Об иронии

СОДЕРЖАНИЕ:
 
1. О СБИВАЮЩЕЙ С "ПАНТАЛЫКУ"
2. БЕЗ ИРОНИИ ОБ ИРОНИИ
3. ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ ОБ ИРОНИИ
4.  ИРОНИЯ ВЕЛИКИХ В АДРЕС ИСТОРИИ
5. КОЕ-ЧТО ОБ ИРОНИИ ЛЮБВИ
 
 
1. О СБИВАЮЩЕЙ С "ПАНТАЛЫКУ"
 
 
М. Ю. Лермонтов " в "Герое нашего времени" писал: мол, наша публика "не угадывает шутки, не чувствует иронии". Возможно, что во времена Лермонтова, иная публика и не угадывала шутки, путая их с загадками, а также не чувствовала иронии, предаваясь более эротическим чувствам. Однако… Даже с нынешних позиций  можно смело утверждать, что лично сама госпожа Ирония подшучивала и загадывала загадки не только М. Ю. Лермонтову, но и иной публике всех времён и народов. Причём, всё это делала, прикрываясь, как фиговым листком, своей тонкой и скрытой насмешкой.
 
Общеизвестно, что ирония может "сбить с панталыку" — запутать и привести в замешательство практически любого человека. Примером тому является греческая гора Панталык (Пантелик), — сталактитовая пещера и гроты которой могут легко завести туристов в тупик. Приведя также в полное замешательство не только иронические, но и иные их эмоции и чувства.
 
О "панталычной" специфике иронии предупреждал и А. П. Чехов, в "Дяде Ване" устами Астрова:
 
— Вот ты глядишь на меня с иронией, и все, что я говорю,
тебе кажется несерьезным.
 
Греко-панталычная природа иронии просматривается и в латино-греческом слове eironeia — притворство, которое напрямую связано с внутренней несерьёзностью, на которою небрежно накинута официальная одёжка серьёзности. Однако… Практика жизни показывает, что когда что-то или кого-то прикрывают от постороннего или прямого взгляда, то это прикрытое чаще всего воспринимается как таинственное, непонятное и неоднозначное...
 
Существует немало определений понятия "ирония, но за ними скрывается немало и непонятности, недосказанности, многоликости, лукавства, насмешки, иносказания, смешного, комического, скептического и иного-прочего.
 
К примеру, в "Большом энциклопедическом словаре" сущность иронии описывается  трёмя определениями:
 
1. Ирония — отрицание или осмеяние, притворно облекаемые в форму согласия или одобрения.
 
2. Ирония — стилистическая фигура: выражение насмешки или лукавства посредством иносказания, когда слово или высказывание обретает в контексте речи смысл, противоположный буквальному значению или отрицающий его.
 
3. Ирония — вид комического, когда смешное скрывается под маской серьезного (в противоположность юмору) и таит в себе чувство превосходства или скептицизма.
 
Прочитав эти определения, невольно начинаешь понимать безмежность и многоликость иронии, рождающейся с помощью отрицание или осмеяние, облекаемых в форму согласия или одобрения; создаваемой в виде стилистических фигур, содержащих насмешку и лукавство, замешанных на иносказании, — когда сказанное можно понять совершенно по-разному; проявляющейся в виде серьёзного, которое фактически является смешным и комическим, или наоборот...
 
А если под рукой любопытствующего в адрес иронии вдруг случайно окажется "Словарь эпитетов, — то, на свою голову, можно узнать, что эта дама может быть безжалостной, безобидной, бичующей, бодрой, веселой, вольтеровской, горькой, грубой, грустной, деликатной, добродушной, дружелюбной, едкой, жгучей, желчной, злой, злобной, изощренной, изящной, колючей, легкой, мефистофелевской, незлобивой, неприятной, нескрываемой, осторожной, пикантной, сдержанной, скрытой, терпкой, тонкой, тяжелой, тяжеловесной, убийственной, утонченной, холодной, ядовитой, язвительной, бесплодной, кроваво-оскорбляющей, радостной, угрюмой.
 
 
 
2. БЕЗ ИРОНИИ ОБ ИРОНИИ
 
Чтобы получше разобраться в особенностях характера госпожи по имени "Ирония" давайте обратимся с словарям, немногословность которых максимально избавлена от иронии, которая мешает понять сущность того или иного словесного понятия в том числе и такого понятия как "Ирония".  И вот что узнаем.
 
