А.Посохов "И ПОЙМАН, И ВОР" (книга)

 
Александр Посохов
 
 
 
 
И ПОЙМАН, И ВОР
 
 
 
 
М о с к в а
2018
 
 
 
АННОТАЦИЯ
 
   В эту книгу вошли разные произведения автора. Действие повести, давшей название всей книге, происходит во второй половине двадцатого века в СССР. Главный герой, сын «вора в законе», по личным качествам и по превратности судьбы действительно является незаурядным человеком. Столкнувшись с бездушием и лицемерием власти, он твёрдо решает посвятить свою жизнь борьбе против тоталитарного режима, за торжество разума и свободы. Однако, борясь за свободу для всех, он теряет свободу для себя.
   В книгу включены также сборник публицистических статей под общим заголовком «Они и мы» и два стихотворных сборника – «Басни» и «Чай с сушками».   
 
 
 
 
И ПОЙМАН, И ВОР
(повесть)
 
 
 
   Глава 1.
   Середина шестидесятых

   Поздняя осень, пасмурно, дождь. Строительство нового жилого района на окраине Свердловска. Рядом с возводимыми домами передвижные вагончики строителей. На одном из них трафаретные надписи: «Уралэлектромонтаж», «Бригадир Сергей Загвозкин» и номер телефона.
   В вагончике человек десять рабочих. Четверо из них сидят на длинных скамейках за столом и доигрывают в домино. Чуть в стороне от них, разглядывая какую-то разложенную перед собой схему, сидит бригадир – сутулый, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти. В углу на куче проводов, подложив телогрейку под голову, лежит Дух – светловолосый, мелкого телосложения парень, на вид очень худой и хилый. У входа в вагончик ещё один парень – Александр Панкратов, который с отрешённым видом, покручивая в руках кепку, сидит на перевёрнутом ведре.
   – Ладно, обед кончился, пошли работать, – командует Загвозкин.
   – Ну, дай ещё немного подрыхнуть, Серый, – зевая и потягиваясь, говорит Дух.
   – Вставай, Дух, вставай, – требует бригадир. – Ты и так всю смену ничего не делаешь.
   – Ну, не все же такие мордовороты, как ты, – оправдывается Дух.
   – Только и знаешь стонать да нукать, – выговаривает Духу Загвозкин. – Как водку пить, так ты здоров, а как работать или в армию идти, так у тебя сил нет.
   – Ну, чё ты мне всё про эту армию талдычишь, – нехотя вставая, говорит Дух. – Не сил у меня нету, а веса, понял. Пока отсрочка, но всё равно, сказали, заберут.
   – Совести у тебя нет, – говорит Загвозкин. – Ты, наверно, сам себе и кликуху такую придумал, чтобы не работать. Дух он и есть дух, чего с него спросишь.
   – Да причём здесь это, – продолжает оправдываться Дух. – Говорю тебе, здоровья у меня нету, устаю быстро.
   – А практикант вон не устаёт, – кивает в сторону Панкратова бригадир. – Пацан ещё совсем, а пашет, как надо. Хотя мог бы и сачкануть втихаря, он же тут временно, до весны только. А ты вроде как форменный рабочий и ничего не можешь. Кабель протащить не можешь, дюбель забить не можешь, кувалду поднять не можешь. Правда, пацана этого с кувалдой я тоже ещё не видел. Тоже, поди, силёнок маловато.
   – Ты это серьёзно? – уже на выходе из вагончика спрашивает Панкратов.
   – Да ладно, не заводись, – обращается к Панкратову Загвозкин. – Пошутил я, чтобы Духа пристыдить. Только пользы от этого никакой.
   – А то попробуем, – надевая кепку, предлагает Панкратов. – Ты же и меня задел зачем-то.
   – Чего попробуем?
   – Насчет силёнок.
   – Например? – спрашивает Загвозкин.
   – Ты же сказал, что с кувалдой меня не видел. Давай тогда посмотрим, кто больше дыр сделает.
   – Во, даёт! – восклицает Дух. – Совсем оборзел салага.
   – За салагу ответишь, – обещает Духу Панкратов.
   – Да не тронь ты его, – вмешивается Загвозкин. – И вообще никого не трогай. А то, я слышал, тебя тут побаиваются уже все.
   – А чего меня бояться, – недоумевает Панкратов. – Людей я не трогаю.
   – А ты сам-то человек? – спрашивает Дух.
   – Человек, а ты гнида, – отвечает Панкратов. – Таких, как ты, давить надо. И чем больше, тем лучше.
   – Опять сцепились, – выражает неудовольствие Загвозкин. – Пойдём лучше дыры бить.
   – Так мы будем соревноваться или нет? – спрашивает Панкратов.
   – Будем, конечно, если ты такой настырный. А с какого ты года, между прочим? – интересуется бригадир.
   – С пятидесятого, – отвечает Панкратов.
   – У-у, так тебя же на тяжёлую работу ставить ещё нельзя, – качает головой Загвозкин. – Но, извини, ты сам напросился. Давай так. Ты ведь до четырёх работаешь. И в субботу не работаешь. Вот до четырёх, кто больше дыр сделает, тот и победил. Если победишь, в понедельник можешь не выходить, отдыхай. Чуть чего, мастеру своему из училища скажешь, я разрешил.
   – Всё, договорились, – соглашается Панкратов. – Кого на крюк дашь?
   – А вот с Духом и иди, – решает Загвозкин. – Больше меня всё равно не сделаешь. Зато его погоняешь, если получится.
   – Да куда он денется, – говорит Панкратов.

   Квартира в строящемся доме. Две стремянки. Стоя на одной из них, Дух держит длинный металлический крюк острым концом зубила к поверхности потолка. Напротив, на другой стремянке, как бы оседлав её, стоит Панкратов. В руках у него увесистая кувалда. Видно, что он изготовился к удару. Отверстия в межэтажных перекрытиях необходимы, чтобы смонтировать скрытую электропроводку. Для того, кто с кувалдой, работа очень тяжелая, требующая большой физической силы и выносливости. Замах кувалдой делается из-под ног, снизу вверх, при резком разгибании спины. С одного удара бетонная панель пробивается редко – для этого надо правильно выставить крюк, точно под внутренней полостью в панели, очень сильно ударить и попасть прямо в зубило. Промахи, как правило, приводят к повреждению деревянной рукоятки кувалды, потому что часто при этом именно рукоятка попадает в зубило, а не сам боёк. На потолке почти в каждом отдельном помещении пробивается как минимум два отверстия, у стены для ввода провода и где-то посередине – для вывода его к лампочке.
   Панкратов бьёт кувалдой по крюку, ещё бьёт… Закончив в этой квартире, Панкратов и Дух перетаскивают стремянки, крюк, кувалду в другую квартиру. И снова замахи, удары… Затем на другой этаж. Видно, что Дух устал, передвигается и залазит на стремянку медленно, крюк в руках у него вихляется, зубило перед ударом в одном положении он не фиксирует.
   – Держи ровнее! – требует Панкратов.
   – Руки устали, – жалуется Дух. – Давай перекурим.
   – А я сказал, держи!
   Панкратов бьёт и промахивается – перед самым ударом Дух чуть качнул крюк в сторону. Панкратов попадает по зубилу не металлической частью кувалды, а рукояткой.
   – Ещё пару раз так смажешь, – говорит Дух. – И молоточек накроется.
   Панкратов продолжает наносить удары… Следующий этаж, другая квартира… В очередной раз крюк в руках у Духа перед ударом сдвинулся в сторону, и рукоятка кувалды после удара расщепилась так, что тяжёлый боёк просто отвалился.
   – Хана! – с облегчением выдыхает Дух.
   – Беги за другой, – приказывает Панкратов.
   Но Дух не реагирует.
   – Глухой, что ли?
   – Ну, чё упираться-то, – возражает Дух. – Посмотри на часы, пятнадцать минут осталось.
   – Беги, говорю, за кувалдой, – зло повторяет Панкратов.
   – А я говорю, пора сматываться, – успевает вымолвить Дух.
   После этих слов Панкратов резко пинает стремянку, на которой стоит Дух. Дух валится на пол. Панкратов спрыгивает со своей стремянки и заносит ногу над головой лежащего на полу Духа.
   – А я раздавлю тебя!
   В этот момент с нижнего этажа раздаётся голос Загвозкина.
   – Ну, где вы там, орлы?
   – Мы здесь, здесь, – громко вопит Дух.
   Панкратов оставляет Духа в покое и выходит навстречу Загвозкину, который поднимается на этаж, откуда послышался голос Духа.
   – Почему раньше? – спрашивает Панкратов.
   – Ладно, хватит, – говорит бригадир. – Я и так сорок штук надолбал, руки отваливаются. Сегодня раньше смену заканчиваем.
   – А я сорок две.
   – Не свисти, не верю.
   – Тогда сам считай, – предлагает Панкратов.
   Загвозкин проходит в квартиру и спрашивает:
   – А Дух-то куда делся?
   – В другой комнате отдыхает.
   Загвозкин заглядывает за стенку и подходит к лежащему на полу Духу.
   – Сдох, что ли? – спрашивает Загвозкин.
   – Живой пока, – вставая, отвечает Дух. – Но если б не ты, не знаю.
   – Что, попало?
   – Да он же в натуре бешеный какой-то, на глазах звереет, – с опаской поглядывая на Панкратова, жалуется Дух.
   – А с тобою по-другому нельзя, – говорит Загвозкин. – Ты же лодырь, каких свет не видел. И слова на тебя не действуют. Правда, что ли, сорок две дырки пробили?
   – А хрен его знает, я не считал, – равнодушно отвечает Дух. – Мне это надо?
   – Ладно, сам посмотрю, – говорит Загвозкин. – Пошли отсюда.

   Тот же строительный вагончик. Входят Загвозкин, за ним Панкратов и Дух.
   – Да, пацан, – говорит Загвозкин Панкратову. – Хребет у тебя крепкий. В понедельник можешь отдыхать, как договорились.
   – Он что, один пахал? – возмущается Дух.
   – С тобой, Дух, с тобой, – уточняет бригадир. – Ты тоже молодец. Поэтому сгоняй-ка за горючим. Такой случай обмыть надо. Пэтэушник, малолетка, самого Загвозкина уделал. Да и пятница сегодня, всё равно ведь напьётесь. Вот тебе червонец, возьми пару пузырей.
 
   Вся бригада в вагончике. Все сидят за столом. У кого в руках алюминиевая кружка, у кого стеклянная банка. На столе хлеб, колбаса, лук, консервы.
   Загвозкин держит бутылку водки и обращается к Панкратову:
   – Будешь?
   – Немного можно, – отвечает Панкратов.
   Загвозкин подставляет Панкратову гранёный стакан и заполняет его наполовину.
   – Единственный стакан у нас, так сказать, для торжественных случаев. Сегодня для победителя, – объясняет Загвозкин и спрашивает. – У всех налито? Тогда давайте за Панкратова Александра, не знаю как тебя по батюшке?
   – Сергеевича, – заканчивает предложение бригадира Панкратов. – Отца, как тебя звали.
   – А почему звали?
   – Умер давно.
   – Болел, что ли?
   – Да, вроде того, – уклончиво отвечает Панкратов.
   – Ну, ладно. Не хочешь говорить, не надо. Короче, за Панкрата! – снова предлагает Загвозкин и снова спрашивает. – Так ведь тебя называют, я слышал?
   – Так, – отвечает Панкратов. – Но дело не в этом. Бригадир наверняка не старался или наврал, что у него всего столько дырок. Выпейте лучше просто за меня.
   – А как я мог соврать? – возражает Загвозкин. – Я ведь раньше тебя свой результат объявил.
   – Говорю, борзый нашёлся, – криво усмехаясь, перебивает бригадира Дух. – Просто так за него пить предлагает.
   – А у меня сегодня день рождения, – признаётся Панкратов.
   – Ну, ты даёшь! – удивляется Загвозкин. – Подарок, значит, себе сделал. Ладно, тогда вначале пьём за твои шестнадцать лет, если я правильно подсчитал, а потом уже за твою победу. Работяга из тебя классный получится.
 

   Глава 2.
   Начало шестидесятых
 
   Панкратову лет двенадцать. Живёт он с матерью в двухэтажном доме довоенной постройки, вблизи какого-то завода с постоянно дымящими трубами. Квартира Панкратовых – две небольшие комнаты и тесная кухонька на первом этаже. В одной из комнат на стене висит семиструнная гитара.
   Панкратов держит голубей. У него своя небольшая голубятня на крыше сарая, которую он соорудил сам, как смог, поддавшись очень распространённому тогда увлечению. Сараев много, они стоят сразу за домом, во дворе, огороженном старыми тополями.
 
   Разгар лета. Панкратов на крыше сарая, возле голубятни, загоревший, в одной майке и потёртых тренировочных штанах, на ногах сандалии-плетёнки, на голове простенькая тюбетейка без узоров, берёт в руки одного чёрного птенца из гнезда в голубятне и, называя его Цыганком, садит себе на плечо. Нажевав зерна, подкармливает голубёнка прямо изо рта. Птенец жадно и смело толкает клюв в рот Панкратову за очередной порцией.
 
   Тёплый осенний день. Панкратов в школьной форме залазит по лестнице на крышу сарая, шугает стаю голубей и наблюдает за их полётом. Через какое-то время вся стая дружно опускаются на захват голубятни. Но один большой чёрный голубь, благодаря широким крыльям и хвосту кажущийся в полёте явно крупнее других птиц, отделяется от стаи, подлетает к Панкратову и, как бы здороваясь с ним, садится ему на плечо – это Цыганок. Многие соседи по дому знали об этом голубе и часто с умилением наблюдали за таким поведением юного хозяина голубятни и его пернатого друга. Знали они также, что голубку, мать Цыганка, поймал ястреб, и что мальчишка сам терпеливо вырастил птенца, узнав от кого-то, как надо кормить голубят, оставшихся без внимания взрослых птиц.

   Демонстрация в центре города в честь праздника Великого Октября. Колонны школьных коллективов направляются к высокой монументальной трибуне с памятником Ленину напротив здания Горсовета. В одной из колонн идут Панкратов и Таня. Таня – красивая стройная девочка с вьющимися русыми волосами, выпадающими из-под плотной вязаной шапочки. На улице холодно, одеты все уже в основном по-зимнему. Перед самой трибуной Панкратов, расстегнув тёплую куртку, достаёт Цыганка и бережно передаёт его Тане, правильно вкладывая лапки голубя в Танины руки, между пальцев.
   – Держи пока, а когда крикнут «ура», бросай его вверх, – говорит он Тане.
   С трибуны громко раздаётся «Да здравствуют пионеры и школьники! Ура, товарищи!». И Таня под общее ликование одноклассников выпускает Цыганка из рук. Голубь, хлопая крыльями, устремляется в небо над людским потоком.
   – А он точно домой вернётся? – спрашивает Таня.
   – Конечно, – уверенно отвечает Панкратов. – Я его уже и дальше бросал.
   – А когда он прилетит?
   – Через полчаса, может, раньше. А был бы почтовый, минут за десять долетел.
 
   Зимний вечер. Морозно. Панкратов стоит перед музыкальной школой, постукивая носками ботинок о крыльцо. Открывается дверь и на пороге появляется Таня. В руках у неё большая папка с нотными тетрадями и скрипка в коричневом футляре.
   – Пошли скорее, чтобы скрипка не замёрзла, – говорит Таня.
   – Подожди, дай завяжу, а то ты вперёд замёрзнешь, – останавливает Таню Панкратов и заботливо завязывает у неё под подбородком верёвочки от белой меховой шапки. Затем он берёт у Тани скрипку, и они вместе, веселясь, то идут, то бегут по одной из улиц города под ярко-желтыми фонарями.

   Панкратов один дома.
   Стук в дверь. И сразу без приглашения входит пожилая соседка по подъезду, заглядывает на кухню и спрашивает:
   – А где мать?
   – Папку встречать уехала.
   – Из тюрьмы, что ли? – Панкратов в ответ утвердительно кивает головой. – Ну, теперь начнётся у вас. Как бы он сразу чего худого не наделал. Такие на свободе жить не умеют. Ты, Санька, только пример с него не бери, – предостерегает соседка и уходит.
 
   В квартиру с мороза заходят мать и отец Панкратова. Мать Панкратова – женщина по возрасту ближе годам к сорока, густые тёмные волосы, умный, доброжелательный взгляд, на щеках ямочки, когда улыбается. Панкратов удивлённо смотрит на то, во что одет отец, во всё серое: серая телогрейка, серая шапка, серые штаны и серые кирзовые сапоги. Отец, крепкого телосложения мужчина, молча поднимает Панкратова на руки и прижимает к себе. В момент, когда отец обнял его, Панкратов с незнакомым до этого неприятным ощущением почувствовал щетину на небритом морщинистом отцовском лице и разглядел ещё у отца наколку на безымянном пальце левой руки – перстень с трефовым крестом.
 
   Возле сарая в компании каких-то мужиков, пошатываясь, стоит пьяный отец Панкратова.
   – Сейчас я вам его достану, – говорит он мужикам, подставляет лестницу к крыше сарая и кое-как пролазит в голубятню сына. Спускается он уже с Цыганком и, крепко сжимая голубя в руке, на показ расправляет ему хвост, крылья. – Ну, где вы ещё такого найдёте, чистокровная бабочка. Ящик «Столичной» и он ваш. Берите, пока по-человечески предлагаю.
   – А почему голубятня без замка, так и стоит всегда, что ли? – удивляется один из мужиков.
   – А зачем её закрывать, – с ухмылкой отвечает отец Панкратова. – Мне сами несут, а не тырят у меня. И ты, если потребую, сам принесёшь сюда всех своих птичек. И водки поставишь, сколько скажу.
   Мужики в нерешительности о чём-то шушукаются между собой. По выражению их лиц видно, что они уже окончательно утвердились в том, с кем связались, и что за тип предлагает им купить хорошего породистого голубя.
   В это время, вернувшись из школы, с полевой сумкой через плечо вместо портфеля, к сараю подбегает Панкратов.
   – Отдай, это же мой голубь, – испуганно просит он отца.
   – Да ты кто такой, – возмущается отец, и взгляд его и без того почти всегда угрожающе-колючий, становится откровенно свирепым. – Здесь всё моё.
   – Ну, пожалуйста, папа, отпусти его, ему же больно.
   Панкратов виснет на руках у отца и пытается освободить Цыганка.
   – Пойдём мы, – говорит кто-то из мужиков в явном смятении от происходящего.
   – Да на, забирай своё сокровище! – кричит пьяный отец и в ярости на глазах у сына, широко размахнувшись, с силой бросает Цыганка на снег. Голова птицы при этом остаётся у отца в сжатой ладони.
   Панкратов замирает на мгновение, не понимая, что случилось, и затем бросается к ещё трепещущему в агонии тельцу голубя…
   Мужики быстро и молча уходят.

   Утром на кухне протрезвевший отец, нервно погасив папиросу о край батареи, подходит к Панкратову, обнимает сына и просит прощения:
   – Пьяный я был, ничего не помню. Сам же ещё сказал, что необязательно голубятню закрывать. Может, замок и остановил бы меня, хотя вряд ли. Чужих пацанов никогда не трогал, а тут своему погань сделал. Всё водка эта проклятая. Ну, прости ты меня. Если хочешь, у тебя лучшие голуби будут, даром. Самые лучшие во всём городе. А хочешь, я научу тебя драться, как надо, – после некоторой паузы продолжает отец. – Пока я жив, ни один фраер тебя пальцем не тронет. А потом сам себя защищай. Но бойся, в драке близко к себе никого не подпускай и бей первым, ногами, ноги сильнее. А, сграбастуют, зубами рви. Никого не жалей и не проси ничего. Вокруг гниды одни, которых давить надо. Людей мало. Могу ещё научить на гитаре играть, и в карты. В жизни всё пригодиться может.
   Панкратов по-детски плаксиво, вытирая глаза кулаком, всхлипывает и говорит:
   – Такого, как Цыганок, больше не будет. Я его за сараем похоронил, кое-как ямку выкопал, земля мёрзлая. Несколько дней всего прошло, как тебя мамка привезла, а ты вон уже чего натворил. Никогда тебе этого не прощу.
   Видно, что отец очень переживает, искренне раскаивается, но не знает, как ещё утешить сына.
   – Ну, всё, кончай скулить, успокойся, – снова закурив, говорит отец. Чтобы я твоих слёз больше не видел. – После этих слов в голосе отца послышались уже нотки повелительного осуждения. – Ты мой сын. А, значит, умный и сильный. Не забывай, чью фамилию носишь, и что она означает. Знаешь, как переводится по-русски имя Панкрат? Не знаешь. Вот посмотри в словаре и соответствуй. Иначе, кто тебя уважать будет. Распустил нюни, как баба. Терпи, давай. Не простит он, видите ли, вот напугал. Не позорься и меня не позорь. Простишь, куда ты денешься. За всё простишь, и отца и мать. Особенно мать. Попробуй только обидеть её когда-нибудь. Всё, забыли. Марш в туалет, вытри слёзы и высморкайся, как следует.
 

   Глава 3.
   Конец шестидесятых

   Панкратов работает на заводе. Корпус громадного цеха, внутри на рельсах идёт монтаж каких-то конструкций, напоминающих железнодорожные цистерны. Шум станков, механизмов, отбойных молотков, подвесных кранов. Много рабочих, все заняты своими операциями. Панкратов на руках заносит в мастерскую большой тяжелый электродвигатель и ставит его на верстак, где уже стоят такие же моторы, частично разобранные для ремонта. Мастер, пожилой мужчина в тёмно-синем халате, в очках, выговаривает Панкратову:
   – Чего ты их на себе таскаешь, ты грузчик или электрик второго разряда. Тележка зачем вон стоит?
   – Не ворчи, Петрович, – говорит Панкратов. – Так для тренировки надо.
   – Тоже ещё, спортсмен, – продолжает ворчать мастер. – И чем ты занимаешься, если не секрет?
   – А мне некогда настоящим спортом заниматься, учиться надо.
   – Вот это другое дело, – охотно соглашается Петрович. – Выучишься, может, энергетиком или начальником цеха у нас станешь.
   – А повыше нельзя? – шутит Панкратов.
   – Куда ещё выше? – искренне удивляется Петрович. – Ты хотя бы мастером стань.

   Та же мастерская электриков в цехе. Никто из присутствующих не работает. Один рабочий газету читает, другой булочку доедает, запивая кефиром, а мастер и ещё один рабочий за столом в шашки играют. Вдруг кто-то спрашивает:
   – А где Панкрат, что-то его давно не видно?
   – Наверняка в подвале, – говорит Петрович. – Мало ему смены, так он ещё в обед железо ворочает.

   Тот же цех. В одном из пролётов открытая дверь и лестница в подвальное помещение, где расположена общая раздевалка – душевые, умывальники, ряды шкафчиков для одежды. В дальнем отсеке на свободном пространстве Панкратов, стискивая зубы от напряжения, качает бицепсы, используя для этого какие-то тяжелые металлические заготовки, принесённые им в подвал давно и заранее специально для силовых упражнений.
 
   Тихая городская улочка. В свете фонарей лениво, поблёскивая, кружат редкие снежинки. Панкратов заходит в старое, построенное когда-то пленными немцами, трёхэтажное здание вечерней школы. Урок математики. Панкратов сидит в классной комнате за последним столом и делает вид, будто внимательно слушает учителя. Но сам при этом время от времени засыпает. И, чтобы голова не падала, подставляет под подбородок авторучку. Это видит сосед по столу, средних лет мужчина, который слегка толкает локтем Панкратова, чтобы тот не спал.
   – Фу ты, чёрт, – зевая, жалуется Панкратов. – Ну не воспринимаю я эти синусы с косинусами. На литературе же не сплю вот или на истории.
   – Да я и сам кое-как терплю, ничего не соображаю.
 
   Весна. Панкратов дома, в той же квартирке на первом этаже, ужинает за небольшим круглым столом в комнате.
   – Опять ты так поздно вернулся, посмотри, уже одиннадцать, а в шесть вставать и на завод, – сокрушается мать Панкратова, волосы у которой уже с весьма заметной проседью. – Вымотала тебя эта школа, будь она не ладна, третий год уже. Хотя и без неё нельзя, я всё понимаю. Но жалко тебя, сынок.
   – Ничего, мама, потом отдохну, когда-нибудь, – успокаивает Панкратов мать. – Через месяц закончу школу и сразу в юридический поступать буду. После занятий в институте подрабатывать буду, проживём как-нибудь. Высшее образование обязательно получить надо. Иначе, кто я без него.
   – А почему именно в юридический? – спрашивает мать.
   – Потому что там дают самые универсальные знания, какие необходимы политику и государственному деятелю, – объясняет Панкратов.
   – Неужели мой сын государственным деятелем решил стать? – удивляется мать.
   – А почему нет. Вперёд и вверх, как говорится. Кто-то же, умный и сильный, должен управлять государством.
   – Да уж, ты со своим характером так науправляешь, что все разбегутся, – ласково шутит мать. – А, если серьёзно, то для этого действительно грамотным человеком надо быть, разбираться во всём.
   – Правильно, – соглашается Панкратов, неспроста же я это повесил. – И он кивает на прикреплённый над дверью в другую комнату лист бумаги со словами «Два человеческих стремления – к знанию и могуществу поистине совпадают в одном и том же. Ф.Бэкон».
   Поужинав, Панкратов расправляет постель и ложится спать.
   – А когда ты последний раз Таню видел? – спрашивает мать через открытую дверь. – И где она учится?
   – Перед Новым годом, – отвечает Панкратов. – А учится она на первом курсе университета.
   – И о чём вы договорились?
   – Ни о чём. Я специально подстроил встречу с ней, хотел пригласить куда-нибудь, а она и разговаривать со мной не стала, побрезговала. Конечно, кто я по сравнению с ней, – помолчав немного, говорит Панкратов. – Бывший ремесленник, пэтэушник.  Она, наверняка вообразила себе, что я так и останусь простым работягой.
   – Странно, – пожимая плечами, произносит мать. – А что, хорошим рабочим быть это позорно, что ли?
   – Для неё позорно, – объясняет Панкратов. – А как же иначе. Отец у неё директор чего-то там, «Волга» служебная, дача. Мать  вообще, похоже, никогда и нигде не работала.
   – Всё равно, непонятно. Вы ведь так дружили в школе. Ты её всегда домой провожал, от хулиганов защищал.
   – То школа, а это жизнь, – говорит Панкратов. – Теперь у неё другие защитники, очкарики какие-нибудь прыщавые, которых я одним плевком зашибу.
   Слышно, как мать вздыхает и снова спрашивает:
   – А она всё такая же красивая?
   – Даже слишком, – засыпая, тихо бормочет Панкратов. – Но всё равно она никуда не денется, от меня не уйдёшь, всему своё время.
   – И не держи ты руки за спиной, когда идёшь по улице, – вдруг, помолчав минуту, сердито произносит мать. – Ты же не под конвоем. Сколько раз тебе говорить надо.
 
   Солнечный майский день. Тот же сарай за домом Панкратова, та же пустая голубятня, от захвата с сеткой на ней осталось несколько сломанных реек. Панкратов возле сарая отрабатывает приёмы рукопашного боя. Бьёт, чаще ногами, по висящему на стене старому матрасу, на котором начерчена фигура человека. Боевая стойка, удары и имитация ударов у Панкратова совсем не похожи на элементы спортивных единоборств. То, что и как он делает, больше похоже на драку, в которой с его стороны – расчётливая демонстрация агрессии и жестокости. Видно, как Панкратов сосредоточенно настраивается на схватку и с какой-то буйной остервенелостью нападает на воображаемого противника. С очень низкой стойки он бьёт нарисованного человека по туловищу, в горло – кулаком, ладонью, сжатыми и растопыренными пальцами, пинает его по ногам, в пах, в живот, хватает противника как бы за плечи и резко в прыжке бьёт головой. В разной последовательности и в ошеломляющем темпе всё это действо повторяется несколько раз и заканчивается тем, что Панкратов срывает матрас со стены, перебрасывает через себя, высоко подпрыгивает и втаптывает его в землю.

   Панкратов за своим письменным столом, закрывает и откладывает в сторону учебник истории СССР. Тут же ещё другие учебники, тетради. Панкратов встаёт из-за стола, выходит из комнаты, надевает кеды.
   – На тренировку? – спрашивает мать.
   – Как всегда, – говорит Панкратов. – Сегодня же суббота.
   – А когда выпускные экзамены начинаются?
   – На следующей неделе, – отвечает Панкратов и уходит.
 
   Тёплый, светлый вечер. Старый, заросший, неухоженный сквер. На скамейке человек пять разновозрастных мужиков, не обращая внимания на прохожих с детьми, распивают спиртное, громко сквернословят, швыряют мусор в кусты.
   – Привет, бичи позорные! – подойдя к пьяной компании, задиристо восклицает Панкратов. – Быстренько всё убрали за собой и сами убрались отсюда.
   Самый здоровый из мужиков первым поддаётся на провокацию.
   – Не понял, – в крайнем удивлении произносит он. – Чего тебе надо, щенок?
   – Чтобы вы ушли и чтобы рож ваших я здесь больше не видел, – спокойно отвечает Панкратов, но с явным желанием раздразнить противника.
   – А если не уйдём? – спрашивает мужик.
   – Да куда вы денетесь, козлы вонючие! – говорит Панкратов.
   Такой дерзости и таких обидных слов этот самый здоровый мужик уже не выдерживает и без опаски, бесшабашно нападает на Панкратова. Панкратов сбивает его с ног одним ударом. Другие мужики тоже, гурьбой, с хмельным азартом, нападают на Панкратова. Один из них при этом успевает даже разбить пустую бутылку о край скамейки и вооружиться «розочкой». Но в результате стычка с Панкратовым заканчивается для них очень плохо. Издавая протяжные стоны и корчась от боли, все они валяются на земле, в том числе и тот, что с разбитой бутылкой в руке.
 
   Панкратов возвращается с работы домой.
   – Как же всё-таки хорошо, что не надо больше в школу ходить, – говорит он с порога матери. – Хоть поесть и поспать спокойно можно.
   Панкратов допивает чай, мать подсаживается к нему и передаёт заказное письмо из института и повестку из военкомата.
   – Извини, сама расписалась в получении, – говорит мать. – Вдруг что-то важное в этом письме. И военкомат всё равно не отвяжется.
   На повестку Панкратов не смотрит, а сразу распечатывает толстый почтовый конверт. В конверте его документы, какие подают при поступлении в ВУЗ, и сопроводительное письмо на официальном бланке Свердловского юридического института. Панкратов читает вслух сопроводительное письмо из института: «Приёмная комиссия возвращает Вам документы и сообщает, что согласно действующему законодательству Вы не вправе обучаться на очном отделении высшего учебного заведения, так как обязаны после окончания ПТУ отработать четыре года на соответствующем предприятии».
   Такое неожиданное известие приводит Панкратова в крайнее возбуждение.   
   Он встаёт из-за стола и начинает нервно с ошарашенным видом ходить по квартире.
   – Вот зачем ты заставила меня идти в эту ремеслуху, если такое правило есть! – сразу сорвавшись на крик, выговаривает он матери.
   – Да откуда я знала об этом, – тоже в расстройстве и замешательстве говорит мать.
– Так узнала бы вначале! – кричит Панкратов. – Нельзя было разве
устроить меня куда-нибудь на самую примитивную работу, без каких-то там обязательств и отработок.
   – Нельзя, потому что лет тебе тогда было мало и никуда не брали, даже разнорабочим.
   – Тогда надо было в школе оставить, я же хорошо учился.
   – Тоже нельзя было, – объясняет мать. – Забыл, что ли, как я заболела тогда, ноги отнялись. Хорошо, вылечили. А если бы нет, кто бы тебя кормил, в училище хоть стипендию платили. Потом, если честно, я боялась, что ты без профессии останешься. У нас тут шпана одна кругом, заманили бы тебя в свои дела, чего я ещё больше боялась, и не доучился бы ты ни в какой школе, целых три года надо было тянуть. И мало ли что со мной могло случиться. Если бы отец ещё жив был.
   – А что толку-то от такого отца, даже если бы он и был, – возражает Панкратов. – Вот драться меня научил, словечкам уголовным всяким, в картишки мухлевать да на гитаре брякать, счастье какое. А зачем мне всё это надо. Был бы нормальным человеком, так сам жил бы ещё, и мы бы с тобой не прозябали бы среди этих сараев. И мне не пришлось бы после восьмого класса кувалдой махать. Закончил бы дальше как все дневную школу и не врал бы никому, что отец у меня когда-то чем-то заболел и умер.
   – Погоди, сынок, – не соглашается мать. – Не можешь ты отца судить, не зная, как и почему он за решёткой оказался.
   – А я и знать не хочу, я же вот не за решёткой.
   – И, слава Богу! Но не зарекайся, жизнь она всякие выкрутасы выделывает, – в голосе матери слышатся уже суровые нотки, и видно, что она недовольна безапелляционной категоричностью сына. – А теперь помолчи и послушай, что я тебе скажу про отца, раз уж ты так винишь его. Он сам всю жизнь страдал, что у него судьба такая. Родился он в Москве. Мать родила его вне брака против воли каких-то там богатых родителей и вскоре после революции вместе с ними уехала за границу. Они якобы условие поставили, что возьмут её с собой только без ребёнка. Отец тоже отказался от него, так как женат был на другой женщине, там были свои дети, и жена его ни о каком ребёнке со стороны даже слушать не захотела. Испугавшись нищеты, может, ещё чего, мать оставила его чужим людям. Обещала вернуться за ним и не вернулась. А ему всего годик был. И рос он никому не нужный, у какой-то тётки, а фактически на улице, без ухода и воспитания. Никто им не занимался. Потом он лет в семь убежал от этой тётки, стал беспризорником. Рассказывал, что часто тогда из Москвы в Ленинград ездил, в Харьков, в Ростов, да где только он не был. Подворовывал в поездах, наверно. Ты вот в шестнадцать лет всего лишь на стройку попал, а он на Колыму.
   – Ну и что, – хмуро реагирует на рассказ матери Панкратов. – Ты-то зачем за него замуж пошла, пожалела, что ли?
   – Любила я его. И, поверь, было за что. И жалела. А как он хотел в Москву вернуться, ты представить себе не можешь. Проснётся, бывало, и рассказывает, что опять ему какой-то московский дворик приснился. Художников он знал, писателей, музыкантов знал, книг прочитал много. А как мы с ним под гитару пели. В компаниях он самым интересным был. Это ты его помнишь в основном, когда он пьяным был. А поженились мы не сразу, тебе уже лет шесть было. И фамилия у нас с тобой другая была, ты же знаешь это.
   – Знаю, конечно, – подтверждает Панкратов. – А раньше почему не женились?
   – Раньше он говорил, что ему нельзя семьёй обзаводиться.
   – А потом что изменилось?
   – Потом он как-то убедил своих или его убедили, что ему надо для виду другую жизнь начать. Думали, признает официально, как положено на свободе, жену с сыном, тогда семейное положение, если снова арестуют, спасёт его от высшей меры. Да поздно и напрасно всё это было. Его давно уже на особом режиме держали, под постоянным надзором. Жить ему разрешили только здесь с нами. В другие города въезд ему был запрещён. Всё новую жизнь хотел начать. Но всё равно бывшие подельники приезжали к нему зачем-то со всей страны, Головой его называли, кличка у него такая была. Короче, не получилась у отца твоего новая жизнь, ни для виду, ни на самом деле. Он это понял окончательно, но исправить ничего уже не мог. В последний раз на свободе особенно часто пил, проклиная и детство своё и тюрьмы, неделями пил, до умопомрачения. Ты же помнишь, творил, что попало.
   – Ещё бы не помнить. Получается, рос я себе спокойно без отца, а потом ты мне его подарила. А ты у меня спросила, зачем он мне такой!
   – И что бы ты ответил?
   – Откуда я знаю.
   – Вот и я не знала тогда, как правильно поступить. Отец сказал, надо, значит, надо. Попробовал бы ты ему возразить.
   – Ладно, мама, что было, то было, – примирительным тоном говорит Панкратов. – Надо успокаиваться. Ничего уже исправить нельзя. Отцов не выбирают и обратно не рождаются. А за что хоть его расстреляли? 
   – Подробности я не знаю, – отвечает мать. – Приехал какой-то мужик из Одессы, переночевал у нас тут, отец сразу уходить стал куда-то надолго, молчал, а дней через десять его забрали. Якобы за организацию каких-то криминальных разборок. Судили его одного закрытым областным судом в особом составе. Никакие адвокаты ничего сделать не смогли, всё решено было заранее. Свидание мне с мужем не дали. Поэтому не знаю, сынок, правда, не знаю.
   – Не хочешь рассказывать, и не надо, – садясь за стол напротив матери, говорит Панкратов. – Если ты считаешь, что мне лучше не знать этого, то пусть так и будет. Тем более, что это не имеет уже никакого значения и никого это не интересует. Нет его больше и точка. Но всё равно не могу понять, что за любовь такая и где ты его нашла-то?
   – Там и нашла, где он сам был, – тяжело вздохнув, отвечает мать. – Об этом я тоже могу тебе рассказать. Ты взрослый уже, понять должен. Война началась, я в детский  дом работать устроилась, надо было бабушке и младшим сёстрам помогать, дед ведь на фронт ушёл. Вот и взяла я там как-то для сестрёнок старые рваные чулочки. Сама ещё можно сказать ребёнком была, не сообразила. А завхозиха выслужилась, донесла, куда следует. Меня арестовали и в тот же день, ни в чём не разобравшись, девчонку совсем ещё неразумную, сразу в общий лагерь под конвоем отвезли. А там, кого только не было. Зоны были разные, мужская и женская, жили отдельно, а работали вместе. Приставать ко мне с первого дня стали. Короче, пропала бы я, сынок, если бы отец твой не увидел меня случайно. Я ему очень понравилась. Вот он и распорядился по зонам, чтобы меня никто не трогал. Даже сами охранники следили, чтобы никто ко мне не прикасался. И в работе мне помогали, поднести там что-нибудь тяжелое. Я у конвейера работала, но не доставала до ручек там всяких. Так мне даже специальную подставку изготовили, чтобы удобно было. Потом была какая-то проверка по моему делу, тоже, наверно, не без вмешательства Сергея, вошли в положение и через полгода меня освободили. После этого он уже не выпускал меня из виду, всё всегда знал про меня и всегда ко мне возвращался. Отца очень все боялись. Правда, пока он жив был. Помнишь, как у тебя голубей всех разворовали, когда его не стало. И, кстати, ещё одно. Чтобы ты знал, каким на самом деле был твой отец и как он страдал. Он ведь нашёл свою родную мать. Она стала известной артисткой там, за границей, и после войны приезжала к нам в Москву с гастролями. Он выследил её и хотел отомстить ей за свою загубленную жизнь. Помню, рассказывал мне, как шёл за ней от театра по улице, дышал ей в спину, финку в руке сжимал. А ударить не смог. Так и не узнала она, что её на родине чуть собственный сын не зарезал.
   – Всё, мамочка, извини, – говорит Панкратов. – Зря я так разошёлся, наорал на тебя, как дурак. Но ты меня тоже пойми. Все планы ведь рушатся. Так студентом хотелось стать, учиться, лекции слушать. А сейчас что, в армию пойду, отсрочка закончилась. Они там, в военкомате, дело своё знают.
   – Понимаю, Саша, – сочувственно говорит мать. – Ну, что тут поделаешь, терпи.
   – Только и остаётся, что терпеть и ждать, – говорит Панкратов, встаёт, одевается и уходит.
 
