Кондкутор

1
В кондукторы, как и многие, я пришел из охраны. Просто в один момент понял, что так больше нельзя, надо что-то делать, работать, быть рядом с людьми. Сейчас понимаю: охранник – это конец, это безысходность. Сидишь целые сутки на стуле, смотришь в пустую камеру, а время течет и течет, так медленно, что порою кажется, что оно остановилось. Я сначала думал, что справлюсь, что я не отупею на этой работе, что буду читать книги, заниматься, что не надену на себя ярлык алкаша. Какой я был самоуверенный. Сначала, скажу честно, все так и было. Первую неделю, может быть. Но эта работа была ловушкой: тебя манили обилием времени, но оказывалось, что с этим временем ничего нельзя сделать. Ты был обязан тратить время впустую, а если тебя ловили за посторонним занятием, то наказывали.
До пенсии я работал маляром, но пришло время, и меня выбросили, как мусор. Я не расстроился. Всему свое время. Расстроила меня пенсия, которую я стал получать. Сначала выкарабкиваться помогали шабашки, но здоровье начало меня подводить, я почувствовал необходимость заняться, чем-нибудь полегче. Тогда я и пошел в охрану.
Жизнь моя кажется мне такой банальной, но если разобраться, каждому человеку под шестьдесят начинают прилетать подобные мысли. Но разве это так? Конечно нет. Хотя бы школа. Что знают сейчас школьнички об октябрятах, комсомоле? Не знают они ничего о золотом школьном времени, какое было у нас. Был я далеко неглупый парень, закончил школу хорошо.  После десятого пошел учиться на хирурга, но на первом курсе на производственной практике нас отправили на лесопилку. Там проклятым резаком мне отдербанило палец. Палец пришили, но сказали: «Извини, товарищ, но хирургом вам не быть. Если хотите, переводитесь на уролога». Я послал их, извините за выражение, в черную жопу негра. Мне еще мать объяснила, что врачей кроме хирургов нет, остальные только медленно и незаметно травят человека всякой дрянью. Я пошел в армию. Попал в танковые войска. Там из меня быстро сделали мужика. После срочки я опять сдал экзамены в институт и поступил на строительный факультет. Но и там я проучился не долго, два курса. Умер от инфаркта мой отец. Горе было страшное. В семье кроме меня росли еще два шалопая и сестренка. Их надо было кормить, одевать, учить. Мать не хотела, но я настоял на том, чтобы бросить ВУЗ и пойти работать, тем более к этому времени как раз получил корочку маляра, бетонщика и еще кого-то. Ну я и пошел работать маляром. И как бы смешно не было, проработал до пенсии. Вот такая судьба. Не хирург, не бригадир, а маляр. Ну и ладно: зато моя жизнь сложилась так, как сложилась, а кто знает, что могло бы быть. Например, меня от зависти к моей зарплате зарезал бы брат, который все свое детство прозябал в нищете, не получил профессии. А так нет: все выросли, встали на ноги, и знаете, я счастлив, что все получилось именно так. Родня у меня хорошая.
В двадцать пять женился. Познакомился в трамвае с девчонкой, такой веселой, доброй, Аней звали. Через месяца поженились. Не знаю, что мной двигало, почему я так поспешил, но дело в том, что это было самое мое правильное в жизни решение. Прожили мы с ней почти двадцать пять лет.
За два месяца до серебряной свадьбы случилась авария. У Анны оторвалась аорта и она почти моментально умерла. Это была вторая моя страшная трагедия. После этого я серьезно забухал, и если бы не мой друг, Геннадий Павлович, мастер-электрик, то думаю, давно бы я загнулся с циррозом или еще какой-нибудь дрянью. Он помог мне отклыгать, чуть ли не закодировал меня. Спасибо ему. Он возобновил во мне веру в доброту людей, напомнил, что никогда нельзя отчаиваться. Как он смог меня вернуть ума не приложу. Видно, такой силы человек. Побольше бы таких.  
Дети выросли, разбежались, теперь звонят раз в месяц, спрашивают, как мои дела. Никогда не надоедает. Может, ради этого и растил их? Люблю их, хоть и расстраивают меня иногда, но я ничего, я им прощаю. Кто их кроме меня будет так любить, наставлять и прощать за все?
Вот так и дожил я почти до шестого десятка.