Ирония — насмешливое выражение, состоящее в приписывании лицу или предмету качеств, прямо противоположных тем, какими он обладает; насмешка в виде похвалы.
(Словарь иностранных слов)
 
Ирония — тонкая, скрытая насмешка.
(Толковый словарь Кузнецова, Толковый словарь Ожегова).
 
Ирония — риторическая фигура, в которой слова употребляются в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки; тонкая насмешка, прикрытая серьезной формой выражения или внешне положительной оценкой.
(Толковый словарь Ушакова)
 
Ирония — троп, состоящий в употреблении слова или выражения в смысле обратном буквальному, с целью насмешки.
(Словарь лингвистических терминов)
 
Ирония — греч. речь, которой смысл или значение противоположно буквальному смыслу слов; насмешливая похвала, одобрение, выражающее порицание; глум; иронический, глумный, насмешливый; похвала, которая хуже брани.
(Толковый словарь Даля)
 
Ирония — существительное, заимствовано в первой половине XVIII в. непосредственно из латинского языка или посредством польского. Первоначальное значение – "вопрос, ставящий в тупик"...
(Этимологический словарь русского языка Семенова)
 
Ирония (от др.-греч. eironeia — притворство, отговорка):
1) философско-эстетический прием, основанный на расхождениях между замыслом и результатом, зачастую замыслу противоположным;
2) скептическое отношение к реальности, один из лучших способов сомнения, природное свойство рационального ума.
(Альтернативная культура. Энциклопедия)
 
Ирония — явно-притворное изображение отрицательного явления в положительном виде, чтобы путем доведения до абсурда самой возможности положительной оценки осмеять и дискредитировать данное явление, обратить внимание на тот его недостаток, к-рый в ироническом изображении заменяется соответствующим достоинством. Подчеркнутость притворного тона — необходимое условие для осуществления иронии.
(`Литературная энциклопедия)
 
Ирония — металогическая фигура скрытого смысла текста, построенная на основании расхождения смысла как объективно наличного и смысла как замысла. Выступает в качестве скрытой насмешки, чем отличается от сатиры и пародии с их эксплицитно идентифицированным статусом. Ирония является семантически амбивалентной: с одной стороны, она есть высмеивание и в этом отношении профанация некой реальности, основанная на сомнении в ее истинности или даже предполагающей неистинность этой реальности, с другой же — ирония есть как бы проба этой реальности на прочность, оставляющая надежду на ее возможность или — при уверенности в обратном — основанная на сожалении об отсутствии таковой ("горькая И.") Но в любом случае она предполагает мета-уровень осмысления ситуации задействованным в ней субъектом И.
(Новейший философский словарь)
 
Ирония:
 1) в стилистике — тонкая насмешка, прикрытая внешней учтивостью; этот стилистический прием называется также антифразис.
2) способ подняться выше будничности и обывательщины.
3) cатирическая — характерна для таких писателей на Западе, как Вольтер, Г. Гейне, А. Франс, Б. Шоу, в России — Н. Гоголь, М. Салтыков-Щедрин, В. Маяковский.
4)сарказм — высшая степень иронии.
(Поэтический словарь)
 
Ирония — оборот речи, основанный на способе мышления, противоположном идеализации, которая видит действительный мир в свете идеи (в субъективной окраске). И. смотрит на вещи с той стороны, с которой они представляются нам в отрицательных чертах, не соответствующих тому, что по внутреннему субъективному идеалу они должны были бы представлять; ироническое выражение подчеркивает несоответствие кажущегося с действительно существующим, прилагая к первому определения (эпитеты) последнего....
 (Энциклопедия Брокгауза и Ефрона)
 
… Боюсь, что после ознакомления с вышеприведёнными определениями иронии, многие читатели  могут сделать такое умозаключение: "НАША ЖИЗНЬ — СПЛОШНАЯ ИРОНИЯ!.."
 
 
 
3. ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ ОБ ИРОНИИ
 
Виктор Гюго как-то в узком кругу, и по секрету всему свету, сказал:
 
— Cвобода начинается с иронии...
 
 Однако… За его спиной один шут тихо произнёс:
 
— Ею же свобода и заканчивается...
 
Анатоль Франс был иного мнения, утверждая, что ирония — последняя стадия разочарования. Однако… Практика жизни показала, что ирония может быть и… первой стадией очарования.
 
