва… но их не вернешь…», - не умолкал настойчивый ветер.
ГЛАВА 12 «СОЗВЕЗДИЕ ГОНЧИХ ПСОВ»
«Соберись же, соберись девчонка…», я с ожесточением избиваю воображаемого противника, оттачивая приемы борьбы. Капли пота стекают по фарфоровой коже, глаза горят безумием и жестью.
- Разминку завершить. Разбиваемся на пары. Рукопашный бой увеличивают силу и выносли-вость человека, дает ему координацию движений и «чувство противника», которое невозможно выработать без практики. – Феликс обвел учеников глазами и уже тише добавил, - хотя некоторым и это не поможет… И где только вас таких набрали…
Дина ткнула меня острым локотком и ехидно прошептала,
- Сам же и набирал…
На небольшой помост в центре спортзала вышла первая пара. Несколько минут и пара учени-ков сменилась.
- Не надо излишне театрализовывать поединок: чем проще алгоритм боя, тем к большему ко-личеству обстоятельств он подойдет и тем быстрее будет произведен. Кик-боксинг, дзюдо, самбо, каратэ… Мне не нужно, чтобы вы четко отрабатывали выученные в спортивных школах приемы из боевых искусств. Деритесь жестче… не давайте противнику шанса подняться и от-ветить…
- Довольно! – Сердито окрикнул Феликс очередную пару, - Я больше не могу на это смотреть! Ниже пояса не бить, по голове не бить, упавшего не бить… Существует возможность едино-борства с противником, но куда вероятнее, что их будет много. Помогут ли вам тогда эти сте-реотипы?
Я становлюсь в начальную боевую позицию. В паре со мной выступает Валентин Крагин, за-диристый нахальный парень с восточной внешностью и темными, как у меня, глазами.
По старинной традиции, мы пожимаем друг другу руки и слегка наклоняем головы в поклоне. Поединок начался. Мне тяжело противостоять превосходящей силе и отработанным приемам. В основном защищаясь, я вынуждена отступать, блокируя удары. Двигаясь по всему рингу, я терплю поражение. Выпад, резкий удар, пригнуться. Не дать противнику время на обдуман-ность приема – действовать первой. Забыть про боль, страх, не вспоминать о ненависти и злости – стать стальной машиной без эмоций и чувств, сосредоточиться на поединке. Доволь-но ощутимый удар по плечу – боли нет, она появится позже. Блокировать, предвидеть, напа-дать, нападать…
- Хватит. Тринадцатый номер с тридцать восьмым.
Мы вновь скрещиваем руки в знак уважения. Мокрая от пота, стекающего по спине ручейками, возвращаюсь в строй. Я оглядываюсь на Феликса, в ожидании комментариев боя. Ловлю взгляд серых глаз. Он молчит, отвернувшись.
На ладони у меня - магнитная карта, открывающая все двери академии. Я зажимаю ее в кула-ке, вспоминая прошедший день.
… Мы нестройными рядами шли к выходу на вечернюю пробежку. Впереди шел тренер Сергей Александрович. Я медленно плелась последней. В голове созрел один план, надо лишь привести его в действие.
У дверей скучающий охранник, покрутил в руках карточку. Опустил в карман. Зевнул. Ночная смена закончится не скоро, время тянется так долго.
У дверного проема маленький порожек. Я спотыкаюсь, засмотревшись. Чуть касаюсь рукой ох-ранника, сохраняя равновесие. «Простите» - лучезарная улыбка, лучшая из моих улыбочек, осветила лицо, в то время как карта уже перешла в мою ладонь.
Ночь. Десять голов дружно сопят в своих теплых постельках. На цыпочках пробравшись между койками к выходу, серая тень мышкой прошмыгнула в коридор. В одной руке - спортивный костюм и клеенчатая ветровка, в другой - кроссовки. Бледный свет ночника на мгновенье осветил согнувшуюся тень, и вновь она скрылась в темноте. Мимо спящего спортивного зала, мимо лифта.
На втором этаже, еще днем я приметила большое окно с широкой форточкой, а главное - без решетки. Еле слышные шаги барабанными палочками раздаются в ушах. Шарахаюсь от любо-го выступа, всякой колонны, принимая каждый тусклый силуэт в потемках за человеческую фигуру. Окно. Днем оно казалось шире. Открываю окно и, подтянувшись на руках, с трудом протискиваюсь. В лицо ударяет ветер, острыми иголками вонзаясь в кожу. Юркая как змейка, проползаю наружу. Держась за карниз и скользя ногами, несколько минут болтаюсь под порывами ветра. «В принципе падать здесь недалеко», успокоив себя этим, отпускаю руки…
Я упала на молодую елочку, повалив тщедушное деревце. Немного поцарапанная, с хвойными иголками в волосах, но целая и невредимая.
Неожиданно холодная ночь. Порыв ветра зарывается под одежду, покрывая кожу мурашками. Небо цвета синих густых чернил. Небо и звезды. Величественные и вечные. Небосвод распи-сан тонким кружевом созвездий. Звезды и лунный свет сегодня – мои сообщники.
Подсвечивая дорожку еле видным лучом фонарика, обхожу серое здание. Вот и они – окна ка-бинета декана. Тусклые, свет ночника едва горит. Лепной узор, состоящий из выпуклых цве-тов, послужит сегодня веревкой для скалолазания.
Из соседних кустов донесся тихий шорох опасности. На меня уставились два желтых глаза. Листья зашуршали под мягкими подушечками лап. Рядом появились еще несколько пар жел-тых зрачков. «Проклятье. Собаки – с детства их не люблю». Медленно отступаю назад, шаг за шагом, в кусты шиповника. Острые иголки оставляют красные полосы на коже, но я не чувст-вую боли, видя лишь стаю собак, приближающихся ко мне… Глаза мертвого оленя смотрят в небо, рядом бесится охотничья свора, запах крови смешивается с запахом трав и листвы… Видение столь ярко, что мои нервы не выдерживают первыми. Ломая ветки и не разбирая пу-ти, кидаюсь напролом сквозь кусты. Собаки с рычанием бегут следом. На повороте к заветной форточке, дорогу преграждает высокая фигура. Блестящие сапоги, длинная борода колечками, в руках ружье - садовник. Он встречался мне во время утренних разминок, он подстригал ветви кустарника большими ножницами. «Черт, и зачем я все это затеяла», - пришло ко мне запоздалое раскаянье.
- Стоять, а не то стрелять буду. Кто тут шляется по ночам?
В кустах зашелестел ветер. Где-то неподалеку замерла собачья стая, потявкивая. Фигура са-довника направилась ко мне, в такт шагам покачивалось ружье…
- Позовите Брауна, пускай он разбирается. Мне некогда детский сад разводить. Работать надо.
Садовник сердито смотрит на меня, словно я маленькая нашкодившая девочка. На белый сте-рильно чистый кафель больничного отделения осыпаются хвоинки с огромных черных сапог. Грязные следы рассыпались по всему полу вереницей узора.
На рассеченную веткой бровь наложили шов. Первая попытка не удалась, но будут и другие. Садовник уходит, хлопнув дверью. Медсестричка из соседней комнаты звонит по телефону Феликсу. Я слышу ее противный высокомерный голос.
- У нас происшествие. Лисицына без разрешения выбралась из здания. Да. Жду.
Постепенно, волнами накатывает безразличие. Пришел Феликс.
- Оставьте нас.
Не поднимая глаз, вижу, как он подходит и садится напротив, пододвинув ко мне свой стул.
- Что ж это Вас потянуло на ночные подвиги?
Иронично-мягкий голос, никаких нотаций и привычных жестких ноток. Я с удивлением подни-маю взгляд… Какие же у него красивые глаза. В них хочется смотреть непрерывно, как на пламя свечи, ища в самой глубине суть всего живого. Вдруг совершенно отчетливо различаю в зрачках человеческую необидную смешинку и понимание. Я молчу. Постепенно весь мир во-круг исчезает, растворяясь в глазах напротив.
Минуту мы безмолвствовали, в палате повисла тишина, осязаемая, словно туманная дымка после дождя. И так уютно в этой тишине, словно в детстве, завернувшись пуховым одеялом, прятаться в кровати.
- Ну гуляла. Не могу уснуть без вечерней прогулки.- Я растеряно улыбнулась. Вышло довольно жалко. Феликс криво усмехнулся в ответ.
- Не можете уснуть без вечерней прогулки? Или лучше сказать ночной прогулки, потому что Вы покинули казарму в это время суток. Ева, Вы отдаете себе отчет, где находитесь? Здесь не слесарный техникум. Спец-учреждение как-никак.
- Меня выгонят?
- На первый раз - нет. Мы не совсем армия: отдали команду – выполнил, думать будет коман-дир. Нам нужны мыслящие кадры. Вы скорее показали несовершенство нашей системы безо-пасности. Но заметьте, это на первый раз Вам сходит с рук. Кстати, собаки все целы? Вы их очень напугали.
- Эти волкодавы чуть не сожрали меня живьем.
- Неужели Вы думаете, что имея дело с непослушными учениками, я позволил бы выпустить натасканных собак? Черные терьеры обучены охранять территорию, а не бросаться на детей. Несмотря на внушительные габариты и может быть устрашающий вид, без причины эти псы не бросаются, но в экстремальной ситуации всегда на высоте.
- Охотно верю, однако, одной ночи знакомства с милыми песиками мне вполне хватило. Я не представляю себе программу обучения этих «милашек», но людоедство у них на морде напи-сано. Большими такими буквами.
- Идите в спортивный зал, уроки уже начались. И не игнорируйте больше дисциплину. Ее пра-вилами формируются отношения начальник-подчиненный. Существует определенный порядок поведения учеников, отвечающий сложившимся в академии нормам права и морали. Пусть эти требования не станут для Вас пустым звуком. - Привычно-стальным голосом, отдающим приказными нотками, произнес Феликс. Уже у самой двери он окликнул меня:
- Да, и верните карту.
ГЛАВА 13 «НЕНАВИСТЬ»
Посредине зала удивительный механизм - тренажер "Виртуальная сфера". С виду – грандиоз-ная машина, полый шар диаметром три с половиной метра.
- Каждый заходящий внутрь надевает специальные очки, передающие изображение. Шар под-ключен к компьютеру. Так начинается полное погружение в виртуальную реальность. При дви-жении человека картинка в очках меняется - возникает иллюзия перемещения. Используют данную технологию в практических целях, для обучения и отработки навыков. Можно смоде-лировать виртуальную копию реальной местности, провести ученика через полосу препятст-вий или определить границу возможностей и способность выдерживать стресс. Физические ощущения в шаре близки к реальным. Возможно даже двигаться и стрелять из виртуального оружия. – Худенький аспирантик в очках, продолжая говорить, любовно погладил металличе-ский бок шара и тут же протер отпечаток своей ладони перчаткой. - Состояние организма уче-ника во время тренировок будут фиксировать специальные датчики.
Да давай уже свои очки, - думаю, протягивая навстречу руку, - сколько можно рассуждать о «чудесном» изобретении, пуская слюни на гладкую поверхность круглой громадины.
Лезу внутрь, подключаю датчики. Перед глазами возникает гористое плато. Наша группа игра-ет, проходя тактику военных действий. Ведя свое войско к победе, обезвреживаю врагов, рас-ставляю засады, беру пленных. Спустя каких-то пятнадцать минут мое воинство заметно по-редело. Теряю отряд за отрядом. Чья-то армия залегла впереди, отстреливая солдат одного за другим, словно цыплят. Всмотревшись в заросли бамбука, пытаюсь спасти остатки собст-венного войска. При удачном расположении, один маленький снайпер может уничтожить це-лый полк солдат. Похоже, что такое удачное расположение и выбрал мой противник.
Поражение. Хочется разбить очки о голову аспиранта. Все, их чертово изобретение!
- Евочка, остынь. Пора обедать. Пошли. - Вика смотрит сочувственно, ее армия продержалась дольше моей. Сбрасывая остатки виртуальной реальности, потягиваюсь: «Потопали».
Столовая. Четкими прямыми линиями выстроились в ряд покрытые накрахмаленными белыми скатертями столы. Прямоугольную комнату наполняет равномерный гул: бренчат тарелки, звенят ложки, стукаясь о края блюдец, рассаживаются прибывшие ученики, двигая по гладкому паркету ножки стульев.
Маневрирую между столиками, в руках опасно кренится поднос с полезным завтраком из ов-сяных хлопьев с сухофруктами и чашечкой ароматного кофе. Из-под земли, словно камикадзе, выскочила Лидка. Такая же первокурсница, как и я. Хмурое выражение лица, яркий шрам наискосок на щеке. Щелочки-глаза смотрят презрительно и с вызовом.
- Может, пообщаемся, если ты не спешишь?
- Представь себе – спешу…
Медленно, нереально медленно как во сне, Лидка толчком руки опрокидывает на меня поднос. Горячий кофе обжигает, пропитав тонкую ткань футболки и стекая по коже. Реальность быстро набирает обороты, я с силой опускаю жестяной поднос на голову обидчице. Посуда черепками разлетелась по полу. Боковым зрением вижу, как подскакивают ученики, падают стулья. Нас обступили полукругом, с интересом наблюдая за происходящим, но никто не вмешивается и не спешит разнимать. Лидка шарахнулась в сторону, подняла с пола стул. Защищаясь им как щитом, нападает снова.
- Только попробуй отобрать его у меня…- шипит Лидка, размахивая импровизированным ору-жием. Между нами вырастает Феликс. Серебристые глаза горят, брови сердито сдвинуты. Гро-зовой голос не предвещает ничего хорошего.
- Прекратить немедленно. Лидия – в кабинет Виктора Степановича, Ева – в казарму. Быстро.
Порядок установлен. Проходя мимо Брауна, бросаю: «Как всегда вовремя, господин Миротво-рец».
В раковине шумит вода, мокрые пряди волос прилипли к шее и вискам. Сдергивая грязную футболку, смываю липкие пятна кофе с покрасневшей кожи. Позади меня хлопает дверь. В зеркале отражается Дина.
- Ну вы и задали! Этот вид единоборства вполне можно отнести к экстремальным боям. На-стоящая "кошачья драка" - явление достаточно редкое в этих-то стенах, где так намашешься за день, что и после уроков руками махать – не-е-е, не охота.
- Да и мне, поверь, неохота. Я защищалась.
- Ты видела ее глаза? Они как у дохлой рыбы. Мне кажется, она тебя люто ненавидит.
- Чем я вызвала такую ненависть? Не понимаю… Я ведь даже с ней не общаюсь.
- Все дело в Димке Солове, ее парне. – Дина опустила вниз уголок рта и нахмурилась. - Лидка одна из немногих, пришедших в Школу вместе с другом. Они с детства вместе обучались в Ки-тайской школе единоборств…
- Я что, мешаю им встречаться? - В спальне тихо, все сидят на занятиях. Мне надо переодеть-ся и вернуться в строй.
- У них там шуры-муры, обжималки по углам, а потом он ее бросил. Она плакалась девчонкам в раздевалке, что «Димочка, голубок мой сизый» любит другую. Может быть, ты догадываешься кто эта новая любовь?
- Как он выглядит? Этот непризнанный поклонник…
- В столовой, светловолосый паренек с влюбленным взглядом.
- Мне не нужны чужие проблемы. – Вытаскиваю из тумбочки чистую футболку. - Пора возвра-щаться на занятия. - А с Димочкой я обязательно поговорю по душам…
Бежать навстречу ветру, осыпающему тебя желтыми листьями, насыщая все клеточки тела кислородом, чувствуя, как колотится сердце. Как ни странно ничто не болит, а напротив - ощу-щается какая-то лёгкость. Носок-пятка, носок-пятка. Кроссовки стучат по утрамбованной земле, кажется – сейчас полетишь…Вечерняя пробежка по живописным парковым дорожкам, обычно приносила мне одно удовольствие. Сегодняшний день стал исключением. Догнать горе-поклонника оказалось совсем не просто. Сергей Александрович возглавлявший колонну бе-гущих учеников, ушел далеко вперед. Наступая ему на пятки, бежит Лидкин мальчик. Я задох-нулась, пытаясь догнать его. В сгущающихся сумерках видны светлые волосы паренька и мок-рая от пота футболка. Кажется, я все-таки нагоняю спринтера.
- Послушай … - Хрипло выдавливаю из себя, задыхаясь от долгого бега. – Надо обсудить…
Сильным толчком спихиваю Солова с дорожки, ныряя следом в кустарник, как в укрытие. Рас-терянность на лице парня сменяется слепым обожанием - влюбленный мальчишка. Схватив за ворот куртки и приблизившись так, что стали видны блестящие зрачки, шиплю, зло брызгая словами словно кобра ядом.
- НЕ ПОДХОДИ ко мне никогда. Я ничего не желаю слышать о твоих чувствах - забудь. Меня это совершенно не интересует. Тебе понятно?
Окинув подростка уничтожающим взглядом, отпускаю воротничок. Смахнув кончиками паль-цев, прилипшие к куртке сосновые иголки, возвращаюсь на дорогу. Дело сделано.
Ветер бросает мне вслед слова, «Давай хотя бы поговорим!». Настойчивый.
Безмолвие в коридоре. Вечер роняет на землю черные крылья. Спать, спать, спать. Дойти до казармы и упасть на мягкие простыни. Необыкновенно выматывающий день, а впрочем, такой же как и все предыдущие. За один лишь сегодняшний день мы разучивали основы уличных боевых искусств, общие законы логики в общении, азы юриспруденции и экспериментальную психологию в военных разработках, и все это помимо физических нагрузок и упражнений.
Тихие шаги за спиной.
- Ева, постой, я хочу поговорить с тобой.- Мягкие белые вихры и голубые глаза. Картинка, а не мальчик. Я бы повесила такого на елку – вместо сахарного ангелочка.
- А мы уже, кажется, все обсудили.
Голубые глаза раскрылись шире. Какой же ты еще большой ребенок. Хочешь именно ту иг-рушку, которая тебе не по зубам.
- Я такую как ты всю жизнь искал…
- Ты должен быть с Лидой, не надо впутывать меня в ваши отношения, - прищуривая глаза, снисходительно объясняю мальчишке.
- Ты мне нравишься. Не отталкивай меня, пожалуйста. Послушай…
- Это ты послушай. Не понимаю, почему я должна стоять здесь, когда я устала и хочу спать. Всего хорошего.- Последние слова почти выкрикиваю. Несколько девчонок, идущих впереди, обернулись. Среди них, как назло, оказалась и бывшая возлюбленная блондина. Зеленые гла-за Лиды потемнели от злости. Внутренняя боль на мгновение отразилась на ее лице и погас-ла. Каштановые пряди разметались полукругом, когда она резко отвернулась. «Не оборачи-ваться. Идти дальше. Эта наглая сучка еще поплатится. Я не отдам своего Димку…» - по чер-ным ресницам скользнула слезинка, прочертив борозду на щеке.
ГЛАВА 14 «ЭКЗАМЕН»
С раннего утра моросит за окном мелкий и нудный осенний дождик. Капает на разбухшую от воды землю, оставляет бесцветные потеки дорожки на стекле. Компьютерный зал ярко осве-щен целой россыпью лампочек. Перед утомленными беспросветными занятиями глазами чер-ным пятном букв подмигивает задача из высшей математики. Тонкие побелевшие пальцы бе-гут по клавиатуре, оживающей, отзывающейся от прикосновений сочными щелчками. Символы складываются в кольцо, разбегаются в разные стороны, а в голове тем временем беспокойные мысли.
… новое место, друзья… интересные занятия… и все то же одиночество…
«Это карма, от нее не убежишь», - равнодушно отмечает внутренний голос.
…Феликс. Не знаю почему, но мне интересно исподтишка за ним наблюдать. Он задевает во мне какую-то тонкую внутреннюю струнку. Она звенит и колышется, вызывая резонанс во всем теле. Это необъяснимо. И пугающе… И все-таки я смотрю и смотрю на него. Прямо наважде-ние какое-то.
«Ева, себе хоть не ври. Пустое занятие…», - необыкновенно серьезно убеждает меня рассу-док. Но напрасно – больше всего на свете я люблю заниматься самообманом. Вся моя жизнь, как паутина паука из нитей – соткана из тонких, переплетенных так, что не разорвешь, ниточек лжи.
Эх, что-то я отвлеклась. Итак берем логарифм…
Отрываю взгляд от задачки на мониторе и натыкаюсь на перекошенное ненавистью лицо Лид-ки. Она смотрит на меня, не мигая, как змея на свою жертву.
Перерыв, с облегчением вздыхаю, закрывая ноутбук. Замешкавшись, выхожу последней из аудитории.
В дверном проеме с кривой усмешкой стоит Лидка. Напряженная поза говорит о том, что дви-гаться с места она не собирается.
- А вот и наша красавица… - Противно прогнусавит Лидка, облокотившись о косяк.
- Я как раз хотела с тобой поговорить, - делаю последнюю неловкую попытку примириться.
- Не собираюсь я с тобой общаться, - Лидка становится похожей на злобного оскалившегося волчонка, - просто хочу предупредить тебя: не стой у меня на пути! Поплатишься! У тебя нет ничего святого, ты просто дрянь, крадущая чужое счастье! Я…ненавижу…
Внимательно глядя в ее глаза, спокойно отодвигаю разозленную девушку в сторону. Силы, поддерживающие ярость, быстро иссякают под слишком хладнокровным взглядом черных глаз. Меня совершенно не тронули угрозы. Жизнь сделала хрупкую некогда оболочку жесткой и научила сражаться.
Последние теплые лучи солнца отражаются бликами на серых камнях. Иней облюбовал зеле-ную когда-то лужайку перед зданием. Кружатся под ногами пожухлые листья. Опадают, опа-дают, а сверху на разноцветный ковер падают первые искрометно-белые снежинки. Середина октября, земля сонно замерла в предвкушении зимы. Прошло полтора месяца с начала заня-тий. Впереди нас ждет первый серьезный экзамен. Первое испытание на прочность. Каким он будет, не знает никто. Каждый раз экзамен проводится по-новому.
- Вик, ну Вик, - ноет Динка, - у тебя же брат учился, ты должна знать, что нас ожидает на экза-мене.
Вика вздыхает, в который раз повторяя одно и то же:
- От нас вполне могут потребовать пройти по узкой жердочке над большой высотой или прыг-нуть оттуда, спуститься по канату, проплыть одетыми несколько десятков метров в ледяной воде, нырнуть на глубину и поднять тяжелый груз, или еще что-нибудь похуже.
В полумраке комнаты вижу, как она пожимает плечами.
Прямой как стрела шеренгой первокурсники выстроились в актовом зале первого этажа. Стало так тихо, что слышно, как шумит за стенами ветер. Параллельно шеренге расхаживает Феликс.
- Это ваш первый трудный экзамен, отнеситесь к нему серьезно. Ведь по окончанию, некото-рые из учеников покинут стены нашего заведения.
Внимательные серые глаза пробегают по лицам первокурсников.
- Экзамен будет проводиться неподалеку, в лесном заповеднике. Вас ведь учили ориентиро-ваться в лесу? – ответом ему служит молчаливое согласие. - Вы разобьетесь на маленькие группы по четыре человека, на каждую - по одной карте местности. В районе проведения экза-мена находится двадцать старших учеников четвертого курса. По возможности вы должны обезвредить их, продвигаясь по маршруту. Это задачи, а теперь ваш инвентарь. В распоряже-нии каждого будет: фонарик, автомат, стреляющий краской из баллончика, и передатчик, с его помощью можно послать сигнал, если вы будете помечены другим стрелком. Экзамен начнет-ся во второй половине дня и продлится всю ночь. За день до него вы освобождаетесь от заня-тий, советую всем выспаться.
Запомните - хорошо отлаженная схема действий подразумевает команду. Профессионалы по одному не работают. Не пытайтесь взвалить все обязанности команды на себя. Не геройст-вуйте напрасно. «Ветеран отличается от героя тем, что остался в живых » - народная муд-рость.
Желаю всем успешно пройти экзамен.
Хвоя укрыла землю. Сосновый лес гостеприимно раскрыл влажные смолистые объятья. Про-зрачные сумерки медленно гасят солнце. Прохладно. Еще вьются мошки и остались на дерев-цах одинокие листья, но зима уже распахнула ледяные объятья.
Моя команда топчется неподалеку. Валентин Крагин, с которым мы уже встречаться на ринге. Таня Семенова - симпатичная эрудированная блондинка. Витька Берецовский, веселый на-смешливый парень, необычайно выносливый, бьющий все рекорды в тяжелой атлетике. Я стою в сторонке, не вмешиваясь в жаркую дискуссию, разгоревшуюся между мальчишками.
- Продвигаться надо стрелой, или по-иному клинышком. Так ходят индейцы.
- Один за другим. Вереницей ходили твои индейцы. Стрелой нас перебьют как кроликов, а ве-реницей есть большой шанс дойти хотя бы одному из нас.
- Предлагаешь, как на Титанике: детей и женщин вперед? - кипятился Берецовский.
Крагин посмотрел на Витьку с грустью, как на дурочка, который и сам не осознает, что говорит.
- Ты слышал, что сказал Феликс: это коллективный экзамен. Если дошел хоть кто-то из группы, зачет ставят всем. Ну, разумеется, если ты в это время не стоял в сторонке.
- Свет фонариков выдаст нас сразу. Как быть? – Семенова помахала перед лицами парней лу-чом света, стремясь отвлечь их внимание друг от друга. Они стояли, как два распушившихся петушка, разгоряченные, готовые к бою.
- Двинемся вереницей, я неплохо вижу в темноте – пойду первым. Ты – Крагин ткнул пальцем в Витьку – за мной. Ева следом, замкнет процессию Таня.
- С каких это пор ты все решаешь за нас? – Берецовский сердито сдвинул брови.
- А что, есть какие-то возражения? – Крагин зло насупился. Я бы не удивилась, прожги он со-беседника взглядом, такие от него летели искры. – Замолкни. Заройся в мох и плюйся клюк-вой! Да ты не выстоял бы в бою со мной и пяти минут! Трепаться только и умеешь.
- Кулаками махать на этом отделении все мастера. Обоснуй логически свое построение, и я соглашусь с тобой. Если, конечно, сочту нужным.
- Я лучше всех вижу в темноте – поэтому иду первым. Кстати и рискую я больше всех. Твоя задача – обезвредить возможных противников. Татьяна страхует нас с тыла. А Ева – Валентин первый раз за весь разговор посмотрел в мою сторону – наш главный козырь. Она быстро бе-гает и стреляет как снайпер. Ей обязательно надо дойти до цели.
Я стою, переминаясь с ноги на ногу. Ползти всю ночь по ледяной замороженной земле, плу-тать по лесу и противостоять кучке, залегших по окопам и притаившихся в кронах деревьев, старшекурсников – сомнительное удовольствие. Но олицетворять собой надежду всей группы – куда уж хуже.
ГЛАВА 15 «ТЕНЬ СМЕРТИ»
Красноватое солнце медленно село, и видимость упала до нуля. Влажный воздух белесой дымкой повис в воздухе. Такое ощущение, что мы пробираемся сквозь манную кашу. Игрушеч-ный автомат неудобно болтается на плече. Снимаю его и держу перед собой, готовясь к лю-бой неожиданности.
Мы идем по болотистой почве, ботинки увязли по щиколотку, приходится выдергивать их каж-дый раз с мерзким чавкающим звуком, а обойти болото никак нельзя. Вздыхаю…
Карта находилась у Крагина, возглавившего маленький отряд. По крохотному клочку бумаги выходит, что мы уже близки к цели, обозначенной на карте оранжевой пирамидкой. Стрелки еще не давали о себе знать, но движение отряда замедлилось, мы входим в зону риска. Тихо в лесу, приятно пахнет прелыми листьями. Ветки деревьев так и норовят царапнуть по лицу ког-тистой лапой. Голову защищает каска. В моем случае, она выполняет двойную работу. С ры-жим факелом волос на голове, трудно надеяться приблизиться незаметно. Свитер, куртка и утепленные штаны – все цвета хаки, для лучшей маскировки. Я одета, как солдатик в компью-терной игре. На ногах – черные армейские ботинки со шнуровкой на толстой подошве. Покры-тые толстым слоем грязи, они тоже приобрели защитный болотный цвет.
Раздался тихий свистящий звук, я резко присела – сработал спасительный механизм самосо-хранения. Где-то над ухом выругался Витька. Не поднимая головы, развернувшись назад, я увидела результат выстрела. На груди Семеновой расплывалось алое пятно краски. По закону игры, она должна нажать кнопку-сигнал приемника и ожидать на месте, когда ее заберут. Уже не прячась, Таня вышла на более освещенное место, присела на березовый пенек и вытащи-ла из внутреннего кармана куртки пластмассовую коробочку приемника. Нас осталось трое.
