СТРАСТИ-УЖАСТИ И СИНИЕ ПАНТАЛОНЫ...

         Колька Свищёв, по прозвищу «Свищ» проснулся от того, что невыносимо затекла правая рука и на ухо кто-то утробно и громко храпел. Во рту было сухо как в пустыне Сахара, да и вдобавок, что-то хрустело на зубах.
         «Песок, что ли?.. Откуда?..», — одеревенело зашевелилось в мозгах.
        Но ныла рука, кто над ухом нещадно завывал, и это сильно раздражало полуживое сознание «Свища». С трудом подняв свои тяжёлые веки, он увидел низко над головой серый, с осыпающейся стогодичной штукатуркой потолок. С которого почти к самому его носу свисал зелёный, облезлый провод с «патроном» на конце, в котором была маленькая матовая лампочка.
         «Зараза!..», — глядя на лампочку, почему-то подумал Колька.
         А потом, запечатлев в сознании обшарпанный потолок, с трудом соображая тяжёлой головой, в изумлении подумал: «И где это я?..».
         На этот вопрос ответа не было.
         Тогда Колька медленно скосил глаза в сторону своей правой, затёкшей руки, откуда прямо в ухо раздавался тот гренадёрский храп, и испуганно икнул. Но его голом плече, лежала голова какого-то существа неопределённого возраста и пола. Но судя по сбившейся копне грязных, давно нечесаных длинных белых волос  и размазанной по всем глазницам чёрной туши, это была женщина. И она нещадно храпела.
         «Баба-Яга, наверное, краше… и моложе!..», — в ужасе подумал Колька, но кто такая и как он оказался с ней в одной постели, он понятия не имел?
         Он зашевелился, пытаясь отодвинуться от прижавшегося к нему, как чувствовал, обнажённого женского тела, и постарался вытащить затёкшую руку. Его движения видимо потревожили сон того существа, и голова, перестав храпеть, открыла глаза. В её сонных, затуманенных алкогольной пеленой зрачках, медленно, но всё же, стало появляться человеческое сознание, и она, оскалившись, видимо это должно было означать добрую, любезную улыбку, показав при этом неполный ряд жёлтых, прокуренных зубов, хрипло просипела:
  — Спи котик, твоя киса ещё не проснулась!..
         И повернувшись на другой бок, обнажив голую, в многочисленных родинках дряблую спину, громко захрапела.
         «Котик»?..
         Коля ошеломлённо завертел глазами: «Ни фига себе, «Киса»?..».
      Его мозги, хоть с трудом, но подгоняемые видениями этой «красоты», — старались усиленно соображать.
         Это  было не так просто, так как Колька нутром чувствовал то, что вчера было выпито много.
         «Так, где же я?..», — простонало его сознание.
         Он вспомнил, как они с Юркой Бякишевым, а среди своих, — «Бякой», после работы хорошо напивасились в кафешке. Но, как вспоминал Колька, этого им показалось мало. А чё?.. Гулять, так гулять! Тем более что, наконец-то получили зарплату, вот и возникло желание оторваться на  полную катушку. Они, взяли, кажется, пару бутылок водки и пошли к «Бяке» домой, благо он был не женат, не то, что Колька. И оторвались…
         А потом… — вспоминал Колька, — уже ближе к финалу, откуда-то появились бабы.
         «Откуда?.. Кто такие, и как появились?..», — Пытался вспомнить он.
         Но как, ни напрягал свой бедный мозг, в этом месте был туман. Кажется что,  появились, и всё! И что характерно, вот эта «Киса» никак не хотела отождествляться в его памяти.
         «Пора вставать и дёргать отсюда, хоть на край света, пока ещё этот «дикобраз» Киса не проснулся!..», — с содроганием подумал Колька, и хотел было резко подхватиться с кровати, но куда там!
         Его хорошенько обработанные алкоголем члены не совсем чётко выполняли команды. Ну и хорошо! А то точно он бы ударил головой маленькую лампочку, низко свисавшую с потолка. А так, с трудом поднимая торс, он, как ему показалось, лихо обошёл лампочку головой, и встал.