Сальвадор Дали, имевший с детства неадекватную составляющую в своём поведении, категорически утверждал, что "ирония — непременная эстетическая составляющая мышления". Однако… Очень часто подобная составляющая, увеличивая эстетику мышлению Дали, способствовала уменьшению его логики мышления и поведения.
 
Аристотель, отдавший явное предпочтение благородству, а не шутовству, утверждал следующее:
 
— Ирония отличается более благородным характером, чем шутовство, потому что в первом случае человек прибегает к шутке ради самого себя, а шут делает это ради других.
 
Однако… Очень часто обычного человека, не без помощи иронии, превращают в необычного шута. И делают это на потеху и ради себя, а также ради других.
 
Жюль Ренар был гениально краток в адрес иронии:
 
— Ирония — это целомудрие человечества!
 
Однако… Под целомудрием часто понимают моральную добродетель, контролирующую сексуальные желания. Неужели смысл иронии всего человечества заключается в его контроле над собственными сексуальными желаниями? Впрочем, спасибо иронии. Она, даже в формулировке Ренара полностью проявила свою двойственную сущность: мол, человеческое целомудрие — не помеха продолжению человеческого рода!
 
Жюль Ренар также полагал, что ирония не иссушает, а сжигает лишь сорную траву. Однако… Ирония может поджечь и то, возле чего растёт сорная трава.
 
Фанцузский писатель не забыл напомнить своим читателям и о том, что ирония должна быть краткой, и что лишь искренность может позволить себе многословие. Однако… Ирония может позволить себе проявиться и в бессловесной форме — в виде иронических поз, взглядов, жестов, усмешек и иного иронического арсенала, не требующего словесного подкрепления. А вот возмущение хозяев после случившегося, действительно, может проявиться в виде искреннего словесного подкрепления.
 
По мнению того же Ренара ирония является стыдливостью человечества. Однако… Почему-то в нынешние времена иронии — море, а стыдливости — хоть шаром покати!
 
Хуго Штейнхаус, считавший себя сильной личностью, категорически утверждал:
 
— Ирония — оружие слабых… Сильные мира сего не имеют прав на нее.
 
Однако… Ирония сильным мира сего — ни к чему! Ибо у них более чем достаточно иного оружия и иных прав.
 
Генрих Гейне, говоря об элементах трагедии вообще и о шекспировском "Лире", в частности указывал на то, что ирония всегда является главным элементом трагедии. Поэтому, мол, в своём "Лире", Шекспир самое жуткое говорит устами шута. Однако… Устами иронии говорят не только шекспировские трагедии, но и все иные элементы человеческой жизни.
 
Анатоль Франс полагал, что ирония учит нас смеяться над злыми и над глупцами, которых мы без неё, не выдержав, возненавидели бы. Однако… Ирония позволяет не только смеяться, но и ненавидеть.
 
Альфонс Доде, боявшийся антисанитарии в любой её форме существования, искренне верил в то, что ирония является превосходным антисептическим средством. Однако… Он забыл предупредить, что при пользовании таким средством нужно быть крайне осторожным! И следует беречь не только свои глаза и язык, но и голову.
 
Харуки Мураками, любивший мыслить глубоко и масштабно, поднявшись высоко в горы, поведал миру:
 
— Ирония делает человека глубже, масштабнее, открывает ему путь к спасению на более высоком уровне. Даёт возможность определить универсальные потребности.
 
Если верить такому утверждению Мураками, то, не без помощи иронии, человек становится толще и выше. И что именно это даёт ему возможность возвести свои потребности на более высокий уровень.
 
Айрис Мердок полагал, что ирония — вид такта и чувство пропорции при отборе форм для воплощения красоты. Однако… Многие из нас воплощают свою иронию как красоту без форм, без пропорций и без чувства такта.
 
Эрика Джонг настоятельно советовала всем живущим в системах авторитарных режимов или, в силу разных причин, попавших в тюрьму, — не отчаиваться и полагаться на иронию. Она утверждала:
 
— Любая система становится тюрьмой, если предаваться ей без остатка и без иронии
 
А вот с утверждениями Э.М. Чорана та же ирония сыграла злую шутку. Вначале Чоран утверждал что, по сути, ирония — это признание в жалости к себе или маска, под которой эту жалость скрывают. И что она, ирония, — привилегия уязвленных. Мол, любая отмеченная ею речь свидетельствует о тайном надломе. Однако… То ли ирония поменяла свою внутреннюю и внешнюю суть, то ли Чоран, увлёкшись собственным остроумием, стал утверждать иное:
 
— Ах, мой друг, как мне внушить вам, что грубость не идентична остроумию? Я бы не счёл свою жизнь прожитой зря, если бы смог убедить вас, что рапира иронии – куда более эффективное оружие, нежели дубина дерзости...
 
