В маршрутке

 
Осень. Безлюдная остановка, дует холодный ветер. Прошло уже полчаса, как я жду свою маршрутку, и вдруг пошел снег. А вокруг наступает вечер – люди бегут по улице, мимо меня, закрывая лица капюшонами от этого противного слякотника. Бегут домой. Несут что-то в белых «магнитовских» пакетах. Гостинцы, может быть, детям. В доме у них тепло, горит уютно в комнатах свет, на пороге их встретят радостными возгласами ребятишки, чей-то муж покажет свое небритое любимое лицо из зала, спросит про погоду, проворчит пару ласковых слов, позовет смотреть телевизор, так по-домашнему орущий.
На улице снег стал падать обильнее. Темнеет, улица становится хмурой, серой. Хлопья снега, автомобили, безразлично проносящиеся мимо, свет их фар, грязное месиво на дороге, городской гул, в котором слышишь все и всех, кроме себя, пульсация многочисленных вывесок, таких настойчивых, агрессивных, все эти люди, так неожиданно вторгающиеся в твою жизнь, чтобы через миг так же внезапно исчезнуть за дверью троллейбуса или автобуса – как все это тоскливо, как по-городскому!
Ну вот наконец – маршрутка! Как замерзли ноги!  Так можно себе и отморозить их.
В салоне совсем уже ночь. День пасмурный, солнце и так не справляется, а в маршрутку сквозь завешенные окна свет почти и не попадает, поэтому водитель включил лампы, их свет неравномерно ложится на людей, набивших газель, старит всех. Водитель, усатый сорокалетний мужик  нерусской национальности, грубо сунул, не оборачиваясь, в руку сдачу. Внутри разит потом, перегаром, сладкими женскими духами и сигаретным душком. Еще и сыро. Пол мокрый от талого снега,  что попадал с одежды и обуви пассажиров. Мне неуютно: сразу столько людей. Протиснулась подальше назад, примостилась на сиденье – меня никто и не заметил. Тихо, все устало молчат, только слышно, как маршрутка то разгоняется, то тормозит. Окна запотели, протерла рукой: там мелькают знакомые силуэты улиц, изученные как прутья клетки.
Что за настроение! День что ли такой? По-другому все раньше было; снег – столько радости! А теперь что? Как-будто насильно меня в эту жизнь втиснули, скукожили всю – живи. Неужели не нравится мне эта жизнь? Не знаю. Не умею я по-другому жить. Привычка. Страшная вещь – привычка, как ржавчина незаметно слой за слоем растет на тебе, а ты тончаешь, гниешь в сырости… Что за мысли? Гони их прочь – а ну улыбнись! Вот так, умница, и наплевать, что выглядишь как дура! На тебя все равно никто не смотрит, сидят все, ушли в себя, видно замучились на работе. Кто ездит на этих корытах? Школьники, студенты, женщины без прав, старики. Остальные рядом на своих авто трясутся. У кого хватило ума к тридцати годам скопить себе на машину. Вон, посмотри впереди, в окно уставился – мужик, грязный, воняет, подворотней и перегаром на всю маршрутку. Откуда у этого тачка? Пропил. Хотел красиво жить. А на женщин глянь: ели ноги волочат, руки грубые, мозолистые, с вздутыми венами. Всю жизнь домой сумари таскают, сколько себя помнят с работы домой, с дома на работу. Туда- сюда. Вся жизнь их в маршрутках прошла. Видели ли они за этим грузом вечных забот счастье? Посмотри на их лица: уголки губ опущены, взгляд уныло-покорный, словно всю жизнь только и делала, что грустила и плакала. Но нет, они не сдаются: губки подкрашены, ресницы подведены; попытка сохранить в себе женщину. Попытка.
Что ж, может быть, они счастливы дома. Хотя что их ждет дома? Придут -  и давай готовить, стирать, убираться, слушать мужа-дурака. Любви нет. Просто та же привычка. Быт.
Да что с настроением! Кошмар! И вовсе не у всех такая судьба. Даже мало у кого… ведь находят люди свое счастье!
Через пару остановок маршрутка опустела. Поговорить бы. Но не с кем. О чем можно говорить с незнакомым человеком? Особенно, если этот человек, кто-то из этих женщин. И странно: нехорошо на душе, тоскливо, а скажи мне: «На таблетку, выпьешь – и счастлива, как младенец» — не соглашусь. Приятная эта тоска. Ха-ха! Какая глупость. Эх-х… Но правда.    
«На остановке!»- кричит тучная, высокая женщина, с выкрашенными в цвет воронова крыла  волосами, с хорошим педикюром. Она хватает  два огромных пакета из гипермаркета и, грубо задев меня, поспешно выдавливается из маршрутки. Мне все равно. Пускай хоть станцует на мне, лишь бы побыстрее исчезла. Такая не тоскует. Неа. С детства привыкла сама себя защищать — сначала от дебилов одноклассников, от девчонок-сплетниц, потом от ухажеров-неудачников, от козла начальника, от злой свекрови и так до бесконечности. И когда замуж шла не о высоких материях думала: о любви, верности – нет, а том, чтобы можно было вот так едой в магазине закупиться, чего душенька пожелает, ноготочки сделать, кофточку, брошки, колечко купить. Но таких фрау, слава Богу, не много.