   Сумерки. Панкратов в том же заброшенном сквере. Опустив голову, сидит на той же скамейке, возле которой месяц назад он расправился с пьяной компанией. Вдруг за высокими кустарниками акации раздаётся хриплый мужской голос.
   – Ну что, Кайзер, морда фашистская, вот и встретились, – говорит кто-то кому-то. – А ты думал, мы забудем и не поблагодарим тебя за нюх твой поганый.
   Панкратов встаёт, пробирается между кустарниками и видит, как двое молодых парней, один из них с ножом, приготовились напасть на стоящего напротив них прилично одетого мужчину лет тридцати или чуть старше.
   – Эй, как вас там, ку-ку! – бодрым голосом окликает всех Панкратов и намеренно делает несколько шагов так, что оказывается между противниками.
   – Вали отсюда! – гонит Панкратова один из парней. – У нас тут свои дела, шутим мы.
   – Интересные дела, – говорит Панкратов. – Двое на одного, да ещё с ножичком. А меня примете, я тоже люблю пошутить?
   – Ты чё буровишь, баклан! – возмущается тот, что с ножом, и начинает двигаться на Панкратова.
   – Ох, и не повезло же вам сегодня, – намеренно изображая звериный оскал, произносит Панкратов, слегка приседает, выставляет перед собой руки и сам с устрашающим прищуром медленно идёт навстречу вооруженному бандиту. Тот, которого назвали Кайзером, при этом начинает заходить сбоку с явным желанием предпринять какие-то действия совместно с Панкратовым.
   – Не лезь! – не отрывая сосредоточенного и напряженного взгляда от противника, приказывает Панкратов. – Беги или встань за дерево и не дёргаться. Я сам справлюсь.
   Произнеся последнее слово, Панкратов внезапно подбирает с земли горсть трухи из старой травы и листьев, кидает её в лицо тому, что с ножом, а сам резко бросается на него, толкает его головой в живот и, приподняв его ноги, сильно пинает ему в копчик. После этого Панкратов стремительно отскакивает в сторону, точно за спину второму бандиту, хватает его за волосы, с ударом коленом по затылку валит на землю и сильно бьёт каблуком ботинка в грудь. Затем Панкратов снова поворачивается к первому и предпринимает попытку ещё раз прицельно ударить по нему. Но тот, кого Панкратов так дерзко и смело принялся защищать, останавливает его.
   – Хватит с них, а то забьёшь ещё до смерти ненароком, – говорит он, берёт Панкратова за рукав и со словами «А ну-ка, пройдём со мной, герой» отводит его к расположенному рядом неработающему полуразрушенному фонтану, где вынимает из своего кармана красное удостоверение и представляется. – Виктор Краузе, старший инспектор уголовного розыска. Дальше не пойдём, потому что мне ещё этих двоих определить надо, когда они вставать начнут, если смогут. – Краузе садится на гранитный бордюр фонтана и приглашает присесть Панкратова. – Ну, как хоть зовут моего спасителя? Только предупреждаю, отвечай, как есть, не выдумывай, всё равно ведь узнаю, если соврёшь или промолчишь.
   – Александр.
   – Фамилию назови.
   – Панкратов, – отвечает Панкратов и сам спрашивает. – А почему Кайзер?
   – Да ерунда, так называют меня вот такие ублюдки, каких ты уложил. Очень эффектно, между прочим. А не слишком жестоко, как сам думаешь?
   – А чего их жалеть, – говорит Панкратов. – Не ты их, так они тебя.
   – Тоже верно, – соглашается Краузе. – Я их знаю, так себе шушера уголовная. Они, видимо, решили отомстить мне за первую реальную отсидку, которую я им устроил. Вот и выследили меня здесь, Хотя в курсе, конечно, что настоящие урки сотрудников милиции зря не трогают. Но что с них взять, беспредельщики мокроносые. А я ведь забрёл сюда специально, чтобы тоже выследить, кто же тут систематически людей избивает. И теперь я догадываюсь, кто.
   – Не систематически, а иногда, – возражает Панкратов. – По субботам только. И не избиваю, а тренируюсь.
   – А сегодня почему здесь? – спрашивает Краузе.
   – Сегодня у меня настроение плохое, – объясняет Панкратов. – Я не знал, куда себя деть. Вот и пришёл сюда, чтобы посидеть и подумать, как дальше жить.
   – Что-то не нравятся мне эти тренировки на живых людях, – говорит Краузе.
   – Какие это люди, – опять возражает Панкратов. – Гниды паршивые. Бить и давить их надо, другого обращения они не понимают. И вообще, не знаю, как ты, а я пьяниц и эту, как ты их назвал, шушеру уголовную с детства очень не люблю, презираю даже.
   – Я тоже не в восторге от них, но как человек закона категорически не согласен с такими действиями, – строго говорит Краузе. – И предупреждаю, что ещё раз придёшь сюда так вот потренироваться, я вынужден буду привлечь тебя к ответственности, как пить дать арестую.
   – Ещё одного раза уже точно не будет, – заверяет Панкратов. – У меня повестка дома лежит, на днях в армию забирают.
   – Тогда всё, вопросов больше нет. – И Краузе подаёт Панкратову на прощание руку. – Желаю отслужить достойно. И советую самбо заняться, с такими-то данными.
   – У меня ещё вопрос, – говорит Панкратов, пожимая руку Краузе. – А почему морда фашистская?
   – Да всё просто, – отвечает Краузе. – Я немец по национальности.

   Танковая дивизия Вооруженных сил Советского Союза на территории Германской Демократической Республики. Казарма отдельного батальона связи. Перед главным входом в здание большой стенд «Боевой путь части», на котором красной стрелой от Урала через Берлин обозначен конечный пункт – Прага. То, что это воинское подразделение связи, видно по наглядной агитации, по одежде военнослужащих, по оформлению общего штабного помещения. В одном из кабинетов штаба за столом сидит пожилой тучный майор Чебушенко, на столе у майора скоросшиватель с документами на Панкратова. К кабинету подходит Панкратов, на двери табличка «Заместитель командира по политической части». Панкратов в новенькой солдатской форме, подстриженный наголо, заглядывает в кабинет и спрашивает:
   – Можно?
   – Не можно, а разрешите войти, – грозно поправляет его Чебушенко. – Входи, костолом, входи.
   Панкратов входит и останавливается перед столом, за которым сидит Чебушенко.
   Майор с недовольным выражением лица как бы оценивающе посматривает на Панкратова и начинает знакомиться с ним по документам.
   – Панкратов Александр Сергеевич? – вопросительно читает он вслух. – Так?
   – Так, – отвечает Панкратов.
   – Не так, а так точно, – опять поправляет его замполит. – Рабочий, образование среднее, закончил одиннадцать классов, комсомолец, так?
   – Так точно.
   – Отец умер. Мать, Анна Васильевна, работает в библиотеке, так?
   – Так точно.
   – Призван из Свердловска, в батальоне у нас со вчерашнего дня, так?
   – Так точно.
   Майор закрывает скоросшиватель, откидывается на спинку стула и спрашивает:
   – Зачем «стариков» покалечил, один вон даже в санчасть попал?
   – Ремень и часы отобрать хотели, – спокойно отвечает Панкратов.
   – К дембелю готовятся, – понимающе кивает Чебушенко. – А нельзя было этим баранам просто слегка по рогам надавать?
   – Просто и слегка я не умею, – говорит Панкратов. – В связи с этим хочу сразу заявить, товарищ майор, служить буду, как надо, но, если меня тут кто-нибудь ещё раз хоть пальцем тронет, я за себя не ручаюсь.
   – Ишь ты, петух какой, – сердито замечает Чебушенко. – А я хочу тебе заявить, что от трибунала тебя спасает только то, что ты в карантине и не принял ещё присягу, понял. А, чтобы ты попусту руки не распускал, я при случае найду тебе применение.
 
   Случай такой представился вскоре после принятия Панкратовым присяги.
   Поздний вечер, лес, грунтовая дорога, вдоль дороги армейские палатки. В одной из них, что немного в стороне от солдатских, замполит и начальник штаба батальона. В палатку входит солдат с повязкой на рукаве «Посыльный». Начальник штаба, худой моложавый капитан, приказывает ему:
   – Позови рядового Панкратова из второй роты.
   Появляется Панкратов и докладывает, обращаясь к Чебушенко:
   – Товарищ майор, рядовой Панкратов по вашему приказанию прибыл.
   – Это я тебя вызывал, – говорит начальник штаба. – Вот что надо сделать, боец. Идёт учебная игра с таким же батальоном связи, но из другой дивизии. Часть эта для нас сейчас как бы условный противник, в расположении которого находится новая передвижная радиостанция. Она охраняется, возле неё часовой. Его надо тихонько снять и доставить сюда. Понял?
   – Так, точно, товарищ капитан, – отвечает Панкратов. –  Только где это?
   – Замполит покажет, – говорит начальник штаба. – Можешь выполнять.
   Чебушенко и Панкратов выходят из палатки. Чебушенко показывает Панкратову, как добраться до места.
   – Это близко, прямо по этой вот колее, метров пятьсот, – говорит он. – У часового патронов нет, охранять по сути нечего и не от кого, все учения проводятся на нашем закрытом полигоне. Не понимаю, на кой чёрт сдался начальнику штаба этот часовой. Я уж тебя прошу, не повреди там его, возьми аккуратно. И смотри, чтобы не убежал со страху, а то наделает шуму.
   – В штаны может наделать, а так никуда он не денется, – обещает Панкратов. – От меня не убежит.
   – Ох, доиграются когда-нибудь эти молодые командиры, – высказывает вдруг Панкратову, как равному, свои соображения Чебушенко. – В том батальоне тоже такой же штабист, молодой да ранний.

   Хоть и темно уже по времени суток, но под светом полной луны и непотушенных фар боевых машин условно чужой участок леса хорошо просматривается. Панкратов подкрадывается к часовому, который не ходит по полянке вдоль и вокруг охраняемого объекта, как положено, а безмятежно дремлет, сидя на подножке автомобиля. Панкратов, крепко обхватив шею обмякшего от испуга и никак не сопротивляющегося часового, зажимает ему рот и уволакивает его в лес. Там забирает у него автомат, приказывает молчать и пинками под зад заставляет идти в нужном направлении. И только войдя с ним в нормально освещённую офицерскую палатку, Панкратов узнаёт в пленённом часовом Духа.
   – Ты, что ли? – всматриваясь в Духа, удивляется Панкратов.
   – Я, конечно, а кто ещё, – признаётся Дух и, не соображая, что происходит, растерянно обращается к старшему по званию. – Это Панкрат, товарищ майор, я его знаю.
   – И мы его знаем, – говорит Чебушенко и спрашивает у Панкратова. – Вы что, знакомы?
   – Так точно, – отвечает Панкратов. – В Свердловске когда-то вместе на стройке работали.
   – Тогда всё понятно, – говорит замполит. – И у нас и у них последние призывы в основном с Урала.
   – Так, рядовой, – вступает в разговор капитан, обращаясь к Панкратову. – Ты свободен. А с тобой, воин, – говорит он Духу, – придётся разбираться вместе с твоим командиром, как это ты так службу несёшь.
   Панкратов и Чебушенко выходят из палатки.
   – Иди, отдыхай, Саша, – говорит замполит и одобрительно хлопает Панкратова по плечу.
 
   Панкратов на перекладине, в гимнастёрке, не подпоясанной ремнём, раз за разом выполняет подъём переворотом. Рядом замполит, другие офицеры, военный корреспондент с планшетом и фотоаппаратом, немного дальше солдаты – все с удивлением наблюдают за происходящим. Один из офицеров считает, который раз уже Панкратов переворачивается через перекладину:
   – Девяносто один, девяносто два, девяносто три…

   Через неделю в кабинете замполита один из офицеров вслух читает газету с названием «За Родину!»:
   – За плечами ефрейтора Панкратов всего год службы, а он вновь удивил своих товарищей и командиров своими незаурядными спортивными достижениями. На днях в присутствии нашего корреспондента он 150 раз выполнил подъём переворотом и 120 раз подтянулся на перекладине. Вот такие парни служат в Группе советских войск в Германии.
   – Никогда бы не поверил, если бы сам не видел, – говорит Чебушенко. – И откуда в нём такая сила.

   Бывало, что специальные учения и занятия проводились на стадионе перед зданием казармы. Футбольное поле. Военная техника. Панкратов на бронетранспортёре, в наушниках, настраивает радиостанцию. К БТРу подбегает солдат с красной повязкой на рукаве «Помощник дежурного» и говорит Панкратову:
   – Слушай, Панкрат, что-то тебя срочно замполит к себе требует.
   Панкратов и помощник дежурного спешно направляются к казарме. По пути солдат спрашивает у Панкратова:
   – Чего натворил-то?
   – Ничего, – отвечает Панкратов. – А в чём дело?
   – Да только что к Чебушенко особист из штаба дивизии пришёл и сразу за тобой послали.

   Тот же кабинет замполита, в котором находятся Чебушенко и ещё один майор. При появлении Панкратова офицер из особого отдела встаёт и, не обращая внимания на доклад о прибытии, протягивает ему для пожатия руку, вежливо приглашает сесть рядом на большой кожаный диван и спрашивает:
   – Как служится?
   – Нормально, товарищ майор, – бодро отвечает Панкратов. – Всё в порядке.
   – Молодец! – говорит особист. – Насчёт тебя у нас никаких сомнений. В армии сверхсрочно не думаешь остаться?
   – Никак нет, товарищ майор, учиться надо. После демобилизации в институт поступать буду.
   – Правильно. Если надо будет, характеристику мы тебе дадим соответствующую. Так, майор? – обращается особист к Чебушенко. В знак согласия замполит кивает головой. – А пока у нас к тебе вот какое деликатное дело. Надо взять под защиту одного солдата с высшим образованием.
   – Не солдата, а уникума, Саша, – с раздражением уточняет Чебушенко. – Маевского из второго взвода первой роты. Да ты его знаешь.
   – Не знаю, но видел, – говорит Панкратов. – Толстомясый такой, над ним ещё смеются все?
   – Он самый, – подтверждает замполит. – Одна морока с ним, честное слово. И ведь не комиссуешь его без причины и не спрячешь никуда.
   – То есть другого реального выхода нет, – говорит особист. – Что можно сказать о нём, чтобы ты понял проблему. Хотя, наверно, и сам уже догадываешься. Вениамин Маевский, москвич, историк, образование высшее, из интеллигентной семьи, один у родителей, женат. К армейской жизни абсолютно не приспособлен, год в армии продержаться не может, ни одной воинской специальности не освоил, хотя человек он, видимо, неплохой. Но оружие ему доверить нельзя, технику тоже. В роте его постоянно обижают и даже издеваются над ним. Масло и сахар у него отбирают, а он, скорее всего, привык дома сытно покушать. Ни с кем не дружит, последнее время постоянно в депрессии. Заикаться стал и даже прапорщику одному сказал, что от такой службы и руки на себя не грех наложить. Так ему, видите ли, плохо у нас. Допустить подобного или другого происшествия с ним нам никак нельзя. И мы очень надеемся, что под твоей защитой этот самый уникум, как говорит замполит, дослужит свой срок спокойно. И вернём мы его с тобой родителям живым и здоровым. Как ты к этому относишься?
   – Положительно, – не раздумывая, отвечает Панкратов. – Если только это официальное служебное задание.
   – Именно задание или комсомольское поручение, – говорит Чебушенко. – Как тебе будет угодно. Но прошу тебя, Саша, в рамках дозволенного. Никого калечить не надо.
   – И я прошу тебя, даже приказываю, силу не применяй, – строго говорит особист. – Мы полагаем, одного твоего авторитета будет достаточно. Просто выкажи своё расположение к Маевскому, пообщайся с ним и пусть все видят, что вы дружите, понял?
   – Да понял, товарищи майор, – улыбаясь, соглашается Панкратов. – Никуда никто не денется. Разрешите приступить к выполнению задания?
   – Ты не шути, дело серьёзное, – говорит Чебушенко. – Чуть чего, сразу ко мне. Всё, можешь идти.
   Панкратов уходит.
   – Хороший парень, – замечает особист. – К нам бы его. Но всё равно проследи, как бы он не переусердствовал и дров лишних не наломал.
   – Действительно, хороший, – подтверждает замполит. – Мы тут на днях анкетирование провели среди личного состава с вопросом, на кого из сослуживцев вы больше всего хотели бы походить. Так вот, девяносто процентов ответили, что на ефрейтора Панкратова.

   В этот же день перед ужином Панкратов, прислонившись на улице к оградке возле казармы, наблюдает со стороны за Маевским. Вениамин Маевский – дородный молодой человек с румяным лицом и пухлыми губами, немного выше среднего роста, стоит в середине шеренги взвода, выстроенного отдельно от всей первой роты.
   – Вольно! – командует прапорщик, всем оставаться на месте, сейчас приду, возьму разнарядку для вас на завтра.
   Взвод предоставлен сам себе, и солдаты находят забаву – начинают весело толкать Маевского от одного к другому, давать ему подзатыльники и отвешивать пинки по его объёмному заду. Маевского не избивают, а показательно глумятся над ним. Причём делают это совместно самые щуплые и низкорослые солдаты во взводе. Маевский, поджав руки к груди, не сопротивляется, а только просит:
   – Прекратите немедленно, как вам не стыдно!
   Жалкий вид и явно неподходящие в такой ситуации слова Маевского ни у кого не вызывают сочувствия, а только ещё больше раззадоривают солдат, и все похихикивают и заразительно смеются над ним.
   Панкратов подходит к оставшемуся без присмотра взводу, легко отпихивает самых активных участников издевательства над сослуживцем, берёт Маевского за руку, отводит его чуть в сторону и громко, чтобы все слышали, спрашивает:
   – Объясни-ка мне, земеля, почему ты никому из этих баранов, как говорит замполит, по рогам дать не можешь?
   – Никогда людей не бил и бить не буду, – заикаясь, отвечает Маевский. – Какими бы баранами они ни были.
   Все откровенно хохочут над таким ответом.
   – Тогда я за тебя это буду делать, – ещё громче и пафосно произносит Панкратов. – У нас гвардейская часть или стадо животных. Кто ещё хоть раз его тронет, будет иметь дело со мной.  А я рога быстро обломаю. Все слышали? – И Панкратов, заложив руки за спину, медленно проходит мимо собравшихся вдруг снова в строй солдат.
   Угроза подействовала. Издевательства в отношении Маевского и даже просто мелкие колкости и насмешки в его сторону прекратились.

   Панкратов и Маевский сидят на скамейке возле футбольного поля и разговаривают.
   – Демобилизуюсь и сразу в аспирантуру, – говорит Маевский. – Если не поступлю, то снова пойду на преподавательскую работу. До армии я ассистентом на кафедре истории партии в институте работал. А у тебя какие планы?
   – Да какие у меня планы, Веня, – отвечает Панкратов. – До дембеля ещё почти год. Ну а потом в юридический поступать буду, как и хотел. Только теперь уже на заочное отделение. Скоро двадцать, а это уже солидный возраст. Работать надо и матери ещё помогать.
   – А ты приезжай к нам в Москву, – приглашает Маевский. – Столица всё-таки. Там и учиться поступишь и работу найдёшь. Отец пишет, его в горком партии взяли. Поможет, если что, я попрошу. Отец у меня хороший, давно на партийной работе. Кстати, мог бы от армии меня отмазать, но не стал. Вот такой он у  нас с матерью сознательный коммунист.


   Глава 4.
   Начало семидесятых

   Панкратов в военной форме с дембельским чемоданом в Москве, на Красной площади. Смотрит на всё вокруг и тихо вслух как бы обращается к городу:
   – Ну, вот мы и встретились. От меня не скроешься.

   Этим же днём Панкратов у Маевских дома. Дверь в квартиру ему открыл сам Маевский. За его спиной стоит и приветливо улыбается миловидная девушка.
   Панкратов и Маевский обнимаются.
   – Познакомься, Саша, это Люда, моя жена, – искренне радуясь встрече, говорит Маевский. – В это время из комнаты в коридор выходит высокий мужчина в очках. Маевский представляет его. – А это мой отец, Геннадий Георгиевич.
   – Проходи, дорогой, мы тебя давно ждём, – говорит отец Маевского и жмёт Панкратову руку. – С утра, как ты позвонил из аэропорта, очень ждём. Жена вон, Диана Аркадьевна, даже торт свой фирменный испекла.
   – Да я в центре побывал, – оправдывается Панкратов. – На Красной площади был, по улице Горького прошёл.  
   Из кухни выходит мать Маевского, в фартуке, с полотенцем в руках, и говорит:
   – Наконец-то, прибыл. Дай-ка я на тебя погляжу. Ну точно, как на плакатах солдат изображают. Давай, раздевайся и за стол. – Панкратов снимает китель. – Пойдём, я тебе покажу, где умыться, – говорит она, провожает Панкратова в ванную комнату и по пути благодарит его. – Спасибо тебе за Венечку, он нам всё про вашу дружбу в армии рассказал. Он ведь у нас совсем за себя постоять не может. Пока он служил, мы тут с Людочкой извелись совсем. Боялись, не очень ли его там обижают.
 
   В комнате, похожей на кабинет, Геннадий Георгиевич с сыном и Панкратов.
   – Я тоже советую тебе переехать в Москву, – говорит Панкратову отец Маевского. – И поступить в ВЮЗИ. Уважаемый юридический институт, между прочим, хоть и заочный. А с пропиской и работой я помогу.
   – Может, действительно, Саша, лучше тебе заочно учиться, как ты и хотел, – добавляет Маевский. – Никакого распределения, а диплом такой же. С третьего курса по специальности уже сможешь работать. Либо юристом в народное хозяйство, либо в органы пойдёшь.
   – Это мы посмотрим ещё, куда, – говорит Геннадий Георгиевич. – Пока ты, Александр, получай там у себя дома паспорт и решай, что делать. Надумаешь, снимайся отовсюду с учёта и приезжай.
 
   Панкратов с тем же чемоданом, но уже в гражданском костюме, у подъезда своего дома в Свердловске прощается с матерью.
   – Всё, мама. На вокзал не надо ехать, сам доберусь.
   Мать обнимает и целует Панкратова.
   – Береги себя, сынок, – говорит она, вытирая слёзы. – А, может, ещё передумаешь? Если просто хочется в Москве побывать, съезди, погуляй и возвращайся. Я тебя так ждала, скучала. Я ведь одна тут. Думала, приедешь, семьёй обзаведёшься, внуков понянчу. Оставайся, ну кому ты там нужен. Да ещё характер у тебя такой неуживчивый, обязательно во что-нибудь встрянешь или разругаешься с кем-нибудь в пух и прах.
   Панкратов тоже обнимает мать и успокаивает её:
   – Да я же говорю тебе, хорошие они люди. Обещали во всём помочь. Но не это главное. Запомни раз и навсегда, ничего страшного и неисправимого с твоим сыном никогда и нигде не произойдёт. Я у тебя умный и сильный, всё вытерплю и вывернусь из любой опасной ситуации. Когда надо, выдержки и спокойствия у меня хватит. Ну чего ты, на самом деле, чувствительная такая стала. Встречала, тоже плакала.
   – Да, плакала, – подтверждает мать. – От радости, что ты никого там, в Германии, не прибил.
   – Опять ты об этом, – качает головой Панкратов. – Не прибил же. А сейчас чего плачешь? Перестань, мама. Я знаю, что тебе плохо одной. Я тебя тоже очень люблю и тоже скучаю по тебе. Повторяю, при первой же возможности заберу тебя к себе. Всё, я пошёл.
   Панкратов уходит. Отойдя немного от дома, он оглядывается на свою мать, так и стоящую у подъезда с платочком в руках, на свой старый сарай, на свою почерневшую от времени полусгнившую голубятню.
 
   В квартире Маевских Геннадий Георгиевич и Панкратов.
   – Так, Александр, – говорит Геннадий Георгиевич. – В институт ты поступил, мы все тебя уже с этим поздравили. А теперь о работе, какую я тебе подыскал и предлагаю. Освобождённым секретарём комитета комсомола швейной фабрики, одной из самых крупных в Москве. Правда, не на правах райкома, оформят тебя пока электриком. Но это временно. Там считают, что вожаком у девушек обязательно должен быть парень, желательно помоложе, чтобы подольше поработал на этой должности. С руководством я уже согласовал твою кандидатуру. Ты ведь не из актива района, и они о тебе ничего не знают. Жить будешь в общежитии фабрики со всеми удобствами. Так, что условия для учёбы и для всего остального будут. Ну, как?
   – Спасибо, Геннадий Георгиевич, – соглашается Панкратов. – Я, конечно, принимаю предложение. Но справлюсь ли?
   – Справишься, не боги горшки обжигают. Говорить ты умеешь, а это в нашем деле уже много значит. Конфликты или казусы какие возникнут, обращайся. Приезжай прямо сюда, к нам домой.
 
   Общежитие швейной фабрики. У Панкратова отдельное жилое помещение в виде однокомнатной квартиры. Напротив кровати стеллажи с книгами, тумбочка с телевизором, рядом круглый стол. Под кроватью увесистые гантели. В комнате очень чисто и прибрано.
 
   Один из цехов швейной фабрики, шум станков, за станками в основном девушки. Панкратов, в добротном костюме, с аккуратно завязанным галстуком, подходит к некоторым из них и о чём-то весело разговаривает с ними, показывает какие-то бумаги, смеётся. Другие девчонки, не отрываясь от работы, с интересом наблюдают за ним.
 
   Собрание в Доме культуры швейной фабрики. На сцене за столом президиума несколько человек.
   – А теперь, товарищи, позвольте перейти к радостному событию, – говорит парторг, ведущий собрание, пожилой мужчина пенсионного возраста с пышной седой шевелюрой. – За создание сквозных комсомольских бригад, – торжественно объявляет он, – и достижения в социалистическом соревновании комсомольская организация нашей фабрики награждается вымпелом Центрального комитета ВЛКСМ.
   Раздаются громкие аплодисменты.
   На сцену из первых рядов зала выходит Панкратов, но не по ступенькам с краю, а просто задорно запрыгивает на неё, что вызывает дополнительные аплодисменты. Из-за стола президиума в это время встаёт очень респектабельного вида специально прибывший из вышестоящего органа по такому случаю комсомольский работник, вручает Панкратову вымпел и тихо заговорщицким тоном говорит:
   – Жду тебя в горкоме.
 
   Квартира Маевских. На диване сидит Маевский, перед ним с угрюмым и озабоченным видом расхаживает Панкратов.
   – Вот сегодня мне красивый вымпел ЦК вручили, – взволнованно говорит Панкратов. – А я не рад, Веня. Всё не то и не так. Все эти знамёна и грамоты совершенно оторваны от истинных проблем молодёжи. Вместо дела одни бумаги и показуха. Всё-таки дураки у власти пострашнее стихийного бедствия будут, от него хоть укрыться можно. А от них никуда не денешься. Я вот даже стишок такой по этому поводу сочинил, послушай. – И Панкратов читает:

   Не бойтесь клопов и назойливых мух.
   Не бойтесь худых и облезлых котят.
   Пиявок не бойтесь и драных старух,
   Которым по виду за сто пятьдесят.
   Не бойтесь морозов, метелей и бурь.
   Крапивы не бойтесь и даже волков.
   Нигде ничего нет страшнее, чем дурь
   У власти поставленных дураков.

   Прочитав это, Панкратов тут же добавляет, – А можно и так ещё в конце:

   Не бойтесь в помойку руками залезть.
   Крапивы не бойтесь и даже волков.
   Нигде ничего нет страшнее, чем спесь
   Высокопоставленных дураков.


   – Мой отец тоже как бы у власти и тоже не низко поставлен, – выслушав Панкратова, замечает Маевский. – Но ты ведь его не считаешь дураком спесивым.
   – То-то и оно, что нет, – соглашается Панкратов. – И многие другие партийные чиновники очень даже не дураки, и сами по себе в отдельности вполне приличные люди. А все вместе бюрократы и демагоги. И я с ними. Вот в чём феномен! – всё более возбуждаясь, продолжает Панкратов. – Девки пашут в три смены, а я, здоровый мужик, какой-то ахинеей и словоблудием занимаюсь. Умом понимаю, что так заведено, такая идеология, такая политика, короче, так надо, в том числе для себя, для карьеры, а душа протестует. Последнее время сам себя постоянно спрашиваю, в кого же ты превращаешься, Панкрат? Ещё пару лет такой деятельности и всё, тебя нет, ты очередной законченный бюрократ, чинуша безликая. А я не хочу этого, Веня! Я настоящим, живым делом хочу заниматься, чтобы общество наше вперёд и вверх продвигалось. Я пользу хочу народу своему приносить, служить ему верой и правдой. Другие не могут, а я могу, потому что ум и силу имею. Но на Москву в этом смысле надежды нет, она сгнила окончательно, я же всё вижу. Для перемен к лучшему в Москве нет почвы, опереться не на кого. На Урал возвращаться надо, там узел и средоточие всех проблем. Там ещё остались нормальные люди, которых можно поднять на борьбу против существующего режима, за свободу и торжество разума. Так жить, как живёт сейчас наш народ, нельзя, Веня!
   – Опять ты о свободе, Саша, а что она для тебя? – спрашивает Маевский. – Ты ведь мне так ни разу и не объяснил это, хотя часто ссылаешься на её отсутствие.
   – Свобода, – уверенно отвечает Панкратов, – это возможность наказывать тех, кто ведёт себя не по уставу, вплоть до полной изоляции от общества. По какому такому уставу, спросишь. Объясняю. По уставу, принятому умными и честными людьми, которые понимают, что ум должен быть свободным от любой идеологии, а поведение должно быть зависимым от ума, совести и справедливости. Руководящей и направляющей силой общества должна быть не коммунистическая или какая-нибудь другая идеологическая партия, а партия свободы, ума и морали. Ты спросишь, а кто будет определять, умный ты или честный. Отвечу. А никто персонально. Просто один раз волевым решением надо выстроить государственную систему так, чтобы наверх, к власти и деньгам, поднимались исключительно люди умные и честные. И заковать такую систему в незыблемую железобетонную глыбу на века, чтобы поколений десять в ней воспиталось. Вот в этом смысле и в таком контексте закостенелость я признаю. И чтобы, главное, навсегда извести бездельников. Иначе капут человечеству. Моё самое глубокое убеждение заключается в том, что в конце концов человечество погубят те его представители, которые сами ничего не делают и живут за счёт других. Безработицы у нас нет, а ты посмотри, сколько у нас разного рода тунеядцев, толку от которых обществу никакого. И страшно то, что их в настоящее время становиться всё больше и больше. Жрут, пьют, крышу над головой имеют, советское государство их защищает, а они взамен ничего ему не дают. Это не люди, а крысы какие-то в людском обличии, жадно и безудержно захватывающие наши города и сёла. Какой-то хмырь и шалопай, ничего не делает и не хочет делать, эгоист и лентяй, тупой и необразованный обормот с преступными наклонностями, а меня призывают уважать его и воспитывать в нём нового человека. Да с какой это стати! Палкой хорошей ему дать по хребту и, как миленький, заработает. Хочешь жить в нормальном государстве, спокойно ходить по красивым улицам, покупать всё в магазинах, растить здоровых детей и так далее, тогда иди и работай, участвуй в улучшении жизни вокруг. Не нравиться вкалывать на заводе, учись, становись, кем хочешь. Только работай, живи достойно. Каждый трудоспособный член общества обязан кормить сам себя на им самим же добросовестно заработанные деньги. По природе тот, кто может, но не желает честно работать, а всё хитрит, обманывает, злоупотребляет справедливыми социалистическими законами и радуется тому, как он ловко устроился, оставляя свою страну и других людей в дураках, тот подлежит жесточайшему изгнанию из общества. Всё должно быть так, чтобы бездельники были обречены на вымирание. И чтобы никто и никогда не смог бы жить за счёт другого человека. Это закон жизни. Надо каждого проверять, на что он живёт, откуда он берёт средства к существованию. Молодой, здоровый, сильный и ничего полезного для общества не делает, значит, к ногтю его. Давить таких надо. В противном случае либо все всегда будут жить средненько, так себе, как мы все здесь сейчас живём, терпеливо довольствуясь лишь самым необходимым, либо одна малая часть населения будет жить хорошо за счёт другой части, как там, на Западе. Чтобы такого не было, надо срочно начать исправлять ситуацию. Неправильно, когда политика государства продолжает формально находиться под диктатом идеи о всеобщей свободе, а всеобщий контроль за исполнением гражданских обязанностей практически исчез. В идеологическом смысле свобода нужна нам, как воздух. Но на гербе, на знамени и ещё, где угодно, надо записать: свобода во всём, кроме обязанности работать на благо общества. Если большинство не будет работать или будет работать плохо, или одни будут просто отбирать хлеб у других, воровать, грабить, то жизнь станет невыносимой и государство развалится. Сознательное меньшинство страну не удержит, дураки и бездельники её погубят. Мне что противно, Веня. То, что у нас на деле сейчас ни реальной свободы, ни результативной работы. Конституция есть, а свободы нет. Пятилетки объявляются, планы как всегда грандиозные, а, например, половина москвичей ничего не делают. Чаи гоняют в конторах разных и дефицитом приторговывают. Вот я и говорю, пора уже всем нам выкарабкаться из грязных революционных пелёнок полувековой давности и освободиться, наконец, от порочной практики управления страной, когда умными, способными и приличными людьми правит невежественное, неблагодарное и ленивое большинство. Ну, сколько можно не очень-то сейчас уже и стройными рядами шествовать к какой-то фантастической цели, полностью игнорируя по пути обычное житейское благоразумие. С безликим и серым арифметическим большинством коммунизм не построишь. И хватит морочить людям головы. А, если уж и отнимать у них свободу, то только в том, что не вписывается в исторически справедливое устройство общественно-политической жизни. Свободу в человеческом обществе обеспечивает не диктатура господствующего класса, а диктатура ума, совести, справедливости и ответственности. Такой свободы у нас нет. А я только за такую свободу. Нельзя допускать больше, чтобы свою диктатуру устанавливали то богатые подлецы, то злые бедняки. Вот, как хочешь, так и понимай это, Веня.
   – Ох, дружище, – вздыхает Маевский. – Ты оратор, конечно, спору нет. И говоришь убедительно. Но сдаётся мне, что тебе не за свободу, непонятно какую, бороться надо и не о народе, непонятно каком, думать. А надо, например, в девчонку хорошую влюбиться, благо на твоей фабрике есть из кого выбирать, жениться на ней, детей нарожать и жить, как все живут, приспосабливаясь к обстановке. В плане обычной человеческой жизни ты как индивидуум и так свободен. Живи и люби, вот и вся премудрость, Саша. Чего ты заковал-то себя в эти вечные рассуждения о справедливом общественном устройстве. Тебе от самого себя, такого вот беспокойного мыслителя о свободе, освободиться надо. Пока ты только внутренне конфликтуешь с существующим строем. Но, если ты не изменишь в принципе своего отношения к происходящему вокруг тебя, то рано или поздно неизбежно вступишь в противостояние с властью. А чем это у нас заканчивается, все хорошо знают. Угодить в психушку – это ещё не самая страшная перспектива. Жизнь у человека одна. Потрать ты свою избыточную энергию на себя, на близких, на творчество, на увлечения, на путешествия, в конце концов. Больше позитива, друг мой!
   Панкратов прекращает ходить по комнате и садится на диван рядом с Маевским.
   – Может, ты и прав, Веня, – говорит он. – Я очень благодарен и тебе и твоему отцу. Но постарайся понять, не могу я постоянно приспосабливаться и лицемерить. Душа не приемлет почти всё, что вижу вокруг. Весь день как в маске хожу или роль какую играю, говорю не то, делаю не то. Слушаю серьёзно, когда ржать охота над элементарной тупостью и безграмотностью. Улыбаюсь, когда не смешно, руку жму, когда в морду дать охота. Сижу на разных собраниях и не понимаю, кому нужны эти скучные сборища. Нет, Веня, не как физический индивидуум, а как ответственный гражданин, я несвободен в таком государстве. И все несвободны. А, значит, практически всё равно кому-то что-то делать надо, чтобы изменить жизнь к лучшему. И я буду это делать. Позитивы с негативами тут ни при чём. Ты думаешь, я не могу жить так, как ты советуешь. Могу, Веня, я всё могу.
   – Да я давно уже понял, что ты всемогущий, – добродушно улыбаясь, говорит Маевский.
   – А ты зря хихикаешь, Веня, – продолжает Панкратов. – Мне ещё в детстве хорошо разъяснили, какую фамилию я ношу. И имя у меня с определённой общественной обязанностью. Но это так, между прочим. А что касается женитьбы, на что, кстати, и мать моя давно намекает, то до этого мне ещё с одной особой разобраться надо, которая когда-то отвернулась от меня из-за того только, что я не по своей воле рабочим стал. Одним словом, предала она меня. А мы дружили с ней с третьего класса, и я любил её. И сейчас люблю.
 