А вот Фридрих Вильгельм Ницше откровенно предупреждал:
 
— Привычка к иронии, как и к сарказму, портит характер, она придаёт ему постепенно черту злорадного превосходства: под конец начинаешь походить на злую собаку, которая, кусаясь, к тому же научилась и смеяться...
 
Эдуард Уиппл, соглашаясь с Ницше, поспешил добавить:
 
— Ирония — это оскорбление, переодетое комплиментом.
 
Однако… Уж не хотел ли Э. Уиппл этим сказать, что оскорбление, накинувшее себе на плечи плед из иронии, превращается в комплимент?
 
 
 
4.  ИРОНИЯ ВЕЛИКИХ В АДРЕС ИСТОРИИ
 
Историки утверждают, что таинственной и тонко-насмешливой даме по имени "Ирония" уделяли внимание и наши дальние предки — ещё толком не понимая её сути, но опасаясь, не дай бог, пристального внимания этой дамы. Более того… Оказывается, у этой дамы была и есть близкая подружка по имени "история", и эти подружки так сблизились друг с другом во взаимопонимании, что многим из нас до сих пор непонятно: где же начинается историческая ирония и заканчивается ироническая история, или наоборот.
 
Ещё в давние времена находились смелые, находчивые и умные люди, которые видели в иронии не только коварно-насмешливую, но и ту желанную "даму", с помощью которой можно познать даже историческую и прочую истину нашего бытия — через иронично-метафизичное выявление его противоречий. К примеру, тот же Сократ умело использовал иронию как один из методов самосовершенствования и познания. Многие утверждения Сократа считаются не только парадоксальными, но и ироническими. Свои приёмы познания действительности Сократ сравнивал с "искусством повивальной бабки, а его метод вопросов, предполагающих критическое отношение к догматическим утверждениям, получил название "сократовской иронии". Свои мысли Сократ не записывал, полагая, что это ослабляет память, а своих учеников приводил к истинному суждению через диалог, где задавал общий вопрос, получив ответ, задавал следующий уточняющий вопрос и так далее до окончательного ответа. При этом оппонент, познавая себя, часто сам и не без помощи сократовской иронии, вынужден был признать, что — смешон.
 
Однако… Главной бедой Сократа оказалась всё-таки забывчивость, которой он так страшился. Дело в том, что он забыл про народную мудрость: "За всё надо платить". В том числе и за иронию. А возможно Сократ и знал об этой мудрости, но не знал конкретно кому, когда и сколько нужно платить.
 
И великому мыслителю пришлось платить. Вернее расплачиваться… Перед иронией своей судьбы. Не без помощи этой "дамы", бесплатными услугами которой Сократ пользовался не один год, мыслитель предстал перед судом с обвинениями в богохульстве и развращении юношества. Философ иронически отказался от предложения выплатить штраф. И запретил сделать это друзьям, полагая, что выплата штрафа является не чем иным как признанием своей виновности. Когда друзья хотели его похитить из тюрьмы, Сократ не согласился и, как утверждают, иронически спросил: мол, знают ли они такое место за пределами Аттики, куда не было бы доступа смерти?..
 
И вот тогда, то ли ироническая история, то ли историческая ирония судьбы философа сказала своё последнее слово: Сократ собственноручно выпил чашу с ядом. Но даже перед лицом смерти Сократ не обиделся на иронию. Более того, остался ей верен, попросив принести петуха в жертву Асклепию — богу медицины и врачевания. Дело в том, что этот обряд совершался как благодарность за выздоровление, а сократовская ирония представила освобождение от оков земной жизни как обряд своеобразного "оздоровление".
 
Историки приписывают Сократу и такое ироническое утверждение:
 
— Я знаю, что я ничего не знаю… Но люди воображают, будто они что-то знают, а оказывается, что они не знают ничего. Вот и получается, что, зная о своем незнании, я знаю больше, чем все остальные.
 
 
В книге "Всемирная история в лицах" В. Бутромеева описывается немало иронических историй, участником которых, якобы, был Сократ. Ниже приведены некоторые из них.
 
***
Когда Сократ прочел сочинения философа Гераклита, он сказал:
  — То, что я понял, — замечательно. По-видимому, прекрасно и то, что я не смог понять.
 
