Змеи

Луиза незаметно похрустывала шеей, пока ее дородный начальник объяснял что-то очередному сборищу торгашей с лицами, не обезображенными интеллектом, серыми костюмами и неизменными стаканчиками кофе. От ее затылка, измученного сыростью и болезнью, во все уголки сознания проникала назойливая, тянущая боль. Луиза отчетливо ощущала, как острые соляные шипы, расходящиеся от ее позвонков, терзали и резали внутренние ткани. Пока она сидела, к чему ее обязывал вялый доклад шефа, все было нормально, но, она знала: стоит ей встать, как в мозг ударит мощная, пульсирующая волна страдания, так что придется  пообвыкнуться с этим, опершись о спинку стула.
Луиза ненавидела Керридж-сити, эту непомерно разросшуюся барахолку, где совершался вечный, бессмысленный круговорот одних и тех же товаров: замусоленных, не покидающих пределов города-анклава. Не зная развития, он расползался все дальше и дальше: серая пыль из дыма, углекислого газа и выкашлянных легких превращала убогую, но еще живую сельскую местность в искореженную землю мертвых. Потом там, как по волшебству, вырастали уродливые, похожие на крысиные гнезда хижинки гетто — вырезаемого, выедаемого гетто, которое, несмотря на разгул серийных убийц и кадавров, все же умудрялось не только не терять в численности юродивого своего населения, но и в каком-то смысле процветать…
Нашумевшая легализация мастеров не дала властям ожидаемых преимуществ: раздав лицензии подчиненным, глава организации скрылась в новом, бунтующем уже против бывших своих коллег подполье, и правила оттуда обоими мирами. Санинспекция была обезоружена и поглощена этой гидрой, и теперь уродливые, обесчеловеченные люди-грибы, когда-то враждовавшие с мастерами, находили у тех как извращенные утехи, так и надежду вернуться к нормальному облику. Конечно, легализация привела к образованию целой плеяды врачей-добровольцев, отважившихся бороться с многочисленными эпидемиями в бедных районах, но на практике борьба эта оказалась лишним подспорьем для аморальных экспериментов, где сырьем служили человеческие жизни…
Гостям явно не терпелось сбежать, да и, как только те вошли в конференц-зал, стало ясно, что услуги единственной «зеленой» организации в Керридж-сити им не нужны. Ошибка в переговорах, рэкетирская разведка, обычная глупость — мало ли что могло привести этих потерянных в пространстве и времени яппи в безлюдный, засиженный мухами кабинет. Едва докладчик умолк, те задали несколько вежливых вопросов и засобирались уходить. Луиза сделала над собой усилие и слегка привстав, изобразила кивок (дурная кровь безжалостным потоком врезалась в мозг, и в глазах потемнело от боли). Толстяк проводил белых воротничков печальным взглядом недоеной коровы.
— Брось, Якоб, — обронила женщина, растирая и мня злополучную шею. — Эти куски дерьма и не собирались никуда вкладываться… спонсоры нужны им самим.
Шеф лишь покачал головой и вызвал секретаршу по интеркому. Та, Якоб, да Луиза — больше в «Грин системз» не работал никто — кроме, конечно, фабульных «агентов». Слабосильная контора могла позволить себе лишь ненадежных дилетантов-фрилансеров.
— Еще посетитель, — донеслось сквозь статический треск.
— Впускай, — пискляво ответил Якоб. Голос у него был не под стать внешности: плаксивый, по-мышиному тонкий. Разговаривая с клиентами и гостями, он искусно басил, но не утруждал себя этим в общении с коллегами и друзьями.
Дешевая пластиковая дверь открылась, и в зал вошла, сразу заполнив его собой, женщина могучая. Луизу будто током прошило: за всю жизнь в этом иссушенном городе она наблюдала либо живые скелеты, либо расползшиеся жирные пузыри. У той же, несмотря на одутловатое лицо с отметинами возраста, руки были похожи на изрезанных гребнями панцирных рыб — настолько были развиты мышцы предплечий. Крупная, облаченная в дорогой, но засаленный красный атласный халат, она казалась пришелицей из другого, настоящего мира.
— Приветствую, и добро пожаловать в «Грин системз», — радушно прогудел Якоб. — Что вас к нам привело?
Женщина не ответила, лишь бросила на Луизу по-детски лукавый взгляд.
— Гостья вышла на корпорацию через меня, — собравшись с силами Луиза поднялась с кресла и уперлась руками в столешницу. — Госпожа… э...
— Гвоздик, — любезно подсказала женщина.
— Госпожа Гвоздик представляет вьетнамский квартал Керридж-сити, и, возможно, могла бы дать нам исчерпывающую картину экологической ситуации там, где нашим агентам работать проблематично.