   Административное здание швейной фабрики, длинный коридор с кабинетами. Панкратов заходит в один из них. По вывеске на стене, рядом с дверью, видно, что это партком.
   – Проходи, садись, – встречает Панкратова секретарь парткома.
   Панкратов садится за стол напротив секретаря.
   – Признавайся, тебе известно, что горком комсомола на тебя виды имеет?
   – Впервые слышу, – отвечает Панкратов.
   – Так и знал, – говорит секретарь. – Такая вот у них манера кадры себе подбирать. Мнение самого человека их не волнует. И со мной не посоветовались. В общем, забирают тебя от нас. Вопрос решённый. Жаль, конечно, мы тут все к тебе очень привыкли. На моей памяти таких комсомольских секретарей у нас не было. За три года ты столько полезного для фабрики сделал.
   – Да ладно вам, Фёдор Трофимович, не выдумывайте, – искренне возражает Панкратов. – Ничего выдающегося я не совершил.
   – Кончай скромничать. Порядок во всём навёл, девчонки заработали лучше, получать стали больше, многие учиться пошли, самодеятельность возродилась, свой театр вон создали, спорт на подъёме, стадион отремонтировали, в общежитии ссоры и выпивки прекратились. Естественно, как такого работника к себе не забрать. Они же всё знают, Александр. Ещё говорят, что это большая честь для нашего предприятия, что тебя сразу в горком пригласили. Но, чтобы оформиться туда без проблем, поступила команда срочно кандидатом в КПСС тебя принять, пока ты проходишь как рабочий. По рабочим нет лимита на приём в партию, понял?
   – Понял, – отвечает Панкратов. – А что для этого нужно?
   Секретарь парткома подсовывает Панкратову чистые листы бумаги.
   – Пиши заявление и автобиографию. А рекомендации мы с директором тебе дадим.


   Глава 5.
   Середина семидесятых

   Московский горком ВЛКСМ. Кабинет того самого ответственного работника, что вручал Панкратову вымпел.
   – Я, как завотделом, обязан заботиться о своих сотрудниках, – говорит хозяин кабинета сидящему напротив него Панкратову. – Надо не только вкалывать, отдыхать тоже надо. Сколько ты у нас уже работаешь, Саша?
   – Почти год уже, – отвечает Панкратов.
   – И зарекомендовал ты себя, надо признать, с самой положительной стороны. Поэтому в качестве поощрения мы предлагаем тебе в счёт отпуска, разумеется, съездить во Францию по линии «Спутника». Группу уже набрали, но есть ещё одна путёвка. Для своих берегли. Через неделю выезд, так что срочно оформляй документы.
   – Спасибо, – благодарит Панкратов своего начальника и уходит.
 
   Панкратов в горкоме комсомола, сидит за своим столом в большом помещении, где работают ещё несколько сотрудников. Панкратов заполняет анкету выезжающего за границу. В графе, где требуется указать сведения об отце, он кратко записывает: «Умер». Закончив с бумагами, Панкратов звонит Маевскому и радостно сообщает:
   – Привет, Веня, я это. Через неделю во Францию еду. Представляешь, я в Париже!

   Несколько дней спустя новая встреча в горкоме ВЛКСМ. В кабинете те же – заведующий отделом комсомольских организаций и Панкратов.
   – Вот что я должен сказать тебе, Александр Сергеевич, – с озабоченным видом, не глядя прямо на своего подчинённого, говорит завотделом. – Тебя в горком партии вызывают.
   – Зачем и к кому конкретно? – спрашивает Панкратов.
   – Зачем не знаю, – уклончиво отвечает завотделом. – А явиться ты должен сегодня в четыре на заседание бюро партийной организации горкома. Такое вот оттуда распоряжение поступило. А тебе не хуже меня известно, что мы всё должны делать в соответствии с их решениями.
 
   Московский горком КПСС. Идёт заседание бюро партийной организации горкома. Просторное помещение с большим портретом Ленина, за длинным столом в один ряд сидят семь человек. Перед столом напротив стоит Панкратов. Выступает мужчина в очках, сидящий за столом посередине, секретарь партийной организации, ответственный работник горкома партии. В руках у него страницы каких-то документов. Но не совсем понятно, то ли он говорит по заранее заготовленному тексту, то ли своими словами.
   – Предоставив недостоверные сведения о своём отце, товарищ Панкратов опозорил перед соответствующими службами ЦК и КГБ наши партийные и комсомольские организации, а также аппараты обоих московских горкомов. При подаче заявления о приёме кандидатом в члены КПСС и при заполнении анкеты выезжающего за рубеж товарищ Панкратов не признался, что отец его не просто умер, а как особо опасный рецидивист приговорён к расстрелу. Товарищ Панкратов в автобиографии обязан был дословно указать, что его отец расстрелян, как и в анкете в связи с выездом за границу, при проверке которой и был выявлен этот гнусный обман. Ваш проступок, – и выступающий, сдвинув очки на нос, переводит взгляд на Панкратова, – мы уже тут на бюро партийной организации предварительно обсудили и единогласно решили: в связи с обманом партии, а также в связи с тем, что органами госбезопасности выезд за границу вам запрещён, в приёме в партию из кандидатов в члены вам отказать, из горкома комсомола уволить. Об этом решении вашим комсомольским руководителям уже доложено.
   – Извините меня, – с обескураженным видом и с трудом подбирая слова, начинает объяснять Панкратов. – Но, если всё это из-за отца, то я ведь его почти не помню. Мне было всего двенадцать лет или чуть больше, когда отца последний раз арестовали. До этого я его вообще не знал. По рассказам матери он появлялся на месяц-другой и снова исчезал. За что отца расстреляли и когда точно, я тоже не знаю. Знаю только, что матери когда-то выдали свидетельство о его смерти, в котором ничего о расстреле не сказано. Там просто записано, что отец умер, и всё.
    По лицам и позам членов бюро видно, что взволнованные объяснения Панкратова на них никак не действуют и не вызывают никакого интереса или сочувствия.
   – Мне что, повторить тебе решение бюро? – жёстко, перейдя вдруг бесцеремонно на «ты», спрашивает председательствующий. – Ты радуйся тому, что у тебя такой защитник нашёлся, товарищ Маевский, по просьбе которого мы и решили уволить тебя вроде как по собственному желанию и не сообщать об этом в институт. Какой ты будущий юрист, если врёшь!
   – А что я соврал? – с удивлением спрашивает Панкратов. – Со слов матери мне известно, что отец умер, а больше я не обязан ничего знать. Кому надлежит знать об этом, тот пусть и знает. И о каком-то расстреле я тоже узнал только от матери. Официально же и конкретно мне никто ничего о моём отце не сообщал, и никакими достоверными сведениями о нём я не располагаю. Но и отрекаться от него я никогда не собирался и не собираюсь, так как ничего о нём не знаю, да и знал бы что-то плохое, всё равно не отрёкся бы. Просто он мой отец и всё. Формально для меня он умер. Я был ребёнком, мне сказали, что он умер, я так и считаю всю жизнь. Не понимаю, почему я сам должен открыто, да ещё в письменной форме, распространяться о том, что мой отец не просто умер, а точно расстрелян. Мне что, кто-то вручал приговоры или акты какие-то об этом. А если он не расстрелян, откуда я знаю. Так в чём вы меня обвиняете и за что наказываете? И при чём здесь КГБ?
   – Мы что тебе всё объяснять должны? – не скрывая раздражения, спрашивает ведущий заседание.
   – А почему я должен из горкома уйти, разве я плохо работаю? – не унимается Панкратов, но в голосе его уже не чувствуется недоумения и растерянности, а скорее уверенность в своей правоте и взволнованное негодование. – И почему с оружием в армии за границей мне служить доверили, даже особый отдел поручения давал, а поехать в другую страну мирным туристом не доверяют? Хотя я сто раз мог бы сбежать из ГДР на Запад. А если бы я не согласился поехать во Францию, то ничего бы не вскрылось, и всё было бы в порядке? И вообще, в чём собственно проблема, в чём меня подозревают, я ведь весь на виду?
   Заметно, что эти вопросы и непочтительное упрямство Панкратова только ещё больше разозлили партийных работников.
   – Хватит притворяться, будто ты не знаешь, что отец у тебя матёрый уголовный элемент, вор в законе! – срывается на крик один из участников заседания.
   – Да, я слышал об этом от других, но даже не представляю толком, что это такое, – тоже заметно повысив голос, признаётся Панкратов. – И что, именно так, вор в законе, расстрелян, и надо было записать в автобиографии и в анкете для всеобщего обозрения?
   Вместо ответа председательствующий указывает Панкратову на дверь.
   – Свободен! – резко говорит он. – Ты ещё издеваться тут будешь над нами, голос тут будешь повышать. Можешь катиться отсюда на все четыре стороны и больше в партийные и советские органы не суйся.
   Но Панкратов не уходит и продолжает упорно демонстрировать своё возмущение и категорическое несогласие с таким отношением к себе.
   – А как же положение о том, что у нас сын за отца не отвечает?
   – Об этом положении ты своей матери расскажи, – властным тоном советует Панкратову единственная присутствующая на заседании женщина.
    После таких слов Панкратов молча поворачивается к выходу и удаляется.
 
   Панкратов с дорожной сумкой на перроне Казанского вокзала. За спиной у него вагон поезда с табличкой «Урал. Свердловск-Москва». Как в день прибытия в Москву, он смотрит на всё сразу перед собой и тихо вслух произносит:
   – Ладно, пока прощай. Но жди, я обязательно вернусь. Никто никуда от меня не денется.
 
   Панкратов в Свердловске, в том же обшарпанном доме, в той же маленькой квартире, из окон которой видны те же тополя и те же сараи. Он сидит за столом, перед ним очень старая чёрного цвета с потёртыми кнопками пишущая машинка. Панкратов закладывает чистый лист бумаги и печатает по центру большими буквами слово – УСТАВ, под ним также большими буквами – СОЮЗА РАДИ СВОБОДЫ.

   Другая квартира в Свердловске, в центре города, просторная, светлая, добротно обставленная. В квартире Панкратов и Таня – статная, холёная молодая женщина с тонкими чертами лица.
   – А как ты номер моего телефона узнал? – спрашивает Таня, доставая из шкафчика бокалы для вина. В ответ Панкратов пожимает плечами, показывая как бы, что это просто и не составляет никакого труда. – Я очень рада, что ты меня нашёл, – продолжает Таня. – А тебя не узнать, ты очень изменился.
   – В лучшую или в худшую сторону? – спрашивает Панкратов.
   – Да ты всегда хорошо выглядел, – отвечает Таня. – А сейчас вообще обалденно. Роскошный мужик, такими не разбрасываются. Посмотри на свои ручищи. Приодеть бы тебя ещё. Ну что, давай выпьем за встречу, открывай.
   Панкратов откупоривает бутылку шампанского. После первого выпитого бокала Таня приближается к Панкратову и предлагает:
   – Давай поцелуемся, что ли. Давно знаем друг друга, а сделаем это в первый раз.
   Панкратов и Таня целуются, не сдерживая себя, страстно и долго.
   – Между прочим, – с трудом выбравшись из объятий Панкратова, игриво предупреждает Таня, – муж сегодня может вернуться домой раньше. А тайное свидание должно быть оправданным.
   Легко и без видимых колебаний Таня отдаётся Панкратову…
   Таня, с растрёпанными волосами, в лёгком халатике, и Панкратов прощаются у дверей в прихожей.
   – Ну и медведь же ты, измял меня всю, – с одобрительными и шаловливыми нотками в голосе говорит Таня. – Но я довольна и не протестую. Встречаться будем, когда захочешь и когда я смогу. Наверстаем упущенное. Согласен?
   – Надо подумать, – уклончиво отвечает Панкратов.
   – Не ломайся, тебе это не идёт, – говорит Таня и чмокает Панкратова в щёку. – Завтра обязательно позвони, и я скажу, где. Дома у меня больше нельзя. Я сама всё организую. – И перед тем, как закрыть за Панкратовым дверь, предупреждает, – Если не позвонишь, я обижусь и могу снова надолго потеряться для тебя.
   Панкратов уходит. Выйдя из подъезда на улицу, он смачно сплёвывает, будто что-то горькое, приведшее к першащему послевкусию, побывало у него во рту, вытирает губы и вслух произносит:
   – Да куда ты денешься.

   Панкратов приходит домой.
   – Мам! – зовёт он прямо с порога, снимая ботинки. Из кухни выходит мать Панкратова и внимательно смотрит на сына. Панкратов достаёт из кармана бутылку водки. – Я выпить хочу, разогрей там борща побольше.
   – Хм, интересно, – произносит мать, принимая бутылку.
   Панкратов на кухне из тумбочки достаёт гранёный стакан и садится тут же на табурет.
   – Рюмку возьми, – советует мать и, продолжая с нескрываемым удивлением и любопытством наблюдать за сыном, спрашивает. – В честь чего выпивка-то, ты же совсем не пьёшь?
   – В честь победы, – отвечает Панкратов. – Поэтому я и хочу, как когда-то в одном месте, выпить именно из стакана.
   – В каком ещё месте и какая победа? – спрашивает мать.
   – Долго рассказывать, – отнекивается от объяснений Панкратов, открывает бутылку, наливает полный стакан и провозглашает. – За долгожданную и убедительную победу! – А, выпив, не морщась, большими глотками, добавляет. – Хотя, признаюсь тебе, не очень радостной оказалась эта победа, с разочарованием. Тускло и вяло всё, без вдохновения.
   – Опять что-то нехорошее случилось? – вздыхает мать.
   – Ровным счётом ничего плохого, – выказывая явное умиротворение, отвечает Панкратов. – Наоборот, всё очень хорошо. Только слишком естественно и обыденно. Успокойся, мамочка, никого кроме тебя я больше не люблю, – При этом он наливает ещё стакан водки. – За тебя, будь здорова! Лучше тебя никого нет.
   – Ты особо-то не увлекайся, – предостерегающе советует мать. – Если что не так, эта гадость всё равно не поможет.
   – Ты права, как всегда, – соглашается Панкратов и убирает немного недопитую бутылку в шкафчик над столом. – Но, понимаешь, когда душа не на месте, то малость поддать можно, для близиру.
   – А почему она у тебя не на месте? – спрашивает мать.
   – Потому, мама, что умных и смелых людей рядом нет, – отвечает Панкратов. – И потому, что не так всё устроено в этом мире, грязь и серость кругом. Смотришь на всё, и душа ноет. Вот послушай, какой я на днях стих сочинил. – И Панкратов читает:

   Расхворалась душа моя бедная,
   Что-то шибко ей враз нездоровится,
   На глазах прямо жалкой становится.
   Кабы хворь-то была б ненаследная,
   То ещё мог бы ждать излечения
   И на долю надеяться славную.
   Ведь душа – это всё-таки главное.
   А коль выпало ей назначение
   Захиреть в недовольстве безропотном,
   Вместо кваса вино попиваючи,
   Сам добью её, только не знаючи,
   Проживу ль без души век свой хлопотный.

   – О, Господи! – сокрушается мать. – А повеселее ты ничего сочинить не мог? Да и не стихотворение это вовсе, а чёрт-те что, так себе, никому не нужное выражение своего дурного настроения. Я всё-таки в библиотеке работаю, разбираюсь маленько. И никаких причин для такого настроения у тебя нет. Ты же не старик немощный, к постели прикованный.
   – Согласен, мама, – говорит Панкратов. – Мура полная, просто мрачные мысли и крик души. При этом я сам уже не понимаю, чего она бесится, чего хочет.
   – Кто она-то?
   – Душа моя.
   – Да что ты так о душе-то своей печёшься, – перебивает его мать. – У тебя одного душа, что ли. Но никто ведь так не изводит себя, чтобы угодить ей.
   – А зачем жить тогда, мама, если не думать о душе в первую очередь?
   – Эх, сынок, смотрю я на тебя и вижу, делать тебе нечего. У тебя диплом юриста, а работаешь ты каким-то электриком в гастрономе, да ещё на полставки. Почти ничего не зарабатываешь, хотя тебе уже скоро двадцать семь лет исполнится. Займись ты, наконец, полезным делом.
   – Пока мне так удобнее, – объясняет Панкратов. – Больше свободного времени и меньше на виду. Никто не интересуется моей
персоной.
   – Ну, а вот зачем тебе свободное время, скажи на милость?
   – Чтобы интеллектуальную революцию в стране совершить, – отвечает изрядно захмелевший уже Панкратов.
   – Так для этого перегоревшие лампочки в магазине менять надо?
   – Ну, ты даёшь, мамочка, – возмущается в ответ Панкратов. – Темнота! Если не понимаешь, не смейся. Просто хватит всем жить по-дурацки.
   – А чего тут понимать, – улыбается мать. – И так видно, что ты сам дурью маешься. Какие-то подозрительные субъекты к тебе ходят, о чём-то шушукаетесь допоздна без толку. Лучше бы в театр или в кино сходил. Жил бы нормально, как все живут, влюбился, женился, детьми обзавёлся.
   – Это не субъекты, а члены новой партии, партии умных, – не обращая внимания на последние слова матери, уточняет Панкратов. – А стремление к свободе по своему определению уже не может быть глупым.
   – Знаешь что, сынок, не сердись на меня, но ты вор, – говорит вдруг серьёзным тоном мать. – Только ненастоящий. Настоящий вор чужое берёт, а ты своё. Ты ведь сам у себя свою жизнь крадёшь. Ну, разве так можно! Ложись-ка ты лучше спать. А время покажет, кто умный, а кто дурак.
   И мать выходит из кухни.

   Панкратов у себя дома, в своей комнате, проводит заседание Союза ради свободы. Участвуют человек восемь молодых людей. Панкратов раздаёт всем документы – Устав Союза и «Обращение к гражданам СССР».
   – Давайте договоримся, что главные цели Союза до наступления соответствующих условий в стране по соображениям конспирации остаются пока только в наших головах, – говорит всем Панкратов. – А на деле для успешного достижения этих целей в будущем занимаемся сейчас лишь тем, что записано в Уставе: просветительская работа среди населения, пропаганда идей свободы и демократии, повышение гражданской активности и объединение противников диктатуры КПСС. Что касается организационной работы и структуры Союза, то прошу внимательно ознакомиться с Уставом и быть готовыми на следующем заседании сформировать руководящие органы. От должности президента, если доверите, я не откажусь. А сегодня поручение всем такое. Надо каждому распечатать Обращение в количестве пяти экземпляров и как бы случайно по экземпляру оставить на видных местах, где обычно собирается много людей. В исполкомах, например, в домоуправлениях, в поликлиниках, в сберкассах, в учебных заведениях, на почтамте. Понятно? – Почти все присутствующие в знак одобрения и согласия кивают головами. – А далее в моих планах закончить составление программы Союза и написать серию статей на самые актуальные политические темы. Две статьи уже готовы, надо их только ещё немного подредактировать и тоже можно будет распространять.
   Участники заседания тихонько и дружно расходятся. Панкратов провожает их до порога, затем возвращается в свою комнату, складывает все документы в небольшой дорожный чемодан, заполненный ещё какими-то бумагами, и заталкивает его под кровать.

   Утром Панкратов собирается на работу.
   – Опять ты вчера кого-то приглашал, – выговаривает ему мать. – А потом почти всю ночь за столом сидел. Опять писал что-то? Господи, Саша, сынок, найди ты себе дело по душе и не занимайся ерундой всякой.
   – Как раз по душе я и нашёл себе дело, – говорит Панкратов.
   – О-ох, – грустно вздыхает мать. – Чует моё сердце, добром это не кончится.
   В это время раздаётся стук в квартиру. Панкратов открывает дверь и видит перед собой молодого милиционера в звании лейтенанта.
   – Здравия желаю! – говорит милиционер и представляется. – Я ваш новый участковый. А вы Панкратов Александр Сергеевич?
   – Так точно, – отвечает Панкратов.
   – Вам повестка, – и участковый передаёт Панкратову повестку.
   Панкратов, не закрывая двери, читает вслух – «явиться в районный отдел милиции к заместителю начальника, кабинет номер два» и спрашивает:
   – А по какому вопросу, в качестве кого и когда?
   – Не могу знать, – отвечает участковый. – А явиться вы можете в удобное для вас время, так и приказали передать.
   – Ладно, – говорит Панкратов. – Зайду сегодня после работы.
 
   Панкратов заходит в районный отдел милиции. Из комнаты дежурного навстречу ему выходит подполковник и протягивает для приветствия руку. Панкратов с некоторым недоумением жмёт руку подполковнику и внимательно всматривается в его лицо.
   – Да я это я, Кайзер, – улыбается Виктор Краузе. – Если помнишь.
   – Теперь вспомнил, – говорит Панкратов. – Здравствуйте или здравствуй, не знаю, как и обращаться, товарищ подполковник.
   – На ты, конечно, давай без церемоний, – предлагает Краузе и садится с приглашением Панкратову сесть рядом на большой кожаный диван. – Это я тебя вызвал. Захотелось узнать, как живёшь, где трудишься, чем в свободное время занимаешься? Кстати, хорошо, что ты сегодня зашёл, я как раз на службе, а сейчас ещё и сам дежурю, больше некому. Все в разъездах и на заданиях, время такое. Ну, рассказывай.
   – А чего рассказывать, – пожимая плечами, говорит Панкратов. – В армии отслужил достойно, как ты и пожелал мне. Командир дивизии даже благодарственное письмо матери прислал за такого сына. Работаю, не женат, всё.
   – Да, очень интересно, – улыбаясь,  подытоживает Краузе. – Всё, так всё. А я ведь тебя не просто так пригласил. Проверка по вашим домам была и мне доложили, что ты в Москве юридический институт закончил, а по специальности не работаешь. Вот и решил предложить тебе работу у нас. Офицерское звание и капитанскую должность я тебе гарантирую. В партию вступишь, у нас без этого нельзя. Ну, как?
   – Премного благодарен, но вынужден отказаться, – не задумываясь, отвечает Панкратов. – Нет, Виктор, правда, спасибо, но согласиться никак не могу.
   – Почему? – спрашивает Краузе.
   – Для нашей партии и работы в органах я родословной чуток не вышел.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Не что, а кого, – отвечает Панкратов. – Отца своего, матёрого уголовного элемента, так сказать, который семь раз судим, а на восьмой расстрел получил. Давно это было, и я ничего о нём толком не знаю, но вот такой у меня предок. Впервые тебе только, как старому знакомому и человеку закона, прямо так и сообщаю. Чтобы ты меня потом во лжи не обвинил и гнусным обманщиком не обозвал.
   – Действительно, это может помешать, – поразмыслив немного, соглашается Краузе. – А, если я попрошу, кого надо. Даже лично к министру готов обратиться. Для меня это тоже дело принципа. Дети не должны отвечать за отцов.
   – Ну-ну, как раз там, в Москве, тебя очень даже поймут, – с смешкой замечает Панкратов.
   – Может быть, и поймут, – говорит Краузе. – Если я свой пример приведу. Я ведь тоже своего отца не знаю. Он немец поволжский. Мать рассказывала, в начале сорок первого ночью его забрали и увезли на чёрном воронке. И до сих пор мне ничего об отце не известно. Даже по своим каналам узнать что-либо о нём не удалось. То есть тоже с отцом у меня не всё благополучно. Но ничего, мандатную комиссию я прошёл когда-то и в школу милиции меня взяли.
   В это время стало слышно через открытую дверь, как по рации в дежурном помещении сообщают о происшествии. Рация работает с помехами и понятно только, что ограблен какой-то магазин и ранен кассир.
   – Извини, мне на выезд, – внимательно ещё раз прослушав оперативную информацию, говорит Панкратову Краузе, быстро поднимается этажом выше, тут же возвращается с молоденькой сотрудницей райотдела и усаживает её на место дежурного. – Остаёшься за меня, – приказывает ей Краузе. – Будь постоянно на связи.
   – Может, поможешь? – уже на улице возле милицейской машины просит Панкратова Краузе. – Поедем вместе, сам же говорил когда-то, что преступников ненавидишь.
   – Неохота, – отказывается Панкратов, но спрашивает. – А что за магазин?
   – Гастроном на Комсомольской, – отвечает Краузе.
   – Тогда другое дело, – сразу соглашается Панкратов и садится в кабину рядом с Краузе. – Я же в этом гастрономе работаю электриком. Да и название улицы мне небезразлично.

   Зимний вечер, уже темно, освещение на улицах включено. Вдвоём Краузе и Панкратов подъезжают к большому магазину с вывеской «Гастроном». У входа их поджидают взволнованные работницы торгового заведения. Появление Панкратова, бодро выскочившего из милицейского УАЗика, их очень удивило.
   – Панкратов, ты? – восклицает одна из женщин в накинутой на плечи дорогой шубе.
   – Потом объясню, – говорит ей Панкратов и представляет её Краузе. – Это директор магазина, товарищ подполковник.
   – Где они? – спрашивает Краузе.
   – Только что убежали, – отвечает директор. – Их трое, все молодые. Мы сами хотели их задержать, но они вырвались и убежали.
   – Куда, в какую сторону? – опять спрашивает Краузе.
   – Вон туда, к тем домам и гаражам, – суматошно и наперебой указывают директор и стоящие рядом женщины.
   Краузе и Панкратов бегут по натоптанной в снегу дорожке в указанном направлении. Краузе бежит медленнее и отстаёт.
   – Возьми хотя бы одного, – просит он вырвавшегося вперёд Панкратова и на ходу вынимает из кобуры пистолет.
   – Возьму, – обещает Панкратов и ускоряет бег. – Куда они денутся.
   Панкратов, забежав за гаражи, первым видит убегающих грабителей. Перед жилыми домами они разделяются, один из них бежит вдоль пятиэтажки. Панкратов устремляется за ним, а Краузе за теми двумя, что свернули направо, в сторону какого-то нежилого здания и длинного забора. Панкратов догоняет бандита и пинком сзади сбивает его с ног. Тот падает, шапка при этом с него слетает, и он сильно ударяется головой о тротуар. Панкратов наклоняется над ним, переворачивает его на спину и под ярким светом фонаря у дома узнаёт в нём Духа. Панкратов шлёпает Духа по щекам, чтобы привести его в чувство, но бесполезно. В этот момент невдалеке слышится выстрел из пистолета. Панкратов затаскивает Духа в подъезд, укладывает его под лестницу и убегает на звук выстрела.
   Прибежав на место, Панкратов видит, как Краузе держит двоих других бандитов под прицелом. С поднятыми руками они стоят в тупике двора, у забора.
   – Извини, не догнал, – обманывает Панкратов Краузе. – Как сквозь землю провалился.
   – Ничего, – говорит Краузе. – И его возьмём, эти к нему приведут.
   Панкратов и Краузе вместе отводят пойманных преступников к машине и усаживают их в специальный отсек.
   – Обратно со мной поедешь? – спрашивает Краузе, закрывая двери машины снаружи на замок.
   – Поздно уже, – отказывается Панкратов. – И отсюда домой на трамвае ближе.
   – Тогда спасибо, – благодарит Краузе. – А я ещё тут задержусь. Выясню, что с кассиршей. Но к нашему разговору мы ещё вернёмся.
   – Нет, Виктор, исключено, – решительно отказывается Панкратов. – Вы уж там как-нибудь без меня.
   Пожав Краузе на прощание руку, Панкратов возвращается к дому, возле которого он догнал Духа. Дух в том же подъезде, сидит на ступеньке лестницы, тихо стонет и покачивает головой. Видно, что Дух не пришёл ещё в нормальное состояние после падения. Панкратов подбирает шапку и нахлобучивает её на голову Духа.
   – А-а, Панкрат, так это ты меня сцапал, – глядя на Панкратова и узнав его, произносит Дух. – Я всегда знал, что ты легавым заделаешься. Ну, и куда ты сейчас меня потащишь, в мусарню свою?
   – Ошибаешься, – говорит Панкратов. – Не легавый я, а электрик из гастронома, и не в мусарню, а в гости домой к себе пригласить хочу. Для того и поймал.   
   – Ни хрена себе, приглашение, – ворчит Дух. – Чуть башку не отшиб.
   – Вот и пойдём, полечим её.
   Панкратов помогает Духу подняться, и они уходят.
 
   Зайдя в квартиру, Панкратов знакомит мать с Духом.
   – Вот, мама, тот, с которым мы много лет назад вместе на стройке работали. И даже в армии встречались, представляешь. Пожалуйста, приготовь нам чего-нибудь на закусон.
   – А как хоть зовут твоего знакомого? – интересуется мать.
   – Как тебя зовут? – спрашивает у Духа Панкратов. – В ответ Дух молча закатывает глаза, будто вспоминает своё имя, но не может вспомнить. – Ладно, мама, не обращай внимания, он сегодня головой ушибся немножко. На память, видать, подействовало.
   – Но ты-то помнишь, как его зовут?
   – Разумеется, его зовут Дух.
   – А с твоей головой всё в порядке, сынок? – опять спрашивает мать. – И ты действительно знаешь, кого домой к себе привёл?
   – Знаю, мама, знаю. Просто что-то в сердце ёкнуло, когда его встретил. Посидеть, поговорить захотелось, стройку вспомнить, армию.
   – Ну, смотри, – говорит мать и уходит на кухню.
   Панкратов заводит Духа в свою комнату и усаживает его в кресло.
   – Подожди тут, – говорит он Духу. – А я пока за горючим сгоняю, как Загвозкин говорил, помнишь? – Панкратов берёт деньги и уходит из дома.
   Дух один в комнате Панкратова, не сидит на месте, а встаёт и начинает осматривать помещение так, будто выбирает, что можно украсть. Дух шарит по полкам на стене, заглядывает в ящики комода, в письменный стол, под кровать, вытаскивает из-под кровати чемодан, открывает его и читает названия документов. В руках у Духа всё тот же Устав Союза ради свободы и «Обращение к гражданам СССР». Дух закрывает чемодан, берёт его и незаметно для матери Панкратова выходит из квартиры на улицу.
 
   Краузе и Панкратов в следственном изоляторе Управления Комитета государственной безопасности СССР по Свердловской области.
   – Чемодан твой принёс к нам этот самый Дух, судимый пару раз по мелочи, – говорит Краузе. – Шестёрка уголовная. Он давно уже у одного нашего сотрудника осведомителем числится и за снисхождение к себе регулярно сдаёт ему своих дружков. А тот сразу, ни с кем не посоветовавшись, передал всё содержимое чемодана в КГБ. Я сам узнал об этом случайно. Чекисты же накануне шестидесятилетия Октября рвут и мечут, всего боятся, на воду дуют и готовы раскрутить тебя и твой союз или как его там на всю катушку. Надо искать выход, Александр, не садится же тебе по семидесятой за антисоветскую агитацию и пропаганду. Во-первых, по уголовному кодексу за такое до семи лет схлопотать можно. А, во-вторых, как с такой судимостью дальше-то жить, она же относится к государственным преступлениям. Лучше уж пару лет за банальную кражу отсидеть. Да ты сам юрист и понимаешь это не хуже меня. Ну, чего ты молчишь. Вот где, например, ты взял пишущую машинку?
   – В том же гастрономе, – отвечает Панкратов. – Машинка была сломана и валялась как хлам на складе в подвале. Я взял её с разрешения директрисы отремонтировать, попользоваться какое-то
время и вернуть. И вернул бы обязательно.
   – Тогда предлагаю так, – после некоторого раздумья говорит Краузе. – Ты специально сознаешься, будто пишущую машинку украл с целью продажи. То есть действовал, как обычный воришка, деньги нужны были. Директриса твоя кражу подтвердит, я ей всё объясню, что к чему. И больше вообще ни в чём и ни под каким предлогом сознаваться не будешь. С госбезопасностью я тоже договорюсь, чтобы по их линии ничего не проходило. Расскажу там, как ты спас меня когда-то.
 