Убрать, засевшего на верхушке дерева снайпера, не представлялось возможным. И мы обош-ли опасное место стороной. Хотя «обошли» - громко сказано. Пришлось ползти по-пластунски, практически в грязи. Я пожалела, что сегодня нет заморозков. Скованная ледком слякоть стала бы предпочтительнее. Продвигавшийся первым во главе поредевшего отряда, Крагин вне-запно застыл на месте. Он медленно раздвинул густые ветви кустарника, росшего перед ним, и, наклонившись ко мне, тихим шепотом спросил:
- Ев, видишь проплешину впереди? Мы уже неподалеку от пирамиды на карте, и здесь навер-няка кто-то сидит. Посмотри внимательно, может, уберешь?
Витька, приблизившись ко мне с другой стороны, на ухо прошипел:
- Вон там, одинокое дерево…
Парень сидел тихо, почти не двигаясь, и все же был обнаружен. На бледных щеках виднелись черные полосы боевой раскраски. Блестели глаза.
Он медленно пошевелился в густой кроне развесистого дерева, стараясь поудобнее устроить винтовку. Это наш автомат с маленьким баллончиком рассчитан выстрелов на десять-двенадцать, не больше. Ружья старшекурсников могли выстрелить пятьдесят раз.
Стараясь не шуметь, подняла автомат. Цель плохо видна в бледном свете, загороженная вет-вями, и я примерилась выстрелить в белеющий лоб. Долго же он будет отмывать краску, зло-радно подумалось мне. Я расслабилась, чтобы не дрожали руки. Прикрыла один глаз. Вы-стрелила.
Парень вздрогнул в своем укрытии. Слез с дерева. На кепке расплылось бардовое пятнышко, капля краски упала на бровь. Вне игры. Молча повернувшись, он ушел. Мы, уже не прячась, пересекли прогалину. Это стало нашей роковой ошибкой. Стрелков оказалось двое. Крагин столкнул меня в тень под укрытие деревьев, и нырнул следом. Я неловко приземлилась на опавшие листья, вытянув вперед руки. Витька остался на поляне. Он успел пригнуться, и крас-ка стекала теперь с лопатки. Отряд понес еще одну большую потерю.
Оставалось пройти еще пятьсот метров. Сумерки превратились в облачную темную ночь. Тусклым рассеянным светом фонарика мы едва освещали дорогу, но и он мог выдать нас. Над нашими головами мягко прошелестели большие крылья. Сова вылетела на охоту. Во мне про-снулось нехорошее предчувствие. Я ощущала опасность, вибрирующую в прохладном возду-хе. Мерзкий такой тоненький звоночек, как комариный писк.
Это ведь всего лишь игра. И конечная цель совсем близко. Чуть-чуть усилий и наша команда победит.
Тихий шорох, и мы лежим на холодной земле. Тишина.
Хлопок, кто-то выругался неподалеку. Рядом пробирается другая группа учеников. Мы обошли их стороной, медленно, стараясь не привлекать к себе внимания. Впереди несколько человек патрулировали подступы к цели. Они не прятались, полностью уверенные в своих силах. Ва-лентин, молча, подсадил меня на дерево. Я подтянулась и достала до толстой ветки. Прижав-шись к шершавому, пахнущему смолой стволу, вытянула вперед руку с пистолетом. Крагин, более не таясь, двинулся навстречу старшекурсникам. Увернувшись от первого выстрела, он выстрелил сам. Парень выпалил одновременно с ним. Не дожидаясь развязки, я выстрелила в девчонку. Попала в каску. Вскинула автомат снова. Попала. Контрольный выстрел в голову.
Противник Крагина помечен в плечо. Но и на его куртке расплылось алое пятно краски. Я спрыгнула с дерева и быстро побежала по лесу, насколько позволяла темнота. До кирпичного строения оставалось немного, когда серая тень отделилась от дерева, преградив мне дорогу. Я выстрелила. Тень, не останавливаясь, медленно подступила, подрагивая в свете фонарика. Косой шрам на щеке. Лидка. В вытянутой руке блестит пистолет, черное дуло направлено на меня. На темно-зеленой материи куртки алеют несколько меток краской.
- Так и знала, что ты дойдешь. Рыжая тварь.
Многообещающее начало разговора.
- Очень мило с твоей стороны выйти меня встречать. Но не стоило, право же, так беспокоить-ся.
В темноте блеснули хищные узкие глаза.
- Ну, теперь-то мы посмотрим, как ты заговоришь, когда я чуть-чуть подпорчу твое личико.
- Испачкав меня краской, ты хочешь, чтобы я провалила экзамен и ушла? – Высказала я чуде-са сообразительности, но промахнулась.
- Не угадала. Я хочу, чтобы ты умерла, испачкавшись в собственной крови.
Я перевела взгляд на пистолет. На самый настоящий пистолет. Должно быть, понимание это-го, живописно отразилось на моем лице. Лидка усмехнулась, поигрывая дулом.
- Затем ты закопаешь меня здесь, скрыв все следы? - Я сделала маленький шаг навстречу. Ка-кого черта я ей подсказываю?!
- Я жила, пока был жив мой Дима. Теперь он для меня умер. Умру я, вместе со мной умрешь и ты. Лес большой – никто и не узнает, где ты похоронена.
- Дима еще вернется к тебе. – Я подошла на пару сантиметров ближе. – Ну, их, этих мальчи-шек. Сегодня ему нравится одна, а завтра… всех не перестреляешь.
- Нет, - Лидка покачала головой, - Я хочу прикончить именно тебя! Все думают, что ты доб-ренькая, но я то знаю, что ты за штучка. Сучка с металлическим сердцем! От нечего делать, соблазнила моего парня… Он ведь любит. Я же вижу, как он смотрит на тебя… Ненавижу! Ты поплатишься за его любовь.
«А я уже и забыла, какой безмозглой дурочкой можно быть в юности. Когда живешь без огляд-ки и плевать хотела на остальной мир. И любят в пятнадцать-семнадцать лет совсем иначе. Жарче, безбашенней. Любят без оглядки. Пока не научились мыслить рационально и реали-стично. И не разучились летать во сне». - Странные мысли приходят на ум под дулом пистоле-та. Я ведь совсем не боюсь. Возможно, единожды переступив через роковую черту, теряешь страх смерти. Главный страх в жизни человека, являющийся основой бытия. Инстинкт – на котором держится весь мир.
- Я знаю, что ты чувствуешь…
- Стой, где стоишь, и не заговаривай мне зубы. Я хочу, чтобы ты умерла, - прошипела Лидка и подняла ствол. – Тварь, тебе ведь к лицу красный цвет, так покройся им с головы до ног. Правда, красивой останешься не надолго, до тех пор пока земляные черви не поработают над твоим белоснежным личиком…
«Это давно перестало быть безобидной игрой, превратившись в выживание», - проникла в мое сознание мысль мертвенным холодком.
Несколько секунд превратились почти в вечность. Мне не было страшно, когда я резко дерну-лась с места, намереваясь выбить пистолет из ее рук. Кажется, где-то вдалеке прогремел вы-стрел. Раскаленным огнем обожгло бок. Земля мгновенно приблизилась. И оказалось, что я лежу навзничь на прелых листьях и хвойных иголках. Несмотря на полную темноту, я отчетли-во видела белое лицо Лидки, широко открытые от страха глаза и дрожащую руку, из которой выпал пистолет.
ГЛАВА 16 «СПАСИТЕЛЬ»
Разноцветные ватные облака проплывали совсем близко, я протянула руку и коснулась мали-нового облака. Меня обожгло, как от удара током. Облако сморщилось на моих глазах и пре-вратилось в алый, испачканный кровью, рот. Кривые желтые зубы сложились в омерзительную улыбку, по клыкам тоже текли рубиновые капли… Кровь… Я ранена и лежу в лесу… Боль выдернула меня из небытия. Резкая невыносимая боль. Куртка промокла от крови. Не той бутафорской крови, что реками текла сегодня на экзамене, а настоящей, пахнущей железом, моей собственной крови. Я знала, что не смогу подняться самостоятельно. Собрав последние крохотные остатки сил, с трудом вытащила передатчик из кармана. Стискивая зубы от боли, режущей, пульсирующей, выматывающей. Я была благодарна подкатившей волне обморока.
Стволы и коряги, мохнатые ветви и кустарники медленно прорисовывались из мрака. Скоро рассвет. Я прислонилась спиной к теплой коре дерева. Боль выворачивала меня наизнанку, словно тряпичную куклу, острым лезвием водила по обнаженным нервам. Сквозь острый клу-бок боли, я разглядела прозрачно-серые глаза. Может, я опять брежу?
- Ев, тебе плохо?- Феликс наклонился к побелевшей девушке, с широко раскрытыми черными глазищами. Прижав коленки к груди, она сидела на холодной земле, облокотившись о ствол березы. Было что-то неестественное в ее позе. Неправильное.
Я хотела сказать, что ранена, но вместо этого выплюнула кровь.
Тогда Феликс увидел испачканные в крови руки, в судороге сжимающие куртку на животе. Не краску - кровь. Опустившись рядом с ней на колени в опавший ворох пожухших листьев, он оторвал от подола своей рубашки широкую полосу и аккуратно перебинтовал белоснежным куском ткани рану на боку, стараясь остановить кровь. Сильная боль, с новой силой резанув-шая в боку, выдавила стон из побледневших губ.
- Тихо, тихо. Сейчас я подниму тебя и отнесу к машине за теми деревьями.
- Я… увижу своих… родителей…не страшно…
- Все будет хорошо. Потерпи немного.
Феликс осторожно поднял девушку на руки. Легкая, как котенок. Стараясь не причинять ей бо-ли, он медленно шагнул к машине. Черные, блестящие глаза распахнулись, длинные влажные ресницы впились в нежную кожу. Эти глаза смотрели на него со странной смесью волнения и надежды, задевая те потаенные уголки сердца, которые, как он думал, умерли навсегда. Жел-тый листок, упавший с ветки, прилип к рыжим волосам. На медных прядях играли первые лу-чики солнца, падавшие с неба сквозь узор из листьев на верхушках деревьев. Ее волосы пах-ли хвоей. В раннем лесу было так тихо и спокойно, что просто не верилось в плохое.
Тепло тела согрело, и боль чуть стихла. Я видела в серых глазах нежность и тревогу.
Я не боялась умереть – пока не увидела эти глаза. Ради них стоило жить.
Белый больничный потолок над головой. Белые простыни, подушка и белая футболка. «Все белое - может я уже попала на небеса?..» - С тоской подумалось мне. Я медленно повернулась на другой бок, скривившись от боли. Ничего не изменилось. Все те же бесцветные мерзкие обои и белый кусок потолка.
Боль постепенно, нехотя покинула меня, стихнув под воздействием болеутоляющих средств. Как сказала старшая медсестра, полненькая добродушная женщина с мягкой улыбкой на ши-роком румяном лице: «ничего серьезного». Пуля прошла сквозь ткани в боку, не задев внут-ренние органы. Потеря крови и только. Через три недели я уже смогу присоединиться к заня-тиям. Если меня, конечно, не выгонят, за профнепригодность. А я не могу сейчас уйти. И дело совсем не в документах. Пропади они пропадом…Подумать только, а вчера я и не подозрева-ла, что такое возможно.
Тишина в палате. Как же мне не хватает моего плюшевого мишки из детства. Вот кто все-все понимал. Розовый нос прохладной пуговкой утыкался в щеку, а два блестящих черных глаза смотрели так сочувственно. Я бы обняла его и прижавшись к мягкой шубке, прошептала на кругленькое ушко: «Сосны-великаны, как исполинские столпы. Кружил голову запах осени и прелых листьев. Непроходимые кустарники, болотце. Деревья, кругом одни деревья, возвы-шались надо мной. У меня куртка вся промокла в крови, она стекала на мшистую землю. Потом пришел он – молодой учитель с тяжелым взглядом и спас… и тут же убил снова…только уже по-другому, тоньше, мучительней».
Занимаюсь самокопанием. Опускаюсь на самое дно того, что называют человеческой душой. Меня не ожидает ничего хорошего. Одиночество давит, не возможно повернуть эмоции вспять. Нельзя забыться. Со страхом жду приговора. Чувства обволакивают ласковым ядом, подобно пауку, с пристрастием к жертве жадно впрыскивающему отраву, заставляющую каждую жилку, каждый нерв оцепенеть. Это Она льстиво втирается в доверие, подменяя понятие «жизнь» смертью, это Она приоткрывает заманчиво дверцу в прекрасный мир, завлекая возможностью чуда, с тем, чтобы отобрать потом всякую надежду. Она самая жестокосердная и безжалостная. Любовь. Любовь. Любовь, черт ее возьми…
Словно в ответ на мои смелые мысли, с тихим стуком в палату вошел Феликс. Я вздрогнула, как впервые влюбившийся подросток. Поспешно опустила глаза, словно по расширенным
зрачкам можно прочитать тайну, хрупким огнем горящую в глубине сердца. Зачем я тебя встретила? Ведь ты пройдешь мимо пятнадцатилетней девочки, зачем-то вздумавшей поиг-рать в любовь, как в куклы. Так глупо.
- Привет Ев, как ты себя чувствуешь? - Феликс присел рядышком на стул. Я натянула простынь почти до самых глаз, мечтая завернуться в нее целиком.
- Как человек, получивший пулю в живот… неплохо. – Я хотела, чтобы голос звучал иронично и непринужденно, но губы дрожали, выдавая меня с потрохами.
- Очень больно? - Вежливо поинтересовался он.
Не смотри на меня как на несмышленого младенца. Мне двадцать один год, и я столько всего пережила за это время – на несколько жизней хватит.
- Нет, почти нет. – Сбивчиво и с видимым трудом произнесла я, старательно выговаривая сло-ва, онемевшим языком.
- В тебя стреляла Лида Сабелова? – Скорее утверждающе, чем вопросительно спросил Фе-ликс.
- Да, где она сейчас? – Ловлю себя на том, что не могу оторвать от Феликса глаз. Какой не-ожиданно мягкий у него изгиб губ, контрастирующий с резким подбородком.
- На гауптвахте. Завтра ее заберут родственники. Мы не хотим возбуждать уголовное дело, но она уже попадает под статью условно за незаконное хранение оружия.
- Откуда Сабелова взяла пистолет?
Феликс пожал плечами.
- Хотелось бы и мне знать.
Оттягивать неприятный момент было глупо, и я решилась задать самый важный вопрос. Како-го черта оттягивать неизбежное.
- Меня отчислят или я остаюсь?
- Остаешься. – Феликс слегка улыбнулся уголком губ. - Достигли ли вы финиша – не показа-тель. Принимается во внимание слаженность работы в команде. Это проверка человеческих качеств и умения работать в коллективе. Через неделю можешь продолжить посещение уро-ков по теории, через месяц – вернешься к физическим упражнениям. Поправляйся.
Застываю, глядя ему вслед печальными глазами старой верной собаки. С уходом Феликса, боль возобновляет свою работу, радостно терзая несопротивляющееся тело.
- А может чушь все это… бред… или вот – посттравматический синдром?..
- Ага, синдром, - радостно потер воображаемые ручки внутренний голос, - Видела бы ты свои глаза… сияют, будто два сапфира. Они ж не врут – зеркало души, как-никак. Вот она – любовь и как всегда не к месту. Добро пожаловать на землю, дорогуша!...
Я пропала, что и говорить… Пропала…
Когда дышать становится легче, с трудом поднимаюсь с кровати, согнувшись в загогулину точь-в-точь как старушка, жившая в нашем дворе.
Песочница, желтая панамка, игрушечный грузовичок без одного колеса. Как отчетливо я все помню… А мне ведь было всего пять с половиной. Она шла из булочной с мягким теплым ба-тоном под мышкой. Мама рассказывала, что старушка прошла всю войну – медсестрой выно-сила с поля раненных. Глядя на согнутую спину, тонкие сухенькие косточки-ручки и такие же ножки, верилось с трудом.
В белой длинной рубашке до икр брожу по палате подобно приведению. Два шага – белые стены, шаг обратно – светло-бежевая дверь. Расположенная на втором этаже в больничном отделении, комната прямо-таки наталкивает на мысль о заветной папке с документами. Надо лишь подняться на этаж выше и пробраться в кабинет декана. Навязчивая идея. Лежать в па-лате предстоит неделю, сегодня идет третий день, а я уже схожу с ума от скуки. Сквозь все преграды, неодолимо, в крови моей огнем течет авантюризм.
Завтра меня переводят в казарму. Сегодня или никогда.
- Хороша... – Я оглядела себя в зеркале и осталась довольна. На смену белой рубашке пришла оливковая спецовка, найденная в шкафу. На ногах – ботинки. Хоть сейчас на войну. Остались рыжие волосы. Оторвав черную подкладку от зеленой куртки, я повязала на голове слабое подобие бонданы.
Небо светлое и морозное, лишь чуть-чуть, по углам, затемнено тучами. Они подобно рамке оформляют картину. А на ней снег. Полно снега. Целые сугробы серебра, охапками рассыпа-лись повсюду. Я так долго стою у окна, вглядываясь в звезды, что у меня затекли локти и спи-на. Яркая вспышка света пронзила небо. Площадку за зданием осветили мощные прожекторы. Нововведение после моей ночной прогулки? Феликс что-то говорил о несовершенстве их сис-темы безопасности. Нет, не надейтесь: я не наступаю на одни и те же грабли.
Медсестра звенит инструментами за стенкой. Стучат острые шпильки.
На минуту звуки стихли, но лишь затем, чтоб снова возобновиться. Часы торопливо отсчиты-вают убегающее время. Мне захотелось подойти и поторопить ее. Что бы хоть чем-нибудь за-нять себя, достала из прикроватной тумбочки пакет с соком и пару яблок. Сосредоточенно до-жевывая последнее яблоко, я не сразу сообразила, что наступила тишина.
Взломать дверь в комнату медсестры оказалось просто. Помогли уроки подвыпившего Борьки, неприятного скользкого типа, непонятно как затесавшегося в свиту телохранителей дядьки. Хвастаясь умением вскрывать любые замки, он показал и мне пару приемов.
- Смотри-смотри, малыш. – Дыша перегаром, пьяненьким голосом вещал Борис. – Нет-нет, а может когда и пригодится.
Вот она – школа жизни. А ведь прав был, старый медвежатник, пригодилось.
Мне повезло дважды. Даже не пришлось обыскивать шкафчики – заветная карта с магнитным кодом нашлась на столике. Бесшумно скользнули дверцы лифта. Третий этаж. «Лишь бы ни с кем не столкнуться по дороге», - стучала в голове одна единственная мысль.
Прямая стрелка коридора. Тусклый свет ночных светильников, отбрасывающий мягкие тени на стены и потолок. Вечером основное электричество на всех этажах гасили, оставляя слабый отблеск настенных ламп. Неяркое освещение послужило моему спасению, когда, жалобно скрипнув, дверь деканата резко распахнулась. Бледное освещение и рельефный выступ меж-ду кабинкой лифта и первым кабинетом в длинной шеренге комнат. Такой выступ-колонна на-ходился на каждом этаже, как элемент декора. Рекордный прыжок, и холодная стена коснулась мокрых лопаток. Осознание, чем грозит мне оказаться пойманной на чужом этаже ночью, с украденной магнитной картой, ледяной змейкой скользнуло где-то в области сердца: «Везет же мне на неприятности». Я в лицах представила страшную картинку и вздрогнула.
Голоса. Приблизились. Жаль, что нельзя раствориться в стене. Я вжалась в нее, стараясь как можно плотнее прислониться к колонне. Укрылась в ее тени, спиной ощутив холодную камен-ную поверхность зернистого мрамора. Я и не знала, что можно так бояться, леденея от про-стых слов, трусливо прячась за каменной колонной, пытаясь слиться с ней в одно целое и не выдать свое присутствие.
- …Это инцест. Наши ученики еще никогда не пытались убить друг друга. – Сухой надтресну-тый голос декана раздался совсем близко.
«Ах, Вас, граф Дракула, забыла спросить! Допустим, я то никого не собиралась убивать». - Ог-ненным шариком всколыхнулась боль в боку. Я выругалась про себя.
Первым к кабине лифта шагнул Феликс. Нахмуренны брови, упрямая складка залегла в уголке чувственных губ. Синяя рубашка небрежно заправлена в черные брюки. Он замер, чуть накло-нив голову вперед и сцепив руки за спиной. Следом из-за угла показался Виктор Степанович в строгом сером костюме. Остановившись рядом с кабинкой, декан достал карточку. Покачал задумчиво на ладони.
- Сначала я хотел отчислить и Лисицыну, с ней одни проблемы. Но она отличный стрелок. Возможно, ее ждет большое будущее. Как вот Вы считаете?
Феликс поднял глаза, прищурив серый блеск за черными ресницами. Казалось, он смотрит прямо на меня. Одновременно я испытала необъяснимое наслаждение и страх. Проклятье.
Внутри все болело. Сердце разладилось, как часовой механизм. «Тук-так, тр-тр-тр…»: непра-вильно тикал орган по перекачке крови, словно невидимая пружинка сломалась. Наконец, Фе-ликс опустил глаза.
- У нее есть будущее. Вы правильно сделали, что не отчислили ее, Виктор Степанович...
Панель лифта отсекла следующие слова. Я осталась на этаже одна. Перевела дыхание. Вы-терла дрожащей рукой пот со лба.
Я вернулась в свою палату через пятнадцать минут. Развязала бондану, небрежно бросив ее на кровать. Присев на край матраса, вытянула вперед ноги в армейских ботинках. Ну и пусть сегодня не повезло, и кабинет декана оказался неприступен, как банковский сейф. У меня все еще есть время подумать, что делать дальше…
В палате царил сумрак. Не тот сумрак, что похож на беспросветные темные чернила, а се-ренький, жиденький, как туман. Прожекторы за окном осветили не только полнеба, но и комна-ту. Странное ощущение, словно я не одна, кольнуло в груди. Та же комната, но что-то не так…
- Небольшая прогулка перед сном?
Вот дьявол. У противоположенной стены, чуть облокотившись на нее плечом, стоял Феликс. Бледный в полумраке силуэт едва прорисовывался в темноте. Широко распахнув глаза, я удивленно уставилась на учителя.
- Вы давно меня караулите? – Севшим от волнения голосом прошептала я.
Несколько шагов и Феликс достиг моей кровати. То, что он взбешен, выдавали лишь жестко суженные серые глаза, да хриплые нотки, появившиеся в голосе.
- Вы до сих пор находитесь здесь, лишь благодаря мне. Я поверил, что из Вас может выйти кто-то стоящий. А Вы попираете все уставы, блуждая ночью по зданию, словно приведение. Может гауптвахта вразумит Вас хоть немного. Вы хоть знаете, как она выглядит?
Крошечная комнатка без окон, одна койка и ничего больше…
Черные глаза вдруг стали бездонными. В них не оказалось ни страха, ни раскаяния. Что-то почти смущающее отразилось в непроглядных зрачках. Феликс, запнувшись и недоговорив, повернулся к двери, чтобы уйти. Это было похоже на бегство.
Феликс не успел выйти, я преградила ему путь у самой двери.
- Если хотите меня выгнать, говорите прямо сейчас. Я соберу свои вещи.
Светлые глаза Феликса потемнели.
- Что Вы делали ночью на третьем этаже? Гуляли?
- Я не могу сидеть взаперти в четырех стенах. Мне нужна хоть небольшая свобода…
От близости Феликса замирало сердце. Так хотелось верить в чудо, как в детстве, когда все возможно. Все что пожелаешь. Но нет. Я давно разучилась верить в сказку.
Феликс опустил глаза. Длинные ресницы дрогнули, словно черные крылья. Появилась ямочка на щеке, видимая вблизи. Я внезапно осознала, что мы одни в палате и стоим так тесно, что можно дотронуться до него кончиками пальцев. И даже обнять. И даже коснуться губами его губ…
- Будешь тренироваться по пятницам. С половины девятого до одиннадцати. Помимо основ-ных уроков. Пожалуешься, что тяжело – никто не держит.
Дверь захлопнулась. Я сползла по стене и уткнулась головой в колени. Уставясь, невидяще, в темноту. Так я и встретила рассвет – с широко открытыми глазами. А утром повалил снег. Бе-лые холодные кружева укрывали сиротливую землю, кружа в ледяном танце. Мягкие, воздуш-ные, они дымкой окутали землю. Мир стал как будто чище, светлее. В душе – напротив все га-же и гаже.
А дальше то все хуже…
И все-таки люблю. Наперерез всем страданиям и несправедливостям.
Люблю.
ГЛАВА 17 «ТАЙНЫЙ ХОД»
Я стала тонко чувствовать мелодию Его шагов, определять тембр голоса в самой сердцевине шумной толпы, а глаза зазвучали для меня с удивительной яркостью. Я повсюду искала звуча-ние Его слова, определяла эмоциональный тон каждого брошенного мне словечка, стремясь выявить явный и скрытый характер, полноту и подтекст каждого оборота, а вдруг я услышу в них любовь? И ещё многое-многое другое.
Иногда это казалось мне помешательством.
Мелькнуло в толпе учеников бледное лицо Солова. Я отчетливо видела, как дрогнула тонкая, просвечивающая голубым, жилка на его виске. Он открыл рот, шевельнулись губы, но я не слышала ни слова. Может, просит прощения? Но за что? Эти минуты, когда я ощущала его дыхание на волосах, и бережное прикосновение рук, необыкновенно дороги для меня. Может быть даже, важнее всего, что было. Редко на моем пути встречалось что-то действительно светлое, высокое и незамутненное страданиями. Как хочется теперь это чувство сберечь, со-крыть глубоко в себе и не показывать никому.
- Ева, какая то ты бледная после больницы. – Вика озадачено всплеснула руками. - Уверена, что занятия тебе не во вред?
Да уж, видок у меня - нарочно не придумаешь, - усмехнулась я про себя.
- Она еще и витает где-то.
- Да-да я слушаю, продолжай. – Я с некоторым трудом оторвалась от тарелки с салатом, в ко-торой ковыряла вилкой и посмотрела на Диану.
- Так вот, рассказываю по второму разу: я видела Лиду, за нее мать приезжала хлопотать. Она же посол в Китае. Представляешь?- Дина удивленно округлила глаза, приподняв тонкие свет-лые бровки. - Дело замяли, Лидка уехала с ней в Китай.
- Кто ж знал, что она психопатичкой окажется, - Вика немного оживилась, отвлекшись было, но тут же снова загрустила. На ее смуглом лице пролегли тени усталости. Пробный заплыв в бас-сейне дался ей тяжелее, чем остальным ученикам. Книжный червь, одна из первых в устных ответах, она всегда страдала на практических занятиях.
- Ев, ты помнишь, что в следующем месяце зачет в бассейне? Тебя освободили?
- Нет. Феликс сказал, что может продлить больничный, но в дальнейшем мне все равно при-дется сдавать хвосты. А мне оно надо?
- Так-то оно так…
Пять пар девчоночьих глаз разом остановились на моем лице, стоило переступить порог ка-зармы. В них отразились сочувствие и интерес. Все что-то хором заговорили, перебивая друг друга. Голоса не достигали моего сознания, угасая в отдалении. Они сплелись в один клубок, тягучей болью отдаваясь в голове. Хотелось отгородиться от целого мира пятиметровым за-бором. Мягкая, как вата, подушка встретила уютными объятьями. Экран зажегся салатовым цветом, проиграл ночную мелодию. Погас свет. Но сон все не шел. Зато пришли воспомина-ния.
Один раз за то недолгое время, что провели вместе, мы с Ваней поругались. Из-за какой-то ерунды. Через час раздался телефонный звонок:
- Не соблаговолит ли, прекраснейшая госпожа сходить со мной в кино?
На душе стало так радостно и светло, как никогда в жизни. Всего разговора я не помню, но от-четливо всплыли в памяти слова: «если ты меня не простишь – я умру… и стану твоим анге-лом-хранителем, и все равно буду рядом. Так, что если не хочешь заполучить себе на редкость занудного ангела – соглашайся…».
… Я стану твоим ангелом.…
«Нет, не станешь ты, Ванечка ангелом. Потому что, ангелов не бывает. Может во мне говорит циник и в двадцать с небольшим еще слишком рано становиться такой опустошенной. Но это все жизнь – неразборчивая сука. Жестким шагом идет она, переступая и через старых, и через совсем молодых. И бесполезно пытаться подстроить под себя реальность. Изменить законо-мерность. Перечеркнуть то, что поменять не в силах. Потому что судьба все равно тебя пере-играет.
Шепот с соседней кровати, вывел меня из оцепенения.
- Можно, я расскажу тебе детективную историю?
- Рассказывай, - равнодушно разрешила я, думая о своем, - Только не очень длинную. И не очень страшную.
Ужасов мне и в жизни хватает, - добавила я про себя.