— Да, мне было бы интересно послушать о проблемах, возникших с нацией, исключительно терпимой к белому населению города, — с насмешливым полупоклоном произнесла Гвоздик. Не дождавшись приглашения, она отодвинула кресло, нечаянно оторвав его от земли, будто б оно было пластиковым, а не деревянным, и грациозно в него опустилась. При этом в складках ее халата промелькнуло что-то, что Луиза предпочла бы списать на разыгравшееся воображение и плавающие перед глазами цветные пятна.
Пока Якобом заводил бессмысленный деловой разговор, Луиза бесстыдно рассматривала пришелицу. Как и все они, Гвоздик не собиралась вкладываться в бесперспективный проект по защите несуществующей экологии, но «тётушку» из вьетнамского района она звала не за этим… Лихорадочно шаря глазами по ее упитанному, самоуверенному лицу, она пыталась найти ответ на единственный мучивший ее вопрос: «сможет ли она мне помочь?»
Якоб, обладавший прекрасной деловой хваткой, быстро понял, что из эпатажной особы ему не выдавить ни гроша, и вовремя свел диалог на нет. После краткого обмена любезностями Гвоздик ушла, оставив тяжелый, мускусный запах китайских специй и пару визиток. Луиза тут же схватила бизнес-карту, на которой, под адресом на вьетнамском языке, допотопным шрифтом было написано: «Приглашаем в ресторан "Гвоздичка"».
 
С трудом преодолев темную, захламленную прихожую, Луиза отперла тяжелую деревянную дверь и наконец оказалась дома. Широко улыбающаяся девушка, торс которой был накрепко пришит к неловко расставленным паучьим ногам, привычно встретила ее в коридоре.
— Привет, Эл.
— Привет, Лу, — отозвалась та; в ее тонких руках скрипело, покачиваясь, алюминиевое ведро. Из всех «постояльцев» она единственная пыталась отплатить добром за добро, и медленно, неуклюже боролась с будто бы из ниоткуда бравшейся грязью, с трудом передвигаясь на чужеродных конечностях. Более того, Луиза подозревала, что Элизабет была чуть ли не единственным кадавром, сумевшим сохранить самоидентификацию и научиться жить по-человечески в химерическом теле… хоть и замечала, с каким ужасом и отвращением та временами оглядывала свое многопалое, щетинистое тело.
Эколог разулась и прошлась по покрытому прохладным линолеумом коридору. За многочисленными дверьми ее древней, а потому просторной квартиры доносились звуки, больше присущие «желтому дому», нежели человеческому жилью: поскребывания, писки и монотонное мычание, перемежающееся редкими всхлипами. Луиза глубоко вдохнула пропитанный болезнью и несчастьем воздух и остро осознала, что дальше так продолжаться не может. Не в ее силах подбирать подбитых кадавров и держать их у себя дома. Выхаживать — пожалуйста, но оставлять непредсказуемых, кровожадных полузверей было опасно для целого района.
«Скоро, — пообещала себе женщина, входя на кухню. — Скоро я встречусь с той… дамой и покончу со всем этим раз и навсегда».
Элизабет протиснулась в комнату и поставила закопченный чайник со свистком на газовую плиту. Несмотря на то, что членистоногая ее часть посылала мощные панические импульсы в мозг, стоило той оказаться рядом с огнем, вид синего газового пламени действовал на нее успокаивающе. Пока закипала вода, женщины перебросились парой слов, но вскоре между ними повисло тяжелое, требующее разговора молчание.
— Как там малыш? — наконец спросила Луиза.
Эл покачала головой. Лапки ее паучьих ног нервно переступали туда-сюда, а восемь рудиментарных глаз торакса слепо пялились в столешницу. При близком рассмотрении можно было понять, что девушка и животное были скорее продуктом вынужденного симбиоза, нежели соединения двух существ. Да, оперировавший ее мастер соединил их нервные системы, но по какой-то причине сознание Элизабет существовало отдельно и практически не было деформировано, так что Луиза про себя называла ее «наездницей», а не кадавром.
— Все еще плох, — неуверенно ответила та. — Я до сих пор не могу понять, кто и как его собрал. Мастерам отдавать нельзя — замучают…
— Да я и не собиралась, — чуть более резко, чем следовало, прервала собеседницу Луиза. Та осеклась и виновато потупилась. Экологу стало стыдно за учащающиеся вспышки гнева, но поделать с собой ничего не могла: ее дом обрастал грязью, окончательно превращаясь в зверинец.  Это периодически приводило привыкшую к стерильной чистоте и покою женщину в состояние исступленной ярости.
— Элизабет, те кадавры, что я вернула хозяевам, были жестокими, кровожадными сторожевыми тварями, которые круглые сутки выли и бесновались… — напористо продолжила Лу, ненавидя себя за эту попытку оправдаться. — Даже если те прекратили их существование, это значило для них лишь особождение: что человеческой части, что звериной…
— Ты не имеешь представления, что такое животный страх перед смертью, — твердо возразила Эл, взглянув в глаза собеседнице. — Не человеческий животный, а именно дремучий ужас, первобытная паника, без искры интеллекта, без…
Девушку прервал набравший силу истерический свисток чайника. С трудом развернувшись в узком помещении, та убавила газ и разлила кипяток по кружкам.