   Зал заседаний районного суда. Судья оглашает приговор Панкратову:
   – Приговорить Панкратова Александра Сергеевича к лишению свободы сроком на два года по части первой статьи 89 УК РСФСР «Хищение государственного или общественного имущества, совершенное путём кражи» с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима.
   После оглашения приговора Краузе первым подходит к Панкратову.
   – Иначе не вышло, – словно оправдываясь, говорит он. – Комитетчики условие поставили, только лишение свободы на пару лет как минимум. Да ещё эта твоя московская история повлияла. Стало известно, почему ты уволился.
   – Да уж, я тогда очень интересно попутешествовал, впечатления потрясающие, век помнить буду, – с иронией говорит Панкратов. – Всё равно, спасибо тебе, Виктор.
   В это время к Панкратову подходит мать. Она не плачет, грустно смотрит на сына, слегка качает головой и произносит:
   – Я ведь предупреждала, что добром это не кончится. Не напрасно, выходит, всё время боялась, что ты попадёшь туда же. – При этом в голосе матери слышится какая-то безысходность и глубокая тревога. – И что же теперь будет с тобой, сынок?
   – На рожон там зря не лезь, – наставляет Краузе. – Про отца твоего на зонах знают. По крайней мере, старые авторитеты и те, кто давно и не по одному разу сидит, его помнят или слышали о нём. Я поинтересовался уже. Но с беспредельщиками не корешись и сам не превращайся в такого, как они.
   – Да не переживайте вы за меня, – говорит Панкратов и обнимает мать. – Чего, мамочка, ты боишься, точно не будет. Настоящим уголовником, я никогда не стану. Вы же меня знаете. Я всегда жил и буду жить по своему разумению. А что касается пребывания на зоне и судимости, то на Руси любой опыт пригодиться может. Умных и сильных людей у нас в стране всегда либо садили, либо они сами кого-то садили. Всё течёт, всё изменяется. И неизвестно ещё, кто кем будет. Никто никуда не денется.
 

   Глава 6.
   Конец семидесятых

   Территория колонии, большие сугробы снега, высокий забор с колючей проволокой, вышки с охранниками в тулупах, помещение для заключенных. В углу на койке сидит Панкратов с гитарой, перебирает простые аккорды и что-то тихонько и невнятно поёт, как бы сам для себя. Рядом на других койках тоже заключенные, тоже сидят или лежат, двое в карты играют. Видно, что все они не новички на зоне, публика бывалая.
   – Панкрат, оставь инструмент в покое, – просит Панкратова один из картёжников, который заметно старше других, на вид почти старик. – Отец твой лучше играл, в натуре, сам слышал, – и после короткой паузы добавляет. – Кстати, молва была, что он под какой-то указ попал. А что за указ, не знаешь, ты же юрист?
   – Тогда было принято сразу несколько указов, расширяющих применение смертной казни, – немного подумав, отвечает Панкратов. – Больше всего это касалось особо опасных рецидивистов. В то время при Хрущёве так преступность искореняли. Просто решили самых авторитетных воров физически устранить, вот и придумали для них разные подзаконные акты.    
   – Да, жил когда-то правильный человек и сгинул раньше срока, земля ему пухом. Только где она, землица эта, – вздыхает старый зек. – Зона берлогой ему была, а могила где? Ладно, не стоит прошлое ворошить. У тебя зато всё впереди ещё. Правда, ты что-то долго баллон к нам катил.
   – Полезное образование получал и опыт работы во властных структурах, – шутливым тоном поясняет Панкратов. – Грамотным вором со связями за год не станешь. А, если серьёзно, то просто пробовал по-другому пожить. И мать жалко было. Очень она всегда боялась, что моя жизнь наподобие отцовской будет, судьбы его для меня не хотела.
   – Ну, ты даёшь, – ухмыляется зек. – А тебя не научили твои умные профессора в институте, что судьбу не обманешь, сколько не пробуй. Это не карты. Многих заносит сюда по случаю, как ветром мусор во двор. А ты не такой, на шального крадуна не похож, масть держишь, сразу видно. Люди тебя уважают, а мужики боятся, так и должно быть. Ты же потомственный вор, наследник отцовской короны. Захочешь, в память о нём влиятельные законники покумекают и посвятят тебя в воровской сан. Так бывает. Тем более, что косяков у тебя нет и тюремный опыт уже имеется. А родительницу твою понять можно, сама всё про зону знает. Короче, Санёк, на роду у тебя написано – и масть и власть. А пока считай, что отец за тебя вроде как мазу держит. На том и покончим, присоединяйся.
   – Нет уж, тогда без меня, – отказывается второй игрок в карты, кивая в сторону Панкратова. – Фуфло в колоду заряжать тоже, наверно, батя его научил. А с артистами я не играю. Пусть лучше честно выступит, как умеет, сбацает чего-нибудь.
   – А я всегда готов, – пожимая плечами, охотно соглашается Панкратов и провозглашает. – Премьера для избранных.
   После этих слов он усаживается с гитарой поудобнее и поёт:

   Вот опять я вдали
   От излюбленных мест,
   И опять давит ночь беспокойная.
   Будто душу свезли
   За кладбищенский крест
   Или бросили в яму помойную.

   Все мечты мои здесь
   Превращаются в прах.
   Всё мне в тягость, как в тягость и я всему.
   Прямо в петлю хоть лезь,
   Так мне плохо впотьмах.
   Где же ты, моё солнышко ясное?

   Что же гонит меня
   По дорогам чужим,
   Что ищу я в краю неприветливом?
   Разве светлого дня
   Мне под кровом родным
   Не хватает для счастья заветного?

   Погулял и пора
   Возвращаться домой
   К тихим снам, охраняемым матерью.
   В путь отправлюсь с утра
   Я с пустою сумой.
   Пусть мне будет дороженька скатертью.

   Отбыв весь срок заключения и покинув колонию, Панкратов едет домой на поезде. Вагоны старые, холодные, пассажиров немного, почти все они угрюмого вида, мало разговаривают. Панкратов часто выходит в тамбур вагона. Стоит один, не курит, а просто смотрит в окно, за которым проносится унылый северный пейзаж.
 
   Весенний солнечный день, железнодорожный вокзал Свердловска. На привокзальной площади Панкратов садится в автобус. Через какое-то время по маршруту автобуса открывается панорама городских новостроек. Автобус проезжает мимо одного из строящихся многоэтажных домов. Вагончики строителей стоят вблизи дороги. Панкратов задумчиво смотрит на них, потом вдруг срывается с места, подходит к водителю и просит его:
   – Останови здесь, братан, очень нужно.
   Автобус останавливается. Панкратов выходит из автобуса и направляется к строительным вагончикам. За несколько шагов до них Панкратова обгоняет молодой парень в рабочей одежде и с бухтой провода на плече.
   – Эй, пацан, – окликает его Панкратов. – Ты электрик?
   – Не электрик, а электромонтажник, – обернувшись, уточняет парень.
   – Ну, извини, – улыбается Панкратов и спрашивает. – А не знаешь ли ты случайно бригадира Сергея Загвозкина?
   – Знаю, – отвечает парень.
   – А где он сейчас, на каком участке?
   – Да здесь он, вон в том вагончике. Я туда и иду.
   – Позови его, будь другом, – просит Панкратов. – Скажи ему, что Панкрат вернулся.
   – Ладно, сейчас позову, – соглашается парень.
    Через минуту дверь указанного вагончика широко открывается и на ступеньках появляется Сергей Загвозкин, заметно поседевший, ещё более ссутулившийся, в расстёгнутой телогрейке, в сапогах с загнутыми голенищами. Какое-то мгновение он всматривается в стоящего чуть поодаль Панкратова, узнаёт его и прямо по грязной луже быстро идёт к нему. Загвозкин и Панкратов молча по-мужски обнимают друг друга. При этом на безымянном пальце левой руки у Панкратова видна наколка – перстень с трефовым крестом…
 
* * *
 
 
 
 
ОНИ И МЫ
(сборник статей)
 
 
 
ЛЕНИН И МЫ
 
 
   Сразу хочу попросить убеждённых противников Ленина не причислять меня к его безусловным сторонникам и не воспринимать нижесказанное в качестве постперестроечного восхваления или попытки реабилитации вождя российского пролетариата. Славить Ленина вообще нет никакой необходимости, а сейчас неуместно и неумно даже. Тем более, что сам он не нуждался и не нуждается в этом. В данном случае цель моя заключается в следующем – попробовать хотя бы поверхностно рассмотреть произошедшее и происходящее у нас и с нами в системе: он и мы, мы и он.   
   Возьмём, к примеру, то, что делал Ленин практически перед самой своей смертью. И конкретно – его последние статьи и письма, продиктованные им в период с декабря 1922 года по март 1923 года. В них, как принято считать и как оно есть на самом деле, Ленин изложил свою концепцию социалистического строительства в СССР. Категорически замечу при этом, что враньём несусветным является то, будто читать Ленина трудно, что излагает он свои мысли заумными, только ему понятными фразами. Кто искренне заинтересован понять Ленина, тому все его рассуждения и логика будут абсолютно понятны. И крайне полезны, потому как почти всё, о чём он писал, особенно касательно общественного устройства и развития капитализма в России, актуально и поныне.
   Так вот, умирающий вождь за очень короткий отрезок времени успел продиктовать (сам писать он уже не мог) следующие работы: «Письмо к съезду», «О нашей революции», «О кооперации», «Лучше меньше, да лучше», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Странички из дневника», «К вопросу о национальностях или об «автономизации», «О придании законодательных функций Госплану». Но зачем? Ему отдых нужен был и лечение, а он о строительстве социализма думал.
   Оставим без комментариев глупые замечания неких историков о том, что Ленин в этот период боялся потерять место вождя партии. Поэтому, дескать, он просто изображал активность в надежде вернуться к полноценной государственной деятельности, считая свою болезнь несерьёзной и временной. В результате чего якобы и загрузил себя решением важных государственных вопросов, в том числе  кадровым вопросом. Без сомнения, однако, что он всё про себя знал и свои физические возможности оценивал адекватно. Я думаю, он просто очень спешил досказать, доделать, доучить, дозаставить и донаправить общественное развитие по верному с его точки зрения пути.
   Такое самопожертвенное поведение свидетельствует по меньшей мере о том, что у гражданина России Ульянова Владимира Ильича душа болела за настоящее и будущее его Родины. И, наверняка ещё, последние свои силы он потратил на указанные труды потому, что чувствовал свою ответственность за недавно содеянную революцию в России и желал простому народу блага в реальной перспективе. Ну чем иначе объяснить ещё заботу безнадёжно больного, умирающего человека о каких-то там рабкринах, госпланах, кооперациях, автономизациях, национальных равноправиях, революционных реформах, кадровых и прочих сложных по исполнению партийных и государственных задачах. И, надо признать, что в конечном счёте Ленин добился, чего хотел. Так, как он предрёк, предсказал и организовал, так оно всё в целом и получилось. По этому показателю Ленина вполне можно назвать суперуспешным государственным деятелем. И, если бы не ранняя его смерть и не война в сорок первом (чёрт бы её побрал!), то неизвестно ещё, произошло бы то, что случилось в СССР через семьдесят лет.
   Предвижу, что после такой оценки многие современные историки и политологи выложили бы сейчас передо мной копии разных документальных свидетельств распоряжений Ленина о жестоком подавлении врагов революции. В возражение я бы только спросил оппонентов вот о чём. Вы кого характеризуете с точки зрения морали – простого обывателя, мирно попивающего чаёк на кухне, или руководителя огромного, охваченного гражданской войной и беспорядками, государства? Это, во-первых. Разве война, в том числе гражданская, не предполагает уничтожение противника, и разве гражданские войны в других странах, давние и недавние, обошлись без арестов и казней? Это, во-вторых. И, наконец, третий вопрос: неужели лучше и гуманнее – в мирное время стрелять из танков в центре Москвы по зданию своего же парламента? Известно, что Ленин считал и не скрывал этого, что борьба за власть будет кровопролитной. Однако, как утверждают историки, борьба эта в момент её захвата стоила жизни всего лишь шести солдат Павловского полка. Куда труднее было удержать власть. Ленин писал, что в коммунистическом идеале нет места насилию над людьми. Но не вышло – началась гражданская война. Плохо, конечно, и не социализм это в принципе, но последовавший «красный террор» и политика военного коммунизма, как вынужденные меры, основывались тогда на исторической необходимости. И самое последнее по этому поводу: если бы наши нынешние вожди, предотвращая, возможно, ещё более страшную трагедию (вспомним город Беслан), руководствовались исключительно моральными постулатами, то в октябре 2002 года на Дубровке, наверняка, ни за что ни про что не погибли бы почти полторы сотни человек. Кто-то ведь конкретно принял тогда решение о такой операции по освобождению заложников. Как он, этот кто-то, поступил – как ответственный руководитель или как аморальный бессердечный человек? По каким критериям оценивать такое решение?
   Теперь для того, чтобы разобраться в том, что случилось с нашей страной и что происходит сейчас, обсудим поведение нас самих и тех, кто нами руководит. А, впрочем… надо ли? И так ведь понятно, что не совсем разумно было в 1917 году отнять всё у некоторых, чтобы отдать всё всем (но отнять у всех, чтобы опять отдать некоторым – ещё глупее). То есть и так понятно, что в трагедии, которая закончилась фарсом, виноват Ленин!
 
Ну, наконец-то, объяснили, кто развалил СССР.
Оказывается, это Ленин, приверженец благих химер
И равноправия головоломки.
А я-то думал, это мы, его бездарные потомки.
 
   И не только бездарные, к сожалению. Неблагодарные мы ещё, причём в самой превосходной степени. Уж кто только и как только со времён перестройки не критиковал Ленина, обзывая его сознательно и в запале самыми обидными и непристойными словами. Как будто он не человек вовсе и вообще ничем и никак не заслужил уважения к себе. Хотя бы со стороны людей, долгие годы живших в советское время, наших же предков и сограждан. Особенно постаралась и продолжает усердствовать в злых нападках на Ленина так называемая либеральная интеллигенция, без наличия которой в обществе тоже, наверно, никак нельзя.

«Интеллигенция – говно!» –
Имел такое Ленин мнение.
Он прав, конечно, гений. Но
Говно идет на удобрение.
 
   Если бы кто-нибудь из представителей такой нашей интеллигенции, особенно от политики, сумел честно и самокритично представить себя на месте Ленина или рядом с ним (не в Мавзолее, конечно), прежде чем высокомерно и не по-людски издеваться над давно умершим выдающимся соотечественником, сумел бы сравнить себя с ним, то, может быть, благоразумно успокоился уже. Тем более, что для политического успокоения у такой российской интеллигенции есть сейчас все основания и условия.

Ни о чём не сожалея,
Вышел Вождь из Мавзолея –
И в Госдуму напрямки.
Глядь, а там «меньшевики».
 
   А кто из нашего нынешнего руководства способен предъявить обществу пусть не последние, но тоже конкретные программные статьи или письма? Разве не такие же сложные задачи стоят перед Россией сейчас? Разве не должны правящие структуры и мы все вместе знать и понимать, что делать, к чему стремиться, как и куда развиваться? И кто же, когда и за что будет отчитываться перед народом? Вместо этого нам навязчиво и примитивно демонстрируют какие-то бестолковые, шоуобразные публичные дискуссии с обсуждением совершенно неактуальных и ненасущных проблем. Снова и опять о том, например, где и каким образом перезахоронить Ленина, придавая тем самым ему до этого временно статус какого-то бомжа что ли.

Это приказ или каприз –
Убрать вождя из Мавзолея:
Как-будто бы его жалея,
Два шага из,
Один обратно –
Не сразу, постепенно, аккуратно?
 
   А, может, и вправду заживём ещё умнее, богаче и счастливее, если уберём, наконец, этого самого Ленина из Мавзолея? И место освободится…
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ДЗЕРЖИНСКИЙ И МЫ
 
 
Встретил я вчера в Кремле
Феликса Дзержинского.
Сразу вспомнил, обомлев,
Надо делать жизнь с кого.
 
   Шутка, конечно. Но Маяковский со своим советом юноше, обдумывающему житьё, вспоминается иногда. Ещё Владимир Владимирович страстно и пафосно уверял в своих стихах, что солдаты Дзержинского Союз берегут, и что ГПУ – это крепко сжатый кулак пролетарской диктатуры.
   Так оно, похоже, и было. А сейчас? Вот почти дословно из только что прочитанного в официальных СМИ за подписями одного известного журналиста и одного не менее известного политика. «Машины у нас воруют нагло и неприкрыто. И всё из-за пассивного потворства правоохранительной и законодательной систем, стимулирующих, по сути, развитие криминального бизнеса»… «Судебная система у нас целенаправленно сформирована для защиты не общества, но преступников». И подобных резко отрицательных оценок деятельности наших силовых структур можно встретить сколько угодно. И никого из нас, к сожалению, это особо не смущает и не возмущает уже. Привыкли мы сами или приучили нас так думать и безвольно мириться с таким положением дел. И властные реформы всякие в этой сфере ни к чему не приводят.
 
Милиция, полиция –
Какая-то всё фикция.
Не передел, не революция,
Не акт в натуре, а поллюция.
 
   И разные должностные лица из правоохранительных структур давно уже не в авторитете.
 
Докурил Иван окурок,
Стоя на балконе.
Не для всех российских урок
Прокурор – в законе.
 
   А почему? Может быть, потому, что не считаем мы уже, как Дзержинский, что «Не стоило бы жить, если бы человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего». Я не о социализме, как таковом, а о смысле и целях государственной службы вообще и правоохранительной в частности. Вот заметил, например, полицейский  ночью хулигана или разыскиваемого преступника и бросился догонять его. Забежали в безлюдный переулок. А дальше можно догонять, а можно и отказаться от погони, всё равно ведь никто не видит. Зачем догонять-то: всех не переловишь, преступность не искоренишь и какой толк лишний раз подставляться под нож или пулю? Парадокс здесь в том, что сам полицейский и как человек и как профессионал неплохой вовсе. Плохо то, что он не понимает, кому и чему он служит, кого защищает и кого сажает за решетку. И действительно понять невозможно, если современное устройство жизни у нас в плане борьбы с преступностью абсолютно бессодержательное. Сама наша жизнь сейчас во многом со стороны государства допускает и даже предполагает непрестанное воспроизводство целой системы всякого рода правонарушений, в том числе уголовного характера, совершаемых, как правило, с корыстным умыслом. Действующий уголовный кодекс РФ в этом отношении вполне подтверждает такое умозаключение.
 
Наш УК не укрощает,
А стращает и прощает.
Он преступность бережёт:
В части санкций просто жмот.
 
   А что такое корыстный умысел – деньги, опять деньги. Какое уж тут озарение «звездой будущего», если самое главное – деньги, которые и у нас уже тоже решают почти всё. При этом нашим правоохранительным и иным надзорным органам совсем не интересно, каким же это способом вмиг сколачиваются многомиллионные состояния. У подавляющего большинства российских граждан денег нет, а у отдельных лиц их в таком избытке, что они не знают, куда их девать. Сами по себе деньги, конечно же, не  имеют никакой моральной характеристики. А вот то, каким образом они добываются, распределятся и перераспределяются, придаёт им вполне определённое социальное значение.   
 
Загон для быков распахнут,
Быки пастухов гоняют.
В России деньги не пахнут,
В России они воняют.
 
   Говоря о деньгах, надо признать, что все мы сами трусливо, позорно и покорно согласились с установлением у нас сейчас диктатуры денег, а не диктатуры народа и тем более не пролетарской диктатуры с каким-то там крепко сжатым кулаком. Если говорить по теме, то вот они, деньги, и диктуют: с кем бороться, кого ловить, как вести следствие, какие выносить приговоры. По производству гражданских дел сложилась уже стройная тарифная сетка – кому, как и сколько надо передать за «правильное», а по сути – преступное, судебное решение в окончательном виде. Не прокатывает, как надо, в суде первой инстанции, охотно подключаются апелляционная и кассационная – целый спектакль разыгрывается в пользу того, у кого есть деньги. Какое уж тут озарение «звездой социализма». Скорее – ослепление звездой какого-то первобытно-животного капитализма.    
   Боязнь внутренних и внешних врагов России снова получить крепко сжатым кулаком в морду и явилась, на мой взгляд, главной причиной сноса памятника Дзержинскому в Москве более двадцати лет назад. Правда, причина эта была искусно завуалирована предвзятыми оценками целенаправленно подобранных минувших событий и красивыми демократическими лозунгами. Памятник-то снесли, а память о Железном Феликсе и идеи, которым он беззаветно служил, остались. Изучая биографию Дзержинского, трудно отделаться от мысли о том, что личность этого человека как революционера и государственного деятеля является прямым и красноречивым упрёкам нам – обществу эгоистов и стяжателей.
   А вот памятник тому же Маяковскому стоит ещё в столице, хотя он тоже в своё время обращался к богатым с недвусмысленной пролетарской угрозой: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Стоит потому, наверно, что Маяковский просто поэт, а Дзержинский – символ законности и неподкупности государственной власти. Я бы даже сказал – хрестоматийный символ. Недаром ведь в советские времена в кабинетах милицейских и прокурорских начальников висел портрет Дзержинского. Понято, для чего висел – чтобы не забывали они актуальный и сейчас идеальный образ: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». И для того ещё, чтобы не сомневались посетители таких кабинетов в силе и справедливости карающих органов.
   Феликс Эдмундович прожил всего 48 лет, из которых 11 лет он провел в тюрьмах и на каторге. А сколько успел сделать для страны: создатель ВЧК, председатель детской комиссии, нарком путей сообщения, председатель ВСНХ. Под его руководством уже к 1926 году (в июле этого года Дзержинский умер от сердечного приступа) промышленность в стране была почти полностью восстановлена, и началось строительство новых индустриальных гигантов. Но самое главное – Дзержинский стоял у истоков органов охраны государственной безопасности, заложив высокие принципы их деятельности. Ему же принадлежат и такие слова: «Быть светлым лучом для других, самому излучать свет – вот высшее счастье для человека». И сам он следовал своим принципам. О его безупречном чувстве чести говорит такой факт: будучи свидетелем по делу об убийстве левыми эсерами германского посла Мирбаха в 1918 году, он написал рапорт об отставке, который был удовлетворен на время расследования. Ну, что тут скажешь: да – идеалист, да – пассионарий! Но без веры в идею служения народу и государству, без веры в светлое будущее своей Родины и без готовности к самопожертвованию ради этого за опасным преступником в тёмном переулке не побежишь.
   Вот и служат сейчас, как придётся. Контраст вопиющий! Помню в начале девяностых, один умный и опытный человек сказал мне примерно следующее: «Погубят Россию не бандиты, а чиновники. Потому, что при наступившем режиме формируемый за счёт народа бюджет страны неизбежно превращается в закрытый бюрократический «общак», из которого в отличии от воровского можно тащить много, постоянно и безнаказанно. Главное – вовремя смыться».
 
Он не токарь, не кузнец,
Не рыбак, не сеятель.
Он бюджетных денег жнец –
Министерский деятель.
 
   Так оно и произошло: тащили и продолжают тащить, смылись и продолжают смываться.
 
Вражески-предательская взвесь
Тянет по чиновничьим постам.
Власть и деньги получают здесь,
Жизнь себе устраивают там.
 
   Да и пусть себе устраивают, где угодно и как угодно. Только бы не обворовывали страну и людей, не становились казнокрадами. Иначе это не что иное, как предательство. Против таких вот предателей и боролся Феликс Эдмундович. А не только громил вражеское подполье и подавлял сопротивление свергнутых классов. Про классы не знаю, но насчёт подполья и сейчас далеко не всё так безмятежно.
 
Зима уж наступила,
Вода в реке застыла.
Залез к нам враг без мыла,
И спереди и с тыла.
  
   Я почему о Дзержинском и вдруг в заключении о чиновниках. Да потому, что Дзержинский тоже был чиновником. Но каким! И наши сотрудники из правоохранительных органов в принципе тоже являются чиновниками, так как призваны ретиво и честно государству служить. И мы все вместе с ними в одном ряду. Ибо в России по Конституции демократия. Народ как бы выбирает высших чиновников, которые назначают тех, кто рангом пониже, и так далее. То есть по идее от нас самих всё и зависит. Вот и хотелось мне сопоставить нас и Дзержинского. Повторяю, про свергнутые классы не знаю. И не знаю я также, нужна ли нам сейчас новая ВЧК и новый Железный Феликс. Но одно знаю точно – несправедливость приводит к насилию. Как аукнется, так и откликнется.
 
Всем чиновникам, кто ворует,
Ход истории рекомендует:
Чтобы всё под рукой у них было –
Скамейка, верёвка и мыло.
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
СТАЛИН И МЫ
 
 
   К сожалению, так бывает, что разным людям по разным причинам в какие-то исторические периоды живётся плохо и очень плохо. Помню, академик Лихачёв, выступая по телевизору, самым хорошим и даже счастливым временем жизни для русских людей назвал середину 19-го века: и помещики знали, как жить, и крестьяне знали, как жить. Объяснил он свой такой учёный вывод очень просто – существовавшим тогда в России стабильным общественным порядком, как прочно устоявшимся положением материальных и социальных взаимоотношений.
   А мы знаем сейчас, как жить или как жить будем, хотя бы через год? Не знаем толком и знать не можем. Потому, что нет у нас этого самого общественного порядка. Отсутствие его, полагаю, и продолжает предопределять неугасаемый интерес к личности Сталина. А, между тем, потребность людей организоваться и жить на основе и в рамках какого-то общественного порядка абсолютно естественна и неистребима. При этом люди всегда охотнее выбирают то, что им в целом понятно и знакомо. Позапрошлый век далеко, а сталинское прошлое рядом. Надо же на кого-то молиться или к кому-то обращаться за помощью, когда плохо. Вот, например, реальный случай:       
 
В МГУ студент речистый
Громко высказался так:
«Сталин клёвый был чувак,
От дерьма страну очистил…»
 
   Так какого же порядка ждут наши люди? Думаю, что в идеологическом аспекте – никакого. Главное – порядок! Про капитализмы, социализмы, коммунизмы и прочие «измы», как таковые, мало уже кто всерьёз задумывается. Большинство людей давно поняли, что:
 
Санта-Клаус, Дед Мороз –
Самозванцы оба.
Сказки все с собой унёс
Джугашвили Коба.
 
   И Маркс с Лениным умные сказки свои про светлое будущее тоже унесли с собой. Большинство простых людей каждый день думают не о чудесах, а о хлебе насущном. Так был порядок при Сталине или не был? Если без оценочных категорий, хороший или плохой, то, конечно, был: общие стратегические цели партии и государства были официально обозначены, пятилетки объявлялись и выполнялись, работа для всех была, бесплатное обязательное образование было, детские сады за детишками присматривали, школы и вузы учили, спортивные секции и клубы функционировали, пенсии выплачивались, больницы лечили, армия укреплялась и защищала, кино показывали, театры спектакли ставили, народный контроль действовал, профсоюзы во всё вмешивались, дома отдыха и санатории работали, авторитетное положение страны в мире сомнений не вызывало, решетки на окна не ставили, предателей и казнокрадов расстреливали, олигархов не было, воры сидели в тюрьме, копейка ценилась, продуктами не травили и цены в магазинах не повышались. Это в обобщённом виде, разумеется. А сейчас:
 
Для кого-то Россия – мать.
Для кого-то – большая дорога,
На которой всё отнимать
У людей можно смело и много.
 
   Именно такой умышленно организованный порядок «большой дороги с отъёмом», а точнее беспорядок, кому-то у нас очень даже по душе и по натуре. Но этого кого-то совсем немного по численности, но чересчур много по влиянию. Проблема в том, что в псевдолиберальном неправовом государстве сама власть заинтересована не в порядке, а в беспорядке. Раздраженными, депрессивными и бесконечно конфликтующими между собой гражданами управлять легче и безопаснее. По принципу – дядьки наверху хорошие, да вот соседские дядьки плохие, всю жизнь портят. Поэтому продолжающаяся у нас после 91-го года имитация наведения порядка резко контрастирует со сталинской эпохой. К тому же:
 
Время внесло ясность
В то, что произошло:
Нам, большинству – гласность,
Им, меньшинству – бабло.
 
   Вот и гадай тут, какое дерьмо имел в виду студент из МГУ и от чего нам очищаться надо? И надо ли? И как?
   Повторяю, оценочная характеристика сталинского правления уже мало кого детально и хронологически интересует. Многие как ведь думают: ну осудили культ личности Сталина, ну вынесли его тело из Мавзолея в 1961 году… и что? Лучше жить стали? Посадили кукурузу, начали хлеб раздавать по карточкам, с Китаем разругались. Потом застой, перестройка, распад СССР, приватизация и дальше всё в том же духе…
   Вот и получается, что как бы только при Сталине порядок в стране и был. Да ещё в жесточайшей войне под его руководством победили, чего никак не могло произойти без должного порядка. И не разделить уже, где миф, а где – правда. И сколько бы и кто бы ни ругал «отца народов», но пока кровно желаемый этим народом стабильный режим в стране не наступит, имя Сталина всегда будет ассоциироваться с представлением о справедливом и образцовом общественном порядке. А что касается ругани, так это ж заказ такой – облить этого самого «отца» грязью, а заодно и руководимое им государство. Вот и лезут из кожи вон, лишь бы новой олигархической власти угодить да урвать от неё себе кусочек пожирнее. Однако только хвалить Сталина, выпячивая одни его достижения, тоже не следует. Тем более, что и сам он терпеть не мог славословия в свой адрес и разных подхалимов. Историки полагают, например, что именно за чрезмерный подхалимаж Сталин типа «сослал» во Владивосток Осипа Мандельштама, который зачем-то аж более пятидесяти хвалебных стихотворений и целую оду о лидере Советского государства сочинил. И к наградам себе Сталин относился очень аккуратно и неодобрительно, принял с благодарностью только Звезду Героя Социалистического Труда. Ещё, говоря о преимущественно злобных, предвзятых и лживых оценках роли Сталина в нашей истории, уместно, наверно, вспомнить знаменитые слова Линкольна: «Можно обманывать часть народа все время. Можно обманывать весь народ некоторое время. Но нельзя все время обманывать весь народ». А от себя добавлю, что если народ того хочет, то пусть сам себя и дурит. И время покажет, обманывается он по поводу Сталина или нет. А пока:
 
То, что было – не беда,
То, что будет – не беда,
А беда у нас, когда –
Ни туда и ни сюда.
 
   Сталин умер 64 года назад. А мы всё вспоминаем о нём и, оглядываясь по сторонам, отмечаем, что:
 
Застыл меж перронов-грядок
Поезд «Россия – Порядок».
Со Сталиным на звезде
И с «головою» в «хвосте».
 
   Интересно, если бы вдруг кто-то снова раскочегарил такой поезд, пусть без звезды со Сталиным, но с таким же маршрутом и с «головою» на своём месте, а затем объявил бы о продаже билетов на этот поезд, то не возникли бы проблемы с их реализацией и много бы набралось пассажиров?
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ЗЮГАНОВ И МЫ
 
 
Мы говорим – КПРФ,
Подразумеваем – Зюганов!
Мы говорим – Зюганов,
Подразумеваем – блеф!
 
   Нижеследующее в кавычках – это из Википедии о Зюганове и его участии в выборах Президента России в 1996 году. Известно, что Геннадий Андреевич проиграл их Ельцину. Но! «Хотя Зюганов оспорил официальные результаты выборов по ряду мест (например, в Татарстане), Владимир Жириновский в ходе проведения своей кампании на следующих президентских выборах 2000 года, вице-спикер Государственной Думы Любовь Слиска позднее и ряд других политиков и экспертов высказывали мнение или утверждали, что истинные результаты как минимум первого тура или выборов 1996 года в целом были иными. Что победу на них, якобы, одержал Зюганов, который под мощным давлением не стал её отстаивать («слил»), разоблачая «победу» Ельцина в полной мере законными и публичными средствами».
   Не стал «отстаивать», «слил»! Если так и было, то, выходит, что это он, Зюганов, вместе со всеми нами «слил» тогда по сути всю дорогостоящую затею с выборами Президента РФ. И далее опять же из Википедии о Зюганове, «Согласно свидетельствам Сергея Бабурина, Сергея Удальцова и других участников 20 февраля 2012 года на встрече с представителями «несистемной оппозиции» президент Дмитрий Медведев заявил о выборах 1996 года дословно следующее: «Вряд ли у кого есть сомнения, кто победил на выборах президента 1996 года. Это не был Борис Николаевич Ельцин». Повторяю, если так и было, то вот такой у нас руководитель КПРФ – победил и не захотел или испугался отстаивать свою победу!
   А есть ли она вообще такая партия с аббревиатурой КПРФ? 
 
Хоть верь, все говорят мне, хоть не верь,
Но партий политических у нас теперь
Уж несколько. Об этом, мол, и Западу известно.
А я так ни одной не вижу, если честно.
 
   По документам есть, а по делам как бы и нет вовсе. Какие дела, кто о них знает, и что они значат для народа? В чём на деле, а не на словах с бесполезным нажатием думских кнопок при голосовании, выражается оппозиционность КПРФ? Сам Зюганов – аж 7 раз уже депутат Государственной Думы, 4 раза баллотировался на пост Президента РФ, руководитель второй по численности фракции в Думе. И что!? При таком руководстве главной партией российских коммунистов и их фракцией в Думе прекрасно чувствует себя у нас в стране и развивается всё то, что прямо противоположно самой коммунистической идее.
 
Вся Россия по прошлому плачет.
Как Индия по Ганди.
Коммунизм не построили. Значит,
Построим нечто анти.
 
   Коли нет коммунистической партии как таковой со всей существенной и определяющей для неё атрибутикой, а не только с регистрационными документами, то уж, тем более, нет никакого правопреемства от КПСС. А, если и есть, то в одном – в суетливом распределении и насиживании безопасных и тёплых депутатских кресел. 
 
На большой российской свалке
Бомж искал, чего бы съесть.
А нашёл, копая палкой,
Ум, достоинство и честь.
 
   Все выступления бессменного лидера наших официальных коммунистов давно похожи на бесконечное жевание позапрошлогодней соломы. А со стороны КПРФ в целом ни передовых разработок партийного строительства на современном этапе, ни выявления особенностей деятельности партии в новых условиях, ни развития и усиления роли марксистско-ленинской теории, ни активной работы по росту рядов, ни пламенных выступлений перед молодёжью, ни плодотворного сотрудничества с профсоюзами и различными общественными организациями, ни популярных печатных и электронных изданий, ни пропаганды и разъяснений перед самой широкой аудиторией взглядов коммунистов на происходящее в стране и в мире, ни креативных гражданских акций, согласованных с действующей властью и по возможности с её участием – ничего из арсенала настоящей партийной работы нет или тщательно скрывается от населения. Зато недовольного ворчания и однообразной, скучной и лицемерной критики, что всё плохо, всё развалили, всё не так и не то – в избытке на всех уровнях. 
 
Демократы надоели
Хуже горькой редьки.
Как и рык соседской дрели
Коммуниста Федьки.
 
   В результате приверженности тактической (или стратегической уже вместо построения обновлённого социализма) установке о нераскачивании какой-то лодки (будто плавсредства не бывают дырявыми или требующими срочного ремонта) КПРФ как маргиналка по-прежнему представляет собою просто галочку (или досадную помарку) на полях очередной страницы истории нашего государства. А ведь Зюганов при этом – достаточно образованный и опытный партийный вожак. Но живая и злободневная правда, с которой всегда ассоциировались подлинные коммунисты, наверно, должна звучать сейчас как-то иначе. 
 
Грохни, правда, с проклинанием!
Кривду кровью обагри!
Громким криком, крепкой бранью
Режь до утренней зари!
 
   Следует признать, однако, что многие россияне продолжают всё-таки ждать решительных и положительных с их точки зрения действий от КПРФ. Если не прихода к власти, то хотя бы реальной конкуренции с теми, кто уже у власти. Поэтому и выражают, как могут, свою поддержку КПРФ. А поддерживать-то некого и не за что. На деле ведь ничего нет. Есть только снова и опять беспрестанно и назойливо повторяющееся слово «необходимо» – самое худшее во всех официальных речах застойного и нынешнего времени.
 
Если слов «необходимо»
Больше, чем необходимо,
То из них, как следует,
Ничего не следует.
 
   Всё равно поддерживают, не придавая значения тому, что многие руководители и кандидаты в депутаты от КПРФ, и в центре и на местах, раньше являлись активными членами совсем других партий, и по духу и по составу.  
 
Пока растут на властной грядке –
Так демократы, демократки.
А как сорвут их для очистки –
Так коммунисты, коммунистки.
 
