Пять Невендаарских фрагментов

The author has no intend to earn money by selling this piece of art based on the «Disciples» series.

I
Безымянный шпион Пятой когорты Ада затаился среди поваленных колонн. Огромный зал, в котором он устроился, никак не использовался тварями, населявшими руины. Даже зеленокожим хватило мозгов рассеяться по подземным лабиринтам и храмовым комплексам, а остатки городской ратуши разграбить и развалить, как удастся.
Вор чувствовал себя прекрасно. Радость от служения Легиону омрачала лишь нестерпимая вонь из дальнего угла. Какой-то гоблин решил справить нужду среди барельефов городского центра. Этот поступок стал для него роковым: шпион решил не рисковать прикрытием и перерезал мелкому гаду глотку. Проклятые никогда не отличались брезгливостью, но на падаль могли сбрестись дикие собаки, огромными стаями рыскавшие по руинам и жравшие коричневых уродцев за милую душу. Выдать себя вор не боялся — он давно извалял бордовый плащ в пыли и крысином помете, уничтожив любой цвет и запах.
Ему нужно было ни много ни мало разведать обстановку в заброшенном городе Тал-Юрах, что в человекоящерских болотах. Легион не так давно вторгся в эти земли, и топи только-только начали испытывать пагубную силу Скверны. Пока что вор отметил лишь свежесть орко-гоблинской популяции: без шаманов и багатуров. За несколько дней наблюдения он успел вымотаться и все чаще вспоминал о ресторации в недавно захваченном поселении. Людоящерская деревушка располагалась не так далеко от руин, что не могло не вызвать беспокойства генералитета. Командиры выжидали, латая войска, но нужно было поторопиться…
Шпион собрался было дислоцироваться, как взгляд его приковала к себе темная точка, беззвучно скользящая по заброшенным улицам. Узловатая рука вора юркнула под мантию, и проклятый прижал к лицу гномью увеличительную трубку, отчаянно вглядываясь в мутное изображение. Дорогая пурпурная мантия, мягкие сапоги, легкие ножны… Без сомнений, это  имперский асассин. Но зачем? Здесь попросту некого убивать!
Легионера начала охватывать смутная тревога, но он быстро отмел версию о том, что его заказали. Гонорары у убийц были крайне высоки — как и их гонор. Расточаясь на каждого вора, Империя быстро бы осталась с паршивыми медяками в казне. Проще дать на лапу тройке придорожных верзил — даром, что ли, все лесные братья кормятся со стола Эмри…
От храмового комплекса вдали отделился массивный силуэт и затопал навстречу асассину. Захрустели кости под массивными башмаками, взлетело, каркая, воронье… Спустя какое-то время шпиону удалось разглядеть и владельца тяжелой поступи. Орк. Пасть здоровая — может и ханом заделаться. Не иначе как вожак местных.
Человек в пурпуре обменялся с тварью парой приветственных слов, с видимым омерзением сунул в жадные лапы кошель и поспешно удалился. Для гибкого воровского ума эта шарада не показалась сложной. В задумчивости шпион сложил трубку и сунул ее обратно в складки плаща. Перед его взором курились дымы захваченной деревушки… Империя славилась чистоплюйством. Конечно же, дешевле заплатить оркам и измотать Легионы, чем губить собственных солдат.
Вот только нет в Тал-Юрах воинов, способных выбить, пусть и из наспех укрепленной деревни, солдат Пятой когорты — далеко не последней по мощи и численности!
Вор принялся поспешно уничтожать следы своего пребывания в ратуше. Ашкаэль будет очень, очень доволен…

II
Глейдшедоу неслась через лес, стремительно перемахивая через коряги и высокие корни. Она тяжело дышала, и в ее заостренных ушах отчетливо шелестели звуки преследования. «Проклятые… пауки!» — яростно донеслось из-под зеленого капюшона, и воровка, задыхаясь, прибавила ходу. Это был не ее лес: здесь не было мягких коричневых тонов эльфийской осени — лишь промозглые деревца северных полустепей.