— Ты сделала то, что должно быть сделано, — примирительно заметила та, ставя перед притихшей Элизабет ее чашку. — Но этот… ребенок, этот мальчик… Он неопасен, и заслуживает лучшей участи.
— Да, кстати, на работе я проверила змей по справочнику. Это обычные полозы, вреда человеку не представляют. Пока не вырастут до чудовищных размеров, по крайней мере.
— Не вырастут, — Эл загремела связкой ключей, подыскивая нужный. К кадаврам ходила в основном она: те по понятным причинам ее не трогали. — Пойдем, взглянешь на нашего постояльца.
 
Стоило выйти в коридор, как Луиза с удвоенной ясностью ощутила неубиваемую кадаврову вонь: кислый запах псины, мгновенно забивающий ноздри. Казалось, он преследовал ее даже вне дома: на улице, на работе, в метро… Ее, привыкшую к условной безопасности родных стен, уничтожали как косые взгляды соседей, так и постоянное ощущение угрозы —от вырвавшихся на свободу «питомцев», или от копов-головорезов, которые без лишних слов отправят «наездницу»-Эл на тот свет. После легализации мастеров от  полицейского управления отмежевалось несколько департаментов, превратившись, по факту, в организованные банды чистильщиков, вырезавших кадавров, а иногда и зарвавшихся их хозяев. Неуязвимые перед законом, они безнаказанно бушевали в трущобах, срывая злобу и боль за постоянно гибнущих соратников на безответном, стремительно теряющем человеческий облик населении гетто.
Справившись с тошнотой, Луиза твердо прошла мимо стонущих, воющих комнат и остановилась перед той, из-за которого не доносилось ни звука. Элизабет уже ждала подругу у отпертой двери, но Лу медлила, не решаясь нажать на медную ручку.
Так было каждый раз: стоило ей набрести на истекающую кровью, беспомощно верещащую тварь, как она, чертыхаясь и проклиная саму себя, притаскивала ту домой, перевязывала раны и запирала на ночь… Но потом, когда полузвери крепко становились на путь выздоровления, эколог не могла заставить себя вновь встретиться с ними лицом к лицу — и заниматься ими приходилось Элизабет. Та знала об этом, и не задавала лишних вопросов… Но в этот раз все было несколько по-другому.
Решительным движением Луиза рванула дверь на себя и вздрогнула — ребенок оказался почти у порога, и смотрел на нее темными всезнающими глазами. В его полупрозрачном сереньком тельце отчетливо виднелось крохотное пульсирующее сердечко, гоняющее туда-сюда потоки крови по хрупкому тельцу. От его пояса вместо ног отходили две крупные змеи, вяло моргающие и не подающие других признаков жизни.
— Ублюдки, — прошептала Луиза, уставившись на человечка остекленевшим взглядом. — Попадись мне кто это сделал — придушила бы собственными руками…
— Успокойся, Лу, — мягко сказала Элизабет, легонько коснувшись плеча подруги белыми пальцами. Луиза дернулась как от электрического разряда и бросила на «наездницу» бешеный взгляд, но в следующее же мгновение взяла себя в руки.
— Я найду ему новый дом, — Луиза опустилась на корточки перед ребенком и робко потянулась к его абсолютно лишенной волос макушке. Выражение его лица не изменилось ни на мгновение, но тело вместе со змеями плавным, совершенно не человеческим движением подалось назад и вновь застыло в странной полулежачей позе. Женщина почувствовала, как к горлу подкатывают волны панической тошноты.
— Эл, неужели это… Как у некоторых пресмыкающихся… Ребенок — он как фальшивая голова на хвосте…
Элизабет незаметно для подруги скривила лицо в болезненной гримасе.
— Ладно, пошли, тут не на что больше смотреть, — мягко прошептала она, с легкостью поставив подругу на ноги. — Ребенок в порядке, и явно хочет, чтобы мы оставили его в покое…
— ЭТО ты называешь ребенком?! — в голос закричала Элиза, извиваясь в цепких объятьях «наездницы» —  Это еще хуже, чем обычные кадавры, те, хотя бы люди с пришитыми запчастями, а это… это рептилия с приделанным к ней ребенком!
Эл медленно выволокла брыкавшуюся женщину из комнаты и неловким движением одной из хитиновых конечностей, не с первого раза, захлопнула тяжелую дверь. Лу наконец пришла в себя, ощутила непосредственную близость с щетинистым тораксом гигантского паука, и с огромным трудом боролась с паническим ужасом перед животной половиной подруги.
— Всё, всё, отпусти, — наконец выдавила она из сдавленной судорогой глотки, и выпуталась из ослабшего захвата соседки. — Я сейчас, сейчас… — пробормотала Луиза и надолго скрылась в ванной: широкой и пропахшей старыми трубами, как и все ее злополучное обиталище.