***
Проходя по базару, Сократ говорил:
 
  — Как же много на свете вещей, без которых можно обойтись! Люди покупают себе дорогие удовольствия на рынке, а я бесплатно добываю себе удовольствия из своей души.
 
***
Однажды Сократа спросил ученик:
 
  — Объясни мне, почему ты всегда в хорошем настроении?
 
 Сократ ответил:
 
  — Потому что я не обладаю ничем таким, о чем стал бы жалеть, если бы утратил.
 
***
К Сократу обратился один из его учеников:
 
  — Надумал я жениться. Что ты мне посоветуешь?
 
 Философ ответил:
 
  — Смотри не сподобься рыбам, которые, попав в невод, стремятся вырваться на волю, а находясь на воле, стремятся к неводу. Как бы ты ни поступил, всё равно потом будешь жалеть.
 
***
Сократа приговорили к смертной казни. Ему предстояло выпить чашу с ядом. Один из его друзей навестил философа накануне казни и предложил ему свой роскошный плащ.
 
  — Неужели мой плащ годился только для жизни, а для смерти не пригоден? — возразил Сократ.
 
***
К приговоренному к смерти Сократу пустили для последнего свидания Ксантиппу. Она запричитала:
 
  — Ты умираешь безвинно!
 
 Сократ ответил:
  — А ты хотела бы, чтобы я умер виноватым?
 
***"
Выступая на суде после того, как его приговорили к смерти, Сократ сказал:
 
  — Ну что ж, я ухожу, чтобы умереть. Вы же останетесь, чтобы жить.  А что из этого лучше, человеку неизвестно.
 
Впрочем, узнав кое-что о сократовской иронии, давайте, с помощью всезнающего Интернета, узнает и мнения об истории и иронии некоторых исторических личностей. "Оформив" эти мнения в виде условно-виртуального диспута.
 
Известный российский историк Василий Ключевский не только описывал историю России разных времён, но и часто высказывал своё ироническое отношение к истории. К примеру, Ключевский утверждал, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Профессор полагал, что наша история идет по нашему календарю: в каждый век отстаем от мира на сутки. И что, чем больше мы узнаем исторических фактов — тем и меньше понимаем смысл исторических событий и явлений. В.Ключевскому принадлежат и такие высказывания об истории: "Надобно найти смысл и в бессмыслице: в этом неприятная обязанность историка, в умном деле найти смысл сумеет всякий философ", а также "… Историк задним умом крепок. Он знает настоящее с тыла, а не с лица. У историка пропасть воспоминаний и примеров, но нет ни чутья, ни предчувствий...".
 
Другой россиянин, в лице поэта Федора Тютчева, откровенно заявлял, что русская история до Петра Великого — сплошная панихида, а после Петра Великого — одно уголовное дело.
 
Однако… Не только россияне имели своё явно ироническое отношение и понимание истории. Не отставали от них "в этом деле" и великие исторические умы иных стран. К примеру, Вольтер уверял не только граждан Западной Европы, но и всего мира в том, что "вся наша история — вымысел, с которым все согласны", а Уинстон Черчилль доказывал, что "главный урок истории заключается в том, что человечество необучаемо".
 
Однако Лоренс Питер, возражая Черчиллю, уточнял:
 
— История вынуждена повторяться, потому что никто ее не слушает.
 
Сальвадор Дали поспешил на помощь Черчиллю:
 
— Рядом с историей политика — не более чем анекдот!..
 
Многие граждане восприняли смысл сказанного Сальвадором Дали не как призыв смотреть на историю как на анекдот или какую-то сказку, а как искажённое содержание картин знаменитого художника. Искажённое как самим художником так и смотрящими.
 
Алексис Токвиль тоже воспринимал историю как изобразительное искусство, утверждая, что "история — это картинная галерея, где мало оригиналов и много копий".
 
Томас Карлейль, вначале полагавший, что "история мира — это биография великих людей", потом сменил своё мнение на иное: мол, история — это квинтэссенция сплетни.
 
Однако Оскар Уайльд поспешил уточнить:
 
— Единственная форма вымысла, в которой реальные характеры не кажутся неуместными, это история. В романе они отвратительны… Возможно более точное описание того, что никогда не случилось, — неотъемлемая привилегия и специальность историка.
 
За историков поспешила вступиться и Сара Бернар, иронически заметив:
 
— Легенда всегда берет верх над историей!
 
Этьен Рей был не столько ироничен как Сара Бернар. Но был более категоричен в отношении исторической правды.
 
