Госпиталь, полковник и золотые зубы

Как-то в самом начале моей службы, в октябре месяце, угораздило меня сильно заболеть. Посоветовшись с бывалыми, я пошел в наш госпиталь за лекарствами. Толстый усатый дятька в медпункте, одетый в розовый халат, (надеюсь, это был врач) померил мне температуру, и страдальчески вздохнув, сказал мне такие слова:"Температура у тебя, надо отлежаться",- и бросил в  меня непонятным выражением.-" На стационар!" Скоро я узнал, что так прозвучал мой приговор на двухнедельное заключение в госпиталь. 
Спустя полчаса, побросав все вещи в свой вещь-мешок, я явился индо сонные очи дежурной медсестры стационара.
До описываемого дня я уже провел в стационаре десять дней...
В госпитале, конечно, не айс! Но в жизни там есть определенные прелести. Например можно проснуться в полдевятого перед утренним осмотром, и улыбнуться от мысли о том, что твои товарищи по роте-недалеко отсюда, метров двести от госпиталя, уже как два с половиной часа на ногах, уже прошла у них зарядка на этом собачьем холоде, уже успели они пробежать положенные три километра, повертеть головой, руками, тазом, уже у них было утреннее умывание, малая приборка, построение, подготовка к занятиям, уже у всех голова кругом, уже ничего не хочется, а сегодня опять строевые, опять с зампалитом, а он, ох, любит эти строевые, а потом еще что-то, еще и еще — а вот у тебя, у тебя — все иначе.Ты только что проснулся, зевая потянулся, полежал немного, стал было опять засыпать, но тут вошла медсестра, прикрикнула, чтобы все в комнате вставали, готовились к осмотру, и хлопнув дверью, скрылась. Только после этого свешиваешь ноги, и в поднявшемся шуме просыпающихся спрыгиваешь с второго яруса кровати.Нет, ты не бросился тут же как сумасшедший заправлять и отбивать койку, ты просто встряхнул, чуть распрямил покрывало, убрал фантики от конфет с тумбочки и медленно-лениво пошел умываться и чистить зубы.
Да, в госпитале скучнова-то. Но утром ты видишь не грубое лицо командира роты и его замов, а лицо Юли-твоего лечащего врача. Да девушка она не первой свежести, но еще очень даже симпатичная. С ней приятно разговаривать, с удовольствием выполняешь ее приказания:"Дышите!","Не дышите!", показываешь свое горло.
Так и начался тот день, о котором я хочу рассказать. Все шло как обычно, после осмотра и завтрака- как всегда была картошка с тушенкой- я забрался к себе наверх, с удовольствием достал из-под подушки томик Лондона и начал читать. Согласен, хранить книги под подушкой как-то по-девчачьи, но когда ты засыпаешь и просыпаешься с книжкой, тогда неожиданно у тебя возникают к ней родственные чувства, читать ее становится приятнее- она словно становится частью твоей жизни, твоего быта.
В боксе инфекционного отделения кроме меня лежало еще трое. Один был из моей роты, Дима Ракушкин, из каких рот были остальные, я еще не знал тогда, знал лишь, что зовут их Макс и Леха, что они дембеля, что совсем скоро истекает их год, чуть ли не через день после выписки. Так случилось, что меня только вчера в обед перевели в этот бокс как выздоравливающего, и я не успел еще близко познакомиться с ними. 
Может отсутствует ясность, чем бокс отличается от больничной палаты? Мне кажется, что единственное отличие состоит в том, что рядом с входной дверью, прям в коридоре, вделано окно. По задумке умных людей, через это окно должны передавать больным пищу, чтобы не контактировать с носителями опасных инфекционных заболеваний, а по задумке неумных, это окно из в года в год нужно было закрашивать таким толстым слоем краски, что открыть его смогли бы только герои Древней Греции, которые, увы, уже в Аду или на Олимпе. Так что еду передают так, из рук в руки, отчего опасное заболевание ОРВиДП процветает, к счастью мечтающих об отдыхе солдатов.