И дернуло же Союз сунуться к варварам! Потери несли колоссальные: половина лекарей упокоилась с зазубренными гарпунами в груди, лучники и глейдшедоу калечились в трапперских капканах, а звероглазые шаманки что ни ночь насылали то страх, то бешенство на рассеянные лагеря. А теперь еще и пауки!
Преследователь был неутомим. Мерзкая туша под хитиновым панцирем не знала усталости. Семь членистых ног против уставших двух — но эльфийка не сдавалась. Еще был шанс добраться до лагеря, или что паук отвлечется — мизерный, но был! Огромные черно-красные твари были непревзойденными охотниками, и даже тяжеловооруженным гномам требовался большой отряд, чтобы свалить хотя бы одну из них без потерь… Впрочем, пауки предпочитали тухлятину загнанной добыче. Хоть бы охотничья группа вышла навстречу… Хоть своих, хоть варваров — тупоголовых пиктов всегда было просто обвести вокруг пальца.
Под ноги подвернулась ямка, невидимая в пожухлом сене, и шпионка с криком растянулась на мшистом покрове. Прокляв про себя тот миг, когда она вышла на злосчастную опушку, девушка обернулась и вынула из ножен эльфийские заточки. Среди всех воров у эльфийских были самые длинные, и это давало ей шанс…
Паук медленно приближался. Ему, проклятому, некуда было торопиться. Стиснув острые зубы и помянув про себя Галеана, глейдшедоу ринулась вперед и нанесла удар. Тварь отпрянула, и тонкое лезвие лишь царапнуло жесткий панцирь. В ход пошла вторая заточка (воровка попыталась перерубить конечность на сгибе), но ее хрупкая рука оказалась намертво зажата в жвалах. В следующий миг она почувствовала лишь нестерпимую боль и обжигающую струю яда, ворвавшуюся в кровоток…
Еще несколько мгновений лес оглашался отчаянным воем — а затем затих и он. Лишь прянул чуткими ушами одомашненный волк, но тут же успокоился под тяжелой ладонью хозяина-степняка.
В конце концов, крики в Паучьем лесу — не такое уж и редкое дело.

III
Бродульф сидел, нахохлившись, в грязной людской таверне и мечтал о настоящем пиве. Для того, что подавали здесь, и «ослиная моча» будет ласковым комплиментом.
Он был не самым проворным вором. В гильдии его иначе как «жирным» не величали. Ну а ему-то какое дело? Что рожа как у борова — так лишь усыпляет, бдительность-то. Ну подсел в караван зажиточный гномий купец, а что через седмицу маг имперский проснулся от своих потрохов отдельно — так что с него взять? Бегает, суетится со всеми — рожа бледная, с носа капля свисает… Поди предъяви такому. Бородища у шпиона была густющая — но подрезал он ее согласно воровскому уставу. Уже и лишнего пуда под плащом достаточно — нечего старейшин злить…
Так о чем бишь я? Не самым проворным, это уж точно. Зато исполнительнее любого. С такой страстью и самоотдачей он подходил к своему ремеслу, что хоть жиром и попрекали, а уважали по-настоящему, по-гномьи. За советом к нему никто не брезговал обратиться. А Бродульф сыпал премудростью налево и направо — не жалко, всяко на пользу клану. Глядишь, и какого-нибудь умника вместо него пошлют колодец травить. Хоть и подлецом был Бродульф порядочным, но набожен был, а убийство в спину, кинжалом — оно разве Вотану угодно? Ради так называемой «чести» гном никогда не рисковал успехом миссии. Это имперцы могут себе позволить чуть ли не на главной площади вызов бросать — хашашины высокородные, тьфу!
