Абсурд времени

                                             С Е Р Г Е Й   М О Г И Л Е В Ц Е В
 
 
 
                                                   А Б С У Р Д   В Р Е М Е Н И
 
   Нет ничего более абсурдного в мире, чем время. Абсурдного и загадочного, но в первую очередь, конечно, абсурдного. Еще греческие мудрецы и философы, пытаясь решить загадку времени, оставили о нем свои суждения. Первым на загадочность и абсурдность времени обратил внимание Зенон, подаривший миру свои апории. Апории, опровергать и решать которые начали сразу же, и продолжают до сего времени. Вот, к примеру, апория Зенона «Стрела», в которой утверждается, что летящая стрела никогда не сможет достичь своей цели. И действительно, говорит Зенон, ведь стрела должна сначала пройти половину положенного пути, потом половину от этой половины, потом еще половину, и так далее, до бесконечности, до самого минимального отрезка пути. Так что у стрелы попросту не хватит времени, чтобы пролететь весь свой положенный путь. Ну не абсурдно ли, восклицали любители пускать стрелы греки, которые отлично знали, что, если выпустить из лука стрелу, она обязательно поразит того, в кого вы ее пустили! То ли оленя  лесной дубраве, то ли троянца во время осады надменного Илиона, то ли перса во время нашествия Ксеркса на Грецию. Но теоретически, естественно, деля весь отрезок летящей стрелы на все меньшие и меньшие промежутки, у стрелы все же не хватит времени, чтобы поразить вожделенную цель. На практике стрела цель поражает, а умственно, теоретически, сделать это не может. Ну разве же не парадокс, ну разве же не абсурд! И прежде всего абсурд того, что мы зовем временем, и что всегда казалось нам таким обыденным и привычным. Или вот еще одна апория Зенона, называемая «Черепахой», и которая строится по точно такому же хитрому принципу. Быстроногий Ахиллес никогда не сможет догнать медленную черепаху, поскольку сначала ему придется преодолеть половину пути до нее, потом половину от этой половины, потом еще половину, а потом еще и еще. И делать это до бесконечности, так что у него опять же не хватит времени, чтобы догнать это медленно ползущее, и такое неторопливое создание. Ну не парадокс ли, ну не абсурд ли, ну не нелепость ли, восклицали современные Зенону греки! И прежде всего, кстати, Аристотель, считавший, что он решил апории Зенона, поскольку нашел в них слишком явные противоречия. Впрочем, так говорили все, кто пытался опровергнуть Элейского мудреца, от Аристотеля, до наших дней, включая и автора этих заметок. Однако именно с Зенона началось постижение такого неуловимого и абсурдного явления, как время, и продолжается без перерыва до наших дней. Или с перерывами, в основном на раннее средневековье, но продолжается упорно, давая  разные определения тому, чем же является это неуловимое время. Или, наоборот, утверждая, что определять это понятие ни к чему, и можно обойтись одной математикой, одними лишь числами и математическими формулами. То есть, просто измеряя его. Измеряя, а не давая определения тому, что же это такое. То есть – столкнувшись с абсурдностью времени, стыдливо уходя в кусты, растущие на ниве все более сложных и изощренных математических формул.
   Зенон был первым, кто обратил внимание на загадочность, парадоксальность и абсурдность такого, казалось бы, обыденного понятия, как время. Но он вовсе не пытался дать определение времени, и уж тем более не пытался понять, откуда взялось время. Впрочем, спасибо ему за его апории, ведь именно с них вся эта история со временем и началась. Но первым, кто вполне определенно и четко поведал миру, откуда же появилось на земле время, был Платон. Причем сделал это во все том же знаменитом диалоге «Тимей», известном, помимо прочего, тем, что в нем упоминается об Атлантиде. Время рождено божеством, утверждает Платон, оно вовсе не земного происхождения, а небесного, и спущено нам из той непостижимой дали, где обитает совершенное существо. То есть из вечности. Вот он, абсурд абсурдов! Время на земле, которое, как все понимают и видят, вполне определенно течет, спущено сюда из той области, где ничего не течет, где времени нет, и где царит одна лишь абсолютная и бесконечная вечность. Вот он, абсурд абсурдов, вот она, величайшая загадка планеты! Вот то направление, тот тренд, в котором и будут в дальнейшем проходить все рассуждения и все размышления о времени на протяжении следующих двадцати пяти веков! Описанное величайшим умом человечества, как абсурдное понятие, как текущее и существующее в движении время, которое рождено из той области, где ничего не движется, ничего не течет, и все происходит в вечном совершенстве, в вечной самодостаточности и вечном покое. То есть там, где находится Бог. Вот и все, вот и положено начало существующей века и тысячелетия дискуссии о том, что же такое время, вот и очерчены рамки этой дискуссии. Вот и дано совершенно четкое разъяснение того, что природа времени абсурдна, и что именно такой мы и должны ее понимать. В дальнейшем все после Платона должны были уже двигаться в этом направлении, то соглашаясь с