 
 
Луиза ехала в такси по стыку европейского и вьетнамского кварталов Керридж-сити, и мимо проносились сверкающие неоном и стеклом вывески и витрины. Симбиоз этот не был ни противоестественным, ни неудачным: здесь процветали торговля и развлечения, и немногочисленная прослойка состоятельных жителей находила здесь и то, и другое. В мелькающем великолепии индийских ресторанов, набитых магазинчиками небоскребов и жизнерадостных продавцов уличной снеди Луиза впала в почти наркотическую дремоту, почти забыв, куда и зачем едет. Ей хотелось туда, в умиротворенную, почти не пораженную гниением города-анклава жизнь…
Но вот улицы стали сужаться, надписи на «вавилонском» языке Керридж-сити все чаще сменялись вьетнамскими, и таксист внезапно затормозил у полуразвалившейся, древней церквушки. Луиза, убаюканная теплом электрического светила, не сразу сообразила, что происходит.
— Дальше ехать нельзя, — ровно сообщил ей водитель. — Иди пешком, или пересаживайся на вьетнамское такси.
Женщина, которую несколько покоробил свойский тон таксиста, протянула аккуратно сложенные купюры. Тот взял их серой, пораженной странным намеком на чешую рукой жителя гетто, спрятал куда-то в глубины поношенного сюртука и выжидательно выпрямился за рулем. Луиза поняла, что сдачи не будет, сдержанно поблагодарила шофера, и вышла из автомобиля, с трудом открыв заедавшую дверь.
На крыше одной из церковных пристроек сидели неблагополучного вида мальчишки, курившие одну замусоленную папироску на всех, и ответившие злым гвалтом на беглый Луизин взгляд. От широкой центральной дороги, по которой то и дело проносились юркие мотобайки, отходило множество улочек, темнеющих открытыми гаражными створками. Женщина слабо понимала, куда ей нужно идти — лишь то, что «Гвоздичка» должна быть большим, фешенебельным рестораном, а, значит, углубляться в этническую часть вьетнамского города нужды не было. Ободренная этим нехитрым умозаключением, Луиза пошла вдоль обочины магистрали, по широкой дуге обходя зловонные холмики фруктовых ошметков, тряпок и бытового мусора. Недалеко от такой кучи нищенского вида женщина отделяла от общей мусорной массы пластиковые бутылки, складывая те в горку.
Буквально через пару минут с Луизой поравнялся крошечный автомобильчик, из которого высунулось лицо улыбчивого азиата, предложившего «ма-аленькую машинку», но сокрушенно покачавшего головой, когда женщина предложила расплатиться ходившими в Керридж-сити купюрами.
Мало-помалу Луиза поняла, почему Гвоздик не поверила в их с Якобом байку о встретивших холодное сопротивление агентах «Грин системз». Вьетнамцы преспокойно торговали, обедали, сидя прямо на полу в освещенных одноэтажных квартирах с открытыми воротами-дверьми, смотрели всей семьей телевизор, и не обращали ровным счетом никакого внимания на чужачку, гулявшую по их территории.
Поняв, что бесконечная улица и не думает сворачивать, или кончаться, отчаявшаяся Луиза сунула уличной торговке, уже сворачивавшей свой передвижной магазинчик, оставленную Гвоздиком визитку. Ее лицо, как и у многих, кто не хотел дышать уличной пылью, было закрыто медицинской маской, но раскосые карие глаза бросили на Луизу озадаченный, как ей показалось, взгляд. Универсальным жестом та попросила ее подождать, закончила упаковывать свой нехитрый скарб, и поманила за собой, устремившись прямо в лишенную фонарного света тьму закоулка. Эколог последовала за ней, уже раскаиваясь в принятом решении.
Проведя гостью мимо разрытого кратера стройки и очередной разрушенной церкви, она нырнула прямо в чернеющий проход странного вида, вроде бы необжитого дома. Помедлив, Луиза пошла следом.
В нос ей ударил запах машинного масла и человеческого жилья, но под ногами был лишь цельный бетонный пол. Где-то закашлялись, заворочались, и Луиза ускорила шаг, правя на силуэт своей немой проводницы, видневшийся на фоне сквозного прохода. Вскоре они оказались на очередной грани эшеровского куба вьетнамских трущоб — прямо перед огромным сооружением, памятнику безвкусию и эклектике. Над бастионом полуразрушенных стен чего-то, что, по всей видимости, когда-то было детским садом, высилась башня в тямском стиле — но из железных свай и стекла. Состаренная табличка дублировала надпись на визитке: на вьетнамской латинице и «вавилонском».