И вот, на этот раз загадали вору совсем не простую задачку. Силы имперские в этой дыре, Эшрок, сосредоточены были немалые. В гарнизоне — сплошь колдуны да конные. А Кланы наконец собрали все войска с центрального фронта и перебросили на восточный. Пока имперцы свои же деревни освобождают в тылу, самое время нанести решающий удар по столице. Эшрок мешал как уголек под рукавицей — ну незачем было горным воителям терять силы и время на взятие вшивой крепости. Нужно было ее обойти — не то чтобы тихо, но и не в наглую. Нужно было парализовать город, и старое доброе восстание подходило лучше всего. Но успешная провокация, да еще и без вознаграждения в качестве разрывания толпой на клочки — это было искусство, не в полной мере освоенное Бродульфом. Да и этот проклятый информатор куда-то запропастился!..
А, вот и он. Зашел в кабак с таким видом, будто кричит на весь Невендаар: «Смотрите, я что-то замыслил!». Тупые, жадные крестьяне всегда раздражали Бродульфа. Вот он — наружность гномью не прячет: сидит себе путник в рваном плаще, пиво дует, да рожу потную вытирает. Ну, война с Кланами — ему-то какое дело? Он еще и продаст их, хе-хе, за милую душу продаст! А чертов ополченец на него вытаращился как на привидение. И видно, что гложет его пестуемая любовь к батюшке-императору! К проклятому Эмри, что такие налоги на вывоз металла ввел, что половина гномьих купцов поперевешалась с горя!
Гном яростно сплюнул на загаженный пол и нетерпеливым жестом приказал информатору садиться.
— Ну, что, племяш, как там мамаша поживает? До чего уродлива, стерва, а смогла под имперца лечь, — шпион подмигнул нехорошо вылупившимся на них верзилам, и они послушно захрюкали в кружки, — Ты не бойся, сынок. Она хоть и шлюха порядочная, а со мной дело иметь можно. Сколько эта твоя статуэтка стоит?
— Ш-шестьсот золотых, — промямлил ополченец, опасливо оглядывая трактир.
— Ого! — заорал Бродульф. Ему захотелось позлить урода, рушившего его тщательно выстроенный образ, — За поганую бронзу — шестьсот! А, может, кабак этот за неё купишь? Двести — и ни монетой больше.
— Но мы же договаривались! — отчаянно зашипел наемник, комкая хрупкий пергамент в кармане, — Это же тебе не хрен собачий! Это… статуэтка!
Бродульф покачал головой, но все-таки швырнул на стол кошель с деньгами. Трактир приумолк, едва раздался перезвон монет.
— Ну вот что, шелудивый. Вот тебе твои триста монет — давай сюда сверток.
Эту игру мог понять и батрак, махавший сначала мотыгой, а потом — алебардой. Жадно упрятав кошель, он, провожаемый напряженными взглядами, сунул гному продолговатый сверток и вымелся вон из трактира.
— Я так понимаю, милорды, некоторым здесь не терпится подышать свежим воздухом, — возвысил голос Бродульф, — Но я прошу вас, посидите еще немного за кружечкой. Корчмарь! Всем  по одной — за мой счет!
Трактирщик радостно отпустил краны бочонков, а хилая, не в пример пузу, совесть Бродульфа окончательно успокоилась. Глаза полупьяного скота тем временем увлажнились от благодарности, и оборванцы вернулись к своим насущным делам.
Все — кроме одного.
О, его вор вычислил сразу, зайдя в провонявший табаком и опиумом трактир. Башка бритая, рожа порванная, но взгляд! Серо-стальные глаза отдавали и вонью мокрых стражнических кирас, и многочасовым шлепаньем сапогов по плацдарму. Шпион понимал, что отменить встречу — значит потерять месяц неусыпной бдительности и напряженной работы в подполье. Он нигде не прокололся, не наследил — скорее всего, просто отставной стражник с рожей, порванной плетью высокородного, пропивает последние гроши в засаленном кабаке.
Бродульф ошибался. Как только сделка свершилась, бритоголовый направился к гномьему столику. Многолетнее чутье подсказывало шпиону, что стражник постарается увести его тихо, и гном сам поднялся из-за стола.