тем, что время спущено нам на землю божеством, то вообще игнорировать это утверждение, довольствуясь простым математическим описанием различных временных промежутков. По большому счету, все дальнейшие дискуссии о времени, если вникнуть в их сущность, и отбросить всю ненужную шелуху, сводились к тому, существует ли Бог, или Бога не существует. Боле того, в конечном итоге, вся борьба за время, начиная Аристотелем, и кончая Эйнштейном, сводилась к борьбе веры с неверием. Борьбе тех, кто в Бога верил, и тех, кто в него не верил, а верил лишь в природу, в мировой или собственный разум, или просто в изящество затейливых математических формул. По большому, по самому последнему счету, борьба за время была не просто борьбой веры с неверием, а борьбой Бога и дьявола. Не больше, и не меньше. Вот что получилось из затейливых и изящных парадоксов Зенона, который, разумеется, ни сном, ни духом не предполагал, во что же все выльется. Вот чем закончилось утверждение величайшего мыслителя Платона, что земное текучее время рождено из вечности, где ничего не течет и все пребывает в вечном покое. Время из безвременья. Текущее из неподвижности. Изменчивое из неизменяемого. А сколько копий из всего этого сломано, сколько пущено стрел, причем не стрел Зенона, которые ни в кого не могут попасть. А стрел реальных, убивающих наповал, и оставляющих за собой гекатомбы окровавленных тел. И странная, а одновременно и страшная эта эпопея со временем лишний раз показывает, что все вообще на земле, является полем битвы Бога и дьявола, и прежде всего битвы за умы и сердца человеков. Что полем такой битвы являются основополагающие, краеугольные понятия, от которых зависит вся жизнь человека. В том числе и такое фундаментальное понятие, как время.
   Да, так ясно и недвусмысленно о том, что время родилось из вечности, как то делал Платон, больше уже не говорил никто. Ни в античности, где Аристотель считал время всего лишь количественным воплощением движения, а Демокрит пляской неделимых атомов относительно пустоты. Что такое пустота, Демокрит не уточняет. Некоторые же греки, вроде Протагора, вообще пускаются в рассуждения, что существование существует, а несуществование не существует, приближая тем самым появление софизма. Подводит же итог всем античным размышлениям о природе времени Блаженный Августин в своей знаменитой «Исповеди». Уже сложилось устойчивое мнение, что время идет потому, что существует и движется с неизменной точностью и постоянством хор небесных светил. Их движение и рождает время. То есть время есть космос – вот распространенное мнение античности. Августин лишь уточняет, что то божество, которое Платон помещал в вечность, и которое сотворило нашу вселенную вместе со временем, на самом деле является христианским Богом. Для нас это уточнение чрезвычайно важно, ибо наступает новая эра в истории мира, а также в познании его  фундаментальных явлений. Таких, как пространство и время. Эпоха, которая битву добра и зла, битву между Богом и дьяволом вела уже в новых условиях. В условиях победившего христианства, которое отнюдь не выигрывало, а скорее проигрывало в извечной борьбе Создателя и погубителя рода человеческого. Проигрывало, и в итоге окончательно проиграло, хотя вначале, да и потом, это и не было никому заметно. Впрочем, судите сами.
   Итак, Платон утверждал, что время родилось свершено абсурдным образом из вечности, которая абсолютна и неподвижна, в которой нет времени, и которая время вроде бы родить в принципе не могла. Ибо подобное рождается от подобного, рыба от рыбы, птица от птицы, гад от гада, кентавр от кентавра, а человек, разумеется, от человека. То, что такое рождение абсурдно, говорили, разумеется, не современники Платона, это говорим мы, исследуя различные проявления мирового абсурда. Для современников Платона это было скорее непонятно и пугающе, и если они не являлись философами, или софистами, разобраться в правдивости этих слов они не могли. Философы и софисты и разбирались с этим абсурдным утверждением Платона, начиная от Аристотеля, который, как уже говорилось, был скорее учителем природоведения, чем классическим греческим мыслителем, и утверждающим, что время рождается в душе человека. То есть о Боге, или о божестве не говорилось уже ничего. И так все шло дальше по нисходящей, когда о Боге, как о причине вселенной и времени говорили все меньше и меньше. Пока в конце эпохи античности последний раз в своих «Исповеди» и «Граде Божьем» не скал Августин. А потом началось новое время, и все больше и больше фундаментальные категории бытия, время и пространство, описывались математически, без объяснения того, откуда они появились. Птолемеева картина мира с ее божественной музыкой небесных сфер сменилась картиной Коперника. В которой небесные сферы остались, но миропорядок стал не геоцентрическим, а гелиоцентрическим. То есть в центр вселенной находилась теперь не земля, а солнце. Находился Гелиос, вокруг которого вращались планеты, а выше их висели на небесной тверди неподвижные звезды. Время теперь не объясняли с точки зрения философии, а пытались