Счастливый день

Ветра  нет,  небо  ясное  -  днём  будет  жара,  а  пока  ещё  солнце  не  высоко  и  тени   от  пляжных  лежаков  длинные.  Песок  прохладный.  Приятно  идти  вдоль  берега  по  щиколотку  в  воде. Вода  тёплая,  прозрачная, — дно   видно. Пахнет  водорослями.  Пляж  безлюдный.   Только  в  нескольких  метрах  от  берега,  почти  по  пояс  в воде,  стоял  толстый,  вернее,  жирный   дядька.  На  его  лысой  голове  как-то  держался  носовой  платок  с  узелками  по  углам.  " Зачем?  Солнце  ещё  не  печёт."  Живот  у  дядьки  был  в  складках  буграх  и  ямах.  Вместо  левой  руки — розовая  культя  выше  локтя. Дядька  окунал  её  в  воду,  осторожно  гладил  здоровой  рукой.  Лицо  у  него  было,  не  сказать,  что  злое — суровое, недовольное.  Он  так  на  меня  глянул —  неприветливо.  Я  даже  подумал,  что  прогонит. ( Пляж — то  санаторный!  Санаторий  назывался  РККА —  Рабочекрестьянской  Красной  армии.  На  входе  в  него  написано:  "ПОСТОРОННИМ  ВХОД  ВОСПРЕЩЁН"),  но  он  ничего  не  сказал и  я  побрёл  дальше,  к  тому  да-альнему  пирсу 
другого  санатория,  где  сидели  рыбаки  с  удочками. Я  просто  гулял,  ждал,  когда  к  морю  прибегут  мои  приятели.
Шёл  обратно  и  услышал   хохот.  Взрыв  хохота!…   " Что  такое?"    В  кустах,  за  лежаками,  стояли  у  стола, (стол  такой,  на  одной  "ноге",  на  бревне,  если  точнее),  три  человека:  этот  жирный  дядька  в  "семейных"  трусах,  с  платочком  на  лысине,  и  двое  военных, —  офицеры  в  белых  кителях,  щеголеватые,  с  полосками  "колодок"  на  груди,  ну,  тех,  что  вместо  медалей  носят.   Они  пили  пиво   из  зелёных  эмалированых  кружек.  На  столе  стояли   две  трёхлитровые  стеклянные  банки  с  пивом,  одна  уже  полупустая,  и  лежал  открытый  газетный  кулёк  с  варёными  чилимами.  Дядьки  о  чём-то  оживлённо  говорили,
перебивая  друг  друга,  потом  смеялись,  хохотали.  Тот,  лысый,  вытирал  слёзы  розовой  культёй.( В  правой  руке  у  него  дрожала  кружка  с  пивом)  и  даже  его  бугристый  живот  вздрагивал  и  трясся  от  смеха. Я  ушёл, но  взрывы  хохота  слышались  ещё далеко.
"Ничего  с ебе!  -  думаю — У  него  руки  нет,  а  он  хохочет!"
Это  потом,  через  годы,  до  меня  дошло:  Его  навестили  фронтовые  друзья,  однополчане,  и  он  был  счастлив!  Как  он  смеялся!  - Можно  только  позавидовать…