Работа кондуктора мне понравилась. Во-первых, всегда среди людей, всегда есть на кого посмотреть, с кем поболтать, во-вторых, просто чувствуешь себя нужным. Все это дорогого стоят.  К тому же начинаешь чувствовать город, его пульс. Чего только стоит встречать рассвет из окна трамвая вместе с народ, сонным, молчаливым, погруженным в себя?
Потом, конечно, лица стали надоедать, еще эти вечные вопросы об одном и том же. Но у меня они в отличие от других никогда не вызывали такой злобы, раздражительности. Это же люди: они всегда будут надоедать, учись их любить такими, какие они есть, иначе любить будет некого. Больше всего мне не нравятся разговоры среди кондукторов, как их все достали, какой паршивый и нечестный пошел народ. Хочется у них спросить, а вы думаете, что наш брат кондуктор лучше? Нормальный у нас народ, даже хороший. Только запуганный и забитый. Я это сразу подметил, как стал кондуктором.
Вообще это не пыльная работка. По началу да, было тяжело: постоянно на ногах, в вечном шуме, трамвайные двери на каждой остановке: бух-бух, люди не умолкают, все к тебе тянут руки, а кто не тянет, того надо одернуть, пожурить, и самое главное — это тряска, что не поворот трамвай расшатывается, его начинает дико болтать. Но привыкаешь, перестаешь замечать все эти мелочи, сосредотачиваешься на хорошем: слушаешь, о чем говорят люди, болтаешь с кем-нибудь. По вечерам, когда пустеют вагоны, всматриваешься в лица людей, поражаешься, как много они выражают, как загадочно или глубокомысленно смотрят в окно, в убегающий от тебя мир, который, однако, навсегда остается с тобой. Меня всегда поражала эта особенность дороги: ты словно убегаешь от жизни, тебя несет все вперед и вперед, ты не сможешь подойти к человеку, или выйти в определенный момент, сойти с рельс ты сможешь только на свой остановке. Напоминает судьбу.
Дошло уже до того, что мне кажется, будто я создан для этой работы. Действительно, что ждало меня дома: пустая квартира, по будням телевизор и кружка кофе, а по выходным бутылочка пива? Слишком это сурово. На работе я отдыхаю душой, и поэтому всегда в хорошем настроении, шучу, особенно с молодежью. Бывает и грущу, ночью, в пустом вагоне, под конец смены. Но это хорошая грусть, не та, от которой хочется запить. Вспоминаешь прожитое, всех тех, что шли с тобой рядом по жизни, думаешь о душе, счастье.
2
Один раз меня чуть не уволили. Это было спустя полгода, как я устроился.
 Я в хорошем состоянии для своих годов, к тому же всегда стараюсь опрятно выглядеть: бреюсь перед сменой, стригусь регулярно, на работу только чистое одеваю. Оно может никто и не обращает на тебя внимания, когда на тебе желтая манишка, но все-равно людям неприятно, если к ним подходит грязный, заросший и вонючий полубомж. В охране я немного запустил себя, но как стал на людях работать, то начал больше внимания уделять своему внешнему виду. Во-первых, людям с тобой не противно находиться рядом, во-вторых, самому приятно.
 Так вот, вид у меня располагающий. Может, конечно, дело в лице или возрасте, но люди ко мне часто обращаются с вопросами, просьбами. Это меня только радует, всегда стараюсь помочь. Но обычно дальше тривиального: «Скоро остановка имени К. Маркса?» вопросы не идут. Но как-то раз, в четверг, по-моему, когда я проходил мимо сидящей на одиночном кресле молодой девушки, она тронула меня за руку:
— Извините, можно вас о кое-чем попросить?
Девушке было лет восемнадцать, красивая такая, брюнетка, губы в ярко-красной помаде, легонькое синее платье, туфельки.
-Да, золотая, что тебе подсказать?
Она сделала знак, чтобы я наклонился к ней ближе.
— Там сзади сидит один мужчина,- стала тихо она шептать мне на ухо,- вы только не оборачивайтесь, мне кажется, что он преследует меня. Он начал ко мне приставать на остановке, а когда я села в трамвай, он тоже сел. Мне немного страшно. Вы не могли бы сделать так, чтобы мы вышли на разных остановках, задержать его, когда он начнет выходить за мной? Если, конечно, будет.