         «Господи!..», — прошептало его сознание, и Колька прижал свои ладошки между ног, пытаясь соорудить из них фиговый листок, так как он, оказывается, был совсем голый. Но в комнате никого не было. Колька лишь видел разбросанные по грязному, давно не мытому полу свои вещи, — трусы, носки, брюки, рубашку.
         А вперемешку с ними лифчик, платье и… огромные, почему-то синие, женские панталоны. Вот на них-то и зациклилось его зрение, а удивлённое сознание произнесло: «Ну, ни фига, себе!.. На что же их такие, одевали?..».
         Но представить то, на что их одевали, он уже не мог, — просто не хватало воображения.
         Колька стал быстро одеваться. Натянув трусы, он в спешке не мог сразу попасть ногами в штанины, да и носки были вывернуты наоборот.
         А мысли не давали покоя: «Как там моя Галя? Господи, да она меня в бараний рог скрутит!.. Что же ей такое говорить, чтоб поверила?.. Так не поверит же, шельма!..».
         Мысли скакали, что овцы на лугу. Боковое зрение охватывало неухоженную комнату с ободранными обоями на стенах, старой, рассохшейся мебелью, разбитой кроватью, с проваленной сеткой на которой сейчас храпела богатырским храпом его «Киса».
         «Бр-р!.. Как же я сюда попал?..- содрогался Колька, — …И что же это было?..».
         Он уже хотел было бежать из этой незнакомой комнаты, прокручивая в голове варианты оправданий перед своей женой Галей, когда вдруг старая кровать заскрипела и поднявшееся на ней в позу сидеть обнажённое тело, хрипло просипело: «Котик, а поцеловать свою Кису?..». И ткнуло толстым пальцем, с обломанным ногтем себя в щеку, видимо показывая куда.
         Хоть это было и сипение, но произнесено было таким тоном, будто бы «Котик» Колька, обидев, плюнул на неё, и теперь не хочет извиниться, — облизать. Или, как будто он должен ей весь мир, а отдал только ржавое ведро. Ай-ай-ай, женщина-«дикобраз» гневается, не к добру!..
         Хоть «Киса» и сидела, но Колька всё же, имел возможность рассмотреть её. От этого вида, у него даже его сухой  рот наполнился слюной от жалости к себе, когда его богатое воображение нарисовало то, как он будет целовать эту «Кису». И слюна эта была горькой. Помимо всклоченных, давно немытых белых волос и размазанной туши, Колька видел испитое, рябое в веснушках лицо, с маленькими поросячьими глазками длинным, острым носом и большой «заячьей» губой. Дряблая, жёлтая кожа плеч и висящие до пупа худосочные груди-сосульки.
         «О, Боже, — про себя простонал Колька, — и мне это всё целовать?..».
         Но когда его богатое воображение отобразило в сознании картины того, что они на пару с этой «Кисой» вытворяли ночью, то его невольно пробил озноб: «С ума сойти!..». Особенно зашкаливало воображение то, с чего были сняты те огромные синие панталоны, лежащие грудой на полу: «Ого?.. Брр!..».
         Бежать?.. Что-то удерживало Кольку, но и подойти не было сил, не мог он заставить себя сделать шаг к кровати. А «Киса», видя его нерешительность, видимо истолковав это по-своему, поднялась сама. И вот теперь Колька понял необъятность синих панталон. Он увидел непропорциональность верхней части тела «Кисы» и нижней. Если вверх от пояса тело было пусть и затасканным, но обычной формы, то ниже талии наблюдался большой, со спадающими складками живот, и тот невероятных размеров, огромный зад. Самое поразительное было то, что ножки под этой объёмностью были тонкими и худыми, что вызывало удивление, — как они могли держать и носить такую задницу?  
         Колька был в шоке. Но в себя он прийти не мог, так как то, что говорила подошедшая вплотную, и прижимавшаяся к нему «Киса», всё больше ввергало его в ступор. А говорила она такие вещи, что у Кольки не то, что хмель, а мозги вышибало напрочь. И хотелось не то, что бежать за край света, а вообще найти прочную верёвку и повеситься сразу за дверью этой комнаты.