— Старина Бракенберд! Ах ты, сын русалки и кракена! Какими судьбами здесь, в Эшро…
Легавый просто взял гнома за шкирку и потащил к выходу. В испитой душе диверсанта начинало нарастать беспокойство.
— Граждане! Сыны Империи! — заверещал он, — Я, адъютант самого Императорского Величия Эмри, несколько лет выслеживал коварного предателя, продающего Кланам планы и чертежи! И вот меня тащат в казематы, как последнего душегуба! — он вещал так пронзительно и проникновенно, что уже сам начинал верить в только что состряпанную байку.
— Молчать, шваль! — не выдержал бритоголовый, — Не сметь порочить Императора своим тявканьем!
Трактирная рвань зашумела. В самом деле, достопочтенный милорд угостил зал выпивкой, а его уже тащат, как татя, к выходу… 
Корчмарь подбежал к растерявшемуся солдату и принялся лебезить: как же так, гном ведь не расплатился. Бродульф, возблагодаря Всевышнего, отсыпал трактирщику горсть серебра, не прекращая барахтаться в богатырской хватке рваного, и зашвырнул полный кошель в толпу.
— Вот, возьмите — мне уже незачем! Накормите детишек, пока меня будут пытать за честную службу. И помните…
Окончания его слов никто не услышал. Началась давка, и стражник, наконец, выволок вора из харчевни.
Пытать не стали. Двое суток жирный тать просидел в темнице, удовлетворенно вслушиваясь во все нарастающий гул толпы за стеной, да похихикивая в грязную бороду. На исходе второго дня ему приснились валькирии, парящие в кровавом рассвете, и долго потом не мог унять старик разбереженного дыхания. А сердце-то, сердце, билось тогда в груди, как никогда прежде. В полдень его повесили — для устрашения масс, и вскоре в чертоге Витара само собой зажглось тризное пламя. Эшрок был парализован восстанием, и удар Кланов был стремителен и беспощаден. А дружина Вотана пополнилась новым бойцом. Говорят, ему там нужны искусные воры.

IV
Башня Аннуаха. Стоит.
Имперский вор Гоудфрой почесал кончик своего роскошного имперского носа и поправил полу темно-синего имперского плаща. В гильдии шутили, что этот довольно приметный цвет — для того, чтобы лавочники знали, куда высылать обугленные трупы, а стрелки не перепутали со шпионами Легиона.
Это задание было для него одним из первых. До Гоудфроя в магической лавке Аннуаха никто еще не был, и ему предстояло «снять пробу» с ловушек, ну и попутно вырвать какой-нибудь лист из ценного фолианта. Император бросил весь небогатый доход с Южных копей на финансирование Серой гильдии, а о своих верных ворах как-то и подзабыл. Потому-то и шли туда разве что с голодухи, и о профильной подготовке, как например, у Кланов (о глейдшедоу и говорить нечего — они попросту умели все), речи и не шло. Отмычки обычные, кинжалы не заговорены: думай, вор, думай, да помни, что времени до рассвета — три-четыре часа.
Тяжело вздохнув, Гоудфрой вогнал лезвие заточки между каменными плитами секретного входа (четыре дня наблюдений) и надавил на импровизированный рычаг. Лезвие изогнулось, но выдержало, и заранее смазанный механизм беззвучно распахнул тайные двери.
И, разумеется, сразу у входа — сюрприз для непрошеного гостя. Острый глаз вора сразу приметил чуть выступающую напольную плиту. Внимательно оглядев коридор, ведущий в служебные помещения башни, он обнаружил у потолка небольшую клетку с мирно спящими бесенятами. Что ж, с таким противником Гоудфрой, пожалуй, и справился бы, но лупоглазые твари нужны лишь для создания шума. Так что, если не в меру любопытная крестьянка забредет в незакрытый по каким-либо причинам коридор, повисшие на ней уродцы и ее истошные вопли быстро поднимут на ноги либо стражу, либо самого хозяина лавки. Вор ощутил задатки искреннего уважения к забинтованному магу.