Я немного отошел от нее, словно невзначай посмотрел на заднюю площадку: там на последнем ряду действительно сидел и сверлил девушку глазами один нерусский бородатый на вид довольно мрачный мужик лет тридцати.
Стал я соображать, что делать. В жизни своей я много с чем сталкивался, и драться приходилось, и убегать, и помогать людям, и отказывать другу в критичный момент. Много воды утекло. Одно я понял хорошо – если можешь, помогай, не можешь – отказывай без сожаления. Тут я мог помочь. Однако у меня были сомнения о том, не сыграло ли с нами предубеждение злую шутку. Ведь уже у большинства сложилось мнение, что любой нерусский с бородой и серьезным лицом – или бандит, или террорист. Ересь, конечно. Я когда служил, у нас в роте половина была из республик: татары, казахи, азербайджанцы, таджики, узбеки, грузины, армяне и так далее, легче сказать кого не было. Времена, конечно, поменялись и хорошего принесли мало.
Раздав два билетика и еще пару раз кинув взгляд на странного нерусского, все же решил помочь. Когда поравнялся с девушкой, остановился и, делая вид, что пересчитываю билетики, спросил у девушки:
— Как тебя зовут, золотая?
Та тихо сразу же тихо отозвалась:
— Наташа.
— Слушай, Наташа, какой у меня план. Тебе на какой остановке выходить?
— Китайский рынок.
— Хорошо, когда подойдем к остановке, ты вставай и иди к дальнему выходу, который рядом с водительской кабиной. Я встану рядом с этим Алладином и, если он пойдет за тобой, задержу его. Не волнуйся, все будет хорошо.
— Спасибо вам большое, мне очень стыдно вас просить, может это какая-нибудь ерунда, но он просто так смотрел на меня, ну, понимаете, и так нагло приставал.
— Понимаю, не волнуйся, говорю тебе, все будет хорошо.
— А как вы его затормозите, что ему скажете?
— О, мало ли способов! Кондукторы, Наташа, люди бывалые. Найдем, что сказать, что предъявить и в чем обвинить.
Я отошел от девушки на заднюю площадку. Спокойствие меня ни на секунду не покидало, ведь и сам я был уверен, что все будет хорошо, что ничего не случится, а если же вспышка произойдет, то я всегда успею среагировать.
Трамвай летел и летел, остановка за остановкой, сквозь шумный жаркий город, мне вспомнилась одна история из моей молодости: я тогда ухаживал за одной своей одногруппницей в мединституте, Таней, фамилию уже не вспомню. К ней все время приставал один паренек, такой невидный щупленький, приставал как-то глупо по-школьному. Она все просила меня отогнать его. Я же игнорировал ее, отшучивался. Ну как можно было серьезно воспринимать шуточки наподобие щекотки или дергания за уши? Через месяц мы с Таней поссорились из-за какой-то мелочи, а через неделю она уже встречалась с этим щупленьким. Глупая история, странно что она вообще смогла выползти из моей головы на свет божий.
Подъезжал к Китайскому рынку. Маленький такой рыночек, обыкновенные ряды, не понятно при чем тут китайцы, видно исторически так сложилось, как сложилось, что трамвайные пути должны проходить именно здесь, хотя они еще и в прошлом веке никому не были нужны на этой улице. Я встал к ближайшему от преследователя выходу, хотя не верил, что тот даже дернется на этой остановке. Алладин уже не пялился, а безучастно смотрел в окно, словно глубоко погруженный в свои думы. Трамвай начал сбавлять скорость, Наташа встала с сиденья, пошла, как я ей и сказал, к дальней двери. Схватившись за желтые поручни своей красивой словно точеной ручкой, она посмотрела на меня: мол, все так? Я ей улыбнулся, моргнул глазом – не переживай, все будет у тебя отлично. Эх! Не умер во мне еще кавалер!
Заскрежетали тормоза трамвая – вот уже стали видны синие скамейки на остановке. Громко раскрылись двери, толпа людей, до этого момента сосредоточенно затихшая, вся вдруг зашумела, закипела, протискиваясь в двери трамвая. Наташа ловко выпорхнула по ступенькам из трамвая, посмотрела назад: нет, никто за тобой не бежит, девочка, будь спокойна, вот он, твой Алладин, сидит себя спокойно. Тот действительно, даже после того момента, как двери раскрылись на полную, не пошевелился. Я, откинув все сомнения, уже привычно стал запоминать, кто входит. И вот, когда я протягивал руку, чтобы взять плату за проезд, преследователь Наташи резко вскочил и бросился, хитрая скотина, не к ближнему выходу, который я перегораживал, а к дальнему.