— Историческая правда состоит из молчания мертвых! — утверждал Рей.
 
Эдмунд Бёрк, от своего, а не от имени умерших, тоже поспешил заявить, что "история — это союз между умершими, живыми и еще не родившимися".
 
Самюэл Джонсон, не любивший разговоров о покойниках, поспешил сменить тему:
 
— Захватывающая история редко бывает совершенно правдивой!
 
Дени Дидро охотно поддержал мнение Джонсона:
 
— В истории любого народа найдется немало страниц, которые были бы великолепны, будь они правдой.
 
Однако Олдос Хаксли, временно увлёкшись политикой и не любивший слово "правда", поспешил заменить его на понятие "факты":
 
— Факты истории интересуют нас только в том случае, если они вписываются в наши политические убеждения.
 
Жан Кокто, начавший подозревать, что между правдой и ложью нет существенной разницы, поспешил высказать такое мнение:
 
— История — это правда, которая в конце концов становится ложью. Миф — это ложь, которая, в конце концов, становится правдой.
 
Жюль Гонкур иронически добавил:
 
— История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть.
 
Поль Валери, временно проявивший интерес к научным высказываниям, поспешил объяснить такую историческую правду: мол, история — это наука о том, чего уже нет и не будет.
 
В диспуте великих исторических личностей приняли участие и классики марксизма-ленинизма. К примеру, Карл Маркс был более чем убеждён в том, что "история повторяется дважды — сначала в виде трагедии, потом в виде фарса". С ним, как всегда, соглашался Фридрих Энгельс, полагая, что история так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества.
 
Однако всегда ироничный Станислав Лец насмешливо добавил:
 
— История повторяется, потому что не хватает историков с фантазией.
 
Жозеф Ренан, пытаясь защитить историков, как с фантазией так и без неё, высказал предположение, что "… талант историка состоит в том, чтобы создать верное целое из частей, которые верны лишь наполовину". Однако Сэмюэл Батлер, не любивший историков за их "половинчатость", иронически заметил:
 
— Бог не может изменить прошлое, но историки могут. И, должно быть, как раз потому, что иногда они оказывают эту услугу, Бог терпит их существование.
 
Макс Фриш, пытаясь защитить уже историков, а самого Бога, утверждал, что, мол, каждый человек рано или поздно выдумывает для себя историю, которую считает своей жизнью.
 
Филип Гедалла, любивший пофилософствовать и желая избежать поимённой защиты или оскорбления, изрёк следующее:
 
— Философия изучает ошибочные взгляды людей, а история — их ошибочные поступки.
 
Чем-то или кем-то возбуждённый Иоганн Гёте поспешил добавить:
 
— Лучшее, что нам дает история, — это возбуждаемый ею энтузиазм!..
 
Оноре Бальзак, завершивший писать свою "Человеческую комедию", высказал своё мнение и об истории человеческой: мол, "человеческая история, лишенная идеи прогресса, представляет лишь бессмысленную смену событий, вечный прилив и отлив случайных явлений, которые не укладываются в рамки общего мировоззрения".
 
Самюэл Джонсон к высказыванию Бальзака добавил и своё: мол, история человечества — это предлинное повествование о невоплотившихся замыслах и несбывшихся надеждах.
 
Иоганн Шиллер, до сих пор молча слушавший высказывания великих исторических личностей, не удержался и напомнил спорящим:
 
— Всемирная история — это всемирный суд!
 
Однако на вопрос присутствующих: " А судьи кто?" — так и не последовал ответ со стороны Шиллера.
 
Гилберт Честертон, желая устранить возникшую неловкость, скромно пояснил, что, мол, нетрудно понять, почему легенда заслужила большее уважение, чем история. Легенду творит вся деревня, а книгу истории пишет одинокий сумасшедший. Генри Бичер, не затрагивая проблему одинокого сумасшедшего, предложил свое понимание истории: мол, не благородные деяния людей, а деяния, завершившиеся успехом, — вот что спешит запечатлеть история.
 
Шарль Монтескье полагал, что история представляет собой ни что иное как ряд выдуманных событий по поводу действительно совершившихся. Однако Мэтью Арнольд, вернувшийся с берега океана, поспешил заметить, что "на бескрайних просторах океана клеветы, зовущегося "историей", одна волна, даже большая, особого значения не имеет".
 