Аккуратно обойдя бесхитростную ловушку, шпион ступил на крутую винтовую лестницу. Он всю жизнь держал себя в форме, но даже ему подъем давался нелегко. Через каждые десять-пятнадцать шагов приходилось останавливаться, чтобы унять сбившееся дыхание, и это делало восхождение бесконечным.
Хозяин продавал воздушные заклинания, эквивалентные имперским и клановым, так что Гоудфрой был уверен, что библиотека расположена на самой вершине. Он преодолел как минимум пять этажей, пока лестница не уткнулась в тупик. Придчиво изучив стены на предмет скрытых выемок и рычагов (магический свет озарял коридоры и днем и ночью), вор спустился на пролет ниже и вошел в простую арку с лепниной.
Увиденное не понравилось Гоудфрою.
Небольшая комнатка мягко светилась голубым цветом, и здесь было все, что должно было отвадить нерадивого вора: разноцветные плиты на полу, алая септаграмма на двери напротив и два внушительных размеров доспеха по обе стороны от выхода. Вору лично приходилось быть свидетелем того, как синтезированные из весьма скромного количества голубых кристаллов груды железа, бездушные и всеповинующиеся, в капусту рубили неосторожных баньши, забредавших на территорию Империи. С городских стен все это казалось мимоидущим и не очень-то впечатляющим, но он прекрасно понимал, что обычному вору против такой штуки не выстоять.
С нарастающим беспокойством шпион обратился к разноцветной плитке. Было похоже, что в совокупности они составляют две простейшие руны Кланов: Ледяной щит и Буран. Незваному гостю предлагалось испытать свои знания и шагами очертить нужный символ. В противном случае его чувствительно швырнет об стену порывом холодного ветра и, что весьма вероятно, присыплет тяжелым железом. Бросив неприязненный взгляд на доспехи, он решил попробовать этот путь.
Что ж, Гоудфрой славился среди гильдейского молодняка исключительным знанием магических традиций. Возможно, потому его и послали грабить лавку почтенного Аннуаха. Разноцветные клетки внесли известную путаницу, но вор смог не сбиться. Он уже заканчивал последнюю черту, как услышал позади глухой рык. У шпиона мгновенно взмокли ладони. Он узнал характерную интонацию зеленокожих.
В гильдии говорили: «Один гоблин — один дохлый гоблин. Два гоблина — два дохлых гоблина. Один тугоухий орк-калека — один дохлый вор».
Медленно обернувшись, Гоудфрой обнаружил у выхода на лестничную площадку довольно упитанного полузверя в багатурской броне. Вместо широкого лезвия на цепи или полусгнившего топора он оказался вооружен довольно качественным моргенштерном — настолько, насколько вообще может быть сносным кусок грубо сплавленного металла, утыканного железными шипами. В тупых его глазках не светилось ничего, кроме безграничного желания защитить хозяйскую собственность, а через покатую башку пролегали два неровно сросшихся шва.
Противник медленно надвигался, и Гоудфрой принялся лихорадочно добирать оставшиеся плитки. Раздался сухой треск, и — ничего. Надежды шпиона на матовую непробиваемую оболочку потерпели жестокий крах. Подойдя вплотную к запечатанной двери, вор мрачно наблюдал, куда ставит ноги его противник, и, конечно же, лоботомированная тварь наступила ровно на начало руны Ледяной щит. Отчаявшись, имперец воткнул заточку в центр семиконечной звезды, тут же начавшей набирать заряд, разбежался и перепрыгнул через зарунированное пространство. Он попытался в полете полоснуть орка по глазам, но его удар был мгновенно отражен взмахом булавы. Кинжал полетел прочь, и отбитая рука нестерпимо заныла. Прыжок был поистине тигриным, но шпион все же задел одну из ненужных частей напольного рисунка. Мгновенно перекатившись подальше от зеленокожего, Гоудфрой привстал и переместился чуть в сторону. Тварь настороженно наблюдала за его движениями, тупо поигрывая моргенштерном. Скривив свой крошечный ротик в капризной гримасе, зеленокожий шагнул было вперед, занося для атаки оружие, как звезда, наконец, накопила достаточно энергии и выстрелила лучом серебристого света. Многострадальная голова твари мгновенно почернела, ссохлась и осыпалась дождем сального пепла. Поспешно проделав обратный путь до двери, Гоудфрой, пальцы которого все еще дрожали от волнения, выдернул из нее кинжал и, взломав нехитрый замок, осторожно вошел в библиотеку.