- Дело было утром - после пробежки. – Сбивчиво зашептала Дина, торопясь дойти до интерес-ного места, от чего в ее речи пропали союзы. - Я дожидалась очереди транспортировки вверх, едва стояла - так устала. Мы бегали стометровку, скоростную. Александрович – зверь, ему ре-корды подавай, нам вот еще целый день учиться. Так, о чем это я? Ах, да. Облокотилась я о колонну, ну знаешь закоулок такой между комнатой для охраны и лифтом. И, клянусь тебе, ко-лонна за мной дрогнула и немного отъехала…
До этого момента, я слушала невнимательно, погруженная в невеселые мысли, но несколько слов заставили меня превратиться в одно большое ухо.
Диана вздохнула, в темноте выделялись ее глаза, блестевшие из-под косой челки.
- … хотела рассказать об этом Вике, но обозвала меня психичкой. Я думаю там потайная ком-ната, ну знаешь, словно в старинных замках. Круто да? В нашей школе – тайная комната, как в Гарри Потере. Интересно узнать: так ли это, но чертова колонна больше не движется, а тор-чать там утром, когда мы идем на зарядку – привлекать излишнее внимание.
- Завтра ночью мы выясним, есть ли там комната. - Где-то они ведь должны хранить архивные документы.
- Для начала надо выбраться из казармы.
- А это уже предоставь мне, - Я протянула руку в темноту и погладила магнитную карту, высту-пающую сквозь шероховатую ткань куртки. Забавно, но никто не потребовал вернуть украден-ный у медсестры пропуск. И мне такая забывчивость на руку.
Серые тени медленно и плавно скользнули мимо кроватей к выходу. Свет фонаря с улицы вы-хватил из темноты бледный лоб, тень от ресниц на щеке и обветренные губы, сжатые от не-терпения. Сверкнули рыжие локоны. Из кармана появился квадрат. Карта. Спутница раскрыла глаза, в них застыл вопрос, но она так и не задала его. Дверь бесшумно растворилась. Я дос-тала сверток, что держала до сих пор под мышкой, и быстро оделась, стараясь не слишком шуршать тканью. Позади засопела Дина. Лишь прошмыгнув в лифт, мы перевели дыхание.
- Выше нос! Первый этап пройден - теперь бы не попасться охране.
- Никаких проблем, - через силу улыбнулась испуганная Дина.
Лифт остановился в дальнем конце коридора. В бытовом домике, вплотную примыкающем к разобранной части здания, так, что можно было перейти из одного в другой, не выходя на ули-цу, обитали подсобные работники. На первом этаже жила охрана. Впереди как раз распола-гался один из их постов. Осторожными перебежками, передвигаясь вдоль стены, мы прибли-зились.
- Тише. - Прошипела я в ухо подруге. Сдунула русую прядь Динкиных волос, завитком упав-шую на лицо, - ты топаешь, как слоненок. Видишь - парочка охранников отвлеклась интерес-ной беседой. Самое время незаметно прошмыгнуть. - Я легонько подтолкнула Дину, и сама оторвалась от стены. Медленно, стараясь не делать резких движений, две тени проскользнули мимо оживленно болтающей охраны.
Вот мы и на месте. Укрывшись стеной от любопытных взглядов, я опустилась на колени перед колонной. Погладила гладкий мрамор рукой, ощутив под пальцами холод и твердость камня. Минуту помедлив, прошлась руками по всей поверхности, с низу до верху. Колона не шевели-лась, застыв, казалось, на века мраморным исполином.
- Вспоминай, что ты делала этим утром. Постарайся также облокотиться на эту дуру. - Про-шептала я как можно тише.
Пожав плечами, что, видимо, означало «тебе виднее», подруга, оперлась локтем о колонну и приняла задумчивый вид. «Нет, не так», - мотнув головой, Динка согнула ногу и надавила уже мыском. «Не помню», - прочитала я по печальным глазам. Через длительное время, прове-денное в попытках сдвинуть каменную глыбу, мы затихли.
Проклятая колонна уже порядком намозолила глаза, и я устремила взор на белый потолок, за-тем на кремовые стены.
- Постой, - озарение возникло внезапно, - что мы уперлись в чертову колонну - возможно, что ты случайно нажала на стену, а вовсе не на нее.
Динка засветилась радостью и согласно кивнула.
Мое внимание привлекла настенная лампа. Вскоре наши старания увенчались успехом. Стои-ло по часовой стрелке сдвинуть канделябр, и колонна вздрогнула. Прокрутив полностью по кругу, мы открыли вход в темноту. Наружу просился восторженный клич.
- Так тебе! - Дина уж было вскрикнула, но стихла под укоряющим взглядом. Я достала припа-сенный фонарик из кармана темно-зеленой куртки и посветила внутрь. Темно и холодно. Брр.
Маленький алый глазок никем не замеченной камеры повернулся следом. Замер, разглядывая непрошенных гостей.
Узкий проход шел под наклоном вниз, все сильней тянуло холодком и свежестью. Колонна не-хотя и медленно закрылась. Тихо проскрежетав по полу, она отсела обратный путь. В голове мелькнула неясная догадка.
- Этот ход ведет наружу, за стены здания, – выдохнула я.
- Только представлю себе, - Дина опустила глаза, - утро, все поднимаются на зарядку, а нас нет…
Как я и предполагала, проход обрывался за стенами здания. Пройдя до конца узкого туннеля, мы выбрались к задворкам конюшни. Возвращение обратно и тщетные попытки отодвинуть колонну, не увенчались успехом. И вот теперь я примостилась на колючем сене, глотая ледя-ной зимний воздух, пытаясь придумать план спасения.
- Эх, и зачем мы только туда полезли. – Динка присела на низенький заборчик, опоясывающий конюшню, как грустный нахохлившийся воробышек. Мысленно она уже видела себя отчислен-ной.
- Не печалься, прорвемся. – Хрупкая снежинка опустилась на нос. – Снега нам еще не хватало.
Холодный порыв, заставил сильнее закутаться в тонкую курточку. Зябко. Бу-у-у-бух, протяжно завыл ветер. Да еще эти звезды смотрят с высоты. Стало неуютно, словно под многочислен-ными осуждающими взглядами. Миллиарды огоньков светят с ночного неба, а одиночество под звездным небосклоном испытываешь еще острее, чем когда-либо в жизни.
- Да уж, - Дина с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь, - и как нам теперь быть?
Я с удивлением на нее посмотрела, пожала плечами.
- Утром наверняка найдут.
- Ага, - она улыбнулась сквозь слезы, - главное, чтоб это были не два снеговика… Я так пар-шиво чувствовала себя лишь однажды – мы с сестрой заблудились в лесу. Лес то был редень-кий, но нам было по восемь и девять с половиной лет. Зима стояла злющая… Вьюга, пурга, ветер колючий.
- А что вы в лесу то делали?
- Точно не за грибами ходили. - Дина совсем поникла, я почти пожалела, что спросила. – Из дома ушли… Насовсем.
- Прости, не хотела…
- Да, ладно уж… Расскажу. До утра еще далеко
Я росла под постоянные скандалы родителей. Отец мог орать круглые сутки, бить мебель, по-суду и мать... Знаешь, лишь теперь я понимаю, что маме это было по нраву, иначе она давно развелась бы с ним. Хорошо хоть нас с сестрой не трогал. А мы его боялись, ах, как мы его боялись до холодеющих рук и дрожи в коленках. Мама его все время оправдывала: ну типа «работа у него нервная» или «проорется и спать ляжет»… Он у меня начальником милиции работал, благодаря его связям я здесь, а все же…
В тот вечер, он… короче, разошелся пуще обычного. Мы с сестрой тихонько оделись и ушли. Не просто так, у нас план был, нам бы только лес перейти, а там шоссе и в город к тетке. На-шли нас к утру второго дня у лесничего. Ни его б сторожка – и поминай, как знали.
- Да уж… - Мне никогда не приходило в голову, что счастливчики, имеющие родителей, тоже могут страдать.
Динка махнула рукой в сторону хода.
- Пойдем обратно? Там хоть теплее.
- Да. Как говорится: лучше семь раз покрыться потом, чем один раз инеем.
Сидеть в темноте было неуютно, и вскоре мы снова сидели на заборчике, возле конюшен.
Дина подпрыгивала, чтобы не замерзнуть и махала руками.
- Ну, теперь ты что-нибудь расскажи.
Я немного порылась в своей биографии, стараясь выбрать историю попроще.
- Знаешь, Дин, а я однажды чуть дом не подожгла.
Дина остановилась и заинтересованно на меня посмотрела.
- Это как?
- Жизнь повернулась тогда ко мне тем местом… о котором не принято говорить вслух…
Мне не хотелось говорить ей о причине, толкнувшей меня на столь экстравагантный поступок.
- Поругалась… с родителями. – Перед глазами возникла картинка из детства: я стою, опустив глаза и зажав рот ладошкой, слушаю, а за дверью в усмерть пьяный Рогожин рассказывает собутыльникам «из какого дерьма я ее вытащил… можно сказать, спас от попрошайничества, панели или даже тюрьмы, а она… неблагодарная… посмотрит глазищами своими проклятыми косо и молчит… все время молчит…вырастет из нее такая же… как мать ее покойная… о мертвых конечно плохо не говорят…».
Дослушав длинные и несвязные дядюшкины излияния до конца, я отошла от двери. Мерзкие отвратительные слова, очерняющие маму, вбивались подобно длинным ржавым гвоздям в мое сознание. По инерции направившись к себе, я замерла посередине лестницы, внезапно очнувшись. Сквозь огромное окно в зал глядела неспокойная ночь. Черноту прочертила мол-ния. Вспышка света как озарение.
«Огонь… в сарае возле дома есть канистры с бензином!».
Перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз. Развалившись в полный рост, на диване в прихожей спал Остап. Газета медленно и плавно опускалась-поднималась в такт дыханию.
Я сделала шаг. Другой. Предательски скрипнула сосновая половица. Остап мгновенно про-снулся. Усталым взглядом окинул меня с головы до ног.
- Ах, это ты, малявка, - телохранитель вмиг успокоился, - чего не спится?
- Я.. мне… я забыла на улице книжку… в беседке.
- Ну иди, - Он смачно зевнул. Сизый щетинистый подбородок дрогнул, вернулся на место, по-тускневшие глаза закрылись. Остап вновь задремал.
С трудом, обдирая ногти, отодвинув тяжелый засов, я вошла в сарай. Пробравшись через кур-ганы хлама, нашла канистры. Мелькнула в голове спасительная мыслишка: «может не на-до…», но пальцы уже сжались вокруг ручки ближайшей канистры.
Я поливала кирпичные бока огромного дома и деревянные перильца. Внутри все замирало и ухало, как при катании на санях.
- Ева, ты что тут ходишь в такое время? – Из темноты вынырнуло лицо. Бледное лицо молодо-го охранника из сегодняшней смены.
С испугу я толкнула канистру в кусты.
- Я ничего…
- А что бензином то так пахнет? – обеспокоенно принюхался парень. Больше не глядя в мою сторону, он побежал к дому, вызывая Остапа по сотовому.
Я вернулась к прерванному занятию. Достала из кармана зажигалку и чиркнула. Перила ни в какую не хотели загораться.
- Вот она! И бензином откуда-то пахнет!
Над ухом у меня выругался Остап. Железной хваткой вцепился в плечо и грубо поволок в дом…
- Что сидеть мерзнуть, давай еще разок попытаемся ее сдвинуть. – Я потерла онемевшие но-ги. То ли от холода, то ли от долгого сидения на одном месте, они не хотели двигаться.
- Интересно, сколько мы здесь торчим? Кажется, целую вечность.
- Не хнычь. – Я с силой надавила на дверь. – Прорвемся!
С силой надавив на колонну, я сделала очередную попытку отодвинуть каменную глыбу. Не удержалась, когда она отъехала в сторону сама. Неловко взмахнула руками и упала на Фелик-са. Судя по не слишком удивленному лицу, он ожидал нас здесь увидеть. Я же приоткрыла рот от удивления. Со стороны это, по-видимому, смотрелось забавно, однако Феликс и не думал улыбаться. Напротив, в его лице отобразилась гремучая смесь раздражения с ехидной под-девкой: «Ну, что, значит, попалась? Да?».
- Дайка я угадаю, - злым, не предвещающим ничего хорошего, голосом пробормотал Браун, придерживая меня за локти, - ты гуляла! Ах, в этот раз даже не одна, - из-за моего плеча вы-глянула перепуганная Дина, - что же мне с вами делать…
Он резко выпустил меня, подтолкнув по направлению лифта.
- Диана и Ева, прошу следовать вас за мной, – сухим официальным тоном, беспрекословно изрек Браун и, не оглядываясь, пошел, на ходу доставая карту. Нам не оставалось ничего дру-гого, как последовать за ним. Мелко семеня и заискивающе глядя в напряженную спину учите-ля.
Феликс опустился на мягкий кожаный диван в кабинете Виктора Степановича. Декан вчера уехал из Школы. И это нам на руку. По мне, так уж лучше договариваться с Феликсом, чем с этим сухим педантом. Мы стрункой вытянулись поодаль на почтительном расстоянии, под тяжелым взором Брауна. В белоснежной рубашке и темно-синих брюках он исключительно хорош собой. И, судя по нахмуренным бровям, очень рассержен, что, впрочем, нисколько его не портило.
Черно-золотая сумрачная гамма кабинета давила. Нет не в туннеле, отрезанная от теплой по-стели, а именно здесь я ощущала себя загнанным зверем, подранком, попавшим в западню.
- У меня всего три вопроса. - Феликс задумчиво смотрел куда-то мимо, поверх наших понурен-ных голов, - Чья это инициатива? Что вы там делали? И как узнали о проходе?
Дина открыла было рот, но так и замерла, не зная что сказать. Прежде чем она успела вста-вить хоть слово и погубить себя навеки, я, скрестив для храбрости на груди дрожащие руки, выпалила:
- Инициатива полностью моя – это раз. Узнала я чисто случайно – это два. Надо лучше прятать свои тайные ходы, если они Вам так важны. И последнее: я искала там сокровища, а что еще можно найти в подземном туннеле? А Дину взяла за компанию, чтобы не так страшно.
Я перевела дыхание и продолжила:
- У меня к Вам тоже имеется один вопрос: как вы узнали, что мы там?
- Все здание Школы нашпиговано камерами видеонаблюдения с первого по третий этаж. Диа-на – Феликс сумрачно посмотрел на нее, - подожди свою подругу в коридоре, она сейчас вый-дет. Или вылетит… Это зависит от ее дальнейших показаний.
- Но все не совсем так… - попробовала возразить подруга.
- Диана! – Повторил Феликс, теряя остатки терпения.
Выразительно взглянув на меня, словно на умалишенную, и сделав строгое лицо, Дина вы-шла. Ох, попадет мне еще - за взятие вины.
- Подойди поближе, я не кусаюсь.
Я осторожно подошла, обойдя по кругу стол.
- И Вы думаете, Ева, - Браун говорил медленно, растягивая слова, - что я поверю в этот бред?
Если меня сейчас выгонят, я никогда больше не увижу его. Феликс смотрел куда-то мимо, рит-мично выстукивая на столе кончиками пальцев. Невозможно было угадать, о чем он думает. Терять стало нечего, и я решилась. Хочешь победить соперника – сбей с логически построен-ной цепочки мыслей, обескуражив неожиданным заявлением. А самая неслыханная ложь – это почти всегда правда, но вот парадокс – в нее никто не верит. Подступив еще ближе, почти вплотную к спинке дивана, чтобы лучше видеть лицо Феликса, широко раскрыв черные зрачки, низким хриплым голосом, который должен звучать эротично, я произнесла:
- Мне нравится разгуливать ночами по этому средневековому замку, мне нравится нарушать целые тома суровых правил, мне нравится Вас провоцировать. Вы мне вообще нравитесь. – Я прикрыла на секунду глаза, решаясь. Это ведь так просто, словно прыгнуть с разбега в ледя-ную воду. Эти слова необыкновенно легки и чисты в своей искренности. Они сами рвутся на-ружу, остается не мешать им, прозвучать среди тысячи лживых фраз. И сердце хочет сказать, и губы шепчут:
– Мне кажется, я люблю Вас…
Прозвучало так беззащитно, что стало неловко. Неловко за приоткрывшуюся душу, за дрог-нувший голос, звучащий уже совсем не раскованно, а обнажено. До самой сердцевины, ядра души. Браун вздрогнул от неожиданности. В кабинете повисла напряженная тишина. Похоже, именно этих слов он не ожидал от меня услышать. Что ж, сам напросился.
Слова уже давно превратились в ничто, в пустоту, пыль. А он все еще молчал. Возмутительно долго. Молчала и я, опустив ресницы. Мне было невыносимо видеть серые, прекрасно-серые глаза, расширенные в безмолвном удивлении. Все вышло не так, как я планировала, попав сюда. Ну, просто нимфетка, будь все проклято… Лолита, черт меня побери… Стены кабинета давили, сжимая невидимые тиски. Когда же все в моей жизни пошло наперекосяк?
Феликс стойко безмолвствовал, подобно партизану, но мысли роились в его голове беспоря-дочным клубком. Последние слова сдули с нее остатки детскости. Черные глаза смотрели так серьезно, по-взрослому угрюмо. С искорками разочарования и усталости. Феликс смотрел на чуть приоткрывшуюся девушку. В ее возрасте он так ждал любви, как чуда… а в девятнадцать от любви уже порядком устал.
Когда я окончательно потеряла веру, услышать хоть что-нибудь, он произнес:
- Возвращайся к себе в казарму. Это последнее предупреждение. Ева, – Феликс сделал уда-рение на моем имени, призывая внимательно его выслушать, - самое последнее! И я не наме-рен и далее терпеть грубейшее нарушение дисциплины, распространяющейся на всех без ис-ключения учеников. – Вот и все, что я услышала в ответ. Феликс отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Он открываться даже и не думал.
Я шагнула к двери, но внезапно вспомнив, обернулась к учителю: « Ловите, это Ваше».
Феликс ловким движением поймал на лету карточку. Одарив Брауна уничтожающим взглядом, я вышла, напоследок совсем по-детски громко хлопнув дверью. В коридоре я увидела бочком примостившуюся на сломанном стульчике, принесенном сюда из какой-то аудитории, бледную, испуганную Дину. Она сидела, подперев ладонями щеки, и горестно вздыхала. Увидев мое перекошенное лицо, Динка испугалась еще больше, не веря более в положительный исход дела.
- Нас уже выгнали, да? Идти собирать вещи?
- Какие вещи, мы же с одним паспортом сюда приехали! - Бросила я сердито, но при виде по-никшей Динки сжалилась, - Нет, нас пока не выгнали, но не распространяйся никому о нашем маленьком ночном приключении. Сейчас мы вернемся в казарму, и, словно два ангелочка, ля-жем спать. А утром проснемся, как ни в чем не бывало.
- А чем мы с тобой не ангелочки?! – Закружила вокруг меня, радостно хлопая в ладоши, подру-га.– Ура! Слава всем богам! Мы остаемся!
Жаль, что я не смогла разделить ее веселье. На душе было довольно гадко, ощущение как при похмелье. Так же мучает жажда, правда, иного рода - когда до одури хочется глядеть и глядеть в его лицо. Впитывая в себя каждую черточку.
Под утро, завернувшись в теплое одеяло, я размышляла, разглядывая сквозь полуопущенные ресницы потолок. О смысле существования и непрочности всего, что еще вчера казалось не-рушимым. Кривой молнией змеилась по штукатурке трещина. Вот также треснула и моя жизнь. Напополам.
Медленно, шаг за шагом, я старательно убивала в себе любовь. А ей отчаянно хотелось жить.
ГЛАВА 18 «ПРОПАСТЬ»
Согнув колено, я склонилась у самого бортика к прозрачной поверхности. Свисток. Скачек в воду. Ледяные объятья обожгли тысячью острых иголочек, разом впившихся в кожу. Быстрее-быстрее. Мышцы заныли, уставшие за время тренировок, но я продолжила движение вперед, туда, где склонилась у воды с секундомером в руке наш тренер, Мария Валерьевна, подбад-ривая меня окликами. Дыхание сбилось, вода попала в глаза, сухожилия, кажется, вот-вот лопнул, как истлевшие канаты. Заветный бортик. Выскочив из воды, сдернув с головы шапочку и повернулась к тренеру. Пряди слиплись, капли воды текут по щекам. На глаза упали рыжие завитки влажных волос, мешая смотреть ей в лицо.
- Неплохой результат, русалочка, - улыбаясь, сказала она.
Я жалко улыбнулась в ответ. Острой колющей болью отозвалось заживающее «сквозное ра-нение» на животе. Боль, лес, Феликс… Я очнулась от невеселых мыслей, посещавших меня круглосуточно, кружащихся по кругу, словно заевшая старая карусель, с уже порядком надо-евшими лошадьми, слонами и зебрами. Коснулась пальцами пылающего бока. Тренировка на сегодня закончена, пора в раздевалку.
В следующую пятницу, я вновь стою на краю бассейна. Феликс сдержал свое обещание. Каж-дую неделю, с половины девятого до одиннадцати, помимо основных уроков меня ожидают дополнительные тренировки. И ничего ведь не скажешь - сама напросилась.
Сделав несколько пробных кругов, разогревая одеревеневшие мышцы, я огляделась в поисках тренера. Никого.
До бортика и обратно, до бортика и…
Сильная боль вспыхнула неожиданно. Резанула по внутренностям, будто ржавая пила по смо-лянистому боку дерева. Я приоткрыла губы, простонав, и почувствовала, как хлебнула хлори-рованной воды. Перевернувшись на спину, несколько раз загребла одной рукой, преодолевая ставшее вдруг тяжеловесным, сопротивление воды. Достала до бортика и повисла на нем, не имея сил подняться из бассейна. Шаги. Я ожидала увидеть Марию Валерьевну, но ко мне при-близился Феликс. Помог подняться.
От унизительного чувства собственной беспомощности, я разозлилась и оттолкнула протяну-тую руку. Медленно выпрямилась.
- Я сама.
- Ева, можешь не тренироваться, пока не выздоровеешь…
- Спасибо за сочувствие. Разберусь сама.
Феликс внимательно посмотрел мне в глаза.
- Хорошо, что ты не отступаешь…
- Не отступаю?.. – я кипятилась все больше, постепенно выходя из своего образа. Мысли раз-бегались в голове, как тараканы по кухне. - Да Вы хоть представляете, сколько раз мне хоте-лось сломаться за мою жизнь? Сколько раз я мечтала не рождаться на этот свет? Сколько пе-режито «ненужного» и не изведано самых обычных вещей, родных каждому… Но меня всегда цепко держала одна мысль: я должна продолжать жить! Есть же хоть какой-то смысл во всем моем существовании. И будь я проклята, если сломаюсь раньше, не раскусив его.
Я умолкла. Опустила глаза на пол. Стало неловко.
Совершенно неожиданно Феликс сказал, странно прищурившись и глядя куда-то в сторону, словно боясь встретиться со мной взглядом.
- Я не знаю, что случилось в твоей жизни и не могу дать тебе верный совет, но одно знаю на-верняка: жизнь и должна быть борьбой. Только так возможно ощутить ее во всем богатстве разнообразных нюансов. Может, сейчас ты не поймешь, но позже…
Напоминание о возрасте стало последней каплей. Мне захотелось кричать. Я сдержалась из последних сил.
- Простите за сцену, устроенную пятнадцатилетней истеричкой. – И ушла, сердито потирая по пути уже не болевший бок.
Стопка книг опасно накренилась, грозя рухнуть разом. Быстро оглянувшись: нет ли неподалеку строгой библиотекарши, обладающей громогласным басом, я уронила кипу на стол и плюхну-лась на диван рядом с Диной.
- У меня сил нет готовиться к мировой экономике, высшей математике, истории и основам во-енного дела одновременно! - Из-за книжных завалов видны лишь мутные глаза, опухшие от недосыпания.
- Потерпи, немного осталось, - оптимизм Семеновой вполне оправдан, у нее блестящие оцен-ки по всем устным предметам. Она – лучший и почти единственный пример для подражания.
В проходе между стеллажами показалась Вика, в ее руках - еще одна книжная стопка. Я ти-хонько вздохнула.
- Привет, девчонки. Читаем? – Виктория грациозно опустилась на плюшевый диванчик и акку-ратно разложила книжки на столе. История к истории, экономика к экономике.
Ответом на ее вопрос - молчаливо-тоскливое согласие.
- Завтра все собираются смотреть документальные кадры о Великой Отечественной Войне. Идем?
- Сначала бесконечные зачеты по физкультуре. Теперь – нудные лекции и опять зачеты по физкультуре. С каждым днем все хуже. - Диана мрачно взглянула на ненавистные пирамиды из книг. – Теперь еще и эти черно-белые хроники. Предпочитаю кино поинтереснее - ужастики, например.
- Слушай, да ты совсем ленивая стала!
- Не расстраивайтесь, девочки. Вы еще не слышали? – Вика загадочно улыбнулась, - Наш главный мучитель надолго нас покидает.
Что-то внутри меня мучительно сжалось от дурного предчувствия. Нет, нет, только не это!
- Феликс? – Опередила меня Семенова.
- Да. Он надолго уезжает. Возможно, приедет только после новогодних праздников. Вот лафа. Декану нет до нас никакого дела, учителя не стремятся, в принципе, никого завалить. Сдадим!
Стены библиотеки покачнулись. Я вздрогнула, уставившись невидящими глазами на книги.
После праздников меня здесь уже не будет. Мы больше не встретимся. Никогда. Сказка закон-чилась. Я навсегда тебя потеряю. Больше не увижу эти теплые глаза, любимую улыбку, зна-комый силуэт. Ты ИСЧЕЗНЕШЬ из моей жизни. Делать вид, что все как прежде, болтать, сме-яться, шутить. И знать о бесконечной, непомерно бесконечной пропасти в душе, растущей с каждой секундой, проведенной вдали.
Я улыбнулась через силу подругам. Эта вымученная, искусственная улыбка надолго приклеит-ся к моим губам, как маска. Карнавальная маска жизни моей, где за разноцветной мишурой праздника – пустота. Сверлит, сводит с ума боль, притаившегося было в душе невинного чув-ства, открывшего теперь истинное свое лицо.
ГЛАВА 19 «БАЛ»
Одинокими мы приходим в этот мир, одинокими покидаем его – один на один со смертью.
Черная яма и сыпучий песок под ногами… Тишина, такая, что и не снилась даже глухому. И темнота, всех чернил мира не хватит, чтоб передать ее беспросветность.
Что там – по ту сторону… Свет? Вечная тьма? Покой? Или, быть может, все по-новому: рож-дение, страдание, борьба и прах, пыль под ногами живущих.
Я вздрогнула от разверзнувшейся перед глазами пропасти отчаянья. Так ведь можно и сло-маться. Отвернулась от окна. Все равно окружающий пейзаж расплывался смазанным пятном. Приобретенные случайно, такие качества как некая озлобленность и недоверие, кажется, ста-ли моей второй натурой.
- Бал и бал. Ну и что? – Я зевнула от скуки, отбиваясь подушкой от наседающей Динки.
- Да как ты не поймешь, - Дина мечтательно щурит светлые глаза, - это же б-а-л!
Я вывожу ее из задумчивости, выталкивая из своей кровати на пол.
- Ерунда! Не пойду!
- Нет-нет! Ты не можешь! – Дина вся кипит от возмущения. – Мы пахали все полугодие и за-служили немного сказки. Только вообрази, - Я невольно представила романтичную картинку из зефирных книжек, - пышное кружевное платье и изящные такие туфельки на каблуке, ты валь-сируешь с симпатичным кавалером…
… Его силуэт появляется в темноте, приглашая меня на танец. Я касаюсь протянутой ладони. Теплые пальцы. Холодные серые глаза. Ноги ватные и кружится голова. Феликс…
- Ева, Ев, так ты пойдешь на бал?
- Да.
Я загребла пушистый снежок, мыском сапога начертив сердце. Добираясь до остановки, я не-сколько раз проваливалась по щиколотку в белоснежный пух, но ветер почти замел цепочку следов. Снег, снег кругом. Он садится на деревья, столбы, грязью исчезает под колесами ма-шин. Пушистые припорошенные ели окружили автобусную остановку, как солдаты крепость. Пузатый оранжевый автобус медленно подъехал к площадке. Кто бы мог подумать, что обы-денная езда в тесном душном транспорте доставит мне столько удовольствия. Я плюхнулась на свободное сиденье и повернулась к окну, разглядывая проплывающий мимо пейзаж. Снег, завоевавший землю почти без боя, сверкал, искрился, переливаясь всеми оттенками радуги: от белоснежного до фиолетового. Сказочно белая в этом году зима. В детстве я верила в снежную королеву, что парит над замерзшим миром. Извлекает из рукава сверкающего платья снежную россыпь снежинок, обрушивая их на землю, под ноги вечно спешащим людям.