Кто его знает? Может и счастливы эти дамы? Ведь…ведь и мое будущее, и оно может сложиться также, оно смотрит на меня их глазами. Ф-у-у! Какая мерзкая мысль! Нет-нет, у меня все будет по-другому. Что за глупости!
Дома, дороги, переходы, светофоры, силуэты машин и прохожих – все кругом, мелькнув, исчезает, и лишь снег, закрывающий обзор, вездесущ, лишь его, серого и противного, запомнят люди  как смысл этого дня.
Но у них другое счастье, они счастливы тем, что могут делать добро своим близким, пусть самое малое, большое добро они не способны увидеть своими близорукими глазками. Как много из-за этой слепоты они делают глупостей! Но им можно простить, ведь движет ими лучшее, что есть в их сердце – любовь к детям. Кто знает, не этой ли любовью держится вся нравственность страны? Все общество? Другие мы, не как эти американцы. У них… хотя как я могу судить? Но все же – нет у них этой самоотверженности, за всю историю не было. Америкосы всегда на первое место себя ставили, свое развитие, благосостояние, силу.
И нас этому учат, от того мне так и противно это мещанское самопожертвование. Раньше, наверно, по-другому на это смотрели и родителей больше уважали, а сейчас… Похерили национальный характер. Жалко мне его? Есть такое. Хотя за что его жалеть, ведь из-за него и гнили до сих пор. А может только благодаря ему еще и есть на карте Россия! О-ой! Прям как бабушка какая раскудахталась. Тебе-то что! Листик. Ты – листик, плывущий по течению.
Тут я ощутила на себе взгляд сзади. Оглянулась: а там Аня сидит, смотрит на меня усталым оценивающим взглядом. Я ее раньше, закрытую толстой фрау, совсем и не видела
Привет, Ань. Как поживаешь? – бодро спрашиваю я ее, пересаживаясь на освободившееся соседнее сиденье.
Здравствуй, Настя. У меня все хорошо, спасибо.
С Аней мы плохо знакомы. Меня даже сначала посетил страх, а найдем ли мы с ней, о чем поговорить? Она старше меня на два года, учится, как я краем уха слышала, в универе то ли на прикладной информатике, то ли на математике с какими-то там технологиями, вообщем, учит что-то заумное и мне не понятное. Вот почти и все, что я о ней знала, кроме того, что она еще тихая и умная девочка. Подружек у нее особо много не было, про парней и тем более я не слышала. Но, нет, это не забитая натура. Просто добрая, хорошо воспитанная. По глазам видно. Красивой я бы ее не назвала, она… н-уу, обыкновенная. Одевается всегда аккуратно, но не совсем по-молодежному. Все эти джемпера, свитера с горловиной по самый подбородок, вязанные жилеточки делают ее старше, нет, не старее, а именно взрослее. Серьезной такой.
А что голос такой грустный? У тебя точно все окей?
Да знаешь, если честно, Насть, то все не очень хорошо.
А что случилось?
Да я и сама толком не понимаю, — говорит Аня, слегка, потупив взор вниз.- Вроде внешне все в порядке, а что-то гложет. Но все это ерунда. Из-за погоды, наверно.
Ага, я тебя понимаю. У меня тоже настроение не очень. А в целом как жизнь? Как учеба? Нравится? Кстати, я забыла, на каком факультете ты учишься?
Я в ИМСИ-те учусь на факультете информатики. Вот недавно первую сессию закрыла.
А какая специальность?
Программист.
И как закрыла? Как всегда, на отлично? А?
Не,- отвечает Аня со вздохом,- универ – это не школа, тут так легко оценки не получить. В этой сессии у меня  три четвертки. Нормально (вздох).
А тяжело учиться? Ты прости, что я все это выпытываю у тебя, просто через год тоже поступать, интересно.
Ничего страшного, я сама себя помню в прошлом году. Да, учиться тяжелова-то: в шесть встаешь, собираешься, едешь до универа, целый день там, потом по пробкам – обратно. Приедешь: от усталости валит с ног; идешь спать. В одиннадцать встаешь и начинаешь готовиться к парам до часа-двух.
Да, трудно – поддакиваю я.
И даже не это самое тяжелое, а то, что постепенно понимаешь, что все это ерунда: все, что ты учишь тебе не нужно, не интересно. Чувствуешь себя какой-то рабой, как-будто в ловушку попала,- Аня умолкла и после небольшой паузы, словно вспомнив о чем-то, уже тише добавила.- И еще есть одно, но это уж совсем никак не объяснишь.
Что?
Так …забудь.