Застекленные окна обсерватории, заставленной книжными стеллажами, уже тронул болезненный Невендаарский рассвет. Вор поспешно обошел книжные полки, ища формулы или свитки, впихнутые между фолиантами. Уродовать книгу и, тем более, обходить ее защиту ему после пережитого не хотелось совершенно…
— Могу я поинтересоваться, что запоздалый гость делает в сердце моей лавки? Или, может, он хочет наряду с древними знаниями приобрести проблемы?
Вор чуть было не подпрыгнул, заслышав хриплый насмешливый голос хозяина. Медленно, уже второй раз за вечер обернувшись, он впервые узрел его без бинтов.
Аннуах оказался хугином — представителем малочисленного антропоморфного народа, селящегося в горах. Кланы их так прозвали по имени одного из их легендарных предшественников — Хугина, что со своим братом Мугином были верными спутниками Вотана. Они были непревзойденными магами, эти птицеголовые люди. Их традиции и быт были великолепно защищенной тайной, и единственной связью, которую они имели с остальными расами Невендаара, была торговля.
— В общем, так, имперец, — птичья глотка с трудом выталкивала человечьи слова, — Загадка. Отгадаешь — отпущу. Нет — пойдешь на замену убитому стражу. Договорились?
Стараясь унять невольную дрожь в ногах, Гоудфрой кивнул, чувствуя, как отвратительно чешется пересохшее от страха горло. Хугин, почти ободряюще кивнув, воздел клюв к потолку и начал декламировать:
Моя суть — серебро,
Пыль пылающих птиц;
Не пред злом, не добром
Люди падают ниц.

Подо мной — целый мир,
Всяк, завидев меня —
Свой опальный кумир,
В душу смотрит огня.
Чем ближе птицечеловек подбирался к концу загадки, тем уверенней чувствовал себя вор. Конечно же, он знал о древнем обычае магов состязаться умом и хитростью, вступая в замысловатые дуэли загадок… Но эта — она была почти детской. Похоже, хугин рассчитывал, что грабитель перемудрит самого себя, или просто не хотел убивать несчастного вора.
— Луна, — сипло произнес Гоудфрой и поспешно откашлялся, — Луна.
Маг склонил хохлатую голову.
— Хорошо. А теперь убирайся.
Он повернулся, чтобы уйти, но вора уже понесло.
— Никогда не думал, что придется упрекнуть колдуна в трусости, а пришлось.
Волшебник остановился и полуобернул птичью голову. Во взгляде его стеклянных глаз читалось что-то, похожее на любопытство.
— Ну что ж, каковы твои условия, человек?
— Я забираю лавку и все заклинания.
Хугин прищелкнул клювом, и к месту дуэли подошли две горгульи. Шпион уже возносил предсмертную молитву Всевышнему, когда каменные твари застыли, и на их коленях материализовалось по шелковой подушке. Величаво опустившись на образовавшееся кресло, маг хрипло сказал:
— Я слушаю.
Гоудфрой тянул время. Он не торопясь сел, оправил плащ, огляделся, обдумывая свой ход… Наконец, сцепив пальцы в замок, он начал:
На красном холме под красным холмом
Тридцать лошадок стоят рядком.
Каждая лошадка белым-бела
Стучат они копытами, грызут удила.
Ждут работы — растоптать кого-то.