Стройная шатенка, сидящая напротив, раскрыла книгу. На изящной женской ручке блеснул жемчужный циферблат. Женские часики. Я вдруг вспомнила, что такие же были у мамы. Се-ребряные часики на розовом кожаном ремешке. Она смешно хмурилась, когда я не укладыва-лась спать вовремя и подносила часы к моему уху. И тогда они укоризненно тикали…
С подножки автобуса я сошла со странным ощущением приближающихся неприятностей.
У охранника на посту вытянулось лицо. Он залебезил передо мной и сам побежал открывать ворота. Темные тусклые окна особняка встретили неприветливо. Поднимаясь по широким ка-менным ступеням, я начала жалеть, что приехала. Неприятно скрипнула входная дверь. Тина, впустившая меня внутрь, выглядела испуганной. Тени, залегшие под ее глазами стали еще синее. Она семенила следом, пока мы шли по коридору, сетуя на ходу, что хозяин последнее время все чаще не в духе, срывая злость и раздражение на тех, кто находится рядом. «Еще бы, - злорадно подумала я, - попалась рыбка на крючок, а как слезть – не знает». У двери в ка-бинет, Тина оставила меня.
- Ева, прости, если что не так… - прошептала она, прежде чем уйти. Словно навсегда со мной прощалась.
«Рано еще меня хороните – авось поживу…», - я повернула холодную ручку и вошла.
- Я ждал от тебя вестей три месяца назад! Три месяца! Если ты забыла - меня могут посадить в тюрьму в любой момент! Да если бы не я, неизвестно, что стало с тобой. Попрошайничала в переходе или побиралась на вокзале. Что молчишь? – Вначале перекошенное от злости лицо принялось багроветь, потом задергался левый глаз. Я незаметно скривилась, повернувшись к дядьке вполоборота. Он вызывал во мне устойчивую смесь отторжения и гадливости, самую малость приправленную жалостью. Но именно проклятая кроха жалости мешала навсегда вы-черкнуть Рогожина из своей жизни.
- Достать бумаги куда сложнее, чем это выглядит на первый взгляд. Мне нужны деньги. – С отъездом Феликса, в душе моей что-то умерло, все стало до лампочки, поэтому я продолжила говорить, предрешив дальнейшую судьбу несколькими предложениями. – В здание ведет по-тайной ход. Начало берет у конюшен. Стоит лишь твоей своре перелезть через ограду – и ты в дамках.
- Подземный ход? – На мгновенье его лицо разгладилось. - Деньги… возьми сколько нужно.
Из серого дома я вышла, покачиваясь. Спустилась по ступеням, неосознанно их считая. Три-дцать две припорошенных снегом ступеньки. И что из этого? В голове царит хаос эмоций. Страх, сомнение, злость, отчаяние. Сквозь них пробивается тоненький росток щемящей тоски. Холодный воздух хлестнул по лицу, действуя отрезвляюще. Правильно ли я поступила? Но как жить дальше, зная, что дядька сидит в тюрьме?
Я прибавила шагу, потом побежала прямо по снегу, стало так пусто и одиноко в сердце. Яркий, ослепительный свет белейшего снега слепил глаза, кажется, они заслезились, а я все бежала и бежала, никак не могла остановиться. Как в кошмарном сне – когда кто-то тебя преследует и хочется проснуться … а ничего не получается. От себя-то не убежишь.
Вечер. Витрины магазинов горят, как елочные игрушки. Замерев возле одной из них, я устави-лась на манекен, облаченный в вечернее платье. Из темно-синего шелка, такого темного, что казалось черным, оно струилось до пола, сочетая чистоту кроя и хрупкую женственность. Пла-тье-вечер. Платье-траур. Черное – как и моя жизнь.
Все балы мира стали праздником равнодушия, потому что я потеряла тебя. Потеряла, так и не заполучив. И я приду на праздник, в этом мрачном платье, кричащем всему миру, что он – этот мир, мне глубоко безразличен.
Огромная казарма пуста. Веселье, царившее несколько минут назад, растеклось по залу, пре-вращенному к новогоднему вечеру из спортивного в бальный. Девчонки не дождавшись меня, ушли. «Настоящая золушка всегда опаздывает», - оправдывалась я, укладывая локоны. Воло-сы убраны в высокую прическу, лишь один непокорный золотой завиток все время выбивался, падая на лоб. Так вызывающе, жестко.
Я покружилась беззаботно, держа перед собой зеркало. Стоило слегка двинуться, и подол платья становился невесомыми, доставляя необыкновенно приятное ощущение холодка при соприкосновении с телом. Цвет полночного неба ласкал душу, успокаивая темным гранями, гасящими блики ламп.
Придержав подол одной рукой, второй – я распахнула дверь в зал. Мягкий рассеянный свет бликами отражался на стенах. Нежно звучала музыка. Несколько пар вальсировали, плавность движений танца заменил радостный энтузиазм юности. Я замерла, приняв несколько теат-ральную позу – платье обязывало. Паркет такой гладкий и вытертый множеством ног, как рас-плавленное стекло. Я с трудом поборола желание лечь на него, прислонившись щекой, и за-крыть глаза.
- Ева! - В глазах приблизившейся Дины отразилось восхищение. – Ты чудо!
- Можно Вас пригласить, - незнакомый юноша из старшей группы, протянул мне смуглую руку, смущенно улыбаясь, - королева.
- Королева не танцует, - Я подыграла ему, важно приподняв голову, и откинула со лба завитки волос, - а вот эта девушка, - пришлось немного подтолкнуть Динку, - будет рада с Вами потан-цевать.
Молодой человек, не меня выражение лица, переключил внимание на подругу. Образовав-шаяся пара присоединилась к порхающим в вальсе. Дина, полуобернувшись на прощание, по-казала мне кулачек.
- Желаю повеселиться, - прошептала я ей в след.
Что кроме скуки, мог преподнести этот бал мне? Ничего. Присев в кресло, я нетерпеливо вы-бивала мелодию каблуком.
«Вам кажется – этот вечер не закончится никогда, так он дивно прекрасен. Как охапка души-стых кремовых лилий зимой… Веером сверкающих осколков бьются стаканы, кружится, кру-жится бумажным снегом серпантин, и кружатся головы девчонок. Завтра – грязь и мусор, об-рывки бумаги, острые грани стекла в сердце».
Я ждала усыпляющей бдительности вечеринки с шампанским, одурманивающим головы, как сигнал к действию. Мне действительно необходимо добыть эти проклятые бумаги.
Музыка на мгновенье умолкла, разноцветные пары разошлись в стороны. Этого мгновения мне хватило, чтобы увидеть Феликса. Он стоял у противоположенной стены, слегка облокотившись о резное кресло. Сердце замерло, резко остановившись, налетев на невидимую преграду, с тем, чтобы через мгновение бешено застучать в груди. Я сделала шаг. Остановилась. Сделала еще один шажок. Ступила в лабиринт человеческих лиц, следуя за его глазами, обогнула вальсирующую парочку, стол. Замерла.
Почувствовать, поймать, ощутить дрожащей кожей холодный взгляд, смазанным серым пят-ном выделяющийся в толпе. Мы встретились глазами всего на мгновенье, но и одной секунды хватило, чтобы он увидел меня. Равнодушно скользнул взглядом мимо.
Я очнулась и торопливо повернулась к нему спиной, давя свое желание, несбыточное желание подойти ближе. Он отвернулся. Я видела это краем глаза. «Да пропади все пропадом… Я просто постою неподалеку. Мне необходимо его видеть. - Промелькнуло в голове. Но руки уже безвольно опустились вдоль тела, повиснув двумя тонкими безвольными плетьми. – Нельзя. Нельзя. Нельзя».
Я бесследно растворилась в толпе. И жар отступил, и прошло кратковременное безумие.
Улыбаясь симпатичной брюнетке из какого-то бумажного отдела, Феликс держал в длинных пальцах бокал с вином. Краткие слова, брошенные миловидной круглолицей спутнице, застав-ляли брюнетку улыбаться в ответ. Не надо быть ясновидцем для того, чтобы понять ее чувст-ва. А вот душа Феликса – дремучий лес, в котором заблудилась уже не одна любовь. Где-то там бродят и мои неприкаянные чувства. В черном матовом костюме и белоснежной рубашке Феликс необычайно красив. Я подобрала дрожащими руками пышный подол, собираясь уйти. Уже у самой двери, меня перехватил Крагин. Долговязая фигура возникла в проеме, преграж-дая путь к отступлению.
- Потанцуем? – Неожиданно видеть на серьезном лице смущение. Я, молча, кивнула в ответ.
Теплая ладонь Валентина приятной тяжестью легла на талию. Он неплохо танцевал. А вот я путалась в шагах, наступая то на его ноги, то на подол собственного платья, одновременно вывернув шею в другую сторону. Рассеянно отвечая на вопросы Крагина, я невольно искала глазами Феликса. Помучившись так восемь минут, мы вернулись обратно. Музыка стихла. Ва-лентин в последний раз что-то сказал, но, так и не дождавшись ответа, отошел в сторону.
В дальнем конце зала, располагались столы. Фрукты, сладости, канапе, разложенные на стек-лянных тарелочках, перемежались пузатыми бутылками с вином. Феликс оторвал взгляд от фужера и наши глаза снова встретились. Целое бесконечно мучительное мгновение я смотре-ла в бездонную пропасть. Не намеренная и дальше терпеть эту пытку, я с трудом опустила расширенные зрачки. Кружевные занавески на окнах, в вазах – цветы. Зачем здесь цветы? Их удушающий аромат сдавливает горло, мешая дышать. И эти глупые фонарики из прозрачной бумаги, похожие на замерзшие яблоки. Снежинки из серебристой фольги – как расплавленный свинец от пуль…
Закружилась голова и комната поплыла перед глазами, танцуя в вальсе.
Феликс залпом опрокинул очередной бокал. Нахмурился. «Веду себя, как мальчишка». Он много выпил за сегодняшний вечер, отмахиваясь от назойливых мыслей. Ее хрупкая фигурка фарфоровой балерины и большие невыносимо грустные глаза, в которые так хотелось безо-говорочно верить. «Ну не смотри ты на меня так… отчаянно. Первая любовь, первые потери – превосходная пора. Как там у Моруа: Посвятите вашу юность нежной страсти.
Девочка, да у тебя вся жизнь впереди, тогда как у меня – груз проблем и опустошенная душа циника», - с последней строчкой монолога, Феликс опрокинул в себя еще один бокал. Мысли в голове начали путаться, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга. То, что он пьян, выдавали чрезмерно аккуратные движения и подернутый дымкой взгляд. «Пора заканчивать с вином, особенно после джина - решил Феликс, - я и так много хватил. Давно я так не напивался. Черт меня дернул сделать это сегодня!». В последний раз обернувшись, она покинула бальный зал.
«Я думала, что таких как Вы уже нет. А Вы вот есть. Ходите по земле и не знаете, как нужны мне. Как мне дальше-то существовать, без Вас? Без тебя, Феликс? Как? Оставила ли я хоть крошечный след в твоей жизни? Одни вопросы…».
ГЛАВА 20 «НОЧЬ»
- Черт возьми, зачем ты приехал?! Ну, кто тебя просил, снова вихрем влетать в мою жизнь? - Я ободрала костяшки пальцев о твердую поверхность колонны, стуча кулачками по гладкому камню, прислонившись к ее полированной плоскости в поисках опоры. Но мрамор остался хо-лоден, как и Феликс. И также безмолвно взирал на меня свысока.
Здесь, в закутке, ковром скопилась пыль. Не обращая ни на что внимание, я в новом платье уселась на пол. Отчаянно хотелось реветь. И я начала тихонько всхлипывать, но довольно скоро оборвала свои стенания, но отдышаться никак не могла. Постепенно холод пробрался под тонкую ткань и мелкая, сухая дрожь волной прокатилась по телу. Я притянула к себе ко-ленки и обхватила их руками, но и это не помогло. Тогда я встала и вышла из тени.
Взвился над тонкими лодыжками подол. Высоко подняв голову, я мысленно послала Брауна с его чувственными глазами очень далеко. Например, на луну. Там ему самое место.
Не углубись я так в себя, давно услышала бы шелест ботинок на паркете. Опасность осязаемо витала в воздухе, стоило протянуть руку и коснуться ее.
- Обходим кругом и валим… все вместе…
Они подступили как зверята, дикие, жестокие, голодные. Я не сразу заметила их. Один вывер-нул руку, второй рванул вырез шелкового платья. Опоздав с попыткой вырваться из кольца грубых рук, я делала жалкую попытку кричать. Чужая ладонь, закрыла лицо так, что стало трудно дышать. Одновременно лягнув ближайшую тень ногой, и укусив зажимающую руку, я выдернулась из страшных тисков.
Меня озарила нехорошая мысль: я не выстою одна против трех тренированных парней.
- Держи ее… хватай…
- Кусается, сука…
- Не дай ей уйти, вали на пол…
Перевес был всецело на их стороне, но внезапно чаша весов накренилась. Все изменилось с появлением четвертой силы. Тусклая тень отлетела в сторону. Он бил, не сдерживаясь, своих вчерашних учеников. Лишь осознав, что сила уже не на их стороне, подростки разбежались в разные стороны. Я успела заметить пшеничные волосы. Вот ты какой, оказывается, славный мальчик…
Синее платье разметалось по гладкому паркету, словно веер. Сидя на полу и прикасаясь спи-ной к стене, я силилась подняться. Феликс дышал чуть тяжелее, чем обычно. Смоляные воло-сы взъерошены, а серые глаза в бешенстве.
- Завтра… я их уничтожу.
Придерживая одной рукой безжалостно разодранный подол платья, я смотрела на него, рас-трепанного, не на шутку разозленного, заворожено. Совершенно позабыв о том, что сижу на полу, что, в конце концов, не вежливо вот так плотоядно всматриваться в его лицо. Феликс перевел дух, усмехнулся, и нежно обхватив прохладными пальцами мою руку, помог мне встать. Рывок вверх – и я налетела на него, коснувшись ладонями белоснежной рубашки. Мы застыли слитые, как единое целое, отражаясь в зрачках друг друга. Минуты пролетали мимо, а мы окаменели, точно одно изваяние из двух половинок. Я так боялась разбить эту связь или проснуться…
Не выдержав сумасшедшего биения собственного сердца, я все же опустила ресницы, и вдруг ощутила горячее дыхание на губах. Нежный мягкий поцелуй, почти невинный, воздушный, как прозрачные крылья мотылька. От Феликса пахло вином. Он медленно поцеловал уголок рта. Вздрогнул и отстранился.
В полумраке ее гладкая кожа светилась молочным светом. Так громко бьется сердце, будто хочет вырваться наружу, выломав прутья-ребра …
- … долго же я искал… - Феликс покачнулся - … тебя. Где ты скрывалась?
Казалось, на лице ее выделялись лишь губы. Мгновенно пересохшие они приоткрылись и прошептали:
- Бесполезно…мы не могли встретиться раньше.
- Ева... - Затуманенный взгляд и резкие движения. Феликс выглядел как-то странно, и я лишь сейчас осознала, что он сильно пьян.
- Тебе… Вам надо подняться к себе и прилечь.
- Проводи меня… – Феликс резко оторвал меня от пола и прижал к себе.
- Ева… - Распрямил локон, отпустил. Он упругой пружинкой свернулся обратно в рыжее колеч-ко. - Сколько веков прошло, а ты все продолжаешь соблазнять на грех…
Коридор. Лифт. Полутемная незнакомая комната.
Феликс, прислонился к стене и щелкнул выключателем. Вспыхнувший свет лампы выхватил из темноты и залил мягким светом девушку в синем шелковом платье. Феликс сделал шаг. Остановился. Лицо его застыло неподвижно. Феликс медленно поднял руку, отодвинул изогнутый завиток с ее лица.
Я не двигалась. Я звенела, переливаясь всеми красками, задыхаясь от столпотворения раз-ных чувств. Мне казалось, что весь мир - это МЫ. А где нас нет – пустота толпы, вакуум мил-лиарда серых лиц. Мертвая и безжизненная пустыня.
Минуты шли, а мы стояли, замерев, как две окаменевшие статуи, затаив дыханье, не смея да-же коснуться друг друга.
Глаза ее темно-синие … или черные… а иногда даже фиолетовые. Они такого «убегающего» цвета, что невозможно поймать. А взгляд – пропасть. Тянет на дно, туда, где вечные снега и не бывал еще никто. Так можно пропасть навсегда.
- Ева, ты знаешь, что я не могу перейти грань дозволенного…
«Проклятье, - подумал про себя, протрезвевший в мгновенье Феликс, - как бы пьян я не был, никогда не теряю самообладания. Проклятое самообладание… от него все беды…».
Я присела на край кровати и закуталась в одеяло. Вновь застучало сердце. Стало легче ды-шать. Я даже попробовала рассмеяться. Получилось жутковато.
Феликс смотрел куда-то сквозь меня, куда-то мимо. Сердце в моей груди сжалось и стало со-всем маленьким. Этот мир дождя и холода, и все вокруг снова стало серым и скучным. Захо-телось сделать так же больно и ему, нанеся удар, как он мне - своим холодным взглядом.
- Да не дрейфьте… Вам так уж важно, что о Вас подумают, увидев, что я покидаю учительскую спальню?
Он промолчал.
- Вы же меня спасали… Кстати, уже во второй раз. Вы часто спасаете людей?
- Нет.
- Значит, я была первая?
- Из людей – да.
- Ах, значит, были еще зверюшки.
- Ну, был щенок. В детстве… - Он пошатнулся и чтобы не упасть сел на стул, отодвинув его на безопасное расстояние от кровати.
- Щенок? – Я усмехнулась, - Да Вы растете… Из какой же передряги Вы спасали щенка?
- Отец был пьян, запер его в сарае на даче и завалился спать. Он скулил жалобно полночи. А утром отец так и не отперев зверюшку укатил в город. Щенок есть хотел и пить. Я протиснулся в форточку, разбив стекло, пока лез, порезался… Хм-м… И зачем я все это тебе рассказываю?
- Потому что много выпили, а еще потому, что всем нам иногда надо выговориться. Вы не лю-бите своего отца?
- Бестактный вопрос, тем неожиданнее слышать его от малолетней девчонки.
- Ну так…
- Думаю, что нет.
- Значит, не любите.
- Я не сказал, что не люблю.
- А кого же вы тогда любите?
- Ну, точно не маленьких любопытных девочек.
- Совсем недавно Вы так не считали.
- Когда это?
- Когда почти поцеловали меня…
Он сжал губы, зло прищурив глаза.
- Давай забудем…
Я согласно сменила тему разговора:
- Скажите, почему Вы едва заметно морщились, говоря об отце? У Вас сложные отношения?
- Я что – на приеме у психотерапевта? Послушай, Ева…
- Мне надо Вам что-то рассказать…
Феликс поднялся со стула. По его лицу видно было, что ему очень не понравилось русло, в ко-торое вошел разговор. Он бывал в горячих точках, прошел не одно испытание на прочность, но никогда еще не чувствовал себя таким побежденным. В голове не укладывалось, как такое могло произойти. Он ощутил себя дичью, которую сейчас подобьет меткая рука охотника.
- Не уходите… - Я знала, что он сейчас уйдет, мне надо было, просто необходимо, его остано-вить, но ни одно нужное слово не приходило в голову.
«Ты предерзкая девчонка», - сказали его глаза.
- Ева, прости. Мне искренне жаль, что я повел себя недостойно. – Произнесли его губы.
Он повернулся и вышел.
Одной рукой обняв подушку, уставившись невидящими глазами в темноту, я лежала одна в его постели. В синем платье среди холодных простыней. Не спала.
Я тонула в холоде, оставшемся после его фраз. Отвратительный набор слов, произнесенный чужими губами, так неожиданно и резко контрастирующий с необычайно мягким и теплым по-целуем. Весь наш разговор казался мне теперь нереальным. Зыбким, несвязным и обманно наигранным. Чтобы хоть немного отвлечься, я закрыла глаза и стала усиленно вспоминать картинки из детства.
Кухонный стол. Клеенка в клетку. На столе вальяжно восседает огромная корзинища сирени. Я касаюсь хрупкой кисти и тут же отдергиваю руку, будто под ней не хрупкие цветочки, а огонь. Мамин окрик пощечиной звенит в ушах: «Не смей!». Она судорожно рвет листок бумаги, вло-женный в букет, и безжалостно выбрасывает букет из корзинки в мусорное ведро. По моим щекам текут слезы. Я шмыгаю сопливым носом и обиженно кошусь на маму. Она смотрит сквозь меня куда-то вдаль, лицо бледнее обычного, глаза пустые, на дне плещется страх…
Я резко распахнула глаза. Бред? Сон? Воспоминание? Было или нет? Мне не дано узнать.
ГЛАВА 21 «РАЗОБЛАЧЕНИЕ»
Я резко села на кровати, почти мгновенно перейдя от состояния сна к реальности.
Встав босыми ногами на пол, огляделась. Соломенный коврик у кровати, сплетенный сложным узором из хрусткой желтой соломы, приятно щекотал пальцы. Огромное окно, через которые мне сразу же захотелось улететь прямо на улицу, минуя заслоны и замки, открывало чудесный вид на чистое небо и бледно-розовые, подсвеченные утренним солнцем облака. Светлые стены, вытертые доски паркета, россыпь маленьких полочек над рабочим столом. Комната большая и совсем незнакомая. Комната в стиле своего хозяина. Слишком пустая, слишком холодная. Единственный предмет роскоши - деревянная массивная кровать янтарного цвета с белоснежными шелковыми простынями. Мне следовало незамеченной покинуть комнату, не дожидаясь возвращения ее хозяина.
Стало зябко. У противоположенной стены примостился широкий шкаф. Раскрыв украшенные завитками дверцы, я вытащила серую рубашку Феликса. Закутавшись в мягкую, теплую ткань из тонкой шерсти, проскользнула в соседнюю комнатку. Прикрыла за собой деревянную дверь.
Компьютерный стол заваленный разнообразной техникой. Ноутбук, забытый на замшевом кресле. Продолжив осмотр, я подошла к книжному стеллажу. Восточные единоборства, психо-логия, математика, астрономия, история, репродукции картин французских художников восем-надцатого века, древнегреческие философы. Рассказы Хемингуэя, несколько изданий Юнга, необъятный медицинский справочник, устрашающих размеров книга о стратегии и тактике на войне. При виде толстого томика Фрейда, мне вспомнилась детально прошлая ночь… За вос-поминаниями пришло бешенство.
«…я не могу перейти грань дозволенного… - ах, значит вот как, – не могу». В какой-то момент я потеряла из виду, что по документам мне всего пятнадцать.
- Какой ты у нас чистенький! – Книги с грохотом полетели на пол. – Прямо тошнит от свято-сти…
Об стену ударилась выломанная полочка с дисками.
- Я повел себя недостойно! Ну, надо же! – Пнула стул. На нем злость иссякла.
- Это я то – грань дозволенного… - прозвучало в комнате едва слышно.
Мое внимание привлек большой шкаф, заслонивший стену. Он состоял из небольших отсеков. Я дернула один из ящичков – заперто. Обыскав рабочий стол, незыблемо упершийся в пол медными ножками, я нашла и ключ, и пропуск. Можно было вернуться в казарму, но любопыт-ство оказалось сильнее.
Кипы бумаг. Папки, странные снимки, кажется, счета и бухгалтерские отчеты, чужие письма, еще фотографии, и еще бумаги. Медленно, слишком медленно, я осознала, что же держу в ру-ках. То, что искала четыре месяца. Документы. Кропотливо собранный кем-то документы, ком-прометирующие бизнес моего дядюшки. Этого «агнца» непорочного.
Дрожащими непослушными руками захлопнула папку. Открыла ключом еще несколько ящиков, расположенных в алфавитном порядке. Рывком, вытащив пухлую папку с символами «Рогожин В. Д», не заглядывая внутрь, вернула ящик на место и вышла.
Феликс вернулся в опустевшую комнату. Сел на кровать и огляделся, словно впервые увидев свою обитель. Лег на смятые простыни. Закрыл глаза.
Почему-то ему вдруг вспомнилась первая любовь. Вначале смутно. Отголосок той школьницы, смутная дымка. Затем видение стало ярче, объемней.
У нее были каштановые кудряшки – теперь он точно вспомнил. И ее звали Златой. Тонкая ни-точка губ и большие зеленоватые глаза. Он держал ее прохладные пальчики в руке и пребы-вал в странном, преисполненным любованием ею, забвении. Как давно это было. Словно в прошлой жизни и не с ним. Пришедшие воспоминания не вызвали боли или разочарования – лишь немного грусти и чуточку сожаления о прошедших искренних чувствах…
Ему казалось, такого никогда не повторится. Так любят единожды и то по молодости. Всеобъ-емлюще. Искренне. Преданно. А он давно препарировал любовь. Научился делить ее на ма-ленькие кусочки и довольствоваться малым - постелью, не замахиваясь на СЕРДЦЕ.
Он посвящал Злате стихотворения. Феликс усмехнулся. Это так на него не похоже. Как же это было… «Любить… тебя… маяк во тьме…»
И вдруг нахлынули воспоминания. Она худенькая и длинноногая. Он может поднять ее одной рукой. Но с магией ее глаз бесполезно бороться – все равно утонешь. Он прибежал домой, ук-рылся в кухне от посторонних глаз и вывел в старенькой тетрадке по арифметике прямо по-верх символов и задачек, торопливо, боясь опоздать и навсегда забыть:
Любить тебя за пребывание на земле.
За то, что ты есть.
За этот маяк во тьме,
Что спасает от гиблых мест.
За эту улыбку, глаза,
За узнавание кожи.
За то, что твои шаги,
Услышу средь тысяч прохожих.
Забываясь в ночном бреду,
Принимаю последний бой.
Ограждая любую беду,
Закрывая тебя – собой.
Я брожу за тобой, как тень,
Продолжая зачем-то жить.
Знаю только - настанет день,
Когда все-таки я скажу:
Что любил, и буду любить
Тебя одну.
Он спалил тетрадь через два месяца, когда Злата остыла к нему. И слова, чистые и искренние слова о любви горели, съеживаясь в язычках пламени. Он думал – они исчезли. Но такие сло-ва живут вечно. Просто теперь их говорит, чувствует, торопливо пишет, боясь захлебнуться в них – другой влюбленный…
Один лишь взгляд уже других – непроглядных как ночь глаз, и он все вспомнил.
«Неужели меня так привлекает едва распустившаяся юность. Вот уж не думал, что способен увлечься старлеткой. Исчезнуть, надо срочно исчезнуть, уехать, испариться, пока не пройдет это наваждение, бред чрезмерно чувственных черных глаз».
Он долго гнал от себя кощунственные мысли. И не безосновательно считал, что сошел с ума. А сердце жило особенной жизнью, которая, как известно, не подвластна разуму. Безумство по-зволить чувствам проникнуть сквозь череду баррикад, воздвигнутых в смятении разумом. А это значит, что он сошел с ума.
Проснувшись ближе к полудню у себя в казарме, я натянула зеленые штаны и утепленную куртку. Папку с бумагами сунула за пояс и застегнула молнию. Деньги, оставшиеся от покупки платья, спрятала во внутренний карман рубашки. Сменив туфли на ботинки, вышла из казар-мы. Сейчас подпишу в деканате бумаги об отчислении и покину Академию.
Жаль, что не удалось проститься с девчонками, время завтрака – должно быть, они в столовой. Странно, что не разбудили меня. На что подсознание мне сердито ответило: пытались и неоднократно, но осознав всю тщетность попыток поднять, ушли без меня.
Услышав рассекающийся воздух за спиной, я полуобернулась и даже приподняла согнутую в локте руку для защиты…
Резкая боль в затылке, сменилась сгущающейся темнотой. Все поплыло перед глазами.
- Я же говорил привести ее сюда, а не бить…- Знакомый голос. Даже слишком хорошо знако-мый. Проклятье. Тысячу и один раз – проклятье!
В голове фейерверк искр и ломит затылок. Ресницы кажутся неподъемными, словно на каждой ресничке по гире. Трудно открыть глаза.
- Вы достали свои бумажки. Теперь можно убираться отсюда?
- Нет, - возразил дядька, а это оказался именно он, - у меня неплохая идея…
Я все-таки приоткрыла глаза. Остап остановился возле окна, оглядевшись. Да тут присутству-ет почти вся дядькина свита: вышибала Михалыч, взломщик Костик, компьютерный гений Се-режа и несколько мускулистых качков. В таком составе они собирались лишь в экстренных случаях. По-видимому, это как раз один из таких.
- Очнулась все же, - дядька, улыбаясь, склонился надо мной, - присядь вон на тот стульчик, посиди. Ты превосходно справилась с заданием.