Было там не очень уютно: побелка на потолке и на стенах была вся в громадных трещинах, все стены исписаны названиями городов и регионов, годами служб, например: " Здорово! Петя из Тулы! 01-03!", на полу старый порванный во многих местах линоллиум, изначально судя по всему зеленого цвета, но теперь ставший серым с вкрапливаниями бардового, синего и черного, на потолке-интересно, откуда взялась- висит лампа, вся облепленная паутиной, под окном плохо покрашенная батарея, на ней сушится четыре пары носков и двое трусов. При чем судя по тому, что вечером, когда вешали носки, трусы никто не  забрал, они никому в боксе они не принадлежат, их забыли( а может и намеренно оставили?) товарищи, лежавшие до нас. Спасибо им! Ясно, что никто не станет к ним прикасаться. Во время ПХД просто прикроют шторкой, чтобы в случае чего, медсестра не взерепенилась и все! И будут они висеть до скончания времен или до ремонта. И нет никакой гарантии, что ремонт будет раньше. На окне решотка. Само окно должны бы вроде порадовать- пластиковое, новое, если бы ночью от него не дуло, как от вентилятора. Но было в этом боксе то, что делало его просто выдающимся: в нем находилось целых три рабочих розетки! Это было сокровище, которое и не снилось никакому другому боксу в отделение.
Да, местечко еще то, но зато целый день лежи себе на кровати, плюй в потолок. Многим это занятие по душе. Например тому же Ракушкину. У него вообще талант спать везде, где возможно, в любое время. В госпитале же он нашел возможность этот свой талант проявить в полной мере: если бы он не вставал в туалет или поесть( на завтрак он никогда не просыпался, иногда и обед пропускал, в первый же день дембеля мне сказали, чтобы я и не пытался его разбудить), то я бы всерьез испугался, жив ли он. При этом он не был толстым, ленивцеподобным, он был, как говориться, настоящий дрыщь, слабосильный и сутулый. 
Одевают тут в специальную госпитальную форму, махровые штаны и кофту светло-коричневого цвета с черными буквами на левом кармане кофты:"ИО".Костюм этот называют "почувствуй себя идиотом-ослом". (Не спрашивайте как называютя халаты, где написано ТО и ХО).Так же к костюму прилагаются зеленые резиновые тапочки.
Так вот, я читал книгу, Ракушкин дрых как медведь, дембеля на койке подо мной смотрели на телефоне фильмец. Все было тихо-мирно. Так должно было продлиться до обеда, с незначительными изменениями до ужина, возможно и после ужина аж до отбоя. После начинались чудеса. Но не будем про них. 
Было все хорошо, но последующие события стерли с этого дня будничный налет. Неожиданно к нам вошла незнакомая медсестра, женщина лет за сорок с покрашенными в вороново крыло волосами. Макс с Лехой оторвались на нее от телефона, я отложил чтение, приподнялся на локти, даже, как ни странно, Дима проснулся. Первая мысль, возникшая у меня при ее появлении, что это пришли нас, как обычно, просить( читай: припрягать) поработать в столовой, мешки, коробки потаскать, овощи почистить. 
"Здравствуйте, ребята,-оглянув нас и всю комнату, поздоровалась она(говорила она уверенно, но без наигранной здесь у медперсонала услужливости, той маской, за который частенько скрывают полное безразличие или недоброжелательство) и тут же перешла к делу,-нам нужна ваша помощь. Троих будет достаточно." Парни переглянулись. Улизнуть совершенно не было возможности. Очевидно ее намеренно направили в наш бокс, как к наиболее выздоровевшим, уже подготавливаемым к выписке.