         «Котик… — «ворковала» Киса, — …я, так уж и быть, согласна с твоим предложением выйти за тебя замуж! Ты был ночью достаточно настойчив, чтобы убедить меня!..».
         И дыхнув на него перегаром вперемешку с запахом гниющих зубов, она, как ей казалось игриво, лизнула его за ухо.
         Кольку словно током шибануло: «Как?.. Какой «замуж»?.. А Галя его?.. Ведь он Галю любит, и она его жена!..».
         Он замотал головой: «Когда это он обещал на ней жениться?.. А если, что и ляпнул так, то по пьяне, и это не считается! Да и вообще, — она то, хоть на себя в зеркало смотрела, говоря такое ему, видному из себя мужику?..».
         Вот где-то примерно так стал ей говорить Колька, и, пытаясь взять над ней реванш за такое вот своё нерешительное ранее поведение, всё наращивал темп: «Сама виновата! Напоила, и воспользовалась его беспомощным состоянием!..».
          У Кольки лоб покрылся испариной, да что так лоб, он весь был мокрый от пота и злости: «Ни фига себе, поменять свою Галю на такую вот… «Кису»?.. Клизма!.. Птеродактиль!.. Ни в жисть!..».
         Но лучше бы он этого не говорил. Колька нутром своим ощутил, что в комнате что-то произошло. Толи молнии сверкнули, осветив в тёмных углах мокрую плесень на стенах, толи гром громыхнул, осыпав очередной порцией побелки, пол с потолка.
         Это «Киса» отпрыгнув от Кольки сжав свои ручонки в кулачки, положив их на талии-полки, уперев потемневший взгляд своих ещё не совсем отошедших от алкоголя злых глазёнок в него, зашипела: «Да ты что такое смеешь говорить бандит? Да ты знаешь, что я могу тебя сгноить в тюрьме за то, что ты надругался над моей девичьей честью? За то, что ты маньяк, изнасиловал меня и растоптал мою невинность своими грязными, тяжёлыми сапожищами?..».
         И она ткнула своим пальцем с обломанным ногтем в обутые на Колькины ноги «шлёпки».
         «Кого?.. Его?..», -  Колька победно рассмеялся в лицо этому «птеродактилю»:
         «Да кто поверит?.. Да с ней даже самый последний бомж на одном гектаре сидеть не будет, не то, что он, Колька, порядочный человек!..».
         А «Киса» прищурилась, изогнулась так, словно баба-яга, сверкая жёлтыми огнями глаз, прошипела: «Бомж может и не будет! А вот ты, как тот маньяк-«чикатила» накинулся на меня! Насильно затащил в комнату, повалил на кровать и давай пользоваться моей девичьей слабостью. Ломал меня, ломал… и всё обещал мне золотые горы, кричал, что ради меня красавицы, жену свою каргу бросишь!..».
         «Кто, я?..», — у Кольки даже дух захватило от такой наглости.
          Даже слов не было.
         А «Киса» продолжала лютовать: «Конечно, ты!.. А я, честная девушка! Я как могла, отбивалась от тебя изверга-насильника!.. А ты меня всю терзал… всё на мне изорвал, поганец ты, жестокий!.. Маньяк-«чикатила»!.. Насильник!..».
         С этими словами она подняла с полу свои необъятные синие панталоны, и с наслаждением разорвала их напополам. После этого ткнув прямо в нос очумевшему от такого действия Кольке, злорадно проговорила: «Вот, смотри, что ты сделал с бедной и несчастной девушкой!.. Милиция по заслугам оценит твои действия, злодей!..».
         У Кольки земля ушла из-под ног. Его богатое воображение вдруг со скорбью в душе нарисовало в сознании картинку того, как эта «Киса» показывает свои разорванные панталоны в милиции, и как его закованного в кандалы, ведут навечно в тюрьму, над главной башней которой, повесят зачем-то  те злосчастные, разорванные пополам синие панталоны. А, где-то там, вдали с гордым, но скорбным лицом будет стоять его Галя, и держать за руку их малолетнего сынишку Толика.