Торговка кивнула спутнице на чудовищное здание: пришли, мол, и возверталась откуда пришла. Луиза, помявшись немного, собралась с силами и, миновав выломанные железные ворота, вежливо кивнула суровому портье, отдала ему визитку, и…
Пожалуй, даже детальный рассказ о ресторане «Гвоздичка» не мог бы подготовить ее к тому варварскому великолепию, в которое были погружены его залы и этажи. Публика была в основном мужская, всех рас, но одного — астрономически высокого дохода. Между столов сновали полуобнаженные девушки, многие с подчеркнутыми увечьями и уродствами: культи отсутствующих конечностей в изящных чехлах, слепые глаза перевязаны прозрачным кружевом, вельвет и шелк струится по ожогам и язвам… Луизу замутило, она уже была готова сбежать из этого Рима, Содома, воплощенного Вавилона… Но взгляд ее упал на Гвоздик, возвышавшуюся над сотворенным ею развратом доисторической богиней плодородия: могучая, распаренная, дородная, как палеолитическая Венера. Крепкими руками своими она дирижировала этим оркестром чревоугодия и нездоровой похоти, сверкающими в своем великолепном уродстве официантками и невидимыми поварами, готовившими обильные кушанья для одурманенных экзотической вседозволенностью гостей. Взгляды их встретились, и Луиза поняла: назад дороги нет. Неожиданно плавной для такой громадной туши походкой та приблизилась к гостье и мягко ее поприветствовала:
— Моя девочка, ты пришла! Прости за неучтивость, но проклятая забегаловка (Луиза непроизвольно окинула взглядом золотое великолепие зала) отнимает больше времени, чем приносит дохода. Поднимайся наверх, в одиночную ложу… с этим тебя пропустят.
Проворными, похожими на питонов, пальцами хозяйка ловко прицепила крошечный значок на лацкан простого, потертого Луизиного пиджака. Скосив глаза, женщина разобрала на нем изображение высушенного синего цветка. Увлеченная к лифту очередным мускулистым портье, пойманная в сверкающей карусели невиданного разгула, в ее затуманенной голове происходящее расцвечивалось сказочными, неправдоподобными красками. Гвоздик представала безумным султаном-дэвом, создавшим роскошный дворец из песка и пыли, в котором разгуливали искалеченные его больным сознанием райские, когда-то прелестные гурии…
Резная кабина элеватора быстро донесла Луизу до верхней платформы. Оттуда открывался прекрасный вид на многоэтажный беспредел, чинящийся в ресторане: в завуалированной, но и не слишком прикрытой форме. Она подошла к затянутому в сюртук охраннику, и тот, бросив быстрый взгляд на значок-пропуск, провел ее в одну из кабинок ложи для особо важных гостей. Они располагались прямо на балконах, были отделены от остальной части башни окном-обманкой, непрозрачным снаружи, но прозрачным изнутри, и были завалены роскошно вышитыми на восточный манер подушками. На столе дымился источавший сладкий опиумный аромат кальян, а из соседних кабинок доносились звуки, о происхождении которых Луиза старалась не думать.
Тяжелая бархатная занавеска зашевелилась, и перед Луизой возникла молоденькая вьетнамочка-официантка, без видимых изъянов, и казавшаяся бы красавицей даже на европейский манер, если бы не слегка портивший ее внешность массивный подбородок.
— Добрый вечер. Меня зовут Тиен, и сегодня я буду вашей проводницей в мир изысканных наслаждений… Чего будет моей госпоже угодно? — мягко, без акцента спросила она, согнувшись в полупоклоне. В отличие от полуголых девушек снизу, одета она была строго: белая рубашка, черный жилет, галстук и брюки с массивным поясом.
— Э-э-э… — замялась женщина, тщетно ища глазами меню. — Что бы вы могли посоветовать?
— Если вы не привыкли к нашей кухне, я бы посоветовала госпоже взять лягушачьи лапки под фирменным соусом. К ним прекрасно подойдет бокал мерло…
— Пускай, — перебила ужасно смущенная Луиза. — Пускай это будут лапки. Только… Э-э… Я все равно не разбираюсь в вине, поэтому… можете не тратить… старых бутылок.
Девушка бесстрастно кивнула и вновь исчезла в складках бархатной ткани, оставив Луизу наедине с паническим чувством неловкости и страха. Женщина ерзала на подушках, не находя себе места, пока официантка обносила ее приборами и посудой. Вооружившись помутневшей от времени бутылкой с полустершейся этикеткой, та плеснула в изящный бокал немного красной жидкости и застыла в почтительном ожидании. Не сразу догадавшись, что от нее требуется, Луиза торопливо отхлебнула и тут же кивнула, даже не распробовав вкуса. Снисходительно улыбнувшись, вьетнамка наполнила бокал, выскользнула из ложи, и через несколько минут внесла огромное блюдо с дымящимся кушаньем.
— Госпожа Гвоздик просит ее извинить и сообщает, что скоро поднимется, — мягко сообщила девушка. — Не угодно ли чего-нибудь еще?
— Нет, все прекрасно, спасибо, — торопливо ответила Луиза. Девушка послушно скрылась в занавесках, и у женщины вырвался тяжелый, продолжительный вздох. Сказать, что место ей не нравилось, значило ничего не сказать. Она опасливо воззрилась на принесенные лапки: те были крупноваты и как-то не походили на лягушачьи. Глотнув еще немного вина (страшная кислятина), она нервным движением принялась разминать ноющую, затекшую шею.