вычислить с помощью математики. Божество, или Бог, породившие его вместе со вселенной, были вытеснены за пределы этой вселенной, в область абсолютного, непонятного, и совершенно ненужного никому в новых временах абсурда. Эти времена действительно были новые, они раскачивали устои христианского мира, и католической церкви с центром в Риме все труднее и труднее становилось удерживать мир на своем незыблемом месте. Вселенная Джордано Бруно с его бесконечными мирами, населенными, возможно, такими же людьми, как и мы, в которых уже не было места Богу, настолько испугала церковь, что опасного бунтаря сожгли на костре. Огонь, пылавший на площади Цветов в Риме, пытался очистить старое, привычное, и в глубине своей абсурдное устройство мира от наступающего на него понимания этого мира, как места, в котором не было Бога. И в котором время, предмет нашего рассмотрения, все чаще и чаще становилось просто математическим символом. То есть из фундаментального, глобального явления, порожденного Божеством, становилось просто маленьким и удобным значком, начертанным пером на листе белой бумаги. Именно таким обыденным математическим символом время стало для Галилея, этого великого инженера позднего средневековья. Который хоть формально и отрекся от ереси Коперника и Бруно, но про себя твердо нал, что земля вертится, и незаметно для всех держал фигу в кармане. В новой картине мира, в картине Коперника, Бруно и Галилея, Бог был совершенно не нужен, и точно так же совершенно не нужна была вечность, та загадочная, недоступная и абсурдная область, в которой Он обитал. И лишь великий Ньютон, на самом деле глубоко религиозный и верующий человек, писавший обширные трактаты о Боге, пытался каким-то образом поместить его в современную научную картину мира. Но в современной научной картине мира Бог был совершенно не нужен, и потому наука взяла от Ньютона только лишь то, что ей требовалось. Взяла его математические законы, совершенно игнорируя его многочисленные и толстенные трактаты о Боге. На самом деле Ньютон был совершенно другим, на самом деле его картина мира была совершенно другой, и Бог в этой картине мира занимал самое главное место. Недаром в картине мира Ньютона был необходим первоначальный толчок, без которого бы во вселенной ничего не могло двигаться. Первоначальный толчок, который мог произвести только лишь Бог. Но Бог уже никому не был нужен, на Бога началась настоящая охота, хотя Он и вылезал то здесь, то там, в виде или первоначального толчка Ньютона, или мирового эфира Коперника, или в виде того же эфира, который неявно присутствует у Эйнштейна. Или в виде теории Большого взрыва, который кроме Бога произвести не мог никто. Ибо никого больше не было в непонятной и абсурдной вечности, кроме Него. Но в новое время Бог оказался никому не нужен, он стал помехой, стал жупелом, пугалом, от которого старались избавиться любым путем, стыдливо по общему сговору пытаясь не замечать его постоянного и неизменного присутствия. Вся новейшая наука строилась теперь на молчаливом сговоре,  на фальши, на обмане, упорно лепя образ вселенной, в которой Божество совершенно не нужно, в которой его не могло быть уже по определению. Потому, что наука всесильна и, значит, абсолютно права. Но всегда, в самых граничных, в самых запредельных местах этой новой картины мира, то здесь, то там, показывалась длань Бога, и уйти от этой божественной длани было нельзя. Правда, о существовании этой длани знали лишь величайшие умы. Которые или игнорировались, как игнорировалось религиозное мировоззрение Ньютона. Или сознательно вводили и себя, или других в заблуждение, как это делал Эйнштейн. Отрицавший существование эфира, но у которого эфир, как ослиные уши, показывался низменно то здесь, то там. А для всех остальных существовали бесчисленные учебники физики и математики, в которых о Боге не говорилось ничего. Ни о том, что существует мир земной и мир небесный. О том, что существует Град Земной и Град Божий. О том, что существует земное и небесное. О том, что существует абсолютная вечность, которая и порождает нашу такую предсказуемую, и уже абсолютно неабсурдную, описываемую математикой вселенную. В которой фундаментальные категории бытия, такие, как время и пространство, становятся просто математическими значками в бесчисленных учебниках физики и математики, стоящих на полках бесчисленных библиотек. А вслед за учебниками физиками и математики появляются уже учебники и иных дисциплин, например, биологии. Ибо появилась уже теория эволюции Дарвина, и придуман уже им принцип естественного отбора. Который просто — напросто заменил собой Бога, бесстыдно зачеркнув его имя, и вместо него вписавший имя не то демона, не то юродивого, не то прокаженного.
   Вся новейшая наука есть не что иное, как последовательное и целенаправленное убиение Бога. Как растянутые на века его бесконечные и торжественные похороны. И все это было понятно уже во времена Джордано Бруно, которого сожгли на костре не просто так, а стараясь защититься от дьявольского нашествия лжеучений. Дверь которым отворил именно он.