Вернер Мич, увлекающийся историческими памятниками, высказал своё, "накипевшее":
 
— Многие памятники представляют собой окаменевшую историческую ложь.
 
Многогранно образованный Бертран Рассел решил философски-арифметическим способом подвести черту под результатами диспута великих умов о сущности истории:
 
— Всемирная история есть сумма всего того, чего можно было бы избежать.
 
Следует отметить, что в условно-ироническом диспуте об истории, приняли и принимают участие не только великие исторические личности, но и некоторые известные граждане, ныне живущим в России. К примеру, Михаил Жванецкий, от имени работников российского сатирического цеха, напомнил общественности о следующем: мол, история России есть ни что иное как борьба невежества с несправедливостью. Известный сатирик, которому недавно исполнилось 80 лет, говорил россиянам и о следующем:
 
— В историю трудно войти, но легко вляпаться!..
 
Вспомнив о таком высказывании Жванецкого, современные историки разных стран не могут придти к единому мнению по поводу недавнего присоединения Крыма к России. Некоторые из историков,- преимущественно российские, утверждают, что, не без помощи такого большого события, Россия вошла в историю как победитель, а многие их западные коллеги уверяют, что Россия "вляпалась" в свою очередную историю.
 
***
Возвращаясь к теме взаимосвязи иронии и истории, хочется напомнить и о том, что не только Сократ, но и многие иные великие умы человечества использовали иронию в качестве инструмента познания как истории, так и всего нашего бытия — прошлого, настоящего и будущего.
 
По утверждению тех же и иных историков, феномен "иронии истории" был впервые выявлен и рассмотрен Г.В.Ф. Гегелем в работах "Лекции по истории философии" (1833 г.) и "Философия истории" (1837 г.). Этот феномен самим Гегелем был назван как "всеобщей мировой иронией", а также "хитростью мирового разума". Философ справедливо считал, что ирония может способствовать освобождению и раскрепощению ума, его трансценденции, прорыву за грань привычного и возможного.
 
У Гегеля ирония приобретает онтологический статус, превращаясь в мировой разум, идею, дух. Жертвой такой иронии оказывается самоуверенный человек, которому не удалось преодолеть частное, индивидуальное в себе. Философ утверждает:
 
— Самоуверенность человека, делающего что-то со всей серьёзностью и получающего всегда противоположное тому, к чему он стремится...- такая самоуверенность комична!
 
Гегель развивает мысль о том, что "можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и вред… Частное в большинстве случаев слишком мелко по сравнению со всеобщим: индивидуумы приносятся в жертву и обрекаются на гибель. Идея уплачивает дань наличного бытия и бренности не из себя, а из страстей индивидуумов… ".
 
Гегель иронически относится к роли исторических личностей. Он пишет: "Такие лица, преследуя свои цели, не сознавали идеи вообще. Но, в то же время, они были и мыслящими людьми, понимавшими то, что нужно и что своевременно. Их дело было знать это всеобщее, необходимую ближайшую ступень в развитии их мира, сделать её своей целью и вложить в её осуществление свою энергию… ".
 
Иронию истории или хитрый мировой разум по отношению к историческим личностям Гегель видел в следующем: "… Когда цель достигнута, они отпадают, как пустая оболочка зерна. Они рано умирают, как Александр, их убивают, как Цезаря, или их ссылают, как Наполеона на остров св.Елены...". Говоря о сократовской иронии, Гегель отмечает, что она, эта ирония "… подобно всякой диалектике допускает истинность того, что непосредственно принимается за истинное, но лишь для того, чтобы дать выявиться тому внутреннему разрушению, которое содержится в этих же самых допущениях и мы можем это назвать всеобщей мировой иронией". Таким образом, Гегель сводит исторический процесс к игре страстей, где великие деятели только марионетки в руках мирового разума.
 
Суждения Гегеля разделяет и Ф.Энгельс, который в письме "Вере Ивановне Засулич в Женеву", касаясь вопроса об иллюзиях революционеров, в 1885 году пишет и такое: "Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали… Что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать".
 
Далее классик марксизма-ленинизма утверждает, что "иронии истории смогли избежать лишь немногие исторические деятели". По мнению Ф.Энгельса: "Горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему, находящуюся в более чем неустойчивом равновесии, и высвободить актом, самим по себе незначительным, такие взрывные силы, которые затем уже невозможно будет укротить. Раз уж порох будет подожжен, раз уж силы будут высвобождены и народная энергия из потенциальной превратится в кинетическую, люди, которые подожгли фитиль, будут подхвачены взрывом, который окажется в тысячу раз сильнее их и будет искать себе выход там, где сможет, в зависимости от экономических сил и экономического сопротивления. Предположим, эти люди воображают, что могут захватить власть, — ну, так что же? Пусть только они пробьют брешь, которая разрушит плотину, — поток сам быстро положит конец их иллюзиям...".
 