Мне не нравился его ласковый змеиный голос, обычно он не предвещал ничего хорошего, еще меньше мне нравились АКСУ в руках ребят. Помещение показалась знакомым. Комната с ин-вентарем на втором этаже. Я послушно приземлилась на стул, гадая, что все-таки происхо-дит…
Дядька достал сотовый из кармана брюк и набрал номер. Все замерли, словно разыгрывалась лотерея, и ведущий вот-вот должен сказать заветный номер счастливчика. Гудки шли недолго.
- Вас ждут на втором этаже, в кабинете под номером двадцать три. Это срочно.
Томительное ожидание тянулось долго. Я сидела на стульчике, не шелохнувшись, и ждала свою незавидную участь, мучимая неизвестностью. Вдруг, Михалыч, карауливший у двери, вскинул оружие. В комнату вошел Феликс. Мгновенно оценив обстановку, он вышиб автомат из рук Михалыча, который в немом удивлении уставился на пустые руки, где совсем недавно удобно располагалось оружие. Тем временем Феликс уже выхватил пистолет и направил на ближайшего качка.
- Если ты сейчас не отдашь мне оружие, то я прострелю ей башку.
Это были слова моего дядьки, и держал он в вытянутой узловатой руке пистолет аккурат у мо-ей головы. Не скажу, чтобы я очень испугалась. Скорее удивилась. Вот так новости! Не ожида-ла такого от родного дяди, ради которого я забросила все дела, разыскивая компромат.
Феликс обернулся на голос и увидел меня. Его глаза чуть расширились в удивлении.
- К стенке. Стоять. Не двигаться. – Остап, держа под прицелом Феликса, потеснил его к проти-воположенной стене. Браун послушно отодвинулся и даже положил на пол орудие, отшвырнув по приказу мыском ботинка в сторону, но дядькина свора все равно не сводила с него настороженных взглядов.
- Браво господин Браун. – Дядька покачал головой. - Вы заслуживаете всяческих похвал. Пра-вильно Вы одумались. А я вот все гадал: кто придумал собирать информацию на влиятельных людей, вмешиваясь в их дела? – Дядька выждал эффектную паузу и продолжил. – Да, кстати, я и не предполагал, что это здание принадлежит вашей семье.
Пришла моя очередь удивляться. Хотя я, конечно, догадывалась, что осталась, несмотря на нескончаемую череду нарушенных правил, благодаря Феликсу.
- Сколько же Вам лет? Тридцать два? Тридцать три? Такой молодой, а так устроился. Далеко пойдете. Не без поддержки своего отца, естественно.
Феликс выглядел спокойным и немного отстраненно, свысока, разглядывал дядьку.
- Ах да! Вы же еще не знаете самого главного. Компромат уже у меня! И все благодаря моей племяннице-красавице, Еве. – Дядька радостно похлопал меня по плечу, сияя, как именинник. – Это она выкрала документы.
Я не понимала, зачем ему все это, пока не взглянула на Феликса. Что-то в нем изменилось. В глубине серых глаз отразились холодная ярость, усталость, желчь и жалость… Я подавила острую боль в груди. Дядька подставил меня самым извращенным способом.
- Эта юная особа, а впрочем, не совсем и юная, неплохо обработала глупого, недалекого учи-теля. Который, между тем оказался вовсе и не учителем, а черным кардиналом Академии. – Мой дядюшка забавлялся вовсю. Еще бы, столько впечатлений. Как бы инфаркт не хватил. Хотя дождешься тут… скорее сама помрешь в длительном ожидании..
Я не смогла поднять глаз от пола, чтобы посмотреть в лицо Феликсу. Стены поплыли вокруг меня, я крепче ухватилась за стул, чтобы не упасть. Пропасть, открывающаяся впереди, хищно скалилась, поглощая шаг за шагом мои мечты. Вдруг стало очень холодно, так холодно, что начала колотить крупная дрожь.
- Мы сейчас уйдем, - Дядька осторожно подошел к Феликсу, стоящему у стены под дулами че-тырех автоматов, - И ты не будешь нам мешать. Иначе мы пристрелим девчонку. А она хоть и двуличная, но очень красивая. Мне будет жалко ее убить.
Я не видела, как Феликс напрягся, вздрогнув, и поспешно кивнул головой. Первое проявление чувств за весь разговор.
- Я позволю вам уйти. Вы ведь пришли сюда через тоннель? Пройдете по нему обратно – во-рота будут открыты. Вам никто не встретится на пути, я прослежу.
Вот почему дядька не убил Феликса. Ему надо покинуть здание, а лишь Браун мог обеспечить ему прикрытие. На собственную жизнь мне глубоко наплевать. Феликс остался жив – это глав-ное.
ГЛАВА 22 «ПОБЕГ»
Вывернув руку, Остап грубо проволок меня по тоннелю к белеющему вдали выходу. Затолкав в одну из тонированных машин, почти погрузив – словно мешок с картошкой, он резко крутанул руль и вывернул на дорогу. Авто взревело и лихо рванулось с места. Кажется, нас никто не собирался преследовать, но поспешность, с которой скрывался дядька со своей свитой, раскрывала их тревогу. «Интересно, - подумала я отрешенно, - выполнил бы он свою угрозу? А впрочем, какая теперь разница?»
Холод, сковывающий меня все это время изнутри, не растаял. Вместо сердца в груди стучал маленький кусочек прозрачного льда. Однако мысли в голове прояснились. И среди них все сильнее и ярче билась одна: надо сваливать! Я медленно переместилась поближе к дверце, потирая ноющую в локте руку. Остап полностью сосредоточил внимание на дороге. Мы не-слись по скоростной трассе мимо узких полосок леса, двигаясь достаточно быстро, чтобы вы-прыгнуть на полном ходу. Оставалось ждать подходящего случая, приготовившись к броску. На крутом повороте Остапу пришлось притормозить, дабы вписаться в вираж. Вот оно! Сердце замерло, болезненно сжавшись. Мне же нечего терять. Главное правильно упасть. Я изо всех сил рванула дверцу машины, молясь, чтобы она открылась… холодный ветер обжег кожу и настежь распахнул дверь. Рывок. Я вывалилась наружу, сжавшись в комок. Сильно тряхануло и подкинуло тело. Левая сторона, ударившись об снежный наст, оказавшийся вовсе не мягким, онемела. Рот наполнился соленой кровью из разбитой губы. Резануло вывернутое запястье руки. Раздался резкий, пронзительный визг тормозов. Пора смываться. Спасительный лес совсем рядом, но бежать по снежному покрову, оказалось непросто. Однако я бежала. Отодвинув на время острую боль, страх, падая и поднимаясь, слыша за спиной ругань Остапа. Бежала. Точно попавший в западню зверь. Благодаря небольшому весу, наст подо мной почти не проваливался, что придавало мне дополнительной скорости в страшной гонке. За макушками заснеженных деревьев расстилалось поле и рядок небольших сельских домиков. Повалил белыми пушистыми хлопьями снег. Перемахнув через чужую ограду, я растянулась на дне занесенной снегом теплицы. Минуты проходили одна за другой. Звонкую тишину не нарушали шаги и звуки. Густой снежный занавес снегопада позволил мне уйти.
Над головой медленно гасло солнце, растворяясь в свинцовом море зимнего неба. Нетороп-ливо кружились белые снежинки, опускаясь на ресницы, губы, покрасневшие от нарастающей стужи руки. Боль от падения постепенно проходила, уступая место холоду. Бескрайнему, опус-тошающему холоду. Холоду души и тела. Лежа навзничь среди старых досок разрушенной те-плицы, мне не хотелось двигаться, вставать, жить. Я осталась одна в мире льда и снегов. Лишь маленький нахохлившийся воробышек, продрогший на черной ветке яблони, составлял мне компанию. Одинокий, как и я. Чужой дом, стоящий поодаль, зажегся уютными окнами, ма-ня теплом и светом. Где-то в уголке своего сознания я понимала, что могу замерзнуть на-смерть в снежном сугробе, поддавшись обаянию сладкого сна, манящего вечным забытьем и успокоением. Надо встать и идти. Сохранив самый великий дар человеку – жизнь. Ноги оне-мели от холода и долгой неподвижности, на белом снеге алели капли крови с разбитой губы, а душа равнодушно взирала на немощное тело с высоты, не желая возвращаться туда, обратно к боли и потерям. Медленной, шатающейся походкой, тело брело по припорошенной снегом тропинке навстречу закату и автобусной остановке. Брело жить дальше. Цепочку тонких сле-дов заметал колючий ветер, поднимая ворох ажурных снежинок.
Проваливаясь в поверхностный сон, свернувшись калачиком поперек нескольких стульев зала ожидания, я куталась в серую рубашку Феликса, связующее звено между мною и им. Послед-нее звено в порванной цепи. Мне снились кошмары, перемежаемые далекими голосами лю-дей, гудками поездов и шумом бушующего ветра за толстыми стенами вокзала.
ГЛАВА 23 « ВСПОМИНАЙ МЕНЯ»
Силуэты людей скользили куда-то мимо, огибая меня, и пропадали в неизвестности. Я мед-ленно брела по новым незнакомым улицам города. На седьмой этаж пришлось подниматься пешком, лифт не работал. Приближаясь к своей цели, почувствовала странную дрожь в руках. Если мне здесь будут не рады, даже не знаю куда идти. Ступеньки слились в одно большое препятствие, отделяющее от главной цели. Четвертый…пятый…шестой…седьмой этаж. Вет-хая дверь оббита ободранной клочками клеенкой. Весь богатый лексикон молодежи на стенах, с пояснительными картинками в нужных местах. Неприятный запах на лестничных площадках. Скорее всего, семиэтажный дом в недалекое время снесут, чтобы воздвигнуть на дорогом месте поднебесную высотку. Но возможно, это будет и не так скоро, как того хотелось бы ус-тавшим от разрухи жильцам. Звонок отозвался незамысловатой мелодией, послышались ша-ги. Задвижка жалобно скрипнула и дверь отворилась. Девушка моего возраста, пухленькая курносая брюнетка с миловидным личиком, вопросительно распахнула заспанные карие глаза.
- Здравствуйте, Лидия Сергеевна здесь живет?
Девушка отодвинулась, пропуская меня в узенький коридорчик.
- Вам нужен инспектор по делам несовершеннолетних? Секунду. – Она повернулась и крикну-ла в глубину квартиры, - Мама, это к тебе пришли! – Обернувшись ко мне, девушка жестом указала на табуретку. – Присаживайтесь, пожалуйста, она сейчас подойдет.
Но присесть пришлось не мне. Лидия Сергеевна, шагнувшая в коридор с кухонным полотен-цем в руках, медленно осела на предложенный гостье табурет. Недомытая тарелка со звоном упала на пол. Я проследила за ней усталыми глазами, слишком утомившаяся за несколько дней ночевки на вокзалах… не разбилась. Девушка бросилась на кухню, должно быть за ле-карством. Она вернулась через несколько минут, неся в одной руке пузырек с сердечными ка-плями, в другой – столовую ложку. Укоризненно взглянув сузившимися глазами на меня, спро-сила:
- Вы из ее отделения, да? Что опять натворили?
- Ева… ты так похожа на свою маму, мне на минуту показалось, что это она… я не видела тебя пятнадцать лет, с тех пор как… твои родители… прости меня…
… В то утро она как обычно приехала убираться и присмотреть за девочкой в загородном доме работодателей. Молодая пара. Красавица жена, серьезный, занятый каким-то прибыльным бизнесом муж и маленькая рыжая, шустрая как весенний ветерок, дочурка. У ворот ее встре-тила охрана и полицейский уазик.
- Женщина, туда нельзя!
- Что случилось? Я здесь работаю. – Уже предчувствуя несчастье, и в страхе теребя сумочку, она приблизилась к молоденькому сержанту. Тот уже вежливее, произнес:
- Убили вчера их…
- Как… всех… - похолодела женщина.
- Девчонка осталась жива, под стол забилась, словно зверек, с трудом вытащили. Она сейчас
в отделении. Правда у нее истерика, все-таки смерть родителей видела, от показаний толку мало.
- Кто же их так? Зачем?...
Сержант вернулся к своей работе. Женщина еще долго стояла в стороне, не в силах двинуться с места. Такие молодые… были… дочка осталась. Убили… страшно и непонятно зачем…
- Ева, заходи. Я сейчас чаек заварю. Расскажешь, как живешь.
В неясном свете коридора были незаметны следы удара при падении из машины, но при яр-ком освещении комнаты они вылезли, сочными пятнами синяков и царапин.
- Ева, - Лидия Сергеевна всплеснула руками, - что случилось?
Однажды в далеком детстве, незадолго до страшных событий шестилетия, я ездила с няней в ее квартиру в каком-то совершенно дальнем и замусоренном районе Москвы. Воспоминания об этом дне и спасли меня от скитаний по улицам. Как считалочку, я повторяла про себя, всплывшую в сознании на третий день вокзального обитания улицу. Спесецкая, Спесецкая, Спесецкая… дом 30, на углу, там еще гудели трамваи и большой такой супермаркет напротив, хоть за столько лет там все могло поменяться. Вопреки всему, трамваи и магазин остались. Только, супермаркет разросся, а трамвайная линия наоборот стояла заброшенная. Подходя к дому, я испытала всю гамму чувств: от раскрывшейся надежды до скепсиса (за столько лет могла и переехать или напрочь забыть о малолетней воспитаннице), но вопреки опасениям, меня приняли как родную.
Утро воскресенья. Можно без спешки, маленькими глоточками, выпить обжигающе горячий кофе. Взобраться с ногами в кресло и подремать над книжкой. В прозрачном, подсвеченном солнцем воздухе плывут пылинки. Безделье сводит с ума. Позабытая книга со стуком падает на паркет.
Любовь рвется наружу, причиняя страдание. Надо аккуратненько так опустить ее на самое дно памяти, а сверху быстренько накидать ворох простых ненужных воспоминаний. И с концами. И все-все забыть. Но пройдет время, и рука предательски жадно потянется разворошить, вытащить на свет белый из самых недр памяти любовь. Отряхнуть от приставших к ней одноразовых воспоминаний. Всплакнуть. Так уж устроены люди.
Феликс. Если ты хоть иногда думаешь обо мне, то наша встреча была не напрасна.
Если хоть иногда…
Думаешь обо мне…
ГЛАВА 24 «БЕЛАЯ БОРОДА»
Утро началось с опоздания. Звонкий будильник вот уже полчаса надрывался, захлебываясь мелодией. Я с трудом приоткрыла один глаз, затем другой. Закрыла. В течение нескольких минут повторила попытку проснуться. Спать хотелось до невозможности. Рассеянно скользнув взглядом по экрану будильника, резко подскочила, превозмогая подступающую к горлу тошно-ту. Половина восьмого! Проспать собеседование, указав в анкете пунктуальность - самой сильной стороной характера. Подхватив разноцветный ворох одежды со спинки кресла, я оде-лась со скоростью хорошо вышколенного пожарного. Свитер-лапша, узкие брючки, кепка с мультяшным большеглазым котом – здорово поднимает настроение. Разъехалась молния на новых сапогах, пришлось залезть под кровать и вытащить на свет божий старые ботинки бо-лотного цвета. Где моя сумка? Завалилась за кресло. В прихожей напялила куртку и бросила торопливый взгляд в зеркало. Привычка всматриваться хоть мгновение в свое отражение дер-жала цепко. Выскочив из дома без завтрака, я чуть не поскользнулась на мокрых ступеньках – лифт как всегда не работал. Перекошенная написанная от руки табличка «Ремонт» одиноко белела на исписанной дверце вот уже неделю. Я прибавила шагу, затем побежала и успела как раз вовремя, чтобы проводить взглядом отъезжающий автобус. Стоял холодный апрель и ледяной ветер, забравшийся под свитер, заставил меня поежиться. Быстрым шагом пересекая сквер, я втянула голову в плечи и приподняла мохеровый воротник куртки, чтобы хоть как-нибудь защититься от ледяного ветра. Под ногами противно хлюпала талая вода со снегом, серой кашей размазываясь по мостовой. Стараясь не растерять последние остатки самообладания и бодрости духа, дошла до маршрутной остановки. День ожидал стать неудачным… Да еще и нехорошее предчувствие, шевельнувшееся в глубине души. Предчувствие, к которому я настороженно прислушивалась.
Черная Audi притормозила рядом, окатив меня талой водой из лужи, разбавленной бензино-выми вкраплениями. От тонированных стекол веяло нешуточной опасностью. Я попятилась назад, прикидывая пути к отступлению. Резко развернувшись и намереваясь бежать как можно быстрее, налетела на Остапа. Стараясь не привлекать к нам излишнего внимания толпы, он, тем не менее, сильно вывернул мне руку и подтолкнул к дверце, пребольно ткнув в бок крошечным черным дулом пистолета. Малютка, несмотря на миниатюрный размер, несла в себе реальную смерть.
- Привет, Евочка. – Остап прошипел мне на ухо, ледяным, не предвещающим ни чего хороше-го голосом. – Думала снова сбежать? Разве ты не желаешь пообщаться со старым другом?
У меня нет другого выхода, как временно смириться с происходящим. Должно быть, со сторо-ны это выглядело так, как будто заботливый папочка или немолодой любовник усаживал в до-рогую машину взволнованную девушку. Забавно… если бы не было так страшно.
Новенький автомобиль. Должно быть, дела у дядьки идут лучше, чем у меня. Водитель повер-нул в мою сторону морщинистое помятое лицо с красным носом-картошкой - Борька-взломщик. Я не успела даже вскрикнуть, как Остап, протиснувшийся следом в машину, сунул белый платок с резким запахом мне в лицо. Круговорот ярких красок завертелся вокруг быст-рым вихрем, все убыстряя и убыстряя темп. Я уже не следила за разноцветной каруселью, а безмятежно спала, обмякнув на заднем сидении автомобиля.
Голоса. Робкая попытка прислушаться, отозвалась сильной головной болью. Расслабившись, я позволила мягким волнам обморока принять сознание, по капле растворившись в уютной темноте. В одурманенной голове наступила ночь.
Туман. Крохотная белая точка впереди. Сумрак слегка рассеялся, впуская первые искорки света.
Приподнявшись с кровати, я осмотрелась. В глазах плыла и покачивалась незнакомая комна-та. С трудом встала. Мелкая дрожь мурашками прошлась по телу. Я чувствовала себя так, словно только что очнулась после длительной болезни.
Комната сияла под яркими разноцветными тканями и сочными деталями интерьера. Так пест-рая и пышная клумба значительно отличается от скромной неброской красоты полевых цве-тов. Роскошь и богатство буквально бросались в глаза, перекрикивая и высовываясь друг из-за друга.
Блестящим золотистым дождем спадали пышные портьеры до пола, полностью закрывая одну из стен, шелковистые, расшитые мелкими оранжевыми цветами. За драпировкой оказалась маленькая ванная комнатка, покрытая белоснежным кафелем. В противоположность золотым портьерам, другая стена глубокого синего цвета мерцала мраморной, вызывающе грубой, не-обработанной поверхностью, будто подсвеченная изнутри невидимым источником света. В напольной вазе в метр высотой, покрытой древнеегипетской символикой, расположенной посередине залы, раскрывались здоровые бутоны ярко-розовых цветов, распространяя тонкий ванильный аромат. Я поднялась с кровати и направилась к двери, резной по краям, и оббитой атласной тканью в середине, почти по щиколотку утопая в кремовом бархатистом ворсе восточного ковра. Дверь, как я и ожидала, оказалась запертой.
Раскалывалась голова, хотелось спать. Нежно-голубое гладкое на ощупь пастельное белье манило прохладой, но я проигнорировала призыв, продолжив осмотр комнаты. Все четыре уг-ла залы завалены разноцветными подушками в меленький тонкий узорчик. Единственная, по-мимо кровати, мебель в комнате – розовый диван, почти скрывался из виду под ворохом про-зрачных переливающихся платков с длинными кистями по краям. Словно перышки жар-птицы. Именно такие шали продевают сквозь игольное ушко, доказывая непревзойденное мастерство ручной работы. Если бы здесь находилось окно, возможный выход - спуститься вниз как по канату, связав платки воедино. Если бы… но окна не было. Оставалось ждать. Рано или поздно кто-нибудь обязательно придет. Как будто подслушав мои мысли, дверь отворилась, и моему взору предстал похититель. Высокий скрюченный мужчина почтенного возраста. Старое ссохшееся лицо показалось мне отвратительным. И знакомым. Длинное вытянутое, оно сужалось к низу, заканчиваясь густой белой бородой, сливающейся с белоснежным нарядом. Черты лица, казалось, столпились вокруг крупного с горбинкой носа, споря за оставшееся пространство на тонком пергаменте кожи. Глубоко посаженные карие глаза, располагались близко к переносице, над ними нависали серые брови. Узкая прорезь рта начиналась прямо под длинным кончиком носа. На голове красовалась плоская белая шапка. «Ну все, - подумалось мне, едва я взглянула на него, - плохи дела». На языке криминального психолога из академии такое умение называлось “получение криминально-значимой информации посредством визуальной психодиагностики”.
«Точно Синяя Борода из сказки… или нет, Белая», - я холодно уставилась на вошедшего, ожидая пояснений. С легким акцентом, хрипловатым голосом он произнес, обращаясь к кому-то невидимому за дверью:
- Худая, откормить… Очень бледная… Отмыть и одеть… и побольше благовоний. – Он окинул меня оценивающим взглядом, словно прикидывая за сколько продаст. - Всевод, мошенник… долг то немаленький. Пусть пока остается здесь, я еще не решил, что с ней делать.
Прежде чем я успела произнести хоть слово, слишком ошарашенная нереальностью происхо-дящего, Белая Борода покинула комнату, затворив за собой дверь. Смысл сказанного медлен-но доходил до моего сознания, липким ползущим страхом проникая в сердце. Дядька отдал меня своему арабскому другу в счет долга. Я ведь видела его мимолетно в детстве. И теперь та картинка отчетливо встала перед моими глазами. Он единожды приезжал в каменный особ-няк, недолго пробыл в кабинете с камином и покинул дом, прощаясь с дядькой на ступенях. Оставаясь незамеченной за жалюзи, я разглядела длинную сутулую фигуру дядюшкиного гос-тя, увенчанную белоснежной бородой. Даже в самых страшных снах, я не представляла, что стану пленницей.
Хотелось проснуться.
Он в очередной раз сверился с адресом в записной книжке, поднимаясь по ступеням на седь-мой этаж. Нажимая на кнопку звонка, Феликс перебирал в уме слова, что скажет ей:
- … я просто должен был убедиться, что с тобой все в порядке…
- … хотел удостовериться, что ты жива…
Он еще не знал, что ее там нет.
ГЛАВА 25 «ЖИВОЙ ТОВАР»
Меня отдали как товар, красивую статуэтку, милую вещицу, созданную украшать богатые по-кои властелина. Злость наполнила меня до краев, словно воздух – шарик. Первый день я рва-ла шали, сдирала золотистые портьеры, пыталась даже разбить напольную вазу. На ней я и утихомирилась, уставшая и временно смирившаяся с неизбежной участью. На второй – пробовала заговорить с молчаливыми служанками, но натолкнувшись на их полнейшее равнодушие, стихла.
Лишь однажды моя соотечественница чуть поколебавшись, тихим доверительным шепотом произнесла: «Не препятствуй своей судьбе. Если придешься по нраву господину, займешь по-ложение наложницы. Это ниже по рангу, чем жена, но гораздо выше служанки и, поверь мне, гораздо лучше». Ее миндалевидные зеленые глаза, затемненные сеткой чачван, почти полно-стью покрывающей лицо, уже смерились со своей участью. В них светилась рабская покор-ность и смирение пред своей участью, какой бы она ни оказалась.
- Жаль, что этот господин забыл спросить моего мнения. А то бы я ему ответила.
Девушка в испуге отпрянула. Ну и пусть. Тоже мне счастливая участь, а завтра разонравишься - автоматически перейдешь в разряд служанок или еще хуже. Уж лучше я сразу…
С тех пор мою темницу посещала смуглая молоденькая девчушка, с выразительными глазами цвета ванили, не понимающей ни слова и лопочущей что-то на своем языке. Увидев, во что я превратила комнату, она разразилась долгой гневной тирадой, из которой я не поняла ни сло-ва, но общий смысл, кажется, уловила. И он гласил, что я неблагодарная дочь Аллаха, не по-читающая своего нового господина и повелителя, устраивающая бунт, вместо того, чтобы воз-благодарить бога за такой щедрый подарок. Возможно, конечно, она хотела сказать мне и что-то совсем другое. Мне не был знаком ее язык.
На третий день, моя небольшая, право роскошная, но все же темница уже изучена вдоль и по-перек. Вот маленькая уборная, кресло и кровать. День изо дня ничего не менялось, дверь не-изменно оказывалась закрытой, а другого пути на свободу не существовало. Устала. Безгра-нично. Но дышу. Но встаю и хожу. Я не дам ими себя сломать.
Два раза в сутки все та же смуглая служанка в сопровождении нескольких молчаливых оло-вянных охранников приносила пищу. На серебряном, покрытом черненым узором подносе ап-петитно возвышалась керамическая ваза с тропическими фруктами, на круглых стеклянных блюдцах дымились мясные пряные закуски, в глубокой пиале плавал густой ароматный буль-он, вместо привычного хлеба – круглые лепешки размером с ладошку.
- "Таджин", - тихо пробормотала девушка, опуская поднос на стол.
По утрам мятный чай. В мельхиоровом чайничке плавали листочки нежной мяты и таяли хру-сталики сахара. Разлитый в прозрачные синие стаканчики, он немножко пенился.
Через неделю Белая Борода почтил мои покои своим драгоценным присутствием. Распахнув тяжелую резную дверь, резво вбежал охранник, сгибаясь пред господином в почтительном по-клоне, сложа на груди узловатые руки. За ним медленно и чинно вошел араб, чуть наклонив спину в слишком низком проеме. Следом засеменила укутанная в темно-зеленый аметистовый платок плотно сбитая, кругленькая лицом и телом, женщина, молодая и довольно симпатичная. Изогнутые крылом черные брови, лучистые из-за длинных густых ресниц ореховые глаза, тонкие розовые губы, сложенные в кроткую, совершенно не вяжущуюся с горячими глазами, улыбку. Она одарила меня таким оценивающим строгим взглядом, что я невольно отступила вглубь комнаты. Могла поклясться, что не понравилась ей. Это была одна из шести красавиц-наложниц араба. Знакомым хриплым голосом Борода произнес, растягивая нараспев гортанные слова.
- Через две недели я улетаю в Эмираты. – Он абсолютно равнодушным взглядом окинул мою фигуру. – Ты мне больше не нужна.
Араб вышел, обернувшись на пороге. Поймав на минуту взгляд, я отшатнулась. Таким косми-ческим холодом пахнуло от мертвенно-карих глаз. В них не отразилось ни крупицы жизни. Лишь хладный блеск камня. Мерзкий старик и бровью не повел, словно он - деревянная кукла.
Я в полной мере ощутила себя жертвой. Похоже, мне грозит судьба выпасть из колоды жизни меченой картой.
Шагая вслед за слугой-арабом по длинному узкому коридору, я невольно прикидывала стои-мость окружающего меня богатства. Выходило немало. Стены покрывал зеленый, желтый и розовый мрамор, отполированный до зеркального состояния. Один коридор неожиданно сме-нился другим. Этот был выложен разноцветной мозаикой. На желтых обоях вились лозы вы-пуклого рисунка с изумрудными листьями. Каждая ветвь лозы оканчивалась черным бутоном розы, с едва приоткрытыми лепестками. Коридор все никак не заканчивался, и я в деталях ус-пела разглядеть рисунок мозаики. На черных лепестках блестели синие капли росы, а на неко-торых листьях раскрыли оранжевые крылья крупные южные бабочки. Среди бутонов прогля-дывалась арабская вязь, похожая на древние иероглифы. Сквозь большие радужные витражи, расположенные высоко над головой вместо окон, падали разноцветные блики - яркие мазки
кисти на полотне художника. Коридор резко расширился, превращаясь в большую залу. Свет-ло-голубые шторы, овальный сиреневый витраж, расплескавший на пол и стены фиалковые отблески. Старинные бронзовые лампы с разноцветными стеклами, похожими на тонкий почти прозрачный зализанный леденец. Сундуки из кости, керамика, изделия чеканного металла, ковры со смешным детским рисунком на ярком фоне. Низенький столик в центре и гора подушек, на которых восседала она - главная наложница Белой бороды в бледно-лиловых одеждах. Араб, сопровождавший меня к своей госпоже уселся у ее ног, пробормотав что-то на своем языке. В нашем разговоре он служил переводчиком.
- Подойди ближе.
Я выполнила приказ, почти вплотную приблизившись к столику.
- Ты слишком красива, - она лукаво улыбнулась, - такую опасно оставлять во владениях моего господина. Он слишком изменчив. Сегодня и знать тебя не хочет, а завтра…
Меня передернуло от такой перспективы, но я промолчала.