   И долго ещё будут поддерживать КПРФ. Надежда умирает последней. Хотя всем давно уже ясно при этом, что никакой   коммунистической фракции в Думе никогда не было и нет. Как, впрочем, и других фракций. Ибо что фракция, что фикция, что профанация в данном контексте – это пока у нас одно и то же. 
   Допустим, что так всё и есть. Но мы-то здесь причём? А притом, что история с Зюгановым – это наша общая и индивидуальная история. С исчезновения СССР прошло много времени. Лучше мы стали за эти годы или хуже – не знаю. Но, во всяком случае, ничуть не умнее и не любопытнее. Если к тем, кто называет себя в России коммунистами, и к тому, чем они занимаются, мы потеряли прежний интерес. А они ведь официально и физически есть: КПРФ и депутаты-коммунисты получают от государства немалые деньги, наши деньги. И всем нам не должно быть безразлично, за что. Это, во-первых. Во-вторых, мы же являемся избирателями. И от нашего отношения к Зюганову и от его отношения к нам как-то зависит всё-таки формирование представительных и иных органов. И, наконец, в-третьих, мы долго жили и продолжаем жить в стране с массовой коммунистической атрибутикой и символикой. Один Мавзолей Ленина чего стоит. Я уж не говорю о названиях городов и улиц. А кто сейчас персонально олицетворяет КПСС, советский период и коммунистическую идеологию – Геннадий Андреевич Зюганов. Не только олицетворяет, но и вроде как продолжает претворять в жизнь идеи коммунизма.  
 
Спросила Муха на лету
У Паука: – Зачем в дни эти
Всё старые плетёшь ты сети?
– Я сети новые плету.
 
    Зюганов же, образно говоря, продолжает плести всё старые сети. В которые уже никто не попадает и вид которых никого не вдохновляет и не пугает. Хотя всегда и везде было иначе: коммунисты априори представляли и представляют собой угрозу для государственных режимов, основанных на частной собственности и эксплуатации человека человеком. Но не у нас сейчас. Наши коммунисты весьма успешно и благополучно вмонтировали себя в существующий режим. И всегда заранее согласны на любые компромиссы, устрашая власть предержащих не делами, а лишь названием своим и революционными свершениями своих предшественников.
 
Черевички от царицы –
Это вам не сапоги.
Коммунистов нынче лица – 
Маски верного слуги.
 
   Короче – блеф, да и только! И это в стране с самыми исторически благоприятными условиями для торжества социальной справедливости и с самыми терпеливыми, добрыми и бескорыстными людьми, заслуживающими куда лучшей участи.
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ЖИРИНОВСКИЙ И МЫ
 
 
   Помню, в самом начале девяностых в одном областном центре иду мимо кинотеатра и вижу, на площади перед входом стоит грузовик с открытым задним бортом кузова, а по кузову судорожно мечется какой-то импозантного вида гражданин лет сорока пяти и громко вещает о чём-то собравшейся толпе. Особенно запомнилось то, что он после каждой убойной тирады в адрес действующей власти и коммунистов подтягивал постоянно почему-то сползающие с него брюки и агитировал народ немедленно вступать в ЛДПР. Один простоватый мужик выкрикнул из толпы, а зачем? Тогда оратор с кузова показал рукой в сторону здания местной администрации и пообещал этому мужику, что если тот сегодня напишет заявление о приёме в партию, то завтра он будет сидеть в кресле мэра. Оратором и зазывалой этим был Жириновский. Его слушали и смеялись. Не понимали почти ничего, почти ничему не верили, но не плевались и не расходились. Что уже само по себе для неизвестного политика в то время было заметным успехом.
 
Всё у нас наоборот:
Тот правдивее – кто врёт,
Тот у власти – кто берёт,
Тот оратор – кто орёт.
 
   Но Жириновский не только просто выкрикивал какие-то заранее заготовленные агитки. Он действительно ораторствовал и был по-настоящему интересен людям. Я не помню, о чём конкретно он тогда говорил, да это и не важно. Он много чего наговорил за последующие двадцать пять лет. Но я не помню, чтобы он хоть раз грязно и гневно обругал свою страну и действующего президента. Это ли не достойный пример для российских либералов. Быть патриотом России процентов на сто пятьдесят, видимо, у него в крови. Несмотря на то, что на пятьдесят процентов он как бы по официальным данным и не русский вроде.
 
Ах вы, сени, мои сени,
Нет ни кур в них, ни курей.
Лена Ленина – не Ленин,
Жириновский – не еврей.
 
   К тому же в отличие от всех влиятельных политиков и должностных лиц Жириновский всегда смело и яростно отстаивал и отстаивает интересы русских. И это, я уверен, не показная позиция или притворная попытка присвоить себе лидерство в обсуждении и решении данной общественно-чувствительной проблемы. Он, как и мы, видит её и всегда призывал и призывает каким-то спокойным и безболезненным образом изменить ситуацию.
 
Шиворот-навыворот,
Бяки-кулебяки.
Русский валится народ,
Дуб подгнивший аки.
 
   Жириновский прав, заявляя, что отношение к русским сегодня, особенно в ближнем и дальнем зарубежье, действительно вызывает тревогу и представляет собой глубокую и серьёзную проблему. Так называемый русский мир катастрофически сокращается, на русском языке с каждым годом разговаривают всё реже и реже, в том числе в эмигрантских семьях. И проблема эта не только культурно-бытовая, но и государственная, так как правильное решение её связано с усилением влияния России на мировой арене.  
 
Жаль, что русская душа
Бескорыстно хороша.
Все поют ей дифирамбы,
Но не ценят ни шиша.
 
   При этом Владимир Вольфович всегда справедливо и здраво  утверждал, как я понимаю, что защита интересов русских не может осуществляться за счёт людей других национальностей, а сама такая защита означает в основном прекращение ущемления прав русских по конъюктурным и политическим мотивам. Поэтому и нельзя упрекнуть его в каком-то национализме.
   Причём, в этом вопросе Жириновскому, как специалисту, вполне можно доверять. Почти двадцать лет назад на учёном совете в МГУ он защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора философских наук именно по теме: «Прошлое, настоящее и будущее русской нации: Русский вопрос: социально-философский анализ».
   К Жириновскому относиться можно по-разному, конечно. Однако, неоспоримо то, что Владимир Вольфович представляет собой политика не нового формата, то есть никакого, а исторически-классического, если можно так выразиться. Умный, неравнодушный, нелицеприятный, настырный, хитрый и бесстрашный член парламента, в котором по определению следует не молчать, набычившись, и не досиживать молча и немощно до пенсии, а говорить остро, убедительно и по делу. Для чего, кстати, очень желательно бы иметь юридическое образование. Жириновский его имеет и не только. Если перечислить, где и чему он обучался, то получится целый список. Но не образованность только обусловливает феномен Жириновского. Он сам по себе настолько смелый и эпатажный субъект в большой политике, что с ним ассоциируется у нас уже даже особый вид персонально прощаемого хамства. Да и попробовал бы кто не простить его, в Думе там или в телестудии. Он ведь, если разойдётся, и за волосы оттаскать может, и в драку полезет, и стаканом с водою швырнёт. На элементарную деликатность с его стороны в политических баталиях нечего даже рассчитывать. И, что самое любопытное, многие из нас в таких случаях хихикают, но по сути зачастую солидарны с ним, чего уж греха таить. И в депутатских спорах Жириновский – абсолютный чемпион. Хоть лишай его слова, хоть не лишай. Никто, я думаю, им не управляет, кроме его страстного темперамента, нетривиальных мозгов, академического образования и опыта жизни в застойный советский период.
 
Нет юмора в политкорриде,
Ни тонкого ни плоского.
Есть хамство как бы в чистом виде
И хамство Жириновского.
 
   Учитывая возраст Владимира Вольфовича и предоставляемые правящими режимами условия, можно уверенно сказать, что он реализовал себя в полной мере. Понято, что далось и даётся ему это непросто. Но, похоже, и удача и везение при этом всегда сопутствовали и сопутствуют ему. Он как заговорённый какой-то. На что, между прочим, не всегда обращают внимание вновь избранные депутаты, опрометчиво вступая с ним в словесную перепалку. 
 
В Думу случайно попав,
На ВВЖ они блеют.
Он же всегда будет прав –
Боги его лелеют.
 
   Может, и неприемлемую для кого-то мысль я выскажу, но мне кажется, что все мы должны быть признательны Владимиру Вольфовичу за то, что он есть и давно с нами. Он ведь начинал легальную оппозиционную деятельность ещё в СССР вместе с Новодворской. В мае 1988 года он принял участие в работе учредительного съезда «Демократического Союза». Это был его дебют в политике. Он выступил с речью на съезде, был избран в состав Центрального координационного совета, но вскоре заявил о своём выходе из Союза. Ну и где этот злополучный Союз и все другие его честолюбивые лидеры и активисты!? А Жириновский вот он, всегда рядом, успешен и по-прежнему в самой гуще всех последних политических событий.
   Признательны за то, что за долгие годы в политике на самом высоком уровне он в отличие от некоторых не сделал ничего дурного или предательски-скверного ни нам, ни государству. За то, что в целом он внёс и вносит свой положительный вклад в сохранение единства страны и укрепление в ней обнадёживающей стабильности. Никаких ГКЧП, импичментов и мятежных противостояний высшей исполнительной власти Жириновский не организовывал. Хотя мог бы, наверно, попытаться, используя своё положение в Думе и в партии. Признательны за то, наконец, что его опыт – своего рода учебник для других, более молодых политиков.
   Читал где-то, что Жуковскому не всё нравилось, что присылал ему Пушкин. И он просил Александра Сергеевича не слать ему больше всего того, что он сочинял под влиянием своего злого гения. А знакомить его только с тем, что написано под влиянием доброго гения. С большими оговорками, конечно, но если для общей характеристики Жириновского допустить какую-то степень гениальности у него, то я бы всё-таки высказался так: Владимир Вольфович на очень опасном и неблагодарном политическом поприще все эти долгие годы творит и борется исключительно под влиянием своего патриотического гения. В этом контексте он такой же гений, как весь российский народ, как гениальны все мы в своей неизбывной и непостижимой любви к нашему многострадальному, но такому красивому, сильному и славному отечеству.      
 
Нет, не дитя он КП
СС или КГБ.
Знаем его, не лохи:
Вольфович – сын эпохи.
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ЕВРЕИ И МЫ
 
 
   В названии данной статьи формально заключено как бы некое противопоставление каких-то евреев каким-то нам. Сразу поясняю, что по содержанию статьи это не так. «Евреи и мы» – это просто такое название в продолжение подобных по форме из ряда других моих статей. А сама статья как раз, наоборот, о том, что никакого реально-житейского противопоставления нет. Для Вселенной все мы равны. Негативных примеров и эмоций, к сожалению, предоставляет в избытке жизнь любого народа, а поведение отдельного человека – тем более. И разговоры о постоянных вредоносных происках именно евреев бессмысленны: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина».
   Большей глупости, чем обвинение евреев во всех наших бедах, для меня не существует. Малочисленных аборигенов разных не трогают, а евреи – как чучело для битья. Потому, наверно, что живут давно и везде, активно вмешиваясь в развитие всей человеческой цивилизации. Ну не мог, например, по определению какой-нибудь приехавший сто лет назад в Петроград туземец из глубинки сразу же включиться в организацию Октябрьской революции, а затем возглавить создание Красной армии и Коминтерна. А Лейба Давидович Бронштейн (Лев Троцкий) смог. А не выпендривался бы, ковырялся бы тихонько в землице на своём хуторе под Херсоном, не получил бы топориком по голове и прожил бы дольше. Кто много на себя берёт, с того и спрашивают.
 
Вышли из монастыря
Тридцать три богатыря.
Злу мирскому подивились
И обратно удалились.
 
   А вот Троцкий не удалился. И многие люди в силу особенностей ума, характера, воспитания, обстоятельств, условий,  но отнюдь не в силу национальных свойств, не удаляются, а лезут в самую гущу событий и предпринимают попытки немедленно победить зло и изменить жизнь к лучшему. Делают ли они её лучше – это другой вопрос. Главное, они не «прячут тело жирное в утёсах» и не боятся войти в историю со знаком минус. Плевать они хотели на возможную расправу над собой в результате народного бунта и на то, что о них скажут потомки.
 
Мне видится картина шире –
Не три богатыря, четыре:
Никитич, Муромец, Попович
И с автоматом Ростропович.
 
   Наш замечательный виолончелист, пианист и дирижёр Мстислав Леопольдович Ростропович действительно в августе 1991 года находился в рядах защитников Белого дома с автоматом Калашникова наперевес. Но это сущий пустяк по сравнению с тем, что во всём вообще виноват Чубайс. И что? А ничего! Анатолий Борисович делает своё дело, а каждый из нас своё. Боишься – не делай, сделал – не бойся. И ничего противозаконного с Чубайсом, как и с каждым из нас, происходить не должно. 
 
Кто осмелится с восторгом
Захватить Чубайса в плен,
У того нормальный орган
Превратится в наночлен.
 
   Знал я одного большого начальника союзного значения, еврея. Сейчас он на заслуженном отдыхе, весь в орденах и медалях. Как же он хохотал, когда я рассказывал ему еврейские анекдоты! Думаю, способность поржать над собой и себе подобными – это самый характерный признак исключительного ума, отрицающего свою исключительность.
   А писатель, поэт Игорь Губерман со своими «гариками»!
 
Гаврила – в рыло, я – в карман,
Гоп, сердорпупия!
Остроумен Губерман,
Да не так уж туп и я!
 
   А Валентин Гафт со своими эпиграммами!
 
Трудно срифмовать на «афт»,
Даже пораздумав.
То ли остроумен Гафт,
То ли Остроумов?
 
   А Иосиф Кобзон, которого, когда тот поёт, не остановить, как и бегущего бизона (по Гафту)!
 
Бедный Крузо Робинзон
Нынче нечитаем.
А Иосиф наш, Кобзон,
Всеми почитаем.
 
   Так сложилось, что евреи и мы все – это один туго сплетённый клубок из разных и одинаковых нитей. Все мы вместе разные и одинаковые, и хорошие и плохие, и чужие и родные. Ленин говорил: «Если русский умник, значит он еврей, или в нем есть еврейская кровь». А я почему должен думать иначе? Помню, учился я в школе восемь лет с одной еврейской девочкой. Получала она за ответы на уроках одни пятёрки, вела себя всегда достойно, воспитанно, тихо и скромно. Умница, да и только! Я и сейчас готов был бы заступиться за неё перед любыми хулиганами. Но она уже давно живёт в Израиле. Помню ещё из детства очень пожилого молчаливого еврея-дворника. И это не анекдот. Как сейчас вижу его с метлой и лопатой.
 
После зон-лагерей
Понял старый еврей:
Над тираном не ржи,
Нос по ветру держи.
 
   Старший сын у него (не политический, а просто неоднократно судимый вор, рецидивист, или, как сказали бы сейчас, уголовный авторитет) отбывал очередной срок в заключении. А младший, немногословный в отца парень, работал простым слесарем на заводе. Помню преподавателя философии в ВУЗе, тоже еврея, умного, деликатного и ответственного человека. Не было случая, чтобы он хоть в чём-то подвёл кафедру или сорвал лекцию. Студенты искренне уважали его, и с явкой на его занятия всегда всё было в порядке. Помню директора крупного оборонного предприятия, известного учёного, изобретателя, который сам в шесть утра, а то и раньше, каждый день поднимался на крышу сборочного цеха, где бригада из временно нанятых рабочих ремонтировала кровлю. Поднимался и спрашивал, как с рубероидом, как со смолой, не болеет ли кто, где обедали, чем помочь и т.д. И уходил этот советский еврей-руководитель домой почти всегда позднее десяти вечера, проведав перед тем, всё ли нормально на крыше. Помню родителей соседа, врачей, тоже евреев. Милейшие и добрейшие люди, прошедшие всю войну. Оба давно вышли на пенсию, а всё работали, лечили. Помню другого врача, хирурга, заведующего отделением в крупной московской больнице, который сам, хотя и не обязан был, принял моего знакомого, сам поставил диагноз, сам назначил операцию, сам блестяще выполнил её и сам швы ему снял. А на днях одна моя приятельница вспомнила, как в школе, где она училась, русская учительница рассказывала всем, что её отца на войне от пули закрыл еврей. 
   Я уверен, что очень многие из нас могут вспомнить евреев, общение с которыми было и остаётся для них приятным и полезным. И никуда нам друг от друга не деться.
 
Из Саратова от Сары
Я уехал в Чебоксары.
А оттуда от Айжан
Я сбежал в Биробиджан.
 
   Однако и сами евреи, разумеется, как и все, бывают разные. Как есть суховей и борей, так есть еврей и еврей. Но русским или другим народам наличие в их рядах условно плохих людей как бы заранее прощается, а евреям – нет. Но почему? Тайна сия велика есть. Разгадывать её я не собираюсь. Зачем мне это, у меня не десять жизней. В моей жизни мне встречались в основном хорошие евреи. И не обязан я вовсе думать о евреях плохо. Ну были в нашей истории евреи – приверженцы всяких революций и переворотов. И что? Так рядом с ними в том же духе и русских выпендронов хватало.
   Для того, какие мы все есть и какими будем, куда важнее, что были и есть евреи, которые создали, например, украшающие и наполняющие нашу жизнь подлинные образцы искусства. Сколько их в числе авторов прекрасных книг, фильмов, песен. Одна только песня «Русское поле» чего стоит! А герои и ветераны войны, а политики, учёные, журналисты… И дальше можно перечислять очень много чего доброго и замечательного о евреях, как впрочем и о других людях.
 
Зорге, Абель, Мукасей –
Русские разведчики.
Я Гордей, ты Моисей –
Все мы человечики.
    
   Каждый из нас руководствуется своим житейским опытом и своими целями. Аморально навязывание нам какого-то особого морального облика еврея вообще. Есть просто жизнь, в которой один такой, а другой иной, независимо от национальности. Каждый выбирает себе в спутники того, кто ему больше по душе.
 
Я живу, мечту лелея,
Выйти замуж за еврея.
Одержима я идеей
Стать богатой иудеей.
 
   Но, если нет никакого противопоставления, так о чём я тогда толкую, и почему статья эта не называется, например, «Чукчи и мы»? Да потому, что снова активизировались те, кто усиленно пиарит и втюхиваит нам различные учения, опусы и трактаты, согласно которым евреи готовят заговор и стремятся захватить мировое господство. Всё готовят и готовят, стремятся и стремятся. Повторяю, глупость это несусветная, хоть и очень стародавняя. На дворе 21-ый век, скоро уже с марсианами общаться предстоит. А нам всё еврейский вопрос подсовывают. 
   Особо подчёркиваю, что всё вышеизложенное никакого отношения не имеет к идее разработки и принятия закона о российской нации.
 
Это не бред, а веление времени,
Не социальная галлюцинация.
Все мы теперь – без роду, без племени.
Все мы теперь – российская нация.
 
   Вне всякого сомнения, что «без роду, без племени» – это ничуть не лучше, чем навешивать на какой-то один народ сплошь отрицательные характеристики и обвинять его во всех мирских потрясениях и неурядицах. 
   Если кому-то что-то по данному тексту показалось обидным,  извините. Я это нечаянно.
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ВЕРУЮЩИЕ И МЫ
 
 
   Детишки с крестиками, новые бетонные храмы на каждом шагу, километровые очереди к святым мощам, вселенское пасхальное богослужение, публичные выступления священников в дни престольных праздников и не только в такие дни, красочные епархиальные газеты, разнообразные православные сайты, освящение камер СИЗО, открытие воскресных школ, сообщения на сотовые телефоны с призывами читать Библию… Неверующему человеку вроде как и деваться уже некуда, неуютно и неловко становится.
 
По прихоти земных богов
Внедрили в армию попов.
И сразу три танкиста
Избили атеиста.
 
   Причём Библию в эсэмэсках рекомендуют читать хотя бы иногда в обязательном порядке. Особенно тем, у кого горе какое случилось либо болезни замучили. Оно и понятно – к Богу обращаются, как правило, с просьбой о помощи.
 
Я – атеист, чего же более.
Что я ещё могу сказать.
Здоров, как бык, ничем не болен.
И на талмуды мне плевать.
 
   А на днях я узнал, что вот уже не первый месяц в Екатеринбурге бушуют страсти вокруг предполагаемого строительства в акватории городского пруда храма святой Екатерины. Инициаторами строительства являются якобы Епархия вместе с чиновниками и олигархами. И опять же неизвестно: а нужен ли храм именно в этом месте, если совсем рядом есть еще несколько; а надо ли учитывать мнение граждан при строительстве храмов; и вообще, не слишком ли много храмов строится и не лучше ли вместо них строить больницы, стадионы и т.п. Понятно, что ответы на такие вопросы способны вызвать взаимную неприязнь между верующими и неверующими. Так и происходит, к сожалению. Когда, например, решается вопрос о передаче каких-либо зданий Русской Православной Церкви. Проблема в Санкт-Петербурге с Исаакиевским собором тому подтверждение.
 
В любви признавшись горячо,
Решил вдруг Кремль за общий счёт
Подставить РПЦ плечо.
А атеисты тут при чём?
 
   Разумеется, все мы – одно российское общество, и верующие и неверующие. Никуда нам друг от друга не деться. И не надо! Надо только, чтобы отношения между нами не раскачивались, как маятник. В одну сторону было, сейчас немного выровнялось и в другую уже не надо. Часы пусть идут, а маятник пусть стоит себе, тихо и спокойно. И неверующим надо понимать, что человеку свойственно верить, потому и человек он. И верующим надо понимать, что доминирующее положение церкви – отнюдь не социальная и духовная панацея.
 
Не спасает крест нательный
Ни тюрьму, ни богадельню.
Согрешил, не согрешил – 
Всё зависит от души.
 
   А душа, тем более чужая – это потёмки, как говорится, да ещё какие. Иная душа так закрыта, что и с отбойным молотком в неё не прорвёшься. 
 
Кто-то служил в гестапо,
Кто-то служил в КГБ.
Лишь Патриарх и Папа
Богу верны и себе.
 
   С учётом этого банальнейший постулат или вывод напрашивается: верующим и неверующим, сторонникам православия и противникам ничего на самом деле не остаётся, кроме того, чтобы слушать и слышать друг друга. И, если уж не считать друг друга закадычными друзьями, то о враждебном отношении друг к другу следует забыть на веки вечные. Скандал же с фильмом «Матильда» в этом смысле вызвал и продолжает вызывать пока не радужные ассоциации.  
   Как, собственно, и мода на религию. Когда она действительно просто мода, как взъерошенная вдруг кем-то массовая вера в целителей всяких, колдунов и ясновидящих. Вот, к примеру, те же детишки малые с крестиками на худеньких шейках. Ну да, родители мы, и право имеем на то, как потомство своё воспитывать. Но мир сейчас настолько раздвинулся, разнообразился и взаимовъелся, что, может быть, лучше, когда современный человек сам осознанно выбирает себе пристрастия в сфере религиозных учений. Либо остаётся вне церкви, опять же самостоятельно полагая, что это ничуть и никак не влияет на его духовное развитие и праведную жизнь.
   Тем более, к сожалению, что за всем перечисленным мною в самом начале не следует у нас пока сколько-нибудь явное очищение от бескультурья и мракобесия.
 
Не с мерцающей лампадой,
Как по Млечному Пути,
А земным путём нам надо
К вечным истинам идти.


   И верующим и неверующим опасаться приходится всё больше не призрака коммунизма, а призрака дебилизма. Много, слишком много того сейчас, что порождает сомнения в силе и совершенстве человеческого разума вообще и религиозной сферы бытия в частности.  
 
То ли правильно – валеты,
То ли правильно – вальты.
Где ж ты Русь святая, где ты?
Отмолилась что ли ты?
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
ФУТБОЛИСТЫ И МЫ
 
 
   Может, я ошибаюсь, но проблемы российского футбола в системе «они – мы» предопределяются сугубо мировоззренческой или, если позволите, этической составляющей. Наши футболисты в наших чемпионатах давно уже играют как бы для себя. Их игра по сути ничем не отличается от примитивной дворовой игры в своё удовольствие без учёта пристрастий и ожиданий собравшихся вокруг случайных наблюдателей. То есть побегали, попинали, как получилось, гол даже забили и разошлись по домам. Чего ещё надо.
   А надо совсем другое. Организованная в рамках национального чемпионата игра с большими стадионами, охраной, телетрансляцией и прочим дорогостоящим обеспечением имеет исключительно публичный характер. Поэтому у команд в целом и у каждого футболиста в отдельности есть обязательства оплаченную нами (зрителями) услугу (игровое зрелище) исполнить должным образом. А именно – каждую минуту пребывания на поле являть себя перед нами в наилучшем виде независимо от счёта на табло, положения команд в турнире и иных обстоятельств. Наше законное требование – извольте играть качественно все 90 минут, на выигрыш, безостановочно стремясь забить мяч в ворота противника! Гол – это предмет, характеристика и свойство данной услуги.
   Но, похоже, совсем не так представляют себе публичную игру наши футболисты и их руководители. Вот один из конкретных примеров в тему данной статьи. Команды сыграли вничью – счёт 0:0. Результата в виде хотя бы одного гола нет, прорекламированная и оплаченная услуга не оказана, а команды получают по очку. За что? При ничейном счёте даже 1:1 понятно за что, а при нулевой ничьей за что? Боксёрские поединки тоже, бывает, заканчиваются ничейным результатом. Но при этом спортсмены нанесли друг другу множество ударов. Публика это видела и благодарна спортсменам за соответствующее ожиданиям зрелище. А с какой это стати надо давать футбольным командам по очку за ноли на табло?! Никто за ленивую и пустую беготню по полю ничего ни платить, ни получать не должен. У нас ведь ничьи, как правило, случаются потому, что футболисты просто откровенно берегли себя на поле или получили такое задание от тренера. В зарубежных чемпионатах тоже вроде дают по очку за нулевую ничью. Но там это случается редко, по великому случаю, и возможность получить всего лишь очко за такой результат на качестве предоставляемой услуги не отражается. Ибо там, как и всегда было, зритель – главное действующее лицо и главный потребитель всего этого действа. И в СССР так было. Если не по деловым основаниям, так по моральным – из уважения к спорту, к согражданам, к стране. Думаю, что наш чемпионат без очка за нулевую ничью заметно бы подтянулся в плане ответственности, зрелищности и самоотдачи футболистов. 
   Сейчас же наш футбол, по моему убеждению, вообще ни на чём не основан. Комфортно обслуживаемые футболисты в России либо имитируют игру, либо откровенно «рубятся», демонстрируя хозяевам клубов свой безграничный «патриотизм» и своё мужское бесстрашие, что в принципе к организованной и оплаченной нами услуге никакого отношения не имеет. А даже наоборот – такие выкрутасы на поле «ломают» как соперника, так и само футбольное зрелище. Да и то суматошная отчаянная «рубка» наблюдается лишь иногда, в главных и решающих матчах. И, к сожалению, некоторые из нас, особенно юные болельщики, за неимением лучшего ведутся на откровенное хулиганство.
 
Поезд с рельсов сошёл,
Плот в реке утонул.
Пнул, ударил, толкнул  –
Это нехорошо!
 
   При такой «игре» начинает казаться, что футбольное поле маленькое, и в каждой команде бегает по два-три лишних игрока: нет пространства, сплошные стыки, падения и непроизвольные отскоки мяча. И что зрителям, то есть нам с вами, при этом подсовывается некачественный товар, так вроде как ничего не поделаешь – футболисты такие. На самом деле футболисты такие же, как за рубежом, да мировоззрение у них другое. Достойных профессионалов очень мало и они в диковинку.
   Вот ещё конкретный пример в тему. Мяч передаётся одиноко стоящему в центре поля защитнику, для продолжения атаки. Но он вместо того, чтобы остановить мяч, оглядеться по сторонам и сделать логичный по ситуации пас, бьёт сходу с дальней дистанции куда-то высоко и далеко над воротами противника. Болельщики на стадионе и телезрители при этом сокрушаются и единодушно называю такого защитника дураком. А он и не дурак вовсе. Ибо даже ребёнку понятно, что с такой дистанции гол не забьёшь. Просто именно так сыграть ему легче, можно передохнуть, спокойно отойти к своим воротам, время потянуть. Тем более, что команда не проигрывает. И, если проигрывает, то тоже не беда. Ничего ему за такой удар не будет. Ну не получился прицельный удар, с кем не бывает. А то, что все зрители матча негодуют и откровенно скучают (минута-другая проходит впустую), так наплевать на это. Он ведь не для кого-то из нас играет, а для себя по контракту, в котором ответственность за такой удар и за отношение к нам, зрителям, не предусмотрена. А кто-то из сердобольных комментаторов скажет ещё при этом с профессиональным апломбом про такого «мазилу», что он «пристреливается». Как-будто он первый раз в жизни от нечего делать, скучая, взял чужое ружьё в руки.
   Примерно то же самое происходит, когда мяч вбрасывается после аута. Подойдёт один футболист, подойдёт другой, мячик друг другу передадут из рук в руки, как на детской площадке. Всё делается при этом неторопливо и даже с виду нехотя. И получается, не мяч в ауте побывал, а зрители постоянно там пребывают, будто нет их на трибунах и у экранов телевизоров. Неужели трудно втолковать нашим футболистам простую истину, что игра начинается с первой секунды матча. И с первой секунды уже считается, что они в лучшем случае играют вничью, а в худшем – уже проигрывают. Этих самых первых секунд обязательно не хватит в конце матча, чтобы выиграть или забить гол для хотя бы ничейного результата. При таком отношении к игре и своему присутствию на поле всегда не будет хватать времени. Особенно это подтверждается и сказывается в международных матчах клубных команд и сборной – бегать начинают наши парни в полную силу последние десять минут. Удивляют при этом опять же слова наших комментаторов, точнее отсутствие слов о том, а где эти засуетившиеся торопыги были раньше, почему они сразу-то не забегали, чтобы добиться желаемого. А всё потому, на мой взгляд, что не стыдно! Ни перед нами и вообще ни перед кем не стыдно нашим футболистам за свою уже заранее оплаченную и в целом фантастически хорошо оплачиваемую, но преимущественно халтурную работу. Мы ведь как болельщики не можем составить акт о недостатках с отказом в приёмке ненадлежаще оказанной услуги. И, если бы не легионеры, смотреть наш современный футбол совсем было бы тоскливо. Как на рыбалке, просиживая зря на берегу реки, в которой нет рыбы. Вкусную насадку кто-то съедает, а улова нет.
 
Мёртвые сраму не имут
И от стыда не потеют.
В рай футболистов не примут –
Честно играть не умеют.
 
   Если бы наши футболисты играли как надо, то полные стадионы собирали бы матчи всех лиг российского чемпионата. В Германии, например, сам видел, даже на игру любителей в каком-то «межколхозном» соревновании приходят толпы народа.   
   Печально, конечно, всё это. А делать-то что? Воспитывать! Как в образцовой армии воспитывают настоящих воинов – присягой, уставом, дисциплиной, гауптвахтой. Либо, как на развитом рынке товаров и услуг воспитывают плохих работников – увольнением, штрафом, лишением премий, понижением в должности, взысканием убытков. А пока на сегодня ерунда какая-то получается: право играть плохо за большие деньги есть, а обязанности играть хорошо всегда – нет; по доходам наши футболисты – немногочисленная элита общества, а по результатам… так иной пьяный сантехник свою работу для нас лучше исполнит.
 
Играют просто так собаки,
Дельфины, белки, львы, макаки,
Вороны, выдры, кенгуру…
Не деньги делают игру.
 
   И напоследок анекдот в тему. Одного старого футбольного болельщика спросили: «Кого бы вы хотели видеть тренером сборной России по футболу: Семака, Слуцкого или Сёмина?» «Сталина!» – ответил болельщик.
 
   2017 г.
 
* * *
 
 
 
МОСКВА И МЫ
 
 
   Вот что писала поэтесса Марина Цветаева 20 февраля 1940 года: «Я редко бываю в Москве, возможно реже: ледяной ад поездов, и катящиеся лестницы, и путаница трамваев… И первое желание, попав в Москву – выбраться из нее». Где-то ещё прочёл на днях чьи-то грустные слова о том, что от «поленовского» московского дворика ничего не осталось. А вот название статьи в интернете от 29 ноября 2017 года: «Запихнули в Москву полстраны и довели ее до транспортного коллапса». В другой статье читаю о Москве: «Такой мегаполис – это нонсенс, это город азиатского типа. Он перенаселен. И пробки являются лишь следствием этой проблемы». То есть не я один готов иногда в сердцах поохать и поругать нашу столицу.
 
Я в Париже не бывал,
Не был даже в Пензе.
МКАД – не круг и не овал,
МКАД – столичный вензель.
 
   А вообще про Москву столько всего хорошего сказано, написано, спето, что ещё раз пропеть ей дифирамбы не имеет никакого смысла и ничего не добавит. То, что Москва – лучший город Земли, вроде как все знают. И я не собираюсь опровергать это. Русский человек по определению не может не любить Москву. Однако из лучшего сделать худшее – проще простого, такой риск всегда есть. Но чтобы он не оправдывался эпизодически, надо решительно и вовремя избавляться от всего плохого и неправильного. Ворчливое указание на проблемы и недостатки, нежелание мириться с тем плохим, что можно исправить, далеко не всегда означают отсутствие любви к своей стране и к городу, в котором живёшь. Скорее, наоборот.
 
Не без грязи, но живут
Сызрань, Жиздра и Сургут,
Братск, Урюпинск, Бугульма.
А Москва сошла с ума.
 
   Именно ощущение некоего урбанистического и бытового сумасшествия всё чаще остаётся у посещающих Москву или вынужденных жить в ней в последние годы. Подъезжаем издалека на поезде к Казанскому вокзалу, женщина немного старше средних лет, попутчица, жалуется: если бы не дочь и внук, ни за что не поехала бы. В прошлом году, говорит, тоже приезжала помочь, так заболела и чуть умом не тронулась от ужаса: всюду толкотня, народу полно, машин полно, погулять рядом с домом негде, шум, загазованность, дышать нечем, в метро не протолкнуться, ребёнка без присмотра на улицу отпустить нельзя, на каждом шагу гастарбайтеры.
 
Не урки, не бичи,
Не инопланетяне.
Когда-то – басурмане,
А нынче – москвичи.
 
   А цены какие, говорит, куда не сунешься, за всё плати, причём втридорого, чашка кофе из пакетика больше сотни рублей стоит.
 
Даром просто воды напиться
И сходить в туалет – чёрта с два!
Дорогая моя столица,
Не горжусь я тобою, Москва!
 
   Другая женщина, москвичка, подхватывает: да Москва – это и не город уже вовсе, переделать её давно надо в отдельную республику, уезжаем с мужем на машине километров за пятьдесят от МКАДа, а впечатления, что мы выехали из своего города или, возвращаясь, въехали в него, нет; всё застроено, природы никакой, где границы Москвы, где конец её, где начало, где один населённый пункт, где другой – ничего не поймешь. И дальше она стала вдруг рассказывать про подмосковный Обнинск, славный город науки, где она когда-то жила. Говорит, как там было хорошо в советские годы и что теперь – бедность, упадок.
 
Обнинск, Троицк, Протвино –
Города российские.
Близко от столицы, но
Ей совсем не близкие.
 
   О том, какая сейчас неприветливая Москва и какой это сейчас тяжёлый для проживания город, примеров и мнений приводить можно, сколько угодно. Но даже за то немногое, что уже написал, неловко как-то. Ну хорошо – заткнусь, помолчу. И что? Присказка о том, что один смотрит на лужу и видит грязь, а другой небо и звёзды, здесь неуместна. То поэтическое сравнение, а собачьи какашки в каждом московском дворе – это реальное безобразие, необязательное и вполне устранимое. Как и вереницы машин на пешеходных тротуарах. Может, и благо для Москвы, если столичные функции перенесут в другой город. Но без сомнения хорошо пока, что она, как место постоянного проживания, уже менее привлекательна сейчас, чем раньше. Один мой знакомый, ректор провинциального ВУЗа, поведал мне на днях, что ещё пять лет назад почти все выпускники после окончания института решительно планировали уехать в Москву, а сейчас большинство сомневаются в целесообразности такого перемещения. Коммунисты тоже в своё время, пятьдесят лет назад, по-своему, ломая тем самым судьбы многих людей, пытались спасти Москву от перенаселения – просто запретили прописку и всё. Правда, по великому блату, через министерства и взятки, всё равно прописывались. Но в целом такая мера, безусловно, сдерживала неконтролируемый миграционный поток в столицу.    
 
