Пятое марта

  В  то  утро  мы,  ученики  первого  "В"  класса  сидели  очень  тихо,  правильно  сложив  руки на  партах.  Учительница  смотрела  на  нас  тревожно,  растерянно.
  —  Дети, —  тихо  сказала  она  и…  не  смогла  говорить, замолчала.  Где-то  скрипнула  парта.  Над  школьной  доской  чуть  нависал  портрет  в  застеклённой  раме,  обвязаный  чёрной  лентой.  Тишина  была  гнетущей. Хотелось  плакать. 
   — Дети, —  повторила  учительница, — Умер  наш  Вождь,  Товарищ  Сталин.  Уроков  сегодня  не  будет.  Идите  домой.  Тихонько,  не  бегайте.   В  коридоре,  у  бюста  Сталина,  стояли  два  пионера  в  белых  рубашках  и  дорогих  (шёлковых)  пионерских  галстуках —  
мальчик  и  девочка. Они  отдавали  салют  всем  проходящим.  Мы, понурив  головы,  с  шапками  в  руках,  стали  выходить  из  школы.
 Была  оттепель.  Снег  лежал  только  под  заборами  и  в  придорожных  канавах.  Я  был  в  ботинках  с  галошами  и  не  боялся  наступать  на  лужицы,  только  не  знал,  одевать  шапку  или  нет.  Я,  как  и  все  мальчишки  нашего  класса,  был  пострижен  наголо,  " под  Котовского",   голова  немного  мёрзла. Людей  на  улице не  было,  машин  тоже.  На  широкой  завалинке  хлебного  магазина  сидела  белая  кошка — грелась  на  солнышке.  Окна   были  закрыты  синими  ставнями,  на  двери,   закрытой  железной  поперечиной,
висел  большой  замок. Над  крыльцом  чуть  колыхался  траурный  флаг.  Он  висел  низко, можно  было  подпрыгнуть  и  достать  до  полотнища.  Где-то  протяжно  загудел  паровоз;  к  нему  присоединились  другие  и,  вдруг, совсем  близко,  сотрясая  воздух,  загудел
гудок  на  масложиркомбинате.  Я  надел  шапку  и  закрыл  уши  ладонями.  Потом  отпустил. Потом  опять  придавил.  Слышалось: ГУ — ГУ — ГУ.  Мощный  разнотонный  гул  продолжался  долго,  всё  время,  пока  я  шел  домой.
 Во  дворе  две  девчёнки, старше  меня.  смотрели  на  траурный  флаг,  наклонно  закреплённый  над  подъездом.
  — Это  мой  папа  флаг  ВОДРУЗИЛ, —  сказала  одна. .
  —  Твой,  да?  Скажи  на  милость   А  я  и   не  знала! —  скандально  возразила  вторая.  - Это  мой  папа.  поняла?!
  —  Чё  ты  врёшь,  чё  ты  врёшь! —  возмутилась  первая, —  Твой  только  лестницу  держал!
  —  Это  твой  лестницу  держал,  ты  тогда  ещё  дома  сидела!
  —  Твой,  да?  Твой?  -  первая  девчёнка  противно  сощюрилась  и  высунула  язык,  мол:  "Вот  тебе, вот!"  Я  и  не  знал,  что  можно  так  далеко  высунуть  язык  и  тоже  попробовал.  С  крыши  капало.  Я  стал  ловить  языком  капли.  Но,  надо  было  идти   домой.
 Я  стал  смотреть  на  солнце,  кривиться,  щюриться,  стараясь  выдавить  слёзы,  заплакать.  Наконец,  мне  это  удалось  и  я  побежал  по  крутой  лестнице  на  второй  этаж,  "пока  не  прошло".  Постучал  в  дверь,  снял  шапку  и  опустил  голову.  Дверь    открыла  мама.  -  Отпустили  из  школы?   Я  кивнул. —  А  шапка  где?   Я  показал  шапку  и  посмотрел  на  мать.  Веки  и  нос  у  неё  были  покрасневшими.  -  А  что  ты  плачешь?   Я  опустил  голову  и притворно  захныкал: —  Дедушка  Сталин  умер...
  —  Ну,  что -ж  поделаешь,-  сказала  мама, —  старенький  он  уже  был,  много  работал.  Все  старенькие  когда  ни  будь  умирают.  Ничего, не  плачь.  
  —  Можно  не  плакать? —  удивился  я.  Мама  улыбнулась:  -   Можно  не  плакать.  Вон.  какая  погода  хорошая. Беги.  погуляй.  Давай
сумку. Я  снял  висевшую  через  плечо  матерчатую  сумку  с  фиолетовым  от  пролившихся  чернил  углом,  отдал  её  маме.
 Когда  закрылась  дверь,  съехал  по  перилам  до  самого  низа  и  выбежал  на  улицу.  За  домом  встретил  Юрку  из  второго  подъезда.  Он  бомбил  камешками  щепку,  плавающую  в  луже.  -  Вас  тоже  отпустили?! —  обрадовался  он.  
—  Ага,  у  нас  ни  одного  урока  не  было.   Юрка  сказал,  что  Сталина  жалко.  потому.  что  он  бал  гений.  И  ещё  Ленин  был  гений.
А  теперь  гениев  совсем  не  осталось.  -  Ага —  согласился я.