   Непрерывные похороны Бога, начавшиеся с Бруно, длились несколько сот лет, и все никак не могли завершиться. То Бог вылезал в виде первоначального толчка у Ньютона, обойтись без которого было совершенно нельзя. То в виде мирового эфира, обойтись без которого тоже никак не могли. То в виде естественного отбора, который есть всего лишь продолжение акта творения, описанного в первых главах книги Бытия. Хоронили – хоронили, убивали – убивали, давили – давили, изголялись, как могли, а все же окончательно уничтожить Бога так и не могли. Не хватало сил, не хватало мощи, не хватало подземного адского жара, способного окончательно и навсегда похоронить Бога. Похоронить, и построить новый блистающий мир бесконечной вселенной, населенной множеством обитаемых миров, в которой Он был бы совершенно не нужен. Уже и «Коммунистический манифест» был написан, и «Протоколы сионских мудрецов», безотносительно к тому, подлинные они, или фальшивка. Уже и Дарвиновская теория завоевывала собой все новые и новые территории в умах и душах людей, и социальные революции, и прежде всего в России, были на подходе. А титан духа все не появлялся и не появлялся, сколько его не вызывали из подземных глубин. Хотя вот–вот должен был явить всему миру свой открытый, честный, и такой человеческий лик. Уже, кажется, все гвозди были забиты в гроб Бога, и этот гроб можно было торжественно опускать в могилу. Однако постоянно чего-то не хватало, какого-то неуловимого штриха, какой-то малости, и с похоронами Бога постоянно медлили. И все же последний гвоздь в гроб Бога был наконец-то забит, и сделал это Альберт Эйнштейн.
   Здесь, однако, нам надо сделать небольшое отступление, вернувшись назад. Нельзя говорить о проблемах времени, не упомянув Иммануила Канта. Кенигсбергский затворник, обстоятельно размышляя о времени, понимал его, как способ упорядочивания окружающей действительности. Которая вообще непонятно какая, существует в виде «вещи в себе», и может быть понята нами лишь приблизительно. Познавая эту отчасти уже понятую нами, но еще весьма хаотичную действительность, мы вынуждены ее упорядочивать, прибегая к такому механизму, как время. Время, отсюда, исходит от нас, а не от Бога, как считали Платон и Августин, но уже и это кое-что. Другие, такие, как Галилей и Эйнштейн, считали время вообще математическим значком среди других таких же скромных математических значков. А Ньютон, в своих тайных трактатах утверждавший, что первоначальный толчок всему во вселенной дал именно Создатель всего сущего, известен нам теперь исключительно своими научными сочинениями. Так что Кант хотя бы дает определение времени, хотя бы говорит, что это такое, но это и понятно, ведь все же он философ, а не физик, и не математик. На этом, исследуя творчество Канта, останавливаться нельзя, ибо его знаменитая «вещь в себе», коей являются вообще все объекты, существующие извне окружающего и мыслящего индивидуума, чрезвычайно важна для наших исследований. Для наших попыток понять, что же такое время, и какова его истинная природа. Или не истинная, а то ли кажущаяся, то ли возможная, то ли вероятная, то ли божественная. Ибо время может быть любым из вышеперечисленных явлений, а может и вообще всеми ими вместе взятыми. И в том, и в другом случае абсурдней времени вообще ничего невозможно придумать. Итак, кантовская «вещь в себе». То есть нечто, предполагающее, что есть мы в скорлупе нашего неведения и невежества, вооруженные лишь ощущениями, да еще способностью мыслить, и нечто, лежащее за этой нашей вполне реальной броней. Самой крепчайшей, без сомнения, броней на свете. Способны ли мы ее чем-то пробить, исследуя то, что иногда называется «окружающим миром»? Да, способны, используя такое оружие, как время, помогающее нам упорядочивать то, что весьма приблизительно постигаем мы органами чувств и разумом. И вот уже хаотические объекты окружающего мира начинают выстраиваться для нас в некую вполне осознанную картину, и мы видим окно, за ним сад, пруд, на котором плавают не то лебеди, не то утки, а по бокам растут трава и тростник. Без времени мы бы ничего этого не имели. И, заметьте, время выходит из нас, изнутри, оно свойство нашей души, а не нечто, данное этому миру Богом в момент рождения вселенной, если следовать Платону. Но, может быть, если мы созданы по образу и подобию Бога, у нас есть те же качества и способности, что и у Него? То есть – возможность рождать из себя время, и упорядочивать с его помощью окружающий мир? Но если это так, то внутри нас, как и внутри Бога, должна находиться вечность, если мы действительно подобны Ему. Но вечность не может быть двух разных родов. Не может быть вечности здесь, и вечности там, вечности у Бога и вечности у человека. Вечность всегда одна. Следовательно, мы, как и Бог, изначально находимся в вечности, и изначально творим окружающий мир. Творим, познавая его. Творим в результате познания. Но ведь это как раз и согласуется с воззрениями современной науки, которая утверждает, что, ставя эксперимент, мы одновременно изменяем исследуемый объект, который становится уже не таким, каким, возможно, был в самом начале. Отсюда вытекает, что объективно окружающий мир познать вообще невозможно,  что сам процесс познания есть процесс изменения этого мира. А, скорее всего, есть процесс рождения этого мира. То есть процесс, запущенный в вечности Богом, который мы вслед за ним просто продолжаем, пользуясь таким удивительным механизмом, как время. Отсюда получается, что даже в научной картине мира совершенно невозможно обойтись без Бога, что Бог всегда присутствует в ней. Что, более того, Бог является главным действующим лицом познания нами окружающего мира. Ведь мы, как чада Божьи, находимся изначально вместе с ним в вечности, и изначально творим вместе с ним вселенную, пользуясь разными изощренными средствами, в том числе и временем.