— Стойте, гражданин! Покажите, пожалуйста, свой билет! – закричал я, кинувшись ему вслед. Алладин, расталкивая пассажиров, быстро двигался к выходу.
— Стойте! На месте! Сейчас же покажите билет! Держите его! Вор! – но было поздно: Алладин уже достиг выхода, глянул на меня и выпрыгнул наружу. Его взгляд поразил меня: он выражал презрение, ненависть и страстное желание. Только он выпрыгнул из вагона, как двери захлопнулись. Ошарашенный, не замечая любопытных взглядов людей в вагоне, я стоял у окна, и наблюдал, как удаляется стройная Наташина фигура и быстро  двигающаяся за ней фигура преследователя. В один миг на мои плечи свалилась вся тяжесть вины за происшедшее. Как я был дурак! Какой самоуверенный! Девушку, такая красивая, такой лакомый кусочек для всяких извращенцев попросила мня о помощи, а я не смог элементарного! Кроме стыда, меня объял страх за Наташу. Срочно надо было что-то делать!
Не долго думая, я бросился в начало выгона, к водителю.
— Тормози! Срочно! – вскричал я, лишь раскрыл дверь ведущую в кабину водителя. Вагоном управляла Надя, тридцатилетняя женщина, не очень умная, но ударная и крикливая.
— Зачем, что случилось?
— Быстрее! Нет времени, тормози! – и к выходу.
Надя сбросила скорость, остановила вагон. Едва раскрыли дверь, как я, уже скинув приметную манишку, сиганул из трамвая и что есть духу побежал по шпалам обратно.
Сойдя за мной вниз, полная Надя кричала:
— Ты куда, дурень старый? Ты вернешься, что случилось? Хоть что-нибудь скажи!
Но мне было не до нее: с непривычки задыхаясь от бега, я уже всей душой был там, на остановке, где Наташа по моей вине осталась один на один с бандитом.
Как только я начал бежать, как тут же понял, что ввязался дело не по своему возрасту, но делать было нечего: надо было идти до конца. У меня еще с армейки осталось убеждение, что раз ты дал обещание, то должен расшибиться, но выполнить его. Я обещал Наташе помочь, а значит сейчас должен бросить все, кинуть работу, побежать галопом, несмотря на свой трухлявый возраст.
На остановке никого не было. В вагоне я едва успел увидеть, куда они пошли, и очень боялся, что не найду их. Однако мне повезло: улица, по которой они двинулись, тянулась прямо и прямо, нигде не сворачивая, удаляя нас от безопасного многолюдного китайского рынка. Я бежал все дальше и дальше, вскоре потерял из виду рынок, остановку. Внезапно закололо сердце, но я, превозмогая боль, продолжал двигаться. Думал, что лечу как пуля, но на самом деле еле плелся. Мне казалось, что все безнадежно, что мне никогда не догнать их. От мыслей, что я допустил это несчастье мне стало плохо, закололо сердце, я уже отчаялся, почти решил бросить эту изначально дурную затею, но тут произошло следующее: из тупика слева неожиданно вынырнула Наташа, ей заломали руки за спину и куда-то вели двое нерусских, один из них был тот самый Алладин. На секунду я оторопел. Я не думал, что делать, как быть, а просто замер. Неужели предчувствие не подвело меня? Неужели подобное зло возможно? Я на своем веку много повидал: как воровали, дрались, предавали друг друга, но чтобы посреди белого дня такое.
-Суки! Вы что творите! Люди, сюда! На помощь! Бандиты!-, закричал я, но никто не появился. Только в тот момент я заметил, что место было глухое, городская окраина, вокруг лишь маленькие старые хатки за двухметровыми железными заборами.