"Но только нужны крепкие, не хватало, чтобы кто-нибудь в обморок свалился на лестнице"- добавила она, скосив глаза в сторону Ракушкина. Тот, осчастливованный, перевернулся на бок и продолжил спать. Сказав нам, чтобы мы одели куртки, обулись и ждали ее возле входа в отделение, она вышла.
Итак, я оказался почти прав. Только вместо того, чтобы чистить картошку, нам предстоит носить что-то тяжелое: шкаф или сейф, вверх или вниз по лестнице. Вообщем я был даже рад возможности разнообразить свое времяпрепровождение, отвлечься от круглосуточного лежания.
Откопав у сестры-хозяйки свои уже покрывшиеся пылью куртки, достав ботинки и кепки, мы быстро оделись и стали ждать в указанном месте.
На удивление скоро, обычно ожидание может продлиться до получаса, черноволосая медсестра вернулась за нами. Она повела нас троих неведомыми мне коридорами, заваленными стеклянными банками, картонными коробками, швабрами, ведрами, тряпками, неотесанными досками, провела сквозь неврологическое отделение, выделяющееся своей ухоженностью, новым линоллиумом, картинами на стенах. Я удивлялся какой огромный все-таки госпиталь, какой запутанный. Чтобы попасть на третий этаж надо подняться сначала на второй, пройти его почти на всю длину, а потом спуститься на первый и только после этого, пройдя коридорчик возле лаборатории подняться наверх. Наконец мы оказались в терапевтическом отделении.
Сердце мне уже подсказало по дороге в отделение, что меня ожидает нечто необычное, но все же происходящее далее нанесло порядочный ущерб по моим нервам. 
В отделении нас уже ждали. Старая медсестра с короткой стрижкой и огромными очками шла куда-то с тряпкой, молодые медсестры испуганно суетились рядом, тихо-тихо почему-то перешептываясь, царила странная тишина, даже для госпиталя.Возле одной двери стояла женщина лет сорока пяти с черным платком на голове, с серым, ничего не выражающим лицом. Она неожиданно вручила Лехе, идущему впереди, заросшему за десять дней густой черной щетиной, горстку конфет. Я еще не успел связать испуганным мозгом все эти события в одну смысловую цепочку, как нас затолкали в комнату, на двери в которую была прикручена табличка "Операционная".
Внутри меня поразило обилие света и странный запах. Я еще не увидел его, но наконец-то понял, что мне предстоит. В правом углу на носилках лежало тело, полностью укрытый белой простыней. Я понял: труп! Вокрг суетливо бегал врач в зеленом халате с кудрявыми каштановыми волосами. 
"Так, смотрите,-начал объяснять кудрявый врач нам задачу,- надо помочь спустить его на первый этаж, а там погрузить в машину. Потом поедем в город, там выгрузим. На лестнице осторожно, не обо что не бьем, сильно не  наклоняем, чтоб не упал. Если кому-то станет плохо, или  кто-то устанет очень, то сразу говорите, мы либо поменяем вас, либо остановимся передохнуть. Все готовы, все справятся? Все себя нормально чувствуют?"
Мы утвердительно машем головами. Я стараюсь выглядеть спокойным, но нервы шалят, и шалят все сильнее по мере приближения к каталке.
"Давайте, высокие впереди, а кто пониже сзади, чтобы на лестнице наклона сильного не было"- распоряжается терапевт. Я и Леха, самые высокие из присутствующих, беремся за две передние ручки, Макс с неизвестным худым мужиком в зауженных джинсах берутся, соответственно, за задние.  Мы подходим и на счет три поднимаем носилки. Вроде бы не тяжело, но как начинаешь нести, понимаешь, что ноша тяжела, и тяжела даже не весом, а той необычной ответственностью, с которой она сопряжена. Я до конца еще не опомнился: буквально пять минут назад я лежал в койке и читал Лондона, а теперь исполняю роль похоронной процессии. Поэтому все как в тумане. Помню, что кудрявый терапевт бегал вокруг нас, руководил: выше-ниже, убирал с дороги хлам, раскрывал двери. Шли мы будто хорошо, но в один момент засуетились, часто зашаркали ногами, заохали. И тут( это было на спуске) я почувствовал, что покойник медленно, но верно сползает на меня с Лехой. Что было силы мы задрали свою сторону носилок, но на той стороне медленно среагировали и носилки дали крен на правую сторону. Вот тогда то я занервничал! Но все обошлось. Раз сто рубанувшись руками о стены и пролеты, мы все же благополучно спустили покойника.