   Попытки же построить мир без Бога есть всего лишь не что иное, как вечная борьба Бога и дьявола, проходящая, как всегда, через души людей. Борьба, которая последние несколько сот лет проходила не в пользу Бога. Ибо Бог был изгнан из науки повсеместно, и заменен математикой и законами физики. Заменен законами биологии и теорией эволюции вкупе с идеями изменчивости видов и борьбы за существование. Бог был изгнан из этого мира успехами в  геологии, сообщившей нам, что мир был создан вовсе не семь с половиной тысяч лет назад. Что миру вообще, и вселенной в частности, многие миллиарды лет. Что на земле существовали различные геологические эпохи, продолжающиеся миллионы лет. Что, как утверждает палеонтология, здесь существовали виды, о которых ничего не говорится в Библии. Например – динозавры. Ну где тут Бог? Ну зачем он здесь? Ну кому он теперь нужен? Тем более, как утверждает Дарвин, Бога вполне могут заменить эволюция и естественный отбор. Вот и исчез Бог, вот и пропал, вот и сгинул за ненадобностью. А вместе с ним исчезла за ненадобностью и божественная сущность времени. Заключающаяся в том, что творец (Бог, или человек), находящийся в вечности, может с помощью времени познавать и одновременно создавать окружающий мир. Познавать и создавать вселенную. Так человек из создателя вселенной незаметно превратился всего лишь в одно из существ, пусть и разумное, этой вселенной. Населяющих одну из возможных планет этой вселенной. Которых бесконечно много, которые созданы силами природы и космоса. Которые, в свою очередь, описываются законами науки. Науки, для которой идея Бога является ложной идеей. Так Бог был полностью исключен из вселенной, и окончательно умер. Но вся же последний, самый главный гвоздь в его гроб забил не кто-нибудь, а скромный цюрихский физик Альберт Эйнштейн.
   Уж кто-кто, а Эйнштейн имел ко времени самое непосредственное отношение. Больше, чем кто-либо другой. Больше, чем все остальные философы вместе взятые, как античные, так и нового времени. Что философы, что было до их рассуждений прогрессивной общественности, как античной, так и средневековой, а также нового времени! Какое отношение к древнему греку имело утверждение Платона о том, что время родилось вместе со вселенной из вечности, и что причина этого рождения Бог? Как это понять, как постигнуть, как представить себе? Никто, включая философов, представить вечность не мог, да и те, скорее всего, сильно лукавили, когда говорили, что понимают ее. Как понять утверждение Аристотеля, что причина времени лежит в душе человека? Непонятно ведь, что такое душа, а что такое время — вообще неясно, и лучше на эту тему не думать. Да и Блаженный Августин доходчивее всего говорит в своих сочинениях то о своих юношеских грехах, то о грядущем Граде Божьем. И Эммануил Кант тоже говорит не очень понятно, когда необыкновенно длинно и крайне заумно на множестве страниц рассуждает о том, что время есть всего лишь форма организации внешнего мира в процессе нашего познания его. Причем не просто познания, а одновременно и изменения, поскольку этот внешний мир изначально совсем не понятен. До такой степени непонятен, что мы считаем его «вещью в себе». Что еще за «вещь в себе», если вот он, окружающий нас мир, радостен и светел, сияет солнцем с небес, капает дождиком, и зеленеет весенней травой. Непонятно и туманно говорят о времени философы разных эпох, непонятно и подозрительно для общественности, интересующейся достижениями науки. Гораздо понятней говорят ученые, когда вообще перестают заумно рассуждать о времени, и считают его просто математическим символом, начертанным на листе белой бумаги. Вот это для общественности уже куда более понятней, ведь каждый теперь может взять лист бумаги, и начертить на нем математический знак, который отныне означает время. А также начертить другие математические формулы, придуманные Галилеем, Декартом, Ньютоном и Кеплером, описывающие пространство и время в бесконечной вселенной. В блестящей, населенной множеством миров вселенной, в которой есть все: и звезды, и планеты, и живущие на планетах разумные существа. Но нет одного – Бога. Бог в новой вселенной совершенно не нужен. Ни как ее создатель, ни как причина времени и движения. Ни как создатель человека. Ни вообще в какой-либо иной ипостаси. Бога в новой научной вселенной попросту нет. И слава Богу (вот привязался!), что нет, ибо без него все стало гораздо яснее и проще. То, над чем раньше приходилось ломать голову, не понимая, что это такое, можно просто начертить на листе чистой бумаги. Или не очень чистой, суть дела от этого не меняется. Главное, что чем меньше Бога, тем все становится гораздо понятней. Понятней и проще.
