Свадьба одной ведьмы.

Внезапный арест  лучше ожидаемого. Да может это и так, но, к сожалению, я из тех, кому первое уже давно не грозит.  Вот уже пятнадцать лет я каждый день ждал его.  Но даже сейчас, они  заставляют меня еще пождать.  На прошлой неделе, я зарезал двоих, третьего пожалел. Вру, не пожалел, мне было  лень догонять его.   Как было лень, и закапывать   трупы тех, кому не повезло.  Еще в вагоне я заметил их интерес, к моему чемодану.  Все объяснимо,  солдат едет домой с войны, везет, по-видимому, трофей для семьи.  Да трофеи были: пятнадцать наручных часов,  около трехсот грамм золотых изделий, пять банок американской тушенки, костюм австрийский, два вальтера,  эсесовский кинжал.   Вот им-то, я их и порезал, и беглеца  в предплечье достал. Так я же говорю, я просто устал.
 
Я бывший майор НКВД, который десять лет ждал ареста до войны. Каждый день, каждый день я арестовывал и ждал своего.  Нет, мне не повезло, я лишь хорошо делал свою работу, чтобы не пришлось ехать   за собой.  А ведь сначала я верил, что классовый враг вокруг нас, я верил, шпионы вот они среди нас. А потом  даже рад был, что у нас появился настоящий враг, и мне посчастливилось  попасть на фронт.   Но моя удача на этом  закончилась,  сначала окружение, потом плен. Тогда  в целях самосохранения я воспользовался документами погибшего, так я стал рядовым бойцом красной армии.  Как настоящий боец, я совершил  побег,  и долгий переход к линии фронта.  Месяц госпиталя, штрафбат, перевод в строевую часть и еще четыре долгих года войны.  Ну а  далее, победа Москва, где   лишь хотел взглянуть  на  свою жену, но не удержался я.  Она уже замужем за каким-то инженером была, который так не вовремя вернулся домой.  Короче муж застукал  любовника, точно,  это ведь я его молотком забил.        
Ну а дальше  я добрался  до  этого адресата, с которым всю войну переписывался.  Здесь живут сестры того покойного под чьим именем я живу.  Так вот,   Мария, Алевтина   они всегда знали, что да как.  Их письмо само нашло меня в госпитале,  так там и было написано, они, мол, все знают и продолжают ждать.   За три года переписки и я их узнал, раскулаченная семья, сосланная в Сибирь,  из семьи в живых осталось двое, не считая меня,  сестры-близнецы, у одной из которых  с ногами беда. Самое интересное, что  они потомственные ведуньи, я как истинный коммунист, конечно, не верил в колдовство. Но на фронте поверил, всю войну  они меня предупреждали, через письма берегли. В первом же бою, пришлось   дословно поверить.   А вот в Москве я  ослушался их, и на станции тоже, ведь в последнем письме так писали, не убивай их. 
 Их дом или уже наш дом,   стоит на окраине заброшенного села, к которому вот уже десять минут буксуя по раскисшей грунтовке, пытается подобраться полуторка.  В конце концов, машина встала, я же говорил, они  издеваются, специально заставляют ждать.  Сестры опять что-то предвидят и запрещают  мне бежать. Я с ними теперь полностью солидарен.   Встретили они меня как положено, баня, стол, кровать. Как положено солдату, вернувшемуся с войны я много пил, с перерывами  на постельные процедуры с обеими хозяйками дома.  Алевтина   только днем  слабо шевелиться, а ночью будь здоров, хотя за последнюю неделю  ей стало намного лучше и в светлое время суток.   Все-таки странная  семейка, колдовство и социализм,   все у них общее даже мужик.  Зато с ними все просто, зато с ними не надо думать о дальнейшей жизни.  Вон стук в дверь,  а мне и до него все равно. 
 