Портеры зашевелились, раздвинулись, и в них показалось ухмыляющееся лицо Гвоздика. Подмигнув нервозно раскачивавшейся Луизе, хозяйка села напротив нее, обрушив свои внушительные телеса на подушки, и полностью их скрыв под собой.
— Как добралась, девочка моя? — лукаво осведомилась у гостьи она.
— Благодарю, все прошло хорошо, — отчеканила Луиза, чувствуя, как немеет язык от крепленого вина.
— Не правда ли, вьеты — великолепная, чудная нация? Не сомневаюсь, на пути сюда тебе оказали всю посильную помощь…
— Да, это так, — осторожно ответила эколог, стараясь не поддаваться маске напускного добродушия. Столько энергии, неукротимой жажды жизни было в этом тучном, могучем теле, что само присутствие Гвоздика рядом воспринималось как что-то из ряда вон выходящее, будто что-то, несбыточно и долго ожидавшееся, но вот наконец случившееся. Она была не просто лидером, она была кем-то вроде… вождя, и ясно давала понять это окружающим.
Гвоздик посерьезнела и чуть наклонилась к собеседнице:
— Полагаю, у тебя ко мне какое-то дело? — деловым тоном осведомилась она.
«Вот оно», — подумала Луиза, — «Никаких тебе больше “девочек”».
— Да… госпожа Гвоздик, — кивнула она, изо всех сил стараясь не пересластить. — Дело в том, что мне пришлось столкнуться с некоторыми обстоятельствами… сильно усложнившими мою жизнь.
— Не юли. Что конкретно от меня нужно?
— …Совет
Гвоздик тяжело усмехнулась и свойским жестом схватила одну из лягушачьих лапок с Луизиной тарелки и макнула ее в соус.
— Только совет, и все?
— Возможно, и какие-то действия, я не знаю.
Хозяйка закинула ногу несчастного земноводного в рот целиком, — лишь кости захрустели на крепких зубах, — и повернулась к окну. Луиза непроизвольно проследила за направлением ее взгляда.
Внизу бурлил многослойный человеческий водоворот: деньги и девушки переходили из рук в руки, поглощались многообразные кушанья, совершались обильные возлияния… Луизин страх внезапно обрел зримые очертания: слишком много власти было сосредоточено здесь, слишком много влияния. Нельзя попасть в такое место и выйти отсюда тем же прежним никем: ты приблизился, был замечен, и каждый шаг твой имеет уже политическое значение…
— Знаешь, что я поняла, ведя дела в этом городе? — прогудела Гвоздик. — Люди чаще всего открыто говорят на, казалось бы, запретные темы. Кто в какой ходит бордель, чья и с кем изменяет жена, кто посещает черные мессы, и кто какие нарушает табу… Порочность придает тебе весу, и вот ты на равных с этими, — хозяйка подбородком указала на толпу за окном, — с этими зажравшимися боровами обсуждаешь красоту ужасного за бокалом «боско»…
Луиза нервно усмехнулась и потянулась за лягушачьей лапкой, едва не опрокинув потухший кальян.
— …Единственное, — заключила, веско подняв палец, хозяйка. — Единственное, о чем они говорят неохотно — это мастера и их прикормленные зверюшки. Потому что пороки, в отличие от последних, не явятся тебе в дом, и не затолкают в машину, чтобы разобрать на запчасти и слепить какое-нибудь недочудовище… Которое и дня не проживет без искусственного кормления, потому что дни настоящих мастеров давно позади…
На короткий миг Луизина паника превратилась из душащего, вызывающего дурноту перышка в горле, в огромный стенобитный шар, сминающий последние крохи ее самообладания. Все ее животное естество хотело вскинуться, убежать, забиться в темный угол европейских районов Керридж-сити, и никогда больше не возвращаться в этот странный, искаженный неприкрытой правдой мир. Но затем, стоило женщине преодолеть сиюминутный порыв, на нее обрушилось вселенских размеров спокойствие: полное, всеобъемлющее и мудрое. Казалось, ее инстинкты внезапно приняли нечеловеческую власть чудовищного, всеведущего Полифема в женском обличии, сидевшего напротив, и передали тому судьбу своей непутевой хозяйки.
— Дело в том, — самоотверженно начала Луиза, — что время от времени я натыкаюсь на подбитых кадавров… Выхаживаю, и не знаю, что с ними делать. В полицию обратиться я не могу, к мастерам у меня выхода нет. Да и не хочется привлекать к себе чье-то внимание.
Гвоздик внимательно слушала, не перебивая.
— И все бы ничего, но недавно я наткнулась на ребенка… Кадавра-ребенка. И я… Понимаю, что кадавры — они скорее животные, чем люди, но он…
— Хочешь сказать, он сохранил человеческое сознание? — насмешливо переспросила Гвоздик. — Ты же прекрасно знаешь, что это невозможно. Более того, могу тебе со всей уверенностью сказать, что с течением времени развиваться будет лишь его звериная сторона, человеческий же ребенок так и останется болтаться нелепым придатком.