Горный маг зашелся в хриплом каркающем смехе. Долго он не мог уняться, и лишь шлепал когтистой кистью по «подлокотнику» кресла. Шпион терпеливо ждал, пока собеседник, наконец, уймется.
— Да, имперец, ты знал, что загадать клювоголовому! Ответ — зубы. Услышь же теперь мою… 
Так прошла ночь. Солнце уже брезжило сквозь слюдяное стекло обсерватории, когда маг, наконец, заснул. Технически это было поражением, но вор уже просто не мог соображать. Дуэль утомила его. Освободившись из-под хватки хозяйского цепкого разума, горгулья небрежно стряхнула с себя шпиона и отправилась куда-то по своим делам, сопровождаемая завистливым взглядом подруги. Гоудфрой решил, что пора сматываться. Уже на лестничном пролете он услышал голос хозяина, звучавший одновременно и в голове, и в воздухе:
— Когда тебя выкинут из гильдии, возвращайся.
Озадаченно пожав плечами, имперец вышел в осенний полдень, обжигаемый сквозь одежду единственной вырванной страницей.

V
Их дружба началась неожиданно. В самом деле, что могло сблизить двух немёртвых: воровку-ведьму и баньши? Да, скорее всего, это была любовь. Главная и неразрешенная составляющая всех ведьмовских приворотов и того трепетного отчаяния, в котором существуют бледные фигуры фантомов.
Стать баньши может любая. Обычно это — обманутые души, жаждущие мести над любимым. Женщины — задушенные, обманутые, сведшие счеты с жизнью — в свои последние минуты они принимали безграничную жажду мести, которая так угодна немертвой богине. Переродившаяся под именем Анграаль была одной из немногих, кто попал в ряды нежити совсем по другим причинам. На ней всего-навсего лежало проклятие красоты.
Говорят, когда-то она была шаманкой Северных степей. Анграаль была одарена той первозданной прелестью, которой награждаются лишь истинные избранницы Земли-матери. Даже в татуированных варварах, без зазрения совести жгущих церкви и вырезавших целые села, рождалось детское, невинное чувство радости и покоя, едва они видели свою возлюбленную шаманку. Это-то доброе, на первый взгляд, зерно и сгубило несчастную девушку. С приходом должного времени в ней загорелся огонь, который мог унять только мужчина. Могучий инстинкт выживания, такой сильный в неистребимых пиктах, побуждал ее найти себе достойную пару и разрешиться радостным бременем. Но все, абсолютно все смотрели на нее как на воплощенную богиню. О легчайшем прикосновении к ее хрупкому тельцу не могли помыслить ни видные мужи, ни безбородые юнцы. В конце концов, это пламя сожрало избранницу великой богини рождения, говорившей ей о радости созидания себе подобных и подло лишившей этого счастья. Безумие охватило юную жрицу, и она нашла свой покой среди прибрежных камней холодного моря, а чайки растащили ее кости по побережью.
Воровок Орд не одаряли ни воспоминаниями, ни именами. Конечно же, в них еще оставались осколки характера — тот неприкосновенный запас, что давали им занятия черной магией, но этого хватало лишь для самого общего осознания себя. Поговаривали, что героиню этой истории когда-то звали Тифас, и портовые города Империи не знали спасу от ее заточенных монеток. Обычно она лишь резала кошельки, помогая себе древними кочевническими заговорами, но однажды ее повело. Опьяненная легкостью, с которой ей давалось тайное мастерство, Тифас решила углубить свои познания и отдавать больше времени магическим экспериментам. Довольно скоро ее вычислили по вьющемуся следу жертвоприношений и отправили на костер — да, тогда инквизиторы еще сжигали ведьм, не зная, что эта мучительная смерть завершает пакт между темной душой и безмясой богиней.