 На улице нас уже ждала машина скорой помощи с раскрытыми нараспашку задними дверями. Водитель помог уложить на пол машины металлические носилки. Через минуту дали команду и нам рассаживаться. Терапевт сел впереди рядом с водителем. Женщина в черном платке с серым лицом, как я понял родственница, села сзади возле входа в боковую дверь, нас рассадили там же. Я сел у ног покойника, в самом тесном и неудобном месте, зато мне не пришлось переступать через труп, как это сделали Леха и Макс, чтобы добраться до сидений.
Завели, поехали. На КПП нас никто даже не осмотрел, сразу открыли ворота.
Пока мы ехали я был тише мышки. Меня посещали различные мысли, наверно, возникающие почти у каждого человека, увидевшего смерть: как все-таки коротка жизнь, как много надо успеть, и как же мало успеваем, как прожить, что останется после меня и т.д. Размышляя так, я не пересатавл наблюдать за окружающими. В их лицах я хотел увидеть действие тех же мыслей и чувств, что владели мной. Но на Леху с Максом судя по всему присутствие покойника мало действовало, так как они весело болтали о скорой демобилизации, шутили и смялись, как, думаю, шутили бы и смеялись, оставшись в боксе. Невольно я стал смотреть на них с укором: неужели они не чувствуют всю тяжесть и святость происходящего? Человек ушел из мира, так надо же ему высказать уважение, ведь это человек, ведь он умер, и не каждый день ты видишь появление и закат жизни, ведь максимум через пятьдесят лет ты будешь на его месте. Это же почти таинство! Покойник-это след живого человека. Вот он только был, жил, разговаривал, был с тобой рядом, а потом настал момент — и конец. А вы сидите и смеетесь, разве так можно?
Я, естественно, ничего не сказал. Мне вообще не свойственна привычка учить людей, но тогда я еще не сделал этого и потому, что с нами рядом сидела та женщина, родственница. Она вся ушла в себя, смотрела то в окно, то на покрытого простыней мертвеца. Когда проехали половину пути, вдруг совершенно в сторону, словно и не нам, она проговорила: "Вот, смотрите — полковник, всю жизнь служил, умер..."- и на этом умолкла. Мы уважительно промолчали, не зная, что ей ответить, но словно осознавая все глубокомыслие сказанного. Я пытался домыслить за нее, но логическая цепочка все не вязалась, передо мной вырисовывался образ бравого толстого командира полка, огромного роста, с гвардией орденов и медалей на груди, во все свои легкие здоровающегося на торжественном построении:"Здравствуйте, товарищи!" И вот этот исполин лежит здесь, на полу скорой помощи, на железных носилках. Странно, не понятно все это.
Проехали магазин фейерверков. Никогда не замечал его. Интересно, много ли выручки получают? Наверно. Наш народ любит пострелять, пошуметь… От того и умирают рано.
Когда погружали носилки, случайно стянули с ног простыню. Стали видны ступни, неестественно длинные, сухие, с огромными желтыми ногтями на пальцах. На поворотах труп немного отклоняется и касается меня ногой. Я леденею, но места совершенно нет, некуда деться, поэтому терплю, стараюсь не замечать этих неожиданных прикосновений. Я мысленно пытаюсь себя успокоить: "Вещи и пострашнее бывают, ты солдат или кто?"