— Это не так! — запальчиво возразила Луиза. — Я знаю, что есть люди, сохранившие сознание, даже превратившись в кадавров, я знаю…
Эколог осеклась на полуслове. В глазах Гвоздика мелькнуло что-то, что можно было принять за хищный интерес, едва уловимое расширение зрачков. Но внутренним чутьем, интуицией Луиза с внезапной четкостью поняла: это был страх.
— Разумеется, ты не знаешь, где этот кадавр сейчас? — даже не пытаясь скрыть интерес, вкрадчиво поинтересовалась хозяйка. Луиза лишь сдавленно мотнула головой.
Гвоздик тяжело вздохнула.
— Жаль. Этой информации было бы достаточно, чтобы я оказалась у тебя в долгу. А иметь в долгу такого человека, как я — выход из любой возможной жизненной ситуации. Одноразовый.
— Так… что мне делать с кадавром? — неуклюже перевела разговор в другое русло эколог.
— С ребенком-то? Ничего. Выпусти в трущобы, пристрели, вырасти как питомца. В наше время нет абсолютно никакого позитивного решения этой проблемы. Любой мастер, кроме того, кто его и собрал, первым делом разберет его на запчасти — чтобы узнать возможные секреты конкурента. А оригинальный производитель скорее всего уже гниет где-то в канализации. Обычно разгуливающий на свободе кадавр — и причина, и следствие трагичной кончины.
Луиза молча внимала словам собеседницы. Крепкое вино, тяжелый, полный на события день и постоянный стресс измотали ее; голова была как свинцовая. Гвоздик бросила на нее сочувственный взгляд.
— Я могла бы починить твою шею почти за бесплатно. У меня есть много хороших специалистов…
— Спасибо, госпожа Гвоздик, — Луиза тяжело привстала, и с трудом удержалась на ногах, — Но, боюсь, для такого маленького человека, как я, оказаться у вас в долгу — роскошь непозволительная.
— Сочту за комплимент, — широко улыбнулась Гвоздик. — Помни, дорогая моя, что здесь всегда тебе рады. Шофер уже ждет внизу.
Луиза слабо махнула рукой и направилась к лифту, вяло пытаясь понять, что принес и чего лишил ее этот вечер.
 
Луиза проснулась от ощущения чего-то острого и холодного, упиравшегося в висок. Какое-то время она восстанавливала в памяти события вчерашнего вечера, и сонная нега мало-помалу сменялась гнетущим беспокойством. В ленивом оцепенении она положила руку под голову и нащупала резную рукоять револьвера, с которым засыпала с тех пор, как привела в дом первую бесхозную тварь.
Засунув оружие под подушку, она тяжело поднялась и охнула от боли: от неудобного лежания шея тут же напомнила о себе. С плавающими перед глазами пятнами Луиза доплелась до шкафа и нашарила в брючном кармане спасительные таблетки. Выдавив на ладонь прозрачную пилюлю, она проглотила ее не запивая.
Где-то на кухне Элизабет уже гремела кастрюлями, готовя нехитрый завтрак. Почему-то Луизу терзало смутное чувство вины, будто бы вчерашним своим визитом к госпоже Гвоздик она в чем-то провинилась перед подругой.
 
Луиза надолго заперлась в ванной и тщательно смыла с тела и волос запахи вьетнамского квартала. На кухню она вышла в халате, распаренная и несколько повеселевшая. Элиза встретила подругу бледной улыбкой, полуобернувшись на неповоротливых конечностях. Рядом с ней, на полу вился змееподобный ребенок, норовя забраться по паучьей ноге, но все время соскальзывая.
— Я выпустила его погулять, — виновато сообщила она, увидев, как посерело лицо подруги. — В конце концов, мы все равно собрались с ним что-то делать.
— Да… Верно.
Элиза опасливо присела за стол, но ребенок, не обратил на нее ровным счетом никакого внимания, продолжая свою причудливую игру.
— У нас кончаются продукты, — как ни в чем не бывало продолжила Эл, ставя перед подругой тарелку с яичницей.
— Ты кормила… этих? — Луиза мотнула головой в сторону коридора.
— Да. Крупа кончается тоже.
— Интересно, чем кормят их мастера… — Эколог с вилкой в руке смотрела на остывающую глазунью: кусок не лез в горло.
Элиза бросила на собеседницу беспокойный взгляд.
— Сырыми потрохами. С чего это ты вдруг…
— Не спрашивай.
Луиза растеряла последний аппетит, и теперь давилась яичницей, лишь бы не обидеть подругу.
— Я схожу за продуктами. К черту работу, сегодня я никакая. Посидим, почитаем… Устроим себе выходной.
«Наездница» кивнула, склонившись над раковиной с грязной посудой — лишь качнулись ее заплетенные в хвост волосы.