Не помня себя, я бросился к Алладину, вцепился ему в плечо, крича: «Отпусти, скотина!», тот что-то крикнул на своем языке второму, тот в один момент подлетел ко мне и, хорошо размахнувшись, припечатал мне по лицу. Я даже не успел рассмотреть его, мелькнуло лишь злое, дикое выражение глаз, потом потемнело, поплыли разноцветные круги перед глазами.  Благо удар прошел, судя по всему вскользь, а то бы не рассказывал это сейчас, а червей кормил. Но этого вполне хватило, чтобы я свалился, потеряв, выражаясь военным языком, всякую боеспособность. Не до конца понимаю, почему события дальше развивались так: то ли бандюки испугались, что если оставить меня, то я наделаю много шума, то ли им показалось, что я вот-вот откину копыта, и хотели забетонировать меня где-нибудь. Знать не могу. Но факт в следующем: пока я боролся с разноцветными кружками в голове, они затолкали на заднее сиденье из ниоткуда появившейся машин сначала Наташеньку, а потом завалили и меня.
Потом помню, как очнулся в машине. Эти двое молчали, радио не работало, обстановочка была подавленная. Осознание всего этого, правда, пришло гораздо позже, после того, как кончились все события. Тогда я не понимал ничего, кроме того, что у меня все болит, и что меня куда-то везут на машине. Все остальное казалось таким незначительным. Потом Наташа, заметив, что я подаю признаки жизни, очень тихо, словно комар скрипнул, спросила, как я себя чувствую. Я посмотрел на нее: она была бледна как полотно, глаза были заплаканные, губы, такие красивые, выражали страх и растерянность. Вид ее почти сразу привел меня в чувство.
Хрупнув, я один выдохом ответил, что нормально.
Тут братья алладины заметили, что пришел в сознание. Тот, что ударил меня, поглаживая свою черную бороду, спросил о чем-то на своем языке  сообщника, потом головой указал на меня.
-Э! Что делать будем, шайтан ты дерьмовый? Ты зачем влез? Кто она тебе, а? Родня какая?
Туго соображая после удара, я медленно, словно издалека ответил:
— Нет, не родственница.
— Слышь, ну и зачем ты влез? Чё проблем своих не хватает? – крутя баранку, спрашивал Алладин.
— Какая разница?
— Как какая? Как ответишь, так мы с тобой порешаем.
— А что вы собираетесь?
Повисла тишина.
-Мы еще не решили, дед, но в любом случае хорошего не жди.
Дальше они заговорили на своем языке.
Несмотря на после шоковую потерянность, я все же сообразил, что мы никуда конкретно не едим, а просто кружим, видимо сбивая след, при чем с каждым кругом все больше приближаясь к окраине. Чернобородый звонил с мобильника, спокойно разговаривал. Наверно договаривался или уточнял что-то.
На одной из улиц машина, поддержанная «тринашка», резко тормознула, Алладин  вылетел, открыл дверь, не церемонясь вытянул сначала девушку, а потом меня наружу, вместе со вторым схватили и завели через железную калитку на маленький участок, а там в одноэтажный ветхого вида кирпичный домишко. Там еще один бандит уже ждал нас. Усадив в какой-то чулан, они закрыли нас, и исчезли часа на два. Почти все время было тихо, из соседних посещений доносились порой возбужденные перешептывания, иногда переходящие в крики, но нам это ничего не давало: говорили они не по-русски.
Все это время я тихо успокаивал Наталью. Бедненькая, она совершенно впала в истерику, все плакала, хныкала и поскуливала. При этом она все время спрашивала: что с нею будет, за что они схватили и что хотят. Пару раз упомянула, что это моя вина. Это очень болезненно кольнуло меня. Хоть я и прекрасно понимал, что если вина и есть на мне, то самая ничтожная, но мне все же очень хотелось исправиться, высвободить нас, сделать что-нибудь. Но никаких возможностей не предвиделось: связанный, я сидел на полу, облокотившись на стену. Единственное крошечное окошко было наглухо заколочено.
Неожиданно залетел один из них, грубо схватил Наташу и чуть не по земле вывел ее из чулана. Я попытался встать, но безуспешно. Бандит крикнул на меня и захлопнул дверь. Страх за девушку сдавил меня, через какое-то время я стал метаться по полу, биться телом о стены, звать на помощь. Мне было понятно, как глупо я поступаю, но в то время чувство самосохранения совсем покинуло меня, я уже не боялся возможного наказания. Мне вдруг показалось диким хвататься за свою старую ненужную жизнь, в то время как совсем рядом гибнет молодая и цветущая, призванная принести в этот мир новых людей. Бушевать мне дали довольно много, и вот когда я почти выбился из сил, залетел тот бандюга, что сидел за рулем, и неожиданно достав из-за спины какую-то штуку народе электробритвы, коснулся меня ей. Жуткая боль прошла во всему телу, поставив все волосы торчком. Я проорал нечто нечленораздельное, а потом потерял сознание.