Едем-едем, к окраине города, и только под конец я начинаю понимать, что едем в морг. Почти до самого приезда ни разу не задался вопросам, куда нас везут. Надо погрузить, значит — погрузить, раз надо ехать — едем. Борьба со страхом выбила все мозги: когда не думаешь — не страшно.
Приехали. Низенькое, одноэтажное здание из белого кирпича. Вот он значит какой, некрополис наших дней.
Понесли, при чем  теперь нога полковника оказалась на уровне моей головы. Потерплю, больше некому. Заносим, в помещении сразу же бьет в нос невыносимый запах мертвячины, в прихожей все красное- все уставлено цветами, гробами, венками, чуть в стороне стоит, прижавшись друг к другу, парочка в черном, в следующей комнате на столе-каталке лежит женщина в странной позе, одетая в строгий женский костюм. Сразу справа от  нее нас встречает мужик:" Сюда его давайте, ложите сюда". Кладем носилки на каталку.Мужика, толстого, в грязном белом фартуке, с лицом страшным, будто по нему три раза прошлись асфальтоукладчиком, я сразу же мысленно называю мясником. Неожиданно он содрал простыню с покойника. Желтая маска лица, открытый словно в крике рот, худощавое мертвое тело — все это вдруг бросилось на нас, неподготовленных. Тут мы потеряли одного бойца. Выдавив из глотки что-то нечленораздельное, Леха махнул рукой и быстро вышел из морга. На это мясник удивительно тонким голосом засюсюкал: " Чего он? Чего? Работа такая, работка! Ну что мы теперь? Ну!" Я перебариваю в себе сильное желание последовать за Лехой.  Но долго мясник не переживал, неожиданно он набросился на покойника, еще сильнее раскрыл ему рот, и стал, ковыряясь в полости, считать что-то. Появилась родственница покойника. 
" Вы родственница?"- спрашивает он ее, видимо, досчитав, что ему надо. 
" Да- дочь"- отвечает она, все еще сохраняя свое серое выражение лица.
— Восемь золотых кронок, так? Потом никаких претензий, давайте акт на передачу.
Дочь полковника растерянно разводит руками, но тут из-за ее спины появляется кудрявый терапевт. Он осторожно отдает мяснику бумажку. Тот подходит с ней к столу, который, я со всей уверенностью полагаю, любой бы посчитал разделочным, и в свете прикрепленной к стене лампы читает этот акт, ворчит, что неправильно заполнили, надо по-другому писать, но потом все равно расписывается в нем, отдает другую бумажку терапевту.  " Теперь хлопцы, надо его переложить" — говорит он мне с Максом. Меня это совершенно не трогает. Ровно до того момента, когда я понимаю, что пережить значит не просто поставить носилки в другое место, это значит, что надо переложить труп с носилок на каталку, что надо труп поднять, и не уронив, не блеванув, не запаниковав, переложить на каталку. Чтож, как-нибудь — да получится, лишь бы нам отмучиться… переложили.
 Опять стали говорить, решать свои вопросы, важные, конечно, так что можно было и потерпеть. Нет,  я бы тогда и не против уйти, но команды не было, а я не хотел показать, что боюсь. Я пытался никуда не смотреть, но глаза так и тянуло глянуть, особенно назад. Там были металлические ячейки, в каждой лежало по телу, и этих ячеек было ох не мало, мертвые лежали голые, иссохшие, в различных позах. Особенно меня поразили трупы, свернувшиеся в позу эмбриона. Такая невозможная, дышащая первородностью, она словно напоминала, что все мы, с самого утроба матери, обречены на смерть. Какое счастье, что мне не довелось увидеть их лица!
Но все это было, есть и будет, значит  увидеть это было надо. Нельзя всю жизнь прожить, не заглянув в  ту сторону жизни общества, о которой все знают, но с которой никто не хочет связываться: что делают с телами людей, когда они умирают. 