   И все же, и все же… И все же нет – нет, да вылезал Бог то здесь, то там, хоть его и запихивали создатели новейших учений куда-то в небытие, а вылезал. Не хватало чего-то существенного, что окончательно бы уничтожило Бога, и навсегда изгнало его из вселенной. И это что-то пришло вместе с Эйнштейном. Эффект от придуманной им теории относительности превзошел все ожидания. И без того идеи релятивизма, идеи сомнения по поводу всего и вся давно уже витали в воздухе, а тут они взяли, и получили блестящее научное подтверждение. И так уже многие выражали сомнение, существует ли Бог, создан ли человек в результате творения, или получился путем эволюции? Справедливо ли нынешнее устройство мира, и не пора ли его изменить путем революции? Так что появление теории относительности не случайно, она появилась именно тогда, когда и должна была появиться, как нельзя лучше дополнив список самых страшных теорий и трактатов мира. Встав в одном ряду с «Манифестом коммунистической партии» Маркса, теорией эволюции Дарвина, «Протоколами сионских мудрецов», независимо от того, кто их создал. Вот эти четыре теории, вот эти четыре трактата, и есть самое страшное, что создано человечеством за все время его существования. Причем созданы эти тексты были практически одновременно, и это, разумеется, не случайно. Никогда еще ни одна теория и ни один текст не убили столько людей, и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, как они. Впрочем, мы ведь здесь говорим не о погублении человечества, а о времени, пытаясь разобраться в абсурдности его сущности. Ну что же, мы попали как раз в точку. Никогда и никто еще не говорил о времени так блестяще и так доходчиво, как Эйнштейн. И Бога в свои объяснения не привлекал, и вечностью не оперировал, и о душе не говорил ничего. Только лишь чистая математика, только лишь дальнейшее развитие уже известных законов природы. Не больше и не меньше. Я беззаботный зяблик, стоящий на плечах своих предшественников, говорил о себе Эйнштейн. Говорил, почти в точности цитируя Ньютона, добавив от себя только зяблика.
   Наглядность того, что предложил Эйнштейн, поражает воображение. Некоторые говорят, что теорию относительности мог бы придумать еще Галилей, если бы ему было известно о постоянстве скорости света. О том, что скорость света – константа. Однако это совершенно не так. Во времена Галилея теория относительности появиться ни при каких обстоятельствах не могла. Во времена Галилея еще верили в Бога. А во времена Эйнштейна верить в него перестали. Беззаботные зяблики, стоящие на плечах своих предшественников, в Бога не верят. Беззаботные зяблики неожиданно понимают, что во вселенной, где Бога нет, они становятся безраздельными хозяевами людских чаяний, устремлений и дум. Вам хочется знать, что такое время? – пожалуйста, я вам объясню! Причем объясню так наглядно и так доходчиво, что никто не посмеет меня опровергнуть. Миллионы раз будут стараться опровергнуть мою теорию относительности, но ничего решительно у них не получится. Миллионы раз будут в прямом смысле слова ломать голову, сходить с ума, вешаться, резать себе вены, спиваться от сознания своей ничтожности, разражаться в мой адрес страшными проклятиями. А все напрасно, потому что у меня все очень просто и очень наглядно, хотя, конечно, и парадоксально, и отчасти абсурдно. Ну да и у  Платона ведь абсурдно, и у Аристотеля отчасти, и у Блаженного Августина. Впрочем, они нам теперь совершенно не нужны, ибо ни Богом, ни вечностью, ни душой мы больше не оперируем. Мы описываем вселенную, где скорость света является константой, что, кстати, доказано опытным путем. В которой, если двигаться очень быстро, время попросту сжимается, и при околосветовых скоростях вообще исчезает. Так что если взять двух близнецов, и одного поместить в ракету, летящую со световой скоростью, а другого оставить на месте, то этот второй состарится, и превратится в старика, а первый, летящий в ракете, вернется таким же молодым, каким был до отлета. Этот пример двух близнецов, одного состарившегося, а другого вернувшегося молодым, привел в восторг прогрессивную общественность! Ни о чем другом, кроме этих двух близнецов, за обедом не говорили, и в газетах не писали. И, самое главное, смотрите, каким парадоксальным оказалось у этого гения время! Оно, оказывается, может течь совершенно по-разному в разных системах отсчета. Ведь все относительно, господа, и если у вас есть брат – близнец, то, отпустив его в космическое путешествие, вы рискуете вообще его не дождаться. А если и дождетесь, то сами станете старым, а он вернется таким же, каким был до отлета! Очень парадоксально, очень абсурдно, но одновременно и очень наглядно. Ура Эйнштейну, ура новому гению всех времен и народов! И вот уже летят в воздух чепчики, организуются тысячи банкетов, вручается Нобелевская премия, и засылаются в качестве любовниц блестящие женщины – скульпторы из заинтересованных государств. На всякий случай авось что-нибудь выудим тайком. Сами ведь окрылены всемирным релятивизмом, почему бы не пообщаться с классово близким гением?