Очнулся я от шума раскрываемой двери. Едва только раскрыл глаза, как увидел омонавца, стоящего в проходе. В руках у него был АК, маска была стянута на лоб. Сначала я испугался, а потом увидел, что он смотрит на меня совершенно спокойно, с интересом.
— Девушка, она была здесь, они увели ее!
— Не надо кричать, спокойно. – сказал он, подходя ко мне. – Девушка у нас, ничего с ней не случилось. Как самочувствие, вам нужна медпомощь?
— Не надо, я здоров. А эти, бандюги где?
— Мы их задержали, не волнуйся, дедуль. – омоновец подсел ко мне, достал нож, разрезал веревки на ногах и руках. – Встать можешь? Давай сходим к сестричке, пусть глянет на тебя, а то годы не те уже, далеко не те.
Чуть позже я узнал, как все это случилось. Оказалось, что когда я начал драться на улице с этим Алладином, на шум выглянула из окна одна молодая девушка, она видела и всю сцену похищения. Она была так напугана и растеряна, что решилась позвонить в милицию лишь через полчаса. К этому времени уже тяжело было нас найти. Но им все же удалось. Рядом с китайским рынком над дорогой возле светофора висела камера. Просмотрев записи за тот час, они определили номера всех машин, подошедших под описание девушки. А дальше дело техники.
Кавказцы были не готовы, что их так быстро начнут искать, так что повязали их легко.
Сестричка осмотрела меня, смазала чем-то руку в том месте, куда воткнули шокер и с этим отпустила. Потом меня осмотрел психолог. Она задала мне пару вопросов о самочувствии, стала говорить о необходимости покоя, что в мои годы нужно уметь расслабляться и снимать стресс. После этого отправила меня давать показания! Ох и поберегла деда!
Через три месяца  троих этих бандитов осудили на шесть лет. В деле я проходил как пострадавший, меня затаскали по судам и надоели до крайности. Так что под конец мне уже было безразлично, шесть или двенадцать, лишь бы отпустили. Алладины уверили всех, что хотели потребовать за девушку выкуп, мне же почему-то казалось, что это было как-то связано с религией, но доказательств этой теории у меня так и не нашлось. Как-то не похоже это все было на похищение с целью выкупа. Скорее просто хотели ее и изнасиловать. Не знаю, в общем.
С Наташей, слава богу, ничего такого не случилось, хотя она и стала меня избегать. Ей будто было стыдно передо мной за что-то. Или она переживала из-за той ерунды, что наговорила мне тогда в чулане, хотя я ни разу не разозлился, ни тогда ни  после, потому что что я-дурак, обижаться на девушку в таком состоянии. А может ей просто я не нравился, старый такой, да еше видевший ее в таком положении.
После суда настроение было — пакость. Такое было чувство, что это меня осудили, что от меня все отвернулись. Находиться в таком состоянии я не мог, поэтому позвал Семена, своего товарища по охране и вместе мы распили бутылочку водки, давно уж припрятанную.
Утром пошел на работу, первый раз за это все время. До этого дня у меня был больничный. Не успел я зайти в депо, как меня уже вызывали в кадры. В кабинете сидела начальница по кадрам, строгая и хитрая женщина, с хорошо ухоженными короткими волосами, полжизни проведшая в одном кресле главы отдела. Она строго посмотрела на меня, предложила сесть на стул перед столом.
Я понял: что-то будет.
Сперва она справилась о моем здоровье, потом неожиданно сказала:
— Я, конечно, понимаю, что вы совсем не виноваты в том, что случилось, что все это стечение обстоятельств, но все же интересы предприятия не могут страдать. К сожалению, нам необходимо распрощаться. Вот вам листик, будьте добры, напишите по собственному желанию.
— Но… кхм, я не хочу уходить, мне нужна эта работа.
— Давайте не будем. Вы же уже пенсионер, государство выплачивает вам чудесную пенсию, вы и без этой работы сможете прожить.
— Но я не понимаю.
— Тут нечего понимать, пищите заявление.
— Но почему? Что я вам сделал? Чем я не угодил? что о плохого в том, что я попытался помочь человеку?!