         «У-у!..», — заныло внутри от бессилия. Не выдержит он, Колька такого позора. Ведь эта Киса взаправду может так поступить. И «плакала» тогда Колькина свобода, и будет плакать тогда его Галя потому, что он, её Колька, — поганец!..
         И Колька упал на колени перед такой жестокой «Кисой» обливаясь горькими слезами и в горьком раскаянии.
         Он начал говорить ей о том, что ничего не помнит, что это не он, а водка виновата. В крайнем случае, — виноват его друг «Бяка», который его напоил. И то, что он, Колька женат, что у него жена Галя, которую он очень любит и не хочет ни на кого менять. А вот тот «Бяка» холостой. И он Колька, может посодействовать в том, чтобы поближе свести их, «Кису» и «Бяку», для дальнейшего создания семьи.
         «Киса» была неумолима. Для пущей убедительности в Колькиной вине, она изорвала лифчик, а потом с садистским наслаждением поцарапала Кольке лицо, проведя своим кривым, изломанным ногтем по его щеке и укусила себя за грудь.
         «Это я сопротивлялась от тебя изверга, а ты меня кусал!..», — с удовольствием проговорила она.
         И добавила, помахав толстым пальцем у него под носом: «Теперь уж точно не отвертишься, маньяк!..».
         У Кольки всё оборвалось внутри: разорванные панталоны, порванный лифчик, расцарапанное лицо, — у-у, хотелось выть от бессилия.
         Оставалось последнее средство. И он гордо взглянул на неё.
         Нет-нет, уважаемый читатель, убивать он её не будет! Хотя и заслуживала, стерва! Наш Колька, хоть и попал в такую скверную ситуацию, но он законопослушный гражданин, а честнее сказать, трусоват он по натуре, чтобы пойти на такую крайность, как смертоубийство. Он просто пьяница и баламут, не думающий о последствиях своих поступков.
         А средство это, — деньги!
         Колька выгреб из кармана всё то, что осталось от получки, и дрожащей рукой протянул «Кисе»: «На, подавись!..»
         Но «Киса» презрительно скривилась: «Мне их и на туалетную бумагу не хватит, не то, что!..».
         Денег действительно оставалось не так уж и много, но Колька стал уговаривать «Кису» взять их, клятвенно заверяя в том, что ещё принесёт столько, сколько она скажет, но чуть позже.
         И добавил: «…Если что, — и на аборт!..».
         Лучше бы он этого не говорил. «Киса» взвилась, что пантера. Затрясла своими кулачками. Её обвислые грудёнки разболтались со стороны в сторону, что маятники.
         Она завопила: «На кой ляд мне аборт нужен? Я ребёнка от тебя рожу!.. Такого сопливого, как и ты!.. А ты мне всю жизнь алименты из тюрьмы платить будешь, если не женишься на мне!..».
         В кой раз в это злополучное утро ушла земля из-под ног Кольки.
         Но через какое-то время «Киса» успокоилась и уже другим, деловым голосом произнесла: «Пять штук!..».
         «Чего, пять штук?..», — переспросил очумевший Колька, ещё не придя в себя.
         «Пять штук баксов, дурында!.. И штуку за панталоны, понял?..», — добавила она.
         Колька поспешно закивал, в уме посчитывая: «Шесть тысяч долларов США!.. Ого, сколько, в общем, те панталоны стоят?..».
         Но он был на всё согласен, лишь бы не доводить дело до милиции. И стал в уме прикидывать, когда и где он сможет раздобыть такие деньги. Не всё выходило гладко, но другого выхода не было, и он твёрдо себя убедил в том, что непременно достанет такую сумму и отдаст её «Кисе» точно в тот срок, какой она обозначит. Так он ей и сказал.
         «Киса» обозначила срок, — «Три дня!..».
         Мухой вылетел Колька из квартиры. Немного переведя дух, он стал обдумывать то, как ему в данный момент оправдаться перед женой Галей, за то, что он после получки не ночевал дома. Уж те «баксы» он будет искать завтра-послезавтра, а сегодня ему нужно твёрдое алиби для Гали, иначе она его… — уж лучше не думать о том, что и как, она его!..