   А между тем, Эйнштейн, объясняя парадоксы своей новой вселенной, для наглядности пронизывает ее всю железными стержнями. От края и до края. И через каждый метр в узле этих бесконечных железных решеток помещает часы. Для того, чтобы наблюдать за сокращением времени у двух очаровательных братьев – близнецов. Один из которых летит в ракете, ничуть не старея, а другой сидит дома, обрастая длинной старческой бородой. Вся вселенная Эйнштейна теперь заключена за железную решетку, и как-то все не хотят замечать, что, по сути, превращена в одну большую тюрьму. Во вселенскую тюрьму, из которой уже никому невозможно вырваться. А куда вырываться, и к кому взывать о спасении? Вечности – то уже нет, и Бога, который в ней обитает, тоже недавно похоронили. Все теперь во вселенной Эйнштейна под строжайшим контролем, все высчитывается и измеряется с величайшей точностью, все видно в малейших деталях, как и положено в нормальной тюрьме. Причем все так откровенно, — вселенная, заключенная в железную решетку, — что даже как-то стыдно спросить: вы что, господа, все посходили с ума? Вас ведь всех провели вокруг пальца, как последних мальчишек! Вас ведь всех поместили в абсолютно безнадежную вселенную, из которой выхода больше нет. Вы ведь все теперь за решеткой, — то ли в тюрьме, то ли в сумасшедшем доме, — и тема для бесед у вас теперь только одна. Насколько состарится оставшийся на земле брат – близнец, и какова же будет их встреча, когда наконец улетевший близнец вернется домой. Миллионы учебников об этом издано, миллионы научно – популярных книг напечатано, на кафедрах множества стран теперь об этом говорят с утра и до вечера. Забывая, что должен быть еще и третий брат – близнец. То есть тот наблюдатель, который и наблюдает со стороны за трагедией двух разлучившихся близнецов. То есть во вселенной Эйнштейна, кроме бесконечных железных стержней, пронизывающих ее от края и до края, и расположенных через каждый метр в узлах решетки часов, должны быть и наблюдатели. По одному возле каждых часов. Должны быть наблюдающие за вселенной. Должны быть надзирающие за ней, и фиксирующие самое малейшее в ней изменение. То есть из трех человек, живущих в этой вселенной, один должен наблюдать за двумя другими. Треть населения вселенной Эйнштейна составляют наблюдатели, составляют контролеры, а фактически, охранники и тюремщики. Такого не было ни в каких других картинах мира, построенных до Эйнштейна. Во всех этих картинах мира, во всех этих вселенных, главной идеей была идея свободы. А если кто за кем и наблюдал, то единственно Господь Бог. Эйнштейн же, загнав последний гвоздь в гроб Господа Бога, упрятал вселенную за решетку, и треть ее разумных существ сделал тюремщиками. А две трети – рабами, заключенными, постоянно контролируемыми и просвечиваемыми с разных сторон. Ну и, разумеется, в этой новой вселенной Эйнштейна должна быть элита, должны быть такие же беззаботные зяблики, как и он. Должны быть не сдерживаемые никакими запретами и предрассудками ученые, эдакие беззаботные зяблики, выдумывающие с утра до вечера все, что угодно. Любые теории, любые картины мира, любые миры, которые, возможно, сменят этот старый и такой скучный человеческий мир. Элита, которая имеет право на любые эксперименты, которые ставятся на ускорителях и адронных коллайдерах, проводятся в тиши различных лабораторий, занятых или изобретением лекарства, дающего бессмертие, или поиском новых форм жизни, идущих на смену человеческому роду. Вот в чем смысл теории Эйнштейна. Это не что иное, как новая антиутопия, необыкновенно быстро ставшая явью, в которой существует бесправное большинство, многочисленные охранники, и неподконтрольная никому элита. Это такой же страшный текст, как и уже упоминавшиеся ранее. Это не что иное, как научное обоснование антиутопии, в которой нет ни человека, ни Бога, а есть одна лишь большая тюрьма, населенная рабами, и обособленная элита, пользующаяся услугами и рабов, и охранников. Абсолютно никем неконтролируемые небожители, занятые исключительно научным поиском и научными дискуссиями. И все это не в научно – фантастических романах, не где-нибудь на другой планете, а здесь, на нашей земле. Причем антиутопия, описываемая текстами Эйнштейна (тексты вполне могут содержать формулы), уже построена, и отлично себя чувствует. Антиутопия эта обоснована научно, и признана единственно верной. Время, кстати, которое мы здесь исследуем, в этой антиутопии всего лишь математический значок, и над ним не стоит ломать голову. Время – это математический символ, и не более того, и ничем иным во вселенной Эйнштейна оно быть не может.