Милиционер Михалыч, оказался тоже мужиком.  Своего подчиненного  он отправил в райцентр, доложить о поломке машины и об аресте разыскиваемого лица.  Меня в погреб, а вот у него было тоже, что со мной, баня, пьянство и кровать. А  у меня  первой же  ночью галлюцинация приключилась.  Мария открывает погреб, выводит меня в поле, раздевает и учит  летать не метле.  И у меня сначала получилось, практически с полверсты я на метле пролетел.  Но Мария осталась недовольна, да и я, если честно тоже, холодно ночью в сентябре.   На вторую ночь, пришла   Алевтина,  вывела меня в лес, обернулась большой рысью, я не смог этого за ней повторить, лишь на кошачьем языке научился говорить.  Так вот,  что я узнал, сестры, это и не сестры, это одна старая ведьма сразу в обоих живет.  По нраву я ей, и Михалыч оказывается, тоже уже. 
На следующий день  мы Михалычем пытались это обдумать уже за общим семейным столом. Но он понятно не верил мне, лишь предложил мне еще одну поллитровку распить.  Я отказался, и в эту ночь ко мне никто почему-то не пришел. Зато Михалыч на метле полетал, и у него это видать лучше получалось, я да утра слышал на улице его восторженный мат.  У меня даже зависть была, но добрая зависть, ведь мы уже родня как-никак.   Утром мы все собрались на полный семейный совет. Скоро приедут оперативники НКВД  из области по мою душу,  поэтому  этой ночью над нами девчонки решили ускоренный курс провести.  А потом  уходить все вместе тайгу, до  родственников  наших жен или все-таки жены, в общем надо уходить. По этому случаю решили  сегодня самогон не пить.  Мы с Михалычем занялись чисткой оружия, девчонки ушли в лес на сбор какой-то травы.   Я не люблю рассказывать о своем прошлом, но новому родственнику  я выложил все, в том числе и мои опасения, что мы, возможно, одурманены здесь.   Но старый милиционер, не отрекся от новой жены, его старая семья в полном составе погибла в прошлой войне и ему лучше здесь, с ней.  И мне если честно тоже, решили только эту личность все-таки поделить, а то как-то не по-человечески живем. Мне Мария ему Алевтина, хотя ей  наверно все равно.
Но девчонки  с последней ночью обучения все-таки опоздали,  после обеда приехали три эмки моих старых  коллег. Мы дали  бой,    револьвер Григория Михайловича и два моих вальтера собрали знатный урожай. Но напарника  вскоре  осколками гранаты зацепило.  Эх, был бы у меня больше боезапас,  я их бы всех положил.  Последний патрон,  но голос Марии в моей  голове запретил мне использовать его.  Меня долго били, связали, загрузили в машину, но не одна эмка не завелась.  Я вновь очутился в погребе, рядом истекающий кровью Григорий Михайлович, да и я уже больше не ходок, избивали наши мастера.   
Наверху слышен звон стаканов,  мужские, женские, голоса.  Вечером Алевтине разрешили спуститься в погреб проведать нас.  Она долго что-то шептала над  Михалычем, потом заплаканная перешла на меня. Я понял только это, мне надо  разжевать  этот пучок травы, что положила она мне в рот, только в тот момент, когда стихнут крики наверху.  Кто-то завел патефон, танцы, потом этот мерзкий скрип кровати.  Григорий не выдержал первым, слышу, стонет  и жует, я тоже  начал работать челюстью.  Крики начались, когда мой сокамерник   уже заканчивал обращение, а я только начинал. Сквозь пелену, я увидел гигантскую рысь, которая, несмотря на строгий запрет, ринулась наверх. Испуганные крики, страшный вой, автоматическая стрельба, вспышки света.  Когда я выпрыгнул из погреба, все уже было кончено.    
Трупы чекистов с разорванными глотками и вытаращенными глазами, но не они только  в этом доме были мертвы. Михалыч,   с простреленной  очередью  грудью, с которой еще не полностью слезла рысья шерсть. Алевтина лежала на животе  с эсесовским кинжалом в спине.  Я пытаюсь рысьей мордой повернуть ее на спину,  но Мария стоящая в дверном проеме избы запрещает мне это делать.  И только сейчас я замечаю растекающуюся, нет расползающуюся   из-под лица Алевтины живую плесень.   Тут я сам понимаю, мне не надо видеть ее истинного лица, ведь это ни добро и  ни зло, это что-то выше  нас.      
Часть ее осталось с Михалычем навсегда, а  со мной та, что была для меня.  Она летит сверху, а я рысью бегу по осеннему лесу, мои лапы поднимают за собой листву.