Едем. Снаружи уже совсем ночь. Город истыкан миллионами ламп. Пусто. Мы с Аней молчим. Мне становится неуютно. И тут для меня самой неожиданно с моих накрашенных губ срывается вопрос:
А как личная жизнь? – и тут же испугалась: как Анька отреагирует? Какая у нее может быть личная жизнь! Сама что ли не знаешь, что у зубрил на личном фронте!
Аня криво усмехнулась:
Так и хочется сказать: все сложно. Но это не полная правда. Тут, если разобраться, может все очень даже просто,- после этих слов она вся сжалась, стиснула одну руку другой, отвернулась в сторону окна и, мгновенье помедлив, неожиданно припала к моему уху и порывом, сдавив голос,  выдала  следующее.- Парня нужно найти, понимаешь! Хорошего, умного – не надо красавца, ни к чему. Но ведь это почти неразрешимая задача! Не умею я к ним подступиться, да и времени нет: все учеба-учеба. И в школе было так: все в сторонке, все за учебниками. Никто даже внимания не обращал на меня, в начальной школе и то за косички не дергали, ну слова там обидные не придумывали, что там обычно мальчишки делают. И знаешь, мне это все не нужно было. Я учиться любила, тихо сама с собой, да и гордая была. Все думала на них: дикари. А сама навроде богини мудрости за последней партой восседала. Глупо это все. Только понимание, к сожалению, поздно пришло. Вот мне уже скоро двадцать, а я все как школьница бегаю с этими тетрадками, учебниками. Все за оценки дрожу. А годы летят невероятно быстро, особенно начинаешь это после школы замечать. Посмотришь: скоро  замуж выходить надо, семью создавать, детей рожать, а ты все с журналом бегаешь, для успеваемости живешь, чтоб родители дома по голове гладили и хвалили. Им то что! Им хоть всю жизнь ты девочкой оставайся! Противно все. Настолько противно, что уже учиться не хочу, на парах не интересно, в печенках уже это программирование сидит! Хочется забить на все! Начинаешь завидовать даже Машкам, что по полгода проучились ПТУ-шках и сразу замуж повыскакивали. Сидят себе дома, толстеют, но они любимы. У них были парни, теперь есть мужья, — тут Аня совсем понизила голос, так что и я ели разобрала, что она сказала.- А я ведь даже не целовалась никогда и ни с кем. А хочется чтоб тебя целовали, чтоб тебя ждали, тобой восхищались — короче, чтобы тебя любили. Бывает иногда страшно, что и всю жизнь будешь такой, одинокой. Никому не нужной. И знаешь, не хочу я быть ни бизнес-леди, ни профессором, ни великим программистом. А я просто хочу быть любимой. И любить. Обыкновенно. Как это случается у миллионов других. А потом замужней… — она посмотрела на меня, отодвинувшись к окну, испытывающе, словно проверяя, нет ли насмешки на моем лице; не знаю, что она прочла у меня на нем, но продолжала она так:
Ты уж прости меня за эту импровизацию. Накопилось, столько времени ни с кем не говорила. Ерунда это все, забудь.
Что ты так, Аня! — возмущаюсь я.- Я тебя понимаю. У меня ведь почти также, мы в принципе в этом мало отличаемся. Я… я — тоже.
Мы болтали душа-в-душу до конца дороги. Бывает так, что сходишься очень быстро с совершенно незнакомым тебе человеком и начинаешь говорить ему о таких вещах, о которых навряд ли коснулась бы в разговоре и с близкой подругой. Так было и у нас с Аней.
Через двадцать минут Аня простилась: « Ладненько, Насть, вон моя остановка; спасибо тебе, приятно было пообщаться. Я  надолго запомню этот разговор. Удачи! – она улыбнулась( настроение наше неимоверно улучшилось) и, отвернувшись,  сказала водителю громко. – На остановке, пожалуйста».
 Опустевшая маршрутка несет меня домой по опустевшей улице. Снег продолжает падать, дороги и тротуары уже покрылись его белоснежной корочкой, отчего все вокруг становится сказочным: деревья обращаются добрыми гигантами и, свисая над тротуарами, словно говорят: «Кто это у нас такой милый?», а облепленные вязким снегом провода — в паутину гигантского паука, поджидающего меня на моей остановке, которая, кстати, скоро. Какие любимые улицы, сколько воспоминаний связано с ними! Какой дурак сказал, что человек без прошлого  — счастливый человек? Прошлое – единственная вещь, дающая нам возможность осознать счастье. Разве счастье – это обязательно радость, не может ли оно быть грустью понимания того, что счастье было в прошлом, а  ты не мог его увидеть! Но все-таки оно осталось — в памяти!
С Аней я больше не виделась, так как после школы уехала учиться в другой город. Но наш с ней общий вопрос я так и храню в своей башке: где оно, женское счастье? За сковородкой спряталось или зарылось в миллионе этих роз?  Как найти его, заслужить? До сих пор наверняка не знаю. Любить надо, наверное. И тогда ответы сами придут. Любить глупо, гордо, всей душой, до боли в сердце, до старческого ревматизма.