- а завтра в этом доме не настанет для тебя никогда.
Так я попала на Рынок.
ГЛАВА 26 «РЫНОК»
Мне снились родители. Втроем мы брели по бескрайней пустыне в поисках воды, задыхаясь от жажды и горячего ветра. Вокруг и до самого горизонта простирались кроваво-глиняные пески, образуя жадные воронки, всасывающие раскаленный воздух. Я угодила в одну из таких воронок, оступившись на плоском камне и подвернув ногу. Силуэты родителей сделались призрачными и растворились в мерцающем знойном воздухе. На самом дне песчаного смерча я ясно разглядела череп и змею, обвившую высохшую лобовую кость. Можно было подробно рассмотреть ее голову, пока воронка затягивала меня вглубь расступившейся земли. Блестящие, как сапфиры, голубые глаза сверкали. Змея раскрыла пасть, выстреливая раздвоенным кончиком языка…
За тонированными стеклами автомобиля стояла душная, освещенная перевернутым серпиком луны и фонарями, ночь. Цвета неба, охры, грязи смешались в потрескавшихся старых домах отталкивающих серых оттенков. Душные, головокружительные запахи горького дыма, человеческого пота и страха.
Клетка. Подобно дикому зверю, меня кинули внутрь и заперли до утра.
Руки покраснели от опаляющего холода. Стараясь сохранить остатки тепла, кутаясь в тонкую куртку, я встала на ноги и принялась ритмичными шагами мерить отвратительный острог. Два шага вправо, столько же влево и я неизменно упиралась в стену. Эта темница разительно от-личалась от предыдущей. Пустая миска, некогда наполненная липкой кашей, одиноко белела на полу, вызывая голодное посасывание в животе. Пахло сыростью и плесенью. Зловония сплетались в невыносимо отвратительный букет запахов. Ажурными занавесками по углам висели серые клубы паутины. Пол устрашающе грязен. Хотелось спать, но стоя не получалось, а ложиться на кучу мусора не хотелось. «Придется спать стоя» - решила я.
В крошечных клетушках обитали, в ожидании своей участи, люди. Покупатели приходили не-сколько раз на дню, выбирая живой товар. Полуподвальное помещение посещали: богатые владельцы публичных домов и более бедные уличные сутенеры, «работодатели», в поисках бесплатных рабов на несовместимую с жизнью работу и престранные темные субъекты. Всем им надо одно – беспаспортная, немая, несопротивляющаяся скотина для жалкой доли сгинуть безвозвратно, прежде принеся немалую выгоду своему владельцу. Араб, приволокший меня в эту жалкую тюрьму, вышел с хрустящей стопкой денег. От всей души, пожелав ему вместе со своим хозяином и хозяйкой провалиться в преисподнюю, я окончательно потеряла надежду на хоть самую малость светленькое будущее. Жгучая ненависть к продажному дядюшке, отпра-вившему меня в огненную гиену, окончательно подточила веру в людей. Я безвольно повисла на стальной решетке двери, шепча, впервые в жизни, слова молитвы. Слезы огнем сжигали изнутри, не проливаясь дождем боли и отчаяния. Кто-то в соседней коморке тихо стонал во сне, едва нарушая мертвую тишину. За шум и крики тут жестоко наказывали, избивая, стара-ясь, однако, не слишком испортить внешний вид товара. Чем же я заслужила этот ад на зем-ле?
- Эй, красотка! – К моей клетке вплотную подошел один из охранников. - Тебя уже приобрел один сутенер, ведь такой товар, как ты - долго не залеживается. Он мой друг и не обидится, если я скрашу твое недолгое одиночество в этот холодный вечер.
Кривая усмешка на заросшем лице показалась мне улыбкой сатаны, подбрасывающего дро-вишек в костер отчаяния. Неторопливым жестом, деваться то ей все равно некуда, охранник достал связку ключей и отпер мою клетушку. Я прижалась к задней стенке, словно загнанный, испуганный зверек. В глазах – страх. Сконцентрироваться, беззащитный и усыпляющий бди-тельность вид – удар. Я боднула его в живот и одновременно сделала подсечку. Алюминиевой миской нанесла несколько ударов по голове, хотя мягкий металл не особенно ему навредил. Хорошо хоть успела выскочить из клетки, прежде чем он очухался. Охранник как раз подни-мался на ноги, когда я закрывала решетку. С удовольствием, двинув стальными прутьями две-ри по уродливой физиономии, я со всей силы захлопнула клетку.
Подоспевший второй охранник с размаху ударил меня прикладом по лицу. И швырнул в сво-бодную камеру. Я содрала кожу с ладоней, приземлившись на руки, и приглушенно зашипела от боли. Дверь к свободе в очередной раз захлопнулась прямо передо мной. «Теперь под гла-зом выскочит синяк, изрядно подпортив мое лицо. А так вам и надо» - злорадно подумала я, стоя на четвереньках и глотая непролитые слезы отчаяния.
Потрепанный слабой девушкой охранник, накинулся на решетку, громко ругаясь матом и кри-ча, что он со мной сделает. На шум сбежались другие охранники. Сообща, они оттащили на-сильника от моей клетки.
Мне ничего не оставалось делать, как ждать завтрашнего утра.
ГЛАВА 27 «ПРОДАНА»
Утром мне очень не хотелось просыпаться, но холод проник под одежду, возвращая из мира грез. Да еще какой-то шум проник в сознание. Я открыла опухшие глаза и тут же
почувствовала себя совсем разбитой. На небе разгорался рассвет. Сквозь облачность просве-чивал тонкий, прозрачный серпик луны. Мой кратковременный драгоценный сон, сладкое заб-венье, грубо прервали громкими голосами. Они звучали со стороны входа, охраняемого пожи-лым дедом с обрезом на плече. Железные ворота отворились, впуская толстенький силуэт. Он принадлежал оплатившему мою жалкую жизнь сутенеру.
Мужчина подошел к охраннику. Голоса едва долетали до моей клетки. Я ловила обрывки фраз, пытаясь предсказать дальнейшую судьбу. И то что я услышала не вселяло надежду.
- …а за результат не отвечаю, поскольку товар с гонором… отметелила нашего Гарика… если не понравится, можете вернуть или просто уберете, у нас таких много - одной больше, одной меньше - но деньги вперёд. Барыш на руки, а там уж сами с девкой разбирайтесь"...
Я осторожно выглянула наружу за прутья решетки. Внешность сутенера ничего мне не подска-зала. Бесформенный пухлый старик с изрезанным морщинами лицом и крохотной реденькой бородкой. Прогулочный неторопливый шаг, коим он обошел все клетки, вызвал во мне сравнение с закупкой продуктов в магазине. Тина вот также выбирала в овощном отделе редьку покрепче и лук посвежее. Дойдя до моей конуры, старик остановился, вытащил внушительных размеров стопку денег и протянул охраннику. Интересно, сколько я стою? Хотя какая разница… Присоединившийся к ним третий стражник – открыл ключом дверь каморки и грубо выволок меня наружу, вывернув руку. Я попыталась сопротивляться, но силы явно не на моей стороне. Меня доволокли до дребезжащей развалюхи, носящей гордую должность «автомобиль», намереваясь засунуть внутрь. Это придало мне прыти. Собрав все силы для последнего рывка, я резко вывернулась из крепко сцепившихся рук в напрасной попытке бежать. Охранник, до сего момента скучающий у двери, стремительно бросился к нам, отрезая пути к отступлению. Удар по виску и резвость движений сменилась вялостью. Темнота обрушилась сумерками в гаснущих глазах. Охранник, старик, ворота, голубое небо, песок под ногами – все смешалось в одну кучу, кружа и смазываясь в темную непроницаемую пелену.
Слабый свет пробился сквозь сомкнутые веки. Я очнулась от холода и распахнула глаза. Резко сев и подавив первый приступ дурноты, откинулась обратно на спинку кресла. Автомобиль, громыхая и мерзко поскрипывая стертыми запчастями, продвигался среди узких извилистых улиц города. В лицо светили фары встречных машин. Вечер раскрыл свои сумрачные крылья над городом из восточной сказки. Автомобиль обогнул каменную стену и въехал на террито-рию старого здания, чей силуэт едва угадывался в наступающей темноте. Я уже спала, когда он остановился у металлических дверей. Довольно болезненный толчок в плечо заставил ме-ня проснуться. Я распахнула испуганные глаза, не понимая своего местонахождения. Скло-нившееся к окну машины лицо покупателя, прояснили память. На негнущихся, ватных ногах, подкашивающихся на каждом шагу, я была доставлена в стены притаившегося во тьме здания.
Мир, серый, нелюбимый, но привычный с детства, неумолимо отдалялся за горизонт, шаг за шагом, километр за километром. Я преступно расслабилась, и вот результат – разукрашенные девушки-мотыльки, слетевшиеся отовсюду рассмотреть новую товарку, узкая железная койка-нары в облупленном опустившемся помещении. Я опустила веки, прошептав: «Сейчас открою глаза, и все окажется дурным сном». Сквозь полуопущенные ресницы я видела раздетых де-виц, укладывающихся ненадолго поспать, прежде чем приступить к изнурительной работе. Что может быть реальнее – потертый публичный дом, позолота которого давно облетела, выстав-ляя напоказ обшарпанные стены и неприкрытую наготу тел. Дом, где осыпаются пожухлыми листьями вчера еще живые мечты.
- Наша, что ли? – Одернула меня молоденькая девчушка, с выжженными перманентными куд-ряшками и вздернутым носиком. Много мягких блеклых кудряшек, смягчали пронзительно-голубые кукольные глаза. – Знаешь, как узнала? Наши просто самые симпатичные. Вон ви-дишь ту, что в красном платье? Так это откуда-то с Украины. Украинок вообще тучи. Есть еще несколько вьетнамок, на любителей. Одна гречанка. И черкеска. И даже полячка.
- Ты долго здесь?
- Я около полугода. Поначалу трудно, потом привыкаешь. Бьют, правда, иногда ... – Девица жеманно пожала плечиками, пряча за движением скованность и страх, - Это единственный публичный дом на всю округу. А клиенты ничего попадаются, иностранцы иногда приезжают, а так в основном наши…
- Как ты сюда попала?
- Знаешь… Как там тебя зовут?
- Ева.
- Так вот, Ева. Запомни, здесь не принято задавать такие вопросы. Учти на будущее. – На один короткий миг в ее лице сквозь кукольную маску проступили живые черты отчаяния. - Веркой меня зовут. Родители умерли. Брат есть где-то. Приехала в Москву заработать, сняла комнату на двоих с девчонкой. Познакомились с ней на вокзале. Она и подсказала. Я было устроилась посудомойкой, потом официанткой, но денег все не хватало. Черт меня дернул ее послу-шать…
- Верусь!.. Вера! Там твой постоянный приехал. Требует свою барби.
- Барби – это я. – пояснила Вера, - Ну, покусики, встретимся позже.
Мелькнули всклокоченные кудряшки и исчезли. Вместе с их взбалмошной обладательницей.
За окнами наступила ночь. Заспанные, встрепанные девушки повылазили из разных углов как тараканы. Пора приводить себя в порядок и готовиться к приему клиентов. Девицы не окучи-вали окрестные улицы, ожидая приезжую клиентуру в стенах старого здания или отправляясь к ним надом.
Лишь только открылась железная дверь спальни, я огляделась.
В грязной, убогой комнатушке, разыскать Верку оказалось непросто. Повсюду неубранные кровати, разбросанные вещи и отдыхающие или спящие девицы. Прошли не меньше десяти минут, прежде чем я увидела вчерашнюю курносую блондинку с миловидным личиком. Она прямая лежала на кровати, уставившись в потолок. На ее симпатичном лице красовался большой синяк. Иссине-фиолетовый он расцвел на ее лице подобно экзотическому цветку. Яркий контраст с матовой кожей, пухлыми розовыми щеками и бледным пушком над тонкой полоской губ.
- Вера, что случилось? Тебя били?
- Да так, погладил горячо. Высадиться на измену, духарь. Знаешь Евка, - Понизила она голос, - сматываться надо. Мне б хоть одну дорожку, - эти слова она прошептала совсем тихо, я почти разбирала их по губам.
- ангельская пыльца…
Наркоманка, вздохнула я, поморщившись я. Мне вдруг стала безразлична ее кукольная судьба.
Белесое, словно выцветшее от смога небо. Бледно-лиловые хрупкие цветочки на тонких нож-ках-стебельках в крохотной клумбе. Ветер, раскачивающий головки цветов, приносящий округе вместо прохлады облака пыли и угарного газа. Прямо по разрушенной мостовой течет тонкий ручей. Широкий коренастый дом, возвышающейся через дорогу, загородил пол неба. Вдалеке рыжеют крыши одноэтажных приземистых домов, напоминающих колонию опят, обосновавшихся на трухлявом пне. Я еще раз окинула взглядом сюрреалистическую картину вечера из узкого зарешеченного окошка на втором этаже. Улицы не гудят многоголосьем. Окраина города притаилась, желая казаться смирной.
Скрипнул засов. Я с трудом оторвалась от гадкого пейзажа, повернувшись к вошедшей жен-щине. Темные глазки смотрели не зло, а скорее оценивающе. Землисто-серый цвет лица вы-давал плохое самочувствие. Черные прядки волос, выбившиеся из-под платка, падали ей на высокий лоб и морщинистую шею. Носик длинный, узенький, как сверлышко. Кончик его неприятно подергивался при словах.
- Здравствуйте мои красавицы. – Узловатой рукой она провела по неопрятным волосам. – За работу пора!
- С первым рабочим днем тебя! – Ехидно сказала с соседней койки, потягивающая девица. – Теперь это - твой дом.
«Мне просто не повезло. – Я повторяла про себя эту нехитрую фразу уже в который раз, но не чувствовала облегчения. – Мне не повезло. Видимо при моем появлении на свет, светила вы-строились не в ту комбинацию». Настроение испортилось окончательно.
- А ты вот, новенькая, - женщина ткнула в меня желтым пальцем, - сегодня работаешь в рес-торане. Узнаешь кухню нашей профессии изнутри.
Узенький коридорчик. Настенные светильники, распыляющие бледно-желтый свет, едва про-бивающийся сквозь слои пыли. Дешевые металлические статуэтки, изображающие позоло-ченный декор. Будь я в иной ситуации, непременно рассмеялась бы над тщетной попыткой придать окружающей обстановке налет лоска и богатства. По коридору мы прошли в левое крыло дома. По дороге я рассматривала медные безделушки и дешевые картины, даже отда-ленно не напоминающие подлинники.
На первом этаже располагался ресторан. Каждый день девушки разъезжались по домам, со-провождали клиентов. Вечером клиенты съезжались сами.
Я хотела повернуть назад, но охранник в дверях преградил обратный путь. Девушки, одетые в яркие безвкусные, как и все тут, тряпки столпились на невысоком импровизированном помосте в ожидании клиентов, выпивающих за столиками в глубине зала. «Доходят до кондиции уродливые козлы…» - злобно прошипела стоящая рядом со мной девушка и тут же кокетливо улыбнулась кому-то в зале. Мне стало дурно. Действительность надвигалась с ужасающей скоростью. Зашумело в ушах. Сердце забилось.
В зале погас свет, одиноким пятном осветив помост. На него мягким упруго-эротичным шагом выпорхнула брюнетка лет двадцати. Кошка. Вышла на подиум, выгнулась. Махнула хвостиком. Зрительный зал отозвался одобрительным гулом и редкими пошлыми выкриками. Соблазни-тельные куски тела просвечивали сквозь узкие полоски черного латекса. Она присела, разведя в стороны острые коленки. Поднялась, скользнув вспотевшими ладонями по мокрой же коже. Обхватила шест ногами, крутанулась, двигаясь все более и более вызывающе. Казалось, брюнетка танцует легко и радостно, откровенно гордясь вспыхнувшим в лицах зрителей огонь-ком вожделения. Она завершила кошачий танец, поклонилась разгоряченной публике. Свет погас и вновь вспыхнул, залив ярким светом весь зал. Фигурка скрылась за плотным занаве-сом. Со своего места, я хорошо видела, как точенные ножки подкосились, и девица упала на ковер. Приподняла со вспотевшего лба слипшиеся пряди волос. Товарка танцовщицы подала ей стакан воды. Взмокшая, как галопирующая лошадь на водопое, она жадно прильнула к ста-кану. Вода текла по ее губам, капала на подбородок, смешиваясь с потом и блестками, покры-вающими вздрагивающее тело. Мне стало неприятно, словно я подсмотрела что-то интимное, а ведь минуту назад она отплясывала, в чем мать родила, перед всем зрительным залом и ничего.
В следующий момент, я ощутила на себе неприятный, тяжелый как будто, взгляд. Повернув-шись обратно к столикам натолкнулась на чуть высокомерные, изучающие меня глаза. Мужчи-на лет сорока, приятной наружности, разглядывал меня сквозь тонкую оправу очков.
- Одним едва заметным движением кончиков пальцев, он подозвал к себе официанта. Через мгновенье я уже стояла перед его столом.
- Симпатичная… Новенькая? Я тебя раньше не видел.
- Да. – Горло пересохло от волнения. Как же мне использовать тебя, чтобы сбежать?.. – Но знаете, меня держат насильно. – Я жалобно посмотрела на незнакомца, пытаясь за блестя-щими стеклами разглядеть хоть каплю сочувствия. У него «пыльные», ввалившиеся внутрь глаза, такие бывают у стариков и тяжелобольных. – Помогите мне, пожалуйста…
- Ты поедешь сегодня со мной. Глеб. Хозяин этого заведения.
Надежда, всколыхнувшаяся было в душе, угасла. Мне никто не поможет. Я одна.
ГЛАВА 28 «ДРАКОН»
В компании двух невозмутимых телохранителей мы добрались до тихого района за пределами города. Охраняемый поселок. Владелец борделя выглянул в окно автомобиля и поприветствовал кивком скучающего в покосившейся будке охранника. Тот приветливо махнул рукой в ответ, узнавая, и открыл ржавые ворота. Тихо прошелестев по асфальту шинами, автомобиль въехал на территорию поселения. Он с первого взгляда вызвал во мне неприятную ассоциацию с Осиновым поселком. Созданные вызывать зависть соседей стерильные дворцы, вершина зодчества, окруженные такими же вымеренными по линейке английскими лужайками с вечнозеленым газоном, режущие глаз своей пластмассовой искусственной красотой. Если в доме нет души, архитектор не поможет.
Особнячки, расположенные на единственной в поселке улице, измельчали и постепенно со-шли на нет. За поселком начался сказочный лес. Нетронутый сосновый бор, с золотисто-коричневыми стволами деревьев. Дорога резко свернула вправо, проходя параллельно черте леса. Меня затрясло от страха
Мужчина обернулся ко мне, его лицо выглядело удивленным.
- Не бойся. Ты мне понравилась, хочу предложить тебе спать со мной. Все лучше… - Он жестко улыбнулся, - чем работать в моем ресторане.
- Почти приехали. Дальше пойдем пешком.
Сквозь пушистые зеленеющие ветви пробивалось ласковое безоблачное небо. Под ногами стелился кудрявый мох, припорошенный опавшей листвой. Запах янтарной смолы почти ося-заемой дымкой висел в воздухе. На один короткий миг я прикрыла глаза. Это отвратительный сон... на вроде таких, где все бежишь от кого-то и не можешь проснуться.
С пригорка открылся потрясающий вид на двухэтажный обложенный светло-коричневым кам-нем дом с синевато-серой крышей, похожей на шляпку гриба. Эта шляпка чуть нависала над окнами, а на самой ее макушке, набекрень воткнутая, торчала такая же каменная, как и сам дом, труба. Ноги стали ватными.
Дом впереди красовался, рисуясь теплыми каменными стенами на фоне неба и деревьев.
Окна первого этажа были огромны. Алебастровая застекленная веранда выделялась на об-щем фоне здания белым пятном. На пути к дому лежал узкий овраг, через него перекинут ши-рокий мост из бревен. Особняк окружала высоченная, обвитая плющом, ограда. Маленький балкончик обвивался зеленой ветвью доползшего и до сюда плюща. К входной двери вели широкие каменные ступени.
- Моя дача. Я провожу здесь все свободное время. Легко дышится. - Мужчина обернулся к ох-ране. – Отведите ее в спальню.
Занавеска в комнате слегка качнулась под порывом свежего ветра. В замочной скважине по-вернулся ключ, вошел Глеб.
- У меня работает много красивых девушек, но ты на них не похожа. Как алмаз среди стекля-шек.
Я сделала шаг назад.
- Ну что стоишь… не мне тебя учить. – Он больно сжал мою руку и притянул к себе.
- Есть одна досадная мелочь: ты забыл спросить мое мнение…
Резкий удар коленом и мужчина со стоном опустился на пол.
В комнату ворвались головорезы.
… - Что стоите – хватайте ее! Тварь неблагодарная! Я ведь спас тебя от верной смерти! Ты хоть знаешь, как они сгорают за несколько месяцев.… Может тебе съездить в челюсть или ог-лушить, чтоб стала ласковой…
В течение всей жизни, мне не раз приходилось наблюдать, как люди стремительно теряли че-ловеческое достоинство, одним рывком снимая маску доброжелательности, под которой ока-зывался злобный оскал. Звериная жестокость и беспощадность.
Глеб выхватил пистолет из кобуры ближайшего телохранителя. Виска коснулся холодный ме-талл. Я хотела завопить во весь голос, но что-то в горле перемкнуло, и от туда не вылетело ни звука. Он воспользовалась этим и прижалась губами к моим губам. Запах перегара, чуть за-маскированный дорогим парфюмом, окружил плотным облаком. «Оглушить… бить по голове… или лягнуть ногой…» - но Глеб прочитал мои мысли и взвел курок, злобно прошипев: «Рискни, сука, и я продырявлю тебе башку. Будь уверена – рука не дрогнет». Пистолет у виска «прозвучал» весьма убедительно...
На следующий день меня отвезли обратно. В этот раз мне отвели отдельную комнату. «Апар-таменты» с видом на бетонную крышу ближайшего дома. Раскладной диван, столик, табурет-ка, ванная комнатка. Дизайнерское решение в манере минимализма.
Когда в небольшое окно заглядывало солнце, на противоположенной стене отражалось вто-рое. И получалось два окна: обычное и из солнечного света. Оба с решетками.
Я не могла бежать. Оставалось ждать непонятно чего и надеяться на чудо.
Чуда не произошло.
- Я ничего НЕ МОГУ сделать. Лучше бы он просто прикончил меня. Из жалости.
Одна из диванных подушек отдаленно походила на рожицу. От нечего делать, я разговаривала с лоскутной мордашкой.
- Я схожу с ума? Не правда ли? Да знаю, можешь не отвечать… Чтоб успокоиться, я укусила саму себя за кончик мизинца. Обычно это помогало немного прийти в себя, но не в этот раз.
Восемнадцать дней я провела между полусном и кошмаром действительности. Я не знаю, как не потеряла рассудок: видимо, несмотря ни на что, очень хотела жить. Гораздо сильнее, чем самой казалось. Иногда я теряла веру, что еще жива, что еще не прах, рассеянный по земле. На кирпичах соседнего дома мне грезятся перекошенные злые и грустные лица. Они вьются вокруг меня в ожидании, когда я окончательно сдамся. И этот день не за горами. Он совсем близко. День, когда я просто сойду с ума.
Мне кажется, что я стою на самом краю пропасти и смотрю вниз, на острые пики скал. Не страшно, скорее безразлично, шагну ли я вниз или останусь стоять на относительно безопас-ном месте. Вот так стою я и решаю: шагать вниз или остаться.
Один день с абсолютной точностью копирует другой. Стены. Стены. Стены. Они давят и кру-шат мои чаяния, перемалывая и выплевывая тонкие косточки. Это сейчас я знаю, сколько утекло времени, а тогда мне казалось, полжизни прошло на смятом диване внутри каменного колодца-комнаты. Я жила надеждой первые дни. А затем она сложила крылья и спикировала на камни, оставив меня отдуваться в одиночку.
Глеб приходил всего несколько раз. Однажды он ввалился в комнату, дыша перегаром и зуб-ным налетом, приблизился, нависнув ненавистной тушей. Окинув взглядом мою сжавшуюся фигуру и побледневшее осунувшееся лицо, Глеб процедил, совершенно пьяный:
- Развлечемся?
Я ответила отрешенным молчанием.
- Сегодня хочу, чтоб ты была поинициативнее. Шевелись, если не хочешь работать с клиента-ми на общих условиях. Уж лучше я один, чем все разом. – Помахал перед моим лицом для острастки револьвером, и засунул его в задний карман брюк. Поднял ногу, намереваясь за-ехать ей по животу. Глеб не ждал сопротивления, был один и при этом совершенно пьян. Это сыграло мне на руку. Я оттолкнула его. Глеб неловко упал, приложившись лбом об угол крова-ти, очки треснули и скатились на пол, отлетел к стене со стуком револьвер. Над ним как ангел возмездия встала моя фигура, поднимая вверх тонконогую табуретку, а затем резко опустив ее на стриженный затылок.
Оглушенный, Глеб остался лежать неподвижно. Я, поборов брезгливость, приложила ухо к груди. «Жив», - то ли с облегчением, то ли с разочарованием услышала стук сердца.
В кармане пиджака оказался сотовый телефон. «А мне сегодня везет», - впервые за долгое время мысли в голове начали проясняться.
ГЛАВА 29 «ПОЛКОВНИК»
- Ева, о чем ты постоянно думаешь. Не хмурься, тебе не идет.
- О чем думаю?.. Да обо всем. – Я выпалила первое, что взбрело в голову. – О том, куда мы уходим после смерти… из чего состоит вакуум… как выглядит бесконечность… да мало ли тем для размышления.
«О том, стоит ли жить дальше…- добавила я про себя. - Измаранной, униженной, безнадежно уставшей от бесконечной борьбы. Знаю, что в этой груди бьется беспокойное сердце. Оно лю-бит страдать, оно питается тревогой и лихорадит от чувств, но пороги в моей жизни стали слишком крутыми, даже для меня».
Мой собеседник улыбнулся.
- Ну, тебе ли, человеку двадцать первого века, не знать ответы.
Я с некоторой заинтересованностью взглянула на него, оторвавшись на мгновенье от созерца-ния собственных проблем.
- Ответы? А они имеются у Вас?
- Допустим. Физический вакуум — первооснова всего, существующего в мире: грубой и тонко-материальной субстанции. Он не является синонимом «пустота».
После смерти душа отделяется от бренной оболочки, попадая на небо. Ослепительный свет в конце туннеля, чувство невесомости, мелькающие кадры прошедшей жизни, всепоглощающее чувство спокойствия... и небесная канцелярия. Так описывают свои ощущения люди, побы-вавшие в клинической смерти. Хотя возможно это не более чем реакция на страх приближаю-щейся смертью и гипоксия.
Что там третье? Бесконечность?
- Да.
- Бесконечность - отсутствие конца, в пространстве и времени. Пространство, не имеющее ви-димых пределов, границ. Как говаривал еще сам Эйнштейн - "В мире две бесконечности. Бес-конечность вселенной и бесконечность человеческой глупости".
- Мне ближе изображение бесконечности, как двух зеркал - расположенных друг напротив друга...
- Типично женское мышление.
- Мне кажется, или Вы увиливаете от прямых ответов?
- Все может быть. В конце концов, я не создатель, чтобы знать наверняка.
Я отвернулась от Виктора и тяжело вздохнула.
- Лучше скажите, что там с репортажем?
- Ваше имя не будет упомянуто. Ева, мы, кажется, переходили на «ты».
- Виктор, зачем Вы со мной возитесь. У Вас в милиции нехватка кадров?
- Я тебе не симпатичен?
- Нет. Но когда сам полковник допрашивает какую-то…
- Ева!..
- Мне повезло, что захват притона производили под Вашим руководством.
- Спасибо, но скорее тебе повезло, что телохранители Хана, ну то есть Глеба, не ждали его у дверей, как должно было быть, а пошли по бабам… Извини.
- Вы опять увильнули от ответа.
- Ева, ты мне нравишься. Вот только мне кажется, что у тебя синдром жертвы.
- Поясните.
- Ну, это когда с человеком постоянно что-то случается, нехорошее. Как будто будишь ненаро-ком в людях черную сторону души. Такие как ты, обречены прятать свою слабость и ранимость за толстой оболочкой всю жизнь. А желающие ее подпортить всегда находятся. Так устроен мир.
- Ой ли… вот только не надо меня жалеть. Ненавижу этот притворный блеск сочувствия в чу-жих глазах... Никогда не понимала людей, стремившихся вызвать к себе жалость. Это ведь почти что желать, чтоб в тебя плюнули…
- Ты такая молодая, красивая, у тебя все еще впереди...