         К кому обратиться за помощью? Конечно, к лучшему другану «Бяке»! Тем паче, что он тоже в какой-то степени ответственен перед Колькой. Придя к тому, и рассказав всё, что с ним произошло, они стали обдумывать ситуацию.
         «Бяка», естественно, также не помнил толком ничего. Он не помнил того, сколько выпили; ни того, как появились, бабы; ни того, кто такая та «Киса»?
         Как рассказывал «Бяка», то он даже не помнит того, что с ним кто-то оставался. И кстати, он был очень удивлён утром тем, что Колька ушёл ночью. А теперь выясняется, что с какой-то бабой! Но зато теперь, он, «Бяка», прекрасно понимает, куда делись его денежки: и получка, и даже «нычка» в которой лежало 5 тысяч долларов США.
         «Спёрла сучка та, кто со мной остался, пока я в отключке спал! Так ведь, гадина, не только получку забрала, так ещё и нычку нашла, крыса, где «пятихатка» зелёными лежала!.. Вот зараза, это же надо?..», — возмущению «Бяки» не было предела.
         Но, что сталось, то сталось, и теперь нужно было думать как выходить из этой ситуации. Долго не думали, остановились на ограблении. Тем более что это практически соответствовало действительности. Вот только сценарий  Колька и «Бяка» придумали другой. Такой, где Колька выглядел как невинный агнец, которого обидел «серый волк».   
         Колька говорил: «Если что, подтвердишь моей Галке, что меня ограбили…».
         А потом, критически оглядев себя в зеркале, добавил: «И вот что, — для пущей убедительности, ты мне сейчас смалдыкнешь пару раз по морде, так, чтобы следы остались. Под глаз один, другой, по разочку, чтобы «фонари» загорелись, ну и… вот! Ты мне зуб выбей!..».
         Вздохнул так, проговорил: «Чего только не сделаешь ради правдоподобия!..».
         «Бяка» закрутил головой: «Да нет!.. Не могу я так!.. Другу, и вдруг морду бить! Да потом ещё и зуб выбить, ты чё?.. Н-не могу!..».
         «Да брось ты, «Бяка», — горячился Колька, — он всё равно шатается, во… — Колька с силой расшатывал здоровый зуб, — …скоро выпадет!.. Зато, какой аргумент моей Галюне будет!.. Ни в жисть не догадается, что у нас взаправду было! Какой же дурак себе зубы будет выбивать для правдоподобности? А так глядишь, она ещё и пожалеет, и «пузырь» купит, для дезинфекции!..».
         «Бяка» всё ещё крутил головой и вздыхал, но вскоре сдался: «Ну, смотри сам!»… 
         И уже прицелившись, чтобы половчей смалдыкнуть Кольку по роже, вдруг встрепенулся и проговорил: «Колька, есть встречное предложение! Не только тебя одного ограбили, а нас вместе!.. У меня же тоже «бабки» увели!..», — добавил он.
          Колька открыл прищуренные, подготовленные к принятию удара глаза, и, поразмыслив, проговорил: «А, чё?.. Толковая идея!..».
         А потом, взглянув на «Бяку» проговорил: «Так это что получается, и мне тебе рожу колошматить надо, а?..».
         «Бяка» радостно закивал головой: «Ага!.. Ты только зубов мне не выбивай!..».
         Сказал так, будто не рожу под кулак подставлять нужно, а грудь для ордена!
         И вздохнул: «На что только не пойдёшь ради друга?..».
         Ох, и понабивали они друг другу рожи! Колька и «Бяка». С радостью молотили по своим физиономиям кулаками. Мол, вот какие мы находчивые! И «аргумент» Колькин выбили, и «фонарей» под глазами наставили. А потом, для пущей убедительности, ещё и одежду на себе порвали. Добросовестно усердствовали, для достоверности своей версии.
         И вот пришёл Колька домой. Открыла ему Галюня дверь, но на удивление, не кричит на Кольку, смотрит только так настороженно на него, и молчит.
         Не понял и Колька такого поворота: «Чё, за дела?.. Чё, за непорядок?..».