Три ужасных головы
У Горыныча, у Змея.
Уезжаю из Москвы,
Ни о чём не сожалея.
 
   Никуда я, конечно, не уеду. Ибо Москва – это мы. А мы везде – от Владивостока до Калининграда!
 
Совесть утратили,
Души пусты,
Всюду предатели.
Бечь-то куды?
 
   А, может, и бежать никуда не надо? Просто пережить очередные девять месяцев неласковой московской погоды, дождаться солнышка, и всё снова будет восприниматься иначе? И стишки будут сочиняться другие?
   Сразу после того, как написал это, прочитал в нашей местной окружной газете, что в декабре 2017 года солнце не показывалось москвичам ни разу. Ни на минуту за весь месяц! А я не видел его и в ноябре, и в октябре… Так что вопрос остаётся открытым – куды бечь?
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
ТЕЛЕВИДЕНИЕ И МЫ
 
 
   На днях актёр Леонид Ярмольник назвал телевидение лёгким жанром, часто недостойным. Главным провалом современного телевидения, сказал он, является отсутствие морали и культуры. «Меня учили другие педагоги, тогда была другая мораль, другие приличия были – вернее, тогда приличия были, сегодня их нет...». Ценз того, что можно на телевидении, а что нельзя, по его оценке, упал ниже плинтуса.
 
«Место встречи» назначил мне Норкин.
Я и явилась, разинув рот.
А в результате – смешки, поговорки,
И на прощание – анекдот.
 
   Сегодняшнее наше телевидение Ярмольник сравнил с «отхожим местом», куда приходят только для пиара и выливания грязи. О низком профессиональном уровне и вопиющей коммерциализации российского телевидения последних лет говорили и говорят многие известные люди. А какое ещё иное отношение к нашему телевидению может сформироваться при просмотре телефильмов, например!
 
Что за фильмы нынче в моде,
Удивляется народ.
Будто все их производит
Мыловаренный завод.
 
   А уж разных однообразных общественно-политических программ на главных каналах стало так много, что, по-моему, их уже больше, чем вообще всех нас, потенциальных зрителей.
 
Первый канал – что витрина
СМИ за общественный счёт.
Кто же там Екатерина,
«Время покажет» ещё.
 
   Претензии у таких шоуформатных программ, судя по их названиям, серьёзные, интригующие и многообещающие, а на деле почти всегда всё выливается у одних – в тары-бары, у других – в бары-тары, а у третьих – в растабары.  
 
«Право голоса» есть у каждого,
Утверждает Роман Бабаян.
Но сей лозунг нам, опытным гражданам,
Представляется шуткой армян.
 
   При этом самим ведущим и постоянным участникам таких шоу явно кажется, что они – долгожданные и абсолютно уникальные толкователи истин и ярко светящие «телезвёзды».
 
В «60 минут»
Никогда не лгут.
Там супруг с супругой
Пленяют друг друга.
 
   И, наконец, о высшей степени неуважения к нам – о рекламе на ТВ вообще и её количестве в частности. Похоже, наших  теледеятелей совсем не интересует, кто там перед экраном. Ибо по логике объёма, содержания и размещения обрушиваемой на нас рекламы руководствуются они в своей работе одним гнуснейшим принципом – «А куда вы денетесь!». Руководствуются им и злорадно издеваются над нами. А почему? Да потому, что уверены – как во время разных войн, спасаясь от голодной смерти, за буханку хлеба люди готовы бывают отдать всё на свете, так и мы с вами будем сидеть в своих квартирах после работы, в плохую погоду, и всё равно глазеть на их продукцию, лишь бы занять себя чем-то в камерных условиях, не умереть от скуки и не остаться без важных новостей. Они знают, что привычка и необходимость смотреть телек заставит нас смиренно терпеть их безмерные и во всех смыслах халтурные изыски, выкрутасы и выпендрёж перед заказчиками и рекламодателями. Короче, наши телевизионщики и их властные хозяева и покровители собственной материальной выгодой озабочены, а не обязательными в таком виде деятельности атрибутами – мерой, моралью и культурой. Только при чём здесь мы? Вот этот, отнюдь не риторический, вопрос мы все очень даже вправе задать нашим высшим чиновникам. Ибо телевидение – это давно уже не жанр, это жизнь. А за жизнь своих граждан отвечает государство.
   Закончил писать эту статью при включённом телевизоре. Только что ведущий программы «Время покажет», объявляя перерыв на рекламу, назвал её на Первом канале «святой вещью». Всё, приплыли! 
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
ДЕТИ И МЫ
 
 
Для кого-то как Мессия
От запора – клизма.
Призрак бродит по России,
Призрак дебилизма.


   По сообщениям в СМИ министр культуры Владимир Мединский заявил недавно, что в России за 20 лет выросло поколение людей с искаженными знаниями об истории государства. Об этом он сказал во время презентации своей книги «Война — Мифы об СССР 1939-1945 годов» на международной книжной ярмарке в Белграде, передает РИА Новости. «Я работал в комиссии правительства по истории Второй мировой [войны] и много ездил по стране, общался с молодежью, со студентами. (...) Они либо ничего не знают, или у них голова забита всякой чушью». По словам главы Минкульта, молодые люди получают знания из голливудских фильмов, статей в интернете и компьютерных игр. Мединский подчеркнул, что история определяет шаги людей сейчас, «за это идет информационная война во всем мире».
   Я эту коротенькую статейку в виде заметок назвал «Дети и мы» исключительно под влиянием очень, на мой взгляд, пагубной, невесть откуда взявшейся, привычки у нас сейчас относится к взрослым людям, как к детям. Послушаешь, почитаешь разную информацию, так выходит, что нынешние наши 20-летние всё ещё, оказывается, «девочки» и «мальчики», а 30-летние – «юноши» и «девушки». Вот и получается, что те, кого я имею в виду в данной статье, то есть 18-летние – просто «дети». По этой градации во времена даже позднего СССР, совсем недавно, на заводы и на стройки (после ПТУ, например) шли работать вообще «младенцы».  
 
Мыслишкой я одной загружен,
И душу мне она совсем не греет.
Детишки раньше жили хуже,
Но были они лучше и добрее.
 
   Вот ещё тезисы из СМИ о том же: молодежь стала проявлять меньший интерес к получению знаний; учителя и  преподаватели ВУЗов жалуются, что с каждым годом учить становится всё сложнее, а общий кругозор у молодежи становится всё уже; раньше молодые люди думали, что знания – сила, а сейчас считают, что знания не нужны. Ничего крамольного в дополнение к этому не скажу, если отмечу от себя, что многие молодые люди полагают сейчас, что устраиваться в жизни надо (или приходится) в расчёте не на голову, а на другие части тела.
 
Что за мода или мания
В бизнес – кастингах, так сказать:
Чтобы стать лицом компании,
Надо задницу показать.
 
   Голова забита чушью – а кто в этом виноват? Глупее ведь, в принципе, дети не стали. Время другое, такова новая жизнь – вот именно!
 
«Мы – не рабы, рабы – не мы!» –
Провозглашали предки.
Боюсь, что так же о себе
Не скажут наши детки.
 
   Что сами мы, взрослые, натворили за последние годы своими сумасшедшими реформами, то и получили.
 
Девушка с веслом, скульптура –
Вдаль ушедшая натура.
А пришедшая натура –
Девка с банкой пива, дура.
 
   С сигаретой ещё… Абсолютно привычная картинка для многих российских городов. И для Москвы, в том числе, к сожалению.
 
Умную искать девицу
Выдвигаться зря в столицу:
По другим там есть приметам,
А по этой – все с приветом.
 
   Ну и, наконец, мат – это нечто совсем удручающее. Беда даже не в том, что звучит он из уст детей открыто, в полный голос, без стыда. Беда в том, что одним грязным словом в момент его применения заменяется десяток-другой иных нормальных красивых русских слов, выражающих и отображающих мыслительный процесс и состояние души. И постепенно, неотвратимо происходит обратная зависимость – одно примитивное грязное слово убивает мысль и обедняет душу. Вот и вынуждены родители сокрушаться потом – что же произошло к 18-ти годам с их весёлым, светлым, чистым, умным и талантливым чадом? Мат – это главный враг наших детей, как и тот из нас, кто сам матерится и преступно допускает нецензурную лексику в публичном пространстве!
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
БАБУШКА И МЫ
 
 
   1971 год. У нас с братом умерла бабушка, было ей почти 80. На Урале она оказалась во время войны, эвакуированная. Жила она когда-то в Питере и, если верить ей, то она даже с Лениным встречалась, в Смольном. Вспоминала его и плакала при этом почему-то. Помню, особо отмечала, что вождь был невысокого роста, чуть выше неё – метра полтора с кепкой, как говорят. И всё причитала, качая головой: «Хороший человек был».
   Но не о том речь.  Мне было 21, а брату 18. Я работал в учреждении культуры простым инструктором, а брат на огромном оборонном заводе электриком. По нынешним временам – ну кто мы такие? Никто – самые обычные люди, пацаны ещё, можно сказать, ни связей, ни положения, только жизнь самостоятельную начинали. Свердловск – город большой, а мы в нём – одни из сотен тысяч.
   Однако… Я лишь заикнулся на работе, что у меня умерла бабушка, похороны в такой-то день, и мне сразу, без лишней волокиты, выделили автобус. А брату сказали, что выделят бригаду с машиной. Бабушка у нас тоже была самой обычной старушкой-пенсионеркой. Выдающихся заслуг перед государством у неё не было, и никто из посторонних о ней ничего не знал. Но никаких подтверждающих документов о том, что она наша и что она действительно умерла, мы своим начальникам не предоставляли.
   И вот похороны. Декабрь. На улице минус 40! «Мой» автобус с утра у дома, а машина «брата» задерживается. Полдень уже. Ну, думаем, обманули. Вдруг, чувствуем и слышим, дорога задрожала. Видим, к дому подъезжает громадный военного образца грузовик на шести колёсах, почти таких же, как у трактора «Беларус». И шесть мужиков в кузове стоят за кабиной. Поздоровались с братом и спрашивают: «Ну, где бабуля?». Оказывается, они до прибытия по указанному адресу могилу на кладбище копали…
   Похоронили мы нашу бабушку достойно. Родственников и других, ещё живых бабушек, после поминок развезли на автобусе по домам. Мужики-помощники, что с завода, славно выпили и закусили, даже песни попели. Короче, всё получилось как-то ладно, по-человечески. Несмотря на лютый мороз и мелкие материальные затраты. Никаких официально отгулов на день похорон никто нам с братом не оформлял, и ни копейки из своих зарплат мы за невыход на работу не компенсировали…
   Давно это было, очень давно. Но помнится с каким-то щемящим умилением и светлой грустью до сих пор. Попутно и время минувшее вспоминается. Но так, что не хочется сравнивать при этом некий социализм с неким капитализмом и рассуждать, а были ли они или есть в российской истории и что из них лучше. Но жизни-то реальные в разные времена, сейчас и тогда, сравнить можно. Без политических россказней. Бабушка-то наша реально умерла, и «культурный» автобус, и рабочие на грузовике с известного на всю страну завода реально были. И мы с братом реально чувствовали себя тогда вполне уже взрослыми и вроде как уважаемыми людьми. За спиной у каждого из нас вроде как реальный коллектив был, и реальные товарищи были, если позволите. И многие из наших товарищей тоже могли тогда без разорительных хлопот, с честью и приличием, похоронить своих бабушек. Жаль только, что через 20 лет мы всем народом свою страну так же достойно похоронить не сумели…
 
На кладбище государств
Одна эпитафия:
«Государство уходит –
Приходит мафия».
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
КИНО И МЫ
 
 
Что за фильмы нынче в моде,
Удивляется народ.
Будто всех их производит
Мыловаренный завод.
 
   Верили до нас, остаётся и нам верить, что Ленин действительно сказал Луначарскому в 1922 году следующее: «Вы у нас слывёте покровителем искусства, так вы должны твёрдо помнить, что из всех искусств для нас важнейшим является кино». Ещё в той беседе Ленин вроде как говорил об «определённой пропорции между увлекательными кинокартинами и научными», особо указал на роль хроники, с которой надо начинать «производство новых фильмов, проникнутых коммунистическими идеями и отражающими советскую действительность», подчеркнул необходимость цензуры («ленты контрреволюционные и безнравственные не должны иметь места»). В последующие годы, вплоть до Горбачёва, понятие «контрреволюционные» означало уже «антигосударственные» и имело соответствующее применение. Сейчас же ни то ни другое понятие ничего не значат, как и понятие «безнравственные» – мы ведь умнее и свободнее. Правда, особо «умные и свободные» и тогда шутили: «Из всех искусств важнейшими для нас являются кино, вино и домино». А я бы сейчас в этой фразе слово «кино» убрал, а «домино» заменил бы на «казино».
 
Посещаю казино,
Хаус, маркет и бутик.
Ибо я уже давно –
Не товарищ совьетик.
 
   А почему убрал бы? Да потому, что нет у нас сейчас никакого «кина»! На старом советском кино поколения выросли, во всех формирующе-воспитательных смыслах. Не знаю даже, что и важнее было тогда в СССР – танк новый сконструировать или фильм хороший снять. Государство обеспечивало, контролировало, принимало и само же прокатывало фильмы. При организации показов на местах учитывалось всё – официальная сопроводительная категория, ведомственные рекомендации, рекламная информация, выходные и праздничные дни. И вся колоссальная денежная выручка от такой работы шла в бюджет. Честное слово, иногда думаешь, а не вернуться ли нам снова к такой же системе в сфере кино. 
 
Прогресс – движение вперёд,
За что учёные и ратуют.
А в жизни всё наоборот –
И лучше б в сторону обратную.
 
   Ибо что творится сейчас у нас в этой, по-прежнему не менее важной, сфере – вообще непонятно. Критика-то в популярном формате где? Киноведы-то почему молчат, если они есть ещё? Кто им сейчас-то мешает разносить в пух и прах всякую экранную чушь? Помню, задолго до «перестройки» ещё, абитуриентам по соответствующей специальности во ВГИКе показали только что отснятый художественный фильм про партизан. Представленное для оценки «произведение» было настолько беспомощным, что отзыв о нём ни в одной части не мог быть положительным по определению. Но допустили к дальнейшим экзаменам лишь того, кто эту халтуру похвалил. Кстати, прокатная судьба у этого фильма была потом весьма плачевной. Несмотря на то, что в нём снялся будущий «Народный артист СССР» со своим сыном.
   Но так тогда было принято отзываться в СМИ о фильмах: 95% – художественные достоинства, 5% – досадные просчёты. Нынче, если всем миром смело и честно обрушится на то, что нам втюхивают под видом кино, то приведённое соотношение получилось бы ровным счётом наоборот. Что-то кто-то, как-то, когда-то, более-менее удачно сделал – и всё. Но это не российское кино, как передовое искусство и государственная политика. Обидно, чёрт возьми, с таким-то багажом, с такой-то школой, с такими-то традициями и такими-то деньгами!   
 
Всю Россию обглодал
Ненасытный Бог наживы.
Если б знал, что все так лживы,
Я б за правду не страдал.
 
   Уверен, что именно так могли бы сейчас выразиться многие корифеи нашего великого кино (в том числе анимации, хроники). За правду боролись неистово, теряли звания, шли наперекор идеологическим установкам,
 
В лохмотья всяких там различий
Их человечьи неприличия.
А сами с глупостью своею –
Под золочёную ливрею.
 
теряли звания, попадали в немилость к власти, терпели, отстаивали, учили – а невежественное и беспринципное стремление к деньгам всё равно победило. 
   Вот что у нас из нашего современного есть сейчас на экранах для широкой среднестатистической публики, если кратко и в кучу? Акции, лимузины, особняки, домработницы (как будто нас всех это касается), беременные провинциалки в исполнении неких участниц съёмок (сказать, актрис, совесть не позволяет), физиономии одних и тех же, в той же одежде и с той же слащавостью или козлиной небритостью персонажей (актёров, тоже не скажешь), убийства кровь, оружие, деньги, секс, предательство, офисы, разборки, крутые ворюги, продажные полицейские и т.д. и т.п. И всё это отснято, как правило, по бабьим сценарным россказням. Вроде много чего на экране – и ничего! Ни уму, ни сердцу! Отходы какие-то, как на мусорном полигоне. Не то, что смотреть, подходить противно и опасно.
 
Как же я живу давно
И длинны мои лета,
Если помню я в кино
Образ честного мента.
 
   Для детей, кстати, вообще ничего нет, будто и детей у нас нет вовсе. Ни комедий, ни музыкальных лент, ни экранизаций, ни авторского кино, на худой конец. Мало того, и мастерство куда-то исчезло. Куда монтаж-то с композиционной выразительностью подевался, где студийное озвучивание, дикция, свет, музыка и прочие профессиональные составляющие нормального фильма? Для контраста и с ходу приведу лишь старенький чёрно-белый фильм «Дети капитана Гранта» аж 1936 года выпуска. Фильм, в общем, рядовой и без пафосных претензий для советского кино, но всё в нём сделано добротно, с должным уважением к своему делу и к нам, зрителям. Возьмите хотя бы гениальную музыку к этой картине Исаака Дунаевского. А уж незабвенную «Песенку о Капитане» до сих пор исполняют. Сейчас же вместо запоминающейся оригинальной мелодии (как, например, в фильмах «Родная кровь» или «Мой ласковый и нежный зверь») надоедливое и однообразное стучание по клавишам…
   Прочёл вот сам с первой строчки то, что написал, и вижу – одно недовольное ворчание. Однако, другого отношения, на мой взгляд, пока наше кино не заслуживает. А, может, оно и не кино уже? Либо мы уже не зрители? Либо так у нас всё уже изменилось, что вообще ничего ни про чего не понять?!
 
Согласно сказочным законам
Поймал жар-птицу как-то я.
И зря:
Жар-птица оказалась просто дроном.
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
ПОРЯДОК И МЫ
 
 
В СМИ сейчас политсуждений,
Репортажей и статей,
Комментариев и мнений
Стало больше, чем людей.
 
   То есть больше, чем нас – слушателей и зрителей. Говорят и показывают действительно очень много. Но, как правило, впустую. Потому, что почти все журналисты и так называемые политологи старательно избегают простых внятных ответов на простые народные вопросы. Один из таких вопросов – когда закончится бардак в стране? Производство, торговля, здравоохранение, школа, транспорт и так далее – везде бардак! Это общее мнение. И самый простой ответ – тогда, когда наступит порядок. Естественный вопрос следом – а какого порядка мы все хотим? Правда, почти все. Ибо кому-то у нас очень даже выгоден именно беспорядок, причём, перманентный, с иллюзией неизбежности.
   Так о каком же порядке идёт речь? Для иллюстрации простоты ответа попробую нарисовать следующую картинку. Гуляет некто с собачкой в парке. Видно, что каждый поворот и кустик на пути собачка знает, чувствует себя комфортно, бежит уверенно. Но вдруг хозяин останавливает её на развилке и тащит в сторону, в какую они с ним никогда не сворачивали. Собачка в смятении, опасливо упирается, хвостик поджала, следовать по новому и незнакомому ей маршруту явно не желает. Теперь уже видно, что для неё такая внезапная перемена – чуть ли не катастрофа. Так вот, речь в данной статье, дополняющей сборник аналогичных моих статей под общим названием «Они и мы», идёт о порядке, как о вечно желаемом народом необходимом, понятном, привычном и стабильном взаимоотношении между гражданами и государством.
 
Вот главный признак, уж простите,
Всей нашей новой демократии:
Когда вас посылают «на» и «к матери»,
Вы можете идти, куда хотите.
 
   А куда идти-то? До 91-го года какой-то определённый порядок у нас был (я не об уровне жизни). Человек утром просыпался и знал всё про себя, про свою страну, про работу, про начальство, про деньги, про цены, про культуру, про детей и про всё остальное. Наверно, также было в России и до 17-го года прошлого столетия. Однако отличие в том, что после Октябрьской революции человеку сказали, что теперь будет только так и не иначе. А после 91-го года нам всем сказали, что больше не будет так, как было. А как должно быть и как будет, ничего вразумительного не сказали. Даже преступно скрыли от нас многое и просто обманули. 
 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд.
Ох, и грязная история –
Девяносто первый год!
 
   Так вот и живём: ни социализма, ни капитализма, если уж давать хоть какое-то определение общественному строю. Одним словом – бардак! Или иначе – никакого порядка!
 
По реке плывёт дощечка
От Кремлёвского крылечка.
А куда, зачем плывёт –
Не поймёт никак народ.
 
   В результате наш человек просыпается сейчас и ничего не знает ни про себя, ни про свою страну, ни про свою работу, ни про своё начальство, ни про культуру, ни про цены, ни про деньги. Выходит каждое утро из дома, встаёт как та собачка на развилке дорог и озирается тревожно по сторонам. Нутром чует, что тянут его куда-то не туда. Но почему и зачем? Да ладно бы знать ещё, кто хозяин, можно ли ему доверять, куда он тащит, что будет дальше, чего ждать, чего бояться?
   Ну, вот хотя бы про оружие. Скажите вы, наконец, людям что-то типа «забудьте об оружии, ни у кого его быть не может, только у полицейских» (у охотников, как вариант, лишь после разовой выдачи в УВД на каждый случай охоты). И всё – такой, стало быть, порядок! Или категорически предупредите, что оружие может быть у каждого в любое время дня и ночи. Бойтесь и защищайте себя сами!
 
Тили-тили,
Трали-вали.
Этих мы вчера убили.
Тех давно поубивали.
 
   Теперь про деньги, и тоже в качестве частного примера. Скажите вы, наконец, что-то типа «забудьте о долларе, только рубль» (я не об экономике, правильно это или нет). И всё – стало быть, тоже такой порядок! А то биржа, валюта, курс, ставка, волатильность, инфляция и прочие заморочки под общим соусом рыночной свободы и развития.
 
Свободы развитие – прежде всего,
К этому надо стремиться.
Но, кто так вещает, молчит, до чего
Можно вообще доразвиться.
 
   Будет порядок – будет и развитие. Кстати, само представление о порядке давно уже, к сожалению, дискредитировано у нас явно предвзятыми и крайне неуместными ссылками на сталинские времена. Как кормили нас не фактами, а мифами, так и продолжают кормить. А ведь стабильный общественный порядок – это безусловная практическая основа успешного существования любого государства. И Сталин тут ни при чём.
 
На асфальте вдруг женьшеня
Вырос тонкий стебелёк.
– Не пойдёт без разрешения! –
Дворник с ломиком изрёк.
 
   Не о таком порядке, конечно, речь – это эксцесс  исполнителя и самодурство. А вот порядок, предполагающий квалифицированное разбирательство – женьшень это, допустим, чертополох или мак опийный, тоже должен быть в подобных случаях. Как и во всех иных, по большому счёту. Задумал издать книжку, поставить фильм, выйти на сцену, организовать медицинский центр или детский садик – марш под разрешительную систему, но не формальную, а подлинную, с последующим неотвратимым и суровым наказанием за несоблюдение соответствующих критериев и условий. Задумал печь пирожки на продажу – попробуй только умышленно отрави кого-нибудь, вся твоя последующая жизнь будет социально «отравлена».
   Пока же примеров беспорядка множество, во всём, во всех сферах. Куда ни кинь, всюду мазня какая-то мутная. А должен быть – клин (не как в пословице – надел земли, а реально – клин, которым расщепляют большие чурбаки). То есть ко всякой житейской проблеме со стороны государства должно прилагаться законное средство её решения. Почему дерутся во дворах за парковочное место? Или почему вдруг потребовалось столько частных охранников? Да потому, что почти во всём у нас то ли «полуможно», то ли «полунельзя», то ли вообще неизвестно что. Люди, ситуации, обстоятельства разные, но порядок всё равно, должен быть и, по возможности, должен быть один!
   Повторяю, не о конкретном и частном порядке речь. А вообще. Любая, в том числе схоластическая, заумь тут неуместна и даже вредна. Почаще бы наши журналисты, политологи и разного уровня депутаты внушали нам о том, что единого мирового порядка нет и в ближайшее время не будет. И почаще бы обращали свои пристальные и лучезарные взоры на внутренние проблемы, на то, что у нас самих в стране творится. Ибо у каждого народа свой дом. И у нас свой – большой, многоквартирный, с огромным приусадебным участком. Все мы вместе – хозяева этого дома. Но без определённого порядка нам всем этот дом не сохранить, как и себя самих и наших детей.
   Уверен, что многие из нас готовы обратиться сейчас к власти с такими словами. Рынок, говорите, свобода предпринимательства, частная собственность. Да ради Бога, никто вроде уже не против – отпугались и смирились.
 
Не стихай стихия рынка,
Не стихай!
Подсыхай моя простынка,
Подсыхай!
 
   Только рынок-то должен быть не спекулятивно-стихийным базаром, а жёстко управляемым процессом. Причём с обязательным соблюдением исторических и национальных особенностей, да ещё с учётом положения страны в мире.
 
Невежеством накрыло
Дороги все кругом.
И рыночное рыло
Подрыло русский дом.
 
   Конечно, проще простого – провозгласить в стране рынок, назначить смотрящих, собирать с них дань и спокойно наблюдать, как простые граждане на этом самом рынке дерутся между собой за доходные места и элементарное выживание. Иногда кому-то в этом смысле удаётся даже целое государство превратить в частную лавочку. Но это не рынок, это режим.
   События последних десятилетий наглядно продемонстрировали, что в России общественную революционно-реформистскую кашу заварить можно, но сварить её для россиян съедобной из разных антиобщественных заморско-иезуитских ингредиентов нельзя. Мы не гурманы, наша пища проста и благодатна – это честно жить и спокойно спать.
 
В Чёрном море волны плещутся,
Реют чайки, гикая.
А России не мерещится,
Что она Великая.
 
   А коли так, то у нас всё должно быть великим, в том числе и порядок. На зависть всем другим странам. Не беда – что было. И, что будет – не беда. Хуже всего, когда – ни туда и ни сюда.
   Не совершение великой революции, а наведение великого порядка – вот она простая и понятная национальная идея.
   Сумбурно получилось, извините. Но, правда, так хочется уже нормального человеческого порядка. Поколений на десять чтобы хватило…
 
   2018 г.
 
* * *
 
 
 
 
Б А С Н И
(сборник)


 
 
ЧУДО ИЗ ЧУДЕС
 
 
Чуть сэкономив на провизии,
Купили звери телевизор.
Всем миром взяли, сообща.
Пища,
Крича, визжа и споря,
Во избежание слёз моря
Поставили его на пень.
Пусть, дескать, те, кому не лень,
Из чащи кто или с опушки,
От Волка серого до Мушки,
Сидит и смотрит целый день.
А, может, даже и всю ночь.
Прочь,
Ягоды, грибы, коренья!
Прочь,
Игры, пляски, шутки, пение!
Набравшись жуткого терпения,
Все звери вдруг без исключения,
Как в Библию иль как в Коран,
Уткнулись в голубой экран.
Шёл бесконечный сериал про лес:
Про ягоды, грибы, коренья,
Про игры, пляски, шутки, пение…
_______

Ну, точно, чудо из чудес.

* * *
 
 
 
ВОРОНЬЯ МЕСТЬ
 
 
Уж сколько раз твердили миру,
Что месть гнусна, вредна. Но только проку нет.
Вот вам пример, как мстят и через двести лет.
________

Ворона, где-то прикупив кусочек сыру,
На ель опять же взгромоздясь,
С Лисою разобраться собралась.
А сыр в когтях держала.
На ту беду Лисица прибежала.
Ворона ей и говорит, швырнув продукт на землю:
– Лесть гнусную и вредную я не приемлю.
Поэтому в знак искреннего восхищения
Твоим блистательным умом
И замечательным хвостом
Прими, подруга, угощение.
Лисицина вскружилась голова,
Хоть сырного и не было у сыру духа.
Зато какие аппетитные слова
Для уха.
И даром корм притом.
Короче, сыр Лисица сразу съела.
Ворона тут же улетела,
Свой замысел осуществив сполна
Коварным способом, известным всему миру.
Лиса же ночью околела.
Откуда знать могла она,
Что нет давно съедобного в России сыру.
 
* * *
 
 
 
ВЕТЕРИНАР
 

К ветеринару,
На пару
С козочкой своей,
Пришла старушка вековая.
И говорит: «Какая,
Скажи, беда случилась с ней?
Всю жизнь доилася скотина,
Как вдруг уже семь дней
Без молока я.
Уж ты найди, касатик,
В чём причина».
Надев застиранный халатик,
Животный врач давай смотреть.
То есть давай её вертеть,
Козу больную пред собой.
Раз повернул,
За ним другой,
Потом прогнул её дугой.
Рога замерил,
Пульс проверил,
Хвост к позвоночнику задрал.
Коза от боли даже села.
И тут старушка не стерпела:
«Ну что, касатик мой, нашёл?».
В ответ уверенно и смело,
Взяв авторучку, врач сказал:
«Осмотр, бабуля, показал,
Что у тебя теперь козёл».
_______


А я хочу сказать за дело:
Кто сам в работе бестолков,
Тот всюду ищет дураков.

* * *
 
 
 
ПРО ПАПУ И ЛАПУ
 
 
Год выдался плохим,
Голодным.
И как-то вечером холодным
С дрожащим отпрыском своим
К его отцу Медведица пришла.
И разрыдалась:
– Насилу я тебя нашла.
Вот твой медвежонок, ты его отец,
Без помощи твоей ему конец.
До заморозков чуть осталось,
А нет у нас ни пищи, ни жилья.
Одна его ни в силах я
Ни прокормить, ни обогреть.
– Да я не то, что помогу,
Я сам сожрать его могу,
Если останусь без мясного, –
Взревел в ответ Медведь. –
Тебя, облезлую, я знать не знаю.
И наперёд предупреждаю:
Не вздумай заявиться снова,
Заломаю!
_______
 
Читательницы, впредь,
Чтоб не сосал сыночек лапу,
Не выбирайте для него медведя-папу.
 
* * *
 
 
 
ПОЭТ И БОТЫ
 

Себя давно
Свободной птицей представляя,
В окно
Смотрел поэт,
Ворон считая.
Уж много лет
Он не имел другой работы.
Боты
Сушились тут же на окне.
И говорят они вдруг тихо, сухо:
«Не птица ты, поэт, а муха.
Летаешь с нею наравне,
От койки и окна – к буфету,
А от буфета – к туалету».

* * *
 
 
 
ВОПРОС
 

Однажды чей-то жирный Кот
В чужой прокрался огород
И развалился там вальяжно.
Любому Псу тут очень важно
Природный выполнить приказ:
Облаять наглеца, прогнать,
На дерево его загнать.
Так всё и вышло в этот раз.
Так, да не то.
Сидит Кот на высокой ветке
И говорит Псу: – В клетке
Тебя бы надо содержать.
Ты ж непонятно кто!
А лучше бы вообще прикончить.
Ни гончий,
Ни пудель ты, ни фокстерьер,
Ни мопс, ни шпиц, ни бультерьер,
Ни лабрадор, ни волкодав.
Одно и можешь – гав, да гав.
Да собирать ещё объедки.
Не предки
У тебя, а сброд.
И выродок ты редкий
От морды до хвоста.
Ещё такого я не знаю.
Молчал бы вовсе уж, урод,
И убирался в будку.
Не взять тебе меня, ублюдку.
Нос не дорос.
 – Ах, так! – взбесился Пёс.
И против жирного Кота
Созвал всю местную собачью стаю.
_________

Вопрос:
Куда теперь тому деваться,
Кто любит сверху издеваться?

* * *
 
 
 
СТАРУШКИ
 

Раз в дороге,
В электричке,
Перепутав все таблички,
Две старушки,
Как подушки,
Сели друг напротив дружки.
 – Ты куды?
 – В Москву, а ты?
 – Я ж в Калугу из Москвы.
 – Вот так здорово!
 – Уж, да!
В разны стороны нужда
Нас с тобою завела,
А вагон один дала.
 – Ну, голубушка, дела.
Я таких больших чудес
Сроду не видала.
 – Значит, шибко ты отстала.
Это ж, матушка, прогресс:
Вместе рядышком сидим,
В разны стороны летим.
И молчи ты, горя мало,
Довезут, куды пристало.

* * *
 
 
 
НЕ МУХИ ЕСЛИ БЫ
 

Один Сизарь
Вдруг вспомнил – встарь
Все голуби в деревне жили
И все здоровы, сыты были.
С отливом грудь,
Во взгляде радость,
В размахе крыльев сила, стать.
А нынче взять –
Не жизнь, а гадость,
Унылый путь
В трубу котельной.
А, может, лучше жить отдельно,
Вдали от города, в глуши.
Воркуй там нежно от души,
Ешь спелую в полях пшеницу,
Пей чистую в пруду водицу…
И городская сроду птица
Умчалась в райский уголок.
Кругом поля, сады, лесок.
И с чистым, теплым чердаком
Красивый, крепкий, сельский дом,
Не небоскрёб, не развалюха.
Вот на него-то Голубок
И сел наш. Тут же села Муха.
Обыкновенная, из местных,
Шмелю мохнатому под стать.
И горожанина кусать
Как напустилась, прямо в темя.
– Эх, первобытное вы племя, –
Обиделся незваный гость.
– Дичь деревенская.
Ни дать, ни взять.
Провинция!
Культурного, видать,
Здесь нету никого.
________

В столице я
Недавно повстречал его.
Летит, как чуморной,
На горсть
Какой-то дряни возле урны.
Больной,
Худой,
Почти слепой.
Зато… культурный.

* * *
 
 
 
ВЕРБЛЮД В КОСМОСЕ
 

Известно каждому, в пустыне
Верблюд не пьёт, а всё идёт.
Но кто ж того простит скотине,
Что, как ей в голову взбредёт,
Она плюёт.
И вот
Решил один животновод
Послать Верблюда на Венеру.
Там, дескать, он свою манеру,
Попав в другую атмосферу,
Перерождаясь, изживёт.
Одобрил, поддержал народ.
И ужаснулся через год.
С Венеры так всегда плюют,
Что гаснут звёзды там и тут.
_____

Мораль сей басни все поймут:
Верблюд и в космосе верблюд.

* * *


 
 
ИВАН И ТАРАКАН
 

В просторном, светлом, новом доме,
Который выстроил Иван,
Вдруг появился мухи кроме
Большой усатый Таракан.
Иван, избрав почти что ласку
В борьбе с каким-то там жуком,
Навёл под Таракана краску
И перекрасил весь свой дом.
Не видно стало Таракана.
Иван смеётся, так-то, мол.
И с кружкой пива в три стакана
Садиться весело за стол.
Но, что такое, что за номер!
Не ожидал того Иван –
На кружке с краю мухи кроме
Сидит спокойно Таракан.
Опять за кисть Иван берётся
И красит даже муху ту.
Опять за стол, опять смеётся.
А Таракан уже во рту…
_____

Моралью тут
Не удивить:
Не красить надо, а давить.

* * *


 
 
ДИАГНОЗ
 
 
Однажды летом, в тёплый день,
В лесу, строительство где шло,
На пень
От срубленной намедни ели
Две птицы рядом сели.
– Ты, Филин, вероятно, спятил, –
Сказал соседу Дятел. –
Зачем ты ухаешь, когда светло,
Кого ты тут пугаешь?
– Ну, как же ты не понимаешь,
Чугунная твоя башка!
Если строителей не запугать,
Они весь лес тогда погубят.
А без него не выжить нам никак.
– Да на твоё им уханье плевать,
Для них ты просто пустобрех.
Где им прикажут, там и рубят.
–  А что, если Медведя нам позвать.
Пусть явится сюда хозяин леса,
Закроет стройку и прогонит всех.
– Теперь ты, Филя, точно спятил, –
Поставил свой диагноз Дятел. –
–  Каким же надо быть балбесом,
Чтобы того звать на подмогу,
Которому возводят здесь берлогу.
 
* * *
 
 
 
УЧИТЕЛЬ
 

Зимою Голубю немножко
Насыпал кто-то хлеба крошки.
Но вдруг, откуда ни возьмись,
Учитель кушать объявился.
И тут ученья начались.
– Не налетай, не торопись!
Один вот так вот подавился.
А, если б слушать не ленился
И обратился бы ко мне,
Я б показал ему, как есть.
Да подожди ты в стороне,
Не лезь!
Успеешь ты ещё покушать.
И Голубь Воробья стал слушать.
Пока он слушал и смотрел,
Учитель хлебушек весь съел.