   Именно потому, что теория относительности Эйнштейна на самом деле в неявной форме явилась описанием новой антиутопии, она и подвергалась таким ожесточенным нападкам. Именно потому ее и старались миллионы раз опровергнуть, сходя при этом с  ума, вскрывая себе вены, вешаясь, стреляясь, и разражаясь страшными проклятиями. Но опровергать теорию относительности – зряшное дело. Она абсолютно верна в той вселенной, в которой Эйнштейн помещает свою новую антиутопию. Внутри этой антиутопии опровергнуть теорию относительности невозможно. Только лишь выйдя за пределы этой осуществленной антиутопии, вновь обратившись к Богу, вновь признав, что существует вечность, и существует человеческая душа, изначально покоящаяся в вечности, можно опровергнуть теорию относительности. Но это будет возможно лишь тогда, когда люди возопят от ужасов последствий бесконтрольных научных экспериментов. Когда они пойму, что теория Дарвина является ложью. Когда будут ползать в радиоактивной пыли, оставшейся после взрыва тех бомб, принцип которых придумал беззаботный зяблик Эйнштейн. Когда проклянут весь безудержный и бесконтрольный научный прогресс, и возопят к Богу, моля о том, чтобы все началось сначала. Чтобы они вновь жили во вселенной, где есть Божество, покоящееся в вечности, и есть люди, живущие в материальном мире, душа которых тоже покоится в вечности. Так странно, так абсурдно, но именно таким образом пожелал все создать Бог. Который сам еще более абсурден, и неподвластен нашему пониманию. И тогда новый мудрец, новый философ, новый Платон, беседуя с подобными же мудрецами, одетыми в белые хитоны, объяснит им свое понимание времени. Он скажет им, что время рождено вместе со вселенной Богом, рождено из вечности, то есть из той области, в которой Бог постоянно и пребывает. То есть то, что имеет свойство длиться и течь, рождено из той области, которая абсолютно неподвижна, и где ничего не течет. Абсурдно? – Да. Парадоксально? – Да. Непонятно? – Да. Но именно так объяснял природу времени Платон, и ничего более глубокого пока что в мире никто не придумал. Разве что Кант, но у него все сильно затуманено сакраментальной «вещью в себе». Так что ничего нового, все такое же, как было и раньше. Потому, возможно, что ничего более изощренного человеческий ум придумать не в силах. Хотя, возможно, раз это новый виток истории, и Бог дает всем нам новый шанс, этот новый мудрец, этот новый Платон, добавит в старые платоновские толкования времени что-то новое. А именно: вселенная вместе с человеком, находящимся в ней, сотворены вечностью. Но душа человека изначально находилась в вечности, и никуда из нее не исчезала. Человек – двуединое существо, он принадлежит и вечности, и материальной вселенной. И поэтому время, также рожденное из вечности, это и есть его, человека, привычное время. Время так же, как и человек, имеет двойную природу, оно одновременно и вечно, и сиюминутно. И неохватно, и мгновенно. Вмещает в себя и вечность, и мельчайшую частицу обыденного бытия. Соединяет собой мир абсолюта и мир ничтожества. Мир небесный и мир земной. Необходимо для того, чтобы человек не забывал о вечности, покоренный чудесами материальной вселенной.  
   Время – это мостик, перекинутый между вечностью и сиюминутностью.
   Время – это связующая нить между Богом и человеком.
   Время – это то, что соединяет человека и Бога.
   Время вечности – это одновременно и время материальной вселенной. Время оживляет бесконечную неподвижность и мертвечину вечности, и вдыхает в нее ветер жизни.
   Материальный мир был необходим вечности для того, чтобы она ожила. И время есть необходимый инструмент такого восстания от смерти.
   Время было даровано людям не безвозмездно, а в расчете на то, что они даруют вечности энергию и движение жизни.
   Время есть одновременно и дар, и тяжкая ноша.
   Оно есть обязанность, о которой человек никогда не должен забывать.
   Абсурд времени заключается в том, что оно одинаково течет и в вечности, и на земле.
 
   2016