Наконец все вышли на воздух, избавились от этого невозможного трупного запаха. На обратном пути я обнаружил, что женщины на каталке нет. Я удивился, но через пару метров уже давился своим удивлением: ее уже уложили в гроб. На улице мужики кинулись курить: водитель, терапевт и дембеля- все они нервно затягивались, родственница же с мясником зашли в помещение, с очень хитрым названием, из которого я не сразу понял, что это касса. Я встал в стороне от курящих, начал отходить.
Скоро мясник и дочка полковника вышли и встали недалеко от меня.  Мясник убеждал женщину, лицо которой после кассы еще больше посерело: "Да поймите вы, мне не трудно! Но у меня нет подходящего инструмента! Не буду же я плоскогубцами выдирать, в самом-то деле! Тут нужен инструмент специальный! Если вам так надо, то нужно стоматолога нанимать. Я могу, конечно, это сделать, но при этом весь рот раздербаню, все лицо изуродую, у меня ведь другая специализация( тут мне припомнился стол мясника, над которым висел его инструментарий, напоминающий скорее набор строителя или освежевателя). Но родственница не сдавалась, она, приблизив рот к уху мясника, все говорила и говорила, но мясник не сдавался, он упрямо качал головой и говорил: "Это не могу". Ей так и не удалось уговорить сотрудника морга выдрать кронки изо рта полковника. Под конец мясник начал уверять ее, что приготовит покойника в лучшем виде к определенному сроку, чтобы она в назначенное время не забыла приготовить то-то, такие-то документы и так далее.
Закончив в морге все дела, мы сели в скорую и поехали обратно. Родственницу высадили по пути, возле ее дома. Всю дорогу, пока ехали с ней, неотрывно смотрел в окно: безучастно мимо проносились машины, бесследно появлялись и исчезали люди. Я не то чтобы осуждал женщину, она, быть может, находилась в очень стесненных обстоятельствах, просто было противно. Мне вспомнилось, как Скифы ложили своим мертвым в могилы все дорогое и необходимое, что у них было. Мы же, христиане, вырываем своим покойникам зубы.
 Дембеля упросили врача и водителя остановиться, чтобы сходить в магазин. Накупили два кулька, и тут же, в машине скорой, заточили по сникерсу. На КПП нас с пристрастием осмотрели. Злила мысль: что же вы, товарищи, не осматривали нас, когда в машине труп лежал? Связываться не хотели? Фу! Белоручки! Охваченный этой злобой, я подумал :" А с какой стати нас тогда привлекли! Я что — фирма по ритуальным услугам? Привыкли на солдатах пахать! Надо было права качать, ничего бы не смогли бы сделать. Я больной, мне прописан постельный режим. Тем более никакого приказа сверху не было". Но подумав так, я тут же устыдился себя: о каких "качаниях" может идти речь? Это же просто человеческий долг. Зло пропала.
Все это время я находился на подъеме, но только вернулся в  стены госпиталя, как  на меня нахлынула страшная усталость, вызванная нервным перенапряжением. Когда возвращался, думал о том, как буду всем байки травить про мертвецов, но добравшись до бокса понял, как это будет глупо, некрасиво, и как мне лень. Меня охватили тоскливость и безразличие.
 При нашем появлении Ракушкин даже покинул постель, чтобы расспросить нас,  но я отвечал односложно, а то и вообще игнорировал его, предоставив дембелям излагать свое видение, добавлять событиям краски. Забравшись на свою верхнюю койку, взял по привычке Лондона и начал читать. Но текст не шел. Богатое, когда не нужно, воображение рисовало картину, не выходящую из головы: дочь полковника, раскрасневшись от усилий, что есть сил тянет плоскогубцами золотой зуб из мертвеца, но зуб сидит непоколебимо, тогда серая не выдерживает и, обозлившись, начинает бить инструментом по зубами, они ломаются как спички, рот расширяется и расширяется, как при оползне, лицо трупа превращается в огромную яму...
Чтение в тот день у меня так и не задалось, как и сон.