Впрочем, этих обрывочных сведений, разумеется, не хватит, чтобы составить полную картину произошедшего. Во всех станах нежити баньши вечно плачут, стонут, кричат… Анграаль же славилась своей молчаливостью. Все, что она делала — это витала по лагерям и становищам, часто увязываясь за людьми, если случалось остановиться в захваченном городе. Из-за своих странных привычек и причудливых шаманских одежд дух жрицы приобрел своеобразную известность и стал символом Ордынского фронта того времени. Новообращенная Тифас так же бессмысленно слонялась по улицам и болотам — воровкам всегда требовалось некоторое время, чтобы понять, что они делают в материальном мире.
Они встретились на обходе земель — это было в те времена, когда эльфы только-только зачинали свой великий поход. Орды планировали набег на пограничный имперский город — Хемвик, и уже начали переговоры с мертвопоклонниками Лакхаана на юге. Ресурсов не хватало, и Ашган решил выслать для преображения земель баньши в эскорте воров. Анграаль и Тифас попали в одну группу. Через несколько дней воровка, пораженная тактом и молчанием спутницы (она, полупризрак, не уносилась вперед, а спокойно дожидалась отстающую шпионку), вступила с ней в разговор. Тогда-то шаманка впервые за всю не-жизнь и раскрыла прелестные губки…
Луна совершила свой круг, и пришли тревожные вести. Надвигалась армия эльфов. Полномасштабное оцепление с участием южных фанатиков было прорвано и уничтожено. Баньши выходили в поход не иначе как в сопровождении оборотней — существ, неуязвимых для обычных клинков. Несмотря на неудачи армии и огромную занятость каждого воина, Тифас и Анграаль все же иногда удавалось поговорить.
Где-то через седмицу Союз, такой неожиданный и непривычный Ордам противник, сломил линию обороны, и огромная часть нерегулярных войск осталась в глубоком тылу противника. По приказу Ашгана все еще проводились отчаянные вылазки, но спасти получилось очень немногих. Анграаль нашли поверженной со своим компаньоном-вервольфом. После уничтожения дарованного ей тела нашли лишь полуматериализованную пряжку варваров с Севера да обугленный труп оборотня. Он весь был утыкан заговоренными стрелами эльфийской гвардии. Похоже, Анграаль воспротивилась предписанию и попыталась защитить мохнатого спутника… Так или иначе, Орды были смяты и надолго отброшены от Имперских границ.
Много позже, когда перегруппировавшиеся и усиленные темными эльфами служители Мортис подступили к Темперансу, до Ашгана дошло удивительное известие. Будто бы некая воровка в одиночку уничтожила одного из ветеранов Союза — часового, проводившего ордынские зачистки при битве у Хемвика. Острый ум Верховного жреца мгновенно связал это событие со слухами о странной дружбе баньши и безымянной карманницы. Последняя, конечно, была растерзана эльфийскими воинами, но мертвый ветеран — это хорошо… Хорошо…
Страж столицы неровными шагами мерил деревянный настил города мертвых, и уродливая, раздвоенная его фигура гротескно покачивалась вслед неторопливым движениям. Подняв старинный бронзовый колокольчик, он легонько в него позвенел, и в часовне Прушина отозвался такой же. Спустя несколько мгновений, оракул был уже в главном зале дворца.
— Исключи из списка повторного подъятия имена Анграаль и… — Верховный жрец поймал себя на мысли, что не знает имени воровки, — И всех бойцов теневого фронта, ушедших за последнюю седмицу. Без огласки.
Прушин-тень склонил огромную голову, подчиняясь приказу, и исчез, оставив в застывшем воздухе запах благовоний и масла. Повелитель Орд же остался на месте, покачиваясь под тяжестью своего ассиметричного туловища.
Кто знает, какие мысли бродили в его оживленном чудовищной магией мозгу? Возможно, он чувствовал горькую ненависть к своей возлюбленной и нетленной Богине за то, что и ему, ее высшему служителю, неподвластны все механизмы Смерти. А, может, неторопливо рассуждал сам с собой, что и с немертвой армией нужно быть готовым к сюрпризам…
Ведь, так или иначе, даже неупокоенные сердца способны притягиваться друг к другу.