- Да если бы Вы знали, сколько у меня уже позади… сколько пройдено напрасно и сколько пе-режито. Жизнь – череда боли и отупляющего равнодушия…
Виктор нахмурился. Отложил ручку и протокол. Снял очки и потер переносицу, затем опять во-друзил их на место.
- Перефразируя известный афоризм Толстого, скажу тебе: Чтобы жить, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. Вот так-то.
…Первой в дверь вплыла коричневая бархатная шляпка. Мишель сдернула ее со смоляных волос, каштановое каре волной окутало тонкую шейку. На смуглом лице блестели живые ум-ные глаза неопределенного цвета. Она бойко протянула мне свою ладонь и с легким акцентом произнесла:
- Здравствуй, Ева. – Повернувшись к брату, добавила, - Она такая хорошенькая. Это даже больше, чем ты заслуживаешь.
- Ну, спасибо тебе, Мишель, - улыбнулся Виктор.
- Где же ты отыскал такую прекрасную, юную леди? - Мишель хитро прищурилась, снимая пу-шистую шубку, припорошенную снегом, - Вы прекрасно смотритесь вместе: цветущая юность и покрытый благородной сединой мужчина в самом расцвете лет.
В лимонном струящемся костюме и кофейного цвета сапожках на пятнадцатисантиметровых шпильках, сжимая в одной руке такие же солнечные, как и она, желтые розы, укрытые от холо-да на груди, Мишель производила сильное впечатление. Все в ней: изящный поворот головы, небрежная укладка, в которой внимательному взору открывалась рука мастера, умеренность в косметике, говорило о немолодой, но породистой, «экспортной» красоте. Что-то в ее глазах показалось мне хорошо знакомым. Протянув золотой букет, она нежно улыбнулась самыми уголками губ.
- Совсем забыла, это тебе, Ева. – Мишель повернулась к брату. – Проводи меня в комнату для гостей.
Я вышла на лоджию освежиться, закутавшись в теплый плед, с книгой в руке.
- Не помешаю твоему одиночеству? – Мишель в новом кремовом коктельном платье и меховой накидке выступила из темноты, держа перед собой в хрупких пальцах бокал виски с содовой. Стукнув ногтем по краю фужера и прислушавшись к мелодичному тихому звону, она облокотилась о перильца и повернулась в профиль.
- Прости, что вмешиваюсь не в свое дело: что ты испытываешь к моему брату? Он уже не мо-лод, далеко не молод… А ты очень эффектная и молодая женщина.
Я промолчала, разглядывая сквозь стекло тонкий серпик луны, отражающийся в чернильной реке, поблескивающей в сумерках. Такой простой вопрос, но как тяжело на него ответить.
- Я неплохо знаю своего брата. Он влюблен. Это точно. Но ведь этого мало. Мало для на-стоящей семьи. - Мишель внимательно посмотрела в мои глаза.
- Я уважаю Виктора. Благодарна ему за то многое, что он для меня сделал.
- Виктор богат, устроен и занимает высокий пост. Вокруг него всегда крутился целый рой од-нодневных бабочек, эдаких миленьких юных созданий с кукольными личиками, мечтающих о «богатом папике», который обеспечит им блестящую жизнь... – продолжая говорить, Мишель чему-то грустно улыбалась, словно через силу.
Внутри напряглась тонкая струнка, и я хотела ответить, но Мишель жестом остановила меня.
- Нет, ты не из этого роя. Можешь не отвечать. Я знаю. Многое повидала и пережила на своем веку. Знаешь, я ведь очень рано покинула дом и отправилась учиться во Францию, одна в не-знакомой, чужой стране... Родители то сходились, то расходились. Виктор выстраивал свою карьеру. Им всем не до меня, но я не обижена. Знаешь ли, я ценю свой богатый жизненный опыт, он – мое достояние, хотя он же и причина моего одиночества.
Не страшно, если ты не любишь Виктора. Только не обманывай, если заранее знаешь, что и не полюбишь никогда … Он ведь надеется… Спокойной ночи, Ева.
Я осталась на лоджии одна. За стеклом расстилалось ночное небо. Ветер парил в вышине, не на шутку расшалившись. Сыпал на землю ворохом приподнявшихся снежинок. Раскидывал, не жалея сил, колкие и хрупкие звездочки из недолговечного льда.
Я стянула через голову изумрудное шелковое платье и достала пижаму. Серая уютная, она приятно согрела озябшее от ночного свежего воздуха тело. Мишель права, я не просто не люблю Виктора – я никогда и не полюблю. Мое сердце уже полно другой любовью, в нем про-сто не найдется места еще для одной.
Мы встретились в отделении УВД, где я давала показания против Глеба. Виктор – полковник пятидесяти лет, вдовец, по-своему красив и удивительно обходителен. Он устроил меня в больницу, оплатил все расходы, забрал после курса реабилитации. Ни о чем не просил и ни на что не настаивал, просто подставил крепкое плечо в трудный момент. Не мужчина – мечта. Жаль, что не моя…
В большом встроенном шкафу – белое платье. Простое, элегантное, как и все, что окружало Виктора. Завтра состоится наша свадьба. Меня ожидает новая жизнь, благоустроенная и без-мятежная, наполненная спокойствием и размеренным бытом.
Минуты шли, от неудобной позы затекла правая нога. Я напряженно прислушивалась к разго-вору Виктора с сестрой. Приглушенные голоса из кабинета заставили меня остановиться, ко-гда я готова была распахнуть дверь. Речь шла обо мне.
- …Мишель, я бы не хотел, чтобы ты вмешивалась в мою личную жизнь, – Голос Виктора зву-чал мрачно и необыкновенно сухо.
- Виктор, я знаю что Ева не испытывает к тебе никаких чувств. Сможешь ли ты жить рядом с ней, зная, что она лишь благодарна тебе, что ей удобно с тобой – всего-то.
- Сердцу не прикажешь, кого любить, а кого нет. Хотел бы я, чтобы она испытывала ко мне то-же, что и я к ней, но чувства либо есть, либо их нет. Возможно со временем… Даже пригово-ренные к смерти верят в свое чудесное спасение, почему же мне не надеяться на взаимность.
В комнате ненадолго повисла тишина.
- Виктор, я завтра улетаю в Берн, но прежде хочу знать, что мой брат счастлив. В данный мо-мент, мне так совсем не кажется. – Мишель повысила голос, - Черт возьми, для этого ли ты так долго ходил холостым после смерти жены?.. – Скрипнул стул, Мишель встала и нервно заша-гала по комнате, - Кажется, я поняла! Да это наказание тебе за то, что не любил Наденьку. Из-менял, не скрывая, не считался с ее мнением, не любил, в конце концов. А она старела, дур-нела, терпеливо ожидая тебя дома с твоих ресторанных гулянок и
«высокопоставленных» встреч с любовницами. Знаешь, я сразу поняла, что ее болезнь в
большей степени – нервная, как последняя жалкая попытка привлечь твое внимание…
- Она знала, на что шла… Я никогда и не старался выглядеть лучше, чище, чем есть на самом деле.
- Да как ты не поймешь, что идешь по старому пути! Совершаешь те же ошибки, что когда-то, связавшись с той девицей! И вспоминать противно…
- Я не виноват в смерти жены… Просто мы были слишком разными. А Еву люблю. Она стала смыслом в моей одинокой жизни, наполнила своим теплом. В ней какой-то надрыв, сосредоточенность, скрытая агрессивность. Но совершенно отсутствует та сучность, что я во множестве встречал у других. Она не сухая как Alhagi…
- Что-что… - на мгновенье Мишель растерялась, сбившись с нити разговора.
- Alhagi – в переводе с латыни Верблюжья колючка, растение семейства Бобовые, растет в пустыне…
- Я просто хотела добавить в твою седую разгоряченную голову немного разума, а не выслу-шивать лекции по геологии.
- Ты хотела сказать по биологии.
- Да какая разница! Пойми, ты не будешь с ней счастлив!
- Хватит об этом! Сам разберусь в собственной жизни.
С трудом сдерживаясь, я приподняла подол белого платья, развернулась и зашагала прочь по коридору. У самых дверей схватила со стула чье-то пальто, накинула на голые плечи. Всунула наспех ноги в чужие ботики. Неизвестно что случилось бы, не повстречай я Феликса – возмож-но, родилась бы любовь, большая взаимная любовь. Красивая, парящая на мягких крыльях… Я вдруг представила, что живу с Виктором, что изо дня в день вижу его лицо. И мне стало страшно. Променять ощущение влюбленности на удобство? Нет!
После длинной череды приключений, скорее походивших на кошмары, я, наконец, могла бы перевести дух, успокоиться и получить удовольствие от жизни. Только вот почему-то не полу-чается.
Трудно быть хорошей в мире, где стерве живется куда как легче. Проще. Есть где развернуть-ся, не теснясь в узких рамках морали и чести (как странно звучат в наше время эти слова, словно покрытые пылью и изъеденные ржавчиной латы из безвозвратно ушедшей эпохи). Сколько девушек на моем месте вольготно и сытно доживали бы свой век. Сколько их таких «одноразовых». Хорошо перешагивать через чужие тела и души, не задумываясь о причинен-ной боли и сломанных сердцах…
Но. Я. Так. Не. Могу.
Нет, я не могу разрушить еще и твою жизнь. Ты непременно встретишь одну единственную, любимую и любящую. А мне жаль тебя и только. Прости меня за все, Виктор. Прощай, прощай навсегда.
В очередной раз уйти в неизвестность, вычеркнуть, уже ставших близкими, людей из своей жизни. Я думала, что иду наперекор своей судьбе. Прокладываю новую дорогу своей судьбы. И не знала, что дорога то у меня одна единственная, прямая, как стрела. Просто она – над пропастью…
Я жалела лишь об одном, что позволила Виктору уговорить себя и усыпить бдительность. По-зволила зайти отношениям так далеко, что едва не стало поздно. Выставила Виктора дураком, сбежав с нашей свадьбы.
Выдавив улыбку и кивнув охраннику, я вышла за ворота. Гости вот-вот съедутся. Пора прекра-тить излишне затянувшийся фарс.
Охранник замер, изумленно глядя мне вслед. Но не сделал попытки остановить.
ГЛАВА 30 «ПРИЗРАКИ ИЗ ПРОШЛОГО»
Я знаю, зачем сюда пришла. Словно магнит меня притягивала месть, которую непременно на-до было отдать сполна. Я прикрыла за собой дверь, и замерла в нерешительности. Никогда я не считала это место своим домом, хоть и провела здесь долгих пятнадцать лет.
Что-то не давало мне покоя. Неуловимое, неизвестное, опасное.
С таким мрачным настроением я и уселась с ногами в широкое мягкое кресло, прямо напротив камина. Задумавшись, и опустив руку, я рассеянно коснулась пальцами холодной поверхности мраморного стола, придвинутого вплотную к дивану. Этот холод вывел меня из состояния задумчивого оцепенения. Мой взгляд неизменно возвращался к двери. Скоро сюда войдет Он.
- Отбой… созвонимся позже. Ну все, пока! – Дядька вошел в кабинет, да так и замер с трубкой в руке.
Я поднялась из уютного кресла и шагнула к нему, намертво прикованному взглядом к моему лицу. Налитые кровью глаза сопровождали все мои движения. Красные зрачки на побледнев-шем лице. Я приблизилась и замерла. Поднятая рука зависла в нескольких сантиметрах от не-го. В руке - револьвер. Я замерла в ожидании.
Щелчок заставил его вздрогнуть и попятиться назад.
- Ну здравствуй… Хотя нет, я не желаю тебе здравствовать, я желаю тебе испытать тоже, что испытала я, проданная как мешок картошки отвратительному арабу.
- Но… - дядька запнулся. Глаза его озарились нехорошими огоньками и забегали, пока не ос-тановились на двери.
- Как я сюда попала? Ты это хочешь у меня спросить? Да уж не благодаря твоим стараниям, а скорее вопреки…
- Что тебе надо? Мои деньги? Я отдам, сколько у меня лежат в сейфе. Все отдам!
- Деньги… это всего лишь какие-то бумажки, хотя и они мне, конечно не помешают… Нет я пришла не из-за денег. Мне нужно удовлетворение от твоих испуганных глазок и мамин днев-ник… и пару сотен евро. Я же знаю, что ты держишь деньги в евро. А мне для начала хватит.
Видя, что Рогожин не тронулся с места, я взвела курок.
- Живо, давай мне то, что я сказала или пожалеешь…
Дядька очнулся. Пошатнувшись, он опасливо обошел меня сбоку. Я всюду следовала за ним с оружием. Подойдя к стене, он замер в нерешительности. Я направила револьвер в его тол-стый живот. Трясущимися руками Рогожин снял подленик со стены и набрал код оказавшегося под ним сейфа. Я на мгновенье затаила дыхание, вот оно – то, зачем я сюда пришла. Рука сама потянулась к распахнувшейся дверце.
Впрочем, он не помешал мне вытащить из сейфа тяжелую коробку и с трудом дотащить до мраморного стола. Там я и перевернула ее, высыпав все содержимое, не переставая, держать Рогожина на мушке.
Акции, деловую переписку, письма на английском языке, разряженный револьвер я сразу от-мела в сторону, как не стоящие моего внимания. Валюту, патроны сунула в карман куртки. Са-мое главное - дневник, мамин дневник, вот он, пожалуйста, я держу его в руках. Свой приго-вор, свою судьбу. Не могу сказать, что испугалась этой небольшой книжицы, умещающейся на моей ладони. Но уже тогда почувствовала, что она изменит мою жизнь. Наступал новый день. И он нес с собой свет солнца и темное пятно ужаса, ползущего за мной через всю жизнь. День, до самого горлышка наполненный горечью, ощущением разбитого счастья и сумраком одино-кой планеты, на которую больше не попадает свет ближайшего солнца, просто потому, что оно погасло…
- А теперь ключик.
- Какой ключик?
- От дневника. Не надо делать из меня дуру.
Дядька снял с морщинистой шеи цепочку с крохотным ключом.
- Не знала, что ты носишь его в качестве украшения.
Краем глаза я отметила, как он побледнел.
- Что, жалко расставаться с деньжатами? – Спросила я уже на пороге. – Ничего, ты себе еще заработаешь, а это мне – компенсация за поруганное детство.
- Дура…- тихим голосом сказал дядька, глядя из окна на удаляющуюся спину племянницы, - жила бы себе как раньше…
Коснулась руками ветхой обложки. Перелистнула мамин дневник и раскрыла на последней странице. Все остальное потом, главное – я хочу знать, как ее убили. Текс состоял из четкого каллиграфического подчерка. Ровненький и безукоризненный, он выдавал учительницу. Мама проработала в школе недолго, но любовь к аккуратному подчерку осталась в ней на всю жизнь.
«…я боюсь… раньше его угрозы не казались мне правдоподобными. Он страхом намеревался привязать к себе…. Но однажды все изменилось – я совершенно ясно прочла в его лице нена-висть. Он ненавидит меня, ненавидит собственного брата. И это по-настоящему страшно. При мыслях о нем, меня начинает трясти частой дрожью».
«Вчера мы посетили старого друга Егора – старый моряк, свой бизнес. Что-то в грузоперевоз-ках. Он обещал посодействовать мужу…»
Последующие страницы были вырваны, но и этого вполне хватило, чтобы смысл написанного дошел до меня. Большие четкие буквы стали совсем крошечными и расплывчатыми, они ус-кользали и таяли, унося с собой значение слов. Дневник выпал из дрогнувших рук.
Может быть это не он?
Это ведь не может быть правдой?
Кто угодно, только не он…
Да, он жесток, порой до крайности, нелюдим и озлоблен… Но убить…
И все-таки, я знала, что он убийца. Не своими руками, конечно – для этого существуют деньги. Не возможно и дальше отмахиваться от реальности, пренебрегая здравым смыслом. Мир по-плыл перед глазами. Я внезапно осознала, что уже минуту не дышу. Вдохнула со свистом воз-дух.
Внезапно я почти успокоилась. Это было самым страшным – неуместное спокойствие. Хлад-нокровно прошла на кухню крошечной снимаемой квартирки. Заварила дрожащими руками чай. Выпила. В комнате вытащила из чемодана револьвер. Нашла в куче барахла два патрона и зарядила. Для Рогожина – хватит. Молись, молись хорошенько, как никогда в жизни, потому что когда я доберусь до тебя – не оставлю в живых, как ты когда то меня. Это была роковая ошибка.
У меня не осталось сил прощать и забывать предательство, ложь, убийство. Нет во мне не со-страдания, ни человеколюбия, ничего не осталось. Пусть тот, кто сделал это со мной, заплатит своей жизнью. Тот, кто отнял у меня детство и изуродовал душу. Чудовище, убившие моего отца, находящееся на свободе лишь потому, что мастерски умеет заметать следы.
Обогнув дом, я замерла под окном кладовой. В отдалении прозвучал громовой раскат. На землю полетели первые крупные капли. Дождь. Весенний дождь.
Поддела монтировкой раму, навалившись всей массой, открыла окно. Отбросила инструмент в сторону.
За кухонным столом, согнувшись над чашкой кофе, сидела Тина.
Она вздрогнула, увидев меня. В ее глазах появился страх.
- Ну вот, - Я саркастически усмехнулась, - уже вызываю ужас.
- Ева, садись, - Тина подвинулась.
Я села на дальний стул.
- Тина, ты не заменила мне мать, но тем не менее…
Повисла тишина. Было слышно, как усилился дождь, переходя в ливень. По окну хлестанул порыв ветра с водой.
- … ты знала, кто убил..?
В лице старой женщины отразился ответ.
- Знала. Эх ты…
Тина встала и вышла из кухни. Вероятно, она вернется с охраной. Вопреки всему, Тина верну-лась одна. Разжала ладонь и положила на стол передо мной кулон. Золотая цепочка с круглым кусочком янтаря.
- Ева, прости. Он хозяин. Я не могла поступить иначе. Он и этот дом – это все, что у меня есть в жизни.
- Ванька… - В памяти возродились подробности того дня. Этот кулон украл у меня его убий-ца…
- Но зачем?... Ах, да. Ванин отец владел двадцатью процентами акций.
Тина с трудом заставила себя посмотреть в глаза девушки, сидящей напротив. Морщинки на лице домработницы стали глубже. Они несли в себе годы страха и угрызений совести.
Но прощения во мне она не нашла. Возникла трусливая мысль вызвать охрану, но женщина не смела подняться со стула, словно приклеилась.
- Ева, может, когда ты станешь старше, то поймешь… Мы не в силах изменить предначертан-ное судьбой.
- Слова, пустые слова.
- У каждого свой путь, свои испытания…
- Все те же гребанные слова… Я могла бы перестрелять вас всех, и поджечь чертов дом, - я подняла револьвер и помахала им из стороны в сторону, - но разве это вернет мне родите-лей? Оживит Ваньку? Это ничего не изменит! Ничего не изменит – но зато на душе станет зна-чительно легче…
Я не слышала, как к дому подъехала машина. Из оцепенения меня вывели шаги. Первым, во-шел Остап. Он вышиб мой револьвер из обмякших рук. Повертел его и сунул в карман. Сле-дом в дверном проеме появился Рогожин. Позади, словно на стремени, застыл Михалыч.
Теперь я увидела рогожина в новом свете. Он усмехнулся. Покрасневшие глазки смотрели презрительно.
- Все-таки пришла. Вижу-вижу… ты прочитала. Поздравляю. Знаешь, Ева, всегда рядом с людьми ходит такая правда, о которой лучше не знать. В твоем случае, это был Ее дневник.
- Почему, - во рту пересохло от ужаса, - почему ты убил их? Почему разрушив мою жизнь, не убил сразу и меня? – Из глубин сознания отчетливо всплыла яркая картинка: мои руки сдавли-вающие его толстую морщинистую шею. Видение было столь явственным, что у меня сжались руки, ногти до боли впились в ладони.
- Компания, развивающаяся компания брата, дела в которой шли преуспевающе, принося со-лидный доход. В то время как у меня с ними было туговато. Братец не захотел делиться – пришлось убрать. Твоя мать сразу указала бы на меня, пришлось убрать и ее. Я не хотел уби-вать Танюшку. Она единственная, кого я не хотел убивать, но она сама не оставила мне выбо-ра. Потом стали мешать другие акционеры. Надо было избавиться и от них. Расправиться с одним из них мне помогла ты.
Первая любовь. Мой светлый мальчик. Ванька…прости меня, пожалуйста. Прости, если смо-жешь.
- Не получилось убрать отца, и я решил действовать через сына. Я знал - убью единственного горячо любимого сына, и тронувшийся папаша больше не сможет управлять делами. Но он охранял его…
- Можешь не продолжать, - выкрикнула я, стремясь добраться до омерзительной фигуры, но дорогу преградил Остап. Сильная рука ухватила меня за предплечье и оттащила назад.
Я с пол секунды собиралась с мыслями. Хотелось убить одной фразой, чтоб каждое слово – как самый коварный яд.
- Ненавижу… - прошипела я и плюнула в раскрасневшееся лицо. - Ну и мерзкая ты сволочь! Умри, слышишь… Сдохни, чудовище!
Дядька вытер плевок и повернулся к Остапу.
- Отвези ее подальше и выкини из машины. Увидимся позже в аэропорту.
Он вновь повернулся ко мне.
- А вот с тобой мы больше не встретимся. – Рогожин подошел ближе. – Но напоследок я скажу, Ева, почему оставляю тебя в живых, заметь, в который раз. Потому что мой покойный братец не мог иметь детей. Ты – моя дочь. И Татьяну, я убивать не хотел. Выбери она меня – осталась бы жить…
Лужи вспенились от дождя, а он все нещадно лупил и лупил по земле.
ГЛАВА 31 «ДНЕВНИК»
Старая скульптура с изъеденными временем гранями и переполненный мусорный бак, как нельзя лучше походили моему настроению. Я села на мокрый край облупившейся скамьи, раскрыла дневник, намереваясь прочитать его целиком.
Разгладила пожелтевший листок. На титульной странице строчными буквами выделялось предисловие.
«Когда человек пишет дневник, он не обращается к самому себе – это обман. Он всегда пишет его для кого-то другого. В том и суть дневника, ответить на вопрос - для кого ты его пишешь? Для потомков? Для любимого? Для дочери? Я создала тебя дневник для другой Татьяны. Она – это я, но смелее, честнее, добрее, и главное: счастливее…».
Следующие несколько страниц были замазаны черным маркером. Методично – снизу вверх. Я перелистнула замаранные листы. От внимательного взгляда не ускользнули и острые галочки на полях. В задумчивости, она водила кончиком ручки по бумаге. О чем она думала в этот мо-мент?
«…Егор привез меня в Кусково. Усадьба прелестна. Мы гуляли по красочной алле, разгляды-вая пышные клумбы. Он рассказывал мне что-то о живших здесь когда-то людях, а я мяла, со-рванный украдкой нежный лепесток азалии, и улыбалась чему-то своему. Цветок пал так чуд-но и тягостно одновременно. Так могут пахнуть только ранимые цветы и несвоевременные чувства.
В голове роились незнакомые образы. Хочется передать их на бумагу именно так, как они зву-чали во мне, но это не возможно. Мелодию души не опишешь словами. А все-таки.
Пусть мой рассказ не изобразит радугу и не зазвучит Моцартом, но он будет моим алым пару-сом. Может, перечитаю его однажды, пасмурным вечером и вылечу грусть.
Назову его Азали.
Цветок рос ото дня в день. Рос, креп и наливался жгучим зеленым соком.
Пришел заветный миг, и прекрасные бледно-розовые лепестки бутона азалии раскрылись на-встречу горячим поцелуям солнца. Маленькие чувственные крылышки встрепенулись. Азали вновь ожила.
Ее душа вернулась из плена теней. Завершился бесконечный танец ожидания. И вновь свобо-да, солнце и небо над головой!
Будучи цветочным эльфом, она знала, что теперь ее цветок – нежная азалия, а в придачу эти прозрачные крылышки стрекозы и целая вереница времени…
А она бы все отдала! Все! И эту глупую жизнь, и этот солнечный свет, и даже этот прекрасный розовый цветок, и свою крохотную трепещущую душу - взамен свободы. Не этой лживой сво-боды, а настоящей СВОБОДЫ жить. Тот, кто однажды вырвался из плена существования пор-хающей бабочки, больше не захочет всю жизнь прокружить вокруг цветка, обманывая себя ка-ждое мгновенье…
Азали расправила крылышки и присела на коралловый лепесток цветка. Вечер раскачивал его из стороны в сторону, словно маятник. Азали встала на свои тонкие ножки, распахнула крылышки и поднялась в воздух.
С высоты взглянув на поле, она увидела безмятежное тихое озеро. Синяя зеркальная гладь которого манила, звала, нашептывала ей: «Лети сюда, мой маленький эльф, лети…».
Повинуясь внезапному порыву, Азали резко метнулась в сторону озера, взлетела над его ти-хой гладью под самые небеса, туда, ввысь, к самому солнцу, в последний раз окинула взгля-дом землю и прозрачной стрелой ринулась вниз, в самую глубь. Воды озера сомкнулись над ее головой…
Над тихим озером взошла луна, зажглись огоньки звезд, но Азали их больше не видела…
Измученная долгими родами женщина протянула дрожащие руки и, поднеся к груди свою пре-лестную дочку, горячо прижала к сердцу.
Малышка открыла сонные темные глазки и в первый раз улыбнулась матери…
Зачем я написала этот экспромт? Сама не знаю. Когда-то я так любила бабочек. Могла часами смотреть и любоваться. Дивный узор нежнейших крылышек, переливы пятен, тонкие усики, длинный хоботок, сложенный завитком. Они казались мне волшебными эльфами. А кто-то ви-дит в них летающих гусениц…Все зависит отточки зрения. Их много, а объект один, поэтому и мир мы воспринимаем по-разному.
Сегодня мир для меня окрашен грязно-болотным цветом, а еще вчера был светел. Может все от того, что света нет, и я пишу при бледном танце огарка свечи. Право же, все из-за этого: и это отвратительное настроение, и этот дурной рассказ, и этот заляпанный каплями воска ис-писанный лист бумаги…».
С каждой прочтенной строчкой мне чудился образ грустной, чуть сентиментальной женщины, живущей не своей жизнью и оттого страдающей. Образ моей мамы. Ни капли жизнелюбия, среди ожидания неизбежной смерти. Я бы даже сказала - предвкушение. Меня пробрал озноб. Зачем я ворошила прошлое, вытаскивая из безжизненных листков бумаги и препарируя на части ее душу? Но желание узнать что-нибудь о маме победило.
«… Я люблю шум дождя. Люблю этот чудный оркестр. Когда ливень-музыкант самозабвенно колотит по крыше сотней барабанных палочек. Где-то рядом, ему подыгрывает медными та-релками гром. Протяжно исполняет свою арию на трубе ветер, срываясь временами на низкий вой, тревожащий сердце. Черная ветка дерева, непременно самая корявая, так похожая на страшную лапу чудовища из детских кошмаров, методично, хоть и несколько навязчиво, рвет струны оконного стекла, царапая по нему сучком. Вся эта какофония, все эти разрозненные звуки, вдруг самым необыкновенным образом превращаются в трагичную мелодию дождя о бренности всего живого и тлене, о неразделенной любви, о смерти... Послушайте! Слышите?!... Ведь стоит только прислушаться…
Я люблю шум дождя. Когда-нибудь меня под него похоронят… Странная мелодия станет рек-виемом, моей последней лебединой песней о прожитой не напрасно жизни. Люди скажут, что это скорбит по усопшей потемневшее от горя небо. И только ты услышишь эту неземную, за-вораживающую мелодию… Лишь только ты услышишь в ней радость… и любовь… Ты – мой хороший, единственный…
А казалось бы – шум дождя…».
Я оторвалась от дневника и посмотрела на небо. Серые тучи завоевали небесный свод, марая небо, как черный маркер – листок бумаги. Крохотный кусочек голубого неба, прорвавшийся сквозь тучи, походил на улыбку. Мама улыбалась с небес.
Мне не давали покоя последние слова Рогожина. Я вернулась к чтению дневника. Несколько вырванных страниц.
«Ощущаю радость и смятение. Она такая кроха с маленькими пухлыми кулачками и тонкой прозрачной кожицей. На головке темный пушок. Я люблю ее и восхищаюсь…
Я назову свою девочку Евой».
«Он знает, что не может иметь детей. Знает и молчит. Я хотело было объясниться, но ему не нужно мое объяснение, а нужна семья. Как же мне все-таки повезло с мужем…».