* * *
 
 

ЛИСЬЯ ПАМЯТЬ
 

В курятник забралась Лиса.
Но не было в деревне пса,
Который не имел бы весу.
Услышав лай, Лисица – к лесу.
А псы за ней. Не псы, а бесы
В собачьих шкурах.
О курах
Думалось Лисе:
«Стать жертвой из-за них проклятых.
Да пропади они совсем!
Забуду даже, как едят их.
Дай Бог, мне только убежать».
Бог дал и полежать
На бугорке, покрытом мохом.
«Как я могла так думать плохо
О милых птичках, вот дурёха, –
Смеялась над собой Лиса. –
Забыть о курах – чудеса!»

* * *
 
 
 
ДРУЗЬЯ
 

Однажды утром у плетня
Вдруг говорит Коту Свинья:
– Из нашего двора лишь я
Могу не плакать, не грустить.
Меня уж точно навестить
Хозяин наш не позабудет.
Мы с ним друзья,
И всё, что будет,
Он мне покушать принесёт.
Потом почешет мне живот,
За ухом поскребёт, погладит.
И даже песенку споёт.
– Это чего же ради? –
Воскликнул удивлённо Кот.
– А ради сытости моей.
Под пение я ем живей.
– И делаешься всё жирней, –
Добавил Кот, прочь убегая.
_____

Мораль сей басенки простая:
Не дай нам Бог таких друзей!

* * *


 

ПРЕДЕЛ
 

Шакал,
Прославиться мечтая
И удаль показать свою,
На Льва напал.
Тот безмятежно спал,
Не зная лучше рая.
И вдруг к нему,
Природой данному Царю,
Шакал без спроса прикоснулся.
Лев сразу же проснулся,
Встрепенулся,
Огрызнулся…
Короче, зря Шакал
На Льва напал.
Шакала глупого Лев разодрал
По праву силы и короны.
Узнав об этом, три вороны
С густой ветвистой дуба кроны
Заголосили: «Обороны
Необходимой тут предел
Установить Лев не сумел
И с явным злом его превысил.
А потому Льва, как и любого,
Зайчишку там иль хомячка какого,
Под суд отдать закон велит.
Пусть тоже в клетке посидит».
Услышав сей вердикт,
Лев так взревел,
Что вздрогнули аж тучи.
И вмиг на дерево взлетел
Одним прыжком своим могучим.
«Я покажу вам, где предел
Царя валить со всеми в кучу!»

* * *
 
 
 
КОНФУЗ
 

Пёс пудель Бим
Был страсть любим
В среде ценителей от Бога.
Он рисовал давно и много,
Имел и звания и фонд.
Им восторгался весь бомонд
В Москве, в Париже, в Праге, в Риме.
В энциклопедии о Биме
Была аж целая статья.
Житья
Такого псам другим
Желал от сердца славный Бим.
И тут-то с ним,
Уже седым,
Конфуз обидный приключился.
Та баня, где он раньше мылся,
За подворотнею как раз,
Его поддела на заказ.
Примерно год художник бился
С идеей, с красками, с собой.
И в результате получился
Пейзаж с болонкой, как живой.
Повесили картину в бане.
А через день несут назад.
– Клиенты наши говорят:
«Давайте даму в крупном плане.
Не полубоком, а с хвоста.
И чтобы шерсть не так густа…»
______
 
Идея басни сей проста:
Работа для таких судей
Не стоит никаких идей.
 
* * *
 
 
 
АКУСТИЧЕСКИЙ САДИСТ
 
 
В одном лесу, и днём и ночью,
Стал Волк вдруг страшно выть, когда захочет.
Притом, как начинает выть,
Так напрочь заглушает соловья
И оглушает даже глухаря.
– Уж лучше б квакал, как лягушка, –
Сказала Цапле прилетевшая из глухомани Выпь. –
Я что-то не пойму, подружка.
Волкам положено выть только на луну,
А этот и на солнце воет.
Собраться должен весь лесной народ
И объявить ему войну.
Пусть знает, что для нас он не артист,
Не птица певчая, а сумасброд
И акустический садист.
Никто не вправе нарушать закон природный.
– А я так думаю, протестовать не стоит.
– Почему?
– Не на того обрушим мы свой общий гнев.
Закон нарушил Лев,
Присвоив Волку звание «Народный».
Хоть нет у Волка никаких заслуг,
Ни голоса, ни слуха.
Но Волк давно – придворный друг
И пьёт со Львом из одного стакана.
А Лев – наш царь, и у него охрана.
Вот и решило всё царёво брюхо:
За звание Волк Льву ягнёнка приволок,
А за какой-нибудь там орденок
Пообещал ещё аж целого барана.
 
* * *
 
 
 
ИНДЮК И КУРЫ
 

Он стар уж был, дурён собою.
Подолгу, съёжившись, стоял.
И точно знал,
Готов к убою.
Но вдруг огонь его пронял.
Последний, видимо, пред гробом.
Шла мимо Квочка с толстым зобом,
И он ей прямо так сказал,
Пониже опустив «соплю»:
 – Люблю, люблю, люблю.
Детей я наших прокормлю…
Когда ж у Квочки той снеслись
Ещё индюшьих два яйца,
Все куры-дуры понеслись
Оповестить о том отца.
А тот, бедняга, выдал номер –
Взял срочно, да и помер.
_______

Читатели, я не учу.
И без меня вас тем балуют.
Но дать совет один хочу:
Сопливых вовремя целуют.

* * *
 
 
 
ОБЩИЙ РОД
 

В каком-то сказочном краю,
Как и положено царю,
Без компенсаций, просто даром,
Могучий Лев одним ударом
Сдирает шкуры со зверья.
Тем мало нижнего белья:
И холодно, и стыдно,
И больно, и обидно.
Но делать нечего, идут
Туда, где царствует Кот-плут.
Тот всё, что нужно, продаёт.
Но тоже так при том сдерёт,
Что сразу видно – Лев и Кот
Один имеют общий род.

* * *
 
 
 
СТАРИКИ И ПАТРИОТЫ
 
 
В порядке якобы демократизма
Собрал Медведь Лесной Совет
По состоянию патриотизма.
Приглашена была чиновничья элита,
То есть одна Медвежья свита.
«Проблем с патриотизмом нет.
Такой любви к родному лесу, как у нас,
Сейчас не сыщешь в целом свете.
И лес и вас, хозяина, защитника, отца,
Народ наш чтит, как никогда.
И славить подготовлен без конца»
С трусливой лестью на Совете
Заверили Медведя господа.
– А я осмелюсь вставить без прикрас, –
Вдруг как оплошность в общем хоре
Раздался клич Совы,
Лесных финансов всех главы. –
Непатриотов надо изводить,
Не спорю.
В том преуспели мы, не буду повторять.
Но есть ещё постыдные примеры:
Проблему создают пенсионеры,
Которые всё продолжают жить и жить.
А лишних денег нет в бюджете,
Чтоб пенсии подолгу им платить.
При этом они вредные такие,
Нужду и голод не хотят терпеть.
Со ссылкой на леса другие
Грозятся, если пенсии им не поднять,
Все просеки и трассы перекрыть.
Не знаю даже, что и предложить.
– Я знаю, – недовольно проревел Медведь.
И тут же подписал Указ в пять слов:
«Пенсионеров-стариков
Из патриотов исключить!».
_____
 
Хотя вопрос совсем не в том, кто патриот:
Для власти, что не представляет весь народ,
И прочего безнравственного руководства
Все старики всегда – отходы производства.
 
* * *





СЛОН И ПАУК
 

Гостей незваных жизнь полна.
_____

Однажды в доме у Слона,
На стенке, прямо за карнизом,
Без спроса, паспорта и визы,
Без «здрасьте» и пожатий рук
Возник Паук.
Слон глянул на него беспечно,
Вздохнул, зевнул, газету взял
И добродушно так сказал:
 – А, Бог с тобой, живи хоть вечно.
Коль ты не враг, так друг.
Того и ждал Паук.
Слова услышав эти,
Плести он начал сети.
Сперва карниз весь переплёл,
Причём, довольно шустро.
Затем два кресла, стулья, стол,
Часы с кукушкой, люстру.
И принялся уж за кровать.
Слону, конечно, надо б встать,
Да просто сдунуть Паука.
Но не решиться он никак
Обидеть злую кроху.
С досады даже охнул
И поругал себя.
Паук же, медлить не любя,
Связал слоновью тушу
И целый век свой кушал.
 
* * *
 
 
 
ПОРТНОЙ



Какой-то Ёж, сочтя иголки,
Что были на его спине,
А также то сочтя, что не
Хватает будто бы портных
И потому вещей простых,
Решил начать кроить и шить.
И вот к весне на барахолке,
Благодаря которой можно жить,
Не расточаясь на поклоны,
Вдруг появились панталоны.
«Весенние» назвал их Ёж.
 – За что так здорово дерёшь? –
Спросила у него Коза.
Но, услыхав в ответ: «Глаза
Протри и посмотри, что за
Тобой уж очередь стоит»,
Добавила: – Ну, паразит!
Завёртывай давай.
Прошло полгода. Рай,
Везение
Ежу сполна на барахолке.
Те ж панталоны, с той же полки,
Он продаёт дороже вдвое.
Название-то у штанов другое –
«Осенние».

* * *


 
 
КОСТЁР
 

Сказал приятелю Иван:
 – Нет, я не изверг, не болван.
Плевать мне на привычки, моду.
Не стану я губить природу,
Как это было до сих пор.
Так он и сделал. Взял топор,
На всякий случай, водку, спички,
И на последней электричке
Уехал в лес. Чтоб там, на месте,
С невырубленной ёлкой вместе
Культурно встретить Новый год.
И вот
Пред ним красавица живая,
Ветвистая, пушистая, прямая,
Стоит, в сугробе утопая.
На ней игрушки представляя,
Иван всю водку выпил сходу.
За Новый год, за мать-природу,
За дружбу с нею, так сказать.
Но всё равно стал замерзать.
Зима – не лето…
До рассвета
Горел из ёлочки костёр.
________

Мораль сей басни вне сюжета:
Мороз в лесу – не приговор,
Когда есть спички и топор,
И эта, как её, ну эта…

* * *
 
 

ГИЕНА И ЕЛЕНА
 

Гиена встретила Елену,
Которая в ночную смену
Клиентов поджидала у Кремля.
– И носит же таких Земля,
Шалав бесстыжих и срамных! –
Не совладав с собой,
В сердцах произнесла Гиена.
– Пасть, старая, закрой.
А то как пну под дых! –
В ответ оскалилась Елена.
Гиена тоже, как гиена,
Клыками гневно повела
И недовольная ушла.
Сказав, однако, перед тем:
– Твой труп охотно бы я съела.
А так, гуляй и дальше смело.
Живую падаль я не ем.

* * *
 
 
 
ДИВО
 

Известно всем, что рыболовы
Раздуть успех всегда готовы.
___________

Намедни
Бреднем
Сообща,
Поймали трое вдруг леща.
Удачи больше не ища,
Смотаться тут они решили.
Потом леща распотрошили
И, как то принято давно,
Повесили его в окно.
Пусть, дескать, сушится до пива.
А вышло вот какое диво.
Под стать вестям их там и сям
С враньём великим пополам
Лещ дулся, рос и расширялся,
На всё окно распространялся,
Всё больше затемняя дом
И отравляя воздух в нём
Гнильём.
____________

Кто с ложью в жизни заодно,
Тому и душно и темно.

* * *
 
 
 
СВИНЬЯ В БАНЕ
 

Решила вдруг свинья Маланья
На баню обратить внимание.
Довольно, дескать, всем на смех
Быть постоянно с грязным рылом.
Пора воспользоваться мылом.
У Мишки баня не для всех.
Поддашь парку, как говорится,
И можно запросто свариться.
– Ну, что ж, попробуй, но смотри,
От жару там не угори, –
Предупредил Медведь Маланью.
Весь день до самоистязания
Свинья скоблилась, растиралась,
Дубовым веником хлесталась.
Но всё равно ей всё казалось,
Что где-то грязь ещё осталась.
Спасли её при издыхании…
___________

Такая баня не по мне.
Кому-то лучше, как свинье,
В грязи валяться, а не вне.

* * *





ЗАСАДА
 

Узнав про жалобы на Волка,
Решил Лев прямо, без умолка,
Сам о злодее рассказать.
То есть наглядно показать,
Как выглядит бандит.
И вот под руководством Льва
В лесу был установлен щит
С изображением злодея.
И были на щите слова
О том, какой ужасный Волк,
Какой он хищник, троглодит.
С тех пор, на тот портрет глазея,
К щиту, кто подбежит,
Спустя мгновение
Растерзанный лежит.
_____

Какой в сей басне толк?
Не знаю. Но у меня есть подозрение,
Что за таким щитом,
Как за кустом,
Сам страшный хищник и сидит.

* * *


 
 
ПЕРЬЯ
 

Всё. Надоело. Не могу.
Довольно. Хватит. Убегу!..
И убежал он
За кордон.
Без дела там он
Пошатался.
Как что-то где-то поболтался.
Куда-то чем-то окунулся.
И вновь на родину вернулся.
По старым улицам идёт,
Но ничего не узнаёт.
Запутался, устал, согнулся,
Раз сто без толку обернулся,
Примерно столько же запнулся,
Не отдохнул, не пообедал.
А тут ещё Ворона эта.
Следит, как будто он не свой.
И каркает над головой
С охотой явной заклевать,
А не обнять, поцеловать
Прибывшего из далека
Полуживого земляка.
Хотел Ворону он прогнать,
Да, вот беда, забыл, как звать
По-русски эту птицу злую.
Тогда он ей,
Являя злость свою,
Кричит с чужим акцентом: «Эй!
Перья, кыш отсюда!»
А та в ответ: «Привет, Иуда!
Отбросы я всегда клюю,
А не целую».

* * *
 
 
 
СОВЕТ
 

Спросил у Зуба старый Крыс:
 – Чтоб я всё время грыз и грыз,
Как надобно тебя беречь?
 – Ну, наконец-то, слышу речь,
Достойную твоим годам.
И дам
Тебе совет я запоздалый:
Бери теперь, что по зубам.

* * *
 
 
 
РЕДАКТОР И ТРАКТОР
 
 
Какой-то работящий Трактор за весну
Вспахать задумал целину.
Чтоб взращивать на ней полезную культуру.
Не для себя, конечно, для людей.
Но не учёл он ту натуру,
Которую имел Редактор
Всех местных земледельческих работ.
И вот
Стоит на поле Трактор
И получает от начальства нагоняй:
– Всё, отпахал, ретивый, на себя пеняй,
Не надо было лезть, куда не просят.
Одни проблемы от твоих идей.
Согласен, каждого заносит,
Ну в грязь, ну в яму, ну в кювет.
Тебя ж в бурьян зачем-то потащило.
Ума в тебе, как видно, никакого нет.
Зато в две сотни лошадей
Есть необузданная сила.
Так я её убавлю быстро.
Солью бензин и ни канистры
Ты не получишь больше впредь.
И после этих слов Редактор
Сливную крышку стал вертеть.
Взревел на то мгновенно Трактор
И резко двинулся вперёд,
Вскрывая землю крупными пластами…
_____
 
Великий наш чиновник-господин,
Коль ты имеешь властный чин,
Напутствуй, помогай, учи.
А не чини препятствий доброй силе.
Иначе, что б ни говорили,
Рискуешь, как Редактор тот,
Попасть под Трактор вместе с сорняками.
 
* * *
 
 
 
ПАУК И МУХА
 
 
Спросила Муха
На лету у Паука:
 – Зачем в дни эти
Всё новые плетёшь ты сети?
Уж стынь давно, зима близка.
– Не слышу я тебя, старуха, –
Тугим на ухо
Притворясь,
Пробормотал Паук. –
Не мельтеши и не жужжи.
Сядь рядом и скажи,
Что именно тебя тревожит?
Я мухам друг
И помогу, быть может.
– Ась? –
Взаправду будучи слегка глухой,
Переспросила Муха.
И села
Рядышком на сук,
Где в паутине было всё вокруг.
Вмиг на неё напал Паук.
Взлететь она успела,
Да от испуга в сторону не ту.
Уткнулась прямо в сети,
Вскрикнув «Ой!».
– Вот для чего я их плету, –
Признался, наконец, Паук,
Связав добыче крылья, лапки.
_______
 
Бабки,
Доверчивые, милые старушки,
Держите ушки на макушке:
Злодеи не перевелись на свете.
 
* * *
 
 
 
МЫШЕЛОВКА
 
 
В квартире на Тверской,
В столице,
Вдруг мышка завелась.
Поймать её живой
Не получилось – удирала ловко.
Одна, но всё-таки нашлась
У старого соседа мышеловка.
Наткнули ломтик сыра на крючок
И подложили к норке в половице.
Неделю ждут – молчок.
Сыр заменили на кусочек сала.
И с ним зря мышеловка простояла.
Не соблазнилась жертва и сосиской.
Однако Бог помог –
Кремль оказался близко.
Сходил туда сосед
В обед
И выпросил чуток
Колбаски, что осталась
От трапезы вельмож.
И что ж?
Лишь насадили ту колбаску на крючок,
Как мышка сразу и попалась!
_______
 
Мораль:
Хвостатую, конечно, жаль.
Но в жизни так вот и бывает –
Власть серых мышек убивает.
 
* * *
 
 
 
МИНИСТР И ФЕЯ
 
 
Я басню новую вам расскажу,
По старой дружбе.
_______
 
Один Министр мух ловил на службе.
Одну поймал, затем другую,
Потом ещё такую же простую.
И вдруг
Поймал он золотую,
Всё брюшко у которой золотом горит.
– Я Фея, – Муха говорит. –
Тебя за убиение подруг
Я не сужу.
Простыми мухами мир переполнен.
Меня ж отпустишь, вмиг исполню,
Что пожелаешь.
– А не обманешь? –
– Нет, исключено.
В устройстве добрых дел злорадство
И враньё
Распознаются быстро.
– Тогда, вот пожелание моё:
Хочу я не работать, но иметь
Как минимум доход министра.
– Задачу поняла, могу лететь?
– Лети, но исполнение приму по акту.
– А всё и так уже исполнено по факту, –
Сказала Муха, вылетев в окно.
_______
 
Грешно
При бедности других
Просить себе того богатства,
Что давно
Уже имеется в избытке у самих.
 
* * *
 
 
 
СЕКРЕТ
 
 
Лежит Кот сутками и дремлет,
Встаёт лишь ночью иногда.
Работу, труд он не приемлет,
Лень обессилила Кота.
На что его ещё хватает,
Так это только кошки знают.
И вдруг ранёхонько намедни
Зашёл к нему Петух соседний.
– Я от актива, – говорит. –
Вопрос у нас один стоит.
Мы вот хотим тебя спросить,
Когда начнёшь мышей ловить?
– А никогда! И так я сыт,
Упитан, крепок и здоров
Без ваших мелких грызунов.
– И в чём сей сытости секрет?
– Секрета никакого нет.
Не будь, сосед,
Таким наивным:
Все кошки для котов
Весьма гостеприимны.
 
* * *
 
 
 
ПОЭТ И ПРИДУРОК
 
 
Художника обидеть может каждый.
Но не поэта –
Стихи его страшнее лома,
Нет против них приёма!
_______
 
Однажды,
Летом,
У окна
Меж лестничных площадок
Многоквартирного жилого дома
Один мужик сказал
Другому:
– Курилка тут запрещена,
Не надо нарушать порядок.
Иди на улицу, сосед.
А тот в ответ:
– Иди ты на…
Но не пошёл туда поэт,
А кисть да краску взял
И на двери курильщика намалевал:
«Он бросил в подъезде окурок
И сплюнул во след по-блатному.
Поскольку с рожденья придурок,
Схвативший не ту хромосому».
 
* * *
 
 
 
КАЗНЬ
 
 
Вот что приснилось ночью мне.
В какой-то сказочной стране,
Чиновничье нарушив братство,
За казнокрадство
Очень быстро
Решили порешить министра.
Но вот оказия –
В день казни
Под виселицей новой
Скамейки не нашлось готовой.
Казнь отложили. Но потом,
Совсем уж наподобие издёвки,
Не оказалось главного – верёвки.
А в третий раз не оказалось мыла.
Пришлось работать топором,
Венчая приговор суровый.
А утром вспомнил я о том,
Что с мылом здесь,
У нас,
Когда-то тоже плохо было.
Зато как хорошо сейчас –
Всё есть,
И воры живы и здоровы!
 
* * *
 
 
 
ДЯТЕЛ И МОЛОТОК
 
 
Спросил у Дятла Молоток
– Как чувствуешь себя, браток?
– Нормально, брат, пока живой.
– И всё в порядке с головой?
– Бывает, поболит, но мало.
– А мне совсем не в тягость труд.
Вот рукоятка вдруг пропала,
Другую, новую, воткнут.
Боёк вообще же из металла.
С такой заботой век живут.
А твой век короток, приятель.
– Зато, – сказал спокойно Дятел. –
Я стучу,
Когда и сколько захочу.
 
* * *
 
 
 
ГОРЕ
 
 
Ошибки совершает каждый.
_______
 
Однажды 
Решил Всевышний наш Творец
Вражде смертельной положить конец.
И повелел всем сущим в мире жить.
Не есть друг друга, а дружить.
Протестовать и вслух тужить
Не всякий сразу же решался.
Вот и якшался,
Кто с кем мог.
В иное б время на порог
Друг друга даже не пустили.
А тут как будто всё простили,
Живут в согласии, в ладу…
 – Да лучше нам гореть в аду! –
Послышалось, однако, вскоре.
Вопили все вокруг, слёз – море.
А в чём же горе?
Горе в том,
Что не друзья фазан с орлом,
Кобыла с волком, лань со львом,
Комар с лягушкой, жук с кротом,
Карась со щукой, мышь с котом,
А человек – тот со скотом.
 
* * *
 
 
 
ВОЖАК
 
 
Расправив чёрное крыло,
Летал он смело за село.
Кричал довольно громко.
Слова во рту не комкал.
От стаи он не отставал.
Поля вокруг неплохо знал.
И молод был при всём при том.
Вот потому-то вожаком
И выбрали его когда-то.
Но как ни сунутся с той даты
К нему в казённый кабинет,
Так Галка-секретарь в ответ:
– Прошу, товарищи, потише.
Его с утра сегодня нет.
То есть он есть, но он всё пишет
И приказал не отвлекать.
На юг когда же улетать
Пришла пора, к нему опять
Вся стая с криком заявилась.
Но Галка снова заступилась:
– Его с утра сегодня нет.
– Да как же это? Столько лет
Срывались дружною мы стаей.
– Сейчас, минуточку, узнаю.
И Галка тихо в кабинет
Вошла и вышла задом вспять.
– Он приказал вам передать:
«Пусть улетают без меня».
_______
 
Брехня,
Что можно, в небо не маня
Своим натруженным крылом,
Быть вожаком.
 
* * *
 
 
 
ОРЁЛ И ВОРОН
 
 
Борца за жизнь присвоив честь,
Задумал Ворон ясность внесть
И справедливость в быт пернатых.
Кому-то всё – и власть, и лесть,
И до отвала всласть поесть,
Кому-то ж – ничего. И в виноватых
Такой беды, такого зла
Признал он гордого Орла.
Три года Ворон наблюдал,
Следил, шпионил, выявлял:
Вот сделал то Орёл, вот это,
Зайчиху съел зимой, а зайца летом.
Козла он ободрал, козу прогнал,
Лису от скуки заклевал.
Помалкивал борец при этом,
Но всё записывал рядком.
Когда ж три тома набрались,
Предстал он с ними пред Орлом.
Тот выслушал его сурово
И, не сказав вообще ни слова,
Когтищи сжал,
И Ворон стих.
_______
 
Вот так всегда в борьбе за жизнь:
Один – не хил, другой – не лих.
 
* * *
 
 
 
БОГОЯВЛЕНИЕ
 
 
Давным-давно один ваятель
Старинный Бахуса приятель
Чего-то вылепил, как смог,
И всем сказал, что это бог.
Но видно было, что не тот
У образа сего живот,
И зад не тот, и рот,
И голова наоборот,
Не бог, короче, а урод.
Но восприимчивый народ
И на такого стал молиться,
К перстам холодным так и льнёт.
И вдруг сам Бог сошёл на Землю,
И что он видит – люди внемлют
Какой-то пьяной небылице.
Его ж никто не узнаёт,
Ни по лицу, ни по одежде.
И прежде,
Чем он представиться хотел,
В него булыжник полетел.
Прижавши нимб, задравши тогу,
Бежать пришлось живому Богу…
 
* * *
 
 
 
ВОДКА И ГОРИЛКА
 
 
Нашёл Бомж две бутылки –
От Водки и Горилки.
И положил их на ночь рядом.
Одна сверлит другую взглядом
И произносит: «Я вкуснее».
В ответ другая: «Я пьянее».
Одна: «А я моложе».
Другая: «Я дороже».
Одна: «Мне каждый рад,
А ты фальсификат».
Другая: «Я всех чище,
А ты питьё для нищих».
И так они в ночной тиши – 
А я… а ты… а я… а ты…
Тут Бомж им выдал от души:
«Кончай базар, давайте спать!
И зараз будем спочивать.
Вы обе дюже хороши,
Когда полны, а не пусты».
 
* * *
 
 
 
СОН
 
 
Приснился как-то Ваньке сон,
Что будто ночью на балкон
К нему вскарабкалась старуха.
Иван, конечно, оробел
И даже свет зажечь хотел,
Но не успел –
Старуха рядом уж стояла.
Стянув с Ивана одеяло,
Она шепнула прямо в ухо:
– Должна я страшный суд свершить –
Тебя в постели задушить.
– За что? – пролепетал Ванюша.
– За то, что опоганил душу
И до сих пор не окрестился.
Такой вот сон Ваньку приснился.
Вскочил он утром и пустился,
Как обезумевший, в церквушку.
А ночью вновь пришла старушка:
– Теперь обязанность твоя –
Молиться, глядя на меня,
Всю ночь без устали и лени.
Вставай и падай на колени.
А то возьму и задушу…
_______
 
Давать советы не спешу,
Не смею.
Но есть один – почти клише:
Не вешай крест себе на шею,
Коль пусто где-то там в душе.
 
* * *
 
 
 
ДУБ И РЯБИНА
 
 
Дуб важный, вековой,
Издал однажды тяжкий вой:
«Хочу семью и дом я свой…»
И вот к Рябине молодой
Он прикасается листвой.
– Послушай-ка, соседка,
Чем гнуться, будто ветка,
И обниматься с клёном,
Иди ко мне под крону.
– Нет, Дуб, я не дубина, –
Ответила Рябина.
– Но отчего и почему
Ты так привязана к нему?
Ведь клёну даже одному
Стоять под ветром трудно.
Да, выглядит он чудно.
Так это ж просто ерунда,
Коль коротки его года.
А я, по крайней мере,
Ещё лет сто отмерю.
– Отстань же, старый мерин!
Не надо от тебя мне ни детей,
Ни жёлудей.
_______
 
Мораль простая в басне сей
И вся снаружи:
Живи хоть сто,
Хоть сто по сто,
Живи хоть сколько,
Думай только,
Кому ты нужен
С древностью своей!
 
* * *
 
 
 
БАРАН ЗА ЧАЕМ
 
 
К свинье-подруге заглянул Баран.
Один стакан, другой стакан…
И маленький глоточек чая
Отпил из кружки и отчалил
К друзьям-ослам, к друзьям-козлам.
И там по-дружески, и там…
А утром череп пополам,
И печень жалобно болит.
Лежит Баран и говорит:
– Вот так мы гроб и получаем.
Пора кончать, пожалуй, с чаем.
 
* * *
 
 
 
ПРИЗНАНИЕ
 
 
Едва
Смогли узнать друг друга два
Товарища – так сильно сдали.
– Пойдёшь?
– Пойдём.
Поковыляли.
Пришли, расположились, взяли.
И потекла живая речь.
– Однажды выложил я печь,
Такую печь, что до сих пор
Меня там помнят.
Да, Егор.
Работал я и печником.
– А что потом?
– Потом я был массовиком
Потехи ради.
– Вот не подумал бы, Аркадий.
– Потом с тоски преподавал,
Афиши в клубе рисовал,
Тайгу валил,
Дома рубил,
В кино работал,
Крыши крыл,
Китов ловил,
Баранов брил,
Огонь тушил,
Костюмы шил,
Играл в оркестре на трубе,
Таскал диваны на себе,
Был массажистом в финской бане,
Брал чаевые в ресторане,
Фотографировал,
Доил,
Полы паркетные стелил,
Потом работал в профсоюзе,
Потом выделывал на пузе
В каком-то цирке номера,
Давал и уголь на-гора.
Потом писать пришла пора.
– Да, необъятно как-то очень.
Но больше всё ты был рабочим.
А вот начальником ты был?
– Был я этим, правда, был.
В одном
Совете областном.
– А был ли ты парашютистом?
– Был.
– А журналистом?
– Был.
– А?..
– Был.
– Так кем же не был ты?
– Специалистом.
 
* * *
 
 
 
ПОМОЩНИК
 
 
Хоть верьте, хоть не верьте,
Любил он молоко до смерти
И всё смотрел, здорова ль
Хозяйская корова.
Бала корова, хоть куда,
Да вот беда –
Слегла.
Но не Бурёна,
А Матрёна.
Лежит Матрёна – нету силы,
А рядом кот лежит Василий.
И говорит она коту:
 – Поди-ка сена дай скоту,
Налей воды Бурёне в кадку,
Потом возьми метлу, лопатку,
Почисти всё и подмети,
А утречком доить иди.
Встал Вася, головой кивнул,
Тихонько вышел и уснул
В укромном месте под крыльцом,
Кольцом
Прогнувши спину.
Проснулся поздно, вечерком,
И сразу – прыг за молоком.
Сарай открыл, а тот пустой...
_______
 
Смысл в басне сей весьма простой: 
Забудешь покормить скотину,
Уйдёт к соседу на постой.
 
* * *
 
 
 
МЕСТЬ
 
 
Всё в этом мире очень просто,
Всяк хочет жить, существовать.
Но, как начнёт Мужик копать
Свой огород лопатой острой,
Так червяков загубит целый слой.
На Мужика за то Червь злой.
До самой крышки гробовой
Готовит он ему расплату.
И, только выронит лопату
Мужик бессильною рукой,
Червь медленно ползёт на бой.
_______
 
Любой из нас герой
Точить того, кто неживой.
 
* * *
 
 
 
ЯМА
 
 
Играл в песочнице мальчонка,
Ручонкой ямочку копал.
Вдруг слева кто-то крикнул звонко:
– Ну что, малыш, поди, устал?
А ну-ка, сядь-ка,
Я копну.
И здоровенный с виду дядька
Берёт лопату, раз лишь ткнул –
Полметра вглубь как не бывало.
Потом ещё копнул, и стала
Ему уж яма по плечо.
Вдруг справа кто-то горячо:
Привет, малыш!
Сидишь?
Сиди.
Я помогу тебе, гляди.
И вот другой уж дядька в яме.
Копают вместе, кто быстрей.
Притом стараются позлей.
Азартно шевелят ноздрями,
Пыхтят, толкаются, потеют.
Передохнуть никак не смеют,
Перекурить,
Обговорить,
Зачем вообще-то надо рыть?
Мальчонка наш тут от дыры,
В какую превратилась яма,
Отполз назад и сразу в дом.
Пришёл, спросил тревожно: – Мама,
А дядьки вылезут потом?
_______
 
И я не ведаю о том.
Но знаю точно и давно:
Когда политики упрямо,
Безоговорочно и прямо,
Копают лихо заодно,
То остаётся только яма.
 
* * *
 
 
 
ИВАН И СТЕПАН
 
 
Иван и друг его Степан
Работали на Каме.
Сказали им: «Дадите план,
Двойной оклад за нами».
Ещё сказали: «Если что,
Немедленно звоните.
До берега тут метров сто,
Извольте, доплывите».
Всё вроде было хорошо,
Всё было вроде ладно.
Но вдруг Иван на дно пошёл,
Воочию, наглядно.
И тонет, тонет наш Иван,
Хоть Кама и не Терек.
А что же делает Степан?
Плывёт… звонить на берег.
 
* * *
 
 
 
ЧЁРНЫЙ ВОРОН
 
 
Решил однажды Чёрный Ворон,
Что он давно уж «чёй-то хворый».
То больно тут ему, то там.
Не знает, правда, толком сам,
Когда, и где, и что болит.
– Обидно шибко, – говорит. –
Я ведь не просто кто, а ворон.
Мне б жить да жить и полон
Я должен силы быть.
С румянцем щёк
Ещё
Мне век ходить.
А коль не так,
То верно – рак.
И вот в согласие речам
Пошёл наш Ворон по врачам.
Осунулся, согнулся,
Чернее стал, чем был,
Уткнулся
В журнал «Здоровье», в словари.
Закаркал тише.
Глухари,
Так те вообще его не слышат.
На ветку ели,
Что повыше,
Теперь он больше не стремится,
И еле-еле, еле-еле
По белу свету волочится.
И вдруг, ну надо же случиться,
Явился в гости зять Павлин,
Знаток заморских вин,
Бездельник разноцветный.
Сказал, не любит пить один,
И помаленьку, незаметно
Больного тестя напоил.
Как Ворон ожил, как зажил!
Послал подальше эскулапов,
Расправил крылья, хвост и лапы,
Запел дроздом,
Напялил шляпу,
Оставил дом
Свой на опушке
И полетел во след кукушке…
Идёт по лесу болтовня,
Что от кукушки воронья
Штук сто уж в стаю наберётся.
А Ворон лишь на то смеётся.
_______
 
Как часто мы себя хороним
Лишь потому, что много стонем.
 
* * *
 
 
 
ТРУСЛИВЫЙ ИНДЮК
 
 
Большой воды Индюк не видел сроду
И не ступал по грудь он даже в воду.
Не знал он, что такое речка, пруд.
И вдруг Гусь с Селезнем зовут:
 – Развлечься хочешь?
Природа, женщины, вино.
Решайся, друг, ведь всё равно
Ты в суп когда-нибудь схлопочешь.
Послушай нас,
Сорви хоть раз
Оковы брака и морали.
Лишь только это и сказали.
Издав свободы крик,
Индюк решился вмиг.
И сник,
И весь к земле приник,
И задрожал овечкой –
Вели его за речку.
Поплыл спокойно Гусь,
И Селезень поплыл.
 – А я, а я… вернусь,
Я там уж был.
_______
 
Иной герой не в басне, в жизни,
Отведав роли индюка,
Глядит на воду с укоризной.
И думает наверняка,
Что пьянство, блуд не разумеет,
Что надо образцово жить.
А сам и рад бы согрешить,
Да жалко, плавать не умеет.
 
* * *
 
 
 
НУ И НУ!
 
 
Опять зарплату получил,
Зашёл, купил, запил…
И был такою жизнью недоволен.
«Не алкоголик я, не болен.
Работник я вполне хороший.
Меня подводят только гроши.
Вот захочу и сразу брошу».
Так думал землероец Крот.
И точно – вот
Он на приёме у главбуха.
Сопит и чешется за ухом,
Всё объясняет, что к чему.
– Урежьте срочно мне зарплату.
Одному,
Брать лишнее не по уму.
На водку только.
– И сколько
Ты хочешь в месяц получать,
Шесть тысяч, как по штату,
Или пять?
– И с этого запью опять.
Давайте тыщу.
– Ну и ну!
Совсем ты обнаглел, дружище.
Не мог придумать, что похуже.
Я говорю тебе, как есть:
Чтоб на такие деньги сесть,
Диплом какой-нибудь, да нужен.
 
* * *
 
 
 
ОГОРОД
 
 
Решили Заяц и Зайчиха
Свой огородишко завесть
(Когда-то ж надо сытно есть).
И завели.
Капуста лихо
Росла у них. Пустой земли
На грядках не видать уж было.
 – Боюсь я, как бы не подстыла.
Пора, наверно, убирать.
 – Ну, знаешь, это как сказать.
Не торопись, жену послушай.
 – А я считаю, коли уши
Мои замёрзли, значит, срок.
 – А я считаю, что чуток
Ещё незрел наш урожай.
 – Не возражай.
 – Не возражай…
Всю ночь проспорили зайчишки.
А утром глядь – ни кочерыжки.
Ну, братцы-кролики-воришки!
_______
 
Такие вот, друзья, делишки:
Взрастил капусту, должен знать,
Когда и как её убрать.
 
