Как два славных любовника

«Как два славных любовника», — приговаривал Петр Петрович, собирая воедино очередной картридж. Он был дядькой ладным, округлым, улыбчивым и очень радушным. Казалось, его устраивает в жизни решительно все: в том числе и откровенно паршивая должность в захудалом принтерном сервисе. Маленький, подвижный, он чинил и заправлял продолговатые черные контейнеры с замечательной аккуратностью и несравненной скоростью. 
Жил Петр Петрович со своей матушкой и был доволен этим раскладом. Каждое утро он приходил на работу румяный, надушенный, и пахло от него блинами и кашей. Он запирался в крошечной подсобке и проводил день, скрючившись над своими разнообразными «пациентами»: картриджи штырьковые, болтовые, с боковой крышкой, оригиналы и реплики. Когда он возился с ними, на губах у него играла улыбка, и он напевал что-то вполголоса, каждый раз разное, но фраза «как два славных любовника» была постоянной. Его не смущал явный фрейдистский символизм картриджного устройства, — все эти выпуклости и впуклости, гнезда под валы и единая нерушимость собранного продукта. Она скорее доставляла этим удовольствие ему — вечному девственнику и существу практически бесполому.

В тот вечер, глубокой осенью, Петр Петрович ушел с работы раньше обычного, что позволял себе нечасто. Приветливо распрощавшись с коллегами, он облачился в поношенную шляпу и добротное, хоть и засаленное пальто. Ответ своему радушию он находил редко, — в сервисе его принимали за дурачка, — но не придавал этому значения. Заперев свою каморку на символический замок, он двинулся в путь.

Он шел медленно, старательно обходя неглубокие лужи. Ведь куда торопиться доброму человеку? Добрый человек никуда не спешит, у него все всегда по часам, и Петр Петрович гордился своей медлительностью и обстоятельностью. В его глазах она придавала ему солидности, лоску. Да и поликлиника была недалеко — всего в нескольких кварталах от сервиса. Этот сравнительно небольшой маршрут мастер преодолел за сорок минут.

Петр Петрович стоически отсидел в длинной, ветвистой и змеящейся очереди, и попал наконец на прием к врачу. Там он сразу же почувствовал себя неуютно: так строго и осуждающе смотрел старенький доктор на рентгеновский снимок его легких. Мастер стоял в дверях, переминался с ноги на ногу, мял в руках шляпу и, сам не зная,  почему, выглядел виновато.
— Ваша профессия? — недоброжелательно осведомился врач.
— Я это… Картриджи заправляю, — робко ответил Петр.
— Нашли, чем заниматься. Как давно?
— Лет десять…
— Флюру принесли?
— Да, вот…
Петр Петрович аккуратно, стараясь не наследить, прошел в кабинет и двумя пальцами протянул аккуратно сложенную бумажку. Доктор раздраженно ее выхватил и пробежался по ней глазами.
— Могу вам сказать и без дальнейшего обследования, — внезапно подобревшим голосом сказал он. Перемена эта заставила Петра Петровича покрыться испариной, — у вас запущенная форма туберкулеза. Вам нужно уйти с работы, иначе долго вы не протянете…
— Но… Как? 
Петр Петрович в полном ошеломлении хлопал круглыми глазками. В медитативной заправке картриджей были его спасение и нирвана. Раскрутил, пропылесосил, снял, засыпал, закрутил… Он присел со слегка кружащейся головой и вполголоса слушал объяснения доктора:
— Понимаете, тонер, или, как его еще называют, порошок покрывает легкие и слизистую тонкой пленкой, разъедая внутренности. Вы не кашляете, — пока, — но симптоматика очевидная, да и сплевываете после работы черным, разве это дело? Работали бы, что ли, в респираторе…
Мастер медленно переваривал услышанное. Бросить работу… Что тогда останется у него? Все его штырьки, отверстия и «любовники»… Он покачал было головой, но вдруг шаловливая улыбка вернулась на его лицо. «Как два славных любовника»… А что, если?..
— Спасибо, доктор, — Петр прервал собеседника на полуслове. — Завтра же я уволюсь с работы. Ваши советы бесценны. До свидания.
И он ушел, даже не забрав у врача документы.

Возвратясь домой, Петр Петрович крепко обнял престарелую матушку и основательно поужинал. На губах его все еще блуждала шальная улыбка. Он заглянул в домашнюю мастерскую, прихватил оттуда несколько инструментов и вновь облачился в свое потрепанное пальто.
— Я на прогулку, — сообщил он матери и напялил на голову мятую шляпу. В его душе щебетали птицы.

Его неторопливый променад пролегал по пустынным, продуваемым улицам, темноту которых разрывали редкие фонари. Мастер шел, почти пританцовывая, к заброшенному парку, разросшемуся и страшному, огромному по площади и знаменитому по городским байкам. Горожане частенько срезали свой путь через путаные аллеи, будь то опоздавшие на трамвай, или любители подышать свежим воздухом.
У ржавой литой ограды Петр Петрович остановился и воровато оглянулся. Затем он нырнул прямо в кусты, игнорируя протоптанную тропинку неподалеку. Ветки цеплялись за серый драп, срывали с головы шляпу, он взмок, но настроение его ничуть не ухудшилось. Ведь впереди так много работы!
Он долго бродил вдоль лабиринта дорожек, стараясь не показываться на глаза и чураясь изредка вспыхивавших фонарей. Глаза его высматривали что-то, чему он и сам не мог бы дать определения, но он знал, что рано или поздно найдет… И вот оно, вот! Одинокая женщина, немолодая, одетая в юбку-карандаш и длинную полушинель, вся черная, строгая, прямая, прямо как один из его «пациентов». В голове у мастера играла, закольцовываясь, безымянная песня о славных любовниках, превращаясь из обычной мычалки в сонату, полную каденций и таинственных переливов. Он приближался все ближе, он не желал ей зла, он хотел лишь разобрать ее, посмотреть, что внутри… Мягкими, ловкими пальцами он обнял ее сзади и уверенными движениями загнал тонкую шпильку куда-то вглубь, под предполагаемый валик, надеясь вытащить крепко застрявший штырь. Женщина дернулась, полилось что-то черное, тонер, конечно же, это был тонер… Настырный картридж не сдавался, но Петр был аккуратен и терпелив, он знал, что сломанную деталь лучше доломать окончательно и добраться до составляющих, чем долго и нудно искать ей замену. Он крутанул, повернул, и вот уже что-то белое и блестящее вышло из корпуса…

Когда Петр Петрович справился наконец с непосильной задачей, ночная тьма окончательно окутала заброшенный парк. Он стоял потный, мокрый, с трясущимися от перенапряжения руками, над разобранным, заправленным картриджем. Каждая деталька была на месте, аккуратно выложенная на грунте, покрытом высыпавшимся порошком. Удовлетворенный, он со скромной профессиональной гордостью оглядел дело рук своих. Как два разъединенных любовника лежали две половинки непослушного картриджа у его ног. Дело за малым — осталось его собрать…
Петр Петрович просидел за работой до зари, до первых прохожих, которые с криками бросались от него прочь. Он прекрасно их понимал, он сидел, перемазанный в краске, поникший. Всю ночь он пытался собрать разобранный картридж обратно, повторяя на удачу присказку о славных любовниках, но почему-то у него это так и не получилось. «Нужна практика, — подумал он. — Немного практики, и я заново научусь. В конце концов, это не так уж трудно».
Где-то вдалеке истошно выли сирены.