          Обычно орёт на него Галюня в подобных ситуациях, да так орёт, что майка заворачивается. Орёт так, что соседи вату в ухи сунут, чтоб не слышать, и кошки на деревьях прячутся. А здесь…
         И решил тогда Колька сразу взять быка за рога.
         Он, открыв шире рот, стал тыкать пальцем в выбитый зуб и говорить: «Вот смотри Галка! Ограбили нас, меня и Юрку «Бяку» хулиганы какие-то незнакомые, когда мы домой шли. Ох, и ограбили!..».
         Но молчит Галка, жена Колькина. Только руки о передник вытирает.
         А он, теперь уже показывая на синяки под глазами, говорит: «А ведь мы совсем трезвые были. Ну, купили с получки по бутылочке пивка, и всё!.. Налетели, что коршуны на нас человек двадцать и давай с нами сражаться. Но неравный бой был, Галка! Было бы их хотя бы человек пятнадцать, то дали бы им!.. А так, их двадцать было. Ох, и били они нас!..».
         Но, молчит Галюня, жена Колькина. Только ноздрями шевелит.
         А Колька опять, с немым уже вопросом в голове, указывая на порванную рубаху, говорит: «Не совладали мы, с ними… побили они нас. И деньги забрали!.. Понимаешь, Галка, все до копеечки забрали?.. А у меня до сих пор грудина болит! Ох, и болит!..».
         И Колька согнулся так, в три погибели, чтобы хоть какую жалость у жёнушки своей вызвать.
         А та покивала головой и говорит: «Ну, что ж, Коленька! Пойдём на кухню, я тебя лечить буду!..».
         Таким голосом сказала, что и не понять, — толи сочувствует мужу своему, толи ещё что?..
         И пошла вперёд. А за ней пошёл Колька, толи, радуясь тому, что будто бы пронесло, на сей раз, толи ещё что?  Но нутро предвкушало в радости, надеялось на то, что его Галюня, его лечить будет! Вот только: толи 100 граммов водочки нальёт и огурчик, толи винца креплёного стаканчик поднесёт с конфеткой шоколадною, — чтобы боль его физическую в груди успокоить?
         Зайдя вслед за Голюней в кухню, поднял Колька голову и онемел, несчастный. За столом напротив, сидела «Киса», перед которой стояли начатая бутылка водки и стакан. А в руках она держала разорванные пополам, свои огромные синие панталоны. Гордо так держала, как орудие возмездия.
         Земля ушла у Кольки из-под ног…
         Пришёл он в себя от того, что испытывал сильный дискомфорт. Но глаза открывать боялся. Боялся вновь увидеть те злосчастные панталоны и их хозяйку «Кису». Так и лежал с закрытыми глазами, настороженно прислушиваясь вокруг. Было тихо, лишь кто-то мирно посапывал на ухо. Да и сильно занемела правая рука. Покрываясь потом, он медленно  открыл глаза и увидел, что положив свою головку ему на правое плечо, мирно спит его жена Галюня.
         Вокруг была их семейная спальня, с её уютной обстановкой и родными ароматами. А так, больше никого не было. Да и попробовал бы кто-нибудь посметь, здесь ещё быть? Галюня быстро бы навела в этом порядок! Волна нежности к жене окатила Кольку. Рука до ужаса занемела, но Колька не спешил её вынимать из-под головы его ненаглядной Галюни, радуясь такой развязке. 
         Душа ликовала, — так это был всего лишь сон? Дивный, ужасный, но сон! Как же хорошо жить на свете, когда рядом с ним есть его любимая женщина, его Галюня! Как хорошо, что не нужно перед ней оправдываться, придумывать для неё всякие варианты, выкручиваясь, — жертвовать различными «аргументами», и сдури бить друг другу лица и рвать одежду, дабы оправдать свою глупость. Что не нужно бояться того, что тебя либо «обуют» как лоха, либо испоганят тебе жизнь, где самое прескверное в той ситуации то, что в ней виноват ты сам.
         «Нет, никогда больше в жизни и грамма спиртного в рот не возьму!..», — твёрдо дал себе слово Колька.
         И мы ему верим, ведь у него есть счастье: единственная любимая его женщина, — жена Галюня!..