— Лу… Вчера ты вернулась поздно… Я подсмотрела в окно, на незнакомой машине… Пьяная… Что-то стряслось?
— Эл… — эколог была тронута и озадачена одновременно, — Все хорошо. Я пыталась решить проблему со змеенышем, ездила к госпоже Гвоздик…
По всему телу Элизы пробежала судорога, и недомытая тарелка с грохотом разбилась о край стола, засыпав осколками кадавренка. Медленно, странно подергиваясь, она повернулась к подруге.
— Что ты сейчас сказала? — чужим, шипящим голосом спросила она. Луиза с ужасом заметила, что впервые жвала на ее теле зашевелились в унисон с губами; раньше она думала, что к ним вообще не проведены нервные окончания. На паучьем «рте» подруги мутными каплями начала выступать какая-та жидкость.
— Эл, не кипятись, — ощутимо струхнув залепетала Луиза. — О тебе речи даже не шло, да и что тебе сделала эта Гвоздик…
Она осеклась. Все это время из многочисленных комнат доносился тихий скулеж, ставший привычным звуковым фоном квартиры. Но теперь он был близок к крещендо, кадавры выли, плакали в голос.
И на фоне этого бессмысленного, жалобного реквиема трещал, надрываясь, звонок.
— Не смей открывать! — Элиза нешуточно наседала на подругу, тусклые глаза ее торакса начинали слабо светиться. — Она пришла за мной! Из-за твоей тупости она нас нашла…
Луиза лишь ошарашено хлопала глазами, не зная, кого ей бояться: Гвоздик, или спятившую подругу. Звонок пищал и пищал, и, наконец, оборвался. Спустя мгновение напряженной, выжидательной тишины, раздался удар и оглушительный треск. Кадавры окончательно обезумили и метались по своим комнатам, тараня стены обезображенными телами. По коридору донеслась тяжелая поступь, в комнату проник тяжелый запах китайских специй…
Эл уже не выглядела угрожающе: всхлипывая и стоня, она сжалась в получеловеческий, полунасекомый комочек в трагикомичной попытке спрятаться под столом. В дверном проеме показалась облаченная в свой поношенный халат Гвоздик.
— Я пришла за тобой, племянница, — тихо, беззлобно сказала она. — Время возвращаться домой.
Луиза тихонько откашлялась и подошла на полшажочка к пришелице. Та нависала над ней нерушимой скалой.
— Госпожа Гвоздик…
Великанша не удостоила ее ответом, лишь приблизилась к неистово шипевшей «наезднице», на ходу вынимая из кармана потертую связку ключей с причудливым цилиндром-брелоком. Под ноги ей угодил кадавр-змееныш, и она не глядя раздавила его прозрачную голову массивной сандалией-«гэта». Полозы дернулись и застыли, под тельцем начала расплываться прозрачная лужица, будто от выброшенной на берег медузы.
Элиза, окончательно обезумев, бросилась на свою тетку, человеческая ее часть, казалось, потеряла сознание, и действовало теперь насекомое. Ловко увернувшись от раззявленных жвал, Гвоздик ухватила «наездницу» за талию, легко уместившуюся в ее огромной руке, и ткнула паучихе брелоком в глаз.
Лу судорожно отвернулась. Послышался ультразвуковой писк, запахло чем-то паленым… Неверными шагами она ступала по коридору, заглядывая в пробитые, изуродованные кадаврами двери. Почти во всех комнатах лежали трупы с размозженными головами, некоторые были пусты. Луиза зашла в свою комнату, сомнамбулическим движением нашарила под подушкой револьвер, взвела боек, обернулась, и почти нос к носу столкнулась с Гвоздик. Та тащила обездвиженную племянницу за паучью ногу; та угрожающе хрустела, и на сочленениях были видны коричневые прожилки.
— Не стоит, — ровно сообщила она Луизе.
Та нервно передернула плечами, подняла пистолет и нажала на курок. Раздался оглушительный хлопок, отдачей ей чуть не вывихнуло плечо. Проморгавшись, она обнаружила прямо перед своим носом огромное хитиновое нечто, в котором застряла пуля. В следующее мгновение оно крепко ударило ее в подбородок. Луиза услышала страшный хруст в поврежденной шее, ощутила секундную вспышку страшной, не купируемой никакими таблетками боли, а потом уже не чувствовала ничего. Обездвиженная, она лежала на полу, словно тряпичная кукла, и могла лишь смотреть, как пробудившаяся Элиза со страшной силой извернулась, оставляя судорожно сокращающуюся паучью лапу в руках своей садистической тетки. Спустя какое-то мгновение «наездница» уже испарилась, передвигаясь каким-то немыслимым образом по стенам и потолку.
Когда Гвоздик взваливала Элизу на плечи, та не почувствовала движения, происходящее казалось плывущими перед глазами картинками. «Наверное, я умерла» — подумала она, и смирилась с нелепым, но легким посмертным существованием.
Чуть позже в своей подземной лаборатории Гвоздик продемонстрировала ей, как глубоко она заблуждалась.