* * *
 
 
 
ДВЕ ВАЛЮТЫ
 
 
Сцепились как-то в схватке лютой
Известные всем в мире две валюты.
 – Я припечатаю тебя одним шлепком.
 – Горазда шлёпать ты лишь языком.
Бой начался… Удар, ещё удар…
Всего минута.
И вот уже одна валюта,
Как пьяная или больная,
Лежит в бредовой темноте.
 – Да ты ж бессильная совсем, кошмар! –
Сказала, уходя, другая. – 
 – Печатают тебя не те.
 
* * *
 
 
 
ЛИСА И ПЕТУХ
 
 
– Нет, нам с тобой не по пути, –
Сказал Петух Лисе-пройдохе. –
Не стану я мешок нести.
Та ж снова принялась за вздохи:
 – Да я живу-то шаг всего,
За тем вон крайним поворотом.
А, если ты подумал что-то,
Так я совсем не та давно
И ем теперь одно пшено.
Его полно в мешке и этом.
Кому не надо бы, но мне-то
Ты можешь, Петенька, помочь.
За то позволю на всю ночь
Зайти ко мне и подкормиться.
«Неужто впрямь Лиса поститься?» –
Засомневался Петушок.
И, чтобы лично убедиться,
Полез в расставленный мешок.
_______
 
А дальше было то, дружок,
Что всюду и всегда бывает,
Когда вдруг кто-то забывает
Про чьё-то рыльце и пушок.
 
* * *
 
 
 
АНОНИМКА
 
 
Один приличный с виду Лис
Вдруг на Козе худой женился.
Год с лишним прожил – не запился,
Не захирел, не удавился.
Но вот в распутство всё ж пустился.
Да так, что даже змей и крыс,
И тех, стервец, не сторонился.
За то и казус с ним случился.
Отбыв шальную ночь в обнимку,
Пришёл с рассветом он домой.
Жена не спит – подол сырой,
В копыте держит анонимку.
 – В чём дело, – спрашивает Лис. –
Плохое что-нибудь в письме?
Коза молчит, ни бе ни ме.
 – Ну, что ты плачешь, отвечай.
Не про меня ль бумажка, чай?
Он не ошибся, про него
Всё говорилось в анонимке.
Да всё такое, от чего
Завяли б уши, если б вслух
Мы то письмо прочесть сумели.
Как будто кто-то в невидимке,
А, может, просто козий дух,
Стоял со свечкой у постели.
«Не на того, друзья, насели.
Не так легко меня свалить!» – 
Подумал Лис и стал хитрить.
 – Ну, что сидишь, пустила нюни, –
С притворным гневом начал он. –
Молчишь, молчи. Всё накануне
Предвидеть надо. Вой и стон
Души моей ты не слыхала.
Конечно, был бы я нахалом,
То я б действительно кутил.
Или б разок-другой побил
Тебя за недостаток страсти,
Потерю чуткости, тепла.
Козла, того б ты обняла,
Не дав сказать ему и «здрасьте».
Меня же, мужа своего,
Ты избегаешь, как напасти.
Вот почему и отчего
Не стал я дома ночевать.
А, чтоб совсем тебя пронять,
Письмо вот это написал.
И вижу – точно в цель попал.
Так что кончай напрасно выть,
Учись как следует любить.
А то взаправду, может быть,
С тоски заделаюсь кутилой…
Коза потом уж так любила,
Что даже рожки надломила.
А муж в порядке лисьих правил
Исправно вновь ей их наставил.
 
* * *
 
 
  
ШАХМАТИСТ
 
 
Такой вот «грех» у Мишки был –
Он сильно шахматы любил.
Но, как найдёт кого в партнёры,
Так ждут в лесу великой ссоры.
И никакие уговоры,
Ни чай с малиною, ни мёд
Не помогают – всё ревёт.
А то ещё и лапой бьёт,
Намедни было как-то вот.
Проходит мимо Лось сохатый.
– Привет!
– Привет!
– В три хода мат ты
Не хочешь разве получить?
Лось игроком был тоже страстным.
– В три хода мат? Ну что ж, прекрасно!
Чтоб так кого-то победить,
Нужно великое умение.
И менее,
Чем за четыре хода,
В присутствии всего народа
Хозяин леса проиграл.
Король его с позором пал.
За ним и пал бы Лось сохатый,
Да ладно, вовремя удрал.
_______
 
Мораль проста тут до предела:
Игрою более умелой
Посмеешь Мишку обижать,
Не будешь знать, куда бежать.
 
* * *
 
 
 
ХИТРЕЦЫ
 
 
Во рту у одного
Два языка с рожденья было.
И, как ни встретит он кого,
Так сразу спорить – во, хитрило! –
Что вместе на двоих
У них
Не два, как надо, языка,
А три найдётся.
Конечно, всякий тут смеётся
И в спор идёт наверняка.
Не верю, дескать, не дури.
А рты открыли – правда, три.
– Гони монету, да смотри,
Так глупо впредь не попадайся.
Собрал он денег, хоть купайся.
Но вмиг однажды бедным стал,
Поскольку сам впросак попал.
На кон поставил всю сберкнижку,
А вышло зря оно и лишку.
У одного, у старика,
Вообще рот был без языка.
Но как старик тот говорил,
Никто не знает – во, схитрил!
_______
 
Не уморил
Я вас, конечно, этой басней.
Беда не в том. Куда опасней
Себе казаться кем-то вроде
Единственного хитреца в природе.
 
* * *
 
 
 
САПОГ И ВАЛЕНОК
 
 
Кричал на Валенок Сапог:
– А помнишь, как-то ты промок,
Хозяин даже заболел!
– А ты однажды в грязь засел,
Да крепко так!
– Молчи, дурак!
Ведь всё равно
Главнее я!
– Нет, я!
– Нет, я!
– Нет, я!
– Нет, я!..
Напрасно спорили друзья:
На свалке оба и давно.
_______
 
Себя ты уважать, конечно, можешь,
Но от господ не жди того же:
Слуг старых никому не жаль.
Такая в басне сей мораль.
 
* * *
 
 
 
САМОУБИЙЦА
 
 
Собрался весь лесной народ
Толпою пёстрой у ворот,
Где Заяц с малых лет живёт.
Точнее, жил.
Ведь поздно ночью
Он всем соседям объявил,
Что утром сам с собой покончит.
Довольно, дескать, бремя несть
Земных забот, коих не счесть.
Не лучше ль сразу в петлю влезть.
Стоит, молчит лесной народ, робеет
К Косому в домик заглянуть,
Тут Мишка вдруг:
– Кто послабее,
Прошу, не путайтесь в ногах.
Мне Заяц друг,
И как-нибудь
Я сам улажу всё с покойным.
Все расступились беспокойно.
Тревожный
Гул
Пошёл вокруг.
Ступая тихо, осторожно,
Дверь лапой Мишка подтолкнул,
Да так и замер в изумлении.
Под потолком на проводах,
Поджав к животику колени,
Не мёртвый только, а живой,
Висел подцепленный Косой
Прищепками двумя за уши.
– Послушай, –
Сказал несчастному Медведь. –
Какой же толк вот так висеть,
Как груша?
Уж коль решил ты удавиться,
Вкруг шеи надобно обвиться.
– Я так и пробовал сначала,
Но стало воздуху мне мало…
 
* * *
 
      
 
 
ПОДХАЛИМ
 
 
Льстец-подхалим
С начальником своим
Попал в беду:
Еду
Себе искали злые волки.
Это у нас амбары, полки.
А у зверей –
Что Бог послал.
Быстрей
Бежал
Прочь Подхалим.
Начальник же, весьма томим
Огромных габаритов тяжким брюхом,
Был съеден так, что даже мухам
Там нечего уж было есть.
Но лесть
И здесь
Нашла приманку.
Смотря на бренные останки,
Вот что сказал наш Подхалим:
«Мы все скорбим,
Мы не простим,
Мы отомстим,
Дань отдадим…»
(То есть – почтим и доедим).
 
* * *
 
 
 
ВОЖДЬ И МЫ
 
 
Взаправду с нами это было.
Чудовища – на нас,
И рыло
У каждого взамен лица.
Но мы решили: «До конца
Бороться будем. Час
Настал!
Умрём же гордо все как люди.
Никто за смелость не осудит».
И сами первые –
В навал
Со скрежетом зубов и с криком.
Наверное,
Мы победили б иго.
Тем более, что вёл
Вперёд нас вовсе не осёл,
А старый вождь, старейший даже. 
Но видел плохо он уже и как же
Ему, такому вот слепцу,
Узнать было того, кто с тылу:
Он правой бил по рылу,
А левой – по лицу.
_______
 
Мораль:
Нам вождь тогда – товарищ, друг,
Когда он видит всё вокруг
 И вдаль.
 
* * *
 
 
 
ДВЕ ПЕСНИ
 
 
В эфире, голосов обители,
Две песни встретились
(Вот как хотите вы).
И спрашивает гордо та,
Что целый день орёт с утра:
– Скажи, сестра,
А кто твои родители?
– Не знаю, право, – был ответ. –
Да их давно в живых уж нет.
Но созданное ими всё живёт.
 – Да кто тебя вообще поёт?
– Народ.
 – Ну вот, я так и знала наперёд,
Что ты того маленько, с пылью.
 – Зато, как видишь, не забыли
И здесь, на радио, меня.
 – А без меня оно ни дня
Не может даже обернуться.
 – Ты погоди, когда загнуться
Твои родители, а ты
В пылу эфирной суеты
Вдруг вместе с ними не схлопочешь.
Тогда и хвастайся, сколь хочешь.
 
* * *
 
 
 
КОТ В ЗООПАРКЕ
 
 
Кот безымянный, деревенский
Пробрался как-то в город энский
И заглянул там в зоопарк.
Вороний карк,
Навоза горы,
Сараи, чердаки и норы –
Знакомые ему дела.
А тут экзотика пошла,
И изумление.
А перед Львом вообще остолбенение
С бестактным вскриком «У-у, корова!»
– Здорово! –
Сказала женщина с метлой. –
Да это ж Лев, сородич твой.
Немедленно же извинись,
И брысь!
– Простите, – обратился Кот ко Льву. –
Я вас впервые навещаю.
– Да без проблем, родной, прощаю.
– У-у, – снова изумился Кот. –
Она ещё рычать могёт!..
_______
 
Какая тут мораль, не знаю.
Но, думаю, что место самому
 Такому вот Коту – в хлеву.
 
* * *
 
 
 
ГВОЗДЬ И МАГНИТ
 
 
Крик о свободе – только крик.
_______
 
Как и другие железячки,
Как даже Кнопочки-гордячки,
К Магниту сильному Гвоздочек – прыг,
Прижался плотно и сидит.
Одна забота лишь – следи,
Чтоб ржа тебя не одолела.
Но жизнь такая надоела
Гвоздочку нашему. И вот
Как закричит он, заорёт:
– Довольно нам друг к другу жаться,
Пришла пора и разбежаться,
Хочу познать свободы рай.
Так что, Магнитище, давай,
Меня скорее отпускай!
Обиделся на то Магнит
И недовольно говорит:
– Вот это брат, вот это друг!
Забыл, голубчик, с чьих ты рук
Всё время досыта кормился.
Чьи токи пил, к чему стремился?
Гвоздочек пуще в крик пустился:
– Свободу мне, права и волю!..
Не стал Магнит с ним спорить боле.
Взял, да отторгнул бунтаря.
И зря.
Гвоздочек не освободился:
Как ни цеплялся, ни крепился,
Он тут же прыг – и прилепился
К другому сильному Магниту,
Составив снова только свиту.
 
* * *
 
 
 
ДОМА
 

Тили-тили-тили-бом,
Заселили новый дом.
Шум и гам стоит кругом.
Стуки, бряки будто гром.
Старый дом идёт на слом,
Поддаётся он с трудом.
И решили все при том:
Сам развалится потом.
И, действительно, потом
Развалился… новый дом.
* * *
 
 
 
ЯЗЫК И ЛОПАТА
 
 
Где трудиться не хотят
И не знают толк в работе,
Там Лопата не в почёте,
А Язык почти что свят.
_______
 
В одном заштатном городишке
Почти разрушились домишки,
А грязь такая, что лишь вброд
По улицам ходил народ.
И вот
Собрался, наконец, всеобщий сход
По поводу того, что делать надо?
– Давайте же засучим рукава, –
Произнесла совковая Лопата.
Но развязавшийся Язык
Враз перебил её и в крик:
– Послушайте меня, друзья!
Необходимо!.. Следует!.. Вперёд!..
Свобода!.. Рынок!.. Инвестиции!..
Недавно побывал там я,
В провинции:
Лопату не видать, Язык орёт.
А что народ?
Всё слушает его который год.
И всё – слова, слова, слова…
 
* * *
 
 
 
ЛЕВ И МОЛЬ
 
 
Какой-то Лев не от зазнайства,
А от вопроса «быть, не быть?»,
На Север перебрался жить.
И там богатым стал, хозяйство
Огромное завёл.
Олень всегда ему к обеду шёл.
А что в шкафу – так, мать честная:
По сотне всяких свитеров,
Носков,
Штанов,
Шарфов
Из шерсти.
Рая
Не надо при добре таком.
А что до чести,
То мороз
Решает правильно вопрос:
Кто не желает околеть,
Тот позволяет силе сметь
И одевается теплее.
Но нет на шерсть заразы злее,
Чем вкривьлетающая Моль.
Её пароль –
На вещи дырка.
И всякая большая стирка
Тут совершенно ни при чём.
Случилось то и с нашим Львом.
Одежда стала, будто таять.
И ничего о том не зная,
Что Моль в шкафу имеет дом,
Лев побежал за ней с кнутом.
Догнал – и хлесть её по крыльям,
Заставил снизиться, упасть.
И пасть
Открыл уже в ухмылье.
Как вдруг заговорила Моль:
– Позволь
Сказать тебе пред смертью.
Ты зря со мной свиреп и крут,
Детишки всё мои сожрут.
_______
 
Равно почти что милосердию –
Использовать так плеть иль кнут.
 
* * *
 
 
 
ДО ТОГО
 
 
Что «до того» вам обещали,
То это просто трали-вали.
_______
 
Лежу я раз на сеновале
И слышу сквозь ночную тьму
Любви кошачьей кутерьму.
Она ему:
– Меня ты любишь?
Он ей:
– Да.
– А очень?
– Очень.
– Повтори.
– Люблю, люблю, люблю, люблю!
– Мышей наловишь?
– Наловлю.
– А много?
– Много!
– Ну, смотри…
И стихло всё, конец борьбе.
Вопрос, казалось бы, улажен.
Но вдруг он ей со злостью даже:
– А зачем они тебе!?
 
* * *
 
 
 
БЕДА
 
 
Беда в лесу – пожар!
Вся живность, мал и стар,
С огнём вступила в драку:
Кто пламя бьёт,
Кто воду льёт,
Кто землю прёт.
Кто корни рвёт.
А кто-то гонит всех вперёд,
И в бой зовёт,
И гимн поёт,
Давая с гимном… драпу.
 
* * *
 
 
 
РЕКЛАМА
 
 
Чуть сэкономив на провизии,
Купили звери телевизор.
Всем миром взяли, сообща.
Пища,
Крича, визжа и споря,
Во избежание слёз моря
Поставили его на пень.
Пусть, дескать, те, кому не лень,
Из чащи кто или с опушки,
От волка серого до мушки,
Сидит и смотрит целый день.
Но всё равно случилась драма –
Всех довела до слёз реклама.
Сказали, натуральный сыр под елью.
Ворона вмиг туда, а там
Лиса уж мёртвая лежит,
И рядом сыр, попробованный ею.
Сказали, что в бору сосновом
Дупла новые
И современный быт.
Туда примчались белки,
А там не быт, а срам –
Стволы без веток, дыры, щелки.
Сказали, кто хоть ягодку, хоть шишку
К берлоге летом принесёт,
Тот будто бы потом к весне
Вдвойне
Весь вклад съестной себе вернёт.
Но не сказали ничего про Мишку.
А тот, проснувшись в марте, встал
И всё сожрал.
После чего решили звери
В болоте
Телек утопить
И больше никому не верить.
_______
 
Мораль: не по рекламе надо жить,
А по своей природе.
 
* * *  
 
 
 
 
ЧАЙ С СУШКАМИ
(сборник миниатюр и частушек)
 
 
 
Вместо дела и работы
Кто-то травит анекдоты.
Я ж за чаем с сушками
Всех травлю частушками.
 
* * *
 
Может, я и стихоплёт,
Никому не нужный.
Но частушка так и прёт
Вырваться наружу.
 
* * *
 
Всё думаю, но не могу понять,
Свободный я поэт, иль узник?
И что мне на Парнас с собою взять,
Кляп персональный иль подгузник?
 
* * *
 
Созрели вишни
В саду у дяди Вани.
Муж старый – лишний
На новеньком диване.
 
* * *
 
Распустились лепесточки
На ветвях рябинушки.
К олигарховой я дочке
Подбиваю клинушки.
 
* * *
 
Вечер близится к концу,
Звёзды засверкали.
Подлецу клеймо к лицу,
Если б выжигали.
 
* * *
 
Бедой Россию не пронять,
Дубиной общей не умерить.
Её нельзя лишь предавать,
Иначе можно всё похерить.
 
* * *
 
Душил меня удав,
Кусала меня пума,
Лишали меня прав,
А умер я от шума.
 
* * *
 
Редкий случай-прецедент
В нашем мире вздыбчивом:
Дядя Стёпа, старый мент,
Снова стал улыбчивым.
 
* * *
 
Раньше я не видел грани
Между Пензой и Казанью.
А теперь известно мне –
Где пензючки, а где не.
 
* * *
 
Как не задёргивают шторы
Верхи, однако видно всё кругом:
Часть денег их идёт в офшоры,
Другая часть – на европейский дом.
 
* * *
 
– На тебе сошёлся клином
Белый свет!.. –
Пел в шкафу у бабы Зины
Свой скелет.
 
* * *
 
Устроен мозг наш как-то бестолково:
До седины живём умом юнца.
Когда ж решаем вдруг начать всё снова,
Мешает приближение конца.
 
* * *

То не конь копытом бьёт,
Не собака лает.
Расступись, честной народ –
ВДВ гуляет.
 
* * *
 
– Анки грязи не боятся! –
Заявила Анка.
И устроилась валяться
Возле полустанка.
 
* * *
 
В доме мышка завелась,
По ночам скребётся.
Девка замуж собралась,
Очень ей неймётся.
 
* * *
 
Ванька Маньке, чёрт возьми,
Саданул не в глаз, а в бровь.
Вот что делает с людьми
Настоящая любовь!
 
* * *
 
Зима. На улицу маня,
Летают мелкие снежинки.
А на верёвке у плетня
Висят трусы большие жинки.
 
* * *
 
Противоречиями раздираем,
Не мог принять решения мудрец.
А вот, когда мы умираем,
Одно всегда для всех решение – конец.
 
* * *
 
В России под всеми парами
За высшею должностью носятся.
Выходит – неправда, что сами
Рабы на галеры не просятся.
 
* * *
 
То, что Россия больная – 
Это кляуза и враньё.
Просто пока такая
Менопауза у неё.
 
* * *
 
У одной кукушки
Было три подружки.
У какой же птички
От меня яички?

* * *
 
Из Совета «Тары-бары»
К нам примчались санитары
И звонят в свою ПАСЕ:
«Сумасшедшие здесь все!»
 
* * *
 
В крови у олигарха
Ненависть к пролетарию.
А я ненавижу Болгарию
За то, как визжит «болгарка».

* * *
 
Ни туды и ни сюды,
Но речистые.
Типа Чистые пруды,
Но не чистые.
 
* * *
 
Шёл к Кремлю Наполеон,
Наш, родимый, без кальсон.
И кричал истошно он:
«Императора – на трон!»
 
* * *
 
Всё изменилось, между прочим.
И мы другими стали очень:
Хватает почему-то мочи
Читать лишь то, что покороче.
 
* * *
 
Тащить всегда, тащить везде,
Чтоб не было упора.
Тащить – и никаких гвоздей!
Вот лозунг гвоздодёра.
 
* * *
 
Башковитого мы ждали
Всем районом вожака.
А из области прислали
Подкидного дурака.
 
* * *
 
Наготове ложка,
Дуб в огне трещит.
Варит Бабка-Ёжка
Из Кащея щи.
 
* * *
 
Шла девчонка по мосту
В ситцевой юбчонке.
Возбуждались за версту
Даже собачонки.
 
* * *

Власть давно желает права
Даже тем повелевать –
Кто налево, кто направо
Должен всяк из нас плевать.
 
* * *
 
Как-то получается –
Всё всегда кончается.
Денег, водки, бабы нет,
Нет сюжета – во, сюжет!
 
* * *
 
Как упоительны в России вечера!
Вот и Василий мой, законный муж, вчера
Упился так, что отдыхают юнкера.
И без лакеев выдул весь рассол с утра.
 
* * *
 
Может, кто от обезьянки
Где-то там произошёл.
А у нас, так после пьянки
Ванька к свиньям спать ушёл.
 
* * *
 
Я царевну Несмеяну
Сам один смешить не стану.
Позвоню Мартиросяну,
Петросяну, Галустяну…
 
* * *
 
Какой чудесный звон!
Какой чудесный трон!
Какой чудесный я,
И пенсия моя!
 
* * *
 
Меняю шило на мыло,
А также часы на трусы.
Какое ж свиное рыло
Испортило вкус колбасы!
 
* * *
 
Крикнул гордо Чебурек
Пирожку с картошкой:
– Тигра я, джигит, абрек,
Ты ж простой лепёшка!
 
* * *
 
Судивший хакеров
Судья всё вскакивал:
«Какой же муторный
Ваш мир компьютерный!»
 
* * *
 
Бесполезный институт –
Выборы в России.
Всё равно жить не дадут
Так, как мы просили.
 
* * *
 
Вот уже который год
В марте снег не тает.
Муж молчит, а кот орёт,
Нервы мне мотает.
 
* * *
 
Я помню лужи дождевые,
Весёлый, шумный, светлый дом,
Большого детства дни большие.
И всё. И ничего потом.
 
* * *
 
Не короли, не принцы мы.
Но после пьянки, в принципе,
Вдруг, умирая, я ли, вы ли,
Мы тоже можем крикнуть: «Отравили!»
 
* * *
 
Повстречался мне Тарзан,
Настоящий вроде.
Я была, конечно, «за».
А вот Чита – «против».
 
* * *
 
Лук, чеснок,
Горчица, перец.
Врать сынок
Большой умелец.
 
* * *
 
Скушала ватрушку,
Съела печенюшку…
Превратилась в душку –
Сладкую толстушку.
 
* * *
 
Проходит век за годом год,
Час по минутам тает.
Живёт себе тихонько жмот –
Всего ему хватает.
 
* * *
 
Экспорт-импорт, форс-мажор,
Кризис-девальвация.
Возвратилася ужо
К нам эксплуатация.
 
* * *
 
Заболела свинка свинкой,
Жаба – жабою грудной.
Как во льдах мне было с финкой,
А с кубинкой – как в парной.
 
* * *
 
Уж сколько видано всего,
И память даты отмечает.
Но ничего не означает
Дороже взгляда твоего.
 
* * *
 
Люди, я вас интереснее!
К вам, добротою обуянный,
Всем поделиться могу я.
Не поделиться бы… плесенью.
 
* * *
 
Храни тебя Господь,
Как самую святую святость!
К тебе безмерная предвзятость
Обожествляет плоть…
 
* * *
 
Мозг, желудок, железа,
Печень, селезёнка.
Двор наш «против», я же «за»
Гадкого утёнка.
 
* * *

Если на крест упасть,
То в старости для меня всего-то трагического –
Это зависимость
Умственного состояния от физического.
 
* * *
 
Не одна у вепря чушка,
Топчет всех подряд глухарь.
Так что лишняя подружка –
Не для всякой пары тварь.
 
* * *
 
Кто-то отравился,
Кто-то застрелился,
Кто-то удавился.
Я же вновь влюбился.
 
* * *
 
Нет в столице мне пристанищ,
На вокзалах ем и сплю.
Потому, что я товарищ,
А не сэр и не мусью.

* * *
 
Семью попотчевать мечтая,
Сварил уху я из минтая.
И кости съели и хвосты,
Без лишних слов и тошноты.
 
* * *
 
Очень старая цыганка
Нагадала мне понос.
Я б цыганку ту из танка
Расстрелял за сей прогноз.
 
* * *
 
Коза с Овцой, Свинья с Коровой
Поели вечером в столовой…
Не слышно было поутру
Ни бе, ни ме, ни му, ни хрю.
 
* * *
 
Что такое шуры-муры
Знает дед у бабы Шуры.
Каждый раз, как напивается,
С кошкой Муркой обнимается.
 
* * *
 
Не склонится весь у трона
Никогда люд русский.
Не к лицу тому корона,
У кого лоб узкий.
 
* * *
 
Конец предвидится всему.
И газу тоже. Посему,
Когда живот раздут от газа,
В «Газпром», друзья, звоните сразу!
 
* * *
 
Кому месяц, кому год,
Кому век отпущен.
Дух предательства живет
В Беловежской Пуще.
 
* * *
 
Снова дурно пахнет в мире,
Не в чести плач о людском.
Потому, что мир в сортире
Политическом.
 
* * *
 
Хотели деньги отобрать
В аду, но вынул нож я.
А в общем там – и тишь, и гладь,
И благодать убожья.
 
* * *
 
Теперь на пчёлок поглядим,
У нас и с ними ненормально:
Кусают вроде натурально,
А мёд искусственный едим.
 
* * *
 
Хорошо, что мы с Кавказом
Не совсем сожгли мосты.
Полюбила горца сразу,
Потому что жилистый.
 
* * *
 
Молчи, поэт! Одна лишь мука –
Внимать пустым твоим речам.
Молчи! Ты не достоин звука,
Коль правды вес не по плечам.
 
* * *
 
Кто-то о политике
Охает, да ахает.
Ну, а я не нытик и
Пью с тремя девахами.
 
* * *
 
Копейка рубль бережёт,
Крапива руки больно жжёт.
А дед, совсем никчёмный,
Послал всех бабок к чёрту.
 
* * *
 
На дальней станции сойду, не пахнет мёдом,
И нет воды живой и журавля.
Всё тут уж не моё, хоть я отсюда родом –
И васильки, и травы, и поля.
 
* * *
 
По реке плывёт бревно,
На бревне сидит Махно.
Если это не колядки,
Значит, будут беспорядки.
 
* * *
 
Как работать – так убогий,
И безрукий, и безногий.
А за льготами полез –
Настоящий Геркулес.
 
* * *
 
Продают не ту картошку,
Есть её негоже.
Подожду ещё немножко –
И на митинг тоже.

* * *

Бокалов звон,
Бокалов звон…
Как много дур
Разводит он!
 
* * *
 
Стихи мои – как мысли
На старом коромысле.
Всё высохло, обвисло,
И не осталось смысла.
 
* * *
 
Кричит народу власть: «Не лезь,
Отстань, под лавку – брысь!»
Как здорово, что все мы здесь,
В России, собрались!
 
* * *
 
Из двух источников течёт вода.
Знакомы мы с обоими.
В речах она присутствует всегда,
А в трубах с перебоями.
 
* * *
 
Скажем прямо, без намёка:
Кто есть трус и лежебока,
Тот во всём винит страну,
Власть, погоду и жену.
 
* * *
 
Мы не ту траву скосили
И не те сварили щи.
Снова бывшие в России,
Господа-товарищи.
 
* * *
 
Барбос, устроившись на базу,
Не голодал с тех пор ни разу.
Он по ночам иных гостей
Не замечал за горсть костей.
 
* * *
 
Всё, что кому-то пришло одним махом,
Как в девяностые годы в России,
Всё отберут, всё окажется прахом:
Несправедливость рождает насилие.
 
* * *
 
Погас я опять –
Ни словечка.
Где б молнию взять,
А не свечку!
 
* * *
 
Кто-то сеет, кто-то пашет,
Кто-то смело в бой идёт,
Ну, а кто-то ручкой машет
И фальшиво гимн поёт.
 
* * *
 
Лесопарковая зона
С каждым днём сужается.
Безо всякого резона
Бабка наряжается.
 
* * *
 
Пить любитель –
Езжай в Питер.
Жить хочешь –
Езжай в Сочи.
 
* * *
 
Шырли-мырли, драбадан,
Я купил себе наган.
Прыг-скок, прыг-скок,
Нажимаю на курок.
 
* * *
 
В Казахстане – Астана,
В Грузии – Тбилиси.
Вот, не рыжая жена,
А повадки лисьи.
 
* * *
 
Её купить я был бы рад
И съел бы тонну, хоть бы хны.
Когда б она из-за цены
Не превратилась в «стервелат».
 
* * *
 
И сам как тень,
И жизнь плоха.
В тот хмурый день,
Что без стиха.
 
* * *
 
Самолёт летит,
Мотор работает.
А в банке лох сидит,
Ушами хлопает.
 
* * *
 
Честно, прямо не пройти
По карьерному пути.
Хоть извилин тыщи,
А нужны деньжищи.
 
* * *
 
Что одиночество такое –
Не то ль, когда ты без людей с утра до вечера?
Нет, это совсем другое –
Это, когда сказать им нечего.
 
* * *
 
Получила травму Навка
На голеностопе.
А у Маньки бородавка
Выросла на попе.
 
* * *
 
Заимел вдруг миллион
И хамит.
Значит, он хамелеон
И бандит?
 
* * *
 
Калины веточка
Давно уж вызрела.
А я, как девочка,
Зачем-то взвизгнула.


* * *
 
Зайцы бегут от волка,
От тигра бегут кабаны.
Старенькая двустволка
Догонит их всех, пацаны.
 
* * *
 
Снега просит лыжня,
Крыша просит стропил.
Я Фортуну споил –
Будет жить у меня!
 
* * *
 
Явись, мгновение любви,
Явись и оживи, на милость.
Дай вновь надежду, позови
За той, что так красиво снилась.
 
* * *
 
Там не было курортов модных,
В глуши, на юге. И туда
Цари ссылали неугодных.
А наши власти – никогда.
 
* * *
 
Даже Кассиусу Клею
Доставалось в ринге.
Я ж свою жену жалею,
Сам снимаю стринги.
 
* * *
 
Бодрость духа, твою мать,
Мне всю жизнь не занимать!
А вот муж мой родненький
Не такой же бодренький.
 
* * *
 
Москаль в Москве не говорит «цэ».
А я скажу, хоть «цэ» тут и звучит нелепо.
Валуев – цэ не Цискаридзе,
А Цискаридзе – цэ, конечно, не Лиепа.
 
* * *
 
Заявила вдруг блоха,
Что у норки шерсть плоха.
Я ж с ней не согласен –
Внешний вид прекрасен.
 
* * *
 
От Коломны до Москвы
Два часа на электричке.
Не цари давно уж львы:
Запевают злые птички.
 
* * *
 
Всё у них там хорошо,
За стеной Кремлёвскою.
А сосед жену нашёл
Абсолютно плоскую.
 
* * *
 
В лес отправились три бабки
Собирать грибы обабки.
А за ними дед Егор –
Раструхлявый мухомор.
 
* * *
 
Ты – не царь, и я – не царь.
Тында – не Швейцария.
Курица – не птица.
Тёща – не девица.
 
* * *
 
Всё вышло не так, как хотелось,
Живу я не там и не с той.
Но песнь о тебе не отпелась,
Я помню тебя, я с тобой.
 
* * *
 
Не растёт морошка
На полях Кубани.
Не домыл немножко
Ванька Маньку в бане.
 
* * *
 
Ночью мышка шебуршится,
Втихаря за печкой.
Чтобы с фраером ужиться,
Притворись овечкой.
 
* * *
 
Злу всякому предела нет,
И РЖД я тоже обижаем.
Как мне приспичит в туалет,
Так обязательно в тоннель въезжаем.
 
* * *
 
Мускулист Ван Дам Жан-Клод,
Но его сильней я.
Юморист – не Дон-Кихот
И не Дульсинея.
 
* * *
 
Порядок жить, не смея,
Держится на страхе.
Поэтому в Москве я,
Как баран в папахе.
 
* * *
 
Где крапива – там малина,
Где малина – там медведь,
Где нет водки – там чужбина,
Где нет Родины – там смерть.
 
* * *
 
Жена безжалостно храпит –
Не думай об угрозе.
Куда страшнее, как лежит –
В какой красивой позе.
 
* * *
 
На Лазурном берегу
Лузер объявился,
Обругал всех на бегу
И в клозет спустился.
 
* * *
 
В Беловежской Пуще трое
Пьют без остановки.
Каждому б тогда «герою»
Тюкнуть по головке.
 
* * *
 
Алла Пугачёва
Славно выступала.
А Рубинчик Лёва
Съел кусочек сала.
 
* * *
 
Лев за зеброю бежит,
Волк за зайцем гонится.
А над пропастью во ржи
Парень к девке клонится.
 
* * *
 
Все, как встарь, опять и снова
Изъясняться стали матом.
А Настасья Волочкова
Изъясняется шпагатом.
 
* * *
 
Фирма веников не вяжет,
Крысы съели прутики.
Нету в Сочи больше пляжей:
Мэры там – Иудики.
 
* * *
 
Тут забор, а там стена,
Прямо в небо взвилися.
Бог давно послал всех на…
А мы заблудилися.
 
* * *
 
Мой дух, высокий и нетленный,
Всемирным злом не убиенный,
Придёт и нам с тобой пора
Кричать победное «Ура!»
 
* * *
 
Других не признаю я мнений
С тех пор, как превратился в деда.
Никто из нас, увы, не гений
В глазах супруги и соседа.
 
* * *
 
Решил построить новый дом,
А сын противится при том,
Не думай, батя, ни о чём –
Клади кирпич за кирпичом.
 
* * *
 
Ах, снег-снежок,
Белая метелица.
Сижу в «Пежо»,
А мне всё не верится.
 
* * *
 
Мы не рабы, мы и не рыбы.
Средь нас есть лбы, почти что глыбы.
Есть среди нас и рты, как бездны.
Любезней с нами будь, любезней!
 
* * *
 
Не желая просто спать,
Вышли девки погулять.
Нагулялись, насмеялись –
Утром бабами расстались.
 
* * *
 
Сел Геракл на горшок,
А в горшке мышонки.
Испытали мышки шок
От такой мошонки.
 
* * *
 
Корявей звук, сильней удар,
Мощней снаряд, крупней калибр.
К чему талант, не нужен дар.
Да здравствует верлибр!
 
* * *
 
Я много натворю,
Намного больше многих.
Я гений и плюю
На всех умом убогих.
 
* * *
 
Одно лишь ремесло
Моё – писать шедевры.
Простите, занесло –
Порасшатались нервы.
 
* * *
 
Безо всякой там улыбки
Верю я – наступит век:
Не раскопки, а засыпки
Будет делать человек.
 
* * *
 
Шар бильярдный не всегда
Попадает в лузу.
С Новым годом, господа!
И со старым грузом.
 
* * *
 
Сочинил какой-то бард
Песню про «Бутырку».
А я лиру сдал в ломбард
И купил бутылку.
 
* * *
 
За Смоленском Беларусь,
За Читой Монголия.
Не мои подруги – грусть,
Скорбь и меланхолия.
 
* * *
 
Кто-то хвалит, кто-то нет
Мои почеркушки.
Сколько жить частушке лет,
Знают лишь кукушки.
 
* * *
 
Я по правде тобою горжусь,
Слыша звуки Российского Гимна.
Я любил и люблю тебя, Русь!
И уверен, что это взаимно.
 
* * *
 
 
 
 
СОДЕРЖАНИЕ
 
 
1. И пойман, и вор (повесть)
 
2. Они и мы (сборник статей)
 
3. Басни (сборник)
 
4. Чай с сушками (сборник миниатюр и частушек)
 
 
 
 
 
 
Текст…