— Не надо повышать голос. Пишите заявление. Мы в любом случае вас уволим. Что касается причин я уже сказала, вы компрометируете нас.
Я смолк, уставившись ей в лицо. Хоть убей, но я не мог понять, почему она требует моего ухода. Просто тварь. В очередной раз я убедился, какие невозможные твари бывают на свете.
Написал заявление, выполз из кабинета. Никто не поддержит, никто не поможет. Один. И так все в этой галимой жизни. Единственным желанием было, как можно скорее добраться домой и выжрать как можно больше водки.
Не успел я выйти из депо, как мне навстречу побежала девушка. Это была Наташа. Она вся прям светилась от счастья, в руках она держала большой букет каких-то красивых ярких цветом.
-Здравствуйте, а я к вам! Как хорошо, что я вас встретила!
— О, Наталья, здравствуйте, здравствуйте…
— Вы знаете, я после все этого была в таком состоянии, что…
-Да, да, я понимаю вас…
— Но все прошло, а я очень плохая, вы так много сделали для меня, а я даже толком не поблагодарила вас. Вот, это вам, — и она протянула мне букет. – Вы очень хороший, если бы все такие были, то … что это с вами! Вы плачете!
Действительно, слезы покатились у меня из глаз. Глупо. В жизни никогда не плакал, а тут не выдержал. Постарел, видать, совсем.
Я никак не мог представить, что эти цветы для меня. Я сразу заметил их, но даже тень догадки, что это мне, не проскочила. Видать это так и подействовало на меня, к тому же этот контраст: минуту назад тебя втоптали в грязь, а сейчас заявляют, что без таких людей мир не стоит.
Наташа, вглядевшись в мое унылое лицо, похоже что-то поняла.
— Что случилось у вас?
Я рассказал .
— Сейчас, минуту, я все улажу, не уходите – и она влетела в депо.
Я было хотел ее остановить, но потом махнул рукой: будь, что будет. В конце концов она мне была обязана.
Постоял, посчитал цветочки: нечетное. Мелочь, но приятно. Я всегда говорил, что радость в малом. Но только эти радости должны быть не твои, а чужие. Тогда радость удваивается, но это по моей философии. Помню, когда я учился в институте, наш преподаватель философии говорил нам, что каждый человек должен иметь свою собственную философию, потому что если он учит философию, но не имеет своей, то он лишь копировальный аппарат, а не мыслитель. Тогда я никак не мог понять, есть ли она у меня или нет; вроде взгляд на вещи был независимый, знаний было куча, но говорить о своей философии я не мог. Зато в старости, когда в голове не можешь сложить дважды два, зато теперь я чувствую себя настоящим философом.
Я не надеялся на девочку, ее поступок был, конечно, очень милый, но совершенно бессмысленный. Мне же надо было думать, как жить дальше. Выход был один: вернуться в охрану. При этой мысли я опять захотел напиться. Я чувствовал отвращение к своей слабости, но сил не было, да и кому было до меня дело? Жив я или мертв, пью или нет, работаю или дома умираю от тишину, тоскую или улыбаюсь – на все людям было наплевать. Я решил не ждать Наташу и уйти. Но не успел я перейти дороги и дойти до остановки, как знакомый голос окликнул меня. Она подбежала, счастливо улыбаясь, и сказала:
— Она согласилась, вас оставили. Вот, смотрите,- и она протянула мне кусочки листочков.
— Что это? — спросил я и тут же догадался, что это мое заявление об уходе по собственному желанию. — Спасибо, дочка, но как, ее?
— Сама не знаю,- улыбнувшись, отвечала Наташа. – Может она не знала всех подробностей? Она вредина, но не тварь! Ну теперь до свиданья! Думаю, еще не раз в трамвае встретимся.
— Да, спасибо тебе. До свиданья. И смотри, чтобы больше не попадала в подобные передряги!
Уже убегая, развернулась:
— А их никогда и не ищу, они сами меня находят. До свиданья!
В этот вечер у меня было отличное настроение, я не пошел никуда пить, тихо-мирно посмотрел с чаем новости по телевизору и пошел спать. Завтра меня ждала работа.
Все так и прошло, почти бесследно. Только меня все-таки на другой-то, более трудный маршрут перекинули и смену дали плохую, но это ничего. Главное, что я с людьми остался, нужным. Наташу я больше не видел.