Эти слова написаны почти полтора века назад, но реальная история многих стран мир подтвердила убедительную правдивость этих слов. Впрочем, как и "иронию истории" Гегеля. И пора бы уже революционерам всех видов и мастей сделать из такой мировой практики соответствующий вывод и перестать кичиться своей готовностью совершить очередную революцию на благо народа.
 
 
 
5. КОЕ-ЧТО ОБ ИРОНИИ ЛЮБВИ
 
Впрочем… Ирония, действительно, нередко может быть оскорблением. Даже самых святых чувств, в том числе и любви. В качестве примера, приведу следующее. Читатели, интересующиеся жизнью и творчеством Николая Некрасова, знают и о его сложной и почти 20-летней любви к Авдотье Панаевой. По иронии такой любви поэт вынужден был жить под одной крышей с любимой и ее супругом Иваном Панаевым (тоже писателем), став безвольным участником любовного треугольника.
 
 В 1850 году, понимая, что разрыв неизбежен, Некрасов пишет стихотворение "Я не люблю иронии твоей…".
 
Я не люблю иронии твоей.
 Оставь ее отжившим и не жившим,
 А нам с тобой, так горячо любившим,
 Еще остаток чувства сохранившим,-
 Нам рано предаваться ей!
 
Пока еще застенчиво и нежно
 Свидание продлить желаешь ты,
 Пока еще кипят во мне мятежно
 Ревнивые тревоги и мечты -
 Не торопи развязки неизбежной!
 
И без того она не далека:
 Кипим сильней, последней жаждой полны,
 Но в сердце тайный холод и тоска…
 Так осенью бурливее река,
 Но холодней бушующие волны…
 
Однако, по той же иронии любви, поэт смог окончательно порвать с Панаевой лишь в начале 60-х годов. Смерть супруга сделала Панаеву свободной не только от брака, но и от сложных отношений с Некрасовым. Однако даже в последнем аккорде этих отношений просматривается силуэт иронии, насмешливо уточняющей:
 
— Это не поэт прекратил отношения с Панаевой,
 а она окончательно вычеркнула его из своей жизни...
 
Следует отметить, что любовная ирония у Некрасова не закончилась после разрыва с Панаевой. У него были своеобразные интимные отношения с француженкой Селиной Лефрен, которой поэт в своём завещании назначил десять с половиной тысяч рублей. К удивлению многих, и уже в возрасте, Н.А. Некрасов женился на простой и необразованной деревенской девушке Фёкле Викторовой, которая была моложе от него на 25 лет. Именно ирония любви вынуждала поэта, живя с Фёклой, постоянно вспоминать о Селине и тосковать о Панаевой.
 
Однако… Уже не ирония любви, а ирония судьбы преподнесла Некрасова и подарок, воплотив в его жизнь, — с точностью до наоборот, — народное утверждение: "Не везёт в картах — повезёт в любви". Игра в карты была наследственной страстью семьи Некрасовых. Алексей Сергеевич Некрасов, — отец поэта, признавался сыну: "Предки наши были богаты. Прапрадед ваш проиграл семь тысяч душ, прадед — две, дед (мой отец) — одну, я — ничего, потому что нечего было проигрывать, но в карточки поиграть тоже люблю...". Николай Алексеевич тоже любил играть в карты, но… выигрывал, и очень много! Министр финансов Александр Агеевич Абаза проиграл Некрасову больше миллиона франков. Крупную сумму проиграл и генерал-адъютант Александр Владимирович Адлерберг, — министр Императорского Двора и личный друг императора Александра II.
 
Вот такая она — ирония судьбы. Непредсказуемая!.. Может жестоко наказать, а может и обильно облагодетельствовать.
 
Некрасов, возможно, имел полное право утверждать: "Я не люблю иронии твоей. Оставь ее отжившим и не жившим...". А вот Петр Вайль и Александр Генис, имевшие один ум на двоих, иронию, возможно, тоже не любили, но крепко уважали. Более того, именно в иронии они видели великолепного учителя жизни:
 
— Ирония, не зная правды, учит тому, как без правды жить.