«Помню, впервые увидела свою малышку. Серьезный взгляд черных, круглых таких глаз по-тряс меня до глубины души. Подумать только – она ведь тогда совсем не умела улыбаться…»
«Завтра он возвращается в город. Долгие шесть лет я скрывала, что у него есть дочь. Стоит ему увидеть ее – он все поймет. И не остановим его ни я, ни брат. Он привык брать свое, пе-реступая через других…Почти каждую бессонную ночь я задаю себе один и от же вопрос: как можно было любить столь низменного и никчемного человека? Как вообще так могло полу-читься, что они братья? На свете трудно отыскать двух настолько непохожих людей».
Вот он - приговор. Сомнений больше нет. Мама… мама, как ты могла так поступить со мной… Мне внезапно пришла в голову одна мысль: Рогожин ни когда не смотрел мне прямо в глаза. Всегда мимо или сквозь. Почему я вспомнила об этом только сейчас? Не знаю.
«Я никогда больше не причиню боли этому человеку. Теперь я знаю что страсть – это ласко-вый убийца, обнимающий тебя одной рукой и поворачивающий нож в груди - другой. Лучшая любовь – любовь к детям. Нет ничего дороже моей Евы. Она – мое сердце и душа. Моя жизнь».
«Ева выхватила медвежонка, чтобы накормить его кашей. Они перемазались оба, два чертен-ка. Мы с Егором так смеялись. Я все смотрела и смотрела в его родное лицо и не могла на-глядеться. Эти продольные морщинки на лбу… хочется разгладить их касанием губ. Давно я не ощущала такую необычайную легкость в теле. Я снова улыбаюсь».
«Однажды, помнится, это было вечером перед сном, я спросила Еву, о чем она мечтает.
- Съесть целую гору сладостей. Отправиться в Африку, чтобы увидеть белого льва. И стать крошечной оранжевой рыбкой, как в мультике, плавать по океану, - она вдруг немного испуга-лась, - но так, чтобы не на всегда. А когда захочу – стать обратно девочкой.
Я погладила ее по мягким волосам. Она совсем сонная была, а засыпая, добавила:
- Еще хочу никогда с тобой не расставаться, мама.
Теперь перечитывая эти строки – я плачу. Наверно всегда теперь буду плакать, читая дневник. Я все-таки такая слабая… Мне иногда так хочется побыть смелой, сильной роковой красоткой с характером, как самурайский меч и алой губной помадой, выделяющейся на бледном лице кровавым следом. Чтоб идти напролом и смеяться в лицо недругам, перешагивая их повер-женные тела. Но я другая. Не знаю, счастье это или мой крест. Скорее второе…».
«Недолог век человеческих чувств. Любовь, что казалась тебе безгранично живой, трепетно живой, столь горячо живой, что выгорала душа, уйдет в одно мгновенье».
Я захлопнула дневник. Оставила его на скамье, встала и пошла прочь. Пройдя несколько мет-ров, вернулась назад. Взяла на руки, как ребенка. Прикоснулась губами к потрескавшемуся корешку, словно к святыне.
Я пошла наугад, прижимая дневник к груди. Туда где садилось солнце.
ГЛАВА 32 «ВОЗМЕЗДИЕ»
Я глянула вниз. По реке плыли мусор и грязная пена. Эта неприглядная картина так походила на то, что творилось в моей душе. И в ней успели наследить люди. Кто-то прошел, едва каса-ясь, кто-то вгрызся в мою плоть, оставив глубокие борозды до самого дна. Стоя на краю моста, я раскрыла дневник. Сильный ветер трепал странички, пытаясь вырвать их из моих рук. Вот если бы можно было вот так, запросто вырвать их из сердца…
Открыла. Выдернула несколько листов. Вырванные, смятые, порванные они летели в воду. Все-все. Лишь один, чудом сохранившись, зацепился за перила. После секундного колебания, я вытащила его, разгладила. Последняя страничка из маминого дневника. Остальные плывут по Москва-реке.
Это стихи. Я прочитала вслух. Звучало мрачно. Реквиемом по ее душе.
Черный букет цветов
принесешь,
душно так в темноте -
не уснешь.
Ты поставь свои цветы
у стены,
чтобы видеть поутру
цветные сны.
Ты сожми мои запястья
сильней,
и сотри с моих губ
иней.
Прости, больная моя
душа -
знаю только теперь,
что жизнь хороша!
Знаю, что целуешь ты меня
горячо.
Но не чувствую я больше
ничего…
«Ничего…», я порвала листок и выбросила последние клочки. Они покружились в воздухе снегопадом и приземлились на воду, где их тут же подхватило течением.
Все. Нет моих родителей. Нет маминого дневника. И меня не будет. Плевать, что будет завтра. Оно не наступит теперь никогда.
Я подтянулась до балки, чтобы перелезть через перила. Замерла, закрыв глаза.
Вот меня сейчас не станет и никто не узнает, как я жила, любила, теряла…Никто не вспомнит. Нестерпимо стало жаль себя.
Зато останется жить Рогожин – язык не поворачивался назвать его отцом. Секунду чаши весов качались из стороны в стону, подобно палубе корабля в шторм. В следующее мгновенье все было решено, - и чаша жизни пересилила. Я спрыгнула обратно на мост.
Шатаясь, как пьяная, шла я по улице, не замечая людей, натыкаясь на равнодушные спины. Прохожие шарахались в разные стороны, укоризненно поджимая губы. Их мокрые зонты и безразличные лица одинаково вызывали во мне чувство отторжения. Грязь делала город еще более гадким.
Хотелось выкрикнуть что-нибудь мерзкое, грубое, вызвать ответную ненависть, чтобы осоз-нать, что я пока еще живу. Мараю воздух своим дыханьем. Давлю землю ногами.
- Существует ли в мире что-нибудь от равнодушия? – Я с размаху наступила в лужу, мутные капли воды потекли по ногам. Вдруг вспомнила, как в детстве любила шагать по лужам. Но это были не эти тусклые кляксы, то были необыкновенные лужи – клочки неба. Я вглядывалась в истую, почти стеклянную гладь, пока не начинала видеть одно лишь отражение неба, и тогда делала шаг, еще один… мне казалось, что я иду по небу.
В комнате делать было нечего, но я все равно осталась сидеть, включила телевизор. Устави-лась, невидяще, в загоревшийся экран. Не различая картинку, мельтешившую перед глазами ярким пятном. Глаза сухие и губы обкусаны до крови.
«В Самарской области столкнулись грузовик и легковушка…».
Главное, не надо себя жалеть. Это тупиковая ветвь, ведущая в никуда. Всегда найдется чело-век на земле, которому в стократ хуже.
«…прерываем свой выпуск для экстренного сообщения…».
Мой мир - пустыня, где песчинки – человеческие лица. В нем слишком много мертвых людей. У них выжжена душа, и совесть пропала, как атавизм. От их количества становится по-настоящему страшно…
«…Едва набрав высоту в аэропорту упал самолет… есть жертвы…».
Дядька собирался лететь на самолете…«Звоните на горячую линию».
Поднимая трубку и набирая цифры, я уже знала, что его нет в живых, потому что существует в мире она – высшая справедливость…Существует, черт побери…
ГЛАВА 33 «ИСКАЛ»
За окном светило солнце. Я распахнула окно и, как когда-то в детстве, высунулся по плечи на улицу... Улица гудела многоголосьем авто и людей, а в квартире было, на удивление, тихо... Часы показывали десять... Отключу чувства и буду жить дальше... Без эмоций намного проще. Заварила кофе покрепче, села на подоконник... Выпила, в чашке остались крупицы не размо-лотого кофе. Может погадать на кофейной гуще… Что ждет меня впереди? Я покачала в ла-донях кружку. Крупинки и остатки кофе растеклись по стенкам коричневой грязью. С размаху отшвырнув кружку, попала по дверце шкафа. Керамическая кружечка, не выдержав удара, раскололась пополам.
Меланхолично собрав осколки и остатки кофе, пошла в ванну. Хотела повесить халат на крю-чок, но уронила в пустоту, промахнувшись. Встала под душ с чуть тепленькой водичкой, рав-нодушно бегущей по телу. Хочется стоять так вечно, чтобы вода смывала всю ту ненависть, что принесла жизнь. Во мне обида плещется до краев, когда-нибудь это меня погубит.
Появилось много свободного времени, принадлежащего мне и одиночеству. Призрачная уве-ренность, что мы когда-нибудь встретимся каждый день погибает и возрождается вновь. Бес-престанно находить его в толпе прохожих... терять… Я ощущаю себя, как человек, только что перешедший пропасть по трухлявому узенькому мосту. Крохотными шажочками, бесконечно переставляя обмякшие от страха ноги. Так же колотится сердце и замирает где-то в самой глубине – душа. Затем человек, идущий по улице, так похожий на Феликса, оборачивается не-знакомцем. Опускаются дрожащие руки. Не он… Но вот другой прохожий… И беспощадная игра сердца начинается заново.
Надоело каждый божий день всходить на плаху, возведенную мной же!.. Пора взглянуть ему в лицо, и сказать… сказать: «не могу без тебя и все…» или «вот она я, посмотри на меня хоро-шенько, посмотри, что сделала со мной чертова жизнь, и лишь ты один можешь меня спасти».
Но просто так в академию не пробраться. Мне нужно содействие, и я знаю человека, способно-го помочь.
- Повтори еще раз, что ты только что сказала. Я не ожидал после всего, произошедшего, снова увидеть тебя … Ева… я не понимаю…
- Я хочу попасть в академию. И лишь ты мне можешь помочь. Виктор, я прекрасно понимаю, что ты не обязан…
- Подожди-подожди… Ева, что тебе понадобилось, - Виктор заметно дергался, он вскочил и нервно зашагал по комнате, заведя руки за спину, - в таком заведении?
- Мне не нужно само «заведение». Мне нужен один человек, его зовут Феликс.
Виктор остановился. Он отвернулся к окну, но я явственно видела, как он побледнел.
Минуты текли одна за другой. Виктор о чем-то думал. Мне стало неуютно. Он ведь любил меня, зачем ему помогать другому?
- Нет-нет, пойми меня правильно… Я просто хочу сказать ему несколько слов… Это не совсем то, о чем ты мог подумать… - Я умолкла, не зная, как объяснить.
Виктор решился. Сгреб со стула куртку, достал ключи.
- Поехали…
Он молчал всю дорогу. Когда стало понятно, что мы едем не в сторону академии, я попыталась объясниться, но Виктор отвернулся.
Стало страшно. Куда он меня везет? Незнакомая улица… новостройка… автомобиль остано-вился у подъезда. Мы вышли.
Четвертый этаж. Виктор достал из кармана ключи и открыл дверь.
- Заходи.
Молча повиновавшись, я разулась в коридоре и прошла в комнату. Хлопок двери. Повернув-шись, я поняла, что осталась одна в незнакомой квартире. От злости свело скулы.
Часа мне хватило, чтобы обследовать двухкомнатную квартиру, но информации оказалось мало. Стерильно убранная, она ничего не говорила о живущих в ней людях. Красноносые чай-нички на кухонных занавесках. В кружке давно остыл, покрывшись отвратительной масляни-стой пленкой, черный чай. Остальная посуда в идеальном состоянии, похоже, ею давно не пользовались. Пушистый персидский ковер в спальне. В шкафу – мужская одежда. Костюмы преобладают.
Широкий подоконник. В горшке засохший цветок.
- Бедненький… - Я оторвала пожухлый лепесток и глазами проследила его недолгий полет, - видимо нечасто тебя поливали.
Большой круглый аквариум. Постучав по стеклу пальцем, я спугнула стайку крошечных полу-прозрачных рыбок. Стопка журналов на нижней полке дубового шкафа. Раскрыв первый по-павшийся, прочитала: «…атомная энергетика…композиты из карбида кремния…». Отложила в сторону.
В коридоре я надолго застыла возле картины. На масленой холсте местами облупилась крас-ка. Крупными мазками изображено могучее дерево с развесистой кроной средь голых скал.
Совсем как у Лермонтова: На севере диком стоит одиноко… и дремлет, качаясь, и снегом оде-та, как ризой, она...
В замочной скважине повернулся ключ. «Вернулся, дружочек, - гуляя по квартире, я прихвати-ла с кухни нож, - еще одной темницы мне не пережить. Так просто, голыми руками, меня не возьмешь!».
Дверь отварилась, и вошел Феликс. Взметнулась вверх бровь, глаза стали удивленными и со-всем прозрачными, как вода.
- Ева… Я искал тебя всюду.
Искал. Ощутила прилив необычайно светлой и легкой радости. Искал… какое волшебное сло-во. Я несколько раз повторила его про себя, пока не почувствовала соленый привкус на языке.
Шагнула к Феликсу, прижалась к свитеру. Глубоко вздохнула. Как же это прекрасно – жить!
Я не видела, скорее, почувствовала его улыбку.
Это было так постепенно, исподтишка. Приходил на занятия, случайно искал ее взглядом. Не-ожиданно для самого себя втянулся. В той угрюмой девочке с колючим взглядом увидел дру-гую, настоящую. И полетели дни. Он мрачно смотрел на нее и думал. О том, как же ему осто-чертело только лишь смотреть на эти широко распахнутые глаза и обветренные губы. О том, каких усилий ему стоило держать себя в руках, когда вот она – совсем близко. И о том, как тя-жело иногда бывает признаться самому себе в своих же чувствах.
И тогда она стала врагом. Он возненавидел ее за то, что вопреки отчаянным крикам разума, полюбил. Но это была просто уловка… Неожиданно для самого себя, он возвращался и воз-вращался в академию, чтобы увидеть ее мелькнувшую тень в коридоре и вновь сбе-гал…Позорно сбегал от себя самого. Забросил все: работу, сон; оставил радости и потери в другой жизни. Его мысли больше не принадлежали ему. Они принадлежали Еве. Все о ней. О ней одной! Ее глаза кричали: “Я прекрасна, я пришла в твое сердце и останусь здесь навсе-гда”.
Я тихонько вздохнула. Мне стало спокойно. Я знала – теперь все будет хорошо. Жизнь обрела вдруг выпуклые четкие грани, перестала казаться листом бумаги, разукрашенным в черный цвет.
Было немного жаль ускользнувших дней и ночей, проведенных в равнодушии и болезненных воспоминаниях о том, что не дано изменить. Но это была светлая грусть. Так отчаянно захоте-лось жить, как никогда прежде. Детство – его не вычеркнуть и не изменить, а вот сохранить радостные воспоминания, пусть их немного, пусть даже совсем чуть-чуть, возможно. Мне вновь захотелось мечтать, как когда-то. Так высоко и легко. Так красиво. Ну, или хотя бы мах-нуть рукой и сказать: «Хм.. А что-то в этой жизни есть.. что-то ради чего никак нельзя склады-вать крылья и опускать руки»
И все-таки жизнь прекрасна!.
Виктор заехал в ночной бар. Давно же не посещал он подобные заведения. С тех самых пор, как бросил пить. А по молодости глушил… Но думать об этом не хотелось.
«Старею», - меланхолично размышлял он, поворачивая в руках стакан с портвейном.
Что-то болезненно сжалось в груди, мешая дышать. «А это больно. Но все-таки я поступил верно. Пусть Ева будет счастлива. Есть такие чистые люди – чистые наперекор судьбе, им просто необходимо стать счастливыми. – Виктор сделал большой глоток и закашлялся. - Вот уж никак не ожидал, что моим соперником окажется собственный сын».
Второй стакан пошел лучше. Вопреки собственной воле он вспомнил, как все было.
В то проклятое утро, Виктор припарковал автомобиль и теперь неторопливым прогулочным шагом подходил к зданию, в котором работал. В руке болтался уже бесполезный зонтик. Как вдруг…
По узкой дорожке, выгнувшей асфальтированную спину, подобно пушистым зверькам, грею-щимся на солнце, по залитой водой мостовой, стрелой летела черноволосая девушка, ботин-ками хлопая по лужам и поднимая флотилию брызг. Бежала, боясь еще раз опоздать, и пони-мая, что безнадежно опоздала. Сиреневые брючки забрызганы, ворот белоснежной рубашки, оттеняющий смуглое красивое личико и лимонно-карие глаза, небрежно расстегнут. Ветер разворошил шелковые, гладкие когда-то волосы.
Виктор замер, пораженный, и все глядел ей вслед. Она вбежала, хлопая себя маленькой чер-ной сумочкой по коленкам, на ступеньки и исчезла в соседнем здании, а он все стоял, вызывая недовольство натыкающихся на него пешеходов.
Он узнал, где работает прекрасная незнакомка, встретил ее после работы. Так начался их ро-ман. На задний план отошло все. Виктор забыл, что женат, что у них есть сын. Забыл свое прошлое, отрекся от настоящего, поставил под угрозу будущее…
Симпатичная, хотя и несколько заспанная официантка принесла счет. Кокетливо поправила завитую челочку и стрельнула глазками в симпатичного презентабельного мужчину, не извест-но каким ветром занесенного в их прокуренное грязное кафе. Виктор протянул деньги и чае-вые, не оглядываясь по сторонам вышел на улицу. Поднялся ветер. Виктор застегнул куртку и направился к оставленной на обочине машине.
- Проклятье… я же выпил. – Он обошел кругом машину, пнул колесо и направился к метро.
… знакомые уже в открытую говорили, что пошловатая, мимолетная связь может негативно сказаться на его карьере. Жена все чувствовала и замыкалась все больше, не привыкшая за-катывать истерики, она молча переживала свое горе. Среди его прошлых одноразовых связей, она с проницаемостью умной женщины вычленила эту, задевшую Виктора стрелой амура.
Катастрофа была неминуема. И она разразилась. Вначале тяжело заболела жена, затем от него отвернулся сын. Желтоглазая любовь вильнула хвостиком и ушла к более влиятельному и обеспеченному жениху. Но самый страшный удар ожидал Виктора впереди: Надежда, его жена, островок спокойствия и тихой ласки, скончалась.
Скорая помощь приехала быстро. У него так дрожали руки, что пальцы не попадали на нужные кнопки телефона. В клинику ее доставили уже в коме. Усилия врачей - искусственное дыхание, массаж сердца - не дали никаких результатов. Мозг Нади умер. Энцефалограмма вытянулась в зловещую зеленую линию. «Наглоталась таблеток», - моложавый врач в застиранном до желтизны халате развел руками, ему было не впервые сообщать подобные новости родственникам покойных. А вот для Виктора это был удар десятибалльной силы, сравнимый разве что с известием о конце света. Так же неожиданно, хотя все к тому и шло.
«И все-таки, мы жестоко расплачиваемся за каждый совершенный нами скверный поступок…».
Виктор немного постоял у метро, глядя невидяще на копошащуюся у входа толпу, и зашел.
ГЛАВА 34 «НАПЕРЕКОР СМЕРТИ»
- Ева, лови снежок!..
Наспех слепленный из сухого, не желающего слипаться снега, он попал мне в плечо и рассы-пался. Я послала второй в ответ, но он не долетел до цели. Феликс ловко уклонился.
Мы бесились в парке словно дети, позабывшие о времени! Бегали, падали в сугроб. Мне было ничуть не холодно, а напротив - безумно тепло …
Вечером зажглись звезды и окна домов. Пора было возвращаться. Феликс крепко сжимал мою руку, словно боялся, что если он отпустит, то я тут же улечу в небо, подобно воздушному ша-рику. Он не знал, что отпусти он мои пальцы и возможно, я не смогла бы сделать следующий вдох. Ведь так трудно дышать, стоит ему разжать ладонь.
Прыгала по индевевшим ветвям стайка серых воробьев. Сапфировым блеском отливал снег. Угасало солнце. Драгоценными камнями сверкали хрустальные ветви деревьев, усыпанные замерзшими льдинками. Мороз крепчал, набирая силы. С побелевшего небосклона падали снежинки. Я запрокинула голову, слушая музыку ветра. Поймала на ладонь снежинку. Слизну-ла с вязаной рукавицы. Она растаяла на языке, обернувшись водой. Бледное вечернее солнце едва пробивалось сквозь сизые облака. Его лучи пронизывали тучу, словно стрелы. Мир в вы-шине, казался большим и далеким, нереальным и немного пугающим… Как мало мы знают о нем.
Я видела этот мир ясно, как в детстве, когда цвета блистают непревзойденной свежестью, а форма и сердцевина вещей запоминается чуть ли не навечно. И была готова ощущать вновь и вновь, много раз и даже с излишней ненасытностью… Ощущать, что я живу. И однажды пода-рю жизнь новому человечку. Мне было действительно хорошо, как никогда. Ощущение все-объемлющего счастья – потрясающее. Это как лететь на санях с ледяной горы. Так чтоб с мо-розцем, а навстречу - ветер. Теперь я знаю наверняка, счастье - это бездна глаз твоих, в кото-рых отражались небо, земля и я.
Весна на сердце и за окном. Хрустальный звон капели, солнечные зайчики и ласковый южный ветер. А в парке все покоились горсти снега, не желая таять. Сонные деревья так не хотели расставаться с белой периной, заботливо укрывавшей их зимой.
Весна, весна пришла. Мать твою… Весна! Я готова, кажется, опуститься на колени и целовать, целовать эту грязную оттаявшую землю. Все эти травки-былинки, копошащиеся жучки, повы-лазившие из всех щелей, вызывают во мне необычайный прилив нежности.
Феликс, счастливо улыбаясь, протянул желтенькие цветочки на мохнатых стебельках. Мать-и-мачеха. Он отвернулся, и я разлила в кармане пиджака контур револьвера. На миг перехвати-ло дыхание.
- Феликс, - я устремила на него внимательный взгляд, силясь в ясных серых глазах прочитать правду, - ты же больше не будешь лезть в это чертову помойку. Бог с ними, пусть они сами се-бя перестреляют, хватит спасать мир. Всех не пересажаешь – потому что придут новые.
- Ну и пусть. А я буду знать, что сделал хоть малость. И плевать, что мир от моих усилий не стал положительнее. Ты скажешь: «не слишком ли много требуется отдать, не получив взамен ничего?». Знай – это не так.
Скажи он вслух, прозвучало бы не убедительно, шаблонно, даже жалко. Но он посмотрел на меня, и в его лице я прочла: за тебя, Ева. За тебя можно отдать все...
Вот так.
- Ева! Чудо ты! – Он подхватил меня под руки и закружил, - Ева, послушай, жизнь надо про-жить так, чтобы восторженные Боги предложили еще одну…
Дома я прошла в гостиную. Достала до нижнего ящика потемневшей от времени тумбочки, дернула на себя медную ручку. Вытащила на свет божий свой дневник. Открыла на первой странице и еще раз перечитала выделенные заглавными буквами строчки: «Какой бы темной ни была ночь, на смену ей все равно придет новый день», Псалом 305. Новый день… и он обязательно будет лучше».
Она не один раз за последние выходные давала себе слово – разгрести хлам, сложенный большой горой посреди комнаты, но постоянно откладывала. Ей все время что-нибудь меша-ло. То работа наваливалась снежным комом, то сын не к месту простужался, то муж требовал совместных выходных на лоне природы, размахивая лыжами зимой и спиннингом летом.
А может быть, просто предчувствие. Не следовало этого делать. Зачем ворошить прошлое. Ну на кой, спрашивается, сдалась ей дача родителей. Следовало сжечь этот дом вместе со всем содержимым. Вот теперь она сильно жалеет, что взялась за все это. Света присела на пере-вернутый ящик. Оттерла свободной рукой пот со лба. Закинула ногу за ногу. Достала из кар-мана джинс пачку. Закурила. С раздражением смяла и выбросила недокуренную сигаретку. «Бросаю ведь, етить твою.. берегу здоровье..». Положила на колени раскрытый дневник и за-крыла глаза.
«Дневник моей матери, оборванный в высшей точке напряжения. – Она еще раз пролистнула пустые страницы, словно в надежде, что на них появятся строки. - Я одна знаю продолжение. Когда роковой отсчет времени пошел в обратную сторону.
Отец с необычайной жадностью стремился переделать этот мир, сделать его светлей, и мир не замедлили ему ответить. – Света зло усмехнулась, скрывая за гримасою разочарование, она впервые подумала, что высших добрых сил нет, или они есть, но им нет до нас никакого дела. Света сморщилась, два белых зуба с силой закусили губу. Рука сама потянулась к сига-ретам, но замерла, опомнившись. - Кретинка. Безмозглая дура. Прекратить отчаиваться. Кру-жева и белоснежные платочки оставим тургеневским барышням. А мне - болтать лапками и грести, грести, грести. На верх – к свету и теплу. Туда где родные лица, там где облюбят и об-ласкают. Как гребла когда-то из последних сил мама. Даже когда отчаянно не хотелось жить.
Мама. Она всегда мечтала о море. Боже, как она мечтала о море!
Это было перед ноябрем. Южные дымчато-изумрудные, чудные волны. Прогулки по белому песку, луна, круглая как волейбольный мяч. Пальмы и горячий шепот моря. На берегу стояли белоснежные отели и смотрели в голубую даль прозрачными окнами. - Света, сама того не осознавая, нервничая, прикусила зубами мизинец, как когда-то это делала ее мама. - Но в тот злополучный день, море было неспокойнее обычного, злее, жестче. Волны поднимались с од-ноэтажный дом, пугающие своей грозной красотой. Захватывающее зрелище разыгравшейся природы. Туристы, заранее оповещенные всеми возможными способами, остались в своих отелях.
- Пойдем, простимся с морем. Через два дня уезжать… - Это были ее слова. С тех пор я часто представляю такую картину, объемную, как наяву – они идут навстречу волнам, держась за ру-ки …
Волны бились о берег и слизывали песок. Эти жесткие крупинки шлифовались и шлифовались без конца. Сумеречное, беспросветное небо отражалось в бушующем море, но Ева его больше не замечала. Ей хотелось прижаться к холодному телу и замереть так навсегда. Феликс не мог позволить ей умереть. И сделал это за нее. И тогра что-то в ее душе порвалось и хлынули слезы. Она рыдала навзрыд, самозабвенно, слезы текли солеными дорожками по лицу, словно открыли кран. Она разом оплакивала всех, кто был ей дорог. Родителей… Ивана… Феликса…».
Света, задумавшись, провела ладонью по книжице… и словно очнулась. Встала, отряхнула коленки от комочков пыли и паутины. Машинально продолжила уборку, думая о своем. Сдви-нула кипу пожелтевших газет, подняла с пола коробку, отсыревшее дно отвалилось, и по дос-кам застучал попадавший хлам. Света с трудом достала из-под пыльного кресла закатившийся карандаш. Задумчиво послюнявила графит. Открыла на последней странице мамин дневник и неторопливо, выводя каждую буковку, записала:
«Когда ты подарил мне свою жизнь, когда ты спас меня там, на берегу моря, я приняла этот дар за пощечину, за насмешку судьбы. Я тогда вовсе не оценила его. Я ведь тогда еще не знала, что жду ребенка. Теперь малыш непременно появится на свет. И узнает, что он неплох, совсем неплох, этот мир. Я научу его выживать, плевать на трудности, а главное – улыбаться, не смотря ни на что.
Нет, я больше не стану мучительно страдать от невозможности изменить судьбу. Не буду зло, едко высмеивать собственные горькие слезы в подушку. Я совру, если скажу, что мне не хо-чется реветь белугой, выть и царапать ногтями землю. Все это мной было пройдено и не раз. Люди страдают, где-то в глубине души, так глубоко, что и самому себе не признаешься, ощу-щая потребность страдать, потребность полного, беспросветного одиночества. Пострадаешь и выползешь на белый свет, из последних сил приподнимая голову. И увидишь мир, свет, чью-то протянутую руку.
Жизнь – она ведь похожа на дорогу. Наполненную болью и страхами, непониманием, отчаяни-ем и сомнением. Дорогу, ведущая в никуда. Дорогу над пропастью.
Кто-то летит по ней на бешенной скорости, кто-то медленно бредет, в задумчивости созерцая окружающий пейзаж…
Это не важно. Это все не важно. В этой жизни имеет значение лишь одно – прожить ее не на-прасно… В этом и заключается счастье.
Оно существует. Это точно – мне ли не знать. Но выдается счастье крохотными крупицами, и его приходится отсеивать, как песок золотоискателям. Важно лишь не пропустить его в погоне за миражами.
Настоящее, незамутненное ложными идеалами. Счастье просто ступать по земле.
Миллиарды веточек, разветвляясь и давая новые побеги, сплетаются в одном единственном тоненьком стебельке. Я вдруг явственно ощутила себя этим стебельком… Сколько судеб со-единились, чтобы появилась я.
И я понесу жизнь дальше - наперерез смерти, сквозь вечность».
Света отложила в сторону не нужный более карандаш, подошла к узенькому чердачному окошку и взглянула на небо. Там, в преддверии наступавшей ночи, сгущалась темнота. Девуш-ке показалось, что остроконечный месяц, проплывая мимо оконца, подмигнул ей темным пят-ном-глазом и шепнул, совсем тихо, по секрету:
«Спустя столько лет, они снова вместе. И теперь уже навсегда».
- Автор: Юлия Снег, опубликовано 